День Хромосомы «Хэ» [Богдан Васильевич Королев] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Богдан Королев День Хромосомы "Хэ"

Маленькое предисловие.

Данная повесть является не более, чем черной и мрачной сатирой на нашу современную действительность. А все персонажи не являются реальными лицами, они лишь часть фантазии автора и не более. Любые совпадения, которые Вы сможете здесь увидеть – лишь совпадения, а любые логические цепочки, возникшие в Вашем сознании, – лишь Ваши догадки и интерпретация текста повести. Автор никого не хотел оскорбить или задеть какие-либо чувства. Это обыкновенный черный сарказм и мрачная сатира. Спасибо Вам и удачного увлекательного прочтения!

1.

– И вот, что получается? На словах, как говорится, ты – Лев Толстой…

– А на деле?

– А на деле даже не Есенин.

– Даже не Есенин…

– Да, даже не Есенин…

Относительно того, как синхронно оба сказали: «Даже не Есенин», – они отпили пива из прозрачных стаканов с логотипами известных марок. Эта фраза зациклилась подобно электрическому току в цепи и вызвала некоторое подобие короткого замыкания. Его можно и назвать диссонансом, но не было необходимых противоречий для того, чтобы это был именно он. Просто замыкание на уровне восприятия мира где-то глубоко под костями черепа. Казалось, что эта фраза периодически выходила за пределы описанных границ, преодолевая все возможные барьеры, выходила куда-то к сонной артерии и пульсировала ей в такт: «Даже не Есенин, даже не Есенин, даже не Есенин».

Обыкновенная барная стойка, каких тысячи в наших городах, хотя может только в миллиониках. Два дешевых холодных пива, отрыжка, от которой щекочет где-то в области кончика носа, и от которой возникает кратковременное неприятное ощущение изжоги чуть глубже, чем кадык, но чуть выше ключиц. Возможно, эти сухарики давно бы были покрыты либо плесенью, либо мукором, либо спорами других маленьких грибков, вызывающих, например, кандидоз или что-то вроде того, но слой ароматической приправы был настолько толст, что, вероятно, все живое на их поверхности просто дохло, не задерживаясь там. Большим и указательным пальцем друзья захватывали каждый по очереди кусочек за кусочком и помещали в рот это чудо химической и хлебопекарной промышленностей. Слышался приглушенный хруст в висках, а с зубов слезала эмаль, пиво промывало ротовую полость, и цикл повторялся снова.

– Если это называют взрослой жизнью, то я хочу назад, обратно.

– М-м? – протянул Чувак.

– Что? М-м?

– В смысле: что ты имеешь в виду?

– В смысле: что постоянно то денег нет, а время есть, то деньги есть, а времени нет. Причем, все сводится всегда к одному общему блядскому знаменателю: времени и денег одинаково нет, – ответил Пук.

– Ну, и что ты ей в итоге подаришь? Или пока что к какому-то общему решению ты не пришел?

– Чувак, как это связано с моими размышлениями?

– Никак. Просто, ты же об этом паришься?

– Ну, да. Об этом, – ответил Пук, – не знаю, что подарю. Денег нет. Не знаю где их найти. Работа есть, а денег нет. Да еще с этими новыми праздниками. Ой, все заебало, – Пук умыл лицо невидимой водой и с громким стуком опустил локти на стойку..

– Ой, посмотри, какая милая барменша, милая азиаточка, – Чувак навел стаканом на барменшу, стоявшую на другом конце барной стойки.

– Вам еще подлить, – спросила барменша, увидев направленный в ее сторону стакан с пивом Чувака.

– Нет, спасибо, я, пожалуй, ограничусь одним стаканом, – Пук достал из кармана мятую сторублевую купюру и выложил ее на барную стойку, – чаевых у меня для вас нет, поэтому держите этот прекрасный воздушный поцелуй, – Пук поднес к губам ладонь, чмокнул пальцы, и резко оторвал руку от рта, глядя в черные глаза барменши.

– Эм, спасибо, но не стоило, – она взяла помятую купюру и выбила чек, – а вы будете что-то еще, – спросила она Чувака.

– Нет, я, вероятно, тоже «пас», – Чувак достал кошелек, из которого тоже вынул сторублевую купюру.

Пиво успело стать теплым, обнажив вкус спирта. Спирт понемногу начал испаряться и витать где-то на границе сред стакана. Свет в баре естественным образом приглушался из-за захода солнца, оставляя красные полосы, пробивающиеся через жалюзи оконного проема. Они все также продолжали сидеть и пить пиво, но уже большими глотками, чтобы эта поносная ссанина побыстрее кончилась.

– Так, в результате, что будешь дарить?

– Знаешь, я еще не решил. Ну, вот смотри…

– Очень внимательно.

– Да.

– Извини, продолжай.

– По факту я вообще ее не люблю. Но и не ненавижу. Ничего. Пустота. Как по дереву постучать. Просто, тук-тук. Да и еще этот новомодный гендерный праздник. День хромосомы «Хэ». Кто вообще это придумал?

– Новомодный, но хотя бы плюсом еще выходные.

– Да, нам бы только отдохнуть.

– Ладно, это – лирика.

– И вот не знаю. Денег нет, она хочет какую-то «Японскую говняшку». Какую-то другую хрень, на которую у меня есть немного денег, я покупать не хочу…

– Почему?

– Потому что… Ну, вот представь: видишь ту корзину мусорную?

– Ага, – Чувак отпил пиво, поморщился и зажевал сухарик.

– Ну, так вот, я подойду к ней, и выброшу нахуй туда деньги. Конечно, кто будет ее разбирать – обрадуется. А по итогу я просто выкинул деньги, – Пук сделал два последних глотка пива и поставил стакан, который моментально был унесен барменшей, – денег нет, будущее туманно, сегодня вечер воскресенья, хотя еще вчера было утро понедельника.

– Ну, резонно. Но мне кажется, ты немного паришься. Сколько денег тебе надо? Давай займу?

– Не, Чувак, спасибо, но я и так в долгах как в шелках, – Пук запихнул в рот два последних сухарика.

– Как хочешь, в общем, – Чувак опрокинул в себя остатки пива, – что? Полетели?

– Поплыли.

Они попрощались с барменшей, которая наливала пиво двум другим посетителям. Дверь под грузом тела отворилась, и Пук с Чуваком вышли на улицу, сотканную сплошь из двухэтажных домов и куч почерневшего от оттепели снега. Почки на деревьях у дороги вот-вот должны были распуститься и уже набухли, предвещая озеленение города, страны и мира в северной его части. Теплый весенний воздух безмолвно прошелся по улице, обогнув Чувака и Пука, и вышел к Котельнической набережной где-то в районе моста, идущего через серую реку, еще холодную. Первые кораблики со счастливыми еблами пройдут по ней только через недели две, а пока только серая вода, да ходящие туда-сюда баржи с металлоломом и прочим хламом наподобие мусора.

Пусть солнце уже и село, но небо все еще оставалось ясно-голубым. Фонари начали загораться словно по щелчку, освещая асфальт дорог и вездесущую гребанную плитку тротуаров. Они прошли вниз к реке. Около кинотеатра «Иллюзион» толпились люди, пришедшие на очередной кинофестиваль. Машины серые, черные, бежевые как ряженка, белые, дорогие и не очень, отечественные и иномарки сновали и бороздили дороги Москвы.

– Я еще хочу прогуляться, – сказал Пук.

– А я, наверное, домой поеду, – ответил Чувак.

Пук прошел по набережной. Серые волны легко бились об бетонные плиты, омывая их. Бетон то обнажался, то снова скрывался за потоком воды, напоминая чем-то Черное море в середине февраля около Толстого мыса геленджикской бухты. Ветер вихрем поднимался к тротуару от Москвы реки и уносился в беспорядочном броуновском движении в направлении Таганской.

Он брел вплоть до Зарядья, вспоминая о некогда стоявшей здесь высокой гостинице «Россия». На месте ее вот уже несколько лет стоял более скромный своими размерами концертный зал, часто пустующий и кажущийся безжизненным при всем том количестве подсветки его обрамляющей. Солнце скрылось где-то за средневековой крепостью, а счастливые лица людей, появлялись и исчезали в темноте, когда вспышка фотокамеры телефона умолкала, а матрица камеры впитывала изображение панорамы столицы.

2.

Он даже еще не успел открыть глаза, а вопрос о том, где найти деньги на подарок стоял более крепко и сильно, чем утренняя эрекция. «Где их достать?» – мысль рысью снова пробежала в недрах мозга. Он открыл глаза, взгляд по привычке скользнул по циферблату часов, стоявших на комоде. Было неясно часы спешат или отстают, а может они шли правильно. Пук давно не проверял их точность. Свесив с кровати сначала левую ногу, затем правую, Пук продолжал лежать на спине, попеременно всматриваясь то в потолок, то в окно. Иногда он все же поглядывал на часы, рассуждая о течении времени и пространства, впустую рефлексируя над самыми бесконечно бесполезными темами на данный момент. Несмотря на это, время будто бы и текло медленно, но как вода оно просачивалось как бы между пальцами десятиминутными интервалами, нигде не фиксируясь и не оседая.

Найдя в себе силы, Пук встал с кровати, потянулся и зевнул. Утро светлое и солнечное, небо ясное и голубое смотрело из окна. Он протер глаза и медленным шагом через коридор зашел в ванную. Взяв из стаканчика зубную щетку и пасту, он круговыми движениями намыливал зубы, а щетинки ходили между ними, издавая звук, который напоминал быстрые щелчки маленьких, микроскопических пальчиков внутри рта. Ополоснув лицо проточной водой, Пук вытер его полотенцем и вышел на кухню.

Незаполненный планер висел на холодильнике, не предвещая каких-либо планов на грядущий день, неделю или месяц. Так он висел уже долгое время и собирал на себе мелкую пыль, витавшую в воздухе постоянно. Первая страница этого маленького блокнотика на магните выцвела под лучами редкого и не обильного зимнего солнца. Красные линии, которые номинально разделяли строки и столбцы, приобрели бордово-розовый цвет, черные редкие буквы посерели, а бумага стала желтоватой, будто ее чем-то облили и оставили высыхать под паром утюга.

Пук щелкнул чайник и уселся на стул, взяв в руки смартфон. Пару минут он залипал над постами с котиками в ленте социальной сети. Еще несколько минут этого просмотра и Пук бы подумал: «Боже мой! Да я тупею с каждой секундой!» Но отупение закончилось внезапной вибрацией и входящим вызовом. Звонил Ахмед.

– Пук, утро доброе!

– Доброе.

– Смотри, тут дело есть. Хочешь немного подзаработать?

– Ты весьма вовремя.

– Дело в том, что я не смогу выйти сегодня промоутером в костюме маскота нашего кафе-мороженное.

– Идея заманчива… А что платят?

– Две сотни в час. Надо стоять и раздавать листовки.

– Я в деле, – Пук вновь посмотрел на висящий на холодильнике пустой планер, – куда надо ехать? – он выдержал еще небольшую паузу, – во сколько?

– Это на Киевской в «Европейском», – Ахмед откашлялся где-то за трубкой, – извини. Через два часа начало. Ты успеешь добраться?

– Успею.

– Давай, я твои контакты дам тогда. Девушку, которая там сегодня руководит сменой, зовут Берта. Это на первом этаже. Кафе-мороженное «Розовый рожок».

– Хорошо, – Пук растянул последнюю «о» в слове, запоминая место, куда надо было ехать, – спасибо, Ахмед.

– Ну, удачного тебе дня.

– И тебе, Ахмед. Пока.

Что это было? Космос, сигнал откуда-то сверху, стечение обстоятельств или, может быть, все и сразу. Пук посмотрел на закипающий чайник. Такой расклад дел, видимо, не означал, что он сейчас спокойно выпьет кофе, намажет бутерброд сливочным маслом и съест тарелку овсянки. Нынешнее положение говорило лишь о том, что он как молния должен собраться, перебив голодные урчания желудка стаканом холодного молока. Пук, насколько он быстро мог, влетел в комнату, запихнул себя в джинсы, надел старый, провонявший потом и салом тела, свитер и уже через пять минут он шел к метро достаточно бодрым шагом.

***

На Киевской, как и всегда, народ куда-то вечно спешил. Обыкновенное утро. Пук вышел из перехода, обогнул попрошаек и прочих сомнительных личностей и залетел в торговый центр. Кафе-мороженное с вывеской цвета фуксии и надписью «Розовый рожок» был от него в метрах двадцати. Спокойным шагом он сокращал это расстояние метр за метром, восстанавливая дыхание. Он старался дышать ровно, хотя кислорода ему явно не хватало, чтобы утолить этот голод.

– Здравствуйте! – сказал Пук девушке, которая стояла за стойкой.

– Добрый день, желаете чего-нибудь?

– Я от Ахмеда, он, вероятно, передавал, что я приду, – он посмотрел за стойку на аппарат мороженного. В животе заурчало, а он перекинул взгляд на продавщицу, – мне нужна Берта.

– Ага, да, точно, – она пробежала взглядом от макушки до старых ботинок, – Пук, верно?

– Все так. А вы – Берта?

– Да, меня зовут Берта, – она машинально посмотрела на место, где должен быть бейдж с именем, – вам говорили, что у вас немного странное имя? – она переложила салфетки из правого угла стойки в левый, продолжая осматривать его.

– Ну, вы точно у меня такая не первая.

– Что ж, бывает. Галя! – крикнула девушка другой сотруднице магазина, которая без дела слонялась из одной части кафе в другую, напоминая Пуку назойливую черную муху, летающую туда-сюда, – мы с молодым человеком отойдем. Это наш новый промоутер на эти два часа.

– Ага, – ответила Галя.

Пук и Берта зашли в подсобное помещение. Оно было настолько завалено коробками, что, по ощущениям, воздух здесь совсем не двигался с момента открытия магазина. Девушка поставила перед Пуком костюм, который внешне напоминал розовое говно сделанное из какого-то полимерного материала, который еще и окрасили в розовый цвет зачем-то.

– Это что? Розовое дерьмо?

– Нет, это костюм нашего маскота: счастливый завиток розового мороженного.

– Но…

– Не надо слов. Просто надевайте. Вот, – она достала кипу флаеров из коробки стоявшей на грязном кафельном полу, – флаеры. Наша целевая аудитория – люди от шестнадцати до двадцати пяти. Преимущественно девушки. В честь дня хромосомы «Хэ» у нас для всех лиц женского пола скидка, – Берта посмотрела на Пука еще более пристально, чем раньше, – вы должны раздать листовки. Если не хватит, возвращайтесь в кафе, я дам еще листовок.

– Хорошо.

– Задача вам ясна? – Берта наклонила вперед голову и посмотрела исподлобья.

– Яснее ясного, – ответил ей Пук, немного отодвинувшись корпусом назад.

– Отлично, – она пнула коробку с макулатурой, задвинув ее под стеллаж, – удачи. Два часа и деньги ваши, – Берта развернулась и вышла из каморки, холодно скользнув взглядом в полумраке по костюму, Пуку и флаерам.

Пук надел костюм маскота. Часть флаеров он положил внутрь костюма и небольшую стопочку оставил в руках. Осмотрев себя в зеркале, он полностью осознал, что похож на розовое говно. Голубые нарисованные глаза костюма с широкими прорезями, на которых была натянута черная сетка, смотрели вперед и никогда не моргали. Внешний вид был настолько отвратителен Пуку, что где-то далеко в своих мыслях он уже получал деньги за проведенные два часа.

Не совсем понятно было, из какого материала сделан был костюм. Что-то среднее между поролоном и синтетической губкой для мытья посуды. Костюм доходил ровно до пояса и покрывал всю верхнюю часть тела вместе с головой. Ниже пояса оставались лишь только джинсы Пука и немытые темно-коричневые его ботинки. Два с половиной завитка розового дерьма и джинсы. Пук еще раз посмотрел в зеркало, обернулся вокруг собственной оси и вышел в торговый зал.

– Он и правда похож на розовую говняшку, – шепнула Галя Берте.

– Ну, говняшка и говняшка, – она выдохнула и посмотрела в потолок, пытаясь перевести весь ворох мыслей в голове в другое русло, – готов?

– Вроде бы, – ответил Пук.

– Тогда, в бой! – с воодушевлением выдала Берта.

– Удачи, – сказала Галя и снова продолжила ходить из угла в угол, напоминая назойливую муху.

– И вам, – ответил Пук и вышел из кафе.

Казалось бы дорога на выход из торгового центра – дело плевое, и пройти ее можно за каких-то две, а, может, от силы три, но для Пука это время казалось если не вечностью, то чем-то очень отдаленно напоминающим ее. Несмотря на всю скорость своего хода, Пук с каждым шагом ощущал на себе вполне насмешливые взгляды. И пусть хотелось ему испытывать чувство легкого похуизма, но получалось слабо. В любом случае деньги ему были необходимы как вода рыбам, поэтому он старался не замечать потусторонних взглядов. Быстрым шагом с толикой уверенности Пук вышел на улицу, оказавшись напротив Киевского вокзала.

Прохладный весенний воздух едва проникал внутрь костюма. Он был для Пука чем-то напоминающим холодную родниковую воду, которая малыми каплями поступает к путнику на границе пустыни и степи. Воздух немного щипал нос, появилась легкая резь в глазах из-за возможной аллергии на материал костюма, а, возможно, от самого прохладного ветра или солнца, которое скрылось где-то за тучами. Вероятно, что все раздражающие факторы, перечисленные выше, побудили слезы выступить из этих маленьких ублюдских слезных желез и смочить конъюнктиву. Два часа персональных мучений и адских эмоций начались.

Пук ходил взад и вперед от павильона МЦД, проходя то мимо стены вокзала, то возле стены торгового центра, к площади «Европы». Охранники обеих организаций периодически выходили посмотреть на розовое дерьмо, ходившее под тучами и раздававшее листовки, сначала девушкам из целевой группы, а затем уже просто всем подряд. Пук переходил дорогу по переходу, иногда натыкаясь на ментов, просивших у него документы, бомжей, просивших милостыню, цыган, продававших розы и все равно что-то просивших, и прочих других людей, что были в этом переходе. Они единственные не просили ничего, и лишь отмахивались или откровенно слали на хуй, при попытке вручить им листовку.

Менты щемили его особенно часто. Даже слишком. Скажем, настолько часто, будто им нравилось иметь дело с говном, пускай и розовым. Несчастные, они, словно бурлаки, тянувшие свою волю против течения жизни, подходили и козыряли, начиная с самого младшего по званию, но, отнюдь, не возрасту. Затем просили паспорт, рассматривая его вдоль и поперек. Состряпав кислую мину, полную отчаяния, они в попытке что-либо найти и к чему-либо докопаться не находили ни того, ни другого, отдавали паспорт, проговаривая заветную фразу:

–Хорошего дня, – и мент вручал обратно паспорт Пуку.

– Спасибо, – отвечал Пук и дальше продолжал свой путь мимо стен Киевского вокзала.

Когда он вновь подходил к подземному переходу, менты медленно переглядывались и улыбались во все тридцать два зуба. Каждый раз их количество увеличивалось: если изначально их было двое, то потом их стало пятеро, еще через несколько заходов Пука их стало уже восемь, потом десять, потом Пуку просто надоело их считать. Каждый раз из этой черной толпы выходил один из ментов. С каждым разом звание, как и количество звездочек на погонах, увеличивалось.

–Добрый день! Капитан Кончушкин, – представился мент, – предъявите, пожалуйста, ваши документы.

– Да, конечно, – Пук протянул Кончушкину паспорт.

Кончушкин, казалось, готов просверлить дырку в том месте, где находились буквы, цифры и фотография, дабы хоть что-то понять и систематизировать в своей голове.

– Имя у тебя… Странное какое-то, – капитан Кончушкин почесал подбородок, – не русский что ль? – и метнул взгляд в сторону розового дерьма.

– Вроде, русский. А что? – спросил Пук.

– Да, так. Знаешь, шел бы ты отсюда… Ладно, Пук? Не провоцируй моих ребят, – он кивнул головой в сторону толпы ментов, – не ходи по переходу, нам такие пидорасы, как ты в линейном отделе не очень нужны. Понял? – Кончушкин протягивал паспорт.

– Конечно, спасибо за наставления, – Пук забрал паспорт и посмотрел в показавшиеся на миг голубые как морская волна глаза.

– Провалива-а-ай, – протянул по-наивному и сквозь зубы Кончушкин, – на ху-у-уй… Все, пошел отсюда.

Пук развернулся и почувствовал как ему дали мощнейший пендаль. «Гребанное дерьмо, – думал Пук, – ради нескольких сотен я терплю этот унизительный пиздец!» Пук обогнул торговый центр, пройдя мимо заезда на подземную парковку, и вышел на Большую Дрогомиловскую улицу, встретившись с потоком запыленного теплого весеннего ветра.

Иди Амин сбрасывал ему неугодных в реку, тем самым забивая роторы ГЭС. Бокасса ел людей. Кончушкин выполнял свою работу так, как он это понимал и умел. У всех них свои задачи и цели. У Пука тоже они были: он раздавал листовки за две сотни в час, чтобы купить ненужное барахло.

Он проходил по Большой Дрогомиловской то взад, то вперед, все также раздавая флаеры всем подряд. Каждый раз он безэмоционально произносил: «С Днем Хромосомы Хэ». Дважды к нему подбегали школьницы, чтобы сделать селфи. Пук поднимал вверх большой палец правой руки, и его изображение сохранялось в памяти смартфона неизвестного ему человека.

Пройдя еще пару раз мимо дорогих витрин, Пук посмотрел на часы. Время его подработки кончилось. Обогнув торговый центр уже со стороны Бородинского Моста и пробежав мимо двух полицейских, достававших на этот раз цыгана, торговавшего розами рядом с фонтаном, Пук забежал в торговый центр. Глазами он быстро нашел светящиеся розовые буквы магазина и быстрыми шагами направился к ним, проходя мимо магазинов, продающих женские духи и прочую приторную отвратительную косметику, и магазинов с женским бельем, цена которого была равна если не половине всех доходов Пука, так уж точно большей их части.

– А, Пак? Да, время уже вышло. Ну, идите переодевайтесь, – сказала та девушка, которая была Галей, – там, правда, Берта… У нее сейчас обед.

– Берта? А точно, которая за главную.

– Да, моя напарница. Она вам еще костюм и листовки выдавала.

– Ага, понятно, – бросил ей Пук проходя мимо, – хорошо, спасибо, что предупредили, Галина.

– Ой, да ничего страшного, не стоит… Ох, не стоит… – Галина раскраснелась, и цвет кожи ее шеи приобрел оттенок перетертой клюквы, которую добавили в белоснежное сливочное мороженное.

Пук проскользил к двери подсобки. Его шаги не были легки, к его удивлению, но они не были и тяжелы, к его счастью. Просто. Средней тяжести. Хоть и идти ему было от силы метров пять, ногами он исполнил всю композицию звуков: от шаркающего рычания до грузного удара подошвой о кафель. Пока Пук шел, ну, или пытался Галя думала: «Ну и долбоеб, таких еще искать и искать…»

Пук открыл дверь подсобки. Берта сидела на стуле, держа в одной руке айфон, а в другой полипропиленовую тарелку от дошика, из которой она медленно отпивала красный бульон. В перерыве между глотками она большим пальцем листала ленту социальной сети.

– А, Пак.

– Пук.

– Да, точно, – она допила бульон и поставила одноразовую тарелку на полку стеллажа. В тусклом свете подсобки остатки оранжевых специй, впитавшихся в пластик, казались темно-бардовыми, – тебе деньги переводом можно?

– Да, конечно, – Пук достал смартфон из кармана джинс, – по номеру, так удобнее.

– Диктуй.

Пук начал медленно надиктовывать номер мобильного телефона, параллельно снимая розовый костюм человека-говняшки. Поставив розовое дерьмо на пол Пук произнес последние две цифры своего номера и посмотрел на сидевшую в полумраке Берту, лицо которой подсвечивал экран.

– Отлично, перевожу… – она всмотрелась в экран, – та-а-ак… Пук Ярополкович А.?

– Да.

– Перевела.

– Здорово.

– Что хорошего расскажешь? – спросила Берта.

– Менты зашугали. А так, особо ничего хорошего.

– Чай хочешь?

– Ага, давай, – Пук улыбнулся своей самой широкой улыбкой, какая только могла быть в его арсенале, – ты что хорошего расскажешь?

– Работа заебала, муж – клинический дебил, – Берта взяла белый пластиковый чайник с зеленым мерным стеклом, через которое предполагалось видеть уровень воды. Оно настолько было покрыто накипью, что создавалось ощущение, будто изнутри его замазали толстым слоем шпаклевки, так что уровень жидкости в нем виден не был. Вода также была полна хлопьями накипи, спускавшимися вниз ко дну. Берта опустила в прозрачную кружку чайный пакетик, который практически сразу ушел под воду и пустил первые чайные нити, – сахар?

– Да.

– Сколько?

– Две.

– Хорошо, – Берта взяла чайную ложку. Из сахарницы послышался едва уловимый хруст кристалликов сахара. Положив две ложки в кружку, она беззвучно начала перемешивать осевший на дно чайный концентрат с примесями накипи и сахар, который моментально растворился. От воды шел едва заметный пар.

Берта передала Пуку кружку. Он коснулся внешнего края чашки губами и резко, вдыхая ртом воздух, с заметным свистом отпил чай. Капельки, остывшие в моменте, скопились во рту, смешались со слюной и стали противной смесью жидкостей, приобретя маслянистый слюнявый привкус. Пук проглотил эту жижу, которая еще и увеличивалась в своем объеме за счет усиленной работы слюнных желез и чувства голода, которое так и не было утолено им. Пук сделал следующий глоток аналогичным предыдущему всасывающим образом. Все это время, пока он отхлебывал чай, Берта перекладывала какие-то мелкие коробки с одной полки на другую.

– Меня муж совсем не понимает, – сказала она, переложив очередную картонную коробочку, очевидно пустую, – я ему говорю…

– Подожди, – Пук поднял левую руку и показал ей ладонь, – успокойся и перестань перебирать гребанные коробочки. Пожалуйста.

– Вот у тебя девушка есть? – сказала Берта, стукнув последней мелкой коробкой об полку и резко выдохнув воздух из себя так, что ее щеки синхронно раздулись и стали похожи на кожаные парашюты, – ха! Успокойся, говорит он! Ты даже не женат – ты не можешь мне вообще что-либо говорить, – Берта развернулась к Пуку. Он увидел в полумраке ее сверкающие глаза.

– Скажу так: у меня есть свободные отношения, на самом деле, это, конечно, еще та херь. Ну, типа, да, есть. Да, я не женат. Но зачем оно мне надо? Я молод – веду свободный образ жизни. Мне быть женатым не так и надо, – Пук снова всосал несколько капелек чая.

– Заебал прихлебывать! – грозным взглядом она посмотрела на него. В ней читалось явное желание расколошматить чертов стакан об его голову, – Господи! – Берта возвела руки к потолку, вытянула шею и, запрокинув голову назад, каким-то полувоем протянула в пространство между ней и потолком, – почему? Почему я не родилась лесбиянкой? Почему меня окружают вокруг либо импотенты, либо козлы, либо идиоты да нищеброды?

– Так, что с ним не так-то? – Пук смотрел на нее спокойным пофигистичным взглядом, – что не так с мужем твоим?

– Я ему говорю: «Юра, дорогой, я хочу новаторства в нашем браке, ну, оттрахай меня в примерочной, давай, я тебе в автобусе отсосу?», – она скрестила руки на груди и с прищуром посмотрела на Пука.

– А он?

– А он – мудак, говорит, чтобы я не подходила к нему с этим. Интеллигент херов, – Берта посмотрела в экран телефона.

– Хм, окей. Хочешь экстрима?

– В смысле?

– Давай поебемся?

– Алло, я, вообще-то, замужем! – Берта показала тыльную часть правой руки, на безымянном пальце которой сидело кольцо с бриллиантом размера со спичечную головку.

– Да, похуй как-то. Я предложил, твое дело решать, – сказал Пук, отпив наконец-таки чай уже нормально: полным глотком. Берта в этот момент продолжала смотреть на него с прищуром, недоумением и непониманием во взгляде.

– Это шутка? Наебка?

– Нет, это деловое предложение, и только.

– Вот какой ты интересный, так скажем, деловой человек… – Берта потянулась к чайнику и взяла его за ручку, – вот я тебе сейчас как кипятком по еблу заеду, хуесос ссанный.

Пук не реагировал и продолжал медленно пить чай, отхлебывая все больше и больше. Они оба застыли так: она держала чайник и смотрела ему в глаза, он держал наполовину полную чашку с черным чаем, который по мере своего остывания становился темнее и оседал на стенках.

– Ну, как хочешь, – он пожал плечами и в один глоток прикончил чай.

Берта поставила гребанный чайник на его место. Сделав неуверенное движение в сторону Пука, она то ли подошла, то ли оставалась на своем месте, просто вытянув вперед свою ногу.

– Хорошо, давай.

– Что давать?

– Только у меня эти дни.

– И?

– Ох, блять, мой перерыв сейчас кончится. Вставай.

Пук встал и прижался спиной к стеллажу. Берта опустилась на колени, расстегнула ширинку джинсов Пука. Сквозь гульфик она достала полувставший член и взяла его в рот. Пук сначала запрокинул голову назад, пытаясь понять: это происходит с ним? Но спустя время ему начало казаться, будто головка его пениса горит. Его взгляд упал на мусорную корзину, в которой лежала тарелка из-под «Доширака» и красная его этикетка.

– Блять, – прошептал Пук.

3.

Он ехал в метро и через соломинку пил пиво из банки, которая находилась в шерстяной варежке. Облокотившись на металлический поручень в старом «еже», Пук смотрел на растянувшиеся на многие километры под Москвой силовые кабели, больше и похожие на серо-коричневые полосы-сосуды огромного организма, внутри которого обитает сотня-другая глистов разных расцветок, форм, старых и новых видов, внутри которых дохера бесполезных саморазвивающихся яиц способных к размножению и оплодотворению друг друга.

Пук сморщился, пиво попало не в то горло, хуй все еще продолжал гореть. Дважды он обработал его мороженым, помогало это слабо, но какую-то основную часть капсаицина с поверхности головки оно смогло связать. Горел член не так сильно, как несколько часов назад.

– Молодой человек! Ну, молодой человек! – в жопу его локтем ткнула какая-то костлявая старушка.

– Да, чего вам? – он развернулся на прилетевший в его задницу тык.

– Не могли бы вы не прислоняться к этой перекладине? Вы мне мешаете.

– Но тут места в вагоне не так много, чтобы я не прислонялся. Понимаете?

– Прислоняйтесь где-нибудь в другом месте! Молодой человек!

Пук развернулся вокруг своей оси и присел на корточки, поравнявшись с старушкой взглядами. Он долго рассматривал ее морщины. Лицо ее было похоже на старую сморщенную курагу или персиковую косточку. Кожа местами становилась гладкой на щеках и рядом с носом, приобретая пигментные пятна, постепенно сливающиеся между собой. На седых волосах сидела отвратительная розовая шляпка, площадь ее покрытия составляла не более площади покрытия еврейской кипы. В руках она держала небольших размеров зонтик белого цвета, возле ручки которого красовались рюшечки. В целом это была маленькая сухая бабушка, всю жизнь прожившая в центре Москвы, потому что родилась она когда-то на окраине этого мегаполиса, граница которого однажды сдвинулась до самого МКАДа. Всю жизнь свою она проработала на государство-эксперимент, которого уже не существует. Бабуля с устоями, что ей все должны, а государство – благо и манна небесная.

– Значит так, – сказал Пук, – я, вроде как, старость всегда уважал. Предлагаю вам бартер, надеюсь, слово знакомое для вас, короче, вы затыкаетесь ровно на станцию, а я не трусь своей задницей о вас. Хорошо?

– Прости, что? – ее возмущение было огромно.

– Вы все слышали. Поэтому давайте… Просто т-с-с-с, – Пук поднес указательный палец к губам, затем резко встал и развернулся. Он не увидел в ее глазах молнии и прочей хрени, которую можно увидеть в такие моменты. Как-то интуитивно оба они решили избежать той поганой ситуации, когда все орут друг на друга, матерятся без повода, ссут друг другу в кофейные стаканчики, пивные банки и на шляпки. Короче, вот этого всего они решили просто избежать.

Поезд остановился на станции и, раскрыв двери вагона, выпустил всех желающих на, заведомо отсутствующую, волю, после чего с оглушительным стуком он закрыл свои двери и умчал куда-то дальше в свой тоннель, оставив голыми и сверкающими рельсы где-то там внизу.

Неожиданное чувство тошноты подкатило к горлу. Пук стоял и смотрел на блестящие рельсы. И, кажется, голова у него не кружилась, но взгляд вниз спускался по спирали к металлическим полозьям, на которых он уже мог разглядеть все вплоть до мелких трещинок, точечек, вмятин и прочих изъянов металла. Пук мог бы вечность так стоять и смотреть на блестящие рельсы, но его оглушил гудок приближающегося поезда, а по плечу похлопала женщина-смотритель станции.

– Молодой человек, – сказала она тихим и явно нервным голосом, продолжая хлопать по плечу, – только не в мою смену, пожалуйста.

– Я и не собирался, – ответил Пук и медленно поковылял в направлении выхода со станции.

Он шел по Малой Грузинской улице мимо биологического музея. Затем он прошел мимо католического собора, как впрочем и всегда остановившись и посмотрев на его острые формы и черно-коричневый кирпич. Именно этот костел он считал самым красивым храмом во всей Москве, самым строгим, аскетичным, если так можно выразиться, и приятным глазу местом, в которое он бы также зашел, как обычно проходя там, но сейчас Пук просто прошел мимо, снова очаровавшись им, обновив уже замыленную картинку этого места в своем сознании и памяти.

Навесные фонари растянулись над дорогой. В этой картинке явно не хватало трамвая, например, или троллейбуса. Но, зато эта улица дополнялась прекрасной лучезарной девушкой, вышедшей откуда-то из-за угла многоквартирного блочного дома. Одетая в мешковатые серые брюки, доходившие до щиколоток и оставляющие пространство между краем штанин и белыми массивными кроссовками Fila, представленное полоской загорелой кожи, и в серый связанный крупным ажуром свитер, сквозь который проглядывал белый топ от Calvin Klein. Ее большие светло-карие глаза, окруженные длинными черными ресницами излучали что-то невесомое и до крайности родное, дарующее что-то наподобие веры и надежды в то, чего он, может быть, сам и не знал. Природная, в какой-то степени даже дикая, красота. Она прошла мимо, бросив мимолетный легкий взгляд, а затем скрылась за следующим поворотом. Пук стоял и продолжал смотреть уже на пустынную улицу, пытаясь осознать увиденное, еще раз поймать глазами образ, исчезнувший за поворотом.

Вибрация телефона в кармане может отрезвляющим образом действовать на каждого из нас. В кармане вибрировало так сильно, что от этого чесалась мошонка, понемногу хуй твердел. Пук достал из кармана телефон, посмотрел в его разбитый экран, звонила его старая знакомая Эвелина, работавшая редактором в передаче «Говорим по-семейному» на телеканале «Секунда».

– Привет, Пук! – прозвучала неловкая пауза, – давно не разговаривали.

– Привет. Да есть такое. Как твои дела?

– Работаю… – протянула Эвелина, – я, собственно, по делу тебе звоню.

– Очень внимательно тебя слушаю.

– У нас тут на передаче не хватает людей для массовки. Не хочешь поучаствовать?

– Ну, вроде бы, планов у меня не было. Но, я даже не знаю, – пробубнил Пук.

– Естественно, не бесплатно. Тебе заплатят, – Эвелина снова выдержала бессмысленную паузу, – две тысячи.

– Ну, что же… – Пук сделал аналогичную бессмысленную паузу, – я в деле.

– Отлично! Записывай адрес!

– Это то самое шоу с Акакием Маклаковым?

– Да, оно самое. Мы снимаем в павильоне телецентра.

– Королева, 12?

– Да. Только для прохода на территорию, мне нужен будет твой паспорт. Можешь мне скинуть фотку в вотсе?

– Да, конечно, сейчас пришлю, – Пук остановился у лавочки и достал из кармана паспорт. В голове провернулся Маяковский с его дубликатом бесценного груза, – когда надо подъехать?

– Начнем снимать через час. Успеешь?

– Да, конечно. Я подхожу к Белорусскому вокзалу.

– Отлично! Тогда на связи, буду ждать тебя на проходных.

– Да, давай, – Пук продолжал держать в руке раскрытый на первом развороте паспорт, – фотку скину, и до встречи.

– До встречи! – Эвелина повесила трубку.

Пук положил на деревянные доски лавочки паспорт и сделал фотографию. Солнце, вышедшее из-за туч, отсвечивало от ламинированной поверхности, обнажая защитные гербы того, что он достал из широких штанин. Маяковский в его голове приобретал форму огромного снежного кома, несущегося с горы под названием «поэзия серебряного века». И вот Пук уже про себя вспоминал «Вы любите розы?» или двоестишие про рябчиков и ананасы. Он отправил фотографию разворота Эвелине и плюхнулся на скамейку, ожидая ответа от нее. Ответ пришел практически мгновенно, и Пук, ускорив темп, вышел к Белорусскому вокзалу.

***

Акакий Маклаков сел на белый диван рядом с героиней шоу. Он положил на колени планшет с белыми листами. Правой рукой он держал микрофон, левой он приподнял вверх очки, тем самым освободив переносицу, и массирующими движениями все той же левой рукой, закрыв оба глаза, Маклаков разминал участок носа с белеющими отпечатками от носоупоров. Закончив разминать кожу носа, он повернул голову в сторону героини шоу, поднес микрофон ко рту и выдохнул в него, будто только что опрокинул граненный стакан водки.

– Вот скажи мне, дорогая моя, какого хуя… Ответь, ну, какого же хуя! Какого же, мать твою, хуя ты отыгрываешь свою роль не по сценарию? Ты тупая? А? – Маклаков откинул с колен планшет на диван, и уперся локтями в колени, закрыв глаза ладонью.

– Акакий Наумыч… Простите, я сыграю нормально… – пропищала ему в ответ девчоночка в черной шлюшной юбке.

– А массовка? – глазами сквозь пальцы он окинул зал с сидевшими там людьми, – эй! Ты! – сквозь пространство Маклаков ткнул в Пука микрофоном, – скажи мне, какого черта?! Ты можешь снять со своего ебла лыбу?! Кто набирал этих долбоебов? – Маклаков встал с дивана и направился к тому месту, где сидел Пук, – вот скажи мне, дурачок? – практически шепотом проговорил Маклаков, приблизившись практически вплотную к уху Пука, – вот посмотри на нее, – он навел микрофон в сторону героини в шлюшной юбке, – девочке пятнадцать лет, возможно ее трахнул тот одиннадцатилетний мальчик, а, возможно, ее двоюродный дядька! – он дышал так напряженно, что Пук ощущал как одна ноздря Маклакова с трудом выпускает воздух из носовой полости. Пук не мог остановить свой смех, – что ты ржешь?!

– Акакий Наумыч, – Пук закрыл лицо руками, уши его покраснели, – но ведь, это же такой абсурд!

– Твоя жизнь – абсурд, дегенерат. А люди, вот те долбоебы, как ты, любят жрать это дерьмо через черную коробку. Еще раз заржешь, я ебну тебя этим, сука, микрофоном. Ты понял? – Маклаков занес над макушкой Пука микрофон и, не доходя до нее буквально сантиметров десяти, резко притянул микрофон к груди.

– Окей, окей, – сказал Пук, пытаясь проглотить смех, застрявший на уровне сужений пищевода.

– Как твое имя?

– Пук.

– Самое уебское имя, что я только слышал за свою жизнь, – сказал Маклаков, спускаясь вниз по лестнице к белым диванам.

Приглашенные гости зевали. Кто-то отпивал воды из пластиковой бутылки, издавая громкие гортанные звуки, разносившиеся по студии. Маклаков встал в позу, режиссер махнул рукой оператору, вышла девушка с хлопушкой. Она уже была готова взмахнуть ей, но Маклаков резко развернулся в сторону пьющего гостя и проорал в свой микрофон:

– Геннадий Инокентич! Заебал пить! – посмотрел в сторону статиста, – эй, ты. Забери у придурка воду. Быстро.

Статист подбежал к Геннадию Инокентичу, шепнул ему что-то на ухо и забрал тару.

– Снимаем по новой! Где она? Где девочка с хлопушкой? – Маклаков взглядом поискал ее за камерой.

Перед объективом появилась статистка с хлопушкой, сказала номер кадра и дубля, а затем испарилась за камерой. В студии воцарилась гробовая тишина. «Тишину, вероятно, так и называют гробовой, – думал Пук, сидя на своем месте, – потому что она хоронит здравый смысл в этом дерьме, происходящем здесь. Гребанный цирк, мать его». Прозвучала команда мотор.

– Сейчас в этой студии, через две минуты, появятся результаты генетического исследования. Мы окончательно проясним, кто отец ребенка! – Проговорил с явным воодушевлением Акакий Маклаков в объектив, – напомню, что имеется два претендента на звание отца: двоюродный дядя нашей сегодняшней героини, дважды судимый алкоголик. Он говорит, что никаким образом не причастен к появлению ребенка на свет. Хотя ранее он признавал свою связь со своей двоюродной племянницей. Несмотря на то, что он ожидает приговора суда в одном из СИЗО, он появится в нашем эфире, – показали кадры как этапируют на теле-передачу человека в одежде заключенного, – и ответит за результаты теста. Второй претендент на звание отца ребенка – соседский парнишка одиннадцати лет, с которым наша героиня имела связь после того как выпила водки за забором своего дома. Мы не можем показать его в эфире нашей передачи, так как он несовершеннолетний, по этой же причине мы не можем показать его лицо даже на видео, – на огромном экране появилось очертание лица мальчика, – кто отец? Узнаем после рекламы.

– Стоп, снято, – крикнул режиссер, с мест массовки послышался гул.

– Кто портит воздух? – крикнул Маклаков, воцарив в студии прежний эффект гробовой тишины, – это ты? Маленький пидорас? – спросил Маклаков, снова посмотрев на Пука.

– Нет, не я, – крикнул Пук с трибуны.

– Бесишь ты меня, понял?

– Угу, – ответил Пук.

– Я не услышал твоего внятного ответа, засранец!

– Да, я понял вас, – прокричал Пук, разнеся крик по съемочному павильону.

– Вот и здорово, – Маклакову подали стакан воды, залпом он выпил все его содержимое, – короче, доснимаем концовку и отпускаем всех этих долбоебов. К чертовой матери!

Маклакову подправили грим, снова выбежала статистка с хлопушкой. Режиссер крикнул мотор. Акакий выпрямился перед объективом, поправил очки, с серьезным видом посмотрел в свой планшет.

– А сейчас будут результаты теста ДНК, и мы доподлинно узнаем, кто является отцом ребенка, – Маклаков выдержал драматическую шекспировскую паузу, – и сейчас в студию, в сопровождении сотрудников ФСИН, войдет двоюродный дядя… Нашей героини.

Первым в студию все же вошла женщина с конвертом. Оператор провел камерой по ходу ее движения. Под белым халатом женщины заметно выделялись упругие, сочные бедра. В конверте этом лежали результаты теста.

– Исследование ДНК показало, что одиннадцатилетний парнишка является отцом ребенка с вероятностью… – в студии образовался вакуум, – ноль целых, одна сотая процента.

Зал заохал. Кто-то уже успел крикнуть: «Педофила под жесткий суд!» Женщина в белом халате выдержала паузу и продолжила, достав бумагу со вторым результатом.

– Генетическое исследование показало, что двоюродный дядя героини является отцом ее ребенка с вероятностью… – зал снова замолк так, что от этого молчания начали вибрировать стены павильона, – с вероятностью в один процент. Он не является отцом ребенка.

Зал затих. После объявления результата в сопровождении конвоя на сцену вышел обритый мужчина в тюремной робе. На вид ему было около сорока, а на его щеках красовалась свежая, недавно выросшая щетина.

– Ах, ты! Шлюха-а-андра! Обвинила честного человека, – крикнул он ей, уже дернувшись с места, но тут же был остановлен людьми в форме.

– Ты меня трахнул! – крикнула с дивана девчушка.

– Шлюха!

– Кто же отец ребенка? – спросил, сдвинув брови, Маклаков.

– Я… – девушка в шлюшной юбке замялась.

– Что вы?

– Я не помню!

– Эта история когда-нибудь раскроется, – сказал Маклаков в камеру, – неподдельные истории, потрясшие семьи. Говорим по-семейному. С вами был Акакий Маклаков. До свидания.

Съемка кончилась. Конвой, ранее удерживающий арестанта, отпустил его.Арестанту поднесли нормальную одежду, а бывшие ФСИНовцы сняли накинутые поверх элегантных костюмов в клетку куртки с погонами. Все они были не более, чем массовка, также занятая на съемках этого теледерьма за две, а может даже пять тысяч рублей. Пук смотрел на то, как расходятся приглашенные гости, как покинул свое кресло режиссер, оператор выключил камеру, а прочие технические специалисты сматывали кабели. Незаметно для Пука люди вокруг растворились и исчезли за стенами павильона. Также незаметно к нему подошел статист, и в зале погас свет.

– Мы уже все. Деньги сможете получить на выходе из павильона, – сказал статист. Между тем, в студии светились только буквы и экран с логотипом передачи, давая основной световой поток.

– Хорошо. Спасибо, – Пук продолжал смотреть на светящиеся буквы.

– До свидания.

– Так это все было ложью? Это просто актеры?

– Да, это просто актеры. Мы просто развлекаем людей. Такова наша работа, – ответил статист, спускаясь вниз по лестнице.

– До свидания, – крикнул ему Пук.

Буквы погасли.

4.

Никогда прежде пятьсот метров пути не казались Пуку такими тяжелыми как эти. Солнце грело совсем не по-весеннему. Еще чуть-чуть и асфальт бы расплавился под натиском лучей, только холодная земля под ним остужала черно-серый камень дороги. В правый глаз Пука словно кулаком бил блик, отходящий от почти глянцевой, может даже зеркальной поверхности вывески магазинчика с японской хренотой.

В магазинчик входили грустные люди с абсолютно безэмоциональными серыми лицами, взамен им выходили веселые анимешники. Рядом со входом в магазин и вокруг урн, которые были забиты исключительно бычками, тусовались безмозглые подростки, стреляющие сигареты у местных бомжей. Три монтажника меняли светодиодные ленты в буквах, весящих над дверью.

Пук протиснулся под стремянкой, встав напротив стекла пластиковой входной двери, и дернул ручку магазина на себя. Дверь открылась и слегка задела своим углом металл стремянки, встряв в промежутке между ступенькой и ногой монтажника. Пук зашел внутрь мрачного и немного похожего на секс-шоп на задворках Южного Бутово японский магазинчик, на стенах которого висели пачки с гондонами, парики, клетчатые юбки, лисьи хвосты и прочая хрень да атрибутика. Сзади, сопровождаемое криком «бля-а-а-ть», что-то рухнуло, как падает большой мешок картошки с высоты полтора-два метра.

За прилавком стояла низкого роста со светло-русыми волосами девушка, одетая в традиционную японскую школьную форму. Она жевала жвачку и читала черно-белую мангу.

– Секс-шоп дальше за поворотом. Мы не продаем искусственную сперму.

– Э-э-э… – протянул Пук.

– Вы просто очень похожи на этих…

– Кого?

– Тех, кто покупает искусственную сперму.

– И как вы это смогли определить? – спросил Пук, заглянув в нечто среднее между книгой, журналом и комиксом.

– Ну, вот по вашему, что это? – она вытянула к его лицу разворот манги.

– Японский комикс.

– Ну, вот, говорю же. Любитель искусственной спермы.

– Девушка.

– Меня зовут Юпи.

– Вас растворяют после работы?

– Ха-ха. А тебя, наверное, Зуко зовут? Кек, кек, – с насмешкой Юпи выдала последние два слова.

– Нет. Юпи, – Пук достал из кармана сматрфон, – мне необходима «Японская Говняшка», – он показал скриншот, – у вас есть такая?

– О, как хорошо! Ты заберешь самую последнюю! Какая прелесть!

– Сколько она стоит? – Пук взял в руки «Японскую Говняшку». На ее упаковке были напечатаны разноцветные иероглифы и подмигивающие девочки-японки.

– Две триста, – она посмотрела на Пука, – ты знаешь как ей пользоваться?

– Я не себе покупаю.

– А, подарок на День Хромосомы «Хэ». Я своему куну такую же купила.

– Здорово, я, правда, не шарю, что такое кун… Но, в принципе, мне как-то похуй.

– Короче, берешь? – она положила на стеклянный прилавок пакет с иероглифами.

– Да, – Пук достал карту из кошелька и поколыхал ей в воздухе, – картой.

– Прикладывай, – Юпи протянула аппарат для бесконтактной оплаты.

Пук приложил пластиковую карту к терминалу. Спустя ощутимую секунду терминал пропищал протяжным сигналом, и Юпи протянула Пуку кусок дерьма завернутый в полипропиленовую пленку с иероглифами. Только Пук отошел на два шага от кассы, как в его руке завибрировал телефон. Звонила Она. Пук провел вверх пальцем по экрану и прислонил телефон к уху.

– Да, – проговорил Пук.

– Пук, слушай. Я тут подумала.

– Только не говори, что мы расстаемся, – Пук закатил вверх глаза и сделал мощный вдох.

– Пук, нам надо расстаться.

– Вот скажи, что мешало тебе позвонить и сказать это днем, например?

– Ничего. Я просто подумала, что лучше сказать это тебе вечером.

– Хорошо, что теперь мне делать с этой «Японской Говняшкой»? – он провернул разноцветный пакет в руке.

– Ой… Ну… Попробуй ее вернуть, мне она просто уже не нужна, мне уже подарили такую, – Она произнесла это немного извиняющимся голосом.

– Э-э-э… – протянул Пук, – охренеть, блин.

– Прости… – протянула Она.

– Я даже не знаю, что сказать.

– Прости, Пук… – Она еще раз протянула последнюю «и». Рядом с ней послышался небольшой кашель, – ой, мне надо бежать. Извини, что так вышло…

– Мда, – Пук посмотрел на сверток в руке, – ладно, надеюсь, мы с тобой больше никогда не пересечемся. Алаверды.

– Пока, – Она повесила трубку.

Пук повернулся к прилавку. Юпи все так же, как и в момент его прихода в японский магазинчик читала мангу и жевала жвачку.

– Я могу вернуть «Японскую Говняшку»? – спросил ее Пук.

– Увы, к сожалению, нет. Этот вид продукции не может быть возвращен. Очень жаль, – не отрываясь от журнала и чавкая жвачкой, сказала Юпи.

– И что мне с этим делать?

– Не знаю. Попробуй найти фаната «Японских Говняшек» и продай ему эту штуку. Ну, или отдай кому-нибудь.

– Мда. Это же обыкновенное дерьмо. Оно никому не нужно.

– Ты не прав, – она посмотрела на Пука, оторвав взгляд от манги, – ибо это «Японская Говняшка»! Ты ничего не понимаешь.

– То есть вернуть ее я не смогу?

– Увы… Увы… – Юпи закрыла мангу, – ладно, я уже буду сейчас закрывать магазин. Если тебе больше ничего не нужно, то…

– Я понял, понял. Могу свалить отсюда.

– Именно.

– Пока Юпи.

– Бывай.

Пук вышел из магазина. Солнце палило не так ярко, как тридцать минут назад. Оно постепенно снижалось, отдавая первые червонные лучи. Монтажники уже покинули место своей работы, захватив с собой стремянку. Подростки не вертелись возле урн с бычками. Бомжей также не было.

***

Пук сидел у подножия кинотеатра «Тула» на одной из его ступенек. В руке он держал банку холодного дешевого пива, которое он взял в ближайшем магазине. Кинотеатр чем-то напоминал ему храм инков и то место, куда мог бы взбегать Рокки из одноименной серии фильмов. Но Пук никуда не собирался взбираться. Он просто смаковал холодное, немного горькое пиво. Рядом с ним лежал уже ненужный сверток с иероглифами.

Трава немного пробивалась из-под земли, делая глинистую московскую землю еле зеленоватой. Где-то вдалеке стояли машины, ожидая зеленого сигнала светофора, понемногу загорались разноцветными огнями вывески единичных магазинов в этом районе. С реки дул прохладный воздух, который колебал еще голые деревья. Мало сказать, что это был безынтересный вечер, для Пука это был – вечер-разочарование. То, для чего он потратил силы, не ел весь день и бегал по Москве, было уже не нужно и бесполезно. Выбросить этот пакет Пуку не позволяли воспоминания о пустом труде, который он проделал за этот день.

– Чего такой кислый, парень? – спросил дед с белой бородой, подсевший к Пуку.

Дед был одет в старые серые джинсы и куртку. На его ногах сидели старые некогда белые кроссовки, ставшие едва ли не черными от пыли. Лицо у деда было добрым и достаточно приветливым. Сквозь густые брови на Пука смотрели горящие, поблескивающие черные глаза. Кожа его была морщиниста и казалась загорелой. Но понять Пуку было трудно загар это или естественная смуглость.

– Как сказать, долгая история, – махнул рукой перед собой Пук и отхлебнул немного пива.

– Попробуй начать с чего-нибудь.

– Завтра День Хромосомы «Хэ». Я решил, что надо купить подарок своей девушке, которую я, в принципе, не любил. Решил купить ей вот это, – Пук показал деду с бородой «Японскую Говняшку», – зарабатывал на нее деньги.

– А что это? – дед взял в руку сверток с иероглифами.

– «Японская Говняшка», – Пук отпил еще пива.

– А, ясно, продолжай.

– Сначала раздавал листовки в костюме розового дерьма. Выехал на подработку, поесть не успел. Пока раздавал листовки до меня то и дело докапывались полицейские. Затем участвовал в постановочном шоу на телеканале «Секунда» в программе Акакия Маклакова. Сначала мне казалось, что история, которую они хотят показать реальна. Выяснилось в конце, что все главные участники – актеры. Ну, вот так вот: заработал, купил, а потом оказалось, что уже нет необходимости в этой штуке, ибо девушки у меня уже нет.

– Это грустно, – проговорил дед и сел рядом с Пуком.

– А вам не нужна «Японская Говняшка»?

– Парень, это же дерьмо. Оно никому не нужно.

– Вы правы, – Пук допил банку и сразу же открыл вторую, – как вас зовут?

– Меня Петр Ионыч звать.

– Меня Пук, – Пук отпил пива и пожал деду руку.

– Неужели никому не нужна правда? Петр Ионыч, вы как думаете?

– А почему ты сам не сказал изначально этой девушке, что ты ее не любишь? Тебе бы не пришлось работать, чтобы купить это, а теперь сидеть и пить пиво у подножия кинотеатра.

– Иногда тяжело сказать правду, а, может быть, она иногда кажется неуместной и глупой, да и вообще может быть никому не нужна.

– Да, ты прав, парень. Она действительно сейчас никому не нужна, разве что за редким исключением, – Петр Ионыч посмотрел вдаль, в то место где был светофор, – однажды у меня умер хороший друг.

– И?

– И правда оставила нас, как мне кажется.

– Думаете?

– Вполне.

– И что же делать?

– Ничего, стараться по совести, наверное, жить. А дальше пусть будет то, что должно быть.

– Возможно, вы и правы.

– Ну, да. Ладно Пук. С тобой было замечательно посидеть, но мне надо идти, – Петр Ионыч встал с бетонной ступеньки и протянул руку.

– Ага, – Пук пожал его руку, – удачи вам. Хорошего вечера.

– Спасибо. И тебе Пук, – сказал дед с бородой и побрел по аллее вверх по улице.

Пук остался сидеть на ступеньке и смотреть уходящему в даль деду. Мимо проехало два «бобика», но они не заметили Пука. Солнце скрылось за домами, в которых постепенно загорался свет. Пук допил свое пиво, взял сверток и поковылял к метро.