Дамские пальчики [Шепард Ривкин] (fb2) читать онлайн

Шепард Ривкин Дамские пальчики

Shepard Rifkin: “Ladyfingers”, 1969

Перевод: А. Иванова

I

В лаборатории, куда я привез четыре килограмма героина, меня ждала записка: «Инспектор Санчес, немедленно свяжитесь со старшим инспектором».

Уже восемнадцать часов я не смыкал глаз. Я купил наркотик и произвел арест, к которому готовился более трех месяцев. Это был Томми Ло Скальцо, оптовый торговец героином в восточном Гарлеме. Его телохранитель так искромсал ножом мою левую ладонь, что пришлось наложить шестнадцать швов. И все же мне удалось защелкнуть наручники на Ло Скальцо и его головорезе. Теперь единственным моим желанием было уснуть и не просыпаться часов этак двадцать пять.

Однако немедленно на языке полицейских вовсе не означает через десять минут, через пять или через минуту. Немедленно значит немедленно.

Я заявился в центр, как был: в кричащем костюме из итальянского шелка, в итальянских остроносых ботинках и с пышными бакенбардами. Признаться, в таком виде я сильно смахивал на какого-то хлыща; если бы такой тип вдруг женился на вашей дочери, это вызвало бы у вас неодолимое желание тут же повеситься в чулане. Но в роли фрукта, готового выложить кругленькую сумму за героин, я был просто великолепен. Тем более что меня зовут Пабло Санчес и я свободно говорю по-испански. Деньги я вернул. Двенадцать тысяч долларов из казны — дело серьезное.

Нелегко было управлять одной рукой «олдсом», которому уже пять лет. Но я справился и сумел избежать страстного поцелуя с другим водителем.

Я поднялся по широкой лестнице, вдоль которой на стене висели медные таблички с выгравированными именами полицейских, погибших при исполнении служебных обязанностей. Я был не брит, и офицеры, собравшиеся в приемной, посмотрели на меня с неодобрением.

Старший инспектор в табели о рангах стоит двумя строками ниже комиссара. Над ним лишь генеральный инспектор. Официально он занимает должность заместителя генерального инспектора. Зовут его Хенрехен. Увидев меня, он воздержался от приветствия. Я последовал его примеру.

— Садитесь, — произнес Хенрехен.

Я уселся. Инспектор, склонив голову над столом, сделал вид, что чрезвычайно занят. Шесть лет назад меня приняли в особую бригаду. Тогда я еще учился в Полицейской академии. Мне удалось разоблачить одного парня, который брал взятки у молодчиков, занимавшихся рэкетом в номерах в восточном Гарлеме. Кто это был? Племянник Хенрехена, служивший в полиции нравов. Его тут же вышвырнули из полиции, а я получил повышение, но не по рекомендации Хенрехена.

Спустя три месяца во время патрулирования по городу я засек двух громил, выскочивших из маленького магазинчика. Они убили владельца. Мне повезло: я застрелил одного из них, ранил другого, но и сам получил пулю в ногу. Я был отмечен в рапорте и получил чин инспектора третьего класса. После этого меня перевели в бригаду по борьбе с наркотиками. Здесь я в скором времени создал собственную сеть осведомителей и через два года был уже инспектором второго класса. И вот теперь, спустя четыре года, я, инспектор первого класса, сижу напротив Хенрехена, меня ужасно беспокоит рука, а помочь мне может только таблетка аспирина, до которой еще нужно добраться.

Решив наконец, что достаточно меня помучил, Хенрехен отодвинул бумаги в сторону и зажег сигару.

— Только что звонили из лаборатории, — сказал он с довольным видом; значит, жди неприятностей. — Сообщили результаты анализа.

— Бьюсь об заклад, что у меня обнаружили оспу.

— В некотором роде. Те четыре килограмма героина, которые вы купили…, — Он вновь зажег свою сигару. Эти дешевые сигары он покупал в итальянской лавочке на Бакстер-стрит. У них было одно забавное свойство: они беспрерывно гасли. Хенрехен наслаждался, заставляя меня ждать. Я демонстративно поставил локоть на подлокотник кресла, удерживая руку в вертикальном положении. — Так вот, этот героин — всего лишь сахарный песок.

Итак, три месяца работы псу под хвост. Весь мой урожай — несколько шрамов на ладони.

— Сойдет для кофе, — сказал я.

— Я подумал, что вы должны узнать об этом первым, — добавил Хенрехен.

— Премного вам благодарен, — ответствовал я.

Он выдвинул ящик своего стола и достал два пластиковых пакета. В одном из них находилась маленькая коробочка, в которой могли бы поместиться наручные часы. Она была завернута в коричневую бумагу и перевязана бечевкой. В другом оказалась такая же коробочка, но уже открытая. В пакете, кроме того, были оберточная бумага, бечевка и кусок грязной ваты. Хенрехен поднялся.

— Следуйте за мной, — сказал он.

Я последовал за ним по коридору. Мы направлялись к кабинету комиссара. К нему мне еще не доводилось заглядывать. Кабинет шефа находился всего в восьми метрах от нас, и я не успел поразмышлять о цели нашего визита. Я пребывал в полном неведении.

Мы пересекли прихожую и вошли в зал заседаний. Посреди зала стоял гигантский стол красного дерева. На стене висел портрет Теодора Рузвельта в полный рост. Он был единственным комиссаром полиции, который стал президентом. Полицейские до сих пор не могут прийти в себя.

Хенрехен постучал в последнюю дверь. Наиблагороднейший из голосов пригласил нас войти.

Комиссар Хаскет Уилсон был выходцем из очень хорошей и очень старой нью-йоркской семьи. Я тоже родился в Нью-Йорке, но в семье, поселившейся здесь совсем недавно, поэтому у меня отсутствует врожденное высокомерие. Уилсон вращался в высоких политических кругах и любил даже в прохладную погоду держать окно широко открытым. В руках он держал клюшку для гольфа. Это был прекрасный администратор. Хенрехен продемонстрировал свою тактичность, молча ожидая, когда комиссар закончит упражнение. Мы проводили глазами шар, который, прокатившись четыре с половиной метра, взлетел по наклонной доске и скрылся в специальной чашечке.

— Инспектор Санчес, — сказал Хенрехен.

Я бы уж точно прервал занятие комиссара. Хенрехен положил оба пластиковых пакета на стол. Комиссар поставил на пол другой шар и ловко отправил его в лунку.

Наконец он сложил свой комнатный набор для игры в гольф и предложил нам сесть. Затем, открыв один из пакетов, вытряхнул его содержимое на стол. Коробка, кусок коричневой оберточной бумаги, обрывок веревки, кусочек ваты с пятнами крови.

— Эту коробочку принесли со вчерашней почтой, — сказал он. — Если бы я знал, что в ней, то вскрыл бы ее с большей осторожностью. Я, например, всегда развязываю узлы и просто не могу себе позволить разрезать бечевку. Частенько выбрасываю ее, но резать все же не могу. Иногда я даже сохраняю кусок веревки. Так вот, вчера, открыв коробку, я обнаружил внутри женский указательный палец. И сразу вызвал инспектора Хенрехена. По его мнению, это может быть шуткой какого-нибудь студента-медика.

— Но почему посылку отправили именно вам? — спросил я.

— Вот именно. Меня это тоже интересует. Между прочим, палец удивительно ухоженный, холеный. Он не мог принадлежать какой-нибудь нищенке из приюта. Не понимаю, каким образом студент мог бы это достать. — Последовала пауза. — А сегодня, как видите, я получил вторую коробку. Я решил не прикасаться к ней, позвонил инспектору Хенрехену, и он посоветовал обратиться к вам.

Благодарствуйте!

— Где же палец? — поинтересовался я.

— Мы отправили его в морг.

Комиссар выдвинул ящик стола и вытащил пару тонких хлопчатобумажных перчаток.

— Я попросил принести мне эти перчатки, — сказал он.

Надев их, я почувствовал, как в моей груди растет уважение к высшим классам.

Некоторое время мы рассматривали коробку. Я продлил паузу, разглаживая перчатки на руках. Я бы дорого дал за то, чтобы оказаться сейчас на факультете права и волноваться лишь об экзамене по римскому праву.

Хенрехен откашлялся и с нескрываемым удовольствием объявил:

— Вам и карты в руки!

II

Длина коробки составляла десять сантиметров, ширина — пять, толщина — три. Слово «комиссару» было вырезано из заголовка какой-то статьи в «Нью-Йорк таймс». Отправили посылку вчера, в пять вечера, с Центрального вокзала.

Коробка была завернута в обычную темную оберточную бумагу и перевязана белой бечевкой. Я внимательно обследовал узел.

— У комиссара есть и другие дела, — сказал Хенрехен. — Что вы там ищете?

— Адрес отправителя, — ответил я.

— Если инспектору Санчесу поручено это дело, — сказал комиссар, — то я думаю, нужно позволить ему делать все, что он сочтет нужным.

Я почувствовал себя гораздо уверенней.

— Господин комиссар, — спросил я, — узел на первой посылке был таким же?

Комиссар, к сожалению, этого не помнил. Да и слаб он был по части узлов.

Узел, которым была завязана бечевка, имел одну особенность: чем больше на него нагрузка, тем крепче он затягивается, но в то же время его можно легко развязать. Я развязал его без труда.

Я отложил бечевку в сторону. Упаковка была выполнена с мастерством опытного продавца — ни сантиметра лишней бумаги. Нужный кусок, видимо, отрезали от рулона ножницами.

Человек, упаковавший посылку, обладал врожденной аккуратностью.

Собравшись с духом, я приподнял крышку. На окровавленном кусочке ваты покоился женский безымянный палец. У основания он был охвачен широким золотым кольцом.

— Господи! — воскликнул Хенрехен.

Комиссар слегка позеленел и отвернулся к окну, подтвердив тем самым истину, что карьеру нужно начинать с низшей ступени.

— Думаю, не стоит пока извещать прессу об этом деле, — сказал комиссар. — Вы все еще полагаете, что это шутка?

— Нет, — ответил Хенрехен.

— Инспектор Санчес!

— Слушаю вас.

— У меня есть предположение. Единственно возможное.

— Какое же, господин комиссар?

— Я полагаю, что эта женщина еще жива. Я полагаю, что каждый день ей будут отсекать палец… и… посылать его мне. Я полагаю, что вы отыщете ее, если то, что говорил мне о вас инспектор Хенрехен, соответствует истине. Желаю удачи.

— Я должен идти, господин комиссар, — сказал Хенрехен.

Выходя, он сосредоточенно искал в своих карманах сигару.

Я задержался, чтобы забрать свое маленькое сокровище. Указательный палец был в морге. Вообще говоря, смерть в Нью-Йорке организована прекрасно. Скажем, вы потеряли на улице палец, если кто-нибудь его подберет, он непременно попадет в морг.

Наконец я вышел и побрел по коридору.

Морг расположен в кокетливом здании неподалеку от больницы Бельвю. Много стекла, море искусственной зелени, фотографии цветов над скамейками, на которых беззвучно плачущие несчастные женщины ожидают опознания.

Я направился в справочное бюро. Это тесная комнатка рядом с центральным входом. Из окна открывается чудесный вид на психиатрическое отделение больницы Бельвю.

Талли уже снял отпечаток с указательного пальца, сделал фотографии и произвел остальные необходимые процедуры. Я вручил ему вторую коробку вместе с содержимым и предупредил, что вернусь за результатами, как только поговорю с доктором Альтманом.

Альтмана я нашел в подвале. Разжигая сигару, он наблюдал, как санитар закрывает одну из ячеек с телом. Вид у него был такой, будто на каталке лежала не молодая девушка, проглотившая тридцать таблеток снотворного, чтобы решить разом все проблемы, а шестьдесят килограммов буженины.

— Что-то тебя не видно в последнее время, — сказал Альтман.

На его руках все еще оставались окровавленные резиновые перчатки. Он курил. Я мельком взглянул на привлекательное лицо девушки и склонил голову. Альтман пожал плечами.

— В Бельвю ей сделали промывание желудка, — сказал он, выдохнув густое облако дыма. — Слишком поздно. Я сделал вскрытие, чтобы посмотреть, нет ли там чего-нибудь кроме снотворного.

Я отвел глаза от его красных перчаток.

— Тебя совсем не видно, — повторил он.

— Не так уж часто я убиваю, — сказал я.

Истинно так. Если мне удавалось приблизиться к преступнику, я предпочитал укладывать его ударом рукоятки пистолета в висок.

— Заходи почаще, — сказал Альтман.

Я никогда не понимал его изысканного юмора.

— Обязательно. Ты видел палец, который прислали сюда вчера?

Он качнул головой.

— Когда его отсекли, женщина была жива?

Он вытащил палец из морозильника.

— Не знаю. Это невозможно определить. — Он поднес палец к носу и принялся водить им справа налево, будто у него в руке была сигара высшего качества, ароматом которой он хотел насладиться перед тем, как закурить. — От него не пахнет формалином, — сказал он, — Но это значит всего лишь, что взяли его не в медицинском институте. Сказать точно, была ли женщина мертва, я не берусь.

Я спросил, какой наркоз — местный или общий — был дан в момент ампутации пальца. Альтман ответил, что не может сказать наверняка.

— Это два разных анализа, — сказал он. — Я могу сделать только один.

— Не понимаю.

— Мне не хватит тканей на два теста, — сказал он. — Я вынужден применить метод разрушения. Другими словами, изрубить палец.

— Изрубить палец?

— Вот именно. Как гамбургер. Таким образом я смогу выяснить, применялся ли общий наркоз. Но палец будет совершенно испорчен.

— Тогда я останавливаюсь на местном наркозе.

— Прекрасно, — сказал он, взял палец и направился к устройству, сильно напоминающему мясорубку.

— Пожалуй, я дождусь результата внизу! — крикнул я ему.

Я уселся за столом Талли и принялся читать «Дейли ньюс». Однажды я спросил у него, почему он никогда не читает «Таймс».

«Зачем же ее читать, — ответил он, — если они не напечатали ни одной фотографии полицейского?»

Через десять минут зазвонил телефон. Это был Альтман. Он торжественно объявил, что сегодняшний день оказался для меня счастливым. Женщине был сделан укол новокаина.

Неужели правда счастливый день? Вначале я лишь предполагал, что женщина была жива во время ампутации. Теперь это стало вероятным. В противном случае, зачем вводить новокаин? Итак, речь больше не шла о шутке студента-медика. Автор подобной шуточки не иначе как буйный помешанный, гуляющий на свободе.

Осталось только отыскать сумасшедшего, который живет недалеко от Центрального вокзала, — в Нью-Йорке или, может быть, в маленьком пригороде, где я могу спросить у почтового служащего, не помнит ли он о двух маленьких бандеролях, отправленных в течение двух дней. Довольно редко кто-нибудь запоминает отправителя. Скорее всего, он живет где-то в районе Нью-Йорка и может легко добраться до города.

Предположим, что наш приятель живет в радиусе восьмидесяти километров от Нью-Йорка. Значит, нужно всего лишь отыскать его среди тринадцати миллионов жителей. Да уж, если везет, так везет.

Я забрал у Талли отпечатки пальцев и фотографии.

— Конечно, никаких шансов определить хозяйку? — спросил я.

— Никаких. Вот если бы были образцы для сравнения…

— Но ведь можно попробовать?

— Предположим, ты хочешь найти эту женщину по отпечаткам пальцев, — сказал Талли, разворачивая «Дейли ньюс». — Мы отсылаем отпечатки в ФБР, в Вашингтон. Мы говорим, что будем очень признательны, если они отыщут их владельца. Знаешь, что они ответят? Они ответят, что заставят работать весь свой штат круглые сутки в течение… ну, скажем… тридцати лет. И тогда, может быть, найдут. Но только если эти отпечатки зафиксированы в картотеке. Ведь у массы людей никогда не брали отпечатки пальцев.

Я расписался в получении пальца и унес его в свинцовой коробочке. Оказавшись на улице, я глубоко вдохнул.

Как всегда, атмосфера была наполнена пылью и выхлопными газами. Но я ощущал эти ароматы, а значит, жил. Такие мысли приходят мне в голову каждый раз, когда я выхожу из этого гиблого местечка.

Подойдя к машине, я принялся размышлять о своем физическом состоянии. Рука невыносимо ныла, я хотел спать, а мой мозг был похож на двигатель, слишком долго проработавший без масла. Если бы я сел за руль, то обязательно впилился бы на своем «олдсе» в какой-нибудь столб.

Такси я поймал моментально. Это одно из преимуществ района, где располагается морг. К трем часам дня здесь всегда останавливается такси, из которого выходит заплаканная женщина. Я благополучно добрался до полицейской лаборатории.

Келси я отыскал в одной из комнатушек. Он кипятил какую-то коричневую жидкость в сосуде странной формы, внимательнейшим образом наблюдая за процессом кипения. Жидкость наполняла комнату чайным ароматом.

Я вывалил на стол свои трофеи: коробки, оберточную бумагу, бечевку, безымянный палец, золотое кольцо с этикеткой, окровавленную вату.

— У меня для тебя поистине загадочное дело, — сказал я.

— В стиле Конан Дойля?

Келси настолько увлечен медициной, что, наверное, придется выносить его из лаборатории, когда ему стукнет девяносто. Он даже держит в шкафу раскладушку — на случай, если какое-нибудь дело его слишком заинтересует. Я кратко обрисовал ему ситуацию.

Глаза у него стали круглыми, как плошки.

— Я еду к себе вздремнуть, — сказал я. — Вернусь через шесть часов.

— Через четыре.

— Хорошо, через четыре.

Глаза у меня закрывались сами собой. Я поймал такси. В нем и уснул. Когда мы добрались до моего убогого холостяцкого жилища недалеко от Левингтона, шофер разбудил меня нежным прикосновением, — должно быть, обнаружил у меня на поясе кольт тридцать восьмого калибра. Все же профессия полицейского дает иногда определенные преимущества.

III

Забросив свои шмотки в угол и сбрив бакенбарды, я залез под душ. Потом проглотил четыре таблетки аспирина, запил их двойным скотчем и рухнул на кровать.

Через двадцать минут боль немного утихла, и я уснул.

Будильника я не услышал. Зато услышал телефонный звонок. Это был Келси. Я сказал, что выезжаю через минуту. На этот раз я оделся должным образом: плечевая кобура, серый твидовый костюм и пара удобных темных туфель. Когда приходится проводить целый день на ногах и иногда переходить на хорошую рысь, такие башмаки незаменимы. Конечно, они не сшиты на заказ, как, например, ботинки комиссара, но все же я заплатил за них тридцать долларов.

Когда-то мне сказали, что я похож на преподавателя английского языка в хорошем колледже. Я принял это за комплимент. А вот Хенрехен с присущей ему деликатностью заявил, что я смахиваю на голубого. Вряд ли. Я вешу восемьдесят пять килограммов. Мой рост — метр восемьдесят два. У меня голубые глаза. Люди удивляются, узнав, что моя фамилия Санчес. Мы выходцы из северной Испании, где у многих светлые волосы и голубые глаза. Я шатен, у меня не слишком нежные руки, и я не ношу браслетов на запястьях. Духами я тоже не пользуюсь. Хожу я не спеша, но вид у меня решительный. Раз в неделю я упражняюсь в стрельбе из пистолета, правда, могу и не делать этого так часто. Я неплохо стреляю с двух рук. Кроме того, мне приходится платить за боеприпасы из своего кармана. Четырнадцать центов за штуку. Именно по этой причине многие ох как не любят тренироваться. Но я наивен по натуре. Я убежден, что чем больше тренируюсь, тем более ловким становлюсь. В один прекрасный день это маленькое преимущество меня спасет. Ведь при работе, где не оплачиваются сверхурочные, я нуждаюсь во всех возможных преимуществах.

Я потратил десять минут на поиски своей машины, прежде чем вспомнил, что поставил ее у ворот морга. Я поймал такси и поехал за ней. Естественно, к ветровому стеклу был прилеплен талон на оплату штрафа в пятнадцать долларов. И это несмотря на то, что на переднем сиденье я оставил раскрытым журнал «Полиция».

Талон я порвал. Пусть разыскивают меня, если хотят.

Путь мой лежал в лабораторию. Выйдя из машины, я заметил, что мои руки дрожат, — результат действия четырех таблеток аспирина. Я направился в бар напротив лаборатории и там, пожевывая сандвич с ростбифом, принялся размышлять о том, как остановить дрожь в руках. За мой столик присел Шнейдер, инспектор третьего класса из бригады по борьбе с бродяжничеством.

Он начал без вступления. Шнейдер любит подколоть.

— Кажется, Хенрехен здорово тебя прихватил, — сказал он.

— Лучше и не скажешь, — отозвался я. — Передай мне горчицу.

— Не кипятись. Сначала они переводят тебя туда, потом обратно. Может, хотят повысить в должности.

— Конечно.

Он разглядывал мои руки. Затем, не спросив разрешения, выловил из блюдца две оливки и проглотил их.

— Угощайся, — сказал я.

Шнейдер не среагировал:

— Да-да, спасибо. Это как в Министерстве внутренних дел: год здесь, год там. Неплохо для карьеры.

— Ага, меня пошлют консулом на коралловый остров.

Я поднялся и сказал ему, что он может стрескать мой соленый огурец. Этот подонок наверняка повсюду раззвонит, что я стал нервным. Дойдет и до Хенрехена, который, естественно, придет в восторг. Грядущая неделя не сулила мне ничего хорошего. Одно было бесспорно: я отработаю свое жалованье до последнего цента.

IV

Кольцо лежало на мраморном столике. Келси пристально смотрел на шнурок, которым крепилась этикетка.

Он поднес его к носу и понюхал. Затем направил на шнурок мощный поток света и принялся рассматривать его в лупу.

Закончив анализ, он положил лупу и подошел к окну. Побарабанил по краю стола.

Я спросил, можно ли взглянуть. Он протянул мне лупу. Я не увидел ничего интересного, кроме желтоватого пятнышка длиной около восьми миллиметров.

— Откуда взялось это пятно? — спросил он.

— Не представляю.

Он спросил, не облил ли я кольцо лимонным соком. Я ответил, что нет. Тогда он задал мне довольно деликатный вопрос. Я уверил его, что не занимаюсь этим с тех пор, как поменял пеленки на штаны.

— Кто-нибудь из тех, кто имел к нему отношение, дотрагивался до чего-нибудь желтого?

— Не думаю.

Я взял кольцо. На внутренней стороне было выгравировано: «22 С.» Больше не было ничего. Я опустил кольцо в свой карман.

— И куда ты с этим направляешься?

— На Сорок седьмую улицу.

Расположенная между Пятой и Шестой авеню Сорок седьмая улица полным-полна ювелирных лавок.

— Ну что ж, ноги твои… Но лично я думаю, что ты зря потеряешь время.

— А что мне остается? Остаться здесь и наблюдать, как ты играешь в свихнувшегося ученого мужа?

Келси пропустил мое замечание мимо ушей. Он держал перед носом шнурок, будто пытался втянуть его в себя через ноздри.

— Ты мог бы вздремнуть на моей раскладушке, — предложил он. — Мне кажется, ты в этом остро нуждаешься.

Я ответил, что боюсь разодрать зубами его наволочку.

— Ладно, — сказал он, — приходи часа через три-четыре. Может, мне удастся что-нибудь обнаружить.

Зазвонил телефон. Он снял трубку, послушал и глянул на меня не без ехидства.

— Передайте, что его здесь нет! — прокричал он и повесил трубку.

— Хенрехен? — спросил я.

— Ага. Ты производишь впечатление не слишком общительного человека.

— А ты психолог…

V

Маккартни сидел за столиком в баре. Он заметил меня и пригласил широким жестом. Лицо его, круглое и красное, напоминало карнавальную маску. Рыжие волосы были коротко острижены.

Он не производил впечатления человека умного. И тем не менее был одним из самых компетентных специалистов в бригаде по борьбе с бандитизмом.

Пока я пил свою чашечку кофе, он успел разделаться с огромным сандвичем с лососиной и внушительной порцией сыра.

— Кажется, ты здоров влип, — сказал он.

Я рассказал ему о моем деле. Я нуждался в дружеском внимании.

— Покажи-ка колечко. — Он повертел его между пальцами. — И ты намерен ходить с ним от двери к двери? — спросил он.

Я кивнул.

— Брось это, — дал он мне ценный совет и, так как у меня, должно быть, был упрямый вид, продолжал свои увещевания: — Представляешь, сколько колец здесь продается в месяц? Кроме того, придется опросить всех ювелиров, которые покупают товар у оптовиков. А когда закончишь с этим кварталом, придется пойти в центр, к торговцам драгоценностями. Об этом ты подумал?

— Господи, конечно, нет!

— Это еще два-три дня. А у меня сложилось впечатление, что времени у тебя в обрез. Да и Хенрехен тебе на пятки наступает. Не поддавайся.

— Ни за что! Я не поддамся.

Маккартни опустил кольцо мне на ладонь. Пока он расплачивался, я позвонил Келси из телефонной кабинки.

— Хенрехен звонит без конца, — сказал он. — Мне приказали направить тебя в комиссариат, как только ты объявишься или позвонишь.

Я что-то пробурчал в трубку.

— Как только освободишься, заскочи ко мне. Я кое-что нашел.

Я пошел пожать руку Маккартни.

— Погоди минутку, — сказал он.

Я подождал.

— Обожаю лук. Некоторые не любят лук. Они не знают, что теряют. — Он глянул на меня: — Успокойся, Пабло. Слышал последнюю новость?

— Нет.

— В конце года комиссар уходит в отставку.

Я пристально посмотрел на него. У Маккартни был обиженный вид. Он думал, что я ему не верю.

— Бьюсь об заклад, ему надоела вся эта нервотрепка, надоело подниматься в три часа утра и ехать в Бедфорд Стюизент, чтобы подержаться за руку мэра. Ему это осточертело уже в прошлом году, и еще год он не вынесет.

— Откуда ты знаешь, что он подает в отставку?

Маккартни положил на тарелку свой сандвич. Я прочитал в его глазах немой упрек.

— Это не утка, Пабло. Я знаю точно. Информация от человека из секретариата старшего инспектора.

— До свидания, Мак.

— Пока.

Теперь все приобретало определенный смысл. Почему бы Хенрехену было не предложить мою кандидатуру? Комиссар через шесть недель уйдет в отставку. Если предложение Хенрехена окажется неудачным, то останется загадка погибшей женщины, которую можно объявить пропавшей без вести и неопознанной. Не более того. Этого недостаточно, чтобы понизить в должности старшего инспектора, впрочем, вполне компетентного.

Если комиссар не примет предложения Хенрехена, это не будет иметь никаких последствий. Станет ли комиссар понапрасну забивать себе голову? Ведь скоро он сможет спать спокойно и не беспокоиться о срочном вызове. Мое уважение к Хенрехену выросло на полметра.

VI

В приемной я увидел Талли. Он сидел на старом обтянутом красной кожей диванчике, на котором за долгие годы сиживало множество лейтенантов и капитанов, перед тем как услышать о своей отставке или получить служебное взыскание. Талли нервно потирал колено. Его галстук съехал набок.

— Что случилось? — спросил я.

— Господи, откуда мне знать!

Через минуту из своего кабинета вышел Хенрехен и двинулся прямо на меня:

— Вы рассказывали об этом деле кому-нибудь из репортеров?

— Нет, господин инспектор.

— Они не перестают надоедать комиссару. Он уверен, что утечка идет от вас.

— Но это не так.

— Как идут дела?

— Блестяще.

— Другого я от вас и не ожидал. Уверен, что вам по силам прояснить эту непроницаемую тайну.

— Я знаю.

За сим он скрылся в своем кабинете.

— Что его так беспокоит? — спросил Талли.

— Тщеславие, ненависть и недостаток денег, — ответил я. — Пока.

Он проводил меня взглядом. Должно быть, подумал, что я теряю контроль над собой. Об этом же говорил довольный вид Хенрехена. Талли был мне симпатичен. Не будь я так угнетен, рассказал бы ему всю историю в подробностях. Но настроение у меня было собачье.

Талли догнал меня у выхода.

— Подожди, — произнес он запыхавшись и вытащил из своего потрепанного портфеля справку о пропавших без вести. — Слушай, я нашел женщину, соответствующую твоему описанию. Богата, между тридцатью и сорока. Желаю тебе жениться на богатой. Может, это улучшит твое настроение.

Я промычал благодарность и уставился в рапорт. На верхней строке было написано: «Не складывать». Я сложил лист вчетверо. Немного погодя вновь развернул. Хоть какое-то развлечение.

VII

Катарина Сааведра-и-Карвахал, герцогиня де Бежар, 367-я восточная улица. Тридцать три года. Шестьдесят килограммов. Метр семьдесят. Глаза зеленые.

Будучи сам из крестьян, я откровенно веселился в предвкушении беседы с благоверным герцогини.

Приблизившись к резиденции Сааведра-и-Карвахал, я надавил на кнопку звонка. Передо мной была довольно вычурная кованая решетка в испанском стиле и огромных размеров дверь из непрозрачного стекла.

На тяжелой медной доске я увидел выгравированное имя владелицы дома. Под именем располагался герб — медведь, борющийся с вздыбленным орлом. Подпись гласила: «Я и король», а вовсе не «Король и я». Может быть, из-за этого герцог и оказался в ссылке.

Время шло. Я успел позвонить еще четыре раза и выкурить полсигареты, пока не услышал звонкий стук каблучков.

Вместо дворецкого или горничной дверь мне открыла дама, одетая во все оранжевое. Длинная черная коса покоилась на ее плече. На ней было внушительных размеров изумрудное колье, а в руке она держала лондонскую «Таймс», открытую на странице финансовых новостей.

В другой руке, на которой все пальцы тоже были целехоньки, она держала высокий стакан с оранжевой жидкостью. Женщина холодно смотрела на меня сквозь решетку. Кольцо с изумрудом, прекрасно сочетавшееся с колье, поблескивало на ее безымянном пальце.

— Добрый день, — сказал я.

Она оглядела меня с ног до головы и пригубила свой стакан. У нее были длинные аристократические пальцы.

Я возблагодарил Бога, что успел почистить ботинки. Правда, для этой цели я использовал рукав своего пиджака.

— Кто вы? — спросила женщина абсолютно спокойным голосом.

Она вновь подняла стакан и сделала небольшой глоток. При этом я заметил, как приподнялась ее грудь. На ней не было ничего, кроме оранжевого платья, прекрасно сочетавшегося с цветом напитка. Я тяжело вздохнул:

— Это резиденция Сааведра-и-Карвахал?

Она бросила взгляд на медную доску, прежде чем вновь посмотреть на меня. В ее глазах я прочитал глубокое презрение.

— По всей вероятности, — сказала она.

Я почувствовал, что краснею, и протянул ей свой значок. Она покачала головой:

— Удостоверение личности.

Я вытащил свое удостоверение. Она принялась изучать фотокарточку. Наконец она открыла решетку и пригласила меня войти.

Проходя мимо нее, я уловил то тончайшее смешение запаха чисто вымытой кожи и аромата дорогих духов, которое встретишь разве что на Шестидесятой и Девяностой улицах Ист-Сайда, между Пятой и Лексингтон-авеню.

Она прошла в комнату, в которой можно было бы поместить всю мою квартиру да еще поставить два «кадиллака». Ее слегка покачивало, из чего я заключил, что в стакане был не апельсиновый сок.

На полу лежал пушистый темно-зеленый палас — под цвет ее изумрудов. Каждая вещь, казалось, сочеталась с другой так, что появлялось неодолимое желание отыскивать пару любому предмету, на котором останавливался взгляд. Она уселась на диван, покрытый желтым шелком, дивно гармонировавшим с оттенком ее кожи. Мне было предложено место рядом. Не совсем, конечно, рядом — диван был большим. Я расположился в метре от нее и откинулся на спинку. Это было самое удобное место, на котором мне когда-либо доводилось сидеть. Краснокожее чудовище перед столом Хенрехена не шло с ним ни в какое сравнение.

Хозяйка дома вдруг встала и расположилась в кресле напротив меня. Она поставила стакан на маленький инкрустированный столик и закинула ногу на ногу. Ее коленки были гладкими и загорелыми.

Женщина смотрела на меня, слегка улыбаясь. На краю столика стояли шахматы. Фигуры из слоновой кости симметрично выстроились на черных и белых полях. Рядом с шахматной доской возвышался хрустальный графин, наполненный совсем не апельсиновым соком.

Прямо передо мной, на стене, висело полотно Буше или Фрагонара, на котором в вольной позе раскинулась налитая здоровьем розовая обнаженная женщина. На ее губах застыла усталая улыбка. Парящий над ней херувим застенчиво пытался пристроить на животе нимфы распустившийся розовый бутон. Весь ее расслабленный и томный вид говорил о том, что она провела бесконечно длинную, утомительную, но полную восторга ночь.

— Итак? — сказала хозяйка, прикрыв глаза.

— Это Буше или Фрагонар?

Она вскинула голову:

— Буше. Выпьете что-нибудь?

— На службе не пью. Спасибо.

— Можно сделать исключение.

— Никаких исключений.

— Даже апельсиновый сок?

Пришлось согласиться. Она вышла из комнаты, а я еще вольнее развалился на мягких подушках. Вернувшись, она наполнила мой стакан из принесенного графина.

— Вам нравится моя обнаженная дама?

— Я вообще люблю обнаженных женщин.

— Ну это вполне естественно.

Она принялась медленно изучать меня. А так как мой рост метр восемьдесят, то осмотр занял довольно много времени.

Между тем я глотнул из стакана. Атомная смесь. Я решил, что больше трети пить не стоит.

— Могу я видеть госпожу Сааведра? — спросил я.

— Ах, герцогиню! — воскликнула она с легким презрением. — Я вам сначала расскажу о её муже. Он из благородного испанского рода и ужасно гордится своим титулом, который восходит к тысяча триста двадцать седьмому году. Кроме того, он обладает еще титулами маркиза де Гибралеона и графа де Бенальказара. Так что ваша герцогиня также и маркиза, и графиня.

— Понятно, — сказал я.

Она дернула бровью, а я продолжал наслаждаться Буше.

— Герцог обожает, усевшись между двумя стереоколонками, запускать Вагнера во всю мощь. Он преклоняется перед немецкой эффективностью и, наверное поэтому, вложил свои капиталы в промышленность Западной Германии. Он также коллекционирует ножи и увлекается телепатией.

— Вы, кажется, недолюбливаете герцога, — предположил я.

Сделав глоток из своего стакана, она продолжала:

— Ему не нравятся женщины.

Я подумал, что она сестра герцогини или, может быть, секретарша, особа из разорившейся аристократической семьи, которая, воспользовавшись отсутствием хозяев, решила поразвлечься.

— Он очень богат, постоянно делает своей жене дорогие подарки и дает много денег, поэтому она решила не оставлять его.

— Понятно.

Я подпустил в свой голос немного презрения, что не осталось незамеченным.

— Вы производите впечатление подонка и наглеца, — выдала она. Ее глаза сузились, как у кошки на ярком свету.

— Все же вернемся к делу, — предложил я.

Она пожала плечами:

— Хорошо, вернемся к этой отвратительной герцогине. Однажды, когда ей все особенно осточертело, она просто-напросто ушла из дому, не взяв с собой ничего. Заглянув в банк, она забрала из своего личного сейфа несколько тысяч долларов и отправилась на самолете в Очос Риос.

— В Очос Риос?

— Это на Ямайке. Разве вы не знаете? — Ей хотелось меня поддеть.

— Нет, — сказал я вежливо, — не знаю. Ну и что?

— Герцогиня прекрасно развлекалась там. Она повстречала одного английского офицера, чей титул оказался на целый век древнее титула ее мужа. Так что она спала с ним с гораздо большим удовольствием.

Тут я начал подозревать, что не так уж хитер, как о себе мнил.

Аккуратно поставив стакан, я начал:

— Скажите, вы случайно…

— Я вернулась только вчера. И вот узнаю, что муж уже заявил о моем исчезновении. Ну, что скажете? — заключила она с видом триумфатора.

— Да ничего особенного, — ответил я.

Это ей не понравилось. Каждый мнит себя способным породить бурю в душе ближнего.

Мне нужно было позвонить. Она указала на телефон.

— Привет, Талли, — сказал я. — Можешь вычеркнуть Катарину Сааведра-и-Карвахал.

Герцогиня тем временем поставила несколько пластинок на свою стереосистему.

— Она что, умерла?

— Нет, Лео, — ответил я, — просто сгоняла в Очос Риос.

Я повесил трубку. Это и правда была атомная смесь. Похоже, напиток состоял из чистой водки, в которую плеснули для запаха немного апельсинового сока. Герцогиня раскачивалась в ритм танцевальной музыке. Она раскинула руки, приглашая меня.

— Спасибо, нет, — сказал я.

— А надо бы согласиться. Ведь комиссар член того же спортивного клуба, что и мой муж. Они же вместе играют в сквош. И в бадминтон. Я пожалуюсь, что вы мне надерзили… если вы откажетесь со мной потанцевать.

— Мне пора, — сказал я вставая. — Почему бы вам не найти работу?

— Я была нищей и была богатой, как сказал не знаю кто. Поверьте мне, быть богатой гораздо лучше. Так вы идете танцевать?

— У меня много работы.

— Я предоставлю вам столько работы, сколько вы захотите, — сказала она.

Ее бедра ходили ходуном. Весьма впечатляюще. Она была лучшей женщиной из тех, кого мне доводилось встречать. И ведь никто не узнает! Никто, кроме ее мужа, человека, играющего в сквош с комиссаром. Лучше уж я буду играть с людьми своего круга!

— Рад был с вами познакомиться, — сказал я. — Спасибо за апельсиновый сок.

Я уже дошел до двери, когда почувствовал кого-то у себя за спиной. Она сняла туфельки и догнала меня, неслышно ступая босыми ногами по мраморным плитам.

— Трус! — прошипела она и хлопнула дверью с такой силой, что толстое стекло задрожало.

VIII

— Индиготиносерная кислота, — объявил Келси с довольным видом.

Я ничего не понял.

— Индиготиносерная кислота, — повторил он. — Не знаю, понятно ли тебе, но, имея в наличии лишь желтое пятно, найти нужное из всех существующих в мире веществ кое-что да значит!

— Еще бы. Ты имеешь в виду индиготиновую кислоту?

— Нет, — сказал он, и я уловил в его голосе раздражение. — Это немножко другое. Почти то, о чем ты говоришь, но немножко другое. Не буду повторять этот термин, но данное вещество используют для уничтожения татуировок.

— Татуировок?

— Да, татуировок. Ты слишком мало спишь. Прошу тебя, не повторяй за мной каждое слово.

Именно татуировок. Иногда люди делают татуировку, а потом жалеют об этом. Вот тогда и нужна эта кислота.

— Так, значит, делают татуировку, а потом используют кислоту, чтобы ее вытравить?

— Лучше и не скажешь. — Келси был язвительный тип.

Я потребовал палец и получил его прямо из морозильника.

С помощью мощной лупы я скрупулезно исследовал поверхность пальца. И обнаружил несколько черных точек, в беспорядке разбросанных на коже, — там, где находилось кольцо.

Я было подумал, что это крошечные пылинки, застрявшие под кольцом. Попытки счистить их оказались безрезультатными. И тогда стало ясно, что это микроскопические чернильные капельки, глубоко въевшиеся в кожу, все, что осталось от татуировки после действия кислоты.

Я взял кусок промокательной бумаги, который можно было обернуть вокруг пальца, нанес легкие чернильные мазки на черные точки и плотно наложил бумагу на палец. На ней проявились точки, расположенные беспорядочной двойной линией. Мне осталось лишь соединить их с помощью карандаша.

Линии оказались волнистыми, похожими на русские горки. Я не видел в этом никакого смысла.

Тяжело вздохнув, я продолжил свое занятие. Неужели все мои усилия напрасны? А если посмотреть на точки по-другому? Некоторые из них расположены параллельно, но на одном конце они сходятся, образуя некое подобие двузубой вилки. Я принялся переносить линии на другой листок бумаги. Пристально вглядевшись в рисунок, я вдруг почувствовал, что волосы у меня на затылке зашевелились. Это был прекрасный рисунок — я нарисовал змею, высунувшую свой раздвоенный язык.

IX

— Келси!

— Да? — В его голосе слышалось нетерпение.

— Можешь ли ты определить, когда была сделана эта татуировка?

Он склонился с лупой над стеклом. Поковырял миниатюрным скальпелем одну из черных точек. Наконец выпрямился и, сняв очки, потер глаза.

— Краситель еще достаточно насыщен и свеж в местах, где индиготин не проник слишком глубоко. Может быть, татуировка была сделана меньше года назад.

Я ушел в библиотеку и рухнул в кресло. Может ли женщина ни с того ни с сего вдруг сделать татуировку? Нет. Мужчина — возможно, и то, если он пьян. Но уж никак не нормальная женщина. Проститутки — да, и то самого низкого пошиба. Воистину женщина должна обладать весьма эксцентричным характером, чтобы придумать такое. Но если она с причудами, то не станет покупать кольцо, чтобы прикрыть татуировку. Значит, эксцентричность отпадает.

Я поднялся из кресла и пошел звонить Джезусу.

Джезус Ромеро. Два года назад он украл машину. И попался. Нападение с отягчающими обстоятельствами. Владелец настиг его у первого же светофора. Как всегда, Джезус нуждался в солидной дозе наркотика. Но в тюрьме наркотика не достанешь.

Я сумел снять «отягчающие обстоятельства», убедив владельца автомобиля забрать свое заявление. И закрыть дело, убедив заместителя следователя Вебера, что игра не стоит свеч. Он окончил юридический факультет Колумбийского университета и хотел с помощью этого ничтожного наркомана войти в большую политику. Вебер выразил возмущение подобным отношением к преступникам. Пришлось популярно объяснить ему, что Джезус будет нам благодарен и однажды выведет нас на крупного импортера героина, арест которого непременно вызовет овацию общественности.

Джезус оказался на месте. Я воспользовался своей кличкой:

— Господин Ромеро, это Эдди Сантьяго. Я только что прибыл.

Это означало, что мне надо с ним поговорить. Если бы вокруг толкался народ, он бы мне ответил: «Ты ошибся, приятель». Я сказал бы «извините» и дождался его звонка. Но на этот раз мы могли спокойно поговорить. Джезус разбирался в татуировке. На его левом бицепсе красовалась голова мертвеца, а подпись гласила: «Лучше смерть, чем бесчестье». Как большинство преступников, Ромеро был патриотом. На правом бицепсе две розы венчали вензелем слово «мама».

Когда его задержали в первый раз, я приказал ему раздеться догола, чтобы удостовериться, что у него нет «скорой помощи». «Скорая помощь» — это, как правило, нательная майка, вымоченная в растворе героина и затем хорошенько просушенная, доза, вполне достаточная для нескольких дней в каталажке. После этой проверки Ромеро меня зауважал. Я обнаружил у него «скорую помощь», но капсулы в анальном отверстии не было. Зато в этом месте была татуировка: волчья голова с распахнутой пастью. Он объяснил, что это служит предупреждением гомикам. В тюрьме к нему не приставали.

— Джезус, ты не знаешь, кто тут у нас хороший татуировщик? — спросил я.

— Черт побери, господин Сан… Сантьяго, с тех пор как выяснилось, что многие парни подхватили гепа… ге-пата…

— Что?

— Гепатит. Да вы знаете! Они становятся желтенькими, как цыплята. Это все из-за грязных иголок. Так вот, с тех самых пор комиссия по гигиене закрыла все салоны.

— Что, ни одного не осталось?

— Все перебрались в Норфолк или Бостон. Ведь там верфи.

— А кроме салонов?

— Есть тут один тип. У него подпольная лавочка. В районе бруклинской верфи, Фламинг-авеню,на пересечении с Клинтон. Там кондитерская, но это только прикрытие. Он работает в задней комнате. Скажите, что от меня.

— Хорошо, спасибо.

— Это все, что вам нужно?

— Да.

— Вы что, хотите сделать татуировку?

Избегайте фамильярности. Будьте вежливы, но строги — таковы правила.

— Спасибо за информацию, Джезус.

В трубке послышался вздох облегчения. Когда не требовалось серьезных сведений, дача которых могла и аукнуться, например, пулей в спину, Ромеро становился болтливым.

— Всегда к вашим услугам.

— Хорошо, спасибо.

Я сел в машину и поехал к Бруклинскому мосту.

Через несколько кварталов я свернул направо. Улица была застроена маленькими ухоженными домиками с уютными зелеными лужайками. Раньше здесь жили морские офицеры. Повернув налево, я вновь поехал на север, проскочил квартал, застроенный старыми бревенчатыми домами, сложенными из потрескавшегося от старости кирпича бараками и маленькими магазинчиками с витринами, заполненными перезревшими бананами и увядшим салатом. Оставив машину на Клинтон-стрит, я открыл дверь крошечной обшарпанной булочной.

Довольно упитанный мужчина с лицом, лоснящимся от сытости, лет шестидесяти пяти, восседал за автоматом для розлива лимонада, на котором толстым слоем лежала пыль. Меня мучила жажда, но одного взгляда на стаканы и отталкивающего вида тряпку, служившую для протирки стойки бара, оказалось достаточно, чтобы желание напиться улетучилось, как утренняя роса под лучами жаркого солнца.

— Чего надо, приятель?

— Я друг Джезуса Ромеро.

— Ах вот что!

Я кивнул. Он попросил меня подождать и скрылся в задней комнате. Послышалось жужжание телефонного диска. После короткого разговора он вновь появился за стойкой.

— Все в порядке. Пройдите в заднюю комнату. Я беру не дешево, чтоб вы знали.

Он раздвинул засаленные портьеры, я вошел в комнатушку и уселся за не менее сальный кухонный стол. Гепатитом я, может быть, и не заражусь, но заражение крови мне обеспечено. Из ящика стола хозяин вытащил целый ворох образцов цветных татуировок. Но ничего похожего на то, что я разыскивал, там не было. Рисунки были примитивными: корабли, якоря, полуголые танцовщицы — то же, что и у Джезуса.

— Чего же вы хотите? Что-нибудь специфическое? Я вытащил свой рисунок и показал ему:

— Я хотел бы что-нибудь в этом роде.

— Змею?

Я кивнул.

— И где же вам ее зафиксировать?

Я поднял безымянный палец и очертил вокруг него окружность.

— Вы хотите рисунок вокруг пальца?

— Именно. Это что, очень сложно?

— Он еще спрашивает! Я не занимаюсь этим, приятель. Это тонкая работа. Я работаю по-простому: сердца, гавайские танцовщицы, девизы. А насчет остального я не в курсе.

— Куда же я могу обратиться?

— Я знаю лишь одно место, где делают подобные штучки. В Японии.

— А в Норфолке или Портсмуте?

— Нет. Ни там, ни в Сан-Диего. Это умеют только в Японии. Я, конечно, не хочу проявлять неуважения к соотечественникам, но япошки это делают лучше любого известного мне татуировщика. А мне известны все татуировщики.

— А кто-нибудь еще просил вас сделать такую змейку?

— Странный вопрос, приятель.

От него вдруг повеяло холодком. Если бы я вытащил свой значок, этот тип моментально превратился бы в законопослушного гражданина, но я уже никогда не смог бы вытянуть из Ромеро стоящих сведений. К тому же в мгновение ока распространилась бы новость, что Ромеро посылает к своим дружкам полицейских.

— Одна давняя подружка говорила мне, что сделала такую змейку где-то в районе верфи.

Он расслабился:

— Уже больше двадцати пяти лет я ошиваюсь вокруг верфи. Ты не найдешь здесь ни одного татуировщика старше меня. Я начинал еще до того, как появились сказочки о зараженных иголках. Но на моей памяти никто не делал такую работу. Передайте вашей подружке, что, несмотря на мое уважение к ней, она не способна отличить задницы от пальца.

X

Я припарковал свой «олдс» на одной из насыпей под Бруклинским мостом. В этот час на дорогах было слишком много машин. Лучше переждать в спокойном местечке.

Закурив и удобно устроившись на сиденье, я прикрыл глаза, наслаждаясь свежестью соленого воздуха.

Я вновь начал анализировать все, что знал или предполагал, что знаю, о моей даме.

Ей, вероятно, от тридцати до сорока лет.

Принадлежит к достаточно состоятельному, даже богатому слою общества.

Была замужем, возможно, разведена. Или человек, забавлявшийся, разрезая ее на куски, хотел убедить нас в этом.

Возможно, сделала татуировку в Японии.

Попыталась избавиться от татуировки.

Потерпев неудачу, купила широкое кольцо, чтобы скрыть оставшиеся от татуировки следы.

Была знакома со специалистом-анатомом, возможно врачом.

Ее держали под замком в Нью-Йорке или где-то в радиусе ста пятидесяти километров.

Итак, необходимо отыскать богатую женщину, знакомую с неким врачом. Такие характеристики подходили ко всему женскому населению Парк-авеню.

XI

Идея, показавшаяся мне многообещающей, родилась в моей голове, как раз когда я съезжал с Бруклинского моста.

Оказавшись на 240-й Центральной, я отправился в бюро связи и, остановившись перед огромной картой, принялся внимательно ее изучать. Потом попросил все телефонные справочники Нью-Йорка, Нью-Джерси, Коннектикута и других районов в радиусе ста пятидесяти километров от города.

Устроившись за столом, я выписал названия всех медицинских учебных заведений, больниц и госпиталей, медицинских журналов и газет. Немного подумав, я пожал плечами и, пробормотав: «В моем положении…», добавил к списку психиатрические госпитали и лечебницы.

Мой список насчитывал более сотни больниц только в Манхэттене и Квинсе. Кисти рук и пальцы ныли. Несколько капель крови выступило из-под швов. Напротив каждого учреждения я проставил номер телефона.

Я позвонил секретарше директора Полицейской академии и заявил, что инспектор Хенрехен нуждается в аудитории к девяти часам утра завтрашнего дня. Свободна ли она?

Секретарша проверила. Аудитория была свободна. Она заверила, что проследит за исправностью микрофона и аппаратуры, и согласилась попросить дежурного направлять в аудиторию всех медицинских работников, которые завтра придут на встречу. В проходной будет также вывешена информация о том, как пройти в зал.

Я поблагодарил и повесил трубку. Все, о чем мы говорили, завтра окажется в ее рапорте, включая сведения о том, что заявка поступила от инспектора Хенрехена и была передана по телефону инспектором Санчесом.

Я вздохнул. Потому что отдал себя в руки противника, так сказать, сам положил свою головушку под топор. Этот образ наверняка понравился бы Хенрехену. Я еще ухудшил положение, отдав список Кемельману. Кемельман сержант, он начинал службу вместе со мной. К несчастью, его сбила машина, когда он регулировал движение на перекрестке. С тех пор стальная пластина в коленке не позволяет ему свободно передвигаться. Он был переведен в службу связи и уже потерял надежду получить следующий чин. Было от чего затаить в душе горечь.

— Привет, Санчес.

— Как дела, Харви?

— Так себе. Что новенького?

Я передал ему список. Он задумчиво почмокал губами:

— Ну и?…

Наши отношения оставались прохладными. Он завидовал мне. Необходимо было убедить его оказать мне эту услугу и пообещать прикрытие в случае ответного удара. А ответный удар будет достаточно мощным, чтобы покалечить всех виновных.

— Нужно позвонить по каждому телефону, — сказал я, и он аж присвистнул. — Ты должен поговорить со всеми лекторами медицинских университетов, с редакторами газет, директорами медицинских фирм, интендантами госпиталей, с теми, кто отвечает за прием пациентов в психушки, с главными психиатрами отделений и пригласить их от имени комиссара завтра в девять часов утра в аудиторию Полицейской академии.

— Чей же это приказ?

Если бы я ответил: «Мой», он бы сказал: «Отлично, но этого недостаточно». И все.

Если бы я ответил: «Хенрехена», он бы выдал что-нибудь вроде: «Хорошо, пусть он мне позвонит».

— Хенрехена, — сказал я.

— Хенрехена?

Он внимательно осмотрел каждую страницу.

Я взял список и написал на каждой страничке: «Хенрехен. Старший инспектор. Исполнено Санчесом, инспектором первого класса».

Теперь Кемельман был прикрыт. В случае грозы ему будет достаточно показать мою подпись. А гроза непременно разразится!

Вообще-то не принято приглашать двести человек в центр Манхэттена, предупредив их лишь накануне вечером. Многим придется выехать из дома в шесть утра, чтобы прибыть к установленному часу. Ну а встать придется в пять, когда все цивилизованные люди еще спокойно посапывают в своих постелях.

Я взял последний листок и написал: «Дорожные расходы будут оплачены полицией Нью-Йорка по предъявлении соответствующих документов».

— Скажи им об этом, — попросил я.

Кемельман был сломлен. Недоверчивое выражение исчезло с его лица.

Я подумал, что это немного успокоит людей, вынужденных добираться из отдаленных районов, например, из Филадельфии или Бриджпорта.

— Я сейчас же займусь этим, — заявил Кемельман.

Я вышел через служебный ход и очутился на Маркет Плейс, маленькой улочке, расположенной как раз за Центральным комиссариатом.

Открывая дверцу своего автомобиля, я увидел Маккартни, который выходил из подвала, где находилась фотолаборатория.

У него был ужасно довольный вид.

— Подойдя ко мне, он спросил:

— Что новенького?

Я колебался, но мне хотелось выговориться:

— Это останется между нами?

— О чем ты говоришь!

Я рассказал ему о том, что мы затеяли с Кемельманом, и объявил, что расписался на каждой странице за Хенрехена.

Маккартни засунул в рот две жевательные резинки и выдал следующий блестящий комментарий:

— Ты, брат, сильно рискуешь.

Я смерил его взглядом, открыл дверцу машины и сказал:

— Спасибо.

— Ты не думаешь, что у тебя не все в порядке с головой?

— А тебе не говорили, что у тебя жирная морда?

— В данном случае злиться совсем не обязательно. Конечно. Но не обязательно и выслушивать тебя.

Он сорвал обертки еще с двух пластинок жевательной резинки и сунул их в рот. Нервишки и у него начинали пошаливать. Это успокаивало. Я сел в машину. Маккартни с силой захлопнул дверцу. С некоторых пор за моей спиной частенько хлопали дверью.

Я был в прекрасном расположении духа. Выехав на Хустон-стрит, я подумал, какую же свинью подложил девушке из Полицейской академии, да и Кемельману. Но все же я их обоих прикрыл, назвав свое имя и подписав страницы. Нужно идти до конца. Как в мультфильме, я собирался пилить сук, на котором сидел.

XII

Вернувшись домой, я первым делом наполнил ванну. В моей жизни ванна играет первостепенную роль, в ней мне хорошо думается. А моя ванна — это старинная модель, на ножках в форме львиных лап и с отверстием для слива на самом верху, прямо под краном.

Не успел я раздеться и опустить одну ногу в горячую воду, как зазвонил телефон. Пришлось снять трубку.

— Алло?

Ответа не было. Тот самый случай, когда в трубку только дышат. Кто-то пытается либо запугать вас, либо вывести из себя. Остается только соблюдать спокойствие.

Послышался легкий шум, природу которого я не смог определить.

— До свидания, — ласково проговорил я и повесил трубку.

Был соблазн швырнуть трубку на рычажки, но звонивший подонок обрадовался бы этому.

Я вернулся в ванную и медленно погрузился в обжигающую воду. Бинты на руке были отвратительны. Я снял повязку и швырнул в помойное ведро. Ладонь сильно напоминала розовую бейсбольную перчатку с торчащими из нее концами ниток.

Зрелище не из приятных. Я погрузился в воду, оставив на воздухе лишь изуродованную кисть руки. Должно быть, я напоминал аллигатора, выслеживающего добычу. Телефон зазвонил снова, в самый неподходящий момент.

Пусть звонит. На десятом звонке я вылез из ванной и, оставляя на полу мокрый след, потащился снимать трубку. На другом конце провода продолжали дышать, не говоря ни слова. Вновь до меня донесся слабый звук. Будто что-то постукивало. И вдруг я понял. Кусочки льда в большом стакане. Кто из моих знакомых любит наполнять свой высокий стакан кубиками льда?

Я высказал ей все, что о ней думал.

— Именно этого я и добивалась, — сказала она. — Я хотела, чтобы вы разозлились на меня.

Я предложил ей прогуляться в очень далекие края.

— Не бросайте трубку, — сказала она, — а то я буду названивать вам всю ночь.

Что оставалось делать? Пожаловаться в полицию, что меня преследует герцогиня?

— А что, если я к вам заскочу, а вы предложите мне выпить?

— Нет.

— А если бы я вам предложила выпить?

— Женщины, которые пьют, как вы…

— Не надо грубить. Кажется, вы ищете женский пальчик? — сказала она.

— Именно женский пальчик я и ищу. — Я посмотрел на лужу, образовавшуюся у меня под ногами. — Откуда вы знаете?

— Я жду вас у Шрафта через четверть часа, — сказала она и повесила трубку.

Ресторан находился на углу. Я вытащил пробку из ванны и оделся. В ресторане я заказал себе гамбургер с жареным луком и бутылку пива. Мне не мешало бы побриться, а руку приходилось держать под столом. Не стоило слишком выделяться в таком шикарном ресторане, как «У Шрафта», тем более что могло возникнуть желание туда вернуться.

Я жевал свой сандвич и просматривал газету в надежде узнать, появилось ли что-нибудь о моем деле, когда увидел прямо перед собой зеленое платье. Взгляд мой остановился на глубоком декольте. Ее волосы были перехвачены на затылке оранжевой лентой и волнами струились по спине.

— Ненавижу жареный лук, — сказала она.

— Расскажите об этом где-нибудь в другом месте, — ответил я вежливо.

— Может быть, вы все-таки встанете?

— Будет ли невежливо, если я останусь сидеть?

— Да вы просто…

— А что вы сказали бы о женщине, которая набирает ваш номер и дышит в трубку?

Она засмеялась и села. Опершись подбородком на кулачок, герцогиня посмотрела на меня.

— Мой муж за всю свою жизнь не съел ни одного сандвича, — сказала она. — Он говорит, что это вредно для здоровья.

— Он совершенно прав. Не хотите ли гамбургер? Она глянула на мою руку. Глаза ее полезли на лоб.

— Настоящий гамбургер. Ради всего святого, что произошло?

— Мы кое с кем разошлись во мнениях, — сказал я, пряча руку под стол.

— Вы похожи на льва, — сказала она. — Знаете, такого ленивого, полусонного льва.

— Ага, закажите что-нибудь.

Наш столик обслуживала розовощекая ирландская красотка. Герцогиня заказала сандвич.

— Знаете, вы, кажется, меня просто околдовали.

— Ага, — сказал я, подливая себе кетчупа.

— Вас это совсем не интересует?

Я поставил на место бутылку с кетчупом. Не женщина, а динамит. Во что бы то ни стало нужно избавиться от нее.

— Вы скучающая набитая деньгами потаскушка, — сказал я. — Вы были бы более счастливы, гуляя по бульвару с детской коляской. Но вы сделали иной выбор. Что посеешь, то и пожнешь. Не надейтесь разжалобить меня. Мне наплевать на вас и ваши проблемы. За свою жизнь я встречал слишком много бедных людей, действительно несчастных, чтобы заниматься вами и вашим мужем. Так вот, вопрос сводится к следующему: хочу ли я с вами переспать? Хочу. Сделаю ли я это? Нет. Почему? Потому что я люблю сам бросать женщин. Потому что я не люблю женщин, которые слишком много пьют. И потому, что ваш муж хороший приятель комиссара. Три превосходные причины, по которым я к вам даже не прикоснусь. Договорились?

Я поднес ко рту свой гамбургер. Это было ошибкой. Она перегнулась через стол и залепила мне пощечину. Славная получилась оплеуха. И куда только подевалась моя хваленая реакция, которой я так гордился?

Официантка побледнела и чуть не уронила гамбургер, который несла к нашему столику. В нашу сторону повернулось несколько голов. «Шрафт» — место, где ведут себя тихо, и пощечина прозвучала как выстрел из револьвера. Щека моя пылала. Герцогиня оказалась мускулистой женщиной. Не иначе как прекрасная теннисистка.

Я аккуратно положил гамбургер на тарелку, вытер руку о скатерть и вернул герцогине пощечину. Оставалось дожидаться ее реакции.

Она поднесла руку к лицу и внимательно посмотрела на меня. Поднимаясь из-за стола, она улыбалась и была совершенно спокойна. Герцогиня ушла. Никто не сдвинулся с места. На меня смотрели так, будто я был мерзавцем, избившим свою жену. Я выдержал испытание, и им пришлось опустить глаза. Свой гамбургер я съел до последней крошки, хотя он почему-то вдруг начал отдавать бумагой. Герцог, быть может, прав — не стоит есть гамбургеры. Но скажите, в каких ресторанах подают бутерброды с белым мясом цесарки? Уж конечно, не в тех забегаловках, где мне приходится обедать. Маленькая ирландочка теперь сторонилась моего столика. До этого она нет-нет да и застенчиво улыбалась мне. Что ж, идиллия окончилась.

Рассчитываясь, я заметил, что метрдотель хмурит брови. Герцогиня сделала из меня парию. Впрочем, мне было все равно. Да и порции в этом ресторане слишком маленькие.

Вдруг меня как током ударило: я же не выяснил, откуда она узнала об этом деле. Впрочем, подумал я, она наверняка позвонит сегодня еще раз. И самым удручающим было то, что я не мог, как тысячи обычных граждан, отключить телефон, чтобы спокойно выспаться. Прелести профессии детектива лишали меня этой привилегии.

Я вынужден был смириться с фактом, что герцогиня проведет ночь, названивая мне.

XIII

Я поставил будильник на семь часов и лег. К своему великому удивлению, я почувствовал, что хочу спать, и уснул. Меня разбудил звонок. Пытаясь нащупать будильник, я толкнул его раненой рукой, издав при этом что-то среднее между стоном и проклятьем. Наконец мне удалось обнаружить его в темноте и надавить на кнопку. Но будильник продолжал звонить. Я приходил в себя еще несколько секунд, прежде чем понял, что звонок исходит от входной двери.

На этот раз на ней было черное платье, которое, казалось, струилось по ее телу сказочным потоком, шляпа с широкими полями и белые перчатки. Она была слегка пьяна.

— Прошу вас, уходите, — сказал я.

Она положила руку на дверную раму:

— Надеюсь, вы не дойдете до того, чтобы прищемить дверью руку женщины?

— Нет, мадам, — сказал я.

Я снял ее руку с рамы и отвел в сторону. Но она повернулась на каблуках и оказалась в прихожей. Герцогиню слегка покачивало. Тем не менее она прекрасно владела своим телом, чего я не мог не оценить по достоинству.

— Подите причешитесь, — сказала она. — Вы просто ужасны, как, впрочем, и ваша квартира.

Она глянула на мою руку, которую я продолжал держать в вертикальном положении, с глупым упрямством надеясь, что так боль утихнет быстрее.

— Вы до сих пор не сделали перевязку?

Швы слегка разошлись. Я смотрел на герцогиню сонным взглядом. Она прошла в ванную и вскоре вернулась с пузырьком йода, пластырем и бинтами.

Я протянул ей руку. Пришлось скривить рот, когда она обильно полила ладонь йодом. Затем она ловко наложила бинт и закрепила его пластырем.

— Спасибо, — промычал я.

Я все еще стоял в прихожей.

Она уселась и скрестила свои длинные ноги, чтобы я мог ими вволю налюбоваться. Затем, проведя рукой в белой перчатке по столу, она показала мне собранную пыль:

— Вы никогда не вытираете пыль?

— Время от времени ко мне приходит прибраться женщина, — пояснил я.

Я отправился в ванную, причесался и вновь вышел к герцогине.

— Я не могу вас вышвырнуть сей же час, — сказал я. — Вы мне перевязали руку.

Она сняла шляпу и перчатки и разглядывала фотографии, разложенные на камине.

— Ваша жена и дети?

— Моя сестра и племянники.

— Прекрасно, — сказала она. — По крайней мере, не будет супружеской измены. Не предложите ли мне кофе? Судя по выражению вашего лица, мне необходимо протрезветь.

Она вновь уселась и принялась раскачивать ногой. Туфля соскочила с пятки и болталась на большом пальце. Поза была достаточно провокационной, и она прекрасно это осознавала.

— Интересно, не принялись ли они теперь за пальцы ее ноги, — сказала она.

Я шел на кухню приготовить кофе, но это замечание пригвоздило меня к полу.

Я повернулся к ней. Герцогиня сняла обе туфли и подошла к проигрывателю. Она была высокой и стройной. Отыскав в стопке дисков пластинку с арабской музыкой, она включила проигрыватель и, не двигаясь с места, начала свой странный танец.

Должно быть, ее бедра крепились подшипниками. Руки лениво проделывали вращательные движения, глаза были прикрыты подкрашенными синими тенями веками. Вдруг ее глаза широко раскрылись и она уставилась на меня.

— Как прикажете понимать ваше замечание о том, что они принялись за пальцы ее ноги?

— О, я хотела бы поговорить о многом.

Она вновь прикрыла глаза. Ее живот вычерчивал правильные окружности. Герцогиня приблизилась ко мне:

— Почему, черт побери, вы не занимаетесь со мной любовью?

— Я педик, — сказал я.

Поставив на плиту воду, я остался на кухне дожидаться, пока она не закипит. Так было надежнее. Герцогиня продолжала свой танец. Время от времени рука ее касалась груди. Я молил Бога о помощи. В комнату я вошел с двумя чашками, наполненными горячей водой, и с банкой растворимого кофе.

— Я это не переношу, — заявила она, сузив глаза. — Я предпочитаю натуральный молотый кофе.

— Не пейте его и проваливайте.

— Не надоел вам еще этот номер?

— А вам?

Она продолжала танцевать.

— Не понимаю, почему вы сидите в своей квартире, переполненный жалости к себе, вместо того чтобы разыскивать эту бедную женщину? — проговорила она с закрытыми глазами.

На моих часах было десять тридцать.

— Блестящая идея! — воскликнул я.

В ванной я снял рубашку и начал бриться. У меня не было ни малейшего желания пускаться на поиски людей в такой час. Я просто хотел убедить герцогиню, что собираюсь идти искать эту женщину. Она в конце концов все поймет и уедет домой. Моя гостья появилась в дверном проеме и оперлась о косяк.

— Обожаю наблюдать за бреющимся мужчиной, — сказала она. — Это переполняет меня нежностью.

Она смотрела на меня, пока я не закончил. Промыв бритву и обтерев лицо полотенцем, я прошел мимо нее в комнату и надел рубашку.

— Что означает свежая рубашка? — спросила она.

— У меня свидание.

Она уже забыла, что я должен найти пропавшую женщину. Герцогиня схватилась за иглодержатель моего проигрывателя, вырвала его из панели и метнула в меня туфлю.

От туфли я уклонился без особого труда, но проигрыватель спасти не смог. Ремонт обойдется мне в тридцать долларов. Я открыл сумочку герцогини. Она попыталась выцарапать мне глаза. Я толкнул ее на диван с такой силой, что она подпрыгнула на подушках. Пока она поднималась, я выхватил из вороха смятых купюр три десятидолларовых бумажки. Среди денег замешалось несколько металлических шпилек для волос, давно вышедших, как я считал, из моды. Кроме того, в сумочке оказался тяжелый браслет из наполеондоров, соверенов и, кажется, египетских монет. Я обнаружил также миниатюрные ножницы в виде журавля, две трети клюва которого служили лезвиями. Этот хлам показался мне чрезвычайно интересным.

— Господи, что вам там нужно?

Я велел ей помолчать и обуться. Она присела и надела свои туфли. Кажется, герцогиня обиделась. Она хотела знать, что я искал в ее сумочке.

— Вы сломали мой проигрыватель, — ответил я. — И сделали это преднамеренно. Вам придется заплатить. Согласны?

«Как было бы приятно, — думал я, — раздеться, поплавать в ванной, попросить герцогиню потереть мне спинку, а затем лечь в постель вместе с герцогиней».

Когда ее муж узнает, что произошло, а он непременно узнает, так как опыт повторится много раз, учитывая физические возможности герцогини и мою склонность к танцам в горизонтальном положении, я уже буду опережать его на корпус. Мое прошение об отставке будет уже написано. Потом я найду хорошую работу в каком-нибудь частном детективном агентстве.

Это было бы легко и приятно. Но была одна загвоздка: я мог только мечтать об этом. И о работе в том числе. На моем счете в банке оставалось всего лишь семьдесят девять долларов пятьдесят девять центов. Обедал я в ресторане и платил слишком высокую квартплату.

Я бросил ее перчатки в ее шляпку и протянул ей. Глубоко вдохнув аромат женского тела, я вытолкал ее на площадку, запер дверь, и мы молча спустились вниз.

Мой сосед, встретив нас в подъезде, вытаращил глаза. Пришлось зыркнуть на него построже. На улице, обсаженной деревьями, было хорошо и тихо в ночной час. Здесь никто не бросал из окон пустые бутылки в полицейских. И не бросал бутылки просто так, ленясь донести их до мусорного бака. Такой способ освобождаться от пустой тары называется авиапочтой. Это была хорошая улица, и располагалась она далеко от Сто третьей.

Я поймал такси.

— Она симпатичная? — спросила герцогиня.

Я кивнул головой. Она придержала дверцу машины.

— Надеюсь, вы проведете гадкий вечер, — сказала она, употребив выражение более приличное, чем можно было ожидать от обитательницы Сто третьей улицы. Потом она хлопнула дверцей.

— Дама любит хлопать дверью, — сказал водитель такси.

Я сидел у противоположной дверцы, прикрывая лицо двумя руками на случай, если вдруг по неизвестной причине разобьется стекло.

— Уж я-то знаю! — сказал я.

— Куда поедем, приятель?

— Перекресток Семьдесят шестой и Мэдисон.

— Так это же через два квартала!

Я подтвердил его догадку. Он заорал, что мог бы найти лучшего клиента. Мне удалось успокоить его замечанием, что если он желает узнать, как умею хлопать дверцей я, то ему нужно только подождать, когда я вылезу из машины. Он притих и довез меня до перекрестка. Я расплатился и поплелся пешком обратно.

Шел я медленно. Ее нигде не было видно. Вокруг вообще ничего не было, кроме неприятностей. Поднявшись к себе, я первым делом выпил два двойных скотча. Рухнув на кровать, я почувствовал, что напряжение и усталость берут свое. Я стянул ботинки, завел будильник, повернулся на бок и тут же уснул. Я спал, как суслик, до утреннего звонка будильника.

XIV

Господь милостив. На ветровом стекле не было штрафного талона.

В Полицейскую академию я приехал на полчаса раньше срока. Пощелкав ногтем по микрофону, я определил, что он в полном порядке. В зале уже даже был один слушатель. Он курил сигарету.

Двустворчатая дверь открылась, впустив двух врачей. После этого хлынул поток приглашенных. Через двадцать минут половина аудитории оказалась заполненной. Когда поток прибывающих иссяк, я встал и включил микрофон.

— Господа, — начал я, — меня зовут Санчес. Я инспектор первого класса. Мне поручили вести дело об убийстве. Или, может быть, о готовящемся убийстве. Но речь может идти и о нанесении увечий. Я пока не могу определить точно, какая из этих трех версий верна.

В зале воцарилась тишина.

— Три дня назад комиссар полиции открыл маленькую коробочку, полученную им по почте. И обнаружил там женский палец. Указательный. На следующий день пришла вторая бандероль.

На этот раз прислали безымянный палец с обручальным кольцом. Мы полагаем…

— И только ради этого вы притащили нас сюда? — Со своего места поднялся высокий мужчина. Он был в бешенстве.

— Послушайте, — начал я, — мы…

— Я приехал из Нью-Лондона, потому что поверил в чрезвычайную важность вызова. На сегодняшнее утро у меня была назначена серьезнейшая операция. Я полагал, что у вас есть важное заявление.

— Послушайте…

— И что я вижу? Вас надул какой-то студент-медик. — Он протиснулся к проходу, подошел к кафедре, вытащил из кармана листок бумаги, черкнул на нем что-то и бросил передо мной.

— Вот справка о моих расходах, — заявил он. — Я буду благодарен Господу, если деньги мне выплатят в течение четырех месяцев!

Я подобрал его бумажку и объявил:

— Искренне сожалею, что вы это так истолковали. Я лично прослежу, чтобы деньги вам были переведены как можно быстрее.

— Возмутительная некомпетентность!

Он вышел из зала твердым шагом, и я его понимал. Несколько человек, положив свои справки на кафедру, последовали за ним. Я собрал бумажки.

Другие пожелали остаться, и я продолжил свою речь. Я объяснил, что остается определенная уверенность в том, что женщина еще жива. Весь мой доклад занял четыре минуты. В заключение я попросил всех, кто что-либо узнает о женщине, которая каким-то образом могла бы объяснить появление татуировки с последующей ампутацией пальца, позвонить мне домой. Номер моего телефона я написал на доске.

— У кого-нибудь есть вопросы?

Вопросов не было. Большинство не удосужилось оставить мне свои счета. Я отключил микрофон, погасил верхний свет и, усевшись за столик, где осталась гореть настольная лампа, принялся перелистывать счета. Их было около пятидесяти.

Вдруг из глубины тонувшей в темноте аудитории раздался голос:

— У меня есть вопрос, приятель.

Мне даже не нужно было поднимать голову. Это был Хенрехен.

— Слушаю вас.

— И как же вы собираетесь оплачивать эти счета? Эта проблема как раз и занимала меня сейчас. Существовала вероятность, что она так и останется неразрешенной.

— Господь милостив, — сказал я.

— Да? А имеет ли он какое-нибудь влияние на «Фест нэшнл траст»?

Так назывался мой банк. Я пропустил это замечание мимо ушей.

— Если вы не хотите отвечать на этот вопрос, то у меня есть другой. Вы превысили свои полномочия, подписав моим именем список. Вы также утверждали, что получили мое разрешение воспользоваться аудиторией. Правда, хитрость была шита белыми нитками. Но я доволен. Доволен, потому что это доказывает, что вы в отчаянном положении, не так ли?

Я хранил молчание.

— Я хотел лишь отблагодарить вас. Мне как раз необходимы этот ваш список и заявление, подтверждающее, что вы солгали, сказав, что получили мое разрешение воспользоваться аудиторией. Как вам это нравится?

— На вашем месте я сделал бы то же самое, — сказал я.

— Конечно, — подхватил Хенрехен, — это будет хорошим довеском к вашему личному делу. Может быть, я вывешу все материалы на вас в рамках на стене своего кабинета и буду показывать их посетителям: «Не хотите ли полюбоваться прекрасным примером, как можно самого себя потопить? Вот взгляните на эти картины!»

Он вздохнул и поднялся, потом потянулся и зевнул.

Он вышел, и двустворчатая дверь мягко закрылась за ним.

Учитывая, что в зале присутствовало около трехсот человек, жаловаться мне было не на что: я собрал лишь пятьдесят чеков. Большинство медицинских работников проявили понимание. И все же некоторые захотели вернуть свои деньги.

Почти все счета соответствовали расходам на такси или поезд. Но врач, который так бурно протестовал, не ограничился транспортными расходами в 13 долларов 80 центов, он также представил мне счет за четыре часа своей работы — по 35 долларов за час.

Может, мне и удалось бы опротестовать его претензии в Верховном суде, но проще заплатить.

Однако такое решение казалось простейшим лишь при поверхностном рассмотрении проблемы. «Фест нэшнл траст» имел много денег, но очень малая их часть принадлежала мне. Общая сумма счетов, которую я вывел с мазохистской скрупулезностью, составила 374 доллара 25 центов.

Бывают дни, когда меня нельзя выпускать на улицу без охраны.

XV

Телефон зазвонил в одиннадцать часов. Это был Хенрехен.

— Слушаю, господин инспектор.

— Главный администратор бушует у комиссара, — сказал он.

Я услышал звук, который может издавать голодная кобыла, жующая овес. Должно быть, он жевал сигару.

— Да, господин инспектор?

— К нам поступила и другая жалоба.

— Да, господин инспектор. Я припарковался в запрещенном месте. — Было ни к чему сохранять уважительный тон.

— Что вы сделали?

Нет смысла шутить с людьми, не понимающими шуток. Я решил промолчать. Хенрехен так любит сообщать мне плохие новости, что забывал обо всем остальном.

— Вторая жалоба поступила от инспектора Хенрехена. Он сообщил комиссару, что вы способны на подлог. Знаете, что он мне ответил?

— Я оставляю за вами право сообщить мне это.

— Что вы должны получить результаты в ближайшие тридцать шесть часов. В противном случае берегитесь.

На данном этапе мне нечего было сказать.

— И вам следует держать меня в курсе дела по телефону. Можете даже пользоваться спецсвязью. Я буду рад оплатить расходы. Итак, жду новостей, инспектор. — Он повесил трубку.

Я тоже повесил трубку. Прощай, сукин ты сын. Прощай, нью-йоркская полиция. Прощай, моя зарплата и моя пенсия. Прощайте, путешествия в Пуэрто-Рико и обильные обеды в хороших ресторанах.

Я поглощал кофе чашку за чашкой и не мог заставить себя выйти за газетой.

Я плеснул виски в горячий чай. Прекрасный напиток для успокоения нервов. И тут мне в голову пришла мысль, что кто-нибудь может мне позвонить, пока я сплю глубоким сном праведника. Так можно проспать все на свете. Пришлось выплеснуть содержимое чашки в раковину и налить себе стакан молока. Я отхлебнул глоток, поставил молоко у телефона и, потянувшись, начал раздеваться. Я провалился в сон, как проваливается в болотную тину тяжелый валун.

На поверхность меня вытолкнул телефонный звонок.

— Инспектор Санчес? — Голос был слабым, казалось, звонили издалека. — Я один из тех, кто был сегодня утром в Полицейской академии.

— Да, слушаю вас.

— Могу ли я поговорить с инспектором Санчесом?

— Я слушаю.

— Будьте так добры, попросите к телефону инспектора Санчеса.

Я с трудом сдерживал нетерпение.

— Я думаю, что связь плохая, — сказал я. — Дайте мне, пожалуйста, свой номер телефона.

В трубке воцарилась тишина.

Я посмотрел на трубку, затем на часы. Было тринадцать тридцать. В течение следующих нескольких секунд я выдал серию изысканных ругательств. Испанский язык лучше других подходит для этой цели. Ах, как чудно рокочут все эти «р-р-р»! Я знаю самые ужасные проклятья. Телефон зазвонил снова.

Я схватил трубку с такой поспешностью, что опрокинул себе на брюки стакан молока. Да и Бог с ними, с брюками! Это был тот же голос.

— Инспектор Санчес?

— Слушаю!

— Я только что пытался связаться с вами, но нас прервали. Меня зовут Моррисон. Я один из тех, перед кем вы выступали сегодня утром.

Да простит Господь мое сквернословие!

— Слушаю вас, доктор!

— Я долго думал о том, что вы нам сказали. Я… Но может быть, вы полагаете, что теряете время, выслушивая меня?

— Нет, нет. Напротив. — Голос мой звучал спокойно, умиротворяюще. Только так нужно успокаивать нервных врачей.

— Знаете, моя информация может оказаться полезной.

— Слушаю вас, доктор.

— Но это отнюдь не обязательно. То есть я хочу сказать, что это возможно. Но если я ошибаюсь, то заранее приношу извинения за то, что занял ваше время.

Мой собеседник едва притрагивался к наживке. Кто это был? Пескаришка или огромный голавль? Узнать это можно было, лишь вытащив его на берег. Но если поторопишься с подсечкой, то сильно рискуешь упустить рыбку. И как бы мне ни хотелось оглушить его телефонной трубкой, я должен был удержаться и позволить ему как следует заглотить приманку.

Я поощрительно замурлыкал.

— Понимаете, здесь много всяких сложностей. Прежде всего… Хорошо, мисс, минуточку! Извините, я сегодня дежурю. Только что приехала скорая помощь. Я ведь анестезиолог.

— Я лучше приеду в больницу.

— Если вы полагаете, что не потеряете понапрасну время… Видите ли, я знаю мужчину и женщину, врачей, которые вполне могли бы соответствовать данному вами описанию. Но ведь вам так часто звонят сумасшедшие. Вот я и подумал…

— Я немедленно выезжаю.

— Что ж, если это вас не затруднит…

— Ни в коем случае. Такая уж у нас работа.

— Хорошо, тогда до скорой встречи.

— Минуточку! Какая это больница?

Но он уже повесил трубку.

Мне пришлось сделать несколько глубоких вдохов и выдохов. Возвышенные мысли посетили меня. Я с негодованием гнал от себя все пришедшие на ум грубые слова. Неужели Господь не поможет мне? Конечно, я заслужил все, что со мной произошло, потому что вел жизнь греховную, спал с чужими женами, отправляя их по утрам домой на такси, больше года не исповедовался…

Зазвонил телефон. Я схватил трубку:

— Слушаю!

— Алло, инспектор Санчес? Кажется, я забыл назвать свою больницу. Это «Грир дженерал», в Форест-Хиллз.

Я ответил, что знаю, где это находится, и повесил трубку.

Я не выключал сирену в течение всего пути. И никто не догадывался, что тормоза у меня далеко не самые лучшие.

XVI

Я оставил машину на стоянке у больницы и направился к красной неоновой вывеске «Скорая помощь». Поднялся по ступенькам и толкнул двустворчатую дверь, всю в царапинах, оставленных великим множеством пронесенных через нее носилок. Я спросил доктора Моррисона у сестры, сидевшей за столиком в холле.

Ее лицо мгновенно посуровело.

— Он в операционной, — сказала она.

По ее тону можно было догадаться, что она явно недолюбливает доктора.

Я уселся в кресло.

— Он освободится не скоро, — сказала она. — Одна из наших бригад сейчас на срочной операции.

— Доктор просил меня заехать.

— Вас зовут Санчес?

— Меня зовут мистер Санчес.

— Высокомерие здесь ни к чему!

Настроение у меня было скандальное.

— Где это здесь?

Она не отличалась вежливостью:

— Если будете продолжать в том же духе, вам лучше покинуть больницу.

Сестра, женщина лет пятидесяти, не носила на пальце обручального кольца. Я хотел было заявить, что буду жаловаться на ее грубость, но вовремя удержался. Если бы я начал исправлять всех плохо воспитанных ньюйоркцев, то не сдвинулся бы ни на шаг в следствии. Я вытащил служебное удостоверение.

— Почему вы сразу не сказали, что вы полицейский? — воскликнула она возмущенно.

— Инспектор, с вашего позволения.

Я не дал ей продолжить дискуссию, сказав, что дело чрезвычайной важности и что я не могу дожидаться окончания операции. Она предложила мне подняться на пятнадцатый этаж, где располагались операционные. Дежурная по отделению была предупреждена о моем приходе. Она помогла мне надеть зеленый стерильный халат, маску и колпак и объяснила, что интересующий меня доктор сидит со стетоскопом на стуле с высокой спинкой в головах у пациента.

Если же вокруг стола окажется много врачей, ведь речь шла о сложнейшей операции, он расположится у кронштейна.

Я вошел в зал и не увидел ничего похожего на кронштейн. Да и зачем он был бы там нужен? Я сразу увидел человека, сидевшего на стуле с прямой спинкой в головах у оперируемого. Рядом с ним находилась тонкая металлическая стойка с поперечной штангой, на которой был подвешен пластиковый сосуд, наполненный светлой жидкостью. Глюкоза, предположил я. Прозрачная трубка соединяла сосуд с левой рукой больного.

Вошедшая следом за мной дежурная прошептала с раздражением:

— Вот же он, у кронштейна.

— Какого кронштейна?

— Устройства для внутривенного вливания. Видите держатель, на котором крепится сосуд с глюкозой?

Доктор удерживал стетоскоп на груди оперируемого. Мне не хотелось отрывать его от дела. Раздавались приглушенные возгласы: «Скальпель… Крючок…». Время от времени в большие пластиковые мешки, прикрепленные к столу, падали тампоны, пропитанные кровью. Никаких лишних слов. Хирург протягивал руку, и сестра, вытащив скальпель из стерильной салфетки, быстро подавала его ему. Я понял, почему больница «Грир дженерал» пользовалась столь хорошей репутацией. Доктор наконец обратил на меня внимание. Он освободил одно ухо от стетоскопа.

— Полиция, — сказал я. — Я подожду.

— Не беспокойтесь, я и так прекрасно все слышу. К тому же состояние больного нормальное. Вы стерилизованы?

— Слава Богу, — ответил я, — этот вопрос меня никогда не беспокоил.

Должно быть, эту шутку он слышал тысячу раз. Улыбка его была чрезвычайно вежливой.

— Ну хорошо. Я позвонил, потому что подумал, что мои подозрения, возможно необоснованные, могут каким-то образом помочь вам. Но это отнюдь не обязательно. Никто не может знать. Я полагаю, вас частенько тревожат напрасно.

— Совершенно верно. — Я подумал, что раздражение, которое сразу же вызвал во мне доктор, оказалось оправданным.

— Вполне вероятно, что вся эта затея ни к чему не приведет, мистер Санчес.

— Я сам это решу, доктор.

Я обратил внимание на высокую медсестру, стоявшую у операционного стола. Подняв зеленые глаза, она окинула меня взглядом с ног до головы. Я ответил ей тем же. Она посмотрела на доктора Моррисона, затем снова на меня и едва заметно повела своими темными бровями, будто хотела сказать: «Он же болван, и вы в этом скоро убедитесь». Несколько прядей ярко-рыжих волос выбились у нее из-под шапочки. Движением руки она вернула их на место. При этом правая грудь ее высоко поднялась. А грудь, надо отметить, была внушительных размеров. На ней и задержался мой взгляд. Сестра заметила это и опустила глаза. Чарующие глаза над белой маской.

Окровавленные резиновые перчатки хирургов погружались в широкий разрез и вновь появлялись над белой простыней. Я отвернулся, справедливо посчитав, что это испытание для меня излишне.

— Года четыре назад, — заговорил Моррисон, — когда я поступил в «Грир дженерал», здесь работал один доктор, Чарльз Хенли. После окончания Гарварда он работал в «Бельвю». Это блестящий хирург. Вскоре после моего прихода он открыл свой кабинет на Парк-авеню. Он…

— Сестра!

Один из хирургов позвал очаровательную сестричку. Он хотел, чтобы она подержала крючки. Даже несмотря на просторные складки зеленого халата, легко угадывалась округлая упругость ее бедер. Да, только мощь и напористость могли покорить подобные чресла. Закрадывалось сомнение, что борьба между нами была бы равной.

Я вновь прислушался к тому, что говорил Моррисон.

— Хенли проводил свои операции здесь. В нашей бригаде была одна женщина. — Я заметил, что голос его изменился, и стал слушать внимательнее. — Доктор Анна Лайонс. Педиатр и хирург. Она пользовалась прекрасной репутацией на Восточном побережье. Когда сюда приехал Хенли, ей было около тридцати трех лет. Она не была ни красивой, ни безобразной. — Моррисон неотрывно смотрел на больного. — Ему нужна кровь, — сказал он. — Извините. Сестра Форсайт!

Теперь я знал ее имя.

— Слушаю, доктор?

— Пожалуйста, переливание крови.

Она быстро направилась к шкафчику, принесла пластиковый сосуд с кровью и, закрепив его на другом конце штанги, открылакраник прозрачной трубки. Я наблюдал, как кровь устремилась по трубке к руке неподвижно лежащего человека.

— Он выпил в баре на углу пять стаканов вина за полчаса, сел на свой «рено» и устроил гонки с «кадиллаком» — кто быстрей доедет до перекрестка. К счастью, у него хорошее сердце и пара отличных легких. Так вот, Лайонс влюбилась в доктора Хенли с первого взгляда. Об этом говорила вся больница. Она преследовала его повсюду, как преданная собачонка. Стоило ему улыбнуться — она просто расцветала. Стоило ему нахмурить брови — она оказывалась на грани истерики.

Мисс Форсайт, казалось, была полностью захвачена больничными интригами.

— Можете быть свободны, — сказал ей Моррисон. Она косо глянула на него и отошла к хирургам.

— Послушайте-ка его сердце!

Я послушал и подумал, что этот малый счастливчик. Да и с хирургами ему повезло. Случись несчастье на другом перекрестке, никакое сердце не спасло бы его, — попал бы он в какую-нибудь заштатную больницу, в руки горе-хирургов.

— Так вот, — продолжил Моррисон, — Хенли купил яхту и держал ее где-то в Коннектикуте на приколе.

— Где же?

— Я думаю, в Роуэйтоне. Это в восьмидесяти километрах отсюда, на побережье. Назвал он ее «Радость». — Доктор вздохнул. — Знаете, во сколько обходится содержание даже маленькой яхты? А ведь «Радость», кажется, достигала шестнадцати метров в длину.

Я покачал головой, потому что не знал, во сколько обходится содержание яхты, и не хотел знать. Проблемы богатых начинают меня занимать только тогда, когда они, богатые, покупают героин. Но даже если богатый человек пристрастится к наркотикам, вряд ли у него возникнут неприятности. Откуда они возьмутся, неприятности?

Ему не нужно воровать, чтобы купить наркотик, а богатой женщине не нужно идти на панель. Я погрузился в размышления по этому поводу и предоставил доктору возможность вволю наговориться о яхтах. Моррисон представлял собой тот тип человека, которого непременно надо держать в узде, если не хотите, чтобы он уморил вас своими пространными рассуждениями. Он еще долго развивал морскую тему, подробно рассказав мне о дорогостоящих медных аксессуарах, об окраске кораблей, об использовании рабочей силы на верфи и т. д. Одним словом, мне удалось выяснить, что Хенли приобрел яхту и автомобиль, а затем снял шикарные апартаменты неподалеку от здания ООН.

— Все это стоило бешеных денег, — продолжал доктор Моррисон. — Возникал вопрос, откуда у него такие средства. Я обратил внимание, что он оперировал много пациентов по направлению доктора Лайонс. Цифра оказалась внушительной и значительно превышала средние показатели. Если, скажем, обычно количество определенных больных составляло пять-шесть человек в год, то Лайонс направляла на дорогостоящие операции десять-двенадцать. Все эти операции доставались доктору Хенли, и делал он их здесь, в этой операционной. Мне это показалось довольно странным. А тут еще Лайонс узнала, что у Хенли появилась другая женщина. На самом деле их было несколько: матери прооперированных детей, медсестра, анестезиолог. Об этом судачили на каждом углу. Лайонс потребовала объяснений, в результате чего произошла отвратительная сцена. Она была слегка пьяна, и Хенли ударил ее.

— Откуда вы это знаете?

— Здесь неподалеку есть довольно дорогой ночной бар, который называется «У Бруно». Туда заходят те, кому не хочется ехать в Манхэттен. Кто-то был свидетелем этой сцены. Знаете, больница как большая семья, здесь ничего не утаишь. Спустя два дня он отправился на своей яхте в Карибское море. Ведь он, кажется, прекрасный моряк.

Морской узел на бандеролях!

Я спросил безразличным тоном:

— Это было концом их идиллии?

— Нет. Боюсь, что нет. Через месяц после его отплытия она вышла замуж за психиатра, с которым познакомилась на вечере в честь новых членов бригады, доктора Фальконе.

Это вовсе не вписывалось в мою теорию.

— И что же было дальше?

— Этот брак по любви длился два месяца.

— Они развелись?

— Он внезапно скончался.

— От чего?

Моррисон посмотрел на меня и пожал плечами:

— В свидетельстве о смерти сказано: от закупорки сосудов.

— Кто подписал свидетельство?

Несколько секунд он изучал свои часы, затем поднял глаза и выдохнул:

— Она.

— Было ли произведено вскрытие?

— Нет. Не было никаких причин подвергать сомнению ее заключение. Ничего подозрительного.

— Но у вас возникли какие-то подозрения?

— Да.

— Почему?

— Хенли как раз вернулся из своего путешествия.

— Значит, она убила Фальконе, чтобы вернуться к Хенли?

— Может быть.

— Почему же они не могли развестись, как цивилизованные люди?

— Фальконе был глубоко верующим католиком. К тому же он любил свою жену. Я мог судить об этом по выражению его глаз. Прибавьте к этому еще и тот факт, что он был страшно ревнив.

— Вы, кажется, прекрасно обо всем осведомлены.

— Да, — сказал он. — Да, ведь я любил ее еще до того, как эти двое с ней познакомились.

Когда приходит беда, даже самые тупые и нудные люди приобретают частичку достоинства. А такие люди, как Моррисон, в подобные минуты утрачивают все наносное, подобно деревьям, теряющим осеннюю листву. В одно мгновение он преобразился.

У меня не было времени для почтительной паузы, и я спросил:

— Как же она его убила?

— Существует множество способов.

— Я мог бы потребовать эксгумации для проведения вскрытия.

— С какой целью? Чтобы обнаружить мышьяк? Но она же неглупая женщина. Если она использовала яд, то выбрала такой, который не оставляет следов. Она также могла дать ему снотворное и ввести в вену кубик воздуха. Снотворное не может вызвать смерть. А как вы найдете кубик воздуха?

— Я бы хотел поговорить с ней.

Я бросил этот пробный шар на всякий случай. Иногда неожиданно сказанное слово может дать поразительные результаты.

— Никто не видел ее уже целую неделю. Мы ей звонили, но никто не отвечает. Ее телефон отключен. Управляющий по нашей просьбе заглядывал к ней, однако ничего странного не обнаружил. Все вещи на месте. Исчез только маленький чемоданчик, с которым она имела обыкновение выезжать за город. Дней пять или шесть назад мы получили от нее письмо, в котором она писала, что нуждается в отпуске и что будет отсутствовать в течение двух или трех недель. Хотя никто этого и не заметил, она сильно изменилась после смерти мужа.

— Знаете ли вы, куда она могла поехать?

— Не представляю.

Хирурги отошли от операционного стола. Мимо меня на каталке провезли больного. Рот его был широко раскрыт. Медсестры принялись за уборку. Все, казалось, пребывали в прекрасном расположении духа.

— Великолепно, великолепно, — сказал один из врачей Моррисону.

Мимо прошествовала мисс Форсайт, наградив меня холодным взглядом своих зеленых глаз. Пришлось решительно выбросить из головы ее образ.

Доктор Моррисон поднялся со своего места.

— Давайте выйдем, — предложил он.

В коридоре я сказал ему, что больница показалась мне превосходной.

— Эта клиника одна из лучших на северо-востоке. Поэтому нас так встревожила вся эта история с доктором Хенли и доктором Лайонс. Кстати, Хенли решил отправиться в Карибское море как раз в тот момент, когда мы хотели проанализировать возросший процент операций. Затем он вдруг неожиданно вернулся. Я сидел в кафетерии с миссис Лайонс, когда он появился в дверях. Она, казалось, совершенно спокойно восприняла его приход. У меня появилась догадка, что он, должно быть, написал ей о своем приезде.

А она только что вышла замуж, да еще за ревнивца, который ее обожал.

— Вы полагаете, что Хенли мог натолкнуть ее на мысль избавиться от Фальконе?

Моррисон покачал головой:

— Сомневаюсь. Он вернулся и сделал целую серию операций по ее направлениям, за которые потребовал невероятно высокие гонорары. Однако это весьма деликатная тема.

— Гарантирую полное сохранение тайны.

Он не отреагировал на мое замечание:

— Если человек в течение пятнадцати лет, не жалея сил, изучал свое дело, чтобы иметь возможность достойно бороться со смертью, то нужно быть очень осторожным, высказывая о нем свое мнение. Тем более что не было никаких доказательств.

— Говоря это, вы имели в виду, что ни один, ни другая не заявили публично, что ставили надуманный диагноз, делали ненужную операцию и при этом требовали высокие гонорары?

— Именно так. Доказать ничего невозможно, если они сами не признаются.

— Что произошло после его возвращения?

— Их не видели вместе.

— Они соблюдали осторожность?

— Возможно. Потом умер ее муж. Месяц спустя Хенли уехал в Японию для ознакомления с новой методикой, выработанной японскими врачами при работе с жертвами Хиросимы. Через две недели она заявила, что собирается провести две недели отпуска в Италии.

— И она туда поехала?

— Да.

— Откуда это известно?

— Я сам провожал ее в аэропорт Кеннеди и посадил в самолет итальянской авиакомпании.

— Когда это было?

— Второго или третьего апреля.

— Какое кольцо она носила после свадьбы?

— Золотое.

— В нем не было ничего необычного?

— Нет. Обыкновенное обручальное кольцо.

Я начертил полоску около двух с половиной сантиметров в ширину и разделил ее на восемь частей.

— Можете показать здесь ширину кольца?

Указанная им ширина составляла около трех миллиметров.

— Оно было приблизительно таким. Но сейчас, когда мы заговорили об этом, я вспомнил одну вещь. Я не понял, что бы это могло означать, однако внимание обратил. Мне показалось, что данное обстоятельство не представляет большой важности, поэтому я не упомянул о нем.

— Так что же это?

— Когда доктор Фальконе умер, миссис Лайонс стала носить кольцо на правой руке, как это делают вдовы. Но вернулась из Италии она уже с другим, более широким кольцом. Я подумал, что, должно быть, она потеряла свое первое кольцо, скажем, моя руки в каком-нибудь отеле или в самолете, и ей пришлось купить новое. Одного я не мог понять: почему она вновь надела кольцо на левую руку.

Я мог бы ему это объяснить, но ограничился вопросом:

— Что было потом?

— Она казалась очень несчастной. И я… я попытался ее как-то отвлечь и пригласил поужинать. Говорили, что «У Бруно» неплохое ревю. Туда-то я ее и повел.

— Это заведение, где она поссорилась с Хенли?

— Да. Иногда я бываю рассеян. Я помнил только, что однажды она мне сказала, что ей нравится это место. Весь вечер она была молчалива, сворачивала и разворачивала салфетку. Это напомнило мне поведение душевнобольных в психиатрических лечебницах. Было очевидно, что она пребывала в ужасном нервном напряжении. В общем, вечер не удался. Через две недели из Японии вернулся Хенли, и все началось снова… их махинации с диагнозами.

— Это все?

Он казался смущенным.

— Я знаю, что она вернулась к нему. Раньше я частенько подвозил ее от дома до больницы. Но после возвращения Хенли я ни разу не видел ее выходящей из дома по утрам, а когда я приезжал в клинику, она была уже там и говорила, что ее подвез Хенли. Но я был уверен, что она проводит с ним ночи в Манхэттене.

Ему было явно тяжело об этом рассказывать.

— Я хочу вам еще кое-что сказать.

— Слушаю?

— Когда Хенли был в Японии на этом конгрессе, он установил многочисленные контакты с медицинскими учреждениями новых африканских государств, а также Индонезии. Он хвалился, какие заманчивые предложения получил. Ему предлагали возглавить клинику или занять руководящую должность у них в медицинском университете. В общем, все в таком роде.

— Зачем же человеку с таким положением ехать в Африку?

— Конечно, там сложнее получить все те удовольствия, до которых он так охоч. Но человеку, готовящемуся к скорому побегу, такие связи просто необходимы.

Он был прав.

— Во многих африканских странах, — продолжал он, — не любят США. А он блестящий хирург и мог бы не опасаться высылки.

— Вы ненавидите его?

— Да, — ответил он без малейшего колебания.

Моррисон был умным человеком и прекрасно понимал, что женщина, которую он любил, относилась к нему лишь как к хорошему парню, на плече у которого можно иногда поплакаться. Он принадлежал к тому типу мужчин, которые, пригласив девушку поужинать, могут только дружески пожать ей руку. А если он попытается обнять ее, она непроизвольно сожмется, несмотря на все усилия полюбить его. А уж в постель с ним ни за что не ляжет. Иногда такого рода безнадежная страсть, сжигавшая человека долгие годы, заканчивается преступлением. А иногда смирением.

Но может получиться и что-то среднее. Не пытается ли Моррисон впутать невиновного Хенли в дело об исчезновении доктора Лайонс? Не является ли это местью влюбленного, которому дали от ворот поворот?

Этот скромный, нерешительный, не уверенный в себе человек казался мне искренним. Но Моррисон был умен. А если предположить, что он блестяще играет свою роль?

Но что заставляло его делать это? Ненависть? Я этого не знал. Мне необходимо было поговорить с человеком посторонним, не имевшим личных отношений ни с Хенли, ни с Лайонс. Его точка зрения была бы для меня полезной.

— Что предприняла администрация клиники в связи с этим делом?

— Насколько мне известно, ничего.

— С кем я мог бы поговорить на эту тему?

— Лучше всего обратиться к Берману.

— К Берману? Это директор?

Моррисон кивнул головой:

— Идите по коридору, в конце сверните направо и поднимитесь этажом выше. Там вы найдете кабинет, просторный, как Тадж-Махал. Это как раз и будет маленький, убогий кабинет Бермана.

Мне показалось, что Моррисон недолюбливает Бермана, и я сразу понял почему.

В приемной я увидел секретаршу, погруженную в чтение журнала «Вог».

— Добрый день, — сказал я.

Она глянула на меня поверх журнала, раскрытого на странице с фотографиями бракосочетания принца и принцессы Кресс фон Кренштейн.

— Да? — сказала она.

Ни «слушаю вас», ни «здравствуйте». Я никогда не расходую сил на возмущение грубостью служащих, потому что чаще всего их поведение зависит от хозяина. У меня появилась уверенность, что ее шеф мне не понравится.

— Добрый день, — сказал я любезно.

— Да? — повторила она раздраженно.

— Добрый день.

Я решил быть любезным до конца, нравилось ей это или нет.

— Вы что, издеваетесь надо мной? Я же вас спросила, чего вы хотите.

К тому же она оказалась полной идиоткой. Что ж, еще один минус доктору Берману. Я прекратил игру:

— Скажите доктору Берману, что с ним хочет поговорить инспектор полиции.

В ней вдруг проснулось раболепство. Еще один минус. Она даже не удосужилась потребовать у меня служебное удостоверение.

— Хорошо, господин инспектор. Я его немедленно предупрежу, господин инспектор.

«Господины» посыпались, как из рога изобилия. Она пригласила меня войти.

— Добрый день, — сказал я, проходя мимо нее.

Она широко открыла рот от удивления и пробормотала:

— Добрый день.

Ученье давалось ей с трудом.

Обстановка в кабинете Бермана была роскошной, но сомнительного вкуса. На стене висела огромных размеров отвратительная картина, на которой красовались две широкие черные линии на белом фоне. Зеленого цвета палас, должно быть прекрасно впитывавший всю грязь и пыль, покрывал пол. В углу я увидел телевизор, радио, проигрыватель, магнитофон. Все это украшали французские медные безделушки. Люстра в стиле модерн была подвешена над четырехметровым диваном. Потолок задрапирован тканью цвета кофе с молоком.

Берман поднялся мне навстречу. Это был высокий мужчина, расплывшийся от жира. Он носил серый костюм в полоску, по всей вероятности от Найза. Триста долларов. Костюм великолепно скрывал все недостатки его фигуры: тяжелый зад, чересчур широкие бедра, узкие плечи. В общем, костюмчик стоил заплаченных денег.

Директор наградил меня горячим рукопожатием.

— Рад вас видеть, господин инспектор, — сказал он. Я не ответил. Инспектор полиции, желающий видеть директора больницы, на мой взгляд, не может прийти с хорошими новостями. Чему же тогда радоваться? Да, этот парень неплохо разбирался в крепких и искренних рукопожатиях. А почему бы и нет? Ведь он уже не занимался непосредственно медициной. Его роль состояла в том, чтобы вытянуть как можно больше денег у того, у кого их много. Его роль состояла в том, чтобы нравиться другим. Но мне он никогда не понравится. У меня слишком сильно развит критический взгляд на вещи.

Я показал ему свое удостоверение.

— Нам хотелось бы получить некоторые сведения, — сказал я.

По моему тону можно было предположить все что угодно. Например, что речь идет о мошенничестве или о жалобах пациентов.

В общем, я заваривал новую кашу.

— Да, — сказал он, — да-да.

Мне показалось, что он нервничает и чувствует себя не в своей тарелке. Наверняка он обделывал какие-нибудь делишки помимо своей основной деятельности. Например, посылал муниципальную скорую помощь по частным вызовам в любые районы города по пятьдесят долларов за ездку — десять долларов водителю, остальное себе.

— К нам поступили жалобы по поводу чрезмерных гонораров, — сказал я. — Позвольте присесть?

— Да-да, конечно.

С него быстро слетела показная галантность.

— Мы не хотели бы знакомить прессу с этим делом, — продолжал я. — Ведь немалая часть ваших доходов поступает от муниципалитета. Так что мы тоже несем некоторую долю ответственности.

— Да-да.

— Прежде чем начать действовать, нам хотелось бы выяснить, какие меры для пресечения подобной деятельности были предприняты вами. Нам не хотелось бы подвергать конфискации истории болезней и ваши отчетные документы и начинать официальное следствие. Полагаю, вы этого тоже не желаете. — В моем голосе чувствовалось неподдельное сочувствие доктору Берману.

Он побледнел:

— Нет, конечно, нет. Это обеспокоило бы наших клиентов.

И тебя тоже, проходимец. Даю голову на отсечение, что если как следует покопаться в документах, то всплывет немало сомнительных делишек.

— Я был бы весьма огорчен, если бы дошло до этого, — сказал я печально. — Нужно было бы получить специальное разрешение. И потом, все эти формальности… Так что, хотя и против воли, я вынужден был устроить здесь инкогнито двух наших агентов.

Он выпучил глаза:

— Но зачем?

— Один из ваших работников, доктор Хенли, например, мог бы уничтожить некоторые компрометирующие документы.

— Но о каких документах речь?

По едва заметному движению его головы я понял, что он уже думал о такой возможности, и не отверг окончательно свое предположение.

— Например, один из диагнозов доктора Лайонс, который в руках Хенли превратился в серьезное заболевание, требующее хирургического вмешательства. Речь идет о подобных документах, документах, которые, будь я доктором Хенли, я непременно захотел бы уничтожить. Или заменить один диагноз другим.

— Другим?

Либо он был глуп, либо притворялся.

— Диагнозом, в соответствии с которым операция была необходима.

Вид у него был как у пришибленного щенка.

— Нам пришлось послать сюда наших людей. Никто не может взять ни единого документа так, чтобы я не узнал об этом.

Казалось, он засомневался.

— Детекторы с инфракрасным излучением, — заявил я. — Нам их прислало ЦРУ. Сверхсекретные приборы.

Звучало довольно зловеще. Еще немного, и я сам поверил бы в это. Берман был просто сражен.

— Да-да, — проговорил он медленно. — Конечно.

Теперь бедняге придется оставить в архивах и те документы, которые компрометировали его самого. Что ж, Берман, как говорится, был обработан достаточно.

— Что за человек этот Хенли?

Он был настолько удручен, что его можно было брать голыми руками.

— Весьма нахальный. Весьма. У него ужасный характер. — Лицо его искривилось. — Несколько месяцев назад мне доложили, что он набросился на анестезиолога во время операции; оставил больного на столе, подскочил к доктору и обругал его самым отвратительным образом.

— Разве такого не случается? Разве не бывает, что хирург иногда ругается во время операции?

— Конечно, бывает. И никто не может их упрекнуть. Они испытывают колоссальное напряжение, когда каждая секунда на счету. Но Хенли не только оскорбил анестезиолога, он еще и размахивал скальпелем перед его лицом и в конце концов порезал ему халат. А это, согласитесь, выходит за все рамки.

— Кто этот анестезиолог?

— Доктор Моррисон.

— И что же вы предприняли?

— Я вызвал доктора Хенли и спросил, было ли случившееся правдой. Сам-то я знал, что все было именно так. Я разговаривал с каждым из шести человек, присутствовавших в тот момент в операционной. Хенли тогда меня ужасно оскорбил.

— Каким образом?

— Совершенно недопустимым.

— Что он вам сказал?

— Обозвал меня куском сала и болваном.

— Доктор, кажется, перешел все границы.

— Да, — согласился Берман. — Хенли сказал мне, что Моррисон крутился вокруг доктора Лайонс, он так и выразился — «крутился», и что он счел нужным выразить ему свое неодобрение.

— Он сказал, что счел нужным порезать халат врача окровавленным скальпелем?

— Да, сказал, что счел нужным.

— Что еще?

— До меня дошли слухи о некоторых его операциях.

— Только слухи?

— Ну, еще несколько более конкретных жалоб.

— Каких именно?

— Речь шла о том, что некоторые операции не были необходимы.

— И что же вы предприняли?

— Господи, это целая проблема! Среди больных есть определенное количество параноиков и людей истерических. В том случае речь шла о ребенке. Другие жалобы также касались детей. Они были поданы родителями. Обычно мы не принимаем во внимание подобного рода жалобы.

— Почему же вы столь серьезно отнеслись к этим жалобам?

— Нам нанесли визит их семейные доктора. Например… — Он тяжело вздохнул, решившись, видимо, выложить все начистоту. — Например, врач ставил диагноз: легкое почечное воспаление. Недельная госпитализация, уколы пенициллина — вот классическое лечение. И вдруг он с удивлением узнает, что ребенку сделана операция, стоившая три тысячи пятьсот долларов.

— Каким же образом Хенли сумел выкрутиться?

— Попробуйте потягаться со специалистом на его территории, мистер Санчес. Как может мнение простого семейного врача соперничать с мнением лучшего педиатра на Восточном побережье, пользующегося поддержкой одного из видных членов Коллегии американских хирургов?

— Понимаю.

— Но жалоб было слишком много. Чересчур много.

— Что вы сделали?

— Я вызвал доктора Хенли и доктора Лайонс.

— И что же?

— Они почти сумели меня убедить. Если бы речь шла о двух-трех случаях, я бы замял дело. Но их было гораздо больше. Кроме того, я обратил внимание, что, когда Хенли находился в отпуске и операции по направлению доктора Лайонс проводили другие хирурги, не поступало никаких жалоб. Но как только он возвращался, жалобы вновь начинали поступать. А он оперировал только больных доктора Лайонс.

— Они делили гонорары?

— Нет. Но дело принимало очень плохой оборот, очень плохой. Я проконсультировался у нашего адвоката, человека тонкого и хорошо разбирающегося в вопросах… профессиональных ошибок, — заключил он, качая головой. — Он объяснил мне, что если родители возбудят дело, то вероятнее всего клиника проиграет процесс. Мне удалось решить вопрос полюбовно с тремя семьями. Но остались еще многие другие.

— А что вы скажете о сердечном приступе доктора Фальконе?

— Всех нас это просто поразило. Никто не догадывался, что у него слабое сердце. Многие доктора не любят подвергаться медицинскому осмотру. Кроме того, он женился на женщине молодой и темпераментной… — Он бросил на меня игривый взгляд.

— Откуда вам известно, что он умер от сердечного приступа?

— Доктор Лайонс присутствовала при его кончине. Она пыталась массировать сердце, ввела адреналин, но тщетно.

— Какие у вас доказательства?

— Его медицинская карта.

— Нельзя ли мне ее посмотреть?

Он встал:

— Конечно.

Мы спустились на третий этаж, где находился кабинет доктора Лайонс.

В кабинете было безупречно чисто. Я вдруг подумал о старой деве с аккуратным пучком на затылке. На стене висело несколько репродукций Везалиуса, Харвея и Мортона.

Берман порылся в картотеке и протянул мне карту. Для меня это было китайской грамотой. Я попросил объяснений.

— Очень высокое давление. Шумы. Все классические признаки усталого сердца.

— Когда она вышла за него замуж?

— Под Рождество, кажется. Он объявил на рождественском вечере в клинике, что Анна была подарком Санта Клауса.

— А когда был проведен медицинский осмотр?

— Двадцать восьмого декабря.

Я еще раз посмотрел в карту:

— А что означает дата двадцать седьмое февраля? Он тоже заглянул в карту:

— Другой медицинский осмотр. Здесь давление еще выше. Прописано лечение.

— Что вы об этом думаете?

Он одарил меня веселой улыбкой:

— Доктору Фальконе было сорок семь лет. А миссис Лайонс женщина очень горячая. Возможно, она слишком многого требовала от него. А это может оказаться очень опасным для человека со слабым сердцем.

— Не могла ли она выдумать эту сердечную болезнь?

— Но с какой целью… — Вдруг он замолчал. — Да-да. Я об этом никогда не думал.

— Итак, он умер от эмболии. Здесь история болезни. Как вы думаете, заглядывал ли когда-нибудь сюда доктор Фальконе?

— Сомневаюсь. У него не было на то никаких причин.

Он обхватил голову руками и простоял так некоторое время. Мне стало немного жаль его. До сего момента у него возникали трудности с уборщицами, швейцарами, водителями скорой помощи. Его занимали проблемы, связанные с набором медсестер, ненужными операциями, дележкой гонораров и жалобами на профессиональные ошибки, которые можно было замять. И вот появляюсь я и заявляю, что больница напичкана шпионами. Потом объясняю, что одна из лучших педиатров страны убила своего мужа.

— С неделю назад, — сказал он, — ко мне зашла доктор Лайонс. Было около половины шестого. Мне показалось, что она плакала. Она очень волновалась. Хотела рассказать мне что-то очень важное. Ей нужно было время, чтобы прийти в себя, и я предложил ей стакан воды. Анна объяснила, что ее рассказ будет очень длинным и займет часа два. Я спросил, о чем речь. Она ответила, что это касается ее профессиональных отношений с Хенли.

И добавила, что знает о том, что будет вычеркнута из рядов врачей, как и он, но приняла окончательное решение обо всем рассказать.

— Что же она рассказала?

— Видите ли, в тот день у меня была назначена встреча в семь часов вечера в Локаст Вэлли с Джоном Хэролдом. С самим Джоном Хэролдом.

Это имя было мне неизвестно.

— Это президент «Интернешнл электрик». Его жена оперировалась у нас, и весьма успешно. Он обещал построить новое жилое здание для медсестер, ведь дому, в котором они живут сейчас, уже пятьдесят с лишком лет. Это здание, конечно, будет называться павильоном Джона Хэролда. Мы с удовольствием принимаем помощь такого рода. Так вот, я сказал доктору Лайонс, что приму ее на следующий день рано утром. Она ответила, что принесет свои записи.

— Какие записи?

— Секретные записи, которые она делала о каждом своем больном. Она сказала, что они полностью изобличают доктора Хенли. Я посоветовал ей никому об этом не говорить, особенно доктору Хенли.

— Что было дальше?

— Она улыбнулась и попросила выслушать ее.

— Но конечно, павильон Джона Хэролда не мог немного подождать?

— Если бы вы знали мистера Хэролда, вы бы поняли, насколько бессмысленно ваше замечание.

По всей вероятности, доктор Лайонз поссорилась с Хенли и собиралась обо всем рассказать. Она могла бы спасти репутацию «Грир дженерал». Но ее информации предпочли новый павильон для медсестер. А что в итоге? Новое здание для клиники, которая утеряла доверие общественности? Но одно вряд ли может быть уравновешено другим. Вряд ли благотворитель сильно расстроился бы из-за отложенного по серьезной причине ужина.

Вот вам еще один пример глупости людей, сделавшихся профессиональными искателями капиталов. У Бермана было типично административное мышление. Уж он-то знал, чему отдать предпочтение.

Вдруг я осознал, что уже довольно долго пристально смотрю на Бермана.

— Простите, — сказал я. — Я не расслышал вашей последней фразы.

— Я сказал, что вы сделали бессмысленное замечание.

Я так и не понял, что он имел в виду, и поспешил с ним согласиться.

— Да, — сказал я, — у меня часто рождаются бессмысленные идеи.

Это его успокоило.

— Но, — продолжил я, — из-за вашего бессмысленного поступка доктор Лайонс теперь, возможно, медленно умирает. Пока.

И я вышел из кабинета. В конце концов, пусть и он немного помучается. В следующий раз, когда ему придется выбирать между жизнью и материальными ценностями, может быть, он остановит свой выбор на жизни.

XVII

Я сел в машину и включил зажигание. Одновременно с двигателем мощно и ровно заработал мой мозг. И я вдруг понял, будто прочитал мысли этого незаурядного сумасшедшего садиста, почему он заставил женщину сделать татуировку и затем послал нам ее пальцы по почте.

Ее замужество было предательством по отношению к нему. Конечно, он и сам нередко оставлял свою подругу ради прекрасных глаз молодой матери больного ребенка или соблазнительной фигурки медсестры. Но Хенли не считал это изменой, ведь сумасшедший не заботится о чувствах ближнего.

Он приказал ей избавиться от доктора Фальконе, и она подчинилась. Кто-то из них придумал и подходящий способ. Осуществив свой план, они условились о встрече в Японии.

Примирение, видимо, было страстным. Хенли вновь приобрел власть над женщиной — подходящий момент, чтобы заставить ее сделать татуировку. Как раз после возвращения из Японии Моррисон заметил широкое кольцо на ее безымянном пальце. Отношения между Хенли и Лайонс в тот период были такими, что стоило ему щелкнуть пальцами, и она прибегала, как дрессированная собачонка. Он мог из нее вить веревки. Да уж, такому типу я не доверил бы свою родную сестру.

Но послать пальцы по почте! Гениальный ход! Я объяснял это следующим образом: урок, преподанный ей в Японии, был забыт: Лайонс заявила, что собирается пойти к Берману, и Хенли поверил в серьезность ее намерения.

В Африке или Индонезии ему было обеспечено место, а паспорт был давно готов.

Тогда Хенли и решил отвезти женщину в какое-нибудь тихое местечко, ведь чтобы насладиться стонами своей жертвы, ему было необходимо тихое местечко. В противном случае ее нужно было накачать наркотиками. Вероятно, он даже связал ее и заткнул ей рот — лучший способ оставить ее в полном сознании, когда он будет уродовать ей руку. И вот наконец он аккуратно рассек кожу, ввел острый, как бритва, скальпель в сустав и опытной рукой специалиста неспешно завершил круговое движение.

Женщина была связана, и он не услышал ее мольбы. Но он знал. Он знал.

Завершив операцию, Хенли, может быть, даже показал ей отрезанный палец и произнес небольшую речь: «Так ты хотела предупредить полицию о наших делишках? О, как же ты глупа! Я отрезал тебе палец по двум причинам. Во-первых, чтобы наказать тебя, — ты больше не сможешь оперировать. Во-вторых, чтобы продемонстрировать полицейским их глупость. Я пошлю им этот палец, палец, которым ты хотела им указать на меня. По этому пальцу они могли бы отыскать доктора Лайонс, но им это не удастся — из-за недостатка ума». Затем он, вероятно, купил упаковочную бумагу, коробку и бечевку в каком-нибудь универмаге в центре Нью-Йорка, чтобы не оставить следов, и отослал посылку с Центрального вокзала, где огромное количество людей проделывает это ежедневно.

На следующий день он, наверно, разглагольствовал следующим образом: «Итак, твои друзья не пришли. Они и правда глупы. Что ж, сегодня я им немного помогу. Мы пошлем им твой безымянный палец. Ты позволишь? Спасибо. Посмотрим, что они смогут сделать на этот раз».

Да, да, все было именно так. Я был страшно доволен собой.

Но тут мне пришло в голову, что нужно все-таки их отыскать.

Я направился к Манхэттену и едва не врезался в перерезавшее мне дорогу такси. Спасли тормоза, хотя в последнее время они сильно сдали. Тормоза нуждались в серьезном ремонте. Я же нуждался в наличных, чтобы оплатить дорожные расходы медиков, и в хорошей идее, которая помогла бы мне напасть на след двух исчезнувших врачей.

Мое финансовое положение было настолько шатким, что я решил немедленно поправить его. Вместо того чтобы погрузиться в туннель Куинз-Сентер, я поехал на мост Куинсборо. Это на десять минут дольше, зато у меня появилось ощущение, что я уже оплатил часть своих долгов, ведь проезд по мосту бесплатный, тогда как въезд в туннель стоит двадцать пять центов. Проезжая по мосту, я бросил взгляд вниз и увидел великолепную яхту с наполненными ветром парусами. Красивое зрелище.

Вдруг я вспомнил, что у Хенли тоже была яхта и держал он ее в Роуэйтоне. Яхта называлась «Радость».

XVIII

Машину я оставил в гараже на Второй авеню, всего квартала за три от моего дома. Позвонил Талли. Он разрешил мне воспользоваться его «бьюиком», сам он в любое время мог взять автомобиль своего коллеги.

Я дошел до дома пешком, съел бутерброд, выпил стакан молока, побрился, сменил рубашку и вновь вышел на улицу. На углу я попытался поймать такси, и в этот миг меня настиг пронзительный сигнал клаксона. Заметив краем глаза красную молнию, я отскочил к тротуару и увидел остановившийся на полном ходу приземистый автомобиль ярко-красного цвета. Он чиркнул крылом по моим брюкам.

Сердце едва не выскочило из груди.

— Эй ты, придурок… — начал было я и осекся. Много ли женщин с хвостом черных волос на затылке могут сидеть за рулем красного «Мазерати»?

— Какое удивительное совпадение — встретить вас на этом перекрестке! — сказала она.

Она сидела, положив локоть на дверцу автомобиля, и улыбалась. На ней был серый шерстяной свитер.

Я с трудом выдавил из себя подобие улыбки.

— Кажется, в ваших венах избыток адреналина, — заметила она. — Почему бы вам не ударить меня, чтобы прочистить сосуды?

Я потихоньку приходил в себя.

— Ну что же вы, — сказала она, — садитесь в машину.

Я устроился рядом с ней.

— Куда едем?

— В Коннектикут.

Ни слова не говоря, она направила машину к Ист-Ривер-драйв.

— Послушайте, — сказал я, — это была шутка. Остановитесь, пожалуйста. Приятель одолжил мне машину.

— Зачем же все усложнять? Я вас отвезу.

— Я еще не знаю, сколько мое дело займет времени.

— Я подожду.

— Нет, остановите машину.

— А далеко вы едете?

— В Роуэйтон.

— Заняться парусным спортом?

Она остановила машину, зажгла сигарету и зевнула, закинув руки за голову, отчего грудь ее вздернулась вверх.

— Роуэйтон, Роуэйтон. Да, частенько мы устраивали там потрясающие пьянки: мартини и танцы в постели на десерт. А утреннее похмелье было таким, какого вы, пролетарии, и представить себе не можете. Хотелось бы побывать в этом местечке на трезвую голову — для разнообразия.

— Мне нужно побыстрее попасть туда, поговорить кое с кем и быстренько вернуться. Я вынужден ехать туда один, чтобы не помешать некоему третьему лицу. Тем не менее благодарю за ваше предложение.

— Я лягу возле машины, спрячу мордочку в лапки и буду преданно вас дожидаться, — сказала она. — Я не буду просить соску и буду благоразумной.

— Сожалею…

— Я могу имитировать сирену. Вот послушайте.

Она набрала в легкие побольше воздуха и издала звук, действительно сильно напоминающий полицейскую сирену. Так можно было бы продраться через битком набитую комнату, но в Коннектикуте с таким улюлюканьем далеко не уедешь. Однако это натолкнуло меня на хорошую идею. С «мазерати» больше всего схож «фольксваген». Почему бы не проверить, на что она способна? — подумалось мне.

— Остановитесь вон у того полицейского автомобиля, — попросил я.

— Вы что, хотите меня арестовать только за то, что я прикоснулась к вашим брюкам?

— Господи, неужели вы ничего не можете сделать без пререканий?

Она примолкла и подъехала вплотную к указанному автомобилю. Я показал свой значок и попросил их сопровождать меня до границы города, затем связаться по радио с патрульной машиной и попросить экспортировать меня от границы графства Уэстчестер и передать на границе штата Коннектикут под опеку мотоциклиста.

Лица патрульных вытянулись от удивления.

— Да, но нам придется выехать за пределы нашего сектора, — сказал водитель. — А наш капитан…

— У меня есть для вас прикрытие, — сказал я, — ЮФ — сорок девять.

ЮФ-сорок девять — это специальная форма, которую инспектор заполняет, когда вынужден покинуть пределы города.

— Не понимаю.

— Смотрите. — Я показал ему ручку и блокнот. — Я запишу номер вашей машины и время. Даже накину полчасика, чтобы вы могли потом пойти пропустить по стаканчику.

— Лады, — заулыбался водитель и включил свою мигалку.

Они рванули с места, а мы припустились за ними — со скоростью сто десять километров в час. Мы не отставали. И хотя урчание двигателя «мазерати» стало глубже, машина пожирала километры без видимых усилий. Герцогиня оказалась великолепным водителем. Она не вертела головой, разговаривая со мной, крепко держала руль и, внимательно глядя на дорогу, старалась заранее оценить ситуацию. Она не принадлежала к числу водителей, которые начинают автоматически сигналить, лишь только увидят впереди сбавляющую скорость машину.

Я расслабился, и она почувствовала это.

— Так вы доверяете мне?

— Как водителю — да.

— Первый комплимент за сегодняшний день.

XIX

У Роуэйтона я поблагодарил мотоциклиста. Он сказал, что был рад оказать мне услугу. Не понадобится ли он мне больше? Но моя гипотеза была настолько хрупкой, что мне хотелось ее проверить без свидетелей.

И я ответил, что больше не нуждаюсь в его помощи. Он передал по радио свои координаты и уехал. Герцогиня заявила, что он очень красивый парень, и поинтересовалась, не огорчает ли меня тот факт, что у меня нет такого впечатляющего обмундирования, как у мотоциклиста.

— Нет. Смотрите лучше на дорогу.

— Куда ехать?

— Остановитесь у первой верфи.

Первой оказалась верфь «Марин Перкинс». Нам пришлось преодолеть живую изгородь из лилий, прежде чем мы попали на территорию верфи. Я наполнил легкие свежим соленым воздухом. На полуразбитом ящике сидел сурового вида загорелый старик в бейсбольной каскетке. Насвистывая, он полировал корпус судна. Несколько яхт покоились на стапелях. На земле то тут, то там виднелись отслужившие свой срок винты, сквозь которые уже проросла трава. Воздух был напитан запахом лака, слышался шум волн, бьющихся о стойки причала. Повсюду валялись обрывки цепей, ароматная стружка. Узкий канал был забит суденышками, над которыми с криком кружили чайки. Я захватил в пригоршню стружку и с удовольствием вдохнул ее свежесть. Солнце поливало пристань жаркими лучами.

Я мог бы провести весь день, созерцая местные прелести.

— Вы когда-нибудь ходили на яхте? — спросила герцогиня.

— Нет.

— Я научу вас этому.

Пропустив мимо ушей слова герцогини, я направился к старику.

— Добрый день, — сказал я. — Могу я спросить вас кое о чем?

— Возможно, — откликнулся он с осторожностью оборванца из бедных кварталов.

— Я ищу яхту «Радость».

— Хмм… — Лицо его оставалось бесстрастным. — Вы приятель доктора?

— Нет.

Он расслабился:

— Может быть, вы желаете купить яхту?

— Нет.

Он глянул на меня своим острым глазом.

— Да, — согласился он, — вы не похожи на покупателя.

— Это почему же?

— На ваших руках нет мозолей. Кожа ваша бледна, и нос не шелушится. Вы тут любовались всем этим старым хламом, обрывками ржавых цепей, гнилыми деревяшками… Человек, разбирающийся в нашем деле, никогда не обратит внимания на подобный мусор.

Классный оказался старикан.

— Впрочем, я знаю — вы сыщик.

— Почему вы так думаете? — спросил я, уже по-настоящему заинтересованный.

— Потому что, когда вы наклонились за стружкой, я заметил кобуру под вашим пиджаком, вам бы выбирать для костюмов материальчик потолще.

— Вы Перкинс?

— Ну что вы! Просто иногда ему помогаю, когда он слишком занят. Раньше я командовал тральщиком, ходившим здесь от Стонингтона, но потом сильно повредил ногу и вынужден был оставить дело. Я думаю, вы знаете, кто такой Хенли.

— Более или менее.

— Он приходил сюда один раз. Ему нужен был стаксель. Он собирался идти на яхте в Антигуа в сентябре. А знаете, что это такое?

— Нет, не знаю.

— В это время там сезон тайфунов. И кроме того, неспокойные воды у мыса Гаттерас. Зная об этом, он нанял тут двух придурков и отплыл.

— Но ведь он выкрутился?

— Да, конечно, он вернулся. В Антигуа он потерял мачту, и ему пришлось ставить новую на верфи Нельсона. Я бы сильно удивился, если бы это послужило ему уроком. Он относится к людям, которым что в лоб, что по лбу. Я вам уже говорил — он приходил за стакселем. В тот день шел дождь. Уолтер, Уолтер Перкинс, четвертый в семействе Перкинсов, просил меня продать его подержанный стаксель, который хранился в нашем ангаре. Отличный был парус, Уолтер сам его шил из дакрона. Подержанный, конечно, но как новый. Хенли осмотрел его, скорчил рожу, как будто я предложил ему парашу, и спросил о цене. Я сказал: «Половина цены». Он ответил, что парус был в употреблении. Именно поэтому, объяснил я, мы и просим половину цены. Конечно, вы ничего не смыслите в парусах, но я вам скажу, что половина цены — это удачная сделка.

Хенли предложил четверть цены. «Послушай, костоправ, — сказал я ему, — это разумная цена». Подобные типы не любят, когда их называют костоправами. «Цена вполне разумная — хотите берите, хотите нет». Тогда он взял стаксель и выбросил его в окно, прямо в грязь. Другими словами, мне нужно было его высушить, как следует вымыть и просушить, чтобы он не покрылся плесенью. Я сказал ему: «Плевать я хотел, что вы доктор. Идите и подберите парус, черт бы вас побрал». А он мне ответил: «Если бы ты не был стариком и был повыше ростом, я бы разбил тебе морду». Тогда я ему выдал: «Попробуй только, собачий ты сын, говнюк!» С тем он и ушел. Так вот, его приятель не может быть моим приятелем. Вы ищете «Радость» — она на верфи Себана Симпсона, метров четыреста дальше.

— Благодарю вас.

Мы пожали друг другу руки. Я понял, что значит мозолистая рука.

— Как вас зовут?

— Пабло Санчес.

Он улыбнулся:

— А меня Сэм Уэллес.

Я сел в машину. Герцогиня уселась рядом.

— Одна из причин, по которым ялюблю ходить на яхте, — сказала она, — это то, что между двумя рюмками вина встречаешь таких людей, как Уэллес.

Мы подъехали к верфи Симпсона. Там царила деловая и немного праздничная атмосфера. Я застал Севана Симпсона сидящим за круглым столом в комнатке, расположенной в ветхом домишке, построенном прямо на пристани. Это был толстый человек. Его живот тяжелой двойной складкой нависал над коленями. Вентилятор вяло поскрипывал на краю стола.

Я вошел в комнату и спросил:

— Господин Симпсон?

— Мммм…

Он не любил рисковать.

— Уэллес сказал мне…

— Сэм предупредил меня, что вы полицейский из Нью-Йорка, который разыскивает доктора Хенли.

— Да.

— И я не обязан говорить с вами, если я этого не захочу.

— Именно так.

— Хорошо. Могу я посмотреть ваши документы?

Я показал ему свой значок. Это его не удовлетворило. Тогда я протянул ему удостоверение. На этот раз он остался доволен.

— Что он натворил?

— Возможно, он совершил убийство.

— Арестуйте этого подонка, и чем быстрее, тем лучше.

— Я вижу, он не пользуется здесь популярностью.

— Когда вы сказали, что разыскиваете его по подозрению в убийстве, я совершенно не удивился.

— Почему же?

— Судя по всему, Сэм рассказал вам историю о стакселе.

Я кивнул.

— Нельзя стать капитаном тральщика, если не можешь удержать команду в руках. Конечно, Хенли распетушился, ведь Сэм кажется слабаком. Но если его как следует расшевелить, он становится похожим на разъяренного гризли. — Он явно сожалел, что драка не состоялась и он не смог при ней присутствовать.

— Не видели ли вы Хенли в обществе женщины-врача?

— С женщинами видел. А вот с врачами — не знаю. Этот тип не станет представлять своих гостей слугам. Он всегда вел себя так, будто я и рабочие верфи — какой-то сброд, чье присутствие просто необходимо. Первый признак выскочки. А как она выглядела?

— Немногим больше тридцати пяти. Ни красавица, ни дурнушка. Что-то среднее.

— Я думаю, она была здесь. Сюда заезжали очень даже соблазнительные красотки. Были здесь и шикарные дамы, и среднего достатка, и такие, как она.

Шикарные — это, наверно, матери больных детей, среднего достатка — медсестры.

— Какие у него были отношения с этой докторшей?

— Приходилось ли вам дразнить кусочком сахара хорошо дрессированную собачку, а потом убирать сахар в карман? Пока вы ей не разрешите его съесть, собачка будет по-настоящему страдать, но к сахару не притронется. Так вот, в его присутствии она была похожа на такую собачонку. Она дожидалась, когда он позволит ей скушать сахар. А он не торопился, он просто наслаждался.

Он поднялся, подошел к окну и посмотрел на небо.

От яркого солнца в уголках его глаз образовались мелкие морщинки.

— После такой хорошей погоды обязательно будет буря, — сказал он.

— Откуда вы знаете?

— Вон, чайки раскричались. Да и ветер с западного на северо-восточный поменялся и все время усиливается. А кроме того, дымка какая-то в небе. — Он сел на свое место. — Повидал я на своем веку разных людей, побывал в разных портах. И я вам скажу — Хенли человек непредсказуемый. Я даже думал прихватывать с собой оружие, как вы, на случай, если вдруг встречу его за пределами своей конторы. А я, между прочим, не трусишка какой-нибудь.

Нет, он не был трусишкой.

— Вы хотели побывать на его яхте?

— Если это возможно.

— Конечно, можно. Это, правда, незаконно без его разрешения, если только не нужно спасать яхту. А вообще, если его можно каким-то образом поддеть, это доставит мне огромное удовольствие.

— Если он на борту, то может запросто вас ухлопать под предлогом, что вы вломились к нему и он вас не узнал.

— Да уж, а я об этом и не подумал. Но я готов пойти на риск. — Он вытащил из шкафа охотничье ружье, вложил в стволы по патрону, — Я могу сказать, что услышал странные звуки, доносившиеся с яхты, захотел посмотреть, что происходит, и вдруг заметил руку, сжимавшую пистолет; я успел выстрелить первым, подумав, что это взломщик. Ну, что скажете?

— Все начнут стрелять друг в друга, и все будут оправданы за недоказанностью вины.

Губы его растянула широкая улыбка. Мы спустились к причалу. Уверенность, с которой он держал ружье, внушала доверие. Однако с его фигурой ему нелегко будет добраться до яхты.

— Не думаю, что там кто-то есть, — сказал он, с трудом влезая в широкую лодку, пришвартованную к мостику.

Под его тяжестью лодка глубоко осела. Я прыгнул вслед за ним.

— А где же место для меня? — спросила герцогиня.

— Вы остаетесь здесь.

Она хотела возразить, но я был не в настроении вступать в дискуссию, только глянул на нее, и она прикусила язык. Стоя на мостике, она смотрела на нашу удаляющуюся от берега лодку с немым укором в глазах.

Я поинтересовался у Симпсона, почему он прихватил с собой ружье, если уверен, что мы никого не обнаружим на борту.

— Потому что этот тип хитрец, — ответил он. — Если бы к его яхте была пришвартована лодка, это означало бы, что он на борту. Если лодки нет, и его там нет. Но ведь он мог и украсть лодку, а потом оттолкнуть, чтобы отлив отнес ее в океан. Он мог и просто приплыть на яхту, заставив женщину плыть впереди.

Я не рассказывал ему ни о какой женщине.

— О какой даме вы толкуете? — спросил я.

— О докторше, которая здесь замешана. Не зря же вы задавали столько вопросов.

Я греб в направлении яхты. Симпсон сидел на корме, едва выглядывавшей из воды под его тяжестью. Как только мы приблизились к цели, он снял с предохранителя ружье.

— Ему, вероятно, не понравится наш визит, — сказал он.

— Если он полезет на рожон, — сказал я, — убедитесь сначала, что он не шутит, а потом уж стреляйте, но только первым.

— Не волнуйся, сынок. Как только я дам сигнал, падай на живот.

Мы подошли к яхте со стороны открытого моря. На судне не было никаких признаков жизни. Я пришвартовался и поднялся на борт под прикрытием Симпсона. Оказавшись на палубе и вытащив свой пистолет, я помог Симпсону. Люк был задраен. Снаружи висел замок, но это еще ничего не значило — Хенли мог отодрать скобы, а затем, открыв соседний иллюминатор, поставить их на место так, чтобы создалось впечатление, что замок не трогали. С этим типом надо держать ухо востро.

Я отступил в сторону и выстрелил, целясь в скобы. Пуля может прошить дверь, скобы же остались целехонькими.

— Думаю, его здесь нет, — сказал Симпсон.

— Я бы все же хотел посмотреть, что там внутри.

— Нужно сбить замок.

— Под мою ответственность.

Он согласился и протянул мне якорь, который обнаружил в нашей лодке. Он мог послужить отличным рычагом. Без особого труда я вырвал пятисантиметровые латунные шурупы, издавшие протяжный, заунывный звук.

Внутри было сыро и пахло плесенью. У входа на стене висел карманный фонарик — желтый тусклый лучик заплясал передо мной. Я заглянул на камбуз, откинул матрасы со всех четырех коек, заглянул в шкафы, порылся в сундуке с парусами — нигде ничего. Слава Богу!

Я вновь обвел фонариком каюту. На этот раз меня интересовал гораздо более мелкий предмет, чем труп, но достаточно важный. Может быть, письмо, блокнот, конверт с адресом. Но ничего существенного я не обнаружил. Только карты да таблицу приливов и отливов. Я перерыл буквально все в поисках какой-нибудь записки, которую мог оставить доктор.

Вдруг яхта накренилась и вновь выровнялась. Какой-то тяжеловес забрался на борт. Я застыл в ожидании, сжимая в руке свой пистолет.

Массивная фигура возникла в дверном проеме — это был Симпсон.

— Хронометр на месте?

Поискав глазами, я обнаружил его на койке. Он покоился в своем дубовом футляре.

— Он заведен?

Я открыл крышку:

— Нет.

Там же я отыскал аптечку. Ампул с морфием внутри не было. Зато был набор скальпелей, аккуратно уложенных в бархатные ячейки маленькой, плоской коробочки.

Лучшая шведская сталь. Одна ячейка была пуста. Я закрыл коробочку и сунул ее в карман. Симпсон поставил на место замок, и мы спустились в лодку.

Едва я взялся за весла, Симпсон сказал:

— Насчет этого хронометра…

— Да?

— Обычно хронометр заводят автоматически, не думая об этом. Так что я думаю, он не появлялся здесь как минимум с неделю.

Неделя. Конечно, я мог бы заглянуть в квартиру доктора и поискать какую-нибудь улику. Мне могло бы повезти, если бы доктор не был слишком хитрой лисой, чтобы оставлять следы, которые приведут охотника в его логово.

Я пожал руку Симпсону и сел в машину.

— Куда мы едем?

— Возвращаемся в Нью-Йорк. Только медленно.

— Медленно? Что значит — медленно? И почему медленно?

— Потому что я хочу подумать. А на большой скорости думать я не умею.

XX

На выезде из Гринвич-Виллидж полицейская машина просигналила нам остановиться: герцогиня увеличила скорость до ста десяти километров.

Остановившись, она одарила меня очаровательной улыбкой.

— Надеюсь, полицейский окажется красивым парнем, — сказала она.

— Посмотрим, как вы будете выкручиваться. Дорожная полиция Коннектикута известна своим свинством.

— Вам нужно всего лишь показать ваш значок.

— Об этом не может быть и речи.

— Почему?

— Я же просил вас ехать медленно.

— Прошу прощенья. Предъявите, пожалуйста, ваши документы и водительские права.

— Да покажите же ему значок! — кипела герцогиня.

— И не подумаю.

— Ну что за мерзавец!

— Притормозите немного, — вмешался полицейский, — подождите до дома. Могу я посмотреть ваши права?

— Дайте ему ваши права.

Она извлекла книжечку из своей битком набитой разным хламом крокодиловой сумочки. Технический паспорт оказался в перчаточном ящике. Полицейский обошел машину, проверяя номера.

— Почему вы не хотите показать ему свой значок?

— Потому что я просил вас ехать медленно и вы согласились. Вот теперь сами и расплачивайтесь.

— Вы просто дерьмо, которое любит читать людям мораль!

— Ага.

— Но почему? Скажите же, почему?

— Есть такая испанская пословица…

— Плевать я хотела на ваши пословицы!

— Эта должна вам понравиться. Она гласит: «Бери все, что захочешь, но плати».

— Я не нуждаюсь в ваших проповедях, самовлюбленный дурак!

Полицейский подошел к нам и протянул мне водительские права и технический паспорт.

— Я вижу, у вас и так хватает неприятностей, мистер Санчес, — сказал полицейский, широко улыбаясь. — Я ограничусь предупреждением. Однако не позволяйте ей садиться за руль, если не можете ее контролировать.

— Хорошо, — сказал я.

Он сел в машину и уехал.

— Вы не разрешите мне сесть за руль? — спросил я вежливо.

— Пожалуйста, — ответила она холодно.

Я обошел машину, а герцогиня пересела на мое место. Автомобиль был просто великолепен. Мы ехали молча, я пытался найти объяснение смутному чувству беспокойства, зародившемуся у меня в душе. Мне было как-то не по себе, что-то произошло, но я никак не мог понять, что именно. И вдруг меня осенило: «Я вижу, у вас и так хватает неприятностей, мистер Санчес».

Откуда он узнал мое имя? Откуда он, черт побери, мог узнать мое имя?

Я повторил свой вопрос вслух.

Она открыла перчаточный ящичек и достала технический паспорт, который побывал в руках у полицейского. Я глянул в него.

«Мазерати» 1968-го года. Номер двигателя: 191087. Зарегистрирована в штате Нью-Йорк, номерной знак: Г167. Владелец: Пабло Санчес, 142, 74-я улица, Нью-Йорк».

Я затормозил так резко, что только ремень безопасности помешал герцогине разбить лоб о ветровое стекло. Я сбросил ремень и вылез из машины.

— Я предполагал, что вы чокнутая, — сказал я. — Теперь я в этом совершенно уверен. Ну скажите, что творится у вас в голове?

— Это просто подарок от меня. Что в этом плохого?

— Что плохого? Она еще спрашивает! Черт возьми, нельзя же быть такой бестолковой! Например, могут подумать, что я взял взятку, чтобы купить эту машину.

— Вы можете сказать, что выиграли ее.

— Я не игрок, и все об этом знают. Даже если бы я играл на скачках, никто бы этому не поверил.

— Ну тогда — я вам ее подарила.

— Вы, должно быть, глупы как пробка. Это может означать, что я жиголо. И если бы даже ваш муженек не знал комиссара, мне все равно была бы крышка. Да, да, крышка. Капут. Меня бы вычеркнули из списка полицейских. А так как ваш муж и комиссар приятели, мне остается только откинуть лапки. Сделайте одолжение, заберите свою тачку, зарегистрируйте ее на другое имя и поезжайте отдохнуть на Ямайку. Или просто убирайтесь подальше от меня.

— Только не на Ямайку. Сейчас хорошая погода в Марракеше.

— Вот и отлично, поезжайте туда!

Она открыла дверцу и промурлыкала:

— Садись, милый!

— Брысь! — фыркнул я и захлопнул дверцу.

В глазах ее была обида. Бледно-розовые губы притягивали, как магнит. Темнеющая между грудей ложбинка таинственно скрывалась в декольте.

— Бросьте меня в свою постель и заработайте вашу машину, — сказала она.

— Не превышайте восьмидесяти километров.

— Ну хоть поцелуйте меня разок!

— Вы не женщина, а динамит.

Она пренебрежительно махнула рукой и стартовала так, что на асфальте остался метровый черный след. Сумасшедшие любители скоростей называют это «сжечь резину». Мне еще не доводилось видеть след такой длины. Вдали я увидел красную точку, должно быть, герцогиня неслась со скоростью сто восемьдесят километров в час. Вознеся Господу молитву, чтобы она доехала в одной упаковке, я принялся отмеривать шаги. Через несколько минут рядом со мной остановилась машина. Это был все тот же полицейский.

— Голосуешь, приятель?

— Да.

— А, это вы, господин Санчес! Семейная ссора?

— Вроде того.

— Сожалею, но здесь запрещено голосовать.

— Что ж, подчиняюсь. Далеко ли до ближайшего населенного пункта?

— Шесть километров. Но здесь также запрещено ходить пешком.

— А на четвереньках можно?

Он улыбнулся и открыл дверцу:

— Садитесь. У вас и так масса неприятностей. Я подвезу вас.

У перекрестка он высадил меня и посоветовал пройти километров пять на юг. А там от Нью-Хэвена ходит поезд до Нью-Йорка.

Прогулка оказалась приятной: в ботинки то и дело попадали мелкие камешки, мой организм потерял около литра воды, я вынужден был вступить в единоборство с рослым псом, который охранял проход мимо антикварной лавки, но документы я предъявил лишь одному полицейскому.

Зато мне выпало счастье подышать ароматами скошенных трав. Это была настоящая трава. Трава, которая покрывала всю территорию Соединенных Штатов до высадки первых европейцев. Я наслаждался. Прекрасный способ вытравить из себя запах морга. Я ловил кайф до самой границы штата Нью-Йорк.

XXI

Спустя два часа я уже входил в свою квартиру. Я принял душ, побрился, переоделся и снял с руки изрядно замызганную повязку. Опухоль заметно спала, но нитки все еще торчали из швов, как ежовые иглы. Ужасное зрелище. Я перевязал руку, спустился на улицу, проглотил в ближайшем кафе сандвич и отправился в гараж. Ремонт моего «олдса» был закончен.

Откровенно говоря, я не знал, что предпринять. Прогуливаясь по Мэдисон-авеню, я созерцал дорогие картины, выставленные на продажу, любовался дорогими женщинами, предлагавшими себя. Войдя в бар, я заказал виски, но так и не притронулся к нему. Я открыл телефонный справочник Манхэттена.

Наш доктор проживал на Пятидесятой улице, недалеко от Первой авеню. Я заплатил и вышел, оставив нетронутый стакан на столике.

Я остановился перед небольшим, довольно элегантным домом и закурил. Семь этажей — по одной квартире на каждом. Фасад облицован розовым мрамором, и много, много стекла. В вестибюле симпатичный фонтан с лягушкой, извергающей струи воды. Перед домом ни деревьев, ни кустов, только гравий да в беспорядке разбросанные в стиле дзэн булыжники. Пейзаж как раз для делового человека, возвращающегося после тяжелого трудового дня.

У дверей стоял портье в белых перчатках. Над рядом начищенных до блеска пуговиц торчала арбузообразная голова. У лифта маячил еще один тип в белых перчатках. От всего этого разило большими деньгами.

Я вздохнул и выбросил сигарету. Осмотрев меня с ног до головы, портье уставился на мои ботинки. После длительной прогулки они были покрыты толстым слоем пыли. Я стоял и ждал, когда он соизволит произнести что-нибудь типа «здравствуйте», или попросит денег, или даст адрес магазина, где можно купить более элегантную рубашку, чем моя.

— Добрый вечер, — сказал я.

— Что вам нужно?

Еще один вежливый гражданин.

— Добрый вечер, — повторил я. — Постарайтесь сказать это без особого отвращения, — продолжал я ободряюще, одновременно изучая медные таблички с именами жильцов.

Таблички было прочно вделаны в мраморные стенные плиты. Я быстро нашел то, что искал: «Зс, доктор Чарльз Хенли».

— Классный домик, — сказал я.

— Вы ищете неприятностей? — спросил портье, приближаясь ко мне.

Настало время действовать. Я вытащил свой значок. Смешно видеть, как люди, которые надуваются, словно индюки, когда, по их мнению, имеют дело со слабым или незначительным человеком, вдруг выпускают воздух, как дырявый воздушный шар, лишь только заметят, что сами оказались в положении слабейшего. Кажется, что они, стремительно вращаясь вокруг собственной оси, вдруг меняют направление движения, резко останавливаются и падают на землю, превращаясь в маленькие неприметные комочки.

— Где мне найти портье? — спросил я.

Этот вопрос привел его в замешательство, — в подобных местах не бывает даже управляющего, а есть главный администратор.

— Господин Макклилан. Квартира два «м».

— Спасибо.

— К вашим услугам.

Я восхитился его хорошим воспитанием. Он предложил мне подняться на лифте.

Господин Макклилан носил темный костюм бизнесмена. Волосы его были зачесаны назад. Мой визит его обеспокоил. У Макклилана были дубликаты всех ключей, развешанные на доске у стола. Я сразу заметил ключ с биркой «Зс».

Главный администратор нахмурился. Я угадал его мысли: вероятно, он видел калейдоскоп броских заголовков, как вспышки неоновой рекламы в центре ropoда. А вот и приблизительный текст: «Скандальное дело в роскошных апартаментах».

Я заявил, что хотел бы заглянуть в квартиру доктора Хенли.

В его глазах застыл немой вопрос.

— Все, что вы должны сделать, — это впустить меня в его квартиру.

— Но…

— Я прекрасно понимаю, что это не вполне законно. Но вы можете войти вместе со мной и проследить, чтобы я случайно не прихватил в качестве сувенира какую-нибудь пепельницу.

Он не двигался с места. Я вздохнул и поднялся. Макклилан закрылся рукой, будто готовился отразить удар:

— Но доктор Хенли сейчас у себя.

Раз двадцать я, как автомат, повторил про себя: «Я не должен принимать желаемое за действительное. Я не должен принимать желаемое за действительное».

Макклилан ни в коем случае не должен был предупредить доктора о моем приходе. Я попросил его подняться вместе со мной и позвонить Хенли. Я хотел застать его врасплох.

— А что я ему скажу?

— Вы бы не работали здесь, если бы были идиотом.

Мы вошли в лифт. На каждой стенке висело по зеркалу в человеческий рост. Была даже ваза с одной-единственной розой. Я спросил Макклилана, не выписали ли они эту кабину из Версаля, но он был слишком занят своими невеселыми мыслями.

Я вытащил пистолет, снял его с предохранителя и сунул в карман пиджака. Макклилан побледнел. Я ему объяснил, что в случае перестрелки он должен упасть на пол и ждать, пока я не разрешу ему встать. На его лице появилась гримаса ужаса.

— Что он натворил? — прошептал он.

— Купил четыре блока сигарет в Нью-Джерси, — ответил я.

Несмотря на свое состояние, он наградил меня презрительным взглядом.

Он надавил на кнопку звонка. Из-за двери раздался голос:

— Да?

— Я… — начал Макклилан, но голос его сел из-за недостатка слюны.

— Да? — повторил Хенли раздраженно.

— Вас дожидается полицейский. Это по поводу вашей машины. Он утверждает, что вы припарковали ее слишком близко к пожарному крану.

Блестящая идея. Этот Макклилан далеко пойдет. Он прекрасно знал, что любой американец, даже если он замешан в преступлении, обязательно переставит свою машину, чтобы избежать штрафа в пятнадцать долларов.

— Передайте этому невеже, что моя машина стоит за километр от пожарного крана! — прокричал Хенли.

Я глянул на Макклилана. Можно было довериться человеку, придумавшему историю с пожарным краном.

— Но он стоит рядом со мной, — заявил главный администратор. — Он не хочет уходить.

— О Господи!

Звякнула цепочка, ключ повернулся в замке, и дверь открылась. Макклилан прижался к стене. Правой рукой я сжимал в кармане пистолет, а левой протянул Хенли мой значок. Если бы он сделал малейшее подозрительное движение, я бы бросил значок ему в лицо, чтобы отвлечь.

Мне стало ясно, почему не слишком симпатичная докторша потеряла из-за него голову. Не говоря уже о медсестрах и молодых матерях.

Он был здоров как бык, носил коротко стриженные седеющие волосы. Он походил на одного из парней, позирующих для культуристских журналов. На нем была обтягивающая футболка, из тех, что производят специально для типов вроде Хенли, чтобы они могли демонстрировать свои мощные бицепсы.

Мои бицепсы тоже достаточно мощны, но все же не до такой степени. Мне бы не хотелось встретиться с ним один на один. Его брюки цвета хаки имели безукоризненные стрелки. Он был загорелым до черноты, имел белоснежные ровные зубы, голубые с искрой глаза и маленькие аккуратные уши.

Он спокойно и внимательно изучил мой значок:

— Теперь штрафы назначают инспекторы полиции?

Я взглянул на Макклилана. Теперь я понял, почему он так не хотел звонить доктору. Глаза Хенли были похожи на две маленькие льдинки. У меня возникло впечатление, что этот человек способен на хладнокровное убийство.

— Это я попросил администратора сказать так, — пояснил я.

— Вы слишком часто ходите в кино, — откликнулся Хенли. — Если вы хотели поговорить со мной, достаточно было сказать мне об этом, так поступают все нормальные люди.

— Нам слишком часто приходится встречаться с людьми, которые бегают от полиции, как мыши от кота. Так что это у нас вошло в привычку.

— В таком случае заходите, мистер…

— Инспектор Санчес.

Услышав мое имя, он удивленно повел бровями.

— В этой стране все имеют равное право на труд, — объяснил я. — Сейчас власти особенно внимательны к национальным меньшинствам.

Я вошел и закрыл дверь перед носом загрустившего Макклилана. Он, должно быть, чувствовал себя страшно несчастным — теперь он вряд ли дождется от Хенли традиционного рождественского подарка.

Я переложил свой кольт тридцать восьмого калибра из кармана в кобуру.

— Проблема стоянок, должно быть, сильно вас беспокоит, если вы вламываетесь в квартиру только из-за того, что машину поставили слишком близко к пожарному крану, — сказал он.

— В Нью-Йорке вообще весело живется.

Он вошел в комнату, смело ступая по персидскому ковру, который стоил никак не меньше семи тысяч долларов. Для меня семь тысяч огромная сумма, как для того мальчика, у которого спросили его мнение о деньгах.

«Восемьдесят семь долларов — вот это деньги», — ответил он. Мебель была старинная, тонкой и дорогой работы. На стенах несколько картин — черные линии по белому фону. Овальный столик украшала серебряная ваза, наполненная оранжевыми цветами, похожими на маленькие крапчатые трубочки. Букет отражался в полированной, темной поверхности стола. Все было роскошно и строго.

— Не хотите ли выпить что-нибудь?

— С удовольствием.

Он улыбнулся:

— Я думал, полицейские не пьют при исполнении.

— Я иногда нарушаю устав.

Ответ ему явно понравился. Он, видимо, соответствовал его собственной философии. Я почувствовал, что его враждебность постепенно улетучивается. Хенли взял хрустальный графин и наполнил два стакана.

— Лучший самопальный бурбон, — сказал он. — В свое время у меня был клиент из Теннесси, он каждый год присылает мне партию. Правда, он не платит федеральных налогов. Дело совершенно незаконное. У вас нет возражений?

— Мы в Нью-Йорке. Тем хуже для федеральных властей.

Это замечание ему тоже понравилось. Я сел.

— Вам нравится этот стул?

— Очень симпатичный.

— Это чиппендейл красного дерева, — похвастался он. — А охотничий столик я нашел в графстве Армаг.

— Армаг?

— В Ирландии. Родовое поместье Хенли. Вишневое дерево, начало восемнадцатого столетия. — Он ласково провел рукой по блестящей, шелковистой поверхности крышки. — Десять слоев бесцветного лака, положенного вручную. Создается впечатление, что дерево прозрачное.

Я прикоснулся к столику кончиками пальцев.

— Как шелк, — сказал я. И, не меняя тона, прибавил: — А где доктор Лайонс?

Иногда неожиданным вопросом можно застать человека врасплох. Но только не такого человека.

— Дорогой мой, откуда же мне знать, где она?

— Насколько мне известно, вы достаточно близки.

— Да. Когда-то были. Она стала слишком навязчивой, и я порвал с ней.

— Вот так просто?

— Да, так просто. Налить вам еще?

— Конечно.

На этот раз он налил мне двойную порцию.

Некоторое время я молча попивал свое виски. Да, у него был неплохой приятель в Теннесси. Я еще раз обвел взглядом комнату. Зачастую молчание и спокойное поведение заставляют преступника нервничать. На лбу выступает испарина, рубашка темнеет от пота под мышками, лицо бледнеет. Человек начинает то и дело облизывать губы, пить много воды.

Лоб Хенли остался сухим. Он не вспотел, был румян и не облизывал губы.

Это вовсе не значило, что он не был виновен, просто он не ощущал угрызений совести. Да, этот парень был крепким орешком.

Я опустил свой стакан на столик.

— Я хотел бы осмотреть вашу квартиру.

— У вас, конечно, имеется ордер на обыск, в котором указано, что вы ищете?

Он прекрасно знал, что у меня не было ордера. Я ему в этом и признался:

— Нет.

На его губах играла усмешка. Он смотрел на меня так, будто у меня расстегнута ширинка, а я об этом не догадываюсь.

— Я мог бы вам указать на дверь, вы это знаете?!

— Нет, вы не можете этого сделать. Вы сами пригласили меня, не забывайте. Но я действительно не имею права проводить обыск в вашей квартире.

— Что ж, если вы хотите произвести осмотр, то я, как лояльный гражданин, не буду чинить вам препятствий.

Я встал. Ситуация была предельна ясна. Здесь нечего было искать. Однако в надежде на то, что он мог совершить какую-нибудь маленькую ошибочку, я начал открывать все ящики подряд. Я искал бумагу, бечевку или коробочку, похожие на те, что были получены по почте. Может, посчастливилось бы отыскать скальпель, который отсутствовал в аптечке на яхте «Радость». Ничего.

Он следовал за мной по пятам, останавливая мое внимание на ящичках, которые я не заметил.

Я открыл их все, пытаясь отыскать одно из компрометирующих Хенли писем Лайонс, которое дало бы мне возможность его арестовать.

Сигареты, спички, канцелярские скрепки. Писем не было. Ничего не было. Да и что там могло быть? Этот человек был умен. Рейтинг его интеллекта наверняка превышал мой.

Шкафы тоже не хранили ничего интересного. Я почувствовал, что краснею под его вежливым, внимательным и чуть насмешливым взглядом. Доктор Лайонс не лежала связанной в бельевом мешке. И платьев ее тоже не было. Впрочем, это ни о чем не говорило. Ведь она провела немало ночей у него в квартире.

Вернувшись в гостиную, я остановился у охотничьего столика и положил на него руку. Поверхность была прохладной, гладкой, шелковистой — я подумал о герцогине.

— Прекрасная мебель, не правда ли?

Он стоял у меня за спиной, чуть сбоку. Голос его оставался абсолютно спокойным, расслабленным. Я опустил глаза и увидел в зеркальной поверхности стола отражение его лица. Он смотрел на мою спину и не догадывался, что я вижу его.

Мне еще никогда не доводилось наблюдать выражение столь страшной ненависти на человеческом лице. А ведь я встречал преступников, обладавших особой способностью к ненависти. Но что поражало больше всего, так это контраст между спокойным голосом и звериной злобой в глазах. Он был великолепен. Никто на его месте не мог бы столь блестяще владеть голосовыми связками, одновременно проявляя так наглядно дикие инстинкты убийцы.

Такой человек вполне способен посылать женские пальцы по почте шефу полиции. Он способен заставить женщину сделать татуировку на безымянном пальце. Он способен проводить ложные операции. Он способен на все.

Осознав, что нахожусь всего в пятидесяти сантиметрах от Хенли, я почувствовал неприятное покалывание в левой почке. Не собирается ли он всадить мне в почки скальпель? Впрочем, доктор наверняка знает и более уязвимое место. Он, кроме всего прочего, мог захватить мою шею мускулистой левой рукой, которая была раза в два толще моей, а правой преспокойно отобрать у меня пистолет.

Впрочем, это было бы неразумно с его стороны, — во всяком случае, не сейчас. У меня не было улик против него, и он это знал. Однако подмеченный мной контраст между его голосом и выражением лица заставил меня быть предельно осторожным.

Я слегка отодвинулся в сторону, готовый отразить нападение.

Ничего не случилось.

— Какие красивые цветы! — сказал я.

— Тигровые лилии.

— Они долго стоят?

— Не особенно. Я меняю их каждые два дня.

— Я бы тоже купил таких. Они дорогие?

— Не слишком — для этого района. Если вы их купите, поставьте в медную вазу. Они прекрасно сочетаются с красноватым цветом меди.

Мы мирно беседовали об искусстве декора, сильно смахивая на двух гомиков, я даже, грешным делом, начал подозревать его в определенных намерениях по отношению к моей особе.

— Спасибо за совет.

— Могу еще чем-нибудь быть полезен?

Да, ты можешь сказать, где прячешь доктора Лайонс, подонок.

— Нет, пока все.

Заставить его нервничать. Обескуражить. Может быть, тогда он чем-нибудь выдаст себя. Показать, что я достаточно осведомлен. Такой метод хорош с людьми, чей интеллектуальный рейтинг колеблется от 65 до 115. Но проблема в том, что рейтинг этого парня достигает, видимо, 190.

Я вошел в лифт.

— До свидания, — сказал я портье.

Он повторил мои слова, прибавив «мистер». Когда-нибудь, может быть, он будет вежлив и с людьми, у которых не окажется полицейского значка.

Минут двадцать пять я бродил по кварталу. Зашел во все цветочные лавки. Их было девять, ни в одной из них никогда не продавали и не собирались продавать тигровые лилии.

— Почему? — спросил я у последнего торговца.

— Почему? Потому что на них нет спроса, вот почему.

— А жаль, такой красивый цветок.

— Да уж. Мне они тоже нравятся, даже больше, чем орхидеи. Но они растут повсюду на северо-востоке. А то, что растет просто так на лужайках возле домов, не покупают. Как на Амазонке — там не покупают орхидеи.

Вот и тема для размышлений. Я занялся этой проблемой, направляясь к ночному бару, где между Лайонс и Хенли произошла ссора.

XXII

Я медленно прошелся перед заведением «У Бруно». Большинство жителей Манхэттена не имеют никакого представления об окраинных ночных барах. Они считают их убогими, грязными, с примитивным ревю и пианистами пятой категории. Но такие характеристики не имели отношения к «Бруно».

Обширная автостоянка. На въезде маленькая будка для дежурного с висящей на ней табличкой, уведомляющей о необходимости обратиться к служащему, ответственному за парковку автомобилей. И не мудрено, при наплыве посетителей машины стоят вплотную.

Я обошел вокруг ближайших домов — старая привычка. Я всегда как следует исследую фасад, фланги и тылы любого места, откуда мне или кому-то другому, может быть, придется уносить ноги. Когда возникает необходимость брать ноги в руки, уже некогда заниматься изучением топографии.

Задняя дверь была открыта. Я заглянул в кухню: белые стены, покрытый кафелем пол с двумя сточными отверстиями, повара в безукоризненно белых фирменных куртках. Здесь можно было пообедать без всякого риска. Я вернулся к стоянке, и служащий предложил припарковать мою машину. Я было полез в карман за бумажником, чтобы наградить его долларом. Эта привычка осталась с того времени, когда мне приходилось работать нелегально, не привлекая к себе внимания. Но на этот раз я расследовал преступление, не велика беда, если он узнает, что я полицейский. Доллар-то пришлось бы платить из своего кармана. Бумажник остался спокойно лежать на своем месте.

Улыбка паренька погасла остывающим угольком. Я показал свой значок. Между нами сразу возник непреодолимый барьер.

— Полиция, — сказал я. — Поставьте мою машину так, чтобы я смог побыстрее выехать.

— Чем быстрее, тем лучше, — пробормотал он, садясь за руль.

— Я что-то не расслышал…

— Да, конечно, в первый ряд.

Войдя в бар, я обратил внимание на драпировку из красного бархата, подвешенную между двумя сверкающими медными стойками, на метрдотеля весьма благородной наружности и на прислугу в гардеробе — пышногрудую женщину, одетую в бледно-голубое облегающее шелковое платье с глубоким вырезом.

Метрдотель стоял за стойкой, на которой лежал впечатляющих размеров журнал в красном кожаном переплете. Этот солидный человек напоминал хорошо выдрессированного голодного льва, ожидающего часа кормежки. Пока я приближался к нему, он ввел все мои данные: одежду, выражение лица, походку — в свой природный компьютер, которым обладает каждый метрдотель, желающий соответствовать этому званию. Результаты, кажется, были не блестящими. Спрятанная под стойкой лампа рассеянным светом освещала журнал. Он спросил, заказывал ли я столик. В зале было сколько угодно свободных столиков. Нет, ответил я, не заказывал.

На лице его отразилось сомнение, и он задумчиво пощелкал карандашом по зубам. Именно в этот момент представитель высших классов вложил бы в его ладонь пятидолларовую купюру. Но так как я не принадлежал к высшим классам, движения по направлению к бумажнику не последовало.

— Хммм, — пробормотал он, открыв журнал заказов, нахмурил брови, покачал головой и вновь его закрыл. — Хммм…

У него был едва уловимый акцент, природу которого я никак не мог понять, но довольно изысканный.

— Что, нет мест? — спросил я.

— У нас необходимо делать предварительный заказ, сэр, — сказал он.

Глаза его были нацелены на люстру. Ему, вероятно, было тяжело смотреть на таких оборванцев, как я.

Я взял журнал и раскрыл его, прежде чем он смог мне помешать. На этот вечер было заказано всего два столика, да и то на более позднее время.

— Этот журнал не предназначен для клиентов.

— Тысяча извинений, но мне нужен столик.

Он все же решился:

— Пожалуйста, сюда, сэр.

По тону, каким он произнес слово «сэр», можно было подумать, что он обозвал меня подонком.

Метрдотель направился к маленькому столику у входа на кухню. Таким было мое наказание.

Я выбрал столик посередине зала. За соседним сидела девушка. Она-то и была причиной моего выбора. Усевшись, я обнаружил, что девушка, безусловно, не одна; она поджидала отлучившегося кавалера.

Метрдотель наконец заметил, что я отстал. Он направился ко мне — глаза его полыхали недобрым синим пламенем.

Он заявил, что столик зарезервирован. Я ответил, что хочу только съесть гамбургер и уйти. Метрдотель повысил голос, постепенно нас окружили официанты — на случай скандала.

Вдруг за моей спиной раздался властный голос:

— Что здесь происходит?

— Господин Бруно, этот господин не зарезервировал столик. Я проводил его…

Господин Бруно на самом деле не был господином Бруно. Это был Винсент Сальваджио, проживавший на 114-й улице. Мафия. Четыре года назад я арестовал его за хранение героина, предназначавшегося для продажи, ношение оружия без разрешения и разбойное нападение. Когда он пытался овладеть своей пушкой, я бросился на него и раздробил его правую руку о стену. Нападение произошло в тот момент, когда он ударил меня в живот, но у меня хватило сноровки зацепить его за щиколотку и бросить на землю. При падении он ударился головой об асфальт и потерял сознание. Его адвокат был великолепен, судья благосклонен, а заместителем окружного прокурора оказался выпускник университета. Сальваджио тогда выкрутился.

— Мистер Санчес! Вы можете сесть за любой столик. Если мистер Санчес еще когда-нибудь к нам заглянет, вы должны обслужить его по высшему разряду! По высшему! А счет пришлете мне. Согласны, мистер Санчес?

Девушка за соседним столиком, казалось, была очарована этой сценой. У нее была красивая грудь, и она мне улыбалась. Вообще, у меня слабость к рыжеволосым женщинам. Как, впрочем, и к брюнеткам, и к блондинкам. Однако все мои надежды на успех рассеялись утренней дымкой, когда к столику вернулся ее кавалер.

— Как дела, Винни? — спросил я.

— Мистер Санчес, прошу вас звать меня Бруно. Это мое имя здесь. Прошу вас оказать мне эту услугу.

Я ничего не имел против:

— Как дела, Бруно?

— Прекрасно, очень хорошо. Я завязал с прошлым. Конец наркотикам. Я управляю этим заведением на вполне законных основаниях. Гарсон!

Официант примчался в мгновение ока. Я заказал филе с кровью, жареный картофель и салат.

— Что вас привело в этот район? — спросил Бруно, пытаясь сохранить безразличный тон.

— Я веду следствие. Черт возьми, Бруно, успокойтесь! Речь вовсе не идет о наркотиках. Я здесь по делу, но я не знал, что это ваше заведение. Так что перестаньте нервничать.

Он, конечно, не поверил ни единому моему слову. Я объяснил, что пришел навести справки о ссоре, происшедшей здесь несколько месяцев назад между мужчиной и женщиной. Не знает ли он что-нибудь об этом?

— Я? Ничего. Но можно спросить у Луиджи. Луиджи!

Подошел метрдотель.

— Он настоящий герцог, — заявил Бруно не без гордости. — Его предки владели замком в Тоскане. Представляете?! И вот я, бедный крестьянин из Катаньи, командую итальянским герцогом! Да, вот это страна! Я просто балдею, когда называю его по имени. Но ему самому так хочется. Луиджи, мистер Санчес хотел бы задать вам два-три вопроса.

— С удовольствием.

Луиджи пристально разглядывал вторую пуговицу моего пиджака. Я тоже посмотрел на нее — пуговица болталась на одной ниточке.

— Как только пожелаете, Луиджи, — сказал я.

Моя реплика не понравилась Бруно. Он был шокирован.

— Послушайте, мистер Санчес, — зашептал он мне на ухо, — ведь это же настоящий герцог!

Если бы он знал, что совсем недавно я имел дело с герцогиней!

— Луиджи, — начал я вежливо, — несколько месяцев назад один мужчина и одна женщина повздорили здесь у вас. Он красивый, крепкого телосложения, лет сорока, седеющие волосы ежиком, хирург из «Грир дженерал». Она тоже доктор, около тридцати пяти лет, не особенно симпатичная. Тоже из «Грир дженерал». О чем они говорили?

Луиджи внимательно изучал мои ногти. Я подрезал их обычными ножницами и никогда не делал маникюра. Но чистил довольно часто. Не очень ухоженные ногти, должно быть, вызывали у него тошноту.

— Кто вы? — спросил он.

Бруно закрыл глаза. Я показал метрдотелю свой значок. Это его не впечатлило.

— Луиджи! — занервничал Бруно.

— Нет, — ответил Луиджи, — я ничего не помню.

— Ничего?

— Ничего.

— Они пришли сюда вместе, — сказал я, — а потом поссорились.

— Нет, я ничего не могу припомнить.

— Может быть, вспомнит кто-нибудь из официантов?

— Нет, боюсь, что нет.

— Чтобы быть уверенным, надо спросить их.

Естественно, Луиджи лгал. Любой метрдотель всегда знает обо всех скандалах, заканчивающихся потасовкой. Такие вещи не скроешь.

— Господин Бруно, — сказал Луиджи.

— Да?

— Обязан ли я отвечать на эти вопросы?

Бруно повернулся ко мне. Он был в затруднительном положении.

— Ну что вы, конечно, нет, — ответил я. — Я мог бы, впрочем, вызвать вас на допрос, но это потребует столько времени — ужасно много всяких формальностей. Вам придется ехать в Манхэттен. А уж там вы будете лгать или говорить правду. Затем мне придется допросить всех официантов и других служащих, но в конце концов я все же узнаю, что здесь произошло. Так вот, эта беседа могла бы избавить всех от лишних забот и нудной поездки в Манхэттен.

Я произнес эту маленькую речь с чрезвычайной вежливостью и дружелюбием, хотя мне до безумия хотелось двинуть ему ногой кое-куда. Проявляя дружелюбие к аристократии, вы совершаете большую ошибку. Они сразу начинают подозревать вас в слабости и в том, что вы испытываете величайшее уважение к тем, кто избран Богом для управления людьми и до сих пор управлял бы нами, если бы не безобидные исторические инциденты, которые называют революциями.

— Что ж, — сказал Луиджи, — почему бы не заняться всеми этими формальностями? Я с удовольствием после допроса похожу по магазинам.

Он надеялся довести меня до белого каления. Но я ограничился вежливым вопросом:

— По магазинам братьев Брукс?

Он кивнул.

— Знаете, Луиджи, — сказал я, — мне кажется, что Кляйн подошел бы вам больше.

У него напрочь отсутствовало чувство юмора, а у меня не было больше времени для развлечений. Я вытащил свою записную книжку и встал.

— Спасибо, Луиджи, — сказал я.

Я попросил у Бруно линейку, которую он и вытащил с беспокойным видом из стола кассира. Я отправился на кухню и принялся измерять расстояние от задней двери до плиты, диаметр урн и расстояние, на котором они находились от холодильника. Все данные я аккуратно записывал. Пришлось измерить и ширину проходов между кухонными столами и расстояние между огнетушителями.

Если бы кто-нибудь удосужился проверить соблюдение всех правил гигиены и противопожарной безопасности, установленных в городе Нью-Йорке, то пришлось бы закрыть девяносто процентов ресторанов.

— Сколько у вас урн?

— Все здесь, пять штук, — ответил Бруно, пребывавший на грани отчаяния.

— Пять?

Я нахмурился и черкнул несколько слов в записной книжке. Обмерил вытяжку, подвешенную над плитой. Бруно начало трясти. Я, конечно, не имел никакого представления обо всех этих правилах, но любого владельца ресторана можно довести до нервного потрясения, производя замеры и с серьезным видом записывая цифры в блокнот.

— Бруно?

— Да, мистер Санчес?

— Я уже обнаружил четыре серьезных нарушения. Я прекрасно понимаю, что вы управляете вполне солидным заведением, и было бы жаль, если бы его пришлось закрыть.

— Мистер Санчес…

Я поднял руку, требуя внимания:

— Я могу вызвать инспектора по гигиене, который приедет сюда через три четверти часа. Еще меньше времени мне потребуется, чтобы пригласитьпожарного инспектора. И мы будем вынуждены закрыть ваш ресторан по причине повышенной пожароопасности и невыполнения требований гигиены. Вы понимаете это?

Судя по выражению лица, он это понимал. Хорошо, что он оставил свою прежнюю профессию. В данной ситуации, когда у него была причина возненавидеть меня, я бы не хотел повстречаться с ним в каком-нибудь темном переулке.

— Да, я понимаю, что вы можете заставить меня прикрыть лавочку, но Луиджи настоящий…

— Знаю, но я тоже настоящий детектив. И мне не доставит никакого удовольствия будить его завтра в одиннадцать часов и прямо в шелковой пижаме, тепленького…

Бруно улыбнулся:

— Откуда вы знаете, что у него есть шелковая пижама?

— Все герцоги носят шелковые пижамы. Так вот, когда я доставлю его в комиссариат, я вынужден буду обойтись с ним довольно грубо. Это ему не понравится. А вы можете облегчить ему жизнь. Сейчас я вернусь в зал и примусь за свой великолепный бифштекс, а вы пока поразмышляйте над моим предложением.

Я вернулся к своему столику. Классный пианист наигрывал мелодию Гершвина. Бифштекс был сантиметров шесть толщиной и такой нежный, что его можно было есть ложкой. У Бруно было шикарное заведение, и мне стало стыдно, что я так беспардонно облазил всю кухню с линейкой и запудрил ему мозги всякими небылицами.

Девица за соседним столиком продолжала строить мне глазки, когда ее кавалер отворачивался. Надо сказать, у нее была чудная фигурка, и, если бы не работа, я бы подарил доллар бабульке, дежурившей в дамской комнате, чтобы она ей передала от меня послание.

Я расправился уже с половиной бифштекса, когда к столику подошел Луиджи.

На его щеках горело по маленькому красному фонарику.

— Садитесь.

— Спасибо, предпочитаю стоять, — ответил он, глядя поверх моей головы.

Я пожал плечами. Он был из тех, кто плохо усваивает уроки.

— Они заходили сюда один-два раза в неделю. Она цеплялась за него обеими руками, а он снисходительно позволял ей это. Безумно влюбленная женщина. Это было заметно, весь ее вид говорил об этом. Мы хорошо помним эту парочку, потому что они всегда оставляли слишком скромные чаевые, как большинство богатых людей, считающих, что деньги не растут на деревьях. Она иногда просила его оставить больше, много говорила, не сводила с него глаз. А он на нее не обращал внимания, зевал, разглядывал других женщин. Он смертельно скучал, не слушал ее. Что касается меня, когда женщина мне надоедает, я бросаю ее, пфф-ф-т — все кончено! Но у них это тянулось до того скандала прошлой осенью.

О чем мне и рассказал Моррисон.

— Она обвинила его в том, что он встречается с другими женщинами. Он не отрицал. Она была под хмельком. Начала кричать на него. Это было похоже на истерику. Тогда он дал ей пощечину. Она так и застыла с ошалелым видом. Он встал и вышел. Через пару минут она, ни слова не говоря, последовала за ним. Их не было видно в течение всей зимы. И вот, кажется в марте, они вновь появились. Заходили два-три раза в месяц. Все было по-прежнему. Только у нее появилось кольцо — на правой руке.

— Вы уверены, что на правой?

— Да. Абсолютно уверен. Метрдотели замечают такие вещи. Это наша работа. Как и детективов, нас интересует все, что в цивилизованных странах называют личными делами.

Я пропустил его намек мимо ушей. Бруно, должно быть, здорово намылил ему шею во время их беседы на кухне.

— Это было любопытно, — продолжал он. — Не то, что она носила кольцо на правой руке, а то, что она вообще его носила. Они не были похожи на супружескую пару. Некоторое время они не заглядывали к нам. И вот, дней десять назад, вновь появились. Но теперь кольцо у нее было уже на левой руке, и очень широкое. — Это утверждение не вызывало у меня сомнений. — Я подумал, что какой-нибудь мужчина пытался с ней флиртовать и она хотела дать ему понять, что не свободна. Но это только мои предположения.

— Это все? — спросил я вежливо, не надеясь услышать ничего нового. Он подтвердил все, о чем рассказал Моррисон.

— Да. Была еще одна ссора.

— Еще одна? — Моррисон, должно быть, ничего не знал об этом. Ресторан Бруно, видимо, располагал к скандалам. Во всяком случае, этих двух хирургов. — Из-за чего же они повздорили на этот раз?

— Она хотела пойти с ним на яхте. Он сказал, что ему надоело плавать, надоела яхта, надоел жулик с верфи, надоел госпиталь, страна и она тоже надоела.

— Как вам удалось услышать все это?

— Прежде всего, я расспросил официанта. Кроме того, я и сам немало услышал, мой столик находится как раз через два столика от их любимого места. И потом, так как он довольно много выпил, он говорил громко, хотя, должно быть, думал, что шепчет. Мне продолжать?

— Да.

— Он заявил, что собирается продать яхту. Она спросила, что они будут делать летом без яхты. Он ответил, что ему наплевать, прошу прощенья, на то, что собирается делать она, но он сам снял виллу, на которую — он это подчеркнул она не приглашалась.

— Он сказал где?

— Вот тогда она встала и бросила ему в лицо свой стакан.

— И что потом?

— Если бы они были одни, я думаю, он бы ее убил. Я видел его лицо.

Я был весь внимание.

— Когда она метнула в него стакан, он держал в руке вилку, и рука эта, вооруженная вилкой, стала подниматься. Я подумал, что он всадит ей эту вилку в лоб. Но он сдержался. Рука его дрожала.

— И что же?

— Он вытащил из бумажника двадцатидолларовую купюру — счет составлял долларов четырнадцать — и ушел, не дожидаясь сдачи. Это были его самые щедрые чаевые. Потому-то все так хорошо запомнили случившееся. Она теребила скатерть, пока официант убирал со стола. Ее было жаль. Она заказала кофе и выпила его, у нее была своя гордость. Она даже подобрала осколок стекла, не замеченный официантом. Положила его на столик и ушла. С тех пор я их больше не видел.

— Вы видели выражение ее лица?

— Да. Когда она запустила ему в голову стаканом, я подумал, что она дошла до последнего предела, а женщина, доведенная до такого состояния, может стать опасной. Она же женщина умная. И я почему-то начал побаиваться за него. Я был уверен, что она отомстит, и отомстит жестоко.

Луиджи решил преподать мне урок о женщинах. Он заявил, что все женщины крепки задним умом и что мужчины должны исходить из этого факта.

Я поблагодарил его за информацию.

Когда я вышел на улицу, ко мне приблизилась женщина.

— Добрый вечер, — сказала она. — Вы мне нравитесь. — Это была девушка из-за соседнего столика. — Мой приятель пошел за машиной, — проговорила она быстро, — Я ему скажу, что у меня болит голова, и он уедет. А вы приходите ко мне через полчаса. Послушаем пластинки и поболтаем.

— Отличная мысль.

Я почувствовал, что она вкладывает в мою ладонь листок бумаги. Не успел я сунуть его в карман, как подъехала машина. Незнакомка села в нее, что-то затараторила своему приятелю и приложила ладонь ко лбу.

В записке было следующее: «За, 1617, Мейсон». Очень удобно — десять кварталов отсюда и три от «Грир дженерал». И до девяти часов утра никаких забот. И не надо звонить в агентство по недвижимости и найму и узнавать о съемщиках домов на лето. Эта дама подвернулась очень кстати. Я уже предвкушал визит к ней и тщетно пытался представить ее фигурку в обнаженном виде.

Я сильно нуждался в занятиях в целях повышения своей квалификации.

Моя машина стояла в первом ряду. Проходя мимо будки, я кивнул сидящему в ней с прижатым к уху транзистором пареньку. Звуки, вырывавшиеся из приемника, кому угодно могли бы порвать барабанные перепонки. Но для молодых людей такого типа чем больше децибел, тем лучше. Задрав голову, он рассматривал потолок.

Мой «олдс» отказался заводиться. Бензина было достаточно, аккумулятор заряжен. Я открыл капот — со всех свечей были сорваны провода. А откуда мне знать правильный порядок подключения?

Пришлось подключить наугад. Эффект был ужасен. Я поплелся к будке. Паренек вышел мне навстречу.

— С моей машиной произошла странная вещь, — сказал я.

— Да? А что? — заинтересовался он.

— Все провода торчат наружу из-под капота.

— Да ну? — удивился он.

— Как гусеницы по весне.

— Ну и ну!

Удивление его было слишком искренним. Если бы он умел талантливо изображать чувства — пустой, растерянный взгляд, приоткрытый рот, — то не болтался бы на автостоянке с транзистором у уха. Он работал бы в какой-нибудь школе драматического искусства, где перевоплощался бы в лилию или банный коврик.

Луиджи или Бруно? Неужели настоящий герцог, чьи предки скакали на конях и поражали кинжалом дерзких холопов, способен на это? А почему бы и нет? Борджиа, например, развлекались тем, что травили всех своих знакомых подряд, и вовсе не чувствовали за собой вины.

А вот Бруно я не мог представить занимающимся мелочным вредительством, ущерб от которого так легко возместить. Уж он бы скорее подпилил стойку рулевого управления, чтобы она обломилась на каком-нибудь крутом вираже. Такая месть была как раз во вкусе Бруно. И после этого он бы преспокойно уснул, с удовольствием проигрывая в голове эту жуткую аварию. Оборванные провода не в стиле Бруно.

Не вернуться ли мне в ресторан и не учинить ли безжалостный допрос всем подозреваемым? Маленький успех поднял бы мой тоскующих дух. Луиджи будет отрицать. Бруно тоже. О, эти паршивые провода! Человек, хоть немного смыслящий в технике, справился бы с этим за пять минут.

Ладно, черт побери, завтра утром я попрошу механика все исправить, а счет пошлю Бруно. Тем более что он несет ответственность за автомобили клиентов, припаркованные на стоянке.

Я попробовал завести двигатель — как будто непоседливый ребенок забарабанил палкой по штакетнику.

Я свистнул проходившему мимо свободному такси, сунул доллар парнишке, чтобы получить право на его улыбку, и залез в машину. Утро вечера мудренее.

И потом, мне ужасно понравилось, как загадочная незнакомка царапнула своим коготком мою ладошку, когда передавала записку.

Когда мы ехали по сумеречным улочкам, я вдруг вспомнил о герцогине, чего мне как раз и не хотелось. Она ворвалась в мои мысли, не спросив разрешения. Как всегда.

XXIII

Как только я позвонил в квартиру З-А, дверь сразу открылась. Должно быть, она держала палец на кнопке. Однако ей некуда было торопиться. Поднимаясь по лестнице, я пытался вспомнить, сколько времени я воздерживался от танцев под одеялом. Три недели. Слишком долго.

Я только что проглотил огромный бифштекс, так что был в отличной форме.

Я надавил на кнопку звонка. По квартире пошел тарарам. Можно было подумать, что к двери подвешена музыкальная шкатулка. Она открыла на последней ноте, как будто специально дожидалась конца мелодии. Это была женщина спокойная и хладнокровная — как раз то, что мне нравится. Полная противоположность герцогине. Ни тебе скандалов, ни хлопающих дверей, ни оскорблений.

На незнакомке был бледно-зеленый балахон — под цвет ее изумрудных глаз. Края одежды волочились по полу. Я заметил ступни голых ног с окрашенными в зеленый же цвет ногтями.

Она медленно подошла ко мне. Ее макушка оказалась прямо перед моим носом. Я глубоко вдохнул приятный аромат ее духов и еще какой-то устойчивый запах. Где я встречал этот запах? Она стояла слишком близко, и мне никак не удавалось сконцентрироваться на этой загадке. Я занялся зеленым балахоном.

Казалось, на нем было не меньше четырехсот пуговиц. Они начинались от самого пола, поднимались вдоль ног, бедер, делили на две равные части живот, струились между грудей и заканчивались на шее. В результате своих исследований я выяснил, что пятнадцать верхних пуговиц расстегнуты, что позволяло мне созерцать небольшой отрезок ложбинки, разделявшей ее груди. Потрясающее зрелище.

Меня обрадовало отсутствие на ее одежде молнии — можно было провести упоительнейших полчаса, расстегивая все эти пуговицы. Сначала расстегиваем верхнюю пуговицу. Затем переходим сразу к нижней. Возвращаемся наверх и вновь опускаемся вниз. А можно еще одну наверху и две снизу. Существует неограниченное количество комбинаций. Увлекательная задача для любого математика.

— Какое симпатичное платье! — восхитился я.

— Из Марокко. Только потрогайте материал!

Она захватила мою руку, ловко избежав прикосновения к грязной повязке, подняла ее ладонью книзу и прижала к своей левой груди. Под легким шелком ничего не было, а когда моя рука соприкоснулась с грудью, она специально чуть сдвинула мою кисть вверх, отчего мягкая округлая масса встрепенулась под материей. Я выдернул у нее свою руку и повернул кисть. Такую приятную тяжесть нужно ощущать ладонью, а не тыльной стороной.

Однако, когда я уже собирался овладеть этой спелой дыней, увенчанной маленькой твердой ягодкой, она на шаг отступила, оставив мою руку протянутой в пустоту, будто я собирался узнать, не идет ли дождь. Мерзавка.

— Кажется, это шелк, — сказал я.

— Не хотите ли выпить?

— С удовольствием.

Да, у нее была холодная голова! Может быть, даже слишком холодная. Что ж, чем труднее, тем лучше, сказал я себе. Мне нравится преодолевать трудности. И потом, я был совершенно свободен до девяти часов завтрашнего утра.

Она жила в классической двухкомнатной квартирке, в каких обычно проживают незамужние работающие женщины в ожидании брака. Никакой оригинальности, никакого уюта. Почти как тюремная камера. В такой банальной обстановке, с вечной репродукцией Ван Гога, светлым дубовым буфетом и кушеткой, фантазия разыгрывается вовсю.

Она пересекла комнату и вдруг резко обернулась. Балахон слегка разошелся, открыв на мгновение щиколотки, и вновь закрыл ее зеленые ногти. Мне нравится, когда женское тело полностью укрыто одеждой. Вполне достаточно щиколоток — это возбуждает больше, чем все мини-юбки на свете. Забавно, должно быть, было жить в 1900-м году: увидев лишь пятку женщины, приподнявшей платье при посадке в трамвай, мужчина вспоминал о своей удаче весь день.

Я понял, что моя новая подружка ох какая тонкая штучка.

— Бурбон, скотч, ирландское виски? — декламировала она.

— Ирландское.

В тайниках моего сознания вдруг вспыхнула красная лампочка. Я давно научился распознавать эти дружеские сигналы, которые время от времени посылала моя память. Что-то было неладно. Но что? Может быть, подумалось мне, у меня был неудачный опыт с хладнокровной зеленоглазой женщиной? Может быть, этот красный свет предупреждал об опасности? Я быстро ввел в свою память данные обо всех женщинах с зелеными глазами, которых когда-либо знал. Изучил результаты. Зеленоглазые были. С холодной головой тоже были. А вот с холодными глазами — нет. Странный запах? Тоже ничего.

Она положила в стакан несколько кубиков льда. Порция виски была такой, что в один вечер разорила бы любой бар. Красный огонек продолжал мигать. Вдруг у меня возникла идея, и красный свет тут же превратился в зеленый.

— У вас очень милая квартирка, — одобрил я. — Мне нравится, как вы ее обставили. — Она оценила мою лесть. — Сколько здесь комнат?

— Две с половиной.

Я решил побродить по квартире. Заглянул в спальню. Кровать мне показалась вполне на уровне. Зашел в ванную, осмотрел кухню. Девушка осталась в гостиной. Она выбирала пластинку. Я обследовал кухонные шкафы, полки, холодильник. Газировка, джинджер. Тоника не было. Я вернулся в гостиную и весело сказал:

— Немного крепковато для меня. У вас нечем разбавить?

— Газировка и джинджер. Что предпочитаете?

— Больше всего я люблю тоник. У вас нет?

— Ирландское виски с тоником?

— Это может показаться гадостью, но на самом деле это великолепно. Вы никогда не пробовали?

— Фу!

Я полностью разделял ее мнение.

— Так у вас его нет? — спросил я разочарованно.

— Кончился.

Я поставил свой стакан.

— Но я не могу без него, — сказал я. — Я, конечно, понимаю, что веду себя как беременная женщина, которая просит свежей клубники зимой, но ничего не могу поделать. Где здесь ближайший магазин?

— Здесь есть лавочка, которая открыта всю ночь. Через три дома отсюда.

— Я мигом, — сказал я.

Она смотрела на меня, как смотрят на тихих сумасшедших. И ее не в чем было упрекнуть.

Я спустился на лифте и отыскал табличку с именем квартиросъемщика. Андерсон. Это ничего не давало. Пришлось разбить мою красную лампочку и свалить осколки в темном углу. Интуиция — это хорошо, но улики гораздо лучше.

Значит, напрасно я прошагал шесть кварталов. К тому же в этой лавке обирали покупателей, продавая товары в ночное время на три цента дороже, чем в любом другом магазине. Большие круглые зеркала вращались на потолке в четырех разных местах, отпугивая жуликов. Однако каждый настоящий американец должен был бы стать жуликом, чтобы вернуть свои денежки.

Я вернулся к своей приятельнице. Играла музыка. Она смешала тоник с виски, добавила три кубика льда и протянула мне стакан:

— Вы сами этого хотели!

Я отпил из стакана и изобразил на лице глубокое удовлетворение. Она оказалась права: это была самая отвратительная смесь из всех, что мне когда-либо приходилось глотать. Впрочем, пойло из виноградного сока и плохого джина, которое я попробовал однажды в семнадцать лет, было еще хуже. Тогда меня тошнило три дня подряд.

Усевшись, она спросила, как меня зовут. Я сказал. Это привело ее в восторг, и она заявила, что моя жизнь, должно быть, увлекательна и полна приключений. Я полностью с ней согласился.

— Мне нравятся мужчины, которые любят свою работу, — сказала она.

Я спросил, как ее зовут. Люси Грин. Разведена, живет на алименты и путешествует. Иногда от скуки устраивается на полставки на какую-нибудь работу. Например, работала приемщицей в картинной галерее, распорядительницей в хорошем ресторане.

Мой стакан опустел. Хозяйка незамедлительно предложила мне второй. Желудок начинал потихоньку бунтовать. Пришлось цыкнуть на него, и он забился в угол, откуда чуть слышно стонал и причитал.

Она села напротив и поинтересовалась, не занят ли я каким-либо захватывающим делом, на что я ответил, что не хотел бы вспоминать о делах до утра.

— А что же будет утром?

Чем больше я буду говорить, тем меньше мне придется пить и тем меньше я буду думать о тонике и ирландском виски, которые, развязав жестокую войну между собой, атаковали стенки моего бедного желудка. Я отставил свой стакан в сторону и сказал, что в девять утра усядусь перед горой телефонных справочников и начну разыскивать по телефону агента по продаже недвижимости, который снял на лето дом для моего подозреваемого.

Она вздрогнула:

— Это очень увлекательно!

Она закинула ногу на ногу, что заставило шелк еще больше обтянуть ее бедра, и принялась медленно покачивать ногой. Наклонилась вперед, положила локти на колено, позволяя мне в полной мере оценить ее формы; теперь передо мной открывалось уже десять сантиметров декольте.

Ее поведение выглядело слегка наигранным. Все было слишком хорошо подготовлено.

Зазвонил телефон. Подружка хотела бы занять у нее дорожный утюг. Затем была затронута тема новых платьев. Потом — куда поехать в отпуск: в Пуэрто-Рико или на Ямайку?

Я встал и принялся бродить по комнате, дожидаясь, пока они закончат болтовню. Подошел к миниатюрной этажерке: подшивка «Ридерз дайджест», «Альманах», «Долина кукол», Ежегодный справочник колледжа. Интересно, какая она была, когда получала свой диплом? Я посмотрел на букву «А». Здесь не было Андерсон. Должно быть, фамилия мужа. Я поискал Грин. Ее тоже не было. Я лениво листал страницы и вдруг увидел ее фотографию. Симпатичная, хрупкая и ранимая. Такая, казалось, готова поверить любому слову. В общем, недотепа. И ни капли цинизма. Под фотографией оказалось двустишие:

Нам бремя жизни спины гнет,

Но Форсайт движется вперед.

А в рубрике «Планы на будущее» было: школа медсестер и замужество.

Я медленно положил справочник на место. Она ничего не заметила, продолжая болтать по телефону. Теперь обсуждалась проблема ручной клади. Взяв со столика журнал «Вог», я притворился, что читаю. Итак, моя внутренняя система безопасности все-таки в прекрасном состоянии. Пришлось перед ней извиниться. Ведь меня предупреждали, что я уже где-то видел эти глаза. Например, в операционной, когда они пристально наблюдали за мной поверх маски во время разговора с Моррисоном.

Она заметила меня у Бруно и, может быть, даже услышала часть моего разговора с метрдотелем. Потом притворилась больной и передала мне записку. Легкий незнакомый запах — ведь это запах больницы! Он остался у нее в волосах, потому что, вероятно, она не мыла в этот вечер голову.

Вероятно, у нее была связь с доктором Хенли. А может быть, она даже влюблена в него. Припомнилось молодое лицо с фотографии, полное страсти и наивности. Конечно, она уже не была наивной девочкой, но безусловно осталась способной на любовь.

Несомненно, она знала, что он задумал и где находится. Я даже допустил, что она играет определенную роль в его планах на будущее. Я встречал менее красивых женщин, которых преступники повсюду таскали за собой, и даже хранили им верность.

Щебетание по телефону продолжалось.

Я встал:

— Сейчас вернусь.

Она прикрыла трубку рукой.

— Уже заканчиваю, — сказала она. — Там есть голубое полотенце.

Я зашел за угол и скрылся из ее поля зрения. Войдя в ванную, открыл кран, вышел и плотно прикрыл за собой дверь. Прислушался. Она предупреждала свою подружку об опасности первого загара и советовала, какие кремы лучше всего применять.

Тут же была спальня. Я проскользнул туда и быстро открыл шкаф. Там покоились три совершенно новых набитых вещами чемодана. Висело несколько платьев, однако, довольно поношенных, из тех, которые предпочитают бросить, а не брать с собой в дальний путь. Я выдвинул ящики комода — ничего особенного: старые свитера, вытертые простыни и полотенца.

В углу второго ящика под стопкой наволочек лежал авиабилет «Эр Франс» до Парижа и далее самолетом «Сабены» до Леопольдвиля. Отлет в 830 завтрашнего утра из аэропорта Кеннеди. Я восстановил все, как было до моего вторжения, и вернулся в ванную. Моя хозяюшка все еще сидела у телефона. Впервые в жизни я по достоинству оценил женский телефонный разговор. Завернув кран, я крикнул:

— Нет ли у вас запасной зубной щетки?

— В аптечке, наверху.

Щетка была совершенно новой, в пластиковом футляре. Я чистил зубы и размышлял. Рано или поздно она должна позвонить Хенли, чтобы предупредить его об опасности. Но для этого нужно тем или иным путем избавиться от меня. Или дождаться, когда я усну. Конечно, она не прибегнет к последнему способу — слишком велика опасность, что я подслушаю разговор. Таким образом, она во что бы то ни стало постарается удалить меня из квартиры.

Мы были в равном положении. Моя задача не отличалась от ее. Мне нужно было избавиться от нее, чтобы тоже кое-куда позвонить. Я осмотрелся: ванна, раковина, унитаз. Ага. Это подойдет.

— Что это за звук? — спросила она, положив трубку.

Я тоже прислушался:

— Похоже на воду в туалете.

Поднявшись, я направился в ванную.

— Действительно, течет бачок.

Она глянула из-за моей спины.

— Я плохо в этом разбираюсь. Так что возлагаю эту ношу на ваши плечи. — Я оглянулся и увидел вспыхнувший в ее глазах злобный огонек. — Пока вы тут мастерите, я приготовлю вам что-нибудь выпить, — весело проговорил я, покидая ванную.

Я прекрасно понимал, что она меня, мягко говоря, недолюбливает. Из ванной послышался характерный звук: она сняла крышку бачка.

Сняв трубку, я попросил соединить меня со старшей телефонисткой. Назвав себя, я дал номер телефона моей хозяйки и попросил проконтролировать все ее звонки. Она ответила, что займется этим. Поблагодарив, я положил трубку. Прошло двадцать секунд.

Полстакана виски благополучно исчезли в мойке. Я вернулся в ванную со стаканом в руке, делая вид, что потягиваю виски маленькими глоточками.

Все ее старания были тщетны.

— Видите это отверстие? — сказала она. — Через него вытекает вода, а вот эта штучка должна закрывать отверстие и останавливать воду. Но я никак не могу ее остановить! — Она опять глянула на меня с плохо скрытой злостью.

Я поставил стакан, нахмурил брови, взял согнутый мной рычажок и осмотрел его.

— Ага, — сказал я.

Выпрямив рычажок и поставив на место поплавок, я спустил воду. Система работала великолепно.

— Не могу понять, как это получилось, — сказала она. — Все было в порядке.

— Просто иногда не выдерживает металл.

— Вы очень способный человек, — проговорила она приближаясь.

Она явно хотела отблагодарить меня за ремонт и подумывала, не дать ли мне небольшое вознаграждение, прежде чем под тем или иным предлогом выставить из квартиры.

— Да, и не только в этой области, — ответил я.

Мы стояли совсем рядом. Я нагнулся и поцеловал ее в шею. Девушка вздрогнула. Ей предстояло решить маленькую проблему. Она должна была позвонить своему господину и предупредить его, что я близок к цели. Но я не уходил, и это все осложняло. Ведь я мог остаться на ночь. В этом случае ей пришлось бы, как говорят французы, иметь дело со своей совестью. Должна ли она рассказать об этом Хенли? Она хотела бы оставаться с ним до конца честной, потому что любила его. А если он придет в ярость? Нет, малышка Форсайт никогда не будет хорошей шпионкой.

Она порылась в карманах, пошла в гостиную, поискала на столах.

— Что вы там ищете? — спросил я.

Я ощущал себя суфлером, который подсказывает актеру-любителю реплики.

— О, черт! У меня не осталось сигарет!

Нет, она не актриса.

— Хотите, я схожу куплю? — предложил я. — Какие вы предпочитаете?

Она назвала марку.

— Больше ничего?

Она покачала головой.

— Вернусь через минуту, — сказал я. — Думайте обо мне.

— Пока вы ходите, я подберу несколько хороших пластинок.

— Что-нибудь возбуждающее, дорогая?

Приблизившись, мисс Форсайт прильнула ко мне, и ее язычок ловко проскользнул сквозь мои приоткрытые губы. Делая мне этот подарок, она праздновала свою маленькую победу, ведь я собирался оставить ее на некоторое время одну.

— Я буду ждать вас.

— Побыстрее выбирайте пластинки, — сказал я. — Я весь горю!

Она засмеялась и занялась своей коллекцией дисков. В прихожей я выдвинул ящик маленького столика, на котором она оставила шляпку и сумочку, — он был набит пачками сигарет.

Я закрыл за собой дверь. Все-таки жаль, что мне не удастся забраться к ней в постель, несмотря даже на ее неискренность.

Пройдя по коридору, я позвонил в четвертую дверь. Открыла прелестная старушка.

— Простите, — сказал я, — я ищу мисс Форсайт. Может быть, я ошибся домом?

— Нет, вы не ошиблись. Она живет в квартире три «а».

— Но там стоит фамилия Андерсон, — ответил я.

— Мисс Форсайт снимает квартиру у миссис Андерсон. Она просто не успела заменить фамилию. Очень спокойная девушка. Ненавижу шумных жильцов. Я переехала в этот дом, когда его только что построили, в сорок восьмом году! Уверяю вас, домовладелец прислушивается к моему мнению!

Она могла бы продолжать в таком духе целую вечность. Я вежливо прервал ее, поблагодарил и спустился вниз на лифте. Особенно торопиться было незачем. Я выкурил половину сигареты, стоя возле телефонной будки. Этого времени ей с лихвой должно хватить, чтобы дождаться, пока он подойдет к телефону из глубины густого сада, и сказать: «Милый, мне тебя так не хватает! До встречи в Леопольдвиле, где нас ждет счастливая жизнь».

Я выбросил окурок и позвонил на телефонную стан-

— У меня есть для вас информация, — сказала телефонистка.

— Слушаю вас.

— Абонент позвонила по номеру… — Она назвала номер.

— Где это?

— Нью-Хоуп, Пенсильвания.

Как раз напротив Нью-Джерси, на другом берегу реки и в ста десяти — ста двадцати километрах от Нью-Йорка.

— Не могли бы вы соединить меня с телефонисткой в Нью-Хоуп?

— Пожалуйста.

— Говорит инспектор Санчес, Нью-Йорк. Мне нужен адрес и имя абонента… — Я назвал номер.

Через минуту я получил ответ:

— Джордж Кларк, семьсот двадцать девять, Ривер-роуд.

Это, должно быть, был владелец дома. Хенли снял дом и пользовался телефоном Кларка.

— Спасибо. Дайте, пожалуйста, комиссариат.

— Сержант Брилл у телефона.

— Сержант, говорит инспектор Санчес из Нью-Йорка.

— Что я могу сделать для вас?

— Скажите поточнее, где находится дом семьсот двадцать девять по Ривер-роуд.

— Та-а-к… Вы знаете Нью-Хоуп?

— Боюсь, что нет.

— Хорошо. По мосту Ламбервиль вы попадаете в Нью-Джерси. Сразу за мостом свернете направо. Это и будет Ривер-роуд. Километров через пять дорога резко сворачивает влево. Ошибиться почти невозможно, там висит большое желтое табло. А вправо отходит узкая проселочная дорога, которая приведет вас к мосту через канал. За ним, примерно через сто пятьдесят метров, и будет вилла Кларка. Это единственный дом в том районе. Немного смахивает на полуостров.

— Спасибо, сержант.

— Чем еще можем вам помочь?

Они могли многое сделать. Например, окружить дом сотней парней, вооруженных гранатами со слезоточивым газом, да еще послать снайперов на случай, если Хенли вдруг начнет проявлять ко мне антипатию.

Но я знал, что вся полиция Нью-Хоупа состоит из трех-четырех парней, а мои подозрения основывались на весьма туманных предположениях, поэтому я решил рискнуть и поехать туда в одиночестве. Мне не очень-то хотелось выглядеть круглым идиотом, если доктора Лайонс там не окажется.

— Нет, мне просто нужна была информация.

— К вашим услугам, Нью-Йорк.

Я повесил трубку и вышел из кабины.

Первое, что я увидел на улице, — красный автомобиль, «мазерати»… Но кажется, в Нью-Йорке была только одна такая машина… Или я ошибался?

Я спокойно переходил улицу, размышляя над этим забавным совпадением. Из-за угла показалось свободное такси. Подняв руку, чтобы остановить его, я непроизвольно взглянул на номерной знак красного автомобиля. Р167.

Черт возьми, это моя «Мазерати»!

XXIV

В машине никого не было. Я взглянул в направлении дома, где жила мисс Форсайт, медсестра. Какая-то женщина открыла дверь подъезда. Она показалась мне знакомой. Я припустил во всю прыть.

Дверь оказалась запертой, но сквозь стекло я определил по загоревшейся лампочке, что лифт остановился на третьем этаже. Я нажал кнопку З-А. Без ответа. Пришлось провести серию тычков по кнопкам в замедленном темпе: 1а, 2а, 4а, 6а, 7а.

Как только щелкнул автоматический замок, я распахнул дверь и бросился к лестнице. Сверху уже отчетливо слышались голоса разъяренных женщин. Один из них принадлежал герцогине де Бежар, другой — мисс Форсайт.

Нога герцогини была просунута между дверью и косяком. Медсестра пыталась вытолкнуть ее и грозилась вызвать полицию.

— Полицию? Как раз то, что нужно! Вызывайте полицию! — орала герцогиня. — Вас здесь и застукают с моим мужем!

— Ну-ка потише! — сказал я.

В конце коридора приоткрылась дверь, и из нее высунулась голова старой дамы, моей недавней приятельницы.

Я попытался испепелить ее взглядом и тут же приобрел врага. Она поджала губы и захлопнула дверь.

— Ах вот ты! Несчастный! — воскликнула надежда и опора кастильской знати. — Я отдала тебе лучшие годы жизни! Я родила тебе четырех младенцев, а ты бежишь блудить, как только я зазеваюсь!

Да, это была прирожденная актриса. Любую роль она играла блестяще. Глядя на нее, я восхищался.

— Ты хоть додумалась вызвать приходящую няню, когда уходила? — сказал я. — Ты подумала об этом, Этель?

Я был уверен, что имя Этель приведет ее в бешенство, тем более что она была вынуждена продолжать спектакль и уже ничего не могла изменить.

— Но вы же не сказали, что женаты, — вступила в разговор заметно нервничавшая Форсайт.

— Да ну? — сказал я.

— Вы бы, наверно, очень хотели фигурировать в бракоразводном процессе? — спросила герцогиня.

— Нет, она бы этого не хотела, — вставил я словечко. Я пытался снять руку герцогини с дверной рамы. Можно было бы ее успокоить, объяснив цель моего пребывания здесь. Но пока я буду излагать детали, женщины повыдирают друг другу волосы. Примолкшие и пыхтящие от ненависти, они уже готовы были броситься друг на дружку.

— Вам лучше убрать ногу, — напряженно проговорила Форсайт.

— А если я вам вмажу по физиономии?

Послышался далекий вой сирены. Старуха из квартиры в конце коридора, должно быть, платила солидные налоги и хотела за это иметь все, что положено.

— Нам лучше уйти, — сказал я, крепко сжав локоть своей неукротимой подружки.

— Иди, если хочешь, — огрызнулась герцогиня. — Я всегда терпеть не могла шлюх. Я все же выдеру у нее клок волос, чтобы посмотреть, натуральный ли это цвет.

Сирена приближалась.

Герцогиня просто прилипла к косяку. Я взял двумя руками ее голову и, извинившись про себя, резко повернул к правому плечу.

— Ай-й-й! — пропищала она и разжала пальцы.

Я захватил ее правую руку и прижал левый локоть к своему правому бедру. Затем, удерживая на изломе ее кисть, я взял герцогиню под правый локоть.

Это отличный способ заставить человека следовать за собой, Сторонний наблюдатель примет вас за прогуливающуюся под ручку парочку. При малейшем сопротивлении вы увеличиваете давление на кисть — боль на сгибе руки невероятная.

— В путь? — сказал я.

Мисс Форсайт стояла на пороге своей квартиры и лихорадочно застегивала балахон.

Герцогиня, видимо, не собиралась двигаться с места. Я слегка согнул ей кисть, и мы тронулись. Она все же обернулась и наградила медсестру одним из своих самых презрительных взглядов. Слава Богу, лифт все еще стоял на третьем этаже. Я втолкнул ее в кабину и нажал на кнопку первого этажа.

— Не понимаю, зачем вы меня утащили, — сказала она. — По-моему, я неплохо расправлялась с этим быдлом.

— Каждый раз, когда я вас встречаю, мне кажется, что ваши мозги еще больше усохли, — отозвался я. — Публичная драка между женщинами, оспаривающими право на полицейского! Вот это был бы номер. Это было бы весьма полезно для моей карьеры.

— Опять эта ваша карьера! — воскликнула она. — Я…

Дверь лифта открылась — перед нами стояли двое полицейских. Они вежливо расступились, позволяя нам выйти. В качестве предупреждения я слегка надавил на кисть герцогини, и мы прошли в вестибюль, освободив лифт для полицейских.

— Карьера! Карьера! — заговорила она. — Вы могли бы оставить службу. Могли бы стать частным детективом. Например, охранять ценные свадебные подарки.

— А что еще?

— Что-нибудь в этом роде.

— Вот именно. Что-нибудь в этом роде. Помолчите и дайте мне скорее ключи.

Не стоило дожидаться полицейских, которые наверняка получат описание нашей внешности.

Она протянула мне ключи. Что радовало, так это относительный порядок в ее сумочке. Мы перебежали улицу. К счастью, дверцы не были заперты. Я затолкал ее в машину, обежал вокруг, сел за руль и включил зажигание. Двигатель завелся с полоборота. Слава Богу!

Не включая фар, я выжал сцепление как раз в тот момент, когда из двери выскочили полицейские. Мы проехали мимо.

— Эй! — закричал один из них. — Эй, вы! Стойте!

XXV

Поворот я прошел на двух колесах. Хотя и с трудом, мне все же удалось выровнять машину. Послышался восхищенный шепот герцогини. Заметив свободное место на стоянке, я припарковал автомобиль, выключил мотор, столкнул герцогиню на пол и последовал за ней.

— В чем дело… — начала она.

— Да заткнитесь же наконец! — прошептал я ей на ухо.

Впервые она не возражала. Мимо промчалась машина с включенной сиреной. Герцогиня сидела на полу с прижатыми к груди коленями, а я был сверху.

— Смотрите-ка, — сказала она. — Как зародыш в утробе матери. Такого со мной не случалось уже тридцать три года. Мне тепло, и я чувствую себя в безопасности.

— Я освобожу вас, как только этот гроб с музыкой и братцы сычи перестанут нас преследовать, — сказал я.

Эта старая шутка рассмешила ее.

— Забавно, — хихикнула она.

В машину проникал свет уличного фонаря. У нее было маленькое, аккуратное ушко. Мне никогда не доводилось видеть его так близко. Впрочем, мне еще не доводилось и лежать на ней.

Наши лица разделяли лишь восемь сантиметров. Прямо передо мной порхали невероятно длинные — настоящие, а не накладные — ресницы.

— Давайте попугаем прохожих, — предложила она. Ее нога была плотно зажата между моими бедрами.

— Никогда не танцевала танец живота в горизонтальном положении, — сказала она. — Но я попробую.

Довольно приятное ощущение. Я оперся руками о пол, и ее бедра начали плавное движение из стороны в сторону. Она обвивала рычаг коробки передач, как боа констриктор. Спина моя разламывалась, но я не обращал внимания на боль.

Под рукой было что-то жирное и скользкое. Посмотрев вниз, я обнаружил салфетку, испачканную машинным маслом.

Я внимательно осмотрел ладонь герцогини. Под ногтями и в складках кожи еще оставались следы масла. Левая рука тоже была выпачкана. Я поднялся и сел за руль.

Герцогиня уселась на свое место и протянула мне раскрытую правую ладошку.

— Желаете мне погадать? По выражению вашего лица видно, что ваш любознательный мозг отрабатывает сверхурочные, — добавила она.

Я задумчиво поглядывал на нее:

— Откуда машинное масло?

— Я играла в механика, пока вы развлекались с этой мышкой.

Запустив двигатель и включив фары, я направился к автостраде. Герцогиня прижалась ко мне и положила голову на мое плечо.

— Ведь это ты испортила мою машину?

— О, дайте ему леденцов!

— Вы следили за мной?

— С Семьдесят четвертой улицы, дорогой. Вы даже не способны уйти от слежки.

Она пыталась разговаривать на гангстерском жаргоне, но все ее выражения были заимствованы из какого-то дешевого фильма. Может быть, я и не способен уйти от слежки, но я не хотел, чтобы разговор ушел в сторону.

— Вы дождались, пока я зайду к Бруно, так?

— Так.

— И вы вырвали провода.

— Еще леденцов умному мальчику!

— Как случилось, что дежурный вас не заметил?

— Он слушал свой приемник — с открытым ртом и закрытыми глазами.

— А зачем все это было надо?

— Я хотела подъехать как раз в тот момент, когда вы не сможете завести машину, и предложить свои услуги.

— Почему же вы этого не сделали?

— Почему, почему? Вы что, дурак, что ли? Как я могла предложить подбросить вас, когда эта мерзавка сунула в вашу ладонь любовную записку? Я заметила ваш похотливый взгляд. Вот и шагали бы пешком! А когда вы взяли такси, я поехала следом.

— Зачем же вы вошли в дом?

— Первый раз я увидела вас, когда вы выходили за тоником. Я хотела подкрасться сзади и разбить бутылки домкратом. А когда вы вышли во второй раз, я поняла, за чем вы направлялись.

— И что же мне было нужно?

— Вы сами прекрасно знаете.

— Не знаю.

— Нет знаете.

Меня очень веселила смесь нерешительности и откровенности в ее голосе.

— И все же, что вы подумали?

— Она вас напоила и спросила, есть ли у вас презервативы. Вы сказали, что нет. И она отправила вас за ними. Наверное, хотела сыграть роль чистой, невинной девушки, но я уверена, что она трескает пилюли, как конфеты.

— Теперь моя очередь повеселиться — сказал я и рассказал ей все: про тоник, справочник колледжа, сломанный бачок, звонок на телефонную станцию, предложение выйти за сигаретами, про го, как я обнаружил дом Хенли.

Не говоря ни слова, она взяла мою руку и нашлепала ею себя по щекам.

— Раз уж вы испортили мою машину, — сказал я, — не мог бы я воспользоваться вашей?

Она кивнула.

Через несколько кварталов, на бульваре Куинз, я заметил полицейскую машину. Так как мы уже покинули район, где проживала девица Форсайт, я остановился, показал патрульным свой значок и попросил их сопровождать меня до туннеля Линкольна.

XXVI

На выезде из туннеля нас ожидал полицейский.

— Я буду вас сопровождать до автострады, — сказал он. — Здесь никаких гонок, на автостраде делайте все что угодно.

Он включил сирену и тронулся с места.

Хороший водитель должен держать дистанцию с впереди идущей машиной из расчета шесть метров на каждые пятнадцать километров в час. Я отпустил патрульную машину метров на сорок пять вперед и только потом последовал за ней, подстроившись под ее скорость.

Я крепко держал руль двумя руками. Герцогиня осмотрела мою напрягшуюся фигуру.

— Вы очень дисциплинированный водитель, — сказала она не без иронии и даже с некоторым презрением.

— Да, очень, — ответил я.

Я глянул на нее. Она раскинулась на своем сиденье, как раскидываются в гамаке, чтобы вздремнуть после обеда теплым воскресным днем.

— Я расцветаю, когда мчусь на большой скорости, — сказала она.

— Да, и жизнь вам кажется интереснее, не так ли?

— Совершенно верно. — Она положила голову на мое плечо.

— Тогда попробуйте прыжки с парашютом.

— Вы противник быстрой езды?

— Нет, просто моя работа и так предоставляет мне достаточно острых ощущений, и у меня нет необходимости проявлять излишнюю инициативу.

Она улыбнулась и, дернув ногами, сбросила туфли. Затем, опершись о мое плечо, пальцами правой ноги опустила до упора стекло со своей стороны, вновь надела туфли и высунула ноги наружу. При первом же толчке туфли улетели в темноту.

У выезда на автостраду полицейский остановил свою машину и сделал нам знак проезжать. Скорость возросла до ста пятидесяти.

Когда мы проезжали Роухей, герцогиня спросила:

— Знаете, почему я терплю все ваши грубости?

— Нет, не знаю.

— Потому что я чувствую, что вы нуждаетесь во мне.

— Я нуждаюсь в вас?

— На своей старой колымаге вы были бы сейчас только в Джерси-Сити.

Я вынужден был признать ее правоту.

— Куски всех этих коленчатых валов валялись бы сейчас по всему туннелю Холланда.

— В машине только один коленчатый вал, и мы проезжали туннель Линкольна.

— Все туннели похожи один на другой. И потом, это ничего не меняет.

Ее замечание я пропустил мимо ушей.

— Но вы же изуродовали мою машину! Этот факт показался ей второстепенным.

— Вы мне так ничего и не рассказали о деле, — гнула она свое. — Вам удалось что-нибудь узнать об этих пальцах?

— Да.

— Вы хотите сказать, что знаете, кому они принадлежат?

— Да.

В ее голосе появились нотки сострадания:

— Ах, бедная женщина…

Я резко прервал ее:

— Ах, бедная женщина! Да будет вам известно, что эта бедная женщина фальсифицировала диагнозы и отдавала своих несчастных больных в руки хирурга, бесчувственного и жестокого, который в конце концов ее бросил. В поисках утешения она вышла замуж за другого доктора, а потом убила своего мужа и подделала свидетельство о смерти.

— Но оналюбила его!

— Ага, любила!

Опыт научил меня никогда не спорить с женщинами. Женщины думают, что любовь — это своего рода разрешение на охоту, позволяющее его обладателю делать все, что ему взбредет в голову.

— Однако я ничего не могу доказать, — продолжал я, — если только они оба не признаются. Но этого трудно добиться: они умны и прекрасно знают закон. Все, что я могу, — немедленно арестовать его по обвинению в нанесении увечий. Это мой единственный козырь. Да, есть одна зацепка: он отправлял эти ужасные бандероли почтой. Если даже она согласится свидетельствовать против него, его адвокат заявит, что все это выдумки на почве ревности.

Герцогиня искоса посмотрела на меня:

— Что же вы собираетесь делать?

— Арестовать его.

— А если он окажет сопротивление?

— Тогда я буду вынужден применить силу. Он производит впечатление сумасшедшего, но сумасшедшего сильного и умного.

— Вы думаете, он будет сопротивляться до конца?

— Вполне вероятно.

— И как же вы будете действовать?

Эта беседа начинала действовать мне на нервы. Я не испытывал ни малейшего желания отвечать на подобные вопросы, но нужно было сохранять вежливость.

— Не знаю.

— Нет, серьезно?

— Ну хорошо. Я подкрадусь к нему сзади и выверну руки, предварительно предупредив, что он может пользоваться всеми своими конституционными правами. Это самый надежный способ.

— Вы нервничаете?

— Господи, да помолчите хоть немного!

— Знаете, — сказала она задумчиво, — я только сейчас поняла, что сегодня ночью вас могут убить, а я вам пудрю мозги. Наверно, вы меня ненавидите.

Она ошибалась.

Ее легкое дыхание коснулось моей щеки.

— Вам нужно побриться, — сказала она. — Вы всегда не бриты.

Герцогиня нежно куснула мочку моего уха и сказала, что ухо брить не нужно. Она положила руку мне на колено и запустила свои ноготки в мое тело так, что я чуть было не вскрикнул. Рука медленно поползла по бедру, приближаясь к цели. Я едва контролировал управление. Если бы на дороге было больше машин, мы бы уже давно лежали в кювете.

Она вновь куснула мое ухо, поцеловала его, поцеловала за ухом, поцеловала в шею. Я снял руку с рычага, где она должна была находиться, и положил ей на колено.

— Ага-а-а! — сказала она.

Как и обычно, на ней не было чулок. Моя рука медленно двигалась по бедру герцогини. Она исследовала язычком мое ухо.

— От вас вкусно пахнет, — прошептала она. — Что это такое?

— Это называют мылом.

— Нет, кроме мыла здесь еще и ваш запах. Если вы когда-нибудь обрызгаетесь одеколоном или лосьоном после бритья, то я вас убью!

Неудачное словечко. Я вздрогнул.

— Сожалею, — сказала она. — Придется отложить на потом.

— Придется.

Я вернул руку на рычаг, где ей и положено быть, когда едешь со скоростью сто пятьдесят километров в час. Ее руки покоились на коленях. Их законное место, конечно, было там, где они находились минутой раньше. Ну что ж, подождем.

Мы подъехали к Ламбертвилю. Я снизил скорость, заметив ограничительный знак. Мы пересекли дремлющий городок. По мосту через Делавэр я ехал со скоростью двадцать пять километров в час.

С этого момента мы продвигались вперед со скоростью дикобраза, занимающегося любовью, — очень, очень медленно.

XXVII

Под нами неспешно несла свои темные воды река Делавэр. Здесь она еще оставалась чистой. Фонари освещали прозрачный зеленый поток. В районе Филадельфии вода была уже грязной, но здесь течение радовало глаз. Пахло свежестью и речной тиной.

Места пересечения балок облюбовали пауки. Их легко можно было разглядеть в центре паутины. Они терпеливо поджидали добычу, у которой не было шансов на спасение.

Сразу за мостом я свернул направо. По обеим сторонам улицы густо росли клены. Вокруг уличных фонарей вились мириады насекомых — единственный признак жизни в городе. В Нью-Хоупе рано ложились спать.

Через несколько кварталов я почувствовал запах влаги, доносившийся с канала. По верхушкам деревьев я определил, что ветер дует с востока. Он и доносил сладковатый аромат воды до западного берега Делавэра.

Дорога проходила мимо фермы, приютившейся на самой вершине холма. Ни в одном окне не было света. Странно, но в такие моменты подмечаешь самые незначительные детали. Вероятно, я подсознательно ощущал, что, может быть, мне больше никогда не придется увидеть вот такую одинокую, погруженную в темноту ферму, обитатели которой спокойно спят.

Дорога была пуста. Мы проехали небольшую рощицу, окружавшую озерцо. Потом еще одну группу деревьев. Наконец я увидел огромный щит: «Опасный поворот. Снизить скорость». Дорога резко сворачивала налево. Я свернул направо, следуя указаниям сержанта.

Мы приблизились к маленькому мостику. Я пересек его с выключенными фарами.

За мостом дорога слегка отклонялась вправо и спускалась вниз. В лунном свете над верхушками деревьев я различил крышу каменного дома.

— С этого момента разговариваем только шепотом, — сказал я.

Она сжала мне руку. Должно быть, это было более захватывающим делом, чем прыжки с парашютом. Я выключил двигатель. Машина съехала вниз с выключенным мотором совершенно бесшумно, как ночная бабочка.

Мы остановились в десяти метрах от дома.

Узенькая полоска света просачивалась сквозь закрытые деревянные ставни на верхнем этаже. Остальные окна были темны.

Я вылез из машины и закрыл дверцу так осторожно, будто был часовщиком и ремонтировал миниатюрные дамские часики. Я немного подождал. Нервы мои были напряжены.

— Что случилось? — прошептала герцогиня, подкравшись ко мне.

— Нет ли тут собаки? — тихо сказал я.

Мы прислушались. Она откинула голову, и я увидел ее шею, длинную и изогнутую, как гриф скрипки. Собаки нигде не было. Я решил, что, если мне удастся выбраться отсюда живым, я пошлю к черту свою карьеру, — перед некоторыми соблазнами надо пасовать. И плевать на все последствия.

Я нагнулся и снял ботинки. Когда я поднял голову, герцогиня пристально смотрела на меня.

Обоюдный порыв был так стремителен, что наши зубы столкнулись, издав глухой звук. Это был один из тех поцелуев, когда желание вспыхивает одновременно.

Она обследовала своим язычком мой рот, руки ее совершали круговые движения у меня на спине. Ногти терзали мою плоть. Когда мы займемся любовью, спина моя наверняка будет разодрана в кровь. Моя голова прижалась к ее груди. Я не понимал, как мог желать оказаться в постели с медсестрой, когда рядом было такое страстное существо.

Герцогиня кого угодно заставила бы потерять голову. У меня возникло желание вскочить в машину, дать задний ход и взять курс на мою кровать в Нью-Йорке.

— Нужно идти отрабатывать зарплату, — прошептал я. — Не шумите в мое отсусттвие.

— Я буду осторожна, как мышка. — Она ощупала меня с ног до головы. — Приносите все это в целости и сохранности. У меня есть виды на каждую часть вашего тела.

XXVIII

Массивную дверь украшал увесистый медный молоток в форме пистолета времен Революции. Справа от двери раскинулась цветочная клумба, на которой цвели тигровые лилии. Что может быть проще, чем срезать несколько лилий, собираясь везти в город некий зловещий груз. Потом можно поставить их в серебряной вазе на ирландский охотничий столик и сказать дураку детективу, что они куплены в цветочной лавке.

Я двинулся вокруг дома. Слава Богу, что на мне были толстые носки. Мои ноги утопали в зарослях ноготков и пионов. Сломанные ноготки издавали резкий, но приятный запах. Оставалось только сожалеть о нанесенном мной ущербе.

Я обратил внимание на боковую дверь под виноградными лозами. Ягоды были маленькими и зелеными. Они поспеют лишь месяца через два.

Я выбрался из клумбы и проник в гараж, находившийся за домом. Двери были открыты. Внутри стоял новенький «триумф». Крылья машины носили следы столкновений. Хенли, как и большинство докторов, был плохим водителем.

В машине я обнаружил три чемодана. Несмотря на вмятины, я бы, наверно, не решился бросить такой автомобиль в аэропорту. Но если вас за морями ожидает солидный куш, не говоря уже о работе, то, конечно, разумнее не продавать машину, зная, что полиция идет по вашему следу.

Богатый набор садовых инструментов был сложен у стены гаража. Я пошел вдоль западной стены дома, со стороны канала. Здесь не было цветов. Деревья, росшие на берегу канала, были столь густыми и высокими, что сквозь их кроны не проникал ни единый луч солнца. Я поднял голову и не увидел даже луны.

Я наткнулся на подвальное окошко. Присев, я попытался содрать складным ножом засохшую замазку, удерживавшую стекло. Были заметны и металлические уголки, прибитые к раме. Дерево сильно прогнило от сырости.

Уголки я оторвал без труда. Я ввел лезвие ножа между стеклом и рамой, слегка надавил, и стекло выпало мне на руки.

Просунув руку внутрь, я открыл задвижку. Однако рама так набухла от влаги, что окно не поднималось,

Попытка воспользоваться ножом как рычагом ни к чему не привела. Лезвие не выдержало и сломалось. Я выругался про себя.

Не было ли это знаком? Может, было бы разумнее вытащить из постели местного судью и представиться ему, обрисовать ситуацию и попросить ордер на арест? А потом, часика через два, вернуться к дверям дома в сопровождении десятка полицейских.

Неплохая идея. Вроде сложной операции, которую сочли удачной, несмотря на смерть больного.

А если предположить, что задержка, вызванная оформлением ордера, предоставит Хенли возможность ампутировать еще один палец и убить женщину? Я знал, что он собирается покинуть страну утром. Может, он хотел заскочить в Нью-Йорк и провести несколько приятных часов со своей медсестрой, прежде чем отправиться в аэропорт. Вполне вероятно. Нет, я не мог так рисковать. К дьяволу ордер на арест. Я и так уже увяз по самые уши… И все же я не мог отогнать от себя навязчивую мысль о десятке здоровяков, прожекторах и слезоточивом газе. В этом случае перед Хенли оказалось бы несколько целей, а не одинокий нью-йоркский инспектор. У меня было бы гораздо больше шансов дожить до следующего дня. Мысль о том, что я погибну, не успев переспать с герцогиней, страшно угнетала меня.

Я бы, может, и поехал за этим ордером, если бы вдруг не осознал, что звук мотора наверняка насторожит Хенли и он успеет подготовиться к встрече.

Конечно, он мог бы подумать, что сюда в поисках укромного местечка забралась влюбленная парочка, но даже в этом случае, он будет прислушиваться к малейшему шороху. И если что-то покажется ему подозрительным, он может покончить со своей узницей и сбежать. Его поведение трудно было предсказать. Хенли действовал импульсивно. Импульсивные типы всегда нервировали меня.

Итак, самый надежный… или, если говорить точнее, самый лучший способ спасти доктора Лайонс — это поскорее схватить Хенли.

Я вспомнил об инструментах в гараже, вернулся туда и выбрал большие садовые ножницы. В углу оказался бидон с машинным маслом. Я открыл его и крадучись вернулся к окну.

Через минуту рама была обильно полита маслом. Я просунул концы ножниц между рамой и оконной коробкой и начал осторожно приподнимать раму.

Окно двинулось вверх с такой легкостью, с какой, в случае успеха, моя рука двинется вверх по бедру герцогини. Ни единого скрипа. Положив ножницы на землю и оглянувшись, я осторожно полез в окно. Ноги, как усики бабочки, пытались что-нибудь нащупать в пустоте: ящик, стул или твердую землю.

Там был ящик, и довольно крепкий. Попав внутрь, я подождал, пока мои глаза привыкнут к темноте.

Передо мной оказалась лестница. Я поднимался, пробуя каждую ступеньку. Ни единого звука. Глянул в замочную скважину двери — свет, должно быть, пробивался из комнаты на первом этаже. Приглушенно играло радио. Он, вероятно, включал его громче, чтобы заглушать крики своей жертвы. По радио передавали арии из «Моей прекрасной леди». Я с великой осторожностью открыл дверь. Она не скрипнула.

Я очутился на кухне. Луна освещала комнату. Из кухни я перешел в гостиную. В огромном камине догорали две головешки. По бокам стояли два кресла. Красивый дом. Я вдруг подумал, как хорошо было бы его снять. Никто не смог бы отыскать здесь герцогиню, особенно если бы она отказалась от своей «мазерати» и путешествовала в моем «олдсе». Странные мысли иногда приходят в голову в самый неподходящий момент. Лучше было бы сконцентрировать внимание на событиях, которые могли произойти, событиях, от которых зависело мое будущее.

Слева от камина вверх поднималась лестница, ведущая к двери, из-за которой пробивался свет. Молодой человек по радио пытался убедить меня, что мог бы танцевать всю ночь.

Я поднимался со скоростью черепахи и осторожностью барса. На предпоследней ступеньке я вытащил свой кольт тридцать восьмого калибра, похвалил себя за то, что догадался снять ботинки, и тут услыхал за спиной странный свист — будто бич рассекал воздух.

Мой мозг тут же выдвинул несколько предположений, Первое: Хенли хитер, возможно, хитрее меня. Второе: предмет, рассекавший воздух, был в его руке.

Третье: это рукоятка пистолета или полено. Я все же надеялся, что это полено, и хорошо бы еловое, ведь ель самое мягкое из деревьев. И наконец, мой мозг предложил мне последнее, самое важное предположение: что меня треснут до того, как я успею обернуться и выстрелить.

Все предположения оказались верными.

XXIX

— Спасибо, что нанесли мне визит, господин Санчес, — проговорил Хенли.

Он поставил на стул пузырек с аммиаком, которым только что водил перед моим носом. Я перестал задыхаться и вдохнул воздух полной грудью.

Кончиками пальцев он ощупал мой череп, на который был наложен пропитанный спиртом тампон.

— Ранка невелика. Хотя она довольно сильно кровоточила, накладывать швы нет необходимости. — Он отступил на шаг и изучающе осмотрел мою голову. — Я ударил как надо, — добавил он, — и в нужное место.

— Мне нравится, когда меня бьют доктора, — сказал я. — Все удары точно рассчитаны.

Он довольно хохотнул. Я попытался ощупать рану. Хенли улыбнулся, увидев, как я удивился, обнаружив, что связан. Впервые в жизни я оказался связанным, и это мне не понравилось.

Со связанными за спиной руками я сидел в тяжелом кресле. Рядом с дверью у стены стоял туалетный столик, на котором покоился мой кольт тридцать восьмого калибра.

Я осмотрелся. Прямо передо мной была большая двуспальная кровать, покрытая клеенкой. На клеенке лежала женщина, которую я разыскивал.

— Мистер Санчес. Доктор Лайонс.

— Привет, — сказал я.

Ее взгляд был прикован к потолку.

— Я предпочитаю использовать ее девичью фамилию, — проговорил Хенли. — С моей стороны это в некоторой степени благородно. Я не напоминаю ей о ее глупом замужестве.

Женщина лежала на спине, глаза ее были пусты. Правая ее рука была накрепко привязана к металлической спинке кровати.

То, что осталось от левой, покоилось, замотанное бинтами, на маленьком ночном столике, переоборудованном в операционный стол. На столике также лежали шприц, скальпель, игла и крючки.

— Я ввел ей наркотик, — вежливо пояснил он. — Это избавляет от страданий мою бедную нервную систему. Никаких криков. Первые два раза она кричала. Я вынужден был заткнуть ей рот, и она укусила меня за руку.

Я заметил шрам на ребре его правой ладони, опухоль еще не опала.

— Эта потаскушка не умеет даже терпеть, — сказал я.

— Где ваши ботинки?

Ему захотелось поменять тему разговора. Должно быть, убогость моего интеллекта удручала его.

— Я сносил все подметки, экономя на транспорте. Надеюсь, док, вы объяснили ей, что некрасиво кусать людей.

— Вы не остроумны.

Я и сам знал, что не слишком остроумен. Я его раздражал. Раздражение частенько переходит в ярость, а разъяренный человек совершает ошибки. Ах, как мне была нужна его ошибка!

— Послушайте, док, я думал, вы это знаете. Ведь вы же все знаете.

Ему не понравился мой иронический тон.

— Я действительно много знаю, — сказал он. — Когда вы пересекли канал, я сразу об этом узнал.

— Перестаньте, док, не пудрите мне мозги!

Ему явно не нравилось, когда его называли доком.

— Пересекая канал, вы разомкнули цепь моей сигнальной системы.

— Враньё.

— Датчики находятся на деревьях по обе стороны дороги.

— Вот что значит жить в городе, там люди оборудуют только собственные квартиры.

— Я сидел на лестнице в подвале, — сказал он, — и наблюдал, как вы открываете окно. У вас это здорово получилось. Чудное зрелище. Даже увлекательнее, чем в театре. Вы проявили завидную ловкость, орудуя ножницами. А идея применить машинное масло! Давно вы работаете в полиции?

— Шесть лет.

— Шесть лет. — Он скрестил руки на груди. — Подумать только, и такой долгий путь закончится таким образом — фью! — Он развел руками.

Возразить было трудно.

— Нет смысла усугублять свою вину, — сказал я. — Почему бы вам не сдаться?

— Детективы называют это методом мягкого давления, не так ли? А если это не подействует, как в нашем случае, вы будете вынуждены применить метод жесткого давления. Я правильно говорю?

Я признал, что он прав.

— Думаю, я стал бы отличным детективом, — сказал он. — Это очень легко.

— Конечно.

— Нет, серьезно. Из меня вышел бы хороший детектив. Хотите, я вам докажу?

— Что ж, докажите.

— Хорошо. Вообще-то я ожидал, что вы заявите, что дом окружен. В этом случае я бросаюсь на пол, моля о пощаде. Затем я вас развязываю, вы надеваете на меня наручники, освобождаете женщину, лежащую на кровати, и торжественно объявляете мне, что пришли совершенно один. Я в гневе. Вы везете меня в Нью-Йорк, даете журналистам интервью, которое появляется в «Дейли ньюс» с вашей фотографией на первой странице. Я не прав?

Единственная его ошибка состояла в том, что, так как преступление совершено в Пенсильвании, я должен был получить разрешение на его арест у местных властей. Таким образом, он бы сначала попал в тюрьму в Нью-Хоупе. Но я не стал задерживать внимание Хенли на этой незначительной детали.

Я молчал.

— Почему же вы не сказали, что дом окружен? Я вам скажу почему. Вы достаточно умны, чтобы понять, что, начни вы действовать таким способом, и я принял бы вас за идиота. А вам бы этого не хотелось. Во-первых, подъехала только одна машина, во-вторых, мост слишком далеко от дома, полицейские подошли бы только по этой дороге. Ведь глупо плыть по реке на лодке. В-третьих, полицейские никогда не проникают в опасный сектор поодиночке. Ни один генерал не пошлет своего солдата в бой одного. Вы прибыли, имея при себе все свои козыри. Ну, может быть, еще один-два человека для прикрытия. В-четвертых, вы находитесь у меня тридцать пять минут.

Если бы вас кто-то сопровождал, они бы уже ворвались сюда, не получив никакого сигнала в течение довольно продолжительного времени. Уже минут пять я внимательно наблюдаю за вами, но не заметил в вашем поведении ни малейшего признака того, что вы ждете подкрепления.

Подонок.

— Что скажете о моей логике?

Он стал бы инспектором первого класса через год.

Я все же подумывал попробовать версию об окружении дома. Однако, насколько я изучил Хенли, он обязательно устроит проверку, чтобы быть уверенным на сто процентов. Он выскользнет из дома и бесшумно, как индеец, а я видел, как он передвигается по комнате, проберется сквозь кусты к «мазерати». И если герцогиня все еще в машине… Нет. Нужно искать другой путь.

— Вернемся к вашему идиотскому замечанию. Вы посоветовали не усугублять своей вины. Подумайте хоть немного — как я могу получить больше, чем пожизненное заключение?

Все его вопросы были весьма разумны.

— Действительно, как? Рассмотрим другой вариант: вам не уйти, — сказал я.

Я с интересом ожидал его ответа. Могу сказать лишь одно: все, что он говорил, было любопытно.

— Что ж, изучим с пристрастием и эту гипотезу, — сказал он.

Он приподнял левую руку Лайонс и подложил под кисть резиновую подстилку. Взял скальпель и осмотрел лезвие.

Несмотря на то, что женщина находилась под действием наркотиков, она вздрогнула, смутное выражение ужаса появилось в ее глазах. Хенли взял шприц, поднял вверх иглу и выпустил тонкую струйку жидкости.

— Прежде всего, — заговорил он, — corpus delicti. Но я должен избавиться от вас обоих. Значит, нужно сказать corpora delicti. Вы знаете латинский?

Я изучал его года четыре в те далекие времена, когда хотел стать адвокатом.

— Что это? — спросил я.

Он оставил без внимания мою неловкую хитрость.

— Итак, как же я от вас избавлюсь?

— Уложите нас в ванну и зальете кислотой.

— Это займет слишком много времени. По пути в Нью-Йорк я сделаю крюк и проеду мимо болота.

Его слова меня как громом поразили. Большое болото Нью-Джерси. Речь шла именно о нем. Это болото растянулось на семь километров. Район почти безлюдный. Единственная дорога пересекает трясину. Там обитает множество разных птиц и животных, не говоря уже о гремучих змеях и гадюках. Это место всегда служило убежищем. Во времена Революции там скрывались дезертиры. В ясный день с болота видны небоскребы Манхэттена. Наша беседа принимала новый оборот.

— Там есть несколько особенно опасных мест рядом с дорогой, — сказал Хенли. — Привязать к каждому по паре булыжников, сделать несколько отверстий в животе, чтобы скопление газов не вынесло тела на поверхность, — и кто вас там отыщет?

Неплохой способ.

— А теперь займемся завтрашней почтой, — сказал он.

Он снял бинты с руки женщины. На месте ампутированных пальцев были аккуратно обработанные швы. Он сделал укол в основание среднего пальца и посмотрел на часы.

— А как вы избавитесь от моей машины? — спросил я.

— Здесь неподалеку, в полутора километрах, есть заброшенный карьер. Люди развлекаются, сталкивая туда старые машины и наблюдая, как они уходят под воду. Глубина там метров шестьдесят. Когда покончу с делами в доме, я отгоню туда вашу машину и вернусь пешком. Это будет моя прощальная прогулка по американской провинции, последняя прогулка в Америке. Я буду наслаждаться, дышать ароматом цветов и скошенной травы, распустившейся в старых палисадниках жимолости. Думаю, это будет великолепно.

У меня появилась идея, но ее реализация требовала хотя бы непродолжительного отсутствия Хенли. Для выхода из положения, которое я создам, мне потребуется хитрость герцогини. Не хотелось ее впутывать, но это был единственный путь к спасению.

— Вы уверены, что сможете отогнать мою машину к карьеру? — спросил я весело.

Он уловил иронию и разозлился:

— Вы серьезно?

— Но это «мазерати».

— Ну и что?

— Если вы никогда не водили гоночный автомобиль, то не доедете и до первого поворота.

Любой владелец «триумфа» считает себя асом.

— Не будьте смешным.

Я ничего не знал о гоночных автомобилях. Пришлось импровизировать.

— Вы знаете, где у «мазерати» задняя передача? Вам понадобится двадцать минут, чтобы ее отыскать, и все равно не найдете. — Я снисходительно рассмеялся, что должно было действовать ему на нервы.

Хенли был зол.

— Кроме того, там нет усиления рулевого управления. Нужно попотеть, чтобы сделать вираж. Скорости не синхронизированы, док. Я уверен, что вы не знаете, как делать двойное переключение скоростей. Гидравлики тоже нет. Так что управлять такой машиной — нелегкая работенка. Это вам не игрушечка для усталой домохозяйки. Вы не проедете и пятисот метров, конечно, если найдете заднюю передачу, как растеряете половину коробки передач. Придется вам бросить ее и вернуться пешочком.

— Я вполне справлюсь с ней.

— Да?

Я издевался, прилагая максимум усилий: презрительно и хитро улыбался, пожимал плечами, поднимал брови.

— «Мазерати», — сказал он раздраженно, — обыкновенная машина. Садитесь за руль, нажимаете на педаль, манипулируете рычагом, и машина едет вперед, назад, останавливается. В этом нет ничего сверхъестественного!

— Думаете, вы сможете?

— У вас убогая фантазия!

Я его довел. Теперь нужно закончить дело, чтобы он не сорвался с крючка.

Я опять засмеялся — противным снисходительным смешком. Если у Хенли есть хоть капля гордости, он заглотит наживку.

Он швырнул скальпель, который со звоном приземлился на стол.

— Осторожно, — сказал я, — а то придется его точить.

Я подумал было, что он всадит скальпель в меня. Но тогда кому же он торжественно объявит, что без труда справился с машиной, не встретив никаких препятствий, о которых я разглагольствовал?

Он хлопнул дверью и сбежал вниз по лестнице. Вот это да! Он собирался показать мне, на что способен! Хотел доказать, что он хитрее и умнее всех!

Хенли включил свет на первом этаже и на крыльце. Это должно было привлечь внимание герцогини. Открылась входная дверь. Теперь, должно быть, он стоял на крыльце, освещенный со всех сторон, как Статуя Свободы Четвертого июля.

Если после этого герцогиня не выскочит из машины и не бросится в кусты, она мне не друг. Ему понадобится пять минут, чтобы добраться до карьера, и двадцать минут, чтобы вернуться к дому пешком.

Но если моя приятельница-аристократка заберет с собой ключ, он вернется через две минуты, чтобы обыскать меня. Не обнаружив ключа, он разозлится и, возможно, будет меня пытать с целью выяснить, куда я его спрятал.

Две минуты.

XXX

Как только закрылась входная дверь, я с силой качнулся вперед. Массивное кресло сдвинулось на несколько сантиметров. Я сделал еще одну попытку — снова несколько сантиметров. Повторив упражнение раз десять, я очутился у столика, на котором лежал скальпель.

Нагнувшись, я захватил рукоятку зубами и вложил в раскрытую ладонь распростертой на кровати женщины. Скальпель тотчас скользнул обратно на столик.

— Прошу вас, — сказал я. Пустые глаза пристально смотрели на меня. — Это ваш единственный шанс на спасение. И мой тоже. Прошу вас.

Лицо оставалось бесстрастным. Я вновь сжал скальпель зубами и осторожно опустил на ладонь, стараясь не смотреть на опухшие культи.

На лбу ее выступил пот. Пальцы медленно сжались. Она захватила скальпель тремя оставшимися пальцами.

Я отклонился в сторону и уперся ногами в пол. Ботинок на мне не было, только носки. Слава Богу, что пол не натерт воском. После нескольких попыток мне удалось развернуть кресло.

Должно быть, Хенли в этот момент рылся в перчаточном ящике в поисках ключа.

Я откинулся как можно дальше назад. Наконец спинка кресла уперлась в стол. Я почувствовал, как лезвие рассекло мою ладонь. Скальпель был настолько острым, что я даже не почувствовал боли. Нужно было сдвинуться на несколько сантиметров право. Руки мои покрылись кровью, которая впитывалась в старые бинты.

Я ощутил, как скальпель скользит по веревке, легко, словно бабочка. Нажим. Еще один. Я приподнял руки, чтобы упереться веревкой в лезвие. В доме стояла полная тишина. Слышно было, как моя кровь капает на прорезиненную подстилку.

Я услышал его шаги на крыльце. Три удара скальпелем.

Он открыл входную дверь и пересек гостиную. По твердости его шага я понял, что он разъярен.

Он поднимался по лестнице.

Шесть. Семь. Восемь. Девять. Десятый удар оказался счастливым: мои руки резко разошлись в стороны.

Повернувшись, я выхватил из руки женщины скальпель и одним ударом перерезал веревки, стягивавшие мои щиколотки.

Дверная ручка повернулась, я вскочил и бросился к своему пистолету, лежавшему на столике рядом с дверью.

Дверь открылась.

— Где…

Его реакция была мгновенной. Подонок. Он знал, к чему я стремился. Повернувшись, он протянул руку к моему пистолету. Я нанес ему удар по почкам. Хенли потерял равновесие и толкнул столик. Я прыгнул к нему, целясь в затылок. Он парировал удар, отклонившись вправо и выставив предплечье.

Мне все же удалось оттолкнуть его от столика. Я пригнулся и ударил его в солнечное сплетение. Хенли ожидал этого удара — он с криком выдохнул, как делают хорошие боксеры, чтобы напрячь мышцы живота. Мой кулак столкнулся с непробиваемой стеной мышц.

Хенли схватил меня за плечи и резко толкнул. Я отлетел назад, не в силах противостоять огромной силе. Я летел быстрее удирающего от лисы зайца. Моя спина ткнулась в деревянные ставни, которые, не выдержав, разлетелись на куски. Стекло разбилось. Хенли схватил меня за бедра, не позволив выпасть из окна.

Спасибо за помощь.

Он уселся на мои ноги и схватил меня за горло. Вероятно, он хотел переломить меня надвое на подоконнике. Лицо его было совсем близко. Он пытался сломать мне позвоночник.

Я видел его глаза — сантиметрах в десяти от своих. Похоже, он получал удовольствие, убивая, и особенное удовольствие, убивая меня. Было нечем дышать, боль в позвоночнике становилась невыносимой. Я надеялся, что у герцогини хватит ума смыться, пока Хенли не бросился на ее поиски. Перед глазами пошли красные круги, заплясали огненные точки, я молил Бога лишь о том, чтобы потерять сознание прежде, чем хрустнет мой позвоночник.

И вдруг ослепительный свет ударил мне в глаза, а барабанные перепонки заныли от пронзительного звука, разорвавшего ночную тишину.

И под такой аккомпанемент моя душа попадет в ад? Это была первая мысль, пришедшая мне в голову.

Потом я понял, что герцогиня включила фары и надавила на клаксон.

XXXI

Лицо Хенли сморщилось, он отпустил мое горло и отступил на шаг назад, прикрываясь от ослепительного света. Я сполз на колени и попытался сглотнуть — болезненная процедура. Хенли направился было к двери, но вдруг повернул к столику.

— Сдавайтесь! — заорал я. — Вы окружены!

Но горло мое так сильно пострадало в его железных пальцах, что вместо крика вырвался едва слышный хрип.

Он схватил мой пистолет. Мне хотелось крикнуть, что убийство его не спасет, но это было бы попыткой остановить лбом разогнавшийся бульдозер.

Хенли обернулся. Я бросился вправо, подавив стон, — в спину мне будто вонзили кинжал. Он дважды нажал на спусковой крючок. Нужно быть поистине отменным стрелком, чтобы с шести метров промазать по мечущейся в поисках укрытия жертве. Пули вонзились в стену как раз в том месте, где должна была находиться моя голова, если бы я стоял на ногах. Я стремительно прокатился по полу и скрылся под кроватью.

Покрывало свисало почти до самого пола.

Хенли вынужден будет сильно пригнуться, чтобы определить мое точное положение. Я надеялся, что он приблизится к кровати.

Если он подойдет достаточно близко, чтобы сорвать покрывало, я сумею зацепить его за щиколотку. Решив стрелять наугад, он может промахнуться и понапрасну израсходовать оставшиеся четыре пули. Нет, он будет стрелять наверняка.

Шаги удалились, открылась дверца стенного шкафа, шаги вновь приблизились.

Под покрывало скользнула швабра — передо мной будто начал медленно подниматься театральный занавес. Я увидел его ноги. Он стоял в полутора метрах от кровати. Слишком далеко.

Хенли отступил в сторону и заглянул под покрывало. Он сразу увидел меня. Я лежал на животе, вытянув руки, готовый зацепить его за ногу. Лицо его осветила улыбка. Он опустился на колени и навел на меня пистолет.

Какой позор быть расстрелянным из собственного пистолета! Я уже видел броские газетные заголовки и Хенрехена, с гадкой улыбкой читающего: «Детектив застрелен из собственного пистолета».

Лежа на животе, я напряг мышцы, чтобы отчаянно броситься на дуло пистолета, но на лице Хенли вдруг отразилось изумление.

Когда он понял, что случилось, удивление сменилось яростью, но было слишком поздно.

— Ох! — выдохнул он и рухнул.

Девять сантиметров лезвия были погружены в его затылок. Лайонс всадила скальпель по самую рукоятку и в самое подходящее место — с точки зрения анатомии, конечно.

XXXII

Я выбрался из-под кровати и поднялся. Ноги мои дрожали.

Лайонс перерезала веревки, которыми была привязана к кровати. Хенли был мертв.

Она приложила изуродованную руку к губам. Из-за трения о рукоятку скальпеля швы разошлись, из ран струилась кровь, стекая по складкам ладони, по подбородку и устремляясь дальше вниз.

Из ее груди вырывались звуки, похожие на стоны полураздавленной собаки. Мне стало плохо.

Раздался звонок. Я выглянул в окно и увидел герцогиню. В руке она держала домкрат.

— Привет, — сказала она.

— Привет.

Она подняла вверх домкрат и неуверенно спросила:

— Вам это не нужно?

— Нет.

— Я захватила на всякий случай.

— Если бы вы положили этот инструмент и на минуточку поднялись сюда, я был бы вам очень признателен.

Она аккуратно прислонила домкрат к стене:

— Чтобы кто-нибудь случайно не споткнулся.

— Ну разумеется.

Герцогиня застыла на пороге, увидев распростертого на полу Хенли. Затем она подошла к телу, не отрывая взгляда от рукоятки скальпеля.

— Он мертв?

— Да.

— Знаете, я впервые вижу мертвое тело.

— Ну и как, лучше прыжков с парашютом? Она пропустила мое замечание мимо ушей:

— Это вы его убили?

Я указал на Лайонс, которая, борясь с судорогами, все же сумела сесть на кровать. Она пристально смотрела на рукоятку скальпеля.

— Нет, — проговорила она. — Нет. Нет. Нет. Нет. Началось!

— Нет. Нет. Нет!

Она поднесла руки к лицу и расцарапала в кровь свои щеки. Затем скользнула вниз и встала на колени перед телом Хенли. Прежде чем я успел помешать ей, она с силой ударила изуродованной рукой об пол.

— Любовь моя, — стонала она, — любовь моя! Моя потерянная любовь!

Женщина рухнула на бездыханное тело и обхватила голову Хенли руками. Кровь из ее руки стекала по его лицу — сцена из триллера.

— Остановите ее! — крикнула герцогиня. — Остановите!

— Сами попробуйте!

Герцогиня встала на колени и обняла бедную женщину.

— Все кончилось, дорогая, — приговаривала она. — Все кончилось.

До конца было еще далеко, но иногда тон, которым сказаны слова, действует гораздо сильнее самих слов. Я же просто не мог жалеть женщину, виновную в стольких преступлениях, женщину, убившую своего любящего мужа по приказу Хенли.

Лайонс отвернулась, прижалась к герцогине и разразилась долгими, душераздирающими рыданиями. Что ж, слезы принесут ей облегчение. Она успокоится, и я отвезу ее в полицейский комиссариат Нью-Хоупа.

Герцогиня гладила ее по щеке и бормотала слова, которыми успокаивают рыдающего ребенка. И ей было наплевать на кровь, стекавшую на ее платье. Она прижимала к себе Лайонс и покачивалась из стороны в сторону. Но когда герцогиня тоже начала плакать, я был просто ошарашен.

Всхлипы постепенно становились реже. Лайонс успокаивалась. Я пересек комнату и поднял телефонную трубку. Меня соединили с квартирой шефа местной полиции. Я отчетливо слышал звуки какой-то телевизионной передачи.

— Уокер слушает.

— Говорит инспектор Санчес из нью-йоркской полиции. Я должен поставить вас в известность о совершенном убийстве.

— Это вы звонили сегодня вечером?

— Да.

— Почему вы не попросили помощи?

— У меня не было доказательств для получения ордера на арест.

— Кто совершил убийство?

— Женщина, которая находится рядом со мной.

— Хорошо, выезжаю.

Трубка была вырвана у меня из рук и с силой брошена на рычаг.

— Что вы натворили, Боже мой! — кричала герцогиня.

— Сообщил об убийстве.

— Вы что, действительно собираетесь арестовать ее?

— Не я. Так как мы в Пенсильвании, ее арестует местная полиция.

— Вы удовлетворены, не так ли?

— Послушайте, на столе у комиссара лежали два пальца. Инспектор был уверен, что я провалю дело. Но я раскрыл преступление. Я спас жизнь этой женщине. Хоть это вы понимаете?

— Ну и что?

— Что? Я вам скажу. Все это будет отмечено в моем личном деле. Вот и все.

Она меня даже не слушала.

— Вы хотите сказать, что она предстанет перед судом за то, что убила его? Убила, когда он хотел вас застрелить?

— С нее снимут это обвинение, она защищала свою жизнь. Я дам показания, и суд не вынесет обвинительного приговора.

— Ну, так отпустите ее.

— Отпустите! Она должна предстать перед судом Нью-Йорка по обвинению в убийстве собственного мужа!

— Вы судите с точки зрения закона, а я вижу ее лицо и ее руку. Представляю, что она вынесла за эти дни. Вы просто подонок!

Я хотел объяснить, что прекрасно понимаю, какие страдания она вынесла. Почему же, черт возьми, я мотался без сна и отдыха, пытаясь отыскать ее? Неужели она думает, что я не испытываю жалости к этой женщине? Тем не менее мой долг не судить, а доставить человека в суд. Но я сумел произнести лишь одно слово:

— Я…

— Посмотрите на нее! Да посмотрите же на нее, чертов сыщик!

Все же она перегибала палку. А на Лайонс я не мог и глаз поднять, — сердце разрывалось. Ведь она убила человека, которого любила, человека, который ее изуродовал, принудил изменить высоким принципам профессии, забыть самые святые клятвы, наконец, толкнул на убийство собственного мужа. И теперь она оплакивала его. Именно его, этого человека! Никогда мне не понять женщин.

Герцогиня с осторожностью опытной сиделки помогла Лайонс встать. Заметив аптечку Хенли, она просмотрела ее содержимое и повернулась ко мне:

— У вас есть наличные?

— Что?

— Сколько у вас с собой денег?

— Около пятидесяти долларов…

— Дайте их мне.

Я смотрел на нее, разинув рот.

— Боитесь, что я не верну долг?

Я отдал ей деньги.

— Перевяжите руку. Она вся в крови.

А я и забыл. Пришлось обвязать кисть бинтом — как старший брат, который может сам за собой поухаживать.

— Теперь послушайте меня, — заговорила герцогиня. — Я увезу ее в Мексику. Мы доберемся за три дня.

Судя по тому, как она водит машину, ей это вполне под силу.

— У меня целый набор кредитных карточек, — продолжала она. — В понедельник я куплю все, что нужно. В аптечке есть морфий, снотворное и успокоительное. Большую часть пути она проспит или будет в забытьи. В Мексике у меня есть знакомый врач. Я сниму какой-нибудь тихий домик недалеко от Мехико, там, где меня никто не знает и не будет болтать лишнего. Когда она окончательно выздоровеет, то больше не сможет оперировать, зато сможет делать массу других вещей: консультировать, работать в области медицинской профилактики…

— Что вы несете, Боже мой! Она совершила два убийства, и вы хотите, чтобы я ее отпустил? Чтобы вы стали героиней, а она доктором Швейцером в юбке! К тому же я уже вызвал полицию.

— Попробуйте взглянуть на это с другой стороны.

— С другой стороны? Я полицейский, я не имею права смотреть с другой стороны! И потом, как я докажу, что нашел ее, если ее здесь не окажется? Черт возьми, раскиньте мозгами!

— Не будьте вульгарным и поцелуйте меня.

Я взглянул на герцогиню. Она спасла мне жизнь. Самое меньшее, что я мог для нее сделать, — это подарить ей взамен другую жизнь.

— О Господи! — вздохнул я и поцеловал герцогиню.

После такого поцелуя она с месяц не сможет никого целовать. Что до меня, у меня и желания не возникнет. Никто, кроме герцогини, не сможет очаровать меня.

Со стороны Нью-Хоупа послышалась сирена.

— Торопитесь, дьяволица! — сказал я.

Я поднял Лайонс на руки. Она была миниатюрной и почти невесомой. Мало чести для нью-йоркской полиции арестовать такое хрупкое существо.

Герцогине я посоветовал взять в дорогу две подушки и одеяло.

Кроме этих вещей она прихватила и аптечку Хенли. Я устроил Лайонс на переднем сиденье. Подложил ей под спину подушку и прикрыл одеялом. Ее рука все еще кровоточила.

— А теперь сматывайтесь, — сказал я. — Вы перевяжете ее и дадите снотворное через несколько километров. Поезжайте на юг и не превышайте скорости до границы Пенсильвании.

Она села за руль и пристегнула ремни.

— Следите за моей машиной, — сказал я, — меняйте масло через каждые семь тысяч километров.

— Знаете, — сказала она, — если через месяц вы случайно окажетесь в Мехико, зайдите в ресторан «Мария Кристина» и загляните в бар. Вполне вероятно, что вы найдете меня там. Я буду пьяна. Но не слишком. И я ни на кого не буду обращать внимания.

— Почему же?

— Я буду сохранять себя, Пабло. Я буду сохранять себя для вас.

— Договорились. Я приеду и согрею вас.

Она ловко развернулась на узкой улочке.

Я наблюдал за ней. Герцогиня повернула голову, послала мне воздушный поцелуй и рванула с места так, что из-под колес фонтаном полетел гравий. Она переехала через мост и исчезла. Секунд через пятнадцать появились красные огни полицейской машины.

Из автомобиля вылез шеф местной полиции.

— Вы Санчес?

— Да.

Через каждые три секунды темные листья вспыхивали красным огнем.

— Пошли.

Мы поднялись по лестнице. Он осмотрелся:

— Где женщина?

— Уехала.

— Вы что, шутите?

— Она уехала на моей машине, пока я пытался определить, жив ли Хенли.

— Ну и дела!

— Дать вам ее приметы?

— Да, — сказал он с отвращением. — Это может понадобиться, не так ли?

— Вы и не можете по-другому относиться к этому шеф, — сказал я. — Но как я мог предполагать?…

— Прошу вас, дайте ее приметы.

Он принимал меня за полного идиота. Может быть, в какой-то степени он был прав.

Я подробнейшим образом описал ему свой «олдс».

— Погодите, погодите…

Мы спустились вниз и подошли к его машине. Он включил радиотелефон.

Я рассказал ему все в деталях. Упомянул, что задняя левая фара разбита. Это было ложью, но такие приметы особенно впечатляют полицейских.

Я сказал, что женщина была высокой блондинкой в оранжевом свитере и коричневых тапочках. Вспомнив, что герцогиня пересечет территорию Соединенных Штатов босиком, и подавил улыбку.

— Далеко она не уйдет, — сказал шеф.

Надейся, надейся…

— Полиция штата прибудет через четверть часа, — прибавил он. — Они захотят задать вам несколько вопросов.

— Хорошо. В гараже стоит его машина. Не хотите ли взглянуть?

Я вернулся в гостиную и прилег. Закинул руки за голову и задумался. Рука продолжала кровоточить. Я поднялся, нашел вату и пластырь, сделал себе перевязку. Рука была в ужасном состоянии. Если бы я не нашел здесь Лайонс, герцогиня омывала бы сейчас мои раны, и в перспективе меня ожидал бы прекрасный вечер.

Я вновь улегся и посмотрел на часы. Хенрехен, должно быть, давно спит. Трудно было отказать себе в удовольствии разбудить его. Завтра они узнают все о Хенли, все, что мне было уже известно.

Но они не смогут доказать, что пальцы, полученные комиссаром по почте, принадлежали доктору Лайонс, а также что женщина, убившая Хенли, и есть Лайонс. Правда, они смогут взять отпечатки пальцев из квартиры доктора и сравнить их с отпечатками пальцев на рукоятке скальпеля.

Они заявят, что я не справился с заданием, упустив женщину. И будутправы.

Другими словами, предсказание Хенрехена сбудется. Я проиграл по всем статьям.

Но они ничего не знали о герцогине. Я вновь проанализировал ситуацию, исходя из этого факта. Они никак не могут связать герцогиню с побегом Лайонс. Правда, можно опросить полицейских, которые сопровождали «мазерати». Если они вспомнят номерной знак, то очень скоро выяснится, что машина принадлежит мне. Интересно, как я объясню, на какие шиши содержу две машины.

На все это уйдет дня три-четыре. За это время женщины уже будут в Мексике.

Теперь, когда у меня было достаточно свободного времени и я мог потереться щекой о щеку герцогини, она была на пути в другое полушарие.

Я снял телефонную трубку и набрал номер Хенрехена. Он ответил недовольным голосом, как всегда:

— В чем дело?

Инспектору полиции не звонят в час ночи, чтобы сообщить приятную новость.

— Говорит инспектор Санчес.

— Где вы находитесь, черт возьми?

— В Пенсильвании.

— Плохи ваши дела, Санчес. Не кладите трубку.

Я услышал шорох — он искал спички. Послышалось ворчание, кашель, он сплюнул, откусил зубами кончик сигары и зажег ее. Хенрехен собирался насладиться длительной беседой.

— Санчес!

— Я слушаю. К сожалению, я не могу лишить вас этого удовольствия.

— Вы пьяны? У меня такое впечатление, что вы пьяны.

— Нет, сэр.

— Вы мне не позвонили, как я приказывал.

— Нет, сэр.

— Но это был приказ.

— Да, сэр.

— Ваша небрежность будет отмечена в личном деле.

— Конечно, не стесняйтесь!

— Санчес, вы пьяны?

— Нет, сэр. Я лежу на очень удобном диване и слушаю вас с большим интересом.

— Если вы не разыщете женщину, ваша карьера закончена. Комиссар требует вашу голову на подносе. Газетчики пронюхали о деле и теперь вовсю забавляются. Я понятно изъясняюсь?

— Да, сэр. Я хотел бы вас просить сообщить комиссару, что он больше не будет получать по почте пальцы.

— Что?

— Я нашел ее.

— Нашли ее?!

Воспоминания о растерянности, слышавшейся в его голосе, будут доставлять мне удовольствие всю жизнь.

— Она жива?

— Да.

Могу поспорить, что он чуть не расплакался от огорчения. Но вскоре он вновь развеселится. Я оттягивал этот момент, сколько мог.

— Она совершила убийство. Она убила человека, который ее похитил.

— Санчес…

— Уже заканчиваю, сэр. Ей удалось сбежать, и сейчас местная полиция рыскает здесь по кустам. Где-то через час я выезжаю. Они оставили у себя мой пистолет.

— Почему?

— Тот тип выпустил в меня две пули. Пистолет им нужен для известной вам процедуры.

— Как ему удалось завладеть вашим оружием?

— Частично силой, частично методом убеждения.

— Вам надлежит вернуться и доложить обо всем комиссару. Ведь вы упустили женщину? И позволили преступнику захватить ваше оружие? Вот об этом и доложите завтра ровно в девять утра. В девять утра, а не в полдень, вы слышите?

— Я прошу вас оплатить расходы врачей.

— Что? Вы сами их оплатите!

— Я собрал врачей, и это открыло мне дорогу к Хенли и к той несчастной женщине. Комиссар больше не найдет в своей почте пальцев. Так что вы должны оплатить расходы.

— Санчес…

— Последнее поручение. Сообщите в бюро розыска пропавших лиц, что они могут вычеркнуть из списков эту женщину. Больше ничего важного. Что касается девяти часов, теперь это для меня ничего не значит.

— Вы…

— Я больше у вас не работаю, инспектор. Завтра я освобожу свой кабинет и представлю вам рапорт об отставке. Касательно моего пистолета обращайтесь в полицию штата Пенсильвания.

Он молчал.

— Я достаточно ясно изъясняюсь? продолжал я. — Хорошо ли вы поняли?

Он повесил трубку. Я последовал его примеру.

Я лежал, закинув руки за голову. Не позвонить ли по возвращении в Нью-Йорк моей подружке медсестре? Не предупредить ли ее, что теперь бессмысленно ехать в аэропорт Кеннеди? Да, пожалуй. Теперь ее будущее зависит только от нее самой. Бедняжка. Может быть, она захочет поплакать на моем плече? Впрочем, я не гожусь для этой роли. Ограничусь телефонным звонком.

Так кто же в конце концов оказался в выигрыше?

Хенрехен? Да.

Комиссар? Безусловно. Ему больше не пришлют странных бандеролей.

Доктор Лайонс? И да, и нет.

Я? Нелегкий вопрос.

Герцогиня де Бежар. Думаю, что да.

Сплошные загадки. Я встал и вышел из дома. Луна уже скрылась. Я закурил сигарету и поднял глаза к таинственному и бездонному небу. В такой момент хорошо сидеть где-нибудь на берегу реки и смотреть на бурные воды, стремящиеся к морю.

Оглавление

I

II

III

IV

V

VI

VII

VIII

IX

X

XI

XII

XIII

XIV

XV

XVI

XVII

XVIII

XIX

XX

XXI

XXII

XXIII

XXIV

XXV

XXVI

XXVII

XXVIII

XXIX

XXX

XXXI

XXXII