В глубинах неба [Элизабет Бир] (fb2) читать онлайн

Маленький скиф Бурегона подпрыгнул и заскользил по тропопаузе, опираясь на плотные слои теплого облачного моря и обгоняя свирепый ветер. Корпус скифа был широким и плоским, с дополнительными буйками-понтонами – все приспособлено для плавания по густой мутной атмосфере. Бурегон поднял паруса высоко в стратосферу, и добрые ветры погнали скиф вперед, против течения темного пояса.

Впереди высилась багровая стена Глубокой Бури, вырастающей из клочьев белого тумана – щелочных облаков, взбитых в глубине смертоносной слоистой атмосферы. Глубокая Буря протянулась от горизонта до горизонта, ее края скрывались в дымке. В сравнении с протяженностью высота ее казалась незначительной, хотя уходила в стратосферу, где вихри срывали верхушки аммиачных кучевых облаков, пробивших тропо-паузу.

Буря светилась жаром глубин, на ее фоне выглядели холодными силуэты других скифов. В приемнике Бурегона звенели голоса. Он наклонился поближе, коротко приветствовал коллег. Соперников. За многими из них такая же длинная линия предков-добытчиков, как за ним, во многих накоплены не меньшие запасы знания.

Но Бурегон твердо решил, что, дополнив накопленное собственным искусством и опытом, станет лучшим из небесных добытчиков.

Позади и выше проглядывало заманчиво ясное индиго чистого неба, испещренного ясными звездами. Сейчас в нем виднелось не больше дюжины лун. Крошечный источник мира освещал их полумесяцы так ярко, что свет затмевал соседние звезды. От зноя небо тоже светилось, далекая термосфера переливалась сиянием. Грудную клетку Бурегона теснили чувства – он созерцал изящные балдахины дрейфующих миров, медлительными витками восходящих над теплой стеной Глубокой Бури. Солнце придавало яркость их окраске, но изнутри они были прохладно-темными.

Зря он смотрел, зря дал волю надежде. Но вот – туманная вдали, за дочерьми и сестрами, раскинув переливающийся золотым и лиловым балдахин, восходит Матерь Могил. Издалека и снизу Бурегон не мог различить оживленную экосистему, которую та несла на спине, высоко над многоцветными облаками, под питающим ее светом солнца. Он видел только переливы сока, каплющего с корневой сети покровных деревьев, что окутывала бока Матери, вылавливая из атмосферы живительный аммиак и перекачивая его в пухлые листья и твердые питательные плоды.

Бурегон вскинул к ней лицо, глаза его дрожали тоской. Крылья за спиной загудели. Ничто не сравнится с болью разделения с матерью, и нет страсти большей, чем жажда вернуться к ней. Но надо быть стойким. Надо сойтись с Глубокой Бурей и собрать с нее урожай – быть может, тогда он удостоиться возвращения. Он был поставщиком одного из молодых дрейфующих миров… но те не могли обеспечить своим детям безопасности и стабильности, которую дает место на величайшей и старейшей из матерей.

В жарких глубинах неба, слишком высоко даже для матерей с колониями-симбионтами, слишком низко даже для самых отважных и ловких братьев-бурегонов, жили иные существа. В вышине – летуны и планеры, кто с крыльями, кто с поплавками, – и просто хрупкие твари, неспособные выдержать даже умеренного холода и давления тропопаузы. Много ниже, в гуще аммиака, обитали пловцы, не знавшие света солнц и звезд. Они наделены только термальным зрением, переносят высокое давление, жестокий зной, потоки раскаленной воды и даже кислорода – газа настолько активного, что он способен поджечь дыхание. Такая среда раздавила бы Бурегона в лепешку, растворила бы мембраны его нежных крыльев, насквозь прожгла бы жабры.

Народ Бурегонов был создан для мягкого климата – для чистых небес и густой податливой атмосферы тропопаузы, где процветает все живое, а небеса полны пищи. Но даже здесь, в умеренной зоне небес, чтобы выжить, приходилось рисковать. Кое-что можно добыть лишь в Глубокой Буре, которая сквозь многие слои атмосферы выкачивает полезные вещества на доступную высоту.

Вот почему Бурегон плыл прямо в ее надвигающиеся крылья. Один манипулятор – на управлении скифа, другой наблюдает за съежившимся в предвкушении парусом, вознесенным ввысь. Летуны обогнут такелаж – моноволоконное кружево, нарочно сплетенное так, чтобы иметь хорошую отражающую способность и быть осязаемым издалека. Но вот громадные полупрозрачные дрейфующие миры не так ловки. Матерь, вероятно, переживет столкновение с парусом, отделается несколькими шрамами и легким повреждением экосистемы летающего острова – и скиф, скорее всего, не развалится после такой аварии. Но если добытчик опутает Матерь волоконными нитями из того же вещества, что удерживает огромные балдахины дрейфующий миров… страшно подумать! Вот почему эти нити так ярко раскрашены – чтобы их замечали издалека.

Если Бурегон лишится скифа, его ждет долгий полет к дому и, возможно, временное подчинение другому добытчику – пока он не заработает на новый скиф, чтобы еще раз показать себя. Но повреждение матери – даже малой, из летающих низко, – навсегда покончит с надеждой послужить когда-нибудь Матери Могил. Поэтому Бурегон бдительно следил за такелажем и небесами над ним. И – конечно же – за бурей.

Он уже чуял Глубокую Бурю – сырой ржавый запах воды щипал жабры. А сочная окраска штормовых валов предвещала немалую добычу. Темно-красная стена бурлила, помечая ближайшие к ней клетки атмосферы редкими элементами и извлеченными из глубин веществами. Скоро Бурегону надевать защитный костюм, закрывать скиф и браться за рискованное – в такой близости от стены – дело: втягивать парус. Постоянные ветра вокруг Глубокой Бури разбивались на течения, огибали башни облаков. Самое опасное – воздушные потоки. Здесь они еще страшнее, чем на границе умеренной и субтропической зоны мира, где трутся и ерошатся друг о друга две встречные полосы ветров.

А Бурегону придется их миновать.

Убрав парус, он на двигателе подойдет ближе – к тем прохладным силуэтам, что маячат впереди, – и начнет добычу. И стена его не отпугнет. Тому, кто надеется заслужить место на Матери Могил, бояться не пристало.

Он устремится в самую стену Бури. Опыт у него есть – есть и знания предков. Наградой отважному станут фосфаты, силикаты, органика. И железо. Твердое вещество, идущее на технику вроде этого скифа. И благородные газы. И падунки – крошечные создания, чьи короткие жизни клокотала в вихрях Бури, чьи тела полны ценных питательных веществ и труднодоступных микроэлементов для неоперившейся молоди, подрастающей в корнях, листве и органических наносах экосистем дрейфующих миров.

Глубокая Буря – плодоносное, хоть и смертоносное поле. Этими сокровищами он купит себе место на Матери Могил.

Бурегон принял текущую сводку погоды и прогноз. Настроился на пульсосветовое вещание скифов, уже работающих на сборе урожая, и стал готовиться. В Глубоких Бурях хорошо то, что они необычайно стабильны, и новая сводка дала мало такого, чего бы Бурегон не предвидел заранее. И все же подготовка к первой фильтрации всегда отзывалась нервным трепетом. Зайдешь чуть дальше, и… что ж, все знают или помнят о неосторожных, которых вихрь засосал в свои объятия. Даже если расплавленная вода не сорвет плоть с панциря, то конвекционные потоки быстро затянут в багровые глубины атмосферы и там расплавят, сокрушат, разорвут. Для небесного добытчика не бывает излишних предосторожностей.

Тщательная проверка показала, что все капсулы целы. За скифом, болтаясь и сталкиваясь, тянулся длинный хвост грузовых капсул. Пустые служили поплавками и тянули скиф кверху, вынуждая постоянно подправлять курс. Он бросил небесный якорь, выставил маячок заявки над запасными капсулами, одну магнитным когтем заправил в трюм скифа и развернул суденышко навстречу буре. Сифоны сжались, ощущая толчки атмосферы. Бурегон быстро, но осторожно вошел в наружный слой турбулентности. Безопаснее было бы, прежде чем нырять в самую бурю, уравнять свою скорость со скоростью ветра, но для этого у скифа не хватало мощности. Зато конструкция позволяла ловить ветер и разворачиваться в нем так, чтобы сила урагана стабилизировала корпус, вместо того чтобы швырять и вертеть, как сброшенное летуном яйцо.

Бурегон подтянул предохранительные ремни, направил скиф вдоль стены облаков, сдул и сбросил понтоны, снизив плавучесть корабля, но увеличив обтекаемость. Удерживая в себе надежду – Матерь Могил учила, что намерение влияет на результат, – Бурегон глубоко вздохнул, ощутил в дыхалах привкус метана и ввел суденышко в бурю.

В скиф потоком ударил ветер. Наученные долгим опытом манипуляторы Бурегона остались лежать на управлении, даже не напрягаясь. Кожей ощущая вибрацию, он вел корабль ровно – мягко-мягко, не пережимая, но и не уступая ярости шторма. При переходе скиф на миг клюнул носом – Бурегон удержал и выровнял его, направив против ветрового течения. Скиф вздрогнул – он казался сейчас живым, как прогретая солнцем шкура Матери, на чьей широкой спине рос Бурегон, – и пошел ровно. Ловец ориентировался только по тепловому зрению. Здесь, в густом вихре облачной стены, в порты окон видны были только отблески внутренних огней суденышка, отражающиеся от монотонного багрянца тучи – словно они с корабликом забились дядюшке под крыло.

Мирное сравнение для бури, которая может убить одним движением. Стоит углубиться слишком далеко – и ветры разорвут крошечную лодку. Подойди слишком близко к стене – и турбулентность лишит управления, запустит кубарем.

Когда скиф наконец безмятежно поплыл среди бесконечных воронок, Бурегон открыл сифоны. И ощутил, как тяжелеет наполненный ветром трюм, как судно обретает остойчивость. Включились фильтры, капсула начала наполняться.

Времени ушло немного: шторм накачал богатую смесь. Когда давление в капсуле достигло нужного уровня, Бурегон герметично запечатал ее и, удерживая курс против яростного ветра, проверил, послушен ли ему нагруженный скиф. Тот стал тяжелее, медлительней – но повиновался как должно.

Бурегон вывел лодку из красновато-серого тумана под ясное черное небо. На выходе задел концом крыла маленький вихрь, который раскрутил судно в горизонтальной плоскости, словно выплюнутое в тропопаузу семя. Другие суда рассыпались от него роем новорожденных тучекатов, когда на них спикирует летун. От креплений на мягкой плоти суставов останутся синяки. Бурегон восстановил контроль и плавным виражом развернул скиф. В приемнике вопили голоса других добытчиков – хор одобрения и подначек.

Вот и его маячок. Ради экономии энергии он на время смены капсул прицепил и поддул понтоны.

И снова повернул в бурю, и снова возвратился, чтобы повторить все заново.

Бурегон уже наполнил все капсулы и проверял боковые швы скифа, как полагалось перед открытием трюма, когда на краю бури мелькнул пятнышко – остроносое и такое горячее, что больно смотреть…

Он перебрался к телескопу. Пятнышко тем временем падало в Глубокую Бурю. Поймав его в видоискатель, добытчик двумя глазами припал к объективам и увидел… что-то черное и гладкое. Форму в подробностях разглядеть не удавалось. Автофокус дал слишком сильное приближение, и Бурегон, пока объект скользил к кромке Глубокой Бури, подправил его вручную.

Больше летуна – даже больше народа. К тому же, будь у чужака хоть кроха разума, он не полез бы так близко к кляксе водяного пара без защитного снаряжения. Но на вид он немного напоминал летуна – закругленное обтекаемое крыло с острым носом. Впрочем, крылья не трепетали при спуске, широко лежали на воздушной подушке, пробираясь сквозь толпу дрейфующих миров.

Ничего подобного Бурегон еще не видел.

Брюхо красное от жара, стоит ему соприкоснуться с кислородом – вспыхнет, но, когда объект лег набок, Бергон разглядел, что спина у него холодная, черная даже на тепловатом фоне далекого неба. Эта стылая тьма была такой яркой, что казалось, ее окаймляет светлая полоска, – но это просто от контраста с просачивающимся теплом термосферы. Бурегон всегда интересовался ксенофизикой. Крылья у него свернулись в трубочку от изумления – он сообразил, что брюхо чужака могло накалиться от трения при входе в атмосферу, а холод верхней части объяснялся похищающим дыхание морозом высокого неба.

Неужели это корабль, а не животное? Что-то вроде… скифа?

Пришелец?

Вокруг незнакомца плясали молнии – ловили и поглаживали, как кормящая лоза Матери ловит Супруга, – и он словно бился в ловушке: на черной шкуре выросли оборки мерцающих разрядов и золотых сполохов. Ветер от его движения подсвечивал краешки крыльев, поток пара сворачивался завитками по следу.

У Бурегона перехватило дыхание. На твердой шкуре объекта конденсировался дождь неона и гелия. Газы, заряженные молниями, сверкали в вихре над облаками.

Теми глазами, что не были заняты телескопом, он видел, как протягивалась по багрянцу облачной стены светящаяся ниточка красного золота. Ниже, на тропопаузной границе бури, группировались и оттягивались назад другие добытчики. Они тоже заметили странное явление, а разумный небесный ловец не приблизится к Буре, когда та вытворяет что-то непонятное.

Молнии вечным венцом висели над верхней границей Бури, и, каковы бы ни были цели того объекта или существа, шторм стремился дотянуться до него, приласкать. А объект играл со стеной Бури, прошивая ее словно иголкой, и словно не замечал ни смертоносной завесы водяных паров, ни свирепства разрядов.

Бурегон работал на скифе – ценная, престижная работа, которой он надеялся заслужить одобрение Матери, – всю свою жизнь слетка. Он видел, как падают скифы, видел отважных спасателей, видел, как ловцов вытаскивают из безнадежных ситуаций, – и видел, как не успевают вытащить. Он навидался лихачей – и других, настолько умелых, что выглядели лихачами.

Но впервые видел, чтобы с Бурей играли вот так.

Это не могло продолжаться долго.

То ли боковой ветер, то ли воронка или просто турбулентность – Бурегон так и не разобрал. Но вот – только что черный объект, увлекая за собой хвост благородных газов, прошивал бока Бури – и вот он, кувыркаясь, падает вниз, как проигравший в брачной схватке летун. Бурегон оторвался от телескопа. Пришелец, выходя на плоскую снижающуюся спираль, похожую на витки древесного щупальца, двигался к нему.

Он напоминал летуна. Ни понтонов, ни широкого корпуса, способствующего большей плавучести на градиенте давлений тропопаузы. Он не удержится, провалится ниже.

Бурегон стиснул рычаги скифа манипуляторами. К счастью, неизвестный объект проваливался в границах термы на фронте бури, поодаль от дрейфующих миров. Картина резала глаз: Матери, лениво подставляющие многоцветные бока солнцу, – и летящий к гибели в аду глубоких небес объект, увлекающий за собой потоки неонового сияния.

Разумеется, ошибочно проецировать опыт народа на нечто к нему не принадлежащее, – но Бурегон не удержался. Если этот объект – скиф, если пришельцы подобны народу, они сейчас наверняка сражаются с управлением. И Бурегона переполняла, разрывала на части жалость.

Он никогда таких не видел и не желал им смерти.

Разве смерть неизбежна?

Падать им далеко, и они попытаются замедлить падение. Телескоп – все еще следящий за чужаками – плавно поворачивался на опоре. Рассчитать траекторию падения несложно. Другие уже рассчитывают – чтобы избежать столкновения. Бурегон…

Бурегон подтянулся к штурманскому пульту, загрузил телеметрию с других скифов и их расчеты траектории объекта – и ввел собственный курс. Падение объекта замедлялось – но недостаточно быстро, – а он находился достаточно близко, чтобы перехватить падающего.

Он вспомнил о Матери Могил. Вспомнил о дорогом грузе, которым надеялся заплатить за прием.

Стиснул жабры и запустил двигатели, ринувшись наперерез чужаку.

Помогло то, что объект снижался по широкой спирали. Можно было пропустить один круг – будут другие возможности, хотя и не слишком много. Хорошо, что чужаку далеко падать. Всего-то и надо: зайти снизу и спереди, а компьютер, телескоп и пушка доделают остальное.

Вот оно! Он не додумал мысли – механика скифа уже приняла решение. Грохнула парусная пушка – первый парус ярким полотнищем рванулся к стратосфере. Бурегон одним глазом и манипуляторами проверил крепления ремней, понимая, впрочем, что поздно спохватился. Остальные три глаза следили за чужаком и дугой вздымающегося паруса.

Тот достиг верхней точки – низко, гораздо ниже, чем положено. Расправился во всю огромную ширь. Он всегда был исполинским, но Бурегон чуть ли не впервые видел парус так близко.

Он изготовился, занес один манипулятор над кнопкой сброса давления в грузовых капсулах, тянувшихся за ним длинным бьющимся хвостом. Объект падал в парус. Долгий миг Бурегон видел, как яркий парус сплетением алого и лилового вытягивался кометным хвостом, обвиваясь вокруг пойманного. Он смотрел, как удерживают добычу паутинные нити такелажа, растягивающиеся во всю длину. Рывок отбросил Бурегона на ремни крепления. Он ощутил дрожь корпуса своего скифа. Моторы вытравливали тросы, позволяя падающему объекту натянуть лини, как отпускают взявшего наживку летуна. Спираль падения превращалась в протяженную дугу маятника, и Бурегону оставалось только надеяться, что у чужаков хватит ума не сопротивляться. Такелаж с парусом натянулись, зазвенели.

Держитесь! Матерь Могил свивает паруса из собственной паутины, из той же материи, что балдахины над ней. Нет на свете волокна крепче.

Но тут объект миновал тропопаузу, расплескал море аммиачных облаков и пошел ниже. Скиф повело следом. Бурегон ощутил раскатившийся по корпусу тяжелый треск – отвалился понтон. Ремни больше не натягивались, тело плавало свободно – падение упразднило силу тяжести. Он с усилием опустил манипулятор. Чем глубже уведет его объект, тем горячее, плотнее – и токсичнее – станет атмосфера. А на герметичность скифа после такого удара надеяться не стоит. Он опустошил и закачал гелием первую грузовую капсулу.

Как только она надулась, скиф снова вздрогнул. Теперь капсула превратилась в легкий гелиевый буй и рвалась вверх, замедляя падение Бурегона – и падение обернутого в парус чужака. Они все еще погружались, но импровизированный поплавок тянул в другую сторону.

Буксирный трос капсулы дрогнул и зловеще зазвенел. Слабое место плана – не было уверенности, что привязь выдержит.

Но пока держала.

Давление снаружи нарастало. Опасности пока не было, но указатель полз вверх. Прикипев взглядом к шкале, Бурегон запустил вторую капсулу. Рывок в этот раз оказался мягче, очевидно, скиф терял скорость. Следующий вопрос – хватит ли у него капсул, чтобы остановить падение – и поднять скиф вместе с объектом в сети обратно в тропопаузу.

Приемник вопил на него – коллеги посылали вызовы и организовывали спасательную партию.

– Не вытаскивайте, – отозвался он, – я сам рискнул.

Еще одна капсула. И еще одна – кабель слабо вздрагивает, и падение снова чуть-чуть замедляется.

Матерь Могил, подумал он, и вправду получается!

Когда скиф выскочил в тропопаузу и беспомощно заболтался под дюжиной легких капсул, Бурегона ошеломил восторженный хор в приемнике. И новый взрыв восторга, когда он вытянул из облачного моря сеть с завернутым в него объектом.

Понтонов у Бурегона не осталось, главный парус не работал. Пустые капсулы давали плавучесть, но не позволяли маневрировать – по правде сказать, скиф болтался под ними, накренившись на борт и свесив вниз острый нос. Избитое тело ныло, Бурегон повис на ремнях, соображая, как отпустить крепления и высвободиться.

Он сам не понимал, как уцелел – и уцелел ли. Может, это последняя фантазия гибнущего разума…

Приемник заблеял ему в лицо.

Бурегон дернулся и застонал. Приемник проблеял еще раз.

Это были не слова, а невнятный звук, утонувший в хоре других добытчиков, спешно решающих, не пора ли спасать потерпевшего крушение. Надо было собрать разбегающиеся мысли, сказать им, чтобы отвалили подальше. А Бурегон, завибрировав мембранами, выдавил хрип, еле слышный даже ему самому:

– Кто это? Чего хочешь?

Снова блеяние, чуть иного тона.

– Ты чужак? Я тебя не понимаю.

Преодолевая боль в манипуляторе, Бурегон сумел отстегнуть крепления и выпал из ремней жестче, чем рассчитывал, – не удержался на опоре. Ударившись панцирем в носовую переборку, невнятно охнул.

– Говори Речью, – рявкнул он в передатчик, подбирая конечности. – Не понимаю!

Он просто выплескивал раздражение. Знай они Речь, не были бы чужаками. И все же Бурегон не сдержал облегченного вздоха, когда блеяние в приемнике сменилось желанным низким голосом.

– Крепись, Бурегон, – сказала Матерь Могил. – Скоро все уладится.

Он двумя глазами припал к порту. Облака кругом сияли в солнечном свете, и на них, словно при затмении, наползала тень.

Огромная, долгожданная тень Матери Могил, спускающейся к нему с неба.

Она шла к ним. К нему!

Дрейфующему миру нелегко так сильно снизиться. А уж для такого большого, как Матерь Могил, это великое предприятие, и дается оно не быстро. И все же она спускалась, окруженная свитой своих летунов и молодых матерей – крошечных теней, шныряющих за ее спинами. Любая из них легко подобралась бы к Бурегону, но, стоило им вырваться вперед, Матерь Могил изящным плавным жестом отгоняла их обратно.

Бурегон коротал время, поддергивая парус с незнакомым объектом. Тот был тяжелым, никакой плавучести. Вероятно, пронизал атмосферу, влекомый собственной тяжестью, как стрела или летун, – и удерживался в плоскости только за счет скорости полета. Бурегону не терпелось выпутать объект из сети, но тогда чужак сразу бы утонул, как проколотый скиф.

Бурегон, чтобы отвлечься, оценивал повреждения скифа (катастрофические) и наугад отвечал блеянию из приемника, не оставляя, впрочем, попыток разобрать, что оно значит. Чужак явно обладал технологической культурой – возможно, и сам был плодом технологии, или же его прочная кожура была подобием скифа – судном, созданным для проникновения во враждебную среду.

Может, пришелец тоже искал в Буре полезные элементы и пищу?

Любопытно, чем питаются чужаки? И чем дышат? Возможно ли обучить их Речи? – гадал Бурегон.

С каждым разом, как он поглядывал вверх, киль матери оказывался все ниже. Наконец ее щупальца занавесили горизонт, а выгнув шею, Бурегон различил двойной ряд супругов, присосавшихся к ее брюшинам как дополнительные брюшные щупальца. Десятки супругов. Старейшие уже утратили изначальную форму и выглядели просто гладкими пупырышками на плоти Матери Могил. В новых еще можно было различить индивидуальность.

На животах малых матерей, сопровождавших ее, тоже болтались супруги, но их оказалось намного меньше… да и сами матери, даже самые большие, были на треть меньше ее.

От горького разочарования Бурегон скорчился в своем панцире. Еще бы немного! Он был так близок. А теперь ему нечего предъявить, кроме разбитого скифа и блеющего пришельца. Теперь все начинай заново…

Можно было бы попросить Матерь Могил передать его приданое меньшей матери. Он вполне достоин внимания любой из ее сестер или дочерей.

Однако никто из них – не она.

Оставалось надеяться, что Бурегон не прогневил ее, пожертвовав добычей ради спасения пришельца. Этого бы он не перенес. Хотя, если она решит возместить потерю ценой его трупа, он, по крайней мере, умрет недаром… и быстро.

Приемник снова заквакал. В голосе чужака послышалось что-то знакомое – должно быть, Бурегон понемногу привыкал.

Несколько щупалец Матери Могил коснулись его – долгожданное, желанное прикосновение. Какая горькая ирония – и все же наслаждение от этой ласки позволило вынести горечь. Он приготовился встретить боль, паралич – но она отвела жало. Болели только синяки, натертые ремнями и набитые ударом о переборку.

Теперь он напрямую слышал ее голос. Тот наполнял воздух кабины и вибрировал в пустотах панциря ласковым громом. К изумлению Бурегона, она обратилась к нему с ритуальными словами, со словами, которые он надеялся и не чаял услышать. Не обманывает ли его слух?

Она сказала:

– Ради благоденствия целого, что принес ты нам, Бурегон?

Он не успел ответить, потому что снова заблеял приемник. На этот раз в голосе слышалось некое подобие Речи – искаженный до невразумительности, с неслыханным акцентом, голос выговорил:

– Алло, ты нас понимаешь?

– Я слышу вас, – ответила Матерь Могил. – Чего вы хотите?

После долгой паузы послышался ответ:

– Это мы чиним. Меняем науку. Уйти. Место дашь для починки?

У чужаков – объект оказался действительно скифом, и членов команды на нем было по числу глаз Бурегона – имелась машина, переводившая их блеяние в Речь, если ей давали несколько простых образцов. Набираясь опыта, устройство работало все точнее, и Бурегон все больше времени проводил в разговорах с А-лиис, которая в их команде отвечала за переговоры. Имена пришельцев ничего не значили, в них не было слов, и Бурегон все удивлялся, как они разбирают, кто есть кто. И разделение труда у них было странное – роли определялись не строением и наследственностью, а личной историей жизни. Они много рассказывали о себе и своей удивительной биологии – он отвечал менее увлекательными подробностями о собственном мире. А-лиис, кажется, особенно заинтересовал тот факт, что он скоро станет Супругом. Она жадно слушала все, что он мог рассказать об этом процессе.

Пришельцы скрывались в маленьких гибких убежищах-панцирях – и неспроста, поскольку состояли в основном из воды, изливали воду из своих тел, а давление и температура мира погубили бы их так же верно, как глубины небес сокрушили бы Бурегона. Их атмосфера состояла из инертных газов и взрывчатого кислорода, и, как только их скиф посадили на свободный участок для починки, утечка кислорода и водяного пара из их шлюзов отравила растительность на спине матери на длину тела во все стороны. Бурегон, ведя разговоры с чужим скифом, держался на расстоянии.

Разговоры с пришельцами были и радостью, и обузой. Матерь Могил желала, чтобы посредником стал именно он. У него уже был опыт общения – и опыт, который пришельцы высоко оценили, – а после Брака его опыт перельется в коллективный разум Матери Могил, станет частью ее и всего ее будущего потомства.

Она сказала ему – ритуальными словами – что это знание, это открытие – великое приданое, какого еще не бывало. Что возможность общения с существами иного мира для нее важнее органики, металлов и прочих веществ, которые она в своем огромном теле превращала в скифы, паруса и прочие технологии. Что она принимает его взнос и чтит отвагу, с которой он добывал это приношение.

Именно поэтому долг стал обузой. Потому что, общаясь с пришельцами, пока те занимались ремонтом, – разыгрывая дипломата (их слово), – он вынужден был откладывать момент радостного соединения. Откладывать снова и снова. Побывав так близко, и так отдалившись, и снова приблизившись…

Муки предвкушения и страх, что награда снова ускользнет от него, стали пыткой.

А-лиис вышла из чужого скифа в своем герметичном панцире и села у края отравленного водой круга, обхватив передними членами подогнутые колени. Удобно устроившись, она рассказала Бурегону, что она – женского пола, Матерь. Но Матери ее вида не так сильно отличаются от супругов, которые даже после брака остаются в мире отдельными индивидуумами.

– Как же они передают свой опыт потомству? – спросил Бурегон.

Пауза длилась долго.

– Мы обучаем детей, – сказала А-лиис. – А ваши наследуют воспоминания?

– Не воспоминания, – поправил он. – Опыт.

Она снова помолчала.

– Так ты станешь частью матери. Как… симбионт. И ваши отпрыски получат весь ее опыт и твой тоже? Но… не воспоминания. Как это получается?

– Разве знание в памяти? – спросил он.

– Нет, – уверенно ответила она. – Воспоминания можно уничтожить, а навыки останутся. О… я думала… понимаю.

Они еще немного поговорили о структуре сетей и балдахинов, однако Бурегон видел: для А-лиис разговор о памяти не окончен. Наконец она издала шипящий звук сброса давления и снова вернулась к этой теме.

– Мне грустно, – сказала А-лиис, – что, когда мы, починив свой зонд, соберем новую миссию и вернемся, ты уже не сможешь с нами поговорить.

– Я буду здесь, – озадаченно возразил Бурегон. – В браке с Матерью Могил.

– Это не… – Транслятор запнулся на незаконченном слове, а потом она поправилась: – Не то же самое. Ты нас не вспомнишь.

– Матерь Могил вспомнит, – заверил Бурегон.

Она словно сжалась в комок.

– До нашего возвращения пройдет много времени.

Бурегон подобрался к самому краю выжженной зоны. Впрочем, он не протянул манипуляторов через границу. Скоро те атрофируются за ненадобностью, но он не видел нужды обжигать их раньше времени.

– Все будет хорошо, А-лиис, – сказал он. – Мы запомним вас по этому шраму.

Звук, которым она ответила, транслятор перевести не сумел.

Оглавление

Элизабет Бир В глубинах неба