Химеры [Анастасия Воскресенская] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Анастасия Воскресенская, Amarga Химеры

Посвящается памяти Анатолия Владимировича Кузнецова и Таисии и Михаила Штаревых.

Часть первая

Пролог

Она сидела на высоком хребте моста и смотрела вниз, на темно-серое, испятнанное редкими фонарями полотно дороги. Пригнулась, цепляясь когтистыми пальцами за холодное железо — острые коленки выше ушей.

Дорога была змеей. Змеей была и река, ползущая бок о бок с дорогой, только не серая, а черная и блестящая. Небо — лиловой шкурой дракона. Мост врос обоими концами в землю, хрипел и дергался, стараясь освободиться.

Из темноты под мостом выплыла машина, просветила сумерки белыми лучами, зашуршала, прокатилась.

Исчезла.

Мост затих.

Она повела головой из стороны в сторону. Глаза неподвижны, темный зрачок залил радужку, подмалеванные тушью круги тянутся к вискам, волосы неровно подстрижены и свисают клочьями.

Сколько еще до полуночи?

Машина.

Белые лучи.

Шорох шин, исчезновение; сумерки смыкаются как вода. Далеко, за мостом, за рекой светится и празднует город. Здесь — ночь, напряжение, ожидание.

Мост мелко затрясся, качнуло. Когти поехали по холодному металлу, соскользнули босые ноги.

Решайся, сказала змея-дорога под мостом.

Не бойся, сказала ее соседка, черная змея-река.

Она помотала головой, облизнулась, сглотнула, уставилась вниз. Выбеленные пряди липли к лицу.

Реш-ш-ш-ш-ш-ш-ш…

Время замедлилось, забибикала третья машина, остановилась под мостом. Кто-то вылез из нее, топчась под фонарями, запрокидывая белое пятно лица. Еще машина — засигналила, остановилась.

Ауууууууу… — отозвался поезд вдалеке, — стк-тк-тк-тк-тк.

Ау-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у…

Гудели рельсы, мост дрожал, ребра ходили в такт. Она подняла голову, посмотрела на небо. На том берегу, над крышами и шпилями высоток, перекрещивались лучи прожекторов, полосуя лиловую драконью шкуру.

Полночь.

Она ощутила на себе ее взгляд, ее обещание и, наконец, решилась. Встала, выпрямилась во весь рост — превращаясь из нелепо скрюченной горгульи в изящную девушку.

Сделала два шажка, привычно расправила плечи, вскинула руки — и легко шагнула в пустоту, к текущей внизу серой змее, соседке змеи черной.

Глава 1

— Это все прекрасно, — сказал Рамиро Илен. — Только я театром уже лет пять не занимаюсь, и ты это знаешь. У меня полно работы, заказ на Журавьей Косе, заказ в Вышетраве. Нет, Лара.

Она подняла бровь.

— Ты же любишь театр.

— Теоретически.

— От тебя требуется занавес и несколько задников. И костюмы. Сцена — черный кабинет. Декораций никаких, только подиумы. На задниках — фресковые росписи. Какая тебе разница, где стенки расписывать. Театр заплатит столько, сколько запросишь.

— Я дорого беру.

— Согласен?

Рамиро ухмыльнулся.

— Лара, ты хороший режиссер. Ты отличный режиссер. Но постановщика ищи себе другого. Я не работаю в команде. По молодости работал, больше не хочу.

— Вот черт упрямый! — Лара Край ударила кулаком по порожку рампы, перстни сверкнули, словно кастет.

Рамиро сидел в кресле партера, вытянув ноги, Лара стояла перед ним, щурила красивые глаза и гневалась. Потом начала ходить вдоль сцены туда-сюда; Рамиро смотрел, как она переступает лаковыми лодочками — цок-цок-цок! — и как сетчатые чулки обтягивают ладные икры.

В глубине арьерсцены на фоне кирпичной стены неслышно разговаривали несколько девочек-танцорок. Без задника малая сцена Королевского театра казалась совсем крохотной. Падуги уехали высоко вверх, открывая сложный такелаж. На колосниках у лебедки возились рабочие. Все помещение освещала только пара голых софитов над сценой, зал тонул во мраке. Королевский театр не самый большой в столице. Но самый престижный.

Рамиро было начхать на престиж.

Одна из девочек подошла к рампе. Белое трико, черная юбочка, полосатые гетры и митенки.

— Мам. Мы ждем.

— Подождете, — резко ответила Лара. — Все собрались?

— Все. — Девочка поглядела на Рамиро. Взгляд у нее был пристальный и в то же время отсутствующий. Она думала о чем-то своем. Выбеленное лицо, выбеленные волосы, темные тени вокруг глаз и под скулами. Это не театральный грим. Среди молодежи теперь модно краситься под покойников.

— Здрасьте, господин Илен.

— Здравствуй, Десире.

— Я понимаю, — сказала Лара, — что тебе все равно, кто играет в спектакле. Но это же «Песни сорокопута», их еще никто не решался поставить в аутентичном виде. Музыку нам пишет Брес Стесс, а хореографию ставит Креста Карина.

— Креста? — удивился Рамиро. — Будет работать с тобой?

Кресте восемьдесят три года, она до сих пор преподает. Звезда начала века, лучшая из танцовщиц, ведьма, неистовая волчица. Старшая сестра Рамирова отца. Рамиро пошел в театральный, только чтобы быть с ней рядом, причаститься ее искусству. Он и сейчас дрогнул.

— Как ты ее уговорила?

— Я беру ее ребят в балет, — Лара кивнула на дочь. — Студентов. Им, конечно, придется все лето вкалывать, но пусть привыкают. Успех — это кровавый пот, прежде всего.

Креста, подумал Рамиро. Вздохнул. Достал пачку, выковырял папиросу. Покатал в пальцах, нащупывая рубчик меж сигарной крошкой и мундштуком из бумаги.

— Вы с Крестой прекрасно работали вместе, — Лара моментально обнаружила брешь. — Ты же не станешь разочаровывать ее? Она на тебя рассчитывает.

— А ты уже наобещала ей за меня.

— Она не хочет никого другого.

— Шантажистки. — Рамиро сломал папиросу и поднялся. — Я не собирался все лето торчать в городе. У меня пропасть работы в Вышетраве.

— Премьера назначена на пятое сентября. Времени достаточно, Рамиро. Когда ты хочешь, ты работаешь очень быстро.

— Я люблю бездельничать.

Лара торжествующе улыбнулась Рамиро в спину — она победила.

— Ленивый гений, — крикнула она. — Я приеду на неделе, обговорим детали. Расскажу подробно. Не вздумай сбежать!

Рамиро толкнул дверь и вышел в полутемный холл. Ковровая дорожка под ногами прикрывала лаковые волны старинного паркета, над головой плыла череда хрустальных люстр. Мрамор ступеней, стертый тысячами тысяч ног, прогнулся в центре лестницы дюйма на четыре, не меньше. Королевский театр! Тесноватый, уютный и элегантный, как старенький аристократ самых что ни на есть благородных кровей.

Прощай лето на пустой приморской вилле, где только сторож и садовник, которых можно не встретить неделями, прощай работа в охотку прохладным утром, и — прощайте долгий день и вечер на пляже или в кафе на террасе, под соснами… Эх!

Креста до сих пор заставляет мужчин совершать безумства. Даже собственного племянника.

На Театральной площади, вокруг фонтана — вишни в цвету, белые и розовые. Киоски с мороженым и газировкой, пустые лавочки. Рамирова машина — длинная, тяжелая «фриза», похожая на баржу, — дожидалась хозяина у кромки тротуара, рядом с театральной тумбой. Нагретая кожа сидений сбрызнута белым крапом лепестков. Крышу у «фризы» Рамиро торжественно опустил сегодня утром, соблазненный солнцем и чистым небом.

В цветущих ветках орали воробьи. Проспект был пуст. Полдень.

Рамиро плюхнулся на горячее сиденье и, наконец, закурил.

— Господин Илен, угостите?

На ярком солнце Десире казалась еще более чужой и холодной. Словно призрак ушедшей зимы. Того и гляди развеется.

Девочка-химерка. Молодежи положено шуметь, шалить и радоваться жизни, а не изображать изможденных вурдалаков. Красивая же девчонка. Зачем нарисовала себе провалившиеся щеки и глазницы?

— Тебе нельзя курить. Ты же танцуешь.

— Пока можно. После двадцати брошу.

Рамиро усмехнулся. По мнению соплюшки, до двадцати — еще целая вечность. А после двадцати — старость, и придется беречь себя.

— Нет, — сказал Рамиро. — Не угощу. Твоя мать меня захомутала, и я буду мстить.

— Моя мать обвела вас вокруг пальца.

Девочка обошла машину, легко вскинула ногу в полосатой гетре и перешагнула дверцу. Опустилась на просторное пассажирское сиденье рядом с Рамиро — как бабочка, ей-богу.

— Она не договаривалась с госпожой Кариной. Пока. Ей нужна была козырная карта — ваше согласие. Теперь госпожа Карина стряхнет нафталин и возьмется ставить спектакль. Раз уж вы согласились, как же она вас бросит?

— Ах ты дьявол! — восхитился Рамиро. — Вот же интриганка! А ты зачем ее мне сдаешь?

Десире пожала плечами.

— А вы никуда не денетесь. Отказаться нельзя, мама уже пошла к госпоже Карине. Вы такой наивный. Вас легко обмануть. Театр — змеюшник, вы забыли?

— Забыл, — признался Рамиро.

Девочка бледно улыбнулась.

— Будьте осторожны. Когда даете обещания. — Она помолчала и добавила совсем тихо: — Холодный Господин все слышит.

Уставилась перед собой на дорогу, нахохлилась и замолчала. Рамиро метко попал окурком между прутьев канализационной решетки.

— Очнись. Тебя подвезти?

— Нет, у нас репетиция.

Взмах полосатой ноги — и девочка медленно бежит назад, плывет, не касаясь асфальта. Белесая в черных пятнах ночная бабочка. Между цветущих деревьев — к белым колоннам театра под золотой драконидской колесницей.

Мир наискосок перечеркнут радугой, неколебимо стоящей над фонтаном. Вокруг вишни, солнце и воробьи.

Рамиро вздохнул и поехал в библиотеку.


Дня три всего, как пригрело солнце. Поздняя весна. Вернее, и весны-то нет никакой, сразу лето случилось. Редкие прохожие на бульварах ошалело глядели в небо и улыбались. Кто-то недоверчивый не расстался еще с зимним пальто, кто-то в безмятежном восторге вышел в белой маечке и сандалиях на босу ногу. Пахло цветочной пыльцой и новой, только-только появившейся пылью, горячим асфальтом и водой.

Рамиро свернул с бульвара на Четверговую площадь, проехал еще немного и остановился на углу Семилесной улицы, у здания Библиотеки Изящных Искусств, что напротив Института истории и архивов.

— Ого, повылезли как грибы, — сказал он сам себе, рассматривая темные фигуры, облепившие балюстраду историко-архивного и портик библиотеки. Под ало-золотым щитом «Представительство Плазма-Вран» на крыше соседнего особняка сидело человек десять — на самом краю, на корточках, в ужасно неудобных позах.

Вот они, химерки, братцы и сестрицы загадочной Десире. Зимой они толклись в кафе, в подземных переходах и в вестибюлях метро. А как потеплело — вылезли на улицу и забрались повыше. Чисто горгульи: сидят под солнцем, черные, белесые, неподвижные.

Смотрят каменными глазами. Молчат. Осенью на этом самом месте химерок было в разы меньше. Поветрие какое-то повальное.

В библиотеке Рамиро восстановил давно просроченный читательский билет и вынес из сумрачных недр пачку книг, необходимых для новой работы. Сколько же читать!

С «Песнями сорокопута» он познакомился еще в студенчестве и некоторое время увлекался. По биографии Анарена Лавенга писал вступительное сочинение. Исторические хроники когда-то листал. Теперь придется заново освежить память.

Лара, чтоб тебя холера покусала! Надо срочно заканчивать роспись в особняке дорогого господина Дня — уйма нетворческой тяжелой работы; у чертовых студентов сессия, и их даже не пригонишь помогать… да уже, наверное, и нельзя — Рамиро ушел с преподавательской должности. Все самому. Сейчас гениальный художник Рамиро Илен приедет домой, возьмет колесико для разрезания торта, встанет на четвереньки и пойдет кверху жопой перепахивать гектары крафта.

Рамиро миновал Вышетравский вокзал, впереди открылась набережная реки Ветлуши. За железнодорожным мостом, прежде чем нырнуть в бетонную трубу, река делает плавный поворот, и там, на небольшом городском пляже, под университетскими садами, можно купаться летом. То есть скоро. Не слишком привлекательная замена приморской вилле, увы.

А вот еще грибы повылезли. Рамиро хмыкнул. Здравствуй, весенняя столица! Как много странного скрывается в твоем чреве и как коротка человечья память — за зиму напрочь отвыкаешь от этой пестрой толпы, в теплое время днюющей и ночующей на набережной.

Где они, интересно, зимуют? Может, в подвалах или в канализации?

Рамиро сбавил скорость — эти господа не слишком соблюдают правила уличного движения. Вон некоторые сидят прямо на дороге, греются или спят, а некоторые играют, как зверята, гоняются друг за дружкой.

Приезжие из других городов до сих пор ходят к реке, будто в цирк, и глазам не верят. У них такого нет. Еще нет, дело времени. В Катандеране тоже не было, они после войны появились. Вернее, они и раньше были, только людям не показывались. Но за последние лет десять город поднялся и расширился, начали строить метро, осушать болота, Ветлушу и притоки забрали в трубу, и вот, пожалуйста — принимайте табор разномастной нечисти на ваши новые нарядные набережные.

«Фриза» медленно проехала мимо черной лошади, лежавшей на асфальте по-собачьи, мимо пары старух с совиными головами, прикорнувших у парапета. Одна разомкнула сизую пленку века, безучастно проводила машину взглядом, сонно встряхнулась и снова зарылась клювом в воротник старого драпового пальто.

Длинные петли змеиного тела в узорной чешуе, голые медные груди, вороные волосы веером по земле — лежит такая на подстеленной картонке, прикрыв ладонью глаза, молодая, бесстыдная, — срам смотреть, но не смотреть невозможно. Плевать хотела на человечьи приличия.

Вот возьму альбом и приеду сюда, подумал Рамиро. Кто мне запретит их рисовать? Что хочу, то и рисую. Тавлус Колченогий в конце прошлого века проституток рисовал, и что? Теперь его картинки по музеям висят.

Картинки.

Рамиро нажал на тормоза, чтобы не наехать на рисунок. Мелом на асфальте. Гребнистый контур, разинутая пасть, шипы на спине. Извивы хвоста — как на старинных гравюрах. Уверенная рука — нарисовано лихо, одной линией. А вон и натурщик неподалеку сидит. Узнаваем, даром что художник здорово приукрасил его. На рисунке — великолепный дракон, а въяве — унылая помесь варана и стервятника.

Дальше — больше. Рамиро тронул машину и тихонько поехал вдоль череды нарисованных чудовищ — отражений чудовищ настоящих, но в первых, как ни странно, было больше жизни.

Потом он разглядел рисовальщика. Хмыкнул, потому что художник-самородок всего-навсего обводил тени на асфальте. И снова нахмурился, потому что обводить-то он обводил, но не совсем то, что видел Рамиро.

Такие же гордые и прекрасные создания смотрели на Рамиро из детских книжек, с репродукций старых мастеров, с найльских каменных стел. Такие же восхитительно-волшебные, как на его собственных школьных и студенческих рисунках в пыльных папках, забытых под матрасом.

Мальчишка шустрым паучком суетился на асфальте, семенил задом наперед, обратив к солнцу тощий, обтянутый застиранной парусиной тыл. Прокладывал меловую границу, уверенно отделяя тень от света, но то и дело срывался с терминатора в неведомые дали. Натурщики обращали на него внимания не больше, чем на Рамиро: то есть поглядывали лениво — и только.

«Фриза» остановилась.

— Эй, парень! — окликнул Рамиро.

Мальчишка выпрямился, тряхнул волосами, посмотрел, заслонившись от солнца сгибом руки. В пальцах он сжимал увесистый кусок известки.

— Поди сюда.

Он подошел. Нос измазан мелом, волосы прилипли ко лбу, глаза веселые. Уроки прогуливает, паршивец.

— Неплохо рисуешь. У меня есть работа для тебя. Нужно наколоть по контуру здоровенный рисунок, чтобы потом перевести его на стену. Плачу четвертной, если до вечера управишься. По рукам?

Мальчишка оттопырил нижнюю губу, подул вверх, сдувая прядку со лба. И кивнул.

— По рукам. Господин..? — вопросительно поднялись брови.

— Рамиро Илен, маляр-декоратор. Расписываю особняки богатым господам. Забирайся в машину. Известку только выкини. Как тебя зовут?

— Каньявера.

То ли имя, то ли прозвище. Каньявера, тростник, осока, болотная трава.

Мальчишка неловко влез, уселся, вытер ладони о штаны. Запястьем сдвинул налипшие на лоб пряди, улыбнулся. Волосы у него и впрямь были охряно-пепельные, цвета сухой травы, но не скошенной, а осенней, той, что умерла стоя.

— Нам недалеко ехать, — сказал Рамиро. — Сейчас за парком свернем на Липовую… Эй, что у тебя с руками?

Черные ногти. Извазюканные мелом пальцы, не сразу заметно. Рамиро сперва показалось — черный лак, ну и пусть, мало ли какая мода у нынешних школьников. А потом вдруг прошило догадкой — это отдавленные ногти; слезают — оттого и черные.

Ударил по тормозам.

Мальчишка молчал, Рамиро глянул ему в лицо. Странное выражение — недоверчивая улыбка, в глазах нарастает восторг.

— Черт! — Рамиро с силой шарахнул себя кулаком по колену.

Потом захохотал.

— Господин Илен, — сказал мальчишка. — Вы думали, что я человек? Мне… выйти из машины?

— Прикинь, — Рамиро фыркнул, достал пачку, вытащил зубами папиросу. — Вот, думаю, школьник уроки прогуливает. Вот, думаю, припашу бездельника к работе!

— Я и есть бездельник.

Кто бы мог подумать. Впервые вижу такого фолари. Спутал, надо же, средь бела дня. Когти — когти! — подстрижены, ёпрст, как у кота. Может, еще и зубы подпилены?

Рамиро знал, что, в принципе, фолари можно нанять — за еду или за услугу, денег они вроде как не берут. А может, теперь берут, кто их знает. Этот же согласился поработать за четвертак.

И работу они вроде бы выполняют, если уж берутся за нее. Ладно, посмотрим. Эксперимент, так сказать. Интересно, а если пригласить посудомойкой ту красотку со змеиным хвостом, она тоже пойдет?

— Сделка в силе, парень. Как, говоришь, тебя зовут?

— Каньявера. Или Каньета. Или Ньер. Или Ньет. Как хотите.

Вежливый! Господин Илен, ты когда-нибудь слышал, чтобы фолари говорил тебе «вы»?

Мир меняется. На твоих глазах меняется, идол стоеросовый, к добру ли, к худу — посмотрим. Этот парень вовсе не школьник. Может, он вдвое старше тебя, господин Илен, может, ему тысяча лет. Не забывай об этом.

— Давай на «ты», — предложил Рамиро.

Фолари улыбнулся.

Зубы у него подпилены не были.


Прежде чем вручить Каньявере, или Ньеру, или Ньету колесико для разрезания торта, Рамиро обмотал ручку толстым слоем изоленты.

— Годится?

Парень кивнул.

— Катишь колесиком по контуру. В крафте получаются дырки. Потом крафт вешают на свежеоштукатуренную стену и затирают углем. Рисунок таким образом переводится на штукатурку. Это называется припорох. Рисовать прямо на стене очень долго и сложно, к тому же штукатурка высохнет.

— Я понял, — сказал фолари.

Крафтовая бумага с переведенным по клеткам эскизом застилала в мастерской весь пол и у одной из стен была подвернута в рулон. Многофигурная композиция для главной залы, полотнище восемь на четыре. Его предстоит еще разрезать на полосы. По крафту плыли двенадцать Лавенжьих кораблей, ведомых каманой — птицей с головой рыси; посредине, на фоне Стеклянного Острова, в лентах тумана стояли Сумеречная Королева и святая Невена, и по таким же лентам шагали навстречу союзникам-людям прекрасные воины-дролери. Стеклянный Остров был пуст, хотя на деле там следовало изобразить полчища хтонических чудовищ, Ньеровых соплеменников.

Заказчик особо подчеркнул, что видеть чудовищ у себя на стенах не желает, и Рамиро, наверное, впервые за годы работы порадовался, что не рисовал фолари. Впрочем, Ньет ничего не спросил и никак композицию не откомментировал.

Взял колючее колесико и опустился на колени у края безбрежного полотна.

Рамиро поднялся на антресоли. Некоторое время понаблюдал, как мальчишка ползает по крафту под огромным наклонным окном, потом сел за стол и положил перед собой «Песни сорокопута».

* * *
Ньет проколол последнюю дырку в трескучем крафте, с трудом разогнулся, похлопал по коленям. Уголь с набросков незаметно переполз на ладони, штаны, локти и куда достал. Наверху, на антресолях, слышалось ровное гудение. Вроде как осиное гнездо.

Человек бормотал себе под нос, шуршал бумагой, чем-то щелкал.

Ньет слышал, как человек дышит — ровно, нестрашно.

Он постоял немного, поглядел на законченную работу, взял инструмент и неслышно, как кот, поднялся наверх.

Гудение шло от машинки, за которой сидел человек — стоящий на ребре полупрозрачный лист с картинкой и много кнопок на длинной доске.

— Какая же сука Фервор, — сообщил человек, ни к кому не обращаясь. — Неужели на него никакой управы нет? Чертов нелюдь, сперва бил своих, чтоб соседи боялись, теперь за соседей взялся, чтоб весь мир напугать. И напугал же, сука!

Человек понажимал на кнопки и выругался. Картинка на листе сменилась.

— Я доделал, — сказал Ньет.

Человек обернулся, здоровенный, массивный. В серых глазах мелькнуло недоумение. Брови чуть сдвинулись.

Да он забыл про меня, догадался Ньет. Дал работу и тут же выкинул из головы.

Человек взъерошил коротко стриженые волосы, моргнул.

— Дырки. Я все попротыкал, — пояснил Ньет, и аккуратно положил на край стола доверенную железку. Она звякнула. — Вот.

— А, да, — взгляд человека прояснился. — Конечно. Ты… м…

— Каньявера. Или Каньета. Можно Ньер или Ньет.

Все равно не запомнит.

Фолари носили пук прозвищ, целый букет, как сноп морской травы. Не имея постоянного облика, они не имели и истинных имен — не то что альфары.

— Ты вот что… Каньета. Есть хочешь?

— Можно.

— Извини, что я так тебя тут бросил… — человек стукнул стулом, тяжелым, с обитым кожей сиденьем, поднялся, возвышаясь над Ньетом на целую голову. — Решил на минутку новости посмотреть, а там полное светопреставление. Высокие лорды с ума посходили, придумывают, что им с Эль Янтаром Ферворским делать. Как будто они могут с ним что-то сделать. Торговые санкции! Да ему по барабану, санкции эти, эмбарго… эмм… прости, тебе это все знать не нужно.

— Это… альфары делали? — Ньет покосился на прозрачный лист. Сейчас, когда хозяин отошел, изображение исчезло, и по листу плавали муаровые разводы — словно кто-то невидимый выдыхал дым на мокрое стекло.

Он наконец признал странное гудение, исходившее от вещи. Так гудит злая сумеречная магия — остро, словно иглами покалывает. Назойливый зуд, напряжение всех чувств, неприятное жгущее присутствие.

— Это поплавок, — сказал человек. — Дролерийская машинка. Не видел, наверное, такого никогда?

— Такого не видел.

Гудение раздражало. Хотелось протянуть руку и выключить.

— Это дролерийский поплавок. Устройство для работы с информацией, текстами и картинками. Оно связано с другими такими же невидимыми нитями, — как рыбацкая сеть. Сеть представляешь?

Сети Ньет представлял себе лучше, чем кто бы то ни было.

— Кошельковый невод, — сказал он, поднимая глаза. — Плоская сеть, трал, драга, донный невод. Верша.

Человек моргнул и нахмурился.

— Если из пеньки, то еще ничего, — уточнил Ньет. — Но ведь иногда железо вплетают…

Человек шевельнул губами, будто выругался.

— Если будет еда, — великодушно сменил тему Ньет, — я иду мыть руки.

В ванной комнате свиристел и капал латунный кран. Отзывались трубы, кран жаловался, ныл, плакал прозрачной струйкой, оставляя на ванне ржавый натек.

Ньет потрогал его пальцем, и кран удивленно поперхнулся.


Яичница была вкусная. Ньет орудовал почерневшей от времени серебряной вилкой, жевал, улыбался и слушал. Что он отлично умел — так это слушать. Первое правило выживания среди людей — сделай так, чтобы им хотелось с тобой поговорить. Выгляди неопасно. Умей пользоваться их вещами.

Жаль, что его народ не хочет этого понимать.

Никак не собрать их, не объединить в единое целое — как не свить веревки из песка, не соткать покрывала из воды.

Дикие, изменчивые, но в то же время прочно привязанные к месту обитания — теперь они маются, не в силах уйти от вод, где возникли, не умея сосуществовать с человеческим родом и с альфарами, не зная своего будущего.

Да и что такое будущее время для существ, которые видят время как бескрайний океан — волны накатывают одна за другой.

— Съедобно?

— Да, очень. А эти картина, которую потом надо перевести на стену — для чего? Для украшения?

Кухня была светлая, просторная. Дубовый стол без скатерти заляпан потеками краски.

— Припорох? Да, это будет фреска одному дролери в дом. Старый друг. Сейчас история короля Лавена в большой моде. Возвращение к корням, знаешь ли.

Человек нахмурился, подцепил вилкой жареную помидорину, прожевал.

— Ты мрачный. Это из-за этого… как его… Фервора?

— Не забивай себе голову. Уже поздно. Завтра придешь? Работы еще вагон, ни черта не успеваю.

— Приду. Спасибо за угощение.

Ньет отодвинул тарелку, встал. Человек тоже встал.

— Я плохо знаю ваши обычаи. Возьмешь заработанный чертвертной? Или тебе натурой… еды собрать, хлеба, колбасы?

Ньет мотнул головой.

— Я просто так приду. Мне нравится смотреть, как люди живут. У тебя интересно. Мне понравились… картинки.

На улице уже стемнело. Ньет немного постоял около подъезда, разглядывая освещенные высокие окна, за которыми мелькали темные силуэты. Мимо прошла влюбленная пара ― девушка прижимала к груди букет, пахло черемухой. Из парка напротив доносилась музыка, человеческий смех, оживленные голоса.

Ньет неспешно дошагал до канала, который, как он чуял, втекал в Ветлушу. Не сбавляя шага, перепрыгнул через гранитный парапет, упал в темную воду. Блеснуло в свете фонарей верткое чешуйчатое тело, острый плавник. Поверхность канала вскипела на мгновение, потом вновь разгладилась.

Глава 2

— Согласен, странно, что они только сейчас начали скупать недвижимость. Последние год-два. Мы все ждали, когда они оставят короля и свалят обратно, в свои Сумерки. Но, видишь, они решили тут надолго осесть. Бери бутерброд.

Рамиро отмахнул пару кружков вареной колбасы, положил на кусок хлеба. Ньет благодарно покивал и сграбастал бутерброд. Поблагодарить вслух он не мог — рот был набит до отказа.

— Скупили Журавью Косу, всю, под корень. Тут шикарное место. Залив, прекрасный старый лес, десяток старинных усадеб. От столицы недалеко. Представляю, какой рай тут будет через пару лет. Садовник говорит, прижились все деревья, которые осенью посадили. Тут пруды каскадные. Когда День въедет, фонтаны заработают.

Рамиро соорудил бутерброд себе и откусил сразу половину. Некоторое время они молча жевали, разглядывая фотографии на пожелтевших газетах. На одной, на фоне белого бескрайнего поля маячило несколько черных треугольных вышек, объединенных длинными корпусами.

«В пятницу, третьего июня, в найфрагирском городе Аннаэ состоялась церемония открытия первого газодобывающего комплекса при участии короля Найфрагира, Его Величества Корво Лаэрта; предводителей ордена Рыцарей Моря; представителей министерств торговли и ресурсов обоих государств; а также корпорации „Камана“ и ее главы сэна Алисана Лавенга».

Старая газета, почти двухлетней давности. Дролери к найлам и тогда не совались, и сейчас не суются. Предпочитают делать дела человечьими руками. Но деньги с Севера текут немалые… есть на что скупить лучшие земли под столицей.

Вытянув из пакета длинный парниковый огурец, Рамиро порубал его косыми ломтями. Ньет тут же стащил один и захрустел смачно.

Откуда деньги у господина Дня, Рамиро не знал. Может, с Севера как раз, своя доля у Денечки там есть, к гадалке не ходи. А давно ли месил грязь армейскими ботинками бок о бок с Рамиро?

И ответил сам себе — давно. Теперь у господина Дня ловчая сеть с тысячами поплавков, которая приносит ему тонны информации, и только господин День имеет право и возможность отделять перлы от мусора и определять, что есть первое, а что есть второе. А господин Илен продолжает месить. Не грязь, правда, а краски, что доказывает несомненный прогресс господина Илена.

— И люди теперь здесь совсем не живут? — спросил Ньет. — Только альфары?

— Ну как… — Рамиро взъерошил сам себе волосы на затылке. — Живут, но не владеют. Обслуживающий персонал, в основном ― военные, потому как альфары… в смысле, дролери, у нас все ценные шишки, еще украдет кто-нибудь. Знаешь, как в городе теперь Журавью Косу кличут? «Новые Сумерки». Ньет, глянь, что там с пивом?

Ньет подволок ведерко из-под клея, полное воды. Вытащил бутылку. Рамиро восхитился.

— Ого! Не зря обещал, и впрямь холодненькое! Слушай, а если тебя в бидон с молоком посадить, как лягушку, молоко долго не скиснет?

— Молоко… — Ньет, скрестив ноги, расколупывал вареное яйцо. — Молоко не скиснет. Но скорее всего испарится. Р-раз — и испарится.

Рамиро хмыкнул.

— Вот как? Ну, тогда давай, испаряй пиво.

Парень принял мокрую бутылку и с удовольствием присосался. Спаиваю ребенка, подумал Рамиро и тут же себя одернул. Это не ребенок. Это фолари.

После полудня Рамиро сделал перерыв в работе на полчасика — отдохнуть и подкрепиться. Паркет в большой светлой зале был застелен газетами, хрустальная люстра и новые светильники закутаны марлей. Из одной распахнутой двери в другую ходил сквознячок, шуршал бумагой. Пахло мокрой краской, казеином, дорогим лаком, воском, пиленым деревом. За окнами жарило солнце, колыхались ветви в прозрачной листве, и слышно было, как где-то в саду или на краю леса поет соловей.

Часть оштукатуренной стены пестрела свежей росписью, три корабля из двенадцати плыли по волнам. На палубах стояли капитаны в окружении команд и, презрев историческую правду, несли на себе гербы и очевидные признаки дареной крови.

Рано утром наемные рабочие оштукатурили полосу, и штукатурка до сих пор оставалась влажной. Успею, думал Рамиро, критически разглядывая сделанное. Даже скалывать завтра не придется.

В четыре руки они споро нанесли припорох, потом Ньет, поглядывая на эскиз, смешивал колера в мисках. Рамиро процарапал контур, затем принялся красить. Чувство цвета у мальчишки оказалось отменное, он ни разу не ошибся. Если парню к тому времени не надоест, предложу ему расписывать декорации. За четыре дня они вдвоем сделали больше, чем в свое время делал Рамиро с толпой бестолковых студентов за неделю.

Ньет вдруг поднял голову и прислушался.

— А… господин День обещал приехать сегодня?

Рамиро, уже щелкнувший зажигалкой, погасил огонек и поглядел озадаченно.

— Вроде нет, не обещал. Хотя он знает, что я тут работаю.

— Сюда идет кто-то… из сумеречных.

— Неожиданная ревизия. — Рамиро поднялся, сунул в карман папиросы и зажигалку. — Ну и слух у тебя, дролерийские шаги расслышал. Или это машина подъехала?

— Машина остановилась за воротами. А сумеречный сюда идет.

Ньет отставил бутылку и подобрался. Как-то вдруг уменьшился, отъехал по газетам к стенке. Рамиро повернулся к двери.

В проеме нарисовалась высокая легкая фигура. День, в костюме из некрашеного шелка-сырца, шикарный, как всегда, стремительно вошел в залу, прошагал по газетам и остановился напротив Рамиро. Но смотрел он не на него, а на мальчишку, нахохлившегося в углу.

— Здравствуй, ясный, — поздоровался Рамиро, чувствуя себя неловко и не понимая, где засада.

Приветствие проигнорировали.

— Интересно, — угрожающе тихим голосом проговорил День. — Что делает в моем доме эта жаба?

В минуты гнева длинные вишневые глаза дролери становились пурпурными, как вино на просвет. А зрачки сужались в маковое зернышко. От него просто несло холодом, аж мурашки по коже побежали. Какой-то изысканный прохладный парфюм только добавлял эффекта.

— Парень помогает мне в работе. Я его нанял. Его зовут Ньет. — Прищуренные от ярости глаза обратились к Рамиро. — И, пожалуйста, День, не надо обзываться.

— Я вижу жабу, — процедил День, — и называю ее жабой. Я вижу болвана ― и называю его болваном. Вы болван, господин Илен.

— Спасибо, Денечка, давно не слышал от тебя ласковых слов.

— Не обляпайся. Одиноко стало? Зверушку себе завел?

Рамиро скрипнул зубами, но сдержался, промолчал. Он опустил глаза и смотрел теперь на бриллиантовую заколку с цепочкой, скрепляющую шейный платок цвета сливы.

Он все еще надеялся разойтись миром.

— Пусть ЭТО, — тонкий палец с полированным ногтем ткнулся в Ньета, — пусть ОНО проваливает. Продезинфицировать залу. Хлоркой.

— Мы закончим работу и уйдем.

— ОНО умеет работать?

Ньет молчал, слава идолам. Но во взгляде ясно читалось все, о чем он молчал. Чертов Денечка, думал Рамиро. Принесла тебя нелегкая! Предупредил бы, что приедешь. На полработы не смотрят, так какого ляда ты приперся?

— Представь, он прекрасно работает. Очень мне помогает. И с ним штукатурка не сохнет.

— И пиво всегда холодное! — взвизгнул дролери. Выдержка подвела, голос сорвался. — Ты! — острый кулачок врезался Рамиро в грудь. — Человечий придурок! Дубина! Я вожусь с тобой, а ты… маляр несчастный!

Оглядел петли ненужного уже крафта, сваленные у стены, ряды банок с пигментами, миски с колерами, разбросанные кисти, ведро с водой, хлеб на газете, колбасные кожурки и яичную скорлупу — и скривил красивое свое лицо.

— Пикник устроили. Забавы на лужайке.

— День, послушай…

— Иди на хер.

Но пошел он сам, развернулся и пошел. Вымелся из залы — только газеты взвихрились.

Рамиро наконец выдохнул.

Пауза. Еле слышно пошевелился Ньет в своем углу.

— Извини, парень, — покаянно попросил Рамиро. — Не ожидал я, что День так из-за тебя взбесится.

— Вообще-то… — Ньет покашлял, — Мне показалось, он из-за тебя взбесился.

— Ну да, что тебя приволок… Черт, как нехорошо получилось. Ладно, побесится ― остынет; ему вечно вожжа под хвост попадает.

Рамиро достал папиросу и сунул в зубы. Руки трясутся. Чтоб тебе до вечера икалось, друг дорогой. Вот же характер! Войну прошли — кремень-напарник был. А как мир настал, прям подменили. Капризничает, указывает, попрекает — не то сказал, не тем боком повернулся. Цензура, итить.

Ньет хмыкнул, но оставил свое мнение при себе. Рамиро, зажав в зубах окурок, сильно потер ладонями лицо.

— Ладно. Давай доделывать. У нас еще много работы.

Ньет нашарил полупустую бутылку с пивом, допил ее, вытер нос и поднялся.

— Альфару не нравится, что я тут… рисую. Я лучше пойду.

— Куда ты пойдешь, не говори ерунды. Думаешь, День отличит, где я красил, а где ты?

Хотя черт его знает, может и отличит, подумал Рамиро и передернул плечами. С Денечки станется.

— Короче, закончим сегодня, я отвезу тебя в город, а уходить даже не думай. День свалил или еще по дому бродит?

— Он уехал.

Ньет тряхнул головой и вроде даже ожил. Подошел к окну.

— За что дролери вас так не любят? — спросил Рамиро, размешивая осевший в воде пигмент. — Ну воевали тыщу лет назад, так все воевали.

Ньет отворил окно и выглянул, потом вовсе залез на широкий подоконник с ногами, пачкая известковой пылью роскошную Деневу собственность.

— Красиво здесь. Деревья подстрижены, дорожки посыпаны. Я бы пожил тут… в прудах. В прудах совсем пусто… никого. Только рыбы и утки.

— И все-таки? Почему не любят?

— Ты же вроде знаешь сам. Вот, картину рисуешь как раз об этом. Все очень просто. Мы сражались за Стеклянный Остров, и альфары победили.

Все он, оказывается, знал, этот странный фолари. А Рамиро надеялся, что он не понимает сюжета фрески. Надеялся, что это просто красивая картинка для него.

— Ну… — буркнул Рамиро в некотором замешательстве, — подумаешь, победили. Люди альфарам помогали остров зачищать, тоже, считай, вас победили. И что? Мы же не ненавидим вас. Не презираем… хм…

Рамиро нахмурился. Ньет слез с подоконника.

— Давай работать, — сказал он мягко.

* * *
Ньет миновал пеструю толпу на набережной, сел на каменный бортик, свесил ноги. Во рту было горько, он сплюнул прямо в воду. Потом не выдержал и расхохотался, припомнив, как потешно выглядел разгневанный альфар. Сумеречные столько о себе понимают — просто оторопь берет. Не все ему равно, кто у него в доме стенку красит.

— С человеком якшаешься, — проскрипела за плечом Неясыть. — Смешно тебе. Наплачешься, Осока. Весь на слезы изойдешь.

— Молчи, старая дура.

— Мох тебя искал.

— Подождет.

— Дерзкий ты, Осока. Все тебе неймется, все выдумываешь что-то. Мокро-зелено, а кончится все одним — пена с водой пополам. О-хо-хо…

Ньет не вслушивался в ее клекотание, водил глазами по набережной, высматривал кого-то.

Закатное солнце окрасило мостовую алым, окна домов на том берегу реки потекли расплавленным золотом. Холодные синие тени протянулись по воде, по светлой ряби.

Его народ оживлялся на закате, в пограничное время меж светом и сумерками. Ускользающий свет менял их, тоскливых и пыльных, вечерняя прохлада придавала сил.

Трое парней играли на гранитной брусчатке в «волны-ветер», строили немыслимые фигуры, выгибаясь так, как человеку и в кошмаре не приснится.

На почтительном расстоянии стояла стайка подростков, пялилась жадно.

Топорщились радужные перья спинных плавников, тускло блестела чешуя на боках и предплечьях. Один из троицы почуял пристальный взгляд, вывернул голову, оскалил в улыбке острые зубы.

Ньет отвел глаза.

— Ты и впрямь сходил бы, Ньерито, будь ласков.

Озерка улеглась на живот, прогнулась колесом — босые ступни с темными когтями с легкостью опустились за плечи, утвердились на мостовой. Руки сложены под подбородком, раскосые глаза залиты изумрудной радужкой. Вместо волос — на голове светлый лебяжий пух клочьями.

— Он так гневался, вода на полпяди поднялась. Сходи, прошу.

— Ну ладно. Ты не переживай.

— Жалко его, — Озерка то ли чирикнула, то ли всхлипнула тихонько. — Сидит там один, весь белый свет ненавидит.

— Тут уж ничего не сделаешь, — мрачно сказал Ньет и сполз с парапета в реку, окунувшись с головой.

Голоса, смех и гортанный клекот в воде сразу расплылись, смешались в единый шум.

Мох засел в тупиковом отростке подземного водоотвода, куда свет отродясь не заглядывал с тех пор, как реку взяли в каменную оболочку. Под кирпичным выгнутым сводом лежала тяжелая, покрытая замшелой броней туша, упираясь спиной и хвостом в каменную стенку. Вода доходила аккурат до крошечных тусклых глазок.

Ньет прошел по пояс в воде, присел на каменный приступок. С волос, штанов и футболки текла вода.

Туша, облеченная зеленоватым свечением в темноте, чуть пошевелилась.

— Как дела по спасению мира? — прошлепала она.

— Привет, Мох. Все унываешь?

— Какого черта ты шляешься во внешний мир? Только нас позоришь. Мы не дружим с людьми. Люди лишили нас дома.

— Вы и с собой-то не дружите, — Ньет фыркнул. — Знаешь, Мох, я не готов прожить остаток дней так, как ты — приклеившись задницей к стене и разлагаясь на слизь и водоросли. Все меняется, даже альфары это понимают.

— Альфары… с-с-с-с-с…

— Так можно веками прятаться в канализации или развлекать зевак. Мутить воду. А потом сдохнуть.

— А ты что предложишь, Осока? Попроситься к людям? Вдруг не выгонят? Пустят в свои чистые дома, на мягкие постели? Не с-с-смеши меня.

— Нет… не предложу. Это очень тяжело — жить с людьми, — честно сказал Ньет.

Мох снова заворочался, пошевелил лапками-плавниками; капала вода, отдаваясь эхом под сводами.

— Должно быть место, где мы еще можем жить нормально. Не двое-трое фолари, которые в состоянии удерживать человеческий облик и пользоваться ножом и вилкой, а все, весь народ — кривые, хвостатые, чешуйчатые, собакоголовые… Все. Мох, ты раньше плавал в море. Если туда податься?

— Ты море видел? Река ведь в море впадает.

— Видел. Издали. — По правде говоря, Ньет увидел море только сегодня утром, проезжая с Рамиро по Журавьей Косе.

— Издали! А что издали-то? Тут устье в двух шагах. Иди погуляй по берегу, пособирай камушки. Посмотрим, что тебе морские скажут. Если сразу голову не откусят.

Ньет не ответил, уставился в темноту, обняв колени руками.

Кого ни спроси, все кричат в один голос, что морские — огромные, как горы, злые и никого не пускают в свое море.

Но море такое просторное…

— Я тебе так скажу, у каждого своя судьба. И у нашего народа она кончилась. Нечего ко всем с расспросами приставать. Родился в реке — живи в реке, а нет больше реки — сиди на берегу людям на посмешище. Одно беспокойство от тебя, Осока.

Клацнули огромные челюсти, и Мох с головой ушел на дно; скользкая широкая спина бревном маячила на поверхности.

Говаривали, что Мох когда-то был свободным морским скитальцем, странствовал с места на место, нигде не останавливаясь надолго. А потом нашел свой приют здесь. И теперь не хочет двигаться с места, даже вспоминать ничего не хочет. Всем доволен.

Ньет вдохнул запах сырости и плесени и закусил губу.

* * *
Он сдвинул со стола заплесневелые бумаги, постоял, проводя пальцами по пыльной дубовой столешнице.

Тяжелые бархатные занавеси скрывали окно, в их складках скопилось само время. Поблекли и пожелтели шпалеры с райскими птицами.

Он отвернулся от окна и зашагал по комнате, мерно постукивая каблуками.

Пыль покрывала все здесь — позеленевшую бронзу вьюшек и дверных ручек, прихотливые изгибы карниза, ореховую обшивку нижней части стен.

Зеркала прикрыты тканью, убран ковер на лестнице, в вытертых каменных ступенях остались ушки от прижимных стержней.

Сагайская напольная ваза сохраняла в себе сухие стебли; драконы вились по тонкому фарфору, являя из-под серого налета яркие усы, оскаленные пасти. Он отвлекся, разглядывая их, и застыл в задумчивости.

Часы ― массивные, высокие, с маятником — остановились, казалось, столетия назад.

«Культурный фонд Лавенгов», гласила табличка над входом.

Спуститься с лестницы, постоять в просторном темном холле, слепо глядя в занавешенное зеркало. Усмехнуться.

Снова подняться наверх, в комнату с эркерным окном, где на столе истлевшие записи, в шкафу — заскорузлые от времени книги.

Потом он опустился в старое гобеленовое кресло с неразличимым почти гербом, закинул ногу на ногу, привычно потер щемившее левое плечо.

Снял с древнего, с рожками, телефона трубку, покрутил диск.

— Госпожа Лара? Это заказчик. Да… нет… вы получили деньги?

Молчание. Неразборчивый женский голос.

— Конечно. Берите все самое лучшее. Я… буду очень благодарен.

Глава 3

Ньет некоторое время вглядывался в лицо госпожи Кресты Карины, стараясь понять — человек ли это. Танцовщица — старая, сухая, костистая, с тяжелыми кольцами на птичьих пальцах — слушала разговор. Наконец взгляд огромных,черных, густо подведенных глаз остановился на нем. Ньет вздрогнул — будто обожгло.

Человек. Но с колоссальной личной силой, впору альфару какому-нибудь неслабому.

— Рамиро, — сказала черноглазая. Голос был низкий, грудной. — Отпусти мальчика, пусть погуляет пока.

— Ньет, и впрямь… — Рамиро очередной раз потянулся к пачке, выбил папиросу, покрутил в пальцах и со вздохом сунул обратно. — Погуляй, мы тут быстро все решим, и я тебе потом театр покажу.

— «Быстро»! — черноглазая фыркнула.

Ньет кивнул и умелся от греха подальше.

В коридор он идти побоялся, поэтому спрятался в тени на последнем ряду и оттуда разглядывал едва освещенное зеркало сцены — пустое, увешанное черной тканью пространство, молчащее, как осенний лес. С первого ряда доносились оживленные голоса, Ньет перестал прислушиваться и начал задремывать, как дремал, бывало, в безопасной тиши придонных вод.

Легкое движение рядом, шелест, кто-то тронул его за плечо.

Фолари вскинулся, оскалил зубы и на всякий случай зашипел. Потом опомнился, отпрянул, сел обратно в кресло.

— Ого, да ты из наших, — на него в упор уставились прозрачные глаза в черных ресницах. Бледное личико, высветленные добела волосы. — Где такие клыки нарастил?

Девчонка стояла рядом, легкая, стройная, черно-белая, как рисунок углем на белой бумаге.

— Я… — фолари смутился. — У меня так всегда было.

Спутала. Хорошо хоть не убежала с визгом.

— Ну да, конечно, — легкая улыбка. — Ладно, не хочешь говорить — не надо. Меня Десире зовут.

— Ньет.

— Ты господина Илена ученик? — Десире покосилась в сторону сцены.

— Что-то вроде. Помогаю ему с работой. Временно.

— Говорят, у него такой характер тяжелый, что на стенку залезть можно, — подковырнула девчонка. — Упрямый — жуть! Одно время я боялась, что они с матерью поженятся. Я бы тогда из дома сбежала.

— Почему это тяжелый, — Ньет обиделся за своего человека. — Нормальный характер. Не дерется, еда у него вкусная. Картинки красивые. А кто твоя мать?

— Лара Край, режиссер. Воон она сидит, — Десире сморщила носик, и темные нарисованные круги под ее глазами показались совсем уж неуместными. — Полезли на крышу? А то она меня щас увидит и примотается к чему-нибудь. Пусть они с госпожой Кариной твоего Рамиро терзают, а мы сбежим.

Ньет поднялся и пошел за ней, осторожно пробираясь меж креслами. Она, похоже, так и не сообразила, с кем познакомилась. Люди так легко обманываются, только если все делать, как они привыкли.

Десире вывела его в просторный холл, увешанный гербами и портретами, свернула, пошла к высокой двустворчатой двери под арочным сводом, задевая вытянутой в сторону рукой круглые бока колонн.

— Тут лестница на ложи и бельэтаж, поднимемся по ней и вылезем на колосники. Никогда не был над сценой?

— Я тут вообще первый раз, — честно сказал Ньет.

— А ты разве не на театрального художника учишься?

— Нет.

За дверью оказался красивый светлый коридор, а потом и впрямь лестница, мраморная, с красной ковровой дорожкой и деревянными перилами, отполированными тысячами рук.

Десире полетела вверх по ступенькам, Ньет поспевал за ней, умудряясь еще и головой по сторонам вертеть. Этажа через три красивая лестница сузилась, ковер исчез, мрамор сменился бетоном. Еще пара пролетов.

— Вот, нам сюда.

Следующая дверь оказалась совсем простой, окрашенной в бежевый, с обычной круглой ручкой — никаких завитушек.

— Проберемся над сценой, только ступай осторожней, не топай там особо.

Десире распахнула дверь, Ньет с любопытством заглянул внутрь и тут же отпрянул.

Железо. Много злого, жаркого, пахнущего опасностью и смертью железа.

Как в печь шагнуть.

— Ты что это? Высоты боишься?

Десире с легкостью спорхнула на железный помост, пробежалась вперед — металл даже не загудел под ней. Обернулась, поманила за собой.

— Не дрейфь, давай руку. Эх ты, а еще химера…

— Я не химера.

Из бархатной глухой тьмы перед и под ними шел ровный жар, вынуждая отвернуть лицо. Фолари сощурился, стараясь не дышать.

— Мы не боимся высоты, — серьезно сказала Десире. — Мы не боимся высоты, тьмы, смерти и Полуночи. Мы ничего не боимся. Только так можно стать свободным.

Ньет выдохнул и шагнул вперед. Побрел за своей проводницей, стараясь не смотреть вниз, не дышать, не оглядываться.

Если попривыкнуть… можно пройти. Тем более, что дальше металл сменился решеткой из деревянных брусьев.

Злое железо окружало его со всех сторон: гигантская тяжеленная клетка, решетчатые железные мостки, черные тросы, свисающие вниз, в пропасть, спящие машины, ряды слепых прожекторов, огромных, как в порту, металлические реи и растяжки ― бегучий такелаж сухопутного судна.

Клетка, выстроенная людьми для их непонятной магии, занавешенная бархатным занавесом, переслоенная черным сукном, полная стоячего пересушенного воздуха, саднящего горло.

Колеблющийся пол.

Смазка, горелая пыль, металлическая стружка. Ничего. Ничего страшного, все равно, что машина, рамирова «Фриза», только больше.

Ньет, жмурясь, протянул руку, нащупал холодные пальцы Десире, чувствуя, как гудит и дышит жаром помост под ногами.

— Открывай глаза, трусишка, — весело сказала она. — Уже пришли.

* * *
— Спектакль называется «Песни сорокопута», но за сюжетную основу мы берем «Энери и Летту», — Лара обвела взглядом собравшихся. Подняла ладонь, пресекая возражения Эстеве, молодого, но уже прогремевшего танцовщика Королевского балета, приглашенного на роль Принца-Звезды. — Да, сюжет затаскан, да, все его знают наизусть, однако он не противоречит историческим хроникам, что для нас очень важно. Позволю себе напомнить, что историческая достоверность — это фишка спектакля, главный козырь и основная задача. Кроме того, наш заказчик требует безусловного соблюдения фактографии, хронологии и реалий, поэтому всем нам, любезные господа, придется заново проштудировать учебник средних веков, особенно историю мятежа Анарена Лавенга. Что ты хочешь спросить, Эстеве?

— Что мы все-таки ставим, балет или драму? — танцор покосился на Марта Мареля, актера из драматического состава театра. Тому было уже хорошо за сорок, он обладал строгим одухотворенным лицом, седой шевелюрой, флегматичным нравом и амплуа благородного рыцаря, побитого жизнью.

Март спокойно смотрел на режиссера.

— Мы ставим маравилью, — сказала Лара веско. Прошлась по проходу меж рампой и первым рядом партера. Цок, цок, цок — слева направо. Цок, цок, цок — справа налево. — Это средневековая форма театрального действа, включающего танец и декламацию. Последний раз маравилью ставили лет семьсот назад. Мы возродим эту необычную форму, дадим ей новую жизнь и новый смысл. Вспомните историю театра, дорогие мои. Основные роли в маравилье дублируются, одного персонажа играют два актера — актер-тело и актер-душа. Средневековье, как мы помним, отделяло одно от другого настолько, что могло представлять человека в двух ипостасях.

Рамиро посмотрел на Кресту. Она приехала раньше всех, и Лара начала собрание, не дожидаясь задержавшихся. Сейчас он видел только Крестин царственный профиль на фоне слабо освещенной сцены, высокую шею, тяжелый узел волос на затылке, колеблющиеся кольца серег. И длинную руку, лежащую сразу на двух спинках кресел. Пальцы неслышно барабанили по бархату обивки, посверкивали кольца.

Справа и слева от Кресты сидели «аюданты» — парень и девушка, бывшие ее ученики, а теперь помощники во всем: и в преподавании, и в обычной жизни. «Аюданты» были официально приставлены к госпоже Карине как к национальному достоянию Дара, и получали зарплату от Королевского фонда культуры.

— Итак, у нас двойной состав актеров, — продолжала Лара. — Принц Анарен — Эстеве Ивер и Барто Логар. Ребята, хоть вас все знают, покажитесь.

Оба поднялись — тонкий порывистый Эстеве и Барто, мужчина лет тридцати пяти, тощий и нервный. Смелое решение, подумал Рамиро, рассматривая Барто. Принц-Звезда с потрепанной изможденной душой? Интересно, как публика примет такого Энери?

— Принцесса Летта — наша прекрасная Аланта. — Сияющая девушка встала — будто вспорхнула, взлетели длинные волосы. — Вторая половинка, к сожалению, доехать не успела. Но нам все скажет ее имя — госпожа Игерна Агилар, в прошлом — Игерна Флавен.

Собрание заволновалось.

— Игерна уже лет десять как не выходит на сцену! — воскликнул Март Марель.

— Пятнадцать, — поправила Креста. — И что, хотите сказать, она дала согласие?

— Предварительное, как и вы все, — Лара кивнула очень убедительно. — Ведь договор еще не подписан.

Лжет, подумал Рамиро, но промолчал. Креста фыркнула:

— Не смеши меня, девочка. Этот чурбан Агилар с мясом выдрал ее из театра. С тех пор она видела сцену только с этой стороны, — резкий кивок в сторону темного зала, качнулись тяжелые серьги. — Вряд ли у нее хватит характера вернуться туда, где не хватило характера остаться.

И где клацает зубами Креста Карина, неистовая волчица, подумал Рамиро, мучая в пальцах незажженную папиросу. Я бы не решился.

— Не думаю, что как певица Игерна сейчас многого стоит, — тоном ниже добавила Креста.

Рядом чуть слышно вздохнул Эстеве, переглянулся с Алантой и еще одним парнем-танцовщиком. Рамиро никогда не обладал эмпатией, но тут даже он разгадал эти вздохи и переглядки — когда Креста говорила, что кто-то «немногого стоит», это означало, что как профессионал он мертв.

Цок, цок, цок — Лара нервно ходила вдоль кресел.

— Маравилья предполагает декламацию, а не вокал.

Креста пожала плечами.

— Не нравится мне этот твой подход, — заявила она, морщась. — И еще кое-что не нравится. Ты широко замахнулась. Приглашаешь знаменитостей. Спектакль внеплановый. Кто его финансирует? Фонд? Министерство?

Ну, началось, подумал Рамиро. Любезная тетушка и раньше не утруждала себя излишней дипломатией, а теперь и вовсе в грош ее не ставит. Лара, конечно, тоже не травоядное, но бои без правил — не ее стихия.

— Это частное финансирование, — сказала она. — У спектакля есть заказчик.

— Какой заказчик?

— Богатый, госпожа Карина. Он уже перевел на наш счет впечатляющую сумму.

— Как зовут богатого заказчика?

— Он предпочитает оставаться инкогнито.

— Ты даже не знаешь, с кем имеешь дело, Лара? — Громкий стук металлического кольца обо что-то твердое, все вздрогнули. Где она твердое-то нашла на бархатной спинке кресла? Ах, табличка с номером на обратной стороне… — Берешь деньги неизвестно у кого?

Лара прянула назад, повела плечами, переступила, как норовистая лошадь. И тоже постучала кольцом о край сцены — не менее громко.

— Госпожа Креста Карина! Я, — она подчеркнула голосом, — Я знаю имя заказчика. Но он желает оставаться инкогнито, поэтому я не назову его имени вслух. Если господин N захочет, он сам откроет свое имя. А пока этого не случилось, примите мои уверения, что беспокоиться на этот счет нам с вами не стоит.

Что-то подсказывало Рамиро, что Лара опять лжет.

— Что-то мне подсказывает… — начала недоверчивая Креста, но тут дверь отворилась и вошел опоздавший — подтянутый, совершенно седой мужчина с военной выправкой.

Прошагал по проходу, легко поклонился дамам. Лицо его, широкоскулое, простецкое, загорелое уже сейчас, в начале лета, показалось Рамиро знакомым.

— Добрый день, извините за опоздание. Надеюсь, ничего важного я не пропустил.

— Виль, — с облегчением выдохнула Лара. — Вы вовремя. Господа, хочу представить вам сэна Вильфрема Элспену, нашего сценариста.

Ого! Рамиро едва не присвистнул. Знаменитый журналист, «Правдивое Сердце», — в сценаристах?

Собрание опять заволновалось. Еще бы! Нерядовой спектакль затевается. Интересно все-таки, кто же заказчик, если на него работает такая команда?

— Сразу оговорюсь, что художественный текст — для меня работа новая; подозреваю, что непростая, но уверен, что интересная, — Элспена откинул приставной стульчик, уселся, положил на колени планшет. — Обещаю, что не прибавлю к историческим фактам ни крошки вымысла, а тот вымысел, что обнаружу, ампутирую безжалостно. Перо журналиста — как скальпель, оставляет только здоровую ткань. Иногда в ущерб занимательности. Вы не представляете, как скучны бывают истории, если срезать с них всю шелуху.

— История Принца-Звезды вряд ли будет скучна, даже если очистить ее от вымысла, — сказала Лара. — Впрочем, сделать из нее конфетку — моя забота. А ваша, Виль — сделать компиляцию из известной пьесы, текстов самого Анарена Лавенга и исторических хроник. И настолько правдивую, насколько это вообще возможно.

* * *
Снаружи шел дождь.

На крыше уже сидела молчаливая компания. На их приход почти не обратили внимания — кто-то кивнул, кто-то только покосился. Мрачные, бледные, всклокоченные, химеры сливались в одно черно-белое пятно — словно кто-то бросил на элегантную крышу Королевского театра старую ветошь.

Ньет оглянулся на полуоткрытую дверь и с облегчением лег ничком, прижав лицо к мокрой черепице. Теплый и гулкий весенний ветер налетал порывами, обдавая водяной пылью. Он заносил на крышу смятые яблоневые лепестки, рвал с деревьев внизу мелкие веточки и листья.

Ньет молча трогал ладонями воду и думал, что обратно не полезет ни за какие коврижки. Останется тут жить.

Десире подошла и потыкала его носком туфельки.

— Вот странный парень, — удивилась она. — У господина Илена, известного чудовища и пожирателя младенцев, он работать не боится. А высоты трусит.

— Не боюсь я высоты, — сообщил Ньет мокрой черепице. Потом все-таки сел, покрутил головой. Как удачно, что старые крыши черепичные, а не железные!

Друзья Десире молча пялились на него, застыв в немыслимых позах. Головы ниже задранных коленок, локти растопырены.

Настоящие химеры, бронзовые, раскиданные по крыше там и сям на квадратных постаментах, выглядели куда дружелюбнее. Тяжелые, головастые, они сидели, вцепившись когтями в выветрившийся мрамор, тускло блестела чешуя хвостов, украшенных шипами, к распростертым крыльям прилипли тополиные чешуйки, липестки и прочий весенний мусор.

— Кого это ты притащила, Ди? — мрачно поинтересовался беловолосый парень. Он сидел, привалившись спиной к одному из постаментов, по волосам и плечам стекали струйки дождя. Со ртом у беловолосого было неладно, вроде как располосован от уха до уха. — Не вовремя, я б сказал.

Ньет пригляделся — татуировка, темная полоса, идущая от уголков губ к ушам. Получалась вечная паскудная ухмылка — как у наймарэ.

Странные вещи люди разрешают своим детенышам.

— Плохо вы делаете, что заигрываете с Полночью.

— Да неужели? — парень сощурил светлые, обведенные черным и синим глаза. — Ты тогда не по адресу пришел. Ди, нафига ты его привела? Именно сегодня!

— Это Рамиро Илена ученик.

— Какого еще Рамиро Илена? Не знаю никаких Иленов. Пусть проваливает. Ему тут не место.

— Это твоя, что ли, крыша? — удивился Ньет.

— Ты поосторожнее со Стревом, — шепнула Десире. — У него фюльгья полуночная.

— Да нет у него никакой фюльгьи, — громко заявил Ньет, беззастенчиво разглядывая беловолосого. — Он мельче лужи, куда ему фюльгью. Ему и с собой не справиться, не то что с волшебным двойником. Вы что, не видите разве?

Никто из химерок не ответил.

— Захлопни пасть, щенок! Ди, немедленно убери его отсюда, иначе за себя не ручаюсь, — беловолосый поднялся, угрожающе шагнул вперед. — О чем ты вообще думала? Именно сегодня!

— А что, — дернула плечом Десире, — Очень даже вовремя. Если у нас встреча с Учителем, то пусть он с ним и поговорит. Если тебе не доверяет.

— Мы встречаемся не для разговоров! — рявкнул беловолосый. — Я оказал тебе великую честь, Ди, хотел, чтобы ты причастилась к тайне. А ты приволокла какого-то придурка, которого никто не знает. Думаешь, Учитель готов делиться откровением с любым проходимцем, подобранным неизвестно где?

— Хватит орать на девушку, — Ньет ловко вклинился между Стревом и Десире. — Ты на меня попробуй поори. Раззявь пасть, человеческий детеныш, я посмотрю, какие у тебя зубки.

И улыбнулся, демонстрируя свои. Стрев невольно отпрянул, но сразу же выставил перед собой руку, на пальцах блеснули металлические накладки — когти из железа.

Десире резко хлопнула в ладоши ― будто плетью щелкнула.

— Прекратите! — схватила Ньета за рукав. — Пошли отсюда, ну его нафиг. Нервный какой!

Ньет спокойно повернулся к химеркам спиной и пошел прочь вдоль края крыши.

— И ты тоже проваливай, Ди! — закричал им вслед белоголовый. — Без тебя обойдемся, дура неблагодарная!

Десире промолчала, поспешая за Ньетом.

— Ты что ищешь?

— Лестницу. Должна быть лестница до самого низа.

— Пожарная? Она вон там, я знаю. Ты ж вроде высоты боялся, уже нет?

— Я не боюсь высоты.

— Тогда темноты? — Ди хмыкнула. — Хотя, ты храбрый. Стрев вон поостерегся с тобой драться. Клыки у тебя классные!

— Ты огорчена, что пришлось уйти?

— Думала показать тебе одну вещь, только теперь не выйдет. Впрочем, не больно-то и хотелось, пусть без нас идут. Подумаешь, милость какую оказал! Лорденыш несчастный. И вообще тут мокро. До вечера торчать — я ноги застужу.

— Тогда спускаемся. И пойдем в… — Ньет покопался в памяти, припоминая, что надо говорить. — Я угощу тебя чем-то. Мне господин Илен денег дал. Я… заработал!

Десире хмыкнула, но смолчала. Ньет нагнулся над пожарной лестницей и с тоской посмотрел на мокрые, покрытые ржавчиной ступени.

— Одолжи мне перчатки, пожалуйста.

— Зачем? Ты и так промок с ног до головы. — Десире дернула прилипшую к его спине футболку.

Ньет выпрямился.

— Ты что, так и не поняла?

— Что?

— Крикливый человеческий детеныш прав — меня подобрали неизвестно где. Господин Илен на набережной подобрал. Таких, как я, железо обжигает. — Он показал Десире растопыренные пальцы с хищными черными когтями, невольно заострившимися в процессе ссоры. — Не хотел бы пришквариться ладонями к лестнице.

— А…

Десире молча стянула митенки.

— Спасибо.

— Недурно тебя выдрессировали, — сказала она обидным голосом. — «Спасибо», «пожалуйста», «будьте так любезны»… я думала, такие, как ты, спят на дне реки и едят сырую рыбу.

— Никто меня не дрессировал, — терпеливо объяснил Ньет. — Это мой осознанный выбор. Все меняется, Десире. Фолари учатся говорить «спасибо» и «пожалуйста», а человечьи дети не ценят свой удел и приманивают Полночь. Ты предпочла бы, чтобы я выпотрошил того парня, как сделал бы любой другой мой соплеменник?

По лестнице они спустились в полном молчании. Ньет натянул шерстяные митенки, и ступени почти не жглись, он только изредка шипел, когда попадал пальцами по железу.

Спрыгнув с последней ступеньки, он почуял, что его человек неподалеку — ровное, жаркое свечение, как от углей в костре.

— Господин Илен тут где-то. Он уже вышел из театра. Прыгай, — он протянул руки смотрящей вниз девушке, — Я поймаю.

Десире сморщила носик, но прыгнула, легкая и ловкая, как ящерка. Отодвинулась, разглядывая Ньета, то и дело отлепляя от лица намокшие прядки. Черный грим размазался, поплыл длинными каплями. Во взгляде светлых, как вода, глаз были интерес и недоверие. Ньет взял ее за руку и оглядел пустую площадь, соображая, куда идти.

— Ага, нам туда, где полосатый тент. Вон туда.

— Это кафе, — сказала Десире. — «Рампа» называется.

Парочка побрела в сторону ярко освещенного кафе, дождь поливал, Ньету текло за шиворот, пальцы Десире из холодных стали ледяными.

— Возьми меня под руку, чудище, — буркнула она через десяток шагов. — Пусть твой благодетель порадуется, какой ты… адаптированный.

— Не ругайся, — Ньет ухмыльнулся и зацепил тонкие пальчики себе за локоть.

* * *
Он выбрал столик на открытой веранде под тентом, откуда сквозь яблоневые ветви виднелся служебный вход — «Подъезд № 6». Веранда по дождливой погоде была пуста, и это более чем устраивало его.

Асфальт зеркально блестел на проезжей части и на тротуаре, в нем отражались редкие прохожие под глянцевыми зонтиками и редкие машины, горбатые, лакированные дождем, в облаках водяной пыли. Ветер носил дождевые шквалы, стучал по матерчатой крыше, щелкал фестонами тента. Ряды пустых столиков, меж чугунных ножек намело лепестков, лепестки прилипли к влажному мрамору столешниц.

Он прислонил зонт-трость к соседнему стулу и сел. Из теплого кафе вышла официантка в крахмальном передничке и наколке.

— Я замерз, — сказал он ей. — Принесите что-нибудь горячее. И свежую газету, пожалуйста.

— Кофе, чай, лимонный поссет? Консоме с гренками? «Новости Катандераны», «Голос», «Светоч Дара»?

— Кофе и «Светоч», — заказал он наобум.

Снял черные очки и на мгновение прикрыл веки — пасмурный день ослепил отвыкшие от света глаза.

Из подъезда номер шесть вышла женщина под ручку с молодым человеком. Статная, высокая, привлекающая взор — танцовщица, подсказал первый взгляд.

Старуха — определил удивленный второй взгляд, но слово это не вязалось с очевидным. Ей много лет, но она не старуха.

Рядом шла девушка и держала над танцовщицей зонтик. И девушка, и молодой человек казались тенями рядом с ней. Ее усадили в длинную белую машину, погрузились сами и укатили.

Потом вышла Лара Край ― в окружении, видимо, актеров. Они продолжали беседу на улице, спорили, толпились, размахивали руками. Над толпой расцвело несколько зонтов, кто-то натянул куртку на голову, но расходиться не спешили.

Один из актеров, тоже танцовщик, яркий, подвижный — как луч. Что-то говорит, но смотрит поверх голов, в сияющую даль, и сам будто вот-вот готов взлететь.

Звезда.

Хороший выбор, Лара.

— Ваш кофе и газета.

— Благодарю.

Он опустил голову, глядя, как ловкие руки официантки расставляют на сыром мраморе белую чашечку с черным дымящимся напитком, молочник со сливками, блюдце с кубиками сахара. Кладут газету на край стола.

— Благодарю, — еще раз.

Официантка удалилась, но теперь оказалось, что на веранде он не один. Двое мужчин из компании Лары заняли столик подальше от дождевых брызг.

«Рейна Амарела прибывает сегодня в столицу с официальным визитом, посвященным созданию первой дарской промышленной зоны на Южном Берегу. На сегодняшний момент дарский экспорт на южное побережье составляют такие товары, как машины и оборудование, пшеница, железо, сталь, древесина и удобрения. Экспорт Южного Берега, со своей стороны, по большей части состоит из продуктов сельского хозяйства и даров моря».

Допить кофе и убираться. Ловить здесь больше нечего.

* * *
Они зашли на веранду, поднятую от земли наподобие сцены. По кромке настила шли светильники — в точности как в театре.

Рамиро обнаружился в глубине веранды, в компании кружки пива и какого-то мужчины в потертой военной форме. Художник кивнул, с веселым недоумением поднял бровь. Ньет ухмыльнулся еще шире и гордо повел спутницу к свободному столику.

Потом вдруг притормозил.

— Десире, смотри, вон человек сидит, слева, видишь? Тебе, наверное, будет интересно.

— Ну?

— На самом деле он не человек.

— А кто?

Фолари ясно видел темную, расплывающуюся маревом сердцевину — черный кокон, веретено с острым концом, окутанное черным пламенем — там, где у обычных людей бьется сердце, проталкивая по жилам алую кровь.

— Полуночный.

— Да ты что? — прошептала она, вонзив ноготки Ньету в руку. — Откуда знаешь?

— Вижу. Интересно, что он тут делает. Ой-ёоо, это, должно быть, здоровенная тварь! Как бы не наймарэ…

Человек с черным нутром спокойно пил кофе, потом почуял взгляд, но головы не поднял. Поля шляпы скрывали лицо.

— Ты не врешь? — жалобно пискнула девушка.

— Не вру. Такие как я предпочитают не врать. Не хочешь ли познакомиться? Это тот, кого вы звали. Дозвались, похоже.

Десире постояла, кусая и облизывая губы, потом вдохнула поглубже. Шагнула к чужому столику.

— Добрый вечер, прекрасный господин. У вас не занято?

Полуночный поднял голову. Медленно снял солнечные очки, повертел их в пальцах и отложил. Он и губы сжал, не желая отвечать. Только покачал головой. Десире уселась напротив, очаровательно улыбнувшись.

— А вы не слепой, — сказала она, пожирая полуночного глазами. — Мы с приятелем поспорили о ваших черных очках. Я сказала, что вы носите их не потому что слеп, а потому что видите всех насквозь, каждую смертную душу. Правда, я выиграла?

Ньет подошел и встал у Десире за стулом, ожидая от полуночного любого подвоха. Но тот, вроде, был настроен мирно и общения не жаждал. Он мельком глянул на Ньета и дернул углом рта.

— Нет, милая барышня, — голос наймарэ оказался усталым и бесплотным. — Вы ошиблись. Я просто не хотел, чтобы ко мне подходили и заговаривали со мной.

— О, — растерялась девушка. — Извините…

— Ничего, я уже ухожу.

Человек достал из бумажника купюру, подсунул под блюдце и неспешно вышел, обогнув застывшего Ньета. Рядом с пустой чашкой осталась забытая газета и солнечные очки. И зонт-трость, прислоненный к соседнему стулу, тоже остался.

— Вы по крышам сидите, Полночь кличете. А она в кафе кофе пьет, по улицам гуляет. Кто ж его сюда пустил, а? — Ньет посмотрел полуночному вслед. Темная высокая фигура удалялась, размывалась среди дождя и сумерек. — Но это дело дролери. Пусть они беспокоятся.

— Он… не захотел со мною разговаривать! — Десире, казалось, была потрясена.

— И замечательно, что не захотел.

— Красивый… — Она следила за удаляющейся фигурой. — Не очень под шляпой рассмотрела, но у него лицо такое…

— Какое? — фолари насупился.

— Одухотворенное. И… я его где-то видела.

В конце площади показалась медленно едущая машина, серебристая, со знаками «Плазма-Вран» на крыльях.

Полуночный оглянулся, с обманчивой неторопливостью свернул в первый попавшийся проулок и был таков.

— Почему же он не захотел со мной говорить… Что я не так сказала?

Ньет пожал плечами и отодвинул стул, чтобы сесть рядом с Десире.

Глава 4

— А тебя чем Лара соблазнила? — Рамиро с удовольствием отхлебнул пива, сунул в рот сушеную корюшку.

С улицы тянуло прохладой.

Виль усмехнулся.

— Меня соблазнять не надо. Я по молодости лет на истории мятежа принца Анарена был помешан. И на истории средневекового Дара в целом. Веришь, в спальне на стене висела карта военных действий, перечитал все, что нашел на эту тему. Мятеж тысяча сто шестнадцатого года, мятеж Эрао, Изгнание Лавенгов…

— В каком году Сакрэ Альба Макабрин захватил Светлую Велью?

— В сто восемнадцатом, — не задумываясь ответил Виль.

— Ого! Тогда Ларина пьеса в надежных руках, — Рамиро никогда не мог запомнить больше трех дат одновременно, включая собственный день рождения.

— Надеюсь.

Виль доброжелательно глянул на художника, сощурил глаза.

— Давно собирался познакомиться, но все случая не было. Я про твоего отца делал в свое время серию очерков.

— Я читал. Ты хотя бы не стал приписывать ему того, что обычно принято. Мои поздравления.

Отец Рамиро считался героем войны и был посмертно награжден орденом «Серебряное сердце первой степени». При жизни он бы его не принял, естественно, ни за какие коврижки. Архитектор Кунрад Илен люто ненавидел политику, и о войне, которую пятнадцать лет тому назад юный Герейн Лавенг, возвратившись из Сумерек, вел за собственный престол, отзывался не иначе, как о «буче, которую устроили бессмысленные мальчишки, пороть их некому».

Что не помешало ему взорвать собственноручно построенный мост, когда по нему шли тяжелые танки лорда Аверохи. Шли на Катандерану, чтобы помешать войти в столицу королевским войскам.

Когда Кунрада расстреливали, говорят, он крикнул: «Не воображайте, что я сделал это для сопляка Лавенга!»

В учебниках, конечно, писали иначе, тем более что Авероха оказался временно блокирован на южном берегу Перекрестка, хотя его саперы и понтонеры возвели новую переправу за сутки буквально из ничего. Сутки промедления стали решающими. Герейн беспрепятственно занял столицу и получил свою корону.

Архитектор Кунрад Илен, невысокий, сухопарый, в неромантичных круглых очках и канцелярских нарукавниках, стал героем восстановленной монархии.

Рамиро всю жизнь оставался уверен, что отец просто пожалел постройки двенадцатого века, университетский парк и речку Ветлушу.

— Спасибо, — хмыкнул Виль. — Но того, что было на самом деле, я не написал тоже. Просто промолчал. Так что поздравлять особо не с чем.

Принесли блюдо с крупными пресноводными креветками. Розовые усы хлыстами торчали в стороны. Рамиро глянул на соседний столик: мальчишка-фолари непринужденно болтал с Десире и выглядел куда более похожим на человека, чем эта бледная немочь.

Журналист заглянул в свою кружку, поморщился и поджал губы.

— Так в Катандеране пиво варить и не научились, — печально констатировал он. — Каждый раз я, как затраханный патриот, беру «Шумашинское особое» и нахожу, что оно, язви меня в печень, полностью соответствует названию.

— А ты не бери.

— Дурная привычка.

— На Южном Берегу пиво хорошее.

— На Южном Берегу много чего хорошего, — Виль решительно отставил кружку. — Девушка, принесите «Морское».

— Два.

Рамиро решил посидеть еще часок, все равно снаружи льет. Собеседник приятный, выпить иногда тоже не грешно. Светлое сырое пиво приятно шумело в голове, и вставать не хотелось.

— Только, знаешь ли, не улыбается платить за выпивку с Юга втрое и вчетверо, — продолжил свою мысль Виль. — Эх, было ведь время, когда весь Южный Берег принадлежал нам.

— Угу, триста лет назад. Вспомнил тоже. Они сейчас к Фервору присоединятся, и мы южного пива вообще не увидим.

— Если бы только пива…

Проблема Южного Берега занимала сейчас всех. Бывшая провинция Дара, Южный Берег отделился во время Изгнания Лавенгов, упал под руку удачливого пирата Ливьяно Аманте и с тех пор стоял особняком, торгуя и с Даром, и с Лестаном, пользуясь всеми привилегиями маленькой, но гордой страны, которая владеет одним из лучших портов континента и сидит жопой, то есть… э-э-э… простите, городом Южные Уста на транспортной артерии Дара — реке Маржине…

Рамиро запутался в собственных аналогиях и грустно заглянул в кружку.

— Я бы предпочел, чтобы Южный Берег оставался независимым, — серьезно сказал Виль. — Но кто ж меня спросит.

— Ты ведь политический журналист…

— Ну и…?

— В Совете лордов в последнее время только и разговоров об ферворских «испытаниях» на атоллах, которые вообще-то принадлежат Сагаю. Я слежу за новостями.

Виль посмотрел на Рамиро, и взгляд у него был мрачный.

— Подробностей хочешь? Я ничего не знаю.

— А что там знать, все на пальцах ясно. Фервор занимает добрую часть Южного континента. Лестан с ними граничит. Дальше только Алое море, потом делянка правнуков папы Ливьяно, и мы. Большая часть семей Лестана присоединилась к Фервору сразу же после того, как они взорвали эту хренотень. «Во имя древней дружбы». Хотя доселе эта дружба заключалась в том, что жители приграничных селений воровали друг у друга коз. Хотелось бы знать, не воспылает ли той же древней дружбой и Южный Берег?

— Я вроде не пророк.

— Ты вроде владеешь вопросом.

Кто-то тронул Рамиро за плечо. Художник оглянулся — рядом стоял Ньет и по обыкновению ухмылялся. Девчонка маячила рядом, обхватив себя за тощие плечики — по веранде растекалась знобкая сырость. За домами угрожающе громыхнуло.

— Мы пойдем, — сказал Ньет.

— Погоди, куртку возьми, замерзнете.

Рамиро поднялся — в голове мягко ухнуло, свет чуть расплылся — сунул парню свою куртку.

— Там ключи, если что… в кармане, — неизвестно зачем пояснил он. — Виль, пошли внутрь, а то околеем тут. Обсудим… вопросы дружбы.

Заходя в теплое и ярко освещенное нутро кафе, Рамиро оглянулся.

Ньет и Десире как раз шагнули с террасы под ливневые струи, снова громыхнуло, их силуэты выхватило вспышкой молнии.

Одна куртка на двоих, из-под нее торчат четыре трогательные ноги, ладошка Десире сползла на тощую Ньетову задницу…

— Родич твой? — поинтересовался Виль из-за спины. — Лара тебя прикончит, если узнает.

— Угу, вроде того. Может, не узнает.

* * *
Амарела отпустила оруженосца, велела ждать в машине, пошла вперед по широкому, ярко освещенному коридору. Ни души, только два охранника в гвардейских мундирах у темной, резного дерева двери.

Личные королевские покои.

Ни толпы придворных, ни магниевых вспышек, ни возбужденного шума голосов.

Ее шаги негромко отдавались от дубового паркета и тонули в гобеленовых драпировках.

Королевские гвардейцы при виде нее встали навытяжку, поклонились и синхронно распахнули резные створки.

— Ее Величество рейна Амарела.

Она вошла в просторную комнату с огромным витражным окном во всю стену и остановилась, исподволь оглядывая помещение. Братцы Лавенги застыли в картинных позах — младший у окна, спиной к двери; светлая форма авиатора, серебряные волосы по плечам, в левой руке пара перчаток.

Старший в кресле, свободный серый костюм пошит по дролерийской моде, серебряные волосы по плечам, левой рукой подпер щеку.

Первый обернулся, второй поднялся, вежливо склонил голову. Близнецы, идентичные отражения, сияющая мечта. Кого послабее мог бы и удар хватить, но она не из таковских. Виделись уже на дневном приеме.

— Герейн, Алисан, — она начала разговор первой. — Рада видеть снова.

— Хороший вечер, госпожа, — вежливо сказал король. Его брат просиял улыбкой, как будто всю жизнь мечтал о встрече.

Задрав хвост, подошла серая тощая кошка, потерлась о голенище.

Герейн протянул было руку, предлагая гостье кресло, но она уже села в другое, не дожидаясь приглашения, вытянула длинные ноги в начищенных сапогах.

На столе лежал раскрытый географический атлас, еще какие-то бумаги, стояла старомодная чернильница с пером.

— Надеюсь, беседа будет непринужденной и закончится к всеобщему удовлетворению.

— И мы надеемся. Принести напитки?

— Нет, спасибо. Я буду краткой.

— Мы слушаем, — Герейн вернулся в кресло, а его брат остался стоять.

Интересно, переодеваются они, когда старшему надоедает королевствовать? «Сэнни, нацепи корону и полезай на трон, у меня сегодня похмелье, побудешь за главного».

— Мы готовы предложить вам землю под заводы и помощь в строительстве, торговые скидки по предоставленному списку и право свободного прохода по Маржине, — без предисловий начала Амарела.

Герейн спокойно смотрел на нее кошачьими серебряными глазами и внимательно слушал.

— Вы вкладываете деньги и ресурсы, как и предлагали.

Молчание. Серебряные глаза мягко отражают свет, словно радужки покрыты изнутри амальгамой. Чудовищное, если вдуматься, зрелище. Не для людей.

Говорят, они триста лет пробыли в Сумерках и не состарились ни на мгновение. Дролери не позволили.

— На таких условиях я готова подписать договор о взаимовыгодном союзе.

Герейн посмотрел на брата, потом вздохнул.

— Условия переменились, — сказал он мягко. — Поэтому я настаивал на частной беседе.

— Я слушаю.

— Ситуация теперь такова, что мы не вполне уверены в безопасности наших инвестиций. Фервор активизировался, Лестан тяготеет к нему, следующая очередь ваша.

А то я этого не знаю, засранец.

— Нам бы хотелось быть уверенными, что этому проекту ничего не грозит. Разрешите начать строительство военной базы и аэродрома рядом с Вьенто Мареро. В таком случае наш союз будет… более весомым.

Вот оно.

— Я понимаю ваши опасения, — довольно резко сказала Амарела. — Но изначально договор выглядел иначе.

— Все меняется.

— Я… должна подумать.

— Рейна Амарела, — голос Герейна звучал мягко и убеждающе. — Соглашение может оказаться выгодным для обеих сторон. Вы обретаете собственное производство. Я знаю, что Марген дель Сур нуждается в развитии промышленности. Нельзя жить только за счет торговых пошлин, не имея своих ресурсов. Южные Уста — свободный порт, но как долго он останется свободным?

— У нас отличный флот. Мой флот.

— А у нас отличные самолеты.

— Другими словами, вы собираетесь использовать нас как щит против Лестана и Фервора. Вам недостаточно баз и аэродромов на Севере? Говорят, что найфрагирский авианосец «Авалакх» несет на себе дарские истребители.

— Без помощи Дара они бы его не построили.

— Герейн, Алисан, — она поднялась и выпрямилась, касаясь пальцами края стола.

Привычный, расшитый серебром воротник адмиральского мундира стиснул шею, дышать стало заметно труднее.

— Так уж вышло, что найлам нечего терять. Их земли бесплодны, Полуночное море холодно, как смерть; без нефти и газа, которые вы из них выкачиваете, они остались бы на уровне средневековья. Даже если их чащобы и каменистые холмы зальют напалмом, ничего не изменится. Но моя земля цветет. Наше море дарит людям богатство испокон веков. Я не могу допустить, чтобы над садами Марген дель Сур летали тяжелые бомбардировщики лорда Макабрина и истребители Лавенгов.

— Вы преувеличиваете.

— Я преуменьшаю. Мой ответ — нет.

— Подумайте, рейна Амарела.

— Ничего не выйдет. Мы не найлы.

— Найлам мы предлагали лишь узы дружбы. А не… брачный союз.

— Что?

Амарела смотрела на юного и прекрасного трехсотлетнего короля, думая, что ослышалась.

— Сэнни все еще не женат, — как ни в чем не бывало сказал Герейн. — Мне кажется, что вы были бы прекрасной парой. Это… легкий способ решить наши проблемы.

Как он любит театральные паузы.

Алисан Лавенг, любимец дарских женщин, легендарный пилот, чьи портреты висят в изголовьях девичьих постелек, глава огромной корпорации, сделал приятное лицо и даже улыбнулся. На правом плече поблескивали наградные полосы, черные каманы сидели в петлицах; в витражное окно падал закатный свет и окружал принца мерцающим облаком. По серебряным волосам ходили цветные блики.

— Предложение хорошее. Вы только забыли, что у меня уже есть супруг.

— Этот вопрос также возможно уладить.

— Ваше Величество.

Амарела потянулась дернуть крючок воротника, вспомнила, что надо сохранять спокойствие, уронила руку и сжала ее в кулак.

— Мой прапрадед был пиратом. Прапрабабка — портовой шлюхой. Вследствие этого их потомкам надо быть очень аккуратными в своих поступках. Сдержанными. Как вы понимаете.

Король чуть заметно поморщился.

— Обдумайте следующее, — продолжила она. — Если мы не придем с Даром к соглашению менее… сомнительным путем, то, вероятно, Лестан предложит нам что-то более приемлемое.

Она тоже умеет держать паузы.

— Возможно, наше предложение было слишком неожиданным, — сказал Герейн.

— Возможно.

— Подумайте пару недель.

— Я подумаю. Засим позвольте откланяться.

Амарела направилась к двери, потом остановилась, оглянулась, встретилась глазами с Алисаном.

— Не переживайте, Ваше Высочество. Вы мужчина видный, пригожий. Найдете еще себе жену.

* * *
Он поднял воротник плаща повыше, а шляпу натянул пониже, но вода все равно просачивалась за шиворот. Пошевелив лопатками, он попытался отлепить промокшую рубашку от спины. С полосатого зонтика стоящей рядом женщины текло ему прямо на плечо.

Впереди зажегся зеленый свет, и он двинулся поперек дороги вместе с толпой, мимо остановившихся машин. Шорох шагов, водяное марево, пузыри в лужах, огни фар змеятся по асфальту.

В небе полыхнуло, гром застал его уже посреди площади.

Четверговая Площадь.

Центр ее занимал обширный газон, клумбы разноцветных тюльпанов, кусты едва начинающей цвести сирени и несколько пышных, розовых, как рассветные облака, деревьев, названия которых он не знал. По одну сторону пешеходной дорожки виднелся помост, свежеокрашенный, празднично-белый; на нем возвышалась п-образная виселица, увитая гирляндами лампочек. Сейчас, когда непогода поторопила сумерки, на площади зажглись фонари, и лампочки на виселице забегали цветными огоньками.

По другую сторону дорожки, в глубине сиреневых кущ, опоясанный розовыми деревьями, окутанный ореолом электрического света, стоял памятник из темной бронзы. Человек в длинном тяжелом плаще — строгое, лишенное возраста лицо, на поясе меч, на голове корона. На левой руке держит сокола, в правой — книгу, а у ног его сидит кошка. «Халег Мудрый» — надпись на постаменте.

Некоторое время он топтался напротив памятника, поджимая пальцы в отсыревших ботинках. Вглядывался в темную бронзу. Все Лавенги на одно лицо, подумал он. Если видел одного — видел всех.

Но ведь нельзя сказать, что смотреть не на что!

Он вернулся на дорожку и наконец пересек площадь вместе с толпой спешащих с работы людей.

Площадь замыкали два здания, глядящие друг на друга через неширокое устье улицы. Табличка на углу: «Семилесная, 104», и он с запозданием догадался, что это, должно быть, улица Семи Лестниц, объединявшая когда-то все три яруса Катандераны — от королевского дворца до Портовых ворот.

Высоко над улицей в нишах со статуями и на ложных балкончиках скорчились фигурки в мокрых одеждах, он уже не раз видел их на городских крышах и карнизах. Они торчали на верхотуре даже сейчас, под ливнем, на скользких узких выступах. Часы неподвижности, все тело затекло, одно неловкое движение… Невод Холодного Господина, конечно, выловит глупцов, но этого ли вы ожидали, дети?

Вспышка, лиловый зигзаг прожег небо, на миг пригасив полыхание алых букв «Плазма-Вран» на соседней крыше. Придерживая шляпу, он два раза сморгнул заливающие глаза струи, прежде чем гром настиг молнию.

Песий Двор, вдруг узнал он. Это здание, под огромной пламенной вывеской — перестроенная до неузнаваемости бывшая резиденция ордена перрогвардов в столице, в просторечии Песий Двор.

Бывшая инквизиция.

Он перевел взгляд на пустое крыльцо из темного гранита, на высокие двери, на ряды забранных жалюзи окон — и поежился невольно. Кто-то смотрел на него из сотни оконных проемов — словно сквозь прищуренные веки. Не стоило дожидаться, пока этот кто-то присмотрится повнимательнее.

Он натянул шляпу поглубже, ссутулился и поспешил прочь. Улица Семи Лестниц поднималась вверх, через полсотни шагов он услышал сквозь шелест шин и шорох дождя прерывистые автомобильные гудки. На проезжей части, как мокрые жуки, столпились машины, и человек, перепоясанный белыми ремнями,загораживал им дорогу и направлял их, одну за другой, в узкий переулок.

Еще дальше, на тротуаре, у решетки трехэтажного особняка и прямо посреди улицы, под зонтиками стояли люди, много; сквозь дождь не посчитать, но не меньше пары сотен. Они держали на палках щиты и длинные провисшие полотнища с потекшими кое-где буквами. На щитах, обрамленных мокрыми цветами и облепленных лентами, летел по синему полю увенчанный семью звездами крылатый корабль — исконный герб Нурранов, высоких лордов Южных Уст.

«Братья, не забывайте свое родство!», «Рука дружбы или кулак агрессора?», «Вместе — сильнее!»

Он постоял немного, потом сквозь толпу двинулся к кованым воротам особняка, бормоча извинения и подныривая под чужие зонты. У ворот, на каменном домике привратника, прочел медную табличку: «Эмбахада Марген дель Сур, посольство Южного Берега».

За решеткой зеленел газон, росли стриженые кусты, а за ними виднелся аккуратный портик, белые колонны и уютно светящиеся окна посольства.

Там, за белыми занавесками, в теплых светлых комнатах что-то происходило. Он запоздало понял, что его притянуло сюда, зацепило краем и подволокло — через весь город, словно собаку на поводке.

В груди с левой стороны похолодело, потянуло тяжко. Отозвалось во всем теле тоскливой обморочной дрожью. Он зажмурился, крепко прикусил изнутри губу, не почувствовал боли. Соленая жидкость, просочившаяся сквозь зубы, показалась ему ледяной, как вода Полуночного моря.

Он схватился за решетку, чтобы не упасть. В груди тянуло, тянуло, мучительно и тяжело, словно пудовую гирю вытаскивали из него наружу. Не столько больно, сколько муторно. Он глубоко вздохнул, попытался выпрямиться.

Кто-то тронул его за плечо. Обернулся с трудом, увидел чужую тонкую руку с мелкой жестяной чашкой, окаймленной винтовой резьбой; в чашке колыхалась темная парящая жидкость.

— Глотните чаю, — сказала незнакомая женщина. — Вы же без зонтика, промокли насквозь, воспаление легких схватите. Вас, похоже, знобит.

Он мотнул головой, не поднимая на женщину глаз, но чашку взял — и тут же расплескал половину себе на рукав.

Чай оказался горячим, очень сладким и обильно сдобренным алкоголем.

— Идите домой, — сказала незнакомка, забирая чашку. — Неизвестно, когда она приедет. Может, останется ночевать во дворце. Всю ночь тут стоять — окочуриться можно. Идите домой.

Он снова мотнул головой, не зная, что сказать, и не желая знакомиться с женщиной ближе.

— Я привычная, — голос женщины доносился как бы издалека. — В войну на баррикадах дежурила. А тогда не май был, ноябрь. Но май тоже, знаете ли, не сахар. Ночью будет очень холодно. — Пауза. Сквозь вату в ушах — отрывистые автомобильные гудки. — О! Глядите-ка, дождались!

Толпа качнулась в стороны, размыкаясь на две половины, расчищая дорогу к воротам. Щиты и транспаранты встрепенулись, поднялись повыше, ветер заполоскал тяжелые мокрые ленты. Люди загомонили, замахали руками, тут и там засверкали вспышки фотоаппаратов.

По проходу медленно проплыл длинный черный автомобиль, содержимое его разглядеть не удалось. Из домика привратника выскочили двое служителей, распахнули ворота.

Над головами полыхнула молния.

Тяжесть в груди на мгновение отпустила — и провернулась тошнотворно, как буксующее колесо. Выпитый чай комом подкатил к горлу.

Сволочи, подумал он. Что же вы делаете, сволочи, вы соображаете, что делаете?!

Прекратите немедленно!

Загрохотал гром в черных тучах. Ветер поднял полы плаща, надул паруса транспарантов, защелкал лентами. Полетели листья — молодые, едва раскрывшиеся, — и мелкие ветки, и чей-то вывернутый наизнанку зонт.

Машина проехала, ворота начали закрываться. Он, не раздумывая, рванулся вперед, между сходящихся створок.

— Ку-уда?! Куда прешь? А ну стоять! — его крепко ухватили за ворот, развернули. — Руки на стену! Ноги расставил!

Вляпали лицом в рустованный гранит привратницкой.

Чувствуя, как чужие руки охлопывают его бока и бедра, он стиснул зубы и проклял всех глупцов на свете, включая себя самого.

* * *
Амарела застыла на заднем сиденье роскошной посольской «касатки», сцепив пальцы в замок и слепо уставившись прямо перед собой. Проплывающие мимо красоты древней столицы Дара не интересовали ее. Мальчишка-оруженосец на переднем сиденье ерзал, нервничал и старался украдкой разглядеть ее в зеркале заднего вида — видимо, выражение лица обожаемой госпожи не предвещало ничего хорошего.

Чертов потаскун Энриго, это из-за его поведения ей делают подобные предложения. Сучонок. Жирный кабан. Каррахо.

Чертовы Лавенги, знают ведь, что она будет вертеться до последнего, только бы не связываться с Лестаном. Только бы ни с кем не связываться.

Амарела представила, как Герейн улыбается и говорит своим бархатным голосом, который наверняка делается громовым на поле битвы: «Пора тебе познакомиться с невестой, Сэнни. Ты глянь, какие линии, какой… ландшафт». И подсовывает брату географический атлас.

Дролерийские прихвостни. Всю жизнь цветные лорды якшались с сумеречными, глядели им в рот; как же! Союзнички… Вот и дареная кровь давно выцвела, разжиженная временем, и девки из знатных семей красят волосы просто по старой памяти, как дань моде.

Агилары стали просто рыжими, Макабрины — светловолосые, Нурраны… Нурранов, Деладо и Арвелей больше нет, их унесли войны. На месте Нурранских владений теперь мы, Марген дель Сур.

Волшебный подарочек облез с цветных лордов за долгие века, как смывается известка под дождем.

А Лавенги все такие же. Серебряные. Отсиделись в Сумерках, теперь думают, что им все дозволено.

Амарела поняла, что вцепилась ногтями в ладонь, усилием воли разжала пальцы, откинулась на спинку кресла.

Тяжело править государством, у которого нет союзников.

У Дара есть дролери, которые держат руку своего родственника-короля. Ведь первый из Лавенгов когда-то взял в жены дролерийскую принцессу, заделавшуюся потом святой.

Сагай… до сих пор закрытая, волшебная страна, там светятся по ночам ручьи и птицы говорят человечьими голосами.

В Ферворе правит Эль Янтар, полуденный демон, владыка огня. И сила его такова, что сейчас все мечутся в панике. Даже прекрасные Лавенги. Она видела страх в глазах Герейна.

Только у нас ничего нет. Только синий плат моря и извилистая линия берега, мерланы и устрицы, оливки и виноград. И много, много соленой воды.

Когда-то давно Марген дель Сур был — Марген Лагримосо. Берег Слез.

Волны завоевателей накатывали на него, пробиваясь к сердцу Дара, и оливы плакали кровью, и кровь же напитывала прибрежный песок.

Завоевателей отбрасывали, и все начиналось снова.

Дракониды, Андалан, Лестан, снова Андалан — чьи только корабли не подступали к Южным Устам. А потом пришел Ливьяно Аманте и, рассказывают, привез на корабле свою любовницу и двоих младенцев, прижитых в порту между грабительскими налетами.

Пришел и остался. И правил ревностно.

В Даре в это время резали сереброволосых, и жгли их на кострах, и все им припомнили — волшебную кровь, неувядающую красоту, долгую жизнь, дружбу с Сумерками… и Андаланский примас читал анафему со своей кафедры, и орден святого Кальсабера вторгся в границы Дара и нес Божью справедливость на остриях копий.

Никому не было дела до Побережья Слез.

Теперь Лавенги вернулись.

Все стало как прежде.

Вот только ее страну они не получат.

Если поискать… союзники найдутся.

— Госпожа… Госпожа!

Амарела вздрогнула и подняла голову. Дверь машины была открыта, оруженосец стоял рядом и держал раскрытый зонт.

— Мы прибыли.

Она вышла из машины, бросила взгляд за ограду — там толпились люди с плакатами и лозунгами.

«Опомнитесь, братья!»

Мы вам не братья. Выкопайте из могилы вашего лорда Нуррана, который в свое время не удержал Южный Берег, говорите о братстве ему. А мы — пираты. Предатели. Неверные наемники.

У машины стоял человек в штатском, без зонта, не обращая внимания на ливень. Он поклонился, делая приглашающий жест.

— Ваше Величество, все готово. Мы ждем только вас.

* * *
— Вали отсюда, пока в отделение не сдали!

Его вытолкали из калитки на улицу, замок защелкнулся.

— Вали-вали, герой! Территория посольства — это другая страна, к твоему сведению. Без документов даже не мечтай.

Охранник беззлобно ругнулся и скрылся в привратницкой. Ветки сирени метались перед фонарем, по стенам ходили тени. По асфальту разбегались пузыри. Поредевшая толпа еще топталась перед посольством, но люди уже расходились.

Он отошел в сторону от ворот и встал у решетки, разглядывая мягко сияющие окна. Его отпустило, совсем отпустило, и он уже не чувствовал ничего, кроме холода и усталости. Да и те были словно не свои.

Небеса постепенно успокаивались, перестали громыхать, а только негромко ворчали над головой. Ровно шумел дождь. Сумерки превращались в ночь.

— Нет, ну вы подумайте! Не насмотрелся я на дорогие лица в родных рубежах, они и здесь мне глаза мозолят. Привет, Нож.

Из посольской калитки только что вышел человек. Теперь он стоял на зеркальном асфальте в рыжем свете фонарей — высокая тощая фигура, распахнутый кожаный плащ, уже заблестевший от дождя, небрежная поза, брюки дудочками, руки — по два пальца — засунуты в тесные карманы. Белые волосы прилипли к черепу, сосульками повисли на лице. Из-под сосулек ухмыляется щелясто-щучий безгубый рот.

Наймарэ. Идиоты. Они конченые идиоты.

— Не рад меня видеть, судя по кислой мине. Ладно тебе буку строить, все свои. Чего ты тут делаешь?

— Звезды считаю, — он поморщился. — И ты прав, глаза бы мои тебя не видели.

— Нож, это пожелание? — наймарэ тряхнул головой, отбрасывая прилипшие волосы, подмигнул. Глаза у него тоже были рыбьи — бледные, слюдяные.

— Иди ты… обратно. Это пожелание.

— Фу-у, Нож осторожничает, на воду дует. Обратно я погожу, у меня отпуск на месяц.

— Отпуск?

— Молодая дама, которая со мной разговаривала, была в расстроенных чувствах. То, что она желала получить, стоило… эм-м-м… несколько дороже того, что она предлагала в качестве оплаты… к ее удивлению и разочарованию. Чтобы не разочаровывать прелестную даму еще больше, я пошел ей навстречу, посоветовал хорошенько все обдумать и взвесить. Сделка с Полуночью — вещь серьезная, спешка ни к чему. Через месячишко встретимся, еще раз все обговорим. Ну что ты смотришь на меня глазами раненой лани?

— Я смотрю на тебя с отвращением, Асерли.

— Паскудная рожа, правда? — тот разулыбался, показывая мелкие острые зубы, повел плечами, выпятил тощую грудь. — Я в зеркало мимоходом поглядел — отвратное зрелище! Милой молодой даме я тоже не понравился, хоть был галантен, говорил комплименты и ни словом не соврал. Жаль, конечно, но очень уж она расстроена была, кто-то ее обидел, и это, заметь, был не я. Женщину легко обидеть, они такие ранимые, нежные, капризные, упрямые, все делают по-своему, но все равно доверчивые, надо с ними бережней… ну что я тебе рассказываю… за то мы их и любим, правда, Нож?

— Заткнись.

— Некоторых мужчин тоже легко обидеть, — притворно вздохнул наймарэ. — Зато в глазах у тебя появилась здоровая злость, а это приятней, чем уксусная гримаса. Ну ладно, Нож, раз мое общество тебе не по душе, не смею больше навязываться. Удачи — и не болей!

Асерли сделал ручкой, повернулся на пятках и потопал в дождь расслабленной походочкой городского прощелыги. Плащ, который он так и не запахнул, болтался у него за плечами и взлетал крылом, мокро и остро взблескивая в свете фонарей.

Глава 5

— Куда пойдем? — Ньет вопросительно посмотрел на спутницу.

— Да куда угодно.

Десире в «Рампе» выпила кофе с ложкой коньяку, и теперь глаза ее блестели, она улыбалась и совсем не выглядела усталой. — Может, на набережную?

— Не думаю, что это хорошая идея. Фолари сейчас беспокойны.

— Почему?

— Не знаю, — он пожал плечами. — Но я чувствую. Мы же как животные — чуем что-то и воем на луну, а что именно — не знаем.

— Ты не похож на животное.

— Я просто вода. Пена. Порождение реки. Сухой тростник, — сказал он с пафосным подвыванием.

— Ты болтун, — Десире пихнула его острым локтем в бок, Ньет отпрянул, и Рамирова куртка натянулась, как парус.

— Ну и что.

Они побрели дальше.

Высокие дома, сложенные из розоватого и серого известняка, в сумерках померкли, выцвели. В перекрытых арками проулках светились фонари. Простроченное дождем небо налегало на город, удерживалось на крышах, провисало кое-где вровень с проводами. В тучах просверкивали молнии и ворочался гром.

Ветер хлопал мокрыми пластами сумрака, обдавал мелкими брызгами — как цветы поливал.

— Вон опять ваши сидят, — хмыкнул Ньет.

— Не вижу.

— Наверху, на карнизе.

Десире послушно всмотрелась в темноту, но нахохлившиеся химерки на поперечине архитрава терялись в тенях.

— Я все же не понимаю, — честно сказал Ньет. — Вы люди. Зачем это?

— Ты фолари. А живешь с человеком. Зачем тебе это?

— Ни с кем я не живу, — сердито ответил Ньет, — я сам по себе.

— Ну-ну. А то тебе просто так ключи от дома дали. Господину Илену некуда было их положить, очевидно.

Десире, похоже, на что-то обиделась, но Ньет не понял, на что. Он вытянул руку из своего рукава куртки, потянулся, подпрыгнул, обломил ветку сирени. Водопад пахнущих листвой и цветами капель обрушился на него, окончательно вымочив.

— Вот, — он протянул подношение Десире.

— Ну и вид у тебя, — рассмеялась она. — Не подлизывайся. Что вы там своим подружкам носите? Каракатиц?

— Красноперок. Карасиков.

— Еще лучше, — Десире хихикнула.

— Ты так и не ответила на мой вопрос, — Ньет кивнул в сторону дома напротив. — Зачем вам все это?

— Мы хотим свободы.

— Свободы сидеть под дождем на карнизе?

— Ты не понимаешь! — Десире заговорила вдруг горячо и убедительно. — Наш мир — человеческий — это только малая часть огромного мира. Если не выйти за его пределы — не увидишь ничего нового. А Полночь — Полночь дарит нам власть над собой, власть поступать, как считаешь нужным. Полночь — это свобода и полет.

— Окстись, Десире, — очень серьезно сказал Ньет, стирая с ее лица холодные дождевые капли. — В Полуночи ты не найдешь ни частицы свободы. Не знаю, что там у вас рассказывают, но у полуночных все не так, как ты думаешь. Разве можно назвать свободными создания, которые не могут появиться в мире людей без позволения их господина, не могут войти ни в одну дверь без приглашения? Они скованы цепями покрепче ваших.

— Ты очень уверенно говоришь, — девушка не отстранилась, но в голосе ее слышалось недоверие. — Что может об этом знать рыбка из городской реки?

— Возможно, многое.

— А возможно — ничего.

Ньет не отрываясь смотрел на неподвижных химерок. Что-то было в изломанных фигурах… неправильное. У него заныло под вздохом, как бывает в предчувствии сильной грозы.

— Полуночные — наша темная половина, — уверенно сказала Десире. — У каждого человека бывает волшебная половина, надо только уметь ее позвать. У химерок она — полуночная.

— Я волшебный. У меня никакой человеческой половины нет.

— Ты просто не искал. А потом — ты же всего лишь фолари. В нашем мире живешь, а волшебный двойник — он всегда из другого мира. — Она помолчала, потом добавила, не слишком уверенно: — И вообще, фюльгьи бывают только у людей.

— Твои познания меня потрясают.

— Человек, которого Стрев называет Учителем, нашел свою половину, фюльгью. И воссоединился с ней. Сегодня я должна была познакомиться с Учителем, он собирал нас на один ритуал, но…

— Я все испортил.

— Я этого не говорила. — Опять пауза. — А ты точно знаешь, что у Стрева…

— У него слишком мало личной силы, — покачал головой Ньет. — Совсем мало. Ни одно волшебное существо не захочет иметь с ним дела.

— Вот как… Может, Стрев и про учительскую фюльгью врал… Слушай, а у меня эта… личная сила есть? Вот ты — имеешь же со мной дело!

Ньет тихонько засмеялся.

— Странные вы люди. Такое важное — и не знаете про себя. Конечно же есть, Десире. С тобой приятно… рядом быть.

Ньет почувствовал, как потеплел воздух между ним и девушкой. Она искоса взглянула на него.

— Ну хорошо, — сказала она, — Вернемся к Полночи и к фюльгьям. Фюльгий у человека может быть несколько. Разных. Но нам нужна одна — полуночная. Фюльгью можно выбрать и призвать. Полночь — избрана нами, а мы — избраны Полночью.

— А почему Полночь-то? — не унимался Ньет. — Почему бы вам к альфарам, например, не податься? Не воззвать к Сумеркам?

— Это место занято, — Десире фыркнула. — А если честно… ну… я хочу крылатую фюльгью. Хочу летать.

— Хочешь гордую, крылатую, могучую?

— Свободную.

— Не меньше, чем наймарэ, высший полуночный демон.

Десире промолчала. Ньет скривился — на языке стало горько только от слова этого — наймарэ.

— В Полночи нет свободы, — буркнул он.

— Опять двадцать пять. Ты думаешь, мы не знаем, что в Полуночи все подчиняются Холодному Господину? — Десире нехорошо сощурилась. — Конечно, они несвободны и не могут прийти сюда без его позволения. Но приглашение человека этот запрет отменяет, не так ли? Человек снимает запрет, наймарэ делится с человеком силой и волшебством. Дарит способность летать.

— Сделка с Полночью?

Десире снисходительно усмехнулась.

— Сделку совершают чужие друг другу существа. А родные — обмениваются дарами. Фюльгья — это твоя половина, твое как бы отражение, твой близнец. Какая сделка? Это обретение себя, целостность. Именно это обретение дарит свободу, Ньет, а вовсе не Полночь как таковая. Человеческая воля отворяет двери. Наймарэ без человека скован, человек без наймарэ — тоже. Не такие уж мы идиоты, как ты думаешь.

— Десире, все это очень сложно для такого олуха, как я. Но хорошо — пусть ты права, и твой Стрев не врет, у него действительно есть великий Учитель, который разбирается в полуночных законах. Я только одного не понимаю: почему вы решили, что на ваши призывы откликнутся наймарэ? В Полуночи множество разных созданий, некоторые живут совсем рядом с людьми. Некоторые настолько слабы и неразумны, что закон Холодного Господина над ними не властен. Они что-то вроде тараканов или крыс — кишат по темным углам, жрут человечью злобу и страх. Может, я не прав, но, на мой взгляд, Стрев привлечет себе в двойники именно такую мару, а вовсе не высшего демона.

Десире сжала губы.

— Ну ладно, этих не считаем, считаем разумных… в большей или меньшей степени, — продолжил Ньет. — Вот гримы, например, которые кладбища сторожат. Один, которого я видел, выглядел как собака. А другой — в точности как пегий боров. С чего твой Стрев решил, что его близнец — высший демон, наймарэ, а не кладбищенская свинья?

Десире выдохнула сквозь зубы, но ничего не сказала. Только убрала руку с ньетова пояса и обняла себя за локти. Туфельки ее хлюпали по лужам. Размытые пятна фонарей едва помечали дорогу.

Молниевый всполох с треском распорол небесную твердь. Дождь хлынул с новой силой.

Они некоторое время шли рядом, не произнося ни слова.

Странные эти люди, все им неймется, хочется заглянуть туда, куда не просят, сунуть руки и голову. Неудивительно, что потом — ам! — головы-то и нет. Отважно лезут туда, где не хватает познаний — да и не может хватать.

Он никогда не видел наймарэ — и не рвался увидеть. Ну, или видел один раз — сегодня, на веранде кафе. Полуночный выглядел как человек, только на месте сердца у него клубилось что-то, похожее на веретено с острым концом, источающее маслянисто-черные протуберанцы, словно отработанный мазут.

Жуть и мерзость, причем мощи Ньетом нераспознанной, но, похоже, очень, очень немалой. Жаль, Десире не могла этого увидеть. Мигом бы забыла свою дурь.

Что-то темное мелькнуло в воздухе, Ньет вскинулся, оттолкнул девушку. Раздался удар о мокрую мостовую, разлетелись брызги.

Десире вскрикнула, потом зажала себе рот ладонью.

Ньет подбежал, опустился на колени рядом с неподвижным телом в причудливых тряпках.

Белые волосы распустились в луже, как водоросли, окрасились мутной чернотой. Желтый свет фонарей бесстрастно выхватывал остановившиеся глаза, неловко заломленную руку в обрезанной перчатке.

Не дышит.

Ньет глянул вверх. Никого. Как растворились.

Десире подошла. Сквозь шум дождя Ньет слышал, как у нее постукивают зубы.

— Опасно сидеть на мокрых крышах.

— Иногда… такое случается… — пролепетала девушка. — Редко. Мы считаем, что…

— Десире, — Ньет поднялся на ноги. — Вы самоубийцы. Вы не понимаете, куда суетесь. Я…

— Ты бы лучше шел отсюда, — зло ответила девушка. — У тебя даже документов нет. Сейчас муниципалы приедут.

Она коротко глянула на тело упавшей химерки и снова прижала руку ко рту.


Ноги сами донесли Ньета до портовых ворот.

Всю дорогу до дома Десире они молчали. У подъезда она остановила Ньета, выскользнула из-под куртки, и ушла, не попрощавшись, в сияющую электричеством парадную.

Ньет потоптался в темноте под дождем, поглядывая на окна, но которое из них окно Десире он не знал. Любое горело золотом, обещая тепло и уют. Ньет повернулся, и пошел, куда глаза глядят.

Опомнился, только когда в сознание пробился шум неумолчно работающих механизмов, гудки портовой железной дороги и тяжкий шум моря.

Он передернул плечами под мокрой курткой, в которой болталась тяжелая связка ключей, потом независимо сунул руки в карманы штанов и начал спускаться по лестнице. Восточная часть Карамельной бухты уже окрасилась розовым — летние ночи короткие. Дождь утих, и мостовые начинали парить, высыхая.

На душе у Ньета было тяжело, и он побрел к морю — мимо приземистых офисов судовладельческих и транспортных компаний, мимо курганов кварцевого песка и светлого щебня, мимо штабелей кедровых бревен, которые везли из Доброй Ловли.

Катандерана испокон веков торговала и с Севером, и с Югом.

Схваченное каменными тисками молов море лежало далеко внизу, обманчиво спокойное, смирившееся.

Сонная вода плескалась в доках, между стрелами причалов, шла мелкой рябью, не притязая на большее.

Ньет чуял, как ходят на глубине рыбы, как втекает в бухту пресная вода забранной в трубу Ветлуши и Королевского канала. Как покачиваются на несильной волне тяжелые тела кораблей и натягиваются железные якорные цепи.

За всю жизнь ему не приходила в голову мысль, что до моря можно дойти посуху.

Как завороженный он смотрел на объеденную портовым строительством береговую линию, на серое бесконечное пространство за ней и на вспыхивающие белым крылья чаек.

Гибель себе подобного для фолари — неприятное, но обычное дело.

Что там с этим у людей — Ньет не знал.

Целыми веками они строят и строят, сминают реальность, как тряпку, выгораживая себе клочки обжитого пространства. Так им кажется безопаснее. Но в складках часто могут спрятаться и другие.

В порту, как и в городе, были слепые пятна, нехоженые людьми закоулки, целые заброшенные доки, в которых стоит зеленоватая вода и гуляет эхо. Так получалось, что среди кипящей днем и ночью портовой суеты эти места оставались пустыми и редко кто попадал туда.

В потерянных доках были свои жители.

Человек сказал бы — Ньетовы братья и сестры, но фолари не признают родства.

Ньет прошелся по причалу, зажмуривая глаза от яркого света восходящего солнца, повернулся к берегу спиной. Снова длинно прогудел поезд, и каменный блок, опутанный тросами, поплыл по воздуху, болтаясь под стрелой крана.

Оборванная компания появилась незаметно, неслышно, как всплывает из глубин пузырь воздуха. Ньет только и успел, что обернуться.

— Глядите-ка, пресноводное к нам пожаловало, — раздался неприятный тягучий голос.

— Ты смотри, бульк — и потонешь, — поддержал его другой. — Тут у берега высоко.

— И глубоко.

— И вода соле-е-е-еная.

Трое приморских фолари стояли в самом начале причала, перегораживая путь к спасению. Лохматые, до черноты загорелые, на скулах и предплечьях тускло посверкивает иссиня-черная чешуя, одежка затрепанная, выгоревшая на солнце. Трое — нет, четверо, — еще одна девица, то ли пьяная, то ли больная, висит на локте одного из забияк, безучастно смотрит вперед белыми, как у снулой рыбины, глазами.

Ньет выпрямился и украдкой поглядел по сторонам.

Вот что значит жить с людьми, совсем чутье потерял.

— И что же речной улиточке в наших водах надобно? — издеваясь, протянул предводитель. Черные глаза под неровными выгоревшими прядями, радужки намного больше человечьих, кривая ухмылка. — Может, ей жить надоело…

Ньет молча начал обходить их, на всякий случай стараясь не поворачиваться спиной.

Можно было бы прыгнуть в воду и мигом заплыть в трубу, из которой вытекает Ветлуша, но в кармане куртки звякали рамировы ключи, и Ньет отчаянно боялся их потерять.

Да и соревноваться в скорости с клыкастыми тварями, которых хлебом не корми — дай погонять жертву в мутной прибрежной воде, он не собирался.

— Вы тоже болеете, — сказал он вдруг, хотя не собирался с ними разговаривать. — И до вас это добралось.

Приморские молчали и враждебно пялились. Их вожак растерянно глянул на вяло поводившую головой девицу, словно впервые ее увидел.

— Улиточка еще и языком треплет.

— Как давно у вас начали погибать товарищи? — громко спросил Ньет, не переставая медленно продвигаться к спасительной набережной. — Сначала все время спит, а потом начинает распадаться… да? А кто-то теряет человечий облик и все больше дичает, а потом и разговаривать не хочет. А кого-то вы просто искали — и не нашли?

— Ерунду треплешь, — неуверенно возразил черноглазый. — Всегда кто-то засыпает. Так всегда было.

— Но сейчас слишком часто, правда ведь?

Молчание. Девица вдруг захныкала и вцепилась черноглазому в бок птичьими когтями. Рука у нее была тощая, жилистая, из бугорков на синеватой коже торчали ости еле проклюнувшихся перьев. Черноглазый только моргнул, даже не пошевелился.

Ньет смотрел в ничего не выражающие немигающие глаза приморского и чувствовал жалость. Жалость, которая заняла место страха, и место надежды, и место тоски.

Должно быть, если плыть далеко-далеко, на десятки дней пути, и отыскать могущественных морских фолари, которые подобны горам и плавучим островам, чьи тела подобны льдистым торосам или тянутся на многие мили, чешуйчатые, страшные… даже если найти их, то и там увидишь упадок, непрекращающийся сон, медленное умирание.

Соленые волны размывают их, как размыли бы выветрившийся камень.

Неужели мой народ обречен…

— У нас то же самое, — с горечью сказал Ньет. — Все, как я сказал. Это началось не вчера.

— Ты вот что, проваливай отсюда, — прошипел черноглазый. — Катись в свою воду, а то, не ровен час, захлебнешься в нашей.

Ньет почти уже выбрался с причала на набережную, как вдруг один из приятелей черноглазого выбросил вперед оплетенную жилами руку и сгреб фолари за грудки.

— Сурприз, — прохрипел он, стискивая воротник куртки так, что у Ньета стало темнеть в глазах, и скаля сахарно-белые клыки.

Потом потемнело совсем, а еще потом темнота вдруг взорвалась яркой вспышкой и оглушительными криками чаек.


Утром поднялся ветер, разогнал облака, разгладил серое светлое небо. Сырые улицы пахли тополиной листвой, свежестью и новым, едва початым летом. Солнце взошло за домами. Серое небо просияло, словно опал, поперек пустых улиц легли длинные бледные тени и длинные полосы розоватого света. Над рекой кружили чайки, взблескивая белыми крыльями. Железнодорожный мост через Ветлушу мягко прорисовывался в дымке — сложный ажур ферм, сиреневые тени; изгибы берега, университетский городок в золотых яблоневых садах, туман над излучиной…

Рамиро брел домой, немного одуревший от бессонницы и выветрившегося хмеля. Старый стал, степенный, отвык от ночных гулянок. Уже не студент, и даже не «молодой, подающий надежды». Он давно ничего никому не подавал.

Фоларийский табор на набережной, похоже, никогда не засыпал. А сейчас, пока город не проснулся, он распространился даже на проезжую часть — по пустой дороге бродили три черные лошади (хвост у одной был змеиный, очень длинный), поперек полос пешеходного перехода растянулся бурый, как бревно, утыканный шипами вурм. На той стороне улицы, под окнами домов, расселась на газоне пестрая компания. Рамиро остановился, разглядывая красивых фоларийских девок — водопады блестящих волос, перевитых тюльпанами (сорванных во-он с той клумбы и неувядающих в буйных гривах до самого вечера), голые руки, босые ноги с когтищами, цветастые шали, похожие на плавники… а может, и в самом деле плавники.

Напротив девиц — руки в брюки — покачивался на нетвердых ногах расхристанный студентик. Рубашка под пиджаком навыпуск, университетский значок на лацкане, кепка на затылке, под кепкой — встрепанные вихры. На губе — папироска. Полупьяный — или полутрезвый, явно пришел за дармовой любовью. А вон и приятели его стоят в отдалении, у витрин закрытого магазина, ждут результата переговоров.

Студенческие общежития тут недалеко, господа ваганты время от времени ходят на набережную за приключениями. Как правило, после хорошей гулянки — когда уже море по колено и хвост у дамы никого не смутит. Фоларицы дарили благосклонностью не всех и не часто, и если тебя обласкали вчера, то не факт, что вспомнят и обласкают завтра.

У студентика, похоже, не заладилось. Девицы смеялись, дразнились, скалили зубки, дергали его за рубаху и за брючины, но идти с ним не собирались. Одна, с зеленой, легкой как пух шевелюрой, разинула ротик и выстрелила в его сторону длинным ящеричьим языком. Парень сплюнул папиросу, ухватил ее за руку и потащил на себя. Хихикая, девица повалилась на траву, проехала пару шагов на животе, потом вдруг немыслимо изогнулась, поднимая в воздух ноги и таз, свернула гибкое тело кольцом, поставив ступни перед плечами — и студент от неожиданности выпустил ее. Грянул смех, остальные девахи, как по команде, опрокинулись, кувыркнулись назад, группа распалась, раскатилась клубками по газону.

Рамиро моргнул, в который раз пропустив метаморфозу — уже не девушки, а собаки кувыркались по траве, вскакивали на лапы и с лаем кидались на остолбеневшего студента.

Затрещала ткань, икра неудачника оголилась. Он очнулся, кинулся бежать, тяжело топая и мотаясь из стороны в сторону. А за ним, гавкая, подпрыгивая, крутясь колесом, катилась свора рослых дворняг, черных и шакальего окраса.

Приятели студентика тихо сгинули в переулке. Рамиро еще долго видел, как по аллее на той стороне дороги фоларицы гонят неудачника, перекидывая его друг другу, как тряпичный мяч. Ничего, парню полезно пробежаться по утренней прохладе, протрезвеет. И похмелье быстренько выветрится. А пара прорех на штанах и потерянная кепка — не самый плохой итог суточного загула.

Надеюсь, Ньету с девушкой повезло больше. Рамиро усмехнулся, покачал головой. Странный фолареныш. Так похож на человека, умеет жить с людьми, причем, не просто умеет, а осознанно научился. Похоже, Ньет поставил себе задачу влиться в человеческий социум и целеустремленно добивается ее.

Фолари — целеустремленно чего-то добивается?

Кто бы еще пару недель назад такое сказал — Рамиро б только отмахнулся. Не бывает. Фолари аморфны, инертны, фоларийский табор — не социум, это просто пена на прибрежном песке; единственное, что связывает всех этих удивительных, таких разных существ — вода. Когда-то, наверное, все было по-другому, иначе как бы им удалось построить Стеклянный Остров?

За спиной забибикало, мимо проползла поливальная машина. Собаки и лошади сопровождали ее, как дельфины сопровождают теплоход, весело прыгая в широком веере горизонтальных струй. Рамиро отступил к чугунному парапету набережной, но ему все равно окатило ботинки.


Рамиро шагнул из лифта на площадку, хлопая себя по карманам и пытаясь вспомнить, куда же дел ключи. И остановился столбом — на коврике под дверью, выставив острые коленки, сидел мальчишка. Сидел под его, Рамировой, курткой как под плащ-палаткой. Мальчишка поднял голову и шмыгнул носом.

— Ньет! Ты чего здесь сидишь? Почему внутрь не вошел?

— Ключи… вот, — парень стряхнул с плеч куртку и протянул ее Рамиро. Рука была ржавой по самое запястье.

Футболка оказалась залита пурпуром. Ньет снова шмыгнул носом, оттянул относительно чистый край и утер кровищу.

— Подрался? Кто тебя так? — Щелкнул замок. — Заходи. Давай в ванную. Сильно течет?

— Не… да не, я ничего… да все нодмально!

Рамиро втиснулся в ванную следом за Ньетом, подождал, пока алая струя в раковине порозовеет, сдернул с вешалки полотенце, намочил. Повернул чумазую рожицу к себе.

— Эдаким ударом убить можно, — пробурчал он, осторожно обтирая повреждения. — Во расквасили. С кем ты сцепился-то? Девушка цела? Сними футболку, вся мокрая. — Отжал полотенце, намочил снова. — Иди на диван и лежи, пока кровь не остановится. Голову откинь… вот так. И не опускай.

В комнате он скинул с дивана рулоны крафта и какие-то наброски.

— Ложись.

— Десиде дома, — невнятно сказал Ньет. — Да все со мной в подядке…

— Конечно, в порядке, иначе я бы скорую вызвал. Ничего, до свадьбы заживет.

— Это потом, в подту… зашел на чужую тедитодию. Один был…

— В порт шлялся… — Рамиро сел на край дивана, с силой потер лицо ладонями. — Я тут, понимаешь, ночь не спал, думал, Ньет парень шустрый, своего не упустит… Своего он не упустил, словил, ага. Разукрасили тебя на славу. Эх ты, герой!

Ньет зыркнул обиженно и натянул мокрое полотенце на физиономию. Рамиро зевнул, посмотрел на часы. Вытащил из нагрудного кармана пачку, вытряс на ладонь горстку табачных крошек, разочарованно посмотрел внутрь. Все папиросы он выкурил еще в кафе.

— В дом-то чего не вошел, под дверью сидел?

— Ключи… железные.

— А тряпкой прихватить? Не догадался?

Ньет поджал губы. Мокрые вихры торчали из-под полотенца. Ребра можно было посчитать даже сквозь грудные мышцы. Голая грудь бледная, узкая, в бурых разводах подсохшей крови. Красная кровь, самая на вид обыкновенная. И анатомия вполне человеческая. Если бы не когти…

— Мне к девяти на Журавью Косу ехать. Вот ведь черт, не прогуляешь, полосу рабочие оштукатурят — хочешь не хочешь, поезжай расписывать. А-а-а-ы-ы-ы-ы-ы-ы! — зевнул еще раз. — Ты лежи, спи давай. Я тоже два часика посплю.

Прежде чем рухнуть на два часика, Рамиро принес с антресолей плед и кинул мальчишке. Поднял край полотенца, полюбовался на распухший нос. Кровь остановилась. Вокруг правого глаза обрисовался лиловый ореол, сам глаз плохо открывался. Выглядел Ньет довольно жалко.

— Сегодня сиди дома и лечи синяк. Пожрать найдешь в холодильнике, там яйца и колбаса. Уйду — будить не буду, запру тебя. Вечером вернусь. А-а-а-ы-ы-ы! Все, два часа мои.


Ньет полежал под колючим пледом, повертелся, потом неслышно поднялся. Человек спал как застреленный, забравшись на свои антресоли. Было тихо, в гулкой и огромной пустой комнате звенела муха.

Прошел по мастерской, выглянул в гигантское наклонное окно, которое, скорее, было даже не окном, а юго-западной стеной. За окном виднелась засыпанная цветным гравием площадка, кадки с темно-зелеными кустами. Он уже знал, что стеклянная дверь в в стеклянной стене ведет на широченную террасу, опоясывающую все здание.

Солнце поднималось, и в обычного размера окно, обращенное на юго-восток, протянулись косые утренние лучи.

Ноющая боль в носу малость стихла.

Ньет потыркался по углам, заскучал, взял с подоконника старый альбом в покоричневевшей от времени картонной обложке. Сел на пол, полистал, осторожно переворачивая страницы.

Наброски, много, — карандашом, акварелью; края листов истрепаны.

Драконы, морские твари, невиданные уродцы, каких и среди фолари-то нечасто встретишь. Светловолосый альфар в перехваченной ремнями гимнастерке — взгляд гневный, видно, опять обиделся на что-то. Карлик с бородой, заплетенной косицами. Черноволосый небритый парень с беспечной улыбкой, на коленях какое-то людское оружие. Рисунок на хрусткой бумаге в мелкую клетку, — явно был сложен, а потом расправлен. Девка с впечатляющими грудями и рыбьим хвостом. Змея с плавниками, закрученная в немыслимый узел.

Смешно, подумал Ньет. Идешь к людям, чтобы понять, как они живут, что дает им силы и возможность менять мир вокруг себя. И встречаешь свое отражение в кривом зеркале.

Он перевернул еще страницу и застыл.

Стеклянный Остров.

Он никогда не видел этого места, но знал, что это оно. Каждый фолари узнал бы.

Несколько быстрых, небрежных набросков — вперемешку с портретами красавца альфара и немыслимыми почеркушками на полях. Карандаш господина Илена был лишен всякой пристойности — в том виде, как ее понимают люди. Вряд ли он кому-нибудь показывал своих зубастых тварей.

И он рисовал Стеклянный Остров.

Ньет долго смотрел на проявляющиеся из тумана над морем очертания отвесных скал. Луна висела над островом, круглая, нарисованная одним точным движением карандаша. Темнели сосновые разлапистые кроны.

Следующая страница.

День, растрепанный и измученный, спит прямо на земле, подложив ладони под голову. На щеке темное пятно, рот приоткрыт, тщательно отрисованы складки расстегнутого смятого ворота.

Ньет зажмурил глаза от ненависти и некоторое время сидел, вглядываясь в алые пятна, плавающие в темноте. Потом вернулся к предыдущему рисунку.

Столб света, по странной прихоти художника поросший деревьями и вставший над темным морем.

Потерянная нами земля.

Хлопнула входная дверь, через некоторое время послышался шум мотора под окнами, ясно слышимый в тишине еще спящего двора.

Человек уехал, напрочь забыв про него по своему обыкновению, а Ньет и не заметил.

Глава 6

— Знаешь, Раро, — задумчивый мелодичный голос заставил художника вздрогнуть. — Более беззастенчивой взятки я в жизни не получал.

Денечка застал Рамиро врасплох — человечий слух не чета фоларийскому. Дролери, видимо, давно уже стоял в дверях, наблюдая за работой.

— Черт шпионский, — проворчал Рамиро. — Пигмент из-за тебя рассыпал.

— Грубая, бессовестная взятка. — День подошел к расписанной стене, бесшумно ступая по газетам. Под мышкой он держал планшетик, обтянутый белой кожей. — Ошеломляющий цинизм.

На две трети готовой фреске между Королевой Сумерек и святой Невеной теперь красовался белый олень с золотыми рогами — герольд Королевы. Рамиро, вырезав кусок припороха, чуть раздвинул фигуры, и олень очень удачно вписался между ними. Гордого красавца с ветвистым венцом на голове Рамиро процарапал прямо по сырой штукатурке, без вспомогательного рисунка. Случайно или намеренно, но олень стал центром композиции.

— Если тебе не нравится, можно сколоть, — буркнул Рамиро. Он сидел на корточках, складывая кульком истоптанный газетный лист, чтобы собрать просыпанный пигмент.

День хмыкнул, рассматривая роспись, покачал головой.

— Не надо скалывать. Пусть гости думают, что я озверел от чувства собственного величия. — Он мягко рассмеялся. — Красиво, пропасть. Если бы я не знал тебя так хорошо, друг мой, я б подумал, что ты дурак.

— Ага, значит, ты так больше не думаешь?

День глянул через плечо, посмеиваясь.

— Я колеблюсь. Еще не принял окончательного решения.

— За пятнадцать лет мог бы и принять. Хотя что для дролери пятнадцать лет? Ерунда какая-то.

День вернулся к созерцанию картинок.

— Художественная условность. Меня там не было, конечно.

— Но герольд у Королевы был же.

— Был. И не один.

— Ты сам рассказывал, что белые олени — королевские герольды. А что до условностей, то тут их полно. — Рамиро показал пальцем: — Вот Лавен Странник, один из бесчисленных младших сыновей арбенорского императора. Похож на короля Герейна, а на самом деле, я уверен, он был бородатый, варварского вида амбал. Вот Каэтано Агилар, черно-рыжей дареной масти, а на деле этот Каэтано был портовым воришкой из Уланга, спрятавшимся от стражи в трюме «Странницы», Лавеновой гавьоты. Вот Дайтон Мертвая Голова, наполовину инг, наполовину драконид — телохранитель безземельного принца, будущий лорд Макабрин. Он никогда не был капитаном, хотя я нарисовал его на капитанском мостике под вымпелом с макаброй. Арвелико Златоголосый тоже ни в коем разе не капитан; подозреваю, арфу он держал лучше, чем меч. А будущий лорд Нурран, пират, прежде чем попасться в лапы государю нашему Лавену, вез будущего лорда Деладо, ферворского принца, в трюме в цепях, намереваясь продать его на рабском рынке.

— Человеческая история иногда воистину захватывает, — приятным голосом сказал День.

— Я к тому, — пояснил Рамиро, — что легенда отличается от исторической правды мерой условности. Все, все, не буду больше занудствовать. Это вообще не мое дело — объяснять, что нарисовано. Пусть искусствоведы стараются, у них работа такая.

— Кстати, — День наконец повернулся лицом к собеседнику. — О Лавенгах и прочем. Не хочешь ли поучаствовать в празднике Дня Коронации? Я составляю списки уже сейчас.

Рамиро не слишком любил балы и официальные приемы, но бессмысленное, на его взгляд, светское общение окупала красочность зрелища. Если неземной красоты дролерийские дамы частенько посещают выставки и театры, то еще большую экзотику, например, сагайских сокукетсу, увидеть можно лишь на значительном празднике во дворце. Сагайцы из посольства трясутся над своими растительными божками, словно те бриллиантовые. Простые жители Катандераны изредка могут полюбоваться сквозь двойное оцепление краешком цветастых одежд — и только.

— Буду рад, если меня пригласят, — сказал Рамиро, промывая в банке кисть. Он не собирался прерывать работу, пока штукатурка не высохла.

— Значит, мы тебя обрадуем.

День огляделся, но не увидел ничего, где можно было бы примоститься со своим планшетом. Пигмент, замешанный на воде, заляпывал газеты, а высыхая, пылил. Дролери поставил ногу в светлом замшевом ботинке на перекладину единственного табурета, загроможденного банками и плошками, пристроил планшет на колене.

Раскрыл планшет, подцепил ногтем и поднял хрустальную пластину, по которой тут же заструились сине-голубые муаровые волны. Пальцы пробежались по клавиатуре, пластина выцвела до бледно-голубого, на голубом замелькали буквы и цифры.

— Ну, этого мы подвинем, этих двоих переместим… — бормотал дролери, легкокасаясь кнопок. — Этого и вовсе не надобно… Готово, господин Илен. Вы получаете приглашение на празднование в Коронаду. Внезапно.

Вот же паршивец, думал Рамиро, против воли любуясь изящными движениями. Высоко взбежал златорогий герольд Королевы. А ведь было время, когда его тошнило от тушенки и дурной воды. И часы у него были не такие, как сейчас — высовываются краешком из-под манжеты — платина или белое золото, черт его разберет.

Часы тогда были стальные и обжигали ему кожу до красноты, так что День начинал сыпать свежевыученными человеческими проклятьями…


…— Тебе не положено такие слова знать.

— Молчи, маляр несчастный.

День переворачивает расшнурованный армейский ботинок и сильно трясет. Сыплется дрянь и камешки.

— Чертовы люди, ничего не умеете делать как следует.

— День, прямые поставки военного обмундирования из Сумерек почему-то не налажены. Носи что есть.

— Да сдались вы Сумеркам. На хер, прямо скажем, сдались.

День натягивает ботинок, закрепляет завязки, старательно бормоча под нос те самые слова, которые ему не положено знать.

У него светлые — как льющееся золото — волосы, стянутые в хвост; косульи вишневые глаза, четко очерченные темными ресницами — будто подведены. Мешковатый камуфляж и грубые ботинки кажутся издевательством.

На тонком запястье болтаются металлические часы-компас. День подсовывает под них рукав, чтобы не жглись и не спадали.

Они идут уже вторые сутки — марш-бросок по пересеченной местности, ночевка в холмах под известковым намывом, костер — нельзя; Рамиро коротает время, мысленно считая охваченные войной провинции, сбивается, шепотом уточняет у напарника, что там с Агиларами, послан, — остаток ночи проходит в мрачном молчании.

— Чертовы люди…

— День, уймись уже, а?

Полгода назад на головы воюющим лордам свалился юный король Лавенг. Все было как в древней легенде — Сумерки, давно уже отвернувшиеся от людей, разверзлись и отдали отпрыска семьи, считавшейся давно уничтоженной. С королем пришли дролери из Холмов — как знамение чуда, как инсигнии монаршей власти.

Легенды не в моде. Война продолжилась. И тогда дролери остались.

— Макабра, — Рамиро поднес к глазам бинокль, тяжелый, на правой линзе — царапина.

Недурно они устроились.

Военный аэродром мятежных лордов укрыт в Холмах, затянут маскировочными сетями, — легко заплутать и сбиться с пути. Ангары выкрашены под пастушьи дома, с воздуха вообще хрен увидишь.

Но с ним нежный дролери, который ходит по земле не тревожа веток, читает звезды, может не спать сутками.

Вот только ботинки натирают.

— Не думай так громко. Мешаешь.

День возится с настройками аппаратуры, разбираться в которой люди научатся лет через сто.

Дролери принесли с собой волшебство, красоту, изящество… и технику.

— Чтобы дать легенде небольшой шанс, — бормочет он, подкручивая верньеры. — Очень маленький. Наведемся, и Вран ударит с воздуха. Жаль, расстояние до цели… тоже небольшое.

— Ах-х-х-х-х….

С неба падает огонь.

Рамиро зарывается лицом в сухую траву.

От взрыва закладывает уши.

Горячий, как из печи, воздух проносится над ним плотным потоком.

День, вжатый в землю, всхлипывает, потом снова ругается.

Потом они долго лежат молча, стараясь не слушать звериные крики, сухой треск боеприпасов, новые взрывы, уханье и хлопки.

Еще потом становится тихо.

Рамиро отпускает дролери, которого неизвестно когда успел уткнуть носом в кочку и навалиться сверху, садится, прислонившись к глыбе запекшейся глины. Выдыхает. Ищет флягу, не находит и замирает в неподвижности.

— Когда мы победим… — День откидывается назад и прикрывает длинные, невозможно-вишневые глаза, обведенные красными кругами. Волосы обгорели и висят неаккуратными прядями. — Когда мы победим, я заведу себе замшевые ботинки, шелковый пиджак, рубашку из тонкого батиста, шейный платок цвета сливы…

Он долго еще перечисляет шмотки, облизывает пересохшие губы, сглатывает, потом что-то говорит снова. Едва слышно.

— Конечно, — отвечает ему Рамиро. Волосы на затылке слизнуло начисто, пилотка потерялась. Гимнастерка на спине истлела и Рамиро чувствует, как она лопается и распадается лоскутьями при любом шевелении. — Все, что угодно, Денечка. Все, что хочешь. Все, что ты захочешь.

Короткий и злой смешок напарника пробирает его до костей.

Пепелище на месте Макабры все еще пышет жаром, в воздух взметываются клубы пепла — как стаи ночниц; но черный густой дым постепенно разносит ветром.

Небо над Макаброй — лазоревое…


— Рамиро! Очнись, я с тобой разговариваю.

— А? Да, День, я тебя внимательно слушаю.

Рамиро проморгался и посмотрел на собеседника, тряхнул головой, словно отгоняя давно рассеявшийся едкий дым.

— Я говорю, запиши телефон моего портного. То, в чем ты появился на открытии своей прошлогодней выставки, живо напомнило мне ассортимент помойки.

— Не могу сказать, что ты мне не повторяешь об этом весь год.

— Рамиро, — голос Дня не оставлял никаких возможностей для возражений. — Запиши. Сейчас же.

Рамиро тяжело вздохнул и нацарапал злосчастный телефон на первом попавшемся куске крафта.

* * *
«Айрон» вышел из плотного, как взбитые сливки, слоя облаков, миновал меченые белым вершины Техады, стиснутую горами крепость Занозу, выстроенную на неприступном острове среди реки, и плавно пошел на посадку.

В иллюминаторе виднелись пестрые лоскутья полей и виноградников, рассеянные по одиночке белые дома фермеров, редкие темно-зеленые купы оливковых деревьев и частоплетеная сеть дорог.

Амарела откинула голову на спинку кресла и устало прикрыла глаза. Всю прошлую ночь она почти не спала, в голове шумело, под веки как песку насыпали. Пара бокалов белой седы, выпитых для бодрости, дела не поправили.

Прекрасная госпожа, сказал наймарэ после недолгого, но горячего спора. Вы же королева, вы знаете, как делаются такие дела. Вы просили у Полночи помощи. Полночь окажет вам помощь, предоставив армию, и если вы ждали от Полночи чего-то другого, то я удивлен. Странно предполагать, что один-единственный наймарэ способен защитить целую страну от алчных соседей.

Или вы думали, что как только придет нужда, полуночная армия соберется по вашему кличу в один момент? Появится из ниоткуда, отбросит захватчиков и сгинет в никуда? Вы перечитали сказок, моя прекрасная госпожа.

Полночь сможет вам помочь, только если вы королевским указом введете полуночную армию на свою территорию. Выделите под расположение наших войск город или деревню, или какой-нибудь из своих военных городков или баз.

Но дролери, возразила Амарела, дролери не вводили армию на территорию Дара!

Полночь — это не Сумерки, возразил демон. У нас нет высоких технологий, у нас есть хорошие бойцы. Очень хорошие бойцы. Лавенгу, чтобы с Даром считались, достаточно было привести полторы сотни альфаров. Но это единичный случай. Эль Янтар, например, испокон веку владеет землями в Ферворе, а Лунный император — целой Сагайской империей. Нам же требуется всего лишь место дислокации. Я предполагаю, прекрасная госпожа, что нам не придется ни с кем драться, достаточно просто провести парад в столице или пригласить послов на экскурсию в наши части.

Наймарэ был убийственно логичен. И он был прав — обдумывая этот отчаянный шаг, Амарела видела перед собой Дар, а не Фервор и не Сагай.

И она, наверное, и впрямь перечитала сказок. Классики мировой литературы предлагали совсем другой сюжет.

Она взяла отсрочку в месяц.

Отец не одобрил бы ее действий. Но он умел удержать страну, а под руками Амарелы страна трещит по швам. Рейна готова душу отдать за Марген дель Сур, но души оказалось мало.

Амарела потерла лоб между бровей — там в последний год образовалась морщинка и с каждым днем становилась все глубже.

Южные Уста занимали обе стороны чашевидной бухты Ла Бока, город рассекала пополам река Маржина. С восточной стороны лежали старые кварталы, некоторые насчитывали почти тысячелетнюю историю, многие дома стояли на еще драконидских фундаментах. Там же, рядом с древней драконидской крепостью, перестроенной в бастион, старыми молами и маяком из огромных каменных глыб, высился старый замок Нурранов, в котором долгое время обитало и семейство Ливьяно. Только совсем недавно, лет десять тому назад, рей Вито построил для семьи современный, вызывающе роскошный дворец на западном берегу. Ступенчатые террасы розового и золотистого мрамора, висячие сады, сияющие стекла оранжерей и каскады фонтанов на плоских крышах.

В старом замке устроили музей и по совместительству жилище для второстепенных королевских родственников.

Амарела посмотрела на встрепанного, как птенец галки, оруженосца, мирно дрыхнувшего в кресле у противоположной стенки.

Ох уж эти второстепенные родственники…

Вся политика в Марген дель Сур испокон веков делалась «по знакомству». Вот и мальчишку ей навязали в сопровождающие, потому что он сын какой-то тридцатиюродной тетушки и «мальчика надо пристроить». Всю поездку он таскал под мышкой «Историю Ста Семей», в которую и утыкался в любую свободную минутку. Впрочем, обузой не был — и хорошо.

«Айрон» коснулся шасси посадочной площадки и покатился, притормаживая. Гул двигателей стих, мальчишка вздрогнул и проснулся, завозился в кресле, отстегивая ремень.

— Хавьер, выход в другую сторону, — устало произнесла она.

Аэропорт Кампо Селесте встретил рейну палящими потоками света и выцветшим до слепоты небом. После нежной северной лазури оно казалось белесым, раскаленным. Тени умалились и прятались под крылом самолета и под брюхом здоровенного бронированного лимузина, ожидавшего у трапа.

Амарела вспомнила, как в детстве убегала из-под надзора тетушек и бабушек, проникала зайцем на паром через Маржину и шлялась среди пестрой толпы провожающих и встречающих с ватагой оборванных приятелей. Стырить шоколадку или апельсин с лотка считалось верхом молодецкой удали.

Несколько раз ее привозили домой зареванную и в полицейской машине, мать только вздыхала, а отец хмыкал и честно платил штрафы.

Кровь Ливьяно — не голубиная кровь, говорил он и ухмылялся в усы.

Теперь ее ожидал роскошный лиловый транспорт с гербами Марген дель Сур на дверцах и охрана — трое здоровенных парней в традиционной морской форме.

— А где Каро? — спросила она вместо приветствия.

— Нездоров, — ответил незнакомый ей офицер, открывая дверцу.

Амарела поспешно нырнула в прохладу просторного салона, охрана села по бокам, Хавьер заполз на переднее сиденье со своей книжкой.

— Не читай в дороге, укачает, — пожурил его офицер.

Доберусь до дома, приму ванну и отменю на сегодня все дела. Высплюсь, мечтала рейна. Вот сейчас мы повернем направо, проедем по набережной, погрузимся на паром — и готово.

Машина плавно залегла в поворот.

Налево.

Амарела закусила губу.

Стражи по обе стороны каменно молчали.

— Куда мы едем? — резко спросила она. — Что вы себе позволяете?

Молчание.

Хавьер закрыл книгу и заозирался испуганно.

— Я приказываю дать ответ немедленно.

— Распоряжение адмирала Искьерды, госпожа, — неохотно ответил офицер, не поворачивая головы.

Налево.

Налево — это значит в старый замок.

Музей, прибежище для второстепенных родственников и… тюрьма.

* * *
Невенитский монастырь лежал в зеленой чаше долины, как россыпь колотых кубиков сахара.

Сейчас по этому сахару ползли мухи.

Он привстал в стременах, вглядываясь.

Здоровенный в полных латах жеребец под серой попоной без гербов тихонько фыркнул, ударил копытом в землю.

Коричневые, черные фигурки, ватные клочья дыма и треск пороховых зарядов.

Насколько он мог видеть, ворота монастыря были уже выбиты и толпа втекала внутрь. Горели какие-то внутренние постройки.

Опоздал, продрало холодом по спине, и он поднял жеребца в галоп. Длинная с заостренным кончиком шпора с непривычки скребанула по краю накрупника.

Снова опоздал.

Тяжело закованный конь пронесся по истоптанной сотнями ног колее мимо низкой каменной ограды, за которой цвели вишни и метались над кронами напуганные птицы.

Бу-у-у-ум, рявкнула пушка, и от круглой стены монастырского донжона полетело каменное крошево.

Пожар разгорался, и сквозь черную пелену просовывались огненные языки.

Во дворе кричали.

По приказу командора Яго, торопливо сказал он, не раздумывая въехав конем в буро-черную толпу. Копыта высекли искры на мощеной площадке перед уроненным мостом. Среди бурого, серого и черного тут и там мелькали яркие пятна. «Народный гнев, яростный и праведный» умело направлялся.

Чрезвычайно важное и очень срочное дело ордена.

Стилизованный собачий ошейник — железный, на петлях — перехлестывал горловину трехчастного шлема.

Вот приказ, еще сказал он, упирая копье о железный зацеп — серый флажок взметнулся вверх полосой дыма — и нетерпеливо сунул бумагу с печатью под нос сержанту, который предпочел не участвовать в резне внутри монастыря, а смотрел на дорогу, безразлично повернувшись спиной к воротам.

Обзор внутри чертова шлема был не лучше, чем у крысы в крысоловке: узкая полоса.

Мост был опущен, скорее всего, ему не позволят вывезти детей; хорошо, что больше не видно латников, и он все поглядывал на круглый невысокий донжон, который еще держался, и в распахнутые ворота было видно, как ударяют бревном в окованные двери.

Личико покажите, благородный сэн, сказал сержант. Читать-то я не умею, с чего бы мне читать. А вот память у меня хорошая. Слишком много нелюдей нынче скрыться желает. А ну как под шеломом у вас нечестивая масть.

Он выхватил меч, непривычный, не под руку, плохо сбалансированный; рубанул наотмашь и поскакал к мосту, расшвыривая пеших.

Жеребца ткнули рогатиной, лязгнул металл о металл, здоровенная тварь в украшенном шипами налобнике рванулась вперед, прямо по человеческим телам. Он бросил копье и рубил как сумасшедший; он всегда старался не калечить пехоту — война дело благородное, рыцарь против рыцаря, а простецы пусть уродуют друг друга сами как хотят…

Он рубил и рубил, как мясник или дровосек, напрягая мышцы и жилы, с силой выдыхая, когда меч летел вниз.

Арбалетный болт звонко ударил в забрало и отскочил.

Пахло кровью и дымом. Всегда пахнет кровью и дымом, за долгие века этот запах пропитал его насквозь.

Кровь, дым, пронзительные крики раненых и птиц.

На брусчатой мостовой лежит мертвая невенитка, серый капюшон свалился, серебряные волосы залиты кровью и вываляны в пыли.

Донжон горел, заволакивался черным маслянистым дымом; этого не могло быть, он помнил, что было не так, башня загорелась позже, а он все никак не мог прорубиться к ней через плохо вооруженную толпу, но их было слишком много — они сдавливали конские бока как волны моря; снова рявкнула пушка — стреляли уже в него, не жалея людей, толпившихся вокруг, или, может, уцелевшие защитники замка приняли его за врага.

Башня горела и горела, и сыпалась внутрь себя, и стала факелом, печной трубой, чудовищной раскаленной гробницей, и тут его конь споткнулся и небо обрушилось сверху всей своей тяжестью.


Он открыл глаза и некоторое время молча лежал, успокаивая бешено бьющееся сердце. Ноздри и губы все еще разъедал запах паленой плоти и горящего дерева. Ядро тогда угодило в него, ломая ребра, и повалило вместе с конем, и он лежал, сглатывая собственную кровь, но ее было много, и она стекала под шлем, щекоча шею. Боли он уже не помнил, а это почему-то не забыл.

Жуткий запах пожарища постепенно превратился в приятный запах еды. Кто-то жарил яичницу с беконом и варил кофе. В пыльное, покрытое разводами от дождя окно косо пробивался солнечный луч. В складках старого балдахина над кроватью лежали синие тени.

Он сбросил покрывало, такое же ветхое, как и все здесь, и встал.

Внизу, на кухне, пели; довольно громко.

— Ах, был я молод, и был я беспечен, — сообщил исполнитель, — пой, моя ласточка, пой! Роскошные кудри, широкие плечи, пой, не умолкай!

Он нахмурился и спустился по лестнице на первый этаж. Лестница скрипела.

— Меня полюбила красотка Сибилла…

Потемневшая от времени дверь кухни была раскрыта нараспашку, из нее пахло жареным, кофе и свежей выпечкой. Он почувствовал, что его мутит.

— Асерли.

Губы его скривились, как от сильной горечи.

— О да-а-а-а-а, это я собственной персоной, — наймарэ оседлал массивный табурет, как насест, и придвинул к себе блюдо с рогаликами. — Рад видеть! Прекрасный день, Нож, жаль, ты дрыхнешь до полудня. Как можно намеренно лишать себя наслаждения пустынными утренними улицами, этими величественными зданиями, рассветом и тишиной, которая столь…

На столе стоял примус, на нем кипела джезва с кофе, рядом лежала кипа свежих газет. Старинная чугунная сковорода с початой яичницей стыла на подставке.

— Почему ты не мог вчера попасть под машину и сломать себе шею, Асерли.

— Потому что я полуночный демон, друг мой. Но что же ты стоишь? Присядь, выпей кофе.

— Я тебе не друг. Спасибо, мне не хочется.

Он прислонился к стене и, скрестив руки на груди, наблюдал за тем, как наймарэ наливает себе кофе и тщательно намазывает рогалик маслом.

— М-м-м-м-м-м, как же там дальше… ай-ри-ри-дам, там-да-ри-дам-м, — Асерли куснул рогалик и уставился на него блеклыми глазами. Безгубый рот растянулся в ухмылку. — Прекрасный день, просто прекрасный. Ты долго будешь подпирать стену, друг мой?

— Пока ты не уберешься.

— Должен заметить, что в таком случае тебе придется простоять здесь не менее четырех недель.

— Что тебе здесь нужно?

— В том-то и дело! — наймарэ радостно отсалютовал кофейной чашечкой. — Абсолютно ничего. Упоительное, восхитительное безделье. Четыре недели, ты даже не представляешь себе, сколько энергичный человек способен сделать за это время.

Асерли подмигнул ему, придвинул к себе газеты и вперился в текст.

— Ты здесь не по приказу, — прошептал он, чувствуя, что внутри все обрывается. — Ты сам по себе.

— Именно, именно! Ты как в воду глядишь, Нож. Какая великолепная проницательность! Именно что не по приказу, а сам по себе. Когда эта милая, во всех отношениях прекрасная дама, пусть, может быть, совсем чуточку неосведомленная, но неизменно прекрасная… Эй, Нож, что-то ты побледнел, может, воды? Газовая плита опечатана, но вода в кране есть, я проверял. Так вот, когда эта очаровательная дама сказала мне, что подумает с месяц, и забыла отослать меня обратно, я просто остолбенел, я не поверил своим ушам, Нож! Я даже переспросил ее.

— Клятая Полночь…

— Вот возьму и вымою тебе рот с мылом, Нож, — блеклые, как две оловянные монетки, глаза наймарэ вдруг полностью залило черным — и радужки, и белок. Потом он сморгнул — и морок рассеялся.

— Впрочем, что с тобой делать, вечно ты бродишь мрачный и всем недовольный. Норовишь выставить меня каким-то чудовищем, — Асерли приложил ко лбу два рогалика и нагнул голову, словно собираясь боднуть. — Я так думаю, это от нехватки витаминов. Ты принимаешь витамины?

— Нет.

— Вот! В том-то все и дело. И спишь в одежде, фу, все помялось, пылища тут у тебя. Ну ничего, я наведу порядок.

Асерли снова уткнулся в газету.

— Нет, ты подумай, что творят твои коронованные родственнички, — вдруг хмыкнул он. — Нефтяные вышки в Полуночном море. Скоро открывают еще одну, с помпой, с шумом. Не желаешь поприсутствовать? Не отвечай, вижу, вижу, что нет. Странно, что альфары их не остановили. Или им все равно, как ты думаешь?

— Я не знаю.

— И я не знаю, впрочем, сегодня я этим заниматься не намерен. Я иду в оперу. Знаешь, в Катандеране прекрасная опера, Королевская. Ставят «Гибель Летты». Чудесная, хотя и довольно консервативная постановка, тут вот, — острый палец наймарэ потыкал в газетную статью, — пишут, что просто дух захватывает. Нож, ты куда?

Он аккуратно затворил за собой дверь кухни и побрел наверх.

Глава 7

Дом семейства Агиларов находился в верхнем ярусе столицы, совсем недалеко от холма Коронады, королевского замка. Двухэтажный особняк, утопающий в сирени и цветущих каштанах, беленый каменный куб, надстроенный и обвешанный со всех сторон узорным фахверком. Башенки, мансарды, веранды — целый сказочный средневековый городок. По переходам и терраскам сновали женщины в цветастых платьях, в распахнутых окнах полоскались занавески, из одного кто-то высовывался и махал рукой, в комнатах играл радиоприемник, с верхней мансарды доносились фортепьянные гаммы. Под каштанами на зеленой лужайке маленькая девочка уговаривала собаку прыгнуть в обруч, собака скакала вокруг и лаяла.

По выложенной терракотовыми плитками дорожке навстречу машине ехал на трехколесном велосипеде серьезный ребенок в панаме.

Рамиро остановился в воротах. Ворота никто не открывал — они так и были гостеприимно отворены на улицу.

— Побибикай, — посоветовала Лара, разглядывая окна из-под руки. — Нас не видят. Тут всегда такая суета.

Рамиро побибикал, серьезный ребенок в ответ побибикал медным клаксончиком.

— Похоже, мы загораживаем проезд господину Агилару, — пробормотал Рамиро.

Собака наконец обнаружила чужаков и кинулась встречать с восторженным лаем.

— Игерна! — Лара замахала рукой. — Мы тут!

К машине спешила женщина — улыбающаяся, очень красивая, в темно-красном платье с белым пояском. В каштановых локонах — две заколки с гранатами и бриллиантами.

— Кела! — крикнула она девочке. — Забери брата! Лара, добрый день! Господин Илен, добрый день, рада видеть, проезжайте прямо к дверям. Фетт потом отгонит машину в гараж.

Высокие входные двери были тоже раскрыты, в холле стоял золотой, пронизанный солнечными лучами полумрак. Стены занимали картины и темные стеллажи с книгами, по плиткам пола раскиданы детские игрушки. Еще пара распахнутых дверей — в просторную гостиную с полностью застекленной дальней стеной. Естественно, почти все огромные окна растворены, прямо из гостиной можно выйти на террасу, а с террасы — в сад.

— Ро-оди! — Голос Игерны Агилар прокатился по дому, словно торжественный аккорд. Рамиро вспомнил, что некогда вся Катандерана с благоговением внимала этому голосу. — Ро-о-оди! Го-ости!

С террасы в гостиную вошли несколько мужчин. Высокий худощавый офицер средних лет, черноволосый; синий мундир перетянут ремнями, сапоги сверкают, в углах воротника поблескивают бронзовые пушки. Второй — еще выше, совсем молодой, — блондин в белой форме пилота с мертвыми головами в петлицах. Оба — хоть сейчас на парад. С ними штатский в льняном пиджаке, очень загорелый, с седым ежиком; несмотря на возраст, прямой и подвижный.

— Госпожа Край, господин Илен! Добро пожаловать! — крепкая рука стиснула ладонь Рамиро. — Ротгер Агилар, генерал артиллерии Его Величества, хозяин этого зоопарка. Просто Род, если позволите. Счастлив, что могу пожать руку сыну Кунрада Илена.

Он говорил чересчур громко, словно находился не в доме, а на плацу. Казалось, он немного глуховат. Рамиро ответил, что ему очень приятно и назвался.

Молодой пилот, один из внуков лорда Макабрина, оказался женихом старшей дочери Агиларов. Штатский — двоюродным дядей леди Агилар, профессором истории, известным археологом и популяризатором Сайраном Флавеном. К стыду своему, Рамиро этого имени не слышал, зато Лара была впечатлена.

— Я помню вашу статью в «Географии» о найльских королях. Столько было споров!

— У вас хорошая память, миледи. — Молодцеватый археолог поцеловал Ларе ручку. — С тех пор много лет прошло. Сейчас меня уже подзабыли.

— Что вы, ваше имя до сих пор на устах. «Выборная монархия — удивительный феномен». Признаться, до вашей статьи я знать не знала, что найлы по сей день выбирают королей, как в древние времена. И что король с физическим недостатком лишается трона.

— Древние обычаи имеют власть закона на Севере, — кивнул профессор, явно польщенный.

— Дядя Сайран приехал в столицу по приглашению университета, — сказала Игерна Агилар. — И с осени начнет читать лекции. Скажу по секрету, дядя довольно ветреный мужчина, изменил Северу с Югом и последние несколько лет провел в Лестане. Зато когда он закончит новую книгу, его мигом вспомнят! Я уверена, книга потеснит знаменитые «Сто Семей».

— Ну, семей в Лестане гораздо больше ста, — заулыбался господин Флавен. — Так что если в чем моя книга «Сто Семей» и обойдет, так это в толщине.

— Господа, прошу к столу, — пригласил Агилар. — Марея и Стрев сейчас спустятся.

— Мы ждем сэна Вильфрема, — напомнила леди Игерна.

Лара покачала головой.

— Он всегда опаздывает. Он и сегодня опоздает, вот увидите. Зато он замечательно приманивается на звон бокалов.

— В таком случае — прошу! — Ротгер Агилар приглашающе повел рукой в сторону распахнутых дверей в столовую.

Длинный стол был накрыт и украшен цветами. Столовая выходила на солнечную сторону, по белой оконной кисее гуляли тени листвы и перекрестья рам. Доносилась музыка со второго этажа, пахло коричным печеньем.

Явились старшие дети Агиларов, сэн Ротгер представил их гостям. Девушка, невеста молодого Макабрина, оказалась очень похожа на мать. Каштановые локоны, сияющее личико, блестящие зубки, мелодичный голос. Темно-розовое платье из плотной шелковой тафты сшито по дролерийской моде — без рукавов и без пояса, чуть ниже колен, со скромным, под горлышко, вырезом спереди и с узким длинным, аж до поясницы, вырезом сзади. Юной Марее Агилар платье очень шло. Что, впрочем, не удивительно: дролерийские платья все были рассчитаны на длинноногую подростковую фигуру, а вот дамам попышнее стоило аккуратнее следовать моде.

Молодой Макабрин перевел взгляд на невесту, прикипел и сам засветился.

Брат, на пару лет младше, не был похож ни на отца, ни на мать.

Химерка, но сейчас, за родительским столом, — умытая. Волосы выбелены, от углов губ почти до ушей тянутся вытатуированные полоски, отчего рот смахивает на змеиную пасть. Того и гляди раззявится и покажет ядовитые зубы. Дролерийская мода и тут являла себя: белая рубашка с широко раскрытым воротом и серая замшевая жилетка на шелковой подкладке. Забавная эклектика, думал Рамиро, разглядывая его, пока читали короткую молитву. Похоже, родители не в восторге от сыновних увлечений.

Зазвенел хрусталь, радушный хозяин сам разлил по бокалам алый рестаньо из пыльной бутыли и громогласно провозгласил тост за встречу. Прислуги за спиной, слава идолам, хозяева не поставили, только женщины с кухни принесли горячие пироги и тут же убрались из столовой.

Лара окучивала Игерну. Делала она это не в лоб, а хитро, подбираясь кругами.

— Марея, — спросила она, — не ваши ли беглые гаммы мы слышали с улицы? Вы играете на фортепиано?

— Это просто разминка, — зарделась девушка. — Я учусь в консерватории. По маминым стопам.

— Собираетесь стать певицей?

— У нее хорошее сопрано, — вставила Игерна со сдержанной гордостью. — С легкостью исполняет арию Невены из «Путеводной звезды».

Девушка смущенно улыбнулась.

— Мы делали студенческую постановку. Выступали три раза — два на сцене университета и один раз на открытой площадке Королевского парка.

— Как жаль, что я не видела, — опечалилась Лара.

— Осенью у вас ведь еще намечались выступления, — напомнил молодой пилот. — Правда, солнышко?

Марея закивала.

— Приглашаем вас, госпожа Край. Если вам любопытны студенческие работы.

— Благодарю, очень любопытны, обязательно приду. Меня весьма интересуют молодые дарования.

— И вас, господин Илен, тоже приглашаем, — вспомнила о вежливости девушка.

Рамиро поблагодарил. Лара продолжала интересоваться успехами студентки к пущему удовольствию ее родителей, чем, похоже, купила Игерну с потрохами. А заодно и Макабрина. Брат Мареи откровенно скучал, ковыряясь в своей тарелке. Господин археолог с улыбкой прислушивался к беседе.

Прекрасные глаза Игерны затуманились; подперев рукой подбородок, она поглядела в окно, где теплый ветер колыхал занавески.

— Дети скоро заткнут нас за пояс. Их лица будут глядеть с афиш, их имена — собирать полные залы… Не верится, что столько лет прошло. Вроде только вчера я выбежала из гримерки, не успев переодеться, велела шоферу гнать в Вышетраву, где этот шантажист, — она кивнула на мужа, — собирался отдать богу душу с осколком под ребрами. В театр я больше не возвращалась. Мне кажется, в моей гримерке все так и лежит, как осталось: зеркало, алый веер из перьев, ирейская серебряная маска…

— Ей такой подарок достался, — пророкотал сэн Ротгер. — Я, то есть. А она все о какой-то маске вспоминает. Поедем в Ирею на лыжах кататься и купим там тысячу масок.

— Я ему сказала: «Если выживешь, выйду за тебя». Это после того, как он довел меня до скандала, рассказывая, какой славный домик у нас будет и сколько детишек мы заведем. А сам даже предложения не сделал.

— Дорогая! Ты же все твердила, что слышать о замужестве не хочешь!

— Вот и молчал бы про домик! Я об тебя, между прочим, сагайский чайник разбила из бумажного фарфора. Красивейшая вещь была. Ты вот все обещаешь такой же купить, а где?

— Видать, придется в Сагай ехать, — сэн Ротгер развел руками и вдруг нахмурился: — Погоди, что ты говоришь, я точно помню, что делал предложение!

— Это я сделала тебе предложение, дорогой. А тебе пришлось жениться, — она засмеялась, — раз уж выжил.

Краем глаза Рамиро наблюдал, как мучается подросток, сын Агиларов. Парню отвратительно было слушать, как родители предаются слащавым воспоминаниям. Он отодвинул тарелку, встал и пробурчал, глядя в стол:

— Я сыт, спасибо, можно мне выйти?

— Нельзя! — рявкнул отец — неожиданно резко и очень громко. В серванте отозвался хрусталь. Лара вздрогнула, Макабрин и Марея переглянулись. — Сядь и доедай, что у тебя в тарелке. Обед еще не закончился.

Парень стиснул зубы и хлопнулся обратно на стул. Повисла неловкая пауза.

— Роди, — мягко сказала Игерна. — Не надо на мальчика кричать.

Агилар сам понял, что перегнул палку, и нахмурился.

— Э-э… — Лара перевела внимание хозяина на себя. — Юный Стрев уже учится в Академии?

— Нет, — Сэн Ротгер сбавил тон, но продолжал хмуриться. — Мать ему год гулянок выхлопотала. Вот он и гуляет, бездельник. В Академии быстро бы обкорнали патлы эти белесые.

— Через год и обкорнают, — так же мягко напомнила Игерна. — И татуировку сведут. Куда спешить? Наестся еще муштры. Пусть отдохнет после училища.

— После училища идут в пехоту. Или техподдержку, — Агилар поджал губы. — А не шляются по улицам без дела. Димар, — он повернулся к Макабрину. — Вы после школы сразу поступили?

— Нет, сэн Ротгер, — пилот смущенно улыбнулся. — Я полтора года работал механиком у отца и полгода — диспетчером в Большом Крыле.

— Вот! — Агилар значительно сжал руку в кулак. — Вот это я понимаю. Ни дня, прожитого зря. В двадцать лет юноша получает пояс, шпоры и боевую машину, готов служить королю, лорду и Отечеству. Ваш отец гордится вами, сэн Димар. Вас же сам сэн Алисан посвящал?

— Да. — Молодой Макабрин быстро глянул в сторону Стрева, тот угрюмо смотрел в тарелку, губы его шевелились. — Но мне просто повезло. На собственный самолет я бы еще лет пять копил. Мне отец свой подарил. Так что я рыцарь только по его милости.

— Ну, ну, не умаляйте свои заслуги, Димар. Далеко не всякий, способный приобрести самолет, становится рыцарем.

Из распахнутых окон сквозь отдаленную музыку и чириканье воробьев донесся приглушенный шум мотора. Залаяла собака. Стукнула дверь автомобиля.

— А вот и опоздавший, — Игерна поднялась, чтобы встретить гостя.

Навстречу ей из дверей уже выглядывал слуга:

— Сэн Вильфрем Элспена!

— Проводи его к нам, Фетт. — Агилар тоже поднялся. — И вели уже подавать жаркое.

Лара оглянулась на Рамиро, посмотрела требовательно, скривила тонкие алые губы. Мол, не сиди кулем, я тебя сюда не пироги есть привезла.

Ты и без меня прекрасно справляешься, шевелением бровей ответил Рамиро.

Быстрой походкой в залу вошел Виль. Он нес под мышкой перехваченную ремнем кипу бумаг.

— Прошу прощения за задержку, прекрасные дамы и господа. Ездил в типографию, привез распечатки. Тридцать два экземпляра.

Пока Лара знакомила журналиста с хозяевами, а слуги вносили и расставляли блюда с горячим, Марея, вывернув голову, рассматривала бумаги, брошенные на стул.

— «Песни сорокопута», — прочитала она. — Это новый сценарий?

Рамиро кивнул, впечатленный. Вот это работоспособность! Виль успел написать пьесу, тогда как у самого Рамиро было десятка полтора набросков — и ни одного внятного рисунка.

Виль, лучась энтузиазмом, раздернул ремень и роздал присутствующим несшитые брошюрки на серой бумаге. Внутри каждая из страничек разделялась пополам на два столбца. В одном шел текст декламаторов, в другом — сплошной ремаркой описывались действия танцовщиков. Мельком проглядев содержание, Рамиро заметил, что текст и действие часто не совпадают.

— Сюжет прост, — сказал Вильфрем. — Ночь костров, на которой происходит поединок Принца-Звезды с молодым лордом Араньеном за венок принцессы Летты. Араньен мертв, король Халег в гневе отсылает сына в Занозу, принцесса говорит отцу, что будет послушна королевской воле, покуда Энери находится далеко. Свадьба в Катандеране, принц с товарищами тайком возвращаются, похищают невесту, ранят Короля-Ворона, параллельно происходит покушение на Халега.

— Разве принц покушался на отца? — удивилась Игерна.

— Нет, конечно, тут ссылка, видите? Покушение совершили несколько леутских рыцарей. Прошло известие, что Халег убит, в Катандеране начались найльские погромы, Королю-Ворону пришлось вывести своих людей из столицы. Панические слухи оказались на руку лорду Эмрану Макабрину, который и вынудил принца принять присягу мятежных лордов. К тому времени, как принц с сестрой прибыли в Большое Крыло, у лорда Макабрина был уже готов заговор.

— Похоже, вы неплохо перелопатили архивы, Виль, — порадовалась Лара. — «Смерть Летты» умалчивает этот факт. Заказчик будет доволен.

— Спасибо. Итак, сцена присяги и начало мятежа…

За окном снова заворчал мотор, раздались гудки.

— Еще кто-то приехал? — Игерна взглянула на мужа. — Ты кого-то приглашал?

— Нет, дорогая. — Агилар посмотрел в приоткрытую дверь, в глубь анфилады. — Фетт! Кого там черти принесли?

Машина во дворе не заглушала мотор.

В дверях показался слуга. Лицо у него было крайне удивленное.

— Милорд, там дролери приехали. Четверо. От господина Врана…

* * *
— Допрыгалась, лживая самодовольная сука, — прошипел Энриго.

Амарела дернула углом рта и ничего не ответила. На скуле, по ощущениям, наливался здоровенный синяк — богоданный супруг от души врезал ей сразу, как только увидел.

Переворот. Быстро и по-тихому.

А она, идиотка, тупая курица, беспечно вернулась и сунула голову в петлю. Корчила благородную перед Алисаном и Герейном. Докорчилась.

Нет, не думала она, что ее тряпка-муженек на такое решится. Что же ему посулили? Трон? Деньги? Молодую девку неописуемой красоты? Все три варианта сразу?

— Думаешь, не знаю, о чем ты там сговаривалась с Лавенгами? Закопать меня решила.

Энриго накручивал себя все сильнее, смуглое лицо его покраснело, щетка усов растопырилась.

Интересно, никто о разговоре не знал. Кроме нее и собственно Лавенгов. Откуда такие познания?

В ухе звенело.

Давешний офицер навытяжку стоял у двери, глядя прямо перед собой и делая вид, что ничего не происходит.

Чертовы заговорщики не нашли ничего лучше, как запихать ее в ванную в подвальном помещении. Просторное гулкое местечко, ничего не скажешь. Потом можно по кускам спускать королеву в канализацию — если дела пойдут не так.

Соберись, одернула она себя. Попыталась пошевелить прикрученными к спинке стула руками.

Что всегда хорошо в стране, где военные поголовно моряки — так это морские узлы.

— Офицер, у вас пока еще есть право на королевское помилование, — звонко сказала она и немедленно получила во второй раз. Стул завалился назад, и она больно ударилась затылком. Копна волос только слегка приглушила удар.

Энриго некоторое время стоял над ней, возвышаясь здоровенной тушей, потом легко поднял за ворот мундира с поотлетавшими крючками.

— Королева! — фыркнул он. — Позорище. Баба-адмирал! Ну что, нет желания еще покомандовать? Рико, выйди.

— Договор, — сказал офицер, продолжая безучастно пялиться прямо перед собой.

Видимо, ему было неприятно смотреть на то, как избивают женщину; он и не смотрел.

— Сам знаю. Выйди, я сказал.

Амарела потрогала языком зуб.

Шатается.

Голова твоя шатается, идиотка, вот что. А ну соберись.

Хорошо, что мальчишка Хавьер, казавшийся таким рассеянным и робким, успел выпрыгнуть из машины, когда та ехала вдоль отводного канала. Распахнул дверцу и сиганул очертя голову, заставил охрану побегать.

Может, и выжил — несмотря на то, что палили в воду.

Хорошо бы, чтобы выжил.

— Поговорим по-семейному, — сказал вдруг Энриго спокойным голосом, мигом превратившись в приятного и обходительного мужчину, который когда-то так понравился ее отцу. Только на лбу и шее не сошла краснота.

— Рела, я погорячился, признаю. Но ты сама виновата! Как ты могла!

— Что тебе от меня надо?

— Самую малость.

Амарела сморгнула, перед глазами плавали размывчатые круги. Неяркий свет в чертовой ванной комнате мучительно слепил. Энриго заходил туда-сюда, мерно постукивая каблуками сапог. Надо же, какая здоровенная комната, слонов здесь купали, что ли.

Она жила в этом замке до десяти лет, но воспоминания уже сделались смутными.

Толстые стены, драконидский фундамент, плохо освещенные переходы, пыль… И невероятные сокровища, которые иногда возникали среди старинной тяжелой мебели.

Энриго ходил.

Под сводами комнаты с древней мозаичной плиткой на полу гуляло эхо.

Амарела стала смотреть на выщербленную мозаику — драконы и рыбы, змей пожирает собственный хвост, ростки гранатового дерева; дальше — скол, обычный серый бетон, потом снова зерна граната — как капли крови…

— Давай угадаю, — устало произнесла она. — Тебя дожала пролестанская группировка, и мне сейчас предлагается подписать соответствующий договор. Сам ты этого сделать не можешь, потому что пороху не хватит; как только я все подпишу, то стану вам не нужна и вы меня незамедлительно удавите, а народу скажете, что я померла от недолгой, но чудовищной болезни. Да?

Энриго остановился.

— Ну… да. В целом.

— Здорово придумано.

— Лучше подпиши.

— Не дождетесь.

— Я могу макать тебя головой в раковину, пока ты не согласишься, — спокойно сказал Энриго. — Или еще куда похуже. Раз уж ты была такой дурой, что вернулась, то не в твоих интересах пререкаться. Мне несложно объявить тебя предательницей, которая согласилась лечь под обоих Лавенгов, в то время как братский Лестан несет нам стабильность, мир и процветание. А так — умрешь, не запятнав доброго имени, если тебе это важно.

Кто же все-таки донес…

— Да что ты говоришь.

Электрический свет резал глаза. За прикрытым жалюзи окном лаяла собака. О дно чугунной ванны гулко ударялись капли — наверное, кран протекал.

Амарела вздохнула и прикрыла веки. Голова сразу закружилась, и стул поехал куда-то вбок.

— Энриго. Я никогда этого не подпишу. Выкручивайся сам как хочешь. Иди к черту.

— Пожалеешь.

Бедняга Каро. А у него ведь семья. Бедняга Хавьер. Что сделали с ее людьми в новом дворце? Перестреляли по-тихому? Или банально перекупили? В завтрашних газетах напишут что-нибудь вроде «рейна Амарела внезапно и тяжело заболела после трудного перелета и препровождена в реанимацию».

Руки занемели и не чувствовались ниже локтей.

— Развяжи меня. А то мне нечем будет подписывать, если я передумаю.

— Потерпишь.

— А что ж Альмаро Деречо, неужели он поддержал вашу провальную затею?

Деречо и Искьерда, правый и левый — у флота Марген дель Сур было два адмирала; и третий — король. Левый адмирал что-то подкачал, а рейна привязана к стулу в собственном замке. Но Альмаро никогда бы не предал, он служил еще ее отцу…

Впрочем, Энриго тоже служил отцу.

— Может, наша затея и провальная, но ты этого провала уже не увидишь, — ухмыльнулся он.

— Ты подумай, как только ты пустишь сюда лестанцев, то тут же останешься не у дел, придурок! — не выдержала она. Мысль о том, что свободный Южный Берег все-таки станет буферной зоной между Фервором и Даром, мучила невыносимо. Амарела рванулась, пытаясь подняться. — Тебя первым грохнут, чтобы ты не путался под ногами у Ста Семей со своими жалкими амбициями. И Дар тут же введет сюда войска! Они не потерпят у себя под боком Лестан и Эль Янтара за его спиной. И начнется война, сукин ты сын, каррахо, чертов выкормыш!

Она с яростью плюнула и попала прямо в ненавистную усатую физиономию. Как она могла терпеть этот позорный брак целых два года!

Из почтения к памяти рея Вито.

Следующий удар был таким сильным, что она даже его не почувствовала. В глазах вспыхнуло, пол и стены разъехались в разные стороны и почернели.

Амарела уронила голову на грудь, задыхаясь от ненависти и потрясения.

Энриго некоторое время постоял рядом, тяжело дыша, потом развернулся и вышел.

Хлопнула дверь, и рейна Марген дель Сур, наконец, смогла заплакать.

* * *
Ветлуша сонно двигалась к морю, стиснутая каменными стенами. Раньше по ее изогнутым берегам лежали песчаные отмели и подмытые за долгое время обрывы с торчащими корнями и ласточкиными гнездами. На деревянные мостки приходили стирать прачки, можно было поднырнуть снизу и опрокинуть корзину, так чтобы по воде плыли тяжелые белые полотнища простыней и человеческие рубахи, взмахивающие рукавами, словно утопающие.

Прачки крыли водяной народ всякими словами, но зимой, бывало, ставили у полыньи блюдо с горячими пирожками — чтобы в апреле лучше ломался на реке лед.

Ньет поднырнул под струю теплого течения, сильно отталкиваясь ногами, метнулся в тень моста и застыл над донной мутью, раскинув руки и слегка пошевеливая растопыренными пальцами. Потом он медленно перевернулся на спину и бездумно уставился на свет и темные кляксы, пятнавшие поверхность. По мосту грохотали фуры и легковые автомобили, опоры вибрировали, отдаваясь под ребрами, как отдается грохот барабана. Еслислушать из реки — город колотится, как огромное сердце, пульсирует, проталкивает кровь по жилам.

Фолари улыбался, не мигая смотрел вверх; темные глаза оставались неподвижны.

Он так привык жить с людьми, что даже в воде не стал менять облик — так и болтался в мутной толще облаченный в человечью одежду, только сандалии скинул на набережной. Сильно толкнула вода, вскипели белые пузыри — с моста прыгнул кто-то из своих, кажется, Озерка; подплыла к нему, двигаясь рывками — бледное личико под водой казалось зеленым.

Ньет безразлично отвернулся.

Озерка совсем юная — родилась, когда Ветлушу уже начали забирать в камень, и почти не помнит, как тут все было раньше.

Набережная для нее — родной дом.

Ньет же не вылезал на сушу, пока в реке не стало невозможно жить.

Поглядывал на мир с изнанки, подплывал к поверхности.

Он прикрыл глаза и стал думать, как было раньше.

Память фолари — бесконечный океан, в котором обрывки чужих воспоминаний путаются со своими и все перемешивает соленая вода времени… Никогда не знаешь точно — твое ли это воспоминание или чужое. Фолари не считают свой возраст, взрослеют не как люди, и прошлое их нелинейно, а ветвится, как куст водорослей. В глубине памяти все сливается, остается только общее «я».

Я, который дремлет в спокойной, пронизанной лучами воде.


Она снова проходит по мосткам — там, по Ту Сторону. Осклизлые доски чуть вздрагивают, плотная волна ударяет в бок, щекотно резонирует в боковой линии.

Я просыпаюсь.

Рывками, то и дело зависая в холодных струях, поднимаюсь со дна. Хожу кругами. Приглядываюсь.

Она, бывает, надолго задерживается там, наверху. Иногда вода начинает дрожать чуть сильнее, звуки расходятся радужными всплесками, переливаются.

Это она поет.

Я выгибаюсь, переворачиваюсь в этом дрожании, острые перья на плечах топорщатся, натягиваются перепонки меж пальцами рук.

Щелк… Хвост выстреливает, как кнут, прогоняя в зеленоватой толще гудящую волну.

Может быть, она смотрит сейчас на серебристую, как чешуи на моих предплечьях, водяную рябь, видит, как ходят под тонкой амальгамой темные тени.

Одна из них — это я.

Проплывая сквозь туго натянутый уток стеблей кувшинок, я дергаю за них, и яркие цветы с Той Стороны пляшут.

Изнанка всего.

Все изламывается, пересекая границу — и свет, и воздух, и сила звуков.

А что будет со мной? Если выгляну?

Я медленно проплываю под мостками, затаиваюсь в темной тени, вглядываясь в колеблющееся полотно лучей.

Каждый день мы играем в одну и ту же игру.

Она, наверное, не знает, что я тут живу, иначе игра стала бы не такой интересной.

Тихий стук — один, другой.

Я отираюсь плечом о скользкую тину, наросшую на бревнах, терпеливо слежу.

Оплетенная струями потревоженной воды, в перламутре воздушных пузырьков, в мой мир опускается ножка. Потом вторая.

Она же не знает, что я тут, под мостом.

Я кидаюсь вперед, нарочно промахиваюсь, щелкнув зубами. Разворачиваюсь. Круги все сужаются.

Она беспечно шевелит пальцами, наслаждаясь прохладой.

Дымчатая, как расплывшаяся тина, прядь моих волос скользит по ее щиколотке, пальцы вздрагивают и поджимаются.

Я снова замираю, тараща глаза. Выжидаю.

Приоткрываю рот, пробуя воду на вкус.

Странные, непонятные запахи — таких здесь нет.

Они никак не называются, лишь рождают в моем сознании яркие вспышки, образы смутно колеблющихся трав, отблески голубого, что-то круглое, золотое, как пленка на поверхности колодца.

Все перебивает дразнящий небо и язык вкус крови — по нежной, теплой-претеплой коже ступни тянется подсохшая царапина.

Биение пульса под выступающей косточкой завораживает.

Я медлю, поворачивая голову из стороны в сторону, растопыриваю и складываю плавники, дожидаюсь момента, когда ожидание становится невыносимым и бросаюсь, раскрыв пасть.

Клац! В последнее мгновение успеваю отвернуть, разворачиваюсь, ухожу на глубину. Гляжу уже оттуда — на яркое пятно.

Жалко, что она ни за что не стала бы со мной играть, если бы знала…


Тяжко зашумел поезд, идущий по путям, Ньета покачало, как чаинку в стакане. У его человека толстые граненые стаканы, серебряные подстаканники, за которые не страшно взяться. Запах краски и растворителя, деревянной стружки, резкого одеколона, странная, с железным привкусом вода в кране.

Это — только его воспоминания.

Пока.

Когда-нибудь он решит вырасти, и найдет себе подругу, и его воспоминания вольются в чужие, как вливается алая капля в колодезную воду. Вольются — и растворятся.

И вкус воды еле уловимо изменится.

Как сейчас…

Ньет заинтересовался и начал потихоньку подниматься вверх, туда, где рябили бесконечные мелкие волны. Знакомый запах беспокоил его, притягивал.

Он подплыл вплотную к каменной стене набережной, туда, где к реке вели пологие ступени.

Кто-то беспечно болтал в воде босыми ногами, и он очень хорошо знал, кто.

Фолари усмехнулся, приблизился, отерся о маленькую ступню плечом.

Ножки дернулись, но убираться не спешили.

Ему вдруг стало весело и хорошо. Захотелось выпрыгнуть из воды и перекувыркнуться в воздухе, устроить плеск, такой, чтобы брызги во все стороны.

Ньет развернулся, сделал стремительный круг, намереваясь свалить человечку в воду, но тут с поверхности просунулась рука и крепко ухватила его за волосы.

Он взвыл и был вытащен на божий свет, в яркое плещущее сияние полдня.

— А ну вылазь, — сказала Десире.

— Э! Больно!

— Хватит мокнуть, макрель несчастная, пошли гулять. Фу, ты так в одежде и плавал!

— Я вообще-то водяная тварь, ты не знала? Сплю в тине, среди ракушек!

Фолари уцепился за каменную ступень, подтянулся и ткнулся головой девушке в коленки. С волос потекло, легкая юбка облепила бедра.

— Прекрати сейчас же! — Десире попыталась его отпихнуть, но было уже поздно. — Вот дурак!

Ньет молча жмурился, чувствуя плечами и затылком жаркие солнечные лучи и щекой — нежное тепло кожи.

Пестрый его народ залюбопытствовал, начал сползаться поближе, по гранитным ступеням сбежала здоровенная, черная как смоль псина с чешуей на боках, села рядом, постучала хвостом, вывалив длинный драконий язык.

Десире и глазом не моргнула.

Ньет пересилил желание залечь мордой в девичьи коленки навечно, выпрыгнул из воды и уселся рядом.

— Ну, подмочил ты мне репутацию, — Десире тщетно пыталась выжать юбку. — Лучше бы и впрямь в речку столкнул.

— А ты не водись с речным народом.

— Да вот вожусь уже. Пошли сушиться. На, сумку мою неси.

Они миновали набережную, нырнули под каменную арку моста, которая пересекала дорогу, забрались наверх по крутой лесенке.

Наверху жарило солнце, Ньет бросил объемистую сумку с вещами, улегся на гранитный парапет и закинул руки за голову. Десире устроилась чуть поодаль. Высоко над ними гнулись металлические фермы, прокаленные летним зноем.

Снизу от речной ряби из-под горбатого моста выносило чаек, поймавших восходящие потоки воздуха. По левую руку шумели машины.

Ньет лениво глянул на спутницу сквозь полуприкрытые веки и увидел, как она жадно смотрит на стремительных легких птиц.

— Ну что уставился, — тоскливо спросила она. — Ты хочешь жить с людьми, а я хочу летать. Что в этом плохого?

— Ничего, кроме того, что ни первое, ни второе невозможно.

Десире сунула ладошки в снятые белые туфельки и задумчиво переступала ими по Ньетовым ребрам. На босой ступне белел пластырь — натерла ногу на репетиции.

Он осторожно накрыл ее руки своими и замер.

— Тощая макрелина. Плохо тебя хозяин кормит, гоняет, наверное, и в хвост и в гриву. Или что там у тебя… В хвост и в плавники.

— На себя посмотри.

Белые, как одуванчиковый пух, прядки падали ему на лицо и щекотали нос. Ньет подумал и чихнул. Светлые луны радужек плыли совсем близко, только руку протяни.

— Того нельзя, этого неможно, — капризно сказала девушка. — Не должно быть препятствий! Нет их, люди просто выдумывают, а потом всю жизнь бьются в четырех стенах.

— Разве вам плохо живется? В четырех стенах.

— А разве хорошо? Мать вон жрица искусства, известный режиссер, фу ты ну ты, а когда господин Илен изволили дать ей понять, что бракосочетаться не желают, и бежали в белый свет, она к альханской гадалке таскалась, чтобы та его обратно приворожила. Кольцо бабкино отнесла, и еще бусы.

— Господина Илена, мне кажется, надо бульдозером привораживать, — честно сказал Ньет, — и то, скорее всего, не получится. Он только свои картинки любит.

— Ага, а мать по ночам в подушку плачет. Ты видел когда-нибудь, чтобы фоларицы ваши плакали?

Ньет вспомнил фоларийских дев — злых, зубастых и с такими страшными шипами вместо спинных плавников, что приблизиться к ним должным образом можно было, только отрастив изрядную броню на груди и животе.

— В воде сложно плакать, — дипломатично заметил он. — Плохо заметно слезы.

— Не хочу, не хочу жить, как люди — это как колесо крутится, поколение за поколением, одно и то же, бесконечно одно и то же…

— Могло бы быть хуже. Сейчас ты можешь сравнивать. А представь себе мир, в котором нет ни альфаров, ни фолари, ни полуночных. Только вы, люди — и ничего волшебного.

Десире помолчала.

— Да ну, ты какой-то бред несешь, — сказала она уверенно. — Так не бывает. Так и жить-то нельзя.

— Может, и можно; чего не бывает.

— Лучше сразу умереть.

— Успеешь еще. Вы, люди, никогда по-настоящему не станете свободны, у вас мозги не так устроены. Это альфары вас научили давным-давно, что разум надо ограждать стеной, иначе потеряешь его.

— А вы?

— А мы неразумные, — ухмыльнулся Ньет. — Просто я стараюсь поддерживать приятный облик, чтобы тебе понравиться. Вот, например, один альфар считает меня противной жабой — и в чем-то он прав. Я могу быть жабой. А могу не быть. Мне все равно. Я выгляжу как человек, только потому, что живу у человека, хотя он до сих пор не всегда помнит, как меня зовут.

— Зачем ты мне все это говоришь? — Десире убрала ладошки с его груди и села, обхватив колени. Причудливый ее наряд трепало теплым ветром, чаячьим крылом вспыхнули волосы.

— Чтобы ты не переживала, что человечка. Вы, может, не такие свободные; зато знаешь, что бывает с фолари, который слишком часто меняет обличья и отплывает далеко от берега и людей?

— Нет.

— Он становится морской водой. Просто запутывается и не может превратиться обратно. Надо, чтобы рядом был кто-то. Уже долгое время мы существуем только в ваших глазах, Десире.

Он рывком сел и с беспокойством заглянул в светлые луны, густо обведенные черным.

Десире улыбалась.

— Как хорошо, — сказала она. — Значит, ты будешь таким, каким я захочу.

Глава 8

Рамиро посмотрел на собравшихся за столом.

Женщины безмятежно улыбались, хозяин дома сдвинул брови, молодой Макабрин кинул быстрый взгляд в окно, словно думая увидеть там машину с гербами корпорации «Плазма-Вран». Сэн Вильфрем задумчиво крутил в пальцах карандаш.

Юный Стрев вцепился в скатерть так, что костяшки пальцев побелели и лицо сделалось совсем уж восковым. Похоже, парень всерьез испуган — так выглядят дети, зная, что сейчас войдет бука.

Рамиро ощутил беспокойство.

Шестое чувство, которое в свое время так хорошо помогало на передовой, безмолвно вопияло.

— Я прошу прощения, — сказал Агилар и поднялся. — Покину вас на несколько минут, выясню, что случилось.

Повернулся к двери, намереваясь выйти. Не успел.

Дролери — четверо, в темных комбинезонах — появились без разрешения, неслышно, как тени.

— Приветствуем, — отрывисто произнес один из них, светловолосый, с алой нашивкой на плече, неуловимо напоминающий Дня. Только волосы у него не лились по плечам ясным золотом, а сияли холодной платиной и были собраны в хвост. — Я — Сель.

— Сель, что за вторжение? — недоуменно спросил Ротгер. — Объяснитесь.

Он еще не понял.

Рамиро сжал в пальцах бесполезную вилку.

Дролери при исполнении называет свое имя. Плохо.

— Мой господин настоятельно приглашает вашего сына для дознания, — сообщил Сель. Руки его были пусты. — Просим содействовать.

Очень плохо.

На лице юного Агилара отразился не страх, что там, — панический ужас. Надменное и недовольное лицо его исказилось и стало совсем обычным лицом нашкодившего подростка.

— Папа…

— Господа, вы обезумели? — рявкнул Агилар-старший. Звякнул хрусталь. Ахнула Игерна, прижав ладони к щекам. — Немедленно вон из моего дома!

Краем глаза Рамиро заметил, что Макабрин и Агилар обменялись быстрыми взглядами. Вот оно что, Ротгер уже принял решение и просто тянет время.

Пропасть как неудачно…

— Извольте предоставить королевский указ. Вы нарушили неприкосновенность жилища высокого лорда! — чеканил Агилар. — Я не вашему господину присягал.

Рука его медленно-медленно тянулась к ремню с кобурой.

Рамиро сжал зубы. Он не понимал, что происходит, но знал, как опасны бывают дролери. Сель представился — значит, он считает, что будут основания для мести.

Лара ошеломленно крутила головой, не зная, что делать, Рамиро нацелился уронить ее на пол, если она начнет паниковать и попытается выбежать.

Какого черта… Что это — чудовищная ошибка, провокация? Или…

Или дролери больше не лояльны к королю Герейну.

— Стрев Агилар, следуйте за нами, — кошачьи глаза дролери не выражали ничего, кроме безграничного спокойствия. Со двора доносилось звяканье колокольчика и детские голоса.

Двое его подчиненных, словно происходящее их никак не касалось, встали по обеим сторонам двери, как герольды или стража.

Стрев уставился в тарелку.

— Нет.

— Мы не хотим жертв, — быстро сказал Сель.

— Проваливайте.

Тени. Четыре прекрасные, стройные, как ясени, тени у выхода из столовой гостеприимного дома. Союзники.

Они сорвались с места без предупреждения.

Сель неуловимым движением переместился к столу. Секунда — и он уже вздернул мальчишку на ноги, выворачивая руку. Вильфрем, не тратя времени на то, чтобы добраться до оружия, швырнул Селю в голову бутылку. Удар был сильным и точным, но тот уклонился еле заметным движением и отступил назад, прижав мальчишку к себе. Бутылка пролетела мимо, ударилась о стену и взорвалась, осыпав гостей алыми брызгами и мелким стеклом.

Улучив момент, Игерна и ее дочь, не сговариваясь, кинулись к окну — как две ласочки. Мелькнул подол, кружево комбинации, стукнула раскрытая рама — и женщины исчезли за колышущейся занавеской. Рамиро заметил, что обе они были босиком.

Рамиро прижал к себе оцепеневшую от страха Лару, не давая ей сделать какую-нибудь глупость, прикрыл собой.

Макабрин вскочил и сильным пинком опрокинул стул под ноги второму дролери. Тот увернулся, налетел на пудовый макабринский кулак, ударился о стену. Сель сделал еще несколько шагов к двери, волоча обмякшего Стрева.

Во дворе послышались мужские голоса — видимо, Игерна успела поднять тревогу. Сухо затрещали разрозненные выстрелы.

Агилар-старший сохранял неподвижность, только глаза его метались от одного к другому, казалось, беспорядочно.

Второй дролери тряхнул головой, словно отбрасывая что-то, плавным движением заступил молодому пилоту за спину, поймал за кисть, дернул.

Послышался сухой щелчок — Макабрин шумно выдохнул и рука повисла плетью.

В тот же миг Ротгер выхватил оружие, вскинул, выстрелил. Грохот, кислый запах сгоревшего пороха. Одновременно с ним стрелял Вильфрем, но один из посланников Врана выбросил руку вперед, резко, как хлыст. Темное мелькнуло в воздухе, раздался стук — Вильфрем обмяк на своем месте, уронив голову в чашу с крюшоном.

Дым начал рассеиваться, но дролери уже выбрались из комнаты, и — судя по реву мотора — выезжали с огороженной территории. Димар выбежал следом, терзая кобуру левой рукой. Агилар выскочил в окно вслед за женщинами.

Выстрелы участились, что-то грохнуло, похоже, сорванная створка ворот. Ровно заныл удаляющийся шум мотора.

Без оружия бессмысленно участвовать в погоне. Рамиро отпустил Лару, поднялся, подошел к неподвижно лежавшему Вилю. Вокруг коротко стриженной головы растекалась липкая алая лужа с кусочками фруктов — слава идолам, только выплеснутый крюшон. Серые листки сценария охотно впитали жидкость, покоробились, выглядели окровавленными.

На столе лежал черный метательный нож, листовидный, с обернутой шнуром рукояткой.

Рамиро пощупал журналиста под челюстью — пульс бился, видимо, кидали рукоятью вперед, чтобы оглушить.

Лара взяла себя в руки, всхлипывания стали тише, она прижала к губам скомканную салфетку и скорчилась.

Вроде обошлось без жертв. Что такое Вран затеял… Чем ему не угодил мальчишка? День говорил, что Вран ненавидит все полуночное с тысячелетним жаром, но это же, черт побери, подростки; играют, балуются… Пропасть что такое творится вокруг…

Рамиро обогнул стол, переступая через осколки фарфора и лужицы подливки, и замер.

Не обошлось.

На полу, раскинув руки и глядя остановившимися глазами в потолок, лежал один из дролери. Пуля, выпущенная Агиларом, попала ему точно над переносицей, крови было совсем немного. Лицо его казалось очень красивым, почти совершенным.

* * *
— …Самолет номер тридцать два шестьдесят семь, следующий рейсом Малое Крыло — Калавера — Большое Крыло — Катандерана, опаздывает на два часа. О точном времени прибытия будет объявлено позднее. Господа встречающие, самолет номер сто три пятьдесят три Ракита — Вереск — Перекресток совершил посадку. Господа, следующие рейсом девяносто три ноль три Катандерана — Большое Крыло — Маргерия — Южные Уста, просьба подойти к восьмому терминалу и приготовить документы.

Это же мой рейс, вздрогнул он, это мне надо подойти к восьмому терминалу. Заозирался в поисках цифры восемь. В огромном светлом помещении со стеклянными стенами суетились сотни людей. Шли потоками сразу во всех направлениях, стояли столбами вроде него самого, ехали на эскалаторах на второй этаж, где горели вывески кафе и магазинов, спускались в полуподвальный ярус, где находились камеры хранения и тоже какие-то магазины.

Снаружи донесся нарастающий рев, от которого, казалось, потолок вот-вот обрушится.

— Господа, следующие рейсом девяносто три ноль три Катандерана — Большое Крыло — Маргерия — Южные Уста, просьба подойти к восьмому терминалу и приготовить документы, — повторил женский голос под потолком. — Господа, следующие рейсом двадцать пять двадцать шесть Катандерана — Вереск — Светлая Велья — Альта Марея, просьба подойти к первому терминалу и приготовить документы. Прекрасные господа, напоминаем, что сдать и получить багаж вы можете на нулевом этаже в окне под соответствующей табличкой.

— Простите, — обратился он к загорелому подтянутому пожилому господину с седым ежиком на голове. — Не подскажете, где терминал номер восемь?

— На Южные Уста? — Господин приветливо улыбнулся. На скулах его и под глазами красовался ряд синих точек. Татуировка; интересно, для красоты — или она что-то обозначает? — Пойдемте со мной, у меня тот же рейс.

Сквозь толпу господин провел его в очередь к небольшой конторке, за которой сидела женщина в очках и форме служащей аэропорта и стоял скучающий муниципал. Пассажиры показывали женщине паспорта и билеты, она отмечала данные в толстой книге. Пустую конторку украшала дролерийская игрушка — золотая вилочка, напоминающая камертон, между рогов ее, ничем не поддерживаемый, вращался хрустальный шарик. Дальше, за конторкой, располагался просторный зал с мягкими креслами и стойкой бара в углу. А за стеклянной стеной зала виднелось взлетное поле.

Бетонная равнина, расчерченная белыми и желтыми полосами, на которой тут и там стояли самолеты.

Он много раз видел их в небе, но ни разу — вблизи. Он и представить себе не мог, насколько они огромны. Даже боевые пятиярусные гавьоты, которыми некогда могла похвастать Катандерана, были вполовину, а то и в три раза меньше крылатых махин. Человечек терялся на поле рядом с самолетом, а хвост очереди, потихоньку втягивающийся на высокий трап, казался муравьиной дорожкой, вползающей по веточке на здоровенное бревно.

Хвост втянулся, трап отъехал в сторону, самолет задраил люки и потихоньку тронулся, поплыл медленно и величественно прочь от здания аэропорта. Он смотрел, как металлический исполин катится на маленьких колесиках, пропуская под крыльями желтые транспортные платформы и красные заправочные машины, выруливает на белую пунктирную полосу и, удаляясь, пропадает за другими самолетами.

Неужели эта гигантская железная труба сможет взлететь?

Словно в ответ на немой вопрос взревело небо — и над полем восстала серебряным крестом колоссальная акулья туша, стремительно надвинулась, мелькнула белесым брюхом и исчезла с грохотом и звоном.

В следующий момент он понял, что вызванивает камертонным ля дролерийская игрушка, а хрустальный шарик мигает, как электрическая лампочка.

— Прекрасный господин, будьте любезны открыть саквояж.

Перед конторкой, за два человека впереди, застыл мужчина почтенных лет, грузный, седовласый. Синий, в полоску, костюм, кожаный саквояж. Широкое лицо, и без того красное, наливалось свекольным цветом.

— В чем дело? По какому праву я должен выворачивать перед вами потроха?

— Откройте саквояж, уважаемый, или мы будем вынуждены снять вас с рейса.

— Да что такое… Я доктор Вестор Агано, гражданин Марген дель Сур, возвращаюсь с конференции. Как вы смеете, я буду жаловаться!

Из ниоткуда возникли еще двое муниципалов, перетянутых ремнями.

Господин страшно засопел, швырнул саквояж на конторку. Четыре руки мгновенно вскрыли его, на столешницу высыпались сложенные вещи, кальсоны и фуфайки, полотенце, бритвенный прибор, пара книг, журнал, папка с бумагами, несколько разноразмерных футляров. Щелк, щелк — крышечки футляров поотлетали, внутри оказались стетоскоп, набор хирургических инструментов, таблетница и, в самом маленьком, два одинаковых перстенька из белого золота. Дролерийской работы, судя по тонкому сиянию невидимой обычным людям ауры.

— Вот. — Муниципал поднял бархатную коробочку двумя пальцами. — Что это, господин доктор? Откуда это у вас?

— Купил! — рявкнул доктор, пугая окружающих цветом лица. — В подарок жене! Нужна декларация? Забыл, извините, давайте бумагу, я заполню…

Женщина в форме извлекла из конторки несколько скрепленных листов, пробежалась пальцем по столбцам, очеркнула ногтем строку в середине.

— Это медицинский инструмент, диагност, работы Сумерек. Запрещен к продаже и вывозу с территории Дара.

— Господин Агано, прошу последовать за нами, — потребовал один из явившихся муниципалов.

— Предатели, — с тихой ненавистью проговорил доктор. Краска схлынула с его лица, и теперь оно не менее устрашающе серело и сизовело. — Вы предатели рода человеческого, вот кто вы! Столько людей нуждается… любые деньги платили бы, у меня клиника детская… Я б диагност втридорога купил, да ведь не продаете же, сволочи!

— Прошу следовать за нами, — не дрогнув бровью, повторил муниципал.

Доктор плюнул в сердцах и шагнул к нему, опустив плечи. Женщина сгребла вещи обратно в саквояж, защелкнула и протянула второму муниципалу. Они так и ушли куда-то влево — грузный, схватившийся за сердце доктор в полосатом костюме и два бравых муниципала. Из саквояжа свисала, прищемленная замком, тесемка от кальсон.

— Надо было через Тинту везти, — пробормотал за спиной попутчик с татуировкой. — Через Техадский перевал контрабандисты ходят. Или через Лагот, там тоже есть пути. Даже по воде провезти можно, если знать как. Досадный провал. Заполучить в руки бесценный прибор — и так глупо потерять…

— Что теперь с доктором будет? — Он повернулся к попутчику.

Тот пожал плечами.

— Ничего особо страшного. Депортируют, аннулируют визу. Лет на десять. Задерживать не станут.

— Ваш билет и документы, прекрасный господин. Провозите ли вы предметы, подлежащие занесению в таможенную декларацию?

В стеклах очков служащей отражались его собственные темные очки и глубоко надвинутая шляпа.

Он достал из нагрудного кармана пару квадратиков плотной бумаги, вполголоса назвался первым попавшимся именем и уверил, что никаких предметов, подлежащих занесению, не везет. Женщина внимательно изучила пустые бумажки, кивнула и застрочила в книге.

— Благодарю. Доброго вам пути.

* * *
На теплой, прогревшейся за день крыше было приятно сидеть. Десире подобрала под себя ноги и глубоко вздохнула, возвращаясь в привычное для химерок заторможенное состояние.

Еле ощутимое движение воздуха отвлекало, гладило по щекам.

Она постаралась сосредоточиться, освобождая разум от всего ненужного.

Если прогнать из головы все мысли, все желания, парить в восходящих потоках, как птица, то постепенно начнешь видеть незримое.

Это Стрев их всех научил.

Он многому их научил, потому что общался с человеком, который разбирался в вопросах Полуночи лучше других. Не смотря на то, что сам Стрев был ничтожеством, информацию он получал из достойных рук. Такого едва окончивший училище подросток не придумает, будь он хоть трижды Агилар. Учитель, хоть и через Стрева, говорил истинные вещи.

Ну ничего, надо будет просто помириться со Стревом, погладить его чувство собственной важности и он, в конце концов, познакомит с этим таинственным Учителем. Уж чего-чего, а играть Десире умела — она не только танцорка, она еще и актриса.

— Ди, наверное, Стрев не придет сегодня, — беспокойно сказал один из новеньких. Десире все никак не могла запомнить его имя — рыженький, носатый, слишком тщательно одетый по моде химерок: просторные штаны, черная рубашка клочьями, натянутая поверх черной же футболки, мягкие ботинки — чтобы удобнее было лазить по крышам.

— Наверное, его папенька не пустил, — хихикнула Мирта, разглядывая в зеркальце свеженаложенный макияж. Что-то ее не устраивало, и она вновь принялась возюкать под глазами черным карандашом.

— Мирта, помолчи, — недовольно прервала ее Десире.

Ньет, конечно, здорово пошатнул авторитет лидера на глазах всей честной компании, но продолжать в том же духе не годилось. Стрев нам еще понадобится.

— А чего он свистел тогда, — не унималась Мирта.

Выбеленные волосы и обведенные темным глаза удивительно не шли ее простецкому альдскому лицу с прозрачными глазами и конопушками, делая девушку похожей на недовольную домашнюю кошку.

— Обещал наймарэ настоящего вызвать, взял с собой еще четверых, тайны напустил. Где наймарэ-то?

Десире пожала плечами.

— Это ведь не так просто, Мирта.

— И остальные, что с ним ходили, молчат. Как воды в рот набрали! Гланка вообще перестала на собрания приходить. Эркард, что вы там делали такое?

Эркард медленно повернул голову, глянул из-под сомкнутых ресниц. Ничего не ответил.

Десире усилием воли заставила себя не прислушиваться к воркотне приятелей, погрузилась в залитое вечерним солнцем молчание, ощутила остывающие чешуи черепиц, еле слышное гудение водосточных труб, вибрацию карниза…

По карнизу кто-то шел.

Тяжело ступает; это не кошка.

Может, Стрев вернулся? Но он трусишка, никогда не рискнет пройти по такой опасной тропке.

Десире открыла глаза и поднялась на ноги.

Человек, взрослый, — в каком-то дурацком плаще…

Идет по самому краю крыши, опасно пошатываясь, сунув руки в карманы, — вот самоубийца!

Остроносые ботинки, даже на первый взгляд неудобные и скользкие; тесные брюки, волосы спадают на глаза…

Он же навернется!

Десире было дернулась подхватить, помочь, но человек, похоже, не нуждался в помощи.

Он прогулочным шагом дошел до их компании, остановился, повернувшись спиной к бездне, покачался на носках, не вынимая при этом пальцы рук из крохотных карманов.

— А что это вы тут делаете? — с неподдельным интересом спросил незнакомец. — Загораете?

Десире могла бы поклясться, что пятки его поганых скользких ботинок висят сейчас в пустоте.

Сумасшедший, точно сумасшедший. Сейчас он свалится, а про нас потом будут говорить «химерки сталкивают людей с крыш».

— Уходите отсюда, — сказала она резко. — Здесь опасно.

— Вам не опасно? А мне опасно? Так ли? — Он пожал плечами, не переставая раскачиваться.

— Убирайтесь.

— Маленькие химерки, такие молодые, такие одинокие, — протянул он с ухмылкой. — Сидят на крыше и ждут чего-то. Может быть, могущественного демона? С крыльями? Но разве демоны летают днем?

Незнакомец вытянул пальцы из карманов, сунул кулаки под мышки и захлопал руками, как курица крыльями.

— Если вы не уйдете, тогда уйдем мы, — решительно сказала Десире.

Химерки, привлеченные разговором, очнулись от транса и пялились на них, как стая перегревшихся на солнце ворон.

— Ну что смотрите, — сказала им Десире, — пошли отсюда. Не видите, какой-то псих на нас набрел. Если он думает спрыгнуть и разбиться в хлам, пусть без нас прыгает.

— А ты меня подтолкни, — сладко посоветовал псих, хватая ее за руку и прижимая к худосочной груди. Десире с омерзением рванулась прочь, псих зашатался пуще прежнего, отчаянно балансируя на узеньком выступе камня.

— Да он не сумасшедший, — с недоверием сказала Мирта. — Просто какой-то циркач. Акробат, наверное.

— Я никакой не акробат! — возмутился незнакомец. — Я наймарэ! Крылатый ужас Полуночи. Вы же ждали наймарэ, вот я и пришел. Покарать виноватых, защитить правых… что еще… Научить летать!

Химерки дружно зароптали. Нашел дураков!

Десире с трудом сдержалась, чтобы не столкнуть насмешника с крыши на самом деле. Вот сволочь, — притащился, не пожалел сил, наверх забрался в доме без лифта, только чтобы поглумиться над самым дорогим, что у них есть.

— Наймарэ, — злобно фыркнула она. — Хиловат ты для наймарэ, дядя. Пошли ребята, поищем себе другую крышу, без психов.

— Десир-р-э-э-э-э, — послышалось снизу их глубокого колодца-двора. — Десире, спускайся. Скорее!

Это был Ньет. Сверху он казался совсем маленьким, белело запрокинутое лицо.

— Вот и твой чешуйчатый хахаль пришел, не терпится ему, — поддела Мирта. — Интересно, вы когда целуетесь, от него рыбой несет?

— Заткнись, дура, и завидуй молча, — отрезала Десире.

Она обрадовалась, что есть возможность уйти, не разыскивая причину. Обидно покидать хорошую насиженную крышу, но этот псих ведь сюда повадится. Бывают такие… Может, муниципалов вызвать?

Извечные враги и гонители химерок показались вдруг девушке чрезвычайно приятными людьми.

Девушка легко сбежала по лестнице, ее все еще потряхивало. Вот ведь… Остальные химерки пыхтели где-то позади.

Двор уже тонул в тени; под раскидистой, еще и не думавшей цвести липой стоял Ньет, как он есть — лохматая голова, выцветшая красная футболка и голубые парусиновые штаны.

Десире мельком подумала, что он, наверное, нарочно надевает поношенные вещи, чтобы чувствовать себя комфортнее. Или просто таскает их, пока не истреплются.

В левой руке фолари держал зеленый бидон с деревянной ручкой, эмаль кое-где облупилась и потрескалась.

Ньет всегда встречал ее улыбкой, но сейчас он встревожено вглядывался в выходивших из подъезда; увидел Десире, подхватился, подбежал, схватил ее за руку.

— Идем, идем скорее.

— Что за спешка? Ньет!

— Пойдем. Я тебе что-то покажу.

Юноша тащил ее с неожиданной силой, волок за собой так, что Десире еле поспевала следом.

— Да подожди ты!

Он не останавливался, пока не миновал несколько кварталов. Потом пошел тише.

— Ньет! У тебя перец в заднице? Что ты носишься! И что ты там приволок?

Она наконец вырвала руку и остановилась, переводя дыхание. Бидон был без крышки, полон воды — из него наплескало Ньету на штаны.

— А, это… — в серых глазах — то ли тревога, то ли страх. — Вот, держи, это тебе.

Десире без особого желания взяла бидон — тяжелый! — и заглянула внутрь.

В воде шевелился красный рыбий хвост. Рыба была такой большой, что стояла головой вниз.

— Боже-господи… Это правда мне?

Фолари кивнул.

— В сагайском парке, наверное, выловил, больше негде… Это ж радужный карп… Ньет, ты что думаешь, я это есть буду?

— Вместо красноперки, — деловито пояснил парень.

— Ты ненормальный.

— Я нормальный… в пределах своего вида.

Десире обреченно поглядела на хвост.

— В ванну выпущу, — наконец сказала она. — Есть не стану, и не проси. Пропасть, я скоро с тобой сама плавниками обзаведусь.

Ньет улыбнулся, сверкнули острые белые зубы.

Десире улыбнулась в ответ.

— И ты ради этого меня с крыши стащил?

Ньет отвел глаза.

— Н-ну-у…

Девушка нахмурилась:

— Что случилось?

Он посмотрел себе под ноги, потом пробормотал что-то, голос сорвался.

Волшебный народ не умеет лгать.

— Ньет! А ну отвечай без уверток, какого черта ты бежал и голосил, как будто пожар?!

— Там наймарэ с вами был, — как клещами вытянули.

— Что-о?

— Я испугался. Там ты… а что я могу сделать против наймарэ? Он… настоящий, не как тот, из кафе. Тот все-таки был почти человек, а этот… Десире, это такая тварь… Я думал, ты уйдешь — и он про тебя забудет.

Десире смотрела, как он заикается, глаза ее расширялись больше и больше.

— Наймарэ! — выдохнула она, — Настоящий! Он… пришел! Он заговорил со мной!

— Не ходи к нему! — взвыл Ньет, хватая девушку за руку.

— Пусти!

Она крутанула запястьем, ловко высвобождаясь из его пальцев.

— Не смей меня трогать! Ты мне не указ, понял? Иди на набережную проповедовать, рыба ученая.

Ньет съежился, опустив голову. Звякнул металл. Легкий шелест шагов.

Ньет нехотя поднял глаза.

Десире очень аккуратно поставила бидон на асфальт, развернулась и побежала обратно.

* * *
Аэропорт Южных Уст больше походил на базар. Пестрые тенты, цветное барахло на переносных столиках, крикливые продавцы; баррикады ящиков и коробок расположились чуть ли не на самом взлетном поле, загромождая проходы к зданиям. Чтобы пройти таможню, пришлось порядком поплутать — толпа пассажиров направилась почему-то не в город, а мгновенно рассыпалась по торговым рядам.

На таможне черноусый молодец в оливковой форме поставил штамп на пустую бумажку и улыбнулся приветливо: «Бьенвенидо эн Марген дель Сур, сеньо!»

Внутри здания аэропорта оказался тот же рынок, только крытый. Объявления о взлете и посадке перемежались восточной музыкой — Лестан распространился на бывшие земли Дара. Люди суетились, таскали баулы, наступали на ноги; общая атмосфера — а он чутко ловил такие состояния — была нервозная и напряженная.

Заметив оливковую форму, он подошел поближе. Таможенники — два парня и девушка — сидели в выгороженном закутке на три столика (пара из них стоячие) около приемника — большого деревянного ящика с обтянутой рябенькой тканью передней панелью. Приемник квакал и чирикал. Один из парней приник к ящику ухом, покручивая верньер. Второй резал на бумажной тарелке толстую копченую скумбрию.

— Добрый сеньо! — окликнула девушка и помахала рукой, привлекая внимание. — Добрый сеньо, вы же с катандеранского рейса? В столице что-нибудь говорят про нашу рейну?

Он удивился.

— Рейна Амарела вернулась в Южные Уста, разве нет?

Опережая меня всего на несколько часов.

— Вернуться-то вернулась, — покачала головой девушка, — Только ее прямо с самолета отвезли в госпиталь. Передают, что серьезно больна, чуть ли не при смерти.

— Вот как?

Такого он не ожидал. Асерли обезопасил себя? Хотя нет, это не его стиль, слишком уж в лоб. Асерли действует гораздо тоньше.

Из-за стойки выбрался коренастый хозяин в фартуке, прихватив за горлышки гроздь бутылок.

— Здравствуйте, добрый сеньо, — кивнул он, ловко открывая бутылки и расставляя на столике. — Что будем заказывать? «Морское», «Пенный прибой», «Лучистое», рыбка отличная на закуску… Уво, что-нибудь новенькое слышно?

— Песни крутят, — буркнул парень у приемника. Насупился, зыркнул исподлобья на приезжего. — Катандерана молчит.

— Насколько я знаю, рейна Амарела отбыла на родину в полном здравии, — сказал он, переводя взгляд с одного смуглого лица на другое, — на фотографии в газете она выглядела цветущей.

— Вот-вот, — согласился таможенник со скумбрией и постучал по столу ножом. — С чего бы молодой здоровой женщине вдруг оказаться при смерти? В самолете укачало?

— Если только Лавенги ее не отравили, — понизив голос, предположил хозяин. — Вы извините, добрый сеньо, но люди у нас разное говорят, людям язык не свяжешь.

— С тем же успехом этот… хрен с усами мог подбить Реле глаз за то, что ездила к красавчикам Лавенгам, — фыркнула девушка. — Самому-то похвастать нечем. Ни рожи ни кожи, прости господи. Рела, бедная, с ним намучилась.

— Так подбил, что пришлось в госпиталь везти?

— У него не заржавеет, морда протокольная! Ему только повод дай, живо примотается. Если он и в самом деле Релу избил, она вправе развестись.

— Прекрасная леди, вы родственница рейне Амареле? — он удивленно посмотрел на девушку. Хорошенькая, но до леди ей далеко. — Кузина?

Девушка мило смутилась:

— Да мы все тут родственники… Не напрямую, конечно, но… Вам, дарцам, наверное, странно слышать.

Одна шайка, один табор. Один базар. Одна семья. Ясное дело. Дедушки рейны и этой девицы, вероятно, за одним веслом сидели, одну добычу делили. Включая бабушек.

— Семейные свары не убедят примаса дать развод, — серьезно сказал насупленный. — Что-то мне подсказывает, о разводе речи не пойдет. Не хочу каркать…

Все замолчали, переглядываясь. Потом насупленный проговорил:

— Шурин мой на катере вчера из Истии шел; говорит, у Рокеды военные корабли стоят. Два транспорта и конвой. Что они там делают? Прогуливаются?

— У Рокеды? А не заливает твой шурин?

— Он вчера вечером рассказывал, рейна еще не прилетела.

— А сэньо Альмаро в Аметисте, — таможенник с ножом одним ударом отсек скумбрии голову и поморщился, когда бурая жижа брызнула мимо тарелки на стол. — И когда еще вернется.

— Кто такой сеньо Альмаро? — поинтересовался он.

— Адмирал Арано Деречо. Вы, небось, не знаете, но сеньо Альмаро еще с реем Вито воевал, Релу в обиду не даст.

— Если она жива еще, ваша Рела, — пробормотал он себе под нос, но его услышали.

— Господи помилуй, — девушка осенила себя сантигвардой.

Насупленный оскалился:

— Тогда сука Риго получит пулю в жирное брюхо. Лично от меня.

— Брюха не хватит на всех желающих, — воинственно взмахнул ножом его приятель. — У нас, знаете ли, сэньо, у каждого под матрасом винтовочка лежит. Если что…

— Если что, к нам соседи в гости придут. Из-за моря, — осадил его хозяин. — Расчистят тут песочницу для Эль Янтара. Чтоб ему было где поиграться. То-то весело будет.

— Лавенги быстрее набегут, — поморщился насупленный. — Что скажете, сеньо, ваши короли из Холмов шустрее Эль Янтара?

Надеюсь, что шустрее, подумал он. Пожал плечами:

— Я далек от политики, любезные господа.

— Тогда что заказывать-то будете, добрый сэньо? — хозяин вытер руки о фартук.

Он не прочь был выпить пива, однако разговор затягивать не стоило. Стоило поспешить. Но где же теперь рейну искать?

— Благодарю. Я бы с радостью, но и так опаздываю. А тут еще новости не из приятных. Дай Бог, рейна жива и здорова и ее всего лишь удерживают силой в госпитале.

— Если Господь милостив и Рела жива и здорова, то ни черта она не в госпитале, — насупленный насупился еще больше. — В казематах, небось, в старом замке. Хрен ее там найдешь. Есть, конечно, вероятность, что Релу действительно болячка прихватила… но не верю я чего-то. Транспорты еще эти под Рокедой… Эх, вся надежда, что сэньо Альмаро забеспокоится и вернется.

— Как он ее оттуда вытащит? — его приятель забыл про закуску. — Сам подумай. Грохнут нашу Релу. Она же заложница.

— А что мы тут сидим?

— В казармы идти предлагаешь?

— Да хоть бы и в казармы. Что там вояки на этот счет думают? Мы тут пиво пьем, рыбу трескаем, а, может, времени нет совсем сэньо Альмаро ждать…

Он попрощался; но горячим таможенникам заезжий столичный гость был уже не интересен.

Глава 9

Герейн Лавенг, верховный король Дара, оставил охрану в холле, среди перепуганных клерков. Это здание, бывшую гостиницу «Селестиаль», построенную на фундаменте резиденции перрогвардской инквизиции, горожане до сих пор называли «Песий двор». Несколько лет после войны в шикарной «Селестиаль» жили дролери, потом постепенно разъехались — сперва в арендованные, а потом и в собственные дома. Вран здание не откупил, но арендовал на девяносто девять лет и обустроил древние казематы под лаборатории. Средние этажи занимали офисы корпорации, на двух верхних жили сам Вран, его дочь и его свита.

За пятнадцать лет Герейн был тут дважды.

— Минус третий этаж, пожалуйста, — сказал он лифтеру.

В сверкающих зеркалах лифта отражался статный офицер в светло-сером мундире эскадрильи «Серебряные крылья». Может быть, излишне бледный, но Лавенги всегда отличались лилейно-белой кожей. Герейн твердо посмотрел сам себе в глаза. Он уже не мальчик, и огромный страшный Вран не выведет его за ухо из своего подземелья.

— Приехали, Ваше Величество, — осторожно напомнил лифтер.

Герейн поблагодарил кивком и вышел. Двери лифта беззвучно закрылись.

Пустой бетонный короб, длинный коридор. Скупое электричество — дролери не требуется много света, а люди здесь не появляются.

Клац, клац, клац — эхо шагов побежало вперед, ударилось о стену на повороте, вернулось. Клеш-клеш-клеш — зашелестело за спиной. Герейн шагнул за поворот, на долю секунды лицо облепила — и прорвалась — невидимая паутина.

Защитный экран.

Абсолютный мрак. Герейн знал, что если вытянет руки в стороны — не коснется стен. Он просто шагал вперед — вслепую, с заложенными ушами, не слыша теперь ни шагов, ни собственного дыхания.

Еще один экран — лопнул пузырь темноты.

Зал размерами с авиационный ангар; потолок утонул в черных тенях. Ряд туманно светящихся стеклянных перегородок, следующую видно сквозь предыдущую; по стеклу гуляют муаровые разводы, вспыхивают медленные молнии. На четвертой или пятой — в глубине зала — неспешно плывет зеленое и голубое, в белых перьях облаков проглядывает знакомый контур берега, пестрые квадраты полей; на месте Катандераны — проблескивающая серая клякса,опутанная венами дорог, обнявшая бухту.

«Серебряные крылья» эскадрильи Его Верховного Величества не могут подняться на ту же высоту, с какой глядит огненным оком один из летучих скатов господина Врана. И никто не может, слава Господу. Даже чертов Эль Янтар.

Который из скатов смотрит сейчас на столицу? Райо, Серый Котик или Серп?

Ближайший экран словно падающим снегом задернуло, наискосок посыпались какие-то знаки — ни один Герейну знаком не был. Слева направо — и сразу, оказывается, справа налево; нет, снизу вверх, то есть наоборот… Герейн успел зажмуриться и опереться о стол, чувствуя, как взмокла в перчатке ладонь. Под ногами тошнотворно качнулась твердь.

— Вран, черт тебя дери! — крикнул король. — Выходи сейчас же!

Голос погас, даже не вылетев из горла.

— Вран, твою мать!

С тем же успехом можно было кричать под водой. Горло заныло. Герейн открыл глаза, поглядел на всполохи, пробегающие по полированному дереву столешницы. Рядом с его рукой на эбонитовой подставке стопкой стояли несколько хрустальных пластин. Золотая проволока сложнейшим узором врощена в хрусталь. Рядом дролерийский тестер — платиновая палочка размером с карандаш — и горсть желтоватых полупрозрачных кубиков, похожих на тростниковый сахар — генераторы. Когда-то, будучи мелким и наглым, Герейн стащил такой кубик и сунул его в рот — небо пронизало иголками, язык тут же прилип, будто Герейн лизнул металл на сильном морозе. Вран пальцем выковырнул кубик из мычащего рта и пообещал, что в следующий раз выдернет юному Лавенгу зуб.

Следующего раза, конечно, не случилось.

Герейн взял тестер и уронил его на стол. Металлическая палочка упала беззвучно, словно на войлок. Но из-за ближайшего экрана шатнулась высоченная угловатая тень. Как Вран подошел, невидимый сквозь прозрачное стекло, Герейн не понял… да ему было уже все равно. По узкому, очерченному синеватым светом лицу летели тени неизвестных знаков, провалы глаз черны.

— Ты! — немо крикнул Герейн, ткнув его в грудь кулаком. — Где агиларовский мальчишка?

Вран молча положил руку королю на плечо и подтолкнул в сторону. Герейн пошел, скрипя зубами. Он ненавидел драться на чужой территории, а территория Врана всегда была чужая.

Они прошли между стеклянных стен в пурге летящих формул — или что это там летало — к чернеющему в ячеистой стене дверному проему. Опять прорвался пузырь — и Герейн заморгал, привыкая к яркому свету.

Скучный врановский кабинет: четыре стены, стол, за столом кто-то сидит, уткнувшись в экранчик поплавка; шкаф, несколько стульев у стены.

На стульях лежит человек… Подросток. Бледный до синевы, рубашка расстегнута, на жилетке мокрое пятно; лицо и взлохмаченные волосы тоже мокры.

— Проклятье! — Герейн бросился к парню, стянул зубами перчатку, принялся щупать под челюстью. — Ты убил его?!

— Мальчишка в обмороке, — сказали от стола. Герейн свирепо уставился на главу Управления цензуры и информационной безопасности. Тот закрыл поплавок и поднялся. — Я вызвал Таволгу, Ваше Величество.

Вран оперся крестцом о край стола и сложил на груди руки — тускло-черная, под потолок, глыба с неподвижным лицом. Он смотрел на Герейна, и Герейн ощущал себя прозрачным, почти несуществующим.

Другой позабыл бы, зачем пришел, но Герейн прожил под этим взглядом всю сознательную жизнь. Ну не то чтобы всю жизнь, но встречался довольно часто.

— Отвечай, Вран, — потребовал король. — Что ты с ним сделал… И какого черта?

— Полночи в этом… детеныше нет, — медленно проговорил тот. Губы его едва шевелились. — Лучше бы была.

Лавенг взвился.

— Параноик чокнутый! Это же дети, химерки! Играют себе, никого не трогают. Ты с ума сошел — так оскорбить высокого лорда! Я отдам Агилару твою голову. Раз ты ею не соображаешь ни хрена. Они как раз собрались у тебя под дверями и требуют крови. И Макабрины с ними.

Вран наклонился вперед. На нем был черный, длинный, наглухо застегнутый халат. Тяжелые как нефть волосы перехвачены канцелярской резинкой. На лице лежала тень, будто Вран стоял по ту сторону дымящего костра. На плече искрой горел алый значок «Плазмы».

— Мне нет дела, чей это сын. Он проводник.

Герейн оскалился, как зверь.

— Гражданская война из-за того, что твоей левой ноге что-то примерещилось — это, знаешь, слишком! Все рыцарство обратится против нас, я буду вынужден или драться из-за тебя со своими людьми, или потребовать, чтобы вы убирались в Сумерки. Тебе придется публично извиниться, Вран, перед Агиларом. И спасибо, если он примет твои извинения. И дай бог, чтобы Таволга привела мальчишку в приемлемый вид. И так оппозиция разносит слухи, что дролери едят детей. Едят, черт бы вас побрал!

— Ваше Величество. — Под нос Лавенгу просунулась рука, сжимающая пачку фотографий. — Посмотрите, пожалуйста, сюда.

— Что это?

— Посмотрите, — настаивал День.

Фотографий было штук пять. Изображение на каждой из них — справа или слева, а то и с обеих сторон — обрезали темные полосы. Съемка шла, очевидно, из-за приотворенной двери или из-за портьер.

Группа подростков вокруг стола, на столе распростерт полуголый человек. Это морг, что ли? Анатомический театр?

Герейн нахмурился, всматриваясь.

У человека на столе завязаны глаза и заткнут кляпом рот.

И он лежит на заломленных под спину руках.

Над ним склонился светловолосый паренек с кинжалом в кулаке. Ясно виден профиль. Замаранная сажей глазница, страшновато блестит белок. От угла рта к скуле тянется темная линия, превращая пухлые, почти детские губы в гадючью безразмерную пасть.

На второй фотографии лезвие в руке подростка чертит по шее жертвы черную борозду.

На последующих трех снимках борозда открывается щелью, и из нее льется на грудь лежащего, на стол и на пол блестящая смола — черная на белом и сером.

Тело меняет позы, ерзает по столу; вот чьи-то руки придерживают его, чтобы не свалилось… Размалеванные лица подростков бледны; парень, схвативший жертву за ноги, стиснул зубы. Рядом одна из девочек зажала рот рукой. На другом фото девочка уже скрючилась, сложилась пополам, потерялась за спинами товарищей.

Лица раскрашены, но не настолько, чтобы озадачить специалистов из конторы Дня. Кто такой парень с кинжалом, ясно и без специалистов.

— В конверте была еще записка, — День протянул полоску бумаги. «Лидер подростковой секты — Стрев Агилар». Напечатано на машинке. — Конверт пришел на имя Врана с сегодняшней утренней почтой.

— Что это? — Во рту появился металлический привкус, Герейну захотелось сплюнуть. — Какой-то мерзкий обряд?

— Дети призывали Полночь, Ваше Величество, — сурово сказал День.

— И призвали ее, — пророкотал Вран.

— Это подделка, — Герейн бросил фотографии на стол. — Чья-то подстава и провокация. И она удалась.

— Конечно, это подстава и провокация, Ваше Величество, — согласился День. — Вы абсолютно правы. Но это не подделка. К сожалению.

— В любом случае, Вран, с этими документами ты должен был обратиться в криминальное управление, а не творить самосуд, смертельно оскорбляя моих верных. Да, судя по всему, мальчик совершил преступление, но хватать его и допрашивать — не твоя забота.

Вран приподнял бровь.

— Ты лучше меня разбираешься в моих заботах, Рэнни? — Голос у него был глухой и очень низкий. — Боюсь, ты напридумывал себе чего-то. Нафантазировал. Моя забота — служить Королеве и Сумеркам. И присматривать за тобой и Сэнни, как Королева просила. Этим я и занимаюсь.

— Я пришел к тебе сюда как заложник, Вран. Потому что пока я здесь, Агилар и его люди не станут штурмовать Песий двор. Они честно ждут живого и здорового мальчишку и твоих извинений. Если я не предоставлю им того и другого, мне твой присмотр не поможет, знаешь ли.

Длинные веки Врана опустились, скрывая усмешку.

— Пусть штурмуют, мы даже стрельбы не услышим. День, — он обернулся к соплеменнику, — скоро там Таволга?

Тот опять щелкал клавишами поплавка.

— Едет.

— Если хочешь, можешь присутствовать при допросе, Рэнни. Может, тебе эта маленькая дрянь скажет больше, чем мне. Не суетись, верну я мальчишку твоему человеку. Наказывать не собираюсь. Только сперва выясню, какую именно тварь и на каких условиях они вызвали. И откуда узнали про обряд. Нельзя позволить, чтобы такое повторилось.

— Ты вернешь его, как только он придет в себя.

— Ренни. — Вран потер двумя пальцами переносицу. — У тебя неверные приоритеты. Ты занялся каждодневной мельтешней и не видишь дальше собственного носа. На такую жертву, — прямой, как гвоздь, палец постучал по фотографиям, — призывается не мелочь. Это — высший демон. Молись, чтобы это был какой-нибудь серпьент или другой монстр, который только жрет и крушит.

— Вран прав, Ваше Величество, — подал голос День. — Мальчика придется допросить прямо здесь и сейчас. Проблема может оказаться серьезнее, чем вы предполагаете.

Герейн стиснул зубы. Все его познания на предмет Полночи были чисто теоретическими. Обширными — но, за каждодневной суетой, — действительно почти забытыми.

— Таволга спускается, — сказал Вран.

— Я встречу.

День вышел. Герейн шагнул к лежащему на стульях подростку. Еще раз пощупал пульс. Еле нащупал.

— Что ты с ним сделал?

— Посмотрел, нет ли демона внутри.

— Дьявол. А если ты спалил ему мозги?

Вран пожал плечами.

— Дьявол, — повторил Герейн.

Отворилась дверь, вошла Таволга, бледно-золотая, тонкая, с невенитской сумкой через плечо.

— Вра-ан! — Тотчас бросилась к мальчику. — Как ты мог!

— Хилый детеныш, — буркнул тот. — Сразу отключился. Я и вопроса задать не успел.

— Высокое небо… разве так можно! — Вспорхнули тонкие руки, огладили воздух вокруг белобрысой головы. Спустились к груди, задвигались, разбирая, распутывая невидимые нити. — Сила есть — ума не надо. Изувер.

Мальчишка шевельнулся и застонал.

— Рэнни, посади его. — Таволга встряхнула кисти и снова принялась гладить воздух у висков юного Агилара. — День, принеси воды.

Герейн приподнял и посадил парня на стул. Голова мотнулась, между век блеснули белки.

— М-м-м-м-м-м!..

— Вода, — под нос сунулся стакан.

— В сумке, в темной бутылочке, — сказала Таволга. — Накапай.

Запахло лекарством. Герейн придерживал расслабленное тело за плечи. Приняв стакан, Таволга понемножку поила несчастного. День, присев на соседний стул, растирал ему руки.

— М-м-м-м-м-м-м… В-ваше В-величество… — мальчишка поперхнулся. Дернулся, пытаясь вскочить.

— Сиди, — велел Герейн. — А то опять грохнешься.

Глаза Стрева заметались от одного лица к другому, вернулись к Герейну; в них застыла мольба.

— Стрев, — сказал Герейн. — Ты, конечно, натворил дел. Но Врану я тебя не отдам. Я твой король, я пришел за тобой, ты принадлежишь мне.

Мальчишка закивал и чуть снова не опрокинулся.

— Сиди и не двигайся. Помоги своему королю, скажи правду. Кого вы призвали, когда совершили обряд?

— Н-най… марэ — пролепетал мальчишка.

День выругался. Таволга ахнула. Вран молчал, и молчание его было оглушающим.

— Кто додумался принести жертву? Ты? Кто-то другой? Чья это была идея?

— Учи… тель… — Стрев не мог смотреть на короля, зажмурился. Из-под век поползли слезы. — В-ваше Величество! Мой король… я… простите меня.

— Прощу, если поможешь мне исправить твою ошибку. Твой учитель — кто он? Его имя?

Мальчишка всхлипнул. Глубоко вздохнул, пересиливая спазм. Потом выговорил хрипло:

— Это… Сайран Флавен… мамин дядя…

* * *
— Господина Дня сейчас нет на месте, — сказал секретарь.

Рамиро еле удержался, чтобы не выругаться.

Ну надо же, когда не надо — целыми днями торчит у себя в конторе: вон в приемной висит огромный плакат, видимо, сотрудники подарили — «День круглые сутки».

Надо же, золоторогому не чуждо чувство юмора. Или это девиз его Управления?

«День круглые сутки»… ну и где он шляется?

— Его вызвали в «Плазму», — сжалился секретарь. — Что-то срочное.

Еще бы.

Он поспешно попрощался и покинул приемную. Резиденция «Плазмы» находилась неподалеку. Проще поймать Дня там, чем безуспешно названивать по телефону.

После нападения на особняк Агиларов он развез по домам Лару и едва пришедшего в себя Виля, который сам не мог уверенно вести машину.

Впрочем, Вильфрем, как настоящий профи, едва придя в себя, тут же начал задавать вопросы.

Рамиро замучился на них отвечать, пока рулил в портовый район, где проживало семейство сэна Вильфрема.

— Повтори еще раз, — говорил Виль, ощупывая голову. — Агилар отказался выдать тело убитого?

— Виль, никто и не приезжал за ним. Я думаю, у Врана были веские причины так поступить… Но ворваться в дом одного из высоких лордов, захватить наследника…

— Что-то взбудоражило дролери. Обычно они осторожны.

— Сумасшедший дом, ей-богу. Если король не вмешается… Ты отлично знаешь, что всякий раз творится на совете лордов — Макабрины и Аверохи не могут успокоиться еще с гражданской войны. У старого Макабрина на Врана конкретно во-от такой зуб. Железный. Все это время его сдерживала присяга, но теперь Вран покусился на исконное право каждого рыцаря — неприкосновенность дома и семьи.

— Король вмешается, — уверенно ответил Виль и в очередной раз ощупал голову. — Я и сам поддерживаю взгляды Макабринов. Наука не должна зависеть от милостей чужой расы, тем более — военная наука. Но начинать сейчас междоусобицу — дичь, безумие. Нет никаких предпосылок.

— Мне всегда казалось: чтобы начать войну, предпосылки не нужны; нужно только горячее желание одной из сторон, — мрачно ответил Рамиро.

— Я потом не видел профессора Флавена, — Виль аккуратно повертел головой и поморщился. — Ему стало нехорошо?

— Хм…

Рамиро собрал мысли в кучу и понял, что не помнит, в какой именно момент Флавен исчез из столовой.

— Я… хм…

Странно.

— Мне кажется, он вышел раньше, еще до того, как все случилось. Не могу вспомнить.

— Веришь, я тоже не могу.


Рамиро дошел до Четверговой площади пешком.

Как он и предполагал, ничего хорошего в центре столицы не происходило.

«Фризы», «орки», «фениксы» с гербами высоких лордов. Чертов парад какой-то. Вся площадь ими заставлена, и Семилесная, на которой располагалась врановская резиденция, — тоже.

Он пробирался среди синих, лиловых, алых машин, тяжелых и неуклюжих, как панцирные рыбы, выброшенные на сушу.

Военные в мундирах — танковых, воздушных, морских войск — стояли молча, изредка негромко переговариваясь. Тускло поблескивали рыцарские пояса, рукояти кортиков, пестрели гербами нашивки на рукавах. Цвет рыцарства, елки зеленые. Группками кучковались оруженосцы; бледные от возбуждения, они тоже не решались шуметь. Большая часть этих мальчишек никогда не нюхала пороха.

Алая птица Аверох, мертвая голова Макабринов, распростерший крылья орел Агиларов. Совсем не видно Маренгов. Флавены, Мораны, Араньены…

Королевская власть за пятнадцать лет набрала большую силу, отстраненно подумал Рамиро, медленно продвигаясь к парадному входу. Случись подобное во время междоусобных войн, на Четверговой стояли бы не гражданские машины — танки.

У самых ступеней — вишневый феникс Родгера Агилара. Его хозяин стоит рядом, прислонившись к капоту машины, скрестив руки на груди, взгляд прикован к дверям «Плазмы». Рядом молодой Макабрин, рука на перевязи. Тут же — Эмор, его прославленный дед — на вид ему лет сто, не меньше, — но все еще с прямой спиной, широкоплечий; мундир с иголочки, топорщится седой военный ежик, в оскале сверкает ряд железных зубов.

Макабра чертова, с неприязнью подумал Рамиро. Только и ждала повода, чтобы укусить.

Много лет прошло, но такое не забывается.

Макабрин помнит, как Вран жег его аэродромы и вынудил преклонить колено в вассальной клятве королю Герейну.

Рамиро помнит, как вошел с войсками в Большое Крыло: им открыли ворота, капитуляция уже неделю как была подписана.

На воротах висел мертвый дролери — один из тех снайперов, что прятались с партизанскими отрядами по лесам, обматывая винтовки тряпками, дрались за трон короля людей и погибали наравне со всеми.

Вы казнили пленного в мирное время, какая гнусность, сказал тогда Хасинто, их командир.

С дролери мира у меня не будет никогда, ответил ему Макабрин.

А День ничего не сказал, просто глянул мельком и отвернулся.

Когда тело попытались снять, оно рассыпались пылью, и ее унесло ветром.

Рамиро поздоровался и тоже стал ждать, глядя на тяжелые створки с мутными стеклянными оконцами.

Наконец двери распахнулись и вышел Герейн, одной рукой поддерживая мальчишку. По правую сторону от него шел День. По левую — тонкая высокая дролери, Рамиро видел ее пару раз во дворце; она вроде бы занималась медициной, курировала исследования ордена невениток по восстановлению цветной крови.

По площади прокатился гул голосов. Родгер дернулся, но не сдвинулся с места.

— Благородные сэны, — сказал король устало. — От своего лица и от лица Врана я приношу вам свои извинения. Произошла ошибка. Я прошу вас разойтись. Все в порядке. Я обещаю разобраться в этом деле и найти провокатора.

Он выпустил Стрева, демонстративно отошел в сторону, остановился, глядя в толпу.

Стрев выглядел ошалелым и помятым, но ступал твердо. На отца он не смотрел — смотрел себе под ноги, словно пересчитывая ступеньки. Светловолосая дролери шла с ним рядом.

День что-то сказал королю, сжал губы, кивнул. Нашел глазами в толпе Рамиро, просветлел. Прошел мимо старого Макабрина, едва не задев того плечом.

— Рамиро. Ты что здесь делаешь?

— За тобой приехал. Во избежание.

— Приехал, значит. А где твоя машина?

— Эм-м-м…

Рамиро вдруг сообразил, что бросил «фризу» около Деневой конторы.

День фыркнул.

— Государства рушатся, Вран ест детей, благородные сэны так и рвутся с гиканьем устроить гражданскую войну, и только господин Илен в своем репертуаре. Мчался спасать меня на белом коне, но коня потерял где-то по дороге. Поехали, горюшко, отвезу тебя домой; сейчас эти горячие головы начнут разъезжаться — до машины не доберешься.

Рамиро покаянно вздохнул и понял, что заготовленная гневная речь куда-то улетучилась. Да, вроде бы все уладилось, Ротгер сажал своего бледного, но вполне невредимого сына в машину; хлопали дверцы, Семилесная наполнилась жужжанием и взревыванием, оживленные голоса возвышались то там, то здесь.

Гроза, похоже, прошла стороной.

Он снова вспомнил мертвого дролери на воротах, и, вздрогнув, оглянулся на старого Эмора Макабрина.

Тот смотрел в спину Дню, и взгляд его был как у голодного хищника за решеткой.

* * *
Северное небо приобрело цвет бутылочного стекла. Узкая полоса заката расплывалась над темной морской водой. Застывшие на рейде корабли казались совсем черными.

Новая платформа, прочно вставшая на четырех опорах у берега острова, сияла огнями, как новогодняя игрушка; спускались к берегу низкие домики поселка.

Металлический жетон луны четко отпечатался над сопками.

Видно было, как светится море на шельфе и как это свечение поднимается пластами, опалесцирует, — как полынная настойка, налитая в холодную воду.

Кавторанг военно-морского флота Найфрагира Гвальнаэ Морван смотрел на рейд, и на душе у него было тягостно.

Холодало — лето на Севере быстротечно и хрупко; под черное сукно кителя забиралась туманная сырость. На черных, собранных в уставной хвост волосах лежали мельчайшие водяные капли.

Полуночное море молчаливо летом, обманчиво спокойно, и вроде как дремлет. Слышно только дыхание прилива. Солнце опускалось, и никак не могло опуститься за горизонт.

Затрещало, сверкнуло над поселком; черно-зеленая вода озарилась красным и золотым — пускали салют.

— Не любите шумных сборищ? — поинтересовались над ухом.

Гваль обернулся, глянул — высокий, почти его роста альд подошел неслышно. Белесый, как все они; низкие скулы, глаза светлые, как льдинки… Плащ висит как-то косо, на одно плечо.

Штатский; корреспондент, наверное.

— Ага, представляю газету «Полуночный вестник», — покивал белесый, будто прочитал гвалевы мысли. — Простите, что нарушил ваше уединение.

— Ничего. Я все равно собирался уходить. Пора возвращаться.

— Вы с «Авалакха»?

— Нет, с «Дозорного». Старший помощник Гвальнаэ Морван к вашим услугам.

— Эмм… Асерли.

Ни родового имени, ничего.

— Красиво тут, — сказал штатский. — Будто бы и не изменилось ничего. Разве что корабли…

— «Авалакх» хорош, — честно сказал Гваль. — С тех пор, как он носит на себе противолодочные самолеты, леутцы и думать забыли о том, чтобы нарушать морские границы. У них авиации, почитай, и нет. А первые две вышки они в свое время вдребезги раздолбали, море на самом деле не считается нашей собственностью. Вот только…

— М?

— У нас на самом деле тоже нет авиации. Я все думаю — вот рассоримся мы с Даром, король Герейн отзовет своих рыцарей — и будет этот красавец стоять с пустой палубой. Или…

— Или что?

— Или нефть кончится, — честно ответил Гваль и снова посмотрел на рейд. — Кому мы тогда будем нужны, со своей сельдью и оловом…

Зачем я это говорю? Первому встречному незнакомцу, журналисту, черт подери!

Авианосец «Авалакх», ракетный крейсер «Дозорный» с его новым, еще не испытанным вооружением, которое поставили дролери; его старшие братья «Герцог Лаэрт» и «Айрего Астель»; эсминцы «Удачливый» и «Страж», противолодочник «Орка». Он знал их по именам; глаз привычно цеплял знакомые обводы, память подсказывала данные по водоизмещению, размерам и вооружению.

Снова грохнуло, золотые и алые искры взвились над поселком в розовое небо, послышались радостные крики.

«Предаете исконную найльскую гордость и якшаетесь с врагом», — постоянно доносилось из-за самой северной границы. Впрочем, оттуда уже многие столетия не доносится ничего, кроме попреков. Кажется, с того самого дня, когда наш король пропустил к Леуте дарские войска. Семьсот лет прошло как-никак.

Предаем исконную гордость — зато у нас есть школы, больницы, сильный флот и отличная противолодочная эскадрилья. Пустив ко дну с десяток леутских подлодок, мы заработали себе право строить в Полуночном море все, что захотим. Хоть луна-парки.

Его неожиданный собеседник разговор больше не навязывал. Наклонился, поднял пригоршню плоских галек и теперь придирчиво их осматривал.

— Что, не захотите такое писать в вашей газете? — поддел его Гваль.

— Что? Нет-нет, отчего же. Почему бы и не написать. Я вообще люблю писать, знаете ли. Радость пера…

Незнакомец, видимо, понял, что несет чушь, и поспешно замолчал.

Гваль выжидательно посмотрел на него, но тот только пялился на свои гальки. Поджимал губы, хмурил брови, словно решал невесть какую задачу.

Потом выбрал одну, ловко пустил по воде.

Плоп-плоп-плоп…

Судя по шлепанью, камешек пропрыгал шесть раз и затонул.

Снова взорвался фейерверк, звезды алые и золотые, расплывчатые полосы в темной воде. Праздничная иллюминация на кораблях, острые силуэты сигнальных флагов.

— Почему Леута так протестует против добычи нефти в Полуночном море? — поинтересовался штатский.

Плоп-плоп-плоп…

Семь раз.

— Формально они ссылаются на древние законы, — ответил Гваль. — На трехдневный срок.

— Море Мертвых? — журналист оказался знающий.

— Да. Если плыть три дня на север, то попадешь прямиком в Полночь. Древние предрассудки. Но фактически им просто завидно. Найфрагир развивается рывками, Найгон же застыл в своем почитании прошлого, как муха в янтаре.

Плоп-плоп-плоп-плоп…

Девять. Гваль напрягал слух, сам не зная зачем. Тускло-розовое ветренное небо медленно превращало закат в рассвет.

— Действительно, нелепо, — отозвался штатский. В бесконечных сумерках голос его звучал глухо и печально. — Да и как определить, где граница моря Мертвых. Расстояние, которое рыбацкая лодка пройдет за три дня, линейный корабль покроет за три часа. Не так ли?

— Так.

Замах. Удар камня об упругую шкуру моря. Гул. Расходящиеся круги. Взлет, падение, снова удар.

Алое и золотое снова осыпало небо, и Гваль сбился со счета.

Глава 10

— Ла-ла-ла, — мелодично пел День, вертя баранку. — Ла-ла-ла-ла-а-а… Берега, корабли…Субмарина любви…

Рамиро поморщился. По опыту он знал, что когда дролери начинает напевать, настроение у него — хуже не придумаешь.

— Что такое недовольное лицо? — тут же отреагировал День. — Музыка мешает? Ты прав… — он повертел верньер на приборной панели. — М-м-м-м…

— А я любила тебья-а-а-а-а-а-а! — взвыла лестанская певица. — Такой любовьу, чистой, как снег, любовью-у-у-у!

В светлом салоне роскошной Деневой «орки» стало тесно от гудения флейт, боя барабанов и надрывного звона струн.

— А-а-а-а, любовь моя-а-а-а-а! Как грустила-а-а-а я по тебье!

— День, ради бога, прекрати, — взмолился Рамиро. — Нам еще полчаса ехать.

— А что? — дролери поднял бровь, не отрывая взгляда от дороги. — Это же ваше людское искусство. Послушай, как задорно. Особенно вот это. «На причале, на причале чайки белые кричат, носит черные погоны мой любимый на плечах». Блеск! Феерия!

Рамиро сжал губы и постарался не прислушиваться. Когда Дню попадала вожжа под хвост, проще было перетерпеть.

— Ты же, пропасть, королевская цензура, — не удержался он через пару минут. — Взяли бы и запретили радиотрансляции с Южного Берега.

— А мне нравится.

Рамиро не нашелся, что ответить, и тоже стал смотреть на дорогу. Лестанская певичка хрипло продолжала сообщать, что она все отдаст «за ночь с тобой; возвращайся, милый мой», День рулил и старательно подпевал чистым, прекрасно поставленным голосом, по которому сразу узнаешь выходца из Сумерек. Мир вокруг начал подозрительно напоминать ад.

— Там тебе в бардачке подарок, — День вдруг прервался. — Вожу-вожу, никак не отдам. Забери. Ты у портного был?

— Конечно, — соврал Рамиро не моргнув и глазом.

— Завтра день Коронации, ты помнишь?

— Конечно.

Черт, и правда… Вот время-то летит…

— Ты и рубашки купил?

— День! После скандала, который ты мне устроил на выставке, я купил две дюжины рубашек. Или три.

— Надо было тебя вообще убить, и проблема исчезла бы сама собой.

День мрачно замолчал. Потом тормознул на светофоре и некоторое время сидел, выключив радио. Настала благословленная тишина.

— Что, все плохо, я так понимаю?

— Ну, как тебе сказать. По сравнению с тем, что недавно Фервор сделал с одним сагайским атоллом… все просто прекрасно.

— А если не заниматься аналогиями? Что там с агиларовским мальчишкой?

— С ним тоже все прекрасно, если не считать того, что его обвиняют в совершении человеческих жертвоприношений и контактах с Полночью. И это подтверждено весьма выразительными фотографиями, на которых у него руки по локоть в крови.

Теперь уже замолчал Рамиро.

— Сначала меня вызвал Вран, — сказал День, ни к кому особенно не обращаясь. — И потребовал, чтобы я запротоколировал допрос. Потому что он, мол, никому больше не доверяет, а мне доверяет. Мальчишка был уже без сознания, Вран превратил его мозги в кашу за пару секунд и готов был полезть ему в голову физически, с клещами и долотом. Я побеседовал с Враном и попросил его не делать резких движений. Потом примчался Его Величество король Герейн и потребовал, чтобы я запротоколировал допрос и возможный арест Врана. Я побеседовал и с ним, и также попросил не делать резких движений. Потом они полчаса орали друг на друга. Потом прибыла Таволга… Хорошо, что Вран хотя бы ее послушал и отдал молодого Агилара… То, что от него осталось.

— В смысле? Мальчишка теперь идиот?

— Ну, не все так фатально. Тут уже все зависит от него самого. Если раскиснет, превратится в овощ. Возьмет себя в руки — выкарабкается.

Рамиро молчал, не зная, что сказать.

— В итоге мне предстоит подготовить такое объяснение высоким лордам, какое они съедят, не очень плюясь. Как-то подсластить грубость Врана, который и не подумал выйти и извиниться, и не потому что слишком горд, а потому что считает это людскими ритуальными плясками, не стоящими внимания. Ну, и по мелочи. Например, уговорить Агилара выдать тело Клена. Нехорошо будет, если он уйдет там… в подвале людского дома.

Цветная пыль…

— День, что на самом деле происходит?

— Я вижу несколько вариантов, — День внял нетерпеливым гудкам и наконец тронул «орку» с места. — Или кто-то пытается испортить отношения Дара и Сумерек, совершая провокации. Или кто-то пытается создать ситуацию, пригодную для гражданской войны. Или…

— Или что?

— Что-то третье. Все, что угодно. Но парень действительно убил человека во время ритуала вызова; он указал на своего родича как на организатора, и пока этого родича не нашли. Оперативность, с какой фотографии оказались у Врана, который известен как непримиримый враг Полночи, заставляет думать, что это сделано нарочно. Кто-то предполагал, что старый ворон взовьется и натворит дел. Полуночного может уже не быть в Даре, его могли выдернуть для какого-то конкретного дела — «сходи туда не знаю куда» или «принеси мне мешок золота», что там еще людям бывает нужно?

— Не знаю.

— И я не знаю. Так вот, возможно, само по себе жертвоприношение не имеет никакого значения. Ну, труп. Хотя высокие лорды могли бы лучше следить за своими сыновьями… Однако они очень заняты, заседая в совете и решая — так ли страшно мы опасны, предоставляя вам лекарства, технологии и… дружбу.

— День…

— Я уже более трехсот лет День. Круглые сутки.

— Вся эта история похожа на бред.

— Конечно, — легко согласился дролери. — Только это не делает ее менее опасной.

Рамиро открыл ящичек, в котором лежал обещанный подарок. В голове толклись обрывки мыслей, никак не желая укладываться в единое целое. Книга в красивом старинном переплете. Он безучастно глянул.

«Песни Синего дракона». Надо же… Раритет. Сборник найльских легенд; в Даре сто лет не переиздавался.

Что он знает о Полночи… Демоны… хлопанье крыльев во мраке… нельзя войти без приглашения в дверь чужого дома… Холодный Господин со своей сетью. Зеленоватое сияние, которое иногда видишь в кошмарах… проклятые души… сделки с Полуночью. Ножи.

«Я помню лета яркий свет и годы впереди, но ледяней и злее всех клинок в моей груди. Я вижу мир как наяву, я слышу пенье вод, и смерть напрасно я зову к себе который год…»

— Полночь — она же, ну… вроде никак себя не проявляет уже много лет. Трудно поверить, что…

— Рамиро Илен, — проникновенно сказал День. — Было время, когда тебе трудно было поверить в меня. Если мне не изменяет память, ты все время норовил меня пощупать и приговаривал что-то вроде «мары меня раздери, это же дролери из Холмов».

— Ну, ты… — Рамиро смутился. Ему ярко представились юные годы, и то утро в лесу после долгого и мучительного отступления, когда на поляну к ним вышло сияющее, как луч, золотоволосое создание, без видимых усилий несущее тяжеленный вещмешок и винтовку, обмотанную тряпками. — Ты, День, — это же ты. Другое дело.

— Может случиться так, что Полночь тоже может стать «другим делом». — «Орка» остановилась. — Приехали. Вылезай.

Рамиро посмотрел на дролери. Идеальный профиль, хоть на монету чекань; костюм с иголочки, руки в перчатках лежат на замшевой шкуре руля…

— Проваливай, — красивые губы сжались. День упорно смотрел на дорогу. — В свете происходящего мне хочется бегать по кругу и голосить, я лучше сделаю это в одиночестве. Чтобы… не разрушать твоих иллюзий.

Рамиро вздохнул и полез из машины.

— Книгу забыл. И… Раро.

— Что?

— Почитай ее внимательно, подумай. Там немало написано о том, как ведут себя фолари в присутствии Полночи.

— Хорошо.

— Я говорю серьезно. Если все так плохо, как я думаю, избавься от мальчишки как можно скорее. Верни его обратно в канаву.

— Угу.

— Я бы не хотел через некоторое время собирать по квартире твои размотанные кишки.

— Ага.

Рамиро захлопнул дверь и пошел к своему подъезду. «Орка» некоторое время стояла на месте, потом бесшумно тронулась и исчезла в путанице переулков.

* * *
Экскурсионный автобус шел по левому берегу Маржины, оставив позади и внизу речной порт с лесом желтых грузовых кранов, складами и железной дорогой. Небо над заливом Ла Бока сделалось пустым и золотым, как жерло ангельской трубы. За автобусным окном плыли тесные улицы, перекрестки, стада разномастных машин, рекламные щиты и ранняя иллюминация.

От старого города остались одни воспоминания. Глядя в окно, он не узнавал ничего, даже силуэта прибрежных скал.

Южные Уста горели несколько раз, их превращали в руины, отстраивали заново поверх старых фундаментов.

— Прекрасные господа, взгляните налево, мы подъезжаем к старому замку, одному из самых ярких и хорошо сохранившихся архитектурных памятников Южных Уст. Замок стоит на драконидском фундаменте; таким образом, самые старые его части насчитывают более двух тысяч лет истории. Впервые замок был перестроен Хаспе Наррано, первым лордом Нурраном; сильно пострадал во время нашествия Ньето Браво, восстановлен; южная башня разрушена еще раз во время Изгнания Лавенгов, но также перестроена архитекторами Амано Ливьяно и долгое время использовалась как мескита. В ее очертаниях ясно прослеживаются веяния лестанской архитектуры, такие, как отделка изразцами, луковицеобразное завершение и двойные арки…

Он не узнал и старый замок Нурранов. Когда-то гордо возвышавшийся над городом на самой высокой точке полудуги, обнимающей южную столицу, теперь он сжался, ссутулился, уменьшился у колен современных зданий. Словно бы врос в землю. Ров исчез, перед распахнутыми воротами на маленькой асфальтированной площади продавали мороженое и фотографировали с обезьянкой. Вместе с группой туристов он прошел во двор, горбато мощенный булыжником (потрепанное, устаревшее новшество; в его время здесь были широкие плиты из серого камня, ровные, как стол). Квадрат донжона едва угадывался в пристройках, Библиотечную башню действительно перестроили в церковь. Часть двора перегорожена кирпичным забором с запертыми глухими воротами, из-за забора торчат строительные леса.

Музей занимал первый этаж донжона. Большой полутемный холл внутри немного напоминал прежний зал для пиров, но абрис внутренних галерей изменился — они опустились, стали массивней и обзавелись подпорками. Двойной ряд ветхих знамен, свисавших с балок, шевелил сквозняк. Многие гербы незнакомы, но шиты тем же тусклым золотом и выцветшим шелком, что и герб их сюзерена — нуррановский крылатый корабль. Центр залы огорожен бархатными шнурами — напольная плитка там оказалась разобрана, и в широкой яме глубиной почти в ярд сверкала многоцветная мозаика. Недавно восстановленная, как сказала экскурсовод. Более двух тысячелетий назад это был пол драконидского атриума.

Сняв темные очки, он простоял перед ямой минут десять, дивясь откопанной реставраторами красоте. Он хорошо знал старый замок, но сильно траченные драконидские мозаики встречались только в прачечных и подвалах.

Потом в зале стало шумно, он огляделся и понял, что потерял свою экскурсию, а вместо чинных туристов зал наполнила ярко одетая ребятня.

— Дети, дети, не разбегайтесь! Посмотрите сюда, здесь во времена высоких лордов пировал лорд Нурран и его верные. Смотрите, какой большой камин, во время пира прямо в нем жарили целые бычьи туши… Рико, не надо садиться на трон, да еще с ногами. Нет, лорд Нурран был не толстый, это двухместный трон, для лорда и его леди. В каком году рей Ливьяно занял Южные Уста, кто нам скажет? Крита, ты скажешь? Крита! Вылези из камина, ты же не бычья туша!

Хохот, визг.

Он двинулся было прочь, но его чуть не сбила с ног влетевшая в залу женщина.

— Госпожа Алина! Ах, наконец я вас нашла. Госпожа Алина, я забираю Криту.

— Госпожа Эвита? — Учительница остановилась, окруженная гомонящим выводком. — Что случилось?

— Пока ничего, слава Господу. — Женщина выдернула из толпы смуглую девочку, с бантами, в оборчатом платьице с фартуком и в спущенных гольфах. Девочка повисла у нее на руке и заныла: «Не хочу домо-о-ой!» — Муж с работы позвонил, велел детей забрать на всякий случай. Госпожа Алина, к вам никаких претензий; беспокойно мне, да и муж звонил…

— Не хочу домо-о-о-ой!.. Не хочу! Не хочу-у-у-у-у!

— Я уж перестрахуюсь, с вашего позволения. Пока искала вас, всякого наслушалась. Боюсь, стрелять начнут… Вы бы тоже возвращались, не ровен час…

Госпожа Эвита удалилась, волоча скандалящую дочку. Учительница растерянно оглядела вверенных ей чад. Чада клубились.

— Дети, не разбегайтесь… Слышите? От меня ни на шаг! Взяли друг друга за руки! Встали в пары! Дети, мы сейчас вернемся в школу.

— У-у-у-у! — разочарованно взвыли полтора десятка голосов.

Он отошел вглубь зала к витринам, подсвеченным электричеством. В одной, среди мятых серебряных кубков, стертых монет и ржавых клинков, разломанных, как хлебцы, на множество кусков, лежал на боку шлем. Его словно ударило по глазам. Кованый, неоднократно правленый, потерявший форму, лишенный наносника. Внутри еще оставались зацепы для подвески. Шлем Лусеро Нуррана или Сакрэ Альбы… у него самого был такой.

«Предмет неизвестного назначения. Предположительно, ступка. XII в.»

Он отвел взгляд и прошел мимо витрин к выходу.


Через забор свешивались акации, в перистой их листве терялись спирали колючей проволоки, протянутые вдоль верхней кромки. Крашеные доски могли обмануть кого угодно, но не Ножа — за досками он явственно ощущал железные прутья. Он бы справился с ними, но, конечно, не на виду у всей улицы.

Надо бы дождаться ночи. Ожидание, скорее всего, будет фатальным. Вполне вероятно, что уже поздно и рейны нет в живых. Увы, он не мог определить, жив человек или мертв, взглянув на его фотографию, как некогда умел делать знакомый маг Амаргин. Но Амаргина теперь даже его паскудная фюльгья найти не может. Придется действовать наобум.

Он терпеливо двигался вдоль забора. Забор свернул от улицы вглубь дворов, пересек какой-то переулок, уткнулся в стену. Он дал крюка и обошел дома, потом долго искал вновь свернувший забор. Улица, вдоль которой забор тянулся, была почти без машин, зато навстречу двигались люди, по большей части — молодые парни и девушки. Кто-то ехал на велосипеде. Студенты?

А вот и ворота. За воротами виднелся пустырь с курганами вынутой почвы и несколько дощатых домиков. Ворота пересекал шлагбаум. Сбоку, в маленькой будке, сидел сторож. Студенты выходили именно из этих ворот.

Он показал сторожу пустой бумажный квадратик с печатью Кампо Селесте, отрекомендовался профессором катандеранского Королевского университета и прошел на раскоп. За грядами отвалов, за дальним кирпичным забором вставал купол-луковка бывшей Библиотечной башни и бывшей мескиты. Сам раскоп располагался на месте сада и части внешнего двора. Рабочий день на раскопе закончился; ребята стаскивали носилки, лопаты и тачки под навесы.

Он прошагал по деревянному настилу через отвалы и заглянул в глубокий, как пропасть, котлован. С далекого дна росли лабиринты стен и разноуровневых площадок, соединенных деревянными трапами. Трапы, ведущие на поверхность, выволокли у него на глазах — котлован на ночь сделался недоступен. Теперь в яму можно было только спрыгнуть. Неосторожный зевака, забредший сюда ночью, мог в два счета сломать шею.

Над воротами зажегся фонарь, сразу же за ним, цепочкой, загорелись фонари на улице. В котловане сразу же стало темнее.

Он двинулся по периметру, по дощатому настилу между краем ямы и откосом отвала, внимательно разглядывая лабиринты фундаментов. Вон в стенах драконидских построек виднеются дыры — то ли древняя система обогрева, то ли выход не менее древней канализации.

Золотистую ауру он ощутил раньше, чем самого человека. На дне ямы, около черных отверстий, кто-то был. Этот кто-то подпрыгивал на дне, пытаясь уцепиться за край одной из дыр, но все время срывался.

— Эй! — он присел на краю, — помочь?

Человек замер, задрав голову. Встрепанный студентик, вихры черные, как у грачонка. На лице — смена выражений, от испуга до облегчения.

— Да, — шепотом сказали снизу. — Скиньте мне трап. Только не зовите никого, пожалуйста.

— А что с рукой? — Левое предплечье перевязано грязным лоскутом, из-под тряпок сочится запах крови. Рубашка без рукавов — оба рукава пошли на повязку.

— Поцарапался, ерунда.

Ноздри, помимо воли, раздулись, как у охотящегося волка. Кровью пахло сильнее и сильнее. Он оперся ладонью о край и легко спрыгнул вниз, на глубину семи ярдов; паренек только охнул.

Повязка намокала на глазах.

— Снимай рубашку.

Под набухшей повязкой в мякоти предплечья пряталась сквозная дыра — словно проткнули железным прутом. Пытаясь подтянуться, парень растревожил рану хуже прежнего.

Он без усилия располосовал плотную ткань, свернул тампоном, прижал, затянул.

— На белом острове лежат ключи вострые… — сказал он без улыбки. — Под ключами… э-э-э-э… Надо же, забыл. Ладно, само остановится. От кого ты прячешься?

— Добрый господин, — пробормотал парень. — Вы же дарец, по акценту слышу. У нас тут свои разборки, а вам дела до них нет, правда?

— Ну, как сказать. До некоторых, может, и есть дело. Как тебя зовут?

— Хавьер.

— И ты знаешь, Хавьер, куда ведут эти ходы?

— Я прошлым летом тут копал; вернее, не копал, а в камералке планы чертил и находки зарисовывал. А вам-то зачем?

Вместо ответа он снял очки и сдернул шляпу. Освобожденные волосы посыпались на плечи. У мальчишки расширились глаза.

— Добрый господин… Ваше Величество?

— Высочество, — подсказал он, снимая шейный платок. — Ладно, полезли, нечего рассусоливать, волосы завяжу только. Цепляйся, подсажу.

* * *
Рамиро заслышал голоса, даже не открыв еще дверь. Громкий и требовательный женский голос — и время от времени виноватое бурчание баском.

Лара. Какого ляда она притащилась?

Он принялся ковыряться в замке, всякий раз ошибаясь и поворачивая ключ не туда. Входить в квартиру ему очень не хотелось. Судя по голосу, госпожа Край была чем-то сильно раздражена и обеспокоена.

— Вы извините, господин Илен, — послышался за спиной дребезжащий голос.

Рамиро обернулся. Рядом стояла благообразная старушка — его соседка — с легким пухом тщательно подвитых кудрей.

— Лара так переживала,дочку свою ищет, а вы, видно, мальчику запретили открывать. Так я ее пустила на балкончик, вы уж не ругайте старуху.

— Да… конечно. Это вы извините за беспокойство.

Он наконец совладал с замком и открыл дверь. Общая терраса действительно огибала весь этаж, и на нее можно было пройти из любой квартиры.

— Отвечай по-человечески, что ты бубнишь, — доносилось из комнаты-студии. — Я же тебя не съем!

— Здравствуй, Лара.

Пол усыпан бумажным крошевом, звездочками, листочками, полосками. Ньет резал трафареты для узорных фризов. Пахло горячим парафином. Госпожа Край, великолепная, как всегда, стояла посреди комнаты аллегорической статуей укора. Фолари предусмотрительно отступил за барханчик из обрезков — и там застыл.

— Явился, — стеклянным голосом сказала Лара. — Ты где был?

— По делам ездил.

Она нервно заходила вдоль бумажных заносов, как ходила бы вдоль края сцены. Ласточкины хвосты крашенных в баклажановый цвет волос покачивались. Ньет кинул на художника виноватый взгляд.

— Что тут у вас творится! Везде грязь, пылища, посуда не мыта, полное ведро объедков! В холодильнике пусто, мальчишка сидит голодный, ребра торчат!

— Я не голодный.

— А я тебя не спрашиваю. Ты что себе думаешь, Рамиро Илен? Прислали тебе родственника пожить, так можно над ним измываться? Ты где-то шастаешь, а он за тебя рисует! Свинья ленивая! Эксплуататор.

— Я не…

— Помолчи, я сказала! Рамиро, дай мне телефон его матери немедленно, я ей позвоню! Скажу, что мальчик сидит целыми днями один, по квартире разбросаны непристойные рисунки, — она потрясла пачкой зажатых в руке листков, — а ты, вместо того, чтобы с ним заниматься, шляешься целыми днями!

— Я…

— Заткнись!

Ньет покорно замолк. Лара тоже прервалась, хмурясь и раздувая ноздри.

— Лара, — как можно мягче сказал он. — Что стряслось?

— Десире ищу.

— Нет ее здесь, — в отчаянии сказал Ньет.

— Она на вечернюю репетицию не пришла, — Лара опустилась на заляпанный краской табурет. — Девчонка она своенравная, с характером, но репетиции никогда не прогуливает. Она же во втором составе, прима-балерина… Во втором составе!

Лара повторяла этот второй состав, как заклинание, а Рамиро смотрел на Ньета.

Я бы не хотел через некоторое время собирать по квартире твои размотанные кишки, — сказали в его голове голосом Дня. И еще: Там немало написано о том, как ведут себя фолари в присутствии Полуночи.

Нет, не может этого быть.

— Я пришла сюда, думала, мальчик знает, они же встречаются. Он мне открывать не хотел. Но ее и тут нет. Рамиро, где она?!

— Ньет, ты же сегодня виделся с Десире, да? Куда она потом пошла? Кто с ней был?

— Она пошла наймарэ искать, — в отчаянии сказал мальчишка. — Ну наймарэ. Рамиро… Господин Илен! Я вернулся, а вас нет. К ним наймарэ приходил, полуночный. Я пробовал ее увести. Но она как услышала, сразу обратно кинулась. Они звали его и дозвались.

— Кого дозвались? Да что ты несешь! Какой наймарэ! — снова напустилась на мальчишку Лара. — Совсем одурели со своими бреднями!

— Лара, подожди. Не кричи. Ньет, ты уверен, что это наймарэ?

Фолари кивнул.

— Что ж ты ее не остановил?

— Это же ее воля была. Желание, — неуверенно пробормотал Ньет.

Его потряхивало.

— Какая, к дъяволу, воля? Хватать и не пускать, уговоров не слушает — силком держать! Она же девчонка, дурочка! А ты пошел домой трафареты резать!

— Я не понимаю, — сказал фолари ровным голосом. — Зря ты кричишь. Я сказал ей, она знала. Сама ушла. А я пошел домой, ты же сказал делать работу — я делаю. Плохо, что ты на меня кричишь. Ты не прав.

Глаза его, раскосые щели под встрепанными выгоревшими прядями, потемнели. Он перестал жаться к стене и встал как-то очень прямо.

— Рамиро Илен, что здесь происходит, — Лара проявила настойчивость, — немедленно объясни мне!

Рамиро поморщился. У него в голове не укладывалось, что Ньет, такой понятливый и ласковый, которого он кормил бутербродами и учил рисовать, только что отпустил девчонку к твари, призванной кровавой жертвой. И что от твари ждать — понятно даже идиоту.

— Ты чем думал, каким местом?! — он схватил парнишку за плечо и сильно тряхнул, — паршивец безответственный!

Тот оскалился, как-то нелепо дернул головой; растрепанные вихры стремительно слипались в топорщащиеся острые перья. Рамиро шатнуло от неслышного, но ощутимого звукового толчка, отнесло к стене. Руку ожгло, она мгновенно онемела; рукав куртки и рубашка повисли быстро намокшими клочьями. Он попытался сжать пальцы в кулак — и не смог, мышцы не повиновались, рука болталась безвольной веревкой, с которой быстро-быстро капало теплое. В ушах звенело.

Он обвел комнату темнеющим взглядом — никого. Только Лара, которую распластало по стенке словно ударом волны.

Набирать телефонный номер левой рукой занятие то еще.

— Господина Дня, пожалуйста, — быстро сказал Рамиро. — Нет, по важному. Это Рамиро Илен. День, это был наймарэ. Сделайте что-нибудь. Это гребаный наймарэ, и он влетел прямо в химерок. Да, информация абсолютно точная. День, девочка пропала, Десире Край. Найдите ее, пожалуйста! Да, я позвоню. Хорошо. Хорошо. Нет, он, по-моему, сам от меня избавился.

С рукава капало. Из распахнутой входной двери шел сквозняк. Если бы у Рамиро в мастерской были занавески, они бы вздулись сейчас парусами.

Глава 11

— Это драконидская отопительная система, — шепотом сказал мальчишка. — Замок потом сверху построили, а первый этаж и подвалы везде старые, им больше тыщи лет уже…

Пространство, в которое они протиснулись, было низким, не более двух локтей в высоту. Приходилось ползти на животе. Темное, сырое, в воздухе висит запах каменной крошки, затхлости и пыли. Никаких перегородок, во все стороны идут ряды прямоугольных опор; он вытянул руку и пощупал: кирпич, неровные, схваченные цементом швы, ноздреватая поверхность немыслимо древней глины…

Давно пора заложить все диким камнем, сказал Лусеро Нурран. Они стояли втроем на крепостной стене, и по бухте Ла Бока шли когги с полосатыми парусами, ветер рвал синие вымпелы на мачтах. Дрожь пробирает, когда думаю об этих переходах, — там, внизу. Эхо в подвалах такое гулкое… украдут еще нашего принца.

Какой я теперь принц, ответил он. Так… название одно.

А Альба рассмеялся, обнял его за плечи и обругал Нуррана трусишкой. Пора ехать в Катандерану, мое прекрасное Высочество, сорвем тебе звезду с неба. Если будет на то твоя воля.

Чаячьими голосами пел ветер, и пальцы Альбы подрагивали, как дрожат когти кречета, готового упасть на добычу.

Ехать — так ехать, что же, а подвалы мы оставим мертвецам и привидениям, улыбнулся Лус, который никогда не был трусом, и не был предателем, а просто был сыном своего отца.

И тогда когти кречета сжались. И швырнули его в огонь.

— Сэньо… добрый сэньо… С вами все в порядке?

Он с всхрипом продышался сквозь стиснувший горло спазм, поднял голову и некоторое время позорно утирался рукавом. Сердце колотилось, болела содранная о камень пола щека.

— Да… все. Я в порядке. В порядке, — твердо повторил он, не видя ничего из-за радужных кругов перед глазами. — У тебя должен быть… источник освещения.

— Фонарик.

— Пускай фонарик.

Послышался щелчок, и слабый лучик выхватил все те же бесконечные ряды кирпичных столбов и низкий серый потолок.

Это я мертвец. Это я привидение. Это меня давно надо упрятать в могилу, потому что я почти уже не помню ваших лиц. Я все забыл. Мне восемьсот лет.

— Чего ждешь, поползли, — сказал он злым хриплым шепотом.

— Я… я не знаю… куда.

Мальчишка тяжело дышал рядом, у него, похоже, поднималась температура. Из-под повязки сочился слабый запах крови, мучительно раздражая ноздри.

Не думать об этом. Думать о рейне. Ей сейчас худо… хуже всех.

Боль, страх, отчаяние, тоска…

Каждый полуночный чует человеческое страдание, как оса — потекший от спелости фрукт.

Как… как стервятник чует падаль.

Он передернулся от отвращения к самому себе, потом перевернулся на спину и уставился в темноту.

— Сэньо…

— Тише. Подожди, пожалуйста.

Серый тяжелый камень. Дерево перекрытий. Драконидский бетон. Люди, полный замок людей; живая, теплая плоть…

Мальчишка лежал тихо, стараясь не шевелиться, но в груди у него похрипывало. Ему было жутко и тоскливо — это сбивало.

Он закрыл глаза.

Люди, люди повсюду, ждут чего-то, опасаются; их страх сочится сквозь стены.

Асерли, наверное, блаженствовал бы тут.

Будь ты проклят, Асерли.

Будь проклята Полночь.

Он ждал, чутко всматриваясь в каждую тень, проходящую над ними.

Я погиб под Маргерией, сказал Лусеро Нурран. Мое тело не смогли опознать и погребли в общей могиле. А где был ты?

Я погиб в Большом Крыле во время осады, сказал Итан Авероха. Мы держались до последнего. Крепость взяли предательством. А где был ты?

Я год провел в темнице, в цепях, сказал Сакрэ Альба. А потом жил еще очень долго. И счастливо. Я забыл тебя. Мне все равно, где ты был.

Я умер, сказал отец.

Я умерла, сказала Летта.

Нас не воскресить никакими постановками, никакими спектаклями. Самый лучший режиссер не поможет.

Резь в груди стала непереносимой, нож дергался под ребрами, как живой; он попытался вдохнуть, — не смог, выгнулся, снова захрипел, царапая пальцами пол. Потом вдруг почуял боль сильнее своей, отчаяние горше собственного.

Тк-тк-тк, кто-то мерил шагами пол, метался, как зверь в клетке, не зная, где выход.

Он открыл глаза и некоторое время лежал неподвижно.

— Она тут, близко, — сказал он очумевшему от страха мальчишке. — Рукой подать. Ты ведь очень любишь свою рейну?

— Да.

— Жизнь за нее отдашь?

— Да.

— Это хорошо.

— Добрый сэньо… вы… вы демон?

Слабый лучик света дрожал и метался по серому кустарнику опор.

Как в аду.

Он усмехнулся.

— Если даже я и демон. Не все ли тебе равно?


Они долго ползли, извиваясь между тесно стоящими столбами, как два червя. Преодолеть расстояние, которое пешком можно пройти за пяток минут, оказалось непросто. Хавьер время от времени шипел, делая неловкое движение, пару раз даже всхлипнул.

Он мельком подумал, что надо было идти одному, но потом решил, что рейна может испугаться и не поверить, а раны… раны в молодом возрасте быстро заживают.

Над головами послышались голоса. В гулком пространстве под полом звуки разносились великолепно — как в трубе.

Он знаком велел Хавьеру не шуметь и вслушался снова. Один из голосов показался знакомым. Он слышал его в аэропорту.

— Рейна Амарела, я ничем не могу вам помочь, — утверждали наверху. — Я лицо неофициальное. Все возможное влияние я употребил на то, чтобы пробраться сюда.

— Зачем вы пришли? — сипловатый женский голос, очень усталый.

— Чтобы предотвратить большую беду.

Шаги. Скрип стула. Тяжелый вздох.

— Говорите.

— Рейна, вы в тяжелом положении, но разгуливающий на свободе наймарэ — это беда общая. Возможно, катастрофа. Вы не сможете явиться в срок и отпустить его. Буду честен: скорее всего, вас убьют до того, как этот срок настанет. Простите.

— Ничего.

— Услуги, которые я оказываю, не имеют ничего общего с мировыми катастрофами, Ваше Величество. Вы просили связать вас с Полночью, я выполнил вашу просьбу. Но теперь… обстоятельства изменились.

— Что я должна сделать?

— Подпишите это письмо. Вот, смотрите, здесь написано, что вы просите и приказываете наймарэ покинуть Серединные земли и удалиться к себе. Я передам вашу волю, и все закончится.

— Дайте я посмотрю.

— Прошу.

— Да… все верно. Видимо, то, что вы предлагаете — наилучший выход для всех. Вы, естественно, не сможете известить адмирала Деречо?

— Я оказываю только определенные услуги. Их перечень вам известен.

— Да, конечно.

Ах, услуги ты оказываешь, сукин кот…

Он осторожно коснулся плеча Хавьера. Тот подполз ближе.

— Сейчас я пробью дырку в полу и изувечу этого услужливого господина. А ты выведешь рейну. Она тебя узнает и пойдет за тобой. Понял?

— Да.

— Отлично.

— Но как…

— С легкостью.

Он, недолго думая, уперся плечами в каменный потолок и начал распрямляться.

Иногда неплохо быть давно мертвым. Понятия «тяжелый» и «невозможный»… видоизменяются. Расширяют свои границы.

Каменная плита с мерзким скрежетом приподнялась, выламываясь из тисков намертво схватившегося раствора. Он отвалил ее в сторону — и впрыгнул в комнату, в облаке пыли и рваной паутины.

* * *
…Осень наполняет собой лес, и лес звенит.

Небо залито яркой синевой, взметываются вверх стволы деревьев.

Последнюю неделю было сухо, и палая листва под ногами рассыпается шорохом.

— Фу, — сказал День и сбросил с плеч тяжеленный рюкзак, примостив меж корней старого ясеня.

— Что фу, то фу, — Рамиро Илен согласен с ним целиком и полностью.

В этой части леса тихо: железка проходит севернее, и шум проходящих на Большое Крыло товарняков здесь почти не слышен.

Только иногда земля содрогается — молча, беззвучно.

Рамиро подумал, как выглядит этот край с высоты птичьего полета: скалы, холмистые предгорья, перелески, клочья возделанной земли, темные пятна озер и серая сеть дорог.

День проверил застежки, сел на землю, оперся спиной о рюкзак и устало прикрыл глаза.

Под глазами залегли тени, острее выступили скулы, волосы потускнели.

Есть пределы даже дролерийской выдержке.

— Вступайте в ряды партизанского ополчения, мы обеспечиваем строгую диету и длительные пешие прогулки на свежем воздухе.

— И посещение основных достопримечательностей центральных областей Дара…

— …С последующим их разрушением.

И приятную компанию, хотел сказать Рамиро, но промолчал.

— Надо бы палатку поставить, стемнеет.

— Часа через три обязательно стемнеет.

Рамиро так устал, что жевал галету из сухпайка как кусок картона, не чувствуя вкуса. Ныла натертая нога — надо бы перемотать портянку, но пока можно не двигаться, боль терпима.

Над их головами пролетела цапля — изнанка крыльев ярко вспыхнула на солнце.

День оттянул пальцем ворот гимнастерки, задышал размеренно и глубоко. Винтовку он положил рядом, так чтобы можно было сразу дотянуться.

Вдалеке ухнул выстрел, залаяли собаки.

— Опять. Нет, ну который раз уже влетаем. Они тут через каждые полсотни метров, что ли, стоят?

День, не разлепляя ресниц, протянул к нему руку.

Тонкие твердые пальцы оплелись вокруг Рамирова запястья с силой, которой никогда не будет у человека. Рамиро привычно закусил губу.

Ничего не произошло.

Только вот лай собак стих, в нагретом осеннем солнцем лесу встала тишина, звонкая, до краев полная шелеста листьев.

День совсем сполз на землю, закинул руки за голову и счастливо вздохнул.

В вишневых длинных его глазах отражался свет — как в витражных стеклах.

Рамиро шмыгнул носом — последние несколько раз у него начиналось носовое кровотечение.

Те же дубы, те же ясени, та же палая листва, чуть пахнущая прелью. Сквозь пропотевшую гимнастерку ощущаешь спиной шероховатости древесной коры, нога саднит и ноет, а может, это не нога, а в плече — прошлогодний шрам от осколка.

То же небо, тот же холодноватый воздух, который последнее сентябрьское тепло расслоил на пласты, как молоко.

И мир — тот же.

Если пройти на север, железной дороги здесь не будет.

Рамиро несколько раз сглотнул с закрытым ртом — как ныряльщик, опустившийся на слишком большую глубину.

— Где мы? — спросил он.

— Не знаю, — беспечно ответил День. — Там, где за нами не охотятся люди лорда Макабрина. И где при удаче меня не прибьют к воротам его крепости. Давай ставить палатку.

— Это не Сумерки?

— Ну что ты. Мы в двух шагах от вашего человечьего мира. Чуть дальше, чем могут почуять собаки.

Рамиро перекатил затылок по стволу, потом тоже сполз на мох и листья, запрокинул голову — из носа все-таки потекло.

— А вроде ничего не изменилось…

— Ничего и не изменилось, — сказал День. — Ты изменился, а мир не меняется.

— Я изменился? — Рамиро прислушался к себе. Кружилась голова и текло из носа. Гудели от усталости мышцы. Ныла натертая нога, а может, плечо. Тупая боль смешалась с усталостью и гуляла по телу, как прибой.

День засмеялся тихонько.

— У тебя башка крепко привинчена, Рамиро Илен, зато воображение богатое. И ты не боишься свихнуться. Поэтому тебя можно вытолкнуть за рамки вашего человечьего восприятия.

— В другой мир?

— За рамки твоей человечьей локации, балда. Мир вообще-то един. Серединный мир, Сумерки, даже Полночь — явления скорее социальные, чем географические. Созданные единством живущих в них существ. Любая более-менее крупная группа создает свои правила игры, свои законы, свои рамки, свое видение мира. Ты, надеюсь, не думаешь, что мир таков, каким ты его видишь?

— Хм… — сказал Рамиро, жмурясь от кружащейся светоносной сини.

— Ты видишь всего лишь малую его часть. Да и та порядком искажена заученными с детства правилами твоего социума. Мы все живем в коробочках разного размера, — он услышал, как День усмехается. — С раскрашенными нами самими стенками. И рисунки на стенках принимаем за реальный мир. Мало кто способен выйти наружу, а если выйдет, ему становится худо.

— Кровь из носа течет?

— Некоторых плющит и похуже. Говорю же, у тебя голова крепко прибита. Кстати, если попасть из коробочки сразу в другую коробочку — адаптация пройдет гораздо легче.

— А вы как же? Сумерки — тоже коробочка?

— Коробочка, ага. Только большая. Побольше вашей. Частично пересекается. Поэтому нам у вас легче, чем вам у нас.

— Интересно, — Рамиро прикрыл глаза рукой. — А почему так получилось? Зачем коробочек-то понастроили?

— Так надо же договориться о правилах игры, если живете вместе. Свод правил описывает мир. А любое описание обобщает, упрощает и чего-то не охватывает. Между прочим, рамки восприятия не только ограничивают, но и защищают. Как стены дома защищают от волков, так и границы локации защищают от всякой твари, бродящей снаружи.

— А как попасть из своей коробочки в другую?

— Все у нас в голове, Раро, — День придвинулся ближе, наклонился, чтобы его увидели, и постучал себя согнутым пальцем по лбу. — Все границы, рамки, препятствия и каменные стены здесь, у нас в мозгах. Или в том, что их заменяет. Сможешь расширить свой описательный реестр — границы станут преодолимы.

— Ты меня за руку взял.

— Я тебе просто помог, вписал в твой реестр еще строчку. Ты ее, конечно, сотрешь, в твоем утвержденном и заверенном списке таких строчек не водится. Но если вписывать ее упорно и достаточно долго, глядишь, она в твоем списке все-таки останется. Сможешь сам сюда ходить, без моей помощи.

— Правда?

День улыбнулся. Сморщил нос, не ответил. Убрался из поля зрения. Рядом зашуршала листва, щелкнула пряжка на рюкзаке. Кровь унялась, Рамиро сел и снова прислонился спиной к дереву. Чертова нога. Надо перемотать.

— Какая гадость эти ваши галеты, — пробурчал напарник с набитым ртом. — Лучше бумагу жевать, честное слово…

Если задержаться в этом месте на ночь, то на лес опустятся дымчатые сумерки и туман станет холодным, а День исчезнет и вернется только под утро. Пару раз Рамиро находил поблизости оленьи следы, здоровенные, размером с его руку с растопыренными пальцами — а рука у Рамиро была немаленькая. Совы в темноте смотрят кошачьими глазами, на границе сна слышится рычание — ударом, как человеческий вскрик.

Когда Рамиро был подростком, он мечтал о волшебном. Зачитывался книгами о дролери и Рыцаре-под-Холмом. Мечтал, что когда-нибудь, краем глаза, мельком, — увидит чудо.

Когда чудо суют тебе каждый день, как пластырь или бутерброд, — сердце начинает сбоить. Разум, впрочем, тоже. Главное — не задумываться.

Он все-таки зашевелился, носком сапога поддел пятку другого, пытаясь стащить, потом замер, прислушиваясь.

В небе, нарастая, возник гул. Знакомый до ломоты в зубах. Макабринские «мертвые головы», как они тут оказались? Не одна, — много, целая эскадрилья.

Не может быть.

— День?

Напарник спал на сухом мху, съехав со своего рюкзака, рука откинута, недоеденная галета выпала из разжавшихся пальцев. В синем небе над лесными кронами рокотали моторы.

— Эй, ясный, проснись! Да проснись же, пропасть!

Он не просыпался.


Зато проснулся Рамиро.

Рокот моторов никуда не делся. Тот самый, узнаваемый: «мертвые головы», не одна, а целая эскадрилья. Грохотало небо, лязгали гусеницами танки, взревывали двигатели грузовиков, гудели клаксоны, неразборчиво вопил громкоговоритель, играла бравурная музыка.

И боль никуда не делась — теперь не блуждающая, а вполне определенная: ныла исполосованная рука, зашитая вчера в травмпункте.

Рамиро тряхнул головой, дурной от лекарств и недосыпа; поморщился, оглядел забинтованные пальцы. Скомканная одежда валялась на полу, вся в бурых пятнах. Рамиро добыл из кармана пустую пачку, смял, отбросил. Поднялся, пошатываясь. Спустился с антресолей, забрел на кухню, безрезультатно поискал там.

Во рту было мерзко, башка трещала. Некоторые лекарства дают похмелье хуже иной арварановки.

Горячие солнечные квадраты лежали на полу мастерской среди рассыпанных набросков и бумажного крошева. Небо за пыльным стеклом гремело и слепило глаза.

Вышел на террасу босиком, в трусах и майке, не заботясь напугать престарелую соседку; впрочем, она на своем веку и не то видала.

Облокотился на широченные перила с балясинами, уже разогретые солнцем. На каменных тумбах в гипсовых вазонах пламенели герани. Кружили голуби в проеме двора.

С Рамирова восьмого этажа открывался прекрасный вид на канал и университетский парк, за крышами домов вставали шпили высоток, в солнечном мареве терялась вершина Коронады, Королевского Холма.

Приложил ладонь к глазам — блистающие небеса ревели. Тупорылые подкрашенные солнцем в цвет слоновой кости «мертвые головы» развернули над городом радужный дымный шлейф. Правее, над домами, которые прятали от Рамиро проспект Победы, тяжелые военные вертолеты тащили знамена с гербами высоких лордов. С проспекта доносился лязг гусениц и взрывы ликующих воплей. Там, по Старостержскому шоссе, по Ястребской, по Победе, мимо университетских садов, через Семилесную и Морскую шли танки.

Музыка и крики «да здравствует!» вдруг рывком приблизились — соседка распахнула окно на кухне, где во всю мочь голосило радио. Шум с проспекта запаздывал, отзывался эхом.

— Парад техники открыли войска противовоздушной обороны сэна Агилара… На Соборной площади парадные колонны слушателей военных академий, будущих командиров королевских частей и подразделений, добрых рыцарей и храбрых воинов…

Двадцать второго июня тридцать седьмого года приставленные к наградам бойцы диверсионно-разведывательной части сэна Бресса Маренга-Минора, в их числе капитан (а теперь майор и командир роты) Хасинто Кадена и его люди, приняли участие в параде, посвященном коронации и свадьбе Герейна Лавенга, верховного короля Дара.

Рано утром у Шумаши их встретил дождь, но потом развиднелось; поговаривали, что это Вран наколдовал и разогнал над столицей тучи. Грузовик катился как по маслу, от мокрого асфальта шел пар, вокруг пели, и сверкал умытый город, не тронутый войной. Колонны тех, кто отстоял его, кто остановил мятежников у стен Вышетравы — муниципальных войск, рыцарей лорда Маренга и артеллеристов лорда Агилара — давно прошли мимо Коронады к площади собора Святой Королевы Катандеранской и увезли с собой Дня на броне маренжьего «урса». Горожане встречали дролери восторженными криками и осыпали цветами.

Грузовик не доехал до площади и остановился в переулках, как и всякий другой затрапезный транспорт, а Рамиро, Хасинто и еще трое их товарищей добрались к месту торжеств по крышам. И до вечера грели животы о прокаленное солнцем железо в компании мальчишек и подростков, передавая по кругу старый полевой бинокль.

Он тогда впервые въяве увидел Лавенгов, прекрасных, как дролери — истинную дареную кровь, не потерявшую своего блеска — Герейна и его брата-близнеца Алисана. И их тетку, в строгом сером платье и синем плаще ордена святой Невены. Русая девушка, одна из дочерей сэна Кадора Маренга, которую только что коронованный Герейн вывел под руку из церкви, честно говоря, смотрелась бледно на их фоне.

Потом была официальная церемония присяги, потом речи и награждения, потом на крышу к ним забрался встрепанный, вытаращивший глаза ординарец Кадены и закричал, что Рамиро будет награждать САМ и чтобы он немедленно спускался.

За два уничтоженных макабринских аэродрома, за Макабру и Калаверу, Рамиро и Дня наградили «Серебряным сердцем» третьей степени — офицерским рыцарским орденом. «Достойный сын своего отца», — сказал Его Величество и пожал Рамиро руку. Рука у короля была узкая, крепкая и сухая, как у дролери, и такая же сильная. У короля было юное лицо и кошачьи глаза, триста лет видевшие другое небо.

— В небе над городом, — восхищенно орало радио, — «серебряные крылья» эскадрильи тяжелых истребителей выполняют фигуры высшего пилотажа под командованием заместителя Его Королевского Высочества Алисана Лавенга сэна Каселя Морана…

Рамиро поискал глазами: вон они, идут ромбом, — десяток серебристых красавцев; одновременно заваливаются на правое крыло, дважды переворачиваются в воздухе и расходятся на две пятерки.

А где сам Сэнни? Рамиро сжал ломящие виски. Ах да, Сэнни нынче на Севере, где «Камана» открывает какую-то по счету газовую вышку, и на этом национальном празднике присутствует король Найфрагира и его орден Рыцарей Моря. Макушка лета, короткое время, когда шельфы освобождаются ото льда. Поэтому Его Величество отдувается тут один.

В комнате, яростно перекрикивая радио, затрезвонил будильник.

Рамиро потер лицо ладонью, пошевелил перебинтованными пальцами, поморщился и пошел умываться.


Живописно-декорационные мастерские Королевского театра занимали в высоту четыре этажа — пятнадцать ярдов не перекрытой ничем вертикали. Рамиро стоял на смотровой галерее и разглядывал сохнущий внизу задник-панораму, вернее, часть панорамы, уместившуюся на выстеленном рыхлой бумагой полу. Средневековый город с вывернутой перспективой, где дальнее изображается над ближним. Диагонали зубчатых стен, красные и золотые кровли, синяя полоса моря, усеянная кораблями, разноцветные паруса спорят с разноцветными вымпелами на шпилях. Стилизация под фресковые росписи храма святой Невены, Госпожи Дорог, и монастыря Асуль Селесте.

Катандерана восемьсот лет назад.

Ньет — фолари с набережной, так похожий на вихрастого мальчишку, прогулявшего уроки — расписывал этот задник вместе с рабочими мастерской. Орудовал флейцем на длинном черенке, таскал ведра с колером. Прыгал через мокрое полотно. Лазил на галерею — посмотреть, что получается. Работал в охотку, за бутерброды, за стакан чая с молоком, за местечко на диване под колючим пледом. За сомнительное удовольствие часами пялиться на господина Илена, черкающего по бумажке и грызущего карандаш. За необязательную болтовню вечером и мрачное молчание утром.

Рамиро расколупал левой рукой новую пачку «Альханес» с черным силуэтом танцовщицы на синем фоне. Вытянул зубами папиросу. Зажигалка выбросила огонек только с четвертого раза.

Неудобно быть леворуким.

Пошевелил забинтованными пальцами. Поморщился. Больше тридцати швов. Хирург в ночном травмпункте поднял бровь — такого он еще не видел. «В хлеборезку попали?» — поинтересовался он. «Или с парикмахером подрались?» На бормотание Рамиро, что, де, порезался стеклом, врач сказал: «Не врите. Это бритвы, скальпель или что-то настолько же острое. Если бы вас полоснули по внутренней стороне, вот так вот, от плеча до кисти — до меня бы вы уже не доехали. Вас бы довезли. Утром, вперед ногами. Будете подавать заявление в муниципальный суд или своему лорду?»

Кому бы подать заявление на собственную дурость…

Рамиро прошел по галерее в кабинет начальника мастерской, подписал листок заказа, отказался от кофе, отмахнулся от вопросов по поводу перевязанной руки и сбежал на лестничную площадку к лифту.

Вдоль железной клетки лифтовой шахты, пронизывая все четыре этажа, висела и сохла свежеокрашенная театральная сетка. Черная и темно-зеленая, как водоросли, как тина на затонувшем корабле. На полпролета ниже курили бутафорши, смех гулко ходил по колодцу лестниц. Сквозь фестоны сетки девушки были похожи на русалок.

Рамиро спустился вниз, пересек двор и вошел в здание театра.

В малом зале шла репетиция.

Черный кабинет, на сцене — разомкнутым полукругом — высокие подиумы для чтецов. Центр занимает пандус, длинный скат к авансцене. Лунный луч прожектора выхватил из темноты две приникшие друг к другу фигуры — на верхней точке пандуса идет лирическая сцена, Энери и Летта — Эстеве, звезда Королевского балета и Аланта, звезда восходящая.

Клац-клац-клац — стук кольца по режиссерскому столику рубит на равные части голос одинокой флейты, заменяющей собой целый оркестр. Это Лара стучит, задавая ритм и отсчитывая секунды.

Костюмы еще не пошили, Эстеве и Аланта играют в светлых трико; на Аланте вместо юбки — серебристая шаль, обернутая вокруг талии. Светловолосые, юные, они похожи, как брат и сестра; впрочем, они играют брата и сестру, влюбленных друг в друга с детства.

Энери со своими верными украл Летту со свадебного ложа, увез к лорду Макабрину в Большое Крыло и там обвенчался с ней, нарушив законы божеские и человеческие.

— Клац, клац, клац, три, четыре, пять, пошел текст!

— Выйди на свет из холма, — вступает хрипловатый голос актера-чтеца.


— Здесь синица поет.
Всполохом желтым
Растреснулся солнечный колос.
Выйди на свет,
На биение сердца, на голос,
На обещание вечности,
На гололед…

Рамиро прошел по проходу, остановился у режиссерского столика на уровне шестого ряда. Лара работала, не замечая его. Рядом сидела Креста, она повернула голову и чуть заметно кивнула Рамиро.


— Разве тебе не наскучило в сумраке ждать,
Мучаясь в глине застывшей от снов голубиных.
Слушая воды подземные, так лепетать,
Как наши дети лепечут.
Бессмысленно. Тихо. Невинно.

— Эстеве, соло!

Юноша танцует один, увлекая за собой луч прожектора. Танцует для сестры и жены, на виду всего мира, сверкающий и легкий, как звезда. Девушка отступает за край светового пятна, превращаясь в серебряный призрак, в светлую тень. В символ.

Стук кольца о столик учащается.

— Бресс, пошел гитерн!

Глухо, тревожно зарокотали струны, сменив тонкий голос флейты.


— Что же ты? Выйди!
И вот засыпает под хруст
Веток, обглоданных холодом,
В тенях коньячных.
И никогда не проснется.
А холм стекленеет прозрачно
В крепнущей стыни вечерней.
И видно — он пуст.

— Ритм! — стук кольца учащается. За гранью пятна прожектора множество каблуков ударяет об пол, нарастает ритмичный топот. — Пошли мятежные лорды!

Из мрака выступают темные фигуры, сдвигаются, отрезая серебряного принца от его избранницы. Эстеве словно волной выталкивает на берег.

— Стоп! Стоп! — Лара сухо хлопает ладонями, вскакивает. — Где ритм, где темп, стадо баранов, а не мятежные лорды! Где экспрессия, где накал? Где сплоченные ряды? Вы уже на все готовы, вам только надо загнать зверя в ловушку. Вы, гости на свадьбе, сейчас превращаетесь в танковую колонну! Эстеве, ты чертов принц, а не кролик, что ты суетишься? Где сопротивление? Ты же не сразу кувыркнулся на спину, ты забыл, что тебе надо? Какая у тебя цель? Забрать сестру и уехать из Дара к чертовой матери, вот твоя цель! Летта тебе нужна! Летта — и ничто другое! Ты не хочешь ссориться с отцом. В гробу ты видел корону. Ты противостоишь танковой колонне, тебя ломают не танки, а друг, понимаешь? Сакрэ, ты где? Не вижу тебя! Что ты там прячешься, ну-ка, выйди!

Из толпы вышагнул танцовщик в белом — красивый парень атлетического сложения. Длинные русые волосы завязаны в хвост. А похож на Макабрина, подивился Рамиро. Еще бы макабринский напор ему.

— Сакрэ, ты пошел на преступление, ты помог Энери украсть принцессу! — кричит Лара, обвиняющее тыча пальцем. — А паскуда-принц хочет смотаться из страны! У тебя есть выбор: ехать с ним и сделаться там телохранителем при бродячем менестреле — или остаться тут, с отцом, и получить вместе с ним полноразмерных люлей от Халега! За предательство, между прочим, высоких лордов вешали в двенадцатом веке! Что ты выбираешь — жизнь изгнанника и беглеца, третьего лишнего при влюбленной парочке или служение новому королю, своему королю? Сакрэ Альба, белый королевский сокол, что ты, мать твою, выбираешь?

— Ну… — растерялся танцовщик, оглянулся на «мятежных лордов», на Эстеве, явно ища поддержки. — Было же покушение на короля Халега. Ходили слухи, что король погиб…

— Ты не ищи оправданий, а принимай решение! Ты, наследник Большого Крыла, первый сын лорда Макабрина, капитан гвардии Его Высочества Принца-Звезды! Ты сейчас решаешь один за всех!

Танцовщик поискал глазами Кресту и увидел, что та согласно кивает.

— За принца, за собственного отца, за всю страну, — кричала Лара, стуча кольцом. — Потому что ты Макабрин! А Макабрин служит только самому сильному! Макабрин не стесняется брать самое лучшее! Макабрин всегда ставит себя на первое место, всегда и во всем, даже когда служит сильнейшему. Они всегда такие были, они и сейчас, черт их дери, не изменились. Так! Все по местам! Продолжаем! Барто, не спи там; Аланта, ты молодец, но не расслабляйся. Эстеве, на позицию, Бресс, давай вступление. И-и, раз, два, три, клац, клац, клац…

Танцовщик еще раз беспомощно оглянулся, натолкнулся на жесткий взгляд Кресты и вдруг распрямился, вздернул голову, в единый миг превращаясь в рыцаря и воина.

Эстеве снова подошел к принцессе, взял ее за руки, улыбнулся. Свет лился сверху, серебряный, неподвижный, как лунный луч.

— Па-ашли мятежные лорды!

Рокот струн, нарастающий грохот каблуков.

— А-а-а-ай! — отчаянный вскрик в непроглядной темноте.

Эстеве, выпустив руки молодой жены, в два легких прыжка вылетел на середину пандуса, словно приглашая гостей порадоваться вместе с ним.

— А-а-а-а-ай! — в голосе декламатора рвется предчувствие боли. Он уже ранен, но еще не понял этого.

Тишина, только грохочут каблуки, отбивая сложный ритм.

Вот мятежные лорды по ступеням поднимаются к пандусу. Вот они отделяют принца от любимой черной стеной.

Эстеве танцует, светлый, радостный, сияющий. Кордебалет для него — гости на свадьбе, которые приехали разделить его радость. И Альба — первый его друг и соратник, надежное плечо, нерушимая поддержка.

Вот он вышагнул из плотной толпы, вот раскрыл объятия, поздравляя. Принц улыбается и ему.

Грохот каблуков стихает на миг, потом взрывается с новой силой — но теперь в его звучании угроза, бой боевых барабанов, стук конских копыт, хруст пробитых щитов.


— А-а-а-ай! Сокол белый
Мне в грудь ударил!
А-а-а-ай! Зазвенело
Клинком о камень…

Принц вспыхивает серебряным огнем, мечется, пытается пробиться к Летте, но всякий раз на пути оказывается Альба.

Преграда. Нерушимая.

Идем со мной, говорит его танец. Ты будешь нашим знаменем. Ты будешь нашим королем. Ты поведешь нас.

Все громче, все неистовей грохот каблуков.


— Крыльями небо застит,
Ломая перья.
Белый, как соль морская,
Как зимний берег.
Зачем ты ко мне примчался,
С руки отцовой.
Белый, как пламя, сокол,
Как бред бессонный.

Пропусти!

Нет.

Прошу тебя.

Нет.

И принц ударяется о верного друга, как о каменную стену.

Его отшвыривает с силой, как от удара, спиной вперед, на самый край сцены, туда, где сияет огнями рампа.

Он неловко и жалко взмахивает руками, пытаясь хотя бы удержаться на краю пропасти.

Альба, который только что гнал его, как гончая — оленя, как убийца — жертву, останавливается и медленно, торжественно преклоняет колено.

Мой государь…

Тишина.

Вслед за ним опускаются все лорды, почтительно, покорно, приветствуя своего нового короля.

За ними видна одинокая фигурка Летты. Ее окружает темнота.

Энери молча смотрит на преклонившихся перед ним вассалов и бессильно опускает руки.


— Зачем же в небе высоком
Летел ты столько?
Хочешь воды, мой сокол,
Как слезы, горькой…

— Благодарю, всем спасибо. Молодцы. — Лара поднялась из-за своего столика, посмотрела на часы. — Перерыв тридцать минут, потом работаем восьмую сцену.

— Лара, — начал Рамиро. — Я только спросить хотел…

Она взглянула на него как на пустое место, взяла со столика исчерканный сценарий, сумочку и прошла мимо, по проходу к дверям.

На локоть легла отягченная перстнями птичья лапа.

— Раро, — сказала Креста. Густо подведенные ее глаза сухо блестели, как антрацит. — Десире пока не нашли, знаешь… Ты слышал обращение короля?

— Нет. Какое обращение?

— С утра передают. Каждый час. Даже трансляцию с парада прерывали, чтобы обращение зачитать.

Рамиро помотал головой. Трансляцию он недослушал.

— Тебя сильно покалечил… этот твой?..

— Да нет, я в порядке.

— Нихрена ты не в порядке. — Креста вздохнула. — Бедные дети. Бедная Лара. Не знаю, на чем она держится. Ты видел, как она работает? Позвони господину Дню, пожалуйста, Раро.

— Конечно, Креста.

— Держи меня в курсе.

Он заверил что сделает все возможное и пошел искать телефон.

* * *
Сначала она подумала, что взорвался пол.

Грохот, полетело каменное крошево. Светлая тень взвилась из неровного пролома и кинулась на профессора. Так прыгает кот на зазевавшуюся добычу. Мгновение, и они покатились по полу, сцепившись. Амарела почувствовала головокружение, отступила к стене. Она ничего не пила и не ела почти сутки. Воду ей перекрыли еще вчера — Энриго опасался оставлять видимые следы принуждения, а так — особенно не ограничивал себя.

Флавен извернулся, подмял незнакомца под себя и надавил локтем на шею. На лбу от напряжения вздулись жилы. С пришельца слетел платок, прикрывавший светлые волосы с металлическим отблеском.

Герейн? Алисан? Похоже, у нее бред из-за сотрясения мозга.

— Рейна, госпожа моя, идите скорее сюда, — позвали из пролома.

Хавьер. Пыльный, встрепанный и замученный. Выглядит даже хуже, чем, наверное, она сама.

Точно бред.

— Идите, рейна, пожалуйста.

Листок с письмом и ее подписью валялся на полу. Рядом, хрипя, катались двое мужчин, ломали друг другу ребра. Она нагнулась и подняла бумагу.

«Настоящим прошу Совет Ста Семей расположить на территории Марген дель Сур подразделения особого назначения по причине тяжелой политической обстановки и прямой угрозы со стороны властей Дара…»

Что за черт! Она только что видела совсем другой текст. Вот она — ее подпись.

— Каррахо!

Она изорвала документ, размахнулась и изо всех сил пнула в висок благообразного профессора, который с редкостной сноровкой душил нежданного спасителя.

Флавен обмяк на секунду, незнакомец выкрутился из захвата, перекатился, безжалостно заломил противнику руку. Снова мелькнули сияющие пряди — вихрем. На щеке царапина, в глазах яростный блеск расплавленной серебряной амальгамы. Нечеловеческая, невозможная скорость движений. Человек не может течь как ртуть, избегая жестоких, точных болевых приемов — в глаза, в горло, в солнечное сплетение…

Все мимо.

Черт, да они оба — не люди.

Она стояла как идиотка и пялилась.

— Рейна, прошу, уходим.

Серебряный вскочил на ноги, увлекая за собой противника и, не прилагая никаких усилий, швырнул его в стену. Брызнула штукатурка.

Флавен начал сползать на пол, потом вдруг встряхнулся, мотнул головой и кинулся вперед — как заговоренный.

Амарела вняла наконец гласу рассудка и полезла в дырку в полу, которая выглядела так, будто ее прошибли динамитом.

* * *
Он увернулся от очередного удара, хладнокровно нацеленного в голову. Пропасть, этот человек давно должен лежать на полу грудой переломанных костей. Остывающим трупом. Он знал свои силы.

Быстрое движение, которое он пропустил, точный удар под колено.

Этот человек не сумеречный, не полуночный — просто человек. Почему он дерется, как…

В коридоре послышались голоса: похоже, охрана наконец заинтересовалась тем, что происходит в комнате.

Он сжал кулак и по-простому ударил противника в грудь, так, что наверняка смял и проломил бы грудную клетку, но того только снова отнесло и швырнуло на старинную фаянсовую раковину. Раздался грохот, полетели осколки.

Человек помотал головой и встал. Глаза его, темные, окруженные сеточкой морщин, были очень спокойными. Отрешенными. Как небо в пустыне. С подбородка стекала тонкая струйка крови. По скулам шла выцветшая индиговая татуировка, синие точки полумесяцем.

Ему вдруг стало страшно. Он вспомнил.

— Какого черта здесь происходит?.. Твою ж мать!

В комнату вбежали четверо охранников в форме цвета оливы.

Мгновенная вспышка ярчайшего света. Он не успел зажмуриться и напрочь ослеп. В залившей глаза темноте он различал только смутные ауры и температурные пятна. Грохнул выстрел, запахло кислятиной — кто-то по инерции выстрелил. Лицо ожгло острыми искрами.

Похоже, охрана тоже ни черта не видит.

В комнате остались только четыре тени, излучающие испуг и недоумение пополам со злостью.

Удар, витиеватая ругань, потом стон — кто-то запнулся о вывороченную плиту и рухнул головой вниз.

Он, двигаясь очень тихо, прошел к темному зеву дверного проема, с силой захлопнул дверь и повернул ключ.

Слепота оглушала.

Полуночное зрение, которое он клял и ненавидел, сослужило ему хорошую службу. Из неверных размывчатых красно-зеленых пятен постепенно сложилась картинка.

Людей в ближайших помещениях нет. Его противник, похоже, скрылся, не будучи уверен в исходе драки.

А мог бы подстеречь иприкончить. Он на самом деле не слишком хорошо умел драться руками, вот меч или копье — это другое дело.

Стараясь ступать осторожнее, он пошел по пустому коридору. Поднялся по лестнице.

Нужно где-то отсидеться, пока не восстановится зрение.

По правую руку холодело высокое пустое пространство. Он толкнул дверь — не заперто. Гулкое эхо. В приоткрытое где-то окно затекал запах цветов и морской воды.

Горько-соленый, свежий, давно позабытый, но все еще разъедающий сердце.

Он наугад прошел к окну, от которого тянуло ночным ветерком, отодвинул пыльную портьеру, толкнул сильнее. Собственная безопасность не слишком его волновала. Что можно сделать мертвецу…

Хорошо бы ты спаслась, рейна, подумал он. Иногда короли, королевы и принцы совершают непоправимые ошибки.

Хорошо бы, чтобы ты исправила свою.

В порту ухнул выстрел — похоже, стреляли с корабля. Потом еще один. И еще.

Минутное возбуждение драки стремительно угасало, и его снова накрыло стеклянным колпаком безразличия. Он толкнул окно сильнее, вдохнул полной грудью, заполняя легкие ароматом водорослей и йода, цветущего сада и молодой еще листвы.

Стекло. Глухое, толстенное, пыльное… отделяющее от дыхания жизни, как бабочку в музее.

Разбить бы его.

Невозможно.

— Ваше Королевское Высочество, — учтиво сказали за спиной. — Приветствую.

Он не вздрогнул, не обернулся.

У пришедшего ниоткуда была не просто черная полуночная полоса в груди — он весь пылал смоляным текучим факелом, черным маревом, плывущим в неверном отражении внутреннего зрения.

— Киаран? Что ж, и я тебя приветствую, Киаран. Здрав ли Неблагий двор? Здрав ли Инсатьявль мааб Ингрен, твой отец?

— Благодарю, и мой отец, и двор его здравы, во славу Высоких Небес.

Он все-таки отвернулся от окна и слепо смотрел на текущую нефтяным пятном фигуру.

— Господин наш желает передать послание.

— Через меня?

— Он желает обратиться к твоему венценосному родичу.

В руки его лег скрепленный шнурком свиток.

— Будь счастлив и благ, — сказала тень. — Будь светел и радостен. Наш Господин желает видеть послание донесенным до адресата с возможной скоростью. — Чуть помедлив, тень добавила, уже без полуночного официоза: — Жаль, я тебя сразу нашел. Тут так интересно… но мой тебе должок — чересчур хороший маяк.

— Я помню про долг.

— То-то и оно! — тень рассмеялась негромким юношеским баском.

И исчезла.

Глава 12

Когда они выползли из подвала, снаружи было темно. Амарела повисла на руках, спрыгнула в котлован и подхватила кулем упавшего Хавьера. Тот тяжело дышал и трясся — температура поднималась.

Амарела сделала несколько шагов и села, привалившись спиной к мокрой глине. Ее не держали ноги, во рту пересохло. Мальчишка свалился рядом. Странно, что охрана еще не стоит на ушах. Умерли они, что ли?

Южная ночь легла на них как пропитанное запахом роз и лавра ватное одеяло. В черном душном небе просвечивали дырочки звезд.

Рейна провела рукой по стенке котлована и приложила холодную ладонь ко лбу. В висках стучало.

— Хавьер. Ты живой?

Шевеление, невнятное бормотание.

— Да.

В порту снова грохнуло. Потом послышалась сухая автоматная очередь. Потом — несколько далеких одиночных выстрелов.

Что происходит? Что происходит, черт побери, в ее родной стране?

— Нам надо в порт. Хавьер, ты можешь идти?

— Да, рейна.

Ей нужно показаться людям, чтобы они знали, что рейна жива. Обратиться к народу. И связаться с адмиралом Деречо.


Выбраться из ямы оказалось не так просто. Она кое-как подсадила мальчишку, потом тот приволок и скинул трап.

— Хороши мы с тобой, — без улыбки сказала она. — Еле плетемся. Знамя поверженной монархии, епрст.

— Не говорите так, рейна.

— Извини.

Автобусы ночью не ходили, ни одна из редких попуток не пожелала остановиться. Мимо промчался открытый военный грузовик, от которого пришлось прятаться в кювете, потом дорога снова опустела.

Бухта Ла Бока полумесяцем лежала внизу, залитая огнями, казалось — рукой подать.

Хорошо, что дорога с холма, под горку. Меньше соблазн упасть и помереть.

В дальнейшем обязательно буду вести здоровый образ жизни.

— Тот человек… он плакал, — сообщил Хавьер как что-то очень важное.

— И?

— Демоны ведь не плачут.

Она не нашлась, что ответить, и они продолжили ковылять вниз по разбитой дороге, цепляясь друг за друга и поминутно спотыкаясь в темноте.

На ее глазах мигнула и погасла часть освещенного полумесяца. Северная часть побережья осталась без электричества.

— Подстанцию вырубили, — машинально прокомментировала она.

— Рейна, там, наверное, опасно.

— А куда деваться… У тебя ведь родственники все равно на этой стороне живут.

— Я с вами.

— Я так думаю, это Лестан ввел свой «особый контингент». Не дожидаясь всяких идиотских указов.

— Наши их не пустят.

Снова выстрелы; потом продолжительный тяжкий грохот — словно ящики с размаху об землю. Серое полотно моря озарилось вспышкой.

— Хорошо бы, — Хавьер снова споткнулся и охнул.

— Терпи, — сказала она. — Мы зайдем в «Киль и якорь», и там тебя перевяжут. И положат в койку. Хозяйка — моя… — она подумала, — четвероюродная тетушка, кажется.

— И замужем за моим троюродным братом. С маминой стороны.

— Ну вот. Отлично, когда половина жителей твоей страны — родственники. Любой военный переворот может сойти за семейную ссору. И для историков как-то проще…

«Киль и якорь» — старая, как камни, таверна в северной части бухты — работала ночью. Дверь была распахнута, окна горели. В зале шумели и переговаривались. Кто-то крепко выругался.

Амарела, поддерживая мальчишку, который под конец пути уже висел на ней тюком, ввалилась внутрь и распрямилась, вцепившись свободной рукой в стойку для одежды.

Разговоры смолкли.

— Святой Яго и все морские угодники… — ахнула хозяйка. — Да что же это!

— Доброй ночи… Нахита, — с некоторой заминкой поздоровалась рейна, припомнив имя. — Извини, что без предупреждения.

Тесная комнатка с несколькими столами и длинными скамьями была набита битком. Встрепанные черноволосые молодцы в помятом оливковом камуфляже, с оружием. На столах валяются подсумки, разномастные коробки с патронами и стоит выпивка. Сигарный дым плавает синими клубами.

— Мать моя женщина! — пробасили от стойки. — Вот так чудо.

— А-а-а! — поддержали из зала, — Рейна! Рела! Живая, парни!

— Рела с нами!

Амарела помахала рукой повскакавшим с мест людям.

— Дайте попить. Нахита, забери мальчика. Он ранен. Пошлите за врачом. И во имя богов — позвони его матери. Она, наверное, с ума сходит.

Ей в руки сунули холодный мех, она откупорила затычку и смочила воспаленное горло разбавленным вином.

— Я врач, — со скамьи поднялся длинноволосый парень.

— Может, само заживет, — заныл Хавьер, несколько ожив. — Я хорошо себя чувствую.

— Заживет-заживет, вот только я посмотрю что там.

— Ну-у-у-у-у-у-у….

— Подковы гну. Пошли, пошли, герой — вколю тебе противостолбнячного.

Народ засуетился, ей тут же освободили место, подвинули со стола часть хлама, от широты душевной приволокли тарелку с копченой рыбой и миску маринованных острых перцев — рыбаки ласково именовали их «херовзлеты».

Самое оно после двух суток голодовки.

Амарела обрушилась на скамейку, уронила голову на руки и некоторое время лежала так. В таверне молчали, переговариваясь шепотом.

— Доложите кто-нибудь, — пробормотала она, не поднимая головы.

— Так… лестанцы, рейна. Встали вечером на рейде и стоят там, говорят, что вы их предсмертной волей призвали… Уй! — видимо, кто-то чувствительно пихнул говорившего в бок. — Простите… а теперь пытаются в Ла Боку войти, а мы их не пущаем, значит. Ишь, чего захотели.

— Заняли набережную и пару кварталов — так шурин мой, Пако, свет им отрубил, — пояснил кто-то. — Пусть теперь побегают впотьмах.

Толпа одобрительно загудела.

— Делали заявления от моего имени?

— Нет.

— По радио супруг ваш выступал, так он сказал, что вы болеете и при смерти, мы уж скорбеть приготовились, а потом думаем — что-то тут не так, как это наша рейна молодая, здоровая, помирать собралась… сомнение, значит, закралось!

Снова гудение и смачный хлопок открываемой затычки.

— Ну спасибо, дорогие мои, — сказала она куда-то в стол. — Сердечно благодарна.

Главное — не начать биться об этот стол головой.

— Мне надо позвонить.

— Телефон на втором этаже, рейна.

Она побрела к лестнице, стараясь идти прямо. Мысли лихорадочно метались. Энриго предатель, это не новость… Лестанцы не стали дожидаться, пока чертов Флавен притащит им подписанный приказ, и вошли в Ла Боку, уверены были, что дело на мази. Деречо сейчас в Аметисте… что же делать, на кого положиться?

Спотыкаясь, она заползла вверх по лестнице, туда, где на стене висел черный, тускло поблескивающий телефонный аппарат. Внизу, на первом этаже, беспечно и воинственно шумели, кто-то выпалил в воздух.

Горячая южная кровь, всегда рады заварушке. Вот только кто-то слишком хорошо спланировал эту конкретную…

Амарела машинально попробовала застегнуть выдранный с мясом крючок у ворота, вздохнула и стала набирать номер Пакиро Мерлузы, владельца газеты «Наш берег», своего старинного приятеля.

— …конечно, Рела, я все сделаю, завтра же будет в газете, если у меня к тому времени останется типография — на нашей улице стреляют! — гудел в трубку Пако. — Я тут намерен засесть с ружьем на балконе. Но сначала все сделаю, как ты сказала. А я-то, старый дурак, некролог написал… нам сегодня прислали официальное извещение… это мы им не спустим! Где ты сейчас, Рела? Я пришлю за тобой шофера! Надо сделать твою фотографию, чтобы дать на первой странице.

Дзын-н-нь… звякнуло стекло в какой-то из комнат.

Она почувствовала, как по спине пробежали холодные мурашки. Не выпуская трубки, она кинулась на пол.

Дзын-нь. Шмяк.

Короткая автоматная очередь внизу, снова бьющееся стекло, предостерегающие выкрики.

— Рела! Где ты!

Потом на нее словно бы обрушился потолок — и стало очень темно.

* * *
День молчал, глядя на дорогу; руки в серых замшевых перчатках с силой стискивали руль. День молчал вопреки обычаю уже больше часа, молчание давило, и Рамиро испытывал неодолимое желание удрать из машины или хотя бы провалиться к антиподам.

Он был кругом виноват.

В том, что притащил домой фолари; в том, что позволил этому фолари общаться с Десире; в том, что Десире пропала; в том, что фолари взбесился и удрал; в том, что он, Рамиро, напрочь забыл о празднике Коронации, хотя сам напросился; что опять — в который раз — не озаботился приличной одеждой; что господин День названивал ему с утра, как будто у господина Дня нет других забот; что пришлось собирать ему приличную одежду на живую нитку из чего нашлось у лучшего портного Катандераны, когда они уже категорически опаздывали, черт бы тебя побрал, Рамиро Илен!

Теперь Рамиро Илен, наряженный в смокинг и затянутый алой фахой, с рукой на полотняной косынке, боялся лишний раз пошевелиться, чтобы не разошлись вручную сметанные швы.

Денечка был шикарен в костюме тяжелого матового шелка цвета ракушечного песка, с белой орхидеей, приколотой к лацкану. И мрачен как туча. На лице у него застыло выражение бесконечного терпения. Он даже не донимал Рамиро, выискивая в приемнике лестанскую музыку. Приемник молчал.

Обращение короля, вспомнил Рамиро. Каждый час передают.

Левой рукой он нажал кнопку, покрутил колесико, ловя столичную волну. Приемник покудахтал, пошипел, пропел волнующим контральто: «Без тебя-а-а-а!» и, наконец, заговорил суровым голосом:

— …чрезвычайного положения в Катандеране. В связи с появлением в городе опасного существа, которое напрямую угрожает вашим детям, в особенности тем, кто принадлежит к молодежному движению «Химеры», я прошу и требую оказывать всяческое содействие муниципальной службе охраны порядка и приданным им специалистам. Я прошу и требую сохранять бдительность и спокойствие до тех пор, пока опасность не будет ликвидирована. Во имя безопасности ваших детей я призываю вас не отпускать их никуда в одиночестве, при любых подозрительных признаках немедленно обращаться в службу охраны порядка. Подписано — Его Величество король Дара Герейн Лавенг, двадцать первое июня тысяча девятьсот пятьдесят второго года. — И совсем другим — приветливым — женским голосом: — Любезные господа, продолжаем наш концерт. Итак, сегодня для вас поет…

Рамиро отключил приемник.

В воздухе вдруг повис нежнейший хрустальный перебор, День свернул к тротуару и затормозил. На торце обтянутого кожей планшета-поплавка мерцал золотистый огонек.

День откинул крышку, поднял стеклянную пластину — голубой водный отсвет загулял по его озабоченному лицу. Он стянул перчатки и защелкал по клавишам.

Рамиро опустил стекло, выудил из кармана пачку, выковырял папиросу, добыл огонек с третьей попытки.

Прогрессирую. Надо попробовать рисовать левой рукой. А что, герой войны и кавалер ордена «Серебряное сердце» господин Кунрад Илен равно владел обеими. А малыш Раро, если верить Кресте, был когда-то левшой.

— Пропасть, только что передали, что с эскадрильей Его Высочества связь прервалась. Надеюсь, проблемы технические, а не… другие, — День с пулеметной скоростью стучал по клавишам.

Над головой шелестела листва, в окошко плыл горячий воздух, пахнущий разогретым асфальтом и медом — расцветали липы. Впереди, у перекрестка, перекликались клаксоны.

— А-а-а! Пустите! Пустите! Гады, сволочи, пустите меня-а-а!

Кричала девушка.

Рамиро высунул голову в окно, оглядываясь. Крики неслись из арки, ведущей во дворы. Редкие прохожие останавливались, из дверей ближайшей кондитерской выглянул плечистый парень в белом переднике. Остановилась мамаша с коляской. Остановился усатый работяга в кепке, с деревянным сундучком в руках.

— Куда вы меня тащите, я ничего не сделала! Отпустите! Мама-а-а!!!

Рамиро открыл дверь и вылез.

Из арки вышли двое муниципалов в голубой форме, между ними билась, брыкалась и ехала ногами по асфальту девчонка в расхристанной многослойной одежке. Она вопила так отчаянно, будто ее на казнь волокли.

— Мамочка! Мама! Не надо! Отпустите! За что!!!

Сзади дролери в черном комбинезоне с алым значком «Плазмы» на плече вел за руку взлохмаченного подростка. Парень молчал, но перекошенное от боли лицо говорило само за себя.

Следом из арки выбежал дедок в соломенном канотье и с клюкой, а с ним пара мелких пацанов с черными от йода и старых ссадин коленками.

— Ведут химерку, посадят в клетку! Ведут химерку, посадят в клетку!

— Я ничего не сделала-а-а! — выла девочка.

— Вы тогось! Тогось! — кричал дед, потрясая клюкой. — Куда деток волокете! Дроли, идолы проклятущие! Своих деток нет, наших забираете!

Заревел младенец в коляске. Залаяла невесть откуда взявшаяся собачонка.

— Уважаемые граждане! — гаркнул один из муниципалов. — Мы выполняем приказ Его Величества короля Герейна. Просьба содействовать, а не препятствовать!

— Дети — не преступники, чтобы по крышам их отлавливать! — сказал работяга и поставил сундучок с инструментами у ноги. — И руки им выворачивать!

— Дроли распоясались, все под себя подгребают, полстолицы купили, творят что хотят! — заорали в толпе. — Люди добрые, неужто позволим? Они в дома вламываются, детей из рук материнских вырывают!

— Наших детей хватают и тащат!

— Мама-а-а!

— Это произвол! Заговор! Пустили козлов в огород!

— Скоро самим жить негде станет! Все сумеречные скупят!

Врановский дролери гневно сверкнул глазами, и Рамиро узнал его — Сель, тот самый, который силой увез младшего Агилара.

— Нам больше делать нечего, как ваши отродья от Полночи спасать! — выплюнул он, раздувая ноздри. Красивое лицо сделалось хищным и яростным. — Вы сами за ними не следите, они передохнут все! Если б мой лорд не приказал — я бы пальцем не пошевелил, пусть бы вас всех Полночь сожрала. А ну, пшел! — это пареньку, которого он держал за руку. — Шевелись давай.

Тот зыркнул ненавидяще, но повиновался. Рыдающую девицу уже заталкивали в служебный фургон охраны порядка.

— Ать, дрянь, кусается! — взвыл муниципал, девица рванулась и вырвалась бы, не поставь ей Сель подножку. Она грянулась коленями и ладонями об асфальт, тут же была вздернута под мышки и забила в воздухе ногами. По лопнувшим полосатым чулкам, по разбитым коленям растекались кровавые пятна.

— Ненавижу! Уберите свои лапы поганые! Не смейте меня трогать! Он вам головы поотрывает, он отомстит за меня! Он будет меня искать! И найдет! И разорвет вас в куски, слышите!

Вопли доносились глухо — девица бесновалась в запертом фургоне, колотила изнутри по стенкам.

— Двоих отловили, пятеро смылись, — мрачно доложил Селю второй муниципал.

— По другим крышам проверьте.

Сель отошел, так и не взглянув на Рамиро, дергая плечами под черным комбинезоном. Залез в кабину, хлопнул дверью. Фургон зарычал мотором, толпа угрожающе качнулась вперед.

— Рамиро, иди в машину, — сказали за плечом.

День стоял рядом, мрачный и недовольный, всем своим видом показывая, что Рамиро опять что-то напортачил.

— Мы опаздываем. Хватит встревать в уличные свары, тебе не пять лет. Едем, у меня еще дела во дворце, если тебе вдруг интересно. Давай шевелись.

— Слушай, День, — Рамиро все еще водило от лекарств и недосыпа, и точеный дролерийский профиль двоился в глазах. — Я что-то не припомню, как давно мы женаты?

— Что-о-о?

— А то, что хватит меня пилить, как недовольная супруга в период женских неприятностей. Хорош уже.

День испепелил его взглядом, но Рамиро разозлился и уперся.

— Знаешь что, поезжай сам, а я пешком прогуляюсь. Давай, не хочу отравлять тебе поездку.

День молча развернулся, хлопнул дверцей и уехал.

* * *
— Вижу затемнение в океане. Нет, сэн Алисан, на подлодку не похоже… идет с глубины…

— Шумов не слышно…

— Проверьте.

— Сильные помехи… сонар чудит…

— Проверьте. «Камана-три», доложите.

— Мы не знаем, что это! Большое пятно на границе шельфа, движется быстро. Диаметр около двух километров. Очертания нечеткие.

— «Камана-три», мы вас не слышим…

— «Авалакх», ответьте…

— «Дозорный», как слышите…

— «Камана-один» подтверждает движение. Поднимайте самолеты.

В наушниках зашипело.

Гваль вопросительно глянул на Юго Лакрита, капитана «Дозорного». Тот всматривался в одному ему ведомую точку на границе мели и глубины, потом отнял от лица бинокль.

В рубке царило тяжелое напряжение — как перед боем.

— На горизонте чисто.

— Нет шумов, — виновато сказал акустик, возившийся с аппаратурой. — Все чисто, только гидролокатор скачет… чертовщина.

— Гваль, поднимай птичку. Проверим.

— Так точно.

На «Дозорном» был свой противолодочный вертолет, хотя на «Авалакхе» новехоньких дарских «каман» гнездилась целая стая.

Скрип, треск, помехи. Белый шум, сквозь который прорываются невнятные выкрики. С широченной, как ладонь великана, палубы авианосца начали подниматься истребители принца Алисана. Четыре «каманы» уже болтались в воздухе, стрекоча винтами и патрулируя границу шельфа.

— С «Айрего Астеля» подают световые сигналы.

И впрямь, с борта мигали сигнальным фонарем.

Эфир забило помехами к чудовой матери. Даже радар показывал какую-то дичь.

— Велят отходить, — доложил связист. — Да что за черт…

Эсминец, хорошо видимый на ярком солнце, вдруг странно накренился, завалился на корму, как игрушка, которую тянет под воду разыгравшееся дитя. Над ним пронеслась пятерка истребителей, разошедшихся серебряным тюльпаном. С палубы авианосца поднимались все новые и новые машины.

Им явно было видно нечто, что не разглядеть с палубы «Дозорного».

— Боевая тревога!

Крейсер начал разворачиваться и сниматься с рейда, его качнуло; Гваль почувствовал, что палуба встает дыбом.

Цунами? Бродячая волна?

Снаружи доносилось зудение самолетных двигателей и стрекот «каман». Лакрит быстро выкрикивал команды в переговорное устройство. Авианосец на полной скорости шел на открытую воду, оставив конвой. Море словно сошло с ума.

И тут Гваль увидел.

К востоку, к западу от кораблей выметнулись из-под воды сизо-черные кольца. Море раздалось.

На «Дозорный» пошла такая волна, что корабль лег на бок.

Гваль успел заметить косо мелькнувшую линию горизонта, четкие очертания «Авалакха», дымный шлейф и красное пятно разрыва — заработало орудие на одном из эсминцев.

Синий косматый утес в струях стекающей воды поднялся в воздух, потом поперек него прошла трещина, «Дозорный» качнуло в другую сторону. Утес раскрылся и сверкнул алым, молочно-белым — острые, невероятного размера лезвия; змеиный раздвоенный язык — как дорога в ад.

Гваль ощутил лопатками стену и понял, что все это время отступал назад.

Шум, который перекрывал рокот двигателей и разрывы снарядов, издавала эта тварь, длины которой хватило бы, чтобы обмотать весь остров, вышку, авианосец и конвой.

Она ревела, вынимая себя из моря и расталкивая огромные боевые корабли с устрашающей легкостью. «Авалакх», который был в высоту как многоэтажный дом, повело, словно щепку. Истребители принца Лавенга на ее фоне казались ослепительно-белыми стрекозами.

Словно чешуйчатый поток тек из морских вод, вздымаясь кольцами и спиралями, и не было ему конца.

Один из пилотов не справился с управлением, и на сизо-черной стене, уклоном встающей из моря, расцвела огненная вспышка. Рев достиг запредельной, рассекающей сознание ноты, и вдруг сделалось темным и само небо.

Борясь с режущими приступами тошноты и головокружения, Гваль ухватился за край пульта управления, кое-как поднял голову и понял, что это не темнота.

Раненая и уязвленная взрывом тварь раскрыла крылья, подняв в небеса все волны морские. Перевернутый чудовищной волной и рывком, эсминец авианосного конвоя «Айрего Астель», боевой корабль, наилучшим образом приспособленный для водного и воздушного боя, на глазах у Гваля переломился пополам, как ломоть хлеба, и медленно затонул.

Глава 13

— Ого! Кого мы видим, да без охраны!

— Эй, дролечка! Куда это ты, лебедь белая, направилась?

— Не здоровается, носом крутит…

— Э, ребята, разве такая фря с нами разговаривать будет? Ни рожей ни кожей не вышли…

На бортике фонтана перед зданием Управления муниципальной службы расположились молодые парни в белых летных куртках с черными шейными платками и в беретах с черепами — макабринские десантники. Они попивали пиво, ели орешки и мороженое, разглядывали девушек и весело задирали прохожих. Оживление вызвал дролери, появившийся из дверей Управления. Черный комбинезон, значок «Плазмы» на плече, планшет-поплавок в кожаном чехле под мышкой — один из Врановой гвардии, нынче приставленной к муниципалам.

— Это я-то не вышел рожей? — возмутился здоровенный как шкаф десантник. — Да у меня рожа не во всякое окно пролезет. Эй, Белоснежка, как насчет потанцевать со мной нынче вечером? Танцы-шманцы-ресторанцы?

Не обращая внимания на гогочущих парней, дролери шел мимо фонтана к проезжей части.

— Не так надо, болван, — одернул его приятель. — Смотри и учись! Прекрасная леди, я вас ангажирую на сегодняшний вечер!

Он выскочил на дорожку перед дролери и принялся глумливо мельтешить и кланяться. Дролери остановился.

Рамиро тоже остановился в двух шагах у фонтана. Рановато они сегодня начали.

Дролери медленно обвел собравшихся ничего не выражающим взглядом. Глаза у него были как вода, в которую капнули молока — бесцветные и опалесцирующие, зрачков почти не видно.

— Вы там разберитесь между собой, кто меня приглашает, — сказал он с легким раздражением. — Или лучше очередь определите. А я вечером подойду.

Потом взгляд его остановился на человеке, сидящем чуть поодаль на гранитном парапете. Макабринский белый китель, орденские планки, по три семиконечных звезды на плечах, фуражка с золотой макаброй, золоченый кортик на рыцарской портупее с бляхами. Нахальным юнцам этот человек годился в отцы.

Он воевал, подумал Рамиро. Против вот этого самого дролери.

И мы все очень хорошо знаем, что вытворяли Макабрины с пленными сумеречными.

Тонкий и угловатый, как подросток, как насекомое, затянутый в черный комбинезон с высоким поясом, с планшетиком под мышкой, дролери подошел к макабринскому офицеру.

Парни моментально напряглись, подобрались, положили руки на оружие.

— Привет, Вен, — сказал дролери. — Как нога?

— Лучше настоящей, — офицер улыбнулся.

По-настоящему улыбнулся — и губами, и глазами, у него даже лицо посветлело. И сумеречный улыбнулся, тряхнул пепельно-белой, как талый снег, головой и зашагал себе дальше, к глянцево-черному «барсу»-фургону, стоящему у перекрестка. Стукнул дверцей — и машина тронулась.

— Тю-ю, — протянул мордатый десантник. — Дроля-то, того! Занята дроля. Куда нам с сэном Вендалом тягаться.

Офицер медленно покачал головой:

— Спокойно, ребята. Я в ваших ночных развлечениях не участвую. — Усмехнулся. — Вы уж сами разбирайтесь… кто лучше танцует. Или кто куда мордой вышел.

— Традиция, сэн, — смутился мордатый. — Освященная годами. — Он помолчал, потом вскинул голову: — Сэн, разрешите обратиться?

— Валяй, обращайся.

— Личный вопрос задать?

— Бог с тобой, задавай.

— Сэн Вендал, а как вы… познакомились-то?

Его смерили насмешливым взглядом, полковник задрал бровь:

— Дролерийский снайпер сбил мой «вайверн». Безлунной ночью на высоте две тысячи четыреста футов. Когда мы рухнули вместе с машиной, убил моего стрелка. А я — вот. — Он небрежным жестом приподнял край наглаженной брючины и показал притихшим парням титановый костыль, на который был насажен ботинок тонкой кожи.

— Сэн Вендал… — мордатый тяжело задышал и набычился. Парни за его спиной переглядывались.

— Но не стоит слепо ненавидеть их, ребята. — Макабринский генерал-полковник смотрел внимательно на лица молодых. На каждую загорелую, выбритую до блеска напряженную физиономию. — Дролери воевали честно и сражались храбро, получше иных рыцарей. Эта вон маргаритка белая меня подстрелила, а потом два дня тащила на себе, пока я костерил ее по матери и подыхал от лихорадки. И дотащила, надо сказать, правда, малость не на ту сторону фронта… мда. Ну, вот так и познакомились. — Пауза. Генерал-полковник перевел взгляд на сверкающие струи, зажмурился, покачал головой. Потом поднялся, поправил фуражку. — Так что, ребята, — он еще раз оглядел всех, — потанцуйте за меня сегодня.

— Есть, сэн! — рявкнул мордатый, выпрямился и отдал честь.

Рамиро проводил бравого генерал-полковника взглядом: тот, постукивая тростью, неторопливо направился к входу в Королевский парк. Хромота его была почти не заметна. Рамиро последовал в ту же сторону, погруженный в собственные невеселые мысли.

* * *
— Рейна, рейна, очнитесь… — громкий шепот звучал как колокольный набат, часть звуков терялась. Голова была словно наполнена раскаленной лавой. Горло невыносимо драло.

Дышать было трудно. Древесная труха залепила ноздри и губы, пыль слиплась коркой. Амарела раскашлялась, с трудом поднялась на четвереньки, перед глазами все плыло.

Хавьер тянул ее за плечи, продолжая трясти. Лицо его было белым, перекошенным, расплывалось, как и все окружающее.

На мгновение Амареле показалось, что она тонет. Гулкие, подводные звуки, что-то сдавливает лоб и переносицу. Она провела рукой и поняла, что носом идет кровь.

— Ах-кх-х-кх-х-х…

Она вцепилась мальчишке в воротник, пачкая его кровью и побелкой. Ей казалось, что она кричит, но почти не слышала своего голоса, ничего не слышала; мир выворачивался, как лопнувший шарик.

— К Деречо, доберись до Деречо, давай. Свяжись с ним как хочешь. Проваливай! Вылезай на крышу, а то на улице тебя подстрелят. О Господи…

Она повисла на Хавьере, попыталась встать, ноги подкосились; тогда она сильно пихнула оруженосца, направляя к выходу на чердак.

Через некоторое время она поняла, что ее рывками волокут по пыльному полу, в ушах мучительно звенело. В кабак бросили несколько гранат, ее контузило взрывной волной.

— Давай, проваливай, — просипела Амарела. — Я тебе что сказала!

Хавьер всхлипывал, но волок ее наверх, как чертов муравей. Пришлось отбросить идею помереть и ползти, пытаясь вернуть координацию конечностям.

Наконец они выбрались на крышу со стороны двора — Амарела отстранено подумала, что розы еще цветут, и ночь звездная, прекрасная, и какого черта все это происходит с ней…

В квартале напротив горел дом, полыхал факелом. Урывками слышалась автоматная трескотня, одиночные выстрелы, выкрики.

Амарела привалилась спиной к скату крыши и сглотнула, борясь с головокружением.

Я не гожусь для этого, не гожусь для войны; какого черта, лучше принимать парады или на худой конец, командовать кораблем, но это… Оглушающая тишина, потом волнами прорываются звуки, тяжелый звон в ушах; первый этаж завален обломками — полчаса назад он был полон живых веселых людей, потом две противопехотные гранаты сделали свое дело…

Ее начал бить озноб. Хавьер заглядывал в глаза словно издалека, лицо его расплывалось.

По крыше проползло какое-то темное пятно, Амарела нехотя, с трудом, повернула голову: тот самый веселый парень в мятом камуфляже, который потчевал ее рыбой. Лицо его было такой же белесо-кровавой маской, как, наверное, и у самой королевы; глаза безумные, с темных волос сорвало берет.

Он что-то сказал ей, но глухота опять накрыла как каменной крышей.

— Уходите отсюда, — сказала она устало, не слыша собственного голоса. — Хавьер, забирай этого парня — и уходите.

Парень снова что-то проговорил, приблизив лицо к ее лицу, смуглый и носатый. Винтовка висела у него за плечом.

— Хавьер, я что сказала? Давай. Двигайте. Я приказываю. Я, все еще рейна Южного Берега, мать вашу за ногу перемать, приказываю отвалить отсюда немедленно. Пошли нахер.

Мальчишка потянул носатого за рукав, Амарела снова откинулась назад и закрыла глаза. Полежать, ей надо полежать… Пусть придет Деречо и все починит. А она так устала…

Что-то ухнуло в воздухе, совсем рядом; она не услышала взрыв, но почуяла его всем телом и новой волной дурноты. Рейна безучастно потерла ухо, почувствовала липкое, лизнула — на пальцах была кровь.

Чертова крыша, слава Богу, опустела. Две черные тени, пригибаясь, пробежали по слабоосвещенной мостовой.

Амарела неуклюже сползла во внутренний дворик, цепляясь за водосточную трубу, прошла в сад, села. Деревья стояли нетронутые, розы цвели и благоухали. Каменная скамья была цела. Чаша фонтана, усыпанная белыми в темноте лепестками, не разбилась от шального снаряда.

Рейна сидела на скамье, вытянув ноги и опустив голову, бессмысленно водила пальцем по полированному мрамору и чувствовала великую пустоту. Небо светилось оранжевым, оранжевые блики метались в окне трактира.

Потом из-под крыши, на которой они только что сидели, вырвались языки пламени, сначала слабые, еле видные, но через несколько минут дом уже полыхал костром — верхний этаж был полностью деревянным.

Амарела продолжала без движения сидеть на скамье и с тупым любопытством глядела на огонь, пока от жара не начали кукожиться листья на кустах и потрескивать волосы. Тогда она все-таки поднялась и, пошатываясь, побрела к старой набережной. Деревья роняли ей на руки и лицо холодные капли — дождь идет независимо от того, воюют люди или нет. Горящий дом тяжко вздыхал. Во дворах никого не было видно — ни души, только темные древесные громады.

По улицам, скрываясь в тенях и прижимаясь к стенам, перебежками двигались ее верноподданные. Амарела шла как заговоренная, пошатываясь и ничего не слыша. Наверное, в этой части города лестанцев еще не было — они высадились в новом порту и пошли по городу как по дуге.

У причала впритирку стояла здоровенная крытая баржа без буксира, на брезентовой крыше нанесены гербы императора Сагая. Крыша в одном месте прорвана, охраны нет — разбежалась, что ли…

Амарелой руководило желание спрятаться в безопасном месте — чтобы не отыскали. Ей было совсем худо. Вода между каменным краем причала и баржей дышала темной прохладой. Ходили мелкие волны. Город отражался в море, как пышущий жаром горн. Воздух снова осветился огнем близкого разрыва. «Чпок-чпок-чпок», — она не услышала, а скорее угадала звук трассирующей очереди; пули огненными черточками вошли в плоть волн и угасли.

Пробраться внутрь баржи оказалось несложно. Внутри никого не было, только ровными рядами стояли джутовые мешки и тускло светились несколько шаров, лежащих в плетеных корзинах. Амарела подошла — в шарах была вода.

Один из них разбился — попало осколком. Светоносная влага текла по полу, подмачивая мешки, впитываясь в щели между досками. Из разорванного мешка просыпалась земля — черная, сырая, жирная, как творог.

Рейна Южного Берега опустилась коленями на эту землю, а потом свернулась, борясь с тошнотой и желанием закопаться до самых глаз, подтянула колени к груди и следила за тем, как вытекает светящаяся струйка воды из разбитого шара. Потом ее сморил тяжелый сон — или наконец подступило бессознательное состояние. Амарела провалилась в темную, душную, вибрирующую от неслышимых звуков, страшную пустоту.

* * *
Тенистые аллеи Королевского парка полны гуляющих — рабочий день (у кого он был рабочим) уже закончился.

Марморита, улица-лестница, выстроенная в стиле «сумеречного деко», с витражными павильонами, с подвесными мостиками, верандами, фонтанами и обзорными площадками, вела из Королевского парка на вершину Коронады прямо через двойной пояс древних стен, над узкими пешеходными улицами старого города, над Белорытским каналом, над старым турнирным полем — и опять через Королевский парк. Она была больше двух миль длиной. Ее украшали вымпелы, флаги и гирлянды живых цветов. Рамиро прошагал сперва мимо одного, потом мимо другого военного оркестра, занявших обзорные площадки; «Лазурные волны» и «Поднебесье» смешивались, к ним прибавлялась музыка из громкоговорителей с улиц, создавая воодушевляюще-праздничную какофонию.

Широкая терраса, куда по подвесному мосту привела Марморита, была частью дворцового комплекса, построенного после войны. Стеклянная крыша террасы постепенно сделалась потолком холла, а ряды тонких колонн, витражные ширмы с зеркальными вставками и перегородки из живых растений оказались интерьером. Не встретив на своем пути ни ворот, ни дверей, Рамиро вошел в лавенжье гнездо.

В глубине светлого холла за чередой колонн бродили гости — там была картинная галерея, открытая для экскурсий часть крепости. А перед колоннами за конторкой сидел молодой дворцовый чиновник с выбеленными падающими на плечи волосами. Одет он был по дролерийской моде, и на конторке перед ним стоял поплавок, упрятанный в планшетик вишневого дерева. Голубые отсветы превращали широкоскулое лицо с бледными веснушками в русалочье.

Рамиро назвался, парень пощелкал клавишами. Брови его поползли вверх, он снова поглядел на Рамиро с новым интересом.

— Добро пожаловать, господин Илен! Его Величество будет счастлив видеть вас на празднике, — а в глазах так и читалось: «Что за тип, почему не знаю?»

Видимо, господин глава Управления цензуры и информационной безопасности определил приятеля в какие-то особо почетные ряды.

Большинство гостей прибыли в автомобилях, поэтому в замок попадали не с пешеходной Мармориты, а с традиционного парадного входа. По галерее, рассматривая картины, прогуливались редкие пары, а чуть дальше, у столика с напитками, толпилась и гомонила группа разной степени знакомцев. Пепельно-серый, с поредевшими патлами, ссутуленный, но по-прежнему шумный Весель Варген — академик, старый преподаватель Рамирова курса. Его седые однокашники, тоже через одного академики — а кто не академик, тот профессор — такие же выцветшие и такие же шумные. Однокашники Рамиро — кто старше, кто младше, а Рив Каленг так вообще однокурсник…

— Раро, черт пропащий, привет! Вылез-таки из норы! Сто лет твою морду не видел.

— Привет, Рив. Здравствуйте, мастер Весель. День добрый, прекрасные господа, с праздником.

— Полюбуйтесь, кто к нам явился! Кто нас, я бы сказал, почтил присутствием! — Весель Варген, даром что согнут возрастом, дотянулся и уцепил Рамиро за лацкан. — Сам придворный художник, господин Илен! Бросивший доверенный ему курс посреди учебного года! Сменивший тяжкий труд преподавателя на лавры и золото королевских заказов!

— Студенты не ко мне учиться пришли, мастер Весель, а к Риву, — Рамиро по старой памяти принялся оправдываться, хоть знал, что это бесполезно. — Он у них композицию ведет, а я всего лишь живопись.

— Всего лишь живопись! — еще пуще возмутился старый мастер. — Вы слышите? Всего лишь!

— Мастер Весель, — Рив криво усмехнулся, — вы Илена уже третий раз ругаете; на весенней выставке ругали и на юбилее Академии ругали. Он осознал и раскаивается. Раро, скажи мастеру, что раскаиваешься.

— Где он осознал? Где? Вы посмотрите на его рожу, где на ней раскаяние? — академик аж подскакивал от негодования, держась за рамиров лацкан. — На паскудной этой роже написано утомление минувшей ночью! Интерес хлопнуть перцовой арварановки на ней написан, а не раскаяние! А руку чего перевязал? Бурные дебаты в баре?

Рамиро поспешно отвел взгляд от стола с бутылками и графинами.

— Из меня плохой преподаватель, мастер, — сказал он покаянно. — И королевских заказов я больше не беру, я не портретист.

Рамиро бросил преподавание после конфликта со студенткой из семьи высокого лорда, Юфилью Араньен, которой поставил «незачет» на полугодовом просмотре. Девица за пять месяцев не сделала ничего по рамировому предмету и, ссылаясь на беременность, просила хотя бы тройку. Тройку ставят за работу, на которую можно смотреть без содрогания, отрезал Рамиро, а за пустое место я ставлю «незачет». А если молодая леди не в силах учиться, пусть возьмет академический отпуск. С Рамиро разговаривал брат Юфили, который пытался всучить взятку, муж Юфили, сулящий неприятности, декан факультета живописи, проректор, ректор, Рив Каленг и Совет профессоров. На Совете выяснилось, что господин Илен подводит коллектив, порочит репутацию Академии, компрометирует преподавательский состав, портит отчетность, не справляется со своими обязанностями и провоцирует скандалы.

Рамиро послушал-послушал и соскучился. Ему нравилось рисовать и помогать другим заниматься тем же, а от всех этих игр в поддавки становилось нестерпимо тоскливо. На следующий день он принес заявление и распрощался с преподаванием.

— С таким покровителем можно и от королевских заказов отмахнуться, — сказал профессор Глев, известный скульптор. — Рисуй себе дролери, они всегда в цене. Непреходящие, как говорит мастер Весель, ценности.

Рамиро пожал плечами, пожелал всего хорошего и сказал, что спешит, так как его ждет покровитель. Рив Каленг догнал Рамиро у лестницы.

— Не обижайся на стариков, Раро. Они считают, что ты незаслуженно удачлив. И что ты пальцем не пошевелил, чтобы эту удачу заработать.

— Они считают, что за меня пальцами шевелит господин День? Может, он еще и рисует за меня?

— У тебя хорошие картинки.

— Вот спасибо, а я не знал.

— Только малость конъюнктурные. Старики так считают.

— Угу. Картинки очень сильно конъюнктурные, и я сам эту конъюнктуру создал. Рив, а ты знаешь, что худсовет через раз заворачивает мои картинки с фолари? Потому что фолари нелюбимы нашими покровителями. И зачем вы, господин Илен, глупости рисуете, каких-то уродцев с хвостами и чешуей. Это неактуально и никому не интересно. Беда в том, что фолари, черт их дери, нравятся мне не меньше покровителей. У меня полная мастерская никому не нужных картинок, Рив. И несколько конъюнктурных, ага. Которые ездят по выставкам и делают мне имя.

Только Стеклянный Остров неизменно имеет успех. Стеклянный Остров можно рисовать сколько угодно, это всегда актуально и интересно. Стеклянный Остров, который стал сердцем Сумерек с помощью Лавена Странника и его верных.

Рамиро остановился перед картиной, которая изображала встречу короля Герейна с лордом Маренгом на реке Оре. Седой лорд, преклонив колено, приветствует братьев Лавенгов в летных комбинезонах, всех троих осеняет рвущееся на ветру белоснежное знамя с распростершей крылья каманой. Знамя держит герольд Королевы, будущий глава Управления цензуры и по совместительству покровитель некоторых художников. За спиной у братьев на фоне открытой «молнии» изображены любовно и тщательно: воспитатель королевских особ, впоследствии частный предприниматель и глава корпорации «Плазма»; его дочь, во время войны — корректировщик огня одного из трех «Глаз Врана», а после — глава охраны корпорации; за ними плечом к плечу — король Моран, дальний родственник господина Врана и первый из присягнувших Лавенгу, и высокие лорды Араньен и Флавен, присягнувшие на Амалерской Встрече.

Хорошая все-таки картинка, подумал Рамиро. Жизнерадостный колорит, светлая, свежая, многодельная, Врана вон нарисовал похожего, без рисунка с натуры, без фотографии (вместо дролери на фотографиях получаются засвеченные пятна), одной только зрительной памятью руководствуясь… Рамиро написал картину к юбилейной выставке пятилетия коронации, сэн Ларан Маренг-Минор, сенешаль Герейна, купил ее в Королевскую галерею.

Посыпались заказы… Рамиро даже несколько выполнил. Поправил свое положение. Перестал мотаться наконец по съемным углам, прибрел двухуровневую квартиру-мастерскую на Липовой, с потолками семь с половиной ярдов и большущей террасой. Родительская квартира с войны стояла закрытой, Рамиро не мог ни жить там, ни сдать, ни продать ее.

Он стоял и думал про до сих пор несмытые бумажные кресты на окнах, про пятнистые от старости занавески, про пыльный отцов кульман, занимающий полкомнаты, про засохшее алоэ на окне и кошачью миску на щербатых плитках кухонного пола. И про материны запасы мыла, сахара и свечек — если мыши их не съели, под завязку набитые шкафы, бесконечные отрезы страшненького штапеля и фланели, из которых так никогда ничего не сшилось, стеллажи книг скоричневой хрупкой бумагой, брикетики сагайской туши, величайшей в то время ценности; теперь-то эту тушь, свежую, не пересушенную, можно купить в любом художественном магазине.

Спасибо братьям Лавенгам, что краски и прочее не надо заказывать едущим за рубеж приятелям или скупать ящиками, потому что Макабрины обязательно перекроют Маржину — не сегодня, так завтра — и поставки прекратятся. Или Элспена сцепятся с Югом или с теми же Макабринами и перекроют дорогу на Лагот, или Флавены сцепятся с Элспена… Вариантов, кто с кем сцепится, всегда много, результат один — товаров нет, цены взлетают до небес, мать, как волчица, рыщет по городу в поисках добычи, шкафы забиты мылом.

Зачем я сюда пришел? Смотреть на старые картинки? Вспоминать про мамины шкафы? Слушать попреки мастера?

Рамиро мрачно огляделся. Рука болела, хотелось пить и домой. С Днем еще некстати поссорился… Десире надо искать… Ньет…

Рамиро велел себе не думать об этом.

Галерея заканчивалась лестницей, ведущей к тронному залу. Как там он называется… Зал Перьев. Оттуда шел гул, там играла музыка, клубились гости и блистали огни.

Большинство прибывших на праздник разными, не всегда честными путями добивались приглашения, и уж в любом случае приложили массу усилий, чтобы попасть во дворец. Рамиро не мог вспомнить, чего ради он сюда притащился.

Сокукетсу, наконец всплыло в голове, сагайские растительные божки. Он хотел полюбоваться на сокукетсу. Надо посмотреть, чтобы приглашение зря не пропадало…

* * *
В рукотворной Моховой пещере было холодно и сыро. Ньет привычно взобрался на каменный приступок, подтянул колени к груди; мокрая парусина облепила ноги, с футболки текло. Над головой, над сводчатым, сырым, обросшим какими-то клочьями потолком празднично сиял ослепительный июньский день, проезжали машины, проходили разряженные горожане. Здесь же, под землей, была только темная стоячая вода, гулкое эхо и Мох.

Древний фолари огромным, плоским, коричнево-черным бревном лежал в своей водяной постели и угрюмо слушал Ньета. Ньет и сам толком не знал, зачем притащился сюда, под темные своды. Наверное, желание спрятаться было велико. Ну… и слабая надежда, что древний, все на свете повидавший фолари подскажет, что делать.

Он сидел, прижавшись лопатками к успокоительно-холодной стене, чувствуя выступы выщербленных кирпичей, таращился в прозрачную для любого фолари темноту и слушал булькающее Мохово ворчание.

— Ты подумай, что говоришь, Осока, — просипел Мох и шлепнул по воде хвостом. Эхо пошло гулять под сводами, зазвенели капли. — Наймарэ тебе отыскать? Так вылези на белый свет и покричи его по имени — сразу прибежит. Что, имени не знаешь? Вот незадача… Река сама не своя, все кипит, скоро кровь потечет, все из-за твари полуночной, а ты близко к ней подобраться хочешь? Потерял ты свою человечку, забудь накрепко. Он ее давно уже сожрал. И всех нас сожрет.

— Я про это не спрашиваю, — упрямо сказал Ньет. — Я не боюсь. Скажи, как его найти.

— В человечьем мире с ума сошел.

— Мох. Как его найти?

Темная, затянутая слизью вода вскипела; заметалось, забилось об стены эхо, распахнулась жуткая черная пасть с кривыми зубами — каждый с Ньетову руку. Его швырнуло об стену, провезло спиной по кирпичу. Из гладкого бревнища повылезали роговые шипы, снова ударил колючий хвост; вся пещера заполнилась чешуйчатыми изгибами.

— Наймарэ? Ар-р-р-р-р-р! Запр-р-р-росто! В Полночи поищешь, придур-р-рок.

— Мох!

Ньет взвыл, отперся руками от склизких щупалец; один из шипов ударил близко от головы, покрошил влажный кирпич.

— Прекрати! Слышишь? Прекрати немедленно! Мох!

— Ар-р-р-р! Р-р-р-ра-а-а-ар-х!

Стены ходили ходуном — ярость древнего фолари выбивала куски непрочной кладки, сверху сыпались обрывки паутины, мокрая пыль, обломки кирпича. Раззявленная пасть воткнулась в стену, скрежетнули зубы, Ньет присел, уворачиваясь, перепрыгнул через шипастую конечность, кинулся к выходу, боясь лезть в воду. Когда воздушный карман закончился, оттолкнулся от скользкого настила, прыгнул, плюхнулся, поплыл, отчаянно работая руками и ногами, вырвался на простор Ветлуши, отплыл подальше, оглянулся — из Моховой пещеры вились лапы и щупальца — как веревки с якорями; шла сильная муть.

Чертов наймарэ. Всех перебаламутил.

Ньет никогда не думал, что старый, осклизший, как забытое в болоте бревно, и ленивый Мох с полуугасшим сознанием может так разъяриться. Совсем все плохо. Неведомо откуда выползшая Полночь ходила рядом, задевала водяные создания крылом, меняла их непрочное сознание. Мало ей человечьих детей.

Рядом вскипела вода, запели пузырьки. Кто-то рванул за плечо, больно, не играючи. Ньет огрызнулся, отпрянул, выпуская когти и плавники — как цветок распустился.

Мелькнуло искаженное злостью личико Озерки — белые нити волос, акульи треугольники зубов, растопыренные пальцы с когтями. За Ньетом волоклась алая взвесь, дымчато растворялась. Он оскалился, принял угрожающую позу. С поверхности воды раздался всплеск — несколько тяжелых тел упали в воду, зеленоватая плоть Ветлуши пошла тугими волнами, которые резью отозвались в боках и во рту.

Ньет рявкнул на Озерку, пошел круто вниз, ко дну, все больше теряя с трудом сберегаемый облик. Чешуя облепила почерневшие руки, расцвели алым и лазоревым крапчатые плавники, прозрачные водоросли волос рывками тянулись следом — ничего человеческого не осталось в нем.

В мутной воде промчалось черное тело, взвыли мириады пузырьков, Ньет кинулся, цапнул — захрустело. Он замотал головой, вцепляясь сильнее, вырвал кусок; вода мигом замутилась еще больше, вкус ее стал сладким, густым, кровавым. Его преследователи, еще несколько дней назад мирно игравшие на набережной, проносились сквозь эту муть, как человечьи надводные катера, закладывали широкие круги, не решаясь приблизиться к жертве.

Потеряли разум — и он вместе с ними.

Черный фолари еще дергался, терял жизнь из распоротого ньетовыми зубами живота, движения его стали хаотичными, неровными. Озерка вынырнула из бурой мглы, вцепилась в основание плавника, забыв и думать про Ньета.

Он бросил черного, стремительно ушел в придонный ил, оттолкнулся, поплыл прочь, что было сил. Над ним билось мутное ало-зеленое облако, подсвеченное полуденным солнцем, в него вплывали все новые верткие тени — его народ, его сородичи, привлеченные агонией и вкусом крови.

Ньет плыл и плыл куда глаза глядят, пока его не вынесло на песчаную отмель вдалеке от набережной. Там он с трудом выволокся на сушу и некоторое время лежал ничком, уткнув лицо в мокрый песок.

Глава 14

Смотреть на Сэнни — то же самое, что смотреть в глаза самому себе.

Герейн знает, что когда они были совсем маленькими, их взяли из мира людей и поселили здесь.

«За руку вывели из пожара», — говорит бабушка.

У бабушки летящие серебристо-серые волосы, платье цвета ракушечного песка и гладкая, как сливки, кожа.

— Бабушка — богиня, — уверенно говорит Сэнни.

Герейн слушает его, хотя старше на целый час.

Смотреть на Сэнни — то же самое, что смотреть на быструю речную воду.

Они часами играют среди расчерченных солнечными полосами каменных плит, прячутся за квадратными подножиями вазонов с цветами. Двор пуст, в нем живут только голуби и тени.

В громадных, наполненных прохладой комнатах никогда никого нет.

Иногда они слышат смех. Иногда стон оборванной струны или резкий свист. Иногда разом стекает вереница дней, круглых и пустых, как бусины бабушкиного ожерелья. Каждая бусина отражает целый мир.

Стекла в окнах, огромных, до самого пола, расслоены цветными полосами. Иногда они вытаивают из рам, как льдинки, иногда схватываются молочно-белой морозной пластиной.

Смотреть на Сэнни — то же самое, что заглядывать в колодец жарким днем.

Прохлада, эхо, жутковатая темнота, и там, далеко-далеко, в самой глубине — крохотное отражение твоего лица.

Иногда Герейну хочется крикнуть и посмотреть, что получится.

Но он всегда молчит — он на целый час старше брата и будет королем.


— Вран-тараран! — бессмысленно и весело выкрикивает Сэнни, сидя на самом коньке крыши. Флигели замка загибаются клещами и сгребают к главной башне слепящий под солнцем крошеный мрамор. — Вран-арваран! Вран-колдовран! Вран-трундыран!

Он болтает ногами, потом встает на узком гребне, балансируя.

Герейн, задрав голову, смотрит на него из чаши двора, рядом падает синяя летняя тень, и он суеверно отодвигается на ладонь, чтобы не наступить.

Полуденные твари — самые страшные.

Одна плавает в пустой чаше фонтана, когда его заливает светом до краев. Другая живет в трещинах между глыб ракушечника и дразнится бронзовым язычком.

Третья жарким листом дрожит в арке ворот, схватившись лапками за выступы камня. Влетевший во двор всадник на вороном коне прорывает ее насквозь.

— Вран, Вран! — Сэнни скатывается вниз и исчезает в зелени парковых деревьев — как белочка. Всадник безразлично смотрит ему вслед и спешивается. Герейн вздергивает подбородок и выпрямляется во весь свой невеликий рост.

— Пора заниматься, — говорит Вран и, не оглядываясь, проходит в главный зал — угловатая, длинная чернота, воткнутая в раскаленное горнило.

В комнате для занятий пусто и холодно. «Чтобы ничто не отвлекало твой ум», — говорит Вран.

— Что есть свет?

— Волна.

— Что есть волна?

— Частица.

— Частица чего?

— Частица света.

— Что следует за оградой?

— Стена.

— А за стеной?

— Крепостная стена.

— А за крепостной стеной?

Герейн сбивается, переглатывает и смотрит на Врана исподлобья.

— Что следует за крепостной стеной, мальчик?

— Великое Ничто, — шепчет он очень тихо и замолкает.

Скрипит собранная из девяти пород дерева дверь, и в комнату бочком протискивается Сэнни, бесстрашно проходит к своему стульчику и садится. Он терпеть не может Врана, и заниматься его не заставляют, но оставить брата наедине со страшным черным дролери не в силах.

— Вран-дурындан, — отчетливо артикулирует он за спиной у учителя и корчит страшную рожу.


Ночью Герейну снятся кошмары.

Грохот, крики, треск пламени. Каменная башня горит и рушится внутрь себя. Сереброволосая девушка держит их, совсем мелких, за плечи, жмется к прямоугольному зубцу и вдруг рывком падает вниз, в раскрытый зев лестничного пролета, в груди ее стрела — как черная флейта. Волосы и платье вспыхивают, и огонь внизу сглатывает жертву.

Герейн кричит, моментально хрипнет от чада, жмурится и вцепляется в брата. По щекам текут слезы — черные от копоти.

Он не умеет звать маму, их мама давно умерла — после того, как родился первый из близнецов.

Ей, уже мертвой, разрезали живот и достали Сэнни. Он долго не кричал, и невенитки думали, что он задохся еще до рождения, а потом он открыл глаза и улыбнулся.

— ЧТО ЗА КРЕПОСТНОЙ СТЕНОЙ? — грохочет черная, в половину главной башни, тень. — ОТВЕТЬ.

— ЧТО СЛЕДУЕТ ЗА КРЕПОСТНОЙ СТЕНОЙ, МАЛЬЧИК?


Герейн невидящим взглядом смотрел в окно галереи, на залитый вечерним светом дворцовый парк. Под ровно подстриженными кустами лежали холодные синие тени, трава же оставалась зеленой. Издалека доносилась праздничная музыка…

Потом обернулся. Вран спокойно стоял рядом, лицо его было непроницаемо. Глаза — как обсидиановые прорези.

— Тебя ждут, — сказал дролери. — Давай, молодой король, соберись.

По галерее прошла дочь Врана, Мораг, высоченная, тощая, с резкими чертами смуглого лица. Черное узкое платье, разрезанное на спине до поясницы, сидело на ней будто форма. Ничего женственного. На плече вместо броши горел значок «Плазмы», только усиливая сходство вечернего платья с униформой.

Герейн отстраненно подумал, что дролерийские женщины часто кажутся людям некрасивыми. Слишком велика разница в восприятии.

Воротник-стойка мундира верховного главнокомандующего душил, как железное кольцо. Король привык, что брат всегда рядом в сложные минуты. Сэнни все любили. Он не чурался шумных сборищ, никогда не терялся во время всевозможных выступлений, всегда находил уместные слова и улыбку для каждого.

А я умею только принуждать. Вранова школа.

Свои речи молодой король тщательно составлял по правилам риторики и выучивал наизусть. Никаких экспромтов. Принц Алисан не утруждал себя подготовкой, всегда говорил лишь то, что придется на язык. Шутил с девушками, хлопал по плечам молодцеватых рыцарей, фотографировался с детьми.

Сэнни — моя светлая половина. Солнечный луч, проникающий в темную глубь воды.

Пилоты «Серебряных крыльев» за него головы бы положили. Все как один.

Сэнни. Сэнни. Сэнни.

— Может, обойдется, — неуверенно сказала Мораг.

Голос у нее был низкий, хрипловатый, как у мальчика-подростка.

— Нет связи.

— Это еще ничего не значит. Пропасть, что я тебя утешаю? Подбери сопли.

Герейн зашагал по галерее, в витражные стрельчатые окна падали яркие закатные пятна, ложились под ноги. Воротник душил. Эрмина Маренга, его супруга, вышла к ним навстречу с небольшой свитой. Светлое прямое, по дролерийской моде сшитое платье облегало ее, как шелковый футляр. Обнаженные плечи и пепельно-русые, поднятые в высокую прическу волосы придавали королеве сходство с северной орхидеей — неяркая, изысканная красота. Нельзя было поверить, что за пятнадцать лет супружества хрупкая Эрмина родила ему четверых детей — и двое получились серебряной, лавенжьей масти. Величайшая ценность.

— Рэнни… Гости ждут. Прошу тебя…

Вран и Мораг отступили назад. Герейн учтиво подал жене руку и повел ее в Зал Перьев, где собралась большая часть празднующих. Надо было приветствовать гостей и, несмотря ни на что, начать официальную часть праздника.


Огромный, с прозрачно-цветным купольным сводом, который поддерживали расходящиеся на тончайшие нити золотые нервюры, Зал Перьев до краев наполняла оживленная и празднично одетая толпа. Рыцари со своими женами и оруженосцами, простые горожане, мастера, представители различных цехов, члены городского Совета, муниципальные и королевские судьи, промышленники и причудливо одетые послы Сагая, Найфрагира, Южного берега, Иреи, Андалана. Послы Лестана и Фервора отсутствовали.

При дворе Лавенгов теперь приняты были дролерийские обычаи — никого больше не сажали за огромный т-образный стол строго по старшинству и титулу, да и стола этого уже не было, а гости свободно передвигались между изящными столиками с множеством разнообразных закусок.

Герейн вступил в зал рука об руку с женой, беседы смолкли. Следом за королем шли дролери. Еще в прошлом году на сумеречных смотрели бы с восхищением и благоговейным восторгом, а теперь — слишком много неприязненных взглядов. Слухи передаются из уст в уста, и напряженность в городе растет.

Впрочем, что Врану до неприязни людей…

Король посмотрел в зал с тронного возвышения, и ему на мгновение почудилось, что невидимая рука раскачивает незыблемое подножие, как качели. Ночь макушки лета — волшебная, короткая ночь, в которую пятнадцать лет назад он по праву надел корону, — вибрировала и текла вокруг обжигающими и ледяными струями речной воды. Каждая струя — событие. Не стронут ли они с места серебряный венец и не повлекут ли к водопаду?

Эрмина украдкой глянула на супруга, успокаивающе сжала тонкие пальцы в шелковой перчатке, лежавшие на белом сукне рукава его мундира. Герейн еще раз окинул взглядом зал, расчерченный яркими узорами света, сотни глаз посмотрели на него в ответ. Улыбнулся, учтиво проводил Эрмину к трону — просторному, на двоих, для короля и королевы, — усадил ее, вернулся и начал приветственную речь. Голос его был ясен, размерен и ничем не выдавал тяжелого смятения, царившего в душе. Отсутствие вестей с Севера, смута на Юге, вызывающие тревогу непонятные события последних дней, мрачные предсказания Врана, рост напряженности в отношениях с дролери, недовольство высоких лордов…

Политическая ситуация в Северном и Южном блоках напоминала огромный бурлящий котел, куда сыплют специи и приправы с десяток поваров сразу — Герейн и сам недавно подкинул туда щепоть жгучего перца. А вот чья рука помешивает это варево?

Посол Южного Берега, смуглый, темноволосый, еле шевеля губами говорил что-то своему спутнику, Герейн его не узнал. На лице посла с легкостью угадывалась тревога. Неудивительно. О событиях в Южных Устах королю доложили еще ночью, сразу после того, как лестанский десант начал высадку в порту. Он в некотором роде предвидел эти события. Вот только принц Алисан должен быть уже в столице, чтобы правильным образом отреагировать на них.

Сэнни. Сэнни. Сэнни.

Что там стряслось?

— Приветствую вас, прекрасные господа, и спасибо, что пришли поздравить меня с праздником.

Гости молча внимали. Голос его, ясный, но негромкий, с легкостью разносился по всему залу — тут была великолепная акустика.

— …Королевская власть, немыслимая без поддержки высоких лордов, означает для нас единство всего Дара, возращение к легендарным традициям прошлого, стабильность и процветание сильного государства… Солидный технологический рывок, позволивший значительно опередить… экономический подъем… дружественные связи с соседними странами, культурный обмен и взаимопомощь…

Эту речь он, как всегда, написал заблаговременно и не счел нужным отклоняться от намеченного курса. Неплохая в общем-то речь, довольно связная. Посол Южного Берега из смуглого стал оливково-зеленым, но не утратил вежливо-заинтересованного выражения лица. Посол Сагая, раскосый, чернявый, коротко стриженый, в наглухо застегнутом мундире без всяких украшений, но из шелка немыслимой стоимости, невозмутимо потягивал какой-то напиток. Потрясающее спокойствие — учитывая, что из Южных Уст как раз сейчас идет баржа со священной сагайской землей и ее сопровождает древесный демон-сокукетсу, величайшая ценность, которую только может даровать император Арья своему коронованному собрату. Герейн с помощью этого подарка рассчитывал восстановить Тинту, благословенный и цветущий дарский край, до основания разрушенный войной.

Говорят, за неудачи сагайский император попросту казнит своих посланников, а вся ответственность за доставку груза лежит на этом невысоком, неестественно прямом человеке. Как он спокоен — стоило бы поучиться. Наверняка знает, что сейчас творится в Южных Устах. Вот не вовремя! Герейн, конечно, предполагал, что заварушка начнется, но не ранее, чем через пару недель… Однако Фервор тоже клювом не щелкает.

Котел с кипящим супом.

— Я высказываю надежду на то, что мир и благоденствие…

Он говорил и говорил, а меж лопатками по спине гулял холодный сквозняк. Из распахнутых окон доносилась музыка и воинственные выкрики — рыцарье гуляет. Воздух сладко пах липовым цветом, и от этого было тошно. Легкий венец Лавенгов, безусловный новодел — серебряный обруч с зубчиками-каманами — сдавливал виски.

Страшно подумать, что многие поколения королей носили древнюю тяжеленную корону с огромными крыльями по бокам и сложносочиненным верхом — и в самые тяжелые минуты царствования как, должно быть, пригибала эта корона к земле их серебряные головы! Герейн надевал ее только на осенний турнир, во время которого его опоясанные подданные дружно слезали со своих танков, самолетов и боевых кораблей и садились в седла, брали в руки мечи и копья. Каждый рыцарь должен равно владеть всеми видами благородного оружия и время от времени доказывать это.

Алисан неизменно называл эти турниры «парадными выходами в дурацком». Хотя расшитая и величественная одежда старого времени шла им обоим; да и приятно было поглядеть, как тот же Эмор Макабрин выезжает со своими верными — на здоровенном белом жеребце, со щитом у изукрашенного седла и кованым шлемом под мышкой.

— Пусть же праздник начнется, — закончил Герейн и позволил себе едва склонить голову: королевское приветствие гостям окончено.

Добрался до трона и сел, борясь с желанием закрыть глаза. Еще надо будет танцевать с королевой и беседовать с гостями, а то они обязательно заржавеют и испортятся.

— Вран, — одними губами прошептал он, не оглядываясь: и так знал, что черный дролери неподвижно стоит за спинкой трона, как изваяние. В гробу Вран видал все эти празднества, но считал нужным приходить по каким-то своим, неизвестным причинам. Гости гомонили, оркестр играл вальс, текучий, как вода Ветлуши.

— Да, Рэнни?

— Вран, отправь на север ската. Я приказываю.

Молчание. Оркестр играет вальс.

— Да, мой король.

Эмор Макабрин, который с негнущейся спиной ждал окончания королевской речи, скрестив руки на груди, решительным шагом поднялся на тронное возвышение. Будь Герейн котом, прижал бы уши и зашипел — известно, чего эта железнозубая макабра хочет.

— Ваше Величество, — с ходу взял быка за рога лорд Эмор. — Как вы думаете решать ситуацию с Южным Берегом? Ждете, пока Лестан там закрепится и даст нам под зад? Каждая минута на счету.

— Совет лордов соберется завтра в полдень, — мрачно ответил Герейн. — Не поверю, что вам не прислали приглашение, добрый сэн.

Стал бы я раздумывать, если бы принц со своей эскадрильей был тут. А тебе я не доверяю, сам знаешь.

Доверяй не доверяй, деваться тебе некуда, молодой король, сказали зеленые яркие, ни на год не постаревшие глаза. Давай, скажи, что я тебе нужен. Ну. Отдай приказ.

— Пятнадцать лет назад я был вынужден принести тебе присягу, молодой король. Не думаю, что моя честь позволит нарушить ее, — сказал он вслух.

— В давние времена правой рукой короли Дара опирались на Макабринов, и лишь левой — на Маренгов, — неторопливо ответил Герейн.

И что вы, Макабрины, делали с этой рукой, задери вас полуночные! Иногда по локоть откусите, а то и по плечо… Бесконечные мятежи, заговоры — рычите и шатаете трон уже несколько столетий… И это ведь ты, старый черт, ляпнул во время одной из ваших попоек в Алагранде, что братья Лавенги хороши только на крепкой сворке у твоего сапога — и никак иначе. А мне донесли. Какого полуночного я тебе молодой, мне триста лет!

— Приказываю, — Герейн холодно и величественно (вранова школа) посмотрел на склонившего седую голову лорда Эмора. — Считать вторжение лестанских войск на территорию дружественной нам страны агрессией по отношению непосредственно к Дару. Рейну Амарелу — безвременно погибшей от рук захватчиков. После публичного изъявления нашей воли незамедлительно приступить к умиротворению и депортации противника. Можете идти.

Эмор Макабрин выпрямился, отдал короткий поклон, щелкнул каблуками и развернулся, намереваясь покинуть тронное возвышение. На короткий миг король увидел на его изрезанном морщинами и шрамами лице неподдельную, широченную, радостную улыбку.

* * *
— Остановитесь здесь. Да, здесь, около Камафейского банка. Обождите, я принесу деньги. У меня нет наличных.

— Ваше Высочество, какие деньги, о чем вы! Для меня честь подвезти вас! Детям расскажу!

— О том, что принц разъезжает на городском такси за «спасибо»? Вот уж не надо мне такой славы. Обождите, это приказ. — Он открыл было дверцу, потом повернулся к водителю. — Знаете что, у вас есть шляпа? Я бы не хотел светиться на улице.

— Шляпа? Ваше Высочество, у меня кепка…

— Давайте кепку.

Солнечные очки сохранились в кармане, а свою шляпу он потерял где-то на раскопе. Он подобрал волосы под таксистскую кепку, нацепил очки, пиджак повесил на плечо и закатал рукава рубашки. В зеркальных дверях банка отразился шикарный прощелыга, Асерли был бы в восторге.

Шифрованную фразу для доступа к счету в Камафейском Западном Банке передал ему альм, голос Холодного Господина. Еще в то время, когда он — уже в качестве Ножа — первый раз возвращался к людям. Судя по всему, счет был открыт чуть позднее его смерти, то есть проценты капали в кубышку около семисот лет. Сумма на сегодняшний день скопилась такая, что, забери он разом все деньги, и Дар, и Андалан получили бы ощутимую экономическую встряску.

Он догадывался, кто и когда открыл этот счет, на первый взгляд невозможный. Люди Серединного мира знать не знали, что святой Яго Камафейский, дважды магистр ордена кальсаберитов, до своей службы во славу Спасителя был королем Двора Неблагого.

Интересно, имеет ли Асерли доступ к счету, подумал он, ожидая, пока ему разменяют крупные купюры. Или не имеет, или не брал из него; впрочем, вряд ли это единственный ресурс наличных у Полночи.

А вот чем Асерли владеет в совершенстве — так это способностью морочить головы и отводить глаза; с такой способностью никаких денег не надо.

Он поморщился. Надо прекращать это дурное дело. Даже в мелочах. Особенно назвавшись именем Алисана Лавенга.

— Ваше Высочество, мои благодарности, может, все-таки подвезти поближе? Вы инкогнито, понимаю, но до площади святой Невены я бы вас подкинул…

— Я пешком быстрее дойду.

— Вообще-то, вы правы, сэн Алисан, — с сожалением согласился таксист, — с праздником вас, и Его Величество, и Ее Величество, и юных Высочеств! Чтобы мы с вами еще сто раз этот праздник отпраздновали!

— Благодарю, и вас с праздником.

Называться чужим именем тоже больше не стоит, хоть оно и позволило ему вернуться из охваченной паникой страны. Все рейсы отменили, в аэропорту царил ад кромешный, однако компания «Южные линии» подсуетилась и выделила несколько самолетов, чтобы вывезти иностранцев, ободрав их между делом как липки. Фокус с пустой бумажкой не прошел, мест не было, желающие уехать лезли друг другу на головы, а он на тот момент с трудом отличал человека от столба.

Но не все рвались прочь от стрельбы и взрывов, кое-кто с не меньшим пылом пытался проникнуть в страну. У перегороженных служащими в оливковой форме терминалов он услышал отчаянный вопль: «Ваше Высочество! Сэн Алисан! Прошу помощи, Ваше Высочество!» За передвижными железными барьерами кто-то подпрыгивал и размахивал руками.

«Замолвите за меня словечко, Ваше Высочество! Я Вильфрем Элспена, свободная пресса, мне очень нужно попасть в город!»

Имя праправнука расчистило дорогу и «свободной прессе», и ему самому, поместив журналиста в путаницу простреливаемых переулков, а его самого — в перегруженный самолет. Но в результате все равно — больше суток задержки.

Спрятанный за пазуху свиток холодил грудь. Может, он начертан на коже какого-нибудь полуночного зверя, но, скорее всего, это обычный ягнячий пергамент, писанный рукой Киарана под диктовку альма. Почему Холодный Господин не отправил альма лично к нему — бог весть. Говорят, Холодный Господин не пересекает пределов Полуночи, а альмы — всего лишь проекции его воли.

А вот почему Киарана послали передать письмо именно ему, а не самому Герейну — интересный вопрос. Но ответ на него — это ответ, почему и для каких целей он, Нож, вновь оказался в мире людей.

Ножам инструкций не дают. Ножи — не альмы, у Ножей есть свободная воля, человечье право орудовать на человечьей территории и прочие — вожделенные для полуночных — плюсы.

Но инструкций не дают, нет. Сам думай, зачем ты здесь, и что от тебя хочет Холодный Господин.

Он дождался зеленого света и перешел дорогу под льющуюся из репродукторов оркестровую музыку. Миновал украшенную гирляндами и бегающими огоньками арку — все, что осталось от Башни Роз, некогда замыкавшей первый ярус стен. Вместо стен сад Королев окружала теперь ажурная кованая ограда, заплетенная вьющимися розами и плющом. Город сильно переменился, но любимый садик сестер, слава богу, оставили на месте. Все те же розы, те же яблони, те же липы, тот же шпиль маленькой часовни среди темных крон, тот же зубчатый край крепостной стены над кронами. Шпили и кровли цитадели подсвечены прожекторами, и старая крепость золотым островом парит в синеющем сумеречном небе.

На северо-западе льдисто сверкал кристалл нового дворца. Каскады стекла и огней, невесомый, как инверсионный след, мост Мармориты, ступенчатые террасы, где стенами служат полотнища и ленты летящей с вершины озаренной электричеством воды, а крышами — висячие сады.

Это более чем впечатляло.

Кованые ворота в сад оказались открыты, на небольшой площадке под липами на белом экране крутили кино — хронику времен войны. В стрекочущей будке над площадкой сидел механик, сизый мерцающий луч резал сумрак под липами, репродуктор играл марш, а по белому полю, по серой сухой земле шли танки с рыцарскими гербами на броне. За ними бежали люди с винтовками, перекошенный горизонт вспухал взрывами, летела земля, кто-то прыгал в окопы, дергался пулемет с плоским, как консервная банка, магазином, вставала на дыбы и била копытами лошадь, тяжелая длинноствольная пушка заваливалась набок, снова разрывы, разрывы, разрывы. Панорама леса, перемолотого в кашу. Опять танки, перемежаемые набитыми солдатами грузовиками. Черный дрожащий экран, белые буквы «Ютт, Искра, Перекресток. 16-я танковая дивизия лорда Стесса, прорвав оборону противника на реке Чире, идет на соединение с армией лорда Маренга».

Он обнаружил вдруг, что тяжело дышит, а во рту пересохло. Он стиснул кулаки, жадно глядя на ползущие по экрану тяжелые машины. Даже не понял сразу, почему так разволновался, что такое с ним.

Вот мое место.

Вот оно! В боевой машине — как на рыцарском коне; грохот мотора — как победный рев; чтоб прыгал горизонт и воздух пах дымом. Чтобы был враг, и чтобы бить его, рубить, стрелять, нажимать… на что там нажимают; чтобы железная туша содрогалась, изрыгая огонь, и фонтаном взлетала земля, и летели обломки, и куски брони, и весь мир вставал дыбом и падал ниц перед тобой.

Он опомнился, тряхнул головой и двинулся по дорожке вглубь сада. Если тут все сохранено, как он помнит, то дорожка приведет в аптекарский огород и к оранжереям, а через оранжереи можно пройти в крепость.

Синеватую с пурпурным оттенком ауру дролери он заметил издалека. Остановился. Прийти к Лавенгам и не нарваться на дролери — задача почти нерешаемая. Легче было рейну Амарелу выковырять из-под земли.

Он отступил за угол оранжереи, разглядывая сквозь стекло парочку бредущих по дорожке женщин. Они увлеченно беседовали, и только поэтому одна из них, тонкая золотая дролери, не заметила его.

Зато он узнал вторую.

Сестра Вербена. Триста лет назад бывшая Старшей Сестрой-Хранительницей монастыря святой Невены и диаконисой собора святой Королевы Катандеранской, она с тех пор ничуть не изменилась. Сестра верховного короля Гетена, тетка кронпринца Элета, принцев Рема и Ренарда и принцессы Энны, убитых на осенней охоте в праздник Второго Урожая. Все, что случилось после, историки назвали Изгнанием Лавенгов.

Двоюродная тетка принцев Герейна и Алисана.

За месяц до осеннего равноденствия он пришел к ней и говорил о надвигающейся грозе. Доказательств у него не было, только острое полуночное чутье. Иногда отчуждение может сыграть добрую роль и помогает наблюдать течение жизни со стороны. Нож ясно видел темнеющий горизонт, но не мог предугадать, насколько страшной будет буря. В тот черный год он ожидал максимум дворцового переворота, а случилась безжалостная резня, спровоцированная и оплаченная Андаланской церковью и лично примасом.

Старшая Сестра сперва осенила его сантигвардой, потом велела поклясться на Святой Книге Книг. Недоверие смотрело из ее глаз. Спасибо, что не отдала полуночного гостя псам-перрогвардам, дарскому отродью кальсаберитского ордена.

Спасти Гетена и его детей не удалось. Но накануне осеннего празднества маленькие близнецы Герейн и Алисан в обществе Старшей Сестры-Хранительницы оказались не в лесу под Иволистой, а в вышетравском монастыре. Это дало им фору в два дня.

Он спешил к ним, последним из сереброволосых потомков Лавена Странника, на помощь, но пушечное ядро под стенами монастыря в тот раз положило конец его метаниям.

Теперь, спустя триста лет, мальчики счастливо правят в Катандеране, спасенные не им, а каким-то чудом возникшими из легенд альфарами, Королевой, неукоснительно соблюдающей договор. Тот договор, который когда-то связал ее и первого из Лавенгов. Договор, на котором держится Дар. Который не позволил стране исчезнуть, развалиться на части за время феодальных неусобиц и безвластия.

О том, что у невениток есть возможность докричаться до Сумерек, даже он, бывший наследник трона, не знал.

Женщины приближались, он отшагнул назад. Как бы миновать их… Дролери тут же поднимет тревогу, да и для Вербены он все тот же выходец из лимба, слуга Привратника с черным осколком вместо сердца. Письмо, конечно, попадет Герейну в руки, но не хотелось бы оказаться перед правнуком связанному, на коленях, с пистолетом у затылка. Объясняя что-то спутнице, Вербена остановилась и махнула рукой в сторону севера. Дролери поглядела туда же… Он, не дожидаясь криков, сорвал темные очки, снял головной убор, выступил из-за угла теплицы.

И поклонился вежливо.

Секундное замешательство. Дролери зашипела, забыв от ярости слова, бледные золотые глаза сузились в две светящиеся щели. Рука ее метнулась к сумке, выдернула маленькую штуковину, похожую на перламутровый дамский револьвер с хрустальной колбой вместо барабана. Вербена схватила ее за рукав.

— Таволга, стой. Стой! Я, кажется… его знаю.

— Пропасть! Вран сторожит у двери, а они — в окно!

— Прекрасные леди, я несу послание от моего господина королю Герейну, — склонив голову, он коснулся груди, где под рубашкой прятался свиток, — приветствую вас и прошу позволения пройти.

— Вы… — Невенитка шагнула вперед, пытливо всматриваясь ему в лицо. — Это опять вы… Какую черную весть несете на этот раз?

— Письмо от моего господина, Сестра. Я сам не знаю, что в нем.

— Хочешь сказать, хозяин вашей полуночной помойки решил затеять переписку с человечьими королями? — Дролери оскалилась. Кожа обтянула скулы, острые уши прижались, как у обозленной кошки. Крохотное дуло твердо смотрело ему в грудь. — Лжешь, мертвец. А ну-ка покажи, что ты тащишь.

— Таволга, он не может лгать, он демон высокой иерархии, и ему хорошо известно, как аукается вранье. Он может только недоговаривать, но он прямо сказал, что несет письмо. Значит, он действительно посланник и действительно не знает, что в нем.

— Он человек, Вербена! Хоть и продался Пастырю Демонов за сгусток эктоплазмы, которую носит в качестве новой улучшенной плоти. — Дролери поводила стволом, в колбе светилось что-то голубоватое, бросающее блики на пальцы. — Пришибить его сложно, но можно. В Полуночи все равно подлатают.

Он молчал, опустив руки — сама кротость. Дролери обличала, щерясь от ненависти:

— Аукнется ему, в отличие от оригинальной полуночной шушеры, лишь когда он по-настоящему сдохнет. И случится это только по желанию его хозяина, не раньше. А пока он Пастырю не надоел, может врать в свое удовольствие и творить что вздумается, и правил для него нет никаких. Эта тварь пострашнее наймарэ, подруга. Дети вызывали не его, конечно, но с его подачи, я уверена. Кровавая жертва — твоя работа, Нож? Нет? Лжешь, падаль!

Женщины придвинулись достаточно близко, чтобы он мог дотянуться до обеих и дролери не успела бы нажать курок. Но он лишь поднял взгляд и посмотрел на невенитку.

— Таволга, — та покачала головой, — я знаю его. Только благодаря ему наши мальчики сегодня правят Даром, а я могу разговаривать с тобой. Кем бы он ни был — демоном, лживым человеком, — он Лавенг, и это главное.

— Вы все-таки поверили мне тогда, сестра? — он встрепенулся.

— Нет, конечно. Но на всякий случай была готова. Переложила пару яичек в другую корзину, — она на мгновение отвернулась, меж бровей проявилась морщинка. — Да… на всякий случай. Отмахнуться от вас и ваших слов я не могла.

— Но и помочь себе не позволили.

Она покачала головой.

— Предупрежден — значит, вооружен, правда? На этот раз вы снова с предупреждением? Опять грядут великие бедствия?

— Я должен передать письмо королю.

— Что ж… пойдемте. Я проведу.

Дролери зафыркала.

— Вербена! Ты понимаешь?..

— Я понимаю, что делаю, дорогая. Можешь идти следом и держать его на мушке.

— Не сомневайся, он получит дозу при любом подозрительном движении. Это анестезатор, Нож. Бьет на тридцать ярдов и уложит в спячку даже привидение, не то что вашего брата. Только дернись, и я сдам тебя Врану. Давай, полуночный, покажи клыки.

Он горько усмехнулся, не разжимая губ.

* * *
Несомненно, они стоили того, чтобы прийти и посмотреть на них.

Куклы настоящие. Фарфоровые личики, такие белые, что аж светятся.

Длинные, алые, змеиные улыбки, алым и золотым подчеркнуты длинные веки, брови нарисованы. У всех троих — разные глаза. Черный и зеленый, золотой и зеленый, фиалковый и золотой.

На всех троих — многослойные длиннополые одежки павлиньих цветов. Черные, в прозелень и в просинь ленты волос струятся по шелку от высоких, утыканных шпильками причесок до самого пола.

Щебеча и позванивая ложечками о блюдечки, сокукетсу обступили гигантский многоярусный торт, медленно тающий от их птичьих поклевок и, пока Рамиро наблюдал, растаявший на добрую треть.

Охрана, сагайцы с непроницаемыми лицами, — одинаковые, в темных атласных куртках, — смотрели на окружающих глазами варанов. Задержавшийся Рамиро удостоился более выразительного взгляда. Пришлось отправиться дальше.

Гости с бокалами бродили между колонн, переходили от одной группы к другой. Оркестр на балконе играл «Лазурные волны».

В дальнем конце Зала Перьев еще представляли припозднившихся гостей, а несколько пар уже танцевало в северном нефе, у фонтанов, разделяющих огромный зал на банкетную, бальную и официальную зоны. Подсвеченные струи воды бросали на нервюрные своды синеватую колеблющуюся сеть.

Мимо Рамиро, смеясь и беседуя, прошли трое — танцовщик Эстеве, звезда Королевского балета, незнакомая коротко стриженная дролери в тускло-красном, агрессивного цвета платье из плотной тафты, с узким, длинным, ниже поясницы, разрезом на спине (Рамиро некоторое время любовался сквозь шелковую щель, как ходят лопатки и как колеблется струна позвоночника на красивой дролерийской спинке), и еще один дролери, Рамиро не сразу узнал его. Сель вроде совсем недавно рыскал по крышам и отлавливал химерок, а теперь в сером пиджаке, белом жилете и шейном платке цвета мокрого асфальта вел под ручку приятельницу в красном. Платиновые волосы стянуты в хвост.

В толпе мелькнул День с озабоченным лицом, Рамиро он не заметил или не пожелал заметить. Несмотря на веселое оживление, музыку, праздничные наряды и улыбки, в воздухе витала нервозность.

Хотелось пить. В курительных комнатах, а также на террасе предлагают кофе, чай и горячий грог, посоветовал слуга. Рамиро двинулся к террасе, пересекая зал.

Толпа беседующих гостей раздалась, пропуская широко шагающего к выходу лорда Макабрина. Старик сверкал железными зубами и казался довольным, будто кого-то съел. Ну, или получил позволение съесть.

В спину ему смотрел король Герейн. Он сидел на троне рядом с королевой, по левую руку горелой башней возвышался Вран, за плечом у Врана — его дочь Мораг, самая рослая женщина из виданных Рамиро.

По рядам гостей, заглушая арфы и скрипки, пронеслась волна ропота. Рамиро оглянулся — высокие витражные двери отворились, на ковровую дорожку вышел сэн Тавен, королевский герольд, с бледным перевернутым лицом. Следом за ним в зал шагнули тетка короля, глава нивениток, и пепельно-золотая, словно моль, дролери, Рамиро видел ее в сопровождении агиларовского наследника, когда того передавали отцу. Дролери держала на мушке не кого-нибудь, а самого принца Алисана, идущего чуть впереди.

Что за цирк, подумал Рамиро… Сэнни вернулся, это хорошо, это значит, что все в порядке… но почему под конвоем?

Король Герейн встал.

Вран вдруг хрипло рявкнул: «Полночь!» и рванулся вперед. В тот же момент кинулась Мораг, сцапала отца и заломила ему руку. Они начали бороться у трона, рыча и шипя, как коты.

— Его Королевское Высочество… — герольд широко раскрыл глаза и побледнел еще сильнее, но голос его не дрогнул. — Нож… Холодного Господина… сэн Анарен Лавенг!

Глава 15

Рамиро пошел домой.

Объяснить происходящее было некому, День удалился вместе с королем, советниками и новоявленным королевским родственником.

Рамиро очень хотел узнать: это тот наймарэ, которого искали, или не тот? Если тот, надо забрать у него Десире. А если не тот…

Честно говоря, он всегда считал что Ножи — это сказки. Впрочем, было время, когда он считал сказками дролери.

Праздник, и без того нескладный, захромал на обе ноги. Но королева Эрмина и ее дамы не позволяли ему упасть — гремела музыка, кружились пары, сновали слуги с подносами, королева под руку со старшим сыном переходила от одной группы к другой, беседуя, подбадривая, улыбаясь.

Однако из зала незаметно исчезли дролери, меньше стало военных мундиров.

— Это инсценировка, — приглушенный взволнованный голос за цветочной шпалерой. — Они бы еще короля Халега с того света призвали. Герейн рассчитывает, что все настолько легковерны?

— Это точно не Алисан? — другой взволнованный голос.

— Это парик и грим! Аккуратная работа, но все равно видно. У меня глаз наметанный!

— А цель?

— Политический козырь. Ставка на Полночь. Дар в прежних границах, не забывай. Южный блок призадумается.

— Дичь какая-то. Сумерек нам мало?

— Полночь в союзники — это весомо, согласись.

— Но Сумерки-то союзники настоящие…

За другой шпалерой волновался другой голос:

— У них везде толстая лохматая лапа, у этих Лавенгов, везде!

Рамиро решительно повернулся и зашагал к выходу. Чем слушать всякую чушь, он просто позвонит утром Дню, извинится и все узнает из первых рук.

Обратно он пошел не через Мармориту, а решил срезать через Королевский парк, по проспекту Победы — так получалось ближе до дома. Стемнело, зажглись фонари, и музыка сделалась тише, хотя гуляющих даже прибавилось. У очередного затканного световой сетью фонтана собралась плотная толпа в белых куртках, слышался хохот, возбужденные мужские голоса, подбадривающие выкрики.

— Эй, врежь ему уже как следует, Йон. Хватит впустую кулаками махать! Вот набрался…

— Да-вай, да-вай!

— Эх, потанцуем!

— Много воли взяли, ушастые!

И спокойный холодноватый голос, который вроде показался Рамиро знакомым:

— Чтобы ваш человек по нему попал, Нокто надо связать. Нокто, что, сделаем смертным такое одолжение? Дадитевзаймы пару ремней?

Дружный гогот, потом глухие звуки ударов, хаканье, из сплоченной толпы вырвалась стройная фигурка. Вскочила на парапет бассейна, пробежалась по мокрому камню не оскальзываясь, замерла, — белые волосы по плечам.

— А вот где Сель? Что, сдрейфил на танцульки прийти? Забоялся, что… — грубый голос сказал непристойность.

— Испугался, что прическу испортят.

— Сель занят делами государственной важности, болван макабринский, — еще один мелодичный нечеловеческий голос.

— Ах ты…

— В очередь, в очередь, э! Все хотят потанцевать.

Ясно, в День Коронации десантники лорда Макабрина развлекаются с Врановыми дролери — ни одна, ни другая сторона со времен войны не соглашается признать чужое превосходство. Или им просто нравится по праздникам лупцевать друг друга — вон как веселятся, будто и не ходит по Катандеране наймарэ, будто и не случилось ничего во дворце… Хотя может им и неизвестно еще наверняка — как днем начали квасить, так до сих пор и не остановятся.

Рамиро всегда удивлялся, почему дролери поддерживают эту традицию — учитывая их вечно задранные носы и презрение ко всему сущему. Разве что адреналин и выплеск подстегнутых хмелем эмоций привлекал их, как ос — варенье.

— Йо-о-он, ну что же ты… — беловолосый прогуливался по краю фонтана, заложив руки за спину. — Я же жду. Я весь извелся!

Он довольно похоже передразнил голос капризной дамочки.

— Вот твою мать перемать, не можете без ваших штучек! — здоровенный парень навалился на мраморный бортик, который был ему чуть выше пояса. — Слазь и дерись честно! Ух, мало мы вас драли!

— Это кто кого еще драл!

Беловолосый хмыкнул, не глядя протянул руку — и вынул из воздуха брошеную ему бутылку пива, большим пальцем сощелкнул пробку, на запястье хлынула пена. Закинув голову, принялся пить, роняя хлопья на черный комбинезон. Противник попробовал схватить его за ногу, дролери, не отрываясь от горлышка, легко переступил, рука поймала пустоту.

— Нокто, слазь и дерись, ети тебя через четыре колеса!

— Лучше ты ко мне.

Макабрин полез на бортик, в спину ему уперлись, помогая. Парень некоторое время балансировал, покачиваясь и сверкая белой майкой, — куртку он где-то бросил — потом попытался дотянуться до дролери, не удержал равновесие и с шумом обрушился в воду. Толпа снова заржала. Нокто церемонно поклонился и сделал добрый глоток из бутылки.

Мимо Рамиро двое дролери протащили еще одного макабринского красавца, который выбыл из общего веселья по причине алкогольных перегрузок. Один с озабоченным видом нес высокую офицерскую фуражку, держа ее тульей вниз, второй тащил самого офицера, перекинув его руку себе через плечо. Красивое лицо дролери было изуродовано знатным кровоподтеком, по подбородку стекала алая струйка, прядь волос, которым позавидовала бы любая клубничная блондинка, приклеилась к щеке. Дролери, впрочем, не обращал на это никакого внимания.

— Не-е-ет, ушастый, ты скажи — вот ты меня уважаешь? — интересовался макабринский офицер, еле перебирая ногами и мертвой хваткой вцепившись в расписной шейный платок приятеля.

— Очень, — уверенно отвечал дролери, сворачивая к ближайшей скамейке и сгружая тело. — Со страшной силой.

— Не-е-ет, п… по голосу слышу, что не… не уважаешь! Ты думаешь, я у… упал, потому что ты меня у… уронил? Я упал, потому что у… устал.

— Кав, я тебя так уважаю, просто слов нет. Большего зверюги я в жизни не видел. Снегирь, давай.

Второй дролери вознес фуражку над головой хозяина и аккуратно перевернул — в фуражке оказалась вода из фонтана.

— Вереск, сволочь, убью-у-у-у-у-у! — офицеру явно полегчало, и он попытался встать.

Дролери ухмыльнулся, отскочил от загребущей пятерни, кинул быстрый взгляд на Рамиро. В его темных раскосых глазах горел шалый огонек.

— Что, смертный, — спросил он, улыбаясь разбитыми губами. — И тебе ведома красная жажда? Иди, присоединяйся, тут на всех хватит. Прекрасный праздник, не так ли?

Рамиро отрицательно покачал головой и отступил. Праздник ему совсем не казался прекрасным. За спиной Вереска видно было, что Йон, наконец, поднялся на ноги, сцапал беловолосого и утянул в воду, как акула. Под водой началось бурление и трепыхание.

— Ну нет, так не годится — куда же ты? Только пришел — и уже уходишь? — темные глаза зажглись лиловым огнем, острые уши прижались. — Никому не позволено просто стоять и глазеть.

Вереск протянул руку и толкнул Рамиро в плечо. Рамиро молча отступил.

— Ну? Давай, разозлись. Ручка поранена? Так и я свою за спину заложу, — дролери и впрямь убрал правую руку за спину, оскалил зубы.

Рамиро вздохнул и приготовился драться, от души пожелав Вереску тяжелого адреналинового похмелья наутро.

Вдруг звуки потасовки и взрывы пьяного хохота перекрыл шум моторов и работающий громкоговоритель — по Победе подъехала цепочка грузовиков.

— Третья, Пятая и Гвардейская — по машинам, — пророкотал громкоговоритель. — Королевский приказ.

Настала минутная тишина, участники свалки остановились и заоглядывались. Вереск недовольно скривил губы, фонари и фары грузовиков бросали на его лицо плещущие отсветы.

— Третья, Пятая и Гвардейская…

Рамиро отступил, посмотрел в конец проспекта — к парку подъезжали черные глянцевые «барсы», принадлежащие «Плазме».

— Похоже, праздник не задался, — мирно сказал он выругавшемуся дролери.

Однако тот уже развернулся и, забыв о стычке, направился к машинам. Макабринские люди, пошатываясь и ворча, тоже загружались в пришедший транспорт.

* * *
— Рэнни, изолируй его! — Вран смотрел с яростью, которая пробивалась сквозь его обычно невозмутимые черты, как пламя. — Он полуночный, а Полночь опасна. Опасна! Я устал повторять это! Мне иногда кажется, что я вещаю глухим.

Вран, его дочь, День, посланник и Герейн укрылись от взглядов возбужденных и встревоженных гостей в комнате, в которой обычно сидел секретарь. Срочно послали за лордом-Тенью, который отсутствовал на празднике по болезни.

Вран хмурил брови и только что не рычал, Мораг, высокая и угловатая, неподвижно замерла у окна, не сводя пристального взгляда с посланника. Его Высочество принц Анарен Лавенг, которого уже семь сотен лет не должно быть на свете, сохранял спокойствие. На нем был светлый, сильно измятый дорожный костюм и легкомысленные кожаные сандалии.

— Изолируй его! — настаивал Вран.

Герейн облизал пересохшие губы.

— Черта с два. Это же мой родич. Это же Принц-Звезда! За него Вербена поручилась. Но вот то, что он принес…

Принц еле заметно дернул углом рта. Светлые серебристые, как ртутная амальгама, лавенжьи глаза пристально, с подозрением, смотрели на сумеречного — так смотрит кот на умышляющего дурное ветеринара.

Письмо на мягко выделанном пергаменте лежало на столе, придавленное дыроколом и герейновым кинжалом в ножнах. Текст был написан от руки, обычными чернилами. Остатки сургуча выглядели коричневой кляксой.

И тем не менее это было письмо из Полночи. Короткое и ясное.

«Король Дара стоит на границе Наших владений. Да не сделает он шага вперед».

— Я отзову Сэнни и его ребят, велю законсервировать вышку. Пожалуй, мы и впрямь увлеклись. Не стоит ворошить осиное гнездо.

— Я говорил, что море Мертвых проходит почти по краю шельфа, — жестко сказал Вран. — Я предупреждал.

— Мы же не лезем на глубину…

— С Полночью не шутят.

— Пропасть, Вран, как будто это не тебе нужны сотни тонн ископаемых!

— На твои же военные дела, Рэнни.

— Ваше Королевское Величество, — терпеливо сказал принц Анарен. — Я плохо ориентируюсь в современной политической обстановке, но велите отозвать людей как можно скорее. Вам не нужна война с Полночью. Никому она не нужна, и самой Полночи в том числе, я уверен в этом. Но если вы по неведению вторгнетесь в ее границы… кроме того, я располагаю данными о том, что сейчас в Даре находится наймарэ, не связанный приказом. Это может повлечь за собой ужасные последствия.

— Нам это известно. Мы пытаемся принять меры.

— Все-то Нож видел, все-то знает… — пропела Мораг. — Только его роль во всем этом неясна.

— Ваше Величество, а где ваша человеческая свита? — вдруг спросил Анарен. — Не слишком ли много вокруг дролери?

— В самый раз.

— Ну что же… Наверное, не полуночному судить. Хотя в мое время король обычно правил самостоятельно.

Герейн развернулся, посмотрел на легендарного Принца-Звезду.

— Любезный родственник. Если бы у вас был опыт правления государством, я бы попросил у вас совета.

Анарен опустил глаза.

— Прошу прощения, Герейн. У меня действительно нет опыта правления.

Мораг фыркнула. Анарен упрямо продолжил:

— Но прислушаться к совету Холодного Господина я бы все-таки рекомендовал.

Повисла пауза. Герейн прошелся туда-сюда по комнате.

— Почему я должен доверять этому письму? Какая выгода этому вашему Холодному Господину предупреждать меня об опасности? Я вот не вижу никакой выгоды Полночи от этой писули. Значит, это ловушка?

Он обвел глазами своих дролери, но те почему-то молчали.

— А вы что скажете, любезный родственник?

— Я был бы рад, Герейн, если бы вы звали меня просто по имени.

— Анарен, — поправился король. — Объясните позицию Полночи, как вы ее понимаете. В свете этого, — он кивнул на бумагу.

— Надо немножко разделять, — сказал принц, — Полночь и Холодного Господина. Они не идентичны. Полночь достаточно проста, Холодный Господин — загадка из загадок. Его пути неисповедимы, намерения непредсказуемы. Выгоды… выгоды у него могут быть самые странные, и могут не совпадать с выгодами Полночи. Точно сказать я могу только одно: это письмо — абсолютная правда. Подтвердите, господа дролери?

Господа дролери кислыми минами подтвердили.

— То есть, таким извилистым путем, Анарен, вы хотите донести до меня факт, что письмо ловушки не содержит?

— Вполне вероятно. Я даже убежден в этом… но мои убеждения — всего лишь мои убеждения.

— Вы хоть раз его видели вообще, вашего Господина, дорогой родственник?

— Анарен, — с легким укором поправил тот. — Не видел. Подозреваю, в лицо его не видел никто и никогда. Считается, кто видел альма, пастуха демонов, тот видел Холодного Господина. Считается, что альмы — проекции его воли, лишенные личности. Альмов я видел… хотя они тоже явление редкое.

— Поня-а-атно, — протянул Герейн и снова заходил туда-сюда.

Вран, сложив на груди руки, присел на край стола и застыл черным утесом. Мораг, в идентичной позе, устроилась на подоконнике. Лорда Тени все не было. День сжал губы и сосредоточенно тыкал пальцами в поплавок, не обращая или делая вид, что не обращает внимания на окружающее.

— День? — взмолился король.

— Рэнни, я же не из-за бесчеловечных побуждений молчу, — буркнул тот, бегая пальцами по клавиатуре.

— С Найфрагиром нет связи, — сказал король Анарену. — Если письмо опоздало…

— Вот и ловушка, которую ты искал, Рэнни, — встрепенулся Вран. — Я уверен, что этот тип где-то шлялся или отсиживался, чтобы протянуть время.

— Я… — Анарен дернулся — и опустил глаза. — Я спешил, как мог. С тех пор, как я получил письмо в руки, прошли сутки.

— Вот. — пророкотал Вран чуть ли не удовлетворенно, — Вредитель! Вчера еще связь была!

Герейн с тоской посмотрел в окно — сгущались и никак не могли сгуститься прозрачные летние сумерки; Коронада сияла, как драгоценность, принаряженные гости гуляли по саду. Макушка лета. День Коронации.

— Я должен точно знать, что там происходит, — сказал он. — Вран, ты обещал послать ската. Хватит прятать голову в песок. Недостаточно данных.

— Это не наша территория.

— Вран, связи нет, а письмо есть.

— Хорошо. Но я ни за что не ручаюсь. Я отправлю Райо.

— Какого дьявола Райо! — возмутилась Мораг. — Это мой скат, каррахна! А если с ним что случится?

— Потому и отправляю, что твой.

— Анарен, — Герейн крепко потер виски, поморщился — в голову как будто пачку гвоздей забили. А еще говорят, что дареная кровь не болеет. — Приглашаю вас в свои покои. Побеседуем… пару часов, пока скат не дойдет до нашей северной границы. День, твои люди проверяют Флавена?

— Да, Ваше Величество. Дело идет не быстро, он много ездил…

— В свои лаборатории я эту тварь не пущу, — быстро сказал Вран. — Хоть бы она сто раз была твоим родственником. Полуночные и фолари сбивают настройки аппаратуры.

— Пустишь.

— Посмотрим.

— Ваше Величество, не стоит беспокоиться, — Анарен поднялся. — Мы побеседуем, если вам того угодно, а потом у меня будет одна просьба…

* * *
По узким переулкам, минуя Вышетравский вокзал, Рамиро спустился на набережную, но улочку пересекла полосатая лента, провешенная от стены к стене. На ленте, под тусклым красным фонариком, висел плакат: «Объезд →». Рамиро подлез под ленту и зашагал дальше.

Набережная, освещенная рыжими фонарями, пустовала. На въезде от площади Вышетравского вокзала за передвижными загородками с красными огоньками стоял фургон с громкоговорителем, и там вещали:

— Проезд закрыт, пользуйтесь объездными путями. Пройти можно по Поталихе и по Светлой улице. Краснокаменная и Левобережная набережные закрыты.

Машины послушно разворачивались и ехали обратно. Пройду как-нибудь, даже если перекопали, подумал Рамиро. По той стороне, где дома, точно можно пройти. Давать крюка по Поталихе ужасно не хотелось.

Впереди, над рекой, над далекими темными холмами, за почти невидимым железнодорожным мостом, рассеченный шпилем университета, тлел бесконечный закат. На том берегу последние блики горели на крусолях Светлорецкого монастыря. По тускнеющей розовой воде ползла баржа.

Цк-цк-цк — за Рамиро трусила собака, шаркая по асфальту когтями. Остроухая, шакальего окраса, со слишком длинным для собаки хвостом. Забавно, подумал Рамиро, у фолари никогда не бывает хвоста баранкой. Ну или он не видел.

Цк-цк-цк… К первой присоединилась вторая, черная. Пасть у нее была раскрыта, болтался длинный язык. С языка капала слюна, отмечая путь темным крапом. По проезжей части вдоль аллеи, вытянув хвосты и разинув пасти, бежали еще три, за ними следовали слитные тени. И там, между деревьями аллеи, вспышками в свете фонарей, мелькали бурые и рыжие собачьи бока.

Сколько их, еклмн…

Рамиро ощутил беспокойство и настоятельное желание прибавить шагу. Вместо этого он остановился и обернулся к собакам:

— Девочки, вам что-то от меня надо?

Серая и черная, не сбавляя шагу, набежали на него и молча вцепились. Затрещала ткань, Рамиро взвыл от острой боли. Отскочил, пнул одну ботинком, другую двинул здоровой рукой по черепу. Они отпали на мгновение, но тут же у локтя лязгнули клыки третьей псины. Из аллеи выбегали собаки, еще и еще.

— Девки, вы что, сдурели?

Боль прошила лодыжку, горячее потекло в носок. Рамиро рванул правую руку, косынка лопнула, кулак врезался псице в нос. Та отлетела, даже не заскулив, Рамиро повернулся и побежал что есть мочи вперед.

Идиот, сказал День в его голове. Я тебе зачем книгу принес?

Там немало написано о том, как ведут себя фолари в присутствии Полуночи.

Ньета тебе недостаточно, придурок.

Черт! Обход по Поталихе!

Рамиро рыскнул к ближайшему переулку. По набережной не убежишь.

Какая-то прыгнула ему на плечи, сшибла с ног, они покатились. Перед глазами мелькнули клыки, черная пасть пахнула кровью и жаром, Рамиро стиснул пальцы на жилистом меховом горле, чувствуя, как ломаются ногти.

Уши вдруг заложило, по глазам ударил белый свет. Тварь вырвалась из рук и наконец завопила почти по-человечьи:

— А-а-ай-ай-а-а-ай!

Вокруг грянул многоголосый вой, кто-то пронесся по голове Рамиро, мимоходом цапнув за плечо. Спину ошпарило потекшей кровью. Он кое-как поднялся, жмурясь.

На него двигалась слепящая стена света. Ревела сирена и что-то низко, на грани слуха, гудело, и от этого гула дрожали кости и мельчало дыхание. Он попятился, зажал руками уши, но вибрировал самый асфальт под ногами.

Из света выступили черные фигуры, ближайшая выметнула руку, на плечи упала железная цепь — на такой собак держат.

— Эй, — крикнул он, — какого…

Рывок петли, чьи-то руки не дали упасть, его развернули, ловко, но небрежно обмотали цепью, перехлестнув запястья, толкнули в спину.

— Какого черта?

Его снова толкнули ростовым, обитым железом щитом. На щите сверкала, отражая свет, белая голубка, герб Катандераны.

Муниципалы.

Щиты окружали цепью, сдвигались. Выла сирена, рычали моторы. Дальше по улице оказалось полно машин, фургоны муниципалов, крытые военные грузовики, зачем-то пожарная машина. Гудел какой-то механизм, выворачивая душу. Здоровенные прожекторы, явно заимствованные в порту, лупили по глазам, не позволяя толком оглядеться.

Из-за парапета набережной поднималось белое зарево — те же мощные прожекторы врубили на барже.

Возле чугунного литого ограждения клубилось месиво тел. Обезумевшие фолари лезли друг на друга, орали, дрались, топтали упавших. Их выдергивали из месива по одному, обматывали цепями и тащили к грузовикам.

Рамиро замахал скованными руками.

— Эй! Эй! Я человек! Какого черта вы тут устроили! — он начал было стряхивать цепи, но запутался.

Его не слушали, теснили щитами к беснующейся толпе, он попробовал поднырнуть под щит, но получил такой пинок, что покатился к парапету кувырком.

Однажды Рамиро уже влетал в облаву, еще во время войны. Как они с Днем из нее выбрались — отдельная история, но ребро ему там сломали и зуб выбили. Видимо, сейчас выбьют второй — для симметрии.

В реке тоже творилось светопреставление. Вода бурлила, несколько тяжелых катеров, качаясь на дико бликующей волне, перегораживали Ветлушу поперек. На барже работал погрузочный кран, несколько железных тросов уходили в пляшущую воду. На палубе суетились люди, кто-то на мостике неслышно кричал в рупор и махал рукой.

Вцепившись в чугунные перила, Рамиро смотрел, как раздается вспененная река и на свет божий, содрогаясь, является ржавая, усаженная шипами туша размером с паровоз. Алые в нещадном белесом свете струи и бурая пена потоками лились с боков там, где железные крюки вонзились в плоть.

Стрела крана вздрагивала от рывков, вместе с ней ходуном ходил луч прожектора. Туша оторвалась от поверхности, под ней неистово забурлило, десяток щупалец хлестали по воде, стегали палубу и каменные плиты береговой облицовки. Широкий плоский хвост смел фигурку с мостика, как крошку со стола.

Господи, эта тварь сидела тут, под водой, в двух шагах от городского пляжа?

Чьи-то руки ухватили Рамиро за шиворот, за вспоротую на плечах одежду и поволокли к грузовикам. Он упирался, пытался драться локтями, выпутаться из цепи.

— Я человек, вашу мать! Слепые, что ли? Человек я!

Получил чем-то твердым по затылку, прикусил язык и примолк.

Его дотащили до машин и швырнули в крытый кузов, в воющий на разные голоса мрак. Под ним шевелилось и скулило. Сполз вбок, сел на пол, остервенело сдирая с себя витки железной цепи. Правая рука скользила и липла, в ботинке было мокро, но боль бродила где-то на периферии сознания.

В кузов тяжело влетел кулек, шмякнулся ему на ноги. В узкой полосе света, попадающего снаружи, Рамиро увидел ворох перьев и драповое старушечье пальто с цигейковым воротником. Он выдернул ногу, кулек грузно перевалился, показав совиную голову с белесыми, затянутыми пленкой глазами и разинутый клюв. Под лицевыми перьями, там, где у совы находится горло, блестели звенья железной цепи.

Черт, они с ума посходили, она же задохнется!

Рамиро сунул руку в мягкие перья, выпростал и размотал цепочку. Прямо у него под руками сова хрипло вздохнула.

Скулящее и кашляющее с другой стороны оказалось замотано проволокой. Прекрасный способ обездвижить фолари, но муниципалы, кажется, перегнули палку. Лучше бы уж сразу облили весь табор серной кислотой — честнее бы вышло.

Бессмысленно, подумал он, разматывая проволоку. Я их тут распутываю, они выбегают, их ловят, снова запутывают, бросают в кузов… скольких я распутаю, прежде чем мне откусят голову?

Но скулившая по-песьи лошадь всего лишь наступила ему на ногу, ломанувшись к выходу.

Снаружи закричал громкоговоритель, замельтешили фонари, сидящая кулем старуха вдруг встряхнулась, растопырила круглые крылья, мягко снялась и вылетела прочь через расшнурованный полог. Луч света ударил в кузов, озарив вялое копошение внутри, тут и там прошитое блеском металла. Рамиро зажмурился, прикрывшись локтем.

Кто-то впрыгнул в кузов, чертыхнулся. Схватил Рамиро за грудки, с легкостью вздернул на ноги.

— Ты что тут делаешь, идиот! Какого черта ты тут делаешь?..

Его вытолкнули наружу, Рамиро едва удержался на ногах. Свет мощного фонаря лупил в глаза.

— Э! Ну-ка, не отворачивайся! Чтоб мне провалиться, Вереск, ты знаешь, кто это? Это же Денева проблема!

— Да ну? — К первому слепящему лучу присоединился второй. — Может, зря я его из машины вытащил? Увезли бы его за сто первую милю, да вывалили бы в отстойник…

— Ага, то, что от него осталось. Его и так уже почти съели.

— Ха, этот тип сегодня торчал у Победы! Стоял, глазел, драться не хотел. Видишь, смертный, от судьбы не убежишь, если суждено быть битым, так или иначе будешь бит.

— Так что, избавим Денечку от геморроя, а, Вереск? Очень печально, но известный художник, как его бишь, проигнорировал предупреждение службы охраны порядка, проник в опасную зону и был растерзан озверевшими фолари. Искусству Дара нанесена невосполнимая утрата…

— Вам больше заняться нечем? — огрызнулся Рамиро. Лица дролери он видел смутно, но комбинезоны «Плазмы» разглядел. — Остряки. Чем калечить бедных тварей, искали бы лучше чертова наймарэ.

— Ого, Вереск, слышишь, нам указывают, что делать!

Рамиро повысил голос:

— И куда вы их везти собрались? Они в этой вашей ссылке и дня не просидят, обратно поползут, и вы это знаете. А если железки с них не снять — попросту передохнут.

— Известного художника сгубила жалость к крокодилам. Вся общественность скорбит…

— Ладно, Снегирь, придется его отпустить. — Один из дролери отвел фонарь. Стала видна шевелюра клубничного цвета. — Хотя оставить крокодилам было бы логично. Но Денечка, к сожалению, услуги не оценит. У Денечки логика хромает.

— Ты прав, жаль. Тогда топай, смертный, да поскорее. И не вздумай в машины лезть, правда ведь сожрут идиота. Нашел кого жалеть. Что смотришь, топай давай!

— Идти-то можешь, покусанный?

Рамиро что-то буркнул и поплелся прочь. Грузовики, вой сирен и белое зарево остались за спиной. Нога онемела и неловко волочилась, правая рука, напротив, действовала нормально, если не считать заскорузлого и плохо гнущегося рукава. И плечо распаханное чесалось.

Фолари, естественно, вернутся. Невозможно их выгнать с исконного места, только переубивать всех. Они, конечно, опасны сейчас, но что стоило просто оцепить набережную? Или, обезумев от близости Полночи, они разбегутся по всему городу?

Рамиро брел домой. Теперь набережная была точно пуста, ни фоларийского табора, ни прожекторов, ни муниципалов с щитами… Подходя к Краснокаменному мосту, он подлез под полосатую ленту, растянутую между передвижными загородками. Со Светлой улицы под мост тянулись машины, несколько стояло у тротуара, их пассажиры топтались тут же — на тротуаре и прямо на дороге.

Пропасть, опять какая-то облава?

Все стояли спиной к Рамиро, взволнованно перекликались и смотрели куда-то на мост. Вернее, на арку, перекрывающую проезжую часть.

Там, выше фонарей улицы и ниже фонарей железной дороги, в паутине стальных балок, исполосованная тенями, замерла светлая фигурка. Легкая, как мотылек.

Белое трико, белые волосы, черная юбочка, полосатые гетры и митенки.

Десире.

— Десире! — крикнул Рамиро мгновенно севшим голосом. — Десире, какого…

— Тсс! — к нему обернулся стоявший рядом человек в кожаном плаще. — Не кричите.

— Господи, — сказал Рамиро. — Ее мать ищет, с ума сходит.

— Лучше не кричите, — настаивал сосед. — Не тревожьте их напрасно. Мало ли. Химерок нынче велено снимать.

— Спасателей вызвали? Там, на набережной, муниципалы. Там пожарная машина есть. Вы, — он повернулся к соседу, — за рулем? Здесь пять минут, по набережной, под ленту…

— Я безлошадный. — Тот покачал головой. — Не волнуйтесь, скоро уже все закончится. — Неприятное лицо, бесцветные волосы сосульками, рот как у рыбы.

Но Рамиро уже забыл про него.

Там, наверху, еще кто-то был. По темным изогнутым балкам медленно-медленно полз паучок. До Десире ему оставалось десяток ярдов железной паутины.

В пяти минутах езды отсюда его сородичей обматывали проволокой и закидывали в кузова военных грузовиков. А он полз по железным балкам.

Медленно-медленно.

Каньявера. Или Каньета. Или Ньер. Или Ньет. Называйте как угодно.

Подползал к человеческой девушке, стоящей на краю пропасти.

Медленно-медленно.

Девушка выпрямилась, привычно расправила плечи, вскинула руки — и легко шагнула в пустоту.

Глава 16

В личных покоях короля Герейна было пусто и светло от длинных, незабранных плафонами ламп. Даже занавесей нет на высоченных окнах. Стол, стул, по оштукатуренным стенам развешано оружие, карты, в углу — перекладина со старым летным комбинезоном, прожженным и потрепанным. По правую руку — закрытый дролерийской завесой проем, наверное, ведет в спальню. Завеса текла и струилась, как вода, не позволяя видеть обстановку внутри.

— В мое время у короля была гвардия из отпрысков цветных лордов, — сказал Анарен, вспомнив двух стриженых парней в королевских мундирах у дверей, и еще двоих — у входа на галерею.

Вран, черный и злющий, отбыл со своими людьми в Песий Двор. Только что не рычал и зубами не щелкал. Ну да скатертью дорога.

— Да, сейчас тоже так, — Герейн кивнул на простецкую табуретку. Анарен сел, уперев руки в колени. — У меня — почетная гвардия, у моего сына, Вито — его сверстники, тоже из бывших цветных семей…

— Заложники.

— Да, заложники. Однако сам понимаешь…ничего, что на «ты»?

— Отлично, что на «ты». Дролери — лучшие телохранители.

— Точно.

— Это вызывает трения.

— Не без того.

Герейн зашагал по комнате — сапоги блестели — потом расстегнул крючки на вороте, помотал головой.

— Фуф. Сегодняшнее празднество похоже на мясорубку. Политические последствия будут ужасны. Но тем не менее я рад видеть тебя… — он запнулся.

— «Я рад видеть тебя, о мой немертвый предок?» — предположил Анарен.

За темными стеклами бесшумно расцветали всплески салюта — стекла, похоже, тоже были непростые. Герейн позвякал чем-то в тумбе стола и принялся выставлять на столешницу бокалы и бутылки.

— А ты немертвый? — во взгляде сереброволосого короля зажегся интерес. Он подал принцу пузатый бокал, наполовину полный медового цвета жидкостью. — В семейной хронике говорится, что ты пропал без вести после битвы под Маргерией.

— После битвы под Маргерией я жил еще десять лет, — Анарен вдохнул теплый сладостный запах из бокала. — Ммм, альсатра хорошей выдержки! Очень вовремя, спасибо. После Маргерии я прятался, Рэнни. После того… как умерла Летта, мне было все равно, чем закончится война. И что будет с моими… с теми, кто присягнул мне. Я банально дезертировал из собственной войны.

— Поэтому тебя забрал Холодный Господин?

— О, нет. Я пошел на сделку. Из-за сына. Помнишь такого — Анарена Эрао, Эрао Северянина, Владыку Демонов?

— Еще бы. Личность не менее известная чем ты. Мятежник и чудовище.

— Я его видел один-единственный раз. Ему было четырнадцать лет на тот момент. А чудовищем, подозреваю, был все-таки не он, а его демон.

— Так это не сказки? У Эрао был демон?

— А то. — Анарен хмыкнул. — Еще какой. На абы что я не размениваюсь. Это был сын самого Холодного Господина, Наэ Полночь. Именно его службу я купил для Эрао за право воткнуть в меня полуночный нож.

— И за вассальную клятву.

— Само собой. После чего я взглянул на сына и распрощался с ним навсегда, а о судьбе его и деяниях узнал из книг и летописей пару сотен лет спустя. Ну и немножко между этим… был момент. Совсем короткий, можно сказать, что не считается. — Анарен хмыкнул и отхлебнул жгучей, богатейшего вкуса жидкости. — В мое время альсатру готовили, вымораживая вино. Интересно, как сейчас ее делают?

— Не знаю… дистилляция, перегонка… выдержка не менее десяти лет. Ты говоришь, Холодного Господина никто не видел. А как он сына-то породил?

— Вопрос. — Анарен покачивал на ладони бокал. — Не знаю. В технологии процесса некомпетентен. Почему-то принято думать, что за гранью смерти мы все узнаем. Так вот, я тебе скажу, Рэнни — нихрена…

— А что ты делаешь, служа Холодному Господину?

— Письма ношу. — Анарен поставил пустой бокал и кивнул Герейну, вопросительно поднявшему бутыль. — Кроме шуток, Рэнни. Нож практически предоставлен самому себе. Только иногда вдруг просыпаешься — и оказывается, что ты в Серединном Мире, среди людей, и с последней твоей смерти прошло этак лет двести. Зачем тебя послали на этот раз… почему… Вопрос!

Герейн смотрел внимательно, не отводя взгляда. Серебряная амальгама дробилась и умножалась — как коридор зеркал, серебро в серебре.

Череда королей, не люди и не дролери, нечто среднее… потомки, отпрыски Лавена Странника; хотел ли он для своих детей такой судьбы?

Может, и хотел. Нетривиальная все таки судьба.

— А тогда меня убил Король-Ворон. Через десять лет после Маргерии, когда про меня уже и думать забыли. В поединке. Разрубил мне плечо, ключицу и грудную кость. Я неделю лежал в какой-то дыре, подыхал и никак не мог подохнуть окончательно. Лавенги живучи, знаешь ли. Я ждал, может, придет моя фюльгья… как к Амаполе, нашей с Леттой старшей сестре пришла. Но пришел этот… наймарэ по имени Полночь, Наэ. Предложил стать одним из Ножей. И сказал, что у меня есть сын. Я… не знал, что ребенок Летты выжил.

— Его воспитывал король-Ворон, в Химере. Он явился в Дар уже взрослым. С полуночным демоном, да.

— Демон ему служил, я знаю. До самого конца, как и договаривались. А вот куда он потом делся… я его больше не видел и ничего о нем не слышал.

Помолчали. Герейн снова разлил альсатру.

— У Алисана фюльгья — оленья кошка, — сказал он после новой паузы.

— Вот как.

— Да.

— Когда это произошло? На войне?

— Нет, он… с самого начала. Во время родов что-то пошло не так.

— Жаль, я не встретил его. Хотелось бы посмотреть на вас обоих. Помню, как я ломился в монастырь, в котором вас прятали. Жаль, что ничем не смог помочь. Пушечное ядро помешало. Не пережил я столкновения с новыми технологиями. Иногда думаю: вот проклятая судьба — вечно опаздывать. Верно, со мной такое потому, что я отступил тогда, под Маргерией… бросил все. И всех.

— Жаль и мне. Монастырь я помню плохо — только вспоминаю, как горела башня. Дролери забрали нас прямо оттуда, тетка моя взмолилась Госпоже Дорог. А ты… помнишь все эти семьсот лет?

— Нет, я… нечасто возвращаюсь. Три раза было. В остальное время — как в дурном сне, обрывки, обломки… каша. В первый раз я вернулся во время нашествия Драконенка. Мой сын, Эрао, вел войска на юг, в решающую битву. Отец признал его, сделал военачальником. А я… я оказался на противоположной стороне. Осознал себя посреди драконидского войска. Я тогда не нашел ничего лучше, чем попасть под стрелу в первой же битве. Не то, чтобы нарочно… Потом попал аккурат за пару лет до резни, бродил по Дару, приглядывался, пытался понять — зачем я здесь. У нас ходят слухи, что если выполнишь то, что хочет от тебя Холодный Господин, то умрешь по-настоящему, насовсем. Он заберет свой нож обратно… ну, это к слову. В стране началась смута, я довольно быстро сообразил, что к чему, пытался спасти вас, — принц смотрел и смотрел в серебряную амальгаму, в сияющие холодные радужки. — Вот только…

— Анарен. Твое Высочество… — Герейн нахмурился. — Не знаю, чего хочет Холодный Господин, но мы с Сэнни — вот они, живы, здоровы, возвращаем Дар в прежние границы. И в немалой части благодаря тогдашнему твоему предупреждению.

— Ты не стыдишься своего полуночного предка? Я дезертир, клятвопреступник, предатель, кровосмеситель… да и в целом порядочная сволочь.

— В первую очередь ты — Лавенг. Я… пожалуй, рад, что познакомился с тобой. А теперь ты понял, для чего вернулся?

— Кто знает? Я давно в Катандеране, с апреля. Пока прижился… Пытался в кои веки осознать, что натворил тогда, семь сотен лет тому назад. Вот… даже спектакль заказал. В Королевском театре. Глупо, конечно. Древний замшелый Лавенг занимается самокопанием с помощью наемных актеров. Знаешь, я ведь с тех пор ни одного стихотворения не написал. Как отрезало. Нож, что ли, мешает. Думал, может для спектакля напишу последнее. Самое главное. И — ничего. Слова… не складываются. Наверное, живые мертвецы не пишут стихов.

Салют за высоким окном вспыхивал и вспыхивал — беззвучно и ярко, рассыпая цветные рефлексы на сияющем серебре. Лицо Герейна оставалось в тени: на самом деле не так уж много света давали эти длинные, слабо гудящие лампы — тоже, наверное, дролерийская выдумка.

— И я не пишу стихов, — сказал потомок. — Подумаешь. Не в стихах счастье. Счастье в единстве границ и охраняемом воздушном пространстве. Вот еще пришлось у всех лордов земли и производства конфисковать, а то они за столько лет без королей основательно позабыли, что владения им дают Лавенги за службу. Драка была — клочья летели. А насчет стихов я не силен.

— Ты вот что, король Герейн, — Анарен отставил бокал и побарабанил пальцами по столу. — С воздушным пространством я готов помочь. Дай мне… что тут у вас есть? Оружие, которое стреляет далеко. Рыцарское.

— Истребитель?

— Истребитель тоже. Но сейчас, для начала — личное оружие. Чтобы можно было попадать далеко и с большой точностью. Вы ведь больше мечами не деретесь.

Герейн подошел к стене, снял с нее длинноствольное оружие, на дролерийский манер некрасиво обмотанное крашеным бинтом.

— Самозарядная винтовка Араньена. Подойдет? Сейчас патроны достану.

Анарен принял оружие, попробовал приложить к плечу. Молодой король ковырялся в большом железном ящике, переставлял какие-то коробки.

Винтовка приятной тяжестью лежала в руках и еле уловимо пахла смертью.

— Вот. Калибр семь шестьдесят два, оптику дролери собирали, не промахнешься. Сейчас все покажу — и еще бинокль дам. А тебе зачем?

— Так, — сказал Анарен. — В целях безопасности воздушного пространства. Слушай меня внимательно, потомок, сейчас я расскажу тебе нечто довольно важное, а ты сделай какие-нибудь выводы.

* * *
Рамиро сунул руку под засыпавшие лицо белые волосы и пощупал под челюстью.

Рядом кто-то из зевак мял пальцами запястье Десире.

— Что у тебя? Есть?

Рамиро покачал головой и поднялся. Сосед сунулся на его место, откинул волосы с лица девушки. Правой щекой она прижалась к асфальту, левый глаз стеклянно смотрел на Рамиров ботинок. Из ноздрей тянулась черная струйка и пряталась под щекой.

Как же ты так, девочка… Как же ты…

Лара!

Рамиро даже зажмурился на мгновение. Лара… Ларе надо позвонить, и…

Отдаленно грохнуло, все вокруг сделалось алым, золотым и зеленым. В небе над Светлорецким монастырем, над излучиной Ветлуши, над яблоневыми холмами университетского городка, над высокой, заслоняющей Светлую улицу железнодорожной насыпью расцветал великолепнейший салют.

Волосы Десире стали розовыми, потом голубыми; асфальт словно засыпало серебром. По испещренному дымками небу загуляли, перекрещиваясь, лучи прожекторов.

Высоко, под полотном моста, на темных балках распластался серый паучок. Рамиро плохо видел — туда не доставал ни свет фонарей, ни отблеск салюта — но, кажется, Ньет лежал неподвижно, не поднимая головы.

Обогнув людей, склонившихся над телом, и стоящие у тротуара машины, Рамиро пробежался до крутого склона железнодорожной насыпи, облицованной плитами, и прорезанной зигзагом пешеходной лестницы. Одним духом взлетел наверх.

Каменные башенки, расцвеченные салютом, тропка вдоль рельс, шириной в две доски. Железный парапет. Рамиро перелез его там, где настил моста прошивала гигантская изогнутая ферма, повис на руках, спрыгнул на пересекающую пролет балку. Едва не сорвался; нога внутри ботинка скользила по крови. Осторожнее, сказал он себе, будет глупо грохнуться вниз не по идейным соображениям, а по неаккуратности. Хватаясь за липкие от мазута раскосы, полез по балке вперед. Прямо над головой задрожал, загрохотал металл — по мосту шел поезд.

Внизу замелькали синие вспышки — подъехали наконец муниципалы и скорая. Толпа заметно увеличилась, цветные отсветы блуждали по обращенным вверх лицам.

Ньет не дополз ярда полтора до середины пролета, где стояла Десире. Он был совсем рядом, но дотянуться не успел. Теперь он лежал лицом вниз, вцепившись в балку, и на оклики Рамиро не отзывался.

Рамиро перелез через распластанное тело, сел на балку верхом и принялся по одному отлеплять приварившиеся к железу пальцы. Рука мальчишки уже мало походила на человеческую: птичья лапа с выступающими костями и жилами, в чешуе и струпьях, испятнанная черным, с когтищами, как у орла. Осмоленная кровью ладонь лохматилась лопнувшей кожей, текла сукровицей. Пальцы шевельнулись и вцепились в распоротый Рамиров рукав.

— Ньет? Ньере, слышишь меня? Ньет!

Нет ответа. Ничего он не слышит.

Рамиро отлепил вторую руку, — она была ничуть не лучше первой — приподнял Ньета и посадил на балку лицом к себе.

На щеке и брови спекшийся ожог, даже волосы с этой стороны будто мазутом вымазаны. На груди и животе одежда расползлась и промокла чернильной кляксой. Потянуло тошным кислым запахом горелой в кислоте плоти. Рамиро видел подобные ожоги от холодного железа, и даже еще более ужасные. На мертвом дролери. На живых — не видел.

Рамиро содрал с себя остатки смокинга, завернул мальчишку. Перекинул его через плечо, кое-как поднялся, держась за откосы.

Внизу, прямо под их балкой, муниципалы растянули брезент. Белые халаты закатывали в машину укрытые простыней носилки. Мигал синий проблесковый фонарь на скорой, безмолвно стояли зрители. Уезжать никто не собирался, все ждали финала. По небу под мерное буханье ходили лучи света, вспыхивали и опадали снопы разноцветных звезд.

Черт. То-то будет разочарование, когда они увидят, что химерка, за которую все так волновались, — фолари. Муниципалы заберут его, зашвырнут в грузовик и отвезут за сто первую милю, в отстойник. И не факт, что мальчишка выживет, с такими-то увечьями. Его свои же затопчут.

И кому какое дело, что этот фолари пытался спасти человеческую девушку.

Не спас же.

Рамиро добрался до каменной тумбы моста и остановился. Надо размотать фаху и привязать Ньета к себе, тогда обе руки освободятся.

— Эй, — окликнули его.

Желтый круг от ручного фонарика скользнул по стене, по ногам, остановился на лохмотьях, укрывших Ньетову спину. Фонарик горел на лбу муниципала, повисшего на веревочной лестнице. Муниципал протянул руку:

— Давай сюда паренька и лезь за мной. Ты ранен? — Рамиро замотал головой. — Вылезти сможешь? Давай мальчишку.

— Я в порядке, оцарапался, мальчишка легкий, это мой племянник, из рук не выпущу.

— Ладно, тогда лезь вперед, — муниципал перешагнул на балку, освободив лестницу.

На мосту стояли еще двое с фонарями и одеялом наготове, отбирать мальчишку не стали, но отконвоировали вниз, к машинам. Вокруг еще топтались зеваки. Санитар из скорой приглашающее распахнул дверь и кивнул на сидение рядом с носилками.

— Забирайтесь. Мальчика на коленях подержите?

— Нет. То есть да. Из рук не выпущу. Это мой племянник, я Рамиро Илен, Цех Живописцев. Девочка, которая упала — Десире Край. Ее искали уже несколько дней.

— А вы тут откуда? — спросил муниципал со значком капитана на плече. — Почему в крови?

— Шел домой по набережной, попал в облаву, потом увидел детей на мосту. Получилось, Ньет девчонку первым нашел. Десире — его девушка… была.

У капитана в кабине требовательно зазвенела рация. Он засунулся внутрь, взял наушник и закричал:

— Двадцать второй, я пятнадцатый, слышу вас, прием! У нас труп, химерка, да, девочка. Опознали, Десире Край, везут… Куда везете? — оглянулся на санитара.

— Госпиталь святого Вильдана.

— В святого Вильдана. Еще парнишку сняли, тут родственник его. Что? Где? Сколько? — капитан нецензурно выругался. — Слушай, друг, а что там начальство, ребят с облав снимать не собираются? Что, они так и будут жабок по городу отлавливать? За каким бы хером? А что дроли говорят? Что? Мать их через пропеллер! Да, мы едем, да, сейчас же. Отбой. — Он выпрямился и рявкнул: — Бригада, в машину!

Пока муниципалы забирались в фургон, капитан ругался по-черному, ни на кого не глядя, потом ткнул Рамиро пальцем в грудь.

— Береги мальчишку! Химерки прыгают, как оголтелые. Восемь трупов уже, чтоб их черти растащили. Вы, все! — яростно оглядел зевак. — У кого дети, быстро по домам, проверяйте, где кто… Чертовы дроли говорят, это жертвы чертовой Полночи.

— Из рук не выпущу, — третий раз повторил Рамиро.

Взвыла сирена, муниципалы укатили.

— Нам тоже пора, — сказал санитар.

— Мы с Ньетом лучше домой. Ему не стоит попадать в больницу, он от хлорки задыхается. Я ему таблетку дам и ночь с ним посижу, посторожу.

— Какую таблетку? — нахмурился санитар.

— Валерианку.

— Слушай сюда. На Липовой ночная аптека, берешь там… — санитар принялся перечислять медикаменты, Рамиро кивал и повторял за ним, не пытаясь запомнить. Ему нужна была мазь от ожогов и воз калорийной еды — в том случае, если Ньет очнется.

— Теперь что касается тебя самого, — санитар окинул взглядом заскорузлый рукав и пятна на Рамировом плече. — Фолари, говоришь, покусали? Среди них немало ядовитых. Жар, озноб, онемение?

Рамиро помотал головой.

— Пока не радуйся. Про бешеных фолари я не слышал, но кто их знает… Дома промоешь раны марганцовкой или сулемой, примешь противогистаминное — и утром топай к врачу.

Рамиро покивал.

— Если что, не раздумывая звони в скорую, — напутствовал санитар, влез в машину и захлопнул дверь.

Рамиро огляделся. Зеваки рассосались, рядом стоял лишь лысенький мужичок в клетчатой рубашке, а чуть дальше двухдверная «синичка».

— Твоя? — кивнул в ее сторону Рамиро. — Нам тут рядом совсем, подвезешь?

— Конечно, отвезу, залезай. Жалко девчонку как!

— Мать ее жальче. И этого героя, — Рамиро легонько встряхнул свою ношу, — тоже жалко. Почти ведь дотянулся.

— Может, спугнул ее, она и прыгнула.

— А вот этого ему лучше не говорить.

— Типун мне на язык! Садись, поехали.

* * *
Когда она очнулась, в трюме баржи было тихо и темно. Болела голова. Стены тошнотворно покачивались, ощущалось движение вперед. Пахло сырой землей — как в могиле. Пробитая снарядом брешь была заделана — или показалось; может быть, просто темно снаружи. Слабо светились наполненные странной водой стеклянные шары.

Пр-р-р-р-р-р, пела вода за бортом. Тарахтел буксировочный катер.

Они плывут… куда-то.

Амарела попробовала сесть, под пальцами проминалась земля. Пол шатнулся. Рубашка отсырела и противно липла к телу. Натирал ремень.

Она повозилась, оперлась на руки, кое-как уселась, привалившись спиной к мешкам.

Темно. Тошно. Болят ребра, болит разбитое колено, вообще все болит, на губах и в носу запеклась сухая корка.

Такое ощущение, что череп треснул. Правый глаз видит хуже левого. Она поморгала.

Теперь, когда отхлынуло адреналиновое опьянение, тело дотошно выставило подробный счет — со всеми повреждениями. Не оплатить, похоже.

Трт-трт-трт, — мотор, пение воды и грубые голоса наверху.

Амарела прислонилась щекой к жесткому джуту мешка и безучастно прикрыла глаза. Мозг отказывался анализировать информацию.

Меня тошнит.

Снова пустота и темные разводы под крепко зажмуренными веками.

* * *
Трт-трт-трт. Она снова открыла глаза и бессмысленно таращилась в сияющую темноту. Шары светились мягким голубоватым светом, но не разгоняли тьму.

Глупо было бы помереть внутри набитой непонятной землей баржи, которую тянут вверх по Маржине. Глупо, но, видимо, ничего больше не остается.

Вспомнился принц Алисан — сияющий и надменный. Цветное окно. Дождь в Катандеране. Цветущие липы. Сеющийся туман на взлетной полосе.

Наверху, ближе к носовой части, что-то грохнуло и покатилось. Крепко выругался мужской голос. В небе, за ненадежной пеленой брезента, слышался постоянный, неумолимый грозный гул, высоко-высоко над ее плавучим склепом шли боевые машины короля Герейна.

Глупо. Глу-по.

Она попыталась подняться и поняла, что ноги не слушаются.

Наймарэ, нагой и страшный, в черной бугристой броне, приросшей к телу. Белый безгубый рот, белые волосы, белые рыбьи глаза.

Труп с перерезанным горлом лежит на обеденном столе, запекшаяся щель раны, волосы, слипшиеся в толстые сосульки. Мальчишка с татуированным ртом.

У наймарэ щучий рот, жидкие белесые косицы свешиваются на плечи, за спиной не крылья — кожаный плащ с болтающимся поясом. Он сидит верхом на стуле спиной к столу и трупу.

«То, что вы просите, прекрасная госпожа, стоит дороже вашей души. Намного дороже.»

Седой молодцеватый профессор, вежливая улыбка, приглашающий жест — к столу с трупом.

«Подпишите это письмо»…

Серебряные всплески волос, яростный кошачий взгляд, стремительные движения. Взмах — и профессор Флавен… да, какой он, к темным, профессор — летит в стену, ударяется спиной, всем телом.

Кто это был? Кто.

Обеденный стол, на столе лежит труп. Под столом — застывшая лужа, весь пол истоптан бурыми следами. Невыносимо пахнет кровью и рвотой.

«То, что вы просите, прекрасная госпожа, стоит намного дороже».

Господи, как воняет.

Я… должна подумать.

«Конечно. Ни в коем разе не тороплю.»

Я… дам ответ… через месяц.

Но я умираю.

У-ми-раю.

Против ожидания, она ничего не ощутила. Слабое сожаление — и только.

Плохая королева. Не справилась ни с чем.

Так говорят собачке, нагадившей в неположенном месте.

Плохая, фу.

Я умираю в каком-то деревянном гробу, наполненном землей. Никто и не найдет. Есть ли здесь крысы?

Неслышное движение в полумраке. Гул моторов в вышине, в крови, толкается в сердце.

Она проследила расплывающимся взглядом — кто-то невесомый, тонкий как тростинка, стоял рядом.

Белое смутное пятно лица, текущие смоляные реки волос, шелестящий шелк одежд.

Кто-то стоял рядом с ней, смотрел сверху вниз — рукой подать.

Не пахло от него ни человеком, ни сумеречным.

Амарела опустила глаза — на просыпавшейся земле стояли белые узорчатые башмачки, едва придавив податливые комья. Подол длинного незнакомого одеяния казался тоньше паутины, глаже речной воды. Шелк, шелк, — водопады шелка, струи темных прядей, глаза — как два черных зеркала.

— Странно… выглядишь, смерть, — она с трудом открыла рот, язык почти не слушался.

Смерть в белых одеждах спокойно рассматривала ее — пустое, отрешенное лицо, печальное, кажется.

Темно-темно, захрупало стекло под башмачком. Осколки опустевшего шара так и лежали рядом. Существо прошло мимо нее.

За белым подолом, в земле проступали какие-то белесые выпуклые веревки, змеились, как черви, поблескивали.

Амарела вздрогнула, прижимаясь к мешкам. В слабом свете шаров росли побеги, поднимались, теснясь к стеклу, оплетая ее сапоги, тыкаясь в порванную джутовую ткань — разнимали сложенные ладони семядолей, высовывали корни там, где оно прошло — и тут же увядали, бледные, бессмысленные. Резко пахло землей.

За бортом текла вода, пульсировала кровь в ушах. Катер тянул баржу с сагайской плодородной почвой вверх по Маржине. Рейна Амарела безучастно смотрела, как маленькие следочки прорастают травой и листьями, картинка расплывалась и мутнела. Тяжелый гул самолетов заполнял весь мир. Через сорок пять минут на бухту Ла Бока упали первые бомбы.

Глава 17

Забрав королевское оружие, Анарен попрощался и ушел. Герейн покачал головой, глядя на закрывшуюся дверь. Впрочем, глупо предлагать охрану или сопровождение созданию, жившему в этом дворце за много столетий до нынешнего короля. Кроме охраны, гостей и придворных роскошная резиденция Лавенгов была щедро населена призраками, воспоминаниями и кошками. Испокон веков считалось, что серые, как серебро, хвостатые красавицы — фюльгьи ушедших предков. Никто никогда не трогал их и не притеснял. До тех пор, пока не началось Изгнание Лавенгов. Дворец сильно пострадал, часть сгорела, а кошек… Кошек убивали десятками. Всем досталось: и царственным серым, и простым домашним. Но сейчас вряд ли кто-то заступит дорогу вернувшемуся из Полуночи принцу в его собственных владениях.

Он миновал прозрачный, как вода, занавес, почувствовав упругое сопротивление неведомой силы — словно сквозь быструю воду и идешь, только не намокаешь. В спальне обстановка была еще скуднее — двуспальная старинная кровать с каманами на резных столбиках, скучные черно-белые плитки, вытертые до вмятин и смазанных краев, белый ковер на полу и здоровенный Вранов экран поперек комнаты, зеленоватое стекло которого по размерам соперничало с высоким окном.

Герейн подошел ближе, поднял руку, повел пальцами в воздухе — экран ожил, просиял. Черт его знает, как дролери делают это. Немыслимо. Проявилась картинка: огромное, многократно увеличенное лицо — темные провалы глаз, впадины под скулами, черным — волосы, неверное освещение превращает изображение в маску, только губы едва шевелятся.

Камера отъехала, лицо Врана уменьшилось, стала видна лаборатория — мягкие вспышки света, пульсирующая тьма, не имеющая источника — словно дышит кто-то огромный. Рядом с Враном — привычно-элегантный День с непроницаемым лицом: неверное освещение стерло с его кожи золотистый оттенок, сделало иззелена-бледным. Мораг далеко, почти в тени, в излюбленной позе: скрестила руки, сжала челюсти, мрачно наклонила голову, черная грива мотается по плечам — были бы на спине шипы, сейчас поднимала и опускала бы их. Смотрит куда-то на другой экран, хмурит брови. Сель, даже не успевший переодеться после приема, замер у Врана за плечом, как насторожившийся лесной кот. Он кажется равнодушным и непричастным к происходящему, но напряжение чувствуется, вот-вот оно надавит на хрупкое стекло — и картинка посыплется, распадаясь в мелкое крошево.

Компания злых призраков. Репортаж с изнанки мира.

Родичи.

— Помехи усиливаются, — недобро изломанные губы шевельнулись. — Я регулирую картинку, но качество плохое. Райо вышел за пределы северной границы.

А ведь они обеспокоены. Вот к Мораг подходит кто-то из ее людей, что-то говорит, снова уходит в тень. Мораг кивает, не меняя выражения лица и не оборачиваясь. Шевеление на заднем плане, в тенях и вспышках.

Да что там, зная свою сумеречную родню, Герейн сказал бы что они — в панике. Даже Вран.

— Дай изображение.

Огромный квадрат дролерийского стекла словно разделило на части — картинка Врановой лаборатории еще больше умалилась и убралась в верхний угол, а перед Герейном раскрылось море, такое, какого не увидишь и из кабины истребителя.

Иззелена-черная гладь во все стороны, неровный рельеф дна, пятна островов. Потом изображение, четкое до ирреальности, размылось, замерцало серыми пятнами.

Вран поморщился.

— Помехи. Увеличиваю.

Море, море, мерно дышащая вода. Рябь, морщины. Обломки. Мелькнуло и пропало. Снова помехи и серое мерцание.

Обломки!

Герейн подался вперед, стараясь разглядеть. Ему почудилось хвостовое оперение одного из «альконов», размытый номер — в глазах потемнело. Наверное, обознался.

— Самолет в воде, — безучастно сказала Мораг.

— Семерка. Это «Радость», — Сель осторожно поднес пальцы к скулам, будто во сне.

Волны под внимательным взглядом Райо вскипели и вдруг стали величиной с дом. Мораг зашипела, выругалась. Герейн не мог отвести глаз от экрана.

Пляшущие и заворачивающиеся водоворотом волны. Муть в воде и воздухе. Движущиеся темные кольца. Огромный… змей? Дракон? Сверху хорошо видно долгое, петлистое тулово, наполовину скрытое под водой — побольше иного острова. Распахнутые тенета крыльев. Одно висит рваными клочьями, тварь заваливает на бок. Над тварью и по ее бокам вьются белые самолеты, хрупкие, как чайки. Цветок разрыва. Шатает по волнам несколько найльских кораблей — как лоханки. Узнаваемые очертания чудом уцелевшего крейсера, который отходит от эпицентра битвы.

— Стурворм! — это Вран выдохнул.

Помехи. Изображение рушится. Бьет гигантский червиный хвост. В безмолвии к небу взметнулась корявая башка, раззявилась пасть, словно желая достичь парящую в неизмеримой вышине дролерийскую игрушку. «Альконы» разлетелись от нее в стороны, заложив немыслимые виражи.

— Вран, что это? Что это такое?!

Сэнни. Сэнни. Сэнни.

— Это Стурворм! Великий червь Полуночи! Он должен спать до самой Савани. Что-то разбудило его и приманило из моря Мертвых к берегу! Вели кораблям отходить! Отдай приказ! Вели им отходить немедленно.

— Вран, как? — Герейн вдруг опомнился, разжал стиснутые кулаки. — Связи нет. По телефону, что ли, позвонить?

— День?

— Нет связи, теперь понятно, почему. — День кивнул в сторону экрана. — Полночь создает помехи. Ничего не могу поделать. Чудо, что вообще есть изображение.

По экрану метались истребители, Герейн никак не мог сосчитать их — «Авалакх» нес на себе всю эскадрилью, а потом они должны были пролететь над столицей Найфрагира… новые, прекрасные «альконы», девять часов в воздухе, четыре авиационные пушки с агиларовских заводов — гордость послевоенного самолетостроения. Восемнадцать… пятнадцать…

Еще один накрыло перепонкой чудовищного крыла.

Этому невозможному созданию бронебойно-зажигательные снаряды — как царапины иглой.

— Там у них на «Дозорном», мы же им поставили… Вран! — Герейн вспомнил. — Должны были поставить, если успели. Чем его убивают?

— Его нельзя убивать! Ты не понимаешь? Идиот, мальчишка! Я говорил, что нельзя туда лезть. Нефти вам захотелось! Доплюнуть и переплюнуть! Фактически драка идет в море Мертвых. Это мы вторглись, мы агрессоры! Стурворм — безмозглая тварь, его кто-то выманил с глубины, разбудил и нарочно выманил, чтобы столкнуть с нашим флотом. Он бесится спросонья. Если сейчас каким-то чудом Стурворма убьют — Полночь ответит со всей мощью. Как на объявление войны. С Найфрагиром можно будет попрощаться. Пусть Стурворм перетопит весь флот и разнесет вышку, но его нельзя трогать.

— Там мой брат, — устало сказал Герейн.

Вран яростно вытаращился, но смолчал.

— Кто! Кто его разбудил?

— Возможно, твой чудесный, так яростно защищаемый родственник из Полночи.

— Вряд ли, Вран. Я… не успел доложить. Мы наконец закончили проверку биографии Флавена, предположительного виновника призыва наймарэ, — День с экрана посмотрел в глаза королю, виновато склонил голову. — Он был в экспедиции в Ферфоре, несколько лет назад. По моим данным — пропал там на две недели, обстоятельства исчезновения невыяснены. После этого появился в столице. Есть все основания предполагать, что Флавен — не тот, за кого себя выдает. Судя по его действиям и последним событиям.

— Он искра, — Герейн не был удивлен. — Слуга Эль Янтара. Я знаю. Мой августейший родич сообщил мне. Он столкнулся с человеком… существом, выдающим себя за Флавена в Южных Устах. Мы ждали нападения от Полночи, а, оказывается, их провоцирует Фервор. Вторжение в Южные Уста, похоже, также их рук дело.

— Это моя вина. Мы должны были лучше проверять информацию.

— Уже неважно. Мы все смотрели не в ту сторону.

Огромная тварь молча металась по освещенным рассеянным ночным светом волнам, кидаясь из стороны в сторону, круша непрочные изделия человеческих и дролерийских рук. Море светилось. Из пробоин в драконьей шкуре толчками текла черная кровь; даже на таком расстоянии видно было, как она пятнает воду и расходится нефтяными кляксами.

Силуэт «Дозорного», отошедшего от места драки почти на милю, вдруг окутался белым дымом, свернули две яркие вспышки.

— А… успели, оказывается, смонтировать, — сказал Сель. — Хорошая штука.

Вран молчал. День смотрел в пол. Мораг развернулась и вышла.

Ракеты, выпущенные из новехонького зенитного комплекса «Кастанга», опробованного только на испытаниях, попали точно в цель.

* * *
Эти мины ставили здесь еще зимой, и даже сейчас, в рассветных сумерках, крашенные в белый цвет ящички хорошо были заметны в сухой траве. Вместо толовой шашки с отверстием под детонатор внутри каждой лежало по плоской бутылке из толстого стекла, обернутой в пергамент. В горлышки вставлены взрыватели, а в самих бутылках — порошок непонятного цвета, но наверняка пикринка или ее смесь с тротилом.

Правой Рамиро взялся за чеку, левой поднял крышку мины, вынул взрыватель и отделил детонатор. Пергамент с бутылочки отправился за пазуху. Честно говоря, эти мины можно было просто обойти, но Рамиро предпочел пробить безопасную тропу. У дролери легкий шаг, но проверять, насколько легкий, почему-то не хотелось. Кроме того, бутылочки были обернуты в очень хорошую бумагу…

Ниже по склону, там, где полоса кустарника прятала проволочное ограждение, медленно редел туман. До того, как взойдет солнце, надо пересечь дорогу и добраться до лесочка на той стороне. Рамиро пополз вперед, обезвредил еще одну мину, спрятал бутылки в бурьяне, чтобы не блестели, когда рассветет.

Ближе к кустам он приподнялся на локтях и уставился в зелень. Трехрядная стандартная спираль. На колышках изоляторов не видно, но это еще ничего не значит. Рамиро осторожно накинул на ограждение кусок стальной проволоки, которую использовал как щуп. Конец щупа упал на траву без искр и дыма. Ну слава идолам, копать не придется, а то до света точно бы не успели. Электричество наверняка будет ближе к объекту, но так близко нам и не надо.

Ребром саперной лопатки он перебил ограждение у самого колышка, оттащил колючку в крапиву, потом обернулся и махнул рукой. Через пару минут День вынырнул рядом с ним из травы — не зашуршав, не потревожив росы на листьях.

— У нас четверть часа до света, — буркнул напарник. — Кроме того, мы отстаем от графика.

— Перевалим через гребень, пойдем быстрее.

— Тс-с-с! — вдруг зашипел День, острые уши его развернулись, как у зверя, и встали торчком.

— Что?

Рука напарника легла на загривок и придавила Рамиро к земле. Он послушно прижался ухом — почва вибрировала от гула приближающихся моторов.

По дороге шла колонна.

Рамиро оценил возможность быстро пересечь дорогу и спрятаться в лесочке. Если бегом и без сюрпризов — то можно успеть, но…

День проследил его взгляд, покачал головой и крепко выругался. Аккуратно положил в траву вещмешок с аппаратурой, обнял его и лег рядом. Над скалистой кромкой холма светлело небо, туман истаял. Грохот моторов теперь был слышен невооруженным ухом. Внизу, в распадке дороги, показалась голова колонны — бронетранспортер, за ним — череда грузовиков с крытыми брезентом кузовами. Везут авиационное топливо и боеприпасы, гадюки. Везите, везите, как раз вовремя до Макабры доедете.

Рамиро вдруг понял, что День рядом с ним перестал дышать. Будто пустое место сбоку образовалось.

Нет, лежит, обнимает вещмешок, но лицо застыло, стянуто ледяной коркой. Глаза слепо смотрят на колонну. Теперь и Рамиро рассмотрел то, что прежде него увидел зоркий дролери.

На броне головной машины, на правом, повернутом в их сторону борту, привязанный к железным скобам, висел голый человек. Ноги болтались аккурат у гусениц, до бедер черные от грязи и пыли. Или от крови? Или его соляркой вымазали? Пурпурно-черные разводы густо пятнали бока и плечи, руки вообще были как головешки… лица не видно, копна серых волос свешивается на грудь.

Непонятно, жив он или мертв.

Рядом на борту намалевано белой краской: «Отомстим за смерть любимого командира сэна Абена Лагарте!»

На крыше кабины, рядом с пулеметом, задрав сапоги, беззаботно развалился солдатик без каски — колонна шла по макабринским землям, никакой опасности тут просто не могло быть.

Рамиро ощутил, как коченеют пальцы на неизвестно как оказавшейся в руках винтовке.

На борту транспорта висел не человек. И черное — это, пропасть, была не солярка, не грязь и даже не кровь. И если он и был уже мертв — то совсем недолго.

Рука напарника возникла сбоку, опустилась на ложе винтовки и придавила его к земле. Рамиро посмотрел, как День отрицательно качает головой, бросил винтовку, потянулся к вещмешку. Дернул завязки, День оттолкнул его руку.

— Жахни по ним, Денечка. Чтоб чисто стало. Давай, жахни по ним!

Если бы Рамиро умел, он бы сам бы настроил аппаратуру, и небесный огонь слизнул бы с лица земли и колонну, и несчастного пленника, и — наверняка — их с Денечкой тоже. Но он не умел, а День беззвучно шевелил губами:

— Нельзя. Задание. Аэродром.

И еще раз отобрал у Рамиро винтовку, и отпихнул ее подальше, и притиснул Рамиро к земле, и держал до тех пор, пока за поворотом дороги не исчез кузов замыкающего, из которого торчал ствол зенитного орудия.

Только час спустя, в лесочке на той стороне дороге, Рамиро заметил, что гимнастерка напарника разорвана на боку, а в прореху проглядывают все те же багрово-черные разводы.

— На проволоку напоролся, — мрачно ответил дролери. — Когда в кустах елозили.

Обратить более пристальное внимание на царапину он не пожелал.

Солнце вошло в зенит и покатилось к закату, вторым солнцем расцвела спрятанная в укромной долине Макабра, ближе к вечеру День с Рамиро спустились с холмов и подошли к краю Махадольских болот. Вот там-то Денечка и лег в сухую осоку.

Последующие двое с лишним суток Рамиро был уверен, что лишится напарника.

* * *
Зажегся красный свет, Рамиро послушно остановил машину посреди пустого проспекта перед пустым пешеходным переходом. За спиной завозился и надрывно вздохнул Ньет. Он еще не пришел в себя, но уже начал шевелиться и метаться. Рамиро надеялся, что противоожоговая мазь из автомобильной аптечки хоть немного, но помогла.

Сам он выпил горсть таблеток из той же аптечки, и теперь его отчаянно мутило. В голове гудело, во рту сохло, а некстати разыгравшаяся память раз за разом отправляла Рамиро на солоноватые Махадольские болота. Правая рука ныла хуже больного зуба, прокушенная нога почти не чувствовала педали. Рамиро прозевал зеленый свет, потому что на пустом проспекте некому было погудеть и напомнить, на каком свете он находится. Рамиро поехал на красный.

Мозг не мог удержать больше одной мысли, и мысль была: «Лесиновский гастроном».

Огромный центральный магазин, поставщик королевского двора, день и ночь не закрывавший двери. Залитые электричеством зеркальные залы, белый мрамор, пурпурная яшма, золотая лепнина. Многоярусные винтовые башни шоколадных плиток, замки и крепости из разноцветных консервных банок, окорока в венках из лент и свежих цветов, баррикады корзин с бананами и ананасами, ряды умопомрачительных тортов в витринах, забранные в стекло плакаты разделки туш в мясном отделе. Две молоденькие продавщицы, сбежавшиеся к единственному в этот час покупателю, перепугались окровавленных тряпок до икоты.

Рамиро скупил все как можно более калорийное и сытное. Полкруга твердого сладкого сыра со здоровенными дырками, кварту черной икры, севрюжий балык, кулек развесного шоколада, несколько палок еще теплого багета, фунт доброловского сливочного масла, клубничный пирог, коробки с конфетами, эклерами и профитролями, какие-то копчения, печеночный паштет, пару бутылок красного десертного и четвертинку «Кристальной» для себя.

Которую и выпил в машине из горлышка почти залпом. От хорошей юттской арварановки сделалось заметно легче.

Из бардачка торчал уголок книги, денева подарка, в котором немало написано о том, как ведут себя фолари в присутствии Полуночи.

Ньет на заднем сидении лежал тихо, завернутый в шерстяное спасательское одеяло. Десире у его изголовья — он видел ее в зеркальце заднего вида — грозила пальчиком: «Вы такой наивный, господин Илен». С другой стороны День бредил в сухой осоке под растянутой на колышках плащ-палаткой. А прямо перед глазами на пустом проспекте вспыхивал зеленым светофор.

Призрачным смерчиком крутился перед ним подсвеченный зеленью тополиный пух. Крутился, собирая невесомый мусор с асфальта — конфетные фантики, обрывки папиросной бумаги, цветочные лепестки, какие-то блестки — то ли слюдяные мушиные крылышки, то ли рыбью чешую. Рамиро тронул машину и проехал сквозь него. Смерчик не опал, а разделился надвое, и «фриза» поволокла за собой лоскуты мерцающей кисеи.

Странные штуки делают со зрением боль, лекарства и алкоголь. Ночь за стеклом машины была светла, хотя Рамиро ясно видел, как черны переулки и провалы подворотен, как темно облачное небо над тусклыми уличными фонарями. Разноцветные лампочки иллюминации горели неприятным ржавым светом.

Воздух кишел тополиным пухом, словно снежными мухами, слоилось зеленоватое свечение, пальчатые тени бежали по стенам в обратную сторону. Редкие встречные машины превращали картинку в негатив — в сизо-белом сиянии фар кружились хлопья черного пепла.

В безветренном воздухе копилось напряжение. Идет гроза.

Отдаленно послышались крики… или нестройное пение, а может, пьяный смех. Кто-то крутил радио или голосил спьяну во дворе. Рыхлые ленты тополиного пуха тянулись вдоль бульваров, всплывая и опускаясь, расшитые фосфорными точками, как бисером. На бульварах запоздалые прохожие спешили по домам, гасли одно за другим желтые квадраты окон. Над крышами блеснула первая зарница.

Машину тряхнуло на рельсах трамвайного круга, Рамиро опять остановился, потому что ворота депо начали медленно открываться, будто их выдавливало изнутри. Из расширяющейся бессветной щели выплеснулась нефть. Поток черных лоснящихся спин в дымных завитках грив, облако искр вспенилось меж копыт. Следуя изгибу рельс, черная волна ворвалась в переулок, сотрясая стены грохотом и звоном, словно потерявший тормоза трамвай.

Ладно, поеду медленно и осторожно, сказал себе Рамиро. Хорошо, что ночь, и в спину не гудят, понукая. Он оглянулся на заднее сидение — Ньет в одеяле беспокоился и постанывал на выдохе. Надо убраться из города, пока он не очухался.

В небе наконец грохнуло. Мелькнула зарница и снова, уже без задержки, — тягучий скрежещущий гром столкнувшихся над головой составов. Вздрогнул воздух, трепыхнулось и перевернулось в груди сердце. Рамиро нажал на тормоз и некоторое время кашлял, держась за грудь.

У них тогда с собой было всех лекарств — йод, марганцовка и пенициллин. Рамиро понятия не имел, как действуют на дролери человеческие медикаменты, и больше всего боялся, что навредит лечением. Но ядом оказался не пенициллин, а стальная игла, по всем правилам прокипяченная и обтертая крепкой арварановкой. День, до этого бредивший и метавшийся в жару, вскрикнул, выгнулся дугой и отключился на двое суток.

За эти двое суток Рамиро изрисовал с обеих сторон все пергаменты, снятые с мин-бутылочек. Портретами умирающего дролери, ага. На выставке Академии, посвященной Победе, над ними обрыдались десятки юных барышень.

Рамиро тряхнул головой, шмыгнул носом, в гортань протекла теплая, отдающая железом жидкость.

Пошарил на соседнем сиденье, добыл четвертинку и выглотал остатки. Похлопал себя по карманам, чертыхнулся, порылся в бардачке, нашел запасенные полпачки.

Затянулся.

В башке прояснело, сердце больше не кувыркалось.

Что за дрянь… Старею, что ли. Отступали из Аганы, так с простреленным плечом трое суток топал при полной выкладке. А тут от пары царапин глюки и тахикардия. И едем мы бодро, ничего не скажешь. Школьник с двойкой быстрее домой идет.

Мимо, визжа покрышками, шарахаясь из стороны в сторону, на огромной скорости пронеслась «орка». На крыше у нее болтался и парусил полуоторвавшийся груз. Рамиро даже разглядел хлопающие перепонки, лезвия когтей и мотающийся по капоту ворох не то хвостов, не то щупалец. Впереди громыхнуло, улица осветилась ярчайшей вспышкой, в ближайшем доме повылетали стекла на первом этаже. Рамирову «фризу» залепило сорванными листьями и хлопьями вездесущего пуха.

Нет, все-таки надо медленно и осторожно.

Чертов пух горел прямо в воздухе, огненные кольца раз за разом разбегались от факела, в который превратилась сумасшедшая «орка». Ревело пламя, и где-то за стенами, за дворами, на соседних улицах откликалось эхо длящегося рева. Или это в башке гудело?

Рамиро свернул в переулки и выехал на Старостержское шоссе. Мигалка над поворотом не работала, на проезжей части лежали сорванные провода, Рамиро их аккуратно объехал. На фонарных столбах и иллюминации висело какое-то черное тряпье — флаги, что ли, ветром завернуло? На встречной полосе стояла брошенная «синичка» с распахнутыми дверцами. Тряпье валялось вокруг и дальше на асфальте.

Сорванный флаг снялся с проводов и повлекся по воздуху, шаркая краем по разделительной полосе, снижаясь, но не падая. Там, где он пролетал, зеленоватый тополиный кисель завивался воронками.

За спиной протяжно застонал Ньет.

Рамиро вздохнул, с сожалением посмотрел на горлышки бутылок с десертным, сжал зубы и сбавил скорость — на тот случай, если фонарные столбы вдруг начнут перебегать дорогу.

Но столбы стояли смирно, правда, кое-где они кривились и провисали проводами, кое-где слепли, а по сторонам и выше, за аурой тусклого света, сомкнувшегося над дорогой, ощущалось шевеление и рывки. Гул плыл по асфальту, как разлитое машинное масло, «фриза» трудно слушалась. Стрелки на приборах показывали бог весть что, и Рамиро перестал обращать на них внимание.

Белорытский мост открывал пространство неба, полного клубящейся мути и просверков молний. Тот берег был темен и далек, светящийся червячок шоссе терялся в поднимающемся с канала тумане. Сотрясение тверди небесной и тверди земной настигло как раз на середине моста, Рамиро привычно вдавил тормоз.

Сердце опять закувыркалось, Рамиро лег на руль и терпеливо переждал приступ. Снаружи оглушительно шипело и свистело, будто сотни паровых котлов стравливали пар. Сквозь свист было слышно, как мычит и возится Ньет.

— Сейчас, парень, сейчас. — Рамиро сглотнул кровь. Отпустило заложенные уши. — Потерпи немного, скоро приедем.

По каналу меж низких берегов могучими струями валил пар. Поднимался, как кипящее молоко, переполнял русло, вытеснял зеленоватую сыворотку воздуха. Белый поток сравнялся с полотном моста и полился по разлинованному асфальту. «Фриза» двинулась по крылья, потом по окна в плотной, как пастила, пене.

Воздух снаружи почему-то пах горелым.

За мостом ехать оказалось легче. «Фриза» слушалась, руль поворачивался куда требовалось, приборы перестали дурить. Или в это в мозгах просвет произошел.

Рамиро выдохнул и осторожно прибавил скорость.

* * *
Море кипело. Небо рвалось клочьями, и оглушительный рев перегруженных моторов слышался со всех сторон — и с неба. «Дозорный» содрогнулся, тварь, клубящаяся на горизонте — снова взвыла. Волна небывалой высоты поставила корабль почти вертикально, потом он качнулся, пошел носом вниз. Палуба превратилась в скользкую горку. Полетели плохо принайтованные бочки.

— Заклинило!

— Да, к черту. Новомодные штучки. Но разок жахнули как следует!

— Продолжайте основным!

Из-за надрывного грохота дизелей приходилось орать. Если моторы сейчас откажут, кораблю конец. Команду «Астеля» даже подобрать не удалось.

Гваль обшлагом утер струившуюся по подбородку кровь, утвердился покрепче и прилип к биноклю. Китель под мышкой лопнул, оказывается. Спина тупо ныла: саданулся.

Король на «Авалакхе»… вот они, держатся пока. У авианосца снесена боковая часть палубы, словно ребенок у игрушки отломил, балуясь, и повреждена надстройка; выглядит чудовищно. «Герцог Лаэрт» отошел, успешно маневрирует и беспрерывно ведет огонь из носовых орудий. Дракону — или кто это — не нравится. Малых кораблей не видно ни одного. «Орка» должна была сбросить глубинные бомбы, но где она… Эскадрилья вся в воздухе — а толку? Проще горохом обстреливать.

— Испытания нового комплекса прошли успешно, — проорал капитан Юго. — Можем теперь по праву носить звание ракетного крейсера! А я думал, нам конец!

— Что было в начинке?

«Дозорный» стало плавно заваливать на другой бок, пришлось цепляться. Выли турбины.

— Черт знает! Какая-то пакостная альфарская пакость! Их же только перед отплытием приделали. Я еще ругался, что носовую раскурочили.

— Как эта штука дернулась, когда провели пуск, — Гваль отнял от глаз бинокль. — На минуту я подумал, что нас же и подорвет.

Вой, исторгаемый чудовищной глоткой, достиг предела. Гваль открыл рот и несколько раз сглотнул, опасаясь за перепонки.

— Не по нраву ему сумеречная начинка.

— Ага, они нас сюда и загнали.

— Здоровый какой…

Истребитель Его Высочества сэна Алисана, легко опознаваемый по серебряным полосам на крыльях, пролетел над ними, отчаянно стрекоча пропеллером. За ним устремилась одна из потрепанных пятерок.

Вой вдруг стих, биение огромного тулова прекратилось.

Гваль не поверил глазам.

— Капитан, дролерийская техника-то… Прямо в башку ему попали. Я думал, вообще не сработает.

— Вот и лады. Да и главный калибр не подкачал.

Волны стали утихать, небо постепенно прекратило мешаться с морем. Гваль облегченно выдохнул. Только сейчас он заметил, что стекла по правому борту ходовой рубки выбиты. Ничего себе.

— Столкновения с леутцами мне больше нравились, — Юго потер разбитый лоб, приложился обо что-то, пока его кидало по рубке. — Штурвалом, что ли, получил.

— Связь есть. С «Авалакха» передают, — радист бы так же всклокочен и грязен, как они все. Ну скажите, откуда на образцовом найфрагирском корабле может взяться грязь?

— Что там.

— Его Величество…

— Что?

— Говорят, без сознания.

Гваль отошел к пустому, без стекла, проему и вдохнул влажный воздух, перемешанный с запахом пороховой гари и еще чего-то едкого, незнакомого. Небо было светлым, солнце, как поплавок, болталось за горизонтом, оставив их корабли в руках белой северной ночи.

Кое-где выступали темные острова, топырящиеся лесом шипов. Мертвый дракон, огромный, долгий и невозможный, покойно лежал в плотной соленой воде, а под ним лежала бездна.

Дрожали руки, горло пересохло и саднило от криков. Мозг отказывался принимать происходящее.

Застрекотало на пределе слышимости — чудом уцелевшая «камана» возвращалась на палубу.

— Одно могу сказать, приказ открыть огонь я отдал раньше, чем понял, что такое на нас набежало, — Юго ухмыльнулся. Известие о ранении Его Величества не слишком его взволновало. — Ждал подлянки, но не такого размера. Может, пары подлодок, как всегда. Неужели кто-то из предков всплыл из глубины?

— Не думаю, что это был предок.

Гваль смотрел на махонькую стрекочущую «каману», избегая наводить бинокль на останки чудовищной туши, словно она от этого могла исчезнуть — и поэтому увидел первым.

С неба прямо на них стремительно падала серебристая точка. А за ней, на ней и вокруг нее клубился черный рой — будто осы.

Только, судя по всему, это были очень большие осы.

* * *
Сторож Журавьей Косы против ожиданий не спал, на первый же гудок выскочил из домика.

— Господин Илен! Слава Богу, хоть кто-то… что там в столице стряслось?

— А что там стряслось? — удивился Рамиро.

— Как, вы не знаете? Жертвы, убийства, все горит! У меня семья на Песчаной… Господи, я тут с ума схожу.

— Эм-м-м… — сказал Рамиро.

— А вот это… это кровь! Откуда на вас? — сторож пытался рассмотреть его сквозь полуопущенное стекло.

— Ерунда, собаки покусали.

— Какие собаки?

— Бродячие.

Рамиро отмахнулся, будто нападения собак — обычное дело в столице.

— Так вы ничего не видели? — отступил сторож.

— А что радио говорит?

— Да не слышно радио, помехи адские! Что-то про Полночь твердят, на дролей ссылаются.

Рамиро потер переносицу и полез за папиросами.

— Так вы ничего не знаете? — В голосе сторожа слышалось то ли разочарование, то ли облегчение. — А кто там у вас? Мальчишка ваш?

— Ну да. Спит.

— А чего вы ночью-то приехали? Я думал, все работы сделаны…

— Я тоже так думал. Нет, еще не доделаны дела.

— Ну, проезжайте тогда.

Шлагбаум поднялся, и Рамиро въехал в «Новые Сумерки».

Глава 18

На экране мелькнула когтистая лапа, сноп помех расчертил изображение белыми трещинами. Звука не было, но хлопанье чешуйчатых крыльев и яростные выкрики, исторгаемые зубастыми пастями, звучали прямо в голове. Серая сеть моря приближалась, тошнотворно вращаясь. Герейн почувствовал головокружение. Несколько быстрых, дерганых рывков, картинка сместилась, мелькнула располосованная в нескольких местах верхняя оболочка ската. Хвостатая тварь, сгорбившись и дергая зазубренным хвостом, как бичом, драла серебристую ткань с остервенением кота. Рядом спикировала еще одна, вцепилась, раскрыла пасть, зашипела в камеру, подалась вперед; надвинулось бронированное черными чешуями брюхо, снова по экрану побежали зигзаги и полосы.

Скат падал, крутясь волчком, и урывками передавал последние крохи информации.

— Держи его! Сель! Выравнивай. М-мары драные.

Герейн заставил себя смотреть на небо, исчерченное силуэтами поршневых истребителей, на черные кляксы тварей, вывалившихся из воздуха, как из дырявого мешка, на расходящиеся в серой глянцевой воде пятна драконьей крови, на силуэты потрепанных кораблей внизу — все это мелькало в сумасшедшей карусели. Скат неостановимо падал, и все усилия дролери выправить его пропадали впустую.

— Бесполезно.

Мелькал в небе маленький «алькон» с серебряными полосами на крыльях, вел за собой другие машины — Сэнни был в своей стихии, на своем месте. Столкнулся со стремительной спиралью полуночных тварей, выпал из кадра, снова мазнуло по экрану холодной северной водой — тени и вспышки отражались в ней.

Герейну жгло глаза — он никак не мог сморгнуть. Казалось, что опустит веки — и случится что-нибудь непоправимое. Костяшки стиснутых в кулаки пальцев болели. Ему надо быть там, рядом с братом, вести «серебряные крылья» в бой, пулеметным огнем полосовать врага, древнего — и такого реального теперь, когда привычный мир в одночасье рухнул.

Машина принца вскользь пересекла силуэт одной из тварей, перекувырнулась в воздухе и вошла в штопор, закрутилась, как кленовая крыльчатка. Тварь, посеченная пропеллером, падала рядом, кувыркаясь, била уцелевшим крылом. Потом бок ее словно взорвался — сработало противовоздушное орудие с одного из кораблей — тварь отбросило в сторону. «Алькон» падал и падал, и вращался, его выносило из поля видимости, и падал скат — бесконечно, в тягучем вязком воздухе — пятна, всполохи и мелькание.

Обычный пилот уже потерял бы сознание, но это же Сэнни, он не может, он шутя выдерживает перегрузки большие, чем способен человек, и Герейн выдерживает. И раньше шутили, что скорее развалится самолет, чем сидящий за штурвалом Лавенг. Крепче нас только чистокровные дролери, они сделаны из посеребренной стали, но и мы… Где этот чертов «алькон», ничего не видно, только влетел в стаю полуночных хищников другой истребитель, ослепительная беззвучная вспышка, обломки, ошметки, горящие и неистово мечущиеся то ли огромные зубастые птицы, то ли драконы; ватные шарики шрапнели, пыхающие здесь и там…

Герейн проклял дролерийскую связь. Насколько лучше получить донесение, скупые карандашные строчки, бесцветный голос гонца, но видеть воочию — и не иметь возможности вмешаться, помочь, лететь рядом… Давай, выравнивай машину, что же ты!

Истребитель принца дернулся, выровнялся, накренившись на одно крыло, резко пошел вверх, волоча за собой черный, топорщащийся гребнями и раззявленными пастями длиннющий шлейф.

Сэнни был пилотом от бога.

Изображение сильно затряслось, мимо пронесся, сливаясь в серую полосу, борт корабля, мелькание, световой шум — Вран, сделай что-нибудь! — в камеру плеснуло, снова дернулся, извиваясь, чей-то глянцевый, роговыми крючьями покрытый хвост — и экран потемнел.

Герейн опустил голову, долго рассматривал черно-белые плитки на полу, потом поднял взгляд, встретился глазами с Враном, глядевшим с той стороны экрана. В голове было пусто и гулко, как после тяжелой болезни.

* * *
Энери быстро шагал по темным, залитым вздрагивающим зеленоватым светом улицам — тяжелое, неловкое оружие, данное королем, болталось на ремне-трехточке, хлопало его по плечу и по заднице, бинокль и подсумки мешались; черт знает, как все это носят. Он остановился, повертелся внутри незнакомой амуниции, попрыгал, стараясь приладиться.

Переулки были пустынными — люди разбежались, что-то почуяв. Фосфорными столбами стоял тополиный пух, мелкие парящие хлопья обморочно дрожали, как стаи толкунцов. Слышалось гулкое, сиплое конское ржание, удары стали о сталь, лязгающий ритм тяжелого галопа.

Мимо с криком промчалась женщина с белыми от ужаса глазами, вытянув руки — будто ослепла — споткнулась, упала, потеряв туфельку. На плечи ей кинулся мелкий шипастый вайверн, дико смотревшийся на чисто выметенной летней улице среди толстых древесных стволов. Хрустнуло, обтянутые чулками ноги дернулись в конвульсии. Прежде чем вцепиться в мертвую уже жертву, вайверн вывернул узкую плоскую голову на длинной шее, равнодушно посмотрел на принца бельмами без радужки. Сладко пахло липовым цветом.

Свой, свой. Чего там.

Туфелька подкатилась Энери под ноги, перевернулась, выказав нежную, шелковую подкладку — лиловая кожа, бледно-лимонный шелк, серебряная пряжка.

Он хорошо видел в темноте. Сбросил с плеча винтовку, сдвинул предохранитель, тщательно, как показывали, прицелился — в плечо ударило отдачей.

Полуночная тварь вскинулась и свалилась на жертву — с перебитым хребтом.

Энери подумал, что оружие ему по нраву.

Фонари мигали и гасли — один за другим. Со стороны Ветлуши чуялись какие-то удары, словно тяжело груженый состав двигался, дергаясь и останавливаясь через равные промежутки.

Вдалеке, где-то в портовых кварталах, заполошно выла сирена.

Он чуял Полночь — губами, ноздрями, всем своим нутром; Полночь разливалась по городу — толчками, привольно и стремительно, как половодье.

Почему такое стало возможным, не стоило и размышлять. Без размышлений ясно.

Асерли.

Его спустил с цепи ферворский прихвостень, а Асерли спустил с цепи полуночных тварей. И по тому, как драло и крутило внутренности, как привычно заволакивало дымкой глаза и обострялось немыслимое, полуночное — цветными пятнами и контурами — зрение, тварей было много.

Судя по тому, что наспех рассказал его царственный потомок, клятый демон сегодня обеспечил себе столько кровавых жертв, что можно было половину Полуночи в Дар протащить. Причем жертвы были добровольные, что во сто крат эффективнее. Сладкоязычное трепло, чудовище, не знающее ни жалости, ни сомнений. Наймарэ.

Что стоило попытаться прикончить его сразу, как только встретились у входа в посольство.

Банальный страх, не так ли, мой принц?

В груди снова толкнулось обсидиановое лезвие ножа. Энери молча сощурился от полоснувшей ребра боли, потом глянул вверх, в светлое июньское небо, подцвеченное зеленым маревом.

Асерли был там. Он радовался.

Темная крылатая тень неспешно парила в вышине, и Энери, против желания, видел все четко — зрение у Лавенгов было истинно дролерийским, острым. Асерли не имел больше никакой нужды удерживать человеческий облик и высвободил черные перепончатые крылья; бичом дергался длинный шипастый хвост, тело обросло ромбовидными острейшими чешуями — доспехом, схватывающим бока, бедра, плечи.

Вот он сложил огромные крылья и камнем ринулся вниз, потом подхватился, с треском распахнул угольные плоскости и рывком завис в воздухе, с хохотом разевая черный провал рта, в котором иглами сверкали сахарные щучьи зубы. Тополиный пух светился, потрескивал и неспешно тек к наймарэ завивающимися вертикальными струями, одевал его словно мандорлой.

Далеко… Прикончить бы тебя, пакость полуночная.

Энери ощутил такую ненависть, что ему ожгло глаза. По небу метались и перекрещивались лучи нескольких прожекторов. Где-то тяжело ухнуло крупнокалиберное орудие. Непонятные толчки все продолжались — скрежетал и останавливался груженый состав, земля вздрагивала, и звенели стекла. Рядом с соседним домом, в переулке, — кричали. Со стороны Ветлуши послышался тяжкий, надавливающий на ушные перепонки рык.

Энери стоял посреди Катандераны, своегогорода; города, в котором он так и не сел на трон, не похоронил отца, в который его не ввезли на поганой телеге как предателя и мятежника; ни дворец, ни Четверговая не приняли его — всего он избежал, после того, как очнулся на поле битвы, устланном трупами.

Он годами бродил по Дару под чужой личиной, не зная, что в далекой Химере подрастает сын, не зная, как умерла Летта, не зная, что Альба Макабрин, его лучший друг и соратник, гниет в королевской тюрьме, в кандалах, в тесной клетке — и только священная дареная кровь спасает его от топора палача. Не знал, потому что не хотел знать. Пел собственные песни у костров, наемничал. Потом однажды — случайно — встретил Альбу в захолустном трактире: Халег все же выпустил опального рыцаря, чтобы страшный пес Лавенгов брал для него крепости и зубами выдирал победы. Тот мельком глянул на неприметного путника в потрепанной одежде, пробежался равнодушным взглядом по крашеным в грязно-серый волосам, а потом заледенел лицом — и радужки разгорелись страшной, яркой макабринской бирюзой.

С минуту Анарен выдерживал этот взгляд, потом опустил голову, отвернулся к своему коняге — обычному смирному гнедку, приученному таскать на себе вьюки и непритязательного всадника. Потянул его под уздцы, повел прочь со двора. Сакрэ молча проводил его взглядом, но не окликнул. Долго потом через всю спину чувствовался рубец — словно от плети.

Теперь, спустя много столетий, он наконец отмер, отбросил тяжкое, как ледяные цепи, раскаяние, снова глянул на кувыркающуюся в небе и хохочущую тень, поправил непривычное оружие, побежал через дорогу к ближайшему подъезду огромного, как замок, дома — одной из семи катандеранских высоток.

Дверь была открыта и даже прижата кирпичом для верности. В углу у почтовых ящиков ощерился мальчишка в серой пажеской курточке с гербами Маренгов на рукавах — после праздника Коронации припозднился на свою беду, наверное, бегал смотреть на танки и самолеты. В руке у него был зажат нож, маленький, нестрашный, но видно — острый. Иззелена-черный клыкастый горгул маялся на ступеньках, мотал шипастой башкой, разбрызгивал горячую кровь из процарапанного горла. Пасть его открывалась и закрывалась в жадных зевках, игольчатые зубы торчали во все стороны. Мальчишка скалился не хуже самого горгула и выказывал твердое желание убить его любой ценой.

— Хаш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-с-с-с-с-с-с, — просипел Энери, растянув губы, пригнувшись, чуя, как рвется наружу полуночный облик.

О, как он стыдился его. Как цеплялся за свою прекрасную лавенжью внешность.

Нож в груди рассекает все — даже связь с родной кровью.

Как ни держись, как ни вороти нос от Полночи, но ты продан навеки — серебряные глаза зальет нефтяной глянцевой пленкой, и ты будешь чуять страдание живых, жаждать в пору Савани, клыки станут острее бритвы, а когти…

То, что внутри — не сможет изменить никакая Полночь. Только ты сам.

— Пр-р-роваливай, мраз-з-зь. Оставь его.

Страшнее Ножа в Полночи — только альм. Нож — избранник Господина, высший наймарэ, вершина иерархии.

Горгул оглянулся, увидел, кто набежал на него из раскрытой двери подъезда, взвыл от ужаса, по-кошачьи припал к полированному мрамору, отбрасывая когтями задних лап истерзанный коврик. Мальчишка не медлил ни секунды, воспользовался случаем, прыгнул на тварь, обхватил ногами, воткнул свой игрушечный ножик под чешуйчатую скулу. Два тела сплелись в борьбе и корчах, захлопали мокрыми парусами горгульи крылья, по светлому мрамору полилось — медленно, потом струей, — и тут же размазалось густое черно-красное.

Энери не стал задерживаться, только отбросил кирпич подальше на улицу и захлопнул дверь. Побежал по ступеням вверх. Полуночный внизу выл и кашлял в судорогах, мальчишка молчал. В лестничном колодце разносилось эхо. На одном из этажей щелкнула, открываясь, дверь.

— Что такое? — спросил грубый мужской голос. — Эй, там… Я сейчас спущусь.

Энери прыжками пронесся мимо, ему надо было на крышу. Поближе к небу.

Высокий дом, красивый, после коронации строили. Двадцать пять этажей.

Наверху он с легкостью сорвал навесной замок и запер за собой дверь, согнув дужку так, что никому уже не открыть, пробежал через чердак, распугав котов и голубей, выбрался на крышу.

Светлое ночное небо прочерчивали прожекторы и нитки трассирующих пуль, где-то ухали зенитные орудия. По улице внизу, утробно воя, перся танк с красными птицами Аверох на броне. Привычное к войнам рыцарье немедленно и самозабвенно вступило в драку, не дожидаясь никаких приказов. Гражданские, судя по всему, позапирались в домах. Утром вроде был парад… кто же ездит на парады без боеприпасов — это себя не уважать. Энери мимолетно пожалел, что пропустил — вот бы поглядеть! — и тут же встал на колени около ограждения крыши, положил винтовку на теплое битумное покрытие, поднес к глазам бинокль.

Видимость прекрасная.

Вся Катандерана, летняя, дышащая теплом, расположившаяся на холмах, как красавица на подушках, лежала перед ним. Серебром блестела Ветлуша, вдалеке угадывалось полотно Сладкого моря. Залитый светом холм Коронады, дворец, шпиль Университета, ажурные крусоли церквей, справа от холма — вычурное здание Академии, утопающее в зелени.

А жителям столицы сейчас, наверное, чудится, что идет гроза. Головная боль стискивает обручем виски, в глазах вспышки, дико прыгает давление, сердце куролесит. Молодым легче, а вот старых и слабых Полночь уложит на больничную койку, а то и в гроб одним своим присутствием.

Громыхнуло, отдалось гулким эхом, теперь уже на севере. В небе кляксами болтались крылатые твари, одна кружила аккурат над соседним домом, видно было, как она вытягивает шею и выискивает добычу внизу.

Энери без раздумий разнес ей голову, повозился с рычажком затвора, справился. Завоняло кислым дымом, в ушах позванивало. Потом он подшиб еще одну, неизвестной ему породы, бочком пробиравшуюся по пустой улице. Внизу бесшумно тормознул черный вранов «барс», оттуда высыпали четверо дролери, забежали в подъезд напротив. Один из них тащил на плече какую-то черную трубку, еще двое — длинный ящик и треногу.

Энери нашел в небе новую цель, выстрелил еще раз, потом случилась заминка, он мучился с незнакомой конструкцией, неловко перезаряжал, тугая пружина мешалась, длинные остроносые патроны выскальзывали. Пока Рэнни показывал, что к чему, казалось просто.

Справился, снова схватил бинокль, выглядывая своего врага.

Вот он. Дрянь когтистая, беловолосая; курвин сын, гадюка клыкастая. Прилип к бронзовому шпилю, вцепился, как муха в стену, время от времени принимается раскачивать и драть его от полноты чувств. Наверное, горячая металлическая стружка ползет спиралями. Многослойной сферой вокруг шпиля кружится фосфоресцирующий тополиный пух.

Асерли неслышно взвыл, потом захохотал, откидывая назад голову и щеря акулий рот, плеснули молочно-белые волосы. Сходились и расходились кожистые крылья. У него сегодня был выходной. Он был чрезвычайно доволен жизнью, происходящим и сами собой. На улицах Катандераны полуночные твари безнаказанно жрали людей.

Энери отложил бинокль, на несколько секунд зажмурился от ненависти, подышал и аккуратно снял кожаный колпачок с оптического прицела.

Разбирались с оружием триста лет назад, разберемся и теперь. Очень надо.

Он немного потаращился в полупонятные треугольники прицельной сетки, посчитал в уме, навелся и, не дыша, спустил курок.

Наймарэ, видимый в оптический прицел куда хуже, чем в бинокль, перестал бить крыльями и замер. Похоже, Анарен попал в шпиль или еще куда, и тварь услышала звук ударившейся пули. Он проклял незнакомое, хоть и такое могущественное оружие, постарался вспомнить герейновы поучения, сделал поправку, снова выстрелил, и еще, и еще раз.

Наймарэ дернулся, сорвался со своего бронзового насеста и начал падать. Пуля, конечно, не пробила его броню, Анарен и не надеялся — чешуи наймарэ будут покрепче любого доспеха, но, вероятно, сильный удар повредил мышцы и кости. Он снова схватился за бинокль — наймарэ летел медленно, как-то криво, его заваливало на бок — одна из пуль повредила перепонку крыла.

Энери, которого потряхивало от злой радости, снова поймал полуночного в перекрестье и выстрелил, целясь в проклятую белесую рожу.

Не попал.

Асерли, шипя от злости и теряя высоту, с немыслимой быстротой спикировал с университетского шпиля и покрыл ту милю, которая разделяла их. Мгновение, и в Энери врезалась крылатая туша, летящая со скоростью пушечного ядра.

Его отнесло к чердачной пристройке и садануло о стену.

— Ас-с-с-с-с-с-с! — широкая щель рта раззявилась. Асерли кинулся и встал коленями ему на грудь. Схватил за ворот, ударил когтями. Щеку располосовало в лапшу. На плечо брызнуло теплым.

— С-с-самонаденная с-з-з-з-зануда! С-с-с-с-что ты лес-зешь не в с-с-свое дело!

Бездонные черные щели вместо глаз, приплюснутый нос, акулья пасть — так и ходят там, внутри безгубого рта, ряды кривых прозрачных игл и обведенный синеватой чешуей язык.

Могущественное Герейново оружие отлетело от удара — не дотянуться.

Анарен зашипел в ответ, выпростал руку и рванул наймарэ за поврежденное крыло. Ударил коленями, скинул с себя хлопающую парусиной и скрежещущую тварь, взвыл от переполняющей его полуночной ярости.

Убить! Убить! Убить!

— Дос-с-стал ты меня, Нож, — выплюнул Асерли. — С-с-с-снова бы тебе пос-с-спать…

Прыжок, удар кожистых крыльев, каменной твердости пальцы сжали горло — Анарен вцепился в окованные броней запястья, выгнулся; чертов наймарэ сминал ему трахею, скользя когтями по окровавленной коже. Легкие рвались без воздуха, в глазах поплыло.

Смоляные провалы глаз приблизились, оскал растянулся в улыбке. Белые пряди липли к щекам и ко рту.

— С-с-с-с-спи, Нож, — неожиданно ласково просипел демон. — С-с-с-спать пора, уснул с-с-сверчок…

Иерархия иерархией, а силы были не равны. То есть, даже близко не равны.

Анарен уже уплывал в привычное небытие, с какой-то даже благодарностью скребя пальцами по бритвенно-острым чешуям, но в дверь на крышу затряслась. Энери почуял удары, скорее, кожей: слух отказал. Еще сильный рывок — дверь вылетела, и защелкали выстрелы.

Асерли взвыл, разжал пальцы, его куда-то отнесло и стало тихо. Энери со всхлипом дышал, кашляя и машинально прижимая руки к горлу. По пальцам текло. Темная тень остановилась над ним — он сфокусировал взгляд.

— Каррахна, — сказал низкий голос Мораг. — Нокто, Снегирь, глядите — Лавенги мне будут здорово должны.

* * *
Гваль безнадежно смотрел в завитые спиралью облака, чуть подцвеченные красным. Сосуды в глазах, похоже, полопались. Смотреть — это было все, что он мог делать.

Когда с неба посыпался ливень из зубастых и клыкастых чудовищ, место которым на страницах библиотечных бестиариев, а не в Северных водах, он кинулся к пулеметной спарке, потому что та молчала, потом увидел, как два — дракона? серпьента? боги фоларийские, да что бы это ни было! — догрызают тело пулеметчика, тягая его в разные стороны, как мышиный трупик. Металлическое ограждение было разворочено словно прямым попаданием. На выдранном клоке — следы стальной твердости когтей.

Выстрелил из пистолета, одна из тварей бросила труп с безвольно мотающейся головой, поползла к нему, шипя, скрипя и топорща крылья. Потом блеснуло, разорвалось, глаза ожгло вспышкой, и его отшвырнуло к рубке, на палубу и привалило куском обшивки. По палубе разливался жирный едкий дым, Гваль не мог сообразить даже, что горит. Кричали люди.

Он сначала пробовал выбраться из под придавившей его железки, дернулся, ребра хрустнули, стало тяжело дышать, разбитый рот наполнился соленым, тягучим.

В щель, оставленную ему сверху, скупо виднелся кусок неба, по которому прямо сейчас тянулся огненно-дымный след падающего самолета, перечеркивая испестренное тенями облако. На крыльях у самолета были потемневшие, но хорошо различимые серебряные полосы.

Гваль застонал сквозь зубы, втянул глоток воздуха — внутри что-то противно хлюпало — еще раз попытался высвободиться, по железу скрежетнули чьи-то когти, небо закрыла чешуйчатая морда, тяжесть стала совсем уж невыносимой, и он, наконец, потерял сознание.

Глава 19

Она выплыла из сна, полного зелени и шелеста, как лодка из камышей.

В темном земляном мирке все было по-прежнему: мягко опалесцировала вода в стеклянных шарах, едва освещая ряды джутовых мешков, пахло грибами, волны снаружи пошлепывали по обшивке.

Баржа не двигалась, пело течение, омывая ее борта. Скрипело дерево, где-то далеко-далеко, на краю мира, играло радио.

Амарела попыталась сесть, но не смогла даже приподнять головы, хотя та не болела, не гудела и мыслила ясно. Попыталась ощупать себя — пальцы пошевелились в рыхлой земле, но рукав словно прибили к полу. Да что такое? Меня связали? Амарела рванула руку, что-то лопнуло, ладони метнулись к лицу, осыпая в глаза комочки почвы.

Зажмурилась, чихнула, оперлась на локти, снова попыталась привстать. Грудь, преодолевая сопротивление, приподнялась, голова же осталась пригвожденной.

Ощупала затылок — вместо волос пальцы встретила плотная волокнистая масса, составляющая единое целое с курганчиком влажной земли, служившим рейне подушкой. Тело оказалось замкнуто в слоистую, распадающуюся под пальцами шелуху — словно бревно в перепревшей коре. Под гнилой корой всегда можно найти колонии белесых личинок, подумала Амарела и, вопреки мыслям, разулыбалась в темноту.

Может, я умерла и лежу в могиле? И оттого мне так хорошо?

Помню, приходила смерть в белых шелках и вышитых башмачках. С кукольной печальной мордочкой. И тысячи ростков рождались и умирали в ее следах.

Не смерть.

Ко мне приходила удача, а не смерть.

Редкая, безусловная удача.

Амарела снова улыбнулась.

В Катандеране есть улица Дружбы, на которой стоит сагайское посольство, и квартал, граничащий с ним, считается самым дорогим. Там снимают и покупают квартиры те, от кого отказались врачи. И те, кто никак не может зачать ребенка. И те, кто боится старости. И те, кто просто верит в благодатное дыхание посольского сада, процветающего трудами трех древесных божков.

Слухи, похоже, оказались правдой. Амарела на самом деле умирала, когда ложилась в сагайскую землю. Сейчас… она прислушалась к себе — ей зверски хотелось есть, хотелось бегать, прыгать и вопить, а также летать и петь.

Она помнила все. Помнила давящую глухоту контузии, помнила огонь, стрельбу и глаза людей в таверне. Помнила летящий в лицо кулак Энриго, синие точки на скулах самозванца Флавена, непонятно откуда возникшего Лавенга и перепуганную, но упрямую физиономию оруженосца… Хавьер Илора, книгочей-молокосос, а она еще досадовала, что родственнички навязали ей на шею бессмысленную обузу…

Прямо перед глазами в буром полумраке маячило блеклое пятно — заплатка на брезентовой крыше. Там, снаружи, то ли заканчивался, то ли начинался день.

Голова, кажется, укоренилась тут и скоро расцветет. Амарела подергала ею, покатала по земле, потом нашарила рядом осколок стеклянного шара и безжалостно срезала весь войлок, в который превратилась шевелюра. Голова сразу стала легкая-легкая и всплыла, как воздушный шарик, подняв за собой ничего не весящее тело. То, что осталось от мундира и от сапог, прорвалось, словно кокон, и опало истончившейся, истлевшей шелухой.

Рейна, мягко ступая босыми ногами, прошла вдоль мешков и корзин со светящимися сферами. По доскам палубы тянуло прохладой. Со стороны рубки мурлыкало радио.

Интересно, где мы? Добрались ли до Занозы — запирающей реку пограничной крепости со сдвоенным гарнизоном или еще нет? Сколько я тут, в земле, провалялась?

Судя по состоянию одежды — не менее трех лет…

В любом случае надо сперва узнать, кто сопровождает баржу — люди Дорады, советника по иностранным делам, или уже макабринская свора?

А прежде всего — найти, чем прикрыть голую задницу.

Она обследовала леерное заграждение борта и крепко пришнурованный к деревянному каркасу брезент. На носу полог был запахнут, но не закреплен, и Амарела осторожно выглянула наружу.

Розовый свет гаснущего дня заставил прикрыть глаза ладонью — действительно, как из могилы встала. Постепенно рейна рассмотрела толпу четвероногих кранов, длинные ряды портовых складов, белый город за ними и рыжие, в зеленых пятнах, склоны гор. Золоченные закатом стены старой крепости над городом, зубчатые башни, шпили колоколен, пирамидальные тополя.

Маргерия.

Ничего себе!

Это значит… Она подсчитала на пальцах — минимум четыре дня. И это уже Дар, причем почти центральный.

Однако догадка не особенно ее впечатлила. Я просто очень, очень голодна, сказала она себе. Надо поесть, найти какие-нибудь тряпки, а потом думать, что делать дальше.

Люди Дорады, скорее всего, остались в Занозе. С нынешним сопровождением рейне встречаться не хотелось. Сагайская кукла ничего не сказала о валяющейся в земле полумертвой девице, отдельное спасибо ей за это. Но искать большей помощи у нее не стоит.

Аппарель баржи была вертикально поднята, сама баржа пришвартована к пирсу, у сходней дожидались разгрузки полуголые парни в брезентовых штанах. Чуть поодаль стоял сагаец в черном атласном кафтане и смотрел на горы.

Амарела, стараясь не сверкать прелестями, перешагнула через лебедку, перелезла через леера и осторожно, без всплеска, опустилась в воду. Течение приняло ее в ладони, сладкая плоть реки была почти неощутима, как воздух, и гораздо более проницаема, чем море. Чтобы держаться на поверхности, приходилось двигаться.

Течение потащило рейну вдоль баржи, пряча ее за бортом от грузчиков и сагайцев. Она миновала пирс — он оказался последний в ряду, дальше были только рыбачьи лодки, моторки и паруса, разбросанные по глади воды, как разноцветные фантики. Большой порт, набитый сухогрузами, баржами, буксирами и толкачами, пассажирскими судами и катерами, остался позади. Противоположный берег едва угадывался в золотом сиянии — на западе, за пашнями и бахчами Ютта, садилось солнце.

Амарела гребла к берегу, а там тянулись и тянулись предместья, бесконечные огороды, заборы, сараюшки, рыжие и белые козы на пологих склонах. Густой ивняк скрыл ее, замерзшую, мокрую и еще больше проголодавшуюся.

Потом она пробиралась окраинами огородов, отсиживаясь в лопухах после каждой перебежки. С сумерками от домов потянулись дымки, запахло теплом, уютом, едой. От реки поднялась прохлада. Явились полчища комаров, и рейне пришлось, особо не разбираясь, стащить пододеяльник из чужого сада, иначе бы ее съели.

Она двигалась назад, к городу, ведомая скорее инстинктами, чем разумом. На лужке у гусиного пруда женщина в белой косынке снимала с веревок высохшее за день белье. В саду под навесом летней кухни старуха жарила картошку — Амарела едва не захлебнулась слюной в своих кустах. Старуха окликнула женщину, и та вошла через заднюю калитку в сад, оставив корзину с бельем у пруда. Рейна тут же оказалась у корзины, цапнула белое в крупный горох платье (она присмотрела его еще на веревке) и нырнула в крапиву. За сараем, между старой поленницей и кучей песка, натянула платье на себя — оно оказалось велико, широкий ворот сползал и норовил открыть голое плечо, рукава-фонарики болтались у локтей, в талии тоже было свободно. Все лучше, чем пододеяльник, подумала Амарела. Вырвала из пододеяльника лоскут и повязала на голову в виде косынки, прикрыв безобразно срезанные волосы.

Теперь можно было выйти на асфальтированную дорогу, ведущую через предместья к городу. В густеющих сумерках зажигались фонари. Белые шапки цветущего жасмина перевешивались через ограды. Под жасминовыми пологами мимо фонариков прогуливались нарядные парочки. Из раскрытых окон, тепло горящих в темной листве, доносилась музыка и оживленные голоса. Промчалась открытая машина, набитая военными и смеющимися женщинами. Праздник у них тут какой-то?

Навстречу брела пожилая чета — старушка в шляпке с вуалькой и дед с прямой не по возрасту спиной и шикарными усами. Встретившись взглядом с рейной, дед остановился и взволнованно разинул рот, старушка дергала его за рукав, но он стоял столбом и смотрел. Узнал, что ли? Амарела прошла мимо, ожидая оклика, однако дед только молча проводил ее глазами.

В Маргерии есть представительство Светловельского Банка Самоцветов, но денег Амареле там не дадут, потому что у нее нет документов. Лорд Маргерии Мельчор Канаста знает рейну в лицо и может подтвердить ее личность. С другой стороны, идти на поклон к Канасте не хочется и неразумно: старый черт под шумок не преминет выдавить из рейны все, что два года пытался выдавить его господин, железнозубый сэн Эмор Макабрин. А то и просто, как хороший пес, принесет рейну хозяину в зубах.

— Девушка, куда вы так спешите?

Сбоку пристроился парень — руки в брюки, на губе незажженная папироска, под распахнутым пиджаком — расстегнутая до пупа рубашка, под рубашкой — несвежая майка. Достойный кавалер голопятой девице в мешковатом платье с куском простыни на голове.

— Ножки наколете, позвольте, на руках донесу? — от кавалера попахивало перегаром.

Экие у них тут обычаи, в Маргерии! Амарела увернулась от загребущих лап, отскочила и гневно зафыркала.

— Уберите руки! Идите своей дорогой!

— Ишь ты, птаха несговорчивая, — не обиделся тот. — Пойдем ко мне, а? У меня арварановка на перчике, картохи нажарим, выпьем за соколов наших в небесах…

Амарела быстро зашагала вперед, стараясь оторваться от плетущегося позади кавалера.

— Ярочка, красавица! — нудел тот. — Ну куда же ты! Послушай, что скажу! Послушай!

На них оглядывались, рейне стало противно. Из тени деревьев у ворот вышагнул мужчина, бросил папиросу на землю, наступил на огонек.

— Ты, мразь алкогольная, пшел вон. Не приставай к девушке.

— Да ты кто такой?..

— В рыло?..

У ворот осталась стоять женщина, подруга героя-защитника. Амарела мельком увидела ее кислое лицо под украшенной цветами соломенной шляпкой.

Они тут все набрались и ищут повода подраться. Она не стала ждать финала разборок и прибавила шагу.

Перекресток, широкое шоссе, на углу — открытое кафе, огни, музыка, танцы на веранде и прямо на тротуаре.

— Девушка, постойте! — ее догонял герой-спаситель. — Постойте, я провожу вас.

— Не надо меня провожать… — Амарела попятилась.

Им что, тут женщин не хватает? Нет, вроде бы хватает, вон веселые, нарядные, смеются, танцуют, за столиками сидят. Им не хватает босячек с простыней на голове?

— Позвольте вас угостить, праздник же. Меня зовут Фетт, а вас? Что пожелаете, коктейль с фруктами? Шоколадный ликер? Мороженое? — он ловко подцепил Амарелу под руку и повел к столикам. — Вы не замерзли? Может, кофе с ромом?

— Кофе, горячий, — сдалась Амарела. — И что-нибудь поесть. Лучше, мясное. Хотя… все равно.

Ладно, сперва еда, потом разберемся. Фетт нашел свободный столик на веранде. Вытянув повыше руку, принялся щелкать пальцами, подзывая официанта. Оркестр из четырех музыкантов в национальных андаланских костюмах наяривал что-то зажигательное.

— Прекрасная госпожа, танцуете? — рядом тут же материализовался еще один кавалер, с усиками, в перчатках, в лакированных штиблетах, с пышным шейным платком.

— Это моя девушка! — возмутился герой-спаситель.

— Ах, простите, не заметил, прошу разрешения…

— Не танцует!

— Я хотел бы спросить вашу даму…

— Не танцует, я сказал!

— Простите, господа, — пробормотала Амарела. — Мне надо попудрить носик.

Оглушительный успех у маргерийских мужчин испугал ее не на шутку.

— Стой! — Фетт через стол попытался схватить ее, Амарела шарахнулась и бросилась прямо через танцплощадку к выходу, наталкиваясь на кружащиеся пары и бормоча извинения.

— Стоять! — заорал за спиной Фетт-спаситель. — Куда рванула?! Немедленно вернись!

Она скатилась со ступенек и врезалась в группу молодых людей, как раз собирающихся подняться на веранду.

— Осторожно, госпожа, — чьи-то руки подхватили ее. — Ноги переломаете!

— Девушка, вас обижают?

Сбоку горячо задышали в ухо, по спине прошлась чья-то ладонь.

— Это моя женщина, скоты! — надрывался Фетт.

Ба-бах! — выстрел в воздух. Что-то звонко разбилось. Взвизгнув, смолкла музыка, поднялся гомон голосов.

Амарела сцепила под грудью руки и изо всей силы двинула локтем назад. Лапающий ее за задницу поперхнулся, рейна рванулась, потеряла косынку, но выдралась на свободу.

И побежала так, как никогда не бегала.

— Сто-ой!

Ба-бах!

С ума посходили! Или это я сошла с ума? Что происходит?

— У-лю-лю! Лови ее, лови!

— Держивора-аа!

Она оглянулась — за ней ломилась толпа. С криками, улюлюканьем, с выстрелами в воздух. Женщины там тоже были, господи помилуй.

Амарела неслась по освещенной улице, шаря глазами, куда бы свернуть. Би-ип! би-ип! — сзади загудел клаксон, послышалось тарахтение мотора, Амарелу нагнал неспешно катящийся «сполох» пыльно-белого цвета. С крыльев его скалился знакомый до тошноты макабринский череп. Кто-то очень большой, поднявшись, выметнул длинную руку, и рейну, как котенка, вдернули в открытый салон.

«Сполох» остановился. С передних сидений к Амареле повернулись двое, а тот, кто втащил ее, оперся коленом о заднее сидение и развернул к толпе закрепленную на кузове «аранью».

— Что, бунтуем? — спросил он с веселым изумлением. — Угостить?

Толпа нерешительно затопталась.

— Ай-яй-яй, — посмеиваясь, он покачал головой. — Как нехорошо. Гоняете девушку, как кошку. Нашли себе забаву. А ну брысь.

Белая летная куртка, майорские семиконечные звезды на погонах, гвардейский эмалевый щит с каманой на груди, мертвая голова на плече. Белокурый чуб спускается на бровь, светлые насмешливые глаза, белозубая улыбка.

— Не бойтесь, прекрасная госпожа. Не дам вас в обиду.

Он скинул куртку и набросил на плечи тяжело дышащей Амареле. Это было лучше всего: она стянула куртку на груди и сразу почувствовала себя защищенной.

— Кавен Макабрин, двенадцатая гвардейская воздушно-кавалерийская бригада, к вашим услугам. Это Филико Лагарте, мой оруженосец, — младший лейтенант с переднего сидения улыбнулся Амареле как родной. — Васк, хватит зевать, поехали! — это ефрейтору-шоферу, пялящемуся на рейну, словно на дарский золотой запас.

— Подбросим вас в город, госпожа, куда скажете. — Он сел рядом, но на безопасном расстоянии. Положил на колени белую фуражку с высокой тульей и золотой крылатой макаброй. Опять ободряюще улыбнулся: — Не волнуйтесь, госпожа, все будет хорошо. Вот еще что — суньте руку в карман куртки.

— В карман? — голос у рейны оказался слабеньким, как у девочки.

— В карман куртки, ага. В правый. Не стесняйтесь, пожалуйста. Мне кажется, это вас поддержит по дороге.

Она сделала, как просили, и вытащила из кармана толстую полуфунтовую шоколадную плитку, завернутую в пергамент и серебряную фольгу.

— Вы южанка ведь? Беженка? — Кавен, облокотившись на борт, старательно наблюдал, как бегут фонари вдоль дороги.

— Угу… — промычала она сквозь шоколад.

Из зеркальца заднего вида, закрепленного на лобовом стекле, смотрели на нее собачьи глаза шофера. Лейтенантик ерзал на сидении и все время оглядывался.

— И у вас не оказалось денег на чашку кофе с пирожком? — Макабрин покачал головой, взглянул искоса, снова отвел взгляд. — Сколько вы не ели? У вас ни денег, ни документов… выбежали из дома, в чем есть?

Она закивала.

Машина дернулась, взвизгнули тормоза, рейну бросило на спинку переднего сиденья.

— Васк, твою мать, смотри за дорогой! Ушиблись? — он помог ей вернуться на сидение, задержал горячие пальцы на локте. — Не бойтесь, прекрасная госпожа, теперь все будет хорошо. Мы наведем порядок на Южном Берегу, вышвырнем Лестан к чертовой матери, щелкнем по носу Фервор — забудут соваться к нам.

«К нам»! Рейна нахмурилась и выдернула локоть из макабринской хватки. Они уже считают Марген дель Сур своим!

— Если бы нас раньше позвали на помощь, не пришлось бы вам, нежной юной девушке, пройти такие ужасные испытания. Но теперь все будет хорошо.

Лавенги спустили своих псов. И даже пытались собственноручно вытащить ее, Амарелу, непонятно, правда, зачем. Ей очень хотелось расспросить Макабрина подробнее, но она боялась, что он сложит два и два и узнает в остриженной под корень замурзанной девчонке королеву соседней страны.

— Фил, башку тупую отвернул, быстро! Нечего таращиться. Сейчас побежишь пешком за машиной. — Кавен разжал кулак, видимо, еле справился с желанием влепить оруженосцу подзатыльник. — Извините, прекрасная госпожа. Дисциплиной мы сегодня похвастать не можем.

Рейна комкала фольгу. «Сполох» оставил позади предместья и теперь катился по городу. Кавен помолчал, сжимая и разжимая пальцы, потом спросил:

— Прошу прощения за бестактность, но… какими духами вы пользуетесь?

— Что? — она ожидала любого вопроса, но не этого.

— Я слышал, существует такой парфюм… ну… вызывающий… как бы сказать…

Макабрин, рыцарь, офицер и просто здоровенный самец, замялся. А у Амарелы в голове вдруг сложилась мозаика.

— А-а… — сказала она. — О-о…

— М? — он поднял бровь.

— Это сагайский божок… как их там называют… забыла. Это он. Я спряталась на барже с землей.

Макабрин прищурился, начиная понимать.

— На барже с землей? Которая сегодня пришла в Маргерию. Дедовы люди как раз ее встречать сегодня должны.

— Я была ранена, когда спряталась на барже. Этот… божок вылечил меня… я его видела. Это не парфюм, это сагайское благословление!

Врагу не пожелаю такого благословления! Она с новым испугом уставилась на Макабрина.

— Так-так, — пробормотал он. — Я-то думал, это сказки. Ну, скажу я вам, действует это благословление… как хороший гипноз… мозги отключаются. Не бойтесь! — он поднял ладонь. — Я вас не трону и другим не позволю. Вам надо отсидеться, пока это… благословление не выветрится. Сколько оно будет держаться?

— Не знаю…

— Ладно, у нас есть еще завтрашний день, послезавтра с утра мы улетаем. Обещайте слушаться меня, а я обещаю ничего не делать против вашей воли. Лады?

Макабрин обещал ничего против ее воли не делать? А если моя воля — не бомбить Марген дель Сур?

Если бы дело было в одном Кавене!

Амарела вздохнула и согласилась:

— Лады.

* * *
— Давай сюда! — выкрикнула Мораг. Смоляные жесткие ее волосы были вымазаны в пыли и крошеве зеленых листьев. Военные высокие ботинки нелепо торчали из под вечернего платья, разрез на котором она продрала чуть не до пояса. Между ботинками и платьем — голые ноги с костлявыми коленками, поцарапанные и в потеках грязи.

— Быстро, пока он не плюнул! Лавенг! Тащи свою жопу сюда!

Энери решился и стремительно перебежал залитую полуденным светом улицу, пригибаясь и волоча с собой тяжеленную брезентовую сумку. Камни древней мостовой покрывали пятна копоти. Местами гранитные булыжники оплавились, дымились и мерзко воняли химией.

Умирать ему расхотелось.

В несколько кошачьих прыжков он пересек открытое место, перекинул себя через каменную оградку парка и залег рядом с врановой дочерью. Ее напарник — беловолосый, совершенно бесцветный дролери, сидел, привалившись спиной к серым, оплетенным тонкими побегами камням стены и невозмутимо перезаряжал винтовку. Ладони, пальцы и запястья у него были ловко обклеены полосками пластыря.

— Я разумею, он до ночи больше не вылезет, — дролери поднял голову, поглядел на Анарена, но исполосованные пластырем пальцы продолжали методично вкладывать патроны на положенное им место.

— Надо выманить. Каррахна, мы тут уже третий день валандаемся. Он несколько домов разнес! Люди погибли.

Когда прорвалась Полночь, прямиком в Ветлушу вывалился огромный серпьент. Хорошая, большая жертва нужна была, чтобы приманить такую тварь. Анарен машинально потрогал щеку и горло — рваные царапины от когтей наймарэ взялись сухой коркой и почти сгладились. Заживает как на собаке.

С тех пор, как Мораг содрала с него разъяренного Асерли, по нечаянности решив оккупировать со своими людьми ту же высотку, он все думал: какого черта наймарэ не убил его сразу? Когти Асерли могли перервать человеку горло, как пленку рыбьего пузыря.

Наверное, тянул время, полуночным сладко чуять страдания. Дотянулся. Получил полную обойму. Хотя — если вдуматься — что ему эта обойма…

Мораг попинала тогда принцево полубездыханное тело в целях реанимации, цыкнула на мрачных дролери, которые высказывались на тему того, что не худо бы полуночного пришить, пусть он и Лавенг — за такое дело нормальные Лавенги еще спасибо скажут.

А потом Энери, шатаясь, подошел к краю крыши и увидел, кто так страшно ревел на берегу. И как-то сразу стало понятно, кто на чьей стороне и против кого надобно воевать.

— Мораг, успокойся ты, — дролери с пурпурно-розовыми волосами и разбитой мордой — заживающий синяк красивого лилово-желтого цвета смотрелся на точеной скуле дико — приподнялся на коленях, поднес к глазам тяжелый армейский бинокль. Руки у него тоже были наспех заклеены пластырем.

— Етить, какого черта так и не наладили за пятнадцать лет выпуск техники, которая не калечила бы руки. Платиновые часы клепать — так пожалуйста. — Он сплюнул, потер правую ладонь о штаны. — Не вижу я его.

— Дай, — Мораг дернула бинокль.

Серпьент несколько суток гонял их, как хорьков, с места на место, рычал, плевался какой-то дрянью, шатал окрестные дома — ярился. Попутно перебили кучу полуночной мелочи. Жители Катандераны, привычные к военным действиям, быстро сориентировались. Военные, которых в городе было полно, развернули технику и организовали сопротивление. Говорят, сам король поднял свою крылатую машину, чтобы вести в бой рыцарские истребители. Энери не видел воздушный бой, только слышал его отголоски. За пару суток полуночных тварей повыбили почти всех. Но чертов серпьент застрял в университетском городке, как пробка в бутылке — здоровый, страшный, нелепый — и ни туда ни сюда. Загадил воду в канале, развалил ажурный мост, напрочь распахал детский садик, повывернул деревья.

Танки сюда не подгонишь, обычное оружие его не брало, гранаты только злили. Плевался он метко и погано. Вонял. И жителей никак не эвакуируешь.

В кои-то веки Анарен чувствовал себя при деле. Некогда было задумываться. Надо было действовать — и желательно побыстрее.

— Вижу Селя, — пробормотала вранова дочь. — О, забрался. Щас-с. Ну, давай, готовь свою стрелялку.

— Дорвался, — хихикнул красноволосый.

За время уличных боев так и не познакомились нормально. Тот вот, на моль похожий, — Нокто его зовут. А этот, с гривой цвета утренней зари и фингалом, сегодня их нашел — с устным приказом от короля. В такой близости от серпьента хваленая дролерийская связь полностью накрылась медным тазом. Хорошо, что змей все-таки был дурак и неразумный. Иначе переловил бы всех давно, как мышей.

— Приготовились.

Ясное голубое небо и сладкий запах листьев сбивал с толку. Чирикали птицы. Вокруг растрепанной головы красноволосого кружилась крохотная капустница. Села на кончик острого уха, пробитого серебряными точками, дролери не глядя отмахнулся.

Послышался рокот мотора. По бульвару неслась открытая машина с агиларовскими гербами, пустая, если не считать отчаянного шофера. Серпьент, невидимый за домами, завыл и заскрежетал. Машина пошла медленнее. Посигналила. Чертова тварь не соображала, что ей делать, и безыдейно плевалась кислотой. Вонь доносило аж до парка. Мораг скривила лицо.

— Нюхаю и прям вижу себя в папенькиной лаборатории. Вот гадство. Погань вонючая.

— Он голодный, — некстати сказал Анарен.

— Сейчас выкину тебя этому голодному.

— Не стоит. Ситуация и так тяжелая.

— У нас ситуация не тяжелая, — Мораг зло фыркнула. — У нас так, поразвлечься. Грохнем этого и, считай, все. Тяжелая ситуация теперь в Химере, знаешь ли.

Анарен знал. Судя по отголоскам новостей — у найлов с Полночью началась настоящая война, тяжелая и изматывающая. Не быстрое жадное вторжение на запах кровавой жертвы, как здесь. Полноценная война.

— А кто вызвался? — спросил он, не отрывая глаз от самоубийственно медленно ползущей машины. Серпьент опять плюнул. Водитель вывернул руль, едва не впаялся в столб.

— Молодой Агилар, — ответил красноволосый.

— Ну что же. Справедливо.

Мораг снова фыркнула, но смолчала.

Серпьент, наконец, прошатал ограду, выломился на улицу, обрадовано завыл, пополз, с трудом переставляя короткие лапы и тыркаясь мордой в брусчатку. Он был огромный. Хорошо, что кругом не вода.

Водитель поднажал. Тварь затормозила, гулко заикала, готовясь плюнуть.

С крыши, оперенная огнем, сорвалась раскаленная точка. Сель засел там с самым убойным, что нашел в королевском арсенале. Правду сказать, не помогло. Но отвлекло. Машина пронеслась, завернула и исчезла в переулках.

Поток кислоты вспыхнул, вонь стала еще удушливее, тварь снова взвыла, на сей раз не жадно, а яростно — задрала переднюю часть тулова, полезла на дом, как толстая ящерица, обломила несколько балконов.

С крыши другого дома начали стрелять одиночными.

— Не сработает, — мрачно сказал Анарен.

— Иди ты. Это хороший план.

Нокто молча положил винтовку на гребень стены и молча прицелился. Красноволосый тоже поднял оружие.

— Как он поймет, куда идти.

— Ты не думай, ты стреляй, — пробормотала Мораг. — Стреляй, пока он не подлезет. Он же дурак… во-от. Дурак ты у нас… — серпьент выл и тащился на выстрелы, мотая башкой. — Стенка каменная, хорошая стенка, отличная просто… Ползи в парк, животное! А тут уж отец тебя пришпарит. Епрст, как же Райо жалко… О, выполз, а-атлично! А теперь — ходу!

Анарен закинул горячую от выстрелов винтовку за спину — она уже ничуть не мешала, привык — и они побежали. Петляя меж деревьев, прыгая через скамейки — он так не бегал с юных лет, когда носился взапуски с собственными гвардейцами, такими же сопливыми.

Они все никак не могли остановиться, когда с неба обрушился безжалостный огонь, поджигая деревья и кусты, испаряя клумбы, дорожки, испакощенную воду в канале, и превращая гороподобную чешуйчатую тварь в ком паленой плоти.

* * *
Тень занавески гуляла по розовой закатной стене. Рамиро уныло разглядывал ее и слушал длинные гудки в трубке. На том конце к телефону никто не подходил.

Он вздохнул, нажал на рычажок и принялся набирать другой номер. Эти два номера он набирал с прошлого утра уже несчетное количество раз.

На большой кровати с ореховой спинкой пошевелился комок одеял. Рамиро оглянулся: Ньет в беспамятстве все норовил содрать повязки, за ним приходилось следить. Рамиро упорно мазал парня противоожоговой мазью и обматывал бинтами, хотя совсем не был уверен, что лечение помогает. Фолари промычал что-то, откинул одеяло и снова затих, свернув колесом ребристую спину с проросшим костяным гребнем.

Гудок в трубке оборвался, Рамиро уже потянулся к рычажку, когда внутри сказали:

— Алло?

— Креста? — крикнул он. — Креста, это я, два дня дозвониться не могу, как там Лара?

— Господин Илен, — узнали его на том конце, — Это Лита, аюданте госпожи Карины. Госпожа Карина в театре. Мы с Важем за вещами заехали. Госпожа Карина очень волнуется за вас.

— Да я тут… — растерялся Рамиро. — В Сумерках… В смысле, на Журавьей Косе. Креста что, ночевать в театре собралась?

— Мы вторые сутки уже в театре ночуем. С восьми вечера комендантский час.

— Какой комендантский час? Что стряслось? У меня тут радио нет…

— Полночь прорвалась, господин Илен. Вчера всякая нечисть на улицах прямо кишела, сейчас почистили, днем даже ходить можно. А вечером нельзя, вечером комендантский час. У вас там тихо, в «Сумерках»?

— Тихо…

— Вот и хорошо, я передам госпоже Карине, что у вас все в порядке. До свидания, господин Илен.

— Э, погоди! Постой! Ты что-нибудь слышала про Лару Край?

— У нее дочка погибла, господин Илен.

— Я знаю… Лита, кто-нибудь к ней заезжал? Как она? Что с ней?

— Она тоже в театре, вместе с нами. Жертв Полночи отпевают в соборе Святой Королевы, и Десире с ними, а похороны в четверг, приезжайте, если сможете.

— Приеду обязательно… Не давайте Ларе запираться в кабинете, пусть с ней всегда кто-нибудь будет, хорошо? Что она вообще делает?

На том конце трубки хмыкнули. Помолчали.

— Работает, — наконец сказала девушка. — Госпожа Лара Край работает.

* * *
Амарела проснулась яркого света — солнечный луч проник сквозь плохо задернутую занавеску и слепил глаза. Она потянулась, сладко зажмурилась, сбрасывая одеяло, ощутила щекой живое тепло, повернула голову и все вспомнила.

Рядом безмятежно спал Кавен — на спине, разбросав загребущие руки в стороны и по возможности растопырившись — видимо был из тех, кто занимают всю кровать, даже если она километровой длины. На налитом плече красовалась татуировка в виде макабры с крыльями.

В гостиницу он вчера протащил ее в своем огромном чемодане.

Безжалостно вытряхнул половину шмоток, запасной китель, еще что-то, и Амарела довольно много времени провела взаперти, скорчившись на идеально отглаженных, накрахмаленных рубашках. Достойное завершение богатой событиями недели. Безупречно.

Потом Макабрин предоставил ей свой номер, заказал еды, откланялся и ушел — обстановка становилась прямо скажем, невыносимой. Вот удружил чертов сокукетсу!

Амарела накупалась в огромной ванной, уничтожила трехдневный запас еды, кое-как привела в порядок прическу — голову пришлось безжалостно обрить как после тифа. Когда она отдохнула и калачиком свернулась на кровати, оказалось, что распроклятое сагайское благословение догнало и ее — заснуть не представлялось возможным. Она несколько часов провела, таращась в потолок и облизывая горящие губы, а потом в спальню тихонько пробрался Кав — за какими-то своими вещами. Постоял около кровати, думая, что она спит, скрежетнул зубами, тихо выругался и уже развернулся, чтобы уходить, но тут она позвала.

А какого, собственно, черта…

Теперь рейна нежилась на льняных простынях, потягивалась и бездумно смотрела на яркое солнце за окном. В голове поселилась разноцветная пустота и маячили вспыхивающие искорки. Если аккуратно выползти из-под господина майора, может быть, удастся добраться до столика с едой… или если вытянуть ногу и как-нибудь придвинуть его…

Кавен заворочался, открыл глаза, сфокусировался инемедленно перешел к боевым действиям, еще даже толком не проснувшись.

— Очень сильное благословение, — виновато пробормотал он в свое оправдание. Впрочем, Амарела не возражала.

— Я так весь сотрусь, — хмыкнул Кав парой часов позже. Они сидели на кровати, замотавшись в простыни, и подъедали остатки ночного пиршества, позорно запивая их остывшим чаем и степлившимся шампанским. Амарела лирично положила обритую голову на Кавеново татуированное плечо. Ушам и затылку было непривычно прохладно. — Ничегошеньки от меня не останется, прекрасная госпожа.

Амарела пожала плечами и сунула в рот ложку икры.

— Я считаю, что сплю и мне все снится, — честно сказала она, перебирая гренки в серебряной вазочке. — В здравом уме я бы никогда не легла бы в постель с Макабрином. То есть… ну… столько раз.

— Нет, никаких снов, ты что, — обеспокоился Кавен. — У меня завтра вылет. Я не хочу пропустить эту великолепную войну. Полеты над побережьем, сильный противник. Уа-а-ау… черт, челюсти вывихиваются.

В комнате витал тонкий аромат роз, маргерийской выпечки, слабо пало порохом — откуда? Кавов пистолет спал в кобуре на спинке стула, вычищенный и сверкающий, отражающий солнечные лучи по стенам, затянутым узорчатыми шпалерами. В приоткрытую фрамугу втекал ветер.

— Мне все снится. Снит-ся.

— Отличное оправдание чему угодно.

Кав откинул простыню, прошелся по комнате, заложил руки за голову. Потом посмотрел через плечо — его профиль четко выделялся на фоне солнца, казался черным, а коротко стриженые волосы — совсем белыми.

— Я бы хотел внести ясность, — сказал он просто. — Двадцать второго июня пришел приказ от моего короля и повелителя: вышибить Лестан с Южного побережья. Вот только приказов было два. Гласный и негласный.

Аромат роз усилился невыносимо.

— Негласный? — искорки все еще вспыхивали.

— Найти тебя и по возможности ликвидировать. Лавенгам удобнее сейчас оплакивать гибель королевы от рук гнусных лестанцев, чем договариваться с живой и строптивой. Они не уверены, что ты выжила, но если уж… Потом я узнал, что Принц-Звезда выпустил тебя из крепости. Но свой приказ король не отменил.

— Ты меня узнал…

— Да, так вышло, что с приказом пришли и фотографии — разные, неофициальные тоже. Передают, что в Катандеране настоящее светопреставление, Полночь прорвалась. Вернулся древний, как мары знает что, Анарен Лавенг. Нас перебросили сюда аккурат в тот день, я не успел поучаствовать.

Амарела подумала, что надо встать, но ноги не держали, и она осталась сидеть, безучастно глядя на хромированную рукоятку, торчащую из кобуры.

Анарен Лавенг. Надо же.

Сплю, сплю, сплю.

— Ну ты что же… это, выполняй приказ, — пробормотала она.

Макабрин повернулся, поглядел на нее, сдвинув брови.

— Я так разумею, мой король отдал мне преступный приказ, прекрасная госпожа, — сказал он чопорно. — Я его выполнять не намерен.

— Тогда штаны надень. Нельзя перед королевой без штанов.

Ей вдруг стало очень холодно, рейна закуталась в простыню по горло, обхватила себя за плечи.

— Мне ведь в Катандерану надо, Кав. — сказала она тоскливо. — Это ведь я во всем виновата. Только я, и никто другой. Я сделала, мне и расхлебывать. А ты летишь в Марген дель Сур, и ничего я не могу поделать, и никто ничего поделать не может…

Кавен подошел, сел рядом, притянул ее к себе.

— Я постараюсь как-нибудь… ничего там не курочить, — пообещал он неуверенно.

На залитой солнцем улице за окном безмятежно играл оркестр.

Эпилог

Русалка скользила с волны на волну, бросив ладони навстречу свету, плечами и спиной ощущая темный холод донных токов, грудью и животом — солнечную ласку поверхности.

Море покачивало ее, колебались ленты рук, зеленоватые волосы ореолом расплескались далеко по частой волнистой ряби. Блики и полутени пошевеливались, таяли, словно обрывки сна.

Русалка умирала.

Она не умела ясно мыслить, поэтому не знала — отчего. Море растворяло ее, как обломок душистого мыла, оброненный с проходящего мимо корабля. Прозрачные пальцы и бледный веер хвоста исходили мелкими пузырьками, море разъедало тонкую пленку плоти, соединяя прохладную кровь русалки со своей, солоноватой и плотной. Жгучей, как стрекала медузы.

Корабль. Медуза. Обломки.

Слишком сложно для фолари.

Она шевельнула губами, но голос ее покинул. Легкие уснули, утомившись долгим ожиданием рассвета.

Волны полоскали тело, выбелили, как забытую в воде ткань, обкусали краску с губ и щек, глаза утратили синеву, бездумно таращась в распахнутое небо. Нечеткие очертания женского силуэта распались серой пеной, клочья некоторое время плыли согласно, но потом волны разметали их.


Текучая вода рассказывает обо всех, кто когда-либо нес ее толику в своих жилах. Текучая вода разговаривает в твоей крови, и тысячи смертей и жизней равно обрывочны и подробны, и где среди них искать истинно твою жизнь и смерть? Которая из них твоя память, привязанность и любовь?

О фолари говорят, что они не помнят ни зла, ни добра, ни обещаний, ни друзей своих. И даже имени своего иногда не помнят.

Люди умеют строить дома, возделывать сады, упорядочивать действительность, вписывать ее в форму. Действительность становится инструментом и материалом, начинает отвечать ожиданиям. Даже — вот магия! — человек может сам сделать свое будущее.

У фолари нет ничего, кроме себя самого. Ни сада, ни дома, чтобы возделывать их и задавать им форму. Что может возделывать фолари, кроме себя?

Как иначе создать будущее, которого нет?

Ньет открыл глаза. Над ним в волнах синевы плыл, как льдина, девственный квадрат потолка. Закутанная марлей люстра свисала угрюмо осиным гнездом. Не шуршали газеты на полу. Запах влаги тек из открытых окон. Рассвет.

Сумерки.

Холодно.

Пересменок между «там» и «тут». Время, когда оплывает и истончается любая форма, просвечивает изнанка — и не пересчитать прорех.

Морская пена — никудышный материал.

Он, хмурясь, оглядел скрученные, кое-где порванные простыни, бурые пятна крови на одеяле и на полу, таз с розоватой водой у кровати. Прилипшие к полированному дереву спинки перья из вспоротой подушки. Глубокие царапины на том же полированном дереве. Поднос на табурете у изголовья, с кусками заветрившейся копченой колбасы.

Он схватил сразу несколько кусков и засунул в рот.

Потом доел остальные.

Потом встал, придерживаясь за стену — и увидел его. Между дверью и окном, на низенькой банкетке и частично на стуле — длинными, не умещающимися ногами.

Человек крепко спал, завернувшись в шелковое стеганное, расшитое розами покрывало, сунув под голову скомканный мебельный чехол.

Ньет некоторое время смотрел на него, и память возвращала знакомые черты. Сомкнутые веки, складку на переносице. Большой открытый лоб с характерной линией волос, стриженный затылок, круглое, выглядывающее из складок покрывала ухо. Запах — скипидара, льняного масла, кедрового лака. Вместе с узнаванием вернулось имя.

Рамиро Илен.

Ньет постоял, ощущая босыми ногами пол, ладонью — холод стены.

Потом осторожно отнял руку от светлой деревянной панели и ощупал себя.

На груди и животе сожженная кожа слезала струпьями. Чесалась. Под неряшливыми чешуями засохшей сукровицы прощупывалось твердое и гладкое… темное, как рог. Оно наросло под шелушащейся кожей, как черепица. Оно закрывало места ожогов и распространялось вокруг — на плечи, на предплечья, на бедра, даже в паху — гибкое, с металлическим маслянистым отливом, теплое телесным теплом и, по ощущениям, совершенно непробиваемое.

Броня.

Он посмотрел на свои руки, будто одетые в мелкую плотную кольчугу с графитовым блеском, на двухдюймовые когти. Волосы свились тысячей охряно-пепельных лент, удлинились и отяжелели. Он потрогал зубы языком, гадая, сможет ли сейчас вымолвить хоть одно человеческое слово. Но даже не попытался этого сделать.

Напротив растерзанной кровати стоял стул, на нем пачка бумаги, исчерканная карандашом. Еще изрисованную бумагу, в том числе оберточную, он нашел на столе, вперемежку с подсохшими кусками еды, корками и пустыми бутылками. Выбирая из оберток съестное, рассматривал рисунки.

Карандаш Рамиро Илена не знал не только стыда, но и жалости. Провалившиеся глаза, обметанные губы тяжелобольного подростка, торчащие ребра, мослы, паучьи пальцы, обхватившие костлявые плечи, жалкая поза зародыша. Пестрины язв, черные пятна, сухие ящеричьи складки. Проступающая чешуя. Прорвавшие кожу на локтях шипы, костяной гребень согнутого колесом позвоночника. Обтянутые скулы, полоска склеры меж ресниц, оскал.

Подыхающая на простынях тварь.

Не подохла однако. В немалой степени — это Ньет абсолютно точно знал — потому, что смертный время от времени засовывал куски пищи и вливал воду в его раззявленную пасть.

Ньет обследовал комнату в поисках еды, нашел упаковку печенья и, поедая его по нескольку штук за раз, побрел в соседнюю анфиладу, и дальше — в большущий светлый зал.

Узнал это место — здесь они с Рамиро расписывали стену.

Фреска, полностью завершенная, празднично горела красками даже в жидком, как пахта, свете утра. Плыли крутобокие корабли с гербами на парусах, их вели красивые люди с разноцветными волосами. Навстречу выходили из волн тумана не менее красивые дролерийские воины, и в центре, между двух прекрасных дролерийских женщин, стоял белый золоторогий олень.

А над ними в сияющем столбе света парил, не касаясь ни неба, ни моря, Стеклянный Остров — древний кремниевый нож с обращенным вниз острием, полупрозрачный, тающий на сколе, невероятно — это чувствовалось кожей — невозможно острый, рассекающий, проникающий, нанизывающий на себя все.

Стеклянный Остров Рамиро писал уже один, без Ньета.

Он никогда не объяснял, что изображала фреска. А Ньет никогда не спрашивал, оставляя человеку ложное впечатление, что фолари — и Ньет вместе с ними — утратили память о войне и память о потере. И заодно забыли о роли некоторых людей в той давней истории.

Эхо памяти нескончаемо звучит в текучей воде, захочешь забыть — не забудешь. Тем более, Стеклянный Остров потерян по меркам фолари не так уж давно.

С другой стороны — и тут человек прав — чем дальше во времени, тем больше дробится память некогда жившего, расточается по капле, мешается с памятью других. Можно ли собрать чью-то память воедино, как нитку бус? Вряд ли кому-то из ньетовых соплеменников приходило такое в голову…

Да и мало, если задуматься, этих фрагментов — про Стеклянный Остров.

Почему?

Ньет потер пальцем переносицу, неосознанно повторяя жест Рамиро. Почему… потому что большинство защитников Стеклянного Острова живы и по сей день, и память о поражении до сих пор не отдана воде. И это тоже мы знаем — они заперты в недрах острова, отрезаны от текучей воды… да и вообще от воды.

Долгие века мучаются и страждут в тесных клетках, заменяя альфарам источники силы. У людей тоже есть такие, Ньет видел. Едко пахнущие металлические брусочки в картонной кожуре. Их вставляют в фонарь, чтобы светил. Потом выбрасывают.

Мы знаем это — но ничего не чувствуем: ни горя, ни потери, даже ненависти не чувствуем. Наша недружба с альфарами — лишь отражение их неприязни.

А ведь это Старшие создали остров.

Размывчато, на грани яви, вспыхнули лучинки воспоминаний — долгий, нескончаемо долгий синий бок в подсвеченной лучами соленой воде, ужас и восторг, тугие завихрения течений, курлыканье мириадов пузырьков.

Авалакх, прошептала кровь.

Маленькая женщина попирает ногами веретено — ее несет по волнам, словно на плоту, развеваются седые волосы, ветер полощет фартук и платье. Она прижимает к груди, как младенцев — двух воронов.

Марайя.

Над дышащими в такт морю волнами — зелеными, лазоревыми, агатово-серыми — с наплывами пены, до самого дна просиянными северным солнцем — биение бронзовых крыльев, клекот, чешуйчатый змеиный хвост, нагие груди, текущие смолью волосы. Рот раскрыт в кличе, торжествующем и яростном. На пальцах — птичьи когти.

Нальфран.

Одна из немногих Старших, кто у нас остался.

Неужели она тоже, как и мы, сидит на асфальте набережной, или на камнях волнолома, бездумно глядя, как мимо проезжают машины, прогуливаются люди, приходят и уходят огромные железные корабли? Не верю. Не может быть.

Ни одна из песчинок памяти не показывает ее в заросшем слизью туннеле, как Моха, или в ворохе пестрых тряпок на газоне, как Озерку, или в нищенском пальто на тротуаре, как старуху-сову…

Только — перистый посвист бронзы, летящая пена, нестерпимый блеск солнца на зыби, и гневный голос, заполняющий небо, будто гром.

Ньет отпрянул от раскрашенной стены.

Соленая вода помнит больше пресной. Это знает любой фолари.

Надо спросить у соленой воды.

Он задержался у проема двери, ведущей в пустые анфилады и в спальню, но не пошел туда. Уходить и без того тяжело.

Из зала высокие окна вели на террасу, а с террасы спускалась лестница в сад, полный тумана. Ньет глубоко вдохнул влажный, чуть подсоленный воздух — Журавья Коса длинным узким серпом далеко вдавалась в Сладкое море.

Мокрая трава холодила ноги. Ньет пересек сад и вышел на пляж, не огражденный ничем.

Пространство без берега точило серый туман, едва окрашенный перламутром рассвета. Седой, как иней, песок лизали волны. Пляж был пуст: ни одной фоларийской морды, ни единой. Если тут кто и жил — лет десять как ушли.

В море.

Море принимает любого, кто сорвался с насиженных мест, кто потерял дом, или потерял покой, или потерял голову… или что там еще теряют.

Ньет ступил в воду. Она была плотнее речной — и знала больше, и громче отзывалась в крови. Она взяла его под ребра холодными пальцами и сдавила — несильно, но ощутимо. Ну-ка, парень, каков ты?

Он резко выдохнул и нырнул.

Холодные ладони сжали ему лицо, и лба коснулись материнские губы, соленые, как остывшая слеза. Ребристое дно уходило вниз, и навстречу Ньету наплывала тьма.

Когда-нибудь… может, и скоро, я отдам этой воде себя и то немногое, что помню — большого спокойного человека с карандашом за ухом и тоненькую девушку в полосатых гетрах, вскинувшую руки, перед тем, как начать танцевать.

Часть вторая

Глава 1

Амарела уже битый час стояла у фальшборта и нетерпеливо всматривалась в очертания Карамельной бухты. Морской ветер трепал шелковое, в крупный горох, платье и концы газового шарфа, которым она повязала шляпку, чтобы не унесло за борт.

Голосили здоровенные чайки, стремительно проносились над палубой, выглядывая — что бы ухватить. Теплоход, на котором она выплыла из Маргерии в Катандерану, плюхал по Сладкому морю почти две недели, заходя по дороге во все порты. Хорошо, что в это время года море тихое, спокойное, никакие волнения не задержали рейс дольше положенного. Кавен отправил ее первым классом, поэтому все это время она ела, спала, бродила по просторной каюте и нервничала.

Новости, которые время от времени удавалось выцедить из приемника, не радовали. Одно хорошо — адмирал Альмаро Деречо вернулся в Южные Уста вместе со всем флотом, и, судя по радостному голосу диктора, активно помогал «миротворческим силам Дара» вышибать «миротворческие силы Лестана» к чертовой матери, делая чрезвычайно хорошую мину при очень плохой игре. О ней самой проскальзывали самые разные новости, начиная от «безвременно погибла, с прискорбием сообщаем…», до того, что «известный предприниматель и глава издательского дома Пакиро Мерлуза утверждает, что лично беседовал с рейной Амарелой в ночь перед попыткой предательского захвата Южных Уст».

На восьмой день путешествия Амарела узнала, что кто-то сделал ее вдовой — макабринские войска наводили порядок в южном королевстве жестко и последовательно. Она не очень огорчилась. Известие, что рядом с Вьенто Мареро все-таки разбивают военную базу и аэродром, огорчало сильнее, но было вполне закономерным. Сделать уже все равно ничего нельзя.

Амарела маялась в шезлонге на верхней палубе и утешала себя тем, что наверняка братцам Лавенгам сложившаяся ситуация так же не нравится, как и ей. Что Макабрины забрали в пасть, то даже ради своего короля не выпустят. Одна надежда — Деречо как-то с ними договорится.

«Гордость Юга» дала последний длинный гудок, причалила и сбросила сходни. Амарела подхватила саквояж и осторожно спустилась на пирс, придерживаясь за поручень. Новые босоножки тесно охватывали ремешками ступни, страшно было подвернуть ногу. Желающих сойти в Катандеране вместе с ней оказалось не так уж много.

Карамельная бухта и пристань для пассажирских судов выглядели по столичному празднично, но, если присмотреться, — глаз выхватывал следы недавних потрясений.

Обломанный флагшток, осыпавшаяся белая штукатурка на стене здания вокзала, из-под которой торчали развороченные клочья основы и алое крошево кирпича. Муниципальные патрули, незаметные и молчаливо-внимательные. Погнутые и распустившиеся железными лепестками трубы ограждения, рядом возятся рабочие с гербом города на рукавах.

Впрочем, на проверках внутренних рейсов это никак не сказалось, никаких особенных документов не требовали. Амарела спокойно миновала контроль, отдала билет, в котором стояло вымышленное имя, и поднялась на площадь, где толпились таксисты. В восемь вечера ей предстояло быть на Четверговой и она успевала, что бы там себе ни думал наймарэ.

В половину восьмого она добралась до Четверговой, погуляла по пустынному скверу, засаженному розовыми кустами. Пышные соцветия — алые, густо-оранжевые, перламутрово-белые, раковинами свернутые в глубоких зеленых тенях, ближе к сумеркам начали сильно благоухать.

У Амарелы устали ноги, и она присела на край беленого помоста, на котором торчали виселичные перекладины. Демона не было. Около статуи короля Халега ждал кого-то юноша в светлых брюках, в рубашке с коротким рукавом и в шляпе, надвинутой на глаза.

Угловатая тень от виселицы длинно протянулась поперек площади. Световое табло на мрачном сером здании с алой вывеской «Плазма» дрогнуло, рисунок лампочек сменился — стало без пяти восемь.

Четверговая площадь оставалась пустынной — если не считать незнакомца у памятника. Амарела терпеливо ждала, болтая ногами и перебирая в уме те слова, которые должно сказать демону. Не кинется же он на нее посреди Катандераны.

«Я прибыла вовремя и хочу, чтобы ты вернулся в Полночь навсегда», «уходи в Полночь и не возвращайся, и я запрещаю тебе вредить людям», «я прошу и требую, чтобы ты ушел из мира людей»… она таращилась на цветущие розы и мельком припомнила старую дарскую легенду о глазах Полуночи. Странно, что не вспомнила раньше, а ведь там так подробно рассказывалось о том, что не нужно, не стоит, ни за что нельзя якшаться с этими тварями. Даже если ты готов заплатить. Отберут все, и взамен не дадут ничего.

— Он не придет, прекрасная госпожа. Зря вы ждете.

Юноша, стоявший около памятника, подошел неслышно. Амарела вздрогнула, подняла взгляд — знакомые светлые радужки, высокие скулы, упрямая линия подбородка… Тот самый, который спас ее в старом замке. За Алисана его можно было принять только издали. Теперь видно — этот старше. Намного. На века.

— Откуда вы знаете? — она решила ничему не удивляться.

— Я присутствовал при том, как в нашего общего, хотя и недоброго, знакомого выпустили несколько обойм. Думаю, теперь он отлеживается в Полночи и просто не в силах прийти на встречу, хотя неоднократно мне хвастался и называл время, в которое, по его мнению, вы не явитесь. Рад видеть вас в добром здравии, рейна.

— Благодаря вам…

— Тебе. Можете звать меня Энери.

Амарела помолчала, не зная, что еще сказать. Ее древний, как старый замок, спаситель, вздохнул и уселся рядом на помост, запрокинул голову, подставил лицо лучам уходящего солнца, замерев и на несколько мгновений превратившись в серебряную статую. Старая площадь, неустанно благоухающие розы и семисотлетний принц с лицом и фигурой дролери — все это слилось воедино, будто на старинной картине, покрытой натеками темного лака. Несколько разноцветных машин, застрявших в нешироком горле Семилесной, пытались разъехаться, ворча. Мостовая там, что ли, повреждена.

Неудивительно, если верить всему, что рассказывают по радио, улицы Катандераны в последние дни утюжили танками.

Ты виновата, ты.

Рейна смотрела, как наливается алым и розовым закат, чувствовала сильную усталость. Странно, отдыхала ведь целых две недели, ничего не делала, каталась на теплоходе, ела и спала.

И бесконечно прокручивала в голове предстоящий разговор с наймарэ. Днем. Ночью. Все две недели. А разговор не состоялся. Само прошло.

— Если бы вы не пришли, договор бы остался в силе, — сказал Энери. — Так что все правильно.

— Глупо было тащиться через полконтинента. Знала бы я, что эту тварь убили…

— Жизнь часто выглядит глупо, а иногда еще и страшно. Нет, я не думаю, что его убили, к сожалению. Просто, ну, помяли.

— Но вернуться он не сможет?

— С сегодняшнего вечера — нет.

Почему я должна верить, чуть было не спросила она, но потом вспомнила драку с «профессором Флавеном», яростный блеск глаз, удар, который мог бы прошибить стену.

— Значит все в порядке?

Еще одна машина неспешно вырулила на площадь — черный, сверкающий «барс».

Энери проводил его глазами, нахмурился, но потом быстро просветлел и снова подставил лицо солнцу.

«Барс» проехал к зданию «Плазмы», раздраженно погудел — машины нелепо жужжали, толклись, все никак не могли разъехаться, блокируя подход к стоянке.

— Все в порядке, — твердо ответил Энери. — Я думаю, тебе стоит уплыть обратным рейсом, рейна. Видишь ли, мой царственный потомок…

И тут под черной глянцевой машиной расцвела алая вспышка.

Пламя полыхнуло одновременно с грохотом взрыва — «барс» завалился на бок и отлетел в сторону. Машины, которые никак не могли разъехаться на тесной улице, вдруг резво снялись с места и скрылись.

Амарела осторожно отвела от себя руки принца, который инстинктивно обнял ее, прикрывая. Потрясла головой. Анарен соскочил с помоста, сделал несколько шагов по направлению к машине, но туда уже бежали дролери из «Плазмы» и он нерешительно остановился.

Наверное, рейне полагалось рыдать и биться в истерике, после всего того, что пришлось пережить во время вторжения лестанцев, но, похоже сагайский божок излечил не только тело, но и душу. При звуке взрыва она не почувствовала ничего, только тупое удивление. Пахло дымом и чем-то горелым, сладковатым, вызывающим тошноту. Амарела поняла и зажмурилась, стиснула зубы. Не помогло. Она перегнулась через край помоста, и ее вывернуло прямо на розовые кусты.

Дролери с грохотом выворотили покореженную дверь «барса», отшвырнули в сторону. Голыми руками, даже не напрягаясь особенно — так срывают сухую чешую с луковицы. Рядом с машиной чернел выбитый взрывом канализационный люк.

— Мы… нам надо пойти, помочь, — нерешительно сказала Амарела. Анарен застыл рядом, всматриваясь. — Там же…

— Это машина Врана, — ответил принц. — Если сунемся, его охрана запросто прикончит нас под горячую руку. Мары полуночные, я так и думал, что этим кончится — его дочь и большая часть дролери сейчас носятся с муниципалами по подвалам, вылавливая остатки полуночной нечисти. А радикальная партия в совете лордов упрямо несет бред про то, что дролери нарочно спровоцировали Полночь, чтобы потом укрепить свои позиции в Даре. Вот она, людская благодарность, — он осекся.

— А ты будто и не человек вовсе, — пробормотала Амарела. Ее мутило, и кружилась голова.

Из развороченных остатков «барса» медленно потащили длинное угловатое тело, безвольно болталась черная рука. На асфальт капало жидким дегтем — кап-кап. Отверстая пасть «Плазмы» выплюнула еще нескольких сумеречных, они окружили пострадавшего, скрыли от посторонних глаз. Высокий, на пределе слышимости, женский вопль резанул перепонки. Амарела прижала ладонь к груди — сердце трепыхнулось, и будто заспотыкалось.

— А-аа-а! — надрывалась невидимая плакальщица. — А-аа-а! А!

— Идем скорее, — Энери протянул ей руку. — Идем, нечего тут делать. Они сами разберутся.

* * *
Рамиро очень хотелось кофе и курить. Он сидел на два ряда позади Лары, держал в одной руке секундомер, в другой — партитуру света и щурился на яркие вспышки прожекторов. Глаза щипало. Следить получалось плохо — сказывалась бессонная ночь в декорационном цеху.

На сцене летел бесплотный снег в канун Йоля — осветители на портальных башнях крутили испещренные белилами фильтры. Под софитами дубовые доски пола блестели, как лед, белая театральная ткань накинута складками поверх высоких сомкнутых подиумов для чтецов. За подиумами, во всю ширину задника и до самых падуг медленно проворачивалось колесо года, витражные картинки, огромный циферблат часослова. Вздымались и падали за горизонт созвездия, зодиакальные знаки, небесные пахари и всадники, крылатые звери, хвостатые планеты, птицы и ангелы.

В оркестре вел женский голос, пел без слов, высокий и холодный как пустотелая флейта, Рамиро слушал, смутно удивляясь — голос? пение? — в какой-то момент его охватил озноб, он даже проснулся.

Ларины нововведения, она пару дней назад обмолвилась — вместо Игерны Флавен приглашена новая актриса. Рамиро не знал, что новая актриса будет петь. И он не знал, что эта актриса — дролери.

Силуэт дролери застыл в самой высокой точке подиума, полукольцом охватывающего пандус, черный и ломкий на фоне возносящихся радужных знаков. Голос у нее был ошеломляющий — без малейшего напряжения он проникал всюду, леденил и опустошал воздух.

На авансцену вышла закутанная в покрывало женщина. Медленно, с трудом ступая, она добрела до середины, остановилась, подняла к небу лицо. Серое покрывало соскользнуло с волос, холодный луч очертил детский профиль Аланты. Под грудью Аланта держала большую шаль, ниспадающую вдоль платья тяжелыми складками — Рамиро кивнул удовлетворенно. Вынужденный жест (иначе шаль упадет), беспомощный и защищающий одновременно, сковывающий движения, давал абсолютно точную ассоциацию.


— Летят двенадцать голубок, — сказала дролери-душа с черной стены. — Тринадцатая — отдельно.


Негромкий, почти лишенный выражения голос ее растекся по сцене и по залу, и у Рамиро встали дыбом волоски на загривке.


— Ветер суров и гулок, крылья его бесцельны.
Ветер легок и колок, перья его острее
Чем драгоценный осколок у птицы на сизой шее.

Пауза.

На черной стене один за другим начали зажигаться желтые квадраты.


— По небу по голубому, по самому его краю
Двенадцать голубок к дому…

Еще пауза. Зажглось последнее окно, Аланта-Летта робко двинулась к ним.


— …тринадцатая — не знаю.

Поднялась тонкая рука, «тук-тук-тук» — попросил за Летту барабан из оркестровой ямы. В ответ ему визгливо залаяла собака. Летта отпрянула, отбежала, потом подошла к другому окну: «тук-тук-тук?» «Р-р-гав-гав-гав!» — взлаял другой пес, тоном ниже. Следующее окно — еще один пес залился лаем. Следующее окно… стук сделался непрерывным, переплелся со стуком невидимых каблуков, ускорился, загрохотал, засбоил как сердце, его догоняла, накрывала, гнала вперед волна собачьего лая.

Летта заметалась между домами, придерживая ладонями тяжело колыхающуюся шаль, у каждой стены ее встречал взрыв грохота и воя.

Раздвинув складки сукна, из подиумов, как из лопнувших коробов посыпались фигуры в пестром. Яркие лохмотья, цветастые рубахи, козьи и медвежьи маски, ленты, бубны, бубенцы. Слева направо, справа налево, сходясь и расходясь понеслись вереницы танцующих. Визжали виолы, рычали басы в оркестре, два десятка каблуков выбивали из досок громовый гул. Неловкую фигурку Летты швыряло как лодку на перекатах, пока она не исчезла в пестрой пене йольского хоровода.

Вскрик — короткий, жалобный, сейчас же потонувший в топоте и звоне гитерн.

Королевский балет еще минут пять колотил каблуками в доски, размахивал масками, вил кольца и спирали, плел подвижные сети, распадался и сходился в мельтешне летящего снега. Неистовую музыку прорывали женские вскрики, стоны, неразборчивые мольбы. Дролери на стене ломало, словно деревце на ветру.

Вдруг вопль ее рывком поднялся и разросся колоссальной звуковой волной, начисто сметая и музыку, и грохот каблуков. Рамиро выронил партитуру, зажал руками уши, но это не помогло — крик сверлом вонзился внутрь черепа, и в глазах замерцали черточки и точки, как на крутящейся вхолостую пленке по окончании фильма.

Оглушенный, Рамиро некоторое время не мог понять, вопит ли еще сумасшедшая дролери, или уже перестала, уши у него заложило, как в самолете, но зрение постепенно прояснилось. Он увидел пустую сцену и скорчившуюся на голом полу фигурку, закутанную в серый плащ.

— Все гуще снег. — сказала со стены душа-дролери. Она выпрямилась и стояла спокойно, низко опустив голову. — Так звуки коротки.

После шокирующего вопля в голове у Рамиро еще звенело, но тихий голос заставлял напрягать слух.

— Так страшно, что уже не обернуться,
Ни голосом, ни взглядом не коснуться
Ни сердца, ни протянутой руки.

Дролери подняла голову, лицо пряталось в тени покрывала, но стали видны бледные, сложенные одна к другой ладони.

«Так-так, так-так» — сквозь шум в ушах стучал метроном. Ему вторили едва различимые звуки, словно кто-то гладил пальцем стеклянные колокольчики.

Запаздывая на пару секунд, поднялась на колени и подняла закутанную голову Летта. Чуть покачиваясь, она прижимала к груди сверток из тяжелой шали.


— Все громче сердца стук. И поперек
Косая тень ложится на порог,
И манит, умаляясь, за собой.

Душа медленно прошла по подиуму влево, вместе с ней медленно, как замерзающая вода, текла музыка. Спустилась по пологому склону на авансцену, приблизилась к Летте.


— Вовне земель лежит тропа пустая.
Весь снег уже, наверное, растает,
Когда я не вернусь к тебе домой.

Летта подняла сверток на вытянутых руках, душа приняла его, прижала бережно к груди, а принцесса склонилась в прежнюю позу. Покачивая сверток, душа ушла направо, за кулисы.

Тянулась, истаивая, долгая последняя нота, тянулись мгновения, ничего не происходило. Только леденел и терял фокус направленный свет прожекторов, пока не выцвели радуги часослова, пока черный кабинет сцены не сделался седым, сизо-серым, вымороженным насмерть.

Тогда беззвучно опустился занавес, черный, как ночь.

Еще некоторое время было тихо, потом в осветительской ложе зажегся дежурный свет. Рамиро подобрал бумажки, вылез из середины ряда и подошел к режиссерскому столику.

— Лара, — сказал он. — Это очень сильно, но это запретят.

Она улыбнулась, глядя на занавес, по которому пробегала рябь — за черным сукном кто-то двигался, ходил туда-сюда. Сквозь щель над полом было видно, что коробка сцены внутри освещена.

— Нет, — сказала Лара. — Не запретят. Пара карет скорой помощи, служащие перед антрактом раздадут пузырьки с нашатырем. Шок, конечно, будет. Но не запретят.

С боковой лесенки, мимо оркестровой ямы, спустилась певшая за душу Летты дролери — Рамиро, наконец, рассмотрел ее. Коротко стриженные черные волосы, огромные черные глаза на треугольном личике, ничем не подчеркнутый бледный рот. Подмышкой она небрежно зажала свернутую шаль. Рамиро вспомнил, что видел ее во дворце, в компании Эстеве. Шерла ее имя, кажется.

— Дурацкая эта затея с платком, — сходу залепила она, даже не поздоровавшись.

— С каким платком?

— Вот с этим, — Шерла встряхнула сверток, и он развернулся в большую шаль. — Ерунда какая-то. Живота нет, ребенка нет, вместо них — тряпка… Я не понимаю, почему тряпка, зачем тряпка? Глупо это. Кто придет смотреть — смеяться будут, — ее острые, пробитые жемчужинами, ушки гневно прижались.

— Это театральная условность, — попытался объяснить Рамиро. — Такова мера условности, заданная спектаклем изначально. Для того, чтобы произвести на зрителя нужное впечатление. Как твой голос.

— А что мой голос, мой голос — настоящий. Я оплакиваю особу королевской крови, нашего родича. Я все правильно делаю.

— От твоего голоса кровь в жилах стынет, — пробормотал Рамиро. — Это и есть искусство.

— Не знаю я никакого искусства. Тоже мне. Моя бабка — Перла. Баньши.

Что ж, это многое объясняет.

— Ты Лару слушай, — сказал он, стараясь быть как можно убедительнее. — Она все поставит на место — и платок, и тебя с твоим голосом, и картинки, и музыку. Все вместе получается магия, понимаешь? Только людская, не ваша. Ты, главное, слушай и делай, что она скажет.

Шерла с сомнением таращила глазищи, мяла в руках злополучную шаль, чуть только на просвет не поглядела — где тут магия? Потом прошипела что-то, ушла обратно на сцену. Серая тряпка волочилась за ней, как знамя поверженной армии.

— Приобретение, — посочувствовал Рамиро, провожая дролери взглядом.

— Ничего, — Лара впервые за много дней заговорила с ним. — Я с ее помощью такое сделаю! Это будет лучшая постановка современности.

— Уверен, что так.

По лесенке мимо оркестровой ямы спустилась группка танцовщиков. Красавица Аланта весело смеялась и что-то говорила парню, игравшему Сакрэ, тот держал под мышкой песью голову — как шлем, и преданно смотрел Аланте в рот. Шерла шагала рядом с ними, продолжая недовольно кривиться, потом тоже улыбнулась.

Лара молча проводила их глазами.

— Рамиро.

— Что, Лара.

— Я вижу, как ты гонишь с работой над декорациями. Ты что-то затеял. Не вздумай дезертировать. Я тебя из-под земли выкопаю, верь мне.

Рамиро вздохнул. И ответил честно:

— Я делаю все, что от меня зависит.

* * *
Когда совсем стемнело, принц разжег камин. Амарела забралась в старое кожаное кресло, укрылась выцветшим пледом, бездумно смотрела на огонь. В изразцовой пещере возникали и рушились огненные царства, отблескивала латунная решетка, покрытая потрескавшимися от времени эмалевыми медальонами. Огонь, который совсем не похож на тот, что сжигает дотла города, машины, людей, дролери. Покорный, ласковый, из которого в любой момент может выскользнуть расплавленная до ярого золота саламандровая змейка.

Говорят, они вырастают огромными, как крепости.

Было очень тихо.

— Анарен.

Принц замер около огня, как кот, потрескивали яблоневые поленья. Тишина расползалась по древнему дому, выдранному из человеческой реальности многие столетия назад, как прилив. Энери молча повернул голову.

— Мне кажется, я проклята.

— Смелое заявление, прекрасная госпожа, — глаза его были темны. На улице покрикивала какая-то вечерняя птица, звонко стучал молоток, переговаривались люди.

Посторонние звуки не нарушали настоявшейся, как вино, тишины.

— Но, сам подумай, — она сжала пальцы в кулаки. — Где я ни появлюсь — катастрофы, война, смерти. Это из-за того, что я связалась с Полночью?

— Это из-за того, что теперь так будет повсюду. Некоторое время. Перелом. Надо просто смириться и переждать.

— Что переждать! Мне необходимо срочно попасть домой. Там черт знает что творится!

— Тебе сейчас надо бы заботиться о себе.

— Я знаю, что твой драгоценный правнучек велел меня прикончить, — вскинулась она. — Можешь не отводить глаза и не замалчивать это! Знаю я ваши лавенжьи повадки!

— Ш-шш, — Энери легко поднялся на ноги, отошел к старинному буфету, скрипнул дверцей. — Я же тебя спрятал. Все хорошо. Потомки тоже люди, они имеют право на политические ошибки.

— Я не хочу подохнуть из-за чьей-то ошибки. Что ты там льешь мне в стакан!

— Валерьянку и пустырник, — принц сунул ей керамический стаканчик с отвратительно пахнущей жидкостью. — Выпей, я сам пробовал, помогает. Мне это посоветовал… один человек. Очень удобно, продается в любой аптеке.

Амарела зафыркала, но выглотала корчиневую дрянь. Хоть бы и яд, все что угодно, чтобы не вспоминать грохот взрыва.

— Этот сумеречный, Вран? Он погиб? Ты ведь звонил куда-то.

— Звонил. К сожалению, достижения дролерийской науки для меня теперь недоступны, но телефон я освоил. Я спрашивал про Врана, но никто ничего не знает, а еще я выяснял, сможешь ли ты отплыть из Катандераны.

— И?

— Нет, не сможешь. Порты перекрыты, Герейн в ярости, идут аресты недовольных дролерийской политикой. Герейн тяжело переживает потерю брата, а тут еще и Вран. Я не смогу на него как-то повлиять. Ситуация очень сложная. Хотя не думаю, что заговорщикам удалось прикончить старого змея. Ты ведь знаешь, принц Алисан так и не вернулся с Севера.

— Не могу сказать, что сильно печалюсь, — Амарела перехватила спокойный взгляд. — Извини.

— Ничего. Но дело в том, что тебе придется отсиживаться здесь. Транспорты тщательно проверяют дролери, а они узнают любые лица. У сумеречных нет никаких причин тебя любить, уж прости.

— Мне надо домой. Что ж меня мотает по всему Дару. — Амарела передернула плечами. Ее знобило, не смотря на теплый плед.

— Сегодня в любом случае ничего не выйдет. Будь моей гостьей, — Энери церемонно поклонился. — Будем пить вино, беседовать. Потом ляжешь спать. В безопасности. Комнат тут хватает, поверь.

— Ну… хорошо. Спасибо, — запах успокоительного снадобья заполнял всю комнату, вызывая тошноту. В последнее время ее тошнит вообще от всего. Такая тошнотная жизнь.

— Не стоит благодарности.

Анарен подошел к обязанностям хозяина старательно — согрел сладкого вина с пряностями, притащил откуда-то чашу с бисквитами и подзачерствевшими, но вкусными рогаликами, взял гитерн, снова устроился у огня и начал перебирать струны. Амарела прихлебывала ароматное рестаньо и безуспешно пыталась вообразить, что вышла замуж за Сэнни, и это он приютился у камина, сверкает льющимся серебром волос, мелодично смеется, подкручивает колки расписного старинного инструмента.

Потом она подумала, что принц Алисан, наверное, лежит в холодной северной воде, распахнув застывшие глаза. А где-то в здании «Плазмы» с хрипом цепляется за жизнь страшный и могущественный сумеречный колдун, на жестких плечах которого держится дарская монархия и половина дарской экономики. И над ним голосят дролерийские женщины, так же жутко, как сегодня, на Семилесной.

— Правда, что после смерти вы, Лавенги, оборачиваетесь кошками? — спросила она.

Энери долго молчал. Гитерн под его пальцами издал хрустальный, долгий звон.

Потом наконец ответил.

— Лично я — нет.

Глава 2

Рамиро выехал с Рябинового бульвара на Четверговую, и на повороте к Семилесной застрял. Проезжая часть между Библиотекой Искусств и Историко-архивным оказалась перекрыта, постовой с полосатым жезлом перенаправлял редкие машины обратно на Рябиновый или на улицу Тысячи шагов. Интересное явление как раз перед комендантским часом. В последнее время в столице спланировать свой путь не представлялось возможным.

Две с лишним недели улицы прочесывали патрули, но в основном это была муниципальная гвардия. А сегодня почему-то так и лезли в глаза черно-голубые цвета Маренгов или желто-красные Моранов.

Рамиро поехал по Тысяче шагов, она вела к второму кольцу стен, где по бульварам можно было вернуться на Семилесную, в ту ее часть, где трехзначные номера домов начинались с цифры «три».

На небольшой площади у Карселины, тюрьмы для нобилей — мрачного краснокирпичного здания с собственной церковью и крытым, словно манеж, двором — стояло больше десятка фениксов и орок с гербами высоких и прочих лордов. Ближе к воротам происходило какое-то оживление, и Рамиро некоторое время потрясенно наблюдал в зеркало заднего вида, как двое в серой форме Королевской Стражи волокут к дверям расхристанного, с разбитой физиономией человека. На рукаве мундира у него алела не больше и не меньше — летящая чайка Аверох.

В родительскую квартиру Рамиро вошел без пяти минут десять. Успел тик в тик, иначе пришлось бы провести ночь совсем не там, где он собирался.

Встретил его тусклый свет в прихожей и недвижный, задохшийся воздух нежилого дома. На кухне Рамиро открыл окно — грязные до непроглядности стекла до сих пор пересекали бумажные кресты, словно война закончилась только вчера. Надо бы их отодрать когда руки дойдут. С трудом повернул заросшие пылью вентили, пуская по трубам газ и воду, четверть часа сражался с газовой колонкой, потом искал по материным шкафам заварку, нашел какую-то древнюю ржавую труху. В сахарнице лежали желтые окаменевшие куски с налипшими черными мусоринками — то ли раскрошенными чаинками, то ли частями муравьев. Рамиро вымыл куски под краном, но, даже вымытые, они имели унылый вкус пыли, и стальные щипчики разгрызть их не смогли.

Рамиро бросил парочку в черную бурду, изображающую чай — во время войны и не такое пили. Сел за стол, погладил ладонью изрезанную клеенку с почти стершимся рисунком. Швы с руки уже сняли, но подвижность пока вернулась не полностью.

За окном густели сумерки, из темной ямы двора доносился шелест листвы. В остывающем воздухе стал заметен запах моря. Наверное, не стоило открывать окна, пока не отменили комендантский час и не объявили, что Катандерана полностью очищена от нечисти. Но уж больно тоскливо было вдыхать запах небытия, слежавшегося, будто старая одежда, прошлого. Йодистый и сладкий ветер, втекший в окно, разворошил это прошлое, как листву, и вдруг защемило сердце.


Пятнадцать лет и полмесяца назад. После парада прорвался-таки ливень, громыхало и сверкало, как во время артобстрела, но это были только молнии, только яростно лупящие в дымящийся асфальт струи небесной воды. Шумной гурьбой завалились в «Крылья чайки», обмывали победу, новехонькие сияющие медали, ордена. Белозубо сверкал улыбкой Хасинто, сверкали на дне стопки с арварановкой майорские звездочки — и он лихо опрокинул, как положено, потом осторожно вытряхнул мокрые звездочки на ладонь. Хасинто вручили орден Лавена-Странника, выпуклый, тонкой работы старинный кораблик раздувал паруса на его груди — одна из высших королевских наград за заслуги перед Даром и короной.

Рассеянно поглядывал сквозь очки «гнилая интеллигенция» Юналь, получивший из королевских рук медаль «За безудержную храбрость», взмахивал девичьими ресницами День, и сыпал в стопку с арварановкой третью ложку сахара — невкусно ему было, ишь, а обидеть товарищей не хотел.

— Ты еще одеколону накапай для запаху, — сострил кто-то, и все с готовностью расхохотались, молодые, безбашенные, вся жизнь впереди, а те, кто, притомившись, заснул навсегда в лесах под Алаграндой, тех мы помним, мы-то живы, смерти, ребята, нет, сумеречные вон веками живут и нас научат, опрокинем еще по одной, и да здравствует его величество король Герейн!

Рамиро исправно обмывал награды, в голове шумело, и словно тяжелую ладонь кто-то положил на затылок. Потом были еще здравицы, и королю, и молодой королеве, и за принца Алисана, и за союзников — слышь, Денечка, за тебя значит, как бы мы без тебя, передохли бы тогда в окружении, и еще тогда, под Калаверой — всех спас. А еще за Рысь, которую макабринские псы расстреляли под Махадолом, и за Каселя, за Хаспе, за Верану, за Ингера, за Марейку, которую собирались эвакуировать с остальными девками, после начала войны, когда студенческий их театр превратился в партизанский отряд, да не успели.

Играл на улице оркестр, волнами накатывала музыка, наваливались прозрачные сумерки, кружилась голова и трепетали белые занавеси на отмытых от бумажных полос окнах. Новая жизнь теперь начнется, волшебная жизнь, ребята, а девушки дролерийские как хороши — понаденут платья в горох, туфельки на каблуке, может и нам чего обломится, а? Да и наши им под стать, ни чем не уступят, может еще кой в каких местах и побогаче будут.

Часть компании еще осталась праздновать, те, кто родом из столицы, разбрелся по домам и товарищей растащили — мыться и спать, и они с Днем тоже шли по промытой дождем Семилесной, залитый ночной синевой город расплывался и пошатывался, весело бухал и расцветал над головой радужный салют, а впереди была та самая новая, волшебная…


Оставив стакан, Рамиро вернулся в коридор, откинул защелку и толкнул дверь в темную комнату, служащую кладовкой. Щелкнул выключателем. Тусклый дрожащий свет проявил стеллажи, до потолка заставленные коробками, заросшие паутиной пустые стеклянные банки, гроздь старых, похожих на висельников, пальто, связанные лыжи в углу — на каждую лыжину надето по хозяйственной сумке. Рядом с пальто на крюке висел брезентовый чехол с продолговатыми предметами. Рамиро снял его, подержал в руке, потом повесил обратно — винтарь был разобран и аккуратно завернут в пропитанные минеральным маслом тряпки, вряд ли в стволе сами собой появились раковины.

На полу, возле лыж, на ржавых детских санках стоял вещмешок, покрытый масляными пятнами, внутри угадывались округлые предметы, величиной с апельсин. Но Рамиро нужен был не он. Еще глубже, за лыжами, нашлась тренога от отцовского теодолита, а сам теодолит, в потрескавшемся кожаном кофре, обнаружился на полке между стеклянных банок.

Чихая от пыли, Рамиро убрал с пути старые резиновые боты и обернутые в крафт, непочатые рулоны ватмана, добрался до стеллажа и выволок из-под нижней полки тяжелый фанерный ящик. Сдвинул крышку — внутри рядами лежали серые бруски, похожие на хозяйственное мыло. Он взял три штуки, задвинул крышку и вернул ящик на место. На другом стеллаже откопал из хлама деревянный чемоданчик с инструментами и брезентовую сумку. В сумке лежали круглая жестяная коробка, бухта оплетенного хлопчатобумажными нитками шнура и клубок шнура попроще, без сердцевины.

На кухне, подстелив на клеенку древнюю, ломкую, тридцать пятого года газету, он разложил принесенное из кладовки. Взял изрезанную кухонную доску, наточил сапожный нож. Сел, приготовил инструменты, изоленту, огнепроводный шнур, достал капсюли из жестянки и принялся за работу.

Через десять минут все было готово. Рамиро уложил сверток в материну авоську, извлеченную из кухонного стола, и вымыл руки окаменевшим мылом.

Снова вернулся в коридор, на этот раз к телефону. По памяти набрал номер.

— Але? Позовите, пожалуйста, господина Дня. Это Рамиро Илен спрашивает.

— Господина Дня сейчас нет на месте. — Голос секретаря Денечки был ровный, как накатанное шоссе. Ни взгорка, ни колдобины.

— Опять нет? А когда он будет?

— Для вас — никогда.


Утром моросил дождь. Туманная взвесь висела над дорогой, размывала поля и перелески в акварельный, лишенный деталей фон. В девять тридцать Рамиро миновал Вышетраву и свернул от моря к северу, на Шумашь.

Из зеркала заднего вида смотрел на него незнакомый человек с шапкой седых волос и бородкой клинышком. Выцветшая добела отцова рабочая куртка была тесновата, но Рамиро завернул рукава и не стал ее застегивать. Брезентовый комбинезон и клетчатая рубашка завершали маскарад.

Не доезжая до города, Рамиро свернул на однополосное шоссе. Мелькнул синий квадратик на столбе: «р. Бешенка», прогремел под колесами мост над сизой, муаровой, как техадский клинок, водой. Справа потянулся железный, зашитый частью досками, частью ржавой сеткой забор с колючей проволокой поверху. За забором в отдалении виднелись кирпичные корпуса, склады, пара красных труб, новые и старые сельскохозяйственные машины на широком заасфальтированном поле. Большое административное здание с гербом лорда, выложенным цветными плитками на фасаде во все два этажа — желто-зеленый щит с росомахой. Выцветшие фанерные буквы на карнизе крыши гласили: «Шумашинский тракторостроительный завод лорда Хосса».

Рамиро проехал мимо проходной, и опять потянулся скучный забор, корпуса складов, пустырь и курганы мусора. Теперь за ними заблестела полоска воды.

Подбородок чесался от клея. И как актеры это носят? Зудит немилосердно!

Дорога огибала территорию завода, вода приближалась, стал виден весь пруд, замкнутый в кольцо бетонных берегов.

Грязный пятачок перед откатными воротами, уходящая за ворота, вглубь заводских пустырей, грунтовка. Рамиро проехал мимо, через сотню ярдов, за деревьями, свернул на обочину и остановил машину. Достал из багажника треногу, кожаный короб, вынул и привинтил к треноге теодолит. Нацепил на нос припасенные роговые очки со стеклами без диоптрий.

И зашагал обратно, к воротам. Боковая калитка оказалась открыта, возле дощатого домика на облезлом стуле сидел старичок-охранник. Положив на колено свернутую в несколько раз газету, он черкал в ней огрызком карандаша.

— Высокая башня с сигнальными огнями на берегу моря!

— Маяк! — донеслось из домика. Внутри играло радио и позванивала посуда.

— Без тебя знаю. Крупное непарнокопытное млекопитающее полуденных саванн. Семь букв, вторая «о», последняя «г»?

— Антилоп?

— Вторая «о», последняя «г», дурень! Э, господин землемер! Крупное непарнокопытное…

— Я геодезист, а не зоолог, — сказал Рамиро. — Доброго дня вам, кстати.

— Доброго. Измерять наши колдобины приехали?

— Будут новый корпус строить на берегу отстойника.

— Старые бы цеха починили, с войны в руинах стоят… А вот автора эпической поэмы рубежа девятого-десятого веков, описывающей становление дарской государственности знаете? Эм… восемь букв, последняя «о»?

— Арвелико Златоголосый.

— Подходит! — восхитился дед. — Интеллигенция! Вот она — польза образования!

Рамиро свернул с грунтовки и зашагал к водоему.

Пруд был площадью около двух акров. Стоячая вода цвела грязно-желтой пузырящейся бурдой, среди бурды плавал мусор — гнилые доски, проволока, ветки, затянутые белесыми обрывками, словно кто-то накидал в пруд грязной марли. Одиноким полумесяцем лежала в пене старая покрышка. Отвесные бетонные берега исполосовали следы отступающей воды, пучки серой заскорузлой тины торчали меж вертикальных швов.

Рамиро поставил теодолит, нагнулся к нему, покручивая какие-то верньеры. Пользоваться им он не умел, ну и ладно. Охранники тем более не знали, в какой конец трубки там надо смотреть.

Противоположный берег оказался плотиной, земляной вал, облицованный бетоном, размыкался металлическим мостиком, под которым находился слив — крашеные суриком железные воротца. Вода оставила на них седые известковые полосы и ячеистые следы высохшей пены.

За воротцами угадывалось что-то вроде оврага, или пересохшего русла. Отсюда был виден проблеск воды за деревьями заросшего оврага — Бешенка прихотливо петляла по округе, такая близкая и совершенно недоступная. Стоячая и затхлая вода в пруду никак не соприкасалась с рекой и, согласно документам, которые Рамиро раскопал в архивах, ее использовали для заводских нужд, а еще поливали сосновые делянки, вон они топорщатся на том берегу. По бетонным плитам тянулись трубы оросительной системы.

Рамиро прищурился, вгляделся — но поверхность пруда оставалась неподвижной.

Он решил, что увидел достаточно, сложил треногу теодолита и пошел обратно к машине.

* * *
Ньет завис в толще воды, вытянув руки и растопырив когтистые пальцы с перепонками. Прозрачные блескучие плавники развернулись плащом, встопорщились шипы на хребте.

Море было сладким, гулким, огромным, с маячившим далеко внизу дном. Он плыл уже много дней, не считая, не разбирая потоков, лишь ощущая чувствительным небом и языком перемену температуры и плотности воды, мелкие частицы придонного ила, облака планктона.

Море лежало в огромной чаше, как желе — пластами. Море мелко и часто дышало, отражая в себе небо. Но Ньету нигде в нем не было места.

Вся эта безбрежная, покрытая небесами, вода была уже поделена его народом.

Покружив в прибрежных областях, Ньет понял, что надо плыть вперед, не останавливаясь. Всюду были фолари: огромные, древние, медлительные — как рассказывал Мох, или стаи мелких, шустрых и злых. Все, что ему удавалось, это поспешно поохотиться в негостеприимных водах, урвать рыбину-другую. Потом налетали местные и гнали его прочь, как заблудившуюся селедку. Никто не хотел говорить. Спал он как акула, на плаву, не прекращая движения ни на миг.

Вот и сейчас злющая фоларийская девка вытаращилась на него, метнувшись со дна, как хвостатая молния. Тоже растопырилась, не сводя с пришлеца неподвижные темные глаза. Оскалила игольчатые зубы.

По бокам ее ходили люминесцентные зеленоватые пятна, нервно сжимаясь и тут же расплываясь большими кляксами. Волосы облаком колыхались вокруг плеч и головы, слабо светились.

— Я плыву! — крикнул Ньет, пронизав толщу воды безмолвной вибрацией. — Я не остаюсь!

— Пшшшел отсюда.

Безгубый рот растянулся, как у ящерицы, угрожающе встопорщились наплечные шипы.

— Я плыву! Я ищу Нальфран!

— Пшшшшш!

Ни тени мысли в глазах, только бездумная жадность и ненависть к чужаку.

Морские были совсем дикие. Если бы Ньет не окреп на берегу и не нарастил броню, его разорвали бы в первый же день. А так он только клацнул зубами в ответ, зашипел еще пуще, чем девка, ударил хвостом, отгоняя морскую паскуду подальше. Ничего она не желала знать ни о Нальфран, ни о том, что творится за пределами ее охотничьей территории.

Фоларица легко отступила, умчалась к выступу заросшей ракушками и зеленой слизью скалы, свернулась там, как наседка в гнезде, обняла что-то руками, не сводя с Ньета злющего взгляда.

Ньет пригляделся — на выступе лежал человеческий череп. Фоларица снова оскалилась, заскрежетала шипами по скользкому камню, сдирая с него клочья водорослей и поднимая муть.

Говорить с ней было бесполезно. Ньет развернулся и упрямо поплыл дальше, рывками проталкивая себя сквозь воду Сладкого моря.

* * *
— Без дролери наше общество было бы, вероятно, стабильнее. И я не оправдываю, но понимаю цель покушения. Да, радикально. Но на то и радикальная партия, чтобы действовать решительно.

— А я не сторонник радикальных мер, господин Хвощ. Если небесные скаты и впрямь неуправляемы, то ждать бунта недолго. Алагранда скушала Юг, следом скушает нас, и лорд Эмор не остановится даже чтобы в зубах поковырять.

— Говорю вам, макабра лучше, чем дролери, хотя бы тем, что Макабрины никуда не денутся, и техника у них, хоть не летает выше стратосферы, зато ее на реальных заводах делают реальные люди, а не под холмом из воздуха. Дролери вдруг пришли и вдруг уйдут, а с чем останемся мы? Если все их волшебные штучки исчезнут?

— Позвольте не согласиться, господин Хвощ, не собираются он исчезать. Зачем, скажите, они скупают недвижимость, зачем вкладывают деньги в производство? Зачем эта демонстрация власти? Зачем, как вы думаете, они Полночь на нас спустили? Чтобы напомнить — они, дролери, в любой момент могут превратить нас в пепел! Рассуждают-то как — подзабыли людишки, каков огонь с неба, а молодежь и не видела никогда. Знаете, во что превратился университетский ботсад? Больше нет университетского ботсада! Дочка говорит — она у меня на биофаке преподает — земля выкипела. Был холм, стала яма. Вся столица может полюбоваться.

— Вот я и говорю, покушение — наш ответ зарвавшимся нелюдям! Правильно этого спесивца черного подорвали.

— Эх, господин Хвощ, господин Хвощ! Если б все было так просто! Тут куда ни кинь — всюду клин. Если скаты и впрямь безхозные…

— Да вроде дочка колдуна управляться с ними умеет.

— Слухи это и домыслы. Я вам вот что скажу, господин Хвощ…

Рамиро проснулся.

Едва он выплыл из сна, бубнеж на соседних креслах отдалился, смешался со стрекотанием проектора. Рамиро потянулся к столику, допил свой компот. Посмотрел на экран.

Там офицер в белой летной форме спешил к остановившейся роскошной машине, камера мельком показала беломраморные колонны какого-то южного дворца и небольшую толпу на ступенях, штатские и военные. Из машины выплыло пересвеченное размытое пятно, лишенное даже очертаний человеческого тела, над ним тут же расцвел бумажный зонтик, который держал строгий слуга-сагаец. Офицер — лицо его показалось Рамиро знакомым — поклонившись, протянул руку, и она частично скрылась в белом тумане.

«1 июля праздничная Сонриса, встречает посланника далекого Сагая, ближайшего родственника Лунного Императора, уважаемого принца Таэ-ле. Вместе с ним в Тинту прибыл большой груз плодородной сагайской почвы и легендарной живой воды. Сопровождать гостя и помогать ему в многотрудной задаче возрождения Тинты назначен генерал-полковник сэн Вендал Макабрин».

Рамиро посмотрел на часы — десять минут десятого — и подумал, не заказать ли ему кофе для прояснения мозгов. И застыл, не дотянувшись до кнопки вызова между салфетницей и прибором для специй.

Какое еще покушение?

Или ему приснилось?

Утром он не слушал новостей, сразу поехал к отстойнику, потом поехал на вокзал умываться, обедать и спать в кинокафе. Вчера в театре ни о чем таком не говорили — значит, вчера ничего такого еще не случилось.

Но память тут же нарисовала подпрыгивающую вместе с зеркальцем заднего вида картинку — два королевских стражника волокут к дверям Карселины избитого человека с красной чайкой Аверох на рукаве.

Рамиро положил купюру на стол, придавил ее стаканом, поднялся и вышел из кафе. Зал ожидания был почти пуст, где-то за высокими окнами лязгали и выдыхали пар поезда, неразборчиво вещал громкоговоритель. На лотке с чтивом для поездок Рамиро купил сегодняшние «Новости Катандераны».

«Управление цензуры и информационной безопасности сообщает: совершено покушение на главу корпорации „Плазма“. КС(ор) совместно с СБ „Плазмы“ ведет следствие, виновные будут наказаны».

Интересно, что за знаки носили те стражники, тащивщие Авероху — скрещенные копья КС или эмалевый синий с серебряной крысой значок отдела расследований?

Рамиро пробежал глазами передовицу, новости. «Арестованы сэн Иньиго, лорд Семилуна, сэн Ираим Араньен, сэн Онесто Авероха, сэн Ланс Лагарте, члены радикальной партии, недавно получившей численное преимущество в Совете Лордов». «Лидер радикальной партии сэн Эмор, лорд Макабрин не дает комментариев и находится в Алагранде. Макабрины верны короне, сказал его секретарь, Мы не видим причин для того, чтобы нарушать свое слово. На вопрос, почему сэн Димар Макабрин снят с поста начальника авиационной базы в Марген дель Сур и поспешно переведен в Тинту, секретарь ответил, что воля короля прежде всего».

Он вернулся в машину, сел, повернул ключ зажигания. Увы, поплавок остался дома, а более развернутой информации из газет не получить. Хотелось бы, кстати, знать, не отключил ли Денечка поплавок от сети в своей непомерной обиде.

Впрочем, обижаться было на что. А сейчас он обидится еще больше.

Рамиро покачал головой и крутанул руль, выезжая с вокзальной площади на шумашинское шоссе.

Глава 3

— Две недели. Чертовых две недели.

Амарела расхаживала по темному паркету от двери до окна, разворачивалась, шла обратно. Она бы стучала каблуками, но была в войлочных тапочках и поэтому только уныло возила ими по скользкому дереву.

Бессмысленное ожидание изматывало сильнее, чем страх. А страх беспрепятственно расползался по Катандеране и заглядывал в окна. Анарен уходил рано утром, проводил день во дворце, вечером возвращался, мрачный и бледный еще сильнее обычного. Рейна в одиночестве бродила по темноватым комнатам, смахивала пыль с бесчисленных безделушек, протирала часы и мебель, потом плюнула на все и устроила грандиозную уборку. Таскание ведра с водой и упражнения со щеткой временно помогли отвлечься от мрачных мыслей, потому что больше она все равно сделать ничего не могла.

Книги, которые хранились в высоких шкафах со стеклянными дверцами, оказались невыразимо скучными. В основном это были старинные манускрипты на андалате или староальдском, с немыслимым шрифтом, от которого начинала болеть голова и резало глаза. Единственная вызвавшая интерес книга оказалась бестиарием, и содержала в себе «Наиполнейшие и занимательнейшие сведения обо всех тварях земных, полуночных, сумеречных, полуденных и рассветных» — Амарела оттащила ее к себе в комнату и перед сном разглядывала гравюры с изображением сомбрас, серпьентов, вурмов, гарпий и полудениц. Сон, кстати сказать, был крепок, но днем снова приходило беспокойство. Отыскались на полке и принцевы «Песни сорокопута» — обрывки страшных и грустных стихов, рейна с трудом осилила два или три, но естественно наврала, что прочла все.

Больше всего на свете ей хотелось позвонить в Южные Уста и внести хоть какую-то ясность в свое положение. Но именно это нельзя было сделать, приходилось ходить от двери до окна.

— Две недели…

Внизу щелкнул замок — вернулся Анарен. Пришлось прекращать бесконечное хождение и спускаться.


— Ничего ободряющего я сказать не могу, — признался принц, когда они сели ужинать в огромной мрачноватой гостиной — Амарела решительно пресекла «кухонные» посиделки и разорила запасы хрусталя, вышитых скатертей и фарфора, запрятанные в сундуках, подключила молчавший холодильник. Это был хороший дом, старинный, добротный, его три высоких этажа помнили жизнь многих поколений — а теперь вот по прихоти Полночи затерялись в складках людского мира. — Герейн принимает чудовищно жесткие решения, даже мой отец так не делал. Радуйся, что из этих окон не видно виселицы на Четверговой. Я готов молиться, чтобы Вран скорее вернулся к своим обязанностям советника.

Вран после покушения выжил. Информация просачивалась по капле, и даже Анарен мало что мог поведать, только то, что страшный черный дролери не погиб от полученных ранений, взрыв унес жизни только водителя и секретаря. Наверное, как-то защитился магией, Амарела не разбиралась в этом. Она молча налила принцу чай в тонкую, как небесная скорлупка, чашку асулинского фарфора. Солнечным ломтиком парил кружок лимона. Анарен принес привычную белую коробку с маркой модного кафе, внутри лоснились глазурью шоколадные пирожные.

Пирожные были вкусные и пахли ромом, ванилью, фруктами, но рейна предпочла бы им всем ломоть мяса или кусок жареной рыбы. К сожалению, Анарен не был способен отыскать в городе рынок или сориентироваться в мясном отделе. Упакованные навынос обеды из ресторанчика напротив, вот ее удел на ближайшее тысячелетие.

— Может я все-таки могла бы выходить? — робко поинтересовалась она. — Вечером? Вряд ли меня узнают, если набросить платок и надеть черные очки.

— Не стоит рисковать.

— Энери, — проникновенно сказала она. — Ну что же мне делать. Сидеть тут целую вечность? Я больше не могу. Мне нужно гулять. Меня тошнит от духоты. Я не могу больше видеть пирожные. Я ни черта не понимаю на андалате и на староальдском, и не могу заниматься самообразованием. Это не то, что требуется. Мне нужно домой.

Анарен потер виски, глянул устало и как-то странно. Серебряная глянцевая прядь перечеркивала его лицо йольской мишурой.

— Видишь ли, — сказал он. — Сегодня молодой король попросил меня об одной услуге. Видя его тяжелое состояние и принимая во внимание тот факт, что он скоро уничтожит цвет дарского рыцарства, а остальные взбунтуются несмотря на врановы адские машины, я не мог отказать, поэтому мне придется уехать.

— Куда? — ошеломленно спросила она. — А как же я. Господи, Энери, мне надо попасть домой! Ты что!

Еще глупее.

— Я не знаю, — ответил принц. — У меня есть одно предложение, но оно наверняка не придется тебе по душе. Ты можешь отправиться домой через полуночные земли.

— Ты с ума сошел?

Амарела едва не швырнула в принца чашкой. Тот спокойно сидел в кресле и выглядел безмерно усталым. Нелегко целыми днями торчать во дворце, удерживая от соскальзывания в безумие Герейна, разъяренного и дезориентированного потерей близнеца. Под глазами Анарена залегли глубокие тени, от носа к губам тянулись две резкие складки.

— Рейна, это все, что я могу предложить, — сказал он. — Я не знаю, когда я вернусь, да и вернусь ли. Всех нас несет ураган, а мы только маленькие листочки. Стоит ли негодовать о том, куда случается залететь.

— Это же верная смерть.

— Ты не права. У меня есть должник. Величина его долга примерно такова, чтобы я мог потребовать для тебя охраны и сопровождения. Если он не запросит сверх того.

Может ли возразить маленький листок, которого в уютном убежище под корнями дерева вновь отыскал порыв ветра.

— Я видела, как призывали наймарэ, — выдохнула она. — Это что же, тебе придется убить человека? Я не согласна, хватит.

— Наймарэ призывали насильно, это совсем другое. И тот, кого я собираюсь позвать — не демон. Этот дом, — он повел рукой, — принадлежит Полночи, и никто из полуночных без разрешения не сможет выйти отсюда за порог, в мир людей.

Амарела глянула на непочатую коробку с пирожными, на нетронутый чай, подошла к окну. Улица была пуста и свет фонарей заполнял ее золотом и охрой, плавился. В камине потрескивали поленья, пахло пылью, состарившейся деревянной обшивкой, непонятно откуда — свечным воском.

Виселица стоит на Четверговой, ее не видно, но она там, я знаю. Каждый вечер эшафот моют раствором хлорки.

— Делай, что хочешь, — пробормотала она. — Тебе видней. Это тебе семьсот лет, не мне. Ты, верно, знаешь, как правильно.

— Никто не знает, как правильно. Даже Холодный Господин. «Делай, что должен и будь, что будет.»

Амарела старательно вглядывалась в золотой свет фонаря. Ей стало зябко, замерзли руки, сердце постукивало не в такт.

Неслышные шаги принца за спиной — словно кот похаживает. Звякнула посуда, хлопнули дверцы шкафа, что-то забулькало. Черкнула спичка — принц зажег примус.

Готовит какой-то магический декокт? А дальше что, будет выкрикивать заклинания, как это делал лорд Флавен? Достанет какой-нибудь толстенный фолиант из шкафа и начнет чертить пентаграмму? Проколет себе руку, чтобы приманить гостя на кровь?

Кошачьи шаги за спиной, повернулась ручка, щелкнул язычок замка.

Энери просто чуть приоткрыл дверь.

* * *
Он проломился сквозь шуршащие заросли тростника, мокрое брюхо противно холодили волны, лапам тоже было мокро. Вытянул себя на берег, встряхнулся, разбрасывая соленые брызги. Оглянулся. Море расстилалось до горизонта — но не то ледяное и страшное, в которое он падал вместе с горящими обломками. Другое. Мелкое, с прозрачной водой, с торчащими тут и там хохолками заросших дюн. По небу быстро бежали белые комочки облаков, накрывая тростниковую равнину теневой сетью.

Он побегал по берегу, взметывая мокрый песок, потом остановился, тяжело дыша. Он не знал, куда идти. Мучил голод. Пить тоже хотелось, но есть сильнее. Он снова стал бегать, но в песке не нашлось даже мышиных нор. Небо над морем было пустым, и пусты были его воды.

Тогда он решительно повернулся к негостеприимной воде хвостом, побежал прочь, и скоро исчез среди тростников, оставив только темную цепочку круглых, с раскрытую ладонь, следов.

* * *
Некоторое время в комнате было тихо. Амарела таращилась в окно, кусала губу. Вспоминала наймарэ в посольстве Марген дель Сур и залитый густой кровью обеденный стол. Потом слабо скрежетнули старинные дверные петли. Кто-то вошел. Было тихо. Потом еле слышно что-то сказал принц, ему ответили — сдержанным юношеским баском.

Рейна собрала волю в кулак и повернулась.

Перед ней стоял ребенок.

Ну ладно, не ребенок — юноша. Смуглый, встрепанный, легкого птичьего сложения, из копны жестких смоляных волос выглядывает кончик острого уха. Раскосые, как у Лавенгов, глаза над высокими, совсем уж диковатыми скулами.

Но если у Лавенгов радужки — цвета ясного серебра, то у пришельца весь глаз от века до века заливало глубокой угольной чернотой.

Из приоткрытой двери пахнуло холодом, в теплую комнату повалил пар. Пришелец бросил на рейну быстрый взгляд, потом развернулся, закрывая створку. Он был одет в какую-то музейную, темную, мешковатую одежду — груботканый плащ, подбитый мехом, мягкие кожаные сапоги, длинная, много ниже колена, стеганая куртка. В складках плаща, на волосах, лежал снег. Таял, брался прозрачными каплями, скатывался по смоляным, глянцевым перьям волос. С сапог посыпалась ледяная чешуя, на полу натекло. Смуглая мордочка, которая не скоро еще обретет резкие мужские черты, была разрисована сложным синим узором.

— Недурно ты сделал, что вытащил меня в тепло, Нож, — степенно сказал юноша. — Тебе наконец понадобилась моя жизнь?

На Амарелу он избегал смотреть прямо, и старательно делал вид, что ее нет в комнате, только поглядывал — по птичьи, искоса.

Рейна отметила, что, несмотря на юный возраст, ростом полуночный гость был лишь на полголовы ниже Анарена.

— Знакомься, прекрасная госпожа, — сказал принц. — Это Киаран Серый Олень, младший сын владыки Аркс Малеум, Злой Крепости. Ее еще называют Неблагий Двор. Не думай, что он невежлив, напротив, женщины в его народе пользуются даже слишком высоким почтением.

— Мы зовем наш дом Холмом Яблок, — поправил его юноша. — Хотя яблони худо растут в Полночи.

Он отставил к стене то, что держал в правой руке — несколько темных легких копий с чернеными листовидными наконечниками. Отстегнул застежку плаща, размотал сложные извивы отягощенной мехом ткани, повесил на стул — спокойно, будто был у себя дома. Подошел, неслышно ступая, поклонился Амареле. В повлажневших волосах поблескивали серебряные кольца, схватывающие радужную черноту.

— Выпьешь вина, Киаран? — Принц снял с примуса ковшик. — Садись. Как дела дома?

— Благодарю. Отец собирает большую охоту, погода стала неустойчивой. Я ходил разведать — но тут ты позвал.

Слуа принял кружку с подогретым вином и с удовольствием отпил. Сесть не пожелал. От него пахло зимой, холодом, талой водой, еще чем-то острым, кисловатым — похоже, что растительного происхождения. Смуглые пальцы с заостренными темными ногтями унизаны витыми серебряными перстнями, и серебром же оплетены наручи.

— Я хочу, чтобы ты отвел эту госпожу полуночными тропами туда, куда она пожелает, — сказал Анарен. — Тогда твой долг я прощу.

Киаран вздрогнул и сделал большой глоток. Потом внимательно, в упор, уставился на Амарелу. Та ответила таким же взглядом. Что бы то ни было, но надо вернуться домой. Назойливо тикали напольные часы.

— Я должен спросить, что прекрасная госпожа готова предложить мне.

Вот же чертова Полночь!

— Энери, я не стану торговаться! — быстро сказала она, оглянувшись на принца. — Где Полночь — там и обман, уж прости, я запомнила.

— Пусть предлагает, я прослежу, чтобы сделка оказалась честной, — устало ответил Анарен. — Киаран, спасая тебе жизнь во время инсаньи, я полагал, что долг велик.

— Не настолько велик, чтобы я вел госпожу по землям Полуночи, ведь мне придется пойти против воли отца, оставить свои обязанности, уйти из Аркс Малеум.

— Я лучше самолетом полечу, пропасть!

— Нет, не лучше.

Амарела представила, как в аэропорту ее хватают остроухие дролери с ледяными лицами, волокут в тюрьму, где снова начинается тот же ад, только уже некому будет спасти.

— Хорошо, я послушаю, — быстро сказала она. — Только не обещаю, что дам согласие. Да они меня там сожрут! Смотри, какие у него клыки!

— Не сожрут.

— Выкладывай свои условия, как тебя, Киаран.

В темных, как полыньи, глазах Киарана мелькнула неуверенность. Похоже, он не ожидал такого поворота событий. Амарела отодвинула стул, села и демонстративно выпрямилась, выпятив подбородок. Она приготовилась оспаривать каждое слово наглой твари. Юный слуа слегка покраснел — румянец забавно выглядел на смуглой мордочке.

— Дай мне то, чего сейчас не ждешь, — с сомнением предложил он.

— Чтооо?

— Киаран! — зашипел Энери, перегнувшись через стол. — Ты в своем уме вообще? Что ты несешь! Замолчи немедленно.

Рейна переглотнула. Сделала несколько глубоких вдохов. Отлично.

— Спасибо, что вовремя предупредили, — злобно пробормотала она. — И тебе, душа моя, принц, большущее спасибо. Кланяюсь.

Энери отвел глаза и сделался окончательно похож на серебряную статую. Амарела таращилась на него и злобно сопела. Киаран непонимающе переводил взгляд с одного на другую.

— Ты знал и молчал! Дрянь полуночная!

— Тебя же от всего тошнит. Почему я должен тебе говорить, когда и так понятно. Откуда мне знать…

— Убью.

— Киаран, это предложение неприемлемо.

— Более чем неприемлемо, вашу мать!

Слуа сделал невольное движение, словно собираясь задать стрекача сразу и немедленно. Похоже, разъяренная женщина пугала его сильнее, чем непонятная инсанья, долг перед принцем и владетельный отец вместе взятые. На скулах его горели алые пятна.

— Да не знаю я, что у тебя попросить, прекрасная госпожа! — заныл он. — Что принято, то и сказал. Видно же, что ты в тягости. Нож, давай я тебе лучше жизнью заплачу.

— Нет, забери ее от меня и доставь куда следует, — рявкнул принц. — Сил моих больше нет. Во дворце король с ума сходит, этой… прекрасной госпоже курицу подавай. Где я ей курицу возьму!

— Даже курицу купить не можешь, принц-Зззвезда! Рынок с картой и фонариком не способен отыскать!

— Я рыцарь и поэт, я не обязан по рынкам шляться!

— За семьсот лет не научился мозгами пользоваться. Поэт! Понаписал мути какой-то, ничерта не поймешь.

— Ах вот как! — Энери рывком поднялся и разъяренно сверкнул глазами.

Амарела с трудом удержалась, чтобы не закатить ему оплеуху. Врун паршивый, две недели мурлыкал, обхаживал, пирожные носил, а про самое главное смолчал.

Она обошла стол, схватила черноволосого за вышитый ворот, сколотый круглой фибулой, и приблизила свое лицо к его, заглянула в смоляные омуты.

— Ящик винтовок и патроны к ним, вот что я тебе предлагаю. Охотиться будете. А про то, чего я у себя не знаю — забудь. И про все ваши полуночные штучки — в зубах они у меня навязли. Понял? Только отбываем немедленно.

Слуа обреченно кивнул.

Амарела разжала пальцы, от души хлобыстнула дверью и пошла к себе — собирать теплые вещи.

Глава 4

Разбудил его звонок в дверь. Кое-как разлепив глаза, Рамиро глянул на часы. Восемь утра. Он крепко потер лицо ладонями и поплелся с антресолей вниз, открывать.

Даже думать не хотелось, кого принесла нелегкая в такую рань.

За порогом его ослепила белозубая улыбка, к улыбке прилагалась загорелая физиономия и несколько встрепанная, соль с перцем, шевелюра Вильфрема Элспены. Обвешанный фотоаппаратами Виль держал в одной руке кожаный планшет, в другой старомодный чемодан.

— Привет! — Виль решительно шагнул вперед, и малость обалдевшему Рамиро пришлось подвинуться. — Извини, что разбудил, но я это тебе компенсирую. Гостинцы с Южного Берега! Свежак! Куда, на кухню, в комнату?

— В комнату.

Немытая посуда и таз с засохшим желатином на столе (неделю назад Рамиро затеял смешивать грунт, но дальше замоченного желатина дело не пошло) кухню не украшали.

— Ого, какие просторы! Второй этаж, недурно.

Элспена повертел головой, потом двинулся под антресоли, к круглому столу, заваленному бумагой. Сбросил на диван свой багаж, щелкнул замками чемодана. Деловито отгреб в сторону рамировы листочки и блокноты, принялся выставлять на столешницу баррикаду пивных бутылок с характерными синими этикетками. Рамиро присвистнул.

— Ого!

— А то! Ни «Морского», ни «Звезды Юга» мы тут долго еще не увидим, трудами сэна Эмора. — Рядом с бутылками возник и заблагоухал покрытый масляными пятнами сверток. — Чуешь ароматы? Час как с самолета, пару суток назад у мыса Рокеды плавала. Ножик давай.

Рамиро достал обмотанную изолентой заточку, которой точил карандаши.

— Вообще-то я к тебе по делу, — сказал Виль, отрезая скумбрии голову прямо на оберточной бумаге. — Ты же, как я слышал, в дружбе с главой управления цензуры? Воевали вместе, он искусством интересуется… Скажи-ка мне, как твой друг комментирует покушение на Врана?

— Боюсь, я тебе ничем помочь не смогу, — развел руками Рамиро. — Поссорились мы с ним некстати…

— Что, прям вдребезги?

— Похоже на то.

— Черт, жаль. А в поплавок заглянуть дашь?

— Дам, да толку? День меня от сети отключил. Это я ночью сегодня обнаружил. Тоже про покушение узнать хотел…

— Вот дъявол! — Виль стукнул кулаком по столу. Бутылки задребезжали. — А я-то губу раскатал. Слушай, может, помиритесь? Сейчас не время для ссор, сам понимаешь.

Рамиро покивал уныло.

— Я пытался. Он сказал секретарю, что для меня его нет и никогда не будет.

— Чем ты ему так насолил?

Рамиро сделал большой глоток из бутылки. Пиво было выше всяких похвал, хоть и тепловатое.

— Да… идейные разногласия. Так что зря ты на меня деликатесы переводишь.

— Это мой вклад в дарское прогрессивное искусство, — пробормотал раздосадованный Виль. — Идиоты. Однополчане, иттить! Как можно посраться на гражданке с тем, с кем в окопе под пулями сидел? Как можно посраться с дролери? Видел я их и в деле, и в гульбе, у них же нервов нет. Они ж нас, людей, всерьез не принимают. Ты, художник, творец, тонкая натура, ты с музами беседуешь, что ты с дролери не поделил?

— Я не тонкая натура.

— Давай я ему позвоню. Говори телефон.

— Ты представишься, и тебя пошлют.

— Я представлюсь твоим именем. Передам через секретаря твои глубочайшие извинения.

— Нет! — Рамиро чуть не подавился. — Не надо извинений.

День решит, что над ним издеваются. После того, что он обнаружил в своем загородном доме… Рамиро, конечно, там прибрал, как мог, но, скорее всего, попытка замести следы преступления разъярила Дня еще больше. А уж после вчерашнего… Денечка в два счета вычислит, кто это натворил.

Рамиро искренне надеялся, что День так разозлился, что запретил себе даже думать о бывшем товарище.

— Не надо звонить, не надо извиняться. Поздно уже извиняться.

— Подтерся бы ты своей гордостью, Рамиро Илен, — в сердцах сказал Виль и махнул рукой. — Ладно, не мое это собачье дело, взрослого мужика воспитывать. Давай лучше выпьем.

Они чокнулись бутылками. Рамиро пошарил среди бумаг, нашел пачку папирос. Элспена от курева отказался, достал жестянку с леденцами и отковырял один из слипшейся массы. Встал, принялся бродить по мастерской, разглядывая стеллажи с холстами, отдельно стоящие картины, пару незагрунтованных еще полотен на мольбертах, верстак, где Рамиро резал багет и планки для подрамников. На верстаке, поверх деревянных брусков, стояли несколько эскизов костюмов.

— Как ваш спектакль?

— Движется. На следующей неделе прогон всей первой части, зашел бы посмотреть.

— Постараюсь. Как себя чувствует госпожа Край? Я читал списки погибших.

— Работает, как зверь. Ни о чем больше не желает разговаривать.

— Может, так и надо, — Вильфрем принялся перебирать стоящие стопкой картинки, вытащил одну, небольшую, темперную, поставил на соседнюю пачку. Помолчал, склоняя голову то к одному плечу, то к другому.

— Слушай, тварюки эти… они жрут друг друга или трахаются?

— Эээ… понимаешь, тут нет литературного сюжета, — голос у Рамиро сделался скучным. Он терпеть не мог объяснять, что и зачем нарисовал. — Это ритмическая композиция.

Виль зафыркал:

— Вот уж точно, ритмическая! Куда смотрела цензура? Это же порнография натуральная, господин художник. Вот что это, как не хрен?

— Да ладно тебе. Цензура эти картинки презирает, худсовет тоже. Да я и не показываю.

— Хрен, спрашиваю, или не хрен?

Рамиро хмыкнул, но ответил обтекаемо:

— Мне тут нужна была диагональ.

— Кстати, о хренах. — Элспена вернулся к столу, пошевелил пальцами над газетой и выбрал кусок скумбрии помясистей. — Давали тут прямой эфир из Вьенто Мареро, про строительство новой авиационной базы, брал я интервью у наших соколов. И вот, на вопрос «Что вы думаете о гибели рейны Амарелы?» один прекрасный сэн вдруг заявил: «Хрена она погибла!» То есть, ни коим образом не погибла, видел, мол, и осязал, слово чести. Своими глазами, мол, видел, своими эмм… членами осязал. Ажно в Маргирее. Так и сказал. Стоит, морда наглая, глаза бесстыжие, лыбится наипаскуднейшей макабринской улыбкой — и ни шагу назад. Я чуть микрофон не уронил, но поздно — все пошло в эфир. Вот это была сенсация!

— Кто-то из макабринских офицеров сказал, что рейна жива? — удивился Рамиро. — Эээ… я правильно понял?

— Угум, — Виль покивал с набитым ртом.

— Это или провокация какая-то, или…

— Или чистейшая правда, — Виль облизал пальцы. — А если учесть, что вчера чересчур откровенного сэна приказом короля отозвали в столицу, то я почти уверен, что это правда. Я порасспрашивал о парне, у него три медали «За безудержную храбрость». Похоже, он собирается получить четвертую. Надеюсь, не посмертно.

— Что?

Виль отмахнулся.

— Это я о своем, не обращай внимания. Тут у вас сенсация похлеще, покусились на святое. Я примчался, с самолета — к тебе, но ты, не знаю, каким тебя плохим словом обозвать, расплевался с господином цензурой. И теперь мне придется искать истину длинным извилистым путем.

— Ну, извини. Я о тебе в тот момент не подумал.

— Да ладно. В следующий раз думай.

— Наглец ты, Виль.

— Я не наглец, а журналист. Работа такая. В нашем деле без связей — никуда.

— А семейство твое где? — переменил тему Рамиро.

— В деревне, до осени. Слушай, у тебя хлеба не найдется? На юге, представь, только белый жрут.

— Сейчас поищу, но не уверен… — Рамиро встал из-за стола, и тут позвонили в дверь.

Да что ж сегодня за день визитов?

За дверью оказались двое рослых плечистых парней в серой форме, с каманами на фуражках и нашивками в виде скрещенных под короной копий.

— Господин Рамиро Илен? — официальным тоном осведомился тот, кто постарше, с сержантскими лычками на погонах.

— Я.

— Королевская стража. Вы арестованы по обвинению в террористическом заговоре.

— Вот как? — Рамиро поочередно поглядел в честные квадратные лица, кивнул и отступил в квартиру. — Заходите. Мне надо собраться.

— Мы в коридоре подождем, — чуть менее напряженным тоном отозвался сержант. — Собирайтесь, только побыстрее.

— Еще раз извини, — сказал Рамиро, вернувшись в комнату. — Меня арестовывать пришли, в связи с покушением, очевидно.

Элспена выметнулся из-за стола, сцапал Рамиро за грудки и припечатал к стенке:

— Что ты натворил? — страшным шепотом.

Рамиро невольно тоже понизил голос:

— Да ничего особенного, плотину подорвал, в отстойнике, куда фоларей столичных вывезли.

— Идиот. Нашел время.

— Я две недели ходил по чиновникам, никому дела нет. Они бы там передохли все. Виль, что ты меня трясешь, как двоечника! Я это сделал, я и отвечу, хотя, конечно, надеялся, что меня не вычислят.

— Ты подорвал плотину, кретин. Ты сапер! Конечно, тебя вычислили. Чертова Врана, на минуточку, тоже подорвали.

— Ах, вот в чем дело.

— Не так это надо было делать, дурья башка. Не так! Меня бы спросил.

— Ты на Юге был. Слушай, ни с какими террористами я не связан, скрывать мне нечего…

— Тебя вздернут!

— Виль…

— Слушай меня. Молчи. Отпирайся. Не признавайся. Любое твое слово может быть использовано против тебя. Молчи, как немой, ты понял?

— Виль.

— Я подергаю за свои ниточки, но ничего не обещаю. Твое дело — молчать и не признаваться. Ни в чем! Понял?

— Понял.

— Господин Илен? — окликнули из коридора. — Поторопитесь!

— Иду! Виль, позвони Кресте, объясни ей… и Ларе, ладно?

— Позвоню. — Элспена шагнул к дивану, подхватил свой чемоданчик, сунул Рамиро в руки. — Вот, тут все самое необходимое.

— Спасибо.

Вильфрем хлопнул его по плечу — одновременно и по-дружески, и с досадой.

— Черт бы тебя побрал, Рамиро Илен. Иди. Храни тебя святая Невена.

* * *
Ее толкало слева и справа, и выл ветер… за запертой дверью? За пуховой подушкой, натянутой на голову? Хотелось спать, уйти обратно в уютное беспамятство, но кто-то тормошил, подталкивал — иди, иди, перебирай ногами…

Потом ее ослепил и оглушил снег. Мокрый и рыхлый, он сыпался сразу со всех сторон и ветер порывами кидал его, словно набирая полные горсти.

Холодным хлестнуло по лицу и рейна, очнувшись от сонной одури, спрятала нос в широченный шарф. Шарф, мужское черное пальто и отвратительного вида армейские ботинки отыскались в шкафах полуночного дома — на вешалках, среди разрозненной одежды сомнительного вида. Еще пыльный, домашней вязки свитер с оленями — от него отчетливо пахло нафталином. Удивительно, зачем в полуночном доме нафталин. Кто там заботится о том, чтобы моль не поела вещи. Да они сами, как моль, пропасть.

Ветер снова взвыл, захлопал, швырнул в Амарелу целый грузовик снега. Какни странно, ветер этот пах далекой весной, талой водой, свежим и терпким древесным соком. Сквозь завывания и скрежет тоскливо прокричала то ли птица, то ли тварь какая. У рейны заныло под ложечкой.

Ее проводник небыстро шел впереди, время от времени останавливаясь. В левой руке он держал пук легких копий и настороженно поглядывал по сторонам. Ветром откидывало капюшон и снег был у слуа даже в ушах. Черные перья волос запорошило белым. Вот он в очередной раз притормозил и обернулся, поджидая спутницу.

Амарела, как во сне, продралась сквозь сугроб и сократила расстояние. Ноги в парусиновых прочных штанах вымокли до колен и, наверное, даже выше. Длинное пальто стесняло движения, но хотя бы немного защищало от полуночного гостеприимства. Похоже, что дорог здесь не строят.

Лицо горело, наверное от хлестких ударов ветра на нем появились красные пятна. Лицо Киарана, сейчас обернутое к ней, казалось бесстрастным под синим сложным узором из завитков и спиралей. Непроглядная чернота глаз выглядела уместной.

Амарела запрокинула голову — неба не было.

Или его просто скрыла метель.

— Идем, госпожа, — крикнул слуа. — Не отставай.

Она упрямо наклонила голову и продолжила вязнуть в каждом сугробе. Потом под ногу подвернулся занесенный снегом ствол, или какая-то коряга, которая деранула так, что ступня чуть не выскочила из сустава.

— Не отставай! Потеряешься!

Она брела и брела, иногда цепляясь за протянутую когтистую руку, которая силой выдергивала ее из завалов и особенно глубоких сугробов. Одном месте провалилась по пояс. Ветер выл. Тошнотворно расплывалось зрение.

— Киаран, сколько можно! Я же околею! Неужели тут нет никакого жилья! Приведи меня туда, где тепло и сухо!

И вдруг все кончилось.

Густой то ли ельник, то ли что-то на него похожее, разредился, снега под ногами и вокруг стало меньше, сугробы исчезли, потеснившись ради рыжих кремневых наплывов, выступавших из черноватой, засыпанной сухой хвоей земли.

Киаран ступил на охристые камни, скудно обведенные сухим снегом (а ведь только что падал мокрый, слипающийся) — рейна моргала и щурилась, протирала лицо рукой в перчатке с обрезанными пальцами. Неведомо откуда нанесло клочья тумана — видимость впереди так и не улучшилась. Проглядывали смутные очертания возвышенности, сухие силуэты деревьев…

— Аркс Малеум, — сказал слуа. — Крепость Яблок. Наш дом.

— Нам идти наверх?

— Да.

И здесь была дорога. Широкая, выложенная покрошившимися от времени серыми плитами, полого поднимавшаяся наверх.

Перед тем, как продолжить путь, Амарела оглянулась назад, пытаясь найти взглядом заснеженный лес, из которого только что пришла — но все тонуло в тепловатом тумане. Тогда она решительно повернулась в сторону крепости слуа, закрытой серой пеленой, и начала терпеливо переставлять промокшие ноги в надежде, что когда-нибудь ее мытарства закончатся.

Внимание постоянно рассеивалось, как во сне. Сфокусировать взгляд на какой-либо точке оказалось немыслимо. Разум блуждал вслед за взглядом и получалась бесконечная рябь.

Клочья тумана.

Наверху, за изгибом скалы, хрипловато запел рог, тишина лопнула, как мыльная пленка, послышался собачий лай. Жесткий повелительный голос что-то выкрикнул, отдаваясь колоколом от невидимой преграды. Ему вторили другие — не мягче, не тише.

Крепость предстала ее глазам не полностью — только выгиб серой стены, сложенный из внушительных валунов, да круглая приземистая привратная башня. В тумане плыли очертания высоких построек.

Обитые тусклыми металлическими полосами ворота были отперты, во дворе клубилась толпа. Отчего-то невыносимо хотелось спать — еще немного, и срубит прямо на ходу. Амарела просунула пальцы под рукав пальто и с силой ущипнула себя за предплечье. Боль немного рассеяла туман в голове, но зевота все равно раздирала рот. Из пестрой сине-черно-коричневой кутерьмы в замковом дворе выхватывались отдельные фрагменты — белые остроухие собаки на сворках приседали и нервно зевали, выкатывая языки. Фыркали и мотали сухими головами кони — страшные, черные, с отливающими ярым блеском глазами. Киаран оставил ее у ворот, подбежал к всаднику — мрачному широкоплечему слуа с длинными, цвета ржавчины волосами. Тот утесом возвышался на сером жеребце, с легкостью придерживал длинное копье. Лицо его было гордым, жестоким, неподвижным, невероятно прекрасным. Киаран схватился за стремя, запрокинул голову, начал горячо, но виновато говорить что-то. Разлаялась всклокоченная белая гончая, резные раковины ее ушей отливали алым.

Амарела с трудом удерживала взгляд на злом, с резкими чертами, лице, сон снова начал оплетать ее, неужели тут будет так всегда?

Да и о каком «всегда» может идти речь в полуночи? Есть ли здесь время? Ей вдруг стало страшно.

Низко висящие влажные тряпки туч вдруг разошлись и во двор выпал солнечный град: стена и глянцевая шерсть скакунов, и серебряные нити и кольца, и причудливо заплетенные волосы, и начищенное оружие — все озарилось ясным, прозрачным золотым светом. Амарела удивленно подняла глаза — но серое небо оставалось пустым, словно свет попадал сюда из другого мира.

Слуа повелительно сказал что-то, дернул повод, жеребец прянул вбок, рука Киарана соскользнула — мгновение, и вся кавалькада ринулась в ворота, всадники скакали попарно, по трое, процессия вилась змеей, конские копыта с режущим слух звуком высекали из булыжников искры, псы надрывались. Плотное, длинное тело конной толпы пронеслось мимо рейны, обдав ее ветром и звоном, вытянулось со двора и исчезло в тумане. Просторный, круглый, как колодец, двор крепости стал пуст, тих и словно бы заброшен.

* * *
— Милая матушка, уверяю, я в полном порядке, — Гваль прижимал эбонитовую трубку к уху и маялся от невозможности говорить громко — ребра стискивал плотный корсет, даже дышать было сложновато. — Скоро выпустят и я приеду.

Приветливая медсестра разрешила ему пять минут поговорить, наверное прельстилась капитанскими погонами.

Мать что-то обеспокоенно говорила в трубку, требовала немедленных доказательств того, что за ним, Гвалем, хорошо ухаживают и надлежаще лечат, ведь подумать только, какой-то захолустный городок, на северном побережье, разве здесь врачи, вот в Химере врачи, почему ты молчишь, сынок?

Он молчал, осторожно вдыхал больничный воздух, поглядывал на отваливающуюся штукатурку на стене.

Северный прибрежный город, что же, тоже старая крепость, никакого особенного значения не имел, рыбацкий порт, госпиталь и ратуша, союзники обошли его своим благодетельным вниманием, вот и штукатурка отваливается, а лампочки горят через одну…

Занимали его только две мысли — выживет ли король и уведут ли альды свои эскадрильи.

Принца Алисана, говорят, сбили в той кровавой кутерьме, которая началась после прорыва. В госпитале, по крайней мере, его нет.

Это теперь так говорят — «в день прорыва», «когда прорвалась Полночь».

Обычно, буднично.

Нарыв назревал, копился, потом лопнула тонкая пленка, и в Найфрагир плеснуло бедой.

Теперь каждый день воют сирены, ближе к ночи. По небу шарят прожектора.

На окна налеплены бумажные кресты — когда полуночные носятся по залитому алым небу, они раскачивают ветер, вызывают смерчи — чтобы перепады давления выдавили непрочные стекла. Потрепанный победоносный флот встал на приколе в Аннаэ, на рейде которого никогда раньше не появлялись бронированные красавцы.

— Да, мама, конечно у нас здесь тихо, — сказал он машинально. — Ты не беспокойся.

У них и впрямь было тихо — самых тяжелых раненых снесли в подвал, наспех переоборудовав там реанимацию. Окна заклеили желтоватыми полосками бумаги, нарезанными газетами. На подоконниках лежала свежесорванная рябина, кованые гвозди, пришедшие в негодность ланцеты — методы защиты от Полночи удачно сохранились в сказках и легендах. Вот только защититься от того, как сбоит сердце и гудит в ушах — никак нельзя. Вечерами носом идет кровь. С крыши и с улицы доносятся выстрелы. Вчера одному из врачей стало плохо прямо в операционной, Гваль видел, как его вынесли и положили на кушетку в коридоре.

В Химере творится тоже самое. Во всех городах — а нечисть рвется в города, что ей делать в бесплодных горах и в море — творится то же самое. Сирены, прожектора ночью, пулеметные очереди, улицы перегорожены. На ночь жители укрываются в подвалах.

Гваль подумал, пересиливая боль и обеспокоенное воркование в трубке, что мир похож на пятно с размытыми контурами и лучше в эти контуры не вглядываться. Потому что они могут оказаться очертаниями берегов моря Мертвых.

— Господин, — сестра обеспокоенно поглядела на него, коснулась плеча рукой. — Господин, вам надо вернуться в палату. Вам нельзя долго стоять.

— А? Да-да, конечно.

Он попрощался с матерью, велел целовать сестренок и небыстро пошел по коридору, чуть сутулясь и держа одно плечо выше другого. Ребра болели немилосердно. Хоть кто-то выжил в той кровавой кутерьме только потому, что полуночные, закрутив и подрав найлский флот, уничтожив несколько истребителей, вихрем понеслись к материку. Там им было интереснее — накрытый стол с едой. Еда, правда, сложная. Сопротивляется.

Около палаты, в которой разместили короля — его нельзя было транспортировать — замерли два охранника. Гваль бросил на них взгляд, но заговаривать не стал. Формально Корво Лаэрт все еще король — физически тело оставалось целым. По закону увечный король не может служить Нафрагиру.

Но в себя король так и не пришел.

Глава 5

— Был очень вежлив, стервец. Чрезвычайно вежлив. Пригласил, усадил, кофе предложил. Слушал, гаденыш, не перебивая, — Креста в раздражении хлопнула ладонью по столу. Звякнуло кольцо. Густо подведенные глаза горели темным огнем.

— Целую минуточку слушал, а потом говорит: «Почему вы обратились ко мне, госпожа Карина? Это не в моей компетенции. Простите, но я ничем не могу вам помочь. По поводу вашего…гм, племянника, как бишь его? Рамиро Илен, да? Это не ко мне. Вам, наверное, его величеству нужно прошение подавать. Хотя чисто по-человечески я вам сочувствую». По-человечески он сочувствует, мать его! Воплощенная человечность, эталонная, я бы сказала. Нам всем до такой человечности, как до звезд!

Рамиро пожал плечами.

— Это и правда не денево дело.

— Я думала, он тебе друг!

Рамиро помрачнел.

— Даже у друзей однажды кончается терпение.

— Мне бы такое дролерийское терпение, — буркнула Лара. — Жила бы себе и не тужила. Вот, — она достала из сумки пачку писчей бумаги и новенькую ручку-самописку. Положила их на стол, рядом с пакетом с апельсинами. — Садись и пиши.

— Бумага! — восхитился Рамиро. — Вот спасибо!

— Пиши, говорю. Прошение. Не королю, а лорду Тени, сэну Кадору Маренгу.

— Прямо сейчас?

— А когда? Бери ручку, пиши.

— И заслуги свои не забудь перечислить, — Креста постучала железным пальцем по листу. — Свои и Кунрада.

— Я не помню! — Рамиро с тоской поглядел на женщин. Он терялся, когда дело доходило до заполнения бумаг, прошений, деловых писем и прочего. — Зачем это вообще нужно? Я и так в Карселине сижу, тут копают — будь здоров, зачем еще какие-то прошения? Я ведь не нобиль, даже не военный.

Лара вздохнула, на мгновение закатила глаза и снова порылась в сумке. Достала исписанный листок.

— Ты не нобиль, ты болван. Вот список твоих с отцом заслуг. Что-то мне подсказывало, что ты нихрена не помнишь. Кроме прочего, у твоего отца — Серебряное Сердце первой степени, у тебя — Серебряное Сердце второй степени, это рыцарские ордена. Рыцарь имеет право оправдаться перед лордом и перед королем. Это, — она постучала ногтем по списку, — реальный шанс, что тебя вообще выслушают, с твоим «особым случаем». Ты думал, где окажешься, когда к тебе потеряют интерес в Карселине? Ты думал, кто тебя будет судить? Ты представляешь, что сейчас творится в муниципальных судах? Ты знаешь, что сейчас гребут всех, кто где-то случайно пукнул, на кого кто-то стукнул? Ты в окно хоть смотришь иногда? Виселица не простаивает, Рамиро Илен. Не только четверг, но и всю неделю, кроме, слава кошкам, выходных.

— Головы тоже летят, — сурово кивнула Креста. — Но Лара права, в королевском суде у тебя больше шансов, чем в муниципальном.

— Мне положен защитник от Цеха, — сказал Рамиро. — Если муниципальные не справляются. У Цеха есть свои юристы.

Лара зло усмехнулась.

— Ты думаешь, мы с Крестой туда не стучались? Твой …ный, — она выругалась так, что Рамиро поморщился, — Цех Живописцев и Графиков тянул две недели, а вчера разродился письмом, что, мол, Цех не вправе заниматься юридической защитой своих членов в суде, потому как эти права принадлежат исключительно государственным чиновникам. И даже статью какую-то приплели для убедительности.

— Погоди, — нахмурился Рамиро. — Но в уставе Цеха сказано…

— Пишите жалобу! На ежегодном собрании Цеха она будет рассмотрена! — Лара оскалилась как волчица. — Официальных представителей от Цеха на суде не будет, неофициальных тоже, ни одна ваша цеховая рожа за тебя не вступится.

— А мастер Весель? — Рамиро чувствовал себя оглушенным. — А Рив Каленг?

— Господин Варген болен, господин Каленг уехал, все остальные господа кто где, по горло заняты или страшно болеют. А этот ваш председатель цеховых мастеров, как его бишь, господин Сордо…

— Глухарь, — подсказал Рамиро.

— Натурально! Этот ваш Глухарь, отвел меня в уголок, и, заглядывая в декольте, посетовал, что не понимает, по какой причине Цех должен отвечать за выходки своего не самого лучшего художника. Извини, причину я ему не предоставила.

— Лара!

Рамиро выдохнул. Посмотрел на женщин затравленно. У Лары красные пятна гуляли по лицу, у Кресты лоб пересекла глубокая вертикальная морщинка.

— Спасибо, девочки, — сказал он со всей теплотой. — Постараюсь не попасть в расход. Правда, жалко ваших трудов.

— Твои жабки и тритоны их не стоят, — буркнула Лара. — Бери ручку и пиши.

Рамиро взял ручку и написал прошение лорду Тени, частично сам, частично под диктовку.

Он не знал, сколько жабок и тритонов спаслось из шумашинского отстойника. Остался ли вообще кто живой к моменту, как Рамиро там появился.

Когда сосредоточенный контактный заряд переломил запирающий брус, и железные воротца распахнулись под напором воды, в овраг хлынули грязь и пена, обломки и мусор, и бог весть, что там было еще, в темноте не разглядишь. Если там и были фолари, Рамиро их не увидел. Спросить у Лары с Крестой вернулись ли фолари на набережную, он не решился.

В камеру заглянул охранник:

— Прекрасные дамы, время посещения истекло.

На прощание женщины расцеловали Рамиро, а Креста сжала стальными пальцами рамирово ухо и больно покрутила — почти забытый, но в пору рамировой юности частенько практикуемый способ добавить племяннику ума.

Он прошел по камере два шага чтобы проводить их. В раскрытую дверь был виден коридор, крашеный на два ярда от пола скучной бежевенькой краской. Двое охранников вели заключенного в белой, с расстегнутыми рукавами и воротом — видно вынули запонки — рубахе, со скованными за спиной руками, высокого — на полголовы выше их — с белесым чубом и прозрачными глазами; даже без гербов и нашивок принадлежность господина макабринской фамилии была очевидна. Охрана остановилась, пропуская женщин, а заключенный учтиво им поклонился, не опустив глаз.

Рамиро неожиданно вспомнил, что уже видел эту морду, и даже вспомнил где — в парке, в день коронации, во время ритуальной потасовки с дролери из «Плазмы». Помнится, господин этот так обессилел от алкогольных подвигов, что его отливали водой из фонтана.

А теперь он сидит в соседней камере.

Дверь закрылась, щелкнул засов — Рамиро немного постоял, глядя на круглый стеклянный глазок, в который нельзя было посмотреть изнутри, а снаружи — можно, потом вздохнул и сел на кровать, облокотился на откидной стол.

Камеры Карселины напоминали смесь купе поезда и муниципальной больницы, вот только ему, Рамиро, тут было не место.

Карселина — это для нобилей. Это им приносят питательный диетический обед: первое, второе и компот, для них тут тюремный врач и даже, говорят, психолог, прогулки по крытому внутреннему двору, королевский портрет в каждой камере. Правда, они иногда выходят отсюда на эшафот. Герейн, юный и прекрасный, следил за ним укоризненным кошачьим взглядом с черно-белой, под стеклом, фотографии на стене напротив кровати.

Что это вы натворили, господин Илен. Совсем обезумели? Одно дело — рисовать нелюдей, это уж как вам заблагорассудится, другое дело — портить чужую собственность.

Портрет предусмотрительно висел так, что укрыться от царственного взора не представлялось возможным. Рамиро посмотрел в окно, где красным яблоком закатывалось и никак не могло закатиться солнце. Оно плыло в промежутке меж двумя домами, падая и одновременно не двигаясь с места. Рамиро придвинул к себе лист бумаги из принесенной Ларой пачки, и начал бездумно черкать.

Глубокие тени, почти черное в зените небо, угловатый белый силуэт виселицы на площади, дощатый помост — Рамиро машинально использовал его для светового акцента и даже подивился, как удачно вышло.

* * *
Анарен неторопливо поднялся по внутренней лестнице — она была построена позже тринадцатого века и не будила никаких воспоминаний. На серых, каменных, ничем не украшенных стенах в паре мест висели потрепанные штандарты. Ниши, пробитые под факелы, пустовали. Через скрытую в обшивке стены дверь можно было пройти сразу в приемные покои, минуя стражу — он уже устал от взглядов герейновых гвардейцев, полных ужаса, смешанного с отвращением и любопытством.

Как же, поднялся из гроба семисотлетний упырь, сосет кровушку из нашего короля, внушает ему кровожаднические идеи, того и гляди в могилу загонит… Врана вот уже чуть не прикончил, советника королевского.

Хорошо, хоть не бегают за ним с кольями по всей Коронаде.

Вчера Анарену сказали, что Вран зачем-то вызывает к себе ненавистного полуночного, и он поехал в Песий Двор, святая святых и оплот Сумерек, который раньше обходил за квартал. Встретила его сестра Вербена, строгая и спокойная, как всегда. Проводила в один из безликих кабинетов офисной части здания, усадила на стул для посетителей. Чай, кофе? Эмма, принеси нашему гостю кофе. Девушка в белой блузке, сидевшая в приемной за печатной машинкой, поклонилась и упорхнула.

— Вран серьезно ранен, — сказала Вербена, обходя стол и садясь на место хозяина кабинета. — Признаться, он в таком состоянии, что мы не рискуем оставлять его Серединном мире. Он сейчас в Сумерках.

Жалюзи прятали жаркое небо конца июля, а толстые стекла — шум улицы. В кабинете было темновато и душновато, но довольно прохладно. По скучным серым стенам бродила сеть огненной каустики — на столе, среди бумаг и канцелярских принадлежностей висел над эбонитовой подставкой стеклянный шар, в котором переплетались молнии, дролерийская игрушка или инструмент неведомого назначения.

— Я так понял, Вран собирался что-то мне сказать… или спросить, — Анарен плохо различал лицо женщины за беззвучным плетением электрических разрядов. — Не думаю, что меня пустят в Сумерки.

— Конечно, вы совершенно правы, — согласилась сестра Вербена из-за мерцающего клубка, — И вы понимаете причину, почему мы не можем проводить вас в Сумерки. Но Вран действительно желает задать вам пару вопросов, и поэтому вы здесь…

Она продолжала говорить ровным голосом очевидные вещи, а принц недоуменно слушал, гадая, к чему она клонит, а потом и слушать перестал. Обещанный кофе не несли. Молнии красиво сплетались и расплетались, пламенный кокон мерно вспыхивал, угасал, разгорался снова, в рыжем сумеречном сиянии по ту сторону едва угадывались очертания лица. Губы двигались, монотонно гудел голос, принц смотрел, смотрел, а потом не столько услышал, сколько узнал артикуляцию своего имени.

— Анарен, — окликали его. — Анарен, Энери, принц-мать-твою-звезда, прочисти уши, сколько можно звать!

Взгляд из-за пламени, тяжелый, настойчивый. Широкие брови хмурились, под скулами и на висках залегли тени. Ни единого отсвета в черных, как пропасть, глазах.

— Ты собираешься искать Сэнни, — то ли вопрос, то ли утверждение. — Хочу предупредить, это будет непросто.

— А я-то думал, что найду его в два счета, — огрызнулся Анарен.

— Тебе надо найти самолет. Если он не очень глубоко. Там, в воде, сейчас полно полуночных гадов, ты можешь посмотреть их глазами?

— Вран, я не маг, я не умею такого.

Лицо по ту сторону пламени скривилось, раздувая ноздри. Длинные веки прикрыли глаза.

Пауза.

Дролерийский колдун медленно, осторожно вздохнул. Открыл глаза — взгляд был прежний, тяжелый, неприязненный.

— Бессмысленные вы твари, Ножи. Дорогостоящее пушечное мясо. — Анарен мудро промолчал, и черный дролери еще раз осторожно вдохнул, выдохнул и продолжил: — Ладно, там шельф, самолет, скорее всего, упал на мелководье. Твое дело посмотреть, в каком состоянии кабина. Если тело там, достать и привезти. Если Сэнни там нет, думай, как он кабину покинул. Вылез сам, или мразь полуночная постаралась.

Анарен кивнул, хоть вранов приказной тон раздражал. Сам бы он никогда и ни за что не догадался искать самолет!

— Сказал ли тебе Герейн, что у Сэнни есть фюльгья?

— Да. Оленья кошка.

— На кота вся надежда. Имей в виду, что, если Сэнни жив, кот, скорее всего, утянет хозяина сюда, в Сумерки, и ты его не найдешь. Это хорошо, потому что тут его найдут мои ребята. Но есть вероятность, что из-за аномалий Полночи фюльгью занесет в пустынные земли. Сам понимаешь, чем дольше Сэнни будет бродить на четырех, тем меньше шансов, что он очнется. Ты сможешь поискать его в промежутках?

Анарен покусал губу. Он был не мастер тасовать реальности, он даже в Полночь не мог вернуться, не умерев. Или мог? Он никогда не пробовал… чертов Асерли умел, но учиться у него — себя не уважать. Кстати, этим умением обладал Киаран… но теперь поздно, Киаран ушел, и рейну увел… пропасть!

— Постараюсь, — буркнул принц, не желая снова выслушивать оскорбления.

Потом он проснулся, потому что сестра Вербена отодвинула плазменный шарик в сторону и улыбнулась.

Обдумывая вчерашнюю встречу, Анарен тихонько отворил потайную дверь, вошел в просторную полутемную залу. Несколько обтянутых тисненой кожей кресел, ростовой королевский портрет — очередной похожий на него, как две капли воды, Лавенг. Высокие стрельчатые окна скрыты белыми атласными занавесями, подобранными в фестоны. На улице июльская жара, а внутри прохладно. Узкие полосы света протянулись по ковру.

Анарен с сомнением покосился на дверь в королевский кабинет — надо бы войти, но он слишком хорошо представлял себе, что увидит там. Король, напоминающий свою собственную тень: пустыми глазами таращится в стену, воспаленные от бессонницы веки обведены красным, серебряные волосы потускнели и свисают по плечам, как мышино-серая пакля.

Потеряв близнеца, Герейн потерял половину себя.

— А мне насрать, что не принимает! — послышался в коридоре громовой голос. — Я четыре часа летел.

— Бу-бу-бу…

— Да пусть хоть четвертует!

Хр-рясь! Другая, парадная белая дверь распахнулась, и в покои ворвался Эмор Макабрин — здоровенный, злющий, сверкающий звездами и орденами — при полном параде.

Энери подавил недостойное желание спрятаться за портьеру.

Макабрин смерил его взглядом, шагнул было вперед, потом понял, что обознался, сдвинул брови. Энери вздернул подбородок и расправил плечи.

— А, фамильное привидение, — прогудел Эмор. — Где король?

Энери пожал плечами. Глава семейства Макабринов высился над ним, как авианосец — сияющий ряд пуговиц на мундире, нашивки, шнуры, изрезанное жесткими морщинами лицо, взгляд, тяжелый, как свинец, взлетная полоса фуражки.

Наверное, Альба в старости был таким же…

Энери опустил глаза и отвернулся. Эмор безразлично прошел мимо, без стука рванул дверь кабинета.

Интересно, а королевскую стражу он поубивал?

Тонкий полуночный слух уловил клацанье подкованных каблуков по паркету, потом что-то тяжелое заскрежетало — похоже, короля подтащили вместе с креслом.

Голос Герейна, застывший, холодный, как вода полуночного моря.

— Эмор. Чему обязан неожиданным визитом?

— Ты что же это творишь, мой король?

— Выполняю свой долг. Что, проредил твоих сопартийцев? Недоволен?

Опять что-то грохнуло, звякнуло, полилось.

— Черта с два я недоволен! Сидишь тут, как паралитик расслабленный и хлещешь кофе с альсатрой… ах, нет, простите, альсатру с кофе. Считаешь — королевский долг в том, чтобы надраться с утра пораньше? Потом ближе к вечеру начнешь смертные приговоры подписывать? Ручонки не трясутся? Д-дареная кровь!

— Эмор. Прекрати.

— Я восемь десятков лет Эмор! — в кабинете бушевало и грохотало.

— Чего ты от меня хочешь, старый хрен. Давай, иди, устраивай мятеж, подошли ко мне убийц. Подгреби под себя Южный берег.

— Ты, щенок…да ты… я тебя… я с тобой такое… — Эмор залпом выдал несколько совершенно не сочетающихся с королевской честью обещаний. При этом он, судя по звукам, тряс короля за плечи, а потом выпустил. — Я тебе клятву верности давал! На коленях стоял, из твоих рук землю взял. А ты чем платишь, паскуда!

В кабинете стало очень тихо. Энери закусил губу. Эмор яростно сопел, как старый урсино. Еще немного — и начнет оглушительно лаять на дурака-хозяина.

— Что тебе от меня нужно? — наконец спросил Герейн.

— Вставай. Приводи себя в порядок. Вызови секретаря. Сделай комментарии насчет ситуации в столице. Запиши обращение к рыцарству. Ты достукаешься — и впрямь начнется бунт. Шевелись, король.

Послышалось звонкое бульканье, судя по всему, бутылку великолепной альсатры опростали в вазон с цветком.

— Бунтуйте, — это уже Герейн.

— И получить еще триста лет междуусобных войн? Я лучше тебя ремнем выпорю. Всю жизнь мечтал. Брата он потерял. Это дролери тебя приучили сопли лить? Не видал я, чтобы они на войне сопли лили.

— Отстань.

— Из-за тебя сэн Кадор с койки встал. Не даешь старику помереть спокойно. Что, кажется дела плохо идут? Так тебе собственные рыцари через пару дней такое устроят, мне аж в Алагранду запах жареного доносит. Врана грохнули, и дочку Вранову грохнут, хорош ты тогда будешь. Л-лавенг. Предлагаешь мне Южный берег бросать и кидаться тебя защищать от твоей собственной глупости? Или за тебя Алисан правил? Или Вран? Сам не можешь? Барышня-фиалка? Прекрати дурить! Ты наш король перед богом и людьми — вот и валяй, королевствуй.

Герейн еле слышно вдохнул, потом щелкнула кнопка коммутатора.

— Да? — такой же безжизненный, холодный голос. Голос мертвеца. — Ваше величество.

— День? Пришли ко мне кого-нибудь. Надо сделать запись для сети.

— Хорошо, ваше величество.

Судя по всему, теперь пост министра цензуры занимает баньши.

Анарен вдруг понял, что не в силах больше выносить этот водопад страданий и, на правах бездушной полуночной твари, самоизгнался через ту же дверь, что и вошел. Пошлет телеграмму с дороги. Из-за границы. Отъехав подальше.

Староват он для всего этого, семьсот лет уже, как-никак.

* * *
Полуночное море оказалось огромным, гулким, шипящим, горько-соленым.

Добираясь к нему, Ньет плыл подземными реками, сочился сквозь трещины в известковых пластах, становился темной водой родников и протекал по выглаженным столетиями каменным желобам. Фолари живут всюду, где есть проточная вода.

Почти утратив сознание, он лился вместе с водой, слушая гулкое эхо капель, сонный лепет струй, и где-то вдалеке, близко к месту, которое призывало его — грозный и величественный голос реки.

Реге — так звали реку на севере, а в южном, альдском течении она была Ржа. Неторопливая, широкая, с темной, мягкой, рыжеватой водой. По ней на север, из Доброй Ловли с тарахтением шли баржи, в огромном речном порту вода гудела и вибрировала от работающих кранов, моторных судов. С грохотом вбивали сваи и вода толкала Ньета в чешуйчатый бок.

Он поплыл дальше, севернее Доброй Ловли река стала еще шире, мощное спокойное течение несло одинокую рыбку с охристыми плавниками все быстрее, быстрее и, в облаке мельчайших частиц ила, перепревших листьев, торфа, вымытого лесными притоками Ржи, выплеснуло в Полуночное море.

В зеленоватой, будто светящейся его воде чувствовался вкус острых льдинок и отражалось серое северное небо. Полуночное море было намного горше и солонее моря южного, чья вода теперь и впрямь казалась сладкой, а еще у Полуночного моря не было ни дна, ни конца, ни края.

Ньет ошеломленно пробовал великое море на язык, запоминал кожей, вглядывался и ощущал.

Потом его отыскали местные фолари и погоня возобновилась.

Снова и снова в темной холодной воде появлялись юркие тени — Ньет ускользал от них, плыл, не останавливаясь. Он мечтал отыскать кого-нибудь из старых морских фолари, из тех, что превышают размерами человеческие корабли, но встречал только сплоченные стаи полуразумных хвостатых тварей, мелких и злых, как барракуды. Великое море пахло Полночью, зеленоватой мертвой водой, в его глубинах жили страшные черные рыбы, а еще ниже лежали слои смерзшегося ила — лед, который умеет тонуть. Иногда Ньет проплывал проржавленные и обросшие водорослями остовы затонувших кораблей, однажды нашел воткнувшуюся в грунт подводную ладью с торчащим погнутым винтом и проломленной рубкой.

Он уже отчаялся искать, когда вдруг почуял сонное присутствие существа огромного, древнего, внушающего ужас и почтение — кто-то из великих фолари был рядом и дремал в плотной, соленой, лишенной солнечного света воде.

Ньет встрепенулся и начал потихоньку всплывать к поверхности, медленно, словно пузырек воздуха.

Нечто темное, напоминающее обросший водорослями пловучий остров, спало наверху. Ньет двинулся вокруг дремлющего фолари, с опаско й проплывая мимо свисающих бородой корнеобразных щупалец и странных выступов.

Спит. Но как его пробудить?

Ньет раскрыл рот и крикнул, пронзительно, на пределе слышимости, так, как кричат фолари во время шторма, и крик этот вызывает панику на человеческих кораблях, заставляя моряков прыгать с палубы.

Так звучит песня моря, и почти для всех людей она — страшная.

Ньет снова крикнул и дернулся в сторону — темные щупальца чутко метнулись к нему, сплетаясь в сеть. Стрекучее белесое волокно задело, ожгло плечо, повредив чешую. Что-то вцепилось в волосы, Ньет задергался, полоснул когтями, вырвался и поплыл прочь что было сил.

Снизу, из темных, покрытой склизкой мутью корневищ, навстречу ему поднимались темные вертлявые тела — белые волосы, оскаленные пасти, растопыренные когтистые руки.

Мелкие фолари жили в тени великого, древнего, и, как ни жаль, совершенно неразумного. Кормились рядом с ним, как мелкая рыбешка кормится около акулы. Сейчас сеть страшных, покрытых крючьями и стрекалами, щупалец схватит его и убьет, как морской цветок убивает мелкую рыбешку, а стая обгложет.

Ньет рвался из последних сил, стая приближалась, он вынырнул у кромки воды — панцирь древнего создания образовал настоящий остров, и у острова был берег, засыпанная ракушками и заляпанная пометом чаек серая полоса. Кто-то самый быстрый или голодный рванул Ньета за ногу, он снова дернулся, доплыл до этой серой кромки, вцепился, подтянулся, выполз на берег и, хромая, побежал вглубь острова, пятная серое — красным.

Глава 6

Когда-то давно Юналь Элеми, режиссер студенческого театра «Вагон», сказал Рамиро, что Господь не обделил его музыкальным слухом. И даже показал несколько аккордов на гитерне. Рамиро не знал, существуют ли аккорды на губной гармошке, но простенькую мелодию, после долгих упражнений, подобрать смог.

Губная гармошка, вместе с двумя парами белья, бритвенным прибором и блокнотом на пружинке, обнаружилась в чемоданчике Виля. Блокнот, к досаде Рамиро, оказался почти полностью заполнен дневниковыми записями и зарисовками, последние были сделаны в зале военного суда, где запрещали фотографировать. Немного карикатурные, но очень выразительные рисунки, и, несомненно, очень похожие. В конце оставалось несколько пустых страниц, которые Рамиро изрисовал в первый же день, а остальные две недели читал и перечитывал о приключениях военного журналиста в охваченной путчем стране.

Теперь, благодаря Ларе и Кресте, бумага у него появилась, но про губную гармошку он тоже не забывал. Сиделец из соседней камеры снова принялся орать и стучать в стену, видимо, нервы у него совсем сдали. Рамиро не обращал на него внимания. Каждый развлекается, как умеет.

Щелкнул замок, вошел охранник.

— Господин Илен, к следователю.

Тоже своего рода развлечение, правда, острота новизны давно смазалась.

Прошли по коридору, спустились на первый этаж. Кабинет следователя был тесен и темноват, солнечный свет не проникал сквозь плотные жалюзи.

— Добрый день, сэн Горан, — поздоровался Рамиро.

Следователь покивал, не поднимая головы от бумаг, взмахом руки отпустил охрану. Склоненная лысая макушка походила на неполную луну — справа ее освещала настольная лампа, слева охватывал полумесяц тени. С лацкана цивильного пиджака, из синего эмалевого ромба с аббревиатурой КС, смотрела рубиновым глазком серебряная крыса. Королевская Стража, отдел расследований.

Оруженосец сэна Горана Руэды заправлял в пишущую машинку лист бумаги.

— Ну-с, любезный, какие у нас с вами дела? — следователь поднял нос от бумаг и поправил пальцем роговые очки. «На что жалуетесь?» — само собой напрашивалось продолжение фразы. В который раз Рамиро одернул себя: это не добрый доктор, это майор Королевской Стражи.

Руэда близоруко прищурился за толстыми стеклами, разглядывая заключенного:

— Казенный рацион пошел вам на пользу, господин Илен. Да и выспаться вам не мешало. Вот доктор Лонк пишет, что язва ваша пошла на поправку, но необходимо дополнительное обследование…

— А я слышал, что в королевской тюрьме не мучают, — буркнул Рамиро, с содроганием вспомнив резиновую трубку, которую ему пришлось глотать у тюремного доктора.

— Некоторые необходимые меры мы все-таки вынуждены применять, — строго сказал Руэда, вертя в пальцах самописку. — Но ничего сверх необходимого. Если наши заключенные выполняют все требования и предписания, то и неудобства испытывают минимальные. Вспомните, в каком состоянии вас привезли — переутомление, нервное истощение, язва, плохо зажившие швы…за пару недель вы тут поправили здоровье не хуже, чем на курорте.

— Для виселицы, очевидно.

— Не исключено, не исключено.

Рамиро очень удивился, когда доктор сказал ему про язву и нервное истощение. Стало совестно: он тут с нервным истощением спит и лопает компот, а Лара без нервного истощения пашет и бегает по его, рамировым, делам.

— Я так вам скажу, — доверительно наклонился через стол Руэда. — Работать со штатскими не в пример лучше, чем с военными, и в десять раз лучше, чем с рыцарями. Вот сосед ваш, сэн Макабрин, отказывается сотрудничать, хамит, замучил тут всех… впрочем, к делу это не относится. Расскажите мне лучше еще раз, кто и когда передал вам взрывчатку.

— Взрывчатку мне передал Онесто Кунц, снабженец диверсионно-разведывательного отряда под командованием в ту пору капитана Хасинто Кадены, — спокойно сказал Рамиро. В глубине кабинета застучала пишущая машинка. — Где-то в марте или апреле тридцать седьмого года, точнее не помню. Вы это спрашивали раз пять.

— Всегда могут всплыть какие-нибудь новые детали. Вы около двух месяцев содержали в квартире фолари, зачем?

— Я не содержал его в квартире, это не собачка. Парень помогал мне в работе. Он интересовался рисованием и театром.

И несчастной Десире Край.

— Почему вы называли его своим племянником?

— Честно говоря, не помню, чья это была идея. Госпожи Край или моей соседки. Я не стал разубеждать.

— Почему?

— Не видел причины.

— В каких вы были отношениях?

— С кем?

— С фолари.

— В дружеских. Он помогал мне в работе.

— Вы платили ему?

— Давал иногда на мороженое. Фолари предпочитают брать еду за услуги, вы же знаете.

— Зачем вы взорвали плотину?

— Чтобы выпустить фолари.

— Зачем?

— Они погибнут в непроточной воде.

— Почему вы так решили?

— Ньет много рассказывал о своем народе. Он необычный фолари. Он умеет думать и анализировать. Вы бы не отличили его от человека, сэн Горан.

— Где он сейчас?

— Не знаю. Уплыл.

Руэда помолчал, постукивая обратной стороной ручки-самописки по листам бумаги.

— В ночь на двадцать третье июня вы забрали вашего так называемого «племянника» у скорой под свою ответственность и вывезли его из города. Куда вы его повезли?

— На Журавью Косу.

— В особняк господина Дня?

— Да.

— Господин День давал вам разрешение пользоваться его собственностью в свое отсутствие?

— В некотором смысле, да. Я там выполнял заказ по росписи стен.

— Вам было известно, каково отношение господина Дня к фолари вообще и к вашему «племяннику» в частности?

Рамиро почувствовал острое желание отвести глаза, но вместо этого упрямо уставился на дужку следовательских роговых очков.

— Да, мне известно, что День терпеть не может фолари. Как и большинство его соплеменников.

— Тогда зачем же?..

— На тот момент это показалось мне единственно верным решением. Сейчас я думаю, что мог отвезти его в любую загородную гостиницу, чтобы не нервировать господина Дня еще больше. Парень болел достаточно смирно. — Ага, немножко, правда, выл и скулил, и немножко попортил мебель, да и в комнату впускать никого нельзя было… а так — на людей он не бросался, спасителя своего не загрыз… — Про прорыв Полночи я тогда не знал, в Новые Сумерки Полночь не сунулась бы в любом случае, однако за городом, я слышал, не везде тихо было… — Рамиро пожал плечами. — Короче, я не знаю, правильно ли поступил, но что сделано, то сделано.

— Вы знаете мнение господина Дня на этот счет?

— Думаю, не ошибусь, если скажу, что крайне негативное.

— Не ошибетесь. — Руэда откинулся на спинку стула, достал черепаховый очешник, из очешника достал замшевый лоскуток и принялся протирать толстенные линзы. — А скажите, господин Илен, какие отношения вас связывали с господином Днем?

— Дружеские.

— А точнее? Он, между нами, сделал вам имя, господин художник. Именно благодаря поддержке главы управления цензуры, вы стали известны и востребованы, получали большие заказы. Чисто по-человечески, господин Илен, скажите мне, как вы могли променять такого могущественного покровителя на какого-то бродяжку, почти звереныша?

Рамиро выпрямился.

— Во-первых, Ньет — не звереныш. Во-вторых, я уже устал объяснять, День — не покровитель, он мой друг. В-третьих, я никого ни на кого не променял, что за чушь! К чему вы клоните вообще?

— Вы правда так наивны, господин Илен?

— А вы считаете, что Рамиро Илен рисовать не умеет? И без Денечки — пустое место?

Следователь прищурился:

— И вы решили доказать всем, что вы не пустое место? Поэтому рассорились с господином Днем, примкнули к радикалам, осуществили подрыв машины господина Врана…

— Я даже комментировать это не стану. Вы еще скажите, что я рассорился с любовником из-за смазливого фоларийского мальчишки.

— Это была моя предыдущая версия.

— Чем дольше я тут у вас сижу, тем фантастичнее ваши версии. Через неделю вы решите, что я ферворский шпион.

— А вы не ферворский шпион?

— Так я вам и сказал. Копайте свои версии.

— Нет, — Руэда надел очки и улыбнулся. — Я больше с вами не работаю, господин Илен. Ваше ходатайство удовлетворено, ваше дело будет рассматривать сэн Кадор Маренг, тень короля.

* * *
В серой воде прибоя метались фолари, пытались вылезти на берег — такой сильной была их жажда схватить его, урвать кусок. Но эти были морские, совсем не похожие на людей — и ходить по суше они не умели. Почва под ногами качнулась — великий фолари выдохнул во сне, или негодовал, что добыча ускользнула от него.

Нестерпимо воняло Полночью. Ньет, окальзываясь на мокрой гальке, выбрался на твердую землю.

Тут был рыбачий поселок дворов на шесть-семь.

Не так давно был.

Теперь на его месте торчали разломанные коробки стен, ребра балок, осыпавшийся сланец, рваный рубероид. Кое-где руины почернели от пожара, и от них разило сырой гарью. Некоторые сарайчики и курятники уцелели… если не считать выбитых дверей и проломов в крышах.

Почти сразу Ньет наткнулся на кости. Разрозненные, еще белые на сколах, облепленные лохмотьями тряпья или черного мяса, еще не обглоданные дочиста муравьями и чайками.

Шкура великого фолари снова содрогнулась. Видно, Полночь, бесновавшаяся тут не так давно, напугала и его. Нырнет еще…

Ньет перешагнул человеческие останки и зашел на территорию поселка. Под босыми ступнями хлюпала грязь. По голой спине вдоль хребта пробегали мурашки. Он машинально обнял себя руками — пальцы не ощутили чешуи. Паника и близость человеческого поселения сделали свое дело — фоларийская форма плавилась и менялась. Разгромленный поселок был пуст, посреди улицы валялась перевернутая лодка с пробитым днищем. Обрывки сетей свисали с остатков плетня крыш, как клочья сухих водорослей.

С берега раздался пронзительный вой. Ньет оглянулся — один из негостеприимных хозяев ухитрился выползти на берег, помогая себе руками, и тут же запутался в крупноячеистой сети с грузилами, повалив и выдрав из земли несколько кольев. Теперь он выл на грани слышимости и метался, сбив серую сеть в неприглядный ком, из которого торчали когтистые руки, ошметки белесых волос, да перья плавников.

Ньет передернул плечами, отвернулся, бесцельно пошел по улице. Никого не осталось, ни людей, ни детей, ни собак. Это был очень маленький рыбацкий поселок. Полуночные твари, разворотившие здесь все, тоже давно убрались прочь. Их привлекают только живые создания — теплая кровь, дышащая плоть.

Фолари огляделся, отыскал дом с уцелевшей крышей, дернул перекошенную дверь, вошел внутрь. Некоторое время рылся в шкафу, нашел старые брезентовые штаны, надел. Обуви не было. На второй этаж он не стал подниматься — сладковатый запах тления сочился оттуда, как отравленная вода.

Посидел бесцельно у круглого стола, накрытого вязаной скатертью. Со стены на него смотрело семейство —фотография под старательно протертым стеклом. Камин зиял холодным нёбом, пахло отсыревшим углем. В хрустальной вазочке на столе плесневело печенье. Занавеска на окне располосована в лапшу. С улицы доносился вой запутавшегося фолари.

Ньет некоторое посидел на стуле, вдыхая запахи опустевшего жилища, потом не выдержал, вышел вон. Ночевать он устроился под перевернутой лодкой, натаскав под нее несколько охапок сена.

* * *
— Две недели, — бесстрастно сказала Эвина — высокая, прямая, как древко. Двуслойное шерстяное платье стекало по ней, как кровь, расходилось по полу. Очень светлые, почти платиновые, волосы прикрыты сложным полотняным убором, охватывающим заодно щеки и подбородок. Глаза, как у всех тут, темны — колодцы, пробитые в ночь. Богатые серебряные украшения, на руках — синие узоры.

Киаран провел Амарелу в замок, потащил по коридорам и тут ей стало совсем худо. Если по пути, в лесу, среди метели, она как-то держалась, то в условной безопасности каменных стен расслабилась и разум тут же перестал цепляться за подобие реальности. Мир расслоился, словно в хрустальной призме. Амарела не могла понять, где двери, куда идти, путала пол с потолком, то и дело засыпала. Наверное, она обезумела бы, и Киаран, беспомощно хлопотавший над испортившийся человечкой, сошел бы с ума тоже, но тут на них наткнулась одна из жриц короля Тьяве.

Теперь, когда сознание хоть немного научилось фокусироваться в чуждом и непривычном мире, Амарела понимала, что в суровом и небольшом сообществе слуа верховодят женщины. Мужчины слишком быстро погибали тут, в землях Полуночи. Силы, подвластные жрицам Тьяве, поражали воображение.

Амарела провела в Аркс Малеум уже двое суток. Большую часть этого времени она лежала в кровати и бредила. Ей мерещились серые облака, несущиеся по холодному голубому небу над комнатами, лишенными крыши, трава, растущая корнями вверх, волны кварцевого песка, зеркала луж на месте Великого моря, камни, которые поют, и молчаливые, как статуи, люди. Она обоняла сладковатый аромат спелых яблок, неуловимо сменявшийся запахом гниения и крови. Яблоки катились по истертым серым ступеням, волной выливались в коридор.

В бреду она вцеплялась в руки женщин слуа, в свое горло, до крови разодрала себе предплечья, и, говорят, кричала и звала отца своего ребенка.

Ребенок ее и спас.

Ни одна из этих холодных, как камни, из которых сложены стены крепости, женщин, и пальцем бы не пошевелила, чтобы помочь человеческой дочери. Но любую беременность здесь ценили, как драгоценность.

Амарела лежала, до подбородка укрытая меховым одеялом, тело под тонкой полотняной рубашкой — она знала — покрывали такие же синие узоры, как на руках у Эвины. Ладони, и лоб, и скулы, и даже ступни ног — все было кропотливо расписано вайдой. Стоило пошевелиться, и многочисленные черненого серебра кольца и амулеты, которые надели на нее, чтобы вернуть ускользающее сознание, начинали глухо позвякивать. Серебряные браслеты защелкнули даже на щиколотках, как кандалы.

В голове ее постепенно прояснялось. Амарела молча и бездумно переводила взгляд с высоких темных потолочных балок на резные, желто-серые от времени капители колонн — из пышных сверленых снопов выглядывали острозубые мордочки, кривые, ушастые, с искаженными улыбками. На одной из капителей мазком старого лака лежал золотой солнечный луч. Амарела глянула в проем окна — открытого, не забранного даже переплетом. Небо серое. Солнце протекало в Полночь не пойми откуда. Только не с неба, это точно.

— Дитя еще только разгорается в тебе, — слуа отвернулась и смотрела в незабранное ставнями окно. — Но я вижу, что это мальчик.

— Что с ним… будет? — голос звучал незнакомо, но исходил из ее губ.

— Разве я могу знать. Со временем все откроется, поверь.

Волосы, которые она срезала в Серединном мире почти наголо, теперь отросли и непослушными темными кольцами лежали на подушке, спускаясь ниже ушей. Амарела не знала точно, прошло ли в Аркс Малеум двое суток или два месяца. Эвина иногда разговаривала с ней, иногда сидела у окна — глубокой стрельчатой ниши из которой тек ледяной сквозняк, крутила веретено, пела песни — долгие, страшные, еле уловимо отдающие яблоками, как и все здесь. Еще приходила Ружмена, такая же тонкая и высокая, в синем суконном платье, с темными косами, ниспадавшими из-под шерстяной шапочки. Подбородок ее тоже обхватывала полотняная белая лента, кончики острых ушей были прихотливо вырезаны — как кружево. Живот отчетливо круглился под платьем и под двумя серебряными поясными цепочками — она была месяце на пятом беременности. Посреди госпиталеума возвышалось несколько серых каменных столов, напоминающих надгробия, Амарела не знала, зачем они.

Аркс Малеум медленно кружился вместе с полуночными землями, ловя редкие лучи не видимого здесь солнца, накреняясь иногда так, что у Амарелы начинала кружиться голова и ломить виски. Крепость была как чаша с туманом, с яблочной терпкой настойкой, со страшным птичьим молчанием. Иногда со двора доносился рев рогов, выкрики и лай собак. Но чаще Холм Яблок тонул в тишине.

Пришел однажды король Тьяве, высокий, широкоплечий, с темными прорезями глаз над каменными скулами. Грудь его отягощала королевская цепь, по плечам стекала запекшаяся кровь волос. Долго стоял над амарелиной кроватью, сжимая и разжимая пальцы с острыми темными когтями. Амарела безучастно смотрела, не шевелясь, пока король слуа не отвернулся и не вышел из госпитального покоя.

— Тьяве — значит тень, — сказала Эвина. — Инсатьявль. Он правит нами восемь сотен лет.

— А до него?

— Старший брат, Яго. Но он ушел к вам. Ты много болеешь. Не годится.

Амарела полулежала среди подушек и ради тренировки разглядывала кладку стен, серые с черным гобелены на стенах, с малой толикой лазури, вышивку на платье Эвины, знакомую уже резьбу на капителях. Во дворе снова лаяли собаки и слышались суровые мужские голоса, визгливое злое ржание жеребцов.

— Я хочу встать, — сказала она.

Глава 7

— Господин Илен, с вещами, на выход!

Собрался Рамиро еще с вечера. Поэтому он сунул в карман губную гармошку, которой развлекался с утра, подхватил элспеновский чемоданчик, и без задержек шагнул в раскрывшуюся дверь. Два молодцеватых стражника ожидали в коридоре — ежедневный ритуал, навевающий уныние. То ли ты почетный гость, то ли пациент психиатрической больницы…

В коридоре он снова столкнулся с соседом из двенадцатой камеры (у самого Рамиро была номер одиннадцать) Двухнедельное пребывание в Карселине на рыцарей, похоже, действовало не так благодатно, как на случайно попавшего сюда штатского. Макабрин был мрачен, как туча, быстрый южный загар почти стерся с бледной физиономии, под глазами темные круги.

Завидев Рамиро, он поглядел на раскрытую дверь, сверкнул глазами и стремительно шагнул вперед. Охранники забеспокоились, Макабрин дернул плечами, стряхнул их и, без лишних разговоров, залепил Рамиро в челюсть кулачищем.

В глазах вспыхнуло алым, потом потемнело. Рамиро отлетел к стене и больно саданулся затылком и спиной. Макабрин рыкнул, кинулся на него, с явным намерением продолжить, но стражники, наконец, отреагировали, вывернули ему руки и повисли, как псы на кабане.

— Ты охренел что ли, благородный сэн, — Рамиро потряс головой, вытер закровоточившую губу. Левый глазной зуб шатался и ныл. — Что я тебе сделал то.

— Что, ядренакорень, сделал! — здоровенный блондин рвался из рук охраны, глаза его были белыми от злости. — Гармошка, твою растудыть налево! Музыку он любит! Целыми, твою маму, днями любит свою любимую музыку. Худ-дожник в жопе ножик, так твою перетак! Духовно богатое быдло! А ну уберите руки, я ему шею сверну! — заорал он громовым голосом. Рамиро аж присел.

Макабрин высвободил руку, ударил одного из пытавшихся утихомирить его парней поддых, тот согнулся. Рамирова стража кинулась на помощь, и вчетвером они кое-как усмирили разъяренного рыцаря, уткнули его мордой в стену и защелкнули наручники.

Кто-то сунул Рамиро платок, и он смог, наконец, отнять рукав от лица.

Его загрузили в фургон, где сидели еще несколько штатских, попавших в Карселину по делу о терроризме. Они все носили гербы — собственные и своих лордов, один Рамиро был обычный горожанин без защиты сюзерена. Соседи с одинаковым молчаливым испугом уставились на рамирову разбитую физиономию. Видимо, бить в Карселине могли только настоящего преступника.

Здание Королевского суда глядело через площадь на огромный и роскошный собор святой Королевы Катандеранской. Дорога заняла минут десять.

Сперва Рамиро отвели умыться, потом один из охранников принес грелку со льдом. Рамиро потрогал языком зуб: может, не выпадет. Хотя, вполне вероятно, это уже не должно его беспокоить.

Из разговоров в длинном зале ожидания, где собралось полдюжины заключенных и вдвое больше охранников, Рамиро узнал, что лорд тень, не отлежавшись после тяжелой операции, уже неделю работает с делом о терроризме. И что с понедельника он «избавляется от балласта» — проводит суды над теми, чьи дела считает очевидными.

Лорд тень не принадлежал партии радикалов, но всем было известно, что большой симпатии к дролери он не испытывал. В несправедливости обвинить его было трудно, как и в излишней мягкости.

Очередь сокращалась неспешно, время от времени вводили новых заключенных. Наконец вызвали Рамиро. Прижав к распухшим губам грелку с подтаявшим льдом, под конвоем из двух охранников, он вошел в зал суда.

Он никогда здесь не был. Заполненный народом полукруглый амфитеатр, разделенный на сегменты, галерея для зрителей по верху. В центре, на возвышении, на фоне пурпурного бархата, под огромной, распростершей серебряные крылья каманой, стоял длинный стол и высокие кресла. Лорд тень сидел в кресле главного королевского судьи, украшенном короной и гербом Лавенгов, одетый в старинный упленд на куньем меху, с золотой судейской цепью на груди. Стриженную седую голову венчала бронзовая корона высокого лорда Маренга.

По правую и левую руку сидели королевские судьи в мантиях. Они листали бумаги, перекладывали папки по заваленному столу, пили воду, переговаривались. Кадор Маренг сидел прямой и угрюмый, как скала. Только по синюшно-бледному лицу было понятно, что ему более чем хреново.

Приблизившись и встав на указанное место обвиняемого, Рамиро рассмотрел целлулоидную трубку, перекинутую через плечо сэна Кадора и ныряющую в расшнурованный ворот упленда, к подключичной артерии. С другой стороны трубка терялась в торжественных складках пурпура. За спинками высоких кресел тенями двигались женские фигуры в серых платьях. Невенитки приглядывали за Маренгом и наблюдали за его капельницей.

Королевский судья, тот, что сидел по правую руку Маренга, раскрыл папку и принялся зачитывать обвинение и результаты дознания. Рамиро поискал глазами в толпе, но ни Лары, ни Кресты, ни Виля не заметил. Его это не удивило: чтобы попасть на слушание чьего-либо конкретного дела, надо было всю неделю дежурить, не выходя из зала. Зато в третьем или четвертом ряду встал, и теперь двигался мимо кресел к проходу, субтильный юноша в шелковом пиджаке, с ухоженной, но чересчур длинной шевелюрой, аккуратно зачесанной назад. Секретарь господина Дня, как его бишь… что он тут делает, интересно? И почему уходит? Молодой человек заметил рамиров взгляд, но в глазах его не мелькнуло ни тени узнавания.

Судья закончил читать и принялся рыться в бумагах, даже не взглянув на обвиняемого. Сэн Кадор медленно поднял тяжелую голову.

— Господин Рамиро Илен. По доказанным обвинениям вы не возражаете?

— Не возражаю.

— Вам есть, что сказать в свое оправдание?

— Только то, что пытался решить этот вопрос законным путем, и обращался в различные инстанции. Везде получил отказ. Фолари абсолютно бесправны, и никому нет до них дела.

Маренг хмыкнул.

— Вам не по конторам ходить надо было, господин Илен. Вспомните, как решали это вопрос альханы.

А ведь лорд тень прав. А он, Рамиро, дурак, что стучал в запертые двери. Альханы, вольное бродячее племя, отродясь не имевшее земли, решало вопрос правовой защиты очень просто. Альханские старейшины приносили вассальные присяги лордам, и не обязательно тем, по чьим землям кочевали. Подарки, услуги, деньги — если альхан захочет, он сможет купить себе гербовый значок, который превратит беззаконных бродяг в уважаемых путешественников.

Оставалось только найти лорда для фолари. Но, честное слово, это было бы гораздо легче, чем заставить чиновников озаботиться судьбой бесправных.

— Я даже прикинул, господин Илен, не дает ли вам второй степени Серебряное Сердце право принимать присяги и обеспечивать безопасность присягнувших. — Маренг помолчал, подняв одну бровь и с интересом рассматривая озадаченного Рамиро. — Увы, не дает. Если бы вы были военным с большой выслугой и боевой машиной, то могли бы претендовать на рыцарский пояс. Но один орден, — Маренг развел руками, — увы. Вы согласны?

Рамиро кивнул.

— Тогда объясните мне, почему, — Маренг медленно наклонился вперед, опершись ладонями о стол. Трубка на его плече натянулась, за креслом послышался ропот — нивенитки забеспокоились. — По какому праву вы, господин Илен, взяли на себя рыцарские полномочия?

Рамиро молчал.

— Лабрадорес, комбатьентес, клеригос, — сказал лорд тень, откидываясь обратно на спинку кресла. — Вспомните среднюю школу, господин Илен. «Пусть крестьяне трудятся в поте лица своего, ибо трудом своим они позволяют нам выжить. Пусть воины сражаются, защищая наши города и охраняя нашу землю, ибо силой оружия они позволяют нам выжить. Пусть монахи молятся за всех, ибо молитвами ходатайствуют за нас перед Богом. Пусть каждый на своем месте делает, что должно, таково священное право и обязанность каждого. Таков порядок, угодный Господу, обратное же ему есть беспорядок, Господу противный». Чьи это слова, господин Илен?

— Святой Кальсабер?

— Берите выше, святой Карвелег. Святой Кальсабер говорил о том же, предлагая несколько другой образный ряд. Миряне — овечье стадо, псы — рыцари и пастухи — священники. Это закон нашего общества, которому без малого тысяча лет. И не нам с вами, господин Илен, нарушать его устои.

Маренг помолчал, прикрыв тяжелые веки, сжимая узловатыми пальцами край стола. Рамиро вдруг понял, что зал в молчании внимает прописным истинам, судьи за столами почтительно слушают, даже неугомонная галерка помалкивает.

— Мы тут с вами выяснили, что вы все-таки не рыцарь, — продолжил Маренг. — Тогда кто же вы? Может быть, священник?

— Нет.

— А может быть вы дролери? Они живут по своим законам, в военное время воюют, в мирное — делают, что хотят. Вы дролери, господин Илен?

— Нет.

— Тогда кто?

— Лабрадор, — сказал Рамиро. — Мирянин.

— И чем вы должны заниматься?

— Работать.

— Работать, — лорд Тень поднял палец. — Создавать блага. Растить хлеб, строить дома, рисовать картины. А вы что делаете? Взрываете чужую собственность. Согласен, будучи ополченцем, вы взрывали, стреляли и прочее. Владеете навыками. Но сейчас, слава богу, не война, и вы не ополченец. Вы могли бы стать военным, служить королю и своему лорду, но вы выбрали карандаши и кисти, орудия мирного труда. Итак, я снова вас спрашиваю — по какому праву вы нарушаете законы общества, присваиваете себе права рыцаря, не выполняя рыцарских обязанностей? Законы общества сродни законам природы, господин Илен. Если вы спрыгнете со скалы, что с вами будет?

Рамиро вздохнул и опустил глаза, сжимая в кулаке степлившуюся грелку. Столичный житель, занятый в сфере искусств, он редко ощущал сословную пропасть между простолюдинами и рыцарством, и еще реже вспоминал о ее существовании. Но она была — не то, чтобы очень широкая, не то, чтобы совершенно непреодолимая — но абсолютно реальная и очевидная, и теперь он стоял на ее краю.

Маренг помолчал, хмурясь и постукивая желтым ногтем по суконной столешнице. Потом решительно пододвинул к себе папку с рамировым делом.

— Десять лет, — сказал он, раскрывая картонный переплет. — Десять лет в одиночной камере. Рисуйте там свои картины, господин Илен. Вы хороший художник. У вас будут все условия, чтобы делать свое дело.

Сбоку произошло шевеление, какая-то суета, на возвышение взобрался субтильный юноша в шелковом пиджаке с кипенно-белым шейным платком. Денечкин секретарь, как бишь его…

— Прошу прощения, милорд, срочная депеша из Управления Цензуры.

На стол лег конверт с печатями. Маренг поморщился, но взял конверт и вскрыл его. Прочитал бумагу, морщась все больше.

— Я вижу, господин День примерно того же мнения, и спешит своим мнением поделиться, — он повертел письмо в пальцах, как дохлую бабочку. — Не понимаю только, по какому праву, да еще так нагло. — Брезгливо отложил лист. — Право судить чужие слова и буквы не является правом судить чужие поступки. Присваивание себе не своих прав, видимо, теперь в моде. Что касается вас, господин Илен. У вас и у вашего отца имеются серьезные заслуги перед короной, и мы не можем их не учитывать. Поезжайте-ка вы за границу, порисуйте холмы Андалана или горы Иреи. Десять лет на чужбине против десяти лет в четырех стенах. Без конфискации, как бы там не мечталось господину Дню. Есть еще вариант: если у вас найдется лишних девять с половиной сотен авр, вы можете заплатить в казну штраф восемьсот авр, и полторы сотни в качестве виры лорду Хоссу. У вас сорок восемь часов, по истечении которых вы должны покинуть пределы Дара или заплатить штраф и виру. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

* * *
Из почтового ящика высыпалась куча писем и почтовых карточек. «Сообщество Катандеранских живописцев сообщает об одностороннем расторжении договора о пользовании Творческой Дачей в Ясном Бору». «Прекрасный господин Рамиро Илен, Ваше членство в ЦЖГ(Цех Живописцев и Графиков) приостановлено». «Содружество Театральных Деятелей объявляет о прекращении сотрудничества с господином Р. Иленом в связи с недопустимым поведением последнего». «Дирекция выставок катандеранской Академии Художеств объявляет о расторжении договора о выставках». «Королевская Академия живописи, ваяния и зодчества исключает члена ЦЖГ господина Р. Илена из списка кандидатов в члены-корреспонденты и действительные члены Академии».

Остальную кучу писем Рамиро, не читая, выкинул в ведро, куда соседи по подъезду выбрасывали рекламный мусор. Забрал только счета, которые требовалось оплатить.

Поднялся к себе.

В мастерской было солнечно и пыльно, косые квадраты света расчерчивали беленую стену. Рамиро открыл стеклянную дверь на террасу, в комнату потек нежный, тронутый прохладой воздух и вечерний шум большого города.

Ну что, прекрасный господин Илен, ты добился своего, к добру ли, к худу. Табор вернулся на набережную, хоть сильно потрепанный и заметно сократившийся. На дороге никто не сидел, на клумбах не валялся, не играл на проезжей части, фолари испуганно жались к чугунным решеткам, теснились в тени под деревьям, подальше от тротуаров, где ходили люди. Завидев знакомую старуху в пальто, Рамиро вылез из троллейбуса, намереваясь подойти к ней, поздороваться, спросить, как дела, но бабка, широко раскрыв янтарные глаза, вдруг подхватила драповые полы и поспешно заковыляла прочь. Вместе с ней повскакивали и убежали в кусты длиннохвостые собаки, черные и шакальего окраса.

Рамиро не стал их догонять. Они, как животные, которых обидели, не скоро теперь подойдут близко.

Девятьсот пятьдесят авр — это почти на две сотни больше, чем стоит его просторная двухэтажная квартира-мастерская. Есть, правда, еще родительская квартира на Семилесной, Рамиро там принадлежали три четверти, и четверть — Кресте.

Есть еще картины.

Рамиро выкатил двухсторонний мольберт, покопался в стопке у стены, достал и поставил на мольберт одну из старых картин.

За эту картину, размером ярд на полтора, когда-то давали полторы сотни, но Рамиро ее не продал.

Она называлась «Июнь». На ней, среди солнечных пятен, цвела расколотая прямым попаданием яблоня. Под яблоней, прямо на земле, на бурых прошлогодних листьях, на мхах, на розовом крапе лепестков спал золотоволосый дролери в гимнастерке, положив руку на винтовку, обмотанную травленными марганцовкой бинтами.

Рамиро спрашивали — разве яблони цветут в июне? Рамиро пожимал плечами, в ботанике он был не силен. Он ничего не придумал — просто в тот солнечный день, когда закончились бои за Вышетраву, и разведчики сэна Бресса расположились на отдых в знаменитых яблоневых садах Эрмиты, древнего замка Короля-Хромоножки, радио объявило о капитуляции мятежников и окончании войны.

День еще этого не знал и спал на земле, впервые за трое с лишним суток.

А яблони цвели, и разбитые, и нетронутые, розовые и белые, хотя шел уже июнь, и весна сделалась летом. Их благоухание волнами расточалось по саду и смывало все — горькие воспоминания, застарелую усталость, тоску от утраты товарищей. Заравнивало, как море ровняет песок, заглаживает в него раковины с острыми краями. Рамиро до сих пор помнил этот запах.

Он пошарил в поисках папирос, чиркнул спичкой, закурил, и некоторое время молча затягивался, примостившись на заляпанной краской табуретке. Смотрел на картину, выдыхал дым. Плясала черная альхана на синей папиросной пачке. Заныл подлеченый было в гостеприимной Карселине правый бок.

Можно конечно Академии продать. Они верно уже не купят. Или в частную коллекцию. С руками оторвут. Или вон ту картинку с немыслимо переплетенными тварями морскими. Не купят. Или вот эту — перегруженный подробностями эскиз театрального занавеса — Рамиро увлекся и наворотил нечто настолько сложное, что потом так и не удалось перенести на ткань, и слава богу.

Хорошо, что нет жены и детей, подумал он. Сейчас были бы крики, рыдания. Хорошо, что можно решать самому. Хотя сегодня, похоже, День все решил. Даже за высокого лорда. Последний привет навсегда потерянной дружбы.

На картине День безмятежно спал, цвели яблони, и эхо войны утихало, расточалось среди этого цветения, как расточается рано или поздно любая боль.

Рамиро затянулся, сунул окурок в консервную банку, и начал бесцельно бродить по мастерской, соображая, что пригодится ему в дорогу.

Глава 8

— Давай, человечка, подымайся. Да переставляй же ноги! — Ружмена раздосадовано зашипела.

Стены госпиталеума тошнотоворно качнулись, и потолок снова поменялся местами с полом.

Амарела беспомощно повисла на руках у двух слуа и закрыла глаза. Мир ходил ходуном, словно бы она выпила бутылку крепкой настойки. Только вот опьянение проходит, а это выматывающее душу качание не отпускало ее никак, стоило встать с постели и попытаться сделать пару шагов.

Сейчас, сейчас она соберется с силами… и тут руки девушек-слуа разжались, и пол больно ударил ее по лицу и коленям.

— Эээй! Вы что!

— Ты или сама научишься стоять на ногах, или ползай, как насекомое, — жестко сказала Эвина. — Мы не можем исправить твои мозги. Ты не годишься для Полуночи.

Будто бы я сюда напрашивалась.

Прошелестели легкие шаги, шорох широких шерстяных юбок — и дверь затворилась. Амарела перевернулась на спину и привычно нашарила взглядом резную капитель — островок определенности в бесконечно кружащемся мире.

Через полчаса она ухитрилась встать на четвереньки. Руки и ноги разъезжались, как после наркоза, один раз она больно ударилась лбом. Стена плыла. Амарела разозлилась. Тоже мне, человек — венец природы, возится на каменном полу в холщовой сорочке и не может даже на колени встать. Злость помогла — удалось добраться до каменного возвышения и уцепиться за его край. Амарела смотрела на свою испятнанную вайдой кисть, на серебряные кольца на пальцах и думала, что сейчас самое время сойти с ума. Она зажмурилась, сжала пальцы в кулак и саданула по шероховатом резному камню.

Боль помогла тоже — в глазах прояснело, а в ушах смолкли занудливые молоточки, которые начинали стучать при любой попытке начать движение.

Через какое-то время удалось подтянуться и кое-как встать на дрожащие ноги.

Стены еще покачивались, но в этом качании уже просматривался какой-то ритм, что ли. Амарела неуверенно сделала несколько шагов, приноравливаясь. Ладно, и в Полночи жить можно, правда, похоже, плохо. Теперь, стоя на ногах, она заметила на каменных возвышениях подозрительные темные пятна.

Кое-как она доковыляла до кровати, шатаясь, как пьяная. В изножье лежала стопка одежды — нижнее платье, верхнее, шерстяные чулки. На полу лежали вышитые кожаные башмачки.

Амарела задумалась о том, где слуа берут в этом адском пределе шерсть и красители, ничего не придумала, начала возиться с одеждой и обувью.

Хороша королева, которая даже несколько шагов нормально сделать не может.

Дверь госпиталеума отворилась, кто-то вошел. Амарела пригляделась — темноволосый, стройный, если не сказать тощий, волосы ниже лопаток — Киаран? Правой рукой он зажимал предплечье левой, с пальцев капало алым.

Киаран глянул на нее и виновато улыбнулся. Темные провалы глаз на скуластом мальчишеском лице смотрелись странно, неуместно.

— Собака укусила, — сказал он. — Поможешь? Надо замотать.

— Я не знаю, где тут бинты.

— Я принесу.

Юный слуа повозился около резного шкафчика, нимало не обращая внимания, что заляпал кровью серые плиты, потом подошел к возвышению, положил на него руку, вопросительно глянул на рейну. Делать нечего, пришлось снова бороться с треклятой человечьей природой, идти к нему, заворачивать намокший рукав, обмывать руку, резать полотняные бинты (сама чуть не пропорола себе руку ножницами), заматывать потуже.

— Снадобье какое-нибудь надо, воспалится же, — на смуглом предплечье была безобразная рваная рана, виднелись следы клыков.

— Зачем? — Киаран пожал плечами. — Зарастет, просто неудобно, я хотел замотать, вот и все.

Несложная у них тут медицина. Интересно, на что похоже родовспоможение? «Вот тебе охапка сена, и ни в чем себе не отказывай»?

Нет, я выберусь отсюда как можно скорее.

— Что за собака? Как тебя угораздило?

— У моей сестры есть псы… Не любит она меня. И собаки ее меня не любят, — Киаран потрогал узел на повязке, опустил рукав обратно — клок вырван и безобразно свисает. — Я бы ушел обратно в лес, но сегодня свадьба, надо быть в замке.

— Ты живешь в лесу?

— Ну… не живу, а так, — слуа замялся, подбирая слово. — Поживаю, да? Я люблю быть один.

Амарела с содроганием вспомнила заснеженные заросли, в которых наверняка водились всякие твари, но ничего не сказала. Жизнь и обычаи Аркс Малеума оставались для нее областью неизведанной. Она поняла только, что здесь верховодят женщины, но правит вроде бы король — вчера (или столетие тому назад) Ружмена, не поворачивая головы от разложенных на столе снадобий, сказала: «Тьяве, отойди», и страшный высоченный слуа повернулся и ушел, не сказав ни слова. Тоже мне король. А принца, его сына, между прочим, только что цапнула чья-то собака.

Рейна живо припомнила перекошенное злобой лицо бывшего — ныне покойного — супруга, и на минутку подумала, что может быть уклад слуа не такой уж и странный, привлекательный даже чем-то… если бы не назойливый запах яблок, пустые проемы окон и это тошнотворное качание — совсем не плохое место.

— Свадьба? — сказала она вслух. — Кто женится?

— Хейзе и Гваэт, они давно собирались… а теперь затишье.

— И мне тоже можно пойти?

— А ты сможешь? — Киаран с сомнением поглядел на нее. — Тебя женщины одели?

— Сама.

Он глядел с сомнением.

— Если дойдешь, то иди. Но все-таки не место тебе у нас.

— А то я напрашивалась. Скажи спасибо своему приятелю Лавенгу. Как так вышло, что ты ему должен?

— Я прятался в лесу во время инсаньи, потерялся, мелкий был. Нож меня нашел и привел домой. Отец меня чуть не убил потом, за то, что оказался в должниках у чужого, да еще высшего наймарэ. Потом-то я привык, не плутал больше.

— А что такое инсанья?

— Потом увидишь, — «если доживешь», отчетливо послышалось в конце недоговоренной фразы. Амарела рассердилась и поднялась на ноги, ее почти не шатало.

— Пойдем свадьбу смотреть, — сказала она. — Дай руку. Буду считать, что нахожусь в туристической поездке. Осмотр достопримечательностей и все такое. У вас есть достопримечательности?

Киаран глянул на нее, как на сумасшедшую, но послушно подал здоровую руку и повел рейну в коридор.

Даже сейчас, когда в голове прояснилось, крепость слуа выглядела, как кошмарный сон. Да она и была кошмарным сном — с пустыми стрельчатыми оконными проемами, в которых плыло перевернутое небо — до отказа заполненная толпой и в то же время совершенно пустая. Без Киарана рейна не смогла бы сделать здесь ни шагу. Аркс Малеум был головоломкой, пахнущей дикими яблоками шкатулкой, бесчисленное число раз вложенной в самое себя. Не место для людей.

Она подышала, зажмурившись, и храбро двинулась дальше. Шерстяное платье шуршало подолом по серым, источенным временем плитам. Под веками вспыхивали белые голубиные крылья в голубом колодце неба, бесконечно разматывающаяся осмоленная бечева, бочка с лопнувшими обручами, с завораживающей медлительностью разлетающаяся на куски. В каменном колодце звенели детские голоса. Аркс Малеум вызывал видения, сны наяву, путал сознание. Амарела крепко вцепилась в когтистую руку проводника и упрямо шла вперед, периодически сглатывая. Серебряные кольца стискивали пальцы.

— Библиотека. Оружейная. Малая столовая. Часовня.

Они могут тут читать. Тренироваться. Есть. Откуда здесь часовня?

Но Киаран увлек ее дальше.

Коридор, по которому они шли, был совершенно пуст. Его пронизывали солнечные лучи, расплываясь в млечное марево. Издалека слышалась льющаяся, как ручей, музыка.

— Главный зал.

Резные двери распахнуты настежь. В глаза бросился длинный стол, уставленный тяжелой серебряной посудой, конец его терялся в тенях, в дальнем конце огромного зала. В необозримой вышине сводчатого потолка свисали хвостами вниз серые, синие знамена. Слуа — высокие женщины в цветных многослойных платьях, мужчины — при оружии, с длинными гривами невероятных оттенков — беседовали, подходили к высокому столу, вкушали пищу, слушали музыку. На приход Киарана и Амарелы никто не обратил внимания. В толпе мелькали жрицы в сером и синем, маленькие дети носились свободно, визжали, тягали за уши полуночных гончих, прятались под свисающей до пола скатертью.

Мимо Амарелы пробежала белокурая девочка, лет семи на вид, из-под красного подола быстро мелькали башмачки, локоны выбивались из-под шерстяной шапочки. Девочка со смехом оглянулась на рейну — глаза у нее были черные, без белков, как у всех здесь. Амарела перевела взгляд на стол и поняла, что голодна.

Стало тихо. Король Тьяве встал во главе стола, высокий, страшный.

— Откуда мы пришли? — монотонно спросил он.

— Из глубины Сумерек, — хором выдохнули в зале. Эхо гуляло под сводами.

— Кто мы есть?

— Потомки Отверженных, Охотники, Живущие в Тени, Идущие По Следу.

— Где наш дом?

— В Аркс Малеум, под сводами крепкими, среди стен высоких.

— Что нас держит?

— Мысль и коготь, серебро и заклятие.

— Что нас ждет?

— Не знаем мы, не знаем, уповаем на милость альмов и волю Холодного Господина.

— Вкуси от нашего гостеприимства, — чопорно сказал Киаран.

На белой скатерти теснились блюда с плодами, дичью, грибами, резные серебряные графины с крышками в виде голов неведомых птиц, лежала зелень, печеная репа, плоские, круглые, серого цвета, хлебы. В промежутках меж блюдами краснели бочками дикие яблоки. Нежные белые цветы, похожие на восковые колокольчики, россыпью светились там и здесь.

Она нерешительно протянула руку к яблоку. Вспомнились страшные детские сказки — не ешь во дворе морского царя, не ешь в холмах, не ешь в царстве мертвых. Заблудишься, забудешь родной язык, забудешь родной дом, вернешься через столетие… Но что же, не есть? Умереть с голоду среди этих зыбких, как сновидение, стен?

Яблоко оказалось кислым, диким, прохладным, свежий сок брызнул на язык, и головокружение вдруг отступило. Словно остановили беличье колесо. Мир обрел границы, краски, очертания, будто промытый родниковой водой.

— Познакомь со своей человечкой, братишка, — один из слуа подошел, приветливо улыбаясь, блеснули клыки. Поверх темного длинного, ниже колена, одеяния, тускло сверкала серебряная кольчуга, серебряная гривна охватывала шею. Волосы у него были такие же светлые, как у девочки в красном платье, но отливали холодным голубоватым оттенком, или это падала тень. — Почтеннейшие сестры третий день только шипят и ругаются, а мне интересно…

— Это Кйарай Рысь, мой старший брат, — сказал Киаран. — Амарела, она человеческая королева.

— Папа! — девочка вернулась, волоча за ошейник недовольную собаку. — Папа… ты обещал!

Рысь наклонился и поднял ребенка на руки.

— Он возьмет меня с собой! — торжественно обьявила девочка. — Я буду охотиться.

— Конечно, дорогая, — темные глаза разглядывали гостью без стеснения.

Амарела снова откусила от яблока, облизала вяжущий губы сок. Аркс Малеум сиял, высились стройные колонны, полыхали флаги, звенела музыка, гудели сдержанные голоса. В глазах пестрело от золота, серебра, разноцветных одежд, сложнотканых гобеленов. Ей стали видимы мельчайшие подробности, вот брат Киарана взмахнул темными ресницами, вот дернулось острое ухо, татуированное вайдой, пробитое десятком серебряных колечек, дрогнули губы, обнажая клыки.

— А какого народа ты королева? — все еще улыбаясь, спросил светловолосый слуа.

— Не помню, — ответила она.

* * *
На плакате пламенели алые буквы, и найльский матрос в черном бушлате вздымал над головой винтовку.

«Вступайте в ОДВФ, который борется за счастливый, сильный и свободный Найфрагир!» Шрифтом помельче — адреса и телефоны.

Этот плакат, вместе с полудюжиной похожих, Рамиро нарисовал позапрошлой ночью, приехав к Элспене попрощаться и отдать чемоданчик, и неожиданно попав в штаб-квартиру ОДВФ.

Объединение добровольных вооруженных формирований, объяснил Виль, это неофициальный ответ Дара своему северному соседу на просьбу о помощи, когда все силы брошены на Юг. Щитом загребущим рукам Эль Янтара, протянутым через голову Лестана, через узкое Алое море к оливам и мерланам бывшей южной окраины лавенжьего королевства.

Теперь двое парней из типографии приволокли толстый рулон плакатов и несколько кип листовок. Где-то третью часть пропаганды Вильфрем собирался забрать с собой в Добрую Ловлю, две трети предназначались Катандеране. Следующий тираж развезут по провинциям и областям.

В тесной квартирке в портовом районе не закрывались двери. Тут было шумно, накурено, то и дело трезвонил телефон, день и ночь толпились какие-то люди, таскали ящики и коробки, спали на заваленных вещами кроватях, на тюках, на полу, тут же ели из консервных банок, пили черный чай из осмоленных наслоениями стаканов в мельхиоровых подстаканниках с гербами Элспена, спорили до хрипоты и курили, курили, курили.

Виль не пускал их только в детскую, вернее, пустил одного лишь Рамиро, с условием, что он не будет там дымить.

Детей у Виля было четверо, старший, правда, уже год как служил в оруженосцах у кого-то из Моранов в Старой Соли, на западном побережье Дара, чуть ли не на самой границе с Найгоном. Его место наверху одной из двухэтажных кроватей обозначал плакат, где глубинную синеву пересекал хищный силуэт подводной лодки.

Стену над вторым чердаком украшало множество картинок из журналов, полочка с модельками самолетов и большой плакат с красавцем-альконом. На его фоне красавец Сэнни, принц Алисан, белозубо улыбался, держа пилотский шлем, словно рыцарский, на сгибе руки. «Не сиди в прострации, иди в авиацию!»

Нижние этажи кроватей принадлежали девочкам. Над одной, на плотно заклеенной открытками и фотографиями стене — плакат все с тем же Сэнни. Кабина истребителя, откинутый стеклянный колпак, летный комбинезон, летящий по ветру белый шарф, сияющая улыбка. «Серебряные крылья Родины». К плакату приколото вырезанное из цветной бумаги сердце.

Рамиро покачал головой. Сэнни не вернулся из Найфрагира, и до сих пор, насколько известно, его не нашли, ни живого, ни мертвого. Говорили, явившийся из Полночи принц Анарен (тот самый Анарен, ёклмн, «летят двенадцать голубок…») отправился на поиски родственника.

На соседней постели сидели куклы и плюшевые звери, а вместо Сэнни изголовье охраняла святая Невена с дешевой, раскрашенной анилинами картинки. Плохо задвигающийся ящик под кроватью был переполнен месивом игрушек и детских книжек, фрагментарно сохранившихся в неравных боях с четырьмя владельцами. Несколько листочков Рамиро выудил, привлеченный знакомой манерой акварельных иллюстраций. Мастер Весель Варген, его легкая рука.

«На четвертые сутки пал на море туман, и на палубу „Странницы“ ступила из воздуха прекрасная дама, одетая в серебряные и снежно-белые одежды.

„Я выбрала тебя, благородный сэн Лавен, из сотен и тысяч других рыцарей, как самого достойного из достойнейших, лучшего из лучших, и в немалой степени потому, что ты верный слуга Белого Бога. Послужи мне, добрый рыцарь, и я награжу тебя, как короля“.

Сэн Лавен поклонился учтиво и ответил со всем вежеством: „Я рыцарь и слуга Господа, а Господь велит оказывать помощь тем, кто ее просит, и женщинам — в первую очередь“.

Сэн Марен Маэлан и Арвелико Златоголосый прижали к сердцу правую руку и заверили прекрасную госпожу, что она может рассчитывать на их мечи. А Дайтон Мертвая Голова спросил:

— О чем госпожа моя просит, об услуге или о помощи?

— Об услуге, — улыбнулась госпожа. — И о помощи тако же.

— И какова будет награда, достойная короля?

— Единственно достойная короля награда — королевство, — отвечала прекрасная дама».

В дверь постучали, похоже, что ногой. Рамиро открыл — в комнату боком втиснулся Виль, в одной руке таща охапку военных карт в картонных папках, а в другой — старый эбонитовый телефон. Трубку он прижимал плечом, в углу рта тлела папироса.

— Нет, нет, дорогая, — бодро говорил он в трубку, — Помехи на линии, я тут. Все в порядке, конечно… шум? Какой шум? А, это у меня окна открыты!

Элспена выразительно задвигал бровями, щуря от дыма левый глаз, и Рамиро захлопнул дверь — в коридоре и в комнатах правда стоял непрекращающийся гвалт. Волоча за собой шнур, Элспена добрался до низенького письменного стола, абсолютно пустого на время летних каникул.

— Как вы там отдыхаете? Как ты, как бандиты? Иммочка не шалит? Скажи ей, я тоже очень скучаю! Госпоже Исте мои поклоны… Увы, дорогая, никак не смогу, опять уезжаю, не знаю еще, недели на две… куда? На север на этот раз. Ну, ну, не огорчайся, я постараюсь быстро разделаться и приехать к вам… Да не бойся ты, все в порядке, знаешь ведь, пока вы обо мне молитесь, со мной ничего не случится. Да-да, я пью лекарство! Да-да, за квартиру заплатил… за электричество?… на счетчике? Э-э, навскидку не скажу, все записал и все оплатил, не беспокойся… Нет-нет, не всухомятку, все по расписанию, суп, творог… как его… кефир. Кофе не пью! Курю? э-э… почти бросил.

Надо позвонить Ларе, думал Рамиро, слушая, как приятель виртуозно обходит острые углы в разговоре с женой. И Кресте. Поблагодарить их, они столько сделали, чтобы вытащить меня. И Денечке тоже. Хотя бы его секретарю, как бишь его, который, похоже, караулил меня в суде с прошлого понедельника.

— Чего киснешь? — Виль положил, наконец, трубку. — Ты готов? Через два часа выезжаем.

Рамиро встал.

— Минут на сорок отлучусь. Снаряжение забрать, оно на Семилесной, третье кольцо.

Элспена вдруг разулыбался.

— Ты ж в ополчение идешь, снаряжение тебе предоставят. Тут, кстати, твой будущий лорд приехал. Хочет на тебя посмотреть, на героя такого.

— А кто мой будущий лорд?

— Сэн Логан.

— Какой сэн Логан? — Имя ничего Рамиро не сказало.

— Пойдем, познакомлю.

На тесной, обычно переполненной народом, кухне, сидел только один гость — крупный, грузный мужчина с бригадирскими ромбами на покатых плечах. Ну и мордоворот, подивился Рамиро. Нижняя челюсть бригадира была похожа на ящик комода. Туда он задумчиво складывал хлеб и колбасу, которые попеременно отпиливал от буханки и от сухой, покрытой белой патиной, «сыровяленой особой». Рядом на плите подпрыгивал чайник.

— Вильфрем! — рявкнул бригадир. Задребезжали жестяные банки на шкафу. — У тебя бардак! Все чашки растащили. И сахар я не нашел.

— Сахар в буфете. Логан, знакомься, это тот самый Рамиро Илен, который раскурочил тебе плотину. Рамиро, перед тобой лорд Хосс, сэн Логан Хосс.

Рамиро от неожиданности забыл поздороваться.

— Ага, партизан! — лорд Хосс прищурился и вдруг потянул через стол похожую на лопату ручищу. — Ну, здравствуй, вредитель. Грамотно все сделал, молодец. Мне саперы нужны хорошие.

Рука повисла, Рамиро очнулся и неуверенно пожал ее. Лорд Хосс, похоже, не собирался отрывать ему голову.

Имел полное право, между прочим.

— Зачем лягушек выпустил, партизан? Девица там у тебя была, что ли? Девки лягушанские знатные, видел, видел на набережной. Срам смотреть! Себе бы такую завел, да вот леди моя не поймет. Все хотел спросить — о чем ты думал, когда взрывал? Тебя ж повесить могли.

— Повезло, — сказал Рамиро. — Если б не сэн Кадор, висеть бы мне на Четверговой в нынешний четверг.

И не повезло. Если б не покушение на Врана, вряд ли бы меня вычислили.

— Девка-то твоя выплыла? — с неожиданным участием спросил Логан Хосс, отложив колбасу.

Рамиро кивнул.

— Выплыла.

— Вот и хорошо.

Элспена тем временем выудил из переполненной раковины стаканы, сполоснул их, насыпал в каждый по ложке заварки и залил кипятком.

— Чай подан, прекрасные господа.

— А что до виры, — сказал лорд Хосс, — Виль говорил, ты художник известный, вот и нарисуй нас с Агатой покрасивее, прощу тебе виру. Агата — леди жена моя.

— Я вернусь, бог даст, через десять лет, сэн Логан, — покачал головой Рамиро. — Будете ждать?

— В ссылку тебя отправили? Ну и правильно, а ты не вредительствуй. — Хосс махнул рукой. — Лет через пару-тройку амнистия тебе выйдет, вернешься. Правда, Виль?

— Вполне вероятно.

— Ешьте колбасу, я ее в лавке на вокзале купил. Доброловская, маренжья, убить можно, хорошая колбаса. Ушелсегодня эшелон на Добрую Ловлю, в два дня. А мы за ним следом поедем.

— Логан не только трактора делает, а тягачи для пушек и бронетранспортеры, — пояснил Вильфрем.

— Двадцать транспортов поехало, — кивнул тот, — Тридцать автомашин, двадцать мотоциклов, два вагона винтовочных патронов, вагон винтовок, вагон пулеметов, два вагона снарядов. Два вагона с автомоторами и инженерным имуществом, два вагона с обмундированием — это только королевские земли, Этарн, Элейр, Око Гор и Перекресток. Вальревен, Стесс, Радель, я, Даллаверт, Ранд, Амрис и Доган. Походные кухни, продукты, лекарства, теплые вещи, одеяла — собрали, кто сколько мог. Маренги свою часть от себя повезут, речной транспорт тоже их. Продукты, лекарства и одежду еще вильдониты и невенитки собирают, тоже будут отправлять. Надеюсь, остальной Дар присоединится, они, правда, далеко, над ними не каплет.

— Это дело совести, а у многих она спит, — сказал Вильфрем.

— Ну-у, мы тоже не особо бескорыстные, — Хосс ухмыльнулся, так, как ухмыльнулся бы чемодан. — Отобьем Полночь, глядишь, договоры перезаключим на прямые поставки. У Каманы покупать — разорение.

— Нефтеперерабатывающий завод будете строить? — удивился Рамиро.

— Есть такое в планах. Пока все заняты Югом и Макабринами, мы своего не упустим. Значит так, ребята. — Хосс отставил стакан и вдруг резко боднул кулаком воздух, Рамиро не сразу понял, что так он сдвигает рукав с наручных часов. — Через два часа жду вас у Белорытского моста. Полшестого отходит колонна. — Он поднялся и сейчас же загромоздил собой тесную кухню. — Прошу не опаздывать. Ты, партизан, получишь обмундирование, снаряжение и боеприпасы по приезде в Добрую Ловлю, на распределительном пункте. Подчиняешься непосредственно мне. Понял?

— Так точно, сэн! — Рамиро браво вытянулся. — Понял, прибуду, явлюсь.

* * *
Ньет проснулся от того, что сено под лодкой отсырело. Было зябко, голая спина покрылась мурашками. Он полежал еще немного, обняв себя руками за плечи, но холод донимал и пришлось нехотя выбираться наружу. Белесое, едва просветлевшее с утра северное небо нависало над засыпанной щебнем и валунами шкурой великого фолари, который нес на себе дома, лодки, сети и, до недавнего времени, людей. В разрушенном поселке ничего не изменилось. Те же проломленные крыши, черные проемы окон, выбитые стекла. Шумел, накатывался морской прибой. Орали уцелевшие и вернувшиеся чайки. В воздухе пахло солью, сыростью, тлением. Около лодки топорщились наполовину осыпавшиеся кустики черники.

Ньет присел на днище лодки, неловко поерзал и задумался. Метания по морям Дара и Найфрагира не принесли никаких результатов. Здесь гнали прочь, там грозились сожрать, еще где-нибудь сожрут наконец. Никто не хочет думать о судьбе народа фолари. Никто не знает, где находится Нальфран. Кроме Старших, похоже, никто не поможет. А где их искать, старших…

Он долго сидел так, посреди разрушенного Полночью людского поселка, запустив пальцы в волосы. В человеческом облике донимал холод, а вернуть себе чешую и плавники было не просто. Ньет не хотел возвращаться в море. Там тебя едят, кусают, гонят, норовят оторвать конечности, ты плывешь и плывешь, не зная отдыха, с дурацкой целью — спасти свой неблагодарный народ, который живет сегодняшним днем, а на завтрашний плевать хотел.

Ньет вдруг вспомнил Рамиро, перемазанные краской руки, спокойный голос, острый запах скипидара и растворителя — и почувствовал укол в сердце. Он испуганно схватился рукой за ребра, но боль не проходила. Он вспомнил ясное утро, поцарапанный дубовый стол, скорлупу от вареного яйца, аромат свежесмолотого кофе, который так любят люди. Вспомнил белые листы бумаги, свет лампы по вечерам, старый плед, теплый и вытертый. Ньет сидел на жестком боку старой лодки, где-то на краю мира, и ему было холодно. Он снова огляделся и только сейчас понял, как далеко заплыл в напрасных поисках справедливости для своего народа. Север. Полуночное море. Край земли.

Потом он представил, как возвращается к водам своего рождения, встречает Рамиро, и тот спрашивает его «А где ты был?» Что ему ответить? Искал Нальфран и отступил, потому что испугался и ощутил одиночество? Нет уж!

Он решительно поднялся с лодки и пошел заниматься делом.

Глава 9

В старом зале Совета давно уже никто не собирался. Прошло то время, когда в резные кресла с высокими спинками усаживались одиннадцать цветных лордов, и король Лавенг, и десятки лордов рангом пониже, и советники, и лорд-тень, и начальник тайной службы и главы монашеских орденов, и секретарь, и серые, незаметные, как кошки, невенитки.

Теперь королевские совещания проходили в просторном кабинете со скучным полированным столом, несколькими телефонными линиями и шкафами, полными бумаг. С недавних пор на стенах смонтировали дролерийские экраны и сложную систему связи.

Герейн оглядел собравшихся, потер виски, собираясь с мыслями. Врут, что у дареной крови никогда голова не болит. Оказалось — болит, да еще как.

— Не буду скрывать, — сказал он. — Дар переживает серьезный кризис. Или мы сможем противопоставить притязаниям Фервора единый, крепко спаянный блок государств, или нам всем придет конец поодиночке.

Сидевшие за столом смотрели на него, кто спокойно, кто внимательно, кто с неприязнью, а кто с беспокойством. Эмор Макабрин сидел по правую руку от своего короля, по левую — сэн Кадор Маренг, лорд-тень. Легат андаланского примаса, посланник Иреи, беловолосый и светлоглазый посол из Ингмара, черноволосый, мрачный — посол Химеры. Корво Моран — командор перрогвардов, точно такой же черноволосый и мрачный, как найл рядом. Мораг, заменявшая в последние недели отца, хмурилась, грызла карандаш и черкала в блокноте. В дальнем конце стола, разукрашенный цветными лентами и завернутый в струящиеся шелка, неподвижно сидел один из сокукетсу, держал в руке фарфоровую скорлупку с чаем. Рядом почтительно ожидал сагайский переводчик. На проводе висел адмирал Деречо, звонивший прямо из Южных Уст. Его вывели на громкую связь.

— Последняя диверсия Фервора уничтожила нашу авиационную базу во Вьенто Мареро. Это прямой вызов и объявление войны, но война — это не все, чем может грозить возросшая активность эль Янтара, — продолжил Герейн.

Эту речь он даже не репетировал, говорил, как есть. После того, как на него танком наехал бесстрашный Эмор Макабрин, Герейн взял себя в руки и попросил у Таволги какое-нибудь снадобье от тоски. Оказывается, у дролери они были, эти снадобья. Герейн каждое утро послушно проглатывал крохотную желтую таблетку, и потом целый день мог в одиночку продираться через кризисы, сотрясавшие его государство. Кризисов хватало, после пятнадцати лет сравнительно безбедного царствования.

История с базой Вьенто-Мареро была чудовищной.

Во время миротворческой операции на Южном Берегу, войска Макабринов и Лавенгов расположились в Южных Устах и ряде мелких городов, наводнили местные гарнизоны, с молчаливого согласия Деречо, который фактически установил в Марген дель Сур военную диктатуру. Королевы нет, Искьердо расстрелян, Амано — любимец публики и за его спиной весь флот. Ему хватило выдержки не ссориться с «дарскими миротворцами». Лучше база во Вьенто Мареро, чем Фервор у дверей дома.

— Эль Янтару поклоняются в Лестане, — сказал легат. Его нервное, не слишком красивое лицо скривилось от отвращения. — Все эти горшки с выбитыми донышками около колодцев, соленое сено для его коня, обсидиановые идолы. Мерзость. Язычество.

Черный всадник. Эль Янтар. Демон Полудня.

Впрочем, во время изгнания Лавенгов, мерзостью объявили саму Невену. Шлюха-оборотень из Сумерек, мать и бабушка таких же оборотней, источник скверны. В Даре очень хорошие земли, богатые города, пригодились бы андаланскому примасу.

Мерзость — это то, что тебя не устраивает в данный момент. Полуденный демон у ворот Дара Герейна не устраивал решительно.

— У нас были… разногласия, — сказал легат.

— Вы сожалеете, я знаю.

Но дарская церковь больше трехсот лет не подчиняется примасу и считается еретической. Например, архиепископ Дара признал существование души у дролери, а примас — нет. Вот только теперь нашлись еретики похлеще.

— Авиационная база уничтожена, — На Эмора он не смотрел. — Дролери говорят, что люди погибли от излучения, которое они называют черный свет. Было заражено топливо. Это беспримерная по жестокости диверсия.

Эмор тяжко молчал.

— Если бы не благожелательная помощь принца Таэ-ле, не выжил бы никто.

— Лунный Император рад, что его родич смог оказать услугу, — вдруг произнес сокукетсу, словно птица защебетала. — Но он недоволен тем, что жизнь принца подверглась опасности.

— Время теперь такое, опасности подвергаются все, — мрачно сказал сэн Кадор.

— Или мы забудем о старых распрях, укрепим существующие союзы и объединимся в борьбе против Юга, или карта мира сильно изменится, — закончил Герейн. — амбиции Эль Янтара представляют собой угрозу всей западной цивилизации, и Сагаю тоже. Решайте. Марген дель Сур превратился не просто в поле битвы за территорию, а в поле битвы двух цивилизаций. И войска эль Янтара с их бесчеловечным оружием в бухту Ла Бока не войдут.

— А что тут решать, — пожал плечами посол Иреи. — Мы поддерживаем объединение.

— Нас очень беспокоит небесный огонь, сверхоружие дролери, — легат примаса внимательно смотрел на Герейна. — Ходят слухи, что потеряно управление скатами господина Врана…

— Слухи лживы, — отрезал король. — Но, чтобы раз и навсегда исчерпать эту тему, я попрошу дочь господина Врана подтвердить мои слова.

— Подтверждаю. — Мораг подняла на легата мрачный взор и тот, неожиданно для себя, заморгал и смутился. — Я, равно как и мой отец, владею управлением скатами и в любой момент могу воспользоваться ими.

— Так же хочу напомнить вам, прекрасные господа, если вы забыли, что дролери никогда не лгут, и прямой ответ дролери на ваш вопрос есть подтверждение всех гарантий. Надеюсь, слухи вас больше не смутят.

Небольшой блеф, но никто из присутствующих не знает, что Мораг не чистокровная дролери.

— Это правда, — легат склонил голову, соглашаясь, потом взглянул на Герейна. — Примас согласен действовать сообща.

Сильно припекло Андалан.

— Перрогварды — за, — припечатал Моран. — Мы видим опасность не только западному блоку, но и всему пути Спасения.

— Значит, Найфрагир вы не поддержите? — прямо спросил найл.

— Добровольческие войска к вам отправляются, Дар оказывает содействие и гуманитарную помощь, — неохотно ответил Герейн. — Но воевать на два фронта мы не можем.

— Мда. Союзники.

— Случай, при котором вступают в силу обязательства по союзному договору, описывает военные взаимодействия с Леутой и Ингмаром. — Герейн выдержал взгляд найла, хотя это было непросто. — О военной помощи против Полночи мы договора не заключали.

В динамике зашуршало, прорезался густой баритон Деречо.

— Ваше королевское величество, пользуясь случаем, я хотел бы попросить об одолжении.

— Да?

— Отдайте нам офицера, который видел рейну Амарелу последним. Он нам нужен… в целях пропаганды.

Герейн тяжело вздохнул и обвел взглядом собравшихся. Эмор оживился и сверлил его светлыми макабринскими глазами. Знает, конечно, про внука. Черт удачливый.

— Забирайте.

* * *
«Был один купец, родом из Химеры, и унесло его однажды в море, а весла переломило. Крутило-крутило лодку, по волнам таскало, почти три дня прошло. Изготовился наш купец к смерти, сидит, на воду смотрит, вода же — чернущая.

Глядь, в волнах бултыхается кто-то. Вроде человек.

Купец и говорит — в лодку полезай.

Ну, спасибо. Влез в лодку, встряхнулся, глядь-поглядь, с человеком-то не спутаешь. Волосы белые, глазищи чернущие, как вода, наймарэ, стало быть.

Спас меня, проси что хочешь.

Нет, вроде ничего не надо, спасибо.

Тогда жди, в гости к тебе приеду.

Дунул, лодку и понесло к берегу. А наймарэ крыльями взмахнул — высохли они — и полетел в самое небо.

Купец домой добрался, не ест, не пьет, ждет, когда полуночный в гости приедет. А что делать, сам же в лодку позвал. Заболел от того, слег, подушку на уши натянул, одеялом накрылся.»

Ловко же Полночь навязывает дружбу! Осторожный купец ничего не пожелал, и все равно оказался полуночному должен. Раз такой бескорыстный — жди в гости благодарную Полночь!

— Чего читаешь, партизан? — спросил Логан Хосс, расположившийся в шезлонге справа.

Рамиро показал обложку — «Песни синего дракона».

— Сказки? — удивился Хосс.

— Сборник найльских легенд. Про Полночь.

— А! Материал изучаешь! Правильно. Видишь, Виль, партизан готовится, время зря не теряет, а мы что с тобой делаем?

— Отдыхаем, Логан. — Вильфрем щурился на небо. — Потом не до отдыха будет.

Мимо плыли высокие песчаные берега, исполосованные разноцветной охрой, с тысячами ласточкиных нор под кромкой обрывов. По берегам росли сосны, ровные, как трубы органа. В посвисте ветра, в темной речной воде, в синеве небес над головой явственно проступала осень.

Эшелон транспортов, принадлежащих лорду Маренгу, шел по реке Рже. Ночью, когда минуем пограничную крепость Нан, Ржа превратится в Реге.

«Песни синего дракона» на самом деле — первая в Даре книга авторских сказок. Мигель Халетина, как Рамиро вычитал в предисловии, поэт, собиратель и сочинитель волшебных историй, современник Принца нашего Звезды, сам был личностью легендарной и таинственной. Данные его биографии оказались разрозненны и удивительны. Халетину называли последним из истинных Нурранов (когда как в его время дом Нурранов уже лишился признаков дареной крови), одновременно Халетине приписывали волшебные свойства и родство с фолари. Родившись в Лестане или Уланге, в простой рыбацкой семье, Халетина более двадцати лет прожил в Найфрагире, каким-то баснословным образом оказавшись там, был приближенным и правой рукой не менее легендарного Короля-Ворона. А потом до конца жизни лордствовал в Южных Устах, однако, наследников не оставил, и дареную нуррановскую кровь (если она у него была) не восстановил. Но книгу вот написал.

«Пришла жена, так мол и так, гости у нас.

Ну, скажи, что меня нет.

Рассказывай, что и как.

Делать нечего, повинился жене, что полуночного в лодку пригласил, и слово то назад не возьмешь. Жена, гляди, умная была, певунья, за словом в карман не лезла.

Что же, говорит, примем гостя, как подобает.

Вышла во двор, а там стоит карета о шести лошадях, а лошади, слышь, не простые, а водяные, шкура у них чернущая, в зелень отдает, глаза, как омуты, грива будто стекает по гладким шеям. Карета богатая, каменьями изукрашена, и выходит из нее господин, пригожий собой, с белыми волосами, ты гляди!

Добро пожаловать, примите скудное наше угощение.

Премного благодарен».

— Ютт! — гудел между тем Хосс над склоненной рамировой головой. — Ваш элспеновский Ютт! Твоя земля, между прочим, Виль. Ты же лорд по праву, герб вон носишь.

— Я отрекся в пользу младшего. Фредегар с землей отлично справляется.

— А ты руки умыл! Женился на дочке докера, живешь в квартире жены, детей наплодил, по горячим точкам бегаешь, репортажи пишешь. А ваш Ютт — житница вдвое больше Тинты, весь, считай, Дар кормит. Элспена — приравнены к высоким лордам, твой брат в совете лордов сидит, а ты на Портовой…

— Да не люблю я сельское хозяйство, Логан. Ну не мое это. Я воевал, как все.

— Воевать каждый дурак может, а рулить? Управлять? Где ты служил?

— В мотокавалерии.

— В мотокавалерии! Почему не в пехоте? Сколько Ютт дает в год валового продукта?

— Фреда спроси. Он знает эту всю… гречиху, или как там ее… Удои!

— Стыдно, Виль! Гречиха в Ютте не растет, у вас пшеница, бахчевые, люцерна, кукуруза, картофель. Удои, вот именно!

Рамиро вздохнул, обнаружив, что третий раз читает одну и ту же строку. Он сосредоточился и перечитал строку в четвертый раз.

«… премного благодарен.

Жена, слышь, по соседям пробежалась и подает ему все на серебре. Тарелки серебряны, кубок серебрян, ложки-ножи так и блистают.

Кушайте, пожалуйста.

Ну, делать нечего, наймарэ кое-как пальцы рукавом обернул, стал есть.

А кушанья такие: рыба красная солена, икра бела, икра черна, да икра красна, солонина запрошлогодняя, капуста квашена, яблоки мочены, мясо вялено, огурцы солены, арварановка на рябине.

Господин-то полуночный круть, верть, а куда деваться, потом вроде яблочко обсушил, кушает.

А что же вы рябиновки в честь знакомства.

Нет, премного благодарен, и яблочком единым сыт, мне бы водицы.

Да разве ж гостю водицы подадим! Не принято это, вот, испейте кисельку из боярышника.

Ну, так и скрутило его.

После спать повели, уложили на простыни, на подушку в наволоке, все честь по-чести.

А в подушку и в сенник такая трава положена: полынь сушеная, зверобой, крапива да чертополох, а еще дербенник, от которого мары плачут.

Господин полуночный лежит, с боку на бок вертится, как на сковороде его поджаривают. Потом думает, а, чтоб его, до чего вредная женщина. Надобно мне отсюда бежать. Подошел к двери — а выйти не может, с той стороны вся дверь знаками охранными исписана. Кинулся к окну — в раме оконной ножи да иголки торчат, да все серебро наилучшее, не ухватишь.

Всю ночь метался, даже заплакал от огорчения.

Утром хозяйка пришла, в новом переднике.

Пожалуйста, откушайте рассольчику после вчерашнего.

Наймарэ нашего по новой и скрючило.

Выпусти меня, взмолился.

Да помилуйте, кто же вас держит. Неужто не угодили?

Угодили, нечего сказать. Давай передник.

Насыпал ей в передник и каменьев, и жемчугов, и злата — еле держит бедная женщина.

Сделай милость, вынь из рамы ножик.

Ах, ради такого гостя чего не сделаешь.

Вынула ножик, наймарэ крылья раскрыл и бежать. Выскочил в окно, пузырь прорвал, сорок верст летел без остановки. С тех самых пор порешил только с вдовцами связываться».

— Партизан, а партизан? — Рамиро тряхнули за плечо. — У тебя выставки были? Виль говорит, он культуру двигает, народ просвещает. Выставки у него, говорит, награды, благодарности. А у тебя есть выставки и награды?

— Были, — сказал Рамиро. — Выставки в основном совместные или сезонные, но было три персональных. И награду один раз дали от Королевской Академии — Золотого Единорога.

Который весил как чугунное ядро, и которого Рамиро благополучно забыл где-то на набережной или в парке, на парапете фонтана, где единорога «обмывали» после торжественного награждения. День поминал ему этого забытого единорога два года подряд, и до сих пор поминал бы, но…

— Во-от! — Хосс наклонился в скрипнувшем стареньком шезлонге. — Вот, Виль! Кроме тебя есть кому культуру двигать!

— Что ты ко мне привязался? — Вильфрем попытался стукнуть кулаком по брезентовому подлокотнику, но у него ничего не получилось. — Я вообще считаю, что власть должна принадлежать народу.

— Да ну? И как это ты разумеешь?

— Созидательная деятельность лучше разрушительной, ты согласен? Кто у нас занимается созидательной деятельностью? Народ, не правда ли? Кто у нас большинство? Народ! Меньшинство — а мы, рыцари — таки меньшинство — должны подчиняться большинству, то есть, народу. Народ сам должен принимать решения, руководствуясь законом!

— Какие решения, окстись, твой разлюбезный народ — это стадо. Какая власть у стада, куда оно само себя заведет?

— Народ должен выбирать лидеров из своей среды, путем честных выборов.

— Как найлы короля выбирают, что ли?

— Нет, в выборах должен участвовать каждый. И каждое решение равноценно любому другому, будь ты дворник или генерал.

Хосс хмыкнул.

— Ага, я ж говорю — как найлы. По закону у них любой достойный может стать королем, а на деле выбирают кандидата из четырех герцогских семей. Астели, Лаэрты, Эннели или Анги. Что-то про других я не слышал.

Рамиро тоже про других не слышал, однако промолчал. Вильфрем поморщился:

— Плохо историю знаешь. А что до стада — разве псы знают, где трава вкуснее и вода чище? Псы знают, где волки, и как они нападают, и большее им неведомо.

— Пастухи знают.

— Пастухи, знаешь ли, теоретики. Про траву лучше всего знают овцы.

Хосс грузно повернулся к Рамиро.

— Ты знаешь, где самая вкусная трава, партизан?

— Эм-м…. — сказал Рамиро. — В Лесиновском гастрономе?

Хосс захохотал.

— Илен, пристрелю за идиотские шутки! — рявкнул Виль. — И вообще, господин художник у нас не народ, а прослойка, чего ты от него хочешь, Логан? Ты лучше спроси любого докера в порту.

— Твою жену?

— Да хотя бы ее.

— И пошлет она меня в белый свет, к гадалке не ходи! Хоть ты, скажет, мне голову не морочь, Логан.

— Почему ты все всегда сводишь на конкретику, а, Хосс? С тобой говорить, как по болоту ходить, все время вязнешь.

— Потому что это ты теоретик, друг любезный. Кстати, много вас таких, теоретиков? Доиграетесь, гляди. В Карселине с вами поговорят гораздо конкретней.

— У-у! — Виль закатил глаза и оскалился. — Логан Хосс, человек-бульдозер. Пойду проветрюсь.

Он встал и ушел на нос, где по пустой палубе гулял ветер. Хосс проводил его тяжелым взглядом.

— Р-романтик. Надеюсь, его фантазии так и останутся фантазиями.

— Вы привели удачный пример с найльскими королями, — сказал Рамиро.

Хосс пожал плечами.

— Вильфрем слишком хорошо думает о людях. Но люди от его мыслей лучше не становятся. «Правдивое сердце», одно слово. Забывает, что все остальные сердца по большей части лживы, алчны или просто слабы. — Хосс покачал головой. — Ладно, ты там читал что-то. Читай себе. Мы с Вилем время от времени сцепляемся. Пойду-ка я, посплю в каюте, про запас.

Он ушел, а Рамиро вернулся к книге.

* * *
Анарен окинул взглядом вереницы одинаковых серых вагонов и тяжело вздохнул. Определить, какой именно поезд направляется из Химеры в Аннаэ, не представлялось возможным. С хмурого осеннего неба моросил мелкий дождь. В Даре только-только заканчивается лето, а тут, того гляди, заморозки начнутся…

На сортировочной станции, куда он добрался со множеством приключений, сам черт ногу сломит. Несколько платформ, пустынно, вечереет, даже спросить некого.

Мотаюсь по всему материку, как лист в проруби. На Юг — на Север, не был бы полуночным, уже загнулся бы, мрачно подумал он. На провисших проводах темными каплями сидели какие-то птицы, собирались в теплые края. Дождь усилился. Желтым светились окна станции.

— Господин, здесь нельзя вечером одному, — к нему подошел высокий найл в черной форме, в фуражке, на боку — кобура. — Налеты, опасно.

— Я ищу поезд на Аннаэ.

— Так он давно укомплектован, через полчаса отходит.

— А где мне его найти?

Найл махнул рукой куда-то вправо.

— Билет у вас есть? Идемте, провожу.

— Билет есть.

Они неспешно пошли по мокрому бетону. Тоскливо загудел отходящий поезд. Прямо по лужам брела взъерошенная собака.

— Сюда, пожалуйста.

Анарен присмотрелся — вагоны поезда были наспех обшиты металлическими листами, на них краской из баллончика в несколько рядов нарисованы охранные руны. На нескольких вагонах короткими рогами торчали зачехленные пулеметные стволы, округло темнела пара прожекторов.

— Переоборудовали, а что делать, — сказал найл. — Не отменять же рейсы. Налеты.

Будто бы это короткое слово все объясняло. Объясняло город, притихший, настороженный, забитый бронетехникой. Военные отряды на улицах, корабли, сгрудившиеся в гавани.

Химера привычно и быстро перешла в состояние войны. Анарен ощутил укол совести.

— Четвертый вагон.

— Спасибо.

— Счастливого пути.

Анарен показал билет проводнице и поднялся по скользким ступенькам.

Он ехал в Аннаэ, потому что в тамошнем госпитале разместили выживших после нападения Полночи на авианосную группу. Рассчитывал расспросить, может быть, кто-то видел, что случилось с машиной Сэнни. Он не слишком надеялся на удачу, но следовало по порядку предпринять все нужные шаги, прежде чем лезть в Пустынные Земли.

В вагоне было чисто, сухо, светло, пахло деревом. На полу расстелена зеленая дорожка. Анарен прошел мимо одинаковых закрытых дверей купе, отыскал свое, снял плащ, сел у окна и положил мокрую шляпу на откидной столик. Второго пассажира в купе не было. За забранным решеткой окном совсем стемнело, зажглись расплывающиеся в дождевой мороси огни. За раму были заткнуты пучки рябины, подвядшего, светящегося алыми каплями шиповника, и темные веточки остролиста.

Кошмары будут сниться.

Проводница принесла чай, улыбнулась. Он поблагодарил, вытянул стеклянный стакан из посеребренного подстаканника и стал пить, не обращая внимания на обжигающую губы жидкость. Где-то там впереди — море Мертвых.

Застучали колеса, и поезд тронулся.

Глава 10

Адмирал Амано Деречо был уже сед, грузен, со смуглым обветренным лицом моряка и тяжелыми чертами. Густые седые брови сходились на переносице. Кавен щелкнул каблуками и вытянулся.

Деречо сидел, навалившись на письменный стол, долго рассматривал бывшего королевского узника, прогудел себе под нос что-то неодобрительное. Потом откинулся на спинку кресла, уперся кулаками в столешницу.

— Ну, здравствуй…сынок. Наделал ты дел.

— Не имею обыкновения врать, — угрюмо сказал Кавен.

Его выпустили из Карселины с утра, вернули мундир, прислали отряд КС и двух дролери, проконвоировали до аэропорта, сунули в самолет и уже в Марген Дель Сур с рук на руки передали охране Деречо. Одним из дролери был Вереск, который всю дорогу немилосердно издевался и обзывал Кава «романтическим страдальцем».

— У нас с ребятами был план, — беспечно болтал Вереск, прихлебывая из фляжки «дролерийский особый». — Приехали бы всей бригадой, привезли бы тебе инвалидное креслице. В Карселине ведь подвергают бесчеловечным пыткам? Да? Сель бы плакал, я бы причитал.

— Вереск, ну хорош трепаться, — у Кава не было настроения шутить.

— А я не треплюсь. Прокатили бы тебя с ветерком по Тысяче шагов, укрыли бы пледом. Невинная жертва зверского монархического режима и все такое. Прохожие были бы в восторге!

— У вас у самих Королева, — огрызнулся Макабрин.

— Поверь, мой краткоживущий и придурковатый друг, она ничем не лучше.

— Вырву уши.

— Я тоже рад тебя видеть. Глотнешь?

— Сам глотай свое пойло.

Помолчали. Кав, сопя, разглядывал безупречный дролерийский профиль на фоне иллюминатора.

— Вереск, как человека найти, если не знаешь, где искать? — просил он наконец.

— Смотря какого… Передать по радио?

— Елки, ты же дролери, вы волшебство всякое знаете. Может поколдовать как-нибудь.

— Кав, у тебя какие-то дикарские представления о магии. У меня даже фюльгьи нет, как я тебе поколдую. Ты эту свою…человеческую королеву ищешь? Или за что там тебя засадили?

— Ее… — Кав вздохнул, забрал у Вереска флягу и приложился. — Чорт, никак не привыкну к вашему пойлу. Вот же дрянь!

— Главное — мешать крепкие виноградные и пшеничные напитки, газировку и побольше сахару, — охотно поделился Вереск.

Самолет взревывал двигателями и пожирал расстояние, как дракон.

— Если бы наша магия могла найти человека, то полуночный принц не поехал бы искать Алисана, — грустно сказал Вереск. — Мы не в состоянии обшарить все Пустынные Земли, не можем процедить сетями море Мертвых. Власть Королевы простирается только на Сумерки, а ведь это — только малая часть огромного мира. Судьба…

— Вы только и полагаетесь, что на судьбу и удачу. Мне нужна ясность.

— Ты даже не представляешь, как много в нашей жизни значат судьба и удача, — Вереск замолчал, подумал. — Ты главное не забывай ее, зови все время. Сделай так, чтобы ее помнили. Если будет удача…

— И судьба. Да-да, я понял. Спасибо за совет.


И вот теперь Деречо сверлил его темными глазами и неприязненно сопел.

— Ситуация у нас критическая, — сказал он. — Ваши войска контролируют Южные Уста, мы тоже не спим, лестанцев отбросили. Фактически я сейчас возглавляю правительство.

— Поздравляю.

— Не с чем, щенок. Где искать рейну? Ее нужно вернуть как можно скорее, или уже наконец признать погибшей и сажать на престол кого-то еще. Что ты знаешь о ее планах?

— Она была жива и здорова, когда я видел ее. Потом отправилась в Катандерану на «Гордости Юга». Дальше я не знаю, — с сожалением ответил Кав. — В Карселину новости не очень хорошо доходят.

— Что ей надо было в Катандеране?

— Говорила, что должна, и это очень важно. Я купил ей билет и посадил на теплоход.

— Она собиралась оставаться в Катандеране?

— Этого не знаю.

— В Марген дель Сур, как и везде, существуют богатые семьи, владельцы фабрик, торговых концернов и прочего, — неохотно сказал Деречо. Придвинул к себе графин с водой, налил в стакан, выпил. — Среди них господствуют отчетливые пролестанские настроения. Ходят предложения созвать Совет Семей. Это будет означать конец монархии и начало вторжения Лестана, а значит — резню. Это нужно прекратить. Я пока держусь, привел в Ла Боку почти весь флот, но мне нужно топливо, боеприпасы. А народу нужно боевое настроение. Тебе, сынок, придется снова выступить по радио, только, если ты не против, не так удачно, как в прошлый раз. Скажешь то, что тебе напишут.

— Что мне напишут?

— Что ты видел рейну в добром здравии, что она подробно сообщила тебе о своих планах, и что некоторое время будет отсутствовать.

— Так и поверят Макабрину, как же.

— А что ж, ваших постов теперь по всему городу понатыкано.

— Кто остался в живых на базе Вьенто-Мареро?

— Димар Макабрин, твой родственник, — неохотно ответил Деречо. Отвел глаза.

— А остальные?

— Остальные, как видишь, нет.

— Какого дьявола Димар делал на базе? Его же сняли с руководства, в Тинту послали, вместо Вендала, окучивать этого, сагайского лесного духа.

— Он такой же как ты, ненормальный. Ему позвонил в Тинту оруженосец, сказал, что на базе поветрие, никто подняться не может, люди слепнут, а Мораны передают, что их подлодки засекли лестанские транспорты и просят поддержки с воздуха. Мальчишка все бросил, схватил машину и на базу. Поднял свой штурмовик, вылетел, раздолбал конвой, ну и подлодки помогли. Назад вернулся уже почти без сознания, сел вслепую. Потом прибыли дролери и сказали, что все авиационное топливо было заражено этим, черным светом. Я так и не понял, что это за дрянь. Всю базу выкосило.

— А Димар?

— За ним приехал сокукетсу. Дролери не отдавали, сказали, что… все равно никто не выживет, что от этого нет лекарства. Но дух этот сагайский настоял. Как видишь, парень выжил. Один.

Деречо смотрел на Кавена, под глазами у него набрякли мешки, взгляд был усталый.

— Давай договоримся, чтоб без фокусов. А то вернешься в Карселину и выйдешь оттуда уже на эшафот.

— Вы знаете, за что меня сунули в Карселину?

— Догадываюсь.

Кав больше вопросов задавать не стал.

Он прошел по темноватым коридорам Морского ведомства, куда фактически перебазировалось правительство Марген дель Сур, вышел на улицу, там уже ждала открытая машина. Улицы заливало мягким, медовым вечерним светом, остро и свежо пахло морем. На перекрестке он увидел броневик с макабрами на бортах. Из раскрытого люка высовывалась чья-то светловолосая голова. То и дело попадались вооруженные люди в оливковой форме, мелькали светлые мундиры и черные макабры в петлицах.

Повернул голову поглядеть на роскошное, еще при Ливьяно выстроенное здание и вздрогнул.

«Амарела, наша любовь», было криво написано на стене белой краской.


— Куда тут говорить?

— А вот, пожалуйста. Наушники наденьте.

— Хорошо.

— Вот ваша речь, все разборчиво?

— Все отлично.

Кавен обвел взглядом тесную студию, поерзал на стуле, пробежал глазами напечатанный на машинке текст.

«Видел…ручаюсь… рейна Амарела непременно вернется, по ее словам, она будет отсутствовать еще несколько месяцев. Свидетельствую, что она была в добром здравии.»

Какой-то человек помахал ему рукой через стекло, показал три пальца, потом два. Кавен вздохнул, нацепил наушники и придвинул к себе черный кругляш микрофона.

Начался эфир. Ведущий бодро заговорил про «высокого гостя и единственного свидетеля, даем ему слово, чтобы развеять все сомнения.»

Дед меня убьет.

— Вот что, — сказал он отчетливо и смял бумажки в руке. — Рейну Амарелу я видел, это правда. Она хорошо себя чувствовала, просто отлично. У вас прекрасная королева. Вы плохо ее берегли. Я…я сделал ей предложение. Я, Кавен Макабрин, внук Эмора лорда Макабрина. И теперь, как жених королевы, я обещаю вашему государству защиту. Все поползновения Лестана к границам Марген дель Сур будут считаться агрессией непосредственно против Дара. Любые посягательства на трон рейны и попытки созвать Совет Семей, как в Лестане, будут жестоко караться. Ваша королева вернется, и адмирал Деречо передаст ей бразды правления. Не вздумайте считать ее погибшей, ясно вам? Я этого не позволю. Она жива и вернется! Я буду сражаться на вашей стороне и сохраню ей этот чертов трон, чего бы это ни стоило!

Он стукнул кулаком по каким-то кнопкам, выругался в микрофон, и тут его, наконец, отрубили от эфира.

* * *
Киаран распутал пустой силок, вытащил пару растрепанных перьев — все, что ласка или хорек оставили ему от добычи. Неудачный день сегодня.

Нож при встрече будет сетовать и проклинать обманщицу-Полночь и его, Киарана, вместе с ней, забыв, по обыкновению, что сам велел «отвести рейну туда, куда она попросит». Кто же виноват, что человеческая королева посреди пути переменила свое решение и попросилась «туда, где тепло и можно отдохнуть».

И даже это было поправимо, если бы Амарела помнила, кто она такая и куда стремилась.

Киаран понимал, что случилось с ней — ее картина мира, словно миска с неровным дном, потеряла равновесие и того гляди могла опрокинуться. Не всякий найдет баланс без посторонней опоры — и Амарела нашла эту опору.

Аркс Малеум, Холм Яблок, камень зла. Новый дом для рейны.

Аркс Малеум, точка отсчета, опора для целого народа. Пузырь воздуха в толще ледяной воды, он выдерживает немыслимое давление, не позволяет схлопнуться нашему скудному мирку. Не удивительно, что он смял и вытеснил все, из чего состояла прежняя жизнь бедной рейны.

Киаран спрятал силок в поясную сумку — маленькие хищники хитры, и не раз еще придут проверить здешние кусты на предмет нового бесплатного обеда.

Рыжий кремнистый путь среди языков мелкого снега не хранил никаких следов, только лесной мусор, черные, давно осыпавшиеся ягоды боярышника и желтую хвою.

Киаран подобрал дротики, постоял, принюхиваясь и прислушиваясь. Пустоватый запах снега, запах воды, жадный, томительный запах слегка оттаявшей земли, терпкий, сладко-горький — мертвой травы и листьев. Запах сырой шерсти. Запах содранной коры. Запах беспокойства. Запах скрытности и затаенности. Запах голода.

Он закинул лицо к шумящим кронам. На сомкнутые веки оседала ледяная взвесь. Серебряные зажимы в волосах покрылись туманной патиной, мех на капюшоне стал игольчатым от влаги.

Она смеялась и болтала с Кйараем, играла с его дочкой, подкидывала на ладони яблоко. Выглядела вполне довольной.

Формально я выполнил договор.

Отцу Амарела понравилась, он оказал гостеприимство человечке, хоть Киаран изначально весьма сомневался на этот счет… женщины ее приняли… отчего же вся эта история не идет из головы?

Киаран тряхнул волосами, стер влагу со лба и побрел по холму вниз, мимо редкого ельника.

Впереди залаяла собака.

В ответ заныла зажившая рана на руке, и под одеждой сделалось зябко.

Опять.

Теперь от Кунлы даже в лесу покоя нет. Ее гончие хлебнули киарановой крови, и могут найти его где угодно. Он оглянулся на холм, с которого только что спустился, потом посмотрел вперед.

Собака залаяла снова, гораздо ближе, ей ответила вторая, справа.

Киаран повернулся и побежал назад и вверх, на кремнистые откосы, стараясь не наступать в снег. Задержался у кустов, где раньше стоял силок, подобрал перышки. Прыгая с камня на камень, поднялся к самому гребню, к соснам и можжевельникам.

Присел на корточки, вытащил из-за пояса рукавицу, вывернул ее мехом наружу, прижал раструбом к губам и наполнил своим дыханием, прошептав внутрь несколько особенных слов. Плотно перевязал веревкой. Сковырнул с соснового ствола немного смолы, прилепил перышки по обеим сторонам поделки, а на кончик большого пальца — две можжевеловые ягоды.

Подошел к краю холма и аккуратно сбросил поделку из ладоней вниз, так, как отпустил бы грузную птицу.

Она закувыркалась между кустиков сухой травы, трепеща пестрыми крылышками, тяжело подскакивая и перелетая на два-три ярда, рыская из стороны в сторону — вспугнутая серая куропатка, спасающаяся бегством. Навстречу ей катился собачий лай.

Киаран вернулся на гребень холма и побежал — легко и стремительно, как умел он один, почти не пользуясь зрением, отдавшись чутью тела. Когда ветер вымыл у него из головы последние мысли, он открыл себя своей фюльгье.

С обратной стороны холма, где непроходимый склон был исполосован оврагами, завален кусками кремнистого сланца и буреломом, огромными скачками спустился молодой олень — серый, с бурыми подпалинами и белым пятном на груди.

* * *
— Да не дергайся ты. Вот дурища… — Ньет беспомощно посмотрел на бесформенный ком сетей, вывалянный в морском мусоре. И него высовывались поломанные белесые плавники, веревки бесцветных волос. На мокром песке остались следы — будто плетью стегали, лежали прозрачные чешуи и какие-то лохмотья.

Утром он вернулся проверить, выпутался ли погнавшийся за ним фолари, и нашел его в самом беспомощном виде. Фоларийская девка, шипастая и хвостатая, всю ночь колотилась в сетях и запуталась так, что ему пришлось искать в рыбацком сарае инструменты и брезентовые рукавицы. Когда Ньет подступал к страдалице и ее путам с железными ножницами, та начинала выть и колотиться пуще прежнего.

Солнце уже припекало, а он все старался высвободить фоларицу, по одной разрезая ячейки на совесть сплетенной сети. Делал он это бездумно, сам не зная зачем — выпускать ее в море нельзя, слаба, свои же сожрут. Оставлять здесь — расклюют чайки. Не с собой же тащить.

— Лежи тихо, — он старался, чтобы голос звучал успокаивающе. Фоларица беспорядочно дергалась и выла, на пределе слышимости, на ультразвуке, окажись здесь люди, у них уже кровь носом бы шла. Мозгов у нее было, как у селедки. Рыбий чешуйчатый хвост с угрожающими острейшими плавниками хлестал рядом с ньетовой рукой, и на предплечье уже набухли царапины. — Кому сказал! Вот чортова дура!

Он навалился на морскую девку, стараясь прижать шипы, и продолжил бороться с сетью. Плоский хвост с широким прозрачным плавником бессильно шлепал по песку.

Через какое-то время он рассек все спутанные ячеи и поднялся. Убрал влажные волосы со лба. К грубой ткани брюк прилипли песок и деревянное мокрое крошево. Спину припекало солнце, уже осеннее, но еще жаркое. Фоларица лежала неподвижно — устала биться. У нее было треугольное лицо, маленькие белые груди, нежные руки с прозрачными, как стекло, когтями, паутина белых волос и рубчатый от чешуи хвост. Глаза смотрели бессмысленно, сколько раз он уже видел такой взгляд.

— Ты не бойся, — сказал он вслух. — Не бойся. Я пойду поищу лодку.

Когда он двинулся к покореженной полуночными пристани, фоларица взвыла снова и поползла за ним, но хвост мешал.

Большие весельные баркасы он отверг сразу. Ньет не умел ставить парус и не справился бы с греблей. Ему все сильнее хотелось убраться из этого ныне пустынного места, наполненного запахами смерти, грибов, спелой черники, соли и йода. Он вспомнил разбитую голубую вазу на столе и передернул плечами. Нужно здесь все сжечь. Это самое лучшее.

Он уже не знал, что ищет. Нальфран в море нет. Ищет ли он ее, или… что? Кому нужно это бессмысленное странствие.

— Я поплыву, как человек, — сказал сам себе. Море шумело.

Моторная лодка, которую он отыскал, была маленькой, выкрашенной в грязновато белый цвет. Ньет надел брезентовые рукавицы и в одиночку навесил мотор. Он толком не знал, как это делается, но кто-то из его умерших предков видимо знал. Методично обошел все дома, отыскивая то, что не тронула Полночь. Нашел пакет сухарей и соленую рыбу, легкую, иссохшую, как пемза. Человеческие жилища были разворочены, как устрицы, и он спокойно входил в них, брал без приглашения, осматривался. Морская девка безвольно лежала на песке, там где он оставил ее. Вокруг похаживали чайки, перекликаясь пронзительными, мерзкими голосами. В самом маленьком и невзрачном доме, стоявшем близко от воды, Ньет отыскал ружье-двустволку. Он захватил и его, завернув в тряпку, и пару коробок патронов. Еще он взял воды. Пару мотков пластыря. Нож, стальной и страшный.

Фолари не свойственна предусмотрительность, но внутри что-то так болело, будто он перестал быть фолари. Он сам теперь не знал, что он такое. На границе мира людей, в пустоте, сознание начинало размываться. Он не хотел этого. Он не хотел быть, как эта бедная дура, которая валяется там, на берегу, без тени мысли в пустых глазах. Он погрузил в лодку два пледа, найденную еду, ружье, патроны, воду, ботинки, синее платье, аптечку и миску с кружкой. Повязал волосы полотняным красным платком. Вещи привлекали. Лодка, казалось, разбухла, тяжело покачивалась на привязи. Ньет отогнал чаек и перетащил в лодку фоларицу. Она была колючая и легкая. Сунул ей сухарь. Вокруг жадно кружила ее стая, плавники прорезали воду, как акульи. Ньета больше это не беспокоило. Он не собирался продолжать поиски под водой. В воде ничего нет.

Говорят, в Найфрагире строят для Нальфран храмы.

Повозившись, он отцепил лодку, оттолкнулся, завел мотор. Резко пахло бензином, краской, рыбьей слизью. Под скамьей лежала забытая жестянка с мазутом, из нее торчала тряпка.

Лодка помедлила и пошла прочь от острова, тарахтя и покачиваясь.

Глава 11

На прожекторном рее сияли огни, окруженные гало. Воздух был полон влаги, туманная взвесь оседала на куртке, на широкополой брезентовой шляпе, на черном стволе винтовки. Три луча от переносных прожекторов сходились и расходились в сеющей морось тьме.

Протяжно завыла сирена, ей ответила другая тоскливым осипшим голосом.

Рамиропосмотрел назад — с навигационного мостика следующий за «Полярной звездой» транспорт едва угадывался чуть более светлым в общей мути пятном. Или это перед глазами круги плавали.

— Чертов кисель, — проворчал Черепок, хинет-наемник из Элейра. — Свети-не свети, ни хрена не видно.

У трубчатой грузовой стрелы мелькнуло что-то черное, Рамиро выстрелил, почти не целясь, Черепок, сидя на ящике у «араньи», поводил дулом, но стрелять не стал. В темноте мокро захлопало — и стихло.

С полубака эхом грянули выстрелы — бах! бах! бах! Там тоже гулял прожектор, полосуя сизый туман.

— А говорили, на севере нечисть тучами летает, — разочарованно протянул Адаль Лагарте, один из оруженосцев сэна Ивена Маренга. Он рассматривал ночь в бинокль — так же безуспешно, как и невооруженным глазом. — В Катандеране, говорят, прям кишело в небесах, на улицу не выйти.

— Так она и летает тучами, — сказал Рамиро. — У городов. Сейчас мы случайных отстреливаем.

Черепок важно покивал.

— Полночи не резон просто так гулять. Она кушать хочет. Потому стягивается, где народа побольше — города, деревни, населенные пункты.

— Хоть на том спасибо, не надо будет по лесам гоняться, из оврагов выковыривать.

— Господин Илен! Вон она!

Бах! Бах!

Стукаясь о грузовую мачту, на палубу обвалилась какая-то тварь и разлапилась внизу, у лееров.

— Господин Илен! — забеспокоился Лагарте. — Можно спуститься посмотреть?

— Нельзя. Утром посмотришь.

— Утром она испарится! Говорят, когда в Катандеране налеты отбивали, полуночных целые горы настреливали. Так они к утру все в пыль превращались. А вот вы, господин Илен, разве не видели? Вы ж столичный…

— Я в тот момент уже в тюрьме сидел, — соврал Рамиро.

Про спасение «фоларийской девы» из отстойника лорда Хосса знали уже все. Часто просили рассказать, но Рамиро переводил разговор на что-нибудь другое. Объяснять, как все происходило на самом деле — долго, путано и наверняка неубедительно. Романтическая история куда больше нравилась людям.

Где сейчас Ньет, что с ним? Вернулся ли он на набережную, к своим? Рамиро покачал головой. Вряд ли. И дело не в том, что Ньета он на набережной не видел, он там вообще мало кого видел, все по кустам отсиживались.

С Журавьей Косы Ньет мог уплыть только в море, а море — это не Ветлуша. Разбитым носом тут, боюсь, не отделаешься. И был ли Ньет уже здоров, когда уплыл?

Узнаю ли я о нем хоть что-нибудь когда-нибудь? Он даже не попрощался…

— А ты сам откуда, Адаль? — Спросил Рамиро. — Лагарте, если не ошибаюсь, вассалы Макабринов.

— Ага. Мой дед — марискаль лорда Эмора, а отец у сэна Вендала служит, в дипломатическом корпусе. А нас с Эльфредом Маренгом-минором обменяли, я уже два года у сэна Ивена, а Эль — у сэна Аламо.

— Так ты Лагарте из Махадола!

— Ага. А вы были в Махадоле?.

— Был. Давно, правда.

— Во время войны?

— Как ты догадался?

— У вас нашивки наградные. Вон, второй степени Серебряное Сердце. Ничего себе! А вы даже не рыцарь.

Махадольские холмы и болота. Макабра и Калавера. Мальчишке, правда, в то время от силы года два-три было, но все равно…

Тах-тах-тах — с полубака затявкал пулемет. Все примолкли, вглядываясь в ночь. Лучи света кромсали туман, в клубящихся пластах чуялось шевеление. Рамиро пальнул наобум, мальчишка Лагарте поддержал. Черепкова «аранья» на мелочи не разменивалась.

Заныла сирена, перекликаясь с соседями.

— Давно хотел спросить, господин Илен, — Черепок подождал, пока смолкнет сиплый вой, и повернулся к Рамиро. — За что «Серебряное сердце» получили?

— У меня — второй степени, а вот у отца моего, Кунрада Илена — первой…

— Про батюшку вашего читал, как же! Тут библиотечка есть, специально сэном Вильфремом подобранная, для поднятия боевого духа. Сэн Хосс велит читать по два часа каждый день… я так понимаю, чтобы ребята в карты не шибко резались и от скуки не дурили.

— И вы читаете?

— Читаем, а что же? Про храбрых людей, про героев — интересно и полезно.

— А в войну где был?

— Ай, далеко от вас, у лорда Каленга в Каменной Роще, Ваденгу стерег. Мы радио слушали, в большом мире чудеса, король вернулся, дролери, огонь с небес! А у нас только денги чернопятые. Я живого дролери первый раз в Раките увидел, лет пять назад, — Черепок засмеялся. — А до того думал — весь мир рехнулся, один я нормальный, но тоже психованным прикидываюсь, чтоб в клетку не посадили…

— А я много раз дролери видел, — похвастал Адаль Лагарте. — Сэн Ивен часто к деду… я хотел сказать, к лорду-тени приезжает.

— Сэн Кадор, я так понял, не особенно их любит?

— Он говорит, дролери — необходимое зло. Он им не доверяет. Говорит, они непредсказуемые.

— Я слыхал, — понизил голос Черепок, — что это дролери на нас Полночь спустили. Чтобы попугать людишек и руку хозяйскую показать.

Адаль Лагарте фыркнул:

— Не. Ерунду вам сказали. Лорд-тень говорит, им власть не нужна. Они нам не хозяева.

— А что ж им нужно тогда?

— Бог их знает, — Лагарте пожал плечами под блестевшей от влаги курткой. — Непредсказуемые. Говорят что-то про удачу, про судьбу… не для человечьих мозгов это.

— Им важно, по большому счету, только одно, — сказал Рамиро. — Личная сила.

— Это как? — оба товарища повернулись к нему.

— У них иерархия не по древности рода, не по богатству, даже не по уму. А по личной силе. Сила эта не физическая, ясное дело, хотя, по-моему, физическая напрямую от нее зависит.

— Сила воли? — глаза у Лагарте стали круглые и блестящие.

— Сила духа. Энергетический потенциал. Они живут словно бы на двух уровнях — уровень повседневности и уровень эпики… звучит, как лекция из истории театра — Рамиро хмыкнул. — Я хотел сказать, что они очень точно чувствуют, когда событие перестает быть частным событием и становится событием масштабным… ээ… судьбоносным. Никогда его не прозевают и с большим энтузиазмом поучаствуют.

— Откуда вы, господин Илен, столько знаете! — подивился Лагарте.

— Знаком с одним дролери, это он рассказывал, что чувствует эпичные моменты, как мы чувствуем перепады атмосферного давления. У них вообще чутье отличное. А удача как… живица на сосновом стволе вырабатывается… или камедь на вишневом. Они могут ее собирать и передавать другому. Чем мощнее личность, тем больше удачи. Удачу можно распределить равномерно, а можно направить всю в одно дело. Или другу одолжить. Или поставить на кон в игре.

— И человеку могут удачу свою передать?

— Могут. Только мы не умеем ею управлять, и можем профукать бездарно. Кстати, дролери запрещено играть в игорных домах. Была история еще во время войны — один удачливый дролери сорвал банк в Агане, и на все деньги его бригада перекупила колонну грузовиков с дизельным топливом. Которая на макабринскую базу направлялась.

— Ха! — восхитился Черепок, а мальчишка Лагарте запросил: — Расскажите!

— Я вам лучше другую историю расскажу. Вы только за небом поглядывайте. Всем известно, что дролери — колдуны, — начал Рамиро, постепенно входя во вкус. — Глаза могут отвести, голову заморочить… Проще сказать, чего они не могут. Прислали к нам в партизанский отряд дролери, а тогда они в новинку были, дивились мы на красотищу такую. Да и отряд был — слово одно, спешно сформировали из остатков студенческого театра, с которым мы по макабринским землям мотались. «Вагон» он назывался. Всего и было у нас, что грузовичок с прицепом, полтора десятка студентов театрального училища… честно говоря, студенток, а не студентов, а из парней — Юналь с режиссерского, я — художник по декорациям и по совместительству рабочий сцены, еще пара ребят и нанятый водитель. Когда война началась, мы к партизанам подались, все равно за репертуар перевешали бы всех — «Плаванье Лавена» и «Смерть за корону» ставили. В целях пропаганды… мда.

Черепок вынул из-за пазухи фляжку, открутил колпачок, глотнул, протянул Рамиро. Арварановка на красном перце и чесноке, ух, забористая! В груди потеплело, и Рамиро продолжил:

— Скоро нам удалось соединиться с большим отрядом капитана Хасинто Кадены. Долго по лесам прятались, потом дролери этот к нам пришел. А потом уж совсем опасно стало, не до шуток — потребовалось девиц вывезти. Только беда — бензина в машине пару литров всего было. Дролери мне и говорит — ничего, поехали, нам только до какого-нибудь макабринского поста добраться. Запихали девушек в фургон, сел я за руль, и дролери этот со мной в кабину сел. У первого поста тормознули нас, он меня из кабины выпихивает и шипит — иди, дорогу у них спрашивай. Заболтай, как хочешь. Я пошел, минут пятнадцать трепался с каким-то лейтенантом, думал, он пристрелит меня наконец.

Рамиро улыбнулся и еще раз глотнул из черепковой фляги.

— Пока я трепался, День… дролери тот, воткнул в стену их склада нож и из наглухо закрытой цистерны по рукояти ножа добрых полторы сотни литров нам в бак слил. Раньше они на пастбищах у коров молоко воровали, а теперь нате-ка, бензин по ножу сдаивают. А грузовик то от склада далеко-о стоял.

— И вы доехали куда надо и девушек спасли? — жадно спросил Лагарте. — А какое еще колдовство этот дролери делал?

— Он, кстати, не считал себя магом. Вран, говорит — волшебник, а я — нет. Это для них не магия, а так, фокусы.

— Ничего себе фокусы!

День глядел на рамировы картинки и называл их магией.

— Никак не могу понять, — говорил, — Ты рисуешь или то, что есть на самом деле, или то, что вполне может быть. Ничего сверхъестественного. Но я чувствую, что со мной тут говорят совсем не о том, что изображено, вернее, не только о том… о неизмеримо большем со мной говорят. Как это получается? Я не понимаю.

— Откуда я знаю? — бурчал Рамиро, чрезвычайно смущенный, польщенный и потрясенный деневой чуткостью. — Спроси искусствоведов. Они умные, они тебе расскажут.

Лучшего зрителя у Рамиро никогда не было. Лучшего друга тоже. А вот Рамиро — друг плохой, небрежный, необязательный. Неблагодарный. Написал не письмо, а отписку какую-то, и Ларе, и Кресте тоже. Пожалел несколько теплых слов. Стыдно вам, господин Илен!

Бах! Бах! — загремело с полубака, и Лагарте вскинул свою винтовку. Рамиро оглядел сырую темень, щурясь на блуждающие в тумане лучи прожекторов.

Ладно. Полночь так Полночь.

Впереди у нас вроде крепость Навла-на-Реге, попробую позвонить оттуда.

* * *
Бывшая база Вьенто-Мареро была безлюдна. Пустые взлетные полосы, полукруглые ангары. Пустое небо. Тишина. Нет машин. Рядом со асфальтовыми полосами аэродрома зиял огромный котлован.

Кав поправил маску, которую ему выдал серьезный темноглазый дролери в форме «Плазмы», двинулся вперед, шелестя серебристой пленкой — его обернули, как бинтами — руки, ноги, корпус. Черный свет, опасно для людей. Дролери сопровождал его и поглядывал недовольно. Но Кав молча и упрямо шагал вперед. В полной, потусторонней тишине, заревел двигатель. Кто-то гнал от ангаров здоровенный синий с оранжевым бульдозер.

— Не стоило сюда приезжать, — сказал дролери.

— Тебя не спросил.

Пучки желтой выгоревшей травы по краю взлетной полосы отбрасывали резкие тени. Красно-белый колдун-анемометр вяло болтался на конце мачты, время от времени вскидываясь. У края котлована навалена рыжая с серым груда земли — исчерканных ковшом здоровенных глиняных комьев.

Кавен заглянул в широченный котлован — все они были там. Смятые штурмовые «вайверны», новехонькие «вурмы» — экипаж из трех человек, внушительная огневая мощь. Пара «стрекоз», винты искорежены, двери распахнуты и сорваны.

Кав стиснул челюсти и некоторое время смотрел в яму, ничего не видя. В жухлой траве посвистывал несильный ветер. Остро пахло какой-то химией.

— Было заражено горючее, — тихо сказал дролери. — Ничего нельзя сделать. Мы… сожалеем.

Он посмотрел на Кавена, словно прикидывая — правильно ли сказал.

Союзники.

— Мы редко сталкиваемся с черным светом. Но самое лучшее — все зарыть. И не появляться здесь много лет. Перенести базу.

То, что от нее осталось.

Кав подумал, что бригадам воздушной кавалерии повезло — за некоторое время до катастрофы их перевели на два «левиафана», вертолетоносцы Моранов. Но от этого было только горше.

Пока он отсиживался в Карселине, жрал компот и заглядывал в укоризненные глаза Герейна на портрете на стене камеры, тут погибли его товарищи.

Бульдозер с рычанием приблизился и земля начала рушиться в яму. Кав отвернулся и пошел дальше. Лицо под маской взмокло.

Юг сражается не по правилам.

Впрочем, когда началась война за престол, дролери, пришедшие с Герейном, тоже сражались не по правилам. Они не захватывали пленников, не сдавались сами, им нельзя было поверить на слово. Они убивали мирных жителей.

Во время войны диверсионная группа Селя подорвала плотину, чтобы затопить военные склады Макабринов. Вместе со складами под водой оказалась значительная часть городка, жертвы и разрушения потрясли обе воюющие стороны.

Дролери жгли нас огнем с неба, несли смерть тайно, пулей из лесной чащи, ножом во тьме. Дролерийский снайпер застрелил молодую жену Эмора, просто потому, что она слишком близко подошла к окну.

Мы ловили их с собаками, заковывали в железо, распинали на танковой броне. Дролери приказом запрещено было оставлять в живых. Особо опасны.

Все же с Вереском я выпиваю на пару, приятельствую с его бригадой. В мирное время дролери совсем другие.

Но это…

Вымершая база, отравленная земля. Мы даже не воюем с Фервором. Не воевали.

Нечестно, думал Кавен, словно бы снова превратился в мальчишку, жадно прислушивающегося к сообщениям о ходе войны. Нечестно. Так. Воевать.

У ангаров рядами темнели свежие могильные насыпи. Много. Пилоты, оруженосцы, техники — все тут. С половиной в родстве, остальных знал, как друзей и приятелей. Погибли не в бою. Их убили подло, в спину. Это как яд в пищу подсыпать.

У одной из насыпей замерла тонкая фигурка. Слабый ветер вздымал белые шелка, в которые она была закутана, струил темные волосы. Кав приблизился. Незнакомец обернулся, огромные глаза под тонкими бровями глянули пристально.

Нечеловеческий абрис лица, высоких скул, алый рот, призрачно-белая кожа. Темные пряди стекающих к коленям волос имели зеленоватый отлив.

К дролери Кавен привык, но этот…

На загривке и затылке встопорщились волоски, словно при опасности. Кав поднял руку и стащил с лица осточертевшую маску.

Это сагаец, древесный дух, понял он. Тот самый, который спас Димара. Димар в больнице, к нему приехала невеста, зачем тогда этот…стоит здесь.

У Кава зазвенело в ушах, время замедлилось, будто растянули резиновый жгут. Рот наполнился горькой слюной, сердце гулко бухало.

Краски земли стали яркими, небо выцвело. Воздух резал глаза.

Зеленые волосы духа струйками взметывались в воздух, невыносимо медленно расточались, словно дым.

Он что-то держал, то ли шелковый мешочек, то ли часть одеяния. Сунул туда руку, вытянул, раскрыл ладонь — на ней лежали светлые зернышки. Дух бросил их на свежевзрытую почву, одно, другое, третье.

Кав боролся с шумом в ушах и смотрел, не отрывая глаз.

Посвежело, подул ветер. Белые рукава затрепетали, взлетели парусом. Дух сделал несколько шажков и перешел к следующей могиле. Его лицо было печальным.

Кав вспомнил, что в Сагае эль Янтар уничтожил с помощью черного света целый остров. Погибли тысячи людей. Тысячи слепли, на руках вздувались язвы, люди падали от слабости, глотали воду, ставшую вдруг смертельно ядовитой. Наверное, для сокукетсу эта штука тоже опасна. Для их рощ, источников.

Мир переменился. Война перестала быть честной, а будущее — определенным.

Не при мне, — мысленно пообещал Кав. Никаких чертовых перемен, пока я жив.

Дух снова посмотрел на него, молча, темными тянущими глазами, от которых хотелось взвыть и убежать подальше.

— Спасибо… за Релу.

Собственный голос показался ему чем-то неуместным. Слова сливались в единый неразборчивый шум. Дух подумал, неторопливо наклонил голову. Из влажной вскопанной земли к нему тянулись зеленые ростки, ластились к ногам. Рыжее и серое скрывалось ярко-зеленой патиной, пощелкивая, лопались почки. На грани сознания взревывал двигатель бульдозера.

Кав почувствовал, что дух скорбит. Влажные тугие ростки пробивали земляной покров, пахло тлением, водой, непреклонной новой жизнью, хлорофиллом и, еле уловимо — прелыми листьями и цветочной пыльцой. Еле-еле. Непереносимо.

Он молча поклонился и начал медленно отступать. Сагаец больше не смотрел на него. Свежие могилы неторопливо подергивались живой пеленой.

Кав развернулся и быстро зашагал к машине. Забытую маску он нес в руке. Лоб покрылся испариной.

У ворот базы к нему подбежал давешний дролери, оказывается — давно уже окликал, но Кав не слышал. Забрал маску, начал разматывать защитную пленку. Кав терпеливо стоял, в висках стучало. Лестан заслуживает уничтожения. Фервор тоже. Немедленного, жестокого уничтожения. Почему король Герейн не двинул туда своих скатов…

Открытая машина терпеливо ждала. Водитель испуганно поглядывал на страшную, обезлюдевшую базу, боролся с желанием немедленно сбежать. Кав опустился на заднее сиденье, захлопнул дверь.

— В порт, — хрипло сказал он.

Отдернул рукав кителя, глянул на часы — цифры выглядели, как бессмысленные картинки. Тогда он закрыл глаза и стал терпеливо считать до ста.

* * *
В комнатке, лишенной двери, которую слуа называли часовней, темнел на стене нарисованный углем крест, рядом, на небольшом возвышении стояла чаша из грубого серого камня, в нее каплями стекала вода. Говорят, священник, добравшийся до полночи, благословил источник. Говорят, он был другом одного из королей слуа и обратил его в свою веру. Говорят, королем этим был старший брат Тьяве и с тех пор его в Аркс Малеум никто не видел. Иногда в часовню заходили, неизвестно зачем. Может быть, чтобы вспомнить ушедшего короля. Амарела не видела у слуа даже зачатков религии, они даже язычниками не были. Рассказывали о Герне Оленеголовом, о Холодном Господине, об Изгнаннике, об альмах — но спокойно и размеренно, как о старших братьях, а не о богах. Говорили и о Королеве Сумерек — будто о злой мачехе.

Амарела постояла чуток у чаши, глядя на крест, коснулась воды и осенила себя сантигвардой. В узкое окно, забранное переплетом без стекол, падал длинный луч. Рейна никогда не была религиозна, но эта одинокая комната притягивала мысли.

Пока она стояла у чаши и креста, предаваясь своим мыслям, на одной из башен затрубил рог. Его густой, протяжный звук колебался в холодном воздухе и заполнял все пространство. Крепость оживилась движением, голосами, шелестом одежд, звоном оружия. Амарела знала этот призыв. Он означал приближение инсаньи. Сейчас весь замок поедет охотиться.

Амарела получше завернулась в синий шерстяной плащ, сколотый у горла бронзовой булавкой, и спустилась в конюшню, примыкавшую к крепости. Туда вела узкая лестница, истертая за тысячелетия. Подошла к стойлу серой кобылы, подаренной Инсатьявлем, погладила ее по носу, сняла со стойки седло и красивое, украшенное серебром, оголовье. Слуг у полуночных не водилось, хотя мальчишки, еще не вошедшие в возраст, ухаживали за животными — в замке еще была псарня и кречатня. Всадники еще не собрались в конюшне, только у одного из денников стоял сероволосый слуа в вышитой серебром одежде, кормил своего жеребца медовым пряником. Пчел когда-то принесли из леса, диких, полуночных. Теперь они жужжали над яблоневыми соцветиями, которые раскрывались круглый год, собирали сладкую дань и питали жителей замка. И злаки здесь растили тоже, странные темные колосья с веером усов, которые росли в укрытиях, за камнями, на неплодной скалистой земле.

Амарела взнуздала и оседлала кобылу, проверила подпруги, повела ее к широким дверям, из которых сеялся серый свет. Ей хотелось выехать раньше всех. Остальные слуа только входили в конюшню, оживленно беседовали.


Серая кобыла гнула шею, позвякивала трензелем. Амарела сидела в седле уверенно, гордо выпрямившись, повод упруго ходил в затянутых перчатками пальцах, и она хорошо чувствовала рот лошади. Рейну давно уже оставили и головокружения, и тошнота, и потеря ориентации. Да и было ли это? Тусклое, полное рассеянного света небо Аркс Малеум выгибалось дугой, стены крепости, обветренные, серые, крошащиеся, и в тоже время — несокрушимые, вздымали к небу свои зубцы. Искривленные, с невероятной твердости древесиной, яблони, с мелкими пожухшими листьями, нежнейшими бутонами цветов и зреющими на тех же ветках яркими, с грецкий орех, плодами, росли тут и там на каменистых склонах. Амареле казалось, что она всегда жила здесь. Дурные сны больше не тревожили, болезнь оставила. Кобыла мягкой иноходью рысила вниз по дороге, из под копыт вылетали осколки сланца. Рейна рассмеялась и подняла ее в галоп.

Ворота Аркс Малеум были распахнуты, из них выезжали разукрашенные всадники и всадницы. Аркс Малеум опустеет, но останется в безопасности. Крепость охраняли граница и личная сила ее обитательниц. Мужчины слуа тоже были сильны, но в другом. Они были воинами, охотниками, магия для них служила лишь поддержкой. Женщины же обладали великим могуществом, которое помогало удерживать безопасные пределы. К югу, к северу, к западу, к востоку от Злого Холма бурлила Полночь, с ее непредсказуемыми снежными вихрями, стремительной двухчасовой весной, которую мог с легкостью сменить ледяной буран. Да и были ли в этих невероятных землях стороны света?

Вечером у огня, когда зажигали факелы, и крепость наполнялась смолистым, благоуханным ароматом, женщины пели детям о страшных тварях за границей света, о том, как злая судьба и воля Холодного Господина когда-то привела сюда народ слуа, навеки отделив их от сумеречных родичей. О древних проклятьях пели они, и о великой любви, и песни эти были долгими, как полуночная ночь.

Всадники нагнали ее, впереди скакал Тьяве на сером жеребце, следом за ним, в броне и с оружием — семеро сыновей. Кйарай обернулся, смеясь, метнулись светлые волосы, в седле он вез боевой шлем, вылазки были опасными. Не он ли — отец ее нерожденного ребенка? Амарела не помнила, хотя женщины утверждали, что всегда знаешь, кто. Или Тьяве, что подарил ей серую кобылу. Или его средний сын, рыжеволосый и бледный, как сама смерть. Или… кто? В Аркс Малеум не заводили семей, слишком быстро и часто погибали мужчины. Браком сочетались только женщины между собой.

Сияло посеребренное оружие, стучали подковы, ржали и фыркали лошади. Киаран Серый Олень снова затрубил в рог. Кунла Ночная Гончая, с кроваво-красными волосами, в зеленом платье, проезжая мимо, равнодушно глянула на рейну. Лаяли белые красноухие псы на сворках. Вереница пышно разодетых всадников пересекла невидимую границу холма Аркс Малеум и выехала в Полночь.

Глава 12

— «Алькон» с серебряными полосами на крыльях. Да, я видел его. Он упал к северу от шельфа.

— Вы видели, как он падал?

— Да. Пилота не видел. Если пилот и выпрыгнул, то очень низко. Я хочу сказать, что видел, как самолет падал, но не видел, как он упал.

— То есть, «алькон» мог выйти из пике?

— Вряд ли. Он горел.

— К северу от шельфа… а точнее?

Найл задумался, прикрыв глаза.

Один из немногих выживших в первой битве с Полночью. Выпрямившись и развернув плечи, он сидел словно не на клеенчатой банкетке в коридоре госпиталя, а на заседании генштаба. И серая больничная пижама смотрелась на нем, как мундир. Морской офицер, капитан второго ранга сэн Гвальнаэ Морван. Впрочем, не «сэн», северные рыцари опускали этот префикс, бывший производным от староандаланского «сэньо», «старший».

И слава идолам, что Морван, Анарену сперва померещилось, что Астель. Неприятно напомнило прошлое это жесткое лицо с обратным прикусом, обтянутыми скулами, высоким лбом и тяжелыми надбровными дугами. Впрочем, найлы все на морду одинаковые.

— Двадцать-двадцать пять кабельтовых на северо-северо-восток от вышки. Точнее не скажу.

— А на карте покажете? — принц достал из кармана свежекупленную карту города Аннаэ и окрестностей. Ближе к левому верхнему углу белой бахромчатой дугой располагался шельф.

— Масштаб маловат. Где-то примерно здесь, — Морван ткнул пальцем. — Только как вы его найдете? Он под водой. И вы не успеете обернуться до ночи, ваше высочество. Ни за какие деньги никто с вами не поедет.

— И вы бы не поехали, Гвальнаэ? — Анарен внимательно посмотрел в черные найльские глаза. Они были холоднее моря мертвых.

— И я бы не поехал. Вы не успеете вернуться, говорю. Поселок на шельфе разрушен. Там и днем небезопасно, а ночью вас ничто не защитит.

Анарен покачал головой, нахмурившись. Как обыскать дно? Вот вопрос. Он даже не сможет пообещать предполагаемому водолазу свою защиту. Потому что водолаз будет под водой, а он, Анарен, в лодке.

— Там глубоко?

— Если «Алькон» упал на полку, то не глубоко. Полка там неширокая, ярдов двести, может, чуть больше. А если дальше упал, то специальная техника нужна.

Ну хорошо, человека ему не нанять, самому глубоко не нырнуть. Но что мешает поймать некрупную полуночную тварюку, скрутить ее и отпустить только под обещание помощи. Пусть тварюка ныряет.

Дело за малым — скрутить тварь так, чтобы не прибить и не изувечить, изувеченную свои мигом порвут. А сначала ее поймать, что тоже довольно сложно, никакая вменяемая тварь высшего демона к себе близко не подпустит. К тому же тварь должна быть водяной, а как ее, водяную, из воды выудить? Только на приманку. А какая приманка приманит Полночь?

Вот то-то же.

Ладно, для начала нужно купить лодку.

— Благодарю вас, Гвальнаэ, за подробные объяснения, — Энери кивнул и поднялся.

Морван тоже поднялся и навис над принцем всеми своими шестью с половиной найльскими футами, Анарен едва сдержался, чтобы не попятиться. Неприятно. Какая-то древняя, до дыр затертая память скреблась в запертую дверь, заставляла напрягаться и нервничать.

— Не за что благодарить, ваше высочество, — сказал найл. — Похоже, я не отговорил вас.

Анарен покачал головой.

— Я не для того ехал сюда из Катандераны, чтобы первое же препятствие меня остановило.

— Понимаю. Надеюсь, альфарская кровь Лавенгов не сказки и поможет вам. Потому что люди вам сейчас не помогут. Прощайте, удачи вам.

Анарен поблагодарил, повернулся и зашагал по больничному коридору к выходу. На сестринском посту сидела прозрачная от недосыпа девушка в белом халате, она кивнула ему на прощание, но от записей своих не оторвалась. У двери ему так же равнодушно кивнули два охранника, которые полчаса назад впустили его в госпиталь, не проявив ни любопытства, ни подозрительности. Запирающая руна, начертанная масляной краской на створках, разомкнулась, и принц вышел в пасмурный день.

Нелюбопытные найлы верили официальной информации, что его высочество Анарен Лавенг, неожиданно образовавшийся дядюшка дарского короля, явился, как и его племянники, из сумеречных холмов. Документом ему служила внешность, а пропуском — аккуратность и предусмотрительность.

О, если бы эти суровые, выдерживающие еженощные атаки и воздушные тревоги люди знали, как просто Полночи проникнуть в их защищенные дома! Честно купленные в кассе билеты — приглашение войти в поезд. Звонок с вокзала в госпиталь с вежливой просьбой посетить больного имярека — приглашение войти в помещение. Какой-нибудь Асерли, наверное, этим вовсю пользуется! А от рябины и рун всего лишь немного подташнивает, или глаза слезятся, или, в худшем случае, крапивница по рукам расползается. Если у полуночного есть приглашение — обереги плохо помогают.

Накрапывал дождь. Улица была почти пуста — ни машин, ни людей, только белый фургон медицинской службы у тротуара. Между домами свинцово серела полоска моря, и Энери двинулся в ту сторону.

Ему не нравились найлы. Все эти сажисто-черные, высоченные, на голову выше среднего альда, мослатые, носатые, с кожей не столько смуглой, сколько землистой — все эти унылые северяне, которых близость Полночи сделала тяжелыми и непробиваемыми, как здешние обглоданные морем бесплодные утесы. Но какими бы они ни были, они люди серединного мира, из плоти и крови, и их надо предупредить.

Только с должной осторожностью. Поднять благодетеля на вилы благодарный народ успеет всегда.

Энери покачал головой. Полуночный! Если б та замученная медсестричка с поста могла видеть его инвертированную ауру, полыхающее тьмой сердце, разве она осталась бы равнодушной?

Улицу пересекла многоколейная железнодорожная развязка, целое скопище серых и синих товарных вагонов и цистерн. За сортировочной станцией пестрели крыши складов, курганы контейнеров, ряды грузовых кранов, корпуса и доки судоремонтного завода. Свинцовую воду расчертила гребенка пирсов, поперечные и диагональные полосы волноломов, дуга большого мола с башней маяка на дальнем конце.

Энери перебрался через пути, пару раз пролез под вагонами, и мимо складов вышел на набережную.

На рейде стояли корабли. Авианосец — Энери отчетливо видел, что палуба его, та ее часть, что нависает над водой, обломана, как вафля. Один из двух больших кораблей сидел в воде скособочившись, заметно завалившись набок. Остальные, на первый взгляд, казались целыми, но, присмотревшись, Энери заметил частично разрушенные надстройки и изуродованные мачты.

С одного из этих кораблей найльский офицер Гвальнаэ Морван, немногий из выживших, видел, как падает самолет Сэнни.

На пирсе, на который свернул Энери, кипела жизнь. Разгружали небольшое судно, грузчики суетились, перетаскивая мешки и ящики. Старик в брезентовом дождевике распекал молодого парня, почти подростка. Тот виновато топтался, оправдывался, разводя руками и кивая на грузчиков через плечо. Волосы парня были подвязаны алой косынкой, это яркое пятно и привлекло внимание Энери. Парень был бос — первый босой найл встреченный Энери за всю семисотлетнюю жизнь.

Нет, не найл — широкоскулое альдское лицо, серые глаза, светлая кожа…

О, пропасть! Он не человек!

Энери моргнул — синеватое переливчатое свечение фоларийской ауры не спутаешь ни с чем.

— Забирай ее немедленно и проваливай! — орал дед, потрясая костистым кулаком. — Всю каптерку мне изгадила! Дверь изодрала, обивка в клочья! Тумбочку опрокинула, газеты слизью изгвазданы, теперь их только в печку, все кроссворды пропали! И деньги плати, ты еще вчера сказал, что заплатишь, где деньги?

— Не дают! — парень разводил руками. — Зачем, говорят, тебе деньги, бери еду и радуйся. Дедуль, я тебе сайрой заплачу, четыре банки дали, и хлеба буханку…

— Пошел ты со своей сайрой! И девку свою забери! Сию же минуту забери ее, она воет, у меня собака сбежала. Я в каптерку зайти боюсь, она там беснуется!

Энери, стараясь не привлекать к себе внимание, подошел к спорящим — и одним молниеносным движением сцапал парня за ворот. Тот дернулся, оглянулся — и рванулся так, что у Энери чуть рука из сустава не вылетела. Однако он держал крепко — знал, с кем имеет дело.

Крутанул ворот, наматывая ткань на кулак, уклонился от полосующих когтей, вздернул извивающегося фолари, почти оторвав его от земли.

— Эй? Господин хороший? — возмутился старик. — Ты что паренька хватаешь? Никак он и тебя провести хотел?

— Тихо. Не дерись, — сказал принц, ловя испуганный и одновременно яростный взгляд. — Поговорить надо.

Фолари пнул его в голень, разодрав брючину в лапшу. По ноге щекотно потекли быстро остывающие капли.

— Я прошу у тебя помощи, — настаивал Энери. — Отпущу, когда ты пообещаешь мне помочь.

Фолари вдруг перестал размахивать когтями и повис, как кот, которого держат за шкирку.

— Я… тебя помню, — он заговорил на альдском, голос у него был сдавленный — ворот фуфайки врезался в горло. — Я… тебя видел. В Катандеране… в кафе. Ты пил кофе… а потом ушел… и зонтик забыл. Ты с тем наймарэ… который химерок… сбрасывал?

Анарен нахмурился:

— Тот наймарэ — мой враг. Я Лавенг, если тебе это что-то говорит.

— Зачем… явился?

— Самолет Алисана Лавенга упал в море. Я хочу его найти.

— Никаких… сделок с Полночью!

— Это не сделка. Это просьба. Я прошу тебя помочь мне отыскать упавший в море самолет.

Пауза. Фолари вздохнул, как мог глубоко, и перестал сверлить принца негодующим взглядом.

— Отпусти. Я поищу этот твой самолет.

— Эй! — старик недоуменно глядел то на одного, то на другого. — Мне кто-нибудь заплатит, или как?

— Я заплачу.

Анарен разжал пальцы. Фолари немедленно отпрыгнул в сторону, но остановился в двух шагах, глядя насуплено и растирая ладонью загривок. Принц достал портмоне, вытащил, не глядя, купюру и небрежно сунул ее старику.

* * *
— И что ты, по-твоему, творишь? — загремел в трубке низкий бас.

Дед был не в духе, но в его голосе проскальзывали едва заметные нотки одобрения. Кав научился их различать еще в детстве, когда его приволакивали пред дедовы очи, выковыряв из оружейной, или из кабины бронетранспортера, в которой так удобно было играть в боевые вылеты. «Из доброго щенка вырастет добрый боевой пес», изрекал предок. Но драли Кава все равно нещадно.

— Что, еще одну медаль за е…натство захотел?

Эмор не очень одобрял награды «За безудержную храбрость» и отзывался о них неизящно.

«Если бы мои потомки с такой же частотой получали награды „За боевое планирование“ или хотя бы просто „За наличие мозга“, я бы умер спокойно», говорил старый лорд и тяжело вздыхал. Но потомки пока ничем таким не отличались, и Эмор, наверное, собирался жить вечно.

— Я упрочил наше положение на Южном Берегу, — оправдался Кав. — Ну, как смог. Тут такое творится…

— Знаю, — низкий голос помрачнел. — Был на совете королевском. Огромная потеря для семьи.

Кав стиснул в кулаке телефонную трубку.

— Какие твои планы? — смягчился дед.

— Немедленно штурмовать Рокеду, — Кав даже не запнулся.

— Ну что же… Димар не скоро поднимется. Дайтону, Эстору и Россу я приказал тебе содействовать. Давай, разбирайся, жених.

— Слушаюсь.

Кав повесил трубку, поблагодарил телефонистку и, покинув прохладное тихое помещение почты, вышел под палящее полуденное солнце. В задумчивости он шел по мощеной светлым булыжником мостовой, а его машина тихо кралась рядом. Надо было идти на пристань, но он дал крюка и вышел на бастион Южных Уст, старую-престарую крепость, которая несла на себе остатки еще нурранских гербов. Полукруглым валом она вдавалась в море, отвесные мощные стены в солнечных лучах отливали пшеничным золотом. На широченных зубцах и меж ними были разбиты цветники, зеленела трава. Кав окинул взглядом новые пушки на старых каменных лафетах, зачехленные зенитные орудия на угловых башнях.

Широкий полумесяц бухты Ла Бока серебрился перед ним, отражая нестерпимый блеск полудня. На рейде стояла эскадра адмирала Деречо — внушительное, полное величия зрелище. «Левиафаны» по сравнению с крейсерами и миноносцами выглядели не так уж изящно, этакие серые здоровенные буханки, неуклюже покачивающиеся на волнах. Впрочем, буханки новехонькие. Вовремя Мораны их подогнали. Еще неизвестно, что собирался Деречо размещать на моранских вертолетоносцах, если бы на Южный берег не вторг… э, не пришли бы на помощь Макабрины, но у Южных Уст с авиацией небогато. А теперь каждый из двух «Левиафанов» несет на себе шестнадцать тяжелых вертолетов и четыре легких.

Кав совершил нехитрый подсчет и подумал, что для штурма Рокеды у него есть около четырех сотен человек. Учитывая, что на острове выстроены прекрасные укрепления, часть из которых возведена еще в то время, когда Рокеда принадлежала лорду Нуррану и, следовательно, Дару… И гарнизон там, по слухам, около тысячи. Ничего, после коронного макабринского ракетно-бомбового удара одного десантного батальона хватит с лихвой, а второй оставим в резерве. С макаброй шутки плохи.

На набережной его ждал катер — серый, с красными моранскими ромбами на золотом поле. Кав поздоровался, уселся и с наслаждением подставил лицо морскому ветру. Его ничуть не пугало противостояние с Лестаном, напротив, шерсть на загривке вставала дыбом и сердце колотилось быстрее. Впереди было море, в море — острова, которые раньше принадлежали Дару, за спиной — Южный Берег, который Кав уже считал полностью дарским (когда Рела вернется, он еще с ней поговорит). Есть куда развиваться. Осточертело сидеть в Алагранде, за время царствования Герейна ни одной войны приличной не было, так, ерунда на постном масле, быстрые вылазки да подавление недовольных.

Каву хотелось рычать, лаять и рваться с поводка, и еще хотелось прыгнуть через все Алое море и вцепиться в глотку самому Эль Янтару. С Макабринами тягаться — это вам не слабую женщину третировать!


На палубе «Короля Тао» его встретили радостными воплями. Тут были все свои — знакомые загорелые рожи, выгоревшие добела стриженые волосы, белые макабринские кители и сливочные обводы тяжелых вертолетов, макабры на хвостах. На носу робко жались четыре стрекозы южан — разведка и наблюдение.

— Кав! Чтоб тебя! Мы тут уже выпили по стопарю за упокой… то есть, за здоровье!

— Как тебе королевское гостеприимство?

— Голова-то цела, каторжник?

— Сэн Кавен, машина ваша в порядке, экипаж ждет распоряжений!

— Да ладно, потом, потом, дайте я его потрогаю… пустите! Н-ну, морда протокольная!

Кав улыбался, отвечал на приветствия, хлопал по налитым плечам и все продвигался по палубе к своей машине. Соскучился больше, чем по людям.

Оруженосец, Филико Лагарте, невысокий, рыжеволосый, в пилотском комбинезоне, с улыбкой стоял около глянцево блестящего «вурма», ждал, пока подойдет его рыцарь. Десантная команда радостно гоготала. Техник изображал лихорадочную деятельность, копался в вурмовых внутренностях и все время ронял ключ.

Макабрин с удовольствием втянул запах разогретой смазки, солярки, битума, заглянул в кабину. Там, над приборной панелью был аккуратно пристроен выдранный из какого-то журнала листок с портретом рейны — гордой, величественной, в королевском мундире и с высоко подобранными волосами. Кав вспомнил, как она, замотавшись в простыню, сидела рядом на кровати и отиралась о его плечо стриженой головой, как кошка. Зажмурился. Потом вспомнил мелодичный голос Вереска.

«Ты главное не забывай ее, зови все время. Сделай так, чтобы ее помнили. Если будет удача…»

— Слышь, Сев, дай мне банку с черной краской и чем мазать.

Техник, недоумевая, подал.

Кав оглядел притихшую бригаду, потряс банку, сковырнул крышку, макнул широкую кисть в жидкую черноту и большими буквами вывел на фюзеляже — «Амарела».

* * *
Инсанья накатила, как океанский прилив. В туманном лесу, опоясывающем Аркс Малеум, стремительно расцветала весна. Косые солнечные лучи, льющиеся ниоткуда, перекрещивались на изъеденных морщинами стволах деревьев. Рыжее, нежно-зеленое, пухово-желтое, небесно-голубое: краски ласкали глаз. Всадники перекликались, свиристели птицы, чуть не на глазах расцветали крокусы и подснежники. Снег исчез, будто бы его и не было. Рела миновала куст боярышника, усыпанный старыми, темно-алыми зимними ягодами, рядом с которыми распускались нежные трубочки листьев и благоухали сливочно-белые, гроздьями, цветы. Яростно клекотали ловчие птицы.

Амарела подобрала повод, стиснула кобылу ногами, та послушно перескочила поваленное бревно, позеленевшее, с лезущими из-под коры мелкими голубыми цветами. Прыжок болезненно отозвался в животе.

Наверное, не стоит в моем положении скакать верхом, подумала она, но потом глянула на едущую рядом темноволосую слуа в алом и золотом, чья беременность была куда заметнее ее собственной, и решила не беспокоиться.

Лес заполнился гулом рожков, лаем собак. Инсанья — стремительно накатывающая в Полуночи весна, или же тень весны, за которой немедленно следует ледяное дыхание зимних вьюг и стылый туман снова окутывает землю. Амарела не представляла, как при таких плясках в полуночных землях хоть что-то могло выжить, но ей казалось. что так было испокон веков, и что сама она всю жизнь помнит скачки погоды и климатические выверты, которые могли бы загнать в могилу самую стойкую тварь, самое неприхотливое дерево.

Слуа всегда выезжали в лес во время инсаньи, так как в быстро движущейся полосе благодатного тепла бежала дичь: малые звери, такие, как зайцы, куницы, белки, дичь покрупнее, вроде кабанов и оленей, и совсем уж причудливые существа, чудесные и невероятно опасные. Запасы в Аркс Малеум скудели быстро и их требовалось пополнять.

На глазах у Амарелы Къарай метнул копье и поразил оленя. Красавец с пышной зимней шубой и ветвистыми рогами ткнулся коленями передних ног в землю, и потом тяжело завалился на бок, древко торчало у него из груди. Женщины снимали клобучки с соколов и ястребов, спускали их, прозрачный, звенящий весенний воздух полнился яростными криками, предсмертными воплями избиваемой дичи, радостными возгласами охотников.

Амарела дернула повод, притормозила, кобыла подкинула задом, переступая через очередное гнилое бревно. Боль в животе усилилась и стала тянущей. Лоб покрылся испариной, Амарела утерлась рукавом. Кобыла снова переступила и мир начал тошнотворно крениться.

— Окстись, дева, — рявкнула Ружмена, проезжая мимо. — Куда тебя несет, человечка! Ребенка потеряешь! Езжай шагом. Какие же вы хлипкие, дакини.

Рейна бросила повод и оставила попытки следовать разноцветному отряду слуа. Глаза нестерпимо резало.

Нет, это не лошадь ее растрясла. Кто-то звал ее, издалека, будто из глубин сознания, какие-то голоса…

А-ма-ре-ла, А-ма-ре-ла! скандировали они. Пришло ощущение жаркого дня, синего неба, губы обдало солеными брызгами. Кто-то очень близкий и знакомый стоял рядом, улыбался, опираясь рукой на раскаленный, металлический, плавно выгнутый…обо что? Железные стрекозы с пустыми брюшками, ровная широченная плоскость, плавное качание волн.

А-ма-ре-ла!

Забытый огненный диск плыл по небу и рассыпал жаркие лучи. Твердые пальцы, широкое запястье, металлический холод тяжелого браслета на руке…

Амарела вздрогнула и очнулась.

Часы, это называется часы. У него были такие… тяжеленные, командирские.

Кругом шумел лес, пенилась инсанья, перекликивались и перепевались рожками охотники.

Подъехал Киаран — невысокий, в охотничьей одежде, крашеной вайдой и отварами коры. Отвел со смуглого лица упавшие волосы.

— Что случилось?

Глянул темными, проницательными глазами мага.

— Н-ничего. Я наверное ещене очень хорошо себя чувствую. Вернусь домой.

От основного отряда все время отъезжали слуа, везли в крепость битую дичь, оленьи и кабаньи туши. Потом мясо закоптят в можжевеловом дыму, кишки и ливер пустят на колбасы, из шкур получатся меховые одеяла. Когда мороз клещами схватывает землю за волшебными границами Холма Яблок, хорошо укрыться теплым, налить себе густое и горячее козье молоко с пряностями, створоженное кислым соком. За время жизни в Аркс Малеум Амарела научилась потрошить и ощипывать птицу, помогать женщинам на кухне. Воспоминания почти не тревожили ее, только вот сейчас… Мучительные усилия разума припомнить что-то напрочь забытое заставили землю сделать оборот вокруг своей оси. Она опять прижала руку к виску, кобыла заплясала.

— Там Къяарай собирается оленя везти, — сказал Киаран, в голосе его слышалась тревога. — С ним поезжай.

— Да…конечно. А ты не вернешься?

— Я отцу нужен. Он хотел задержаться до самого конца. На границе инсаньи бегут и летят самые страшные твари. А я чую, когда граница подходит.

— Не страшно тебе?

— Страшно, — Киаран улыбнулся. — Но отец велел остаться. Он хочет поохотиться на что-нибудь посерьезнее оленя.

— Ну, удачи вам.

Амарела развернула кобылу и поскакала к людям Къарая. Среди слуа действовали какие-то молчаливые договоренности, союзы, внутренние потоки и течения, в которых она так и не смогла разобраться. У сыновей и дочерей короля Тьяве были свои маленькие дворы, и конкуренция, а иногда один слуа уходил от одного покровителя и переходил к другому, почему — кто его знает. Только жрицы в синем не держали ничью сторону и занимались календарем, работами в замке и заготовкой еды, раздавали приказы и советы, их слушали и почитали.

Къарай кивнул Амареле и подал знак своему маленькому отряду. Порысили лесной тропой, которая и тропой-то не была, так, более редкие деревья, просветы в буреломе и проплешины свежей кислицы. У засыпанных сухой хвоей сосновых корней Амарела углядела кабанью лежку. Через светлый подлесок порскнул заяц, наполовину белый, наполовину серый, словно в ми-парти, видно не определился. Орали птицы. С мохнатой еловой ветки зелеными глазами глянул гулон.

Если бы не толкающиеся под сердцем воспоминания, она была бы здесь, как дома. Но это не так… где ее дом?

Свисающая с седла запрокинутая оленья голова глянула остекленелым глазом, серый язык вывален. Рога светлели прихотливыми изгибами. У гнедого жеребца Къарая была синяя суконная попона, зубчатый нагрудник, вышитый вприкреп золотом. У полуночных коней нет ни клыков, ни когтей — красивые холеные звери с сухими ногами и точеными головами. Связка подстреленных куропаток била гнедого по лоснящемуся крупу. Хвост заплетен синими лентами.

Потянуло холодом. Зеленые листья затряслись, зашумели. Кобыла дернула головой, фыркнула.

— Поспешим, — крикнул Къярай.

Лес расступился и Злой Холм встал перед ними в клочьях тумана, с серыми выступами крепостных стен и заплатами зелени.

В границах Аркс Малеум было все так же тепло, туманно, бессолнечно. Амарела оставила лошадь в конюшне и пошла к Ружмене.

— Живот болит, — пожаловалась она.

Ружмена долго разглядывала рейну бесстрастными темными глазами, потом пожала плечами.

— Много думаешь. Твоему сыну это не нравится.

Вспомнить бы еще, кто отец…

Через открытую арку она вышла на внешнюю галерею крепости. В неплотном тумане проглядывали извивы дороги. Смеркалось, круглый двор внизу был заполнен слуа в ярких одеждах. Они оживленно переговаривались, женщины, не ездившие на охоту, пришли взглянуть на добычу. Къарай указывал на рога добытого красавца, говорил что-то одной из жриц, подбоченясь. Его люди смеялись.

Амарела снова глянула на дорогу. Киаран был таким обеспокоенным. А прошло уже больше часа. Достаточно ли времени, чтобы добыть действительно большую тварь? На кого собрался поохотиться грозный повелитель слуа? На дракона? Вайверна? Наймарэ?

Вспышкой вспомнились безгубый рот до ушей и щучьи зубы, темные прорези глаз и белые слипшиеся пряди волос, рейна передернула плечами.

Ведь Асерли где-то в Полночи… Может ли он отыскать ее здесь. Асерли. Она помнит эту тварь, но что их связывает?

В тумане почудилось движение. Амарела пригляделась — возвращались оставшиеся слуа. Сейчас не разглядеть, но пять или шесть всадников поднимались по изгибам дороги. Она различила серо-стального жеребца Тьяве и облегченно выдохнула. Всадники приближались, она снова всмотрелась, неверные движения серых клочьев обманывали зрение. Нет, конь принадлежит Тьяве, но в седле не он… Тонкая фигурка с развевающимися тускло-рыжими волосами, в зеленом платье.

Кунла.

Киарана не видно.

Амарела испугалась. Потом начала успокаивать себя — возможно эти двое задержались совсем сильно, Тьяве силен и любит риск.

За границами Аркс Малеум белыми вихрями завивалась метель. Весна закончилась.

Всадники въехали во двор, Кунла спешилась. Къярай оставил оленя, обернулся к ней, что-то спросил, Амарела не расслышала, что. Серый конь шарахнулся. Кунла, не останавливаясь, шагнула к брату, коротко двинула рукой. Кьярай словно налетел на стену, с секунду стоял неподвижно, потом упал навзничь, прижимая растопыренные пальцы к алому пятну под ребрами.

Закричала женщина. Люди Къарая схватились за мечи. Звенькнула тетива — один из приехавших с Кунлой выстрелил из лука, не слезая с лошади. Погнал ее коротким галопом по периметру двора, посылая новые и новые стрелы. Кто-то метнул нож. Лучник осел в седле, потом накренился, вылетел, застряв ногой в стремени, и лошадь поволокла его по каменным плитам. Серое окрасилось красным. Тишина сменилась лязгом и криками. Амарела зажала себе рот ладонью и зажмурилась.

Такое уже случалось.

Такое уже было с ней.

Глава 13

Луношип, отцово копье — мореный ясень, окованная серебром бронза — неслышно взвыл серебряной пустулой в черном черене, окликая жертву, прочертил длинную дугу — и вошел дракону под надбровный щиток, точно в правый глаз.

Плоская башка взвилась на длинной шее, тварь вскочила, топча добычу. Плеснули пегие крыла, разметывая песок, гальку и мелкую воду ручья. Тварь сипло заорала, из пасти вырвалась дымящаяся струя, зигзагами поливая мокрый берег. Пятна немедленно вспенились, зашипели, повалил желтый пар. Запахло кислотой.

Отец выхватил меч и рыскнул вправо, в слепую зону. Перескочил ударивший плетью хвост, веер песка осыпал его с ног до головы. Куда он метит, под крыло или под переднюю лапу?

Тварь крутанулась на месте, дико размахивая башкой — от рывков Луношип издавал жуткие глотающие звуки и качался в глазнице, не желая выпадать.

Отец отступил к камням, за которыми прятался Киаран, позволяя дракону крутиться колесом, взметывая полотнища мокрого песка. Нарочитая выверенная неспешность, казалось, он просто отодвинулся от центра урагана, из участника сделавшись зрителем, но Киаран прекрасно понимал цену этой неспешности. Он сам бы не успел ни отпрыгнуть, ни откатиться, мигом попал бы безумную молотилку.

Глядя, как пляшет на мелководье полуслепая тварь в броне цвета инея и пепла, в черных пятнах, словно ожогах или язвах, Киаран на мгновение задохнулся от острого предчувствия.

Он задержал дыхание, потом с силой выдохнул. Это уже не первый спазм паникующего тела — стужа идет, приближается гибель — но чутье подсказывает: есть еще время. Отец тоже это чувствует, не так остро, но все-таки. Еще бы он не чувствовал!

Отцу нравится переступать грань допустимого, щедро расходуя свою удачу, сгорающую сейчас стремительно, как хворост на костре.

— Далеко ли до зимы? — спросил он, не оборачиваясь.

— Немного времени у тебя есть, отец.

Тварь замерла, распластав над водой крылья и низко опустив голову, почти зарывшись носом в ручей. Вода у ее ноздрей бурлила. Все шипы и сабли спинного хребта отражали сизый свет темнеющего на глазах неба.

Ну, падай! Падай! — беззвучно заклинал ее Киаран, готовый скормить свою невеликую удачу уносящимся мгновеньям инсаньи.

Отец, встряхнув пурпурно-ржавой гривой, скользнул от камней к дракону, поднырнул под крыло — и тотчас выкатился прочь, опережая неистовый хлопок по воде. Вслед за росчерком меча пронеслась дугой черная лента драконьей крови. Момент — и все потонуло в шипении и клубах желтого пара.

Тварь заорала, распялив пасть, забила крыльями, рванулась вперед, явно пытаясь взлететь — прямиком навстречу зиме. Отец, в промокшей одежде, со слипшимися волосами, кинулся за ней.

Киаран побежал за ними, по берегу, и все дальше от ждущих в ольховнике лошадей. Пропасть пропащая, этот дракон! Слишком большой, слишком живучий. Раны его ослабят, но не убьют, а вот Луношип — выпьет, однако это может произойти слишком поздно. Стужа нагрянет быстрее. А отец не оставит Луношип.

Навстречу, вместе с бледным туманом, текла смертная стынь. Кустики речной травы на глазах одевались солью и пеплом, стебли сворачивались спиралью, расцветая ледяными звездами. В воздухе повис нежнейший стеклянный звон. Киаран стиснул зубы — его снова прошило, пронизало предчувствием утраты, неотвратимой, как зима.

Луношип посвистывал пустулой, бестелесный его голос сосал сердце.

— Поспеши, отец!

Тот не ответил, прыгая через камни на берегу.

Из-за слепоты дракона занесло влево, он врезался в склон и снова завопил, шаркая хвостом. Песок и скошенный тростник полетели во все стороны, облепили Киарану плащ. Дракон лязгнул клыками, цапая воздух, заросли ракиты, в которых мелькнула тускло-красная грива, состригая пастью ветки и деревца, уже осыпанные инеем.

Сверкнуло серебряное лезвие — и тварь вздыбилась, полностью ослепленная — в одном глазу у нее торчал Луношип, в другом — по гарду вбитый меч. Крылья хлестнули землю, подняв лоскутья песка, сверкающие слюдяным крошевом, беспорядочно бьющая лапами туша завалилась на бок, с хрустом сминая длинные кости крыл. Хвост дернулся, ломая молочный лед, схвативший воду.

Киаран, спотыкаясь, взлетел на склон.

— Отец!

Тот выкатился ему под ноги из посеребренной травы — чуть выше зарылась в песок седая, в черных оспинах, голова дракона. Луношип обломился почти у самого бронзового кольца. Из глазниц и пасти у дракона текло. Черные кляксы испятнали песок — трава и ветки, попавшие в них, сделались золой.

— Готов, — прошипел отец. — Свисти, сын, зови коней.

Вставать он не спешил, и Киаран с испугом увидел, что отец держится за голень над отворотом сапога.

Он сунул пальцы в рот и засвистел, а потом присел рядом с отцом.

— Что с ногой?

— Ерунда. Смотри, какая тварюка! Смотри хорошо — тебе повествовать о нашей битве, и только посмей сказать, что дракон был недостаточно велик и силен!

— Я смотрю и вижу, — ответил Киаран, поднимаясь. — Эта тварь под силу девятерым, но не одному.

Отец довольно расхохотался. От дыхания его поднимался пар.

— Да! Истинно так! Достань Луношип. Далеко ли до зимы?

Киаран нахмурился, прислушиваясь.

— Она почти здесь.

Земля не отдавалась топотом копыт и берег был неподвижен. Ручей заволокло ледяным туманом. Воздух пах пустотой. Киаран снова засвистел.

— Кони не идут, отец.

Тот зло глянул на сына и засвистал сам — ему это удавалось хуже, чем Киарану, и звук заглох в тумане.

— Не могли они сбежать, — отец тряхнул оледеневшей гривой. — Твой мог, а мой Рокот не трус.

— Наверное их спугнула какая-нибудь тварь.

Или сожрала.

А ты, Инсатьявль, отец мой, щедро раздарил свое золото родичам на удачную охоту, разметал его по берегу, и ни крохи не оставил на возвращение.

Отец глядел Киарану в лицо, и Киаран видел, как седеют от инея его брови и волосы.

— Ты можешь идти?

— Даже если бы мог, от зимы на двух ногах не убежишь. — Отец нахмурился и посмотрел в ту сторону, откуда летели белые мухи и дышала смерть. — Парень, похоже, тебе пора. Что ты делаешь?

Киаран выпрямился, сложив руки у груди. То, что у него имелось, не шло в сравнение с тем, что имел отец еще сегодня утром, и что он так расточительно потратил.

Инсатьявль счастливый. Дай ему уголек — он раздует пламя.

Только дай ему уголек.

Киаран протянул руки — возьми!

— И не подумаю, — фыркнул отец. — Тебе еще бегом бежать отсюда, олененок. Расскажи всем. Луношип не забудь.

— Бери! Я знаю, что делаю. — Киаран с силой прижал ладонь к отцовой груди, к яремной впадине, и с удовлетворением ощутил, как, вопреки словам, отец принял глоток его удачи.

С некоторым усилием, упершись ногой в драконий надбровный щиток, Киаран выдернул меч, а потом Луношип, липкий от леденеющей крови. Кожа на перчатках сразу же покоробилась.

— Обопрись на меня.

Впервые в жизни отец оперся о него, о младшего, позволил вести себя, хоть и прошел всего несколько шагов вниз по склону, сквозь начинающуюся пургу.

— Беги, Киаран, — твердил он. — Тебе пора.

Киаран посадил отца на землю между вытянутых драконьих лап. Воткнул меч между пластинами брони и навалился всем телом. Туша немного защищала от ветра и снега, но холод уже перехватывал дыхание, и ноздри слипались.

— Что ты делаешь, дай я, — Инсатьявль оттолкнул сына, приподнявшись на колене, вспорол драконье брюхо.

Оттуда повалил пар, плеснуло черным, грузно поползли петлистые внутренности, их сразу же осыпало инеем.

— Это безумие, Киаран. Зима превратит любую плоть в труху.

— Вот именно. Его, — он ткнул в дракона, — превратит. А тебя — нет. А я найду тебя и разбужу. Клянусь, отец.

— Безумие, — повторил Инсатьявль. — Но альмы тебе это зачтут, мальчик.

Он коротко обнял сына. Киаран нагнулся, поддел плечом край и раздвинул щель в драконьем брюхе. Отец, расталкивая индевеющие внутренности, вполз боком в открывшуюся пещеру.

— Проклятая тварь все-таки заполучила меня в брюхо, — пробормотал он на прощание. — Но это ей не в радость. Беги, сын, не жди.

Ждать уже было нельзя — и тело и чутье кричали об этом, заглушая голос разума. Но тем легче фюльгья возьмет власть.

— Я разбужу тебя, отец, — повторил Киаран, отступил на шаг, и щель сомкнулась. Язык его не слушался. Негнущимися руками он засунул обломок Луношипа за пояс и повернулся спиной к зиме.

Серый олень, огромными прыжками догоняющий инсанью, не думал уже ни о чем — он хотел выжить, и делал для этого все возможное.

* * *
Ньет пристроился за рулем моторки и молча разглядывал сцапавшего его полуночного. Фоларийскую девку пришлось взять с собой, сторож, хоть и получил свою мзду, категорически отказался от дальнейшего сотрудничества. Теперь она жалась на корме, одетая в синее кримпленовое платье, из прочной ткани которого тут и там торчали белесые шипы. Волосы ей Ньет кое-как заплел в косу, на плечи накинул брезентовую куртку — вот сколько имущества у него накопилось. Из под подола платья торчал чешуйчатый хвост. Полуночного девка дичилась и смотрела на него с подозрением, норовила отползти подальше. Ньет же занимался ставшей уже привычной возней с лодкой, паковал какие-то мелочи, только бы не разговаривать с этой тварью.

Вышли в море рано утром, было очень свежо. У Ньета начали подмерзать босые ноги, хотя он к холоду был равнодушен. Девка притихла и лирично таращилась на серое небо, в котором было пусто — полуночных разогнали уже часам к трем. Хотя в море наверняка что-то плавает. Но, куда деваться… ууу, чертов притвора, подкрался со спины! Тащись теперь из-за него неизвестно куда и там погибни.

Чертов притвора сидел рядом, положив руку на борт, с любопытством разглядывал необъятные просторы Полуночного моря. Профиль у него был четкий, соразмерный — хоть на монету. Глянцевые серые пряди выбивались из-под синей зюйдвестки, темно-синяя же штормовка — купил в местном магазинчике прямо в порту — застегнута на все пуговицы, воротник поднят. Ньет шмыгнул носом и нахохлился, поджимая пальцы ног. Ему чертовски не хотелось никуда нырять. Моторка тарахтела. Брызгало соленой водой, миновавшей лобовое стекло. Воняло бензином.

— Сначала пойдем в Новый Аннаэ, там переночуем, — сказал полуночный. — Сразу до вышки не доберемся. Сдалось им построить город почти на границе моря Мертвых.

Ньет пожал плечами.


Новый Аннаэ, небольшой городок, притулившийся на узкой длинной косе, вдающейся в Полуночное море, был построен Даром и Найфрагиром для поддержки нефтяных платформ. Ничего здесь не было — ни плодородной земли, ни полезных ископаемых, ни хорошей охоты. Ряды невысоких серых зданий, гостиница, пристань, узкоколейка, — наверное сюда приезжали специалисты с платформ передохнуть и отмыться, забыть на время про тошнотворное качание серых волн. Единственная высокая постройка в городе, шестиэтажное представительство «Каманы», торчала посередине Нового Аннаэ, рядом с гостиницей.

Сейчас город был совершенно пуст. Покачивались ржавые цепи на пристани, шумел прибой, но люди покинули плохо укрепленный город под натиском Полночи.

— Тут заночуем, — распорядился полуночный.

Пришвартовались. Ньет на руках перенес фоларицу на пристань, посадил на серую бетонку. Неужто люди всегда так мыкаются — у них вещи, ближние, еще некоторые питомцев заводят… вот забота.

Полуночный стоял рядом, оглядывался — ему и дела было мало.

Заночевали в здании администрации порта, из которого пришлось выгнать угнездившуюся тварюку, многоглазую и хвостатую, с диковинными радужными крыльями. Полуночный отворил покосившуюся дверь и завыл, ощерив клыки. Ньет прижал руки к ушам, фоларица вцепилась в его штанину, раздирая ткань когтями. Тварюка обиженно заверещала и пустилась бежать, вылезла в разбитое окно, повисла на раме, как кошка, потом спланировала вниз. Вместе с ней разлетелись еще какие-то, мелкие, плоские, вроде лиловых бахромчатых полотенец.

— Видели бы меня родичи, — грустно сказал ньетов пленитель и пригорюнился.

Кто тебя просил идти Холодному Господину служить, хотел спросить Ньет, но благоразумно промолчал и поволок фоларицу по коридору, надеясь отыскать место, пригодное для ночлега.

Спалось ему худо, то ли море звало обратно, то ли близость полуночного сказывалась. Ньета донимали кошмары. Виделась каменная башня, внутри которой он бежал вверх, сбивая ноги и оскальзываясь. Болело рассаженное колено. Следом спешила смерть, он знал это точно. Сон повторялся. Всякий раз Ньет выбегал на зубчатую площадку через открытый люк, полной грудью вдыхал сладкий и солоноватый морской воздух, а потом тошнотворно медленно поворачивался к темнеющему прямоугольнику прохода и пятился к зубцам. Под утро он устал бесконечно бегать по скудно освещенной винтовой лестнице, сполз с дивана в чьем-то бывшем кабинете, и остаток ночи провел, сидя на подоконнике, глядя на темный пустой город. Полуночный мирно дремал, завернувшись в содранную с окна плюшевую занавеску, подложив ладони под щеку. Серебряные волосы рассыпались светлыми перьями. Рядом свернулась клубком фоларица, откидывала во сне голову с плотно сомкнутыми веками без ресниц, щерила зубы. В переулках завывали и стенали какие-то твари. Ньет зажмурился, обнял колени и стал ждать солнышка.


К шельфу подошли к середине следующего дня, волны были, но несильные, лодка хорошо слушалась руля и почти не рыскала. Выкинули якорь, сделанный прежними хозяевами лодки из старой чугунной сковороды и нескольких кусков железа. Покинутая людьми вышка высилась из моря бетонной глыбой. Остров горбатился рядом, белый, серый, зеленый, коричневый, пустынный.

Ньет наспех прожевал бутерброд с сайрой, посмотрел на серую, мелко рябившую воду.

— Надо найти самолет с двумя широкими серебряными полосами на крыльях, — сказал полуночный. — Поглядеть, есть ли кто внутри. Если фонарь открыт, поплавай рядом, поищи тело. Может быть, оно запуталось в парашюте.

— А ты, надо думать, станешь сверху голосом отгонять от меня полуночных, — мрачно сказал Ньет.

— Что поделаешь, жизнь вообще несправедлива.

Фоларица прислушивалась, раскрыв голубые глазищи, будто понимала что.

Ньет горестно вздохнул, начал стаскивать с себя одежду.

— Лодку стереги.

— Будь спокоен.

— Если что, крикни или хоть шепни в воду, я услышу. Каньета меня зовут. Только губами воды коснись и по имени позови.

Полуночный кивнул.

Он разделся и прыгнул в воду, не качнув лодки. Почти в тот же миг вода вскипела, и рядом с ним пронеслось шипастое хвостатое тело, облеченное синей тканью — девица все-таки прыгнула за ним. Ну и хорошо, может быть, уже оклемалась и уплывет куда-нибудь по своим делам. Хотя здесь не ее территория, сожрут, как пить дать…

Ньет быстро погружался, вслушиваясь в пение воды в ушах. Перекидываться не хотелось. Днище лодки серело наверху, на яркой поверхности воды. Вниз от нее шел темный стебель якорного каната. Он слишком поздно сообразил, что происходит что-то не то.

Гибель великого полуночного фолари не прошла бесследно для этих вод.

Ньета словно кипятком ожгло. Он выгнулся в толще воды, как комариная личинка, раскрыл рот в беззвучном вопле. Пение воздушных пузырьков превратилось в скрежет. Глухо ухали разрывы глубинных бомб, стиснуло ребра.

Он онемел, оглох и ослеп, охваченный чужой памятью, смертной тоской и дикой темной яростью. Наверное, так и болтался бы в море, потеряв сознание, ошеломленный вторжением воспоминаний, выплеснутых здесь, но кто-то больно рванул за волосы, потащил наверх. Ньет начал отбиваться, проморгался, увидел, что фоларица парит рядом, обеспокоенно заглядывает ему в лицо. Во рту держался привкус ледяной горькой воды, конечности сводило.

Пришлось привыкать, наводить в голове порядок, неторопливо погружаться, отгораживаясь от волн чужой памяти. На фоларийскую девку эхо гибели Стурворма не произвела никакого впечатления, очень уж мало у нее было собственного сознания. Информация выплескивалась из него, как из мелкого блюдца, не задерживаясь. А Ньет мучился, стискивало виски, в глазах рябило. Поэтому самолет первой нашла она — видно уловила что-то из сказанного полуночным. Легкая полузанесенная илом стрекоза, все еще хищная, сохранившая полное вооружение, лежала на грунте одним серебряным крылом вверх, второе вошло в трещину. Плексигласовый фонарь был откинут, пустое нутро кабины, сиденье пилота, приборную доску затянуло илом. Фоларица вилась вокруг, довольная, что угодила — она нерушимо выбрала Ньета вожаком и уплывать не собиралась. Синее платье всплывало вокруг ее шипов причудливыми струями.

Ньет тщательно обследовал дно вокруг упавшего самолета, ничего не нашел и поднялся наверх. Пока обыскали остров, совсем стемнело. Поиски прошли впустую. На ночлег устроились в лодке, подняв брезентовый полог — не было ни сил, ни желания ночевать в разореном поселке.

— Дорого далось найлам стремление к цивилизации, — задумчиво сказал полуночный, грызя сухарь.

— Теперь отпустишь нас? — Ньета волновало только одно.

— А куда ты собрался?

— Мне надо в Химеру, на капище Нальфран. В Аннаэ есть одно, но маленькое… она не ответила.

— А что ты хочешь у нее спросить?

— Неважно.

Во сне он снова видел башню, винтовую лестницу и косые зубцы, меж которыми плыло холодное небо.

* * *
Амарела отступила с балкона, нащупав руками дверь. Она не могла оторвать взгляд от резни во дворе. Разум бунтовал и отказывался верить, что кажущийся безопасным Аркс Малеум вдруг превратился в кипящий ад. Выскочила в коридор, подобрала юбки, собираясь бежать. Но куда? Мимо прошла незнакомая жрица в сером платье, ее лицо было бесстрастным.

— Что происходит? — Амарела схватила ее за рукав.

— Королеская семья заново делит трон, — спокойно сказала жрица. — Ступай в свои покои.

— А король Тьяве?

— У Аркс Малеум больше нет короля.

За стенкой послышались злобные выкрики, ляг оружия. Кто-то зашипел, потом взвыл, послышался звук падения. По вискам рейны ползли холодные капли пота. Она заставила себя идти неспешно, как шла жрица, но все внутри кричало об опасности и о том, что нужно спрятаться. У перекрестья коридора лежал мертвый слуа с располосованным горлом. Амарела задела труп краем подола и попятилась. В пустые, без ставней, окна отблескивало красным. Вдоль стенки целеустремленно пробиралась девочка в красном платье.

Дочка Къарая! Ее тоже убьют! Только что погиб ее отец.

В конце коридор показались вооруженные слуа, все еще охотничьей одежде. Они шагали в сторону Амарелы. Та кинулась к девочке, думая хотя бы загородить ребенка собой.

— Тетя, ты что! Бежим!

Маленькая ручка вцепилась в ее руку и требовательно потянула в сторону, в неприметный узкий проем в стене.

— Нельзя на дороге путаться, когда в замке убивают!

Она деловито перебирала башмачками, следуя каким-то хорошо известным путем, коридор изгибался, становился все уже, пересекся галереей, в конце концов закончился шаткой деревянной лесенкой, ведущей к отверстию в потолке. Из отверстия неслось умиротворяющее курлыканье и сыпались соломинки, золотясь в лучах света, падающего из ниоткуда. Сильно пахло птичьим пометом и прелым зерном.

Девочка белкой взлетела по ступенькам и высунула из темного квадрата белокурую головку.

— Забирайся!

Амарела, еле держась, вскарабкалась наверх, потом они общими усилиями втащили лестницу. Наверху оказалось просторное помещение с высокими сводами и парой запертых дверей, видимо это была внутренность одной из башенок, а двери вели на крышу. Голуби — сизые, белые, пестрые, сидели тут и там, на жердочках и шестках, на пустых переплетах рам, выпархивали наружу, сверкая оперением в этом льющемся, золотом, неестественном свете.

Рейна опустилась на охапку соломы, обхватила голову ладонями. Девочка спокойно выглядывала в окно, потом личико ее омрачилось.

— Дня три отсиживаться, — сказала она. — Жалко короля Тьяве.

А твоего отца не жалко, хотела было спросить Амарела, но прикусила язык. У нее ум за разум заходил от этой равнодушной резни.

— Киаран тоже не вернулся, — продолжала болтать девочка.

Курлыкали голуби.

— Он бездельник, никчемный. У него фюльгья есть. Жрицы говорят, что хорошо колдовать может только женщина, мужская магия бесполезная.

Она надулась и вздохнула, потом начала чертить пальчиком в пыли на каменных плитах.

— Мне вот не разрешили фюльгью завести. Я бы хотела… Может кошку. Или птицу. Но жрицы говорят, что это бесполезное умение. А у Киарана есть. Он где нибудь оленем бегает, съедят его, наверное. Так ему и надо.

— Я хочу отсюда уйти, — тоскливо сказала Амарела. — Хочу домой.

Она подумала о своем ребенке, и что он родится тут, в сердце Полночи. Если родится. До сих пор она выживала чудом и милостью короля Тьяве. Но теперь Аркс Малеум отторгал ее, как кисельная толща отторгает пузырек воздуха.

— Ну так иди, — девочка с непониманием посмотрела на нее. — Ты не наша. Тебя здесь ничего не держит. Это мы прикованы к Аркс Малеум все дни, кроме четырех. Папа обещал меня на Дикую охоту взять, но теперь уж не возьмет.

Она снова с сожалением вздохнула. Во дворе раздавались крики.

— Я не помню, куда мне идти.

— В Полночи это не важно, — серьезно сказала девочка. Она прикинула что-то на глаз, взяла горсть соломы, сноровисто скрутила ее в жгут, положила на пол. Потом принялась крутить еще один, будто в куклы играла.

— Киаран бесполезный, а я полезная. Вставай на дорожку.

Амарела нерешительно поднялась, наступила на неровно скрученный жгут.

— А теперь закрой глаза и иди.

Амарела изо всех сил зажмурилась, инстинктивно вытянула вперед руки и шагнула, каждую секунду ожидая столкновения со стеной. Но руки всякий раз встречали пустоту.

А потом ей в лицо ударил ветер.

Глава 14

Он увидел на холме группу всадников с собаками и остановился, испытывая смешанные чувства — облегчение и тревогу. Чувства были данностью — серый олень не знал, откуда они взялись, и что их вызвало.

Вместо того, чтобы мчаться от зимы прочь, всадники стояли на гребне и ждали, повернувшись к стуже лицом. Олень смутно помнил их, особенно рыжеволосую женщину в зеленом платье, и серого, как серебро, коня под ней. Среди всадников он заметил пару лошадей без верховых, и это тоже его обеспокоило. Что-то было не так.

Он встряхнул головой с молодыми рогами о немногих ветках, навострил уши. Женщина в зеленом платье подняла руку и указала прямо на него — через долину, каменистые осыпи и побитую инеем траву. Белые собаки хлынули по склону вниз, воздух загремел от лая.

Олень попятился, прянул в сторону — и понесся стремглав по долине, меж холмов. Правый бок жгло приливом стужи, слева приближалась свора, зажимая в клещи. Он забирал вправо, покуда дыхание не стало мелеть от холода, и во рту не появился вкус крови. Но лай тоже осип и пресекся, гон сместился с левого бока за спину. Олень вырвался из ловушки, теперь дело было только в скорости. Он несся по лезвию зимы, и ветер выл у него в ушах.

Проломив камыши, рухнул в черную воду старицы — в другое время он поостерегся бы даже пить из нее — проплыл между желтых плоских листьев в пятнах и язвинах, нацеплял на бока клубки колючих водорослей, кое-как выбрался по топкому берегу. Не встряхнувшись, помчался дальше, по большой дуге уходя от ледяной границы.

Теперь он бежал по каменистой равнине, вздыбленной зубьями скал, пересеченной оврагами, расчерченной мореновыми осыпями и песчаными руслами никогда не существовавших рек. Недавняя инсанья миновала эту землю, полуспящую, забывшую о весне, не помнящую о вьюгах. Здесь цвели только каменные розы, стеклисто блестящие под серым небом, и выходы цветных металлов полосовали ребра скал. Белые псы не отставали, они давно уже не лаяли, но оленя догонял, толкал в спину, подстегивал колотящееся сердце тяжелый ритм их дыхания.

Он знал, что не сможет ни оторваться далеко, ни сбросить погоню со следа. Силился вспомнить, как ему раньше удавалось убежать от них? Что-то ему помогало. Или кто-то?

Полосатые скалы сдвинулись, олень бежал по сухому руслу, прыгая через скользкие сланцевые ступени, через кремнистые гребни, торчащие из песка. Зигзаг неба над головой сжимался до рваной, зубчатой полосы. Ущелье повернуло и кончилось — тесный проход заперла ребристая, исполосованная рыжим скала.

Он поскользнулся, больно ударив колено, оперся ладонью о камень и встал, тяжко дыша. Закинул голову — громады скал уходили вверх, и небо, пустое, с летящими наискосок серыми облаками, было совсем близко — рукой подать.

Теперь Киарану предстояло разбираться, куда союзник затащил его. Он сразу полез наверх, не дожидаясь, когда подбегут кунловы собаки, благо, что выветренные скалы годились для лазания. Многоголосый лай грянул в ущелье — погоня увидела его. Задохнувшийся, с таким же колотящимся, как у фюльгьи, сердцем, Киаран подтянулся, заполз на узкую полку и глянул вниз.

Псы бесновались у подножия, наскакивая на скальную стенку, сверху отлично было видно два десятка раззявленных глоток и горящие алым глаза. На узком карнизе можно было только стоять, и Киаран снова полез наверх. Скала потеряла наклон, сделалась вертикальной. Чем выше, тем труднее лезть, Киаран вытащил Луношип и вонзил его в трещину. Подтянулся — еще одна площадка, просторнее предыдущей. Киаран лег на живот, выдернул обломок копья — да так и остался лежать на скальной полке, глядя вниз, на своих преследователей.

Они не уйдут. Тут, на скале, можно просидеть вечность, они не уйдут. Хотя вечность просидеть не получится — прежде, чем помрешь от голода или жажды, тебя найдет и сожрет какая-нибудь летучая тварь. Одна радость, что собакам даже косточек не достанется.

Это Кунла увела коней. Из-за нее отец не смог вернуться. Кунла ждала оленя на полпути и спустила собак.

Даже если я отсюда выберусь, куда мне идти? Кунла сделает все, чтобы я не добрался до Аркс Малеум и не рассказал о ее предательстве. Если бы как-нибудь удалось оповестить Къярая…

Но удачи у Киарана почти совсем не осталось.

Он перевернулся на спину и стал смотреть в серое небо, где высоко-высоко кружили птицы.

Жрицы Аркс Малеум сильны, и свора собак не остановила бы ни одну из них. Но смогли бы они что-то сделать вне стен Аркс Малеум, вот тут, на скале? Киаран вздохнул.

Они не позволили бы загнать себя на скалу. Они бы вообще тут не оказались. Они не покидают Холма Яблок и не шляются по лесам в шкуре своей фюльгьи, от которой одна только польза — быстрые ноги.

У них и фюльгий-то нет, зачем в стенах крепости бестолковый зверь?

Если бы Киаран родился девочкой, то стал бы жрицей. Но он не девочка. Без поддержки Аркс Малеум все его таланты мало чего стоят.

Но Кунла, похоже, считала по-другому, иначе откуда эти ее настойчивые требования перейти под ее руку, служить ей, как королеве. На отказ она ответила жестоко — травлей собаками и покушением на отца. Киаран недооценил сестру. Он и предположить не мог, что она в самом деле решила стать королевой.

Птицы снизились, и Киаран разглядел, что это стервятники.

Он поднялся, кинул взгляд вниз, на собак, пересчитал невольно — они лежали и сидели на дне ущелья, двадцать одна белая бестия. Из оружия у Киарана был обломанный Луношип и обсидиановый нож в ножнах на поясе. Дротики он растратил во время охоты.

Обследовал скалу. Нет, отсюда не уйти. Можно залезть чуть повыше, но там карниз совсем узкий. Зато ближе к небу… и к стервятникам.

Хотелось пить. Киаран облизнул сухие губы и сел, привалившись спиной к обветренной скале. Небо медленно темнело. Ночью выпадет роса, можно будет полизать камень, как это делают маленькие зверьки на равнине, где только песок и сланец.

Незаметно он заснул — и проснулся от хлопанья и скрежета над головой. Было уже совсем темно, мертвенно светились скалы, темные полосы на них походили на пятна крови. Тело остыло, и Киаран не чувствовал ни твердости, ни холода камня под собой.

Выше и чуть сбоку на скальном выступе возилась большая черная тварь. Поблескивали складки крыл, костяные щитки на клиновидной голове, темно-алым вспыхивали глаза. Шррх-шррх — длинный хвост свешивался вниз, мотался по стене.

Киаран не двигался, следя за ней сквозь полусомкнутые ресницы. Бросил взгляд на собственные руки. Правая лежала там, куда Киаран ее положил, прежде чем заснуть — на обломке копья.

Тварь, конечно, гораздо, гораздо меньше отцова дракона, но Киарану хватит. Если она меня сожрет, отец никогда не вернется.

Он не пошевелился, когда тварь тяжело перепорхнула на его уступ и стала подползать, цепляясь сгибами крыл. Вайверн, из мелких, любитель падали.

Но я еще не падаль.

От твари душно пахло, почему-то нечистыми перьями и хитином. Она принюхалась, разинула тускло светящуюся пурпуром пасть с сотней тонких, как иглы, зубов и тихо зарычала. Киаран не двигался, сдерживая дыхание, пока пасть не придвинулась совсем близко.

И тогда, вложив в рывок всю силу и удачу, всадил Луношип в тлеющую глотку.

Тварь отпрянула, подавилась, попыталась заорать. Растопырила крылья, чуть не опрокинувшись с края полки в пропасть. Киаран откатился, вскочил на ноги — тварь хлестала крыльями и мотала головой, точь в точь, как отцовский дракон. Сквозь сип и свист было слышно как булькает, захлебываясь, Луношип, а внизу лают и завывают собаки.

Ни мгновения не думая, Киаран прыгнул на тварь, наступил на бьющееся крыло и рухнул ей на спину, обвив ногами и сцепив на горле руки. Тварь ткнулась грудью в камень, заскребла когтями крыл и неловко, боком, свалилась с полки.

Задохнувшись от боли, Киаран чувствовал, как шипы разрывают одежду и вонзаются в кожу. Он зажмурился, под веками вспыхнули молнии. Тварь перекувырнулась, забила крыльями, еле-еле выровнялась. Протяни немножко, перевали через скалы, заклинал ее Киаран.

Мотаясь в воздухе, рывками, вайверн кое-как набрал высоту. Луношип свистел в его глотке. Разлепив ресницы, Киаран разглядел сквозь вспышки, как массивы фосфоресцирующих скал уходят вниз, а сверху надвигается бессветное небо.

Потом они поменялись местами, и Киаран снова зажмурился.

* * *
Ручей был прозрачным и чистым, бежал, переговариваясь сам с собой, по мшистым камням. Амарела невольно залюбовалась. Откуда бы в мрачной Полночи взяться таким местам.

Милая девочка-сиротка, играючи и между делом, выкинула ее из замкнутой магией крепости в светлый березняк, над которым безмятежно голубело небо и плыли пушистые облака.

Это уже не Полночь, подумала рейна. В Полночи всегда туман. Или темнота, будто поздней осенью. Но и людей здесь нет.

Пустынные земли, смутно припомнилось ей.

Слуа, коротая долгие вечера в Аркс Малеум, пели об этих местах. Не Полночь и не Сумерки. Междумирье. Здесь встречаются разлученные любовники, заклятые враги, связанные клятвами друзья. Здесь нет правил, времени, жилья, опасностей. Только бесконечные цепочки озер, сухой тростник, зеленая трава и теряющие листву деревья.

Ручей журчал, цвиркала одинокая птица. Нахлынули воспоминания, придавленные тяжкими камнями Аркс Малеум. Они были мелкие, отрывочные, но и того хватало.

Если… если я доберусь обратно до обжитых пространств, подумала она, прижимая руки к вискам, то пойду к лекарю… к врачу, и велю себе выписать наилучшее средство для улучшения памяти. Ну невозможно же так жить.

Она глянула на темные засохшие пятна, покоробившие подол, и вздрогнула, вспомнив, откуда это. Но здесь уже не могли ее настигнуть слуа, яростно схватившиеся за власть, или чудовища с полуночных троп. Ручей журчал, птица цвиркала, трава была мягкой, и рейну сморил сон. Переливались блики на поверхности воды, маревом расходились, путаясь в пестрых камешках на дне.

…кто-то сидит на ветке ивы над ручьем и наигрывает на свирели. Оборачивается — узкое треугольное лицо, приподнятые к вискам глаза, серо-сиреневые, цвета сумерек. Босые ноги раскачиваются над бликующей серебряной водой…

…Полудракон-получеловек: долгое драконье тело, человеческий торс, волосы, как лезвия, длинные и блестящие. Выныривает из глубины, отфыркиваясь и тряся головой. Он раздвигает струи плечами и серебряной лентой выметывается на берег, одним слитным прыжком…

…греется в теплой воде на мелководье огромная черная змея, свивает кольца…

… на низком берегу, среди рыжего сухого тростника замер беловолосый юноша, нижняя губа у него кровоточит, алая тропка пролегла по подбородку, по шее, на грудь…

…вода течет и меж болотных кочек, в ней отражаются маленькие, плосколицые, на утиных лапках, с растянутыми до ушей ртами. Они идут гуськом, в руках — зеленые фонарики…

… бредет куда-то вдоль берега девушка в белом платье, в руке — обрезок тростника с дырочками. Рядом — опоясанный мечом рыжий юноша в длинных одеждах с гербовой псиной головой и в кожаном ошейнике, как у раба или собаки….

В лицо Амареле фыркали теплым, порыкивали, потом стали тереться о плечо. Что-то тяжелое придавило бок, она заворочалась, нащупала пальцами мех, разлепила веки. В голове шумело, как бывает, когда заснешь на солнцепеке.

В лицо ей заглянули раскосыми, обведенными темным глазами-лунами. На мгновение рейна испугалась — показалось, что человеческое лицо заросло серым волосом. Она вскрикнула, села, отползла назад, упершись спиной в ствол березки. Тот, кто разбудил ее, отпрыгнул, изогнул спину, потом сел в отдалении. Зыркнул, опустив лобастую голову с полукруглыми ушами, сделал вид, что совершенно один, начал вылизывать лапу, растопырив когти, потом бесстыже лизнул под хвостом.

Лапа была размером с пятерню взрослого мужчины, под хвостом тоже бог не обидел. Амарела протерла глаза, сощурилась. Нет, и не думает исчезать, все еще тут — здоровенный олений кот, клыки с палец длинной, язык-терка алым лоскутом ходит по серебристой шерсти на брюхе. И не нападает. Наверняка волшебный.

— Эй… кис-кис, — сказала рейна, не придумав ничего более оригинального.

Кот охотно вскочил и потрусил к ней, но не прямо, а заложив полукруг. Подошел, требовательно боднул башкой в плечо, едва не уронив. Амарела протянула руку и почесала зверя за ухом. Она совершенно не испугалась, видимо несколько недель жизни в Аркс-Малеум не прошли даром. Кот оглушительно замурлыкал, отерся боком и все-таки уронил рейну на траву.

Она засмеялась, закрылась рукой, по ладони наждаком прошелся горячий язык.

— Ну все, хватит, хватит, кис. Кожу сдерешь! Ки-ис… Кис такой красивый. Откуда же ты взялся, морда твоя усатая? — Под ласковыми поглаживаниями кот успокоился, перестал тыкаться жаркой пастью и просто улегся рядом, громово мурлыкая.

У него были серые, как кварц, глаза, лучистые и прозрачные. Амарела мало разбиралась в зоологии, но вроде бы оленьи кошки на всех когда-то виданных картинках имели рыжий или песчаный окрас, а этот был серебристо-серый, с более темным хребтом и муаровыми пятнами на боках.

— И куда нам с тобой идти, кис? Ты знаешь, куда нам идти? Ты пойдешь со мной или ты тут живешь? Ты, наверное, чей-то, раз такой ручной… сбежал? Или потерялся?

Кот сел, почесал задней лапой бархатное ухо, потом вдруг вскочил и, не взглянув на рейну, потрусил в кусты.

Вот и и все. Вот и все знакомство. Хорошо, хоть не съел.

Амарела вздохнула с сожалением, подобрала свои юбки и поднялась. Надо идти. Не ясно, куда, но, если сидеть на месте, точно никуда не придешь. Вода тут есть, а вот еду придется искать. Может, повезет грибов или ягод набрать… в грибах рейна не разбиралась, и отличить от других могла только сыроежки. Какие грибы, если нет огня?

Амарела похлопала себя по поясу. Пояс ей выдала Ружмена, сложносочиненный, с гроздьями подвесок, маленьких сумочек и мешочков, Амарела так до конца его не изучила. Теперь пришла пора посмотреть, что у нас есть для жизни в лесу.

Ножны и нож из блестящего материала, похожего на черное стекло. Острый. Огниво — рейна даже пару раз им пользовалась, правда, без особого успеха. Трут в промасленном лоскутке. Игольник с костяными и бронзовыми иглами. Клубок вощеной суровой нити. Склянка с чем-то коричневым и бинт из резанного по диагонали полотна. Горсть крохотных дощечек из разных пород дерева с выжжеными знаками в замшевом мешочке. В отдельном кошеле — завернутая в тонкий платок небольшая рюмка из полупрозрачного сероватого камня. Амарела повертела ее озадаченно — довольно тяжелая, с ножкой, на подставочке. Извлеченный из другого кошеля складной кожаный стакан оказался гораздо легче и вместительнее. Еще была оплетенная кожаными полосками фляга с яблочным вином Аркс Малеум — помедлив, Амарела вылила его на замлю, а флягу наполнила чистой водой из ручья.

Она теперь твердо знала, что большене возьмет в рот ничего, приготовленного в крепости слуа.

Когда она пристегивала флягу на место, кусты на берегу зашевелились, и на зеленый склон выбрался недавний знакомец, серый олений кот. В зубах он тащил здоровенную рыбину в радужных пятнах — форель, что ли? — которую и положил торжественно к ногам рейны.

* * *
Когда Гваль выехал из Аннаэ, уже начало смеркаться. Он с удовольствием бы отправился поездом, но замороченная наплывом желающих кассирша буркнула, что «билетов нет». Пришлось брать машину напрокат и предвкушать почти сутки езды по плохой дороге. Раньше от Аннаэ до Химеры можно было добраться только морем, а теперь, с нашествием цивилизации, проложили железную дорогу и шоссе, но нельзя сказать, что ровное, как лента. Однако ехать было необходимо — в последний раз мать позвонила вся в слезах, и из ее выкриков Гваль уяснил только, что младшая сестренка вчера не вернулась домой, а старшая пропадает сутками в госпитале и толку от нее никакого. С Анайрой такое и раньше бывало, но сейчас война, всюду шастает Полночь, лучше самому приехать и разобраться.

Ребра все еще щемило при каждом вдохе, но машина не лошадь, на рыси не растрясет.

Гваль внимательно поглядывал на дорогу, пустынную, поросшую по сторонам высоченными корабельными соснами, которые шумели густо и величаво. Ни попутных, ни встречных машин не было — дураков нет к ночи ближе высовываться из охраняемых помещений. Вот только Гвальнаэ Морван, совсем недавно чудом избежавший смерти в когтях полуночных тварей, едет себе в надвигающихся сумерках, проклиная все на свете и ближайших родственников заодно. Время от времени фары выхватывали горбатые покореженные силуэты автомобилей на обочинах — не хотелось думать, что стало с их владельцами. Полночь стянулась к жилым городам, на дорогах более-менее безопасно, но все равно мысль о ночной поездке по пересеченной местности не радовала.

Гваль внимательно следил за дорогой, проскочил брошенную бензозаправку, в домике-пристройке не горели окна и даже указатель «бензин» не был освещен лампочками. Очевидно, хозяева эвакуировались в город. Прибавил скорость, перед машиной стелилась освещенная полоса, но окрестности закатывались во тьму. Поневоле порадуешься, что в Найфрагире не в моде кабриолеты, которые так любят дарцы. Неуютно сейчас было бы в открытой машине.

Проехав около тридцати миль, Гваль позволил себе расслабиться — и тут что-то темное врезалось в лобовое стекло. Сильный удар сотряс машину, развернул боком и швырнул к обочине. Ремень безопасности рванул плечи, боль в незаживших ребрах была чудовищной. На мгновение в глазах потемнело, и Гваль потерял сознание.

Очнулся от влажного хлопанья, будто кто-то огромный встряхивал рядом мокрую простыню. Гваль проморгался, утер кровь из прикушенной губы и выглянул в окно. На дороге бесформенной массой трепыхалась какая-то здоровенная темная тварь, сплошные шипы и крылья. Он сбросил ремень безопасности, расстегнул китель и нашарил в кобуре рубчатую рукоять пистолета. Прикосновение к надежному, тяжелому оружию успокоило и, казалось, даже утихомирило боль в ребрах и грудине. Гваль приоткрыл дверь и выстрелил несколько раз прямо из машины, целясь в то место, где у твари предполагалась голова. Та захрипела, закашляла, дернулась несколько раз и затихла, распластавшись по серому бетонному покрытию, казавшемуся в темноте мокрым.

Гваль, охая и ругаясь сквозь зубы, выровнял машину, слава всем богам, мотор работал и корпус не покорежило — вовремя успел затормозить. Лобовое стекло все пошло мелкими трещинами, белой паутиной, которая мешала видеть дорогу и уж конечно лишала его сякой возможности ехать ночью. Заглушив мотор, Гваль захватил фонарь и выбрался наружу — тварь следовало оттащить в кювет, туша не позволяла проехать.

Подошел, пнул безжизненное уродливое тело, посветил. Оскаленная пасть топорщилась сотней покрошившихся от выстрелов игольчатых зубов, крошечный глаз вытек, по бетонке расползалась лужа черной крови. Рядом блестело что-то металлическое, длинное, то ли коготь, то ли клык. Гваль нагнулся, поднял — надо же, обломок копья. Кто-то ранил тварь перед тем, как она свалилась на его машину.

Обломок был очень тяжелым, холодным, даже ледяным, и, казалось, тихонько то ли шипел, то ли посвистывал. У Гваля мурашки пробежали по спине от этого звука, но он все-таки не бросил страшноватую штуковину, а решил взять ее с собой. Лезвие в форме ивового листа было из темного металла, окованного белым, очень светлым, насколько он мог разглядеть в свете фонаря, покрытым черноватыми узорами, какими то знаками. Сама вещь выглядела невероятно древней. Белый металл не мог быть ничем другим, кроме серебра. А Полночь, как говорили, серебра не терпит.

Гваль огляделся по сторонам, поправил кобуру на поясе. Похоже, что тварь свалилась на него одна, без соратников. Иначе его бы уже рвали тут на части, воспоминания о нападении на авианосную группу были очень свежи.

Избавившись от препятствия, Гваль вернулся в машину, поерзал в водительском кресле, стараясь отыскать наименее мучительное для ребер положение, пристегнул спасительный ремень. Положил серебряный обломок в бардачок, достал оттуда же карту и внимательно изучил.

Вокруг стояла страшноватая тишина, даже ночный птицы не кричали, хоть бы сова ухнула или волк завыл. Места здесь были самые глухие. В конце концов он отыскал на карте какой-то небольшой поселок в пятнадцати милях отсюда. Если ехать аккуратно и небыстро, можно попробовать добраться. Ночевать одному в машине посреди темного леса, рядом с трупом полуночной твари, совершенно не хотелось.

Приняв решение, он погасил свет в салоне, включил зажигание и положил руки на руль. В этот момент горла коснулось что-то очень холодное и, видимо, острое. По коже поползла тоненькая струйка.

— Поезжай вперед, — прошептал странный, с незнакомым акцентом голос с заднего сиденья. — Пусть твоя колесница едет быстро.

Глава 15

Городской похоронный причал, как объяснили Анарену, находится в двух милях на север от Аннаэ, и раньше туда ходил рейсовый автобус, но теперь причал закрыт. Жители города используют для ритуала самый северный пирс. Да, и похоронную лодку можно прямо на месте купить — в помещении станции по прокату катеров и моторок открыли мастерскую.

Самый северный пирс замыкал акваторию порта, севернее было только море (и, если брать на северо-восток — Новый Аннаэ). Сейчас, чуть заполдень, на пирсе толпилось довольно много народу, и не рыбаки и грузчики, а мужчины в костюмах, женщины в белых траурных шалях, старики и дети.

Анарен, остановившись в стороне, смотрел, как толпа раздвинулась, пропуская на дощатый помост, пристроенный к внешней стороне пирса, женщину и девушку, цепляющуюся за ее плечо. Женщина несла на вытянутых руках игрушечную лодочку. Вырезанная из темного дерева, она не имела носа и кормы, с обоих концов завиваясь спиралью, как раковина. Опустившись на колени у края помоста, женщина нагнулась и поставила лодочку в высокую воду прилива. Внутри Анарен заметил прикрытый белым платком бок керамической урны. Женщина встала рядом с плачущей девушкой и, обняв ее, молча глядела, как ярд за ярдом отплывает лодочка. Потом они ушли в толпу, на их место выбралась старуха. В руках она держала такую же маленькую лодочку.

Но где же большие лодки? Анарен не решился обращаться с праздными вопросами к скорбящим и отправился искать лодочную станцию.

— Большую ло-одку? — мастер поскреб пальцем в затылке. Волосы у него были черные, как у галки — типичный найл. — Да их вроде уже лет триста, как не делают. Вы бы еще ингскую боевую ладью купить попытались, господин хороший.

Ходят тут со всякими глупостями, туристы чертовы, сказал его взгляд.

— Мне в сущности… — для коллекции? Для работы? — Я тут по семейным делам. Извините, не вовремя, конечно.

— Да, у нас на маленькие-то заказов столько, что не продохнуть. Клятая Полночь. А большие погребальные лодки вы в Химере поищите, при капище Нальфран. Там здоровый музей всякой старины. Если, конечно, открыт, в такое-то время.

Анарен поблагодарил лодочника и пошел восвояси, провожаемый подозрительным взглядом. Подумать только, досужему альду погребальная ладья понадобилась.

В который раз он позавидовал Врану, для которого не было проблемой путешествовать куда угодно. Может быть, стоило потратить эти семь сотен лет не на бессмысленные сожаления и копания в собственных грехах, а на изучение магии, или, скажем, на путешествия. Хотя путешествует он в последнее время и так больше, чем хотелось бы.

Надо вернуться в Полночь и расспросить альмов, нет ли Сэнни среди мертвых. Но как туда попасть? Разве что на погребальной ладье. И пожелают ли альмы ответить. Киаран с ними общался, а сам Анарен — никогда. Незачем было.

Мелькнула шальная мысль — а вдруг альмы знают, что от него хочет Холодный Господин. И ответят. Он выполнит и перестанет скитаться из века в век, как неприкаянный кусок прошлого, никому ненужный и неинтересный. Мертвый принц, потухшая звезда. Нежеланный родственник.

Анарен вспомнил, что фоларийский мальчишка просил его купить билеты на поезд, как плату за поиски. Интересно, что он забыл на главном капище Нальфран? Придется еще некоторое время ехать вместе. И как он собирается свою девку хвостатую в поезд протащить?

Принц чувствовал опустошающую усталость от своих скитаний. Погода тоже не радовала. Сентябрь в северных областях Дара был золотым, алым, коричным, медовым, все еще зеленым и ярко-голубым. Здесь уже полуоблетевшие жухлые кроны с темными линиями ветвей уныло торчали на фоне серого, набрякшего сыростью неба. Обшарпанные, еще и полночью подранные, дома, заклеенные окна, грязища и разъедающая ноздри вонь с морского побережья — осенние ветры приносили охапки водорослей, дохлой рыбы и моллюсков.

Если бы мог, слег бы с гриппом на пару недель, тоскливо подумал Анарен и побрел на вокзал, применять полуночные способности. Без них билетов сейчас не достать ни за какие деньги.


Ньет ждал его, как и договорились, под часами на маленьком местном вокзале. Рядом переминалась с ноги на ногу встрепанная фоларица, куталась в брезентовую куртку — с хмурого неба накрапывал дождь.

— Я же говорил, что мы изменчивые, — ответил Ньет на невысказанный вопрос. — Сажал ее на пол, а сам с чем-нибудь вкусным на подоконник забирался и дразнился, вот ноги и отросли меньше, чем за полдня. А… билеты ты купил?

— Купил, и даже на троих, — ответил Энери. — Крики радости можно не издавать и вообще мы едем в разных купе.

— Вот и хорошо, что в разных, — обрадовался Ньет. — Давай их сюда. Между нами больше долгов и обязательств нет. Пошли, Белка.

— Как ты ее зовешь?

— Да как угодно, лишь бы о море не напоминало, иначе хвост опять отрастет. Она уже и слова немного понимает, и говорит даже. Среди людей наверное быстро обвыкнется.

Фоларица посмотрела на Энери таким великолепно пустым взглядом, что он усомнился в том, что небесное создание вообще понимает, где находится. Хотя стояла она на новообретенных ногах довольно твердо, уцепившисьза руку фоларийского мальчишки. Парочка хоть куда — растрепанные, кое-как одетые, оба смотрят с опаской и подозрением. Хоть бы спасибо за билеты сказали…

— Хлеб, — потешно растягивая гласные, произнесла фоларица. — Селеоодка. Ты пло-хой.

Анарен душераздирающе вздохнул, сунул мальчишке нечестным путем добытые билеты и пошел искать свое купе.

* * *
Гваль напряженно всматривался в дорогу, сетка трещин змеилась по стеклу, сильно ухудшая обзор. Острое лезвие у горла прелести путешествию не прибавляло.

— Быстрее.

Голос негромкий, мужской. Низкий, хотя и очень молодой.

Гваль напрягся в ожидании нового болезненного рывка ремня, молча вывернул руль, ударил по тормозам. Машину в который раз за сегодня рвануло в сторону, занесло, непрошеного попутчика отбросило, нож тоже, Гваль выхватил из кобуры пистолет и дважды выстрелил через спинку сиденья, не целясь. За спиной вскрикнули, потом застонали. Стало тихо. Гваль машинально прижал ладонью щекотную струйку, ползущую из длинной ссадины на шее. Включил свет, обернулся.

Кто-то скрючился на кожаных подушках, зажав живот, блеснули оскаленные зубы. Копна черных волос с блестящими заколками. Синие полосы и узоры на треугольном лице, чуждые, странные…

Гваль выругался, на лбу выступила испарина — закутанная в меха фигурка на заднем сиденье была такой маленькой и жалкой, что показалось — застрелил ребенка. Распахнул дверь, выскочил, сунулся в салон — нет, не ребенок, подросток. Черный блестящий нож тенью выделялся на светлой обивке, рядом натекала темно-красная густеющая лужица.

— М-м-м, — простонал неудачливый угонщик. — Собаки… Надо ехать…

Гваль остервенело копался в аптечке, выискивая бинт и противошоковое.

— Скорее… собаки… — мальчишка переглотнул, зажмурился, скрючился еще сильнее. — Ехать… быстро. Порвут тебя. Соба-аки…

Он коротко вздохнул и, похоже, потерял сознание.

Гваль кое-как разжал его пальцы — слишком тонкие для человека, с когтями изогнутыми и заостренными, как у птицы. Удивляясь себе, дернул бронзовую пряжку — пропасть, что за одежда! — распутал узел на поясе, затолкал под одежду марлевый тампон. Прислушался — из темноты за машиной послышался отдаленный лай, мерный, металлический. От этого звука приподнялись дыбом волоски на загривке. Собаки, действительно. Много. Бегут сюда.

Пришелец заметался и застонал перекатывая голову по спинке сиденья, схватил Гваля окровавленной рукой за запястье, острым царапнуло кожу, ожгло болью.

— Скорее… ехать… надо…

Гваль вырвал рассаженную руку, вслушался внимательнее, оценил скорость, с какой приближался лай. Кинулся за руль, завелся и с трудом вырулил на дорогу.

Видимость была ни к черту, машину бросало из стороны в сторону, но Гваль выжимал из нее все, что мог. Надо хотя бы добраться до условно-доступного, согласно карте, жилья. Если там не снесены Полночью крыши и что-то осталось от стен. Укрыться от преследования, а потом уже разбираться с этим… подарочком. Ничего себе. Что это за тварь свалилась ему в машину. И как он смог в нее забраться, говорят же, что полночь не может войти в дверь без приглашения. Или арендованная машина не считается? Или он — не полночь? Если серебряный обломок — его оружие, то мальчишка не демон.

Лай не приближался, но вроде бы и не отдалялся, шум мотора не мог заглушить мерный, леденящий душу звук.


Поселок, пустой, покинутый людьми, показался внезапно. Гваль свернул в сторону от основной дороги, поехал по проселочной, поглядывая по сторонам. Никого. Ни огня, ни светящегося оконца. Он наугад затормозил около одного из черных, неприветливых домов, накинул бушлат, выбрался из машины, толкнул калитку. Незаперто. Пошел по засыпанной гравием тропинке, чутко прислушиваясь и держа в одной руке оружие, а в другой — прихваченную из машины монтировку. На волосы сеялась липкая морось, изломанные очертания пустого дома темнели впереди.

Гваль поменял пистолет на фонарик, поднялся по скрипучим ступеням. Недолго думая, сорвал монтировкой навесной замок, приоткрыл дверь, принюхался. Тоскливый запах недавно заброшенного человечьего жилья, тухлятиной и гарью не пахнет. Повернул выключатель у двери, вспыхнула лампочка под потолком, осветив немудреную деревенскую обстановку — лакированный комод, тряпичные половички, тусклое пятнистое зеркало в темной раме. Крашеная белым дверь вела с террасы в комнаты. Можно, пожалуй, тут отсидеться до утра.

Он вернулся к машине, выволок наружу безвольно обмякшего мальчишку — тот оказался совсем легким, будто птицу несешь — понес в дом. Сгрузил беспамятного на красный клеенчатый диван в гостиной, еще раз сбегал к машине, притащил свои вещи и аптечку. Обошел дом, проверяя на прочность ставни, вернулся, запер дверь на засов.

Парень к тому времени пришел в себя, завозился, попытался сесть. Глянул на Гваля — нечеловечьими глазами, черными, без белков. Облизал пересохшие губы.

— Человек. Прошу… воды. Дай.

— Куда я тебе попал? — хмуро спросил Гваль. — Ты кто такой.

Полуночный, это ясно. Все-таки полуночный. Все гвалевы скудные познания о Полночи вопияли о том, что это надо бы пристрелить, а не разговаривать, но что-то останавливало. Серебряный обломок?

— Киаран… сын Инсатьявля, короля Аркс Малеум… твое оружие пронзило бок… печет. Но я не умру. Можно мне попить?

Гваль с облегчением удостоверился, что рана не смертельная, сквозная, покачал головой и принес полупустой кувшин с водой. Киаран жадно напился, захлебываясь и проливая воду на грудь. Похоже, он долго страдал от жажды.

— Зачем в машину полез, деятель.

— Испугался. За мной гонятся. Я бежал, потом оседлал стервятника. Я видел, твоя колесница быстро ехала…

— Завтра она может и вовсе с места не сдвинется.

Полуночный посмотрел на него своими непонятными глазами. Аж в дрожь бросило. Потом снова припал к кувшину.

— И что мне с тобой делать? — вопросил Гваль в пустоту. С дивана ответили молчанием, но тишину деревенского дома прорезал другой звук.

Неподалеку лаяла свора собак.

* * *
— А-вааа-аа!

— Что?

— Давно порааа, говорю. Лестанцы совсем обнаглели!

Из-за шума двигателя вурма приходилось кричать в голос.

Кав с удовольствием оглядел свое копье. Орлы, девятеро, все как на подбор, амуниция начищена, макабры на рукавах блестят, на мордах готовность. Еще приятнее осознавать, что следом летят еще три звена, вся его боевая группа — сто шестьдесят человек. Сейчас на Рокеду обрушится настоящий огненный шторм. «Король Тао» нес на своих палубах и в ангарах вертолеты боевой поддержки, десантные, тяжелые транспортные и все они сейчас подчинялись одному человеку. Ему. Кав во время своего пребывания на корабле, просто влюбился в эту величественную и мощную машину, да что там, он бы охотно женился на ней, если бы уже не считал себя помолвленным с рейной Амарелой.

Он поправил командирский шлем, снял с пояса фляжку, пустил по рукам.

— Глотнем перед началом. Дролерийский особый!

— А воевать тоже по дролерийски будем?

Кав с сожалением сощурился.

Великое искушение… пленных не брать, драться без правил, достигать победы любыми средствами. Дролери научили нас многому, и не всегда хорошему.

Филико заложил крутой вираж, вертолет накренило, тряхнуло. Зенитные орудия Рокеды начали обстрел.

— Нет, — сказал он, наконец. — Воевать будем по-людски.

Вурм снова тряхнуло, Кав уперся ботинком в стену. Ну, Лагарте, вывози.

Сначала он собирался сесть за управление сам, но потом решил, что в десантной команде будет веселее. Он любил свою бронированную птицу с когтями-ракетами, и знал ее, как пять пальцев. Побывал и в пилотском кресле, и на месте борт-механика, и стрелка. Еще сопливым курсантом академии решил, что у него будет только вурм и ничто другое. Друзья бредили штурмовыми вайвернами, огнедышащими саламандрами и тяжелыми бомбардировщиками, но Кава всегда привлекали ладные и маневренные стрекозы с заводов в Малом Крыле. Особенно с тех пор, как на них начали ставить композитную дролерийскую броню, которую и 88-миллиметровая пушка не с одного раза пробьет. Налететь, отстреляться, высадить десант, а потом уйти с победой.

Только с победой. «Даже поражение — это всего лишь еще одна сияющая ступень на пути к победе», говаривал Дед. Но сегодня поражения не будет.

По сведениям разведки Рокеду укрепили отлично, с моря ее не взять. Минированные подходы к гавани, зенитные орудия — неприступная крепость, выстроенная несколько столетий назад, отлично справлялась со своей задачей. Отвесные скалы, сложный фарватер. Лестанские корабли стоят на рейде, вооружение у них хорошее, хотя с дарскими ВМС не сравнить. Более разношерстные — в Лестане каждая Семья строила корабли кто во что горазд.

Впрочем, Лестан привык думать, что у соседей с Южного берега нет возможности атаковать с воздуха. Уничтожили базу во Вьента Мареро — и расслабились. И наличия рядом союзного флота Моранов, подлодок и двух вертолетоносцев, они тоже не учли.

Кав представил себе, как в глубине Алого моря скользят хищные черные тени, которых не видно на сонарах — Мораны, как и Макабрины, активно использовали заемные дролерийские технологии. Начали это делать едва ли не раньше Лавенгов, у них всегда с Сумерками были хорошие, родственные отношения. Мораг, дочка Врана, от какой-то их королевы произошла.

Нет, корабельных орудий можно не опасаться, а вот из зениток постреляют. Ну, не в первый раз.

Грохнуло. Качнуло.

— Музыки не хватает! — прокричал Горан, хватаясь за скамью. — Не помешала бы.

— Ну извини, чего нет, того нет! Лагарте, что там видно?

— Корабли горят! — послышалось в наушниках. — Мораны нормально сработали, молодцы. Море, кажется, горит тоже, в дыму ни черта не разглядеть. Звенья сэна Росса и сэна Дайтона отбомбились по крепости, оттуда ведут заградительный огонь крупным калибром. Сейчас наша очередь.

— Давай!

Перед высадкой Кав предполагал проутюжить Рокеду трехсотфунтовыми бомбами, подавить огневые точки, высадиться и закрепиться. При общем успехе операции обеспечить оборону, подогнав транспорты с тяжелым вооружением. При неуспехе должна была пойти вторая волна, со «св. Кальсабера», под командованием сэна Броса. Больше у него никаких планов не было, но и этого должно хватить. В конце концов, планирование никогда не было сильной стороной мужчин его семейства. Где там мозги, в макабре-то. Она же кость голая. Зато зубы крепкие.

Совсем недавно предки брали крепости исключительно при помощи таранов, приставных лестниц и такой-то матери. Теперь к их услугам фугасные бомбы, неуправляемые ракетные системы, сдвоенные авиационные пушки, напалм и взрывчатка. Впрочем, и Рокеда сейчас отплевывается далеко не кипящей смолой и кипятком.

Очередью зенитного пулемета ударило в борт, стекло в крохотном лючке треснуло паучьими кляксами.

— Не нравится!

Броневые плиты еще и не такое выдержат. У механического вурма была чешуя почище, чем у настоящего, спасибо дролям прекрасным.

— Жарко, — в наушниках снова прорезался голос пилота. — Ну и каша там внизу. Не хотят нас лестанцы.

— А мы не спросим!

— Сэн Кавен, какие будут приказания?

— Снижайся!

Кав на удачу саданул кулаком по бронежилету, откатил дверь грузового отсека, внутрь хлынул соленый морской воздух, отдающий гарью. Разрывы и стрекот стали слышнее.

— Пошли, пошли, пошли! За Макабру! За рейну Амарелу!

Он спрыгнул на раскрошенную в щебень крышу башни, в воздух поднимались клубы каменной пыли, завиваясь спиралями под винтом вурма. Следом посыпались остальные — десантная группа, радист, второй оруженосец — необстрелянный еще, но с таким же яростным блеском глаз, как у остальных.

— Филико, проваливай!

Лагарте поднял слегка помятую и подкопченую вертушку и начал набирать высоту. Кав сверху окинул взглядом крепость.

Массированная бомбардировка и ракетный обстрел сделали свое дело — две башни лишились кровли, посреди мощеного двора зияла изрядная воронка.

Верткие и стремительные вурмы — вся его боевая группа — заходили на посадку со всех четырех сторон и орудия воздушной обороны не успевали вести огонь по всем целям. Одна из машин чуть вздрогнула и выпустила пару ракет по изрыгающей огонь зенитной башне. Взрыв, летящее каменное крошево. Огонь смолк. Воздух гудел и рвался от работы мощных двигателей.

На крыше никого не было. Никого из живых. Из-под обломков и гнутой арматуры высовывалась окровавленная рука с раскрытой пятерней и белесым от пыли рукавом. Кавовы люди перебежками добрались до металлического покоробленного люка, прикрепили заряды и залегли. Рвануло. Клещ и Зяблик отвалили тяжеленную крышку и бросили внутрь пару гранат. Снова рвануло. Кав сглотнул, чтобы не закладывало уши — от предвкушения драки сохло во рту и колотилось сердце.

Время замедлилось и потекло тягуче, как кисель. Двигатели ревели. Руководителю боевой операцией хорошо бы не ломиться в драку в первых рядах, но нет уж… Он снял с предохранителя автомат, радостно, по волчьи, ухмыльнулся и кинулся внутрь башни, увлекая за собой людей.

Глава 16

В преддверии зимы из Аннаэ уезжали жители. Кто-то к родственникам в Химеру, лучше обеспеченную и лучше охраняемую, а кто-то стремился за рубеж, туда, где Полночи нет, в Дар, в Ингмар, в Альсатру. Энери всю дорогу провалялся на верхней полке в купе, делая вид, что спит. Попутчицы, две женщины с ребенком, углядев его светлые волосы, тихо и негодующе перешептывались между собой, проклиная зажравшихся дарцев. Энери, по их мнению, был последней из крыс, сбежавших с корабля, то есть, из представительства «Каманы» в Аннаэ. Предатели дарцы, кровопийцы Лавенги, стервятники альфары — Энери так и пролежал двенадцать часов лицом к стене, претерпевая дурноту, вызванную рунами и гирляндами рябины на задраенных окнах, и печально размышляя, что попутчицы не так уж неправы. Но осудить Герейна, не решившегося драться на два фронта, он тоже не мог. Юг был важнее. С Юга грозила серьезная опасность, когда как Север мог подождать. Все равно найлам никуда не деться от Дара, даже если Полночь выкосит половину Найфрагира. И, если бы не Леута, Герейну было бы даже выгоднее ждать.

Энери порадовался, что он больше не наследный принц, и отвечает теперь только за себя.

В Химеру поезд пришел ближе к полудню. Вокзалы и прочие общественные заведения работали только в светлое время суток — с приходом темноты начинался комендантский час.

Анарен подождал, пока попутчицы оденут ребенка, соберут свои баулы и выйдут, и сошел с поезда одним из последних. На перронах суетились люди — отъезжающие, только что прибывшие, провожающие, встречающие — толпились у больших табло с расписанием, носильщики таскали груженые тележки, мимо бодрой рысцой пробежали десятка два молодых парней в дарской полевой форме цвета пожухшей травы, с винтовками, вещмешками и скатками. На рукавах гимнастерок Энери разглядел нашивки — синий щиток с белым лебединым крылом. Ополченцы лорда Ранда.

Фоларийский парень со своей девкой ждали его у стеклянных дверей здания вокзала. У Ньета тоже был баул, одеяло в скатке и дробовик, белесая девица висела у него на локте, одетая в куртку не по росту, из-под куртки торчал синий кремпленовый подол, тощие икры и резиновые боты, которые Ньет то ли украл, то ли выменял еще в порту Аннаэ.

— Старое капище и краеведческий музей находятся в пределах города, но довольно далеко, — доложился парень. — Это устье реки Реге, место называется Амальфран, Мыс Нальфран. Самая высокая точка в городе.

В поезде, видимо, расспрашивал, все узнал. Анарен кивнул:

— Возьмем такси и поедем.

Толкнув высокие стеклянные двери, оклеенные бумажными крестами, они вошли в зал ожидания, полный народа. Громкоговоритель объявлял посадку на поезд до крепости Нан.

Едва Анарен двинулся вправо, обходя ряды кресел и курганы баулов, его схватили за плечо и резко вывернули руку. В тот же момент сильный удар в затылок сшиб с ног, истоптанный кафель пола прыгнул в лицо, Анарен рванулся, но ему наступили на волосы и придавили шею коленом. В висок ткнулось что-то холодное.

— Много вас тут развелось… с человеческим лицом, — прошипел кто-то по найльски. — Не рыпайся, пристрелю суку.

Анарен не рыпался, лежал смирно, но видел только сапоги и шнурованные ботинки, топтавшиеся перед носом. Потом их сменила пара женских полусапожек с пряжками, на невысоком каблуке.

Дернув за волосы, Анарену повернули голову и он, наконец, смог взглянуть вверх. Над ним стояла пожилая женщина в красном жакете, красной вязанной шали и в широких черных брюках. Шею ее украшали крупные яшмовые бусы, пышные седые волосы подвязаны бархатной лентой, в ушах тяжелые серьги, на носу — роговые очки, за стеклами которых глаза кажутся огромными.

— Они умеют принимать любое обличье, — сказала женщина, нагибаясь и разглядывая принца. — Но, скажите на милость, зачем ему облик Лавенга?

— Я и есть Лавенг, — прохрипел принц и зажмурился — из глаз брызнули искры от удара прикладом по затылку.

— Полжизни мечтал как следует вмазать сереброволосому, — прошипел все тот же голос. — Переверните его, я ему мордашку смазливую расквашу.

— Зачем переворачивать, — паскудным тоном протянул другой. — Не надо переворачивать. Хорошо-о лежит!

Энери с явным удовольствием пнули под ребра.

— Мальчики, не позволяйте себе опускаться до их уровня, — оборвала жестокие забавы женщина. — Не позволяйте инстинктам взять верх, Полночь только этого и ждет.

— Я Анарен Лавенг, — Энери прижимался щекой к полу. — Двоюродный дядя короля Герейна и принца Алисана.

— Ага, а я — Король-Ворон, — В висок чувствительно потыкали дулом. — А госпожа Кайра — эта… как ее… Невена святая! Снизошла к тебе, чтобы ты покаялся, морда твоя белесая.

— Отведите меня к вашим офицерам! — настаивал принц, жмурясь от боли. Волосы ему придавили у самого черепа, пальцы вывернутой правой руки упирались в воротник.

— Офицер тебя слушает, наймарэ, — под нос шагнули черные глянцевые сапоги. — Капитан УКВД Аймо Комрак. Будешь сотрудничать с нами или тебя шлепнуть прямо тут?

— Буду сотрудничать, — быстро сказал Анарен. — Честное слово. Полуночные не лгут.

— Замечательно. — Последовала пауза, потом зашуршала бумага, — Повторяй: я клянусь выполнять прямые приказы капитана Аймо Комрака и других офицеров Управления Королевских Внутренних Дел, не замысливать и не причинять вреда ни единому найлу, не замысливать и не совершать побега.

— Я клянусь выполнять прямые приказы капитана Аймо Комрака и других офицеров Королевского Управления Внутренних Дел, — повторил Анарен. — Не замысливать и не причинять вреда ни единому найлу, ни единому альду, никакому другому человеку любой национальности и вероисповедания, ни собакам, ни кошкам, ни даже комарам! Я…

Его с размаху пнули по ребрам, и он прикусил язык.

— Еще слово, и я вышибу тебе мозги, скотина.

Энери молчал, тяжело дыша.

Найлы у него над головой встревожено зашептались. Потом Комрак сказал:

— Госпожа Кайра, что будем делать?

— Пусть он отменит предыдущую клятву и повторит заново слово в слово, — посоветовала женщина. — Слышишь, наймарэ? Давай без самодеятельности, а то, правда, пристрелят тебя, и отправишься бездарно в свою Полночь.

— Повторяй: отменяю предыдущую клятву.

— Отменяю предыдущую клятву, — послушно повторил принц, и дальше говорил уже точно по тексту: — Я клянусь выполнять прямые приказы капитана Аймо Комрака и других офицеров Королевского Управления Внутренних Дел, не замысливать и не причинять вреда ни единому найлу, не замысливать и не совершать побега.

— Вот и отлично. Лейтенант, обыщите эту тварь, наденьте на нее оковы и поднимите его.

Зазвякал металл, Энери почувствовал, как на запястьях защелкнулись браслеты. Прежде чем защелкнуть кандалы на лодыжках, ему задрали брючины и сдернули вниз резинки носков, чтобы металл соприкоснулся с голой кожей. Кожа под железом немилосердно зачесалась, словно натертая кислотой.

— Вставай! — Схватив за шиворот, Энери рванули вверх.

Он кое-как поднялся и, наконец, увидел своих пленителей — двух мрачных парней в черных суконных шинелях, наставивших на него винтовки, и найла постарше, в черной фуражке и черном кожаном плаще, с пистолетом в руке. У всех троих были эмалевые щитки с черно-красными полосами королевского герба, пересеченные серебряным мечом, и значки лорда — щит, вертикально разделенный на две половины, черную и красную. Люди герцога Астеля, вспомнил Энери. Король-Ворон был из этой же семьи.

— Возвращайтесь на пост, — велел капитан, — госпожа Кайра, благодарю за бдительность.

— Всегда начеку, — кивнула женщина. — Аймо, пусть его допросят там… насчет Лавенгов. Сдается мне, он не врал.

— Я не врал, клянусь! — заверил Энери.

— Клянется много и охотно, это подозрительно, — пробормотал капитан и ткнул принца пистолетом меж лопаток. — Выходи на улицу, только без фокусов.

Обводя взглядом отступивших к дальним стенам людей, Энери заметил красную косынку Ньета. Парень смотрел на него с каким-то странным выражением, чуть ли не виновато. Фоларица, перепуганная напряжением, разлившимся в зале, пряталась у товарища за спиной.

В кузове фургона — а это был расписанный защитными рунами черный «барс» — Анарен ехал один, окошко к водителю оказалось приварено железным листом. Пока ехали, принц изучил свои оковы, те, что были на ногах — браслеты кто-то старательно обмотал серебряной проволокой. Ножу серебро особого вреда не наносило, но кожа под ним покрылась крапивницей и ужасно чесалась.

Ехали долго, со множеством поворотов, карабкаясь все выше и выше. Химера, в которой Энери в прошлых жизнях был единожды — когда сделался Ножом — стояла над морем на уступах скал, с востока ограниченная дельтой Реге.

Для Энери Химера навсегда осталась городом Короля-Ворона. Айрего Астель, слуга рока, воплощение неотвратимого возмездия. Где теперь его огромный, ростом почти с Энери, меч Перо Нальфран, «рассекающий то, что должно рассечь, и не рассекающий то, что не должно»? Его, Энери, ключица и грудь оказались тем, что рассечь должно.

Возмездие настигло через много лет после того, как Энери очнулся в куче трупов под стенами Маргерии и понял, что больше никто и ничто не связывает его с мятежом. Он посчитал себя мертвым и свободным уже тогда.

Он ошибался. Он был недостаточно мертв и совсем не свободен. Может быть, он уже тогда принадлежал Полночи. А меч Ворона и сделка с наймарэ, который принес нож Холодного Господина, лишь подтвердили очевидное.

Фургон остановился, постоял, снаружи неразборчиво покричали. Потом дверь с лязгом отворилась.

— Эй, кровосос, выходи.

Анарен спрыгнул на мокрый асфальт, едва не упал — со скованными ногами и руками оказалось непросто удержать равновесие. Задний двор четырехэтажного кирпичного здания, высокий сплошной забор, лужи, грязные разводы от колес автомобилей. Два солдата в черных шинелях с винтовками и Комрак с пистолетом проводили его путаницей полутемных коридоров в подвал. Комрак отпер одну из железных дверей и втолкнул Энери в камеру-одиночку.

— Господа… — Энери обернулся, чтобы попросить хотя бы перековать ему руки вперед, но дверь захлопнулась, и загремел замок.

Голая лампочка на шнуре цедила слабенький дрожащий свет. Пахло хлоркой. К дальней стене была прилеплена откидная койка, как в поезде, в дешевых вагонах. В другом углу, почти утонувший в цементных наплывах, торчал заросший ржавчиной унитаз, в котором текла вода. За унитазом валялась какая-то темная, в бурых лохмотьях, груда. Энери осторожно подошел, звеня цепью по напольной плитке.

На полу, между унитазом и стеной, лежал мертвый наймарэ. Укрытый поломанным крылом, в прорехи видны роговые чешуи брони и тусклый штрих-пунктир серебряных цепей. Энери едва не вскрикнул — в первый момент ему показалось, это Асерли тут лежит, старый добрый враг.

Но это был, конечно, не Асерли.

Мыском ботинка Энери откинул лохмотья крыла. Незнакомый наймарэ скорчился в беспомощной позе эмбриона, головой в луже почерневшей уже, густой, словно смола, крови. Змеиная пасть раззявлена, десны обведены черным, тонкие, как шилья, зубы поломаны. На виске аккуратная дырка — тварь застрелена и, скорее всего, второй половины лица у нее нет. Руки и ноги у наймарэ, так же, как у него, скованы обмотанным серебряной проволокой железом — тут серебро выело полуночную плоть до костей.

Энери отвернулся, отошел к противоположной стене. Плечом и скованными руками, кое-как, опустил откидную койку, сел.

Видимо, демон не пожелал «сотрудничать». Или, обнаружив лазейку в формулировках, попытался напасть на людей. Или попытался напасть просто так, вопреки своему слову — тогда расплата, по законам Полночи, произошла немедленно. Что гадать? Они даже не убирают трупы. Зачем, через сутки мертвое тело само рассыпется прахом, можно смыть в канализационный сток.

Ну и, конечно, хороший психологический ход. Для людей. Настоящую Полночь этот натюрморт не напугает и даже не особо разозлит. Вот, как меня.

Я ведь самая что ни на есть настоящая Полночь.

* * *
Крепость из серого камня высилась на бесплодном острове, несколько поясов зубчатых стен, широкие приплюснутые башни. Покореженная пушка была выдрана из бетонного кожуха и валялась в груде каменных осколков, разбитая взрывом. Рядом в неестественных позах раскидало орудийный расчет, смуглый черноволосый парень лежал на залитом кровью парапете, остановившимися глазами глядя на рейд, где горели корабли. Жужжание металлических ос наполняло дымный воздух, верткие силуэты мелькали тут и там, жаля с неба ракетным огнем. Цветные дымы, текущие с зубчатых крыш, закручивались тугими пружинами.

Здоровенный рыцарь в грязно-белой полевой форме и исчерканном бронежилете несся по задымленному коридору, как таран. Светлый чуб прилип ко лбу, короткоствольное оружие в руках казалось несоразмерно маленьким. Вот он пнул ботинком какую-то дверь, кинул туда гранату и прижался к стене. Грохнуло, полетела штукатурка и осколки камня. Другой здоровяк с черными черепами на рукавах, повинуясь жесту, заглянул в комнату, махнул рукой. Еще двое держали коридор под прицелом, трое заняли позицию у проемов окон, поливая огнем двор. Стекла давно вылетели и осколками валялись на покоробленном полу.

Вот саперы подрывают дверь очередной приземистой орудийной башни. Светловолосый рыцарь что-то кричит в рацию, которую держит на плечах чумазый парнишка. Из-за угла трусцой выбегают двое в грязно-белом, у одного за спиной ранец. Мгновение — и в распахнутую дверь с шипением рвется струя жидкого пламени. Раздаются автоматные очереди. Охваченный огнем человек вываливается из башни и с криками катится по бетону. У него горят одежда и волосы. Круглая граната вываливается из руки и подлетает под ноги светловолосому. Он спокойно останавливает ее носком ботинка, потом стреляет орущему лестанцу в голову, быстро и метко.

Амарела застонала во сне и вцепилась в жесткую шерсть кота.

Это же Рокеда… Рокеда… что там происходит.

Сквозь сон прошел рогатый силуэт. Получеловеческое лицо, оленьи ветвистые рога, плавные нелюдские движения, прошел и скрылся в чаще спутанных ветвей. Амарелу окатило тоскливым страхом.

Снова остров и ватные облачка разрывов в воздухе… В стене одной из башен зияет пролом. Грохот на рейде — медленно тонет один из кораблей. На бортах — зелено красные щиты.

Она видела это десятками глаз, картинка кружилась, то приближаясь, то отдаляясь.

Оленеголовый с жутким любопытством наклонился над ней, заглядывая в лицо. На руках — прямые острые когти. Предплечья поросли оленьей шерстью.

Она вздрогнула и открыла глаза.

Никого. В голубом небе ни облачка. Под рукой — шелковистые пряди, гладкая раковина уха, очертания скулы, бьющаяся жилка на шее…

Амарела заорала и вскочила на ноги. Зажмурилась. Поморгала.

Нет, ни шанса на то, что ей показалось.

Вместо прекрасного оленьего кота около угасшего кострища лежал Сэнни Лавенг, голый и сереброволосый, хоть на картинку.


— Откуда ты взялся на мою голову!

— Нет, это ты откуда взялась?

— Я иду по делам!

— Вот как?

— Именно!

— Где мой брат? Чорт, почему я голый, а ты нет? Нас что, все-таки поженили?

— Как же! Разбежался!

— Где мы в таком случае?

— В Пустынных землях.

— О, пропасть…

Принц Алисан сел на поваленное бревно, сгорбился и обхватил голову руками. Амарела с неприязнью смотрела на него, на всякий случай отойдя подальше.

Нет, это просто насмешка какая-то! Посреди неведомо каких просторов, в неведомой глуши встретить этого, этого…

Встретить и сразу вспомнить!

Амарела живо припомнила последнюю встречу с царственными братьями и заскрежетала зубами от злости.

— Я помню только, как падал вместе с самолетом… Вылез на крыло, спрыгнул в воду… Потом темнота.

— У тебя есть фюльгья, — уверенно сказала Амарела, поднабравшаяся знаний в Аркс Малеум. — Она тебя и вытащила. Значит правду рассказывают, что Лавенги — оборотни.

— Откуда ты знаешь про фюльгий?

Ты, глупая коза, явственно слышалось в его голосе.

— Да уж знаю. Эх, такой хороший кот был… Как жалко…

— Спасибо, можешь не выражать свою радость так бурно. Но ты-то как сюда попала? Почему мы здесь? Ты что, меня искала?

— Размечтался! Мне пришлось бежать в Полночь.

Она хотела было сказать «спасаясь от твоего сумасшедшего братца, который приказал меня убить», но вовремя прикусила язык.

— В силу некоторых обстоятельств.

Недоверчивый серебряный взгляд.

— А ты не мог бы… ну, обратно в кота.

Желательно — насовсем.

— Не мог бы, — отрезал Сэнни. — Ни в кота, ни в коня, ни во что другое. Союзник не приходит по приказу.

Амарела некоторое время молчала, кусая губы, потом расстегнула пояс, стянула через голову верхнее, без рукавов, синее платье, бросила его ненавистному Лавенгу.

— На, оденься, смотреть на тебя противно.

Сэнни хотел было что-то возразить, но потом благоразумно смолчал и натянул одежку на себя. Слуа шили на мужчин и женщин одинаково — прямой, без вытачек, крой, по бокам от пояса до подола — клинья, под мышками — прямоугольные ластовицы.

— Ненавижу ходить в дурацком, — бубнил он. — Как на параде в честь конца лета…

— Извини, мундир не завезли.

— Ничего, я потерплю.

Покрутился, потом подпоясался куском плетеной тесьмы и снова сел, глядя в костер. Отблески пламени мерцали в серебряных глазах переливчато и романтично.

Амарела вспомнила горящий остров из своего сна и вздрогнула.

— Что там было… в Даре? — спросил наконец Сэнни более-менее мирным тоном. Видимо он смирился с тем, что кругом на тысячу миль другого собеседника не найти. — То что на нас напало — это ведь была Полночь.

— О, в Даре было многое, — мстительно сообщила рейна. — Сначала у вас под носом… неизвестным путем проявился наймарэ и вызвал Полночь в Катандерану. Потом Полночь прорвалась в Найфрагире и теперь там война. Из-за вас. Анарен сказал, что не надо было в Море Мертвых лезть. Вран выжег огнем Ботанический сад. Потом его подорвали вместе с машиной. К тому времени, как я попала сюда, твой брат казнил своих рыцарей направо и налево, подумывал, не вернуть ли им четвертование и колесо,и, судя по всему, все сильнее повреждался умом. Ну и по мелочи — Макабрины вторглись в мое королевство под видом братской помощи и вовсю там хозяйничают. Не удивлюсь, если уже отхватили у Лестана кусок прибрежных территорий. И вряд ли вернут мне мою страну с прибытком.

Сэнни молча смотрел на нее, потом сильно сжал руками виски.

— Ты прямо сладкоголосый соловей, — пробормотал он. — Горлица. О, Невена, мне срочно надо домой.

— Мне тоже.

— Может еще и знаешь, как туда попасть?

— А ты?

— Ясно.

Воцарилось молчание. Слышно было, как потрескивают угли костра. Принц сдался первым.

— Мне кажется, нам надо сотрудничать, — сказал он. — Вот выберемся, и можно будет никогда тебя не ви… вобщем, сейчас надо держаться вместе. Согласна?

Амарела подумала и скорбно кивнула. Ей было до слез жалко кота.

* * *
Человек пошарил рукой по раме чердачного окошка, щелкнул задвижкой и сильно рванул на себя. Лопнули бумажные полосы, опадая и закручиваясь спиралью, рама отворилась. Вместе с холодным ночным ветром в дом проник запах псины.

Человек высунулся по плечи, оглядывая двор. Потом втянулся обратно.

— Мары знают, где они, темень, хоть глаза выколи. Сперва лаяли, в двери скреблись, теперь молчат. Может, ушли?

— Нет, не ушли. — Киаран подошел ближе, глядя через плечо человека. — У калитки одна сидит, и одна на дорожке. И у забора две. И вон там, у хозяйственной пристройки. Белые, разве ты не видишь?

— Ничего я не вижу. — Человек озадаченно провел рукой по гладким волосам, собранным в хвост. — Ага! Сейчас я принесу кое-что… если оно тут есть. Должно быть. Погоди-ка.

Он вернулся люку и полез с чердака вниз. Киаран снова посмотрел на собак.

А они смотрели на него.

В темноте мерцали алым глаза, влажно блестели клыки. Одна, две — Киаран насчитал восемь штук, остальные, видимо, сидели вне поля зрения. Жаль, что человек их не видит, он мог бы убить их так же, как убил оглушенного столкновением вайверна.

Человек вернулся. В руках он держал два предмета, похожие на толстые короткие палки.

— Аварийные свечки. Сейчас поглядим на твоих собак, если они еще там.

— Они там, — кивнул Киаран.

Человек что-то сделал с одной палкой, и та вспыхнула столбом белого пламени, Киаран от неожиданности шарахнулся в сторону и зажал ладонями лицо.

— Ну-ка, где вы там… Эй, парень! Киаран? Ты чего? — его потрясли за плечо. — Ты зачем на огонь таращился, балда?

Он помотал головой, попытался проморгаться. Под веками всплывали, менялись, проваливались друг в друга белые и лиловые кольца.

— Ага, — сказал человек. — Вижу их. Совсем другое дело.

Короткий грохот. Опять грохот, и еще раз, и еще. Собачий взвизг, потом утихающий скулеж.

Киаран, наконец, разглядел сквозь плавающие пятна белое пламя во дворе, шипящее и мечущее искры. В воздухе разливался едкий будоражащий запах. На краю освещенного круга лежала, вытянув лапы, белая гончая Кунлы.

Теперь их двадцать.

Остальные разбежались к забору, спрятались за поленницу, за садовые яблони, за кусты и железную бочку с водой.

— Я так полагаю, сами они не уйдут? — человек обернулся к Киарану. В руке у него был металлический предмет, небольшой, но выглядевший и пахнущий пугающе. Мечам, лукам и дротикам слуа до него далеко. — Придется их всех перестрелять, иначе они не отстанут.

— Не отстанут, — подтвердил Киаран, не сводя глаз с человеческого оружия.

— Что, нравится? — Человек улыбнулся. — Это Пэ-А девять двадцать пять, леутский Аверган. Надежный. Леутцы даром что воюют с нами постоянно, а оружие делают хорошее. А эта штуковина, что я около твари поднял, она твоя?

— Луношип. Да, это отцово копье. Волшебный, — похвалился Киаран. — У него злой нрав. Может жизнь выпить, хозяину не покориться. Чтобы им владеть, нужна сильная воля, много удачи. А…этот твой Пэ А? Много для него удачи нужно?

Человек некоторое время смотрел непонимающе, глаза у него были такие же черные, как у самого Киарана, только белки видно. Потом рассмеялся.

— Да нет, какая удача. Я же говорю — надежный. Вот, гляди.

Вынул из рукоятки какую-то штучку, щелкнул, зачем-то заглянул в торец своего оружия, потом протянул.

Киаран цапнул и тут же обжег себе руку, выронил на пол.

— Ай!

Собаки под окном плотоядно взвыли, снова начали царапаться в дверь. Мерный металлический лай сменился хриплым злобным рычанием и скрежетом. Человек еле заметно поморщился, видно было, что его здорово раздражает шум.

— Полночь железа не боится. Что это тебя проняло?

— Я слуа! Альфар по вашему. Мы не совсем Полночь, мы просто живем там. Добрейший металл нас обжигает.

— Нашли место, где жить.

Киаран кое-как обернул ладонь рукавом и поднял человеческое оружие. Заглянул в темный круглый глаз.

— Не направляй на себя.

— А… винтовки. Есть у вас такое? — Киаран вспомнил обещание рейны. — Они лучше или хуже?

— Винто-овки, — найл поднял бровь. — Лучше, конечно. Дальше бьют, больше калибр. Где это ты про них узнал.

— Да так… все равно их тут нет.

— Ладно, посмотрел, верни. У нас по плану собачки. А что ты им сделал?

— Не им, их хозяйке, — Киаран неохотно вернул таинственный Пэ А. — Кунла, моя старшая сестра. Она хочет быть королевой Аркс Малеум. Ей нужен хороший колдун, она потребовала служить ей, но я отказался. Тогда она притравила меня собаками. А на последней охоте и вовсе…

Он сглотнул, пытаясь протолкнуть предательский комок. Отец бы его высмеял за эти слезы.

Человек сочувственно похлопал его по плечу, и Киаран совсем расклеился. Уткнулся лбом в стену, и некоторое время стоял так, хрипло втягивая холодный, пахнущий сыростью и плесенью воздух. Человек заскрипел окном, потом сдержанно выругался.

— Эй, альфар, иди сюда. Потом поплачешь. Давай лучше мстить.

Киаран сердито утерся рукавом и подошел. Человек напряженно вглядывался в темноту, щурился. Яркая штука прогорела.

— Я ничего не вижу. Давай, помоги. Будешь целиться, а я выстрелю еще пару раз. Из лука стрелял?

— Да.

— Смотри, это мушка, это целик. Надо чтобы верхний срез мушки, находящейся в центре прорези целика, совместился с мишенью. С собакой, то есть. Давай.

Киаран нерешительно положил руки поверх рук человека, направил ствол. Гончие нагло бродили по двору, не скрываясь. Обнюхивали тело убитой товарки, глазели в окно, потягивались.

— Колдун говоришь, хороший… а что ж не отколдовался?

— Мне с женщинами не тягаться, — виновато сказал Киаран, шмыгая носом. — Жрицы многажды повторяли, что я бесполезен со своими мелкими чарами. Кунла сперва взяла с меня клятву, чтобы я в Полночи помалкивал, а потом заявила, что намерена стать королевой, а я почему-то обязан стать ее магом. Бред, глупость. И… я не ожидал, что она не станет дожидаться смерти отца в бою или на охоте. Я не думал, что она так спешит… — Киаран помолчал, унимая дрожь в пальцах. Руки человека были теплыми, и твердо держали оружие. — Вот, я прицелился.

Ба-бах! Полыхнуло, в воздухе поплыл острый кислый запах. Еще одна гончая вякнула и начал крутиться на месте, щелкая зубами около бока. Другие наконец сообразили, что дело плохо и попрятались кто куда.

— Она мертва! — обрадовался Киаран.

— Вот и отлично. Все, сегодня больше зрелищ не будет, — человек спрятал оружие в ножны на поясе. — Да и патронов у меня не так много. Слезаем отсюда. Все-таки двоих подстрелили. А сестра твоя за ними придет? Не повезло тебе. У меня тоже две сестры, но они не такие стер… эээ, вобщем довольно добрые.

— Не знаю, — пробормотал Киаран. — Надеюсь, не придет. Мне пока с ней не совладать.

— Натренируем, — решительно сказал человек, исчезая в темном проеме.

Внизу, в комнате, было светло. Под потолком, в перевернутой стеклянной вазе, горел человечий светильник — желтоватый шарик, дающий мало тепла, но не требующий ни дерева, ни масла.

— Бок-то твой раненый, — спросил человек, обернувшись, — не болит больше?

— Когда кровь остановилась, зарастает быстро.

Киаран потрогал бок сквозь заскорузлую одежду. Человек прилепил ему на ребра комок рыхлой ткани, прихватив несколькими кусками матерчатой клеящейся к коже ленты. Рана ныла, но терпимо, хуже было то, что Киарана донимал голод, усилившийся после ранения. Чтобы как следует затянуть рану и восполнить потерянную кровь, нужна была пища.

— Все равно, — сказал человек, — скакать тебе еще рано. Садись на диван и отдыхай.

Сам он начал расхаживать по комнате, открывать шкафы и ящики, повсюду совать нос. Зажег синий огонь под чугунной ажурной решеткой, установленной поверх железного, покрытого белой эмалью ящика — это тоже была какая-то особенная человеческая печь, греющая без угля и дров.

Человек несколько раз выходил из комнаты вглубь дома, приносил какие-то пакеты, пару круглых металлических предметов, величиной с его, человеческий, кулак. На белой эмалевой печи в белом эмалевом котле странной цилиндрической формы закипела вода. Действия человека и вещи, которые он использовал, представлялись очень значительными, будто подготовка к ритуалу, только роспись на котле выглядела нелепо и неуместно — какие-то бесформенные красно-зеленые цветы с листьями. Человек вскрыл длинную коробку из толстой рыхлой бумаги, вытряхнул оттуда прямо в котел целый сноп желтых лучин. Отчетливо запахло заваренной мукой.

Киаран подтянул ноги, свернулся клубком в углу дивана и закрыл глаза. Он приказал себе даже не думать о том, чтобы попросить у человека еды. Хватит уже того, что он просил воды, просил быстрее ехать, придется еще просить отдать Луношип — со всех сторон должен, не расплатишься. Ничего ценного у Киарана не было, значит он, как в свое время Анарену, предложит услугу… только вот какую услугу можно оказать человеку с таким замечательным оружием… Пэ А девять двадцать пять! Человек, конечно, просил Киарана помочь прицелиться, но стрелял-то он в киарановых врагов, и вообще, похоже, спас ему жизнь.

Вайверн с Луношипом в горле тянул из последних сил, и уже падал, когда навстречу с ревом выскочила огнеглазая колесница. Если бы человек вышвырнул его, раненого, на дорогу, собаки давно бы нашли его и загрызли. Киаран совсем не был уверен, что смог бы в таком состоянии дозваться до фюльгьи.

— Ты спишь, эй, Киаран? Сперва поедим, а потом спать.

Киаран раскрыл глаза, недоуменно глядя на человека. На столе, застеленном клетчатой скатертью из странного, сильно потертого и кое-где надрезанного материала, стояли две глубокие тарелки, наполненные мотками толстых нитей вареного теста. От них шел пар. Человек ловко вспорол круглую металлическую коробку, вывалил содержимое в одну из тарелок — куски тушеного мяса, плавящийся, растекающийся по горячему тесту жир — и пододвинул тарелку Киарану.

— Что таращишься? Макароны никогда не видел? Это еда, очень даже неплохая, бери вилку и ешь. — Пауза. — Ну что такое? Вилку боишься? Она алюминевая.

Киаран помотал головой, взял вилку. Еда пахла одуряющее. Он мог бы отказаться… просто не брать предложенного, и тогда… ну, поголодал бы, подумаешь.

Человек явно не понимает, что сказал!

Киаран поерзал, покрутил в пальцах вилку. Во рту было полно слюны, но она казалась горькой.

— Если тебе кажется, что там жучки, я тебе скажу — жучков там нет. Не успели завестись. Я проверил. Нормальные макароны.

Киаран смотрел, как человек вспарывает другую банку, выгребает из нее мясо себе в тарелку. Как накручивает макароны на вилку, отправляет в рот, жует. Проглатывает и хмурится, встретив киаранов несчастный взгляд.

— Я уговаривать тебя должен? — Молчание. — Ты макароны не ешь, тебе птичье молоко нужно, принц полуночный? Нет? Тогда прекрати страдать и лопай давай.

Киаран опустил голову, потыкал вилкой в тарелку, поддел что-то, положил в рот. Вкуса он не почувствовал.

Глава 17

Ньет проводил взглядом порядком помятого полуночного, которого увели серьезные и мрачные найлы в черных шинелях. Похоже, они научились каким-то образом заглядывать под волшебные личины, которые умела натягивать Полночь. Что же, может быть, у людей появился шанс хотя бы сравнять счет в этой войне.

— Пойдем, Белка, — сказал он напуганной спутнице и потянул ее за руку. — Давай выбираться отсюда.

В толпе ощущалось подавленное настроение. Два плохо одетых подростка не привлекали внимания. Ньет потихоньку пробирался к выходу, как вдруг что-то словно толкнуло его в грудь.

— Белка, стой, — скомандовал он осипшим голосом. Привстал на цыпочки, чтобы видеть поверх голов, потом и вовсе вскарабкался на подоконник.

Здесь, здесь! кричало безошибочное фоларийское чутье. Он где-то тут!

Ньет начал оглядывать толпу, зацепился взглядом за пыльно-зеленую полевую форму дарских частей. Патруль из нескольких человек проходил по рядам, проверял что-то, то ли документы, то ли принадлежность к роду человеческому. Рядом шли две настороженные овчарки.

Знакомая фигура, рост выше среднего, тяжелая кость, широкие плечи. Большая голова, стриженый затылок. Остановился, разглядывает чугунных химер, сидящих над аркой. Знакомым жестом потянулся к карману брюк за блокнотом, наткнулся на плотную ткань гимнастерки.

— Рааамиро! — заорал Ньет, размахивая руками. — Раамиро! Господин Илен! Я здесь! Мы здесь! Рамиро!

* * *
— Ну вот ведь! Пропасть, надо же! — Рамиро в который раз отодвинул от себя Ньета, крепко держа за плечи, вгляделся в лицо. — Ньет! Провались я сквозь землю! Как ты вырос, откуда здесь взялся?

Потом повернулся радостно к недоуменно стоявшим вокруг альдам.

— Ребята, это ж Ньет, фолари катандеранский, я его можно сказать самолично воспитал и взрастил! Знаете, как он рисует? Ого-го!

«Ребята» с интересеом приглядывались, Белку совсем засмущали, и она снова спряталась у Ньета за спиной. Одна из овчарок настороженно обнюхала Ньету ладонь, но видимо Полночью не пахло, и она отступила.

— А-аа, вот ведь паршивец! Ну и встреча. Бери свои шмотки, пойдем с нами, мы уже с дежурства сменяемся.

— А… куда?

— Сводный альдский корпус под предводительством лорда Хосса. Добровольцы, так сказать. Поселили в казармах ОДВФ в новом городе, тут недалеко. Там не только альды, а все, кто захотел поехать. Надеюсь, какой-то толк от нас есть.

— Вы с Полночью воюете?

— А то!

Ньет радостно шел рядом с альдами, тащил Белку за руку и то и дело оборачивался, глядя на Рамиро. Его человек ничуть не изменился, разве что складки от носа к губам залегли поглубже, да в серых, в рыжую крапинку, глазах, появилась настороженность. Надо же, Рамиро тут! Воюет с Полночью! Неисповедима судьба.

— Как же ты сюда попал, бродяга? Ты же в Сладком море канул, я черти-что думал. Почему ты вообще ушел? Не попрощался, сгинул неизвестно куда.

— Я отправился искать Старших. Хотел найти их в море. Сперва в мелком искал. Потом по реке выплыл в Полуночное.

— Мог бы хоть предупредить.

Ньет смутился.

— Если б я с тобой заговорил тогда… я б остался. Очень страшно было. Но понимаешь, надо.

— Понимаю. Когда надо, я понимаю. — Рамиро сменил тему: — А это кто с тобой? Фоларица, вижу. Ишь, когтищи.

— Белка, я ее в море выловил. Она меня сожрать хотела.

— И теперь ты с ней возишься. Узнаю дорогого друга. А нашел ты… что искал?

— Нет пока.

Рамиро помрачнел, но ничего не сказал.

— Я не отступился, я ищу, — горячо заговорил Ньет. — Я и сюда приехал, на капище, может Нальфран ответит.

— Ясно.

* * *
На улице распогодилось, в разрывах серых туч мелькало блекло-голубое небо. Тянуло свежим ветром с моря. Казармы оказались старым облезлым кирпичным зданием в пять этажей. На узкой полоске земли перед ними строем росли темно-зеленые пихты и дымчатые ели. Стрельчатые пролеты окон забраны проржавлеными решетками, штукатурку, там, где она еще оставалась, исполосовали длинные размывы текущей с крыши воды.

Рамиро провел Ньета с Белкой через просторный неуютный холл, вымощенный мелкой грязно-охристой плиткой, сказал что-то дежурному и открыл дверь большой комнаты, в которой стояли несколько столов, покрытых клеенкой, плитка, чайник, пара утюгов и узкое высокое зеркало. В углу приютилась пожелтевшая раковина. На стене висел большой рукописный плакат с невероятным черно-серым страховидлом и надписью «Сегодня с Полночью болтаешь, завтра семью потеряешь».

— Давай тут посидим. На вот, угости свою девицу, — придвинул к Ньету эмалированную миску с ванильными сухарями и пастилой.

— Спасибо. Это ты рисовал? — Ньет кивнул на плакат.

— Угум.

— Я сегодня видел, как поймали одного полуночного. Северяне поняли, что полуночные умеют пользоваться человеческими личинами, да?

— Именно. Беда с мирным населением, основную часть тварей мы отстреливаем еще на подлетах, ночью. Но ведь Полночь может прикинуться родственником, знакомым. Пропасть, да просто зайти воды попросить. Их ведь только пусти. Хорошо музейные тетушки помогают. Они ведь знают все эти предания, легенды — глядишь пара рецептов по борьбе с гадами и отыщется. Я их даже побаиваюсь — просто ведьмы какие-то. Госпожа Креста тут себя бы чувствовала в своей тарелке.

Рамиро снял с плиты закипевший чайник с облупившимися цветами на эмалированных боках, налил Ньету в кружку коричневой жидкости с невнятным запахом швабры.

— Ну и чай тут у них, никак не привыкну. Это не сагайский, а импортируют из Иреи, в брикетах. Впрочем, боюсь, и такого скоро не будет.

— Думаешь, война затянется?

— Не думаю — уверен. Стреляем мы этих крокодилов видимо-невидимо, так на место одного ночью два новых налетает. А днем по Химере бродят оборотни в человеческом обличье. Я этих плакатов нарисовал, ууу! — Рамиро махнул рукой. — Ну, что поделаешь, такое время.

— А… в Катандеране тоже самое?

— Отбились, — коротко сказал Рамиро. — Белка, ешь, ешь пастилу, что смотришь. Бери-бери. Ньет, тебе есть, где жить?

Ньет помотал головой.

— Я… мы только приехали.

Рамиро потер затылок, соображая.

— Я тоже хочу драться с Полночью, — горячо сказал Ньет. — Они мне должны! Они Десире убили.

— Ты же даже вилку в руки взять не можешь, чтоб не обжечься.

— Смотря какую. И альфары как-то ведь обходятся.

— Альфары… — Рамиро помрачнел.

— Я чую Полночь! Я могу не хуже музейных тетушек работать!

— С Хоссом тебя что ли познакомить… Он к фолари благоволит.

Дверь распахнулась и вошел человек среднего роста, с сильной сединой. На нем был потертый френч, в руках — планшет.

— Рамиро, тут надо еще…

— Привет, Виль, — обрадовался Рамиро. — Ты смотри, кого я встретил. Помнишь его, а?

Человек пригляделся, нахмурился.

— Погоди, это ведь твой племянник? Он что, тоже тут?

— Ага, отдельно от нас приехал. Возьмем его? Он фолари, между прочим.

— Твой племянник — фолари? — брови седого поехали на лоб. — Как это тебя угораздило?.. Э, да ты из-за него в тюрьме месяц отсидел и чуть на виселицу не вышел? А говорил — девица…

— Да ладно тебе придираться. Какая разница, девица, племянник…

— Ну ты горазд голову морочить!

— Как проще было, так и объяснил. Ну его, не хочу вспоминать, — Рамиро сделал морду кирпичом. — главное, Виль, фолари и впрямь Полночь видят. Может, приспособим его к делу? А то собак не хватает, а уж музейных бабушек и тем более мало. А Ньет молодой, здоровый. У него и подружка есть.

— Белка пока не очень соображает, — честно сказал Ньет. — Хотя именно она самолет принца Алисана нашла.

— Самолео-от, — глаза седого стали цепкими. — А какими судьбами вы к самолету попали?

— Ну, нас попросил полуночный, Анарен Лавенг, — охотно объяснил Ньет. — А что делать, поплыли. Самолет нашли, а принца — нет. То есть, он не совсем полуночный. Точнее, полуночный, но не только… Потом его найлский патруль сцапал, вот сегодня.

— Лавенга, патруль!?

— Ну да. Рамиро же сказал, что Полночь вылавливают, вот его и… да там, на вокзале, вы рядом совсем были… я что-то не то сделал?

Ньет напрягся и расстроился. Белка бросила надкушенный сухарь и, подвывая, начала соскальзывать под стол. Пришлось привычно схватить ее за руку.

Мужчины обменялись напряженными взглядами, Рамиро взялся за голову.

— Фолари, — раздраженно бросил Виль. — Ума палата, сарай сочувствия. Пропасть, я в комендатуру, звонить. Если найлы удерживают родича короля Герейна… Он назвался?

— Я далеко стоял, не слышал.

— Ладно, разберемся, — бросил Виль и выскочил из комнаты, будто за ним вся Полночь гналась.

* * *
Человеческое мыло оказалось лучше того, что варили женщины в Аркс Малеум. Оно было белое, воздушно пенилось и пахло приятно. Киаран отжал выстиранную рубаху и перекинул ее через плечо — если повесить на кухне у горящей плиты, к утру должна высохнуть. Аккуратно вылил использованную воду в раковину — человек сказал, что труба выведет ее на улицу, в специальную сточную канаву. Еще он сказал, что воду можно не жалеть, в подвале есть колодец, и ходить за водой на улицу, где стерегут собаки, не надо.

Человек принес из подвала ведро холодной воды, принес с кухни чайник кипятка и оставил Киарана в тесной комнатке, наедине с большой лоханью, железо которой было покрыто каким-то сероватым нестрашным металлом, с умывальником — квадратной железной бочкой, подвешенной на стене, с латунным носиком, торчащим из дна, и с эмалированным тазом на табуретке. Киаран воспользовался последним.

Он разделся, экономно вымылся, смыл кровь и грязь, и постирал рубаху. Долго рассматривал человечье зеркало — ровный стеклянный прямоугольник, покрытый с обратной стороны чем-то вроде жидкого серебра, подробнейшим образом повторяющий все детали окружения. Настолько четко и ясно не отражает даже вода в безветренный день. Киаран впервые видел себя так, как видят его другие — похожее на зверька диковатое существо, не способное напугать даже младенца. Он оскалился, прижал уши и тихонько зарычал, стараясь выглядеть грозно — существо в зеркале ощерилось, как загнанная в угол крыса.

Кунла, в свое время, очень веселилась его попыткам огрызаться.

Киаран вынул из волос серебряные заколки — красивые вещицы, подаренные матерью и сестрами, зачарованные на защиту, на меткость, на внимательность, на чуткость и осторожность, на то, чтобы не потеряться и не сбиться с дороги, с толиками их великой удачи. Бережно сложил в мешочек на поясе. Они были совершенно бесполезны любому, кроме Киарана — так же как несколько перстеньков у него на пальцах и две пары браслетов на плечах и запястьях.

По узкому коридору вернулся на кухню. Брошенный дом отсырел и был холоден, в спальнях пахло плесенью и неуютом, и только на кухне синий огонь из белой железной печи разогнал стылую сырость. Человек притащил хлипкую раскладную лежанку из железных рам и холста, поставил поближе к печке, бросил на нее одно из добытых в спальне одеял, и теперь безмятежно спал, накрывшись собственной курткой. Второе одеяло ожидало Киарана на диване.

Рядом с изголовьем человека стоял табурет, а на табурете лежали кожаные ножны. Ножны были расстегнуты, позволяя полюбоваться на рубчатую рукоять Пэ А девять двадцать пять. Киаран смотрел на него, забыв про капающую на пол рубашку, а потом перевел глаза на спящего.

Когда-то, когда Киаран был еще так мал, что не выходил из ворот Аркс Малеум в Полночь, он, вместе с другими детьми, часто слушал сказки, которые у очага рассказывали Эвина и Хейзе. Он очень любил сказку про Инару, первую королеву слуа.

Поставив стул поближе к плите, Киаран повесил на спинку мокрую рубашку и сел. Между ним и человеком лежал на табурете Пэ А.

Киаран прикрыл глаза, зябко обнял себя за плечи и покачался на стуле, припоминая.

«Была Инара-краса, удача ее выше многих, и вела она свой народ по землям Полуночи. Холодный Господин только-только заварил Полночь, как просо в кипятке, и нас втянуло в водоворот. Многие погибли, а многие остались и скитались с инсаньей, не зная ни сна, ни отдыха.

И вот настала Савань, оковы спали, и Инара выехала в мир людей, сроку же ее забавам — сутки. Многих поразила она своим копьем, и многих повергла, и копыта ее коня были по самые бабки в крови. На исходе дня встретился ей юноша, прекрасный собой, на белом жеребце, в серебре и золоте с ног до головы. И стоял он, пораженный красотой Инары, и не мог отвести от нее глаз.

— Раздели костер мой, — сказал юноша.

Инара спешилась и села у его костра.

— Раздели трапезу мою, — сказал юноша.

И они вместе ели хлеб людей и пили вино солнечных виноградников.

— Утром я введу тебя под кров мой, и слово мое крепко — сказал юноша.

Когда же юноша заснул, Инара взяла его плоть, и силу его, и жизнь его.

Плоть его стала Инаре пищей и возвысилась она над другими слуа, ибо жертва, отданная добровольно, много выше взятого насильно. Сила его стала силой Аркс Малеум, и настал предел скитаниям нашим. Жизнь же его, и коня его, и родичей его, и верных его, и собак его, и соколов его грела как угли, и питала Инару, и была она королевой превыше остальных и правила много лет».

Отблески той же силы, что некогда вскормила злые камни Аркс Малеум, видел сейчас Киаран на лице спящего. Вожделенной силы, что делает живой смертную плоть, одушевляет и двигает то, что по природе своей — всего лишь земля. Силы, которой нет в полной мере ни у Полночи, ни у Сумерек, вигора, неистовой энергии жизни. Слишком тяжелы смертные кости, слишком густа смертная кровь, чтобы их поддерживало что-то меньшее.

Законы Холодного Господина жестоки, и в большинстве своем содержат запреты. Законов, которые разрешают, очень мало, и они опутаны сетью условий. Но они есть.

Один из этих редких законов сегодня вечером вступил в силу.

Они впаяны в полуночные души, эти законы, никто никогда не изучал их, не обсуждал, не подвергал сомнениям. Киаран пошевелил губами, силясь сформулировать, что же произошло, почему не раньше и не позже, а именно когда человек поставил перед ним тарелку с горячей пищей, сошлись все условия. Почему сладкая человечья кровь, которую он и так мог взять в любой момент (ну… предположительно. Киаран покосился на короткие кожаные ножны с громовым оружием, таким маленьким и таким убийственным), почему эта кровь приобрела свойства крови добровольной жертвы, способной увеличить его, киаранову, личную силу десятикратно.

Конечно, Киаран — не королева Инара, а человек, разделивший с ним пищу — не лорд, владеющий землями и людьми. Но все великое начинается с малого.

Не эта ли жертва сделает Киарана могучим магом, каким его видела Кунла? Не это ли даст ему возможность вернуть отца и одолеть сестру?

Вот сила, рядом, только руку протяни.

Человек поворочался на узкой лежанке и закинул руки, открывая беззащитное горло. Рот Киарана против воли наполнился слюной.

Но были ведь и другие сказки.

В библиотеке Аркс Малеум хранилось множество книг. Что-то принесли с собой слуа после Великого Разделения, что-то попало в Полночь потом, спустя долгие века. Книги привозили после Савани, после Йоля, когда возвращалась после дозволенных бесчинств Дикая Охота.

Некоторые из них были запачканы человеческой кровью.

Киаран читал их. Он вообще много читал, шныряя в одиночестве по запутанным анфиладам Аркс Малеум. Если утащить книгу и спрятаться в какой-нибудь дыре, то не отыщут, не станут донимать жестокими забавами.

Киаран переглотнул, еще раз вдохнул одуряющий запах близкой человеческой крови, облизал губы.

— Клянусь, что не причиню тебе зла, и все, что ты мне дал, принимаю у тебя в долг… клянусь, что ни тебе, ни кровным твоим, ни псам, ни соколам, ни чадам, ни домочадцам, — забормотал он, раскачиваясь на стуле, как безумный.

Тяжелое золотое сияние было так близко. Но что-то мешало взять. И это был не Пэ А девять двадцать пять.

Человек пошевелился, открыл бессмысленные блестящие глаза.

— Ну что ты бубнишь, — сказал он сонно. — Если замерз, зажги духовку. А ну марш спать.

Глава 18

Спустя какое-то время черный прямоугольник двери со скрежетом распахнулся. Позвали на допрос. До этого принц успел заснуть, сидя на откидной койке, проснуться, проверить своего мертвого соседа (тот еще не рассыпался), побродить по камере, снова заснуть. Пить хотелось адски.

В кабинете он ничего разглядеть не успел, сразу включили мощную лампу и направили в глаза. Пришлось смаргивать, щуриться и смотреть в сторону, в темноту, где плавали ослепительные круги. За спиной молча встали двое конвойных.

— Вы утверждаете, что являетесь родственником короля Дара, его величества Герейна Лавенга?

— Да, я являюсь родственником короля Герейна. Дайте воды.

— Обойдешься, наймарэ. Имя.

— Анарен Лавенг.

— Цель поездки в Найфрагир?

— Приехал в поисках следов его высочества Алисана Лавенга. Дадут мне пить или нет?

— Нет, не дадут. Вы нашли что-нибудь?

— Да, самолет.

— Больше ничего?

— Больше ничего.

— Что делали в Химере?

— Собирался возвращаться. — Энери болезненно прищурился и попробовал разглядеть старшего офицера — у него был голос Комрака. И в этом голосе сквозила ненависть.

— Как вы оказались в Даре?

— Я Нож Холодного Господина. Мне неизвестна цель, с которой меня вернули в серединный мир.

— Ножи — персонажи из сказок и средневековых волшебных историй, хватит заливать.

— Наймарэ и мары тоже были персонажами сказок и волшебных историй, не правда ли? Еще полгода назад вы поминали Полночь только в проклятиях и думать не думали, что она существует на самом деле. А теперь она вас жрет. Жрет вас на улицах и в собственных домах!

— Заткнись, наймарэ.

— Правильнее называть меня сэн Анарен. Или «ваше высочество».

— Ты поганый наймарэ, как бы тебя ни звали.

Пауза.

Из-за спины доносился яростный стук пишущей машинки.

— Значит, вы утверждаете, что являетесь Ножом Холодного Господина. Мертвецом под вассальной присягой. Это так?

Анарен молчал.

— Отвечайте! Это так?

— Насчет мертвеца я бы поспорил, — Анарен бесстрашно взглянул в слепящий свет перед собой, но выдержал не больше двух секунд.

— С какими целями вы явились из Полночи в мир живых?

— Я уже говорил, что мне это неизвестно. Я не получал ни приказов, ни консультаций, ни пожеланий.

— Как вы поддерживаете связь с сюзереном?

— Никак.

— Лжешь, наймарэ.

— Вы прекрасно знаете, что Полночь не лжет.

— Почему Дар лгал, что вы из Сумерек?

— Чтобы не тревожить людей. Это очевидно.

— С кем из полуночных, кроме вас, сотрудничает король Герейн?

— Ни с кем.

— Вам это точно известно?

— Я ничего об этом не знаю.

— А кто сотрудничает с Полночью?

— Вы. Со мной. Сами предложили сотрудничество.

— Я спрашиваю о дарцах, наймарэ.

— Про дарцев ничего не знаю.

— Ах, не знаете. — Анарен услышал, как щелкает зажигалка. Запахло табаком — дешевым и довольно мерзким. — Каким образом Дар спровоцировал нападение Полночи на Найфрагир?

Анарен снова глянул прямо, щурясь от света.

— Дар не провоцировал нападение Полночи на Найфрагир, господин Комрак.

— Капитан Комрак.

— Да без разницы.

Из слепящего света выплыл клуб вонючего дыма и окутал Энери. Тот поморщился, но ничего не сказал.

Пауза.

— Чего вы боитесь, Лавенг? — вдруг совсем другим тоном спросил Комрак.

Энери даже удивился.

— Я? Хм… Что Алисан погиб, например.

— А еще чего?

— Пожалуй, ничего.

Не вас же, мои носатые языческие друзья.

— Чего боится Полночь?

— Холодного Господина, несомненно. Нарушить созданные им правила.

— А еще чего? Серебра, рун, рябины… еще чего?

— Комрак, Полночь всего перечисленного не боится. Все перечисленное доставляет Полночи неудобства, и только.

Еще один клуб вонючего дыма.

— Вы сказали, что Полночь не лжет. Почему?

— Потому что это правда. Вы это знаете и без меня.

— Почему не лжет? Что мешает солгать?

— О! — Анарен улыбнулся, показав зубы. — Комрак, вы правильно мыслите, но пока не очень умело формулируете вопросы.

— Кончай трепаться, наймарэ. Отвечай по существу.

— Я сотрудничаю, Комрак. Как могу. Хотя, хорошо, что лица не видно, а то меня от ваших найлских рож мутит.

Молчание.

— Последний раз спрашиваю, что мешает Полночи солгать.

— Невероятное отвращение ко лжи? — предположил Анарен.

Сильный пинок вышиб из-под него табуретку. Охранник без церемоний поднял принца за воротник и втиснул лицом в стол, в зеленый ворс сукна, так что клацнули зубы. Через тошнотворно долгий промежуток в затылок ткнули холодным и твердым.

— Видят боги, я старался, — медленно произнес Комрак. — Пытался его допросить.

— Сукно запачкаешь, не жалко? — с трудом произнес Энери. Нос и губы, похоже, расплющились напрочь. — Хотя давай, все лучше, чем я его тебе заблюю. Давай, ну! Дикари чертовы.

Щекнул предохранитель.

— За сегодня в меня столько раз тыкали железом, — не мог уже остановиться Энери, — что будь я дролери, дыру бы проткнули. Это ваш единственный аргумент? Чтобы разговаривать с наймарэ, Комрак, надо интеллект иметь выше среднего!

— Сейчас я в тебя так потыкаю… — зашипел Комрак, но вдруг замолк — за спиной лязгнула дверь, раздались шаги и голоса.

Вразнобой защелкали каблуки, дуло убралось от анаренова затылка.

— Что это вас тут? Развлекаетесь? — голос у вошедшего был густой и мощный, такой во времена Энери называли «драконидским рыком».

Упрямый принц и не подумал разогнуться. Только голову немного повернул. Так и стоял, прижимаясь щекой к сукну.

— Допрос наймарэ, милорд, — доложил Комрак.

Человек подошел ближе, и Энери увидел черное кожаное пальто, распахнутое и забрызганное дождем, под ним мундир морского офицера, тяжелый рыцарский пояс и кортик с черно-алым гербом.

— Я тебе, Аймо, конечно, велел склонять полуночных к сотрудничеству. Но не так же буквально!

— Добром не хочет, милорд! Я же говорил, милорд, не выйдет из этой затеи толку…

— Сэн Анарен, вставайте, — принцева плеча коснулась рука в перчатке. — Что мои балбесы с вами сделали? Лицо разбили? Парни, принесите воды и освободите его высочество.

Анарена вежливо разогнули и выпрямили. Он вгляделся в лицо вновь прибывшего — астелевские тяжелые жесткие черты смягчены улыбкой и лучиками у внешних уголков глаз. Комрак маячил у него за спиной, на физиономии читалась досада.

— Герцог Астель?

— Рад знакомству, ваше высочество, — герцог коротко кивнул. — Эртао Астель, к вашим услугам.

— Милорд, это полуночный! Наймарэ! Он людей жрет! — не унимался Комрак.

Охранники тоже смотрели обеспокоено, но молчали.

— Сэн Анарен, вы жрете людей? — спросил герцог напрямую.

Принц покачал головой, не улыбнувшись.

— Нет, сэн Эртао, людей я не жру и не жрал, крови не пил, в нынешнее мое присутствие в Серединном мире убивал только полуночных. Наймарэ я только формально, как высший демон. Высшим меня делает прямая присяга Холодному Господину, а демоном — собственное позволение. Пока я не позволяю себе быть демоном, я не демон, я человек. Буду правда очень благодарен, если мне дадут воды.

— Аймо, ты слышал приказ?

Комрак скрипнул зубами, однако подчинился. Щелкнув, раскрылись браслеты, Энери принялся растирать онемевшие руки. Найлы наблюдали всего лишь красные полосы и мелкую сыпь на запястьях — и переглядывались.

Забулькала вода в графине, Комрак, недоверчиво хмурясь, протянул Энери стакан.

— Благодарю вас, Аймо.

Найл прожег принца взглядом — тот даже дарское «сэн» пропустил — но сжал губы и промолчал.

— У вас есть претензии к моим людям, ваше высочество?

— Нет, сэн Эртао. Они бдительны и суровы и не превышали полномочий. Я бы на их месте поступал также.

— Что ж, тогда отлично. Господа, благодарю за службу и забираю у вас вашего пленника. Сэн Анарен, поедемте со мной, вам надо отдохнуть и поесть, а потом будем разбираться, чем мы друг другу сможем помочь.

* * *
Ожесточенный бой на Рокеде силы Макабринов вели несколько часов. Точнее, особенно ожесточенным его нельзя было назвать. Лестанцы оказались настолько не готовы к десанту, что прекратили попытки сопротивления практически сразу после воздушного налета. На море это были смелые бойцы, отчаянные морские волки, в крепости же, против обученных макабринских псов, сплоховали. Саперно-штурмовые отряды оперативно подорвали зенитные орудия и заблокировали выходы из крепости. Потом кавовы деснтники начали методично выковыривать защитников из комнат и коридоров, без передышки, пока командование крепости не запросило пощады. Рокеду взяли менее чем за четыре часа. Иная девица и то дольше сопротивляется.

Кав утер взмокший лоб рукавом. Командирскую каску сбило осколком и в течение боя пришлось бегать с непокрытой головой. На зубах противно скрипела бетонная пыль, покрывала липкой коркой лицо. Все его копье выглядело не лучше — серые разводы на лицах, запыленные бронежилеты. Ранений нет. Повезло.

— Одну вертушку без экипажа потеряли, — доложил Клещ. — Сэна Рихтара машина.

— Плохо.

— Он сам в пилотском кресле был…

— Вот пропасть.

Кав задрал голову и посмотрел в голубое небо с размазанным серым киселем облаков.

— Судов противника захвачено: корабль линейный, два крейсера, два ракетных катера…

— Потом, потом, — он отмахнулся, отошел, сел на вывороченную каменную тумбу посреди двора. Достал флягу с «дролеукладчиком» и сделал пару глубоких глотков. Подходили верные его копья, вассалы командиров звеньев и контрактники-наемники с других машин, переговаривались, поздравляли — целая толпа. Двор поверженной крепости все равно казался пыльным и пустым. Наваждение какое-то.

Кав перестал пялиться в небо и велел радисту вызывать вертолет. Еще будет процедура капитуляции, передача ключей от арсенала и ангаров, но ему все это казалось скучным. Он свое дело сделал — захватил западное и восточное крылья Рокеды и выковырял оттуда гарнизон. Остальное пусть дипкорпус разгребает, вон их машина садится. В бою, поди, не участвовали. Ну, каждому свое.

Из недр грязно-белого вертолета с золотыми макабрами на бортах спустился по лесенке немолодой уже офицер. Генерал-полковник дипкорпуса, однако. Кав поднялся, приосанился, отдал честь.

— Сэн Вендал, передаю под вашу руку землю и камень, машины, тварей и людей.

— Вольно, сынок. Молодцы.

Офицер приветливо кивнул ему и пошел к главному входу в донжон, чуть припадая на правую ногу. Следом поспешила дипломатическая свита с золотыми черепами на сливочных рукавах, все чистенькие и отглаженные, словно только что из коробки. Навстречу им выводили пленных, взъерошенных, в порванных мундирах, бывшего начальника штаба и его приближенных. Спасая жизнь свою и своих людей, лестанец сдал крепость еще до того, как взяли основные укрепления и бункер. Впрочем, что бы он сделал против ракет и огнеметов…

Ну, вот и хорошо, меньше забот.

Кав крепко потер ладонями запыленное лицо и велел вызывать «Амарелу». Оставаться в захваченной крепости не хотелось. Так всегда бывало. И когда в очередной раз усмиряли горцев в Зеленом Сердце, и когда начались волнения на рудниках в Светлой Велье. Бежишь, сражаешься, стреляешь, руководишь боем, выкрикиваешь приказы в рацию, а потом, когда начинается затишье — хочется убраться куда подальше, от кислого запаха пороховой гари и стонов раненых. На посадку как раз заходила медицинская вертушка со снятыми дверями, в проеме маячил озабоченный медтехник.


— Лагарте, пусти-ка меня порулить, — Кав забрался в пилотскую кабину, привычным взглядом окинул обширную приборную панель, заходившую даже на стену по левую руку. Фотография рейны красовалась на видном месте, рядом с крохотной фигуркой святого Карвелега. Кав подмигнул фотографии. Настроение у него было отличное. Дед расщедрился, позволил ему планировать операцию и осуществлять общее командование, даже если и преследовал при этом исключительно популистские цели. Как-никак три звена воздушной кавалерии: шесть вертолетов боевой поддержки, восемь десантных машин и два транспорта саперно-штурмовой группы — ровно столько машин нес в своих подпалубных ангарах грозный «Король Тао». Кав не подвел, Рокеду взяли. Впереди полномасштабная морская война с Лестаном, а то и с Фервором, ресурсов у Макабринов в избытке, отомстим за уничтоженную базу во Вьенто-Мареро, и за рыцарей погибших.

— Вот, красавица, а твои адмиралы не могли Рокеду сколько времени вернуть, — назидательно сказал он фотографии. — Сразу надо было нас звать, нет?

Поднял машину в воздух, беря курс на несущий «Левиафан».

Рокеда лежала внизу, покорная и поверженная, и дым от горящих на рейде кораблей в безветрии тянулся над водой длинными полосами.

Внезапно вертолет мотнуло, что-то сильно ударило по правой руке, и она мгновенно онемела. В ровном гуле лопастей появились захлебывающиеся нотки, машина перестала слушаться управления.

— Твою мать!

Кав попытался выровняться, но силуэт вертолета на приборной панели мотался туда-сюда, облака за бронированным стеклом закручивались в спираль.

— Сев, что там такое! — закричал он, вызывая техника.

— Похоже, прямое попадание из гранатомета, сэн Кавен. Отказала гидросистема.

— Откуда у лестанцев гранатометы нахрен!

Кав яростно выругался, сражаясь с подраненным «вурмом».

Дьявол, откуда у прибрежных пиратов появилось оружие, которое только-только разработали Мораны для ведущих дарских боевых частей. Они еще не у всех лордов были на вооружении. Или украли, или купили… Или Эль Янтар им свои изобрел. Плохо тогда дело. Что еще неожиданного найдется у полудиких лестанцев? Корабли, оснащеные противолодочными бомбами? Ракетные установки? Композитная броня? Скаты?

— Давай, детка, — пробормотал он. Рука отказывала, пальцы соскальзывали со штурвала — похоже, в плечо ударило куском обшивки и задело, а то и вовсе перебило кость.

Он мстительно развернулся и скосил огнем из сдвоенных турелей прибрежные кусты. Стрелка не видно, скорее всего, он укрылся в одной из естественных пещер… жаль, уже нечем сверху приложить, ракеты кончились.

Кав еще раз стеганул свинцовой плетью по скалам и повел кашляющий и норовящий потерять высоту вертолет к «Королю Тао». Крыл лестанского стрелка на чем свет стоит, орал на Сева, призывая его немедленно все починить, уговаривал подбитую машину потерпеть и не падать в море. По лицу катились крупные капли пота, Кав облизал губы — соленые. В кабине отчетливо пахло горелой изоляцией.

— Ну девочка… потерпиеще капельку, — бормотал он вслух, не отрывая сощуренных, залитых едкой влагой глаз от рябящей поверхности моря. — Давай с тобой дотянем до кораблика, ты же у меня умница… Самую малость.

Онемение прошло, и от боли перед глазами плавали красные круги. Всхрипывающий рев двигателя толчками отдавался в раненом плече. В наушниках что-то кричал Лагарте.

— Давай, девочка!

Машина надсадно выла, но тянула, и они пролетели еще, и еще. Палуба вертолетоносца, расчереченная белыми кругами и полосами, казалась крошечной.

— Я падаю, падаю, уберите с кормы машины! «Король Тао», я падаю, уберите машины!

Вурмы, один за одним, поднимались в воздух, освобождая место. Кав, не обращая уже внимания на горящую огнем руку, криво, боком, опустился на палубу, умудрившись попасть в разметку. Он благословил небеса, что в свое время не сел за пульт управления штурмовиком или истребителем. Сейчас валялся бы в море вместе с обломками и всей командой… У вурмов был чудовищный запас прочности.

Поняв, что коснулся палубы шасси, он отключил двигатель и тяжело навалился на приборную доску. Мутило, во рту пересохло. В наушниках забористо матерился Лагарте, наплевав на статус и субординацию. Капитан «левиафана», сэн Райвен Моран, облегченно обозвал его «долбанутым сукиным сыном». Кав тупо уставился на портрет рейны и думал, что только его могли подбить на обратном пути с прекрасно выполненного задания. Судьба.

Рейна смотрела загадочно, улыбалась и выглядела довольной.

* * *
Музей-заповедник «Амальфран» включал в себя краеведческий музей, этнографический музей, историко-архитектурный комплекс и действующее капище богини Нальфран. Вид, открывающийся с самой высокой точки колоссального мыса, был грандиозен. С востока широченной лентой раскинулась дельта Реге, темная, осыпанная пеплом серебристой ряби, исчерканная гребенкой причалов у подножия ступенчатых скал. На скалах, поднимаясь вверх и вверх, оборачивая бурый гранит собою, словно фестончатой бумагой, рос старый город. Шпили зданий на набережной плыли вровень с улицами среднего города, а шпили среднего отмечали половину высоты Мыса Нальфран. Пространство севера от горизонта до горизонта занимало море — аспидно-серое, беспокойное, в рваных полосах пены. Длинные руки молов и пунктир волноломов защищали вогнутую линию берега, внутренний рейд с кораблями, пирсы, пристани и дебаркадеры.

Небо хмурилось, в воздухе висела морось. Холодный ветер ерошил волосы. Похоже, бабьего лета в Химере не бывает. Рамиро поправил ремень винтовки, поднял воротник и поежился.

— Холодно? — спросил он у Ньета, обнявшего себя за плечи.

Тот мотнул головой. Ньет сильно вырос за то время, пока Рамиро его не видел. Уже не школьник, а молодой парень почти с Рамиро ростом, широкоплечий, длинноногий, посмуглевший, даже волосы у него отросли почти до лопаток, распались на пряди-ленты, целый ворох тяжелых охряно-пепельных лент. Лицо стало острее и тверже, потеряло детскую мягкость, очертились скулы, пропали веснушки. Взгляд изменился — строгий у Ньета сделался взгляд, пристальный.

За Ньетом поспешала беленькая, как лен, девчонка. На маленьком личике — прозрачные глазищи в бесцветных ресницах и бледная пасточка до ушей, с множеством мелких зубок. Рыбка-фоларица, никак не поймешь, страшненькая она или хорошенькая. Чем-то она напоминала Десире — то ли мастью, то ли хрупкой фигуркой. Но сходство было мимолетное, неуловимое, чем больше Рамиро приглядывался, тем меньше общих черт находил. Девочка тоже поглядывала на него, рассеянно улыбаясь, даже потрогала за рукав. «Белка чует, что я рад тебе» — объяснил Ньет. Рамиро пожалел, что в карманах, кроме табачных крошек и огрызка карандаша, не обнаружилось ничего интересного.

Капище располагалось в двух шагах от обрыва и представляло собой дюжину менгиров около пяти ярдов высотой, окруживших большой плоский камень — жертвенник. Над жертвенником, на большом бетонном кубе, стояла современная статуя, отлитая из бронзы. Богиня Нальфран, крылатая ламия, вместо перьев — отточенные лезвия, вместо ног — змеиные хвосты, она словно зависла в воздухе, распростерши крылья, опираясь о постамент самым кончиком бронзового хвоста. Красивая статуя, выразительная, хорошо сбалансированная.

Пока Рамиро ее рассматривал, Ньет подошел и встал перед пустым камнем, а Белка, как привязанная, встала у него за плечом. Рамиро попятился и покинул круг высоких камней, чтобы не мешать — Ньет пытался дозваться до фоларийской Старшей.

Ниже по склону, за унылой желтой рощицей виднелись крыши музея. Оттуда, по дорожке, выложенной сланцевыми плитками, поднимался человек с метлой и ведром в руках. Распахнутый дождевик мотался у него за плечами. Найл, в возрасте, высокий, костлявый, совершенно седой — Рамиро впервые видел абсолютно белые волосы у северянина.

— Погодите, уважаемый, — Рамиро заступил ему дорогу, дотронулся до плеча. — На капище молятся, не мешайте им.

Рамиро знал на найлерте всего несколько слов, поэтому добавил «Стоп» и «Пожалуйста». Найл, жевавший спичку, весело посмотрел, подняв белую лохматую бровь.

— Да неужели, — сказал он на хорошем альдском. — Кто-то из твоих соотечественников, дарец, решил помолиться Нальфран? Врешь, поди. Дай-ка взглянуть.

— Только не помешайте.

— Я тут самый главный, если хочешь знать, — найл сплюнул спичку и осклабился, показав прокуренные крепкие зубы. — Экскурсии вожу, когда девочки приболеют, могу — на альдском, могу — на андалате. Прекрасные господа, перед вами — мегалитическое сооружение, кромлех, возраст которого составляет не менее пяти тысяч лет… — найл отстранил Рамиро ручкой метлы, шагнул между камней. — М-м… — пробормотал он совсем другим тоном. — Вот это да… уж и не упомню, когда такое видел.

Видел он всего лишь нахохленного Ньета и Белку, которая, оглянувшись, подергала Ньета за рукав. Фолари нехотя обернулся, посмотрел через плечо.

— Слушай, парень, — сказал найл, подходя. — Что ж ты без пожертвования? Кто ж так к богам обращается? Ты б посоветовался сначала.

— Пожертвование? — Ньет нахмурился. — Нужна жертва?

— А как же. Марайе приносят человеческую еду, глиняную посуду, шерстяную пряжу и зерно для ее воронов. Мерлу — сосновые или можжевеловые ветви, яблоки и орехи. А душечке нашей Нальфран — добрый металл, любой предмет из железа. Гвоздь, нож или топор. Ну и всем троим серебро очень кстати будет. Тогда уж и обращаются, после подарка. А так — невежливо получается, сам подумай.

— О! — просиял Ньет. — Вот почему она не отвечает! Спасибо, господин…

— Аранон меня зовут.

— Спасибо, господин Аранон! Рамиро, у нас найдется что-нибудь железное или серебряное?

Рамиро пошарил по карманам, надеясь найти серебрушку, но нашел несколько медяков. Ничего железного у него тоже не было, даже флягу он еще вчера отдал Адалю Лагарте и забыл взять обратно. Если не считать, конечно, винтовки и наручных часов.

— Если б я знал, — сказал он Ньету. — Что, у нас железок, что ли, в казарме нет… Давай завтра еще разок придем. Не смотри ты на меня так, Ньере… Ну ладно, бог с тобой, — Рамиро расстегнул браслет. — На. Стальные, считай — железные. Если твоей Нальфран не понравятся, уж не знаю, что ей тогда надо.

— Понравятся, понравятся, — оживился найл. — Клади на алтарь.

Ясно, к кому перекочуют отличные почти новые часы. Ладно, будем считать, это плата за встречу с Ньетом — чудо, как-никак, встретиться за полтысячи миль от родных берегов.

— Вот и хорошо, теперь молись, проси, что ты там хотел. А ты, деточка, не зевай, мухи налетят, — непрошенный советчик пальцем поддел Белкин подбородок, заставив ее закрыть разинутый рот. Повернулся к Рамиро. — Пойдемте, господин альд, не будем мешать отправлению религиозного обряда.

Они отошли за камни, Рамиро достал папиросы, предложил — найл покачал головой. Извлек из кармана дождевика коробок, повернулся спиной к ветру, чиркнул спичкой.

— Вы смотритель? — Рамиро нагнулся, закуривая.

— Типа того. — Найл сунул обгоревшую спичку в рот. Старый курильщик, теперь бросил, наверное. Ветер трепал его длинные белые волосы, открывая иссеченный тонкими морщинами лоб. — Присматриваю тут. Слушай, дарец, откуда эти ребята взялись?

— Со мной приехали.

— Из Дара?

— Угу.

— Не хочешь говорить. Хрен с тобой, не хочешь, не надо.

— А в чем дело? — Рамиро забеспокоился.

Найл сплюнул спичку.

— Не прикидывайся, что не понимаешь, о чем я. Это же фолари.

— Как догадался?

— Не слепой, вижу.

Помолчали.

Начал накрапывать дождь. Между камней показался Ньет, за ним, кутаясь в куртку, брела Белка.

— Ну? — спросил Рамиро.

Ньет, не глядя на него, помотал головой.

— Все она слышала, — найл похлопал парня по плечу. — Тебе что, явления нужны? Чтоб спустилась с небес в громах и молниях? Чтоб статуя заговорила?

— Откуда вы знаете, что она слышала? — недоверчиво буркнул Ньет.

— Знаю, знаю, уж поверь мне. Я тут столько лет болтаюсь. Пойдемте-ка чаю выпьем, вон туда, в музей. С девочками познакомлю. Держи метелку, парень. Как твою подружку зовут?

Глава 19

На подъездах к Химере побитая машина не то что ехала, а еле ползла, с удручающей скоростью теряя масло и хладагент. Гваль мысленно попрощался с половиной годового жалованья, которое придется выплатить арендодателю, а саму пятилетнюю силку по приезде можно будет смело выкидывать на помойку, здорово ходовую повредило. Хотя страховка за машину оплачена… Остаток пути он провел в раздумьях — если квалифицировать столкновение с драконом, как стихийное бедствие, то это одно, а если признают, что он намеренно отправился в район боевых действий, где и столкнулся с драконом противника, то дело примет совсем другой оборот.

И заодно привез в столицу полуночную тварь, да Гвальнаэ Морван? Садись, пять.

Полуночная тварь свернулась на заднем сиденье и, похоже, спала, укрывшись гвалевым кителем.

Силка миновала опустевшие пригороды, некоторые указатели были выворочены вместе со столбами или разорваны, словно картонные — Полночь постаралась. У многих домов содраны крыши. По мере приближения к столице разрушения усиливались, поломанные заборы, выдранные с корнем деревья — будто ураган прошел. Дороги пересекались постами морской гвардии. Судя по ало-черным гербам на технике и рукавах — люди Эртао Астеля.

Гваль мрачно подумал о том, что король скорее всего не выйдет из комы, и четыре герцогских рода уже начали борьбу за престол. Война с Полночью и отстсутвие единой власти — слишком большое испытание для Найфрагира. Герцог Астель был классным мужиком, вполне подходящим на роль следующего короля. Гваль учился вместе с его сыном в Военно-Морской Академии и они до сих пор дружили, хотя Гваль потом и присягнул не Астелю, а другому лорду.

На первом же КПП машину тормознули и гвардеец потребовал документы.

— Я из Аннаэ еду, потрепали машину ночью, — сказал Гваль, показывая офицерское удостоверение. — Жарко тут?

— Ну, как сказать. По ночам жарко.

— От вас позвонить можно?

— Да, конечно.

Гвардеец ушел на пост. Киаран сонно выглянул из-под кителя, насторожил уши.

— Сиди тут и не высовывайся, я тебя потом позову, — велел Гваль, отнял китель и вылез из машины.

В домике, где располагался пост, было душно и накурено. В углу, сложенное пирамидкой, стояло оружие. За столом маялся невыспавшийся лейтенант, давил в пепельнице окурок. По правую его руку стоял стакан остывшего чая и черный телефон.

Гваль набрал номер матери, сначала долго слушал гудки, потом, наконец, трубку взяли. Новости были неутешительными, Анайра дома так и не появилась. Мать всхлипывала и требовала немедленно приехать. Гваль представил себе, как вводит в дом полуночного и заскрипел зубами. Ну что ж, если сразу не пустил пулю в голову — держись.

Второй звонок он сделал в Адмиралтейство, время сейчас не такое, чтобы пренебрегать связями.

— Аласто Астеля пожалуйста к телефону. Ал? Это Гвальнаэ. Да, выпустили. На машине приехал. Слушай, я тут на вашем кпп сижу, недалеко, ты не подъедешь? Есть проблема.


— М-да, — сказал Аласто, оценив масштабы проблемы. — Это ты удачно. На дороге нашел?

Киаран глянул на Гваля с таким укором, будто его на казнь отдавали. Гваль отвел взгляд и забарабанил пальцами по столу.

— Я же ел твою еду, — пробормотал полуночный. — Ты же меня накормил.

— Я так думаю, он может быть полезен, — сказал Гваль. — Мы ничего толком о Полночи не знаем, идет война. Нужна информация. И…

— Что?

— Если вы обеспечите ему безопасность, я дам вассальную присягу адмиралу Астелю.

Аласто задумался, вид у него был замученый, под глазами — круги, скулы обтянуло.

— Недавно обнаружилось, что полуночные бывают разумные. Принимают человечий облик, какой захотят, втираются в доверие, а потом бац — и люди из УКВД выезжают на квартиру, где растерзали целую семью. Или старушку и собачку. Или мать и ее детей, а до того, говорят, она радовалась, что муж из патруля раньше времени вернулся. Полночь принимает любые обличья. Я… видел последствия. А теперь ты мне суешь этого вот.

Гваль мрачно молчал.

— У меня сестра пропала, — сказал он после паузы. — Я должен заняться ее поисками, пока в отпуске по ранению.

— Сочувствую. Мы окажем любое содействие. Один ты все равно много не сделаешь. Ладно, Гваль, давай я его увезу, мы там разберемся. Запрем его для начала. Только пусть поклянется, что не будет вредить.

— Киаран?

Слуа неохотно пробормотал слова клятвы и стал смотреть в пол.

— Вы там с ним поаккуратнее. Этот слуа высокого рода.

— Да нуу? — удивился Аласто. — У нас уже есть один принц полуночный. Отец его прям из лап УКВДшников вырвал, а то бы расстреляли уже. Кстати, ты правильно сделал, что мне позвонил. Дальше посты с собаками, а в центре мудрые женщины все проверяют. Грохнули бы твоего слуа, как миленького.

— Разум мне подсказывал — не стоит дальше ехать, — пробормотал Гваль. Что-то грызло его изнутри, но он был уверен, что сделал все правильно.

— Ну что же, пошли, — Аласто обратился к слуа. — Сядешь в мою машину. И без фокусов. Гваль, ты с нами?

— Мне домой надо.

— Ладно, созвонимся. Может выпьем по рюмке, сто лет же не виделись. И отец был бы рад тебя видеть в рядах своих вассалов. Он давно говорил, что тебе бы без вопросов корабль дал.

— Хорошо. Киаран, я приеду проверить, как дела.

Киаран поднялся и побрел к двери. На Гваля он так и не посмотрел.

* * *
— Полночь — единственная из известных искусственно созданных локаций, образовалась по моим подсчетам около четырех тысяч лет назад, — Анарен оперся о кафедру, обводя глазами аудиторию. — Я опущу здесь теологическую теорию о том, что Полночь создана в силу божественной воли, и повторю только известные и полезные нам факты. Создателем и сердцем Полночи является Холодный Господин, его можно рассматривать как свод жестких правил и законов, благодаря которым локация сохраняет свою целостность. Жители Полночи полностью подчинены законам Холодного Господина. Законы обладают свойствами физических законов, то есть при нарушении результат последует немедленный.

Для лекций герцог выделил Анарену один из залов заседаний в Адмиралтействе. Зал был точь-в-точь — потоковая аудитория в каком-нибудь большом университете, амфитеатр полукругом, кафедра, большая доска за спиной. Слушателей набилось человек двести, все места оказались заняты, сидели в проходах, толпились у дверей. Еще бы — высший наймарэ, добровольно и охотно подтвердивший клятвы сотрудничества, читает лекции о Полночи. О враге из первых рук! И уже потом, как дополнительный подарок, что этот наймарэ — Лавенг, принц, Нож и прочее…

В верхнем ряду сверкнула вспышка — Вильфрем Элспена, старый знакомец еще по аэропорту Южных Уст. Примчался утром, неизвестно как пробился к герцогу, не успокоился, пока не увидел и не сфотографировал Энери. Оказывается, он еще вчера отослал телеграммы о задержании Анарена Лавенга химерским УКВД во все крупные катандеранские газеты. Герейн, которому Энери позвонил от Астеля, обещал объясниться с прессой и объявить об официальной поддержке и помощи семьи Лавенгов Найфрагиру в лице принца Анарена. Следовало, конечно, сделать это сразу, но эмоциональное состояние короля на тот момент… ладно, лучше поздно, чем никогда. Герейн, судя по разговору, взял себя в руки, хоть Энери не смог его ничем порадовать. Поиски временно прерывались, потому что герцог Астель, вовсю демонстрирующий любезность и поселивший Энери в гостевом флигеле своего шикарного дома в центре Химеры, отпускать его не собирался. Анарен мог бы настоять, но не хотел, чтобы из-за него отношения двух стран, и без того не простые, обострились еще больше.

— Некоторые из полуночных законов нашли отражение в легендах и сказках, и таким образом дошли до современности. Например, всем известный запрет приглашать Полночь в свой дом. На самом деле он является лишь частным случаем закона о дележе. Господа, я прошу вас обратить особое внимание на то, что сейчас скажу, а лучше записать. Я долго думал, как точнее его сформулировать, и сформулировал так: «разделив с Полночью одно, ты делишь с Полночью все, и это „все“ имеет статус добровольной жертвы». Поэтому с Полночью нельзя делить ни кров, ни стол, ни постель, ни даже последнюю рубаху. Угостив полуночного папиросой, вы добровольно отдаете ему свою жизнь. Добровольно, господа, это значит, что вы не просто кормите полуночного своей кровью и мясом, а делаете его во много раз сильнее, чем он был до встречи с вами. Тем самым множите его последующие жертвы и сводите на нет усилия ваших доблестных товарищей и их героические смерти.

Анарен со значительным видом оглядел аудиторию. Все старательно записывали, только какой-то офицер в мундире военно-морского флота Химеры потрясенно смотрел на него, словно услышал что-то очень важное для себя.

— Однако на самом деле я надеюсь, что эти знания вам не понадобятся, господа, — продолжил Энери, переводя взгляд на ряды у двери, где увидел знакомую физиономию. — Как и ваши командиры, я скажу вам одно: с Полночью разговаривать не нужно. В Полночь надо сразу стрелять. Желательно в голову, так вернее. Не правда ли, капитан Комрак?

Найл в черной форме, с капитанскими значками в петлицах испепелил его взглядом, потом отвернулся и продолжил черкать на своем планшете.

— Итак, дорогие друзья, у нас осталось пятнадцать минут и, с вашего позволения, мы переходим к вопросам. — Анарен кивнул помощнику, который поставил на кафедру поднос с записками.

Принц развернул первую.

— «Уважаемый наймарэ, не нарушаете ли вы законы Х. Г. своим сотрудничеством с людьми?» Нет, не нарушаю. В Полночи отсутствует понятие партиотизма и государственности как объединяющих и сплачивающих идеологий. Законы Холодного Господина не требуют верности Полночи, как локации, также не требуют они верности ему лично. Сотрудничать или не сотрудничать с людьми — личный выбор каждого отдельного жителя Полночи, ничем, кроме его желания не продиктованный. Так, что у нас во второй записке? «Можно ли проникнуть, вторгнуться на их „территоррию“ чем это грозит, какие средства защиты от специфических угроз Полночи применять и есть ли они?» Вторгнуться на территорию Полночи теоретически возможно, и вы, господа найфрагирцы, это практически сделали. Не без помощи моих соотечественников и корпорации «Камана», конечно. Чем это грозит? Это грозит бесцельным блужданием по пустому морю с отдельными бесплодными островами, не имеющими никакого стратегического значения. Столицы в Полночи нет, значимых городов нет, закрепиться невозможно, вынудить на бой организованные силы противника невозможно. Потому что организованных сил нет, есть постоянная, ни на день не прекращающаяся партизанская война. Кроме того, не могу даже предположить, что произойдет с душевным здоровьем личного состава, может, ничего особенного, а может, все поголовно сойдут с ума. Не надо забывать, что погружение в Полночь — это не смена географического пространства, а изменение сознания, причем довольно радикальное.

Анарен выпил воды и развернул следующую записку.

— «Существуют ли средства раннего обнаружения вторжения с той стороны? Можно ли предугадать и предупредить место и время вторжения с той стороны?» Закономерно вторжение происходит из-за границы Моря Мертвых, то есть, с севера, и в районе от полуночи до трех утра, времени «наэ», как мы все успели уже заметить. Но, к сожалению, это не единственное время и место, в котором происходит прорыв. Налеты случаются и утром, и днем, в любое время суток. Наиболее страшные твари, разумные демоны с большой личной силой — наймарэ и высшие наймарэ — способны являться в любое время в любой точке Найфрагира. Я повторю еще раз и попрошу вас все-таки это осознать, это важно — Полночь находится не где-то там, на севере, за горизонтом, она находится здесь, с нами, всегда, в любой момент, она дышит вам в спину и смотрит в глаза, и защищают от нее не стены и пушки, а границы социума людей, называемого «серединный мир», границы человеческого сознания и законы Холодного Господина. Сейчас, когда объявлена война, границы социума в королевстве Найфрагир открыты, законы Холодного Господина позволяют вторжение, а человеческое сознание способно недопустить человека в Полночь, но недопустить Полночь в человеческий мир… — Анарен покачал головой. — Мне грустно об этом говорить, но шансы Найфрагира выиграть эту войну совсем невелики.

По рядам пронесся ропот, слушатели зашевелились, запереглядывались. Анарен развернул очередную записку.

— «Что вы делаете сегодня вечером?» М-м-м… этот вопрос не относится к теме нашей беседы. «На каком расстоянии от места перехода из полночи в мир людей могут действовать силы вторжения?» На всей территории Найфрагира. «Силы противника уменьшаются по мере удаления от места перехода или нет?» Нет, не уменьшаются. Места перехода, как такового, не существует, господа, еще раз повторяю. «Как долго демоны могут действовать в мире людей?» Пока так или иначе не закончится война. А вот вопрос «как закончить войну» остается открытым. Однозначного ответа у меня нет. Надо думать, прикидывать, советоваться. Для этого я здесь, в Химере, и я приложу все усилия, чтобы найти этот ответ. Благодарю за внимание, господа, надеюсь, наша беседа оказалась вам полезной.

Анарен коротко поклонился и сошел с кафедры. Слушатели вставали, переговаривались, собирая свои записи, потихоньку начали спускаться вниз. У дверей образовался небольшой затор.

Через толпу пробился молодой офицер в морской форме, наглаженный и лощенный, как с картинки.

— Сэн Анарен! Ваше высочество! Позвольте представиться, капитан Аласто Астель. Мой отец и сюзерен просит вас проследовать в мраморный кабинет. Он только что принял присягу от полуночного, и надеется, что вы поможете новичку сориентироваться. Следуйте за мной, пожалуйста.

Анарен поспешил за сыном герцога Эртао, мучаясь от любопытства и тревоги. Кто-то из наймарэ пошел на сотрудничество? Невиданное дело, но по большому счету, почему бы и нет? Мало ли какие причины могут сподвигнуть демона… Дай бог, чтобы это была именно присяга, а не сделка!

Но когда он увидел предмет своих волнений, то невольно выдохнул, хотя и удивился очень — напротив герцога стоял ни кто иной, как Киаран, уже не в средневековой своей долгополой одежке, а в черной форме со значками УКВД на кожаной куртке и околыше фуражки, и с эмалевым герцогским щитком на рукаве. Надо сказать, форма ему шла, правда, еще больше подчеркивала худобу и крайнюю юность. Слуа прижимал к груди большой пакет из крафтовой бумаги и растерянно улыбался. На скулах у него горели алые пятна.

— Младший лейтенант Киаран мааб Инсатьявль, — представил его Эртао Астель. — Мой вассал на время войны с Полночью.

* * *
— Женщина, прекрати мне указывать!

— Это ты не указывай мне! У тебя даже нет штанов.

— О, Невена, почему все это произошло именно со мной. В Даре все меня любили, женщины вешали мои портреты на стену!

— Какие такие женщины тебя любили? Кошки, что ли?

— Амарела!

— Алисан!

— Ну почему, почему я заперт тут, со вздорной, беременной неизвестно от кого теткой!

— Какое твое дело, от кого!

— Может, от меня? Ты же ни черта не помнишь.

Амарела с ненавистью уставилась на принца.

— Даже. Если бы. Меня привязали к лавке! То никогда!

Алисан некоторое время тяжело дышал, потом взял себя в руки и отвернулся.

Никакие мирные договоры не помогли. На вторые сутки тесного общения рейна поняла, что ее бесит в Лавенге все. Серебряные волосы, небесная красота, оленьи глаза, лебединая шея, кошачьи повадки — чертов зоопарк. Он был еще хуже своего полуночного предка. Впрочем, чувство неудовольствия было взаимным.

— Ты просто мне завидуешь, вот и все.

— Что-о?

— А то.

Амарела поднялась и ушла гулять на берег осточертевшей речки. Двигаться Сэнни никуда не хотел, потому что не знал, куда — они так и остались на старой стоянке.

Лавенг выкрикнул ей вслед еще что-то обидное, но Амарела не стала прислушиваться.

В прозрачной воде ходили пятнистые форели. По колышащемуся листу водоросли ползла прудовая улитка. Пахло влагой и свежей листвой. Амарела села на серый валун, наполовину утопленный в песке, с ненавистью уставилась в реку, на полосы заходящего солнца. Похоже, ее нелепые странствия закончатся здесь, в этом странном междумирье, где ничего не происходит. Навеки в одной компании с самовлюбленным красавчиком, который тоже на дух ее не переносит. Может быть, если покрепче ударить его камнем по голове, то кот вернется обратно?

В сказках, которые она читала в детстве, героиня часто совершала волшебное путешествие, полное приключений и испытаний, а потом находила магического помощника, и тот возвращал ее домой. К сожалению, Сэнни на роль помощника решительно не подходил. Категорически. Лучше умереть, чем иметь дело с таким помощником.

— Буду сидеть тут, пока не умру, — мрачно сообщила она окрестным кустам. — Жрать форель, дикий чеснок и кислицу, гулять по бережку. Просветлюсь. Достигну высокого состояния духа.

Убью Сэнни. Все равно никто не узнает.

Она поерзала и опасливо посмотрела в сторону костра. Вероятно, принца Алисана посещают точно такие же мысли. А возможностей осуществить желаемое у него, как ни крути, гораздо больше.

Не везет мне с Лавенгами. Один приказал прикончить, другой заслал Полночь знает куда, третий…

Движение на том берегу реки привлекло внимание. Дрогнули ветки. Мелькнула тень. Амарела присмотрелась — вроде бы человек прошел.

Кто бы мог здесь быть, в этом пустынном, безлюдном месте.

Вспомнился оленеголовый из сна, рейна вздрогнула, зябко обняла себя за плечи. В подступающих сумерках берег реки показался не таким уж безопасным и спокойным. С чего она взяла, что тут никого больше нет? Из чащи могут следить чьи-то внимательные глаза, в реке — такой проглядной, что видно камушки на дне, тоже кто-нибудь может жить…

Желание вернуться домой стало непереносимым. В памяти мелькали обрывки воспоминаний, настоящая каша, не привязанные ни ко времени, ни к месту. Кое-что она помнила и мстительно сообщила Алисану. Но остальное… Амарела зажмурилась и старательно принялась вспоминать. Ей все казалось, если удастся припомнить всю прошлую жизнь, в подробностях и деталях, то она, наконец, сможет вернуться.

А если не вспомнит?

Ощущение внимательного взгляда из ветвей стало пронзительным. Будто что-то настойчиво давило в спину. Рейна открыла глаза и поднялась.

Все же, Сэнни, каким бы он противным не был, хоть какая-то компания. Тут, на бережку неизвестной реки, можно и с ума сойти.

Она повернулась к воде спиной, пошла по направлению к костру, стараясь не оглядываться и не ускорять шаг. Лес недобро шумел. Поскрипывали ветви.

К их маленькому лагерю Амарела примчалась уже бегом. Сэнни, как ни в чем не бывало, возился с дровами, серебряные волосы свисали ему на лицо.

— Вернулась.

— А куда еще идти.

— Я тут подумал, и мне пришла в голову одна идея.

— Неужели?

— Слушай внимательно и постарайся понять, что я тебе говорю. Нам надо добраться домой, так?

— Еще бы.

— Я не знаю, как выбраться отсюда, но когда мы с братом жили в Сумерках, совсем маленькие, учитель рассказывал нам про город Изгнанника. И я знаю, как добраться туда.

— Что это за город такой? — Амарела вздохнула и села рядом, приготовившись слушать.

Сэнни был настроен серьезно и в его мелодичном голосе звучали убедительные нотки. Может дельное что предложит. Уже вечерело, и от реки поднимался стылый туман. Сэнни потер виски и вздохнул, словно припоминая что-то.

— Был давным-давно Король Сумерек и он пошел на сделку с Полночью, потому что желал получить себе Стеклянный остров. Тогда город, в котором раньше жил его народ, опустел, потому что Короля изгнали, и его место заняла Королева.

— Недурно устроилась, — пробормотала Амарела. — А что это была за сделка?

— Долго рассказывать.

— Может, сделаешь мне такое одолжение? — попросила она как можно более мирным тоном. — Все равно у нас уйма времени.

Сэнни обнял себя руками за голые плечи, высовывавшиеся из безрукавки, потер их, потом протянул босые ноги к костру. Из потемневших зарослей доносились шелест и шорохи.

— Ну… ладно. Это очень старая история, чтобы понять ее, нужно знать, что дролери умеют распределять и использовать чужую жизненную силу и удачу, в том числе силу людей. Да не только дролери — любые волшебные существа, фолари, слуа, наймарэ. Люди для них — это невероятный и привлекательный источник могущества.

— Неудивительно, что дролери в Даре околачиваются…

— Как ни странно, ты о многом права. Не перебивай. Итак, жизненная сила. Как ручейки, сливающиеся в реку, а затем в море, чтобы дать кому-то одному великое могущество. Еще, наверное, стоит тебе знать, что у иерархия у дролери на этой самой силе и строится. Кто сильнее — тот и круче, а родовитость или там социальные связи не имеют значения. Итак, Изгнанник захотел уподобиться фоларийским богам, которые получили свое могущество от народа найлов, и пришел к Холодному Господину с просьбой сделать ему Ножи.

— Ножи?

— Да, как рассказывают дролери, это были некие артефакты, которые позволяют собирать личную силу владельца и передавать ее хозяину Ножей. Изгнанник расчитывал дать их человечьим королям, военачальникам, великим проповедникам. Холодный Господин никогда не отказывает в просьбе, но ставит условия.

— И что это были за условия?

— Две вещи. Изгнанник после смерти станет полуночным, и Ножи перейдут обратно во власть их создателя. Изгнанник согласился, роздал Ножи людям и тем самым пошел на сделку с Полночью. Этого дролери ему не простили.

— Была война?

— Короткая и жестокая схватка. С Королем остались немногие друзья и союзники, кто не отшатнулся от него. Они смогли лишь отступить за пределы Сумерек. Так Король стал Изгнанником. А Королева потом получила то, что он так и не смог добыть — Стеклянный Остров. Потому что она была не такой жадной, как Изгнанник, и заключила договор, но не с Полночью, а с человеческим королем. Им, как ты знаешь, был король Лавен, наш предок.

Амарела помолчала, глядя в огонь. На волосы ей оседала зябкая туманная морось. Совсем стемнело. Погода портилась.

— Ладно, история поучительная, — сказала она. — Но при чем тут город Изгнанника?

— Видишь ли, есть поверье, что в этот город можно добраться от любого места, где горит огонь. Если обладать способностями.

— А у нас способностей нет.

— Попробовать то можно. Все лучше, чем сидеть тут… и ругаться.

— А что делать?

— Приглядись. Надо увидеть еще один костер. К городу идут по цепочке огней. Изгнанник повелевал стихией пламени.

Всматриваться в обступавшую темноту было неприятно. Словно темнота тоже всматривается в тебя. Амарела поднялась на ноги, огляделась. Сильно шумел лес.

— Смотри, — прошептал Сэнни, тронув ее за плечо.

— Что?

— Вон там, видишь?

За рекой, высоко-высоко на холме мерцала крохотная искорка.

Глава 20

— Человек по имени Аласто привез меня к своему отцу, он глава одного из влиятельнейших людских кланов. Там была еще мудрая женщина, госпожа Кайра, и они вместе с герцогом составили для меня вассальную присягу.

— Как она звучала, твоя присяга, помнишь? — спросил Нож.

— Я обязуюсь повиноваться моему господину и защищать его, его семью, его дом, его честь, и явиться к нему по первому его зову. Господин обязуется защищать меня, мою семью, мой дом, мою честь, и достойно благодарить меня за мою службу. Клятва имеет силу до официально объявленного окончания войны с Полночью.

— А всякое там «ненанесение вреда ни одному найлу»?

— Это обещание я дал до присяги.

— Ладно, — кивнул Нож, откинувшись на спинку сиденья. — Похоже, все честно. Ты, все-таки будь очень внимателен и следи, чтобы тебя в вечное рабство не забрали. Люди не так наивны, как о них рассказывают, сами могут на слове поймать.

Автомобиль карабкался вверх по крутым улицам человечьего города. Иногда плотный строй стиснутых домов разрывался, улица превращалась в карниз, и Киаран видел провалы серого неба, перечеркнутые близкими шпилями, летящих вровень с дорогой чаек, неспокойное море вдали и тысячи островерхих сланцевых крыш, облепивших скалы и берег, словно рыбья чешуя. Воздух пах камнем, железом и солью. Город был так велик, что не окинуть взглядом, если только забраться на самый верх вздымающейся над головой скалы.

— Особенно эта ваша Кайра, старая ведьма. Откуда бы ей полуночные ауры видеть? — Нож скрестил руки на груди и поднял длинную серебряную бровь. — Обычные люди не видят больше положенного, а она, представьте, видит!

— Не отзывайся так о мудрой женщине, Нож, — сказал Киаран как можно мягче. — Я ощутил присутствие ее силы. Мудрость и опыт следует уважать. К тому же, у людей есть не только она, чтобы видеть ауры. Я так понял, видящих женщин еще несколько, кроме госпожи Кайры.

— Все они чокнутые ведьмы, — поморщился Нож.

— Ты так расстраиваешься, словно они нам вредят, а не помогают.

Нож усмехнулся, покачал головой:

— «Нам»! Забавно, как быстро ты нашел свою сторону и примкнул к ней, Киаран.

— Тебя это удивляет? Не к демонам же мне примыкать, сам подумай. А в одиночку я не справлюсь. По моему следу, знаешь ли, идут гончие Кунлы, и отец скорее мертв, чем жив, и я еще даже не представляю, как его вернуть… — слуа опустил голову и уставился на пакет, который прижимал к груди. — Мне нужна личная сила на порядок больше той, что я имею.

— И шанс на которую ты знатно просвистел сегодня ночью.

— Ты смеешься надо мной, Нож? — Киаран уже пожалел, что рассказал ему все.

Нож положил руку ему на плечо.

— Я горжусь тобой, мальчик. — Он склонился ниже, заглядывая Киарану в глаза. — Я безмерно рад, что Полночь не способна испоганить все, что в нее попадает и даже то, что в ней родилось. Потому что, Киаран, полуночные или не полуночные — мы все создания божии, и даже распоследний горгул способен отличить добро от зла, если захочет. Эту способность различать вложил в нас Создатель, а не Холодный Господин. Это выше Полночи, понимаешь? Мы все прекрасно знаем, что творим.

— Если бы, — вздохнул Киаран.

— Точно тебе говорю. — Нож снова откинулся на спинку и поглядел в окно. — Мы большие мастера оправдываться и объяснять себе наши дрянные мысли и поступки. Полночь — одно большое оправдание. «Ты же полуночный, у тебя нет выбора»! Есть выбор, мальчик, никакой Холодный Господин его у нас не отнимал. В глубине души каждый понимает, что дрянной поступок — это дрянной поступок, чем бы он ни был продиктован. Это просто дрянной поступок — и все.

Киаран помолчал.

— Тебе легко так говорить, — пробормотал он, наконец. — Ты Нож, высший наймарэ, никто тебя не посмеет задеть. А мы с горгулом слабы, нам бы выжить…

— Однако ты не сожрал человека, который тебе помог, Киаран.

Слуа передернул плечами.

— Я не люблю сырого мяса.

Еще помолчали. Горбатая мостовая скатывалась вниз за задним стеклом. Машина карабкалась выше и выше. Киарана вдруг осенило:

— Нож, а ты ведь можешь сожрать герцога Эртао! И станешь, наверное, самым сильным в Полночи! Ну, после альмов.

— Точно, — удовлетворенно кивнул тот. — А до того я мог сожрать своего племянника, короля Герейна. И померяться силами, например, с эль Янтаром. Вопрос — почему я так не делаю?

— Потому что дал обещание не вредить ни одному найлу?

— Герейну я никаких обещаний не давал. Кроме того, я — Нож, человек, и с меня за мои обещания спросят не сразу, а когда-нибудь, неизвестно еще, когда. Но я предпочитаю выполнять, что обещал и не делать то, что дурно. Почему-то.

Машина затормозила у большого серого здания с рустованным фасадом и стрельчатыми окнами. К нескольким высоким дверям вела облицованная гранитом терраса с десятком ступеней, выравнивающая крутой скат улицы. На бронзовой табличке значилось: «Управление королевских внутренних дел».

Внутри было темновато и гулко. Охранники, глянув удостоверения, пропустили их беспрепятственно.

Нож уверенно провел Киарана на второй этаж, постучал в одну из множества дверей и, не дожидаясь ответа, распахнул створку.

— Капитан Комрак! — весело заявил он поднявшемуся из-за стола офицеру. — Герцог Астель передает под ваше командование новоиспеченного младшего лейтенанта, принца Неблагого Двора Киарана мааб Инсатьявля.

Человек посмотрел на Киарана, и лицо его вытянулось.

— Киаран, слушайся дядю и веди себя хорошо. Ты будешь помогать ему в расследовании. Капитан, надеюсь, вы воспитаете нам младшее поколение в присущем вам непримиримом северном духе! Ну, знакомьтесь пока, я принесу бумаги.

Нож, у которого подозрительно поблескивали глаза, сделал пируэт и исчез за дверью. Человек некоторое время продолжал смотреть ему вслед, потом снова перевел взгляд на Киарана.

— Сэн Анарен… пьян? — спросил он нерешительно.

— Мне кажется, к нему просто вернулась радость жизни, — честно ответил Киаран. — Может быть, Нож любит расследования? А что надо расследовать, кстати?

Капитан Комрак обошел вокруг навязанного помощника, оглядел его еще раз и вздохнул.

— Ты на найлерте читаешь… лейтенант?

— Я читаю на многих языках, — вежливо ответил Киаран. — В Аркс Малеум огромная библиотека.

— Будешь заниматься делом о пропавших подростках. Тут явно завязана Полночь, может, тебе придет что-нибудь путное в голову. Герцог сказал, ты в повадках полуночных разбираешься.

— Герцог предупредил, что я буду вам помогать?

— Позвонил. Сказал, что пришлет мне помощника и консультанта, сведущего в Полночи. Но я не ожидал, что он сам будет полуночный. Ладно… Киаран. Вот твой стол, садись, устраивайся. Чаю хочешь? Эмм… — Комрак вдруг прикусил губу. — Этот… принц Лавенг сегодня на лекции читал, что с Полночью нельзя делиться. Это правда?

— Правда.

— Значит, и чаю тебе предложить нельзя?

— Можно. Я давал клятву о непричинении зла. Чтобы вам спокойнее было. Но я бы и без клятвы… не воспользовался.

— Хм. И Полночь не врет.

— Не врет, капитан Комрак.

— Ну, хорошо. Ладно. Может, сработаемся. Чаю я сейчас нам принесу.

Но только он открыл дверь, как в кабинет вошел Нож с большой охапкой папок и бумаг.

— Капитан, вы так предупредительны, благодарю вас. — Он сгрузил папки на стол. — Киаран, это тебе. Протоколы допросов, документы, материалы. Изучай.

— И вам спасибо, что бумаги принесли, сэн Анарен, — нахмурился Комрак. — Но больше я не смею вас задерживать.

— Увы, — Нож уселся на столешницу, рядом с грудой бумаг. — Вам придется меня задержать, дорогой капитан. Герцог направил вам помощника и консультанта. Так вот, Киаран — помощник, а я — я как раз консультант.

* * *
Семья Гваля жила в самом верхнем ярусе Химеры, там, где улицы имели сильный наклон, а дома начали строить еще в девятом веке. Узкие темные фасады с каменными основаниями теснились один около другого, прижимаясь впритык. Мощеные неровным булыжником улицы были так узки, что сюда невозможно было проехать на машине, а фуникулер останавливался в полукилометре от Гвалева дома, и приходилось подниматься пешком. Зелени в верхнем городе никакой не было, только плотно стиснутые островерхие дома с темными каминными трубами, булыжник и кованые желобы для стока дождевой воды.

В тесной, обшитой темным деревом, столовой царила непривычная пустота. Старшая сестра была на работе в госпитале, а Анайра…

— Ушла днем, сказала, что к подруге идет, но подруга ее так и видела, — горестно сказала мать.

Она сидела около стола, вся в черном, седая, подтянутая, с прямой спиной, и смотрела, как Гваль ест. Под глазами залегли глубокие тени, губы сжаты.

— Я собираюсь присягнуть герцогу Астелю, — сказал Гваль. — Он обещал мне помощь и содействие в поисках.

— Астели… ну что же, неплохо, наша семья никогда с ними не враждовала. Хороший выбор, сын.

Историю рода мать знала наизусть, в подвале хранились сшитые пергаментные книги в тяжелых обложках тисненой кожи, а более поздние — уже напечатанные, с подробным перечислением предков Гвальнаэ Морвана и их деяний.

Пообедав, Гваль вернулся в свою комнату на втором этаже, тоже длинную и тесную, как пенал. Узкое стрельчатое окно с кованой решеткой выходило на кирпичную стену соседнего дома. Диван застелен ирейским пледом, на полу — кусок вытертого до болотного цвета ковра. На полках стояли модели судов, которые Гваль клеил еще оруженосцем.

Он разобрал вещи, сел на жесткий, с высокой прямой спинкой, стул и задумался. Анайра была тихой, задумчивой, чуть нерешительной девочкой. Неужели попалась в лапы полуночой мрази. Но днем? Куда же ее могло занести? С матерью поругалась?

Госпожа Морван была строгой и сдержанной, как их дом, как вся обстановка, как высокие стеллажи книг в их библиотеке. Гваль не мог представить, что она станет ругаться с дочерью. После смерти отца — военного моряка, она управляла семьей твердой рукой, пока не вырос сын. Анайра — младшая и любимая дочь, утешение в старости, когда старшие дети уже разбежались. И вот ее нет дома.

Гваль потер ладонями виски, поморщился и пошел в комнату сестры. Придется проверить ее вещи, может быть хоть что-то станет ясно.

Комнатка Анайры, тоже маленькая, но посветлее, с эркерным окном, встретила грустной пустотой. Написьменном столе горкой лежали учебники, тетради, на аккуратно прибранной кровати сидел лупоглазый белый медведь, заслуженный и замусоленный за много лет. Гваль снял со спинки стула школьную сумку, порылся в ней, выкладывая вещи на стол. Дневник, тетрадь с заметками о самонаблюдении, учебник истории, учебник алгебры — все в аккуратных обертках. Гваль раскрыл тетрадь с заметками на последних страницах, вгляделся в мелкий старательный почерк.

Обычные записи — о занятиях, о пробежках по утрам, режим дня… на полях тетради быстро набросанные картинки. Гваль поднял бровь — как-то не помнил, чтобы сестра раньше рисовала крылатых ангелов и каких-то тварей со щупальцами.

«Из-за полуночных налетов в Химере теперь комендантский час… каждый гражданин Найфрагира должен что-то сделать для того, чтобы победить грозного врага… моя сестра дежурит в госпитале, а я помогаю в школе делать обереги из рябины и боярышника, рисуем на фанерках руны и раздаем их жителям нашего района… мой брат ранен во время несения военной службы на корабле и лежит в госпитале в Аннаэ, я очень за него переживаю…»

Снова закованный в цепи косенький длинноволосый ангел с крыльями, накаляканный синей ручкой на полях. Или это не ангел… на руках видны когти. «Чтобы победить Полночь, мы должны быть сильными, очень сильными… держать полуночных тарей на поводке…» а вот это что-то новенькое. «Даго говорит, что нужно чудо…»

Кто такой, к марам, этот Даго?

В тетрадь была вложена бумажка с планом улиц, криво подписано карандашом, нужный дом помечен крестиком. Гваль задумался, потом сунул бумажку обратно и забрал тетрадку. Надо показать все это человеку, который занимается делом пропавшей Анайры.

* * *
«Ушел из школы после уроков, но до дома не дошел», «ушла вечером к подруге, но у подруги не появлялась», «ушел на занятия, но на занятиях не был и домой не вернулся», «не вернулся с тренировок», «не вернулась с практики»… отдельно несколько случаев «потерялся во время воздушной тревоги», «пропал без вести при налете». Больше полусотни случаев, из них тридцать четыре — в районе Среднего города, от алаупской фуникулерной линии до станции Синие Камни. Два последних случая — только за вчера.

Киаран поглядел на истыканную красными булавками карту. Охотничья территория какой-то большой твари со странной избирательностью отлавливающей подростков от двенадцати до шестнадцати лет.

Почему не всех подряд? Откуда такое гурманство?

— Нож, скажи, пожалуйста, чем человеческие подростки привлекательнее взрослых? Энергии и жизненной силы в подростке по объему меньше, чем во взрослом. Но по качеству — лучше. Может быть. Не всегда.

Анарен Лавенг расхаживал по кабинету Комрака взад-вперед — сидеть на месте больше пятнадцати минут он не мог.

— Человеческие подростки стремятся к независимости, они недоверчивы к старому и доверчивы к новому. Они ищут свое место в жизни и желают, чтобы это место было блистательным — во всех возможных смыслах. Я ведь прав, капитан? — Нож остановился, оглянулся на Комрака, который не поднимал головы от папок. — Вспомните свою юность, она ведь была не так давно. Кружила, шумела, морочила вам голову… вспомните, капитан, что вы делали в шестнадцать лет?

— Лупил всяких аристократиков-задавак, — тот устало потер пальцем переносицу, но на Ножа не взглянул. — Украшал их смазливые рожицы кровавыми соплями.

— Фууу, — огорчился Нож. — Это был предел ваших мечтаний?

— Они метили на мое место. — Комрак отложил папку, достал портсигар, выбрал папиросу и принялся заботливо проминать ее и покручивать в пальцах. — На мое блистающее место первого вассала герцога Астеля. Для сына докера и прачки это был довольно таки отдаленный предел.

Он щелкнул бензиновой зажигалкой, затянулся и выпустил струю едкого дыма.

— О-о, какая биография! Какой неукротимый напор! — Нож, морщась, помахал рукой, разгоняя дым. — Вы шагали по поверженным аристократам? Большими шагами?

— Ваши вопросы относятся к делу, господин консультант? — Комрак, откинулся на спинку стула и, наконец, воззрился на фыркающего принца. — Я бы хотел услышать ваше мнение о твари, которая ловит и жрет детей среди белого дня, а не о моем бурном прошлом.

— Извините, — вставил Киаран, смущаясь и прижимая уши (табак все-таки крепко вонял), — я думаю, что детей она не жрет. В смысле, не жрет сразу. Я хочу сказать, что, может быть, некоторые из пропавших еще живы.

— А вот отсюда подробней, пожалуйста, — повернулся к нему капитан.

— Конечно, это надо проверить… я не хотел бы заранее обнадеживать… Ап-чхи!

— А ты, пожалуй, прав, олененок, — Нож тоже повернулся к слуа, сложил на груди руки и взял себя за подбородок. — Вся эта история поразительно напоминает то, что происходило в Катандеране с химерками. Там дети тоже уходили из домов, а потом в один прекрасный день, вернее, ночь, все попрыгали с крыш. Был разовый, но мощный прорыв Полночи, последствия разгребают, наверное, до сих пор. Эта тварь, — Нож потыкал пальцем в карту, — наймарэ не мелкого разлива, и он готовит себе множественную добровольную жертву.

— Значит, он удерживает где-то больше тридцати человек! — Комрак встал из-за стола и подошел к карте, задумчиво дымя. — И где же их искать?

— Вряд ли он удерживает их насильно, — сказал Киаран, стараясь дышать ртом, — Наймарэ нужно поклонение и добровольная отдача, тогда будет толк оставлять детей в живых. В противном случае он бы их просто съел. Подросткам нужны убежище, еда и теплые вещи. Где они могут это взять, капитан Комрак?

— Наймарэ им приносит?

— Может быть, но скорее, они сами добывают необходимое. — Нож снова уселся на комраковский стол в излюбленной позе нога на ногу. — Крадут, грабят прохожих, прикидываясь полуночными. У вас зафиксированы такие случаи, капитан?

— Насколько помню, да. Я подниму донесения за пару недель, посмотрим территориально.

— Еще мародерство и грабежи магазинов.

— Это у нас по всему городу, — Комрак скривился. — Мародеров хватает. Квартиры и магазины потрошат во время воздушной тревоги. Жадность пуще страха у некоторых.

— Списки похищенного тоже хотелось бы посмотреть. — Киаран вытер запястьем заслезившиеся глаза. — Наверное, можно отличить, кто брал вещи и еду — взрослый или подросток. А-апчхи!

— Капитан, вы не видите, у ребенка аллергия на ваш дешевый докерский табак. Извольте дымить в коридоре! — не выдержал Нож.

— А-а, — найл озадаченно глянул на слуа. — Извини, малыш. Пойду, посмотрю статистику.

Он вышел за дверь, Нож, бурча и фыркая, полез на подоконник узкого окна, открывать форточку.

— Плебейство неискоренимо. Первый вассал герцога! Черного кобеля не отмоешь добела.

— Нож, он закуривает только когда хочет тебе досадить. Мы все утро работали вдвоем, он ходил курить в коридор. Я даже не просил.

— Ах, он развонялся, чтобы мне досадить. Смерд смердит, что от него еще ждать.

— Нож, — Киаран отдышался и заулыбался. — Ты же так не думаешь. Ты капитана нарочно иголками колешь. Зачем?

Анарен Лавенг привычно уселся на столешницу и потрогал свой затылок, провел ладонью по гладким волосам.

— Из благодарности, очевидно. Когда тебе в голову тычут стволом и щелкают затвором, почему-то очень остро ощущаешь, как хочется жить. Нельзя сказать, что меня не убивали раньше. Но раньше это происходило как-то поспешно… без предупреждения. Не успевал ощутить, как прекрасна жизнь.

— Так тебе полегчало, Нож? Ты сильно изменился, я помню тебя тусклым и грустным, как бабочка под стеклянным колпаком. Человек разбил стекло. Может быть, скажешь ему за это спасибо?

— Фуф! — Нож вздернул подбородок и обвел комнату яростным взглядом. — Этому плебею? Да никогда в жизни, пусть знает свое место.

Киаран вздохнул и прижал уши. Может, через некоторое время Нож остынет и поймет, какую услугу ему оказали, вольно или невольно. Его ведь словно на свободу выпустили. От него даже пахло теперь по-другому — не старым льдом и пылью, а грозовым облаком, полным молний.

Вернулся Комрак с бумагами и свалил их Киарану на стол.

— Вот статистика за месяц, смотри, сравнивай. Нужно очертить район предполагаемого логова, где тварь держит ребят. Хотя бы приблизительно. Людей, чтобы прочесать местность, у нас маловато.

— Можно обратиться к бойцам ОДВФ, — сказал Нож. — Они так и так патрулируют улицы.

— Дельная идея, — согласился Комрак. — Глядишь, и поиски быстрее пойдут.

Глава 21

Поисковые отряды собрались у серого здания УКВД. С утра подморозило и на лужах нарос тонкий ледок. Высокий, коротко стриженый найл размеренно читал предписание, поглядывая на выстроившихся на ступенях бойцов в зеленой форме. Ньет смирно мерз в строю и с интересом разглядывал незнакомую постройку. Химера нравилась ему, не такая яркая и светлая, как Катандерана, но было в ней суровое очарование северного города.

— Район разделен на квадраты, прошу командиров пятерок сделать пометки на картах, — продолжил найл. — Нас интересуют следы пребывания группы беспризорных подростков, места их ночлега, любые доказательства того, что подобная группа вообще существует. Соблюдайте осторожность. Сейчас семь тридцать утра, в пятнадцать ноль ноль возвращаемся, вам выдадут талоны на обед в нашей столовой.

Ньет слушал краем уха и думал, как там Белка. Ее устроили в альдской казарме, отгородили угол плакатами и простыней. Как бы не вздумала искусать кого-нибудь. Хотя, общение с людьми шло фоларице на пользу, она даже говорить лучше начала. Может быть, стоило взять ее с собой на поиски.

На верхней площадке лестницы разговаривали двое — невысокий худенький уквдшник с длинными темными волосами и какой-то морской офицер. Офицер что-то негромко, но горячо говорил, его собеседник недовольно отворачивался и прижимал острые ушки. Потом достал из-за пазухи какой-то узкий сверток, сунул моряку.

Острые! Это же дролери, да еще и полуночный. Ньет удивленно вытаращился. Ну и дела творятся. Стоявший рядом Рамиро ткнул его локтем в бок, чтобы не отвлекался.

— Задача понятна? Приступайте.


Группе Рамиро выпало проверять территорию заброшенного литейного заводика. Руина красного кирпича прижималась к скале, подходы к ней были затянуты забором из колючей проволоки с запрещающими надписями. Территория заросла пожухшей рыжей травой, тут и там ее вспарывали глинистые колеи.

— Производство у найлов в полном упадке, — мрачно сказал Рамиро. — Слишком большую ставку сделали на сотрудничество с Даром. Не могу сказать, что испытываю сейчас патриотические чувства.

— Наверное просто место неудачное, — предположил Лагарте. — От порта далеко…

— Обыщем тут все. Ньет, ты что-нибудь чуешь?

— Следы Полночи, везде, — мрачно ответил Ньет. — Наверняка тут по развалинам прячутся толпы полуночных. Герцог Эртао может нанять их на работу.

— Герцог Эртао поступает дальновидно, перевербовывая врагов.

— С Полночью нельзя договариваться! От этого один вред будет!

— Ну, не мы решаем, — Рамиро разглядывал карту. — Если тут есть подростки, где они прячутся? В старых цехах? Ночью холодно. Давайте осмотрим завод. Ньет, если почуешь наймарэ — сразу скажи.

— Хорошо. Лучше бы они сюда бомбу сбросили.

— А дети? Хочешь, чтобы повторилось то, что было в Катандеране?

Ньет мрачно замолчал и принялся принюхиваться. Пахло мелом, глиной, палой листвой, железом, Полночью.

Внутри цехов царило запустение. На полу валялся строительный мусор, обломки ящиков, стекла везде выбиты. Даже бродячих животных тут не было, разбежались или полуночные сожрали всех.

— Я пойду поверху, осмотрюсь, — шепотом сказал Ньет. — Сверху лучше видно.

Он одернул стеганую брезентовую куртку, натянул на руки нитяные перчатки и полез по обломкам балок на остатки перекрытий второго этажа. Рамиро махнул рукой и остальная тройка тихо разошлась по цехам.

Ньет походил поверху, огляделся, присел на корточки. В широченные пустые проемы окон задувал ветер. Внизу стояли какие-то серые квадратные конструкции с устьями. Нет, здесь, конечно, никого нет, слишком холодно, слишком пусто. Где бы он стал прятаться, если бы жил на территории завода… Близости наймарэ не ощущалось, так, путаные следы мелких полуночных тварей.

Если не найдем, может случиться, как в Катанеране, подумал Ньет и передернулся.

Он поверху миновал главный зал, прошел дальше, где перекрытия сохранились лучше. Коридор, заваленный всяким хламом и маленькие помещения с перекошенными дверями. В одном вспугнул стаю серых городских голубей, расклевывавших засохший батон. В другом — нашел красную вязаную шапку с помпоном, скомканное шерстяное одеяло и несколько журналов с глянцевыми картинками. Здесь явно кто-то жил, но этот кто-то сбежал или переехал.

— У наймарэ могло хватить личной силы, чтобы почуять наше приближение, — сказал он, когда поисковая группа снова собралась внизу. Никого живого не нашли, только разнообразные следы.

— Тут был кто-то, но они ушли. Или их сожрали.

— Не похоже.

. — Я нашел внизу остатки воска, как будто здесь свечи жгли, — сказал Лагарте. — И пара скамеек притащена. Еще пару костровищ, рогульки, котелок пробитый.

— Наймарэ с проповедями выступал, — пробормотал Рамиро. — И пищу готовили тут же. Как они ушли?

— Кто его знает. Через коллектор? Могли просто через дырку в заборе. Надо было собак брать.

— Возвращаемся? — Ньет виновато посмотрел на Рамиро.

— Да, больше тут делать нечего. Надеюсь, остальным группам повезет больше.


В столовой УКВД было тепло и шумно. Пахло рыбными котлетами, ячменным хлебом и компотом. Под высокой крышей ссорились воробьи. Ньет сунул суровой черноволосой тетеньке два талона, загрузил жестяной поднос тарелками и потащил к столику, за которым сидел Рамиро. Пока Ньет стоял в очереди, за тем же столиком уже угнездился тот самый невысокий полуночный, которого Ньет видел с утра. Теперь он оживленно беседовал о чем-то с художником и мешал ложечкой компот в стеклянном стакане.

— Привет, — буркнул Ньет, расставляя суп и второе на деревянном столике. Полуночный поднял на него раскосые, залитые чернотой, глаза, и приветливо заулыбался, обнажив острые клычки.

— Здравствуй! Я Киаран, временный вассал Эртао Астеля, занимаюсь вашим делом. О пропавших детях. Я узнал, что господин Илен командовал группой, которая обыскивала завод, вот и подошел. Хочу узнать подробнее.

— А что тут узнавать, там был кто-то, но он сбежал. Мы не шумели, значит этот кто-то узнал заранее. А значит — он сильный. Очень сильный. Может и хорошо, что мы впятером на него не наткнулись.

Полуночный разочарованно прижал уши, потом выловил из компота сморщенную черносливину и сунул в рот. Вздохнул.

— Я вижу, что ты фолари. Хочу тебе предложить одно дело, а то людей боязно с собой брать.

Рамиро насупился и начал ковыряться в тарелке с ячменным супом. Ньет покровительственно посмотрел на него — «мол, что, думал еще один волшебный на тебя набежал? А он ко мне, потому что я фолари!»

— Выкладывай, — Ньет придвинул к себе котлету с макаронами и начал есть, навострив уши. — Я тоже не рад тому, что чортов наймарэ сбежал.

— У меня есть план, как их найти, — нерешительно начал Киаран. — Но это опасно. Хочу пошарить ночью во время налетов в тех районах, где бывают кражи в магазинах. Пойдешь со мной? Мне нужен напарник.

Ньет подумал, потом кивнул.

— Можно и пойти.

— Отлично, — Киаран просиял. — Тогда сегодня вечером начнем.

* * *
— Мы с Киараном нелюди и особого интереса для Полночи не представляем, — резонно говорил Ньет, подгоняя поудобнее новенькую амуницию поверх брезентовой, простеганной ватой куртки. — Мы с ним отлично видим в темноте, а ты сам говорил, что не видишь ни черта. Вот подумай, какой от тебя толк ночью при налете? Кто кого охранять будет — мы тебя или ты нас? И города ты не знаешь. Это не драка, это разведка. Мы просто проследим за улицами. Может, таких разведок десять придется сделать, прежде чем найдем что-нибудь.

Железная логика у фолари, однако. Рамиро отступил, хотя очень ему не нравилось, что Ньет с тем дролеренышем полуночным затеяли.

— Присмотри за Белкой, пожалуйста. — Ньет взялся за ручку двери. Оставалось минут сорок до комендантского часа. — Белка! Нет, ты никуда не пойдешь, ты останешься с Рамиро. С Рамиро, поняла? Рамиро, возьми ее за руку. Вот так. Слушайся его. Скажи «Да, командир». Белка! Ну? Скажи! «Да, командир».

— Да, командир! — пропищала беленькая девушка. Рамиро сжимал ее холодную когтистую лапку. Она топталась рядом и поскуливала, как собачка, которую не берут гулять.

— А если ее маять начнет при налете? Помнишь, как она под кровать забивалась?

— Ну и пусть сидит под кроватью, не трогайте ее.

— А если укусит кого?

— Не трогайте ее — и не укусит.

Рамиро еще со времен присутствия наймарэ в Катандеране накрепко запомнил — Полночь сводит фолари с ума. Но нынешний Ньет раз за разом опровергал это правило. Не метался, как безумный, не выл, на людей не бросался, во время налетов спокойно сидел, пил чай и разговаривал, только косился на задраенные ставнями окна. Белка, глядя на вожака, мало-помалу прекращала истерить, и последнее время смирно сидела на полу, прижавшись к его ногам, а не забивалась, завывая, под чужую кровать. Неизвестно, правда, как она себя поведет на этот раз, без Ньета.

— А тебя, между прочим, даже если ты несъедобный, могут пристукнуть просто потому что ты шевелишься. — Буркнул Рамиро. — Решат, что ты конкурент.

— Несъедобный — это сильно сказано, — пожал плечами Ньет. — Полночь всех жрет, и фолари, и своих, чего там. За неимением лучшего.

Рамиро ухватил товарища за рукав.

— Ах, вот как? То есть, покуда лучшее сидит взаперти и по подвалам, вы с этим слуа пойдете ловить наймарэ на живца. Молодцы! Гениальная идея. Давайте, я тоже пойду. Из меня живец — хоть куда, получше вас.

— Да не на живца, — Ньет подергал рукав, но Рамиро держал крепко. — Мы просто наблюдатели.

— Вы просто два идиота. Короче, все, что вы затеяли — ерунда, опасная и никому не нужная. Если слуа так хочет, пусть один шарахается по городу ночью. А тебя я не отпущу, ты один раз уже сбежал, не попрощавшись, я тебя похоронил, больше мне такой радости не надо.

— Да ничего со мной не случится…

— Вот пусть с тобой тут ничего не случится, ага?

— Рамиро, пусти! Киаран меня ждет, мы договорились.

— Подождет, не развалится. До утра подождет.

— Рамиро!

Белка заскулила и принялась выдергивать у Рамиро ладошку. Ньет упорно выдергивал рукав из другой рамировой руки. Проклятые фолари!

— Отпусти, а то она начнет кусаться, — предупредил Ньет. И уточнил: — Меня отпусти.

Рамиро плюнул и разжал пальцы. Он уже однажды пытался дозваться до ньетовой совести, потом руку полночи зашивали в травмпункте.

— Да катись ты куда хочешь, — сказал он устало. — Хочешь сдохнуть — проваливай.

Повернулся и пошел по коридору в сторону общих комнат. За спиной горестно взвыла Белка, забубнил Ньет, потом хлопнула дверь.

Я ему не нянька, за руку держать.

Не сожрали же его в море. Пусть себе шляется, где хочет. Он мне не племянник, в самом деле. Он чертов фолари.

В общей спальне Рамиро рухнул на свою койку и раскрыл книгу, некогда подаренную ему Днем, перечитанную вдоль и поперек. Найльские сказки и легенды про моряков, рыбаков, рыцарей, про силков-оборотней, про фолари и про полуночных тварей. Интересно, видел ли Мигель Халетина, автор сказок, въяве хоть одного полуночного? Фолари и силков, скорее всего, видел, а вот демонов? Или все это — исключительно плод его буйной фантазии?

И что сейчас, интересно, поделывает День? Что делает Лара — догадаться нетрудно, работает наизнос, скоро премьера. Репетиция, наверное, только-только закончилась. Лара, скорее всего, и домой не поедет, или Креста ее к себе повезет. После смерти Десире они сблизились, Креста уважает стойкость, она сама такая — на все удары судьбы отвечает оголтелой работой.

А вот чем занят Денечка после рабочего дня? Скорее всего, тоже сидит в кабинете над поплавком, а его секретарь и несчастные подчиненные не смеют встать из-за столов и пойти по домам. «День круглые сутки», однако.

Рамиро посылал им редкие письма из разных городов по дороге, и последнее, не так давно — из Химеры, но ответа пока не приходило. Позвонить он так и не решился.

— Господин Илен? А чего вы тут лежите? — в спальню заглянул Адаль Лагарте, он держал за руку насупленную Белку. — У нас гости, сам принц Анарен пожаловал! Еще госпожа Кайра и с ней какой-то сотрудник из музея. Они арфу принесли, тоже, наверное, музейную. Пойдемте!

— Мне неохота, — буркнул Рамиро, переворачивая страницу. В кои веки в комнате было пусто, никто не галдел, не пел, не спорил, не бродил-туда-сюда.

— А где Ньет? — Адаль оглядел ряды пустых кроватей. — Белка беспризорная под дверью сидит. Чего он ее бросил?

— Белка, — Рамиро запустил руку под кровать, в вещмешок. — Хочешь сухаря?

— Да, командир! — девица, шаркая ботинками, подбрела поближе, получила сухарь и стала его грызть, задумчиво глядя на Рамиро.

— Белка-Белка, — вздохнул тот и сел, спустив ноги. Чуть отстранил фоларицу от себя и нагнулся, поправляя ей спущенные гольфы, как маленькой девочке. — Что ж ты у нас тощая такая…

— Пойдемте в комнату отдыха, — сказал от дверей Адаль. — Гости же.

Рамиро поморщился.

— Принимайте гостей без меня. Я почитаю. И Белку тут посторожу.

Адаль шагнул в спальню и остановился в проходе, укоризненно качая головой.

— Какой же вы нелюдим, господин Илен. Нехорошо так. Там же принц! Это неуважение, сидеть букой в комнате, когда его высочество приехал. Если я вас не приведу, за вами сэн Логан придет или сэн Вильфрем, будут ругаться и все равно вас вытащат.

Из коридора заглянул еще один человек, долговязый найл, снежно-белая грива заметала ему плечи. Красивые густые волосы, совсем лишенные свойственной седине желтизны, не слишком вязались с грубоватым землистым лицом, посеченным морщинами, моряцким прищуром и потрепанным дождевиком. И с неизменной спичкой в углу рта.

— Господин альд, — улыбнулся он, показав желтые зубы. — Привет. Где твои фоларята? А парень где?

— Ушел к приятелю, — Рамиро захлопнул книгу. Почитать ему точно не дадут.

— Деточка! — найл поманил Белку. — Иди-ка сюда, маленькая.

К удивлению Рамиро, Белка разулыбалась и охотно пошла к чужому. Он, обняв ее за худенькие плечи, увлек в коридор.

— Эй! — Рамиро вскочил. — Не уводите девчонку, как вас там… Аранон!

Но тот уже исчез. Чертыхаясь, Рамиро схватил свою книжку и поспешил за найлом. Умник нашелся, потащил фоларицу в набитую людьми комнату как раз к моменту налета. А если она там кого-нибудь изувечит?

В комнате отдыха было темновато, полно народа и пластами висел дым. Верхний свет вырубили, зато в центр комнаты вытащили два торшера, а между ними на стуле сидел в свободной, неуловимо напоминающей денечкину, позе молодой улыбчивый мужчина, с тонким лавенжьим профилем, с волосами удивительно гладкими, словно голову ему облили расплавленным серебром. Сейчас, вблизи, Рамиро видел, что на принца Алисана или короля Герейна он похож только дареной мастью и фамильными чертами, напоминающими о близком родстве с дролери.

Рамиро пробрался к светящейся в полумраке белой шевелюре. Аранон уже расселся на скамье, а к его коленям прижалась Белка — точь в точь, как она прижималась к Ньету.

— Аранон, не надо ей здесь быть, — нагнулся к его уху Рамиро. — Она взбесится при налете.

— Тсс! — найл подвинулся, освобождая место. — Садись, альд. Не бойся, не взбесится, я волшебное фоларийское слово знаю.

— Очень рад познакомиться с вами, прекрасные господа, — говорил тем временем его высочество, озаряя собравшихся улыбкой, такой яркой, что поневоле хотелось зажмуриться. — Выразить свое восхищение и гордость за дарское рыцарство, за вас, господа добровольцы, за вас всех, кто счел своим долгом прийти на помощь братскому Найфрагиру. Без малого тысячу лет мы соседи, и всякое между нами случалось, но со времен Союза Великих Мужей, союза короля Халега и короля Ворона договор о дружбе и взаимопомощи ни разу не нарушался.

У принца был отлично поставленный голос и внятная речь, как у хорошего актера, а глаза буквально лучились. Они были очень светлые, лунные, хрустальные, с невероятной светоотдачей — Рамиро впервые мог рассмотреть легендарную дареную кровь так близко. Эффектно, ничего не скажешь. Ни фотография, ни кинопленка передать этого сияния не могли.

— Впрочем, довольно пафоса! — принц потянулся куда-то в толпу и ему передали резную старинную арфу, похоже, и правда, музейную. — Лучше я, в честь нашей встречи, спою вам несколько народных песен.

Он поставил арфу на колено, любовно прислонил к себе и провел по струнам узкой длиннопалой рукой.

Зазвучал мягкий аккорд, и в тот же миг далеко, за стенами казарм, взвыла воздушная тревога. Принц прижал ладонью струны, пережидая, а Рамиро с беспокойством взглянул на Белку. Та сидела тихо, спрятав голову беловолосому найлу под пиджак. Аранон рассеянно поглаживал ее по плечу.

Потом снова зазвучал переливчатый аккорд, пальцы принца забегали по струнам.

— Это весна виновата,
Солнцем земля согрета.
Оставлю бархат и злато —
Стану простым хинетом.
Хинету немного надо:
Острый меч и кольчуга.
Земля от рая — до ада,
Да чтобы ждала подруга.

Слушатели встрепенулись и стали подтягивать — песня была очень старая, ее любили петь горожане на праздничных застольях и семейных посиделках. В полумраке блестели десятки глаз, устремленных на принца, даже Вильфрем, подперев подбородок кулаком, мечтательно улыбался. Логан Хосс, сидевший рядом с ним, смотрел на Лавенга умиленно и ласково, слов он, видимо, не помнил, зато мычал в такт и покачивал тяжелой головой. Сэн Иен, лорд Ранд и его сын тоже глядели на принца с обожанием, подпевали, как могли, запаздывая и глотая слова. Госпожа Кайра протирала очки, и лицо ее было просветленным и каким-то беспомощным, незащищенным, а глаза моргали, словно ослепленные.

Зато Черепок и другие хинеты-наемники песню прекрасно знали и дружно подтягивали.

— Красотка с холодным взглядом,
Не опускай ресницы!
Хинету всякая рада,
Когда он в окно стучится.

Рамиро захотелось курить и он начал бездумно листать книгу — дымить в двух шагах от певца он не решился, да и пепел стряхивать некуда. Было бы неплохо попросить Принца-Звезду спеть что-нибудь из «Песен сорокопута», Лара бы дорого дала, чтобы их послушать. Или эти «песни» существовали только как стихи и не были положены на музыку?

Анарен спел про хинета и начал другую залихватскую песню, тоже смутно знакомую. Похоже, он таким образом завоевывал аудиторию. Впрочем, это ему удавалось.

Где сейчас бродит Ньет? Рамиро покосился на фоларицу — она, кажется, заснула у найла под рукой. Принц все пел и пел — и ему подпевали. Глядели на него с восхищением и обожанием. Струны арфы ритмично звенели, заставляя публику дышать в такт. Рамиро маялся без курева, мучил книгу, открывал и закрывал ее, и клял себя за то, что совершенно нечувствителен к музыке. Арфа вдруг мелодично застонала и умолкла — принц прижал струны ладонью. Стало очень тихо.

— А что прекрасный господин там такое интересное читает? — недовольно спросил принц. Рамиро захлопнул книгу и покраснел. — Наверное, нечто значительно более интересное, чем мои песни.

— Прошу прощения, я не нарочно… — начал оправдываться Рамиро. Принц недовольно сверкнул на него серебряными глазами и вскинул голову, окружающие мрачно молчали. — То есть машинально… Песни ваши очень интересные!

— Что это за книга? — настаивал Анарен. Рамиро невольно подумал, что тот в бытность свою ребенком был очень капризным.

— «Песни синего дракона», — ответил он неохотно. — Авторства Мигеля Халетины, вашего современника, кстати. Вы ведь наверняка и знакомы с ним были, вот чудо-то.

Серебряные глаза чуть расширились и лицо принца застыло красивой маской.

— Мигеля Халетины? А разве он не… То есть, когда он ее написал?

— Уже в зрелые годы, когда жил на севере, перед тем, как стал лордом Нурраном.

— Что-о-о? — Анарен отставил арфу и поднялся со стула. Потом шагнл к Рамиро и требовательно протянул руку. — Позвольте мне эту книгу, прекрасный господин.

— Но это подарок. Я не могу.

— На пару дней. Почитать, — Анарен криво усмехнулся, и лицо его вдруг стало страшным.

Рамиро неохотно протянул книгу. Принц принял ее, словно боясь обжечься, потом повернулся к остальным.

— Прошу меня простить, вынужден удалиться, — сказал он, игнорируя разочарованные возгласы. — Плохое самочувствие. Всего доброго.

* * *
— Авантюру вы затеяли, — проворчал Гваль, перезаряжая пистолет. — Киаран, ну куда тебя несет на ночь глядя. Сожрут.

— Мы и сами отлично справимся, — Киаран надулся.

Ньет перетягивал шнуровку на тяжелых военных ботинках и помалкивал. Ему было интересно, что задумала полуночная малявка.

— Понимаешь, Гваль, если мы их не найдем, то кто знает, что может случиться. Если это наймарэ… он все что угодно может натворить. Мне Нож рассказал о том, что было в Катандеране, если то же самое начнется в Химере… с сестрой можешь попрощаться. Но если боишься — с нами не ходи.

— Вы улицы не знаете и карту читать не умеете, — буркнул Гваль. — Отпусти вас, живо заблудитесь. И сожрут вас где-нибудь. Что будете проверять в первую очередь?

— Вот этот большой гастроном, — Киаран потыкал пальцем с темным заостренным ногтем в карту с флажками. — Его неоднократно обворовывали, а набор украденного… странный. И я умею читать карту, Гваль. Если дело только в этом.

— Я хочу пойти, — Гваль сказал, как отрезал. — Это дело меня касается, а вам не помешает присмотр. Все.

Ньет внимательно пригляделся. Эти двое, похоже, что-то скрывали. Какой-то тяжелый разговор или кошка между ними пробежала… Кажется именно Гваль привез полуночную малявку в Химеру.

— Ты мне не лорд, чтобы указывать, — взбеленился Киаран. — Я жалею, что вообще согласился тебя взять.

— А ты не жалей. Без меня тебя собаки сожрут, забыл?

— Если бы ты не сунул меня, как котенка, УКВДшникам!

— Это был единственный выход!

— А я-то еще не стал тебя есть!

— Кхм! — громко кашлянул Ньет. Найл и полуночный обернулись к нему и замолчали.

— Если вы хотите выяснять отношения, то, может быть, пойдем на разведку завтра? Наймарэ наверняка подождет, приостановит свои дела. Я тогда в казарму вернусь, у меня свой человек есть, и он беспокоится, кстати.

И мы никогда не ссоримся, хотел прибавить Ньет, но это было неправдой.

— Он не мой человек, — сердито бросил Киаран и надулся. — Еще чего.

— Да ладно заливать.

Гваль непонимающе посмотрел на двух нелюдей и сжал губы.

— Идем.

Киаран пожал плечами и пошел к выходу. Он был одет, как обычный найлский подросток — парусиновые штаны, майка и куртка. Острые ушки скрыл под платком.

— Если наткнемся на наймарэ или на его людей, не стоит мне в УКВДшной форме разгуливать. Попробую втереться в доверие, а вы проследите, куда пойдем. Днем вернетесь с подмогой.

— План конечно хороший… — с сомнением пробормотал Ньет. — Вот только наймарэ нас за версту почует.

— Вряд ли он сам по улицам ходит. Скорее его слуги, а они просто глупые дети.

— Не стоит недооценивать глупых детей, — буркнул Ньет, — Они хитры, сообразительны и осторожны, когда делают глупости. Чем опаснее глупость, тем хитрее дети.

— Ты так хорошо знаешь человеческих детей? — удивился полуночный. Ньет дернул плечом и поморщился, не желая вдаваться в подробности. Гваль сказал:

— А как ты собрался втереться им в доверие, Киаран? У тебя же на лбу написано…

— Если я не отводил глаза тебе, Гваль, не значит, что я этого не умею. — Слуа улыбнулся, показав острые клычки.

— Чертова Полночь.

Гваль насупился и на время прекратил расспросы.

На улице смеркалось — на севере темнеет рано. Оборванные клены и липы сиротливо мокли под мелким дождем.

Мимо общежития УКВД прошел наряд с собаками и фонарями. Ньет поежился и втянулся поглубже в стеганый воротник форменной куртки. Киаранов найл повертел в руках пропуск на время комендантского часа, подписанный кем-то из высших офицеров, аккуратно сложил его и спрятал в карман шинели.

Фуникулер теперь ходил до девяти вечера, но народ исчезал с улиц гораздо раньше. Они ехали в полупустой освещенной холодным светом грохочущей коробке, Ньет с любопытством смотрел в окно, на проплывающие мрачные громады химерских зданий. Киаран молча сидел на деревянной лакированной скамье, сцепив пальцы и глядя прямо перед собой темными глазами. Найл откинулся на спинку, вытянул ноги и скрестил руки на груди.

— А если они не появятся сегодня?

— Значит, не повезло. Но на пропажи в гастрономе поступают жалобы где-то раз в три дня. В последний раз — позавчера. Так что, почему нет.

— А что крали?

— Еду, сладости. Модные дарские вещи. Выпивку, сигареты. Ящик шоколада. Похожие пропажи еще в нескольких магазинах поблизости.

— Да, похоже на подростков.

Фуникулер дернулся и встал. Свет погас. Пронзительно завыла сирена, по темному небу зашарили лучи прожекторов. Ньет схватился за ремень винтовки.

— Сегодня раньше обычного, — найл озабоченно выглядывал в окно. — Кто из вас такой неудачливый, парни?

— У меня еще не сильно удачи накопилось, — нерешительно сказал Киаран. — Но ведь ждать нельзя.

— Нельзя. Выходим.

По темной круто уходящей вниз улице усиливающийся ветер мел обрывки бумаги и влажные листья. У Ньета заныло в ушах — приближение полуночных вызывало сильные скачки давления. Задребезжали стекла домов и басовито загудели тросы фуникулера. Небо тоскливо подсвечивало зеленым и фиолетовым.

Киаран, прищурившись, вгляделся в набухающие свечением контуры домов, потом махнул рукой, пригибаясь побежал по улице вниз, к гастроному. Ньет и Гваль последовали за ним. В тот момент, когда они, жадно втягивая воздух, добрались до черного хода в магазин, небо будто разверзлось, и крылатые, когтистые тени понеслись над Химерой с ревом и грохотом, исторгая фосфорный, леденящий огонь и мертвенные пучки молний. Глубокие, как трещины, тени, метались по мокрому асфальту, и в лужах отблескивали силуэты Дикой Охоты. На глазах у Ньета на стену противоположного дома ляпнулась какая-то крылатая тварь и поползла вниз головой, шипя и заглядывая в ослепшие окна.

— Откройте, УКВД, — Гваль постучал в дверь, не поворачиваясь и не отрывая взгляда от кипящего неба. Через некоторое время засов загремел и через порог на них подозрительно уставился пожилой ссутуленный найл.

— Мы звонили, — нетерпеливо сказал Гваль. — Позвольте войти.

Найл, не приглашая, продолжал стоять на пороге, подслеповато вглядываясь. Желтая полоса света падала на дорогу. Гваль пожал плечами и прошел внутрь магазина, Ньет и Киаран затормозили на пороге.

— Заходите, ребята, — кинул им Гваль. Нелюди дружно кивнули и шагнули в теплый свет человеческого жилья.

— Звиняйте, что не пригласил, хоть и предупреждали, — проскрипел сторож. — Теперь полоночь по улицам шляется, сразу и не разберешь. А без приглашения они не войдут, пока крышу не снесут.

Киаран ханжески опустил ресницы и стал смотреть в пол, чтобы сторож не заметил глаз без белков.

— Паренек в альдской форме, морской офицер и шпана из подворотни, на всех — один УКВДешный пропуск… странные времена настали.

Снаружи выли сирены.

— Извините, на разговоры нет времени. Спуститесь в подвал, а мы последим за магазином.

— Да ничего, мне и тут не страшно. Магазин пару раз грабили во время налетов, вот я и стерегу. Ничего особенного не взяли, но стекло разбили, потом вставлять пришлось. Страна в опасности, а они по прилавкам шарятся, наверняка приезжие поганцы… из Дара или с Немого Берега. Найлы бы так ни за что не стали поступать, — раскипятился сторож.

Гваль прервал его излияния и пошел по длинному, освещенному болтающимися лампочками коридору в торговый зал. Ньет и Киаран последовали за ним.

— По улицам сегодня походить не придется, сожрут и не заметят, по крайней мере посидим в засаде, — полголоса сказал Киаран.

— Пользы-то будет, — хмыкнул Гваль.

— Их много. И становится больше. Они должны что-то есть. Одеваться в теплое.

— А наймарэ не может наколдовать им еду.

— Они сами для него — еда.

В просторном зале было темно и гуляли тени. Высокие витринные стекла заклеены крест-накрест полосками бумаги. Еле слышно гудели батареи отопления. Вкусно пахло копченостями и шоколадом.

Устроились за прилавком, Киаран сел на пол, насторожив ушки и прислушиваясь, Гваль, спотыкаясь и чертыхаясь в полутьме, нашарил табуретку, а Ньет устроился рядом с Киараном.

— Подождем. Если и придут, то во время налета, когда все в убежищах.

Стало тихо, только слышно было мерное дыхание Гваля. Ньет терпеливо ждал, погрузившись в текущее время, как в воду. Беснующаяся снаружи Полночь не волновала его, прошло то время, когда он боялся и сходил с ума. Теперь если что и чувстовал, только холодную ненависть к гаду, который обманывает и использует глупых человечьих подростков. Все повторяется. Только Десире больше нет.

К действительности его вернул звон разбитого стекла. Киаран приподнялся и тенью выскользнул из-за прикрытия прилавка, тут же растворившись в темноте. Ньет, как ни прислушивался, не мог различить звука его шагов. Зато он прекрасно слышал тех, других. Торопливый шепот, стук деревянных ящиков, шарканье подошв, шелест бумаги, приглушенные ругательства и азартное сопение.

Подростки. А полуночная малявка-то была права. Ньет осторожно выглянул из-за прилавка в зал. Из разбитой витрины тянуло холодом с улицы. Между стеллажами несколько темных фигур набивали сумки, тянули в какой-то мешок, не обращая никакого внимания на беснующуюся снаружи Полночь и отдаленные звуки выстрелов. Жахнуло какое-то тяжелое орудие, зазвенели стекла.

Потом от стены дома отделилась невысокая тень, неторопливо подошла к ночным налетчикам. Ньет замер, потом облегченно выдохнул. Похоже у Киарана был дар уговаривать, потому что полуночная малявка преспокойно подхватила какую-то коробку и удалилась в ночь вместе с воришками.

— Проследим за ними, — сказал Гваль. Надо же, как тихо подобрался… — Если нас не сожрут. И если…

— Если что?

— Если этот милый парнишка просто не воспользовался шансом вернуться к своим.

Глава 22

Домой, в особняк герцога в верхнем городе, Энери шел пешком. Ветер носил дождевые шквалы, раскачивая фонари, бледный свет дробился и дрожал на мокрой брусчатке. Горловина улицы гудела, как труба. Окна, задраенные ставнями, были слепы, словно залепленные пластырем глаза. Над зданиями, в низких тучах, метались лучи прожекторов, отлавливая рыщущие крылатые силуэты. Со стороны порта глухо бахали одиночные выстрелы.

Энери задрал голову, принюхиваясь, оскалился в слоистую, проницаемую мглу, где дымным, чернее черного, пятном колыхалось чужое присутствие. Тварь отпрянула, втянулась в подворотню, освобождая дорогу.

Гулкое эхо шагов катилось по улице. Энери нес книгу на груди, спрятав под пальто, и она ледяной плитой давила ему на сердце.

Мигеле Халетина. Лестанский мальчишка, которого Сакрэ Альба привез из стычки с пиратами и назвал своим оруженосцем. Черноволосый, поджарый, цепкий, как обезьяна, и такая скромница — глаз не поднимет. Мальчишка, как мальчишка. Но кое-кто оказался наблюдательнее, чем рассчитывал Альба, и шепнул Энери истинную причину, из-за которой лестанец вдруг оказался в оруженосцах у Макабрина.

На что рассчитывал Альба, Энери так и не понял. Зачем он держал эту карту в рукаве, кому и когда намеревался выложить… Ни лучшему другу, ни сюзерену, которому принес присягу, ни даже отцу своему Сакрэ не сказал ни слова. Это Сакрэ-то, который никогда не имел от принца никаких тайн.

Эта тайна умерла вместе с Халетиной.

Энери забыл о нем. Всего лишь эпизод в череде великих потрясений. Мальчишку смело зарождавшимся смерчем, который, пройдя по стране, оставил столько трупов и обломков, что ни совесть, ни память Энери вместить не могли.

Принц поднял воротник, но непокрытую голову окатывало дождем, и ледяные капли ползли за шиворот. Ветер раздувал полы, бросал на лицо слипшиеся волосы. У Энери окоченели пальцы.

Утерянная дареная кровь. Кровь Нурранов. В вещах у парня нашли черную краску — он красил волосы, и старался не поднимать глаз, ярколиловых — фамильный признак Нурранов. Это было, конечно, труднее, хотя мало ли маркадо-полукровок бродят по Дару?..

Но у Нурранов и маркадо не осталось.

Где Альба его откопал? В каких-таких лестанских гаремах, без помощи сестер святой Невены, сами по себе причудливо соединились капли нуррановской крови, чтобы родилось дитя, полностью соответствующее Реестру?

Альба теперь не ответит. Халетина тоже. Впрочем… почитаем книгу.

Дождь не переставал. Энери шагал вдоль кованой ограды, лиственницы за нею еще не облетели, их светлые силуэты плыли на фоне озаряемого вспышками неба. К едкому запаху Полночи, пропитавшему город, прибавилась нежная смолистая нота. Принц, просунув руку сквозь решетку ворот, откинул щеколду и отворил калитку.

Его флигель, темный и молчаливый, находился в глубине парка. Парк был пуст, только шумели полуголые ветви и стучали капли о выстланную листьями дорожку. В верхних кварталах Полночь почти не искала поживы — дома здесь напоминали крепости и хорошо охранялись. Энери поднялся на крыльцо и открыл дверь своим ключом.

— Ваше высочество! — оба охранника повскакали из-за стола, где стояли пивные бутылки, немудреная закуска и были разложены фишки от лото. — А мы вас утром ждали!

— Мои планы изменились, — сказал Энери ровным голосом. — Пожалуйста, не беспокойте меня утром.

Он поднялся к себе, скинул промокшее пальто, выступил из отсыревших туфель. Шелковые носки оставляли на сверкающем паркете влажные следы. Принц бросил книгу на постель и направился к бару, где выбрал едва початую бутылку пятнадцатилетней альсатры и пузатый бокал.

Книга, заботливо обернутая в газету,оказалась издана в Химере, в конце прошлого века — редкий, коллекционный экземпляр. Плотная мелованная бумага, превосходные цветные иллюстрации проложены листами прозрачного пергамента, причудливые орнаменты, виньетки и черно-белые картинки в тексте. Все — отменного вкуса.

Предисловие рассказывало про Халетину — как он попал из своего Лестана под руку короля-Ворона исследователи его биографии не знали.

Перенесся, очевидно, по воздуху.

Или приплыл из Алого моря в Полуночное, раз ему приписывалось легендой родство с фолари. Так кто он на самом деле был — последний из Нурранов или русалка вроде Белки?

Какое мое дело, кем он был, подумал Энери, покачав альсатру в бокале. Он был мальчишкой, чужим оруженосцем, чью тайну я продал сэну Эмрану, отцу Сакрэ, надеясь, что он поможет мне заполучить Летту. Я так желал его поддержки, могущественного лорда Макабрина, и так боялся отказа… Думал, глупый, что мне нечего предложить ему взамен.

Невероятная наивность.

Но мальчика лорд Макабрин тоже взял. Отчего бы не взять. Конечно, он его взял, такой подарок, такая возможность держать за глотку любезного союзника, лорда Нуррана, давно утратившего признаки дареной крови, как и все его семейство… Только Халетина оказался скользким, как его прозвище.

Спасаясь от макабринских солдат, он выбежал на самый верх алаграндской башни и бросился в море.

Больше Энери его не видел и никогда о нем не слышал.

Человек бы не выжил. Но Халетина, видимо, и правда был не человек, а фолари. Иначе — откуда эта книга и эта история: «Халетина более двадцати лет прожил в Найфрагире, был приближенным и правой рукой легендарного Короля-Ворона. Потом вернулся в Дар, присягнул королю Халегу и принял имя высокого лорда Нуррана по праву дареной крови. До конца жизни он правил в Южных Устах, значительно перестроив и обновив береговые фортификационные сооружения. Потомков не оставил, и имя высокого лорда вернулось к прежним хозяевам».

Энери глотнул альсатры и усмехнулся. Если бы в Южных Устах он вместе с экскурсией проехался дальше по набережной, то наверняка бы узнал эту историю гораздо раньше.

Он полистал книгу, скользя взглядом по названиям. «Сухой тростник», «Глаза Полуночи», «Сказка о Надо и Ненадо»… «Злой принц».

Принц хмыкнул и провел ладонью по странице, разглаживая.

«Жил на свете злой принц. Был он прекрасен, как звезды в небесах. Волосы его были, как серебро, руки, будто выточены из перламутра, а губы — алые, как кровь. Когда он пел, даже птицы замирали в небе, чтобы послушать. Отец любил его, и рыцари любили его, и сестра. Народ королевства любил его. Но принцу все было мало. Вызвал он лучшего своего рыцаря, самого прекрасного и вежественного из всех, белого рыцаря с зелеными глазами, и сказал ему: любишь ли ты меня превыше всего? Люблю, отвечал рыцарь. Тогда отправляйся немедля в путь и привези мне чудо морское. Томит меня скука, и я не знаю, как развеять ее».

Энери еще раз хмыкнул и налил себе альсатры. Злой, значит, был принц. Недобрый. Скучал он, значит…

«Белый рыцарь ни слова не сказал, взял своего коня и отправился в путь. Сначала он долго ехал верхом и преодолел множество опасностей, после земля закончилась, и пришлось ему сесть на корабль. Ни слова не сказал он, завел своего коня на корабль и поплыл в сторону рассвета. Множество неведомых земель миновал он, и вдруг увидел одинокую ладью. Ладьей же правил юноша с синими волосами, одну руку держал он на руле, а другой сыпал в воду зерна пшеницы, и морские рыбы сплывались к той ладье, и вода кипела от пестрых их тел».

С синими волосами. С синими, черт побери, нуррановскими. Я вам, сэн Эмран, не подделку какую-нибудь подсунул!

«Увидел юноша корабль и рыцаря на нем, и загорелось в нем желание взойти на борт.

Едем со мной, сказал ему белый рыцарь. Я покажу тебе земли лучше и прекраснее, места, где солнце заходит, и длинные тени тянутся по изумрудным долинам. Я покажу тебе моего принца, его волосы, как серебро, а руки, как перламутр. Когда он поет, в небе замирают птицы.

Я поехал бы с тобой, сказал юноша, но ведь не ради себя зовешь. Отчего принц твой не приплыл сам?

И ради себя зову, сказал белый рыцарь, ибо в сердце его зародилась любовь к морскому чуду.

Я погибну вдали от моря, сказал юноша с синими волосами.

В наших краях есть другое море, и зовется оно Сладким, ибо вода его не солона. Взор твой наполнится созерцанием его вод и сердце возрадуется.

Хорошо, сказал юноша и протянул руки, чтобы белый рыцарь поднял его на корабль».

Ах и ах. Сакрэ-соблазнитель. Энери фыркнул и покачал головой. Господин Халетина — знатный сказочник.

«И плыли они обратно много недель. Чудо морское пело, смеялось, и рассказало рыцарю о том, что таится в морских глубинах, и о том, что носится по волнам, о том, как дышит море и почему его воды горьки. После пришлось пересесть им на коней, и юноша с синими волосами замолк. Только вздыхал он, и оглядывался на горькие воды, вскормившие его, и повод сжимал он некрепко.

Белый рыцарь же смеялся, и шутил, и рассказывал ему, как прекрасно Сладкое море.

Вскоре приехали они к принцу, и сказал тот: ах, я думал ты давно уже погиб и приняли тебя горькие воды.

Нет, не погиб я, и привез тебе чудо морское, такое же прекрасное, как ты. Теперь твоя скука развеется и радость удвоится.

Принц поглядел на прекрасное чудо морское, и в сердце его поселилась ревность».

Энери захлопнул книгу.

Вздохнул поглубже — и выдохнул. Ревность! Какая еще ревность, скажите пожалуйста! Этот сопляк лестанский — повод для ревности? Да он по ровной земле ходил нога за ногу, шатался как пьяный, и его все время тошнило, как девку беременную. По углам прятался, ершился, шарахался… кошка помоечная. По морю он тосковал! Да просто боялся, что раскусят… правильно боялся.

Голос, правда, у него был неплохой. Энери поморщился, признавая это. У парня был хороший голос с диапазоном побольше принцева, и играл он на любых инструментах, тоже не хуже принца… И песни он сочинял… недурные. Ну и что? Это не повод для ревности.

Чертов Халетина возводит напраслину, теперь и не ответишь ему…

Энери допил бокал и снова раскрыл книгу. Ладно. Это всего лишь сказка. Здесь никто не назван прямо.

Как будто трудно догадаться, кто такой «прекрасный принц, который пел так, что птицы останавливались в небе»!

«Юноша с синими волосами, — читал Анарен, — никак не мог привыкнуть к виду другого моря, и к каменным стенам замка, что твердо возносится на суше, и к хлебу людскому, и к неволе. Только сидел он у окна в своей комнате, опустив голову. Ни петь, ни рассказывать истории не хотел он, а принца терзали скука и ревность».

Энери еще раз выдохнул и потянулся к бутылке.

«Тогда снова принц позвал к себе белого рыцаря с зелеными глазами и сказал ему: любишь ли ты меня превыше всего? Люблю, отвечал рыцарь.

Тогда возьми этого мальчишку, что не веселит меня песнями и не ублажает рассказами, свяжи ему руки и брось с башни в Сладкое наше море».

Книга пролетела через комнату и шваркнулась об стену. Энери вскочил.

— Лжешь, мерзавец! — крикнул он. — Я не приказывал этого! Ты сам спрыгнул!

Обхватив себя руками за плечи, нервно заходил по спальне.

На столе, в закрытой шелковым платком клетке, проснулись и заволновались амадины — подарок герцога, маленькие птички для уюта и веселья. Принц схватил бутылку, сделал несколько глотков прямо из горлышка. Ему хотелось запустить бутылку в стену, следом за книгой.

Вместо этого он подошел, поднял книгу — газетная обложка лопнула и сошкуривалась луковой шелухой, несколько листов выпало и разлетелось по полу, порвалась пергаментная страничка.

Книга не виновата, подумал он, разглаживая смятый лист. Виновата не книга. Виноват…

Книга была раскрыта все на той же лживой сказке. И Энери прочитал:

«Ни слова не сказал белый рыцарь, только вышел вон и отправился к синеволосому. Сердце его разрывалось, а чудо морское сидело у окна и смотрело на белых чаек.

Знаю, зачем ты пришел, сказал юноша с синими волосами. Не стоит тебе выбирать между нами. Знал я, что не заменят воды сладкие горечи вод моего рождения.

И поднялся он, и взошел на высокую башню, и спрыгнул с нее на вниз, туда где вода кипит меж камней.

Белый же рыцарь вернулся к своему принцу и спросил, доволен ли ты теперь?

И принц ответил ему — да».

Энери захлопнул книгу — теперь уже окончательно. Положил ее на стол.

— Если ты не умер, — сказал он Халетине, — то чего же расписываешь тут великую трагедию? Если ты выплыл, чудо морское. Ну спрыгнул — и спрыгнул, высоко, конечно, было, но ты же выплыл. Выплыл же! Тебе, отродью фоларийскому, это раз плюнуть, так зачем же ты позоришь меня в веках, паршивец? Альбу тут жертвой изобразил. Хороша жертва!

Энери снова принялся мерять шагами комнату.

В тот раз он выбежал на башню, когда уже все кончилось. На площадке топтались макабринские стражники, а Сакрэ стоял между зубцов и смотрел вниз. Энери испуганно схватил его за руку и оттащил, но взгляд таки успел провалиться в головокружительную пропасть, на дне которой исчерна-зеленая вода, вся в мыле, как бешеная лошадь, бросалась грудью на скалы.

— Я обещал ему защиту, — Альба глядел мимо остановившимся взором. — Я клялся защитить его.

Энери встревоженным голосом спрашивал, что случилось, сочувствовал, горестно прижимал пальцы к губам, по слову, по полслова вытягивал из Альбы халетинову тайну, которая тайной уже не была. Сжимал ему плечо, говорил, что он не виноват, что никто не виноват, что такая судьба у бедняги, упокой Господи его душу… много всего говорил.

Альба молчал и смотрел мимо.

Потом началась война, и Энери забыл про лестанского мальчишку. Начисто забыл. Если бы не эта книга — не вспомнил бы никогда.

Халетина, конечно, упоенно жалел себя, сочиняя эту сказку, какой он прекрасный, бедненький и весь преданный. И какой завистливый, самовлюбленный, жестокий принц. Это, конечно, ложь и очернение, но…

Разве Энери предал Халетину? Он ничего Халетине не обещал, и Альбе ничего не обещал, разве он виноват, что эти двое не смогли сохранить свою тайну?

Он остановился, глотнул из горлышка маслянисто-жгучей альсатры и прикрыл глаза, чувствуя, как печет в груди.

Не передергивай, Звезда, сказал он сам себе. И рыцарская честь, и обычная людская честность велят вернуть утерянный кошелек его владельцу, а утерянный секрет оставить при себе, как свой собственный.

Дело не в Халетине, а в тебе, Звезда.

Дрянной поступок — это дрянной поступок, как бы ты себе его не объяснял и чем бы не оправдывал. Горазд молодежь воспитывать, а сам-то!

Окно было закрыто плотными гобеленовыми портьерами. Цветы и птицы. Гобелен выткан по старинным рисункам. Как нарочно. Энери поморщился — такие же гобелены были… или похожие… а, впрочем, какая разница.

Летта.

Отец.

Теперь вот Халетина.

Сколько еще стыдного и недостойного ты не помнишь, Принц-Звезда? Сколько всего висит на твоей совести?

Что еще тебя держит тут, пригвоздив к Серединному миру ножом из черного стекла?

Анарен шагнул к окну, рывком отдернул портьеру — но за нею оказалась не осенняя ночь, полная дождя и ветра, а доски сомкнутых ставен, темные и глухие, как крышка гроба.

* * *
— Хорошая была идея отправляться на ночь глядя.

— Днем не видно огней.

Амарела горестно вздохнула. Им пришлось переправляться вплавь через реку, и, хотя одежду увязали в тючок, она все равно подмокла. Далекий огонь то терялся меж ветвей, то снова проглядывал яркой искрой. Совершенно стемнело, она шла практически наощупь. Сэнни же видел в темноте, как…как кот. Постепенно лес расступился и они вышли на опушку. Перед ними шумело травами поле, над которым изгибались пласты тумана. Огонь, казалось, приблизился. Амарела вгляделась в благоухающую полевыми травами ночь, нерешительно погладила рукой ствол березы, смутно белевший в темноте.

— Чего ждешь, идем.

— Но это костер и там наверное кто-то сидит. Вполне возможно, они нам не обрадуются.

Сырое платье заставляло зябко вздрагивать и туман, колыхаясь, плыл вокруг них обволакивая мутной пеленой почти по пояс.

— Идем, — повторил Сэнни. Не дожидаясь ответа, шагнул в шелестящий мрак. Амарела вздохнула и последовала за ним, стараясь не терять из виду серебряное пятно его волос, единственное, что не скрадывала ночная тьма.

У костра никого не было. Аккуратно сложенный шалашик из поленьев горел ярко и споро, освещая все вокруг теплым оранжевым светом и разгоняя туман. Припорошенные пеплом угли дышали алым.

— Видишь? — Сэнни повернул к рейне точеное лицо. Голос его в напитанном влагой воздухе звучал странно, приглушенно. Рейна протянула руки к огню, согреваясь.

— Давай хотя бы одежду просушим.

— Только недолго. Летние ночи коротки, а мне не хотелось бы блуждать здесь вечно.

Костер потрескивал, в поле тоскливо прокричала какая-то птица. Попискивали на пределе слышимости летучие мыши, иногда стремительно проносясь через освещенное пространство. Амарела грела руки. Всматривалась.

На пределе видимости зажглась новая искра — словно алый глазок.

— Гляди.

— Да, пожалуй. Нам туда.

Они вновь двинулись сквозь поле и росистая высокая трава вымочила рейне подол по колено.

— Звезды, — шепотом сказал Сэнни, тронув ее за руку.

Амарела подняла взгляд. В бесконечной черноте неба куполом светились яркие точки — такие знакомые. Она уже и позабыла, когда в последний раз видела солнце, звезды… Луну.

Бледный диск показался над краешком леса и невозмутимо взбирался все выше, окруженный тусклым гало.

— Что-то меняется.

— Идем. Не останавливайся.

Снова закричала незнакомая птица. Расхохоталась сова. Послышалось назойливое зудение, Амарела хлопнула себя по щеке и ощутила под пальцами влагу. Щека чесалась.

— А еще в твоих волшебных землях водятся комары.

Сэнни промолчал.

Следующим огнем оказался огромный сагайский фонарь из алой бумаги, небрежно повешенный кем-то на ветку. Свеча внутри фонаря не оплавилась и наполовину.

Потом был круг горящей травы, будто бы кто-то только что пустил пал, но огонь не двигался дальше. Потеплело, туман рассеялся и звезды казались крупнее. Луна рывком переместилась в зенит.

Потом была горящая нефть в топком болотце.

Сигнальный огонь на каменной башенке.

А потом они вышли на дорогу.

Широкая, мощеная светлыми каменными плитами, она светилась во тьме, как ожерелье огней. По бокам дороги через равные промежутки были установлены каменные чаши, в которых горело негасимое пламя. Неизвестно, что питало его — внутри чаш ничего не было, ни угля, ни масла — только огонь.

— Дорога Изгнанника, — сказал Сэнни. — Легенды не лгали.

На рассвете они пришли в город.

Город лежал в зеленой долине, как в ладонях, и дорога к нему полого спускалась с холмов. С наступлением утра пламя в каменных чашах побледнело и стало почти невидимым, только колыхался нагретый воздух. Город был пестрым, зеленым, ржаво-красным, розовым, болотно-коричневым. Все его здания, протоки улиц и круглые площади оплетали вьющиеся растения. Розы, плющ, глициния, клематис, жимолость, дикий виноград. Лиственные, отягощенные цветами, плети закрывали стены и крыши, лепились к распахнутым дверным проемам, обрешетке окон, ползли через уличную брусчатку.

Невозможно было понять, какова архитектура зданий. Очертания камня и дерева сглаживались, оплывали под натиском зелени. В остановившихся фонтанах дремала вода. Амарела и Сэнни беспрепятственно вошли в город, оглядываясь по сторонам. Город молчал. Благоухал. Шелестел. Ни человеческого, ни дролерийского голоса, только сонное цвирканье птиц, плеск воды, посвист ветра.

Амарела заглянула в первый попавшийся дом. Дверь была распахнута, как и все двери этого спящего города. Внутри было сумрачно, уютно, будто в зеленом гроте. Солнечные лучи лились сквозь частый переплет окна, пятнали стены и пол. Стол с утварью, полки, кровать, умывальник в углу — обычное человеческое жилище. Ни пыль, ни тление не тронули его обстановку. На столе сидела толстая белка. Она презрительно взглянула на пришелицу, неторопливо шмякнулась на пол и прошествовала к выходу, задрав хвост, как кошка.

— На площади я заметил куропатку, — сказал Сэнни. — Здешние животные наверное веками не видели разумных существ.

— И что нам теперь делать? — Амарела ощутила великую усталость. Золотисто-зеленое солнечное сияние успокаивало, затягивало в какую-то спокойную заводь. Все волнения остались далеко… далеко.

— Выберем дом и будем жить здесь. Пока не найдем способ вернуться.

— А…он есть?

— Не знаю. Но формально мы — в Сумерках. Я попробую дозваться до Королевы или кого-то из ее подданных. До Врана, если он все еще жив. Вран всегда меня слышал.

— Он был вашим наставником в юности?

— Только моего брата. Я-то вечно бегал от учебы. Но Вран всегда знал, где меня отыскать.

— Я помню, как его машину покорежило от взрыва, — нерешительно сказала Амарела. — И та дролери так страшно кричала. Не знаю, выжил ли он.

— Не представляю, что нужно сделать, чтобы прикончить Врана, — хмыкнул Сэнни. — Но точно что-нибудь посерьезнее куска взрывчатки. Он могущественный колдун.

— Тебе, конечно виднее.

— Давай устраиваться. Выбираешь второй этаж или первый?

Амарела задумчиво посмотрела на Сэнни. Он в непринужденной позе стоял у окна, чуть наклонив голову, серебряные глаза мягко мерцали. И почти ее не бесил. Удивительно.

— Знаешь, этот город такой большой. Давай лучше будем соседями. Не хочу разрушать с трудом возникшее согласие, — решительно сказала она.

Глава 23

Парень был выше Киарана на голову и выглядел старше. По человеческим меркам он уже не считался подростком, причем достаточно давно.

Узкая найлская физиономия исполосована черным — то ли боевая раскраска, то ли знаки-обереги, такие же, как и у ребят, которые привели Киарана сюда, на заброшенный завод. Из-за перепутанных эманаций, пронизывающих ночь, он не мог точно сказать, есть ли в этой росписи какой-то смысл.

Собственные татуировки Киарана без материной руки потихоньку истаивали, впрочем, люди их уже не видели, даже без отвода глаз.

Старший парень задумчиво смотрел на Киарана, засунув руки в карманы широких парусиновых штанов, покусывал длинную черную прядь и покачивался с пятки на носок. Ребята тесной группкой стояли вокруг и молчали.

— Н-ну, рассказывай, — выговорил, наконец, старший.

— Что рассказывать? — хриплым от долгого молчания голосом спросил Киаран.

— Кто такой, откуда. Как звать. Почему шляешься по улицам во время налета.

— Киаран. Я не местный. Недавно приехал. С сестрой поцапался. Сбежал. Отец погиб. Дома еще братья остались, не знаю, что с ними.

— Из беженцев, значит?

— Типа того.

— Хочешь остаться с нами?

— А вы кто вообще?

— Бойцы невидимого фронта, — старший мрачновато усмехнулся, показав зубы, — Черные охотники. Сражаемся с Полночью.

Ребята зашевелились, встрепенулись, запереглядывались, скашивая глаза на слуа — как-то чужак отреагировал на такое заявление?

Киаран отреагировал честно разинутым ртом:

— Сражаетесь с Полночью? Вы? — оглянулся на ребят, потом опять на старшего. — Но…

— Они не стреляли, да? — усмехнулся тот. — Не палили по тварям, даже факелами не размахивали? А ты заметил, что ни одна тварюка их не тронула?

— Заметил.

— Вот то-то. — Старший кивнул. Протянул руку, положил Киарану на плечо. — Если тебе интересно, расскажу. Но это тайна. Пока у тебя есть возможность выбирать: оставаться с нами и бороться с полуночным нашествием, или отправиться домой, и трусливо ждать, когда Полночь сожрет тебя и всех твоих близких.

— Я… можно остаться?

— Конечно. Я не сомневался, что ты храбрый парень, а не трусливая крыса, которая прячется по подвалам. Пойдем, поговорим. Сандо, Раво, разберите добычу, шмотки в распределитель, продукты Моржу на кухню.

— Да, комиссар! — откликнулись несколько голосов. Группка развалилась, подростки разбежались кто куда.

Старший подтолкнул Киарана в плечо, заставив свернуть в полутемный боковой коридор.

— Не наткнись, арматура торчит.

— Я вижу. — Киаран поднырнул под скрученные ржавые прутья. — Вы прямо тут живете? Прямо в цехах?

— В цехах холодно. Тут комнаты есть, на втором этаже, всякие кабинеты бывшие. Даже мебель осталась. Мы ее, правда, жжем потихоньку. А вообще у нас генератор есть. Откуда, думаешь, тут электричество.

— А вас тут не найдут? Я имею в виду — взрослые?

Ньет рассказывал, что этот район обыскивали, а заброшенный завод осматривал едва ли не сам ньетов человек. Нашли только мусор и следы кострищ, но не самих подростков.

— Тут уже шарили, — парень приподнял провисшие провода, пропуская Киарана на узкую бетонную лестницу, освещенную единственной лампочкой. — Но нас фиг найдешь. Нас есть кому предупредить и есть где переждать.

— Но если вы с полуночными деретесь, то почему прячетесь? Сейчас каждый, кто может держать оружие…

— На это две причины, Киаран. Э, стой, теперь налево, вон дверь. Это моя комната.

Киаран толкнул обитую драной клеенкой дверь и вошел в тесное помещение, заставленное разбитыми железными шкафами и поломанной мебелью. Противоположная стена когда-то состояла из большого решетчатого окна, выходившего прямо в огромный зал цеха. Сейчас большая часть стекол была выбита, и дыры закрывали куски фанеры и сплющенные картонные коробки. В углу, на все тех же сплющенных коробках, валялся расстегнутый спальный мешок и какая-то одежда.

— В нашей группе есть ребята младше тринадцати лет, — парень закрыл за собой дверь и подошел к одному из шкафов. — Как ты думаешь, позволят ли им взрослые сражаться наравне с собой? Их просто-напросто запрут по подвалам и погребам, а когда они все-таки смогут взять оружие, запрещать будет уже некому. Потому что Полночь к тому времени сожрет наших отцов и матерей. Что ты застрял посреди комнаты, садись вон туда. Есть хочешь?

Киаран сел, куда указали и помотал головой. Клятва клятвой, но…

Неужели они тут и впрямь сами по себе?

— С другой стороны — как ты думаешь, могут ли ребята позволить себе ждать, когда их родителей сожрет полуночная сволота?

Киаран снова мотнул головой.

— Вот и они так думают. Ладно, тогда за встречу. — Парень вытащил из шкафа бутылку, отвинтил пробку и протянул гостю. — Давай, давай, не бойся. Это альсатра пятнадцатилетняя. Что, не пил никогда? Привыкай, иногда придется, если с нами останешься. Для храбрости, для успокоения нервов. На удачу, опять же.

Киаран взял плоскую квадратную бутылку и осторожно понюхал. Аромат оказался едкий, захватывающий дух, одновременно сложный и нежный.

— Давай, выдохни и — ап!

Киаран выдохнул — и глотнул жидкого огня. В груди мгновенно разлилось горячее, язык и горло заломило, защипало… жесткая, приятная боль.

— Молодец. На закусь, — в свободную руку воткнулся обломок шоколадной плитки.

— Вы не верите… что Найфрагир победит? — хрипло спросил Киаран, возвращая бутылку.

— Верим. Именно поэтому мы здесь, а не сидим, сложа руки и прячась за мамину юбку.

Старший щелкнул зажигалкой, озарив оранжевым светом исполосованное то ли краской, то ли битумом лицо с грачиным носом и глубоко посаженными глазами. Киаран приготовился к табачной вони, которой он нанюхался в кабинете у Комрака, но, совершенно неожиданно, на него пахнуло черносливом и сушеными яблоками.

— К сожалению, должен тебя уверить, то, чем занимаются наши военные и все, кто, как ты сказал, способные держать оружие, ведет только к поражению. Ты это понимаешь или будешь спорить?

Киаран моргнул.

— Понимаю, — выговорил он.

— Да? — Старший поднял бровь. — Занятно. Ты, похоже, парень с мозгами. Куришь, нет? Ну, как хочешь. Большинство взрослых умных людей этого не понимают и бьются о Полночь, как о стенку головой. Со стенки сыплется штукатурка и даже вмятины появляются — но ее невозможно ни отодвинуть, ни сломать. Голова сломается раньше, это факт.

— А вы знаете, что надо делать?

— Да, — просто сказал старший и затянулся, — Мы знаем, и уже делаем. Как ты успел заметить, когда шел сюда с ребятами, полуночные твари не тронули вас. И это в разгар налета! Ты удивлен?

— Я думал… может, они чем-то отвлеклись…

— Как же, отвлечешь их от горячей крови! Они не посмели. Они боятся нас. Хотят, но не могут. Руки коротки.

— Но как…

Старший поднял ладонь, останавливая удивленный возглас.

— У нас есть сила. Можешь считать это магией, или защитным экраном, или — как дарцы — благодатью. Называй, как хочешь. Пока охотники вместе — Полночь не в силах нам повредить.

— Невозможно.

— Возможно. Ты еще не то увидишь. Когда ты станешь одним из нас, Полночь шарахнется от тебя, поджав хвост. Будет выть и бесноваться в отдалении, но ничего не сможет с тобой сделать.

Киаран смотрел на человека во все глаза. Тот присел на край столешницы, щурясь в темноту, пуская ароматный дым и мрачновато улыбаясь. Что он говорит!? Неужели, это правда? Киаран знал, что люди действительно иногда обладают немалой личной силой, но тут что-то другое… он вдруг вспомнил часовню в Аркс Малеум и своего легендарного дядю, которого никогда не видел.

— Вы… верите в Белого Бога?

Человек расхохотался.

— Ты думаешь, дарцев, со всей их верой, не едят на улицах? — он хлопнул себя по колену и выронил дымящуюся палочку, — Едят, даже с большей охотой, чем нашего брата, они потолще будут, помясистей. Ха-ха-ха, ну ты сказал!

Киаран насупился.

— Ну, не злись, не злись. Ешь шоколад.

Он нагнулся, поднял тлеющую палочку, завернутую в табачный листок, и посерьезнел:

— Мы верим в себя и в Найфрагир, Киаран. Мы постепенно охватим всю столицу, а потом и всю страну. Всех, кто понимает, что обычным оружием Полночь не одолеть, всех, кто понимает, что наш путь — единственный, мы примем в свои ряды. С радостью, Киаран. Чем нас больше, тем мы сильнее. Мы вытесним Полночь со своей земли, понимаешь? Но это еще не все — мы сделаем полуночных своими псами, мы используем их зубы и когти, поставим на службу стране. И пусть тогда кто-нибудь к нам сунется! Полночь не тронет хозяев, но разорвет чужаков. Понимаешь? Понимаешь?

У человека вспыхнули глаза, на землистом лице, под черными полосами, зажегся румянец. Вот у него точно есть личная сила, подумал Киаран, невольно охваченный чужим воодушевлением. Он не маг, он человек, но сила у него есть… я чувствую.

Та, о которой он говорил? Или какая-то другая? Киарана, как представителя Полночи, эта сила почему-то не отталкивала и не пугала, а наоборот, словно приподнимала над землей. Неужели он прав? Неужели это возможно? Киаран не видел изъяна в его рассуждениях. Но масштаб затеи ошеломлял.

Человек описывал что-то похожее… что-то похожее на ту силу, что создала и поддерживала Аркс Малеум, огороженную территорию, пузырек воздуха в толще мертвой воды. У слуа на это ушли столетия, реки крови, своей и чужой, а в основе лежала огромная личная сила королевы Инары. Понимает ли смертный с размалеванной физиономией, на что они замахнулись?

Человек помолчал, испытующе глядя на Киарана, потом усмехнулся.

— Думаешь, я сбрендил, да? Думаешь, думаешь, ты не первый, кто смотрит на меня такими глазами. Я не требую от тебя немедленной веры, просто поживи с нами, присмотрись, пообщайся с ребятами. Если увиденное тебя убедит — а я в этом не сомневаюсь — добро пожаловать в наш отряд. Ни уговаривать, ни принуждать тебя никто не будет.

Парень спрятал переставшую дымить ополовиненную палочку в серебряный портсигар и поднялся со стола.

— Пойдем, найдем тебе место для жилья и постель. А завтра уже познакомишься с ребятами поближе. Да, я забыл представиться — меня зовут Даго.

* * *
Энери проснулся от бесцеремонного стука в дверь. Стучали резко, быстро и уверенно, будто стоявший за дверью имел такое право. Принц застонал и натянул на голову подушку — он всю ночь промыкался с бутылкой альсатры и своими воспоминаниями, и теперь не хотел никого ни видеть, ни слышать. В голове гудело, как в старые добрые времена молодости, когда им с Альбой и с остальными случалось по две ночи не спать и куролесить по кабакам.

Две птички-амандинки в золоченой клетке, прикрытой шалью, чирикали и шуршали крыльями, радуясь утру. Стук повторился, теперь еще громче.

— Ну кто там еще! Проваливайте, — выкрикнул Энери, потом закашлялся — в горле было сухо, как в заброшенном колодце.

Дверь бесшумно отворилась, и на пороге возник Комрак, мрачный, черный и высоченный.

Энери запоздало припомнил, что ему сегодня надо было явиться на работу.

— Одевайся, похмеляйся и топай в машину… ннаймарэ — приказал найл, брякая на стол матерчатую сумку с чем-то стеклянным.

— Я отлично себя чувствую. Не стоило так утруждаться.

— А раз отлично, тогда какого беса тебя нет в управлении, ленивая ты полуночная сволочь? Рабочий день вообще-то в восемь начинается.

— Какой еще рабочий день?

— Что значит, какой? Консультатом тебя взяли? Через бухгалтерию провели, через отдел кадров, допуск дали, документы оформили. Паек, опять же.

— Оставь паек себе, — поморщился Энери. — Ты за каждым опоздавшим лично приезжаешь?

— Только за принцами крови. С койки встанешь? Считаю до трех.

— Нет! Ни за что!

Комрак отошел, задумчиво покопался в сумке, скрутил крышку с зеленой бутылки с минеральной водой и бестрепетной рукой вылил ее на шелковое одеяло.

— Тогда сразу в душ.


— Меня никто в жизни так не оскорблял!

— Все когда-нибудь происходит в первый раз, — Комрак закопался в груду бумаг и Энери видел только черную спину и по всей форме стриженый затылок с отвратительно торчащими ушами.

— Я Лавенг, между прочим!

— Здесь тебе не Дар.

— Я Нож Холодного Господина!

— Здесь тебе не Полночь.

— У меня носки еще со вчера мокрые.

— На батарею повесь. Ты будешь уже работать или нет? Писать умеешь? Вот и пиши отчет для герцога. И объяснительную записку заодно, о причинах опоздания.

— Лучше бы ты меня тогда пристрелил.

— Может еще и пристрелю, — стриженый затылок выглядел неумолимо.

Энери еще немного посопел от злости, потом неожиданно понял, что холодный душ из минералки каким-то образом смыл все его ночные страдания, и решительно придвинул к себе письменные принадлежности и картонную папку с чистой бумагой.

— …И тогда этот гад Комрак ввалился ко мне в комнату без предупреждения и вымочил всю постель, — мстительно зачитал он вслух через некоторое время. — Я прошу и требую принять к нему самые решительные меры, например, посадить на цепь и снабдить намордником.

— Нет, не годится.

— М-мм, наверное, я не умею писать объяснительные.

— Пробуй еще.

Энери повозил перьевой ручкой по бумаге и устремил взгляд в забраное решеткой окно. Веками он скитался, будто прикрытый от всего мира хрустальным непроницаемым колпаком, а теперь этот колпак рассыпался. Серая найлская осень не выглядела такой уж серой, бурые ошметки листьев на брусчатке и обломанные мокрые ветки не терзали сердце, мрачный и продымленный интерьер кабинета Комрака, с его крашеными коричневой масляной кракой панелями и свисающей с потолка проводкой, казался… оригинальным.

Неужели я на самом деле так хочу жить, подумал он.

Милая колючая проволока, славное управление внутренних дел, лапочки полуночные, ненаглядное зеленое сукно… да, пожалуй, хочу.

— И тогда этот гад Комрак со свойственным ему садизмом содрал с меня одеяло и, невзирая на протесты, подверг репрессиям и выволакиванию из моих личных покоев, а также стаскиванию по лестнице и заталкиванию в машину.

— Ты читай, читай, — сладким голосом сказал найл, закуривая свою вонючую докерскую папиросу. — Век бы слушал.

— Ну ладно, Комрак, пошутили и хватит. Что у нас на сегодня — раз уж ты меня вытащил?

— Да ничего, — уквдшник обернулся к Энери и сдвинул темные брови. — Мальчишка полуночный вчера ушел на задание, а я теперь беспокоюсь. Вот скажи, нормально это — из-за полуночного дергаться?

— Нормально. И… ничего?

— Ничего. Напарники его потеряли где-то на территории завода. Говорят, что полуночные так и ходят вокруг, как охрана.

— Все-таки завод?

— Да. Если снова туда сунуться с облавой — упустим. Или…

— Или что?

— Или он просто сбежал.

— Комрак, а ты не пробовал доверять людям?

— Какие же вы люди. Курам на смех.

Энери пожал плечами.

— Дай закурить.

— Еще чего, — найл мял в пальцах сигарету и таращился в стену. — Перетопчешься.

— Какой ты все-таки чудесный собеседник.

— Угу.

Вонючий, разъедающий склеру дым клубами расползся по кабинету, но Энери не стал протестовать. В который раз уткнулся в карту, поводил пальцем по флажкам, отмечавшим места, где пропадали люди. Ограбленные магазины. Наймарэ.

— На улицах должен появиться какой-то новый знак, — вдруг сказал он. — Не знаю…картинка. Рисунок или надпись.

— Это почему?

— Он ведь вербует себе армию. Подручных. Добровольных жертв. Восторженную еду. Чтобы сплотить в едином порыве толпу разношерстных подростков, нужно нечто такое… идеология, понимаешь? Символ. Знамя.

Энери с болезненной яркостью вспомнил коленопреклоненных лордов в главном зале Большого Крыла и бирюзовый, жадный, яростный взгляд Сакрэ.

— Уж я то знаю, — прибавил он.


К вечеру от Киарана все еще не было вестей. Комрак сделался мрачнее пасмурного неба, без конца смолил папиросы, ломал их в бронзовой пепельнице, потом выковыривал бычки, снова закуривал, опять ломал. Энери сдался и ходил дышать в коридор. Время уже было позднее, но вредный найл настоял, чтобы принц отсидел прогулянные три часа вечером. И сам с места не двигался, только пару раз гонял курьера за чаем и гипнотизировал молчавший телефон, будто ждал чего-то. За окнами стемнело, полился жидкий электрический свет, фонари расплывались в лужах, как краска на акварельной бумаге.

Энери написал отчет, написал объяснительную, выучил наизусть карту города и даже нацарапал приличных размеров статью о видах полуночных тварей. Сначала было скучно, и он с трудом подбирал слова, но потом увлекся и бодро заскрипел, точнее, заскрежетал скверным, рвущим серую бумагу перышком, которое приходилось то и дело обмакивать в чернильницу.

— Эй, а потише нельзя? — нервно рявкнул Комрак.

— Я как бы работаю.

— Работай что-нибудь бесшумно, будь любезен.

Энери посмотрел на него и отложил перо.

— А чего мы все-таки ждем?

— Ничего.

— Будто.

Комрак вскочил с места и зашагал по кабинету, широко ступая. Энери невольно провожал найла глазами и мысли его были невеселыми. Смешно подумать, что его бесцельное сидение в недрах здания УКВД зачем-то нужно северянам. А вот возможность партии герцога Астеля щегольнуть поддержкой Лавенгов — почему бы и нет? Дарские власти сейчас не пользуется популярностью в Найфрагире — и вполне заслуженно, но, вполне возможно, герцог смотрит дальше.

— Как самочувствие вашего короля? — поинтересовался Энери. — Он так и не пришел в себя?

— Нет.

— Твой господин считает, что я принесу ему лишние баллы во время выборов нового, когда старый окончательно испортится?

— Не мое дело размышлять о том, что считает мой господин.

— Оно и видно.

Комрак ничего не ответил.

— Я не уверен, что готов с головой окунуться в ваши северянские интриги. Лично мне роль знамени осточертела еще семь сотен лет назад.

Комрак остановился и презрительно осмотрел на Энери узкими черными, как у Полночи, глазами.

— А куда ты денешься?

* * *
Ньет бродил по выложенной неровным камнем дорожке, спиралью завитой вокруг подмокших под дождливой моросью серых менгиров и высокой статуи, распростешей над городом бронзовые крылья. На душе у него было муторно, фолари сунул руки в карманы стеганной куртки, вздохнул и нахохлился.

Отлично поохотились, ничего не скажешь. Вчера проследили за Киараном и группкой подростков до того самого завода, который уже один раз обыскивали. На границе территории, где начинались глиняные рытвины и колючая проволока, напоролись на мелких полуночных тварей, слабеньких, как крысы, но они напали толпой — пока разбирались с этой напастью, подростки уже всосались в какую-то дыру и исчезли. Пришлось отсиживаться ночь в крошечной бетонной подсобке, а утром возвращаться ни с чем. Человек Киарана сходит с ума от беспокойства за пропавшую сестру, а от слуа пока нет никаких вестей. Может его и вовсе убили.

Ньет снова вздохнул и поддал ботинком упавшую поперек дорожки ветку вяза с лохмотьями отставшей коры.

И Нальфран молчит…Неужели придется всю жизнь провести около ее святилища, безуспешно взывая к молчащей богине. Может она и не слышит вовсе?

Людям проще — они в своих богов только верят. А когда знаешь точно… но ответа все нет и нет.

К менгирам со стороны музея шагали двое — беловолосый старик в желтом дождевике и с неизменной метлой в руках, а второй — высокий, со стянутой в офицерский хвост черной гривой, в глянцево блестящем от влаги кожаном плаще… Высокую фуражку с ало-черным гербом человек нес в руках, не заботясь о том, чтобы прикрыть волосы от дождя. Ньет не узнал лицо, но ощутил ауру властности и уверенную силу, исходившую от найла.

Что у него общего с музейным сторожем?

Фолари присел на мокрую скамейку и насторожил уши. Рамиро говорил, что подслушивать нехорошо, но он же не прячется — значит и не подслушивает?

— Принес? — осведомился Аранон, заводя офицера в круг менгиров, поближе к алтарю.

— Да, вот, — тот протянул сторожу какой-то кулек в промасленной бумаге. — На корабле наковырял, в оружейке.

— Годится, — сторож пошарил в кульке узловатыми пальцами. — Клади на алтарь, чего стоишь.

Ньет заметил, что на руке Аранона поблескивали рамировы часы. Он их даже не особенно прятал. Какие все-таки люди бессовестные!

Офицер высыпал на древний плоский камень пригоршню мелких черных гвоздей.

Ньет пошарил в кармане куртки, добыл оттуда кусок хлеба с пайковым салом, и вгрызся, чтобы не сидеть совсем уж без дела. На один из менгиров уселась зарянка с алой грудкой, напоминающей герб Астелей, и выразительно поглядывала на лакомство в его руках. Ньет на всякий случай оскалился.

— Я бы за ней и на край света поплыл, — говорил тем временем офицер. — Но куда? А война тем временем нас изматывает. Свои же сочтут предательством, если я корабли уведу.

Сторож придирчиво перебирал кованые гвоздики.

— Этот забери, кривой какой-то, не глянулся мне. И вот этот тоже.

Найл принял забракованное обратно, подержал в руке, не решился выбросить и сунул в карман.

И тебе она не отвечает, мрачно подумал Ньет. Сколько ни проси. А гвозди твои старик беловолосый себе заберет и будет ими сапоги подбивать.

— С топливом перебои… как и со всем остальным. Насколько там его еще хватит. С боеприпасами тоже швах. В октябре шторма начнутся, — найла что-то мучало и он почему-то обсуждал свои мысли со сторожем. Может, больше не с кем было? — А если я даже и вернусь, но короля уже выберут? Или Полночь в Химеру прорвется. На пепелище приплывем?

— Ты это… — Аранон оторвался от гвоздей и помахал коричневым пальцем перед носом найла. — Ты или штаны уже надень или сольку сними. Как говорят эти невоспитанные дарцы. Ты в короли метишь или страну свою спасти хочешь?

— Я не хочу, чтобы мои люди гибли напрасно. Выгнать эту сволочь с нашей земли хочу. Пропасть, да я бы жилы отворил и по капле кровь на землю вылил, если бы помогло. Но поможет ли?

— Поосторожней с такими обещаниями: кровь, жертвы — это попахивает сделками с Полночью. И я не могу обещать, что вернешься ты, или твои люди.

— Никаких гарантий?

— Никаких. Возможно, немного веры, Эртао Астель. Все-таки Авалакх вывел твоих предков из моря.

Седоволосый найл перекинул неизменную зубочистку в другой угол рта и уставился на офицера. Потом, не глядя, сделал приглашающий жест рукой в сторону Ньета. Тот проглотил остаток бутерброда и подошел.

— Вот тебе мальчик, он точно знает, куда вам плыть.

— Не знаю я ничего! — испугался Ньет. — У меня дежурство вечером.

— Знаешь, — обнадежил его сторож. — Просто ты сам еще не в курсе. Но я помню, ты просил Нальфран — вот тебе и ответ. Хочешь себе в помощь боевой флот Найфрагира?

Ньет подумал, зажмурился и кивнул.

Глава 24

— Это кому? — Даго опустил руку в пеструю жестяную коробку, пошарил там и вынул зажатый кулак.

— Раво Равуру, — сказала девочка, сидящая на ящике, спиной к Даго.

Она была мелкая, с маленьким, разрисованным черными полосами, личиком и стрижкой каре, которая не прикрывала ни горящих щек, ни горящих ушей. Даго разжал кулак.

— Апельсиновый ликер! — он показал всем конфету. — Раво, держи.

Сверкнув над костром золотистой фольгой, конфета упала в подставленную руку ухмыльнувшемуся парню. Тот мгновенно развернул ее и кинул в рот.

— Не забываем, сегодняшний приз — «пьяная вишня». Карна, говори, это — кому?

Девочка коротко затянулась тонкой коричневой сигариллой, выпустила дым. Блестящие темные глаза блуждали по лицам, словно выискивая кого-то.

Гудело и металось от сквозняка пламя. В большом цеху было холодно, ледяная мгла смыкалась сразу за спинами собравшихся. У Киарана мурашки бегали по хребту, а лицо и руки жгло от близкого огня.

— Это Моржу!

— Клубника со сливками! — прочитал фантик комиссар. — Лови!

Высокий костистый парень, на вид — почти ровесник Даго, цапнул конфету на середине дуги.

— Фууу, — сморщил нос, — это для девочек, розовенькая. Анайра, хочешь клубнику со сливками? Уступаю!

— Хочу! — вскочила девушка в клетчатом пальтишке и, протягивая руку, рванулась по ногам соседей к приятелю.

Соседи зароптали, Карна возмущенно крикнула:

— Это не честно! Нельзя меняться! Даго, нельзя же, скажи? — обернулась к комиссару.

— Почему нельзя, — сказал Даго спокойно. — Все в наших руках. Мы — охотники, мы выбираем свою судьбу, и можем обменять ее на другую, если найдется желающий меняться.

— Даже вишню можно обменять? — спросил кто-то из толпы.

— Конечно. Может, кто-то чувствует, что ему сегодня вишня нужнее, чем кому-либодругому, и обменяет ее на свой, например, трюфель. Анайра Моран, бери клубнику и садись, а ты, Карна, выбираешь Моржа еще раз.

— Хорошо.

Карна села прямо, коротко, жадно затянулась и закашлялась.

Подростки шептались, толкались локтями, переглядывались. Морж, почему-то землисто-бледный, странно мрачновато улыбался. Его подергали за рукав, протянули плоскую бутылку, он схватил ее и сделал хороший глоток.

Анайра Моран с конфетой в руке вернулась на свое место.

— Это кому? — Даго поднял зажатый кулак за плечом Карны.

— Лайне Иман!

— Лимонный щербет, Лайна. Лови!

Киаран, стоявший за спинами участников розыгрыша, вытянул шею, чтобы увидеть девушку в клетчатом пальто. Анайра сидела между подруг, опустив глаза, и жевала конфету с таким лицом, будто это была не клубника со сливками, а лесной клоп. Подруги косились на нее, то ли завидуя, то ли осуждая.

Кто-то из подростков подкинул в огонь ворох деревянных обломков, бывших когда-то мебелью. Пламя поднялось выше, искры воронкой летели вверх, к скрытым тьмой переплетениям железных балок и ферм. В человечьем городе очень много железа, но тут его было еще больше. По сторонам, над головой, и под ногами — Киаран явственно ощущал пустоты под бетонными плитами пола. Рукотворные пропасти и каверны, полные жгучего полумертвого металла, гнутого, скрученного, в пыльной трухе, в коросте ржавчины и известковых наслоений. Глухой фон бездействующего железа давил на виски. Присутствие Полночи ощущалось размазанно, слух и чутье ослабели от изматывающих вибраций.

Киаран невольно поежился и повыше поднял воротник. Тусклое невидное свечение железа многослойной решеткой замыкало тесный круг человечьих тел, их алое живое сияние и сердцевину огненного цветка в центре. Мы как будто в клетке, думал Киаран. Но клетка не защищает нас от Полночи. Полночь тут, и внутри и снаружи, но мы почему-то еще живы.

Подростки с разрисованными лицами сгрудились у костра, разыгрывая конфеты. Взвинченная, хмельная атмосфера. По рукам гуляли бутылки.

— Это кому?

— Лысому!

— Антаро Анг, сливочная помадка. Лови!

— Сливочная помадка для девочек! — засмеялась соседка Анайры. Девочки захихикали, немного истерично. Бритый под ноль мальчишка показал ей язык и сунул добычу в рот.

Киаран отступил в сторону и двинулся по краю светового круга к ящикам, на которых расположились девочки.

— Сегодняшний приз — «пьяная вишня»! — в десятый раз повторял Даго. — Это не просто конфета, это знак судьбы, подтверждение избранности. В свое время каждый из нас получит приз, означающий, что именно сегодня, именно ты наилучшим образом послужишь свободе. Это выбор судьбы и своевременности, это качественный рывок, его не следует бояться, не следует и торопить. Все в наших руках, охотники. Помните, сейчас именно мы создаем фундамент, основу, материк будущего нашей страны, именно на нас будут опираться все, пришедшие следом, наши родные, близкие, наши отцы и матери, наши младшие братья и сестры. Чем истовей наша воля, самоотверженней стремление к свободе, тем крепче кости Найфрагира, тем слышнее его голос и счастливее его судьба.

— Анайра Моран? — Киаран коснулся плеча девочки. Анайра и ее соседка обернулись.

— А, новенький, — пропавшая сестра Гваля улыбнулась, но без особого интереса. — Что ты за спинами шарахаешься, садись… посиди. Послушай, как Даго токует.

Девчонки подвинулись в стороны и Киаран, перешагнув ящик, устроился между ними.

— Почему токует? — спросил Киаран, — Он говорит очень… очень вдохновляющее, разве нет?

— Угу, — хмыкнула анайрина соседка, — Только все равно… жутко.

— Мы сами этого хотели, — сказала Анайра.

— Ага, поэтому ты на моржову конфету кинулась, как голодающая.

— Я просто клубничный вкус очень люблю!

— Да конечно. Ты просто трусло.

— Сама ты трусло!

— Я на чужие конфеты не кидаюсь.

— А тебе и не предлагали, между прочим.

— Лысый хам, — буркнула девочка, — Благородства ни на грош, хоть и из Ангов.

— Это кому? — донесся голос комиссара. Даго поднял над головой зажатый кулак, соседка потеряла интерес к разговору и затаила дыхание.

— Анайра, — понизил голос Киаран, — Можно тебя на пару слов?

— Ого, какой ты шустрый. Ты ведь даже еще не охотник. А Моржа не боишься? Он тебя об колено переломит.

Киаран качнул головой:

— Это очень важно. Я твоего брата видел. Он ищет тебя.

Анайра повернулась к нему всем корпусом, потом схватила за руку и потащила к каким-то застывшим, заросшим пылью механизмам, подальше от круга света.

— Ты от Гваля? Ты его знаешь? Ты из Аннаэ, да? Как тебя зовут?

— Киаран. Гваль в Химере, он подобрал меня по дороге и привез сюда. Он сказал, что у него пропала сестра, и он поехал ее искать. Тебя искать.

— Я думала, он в госпитале… он был ранен, знаешь?

— Знаю. У него такая штука вот здесь, — Киаран провел ладонями по ребрам, — Ему нагибаться трудно. Анайра, он тебя ищет, шла бы ты домой.

Девочка опустила глаза и не ответила.

В этот момент стало ясно, что вокруг тоже очень тихо, не слышно ни голосов, ни шушуканья, только треск пламени и посвист ветра в выбитых стеклах где-то высоко над головой.

Подростки молчали, Даго стоял за спиной нервно затягивающейся Карны, и улыбался.

— Йорво Сатор, поздравляю, — сказал комиссар, — Сегодня приз твой. Дайте ему выпить, парни. И всем — за наше единство, за удачу, за светлое будущее!

Началось шевеление, Даго сдвинулся со своего места и шагнул к неподвижно стоящему пареньку — тот был невысок, едва ли Даго по плечо. Комиссар протянул руку в толпу, ему немедленно передали открытую бутылку. Он сунул бутылкой парнишке в грудь, тот невольно ухватил ее.

— Пей! Сегодня твой день! — В руке у Даго образовалась еще одна бутылка, он чокнулся ею о бутылку Йорво. — Ну, давай! Что ты как вареный? Боишься? Ничего, это нормально, это твое тело боится, а не ты. Если бы все было так просто, оно ничего бы не стоило. Давай, за нас, за охотников Найфрагира, мы защитим наших людей и заставим Полночь служить нам. Я верно говорю, ребята?

Поднялся согласный гул. Заблестели воздетые в салюте бутылки.

— Йор, не дрейфь!

— Все круто!

— Да здравствуют охотники! Да здравствует Найфрагир!

— Полночь — на колени! Леута — на колени! Альды — на колени!

Йорво глотнул из бутылки, поперхнулся и закашлялся.

— Слабак, — сказала рядом Анайра.

— А что от него требуется? — спросил Киаран.

— Даго тебя еще не просветил? — она хмыкнула. — Всего лишь пожертвовать собой. Каждый из нас, в свое время… ты слышал. — Она поморщилась и отвернулась.

— Погоди, — сказал Киаран. — Жертва? Нужна жертва? Кому?

— Найфрагиру.

— Вы считаете, что ваши жертвы защитят Найфрагир?

— Наши жертвы защищают нас, охотников. А мы стоим на защите Найфрагира.

Киаран помолчал, переваривая. Йорво хлопали по спине, снова поили, потом начали обнимать — сперва Даго, потом все подряд. Он молчал и выглядел оглушенным.

— То есть, жертва предназначается все-таки для охотников. — Киаран озадаченно нахмурился. — Жертва для компании людей? — Он помотал головой, — Не может быть. Вас слишком мало. Десять раз по столько было бы мало. Или где-то есть еще охотники?

— Пока мало, но будет больше. Охотниками должны стать все найфрагирцы. А ты что, знаток? — удивилась Анайра.

— Ну… я много читал. Интересовался.

— Даго говорит, что сейчас одна жертва расширяет защитное поле человек на двадцать, а дальше будет больше. Качественный скачок, геометрическая прогрессия!

— И сколько уже жертв было?

— Точно не знаю, — Анайра насупилась. — Больше десяти.

— Ого!

— Вот тебе и «Ого!», — неожиданно разозлилась девушка. — Оно действует, ты же видел! Полуночные нас не трогают. Пока ты охотник и носишь знаки охотника, Полночь не трогает тебя. Оно действует, как бы ты там не огокал!

— А кто принимает жертву? Даго?

— Нет. Неумирающий. Тот, кто все это придумал. Он — первая жертва. Он ни живой, ни мертвый, и он сердце нашего сообщества. Конденсатор. Он делает так, чтобы энергия жертвы становилась энергией охотников, окутывала нас, как кокон. Ее надо пополнять, чтобы принимать новых членов, чтобы в будущем принять каждого найфрагирца.

— О, — сказал Киаран и замолчал.

Он ощутил разочарование. Никакого невероятного, волшебного способа защитить страну от Полночи не было. Комрак и Нож оказались правы.

— Пойдем, — сказала Анайра и потянула Киарана за рукав. — Момент истины. Надо проводить Йорво. Или боишься смотреть?

Подростки зажгли факелы от костра и гурьбой потянулись куда-то вглубь темного цеха. Даго и счастливец, выигравший приз, уже исчезли за баррикадами мертвых механизмов.

— А обязательно?.. — понизил голос Киаран. Его вдруг охватил озноб, и сделалось душно.

— Не обязательно. Если хочешь показать себя трусом, можешь остаться здесь.

— Анайра…

Девушка выпустила его рукав и решительно двинулась за огоньками факелов. Киаран, стиснув зубы, поспешил за ней.

— Смотреть там особо не на что, — смягчилась Анайра. — Но поддержать надо. Он должен знать, что не один.

— А кто этот Неумирающий?

— Я же сказала, человек, который придумал систему. И заставил ее работать.

— Человек?

— А кто еще может пожертвовать собой ради других?

— Почему ты решила, что человек?

— А кто? — Анайра повернулась к Киарану и зло ткнула его пальцем в грудь. — Кто? Альфар какой-нибудь, по-твоему?

— Наймарэ.

— Что-о? Ты рехнулся? — Она больно постучала Киарана по лбу костяшкой согнутого пальца. — Совсем спятил, новичок?

Он схватил девушку за руки:

— Анайра, пойдем домой! Я отведу тебя. Тебя брат ищет.

— Отпусти меня, идиот!

— Эй, новенький, ты чего это? — сбоку воздвиглась долговязая фигура, Киарана ухватили за запястье, — Ана, он к тебе пристает?

— Нет, — буркнула Анайра, сбавив тон. — Просто трусит и несет пургу.

— Отвянь от нее, задохлик, — мягко сказал Морж. — У нас тут рук распускать не принято.

— Вас обманывают, — сказал Киаран, не пытаясь вырваться, — Вас жрет наймарэ, а вы думаете, что спасаете Найфрагир.

Морж хмыкнул.

— Да ты засланный, что ли? Откуда ты взялся такой? Кто тебя послал?

— Ее брат, Гвальнаэ Моран.

— Слушайте… — Анайра сморщилась от досады. — Давайте потом поговорим. Потом!

— Потом? — взвился Киаран, — Да тут сейчас одиннадцатая жертва будет, вы хоть знаете, что значит добровольная жертва для наймарэ?

— Не ори! — взвыла девушка, — Морж, заткни ему рот!

Широкая ладонь запечатала Киарану всю нижнюю часть лица. Он задохнулся от толкнувшейся в губы крови и чудом сдержался, чтобы не вырвать кусок живого мяса.

Пляшущий огонь факелов освещал переминающихся подростков и замусоренный, просевший пол, в нескольких шагах впереди разорванный широкой трещиной. Над чернотой торчали железные пруты и арматура, кое-где прихваченная кусками неосыпавшегося бетона. Из тьмы несло так, что Киаран повис на руке человека, захлебываясь приторной слюной.

— Фуу, слюнтяй, — зашипел над головой Морж. — Встряхнись! Ты мужик или тряпка?

Даго, обняв счастливца одной рукой, другой поил его из бутылки. Отбросил опустошенную, хлопнул Йорво по плечу, и отступил, развернув парня лицом к трещине.

— Я соль земли, — заговорил Даго у него за спиной, отбивая ногой такт, — Я кровь волны…

— Я стрела в ночи, я охотник на тропе, я меч и щит, — подхватили десятки голосов.

Киаран смотрел в ссутуленную спину счастливца и буквально чувствовал сотрясающую его дрожь и волны дурноты. Не делай этого, молча умолял его Киаран, не делай этого, человек! Отойди, не надо!

Йорво постоял на покатом обломке бетона, обнимая себя руками, потом обернулся. На впалых щеках блестели две полосы. Он покачал головой.

Подняв ладонь, Даго оборвал гул голосов.

— Йор, — сказал он ласково. — Духу не хватает? Соберись. Ты один из нас. Мы все пойдем за тобой.

— Не могу… — беззвучно прошептал счастливец.

— Можешь, — улыбнулся Даго. — Ты все можешь, ты охотник. Это минутная слабость. Если уйдешь, тебе будет стыдно всю оставшуюся жизнь. Стыд, конечно, глаза не выест…

Подростки смотрели на приятеля — кто испуганно, кто насмешливо, кто с жалостью, кто с презрением. Йорво снова взглянул на пропасть, укусил себя за кулак и попятился.

Даго махнул рукой, и двое ребят отошли к большому железному колесу, обмотанному цепями. Взялись за какие-то рычаги, колесо заскрипело, сверху посыпалась ржавая труха.

— Мы не будем тебя не стыдить, не упрашивать, — сказал Даго печально. — Ни тем более, заставлять. Ты должен сделать все по велению души, и полностью отдавая себе отчет, зачем ты это делаешь. Иначе ничего не получится. Ты это знаешь, и все мы это знаем. Мы надеялись на тебя, но что поделаешь, это действительно серьезное испытание. Я сейчас прошу только одного — взгляни в глаза тому, кто жертвует собой каждый день, каждый час, ради нас с тобой, ради страны, ради свободы.

Сверху со скрежетом рывками опускалось что-то черное, сгусток тьмы, обмотанный цепями, и вместе с ним на Киарана медленно, как невидимая длань, опускалось чужое нестерпимое присутствие. Киарана шатнуло Моржу на грудь, и он начал сползать по человеку, как по стене.

— Стой на ногах, задохлик! — зашипел Морж.

Киаран схватился за Анайру.

— Уходим… пожалуйста! Это наймарэ!

— Ненормальный! — девушка принялась выдирать у него руки, — Отцепись!

Морж вздернул его за шиворот, так, что край ворота врезался в горло. Цепи, содрогнувшись, остановились. Сгусток тьмы повис над трещиной, в текучих нефтяных протуберанцах проступили белесые очертания распятого тела.

Наверное, люди видели его иначе, Киаран видел наймарэ. Демон висел на цепях, уронив голову на грудь и распахнув руки, и цепи не удержали бы его ни на минуту, если бы он пожелал вырваться. Киаран крутнулся и ударил держащего его человека локтем — не сильно, но тому хватило, чтобы, хрюкнув, отлететь в сторону.

Анайра взвизгнула, демон поднял голову и безошибочно нанизал Киарана на спицу цепенящего взгляда.

— Полночь, — прошептал он, и шепот этот был как гром. — Среди вас.

Анайра снова взвизгнула и отскочила от Киарана, тыкая в него трясущимся пальцем. Тот кое-как выпрямился — чужая мощь сносила его, комкала и скручивала одновременно. Он хотел крикнуть, что ты сам Полночь, ты сам наймарэ, но не смог открыть рта. Все равно, что сопротивляться падающей скале. Люди этого не чувствовали, толпясь и таращась вокруг. Они теперь видели его как есть — клыкастого остроухого слуа, с глазами без белков. Они видели полуночного, забравшегося в их дом.

— Да чтоб вас! — крикнул Йорво, отскочив от трещины, — Она все равно повсюду, повсюду! Ничего от нее не спасет! Идите в жопу все!

Он кинулся куда-то в темноту, никто его не задерживал. Все смотрели на слуа.

Не туда смотрите, хотел сказать он. Оглянитесь. Смотрите на настоящую Полночь!

Но тут сзади послышался шорох, в висок что-то ударило, и свет погас.

* * *
— Пока все тихо, — один из уквдшников опустил бинокль, сел, привалившись к стене.. — Мы поставили еще нескольких наблюдателей, а с северной стороны грузовики подогнали. На территории никого не видно.

Гваль окинул взглядом территорию завода. Выбитое окно на втором этаже заброшенного дома обеспечивало хороший обзор. Еще в двух домах, населенных, потеснили жильцов в нескольких квартирах, оставили снайперские посты и наблюдателей. Штурм завода напрямую сочли бессмысленным — судя по тому, как бесследно исчез наймарэ вместе с детьми в прошлый раз. Но и сидеть, сложа руки, не представлялось возможным, поэтому Астель отдал приказ окружить подозрительный объект и блокировать дороги. Разоренная глинистая земля около завода была исчеркана лужами и канавами с водой. Погруженные в полужидкую грязь бетонные блоки, торчащая арматура, гниющие бревна. Облезлая вагонетка сдвинулась с рельс узкоколейки и лежала на боку, ржавея под ледяным дождем.

Самое место для Полночи.

Гваль сморгнул и потер пальцами переносицу. Сегодня поспать толком не удалось, а воющие по ночам сирены выматывали душу. Он трусливо остался ночевать в полупустом общежитии УКВД, потому что дома надо было смотреть в глаза матери и вдыхать запах лавровишневых капель. Одно радовало — дело о пропавших подростках взял под контроль лично герцог Астель, и оно не могло просто так раствориться в потоке других событий и смертей, вызванных вторжением.

— Скверно выглядите, офицер, — сидевшая на перевернутом ящике девушка-медик, с необычно бледной для найлы кожей и светлыми, стриженными в каре волосами, испытующе на него посмотрела. — Недавно из госпиталя?

— Да, доктор, пришлось немного полежать, — Гваль глянул на подкрашенные яркой помадой губы и невольно приосанился. — Но уже пошел на поправку.

— Оно и видно.

Девушка порылась в зеленой брезентовой сумке, висевшей у нее через плечо, достала коричневый, толстого стекла, флакон и накапала немного на кусочек сахара.

— Держите, дышать будет полегче. Ребра ломали?

— Так точно.

— Почему корсет не носите?

— Забыл.

Корсет потеряли еще по дороге в Химеру, а потом было не до того. Гваль поблагодарил, машинально сунул в рот лекарство и задохнулся от гадкой анисовой сладости.

Однако, в голове и впрямь прояснилось. Он попросил у уквдшника бинокль и в который раз оглядел глинистые неудобья перед заводскими корпусами. Перед глазами плавали размывчатые круги, то ли из-за надвигающихся сумерек, то ли от усталости. Гваль сморгнул.

— Внимание, движение.

По заводскому неудобью перемещалось белое пятно. Гваль вгляделся — собака, белая гончая, рысила меж бетонных обломков, вывалив язык. Вид у собаки был незлой и нестрашный, но найл тут же узнал ее — это была одна из собак Кунлы. Через некоторое время к ней присоединились еще две, стали вынюхивать воздух, затоптались на месте, словно переговариваясь.

Собаки бродят вокруг зданий завода, как привязанные, значит Киаран все-таки там. Ошибки быть не может.

Гваль подумал, что, вчера, давая вассальную присягу герцогу Астелю, выглядел уверенно и прямодушно, а на самом деле беспокоился лишь об одном — как бы Киаран не оказался таким же, как все эти полуночные твари. Герцог же принял клятву из его рук, как некий давно желанный плод. Гваль стоял на коленях, чувствуя пальцами холод герцогских перстней, и клялся в верности Астелям. Несколько поколений его семья сохраняла независимость и служила Найфрагиру, но не его герцогам. Однако теперь, когда Найфрагир горел в нефтяном полуночном огне, Астель собрал вокруг себя людей и правил ими железной рукой и был той колонной, которая еще не рухнула. Методы его могли вызывать множество вопросов, но преданность стране этих вопросов не вызывала никогда.

Хороший выбор, сказала мать.

Ради блага страны герцог использует и своих людей, и себя, и полуночного принца, и сереброволосого Лавенга. Любой… инструмент.

— Обещаешь ли ты служить верно и праведно, не рассуждать и повиноваться, на суше, на море и в водах Мертвых, пока я не верну тебе твое слово?

Гваль склонил голову. Аласто, сидевший за бумагами, довольно улыбнулся.

— Что они там забыли? — наблюдатель следил за псами и нервничал. Не похожи на бродячих, ишь, холеные какие. Что это за порода?

— Полуночная это порода. Ничего хорошего.

— Подстрелить, что ли, парочку?

— Не вздумай. Вызывайте подмогу, немедленно.

Собаки покрутились-покрутились и куда-то попрятались. Гваль тихонько беседовал с симпатичной докторшей и поглядывал в сторону завода. Постепенно темнело.

— Вы же альдка, как я вижу. Родственники здесь живут?

— Муж. Был…

— Простите.

— Ничего, — докторша стиснула тонкие руки, пошедшие от холода красными пятнами, и глубоко вздохнула. — Родственники звонят… звонили. Говорят, возвращайся, чего тебе на чужой войне. Все равно никуда не уеду. Это моя земля и я никуда не уеду.

— Движение, — повторил наблюдатель.

Видимый даже невооруженным взглядом, по территории пробирался невысокий парнишка, оскальзываясь на раскисшей глине. На мгновение Гвалю показалось, что это Киаран, но нет — слишком неловкий, испуган, то и дело озирается, прижимая руки к груди. Вот он запнулся о торчащую арматуру и кувыркнулся вперед, тут же вскочил, по груди, животу и коленям растеклось сырое пятно.

Докторша охнула, схватив Гваля за рукав.

— Собаки! О, Господи!

Белые тени появились мгновенно, мальчишка снова оглянулся и ускорил шаг. Гваль потянулся к пистолету, потом перехватил взгляд командира уквдшников и убрал руку. Собаки покрутились рядом, одна даже зарычала, но, похоже, найлский мальчишка их не заинтересовал. Мальчишка сорвался на бег, снова споткнулся, но удержался, отчаянно взмахнув руками. В тенях меж бетонными обломками скользнуло длинное змеистое тело, встопорщились кожистые крылья. Тварь выбралась на серый камень, раскрыла пасть и зашипела. Из клубка ржавой арматуры, как из гнезда, просочилась еще одна, белесая, покрытая сизыми пятнами, с тусклыми бельмами вместо глаз. Подросток замер на месте, Гваль явственно видел, как вздымаются ребра под мокрой футболкой. Черные пряди прилипли к лицу, глаза распахнуты, на щеке кровоточащая царапина.

Опомнился он уже на улице, на бегу снимая оружие с предохранителя. Вслед что-то кричал уквдшник, но Гваль не прислушивался. Пересечь пустую улицу было делом пяти минут. Он перемахнул через полуразрушенный забор, не обращая внимания на резкую боль в ребрах, пробежал еще с десяток метров, остановился, прицелился и подстрелил белесую. Она закрутилась толстым червяком, судорожно свиваясь в узел и источая склизкую пену. Мальчишка все стоял на месте, завороженно глядя на игольчатые клыки черной. Собаки предусмотрительно отступили к развалинам.

Мелкие твари, падальщики, жмутся поближе к вожаку, как гиены.

— Иди сюда! Ну! — Гваль выстрелил еще раз и промазал, крылатая сжалась в комок и прыгнула. Когти вцепились в плотное сукно шинели, по лицу заколотило противно-холодное кожистое крыло. Гваль перехватил тварь свободной рукой, отшвырнул, выстрелил еще два раза, приколачивая полуночного к бетонным плитам. Полетели брызги грязи, черная кровь пятнами легла на серое. Мальчишка наконец отмер и кинулся к нему, по чумазой мордочке беззвучно текли слезы.

Гваль схватил парня за руку и поволок за собой, не давая споткнуться, перекинул через забор.

— Беги в дом, давай, живенько.

Оглянулся — развалины опустели, затихли. Ни движения, ни звука. Гваль проследил взглядом за одинокой фигуркой, ковыляющей к насторожившемуся дому. Мальчик остановился, всхлипнул в голос, потом обнял себя руками за плечи и поплелся дальше. У дверей его перехватили и втянули внутрь. Гваль пошел вдоль забора, ища где проще перелезть, потому что повторять недавний подвиг было очень больно. В итоге он вышел наружу метрах в пятидесяти от того места, где вошел, через облупившиеся ржавые ворота.

Когда он вернулся на пост, с беглецом уже занималась альдская докторша — завернула парня в серое казенное одеяло, поила какой-то лекарственной дрянью из кружки. В строительном мусоре на полу поблескивали обломки ампулы.

— Как тебя зовут? — Гваль присел рядом, превозмогая боль. — Почему ты убежал?

Мальчик посмотрел на него расплывающимся взглядом. На щеках — подсохшие полоски.

— Офицер, оставьте его, — беленькая альдка недовольно нахмурилась. — Не мучайте ребенка.

— Мне нужны ответы. Давай, ребенок, соберись. Как вы от нас ушли в прошлый раз?

— Даго сказал… там колодец, лестница… а потом трубы… мы сидели… пока не стало тихо.

— Коллектор перекрыли? — Гваль повернулся к уквдшнику.

— Давно уже. Я у альдов запросил подкрепление. Надеюсь, муниципальные карты соответствуют действительности.

— А… — Гваль снова повернулся к мальчишке, но тот уже обмяк и спал, откинув голову на бетонный обломок и приоткрыв рот.

* * *
Под землей гуляло эхо, под ногами хлюпала жижа. Кое-где грязные лужи превращались в ручьи. Ньет поправил замотанную тряпками винтовку, насторожил уши, прислушиваясь. Рамиро неторопливо шел рядом, подсвечивая путь облитым резиной фонариком «лягушкой». Следом пробиралась меж труб и обвисших проводов группа альдов, стараясь не шуметь, но Ньет все равно слышал гулкие отзвуки шагов и звон капель.

Он представил, что происходит снаружи — подтянулись грузовики с мощными прожекторами, привезли тяжелое оружие — задача окруживших завод сил состояла в том, чтобы не дать наймарэ ускользнуть по воздуху. Еще немного — и напряженная тишина разорвется ревом громкоговорителей и пулеметными очередями, а осенняя тьма расчертится яркими полосами электрического света.

Рамиро два раза махнул вправо и они свернули в низкий тоннель. Внутри пахло тленом и сыростью. Ньет машинально переставлял ноги и все думал о предложении найлского герцога. Окончить войну одним ударом, а не длить ее годами — что за смелое решение! И, может статься… он усилием воли запретил себе думать об этом.

В сыром сумраке послышался шелест, как от мириада ползущих ос, низкое гудение. По потолку скрежетнули когти, стремительно прошелестело длинное тело и в толпу свалилась здоровенная сороконожка. Остро запахло ядом, взметнулись бледные сяжки. Послышались крики, кто-то выстрелил. Стоявший рядом с Рамиро молоденький альд отлетел к стене, сполз, схватившись за живот. Ньет прижался к осклизлым кирпичам, непослушными пальцами дергал затвор. В узком пространстве было не развернуться. Сороконожка шипела, крутилась, из пробитого панциря хлестала мутная жижа. Ньет, продолжая сражаться с винтовкой, краем глаза увидел, как Рамиро спокойно разряжает твари в членистое тело всю обойму из своего пистолета — семь серебряных пуль. Бойцы сориентировались, рассредоточились, поддержали его огнем. Тварь подергалась и увяла на бетонных плитах, как отключенный водопроводный шланг.

В наступившей тишине слышались только стоны раненого парнишки. Ньет проморгался и вытер с лица кирпичную пыль. Рамиро, не глядя, сменил обойму на полную, отрывисто распорядился, чтобы пострадавшего вывели, отрядил с ним одного из спутников и повел людей дальше. Ньет никогда не видел его таким — собранно-спокойным и отрешенным, будто ничего и не случилось.

Запах тлена усилился, так что даже люди его учуяли. Впереди просветлело.

— Это уже подвалы, — сказал Рамиро. С картой он не сверялся, только с компасом.

Ньет знаком показал, что пойдет вперед и проверит.

Жидкий свет, ржавая арматура, обломки бетона. Скрюченная рука. Волосы, свалявшиеся и ставшие подобием грязного тряпья. Присыпанные известковой крошкой мертвые лица. Отвратительный запах накатывал волнами.

За спиной Ньета кто-то выругался шепотом. Альды уставились наверх — слабый свет сочился из трещины высоко над головами. Там, над трещиной, было уже не небо, а заводские помещения. Луч фонаря хаотически метался по стенам и сваленным тюками телам, выхватывая тусклые белки глаз и оскаленные в агонии зубы.

Ньет вопросительно глянул на Рамиро. Тот постоял минуту с закрытыми глазами, глубоко дыша ртом, потом указал вперед. Группа вышла из страшного коридора, стараясь не топтать ногами тела мертвых подростков. Ньет знал, почему они тут лежат. Это значит, что тварь, ожидающая их внутри — втрое сильнее и опаснее, чем они думали. Мелкие полуночные твари не посмели покуситься на чужую добычу — тела были изувеченными от падения с высоты, но нетронутыми. Ньет про себя помолился Нальфран, чтобы наймарэ спугнули снаружи и подстрелили из пулеметов. Его замутило от страха, и он снова вцепился в брезентовый ремень винтовки.

Близкое присутствие наймарэ заливало подземные коридоры липкой черной отравой, путая и сбивая с толку. Хорошо, что кругом пустошь, а то у живущих рядом людей были бы инфаркты, инсульты, гипертонические кризы. Впрочем, этим в Химере сейчас никого не удивишь — больницы переполнены. Ньет вспомнил неподвижное лицо Десире, озаряемое беззвучными вспышками салюта, зажмурился, сморгнул слезы.

— Поднимаемся, — Рамиро указал на скобы, ведущие наверх. — И осторожно. Не шумите.

Ньета толкнуло в грудь — там, за заводе, что-то происходило. Выплеснулась сила, огромная, злая. Он замер, тяжело дыша, ощупывая ребра.

— Там…там…

— Ну что ты бормочешь? Что случилось?

— Н-нет…я туда не пойду.

Сильные руки сгребли его за плечи и как следует встряхнули. Ньет клацнул зубами и зажмурился.

— Ньет! Что там, наверху? Приди в себя, раскудрить твою в телегу! Штурм начался?

— Н-нет…

Голос над ухом проклял всех на свете фолари, фоларийских богов и полуночных до кучи, Ньет вздрогнул и заставил себя открыть глаза. Его трясло, плещущая наверху сила фиолетовой волной толкала в грудь, вышибая дыхание.

Рамиро стоял напротив, злющий, таким Ньет его никогда не видел. Лицо его, как и у всех, было выпачкано кирпичной пылью и пороховой гарью, глаза сощурены.

— Не штурм, — Ньет старался говорить как можно разборчивее. — Там. что-то происходит. Большая драка. Может полуночные. Может, их там два.

— Двое.

— Рамиро, я боюсь.

Рамиро помолчал, прислушался. Кивнул сам себе.

— Идем, это наш шанс. Черепок, Клест, Костыль, вперед. Остальные — за ними, Лагарте — замыкающий.

На их плечи сыпалась мелкая каменная крошка и клочья пакли. Альды по одному выбирались наверх и исчезали в светлом зеве колодца.

— Ньере, ты идешь? — спокойно спросил Рамиро.

Ньет пошел. Что ему еще оставалось. Нырнул в фиолетовое марево, от которого тошнота поднималась к горлу и сердце заходилось. Хорошо, что глупые люди его не видели, а слышали только свист и клекот, да еще чуяли, как содрогается кирпичная кладка.

Глава 25

Киаран слышал гул, многоголосое гудение близкого роя. От нестерпимой вибации ныли зубы, под веками дрожала раскаленная нить. Киаран попытался зажать уши, но только дернулся беспомощно. Кожу язвило и кололо, словно костер сыпал жгучими искрами.

Открыл глаза — и сразу же зажмурил, но это не помогло: над ним сдвигались тускло пламенеющие плиты. Холодное железо! Добрый металл…

Киаран задохнулся от паники, снова задергался, затрепыхался на полу — и вдруг взвизгнул в голос, шарахнувшись и откатившись прочь от железной трубы, которую, извиваясь, случайно задел.

Реальная боль немного отрезвила, Киаран кое-как сел, обнаружив, что замотан проволокой по рукам и ногам. Поняв, что это за проволока, он рассмеялся, но надсадное гудение в момент ободрало его смех до жалкого мяуканья. Он согнулся, стиснув зубы, и задергал вывернутыми за спину руками. Всего лишь серебряная проволока… всего лишь… От усилий Кирана завалило на бок и под щеку сунулась рифленая железная плита. Откатившись подальше, Киаран заставил себя лежать спокойно и, наконец, огляделся.

Тесное помещение с пропадающим во тьме потолком, плотно заставленное железом — собранные из листов короба, металлические чаны и корыта, укрепленные на фермах, соединенные желобами и трубами. Все помятое, покореженное, обросшее ржавчиной — но угрюмо светящееся сквозь струпья и черные пятна подземным багровым жаром. Другого света тут не было. В пересушенном воздухе слоилась рыжая муть, глаза слезились. Посредине комнаты оставался пятачок замусоренного бетона, где скорчился Киаран, трубы оплетали железную дверь, поднятую над полом ярда на полтора, под дверью находился железный мостик.

Оставалось только радоваться, что Киарана не оставили лежать на мостике под дверью, а бросили в центр комнаты, на бетон. А то бы он не очнулся — и это в лучшем случае.

Он не касался доброго металла, но железная клетка гудела и искрила, стискивала своим присутствием, багряный туман сгущался, разъедал горло.

— Отпусти меня, светлое серебро, — бормотал Киаран, глотая пропахшую ржавчиной бетонную пыль, кашляя и отчаянно дергая спутанные руки, — моя удача еще не исчерпалась, возьми ее, отпусти меня…

Удача не исчерпалась, но силы таяли, поедаемые добрым металлом, и от рывков иссякало дыхание.

Железная дверь заскрежетала, загремели шаги по железному мостику. Темная фигура раздвинула рыжий сумрак, в руке ее светился белый круг фонаря. Киаран замер, сипло дыша. Человек — Даго — подошел, пнул Киарана носком сапога, перевернул на спину. Фонарь тускло светил в лицо — сизый в центре и белый по краям. В самой его сердцевине дрожал червячок цвета молнии.

— Что, тварюка, — спросил Даго беззлобно, — худо тебе?

Киаран смотрел на него снизу вверх, смаргивая грязные слезы.

— Вижу, что худо, — человек кивнул удовлетворенно, — Знаешь, зачем я пришел?

— Убить меня, — прохрипел Киаран без вопроса. — Но хорошо, что не убил. Потерпи минутку. Я хочу сказать…

Даго усмехнулся и погрозил Киарану пальцем.

— Ты хитрый твареныш, очень хитрый. Блестяще втерся в доверие. Ни одна сволочь до тебя до такого не додумалась.

— Я хочу сказать, что этот ваш герой в цепях, как его… он наймарэ. Высший демон Полночи. Он жрет твоих ребят, Даго. Это правда. Я не вру. Полночь не врет.

— О, Нальфран, какие откровения! — Даго оглянулся, пошарил по полу лучом фонаря, подтянул ногой какой-то железный обломок и уселся на него. — Я пришел с тобой поговорить. И кое-что предложить.

Фонарь снова смотрел Киарану в лицо. Киаран моргнул.

— Ты мне не веришь? Ваш герой…

— Я знаю, — Даго отмахнулся. — Что ты изображаешь потрясение? Уймись уже и не повторяй двадцать раз одно и то же, эти штучки на меня не действуют. Спроси еще, где моя совесть, ага?

Киаран молчал.

— Ну, все? — спросил Даго. — Давай, смени пластинку. А то ты меня разочаровываешь.

— Что ты от меня хочешь? — выдавил Киаран.

Человек сидел спокойный, даже веселый, но внутри нервничал. Киаран чувствовал его напряжение, созвучное железному гулу или дрожащему электрическому свету… неприятные изнуряющие вибрации.

— Предлагаю сделку, — сказал человек.

— Сделку с Полночью?

— Ага. Слушай условия. Я не убью тебя и даже отпущу, а ты за это будешь мне служить. Так долго, как я пожелаю. Будешь слушаться моих приказов. Не посмеешь причинить мне зло и ущерб, и не позволишь кому бы то ни было причинить мне зло и ущерб. Будешь моим рабом. Подчиняющимся абсолютно и подчиняющимся только мне.

Я служу герцогу Астелю, хотел сказать Киаран. Я давал ему присягу, и, если нарушу слово, закон Холодного Господина прихлопнет меня, как мошку. Очень быстро. Скорее всего, у тебя на глазах.

Но почему-то ничего не сказал.

— Иначе я тебя пристрелю. — Даго вытащил из-за пазухи пистолет, поменьше, чем гвалев Пэ А, но не менее смертоносный. — В нем девять серебряных пуль. Я их все всажу в тебя, но не в голову и не с сердце, не надейся.

— Зачем тебе… полуночный раб? — пробормотал Киаран. — Я не так силен, как тебе, наверное, кажется.

— Достаточно того, что ты полуночный, — охотно объяснил человек. — Согласись, наглядная демонстрация преклоненной Полночи будет весьма убедительна для нашего дела.

— Для какого дела? — Киаран не выдержал и скривился. Даго понял его гримасу по-своему.

— Больно, правда? А ведь это всего лишь серебряная проволока. Серебряные пули будут проедать в тебе ходы, как древоточцы в стволе дерева. Очень, очень долго. Пока ты не согласишься на мои условия. Тогда я выковыряю из тебя пули. Вы, сволочи, живучие. Поэтому будем сотрудничать, хочешь ты этого или не хочешь.

Он сумасшедший, подумал Киаран, разглядывая улыбающееся под черными полосами лицо. С людьми такое случается. Со всеми такое случается. Серебро, не серебро, а сдохнуть он мне не даст.

Жаль, что отца я так и не вытащу. Еще одно нарушенное обещание.

И Анайру тоже. Когда я успел набрать столько долгов?

— Даго, — сказал он после паузы, во время которой человек крутил пистолет на пальце и доброжелательно разглядывал пленника. — Даго, ты хочешь сделать Найфрагир кормушкой для вашего наймарэ?

— Наймарэ будет защищать кормушку, и чем сильнее он будет становиться, тем лучше будет защищать. Может, со временем он станет нашим божеством, вместо Запертых.

— Он вас сожрет.

— Всех не сожрет, не выгодно. А вот если оставить все, как есть, то Полночь нас точно сожрет подчистую. И, знаешь, Киаран, ты не виляй. Я тебе предложил хорошую честную сделку. Что тебе какие-то пятьдесят-шестьдесят лет, ты же все равно меня переживешь, если тебя раньше не угробят. Но с тем же успехом могут угробить и меня. Хотя ты должен постараться этого не допустить. Не понимаю, чего ты ломаешься.

— Цену набиваю, — буркнул Киаран.

— Ну, ну, набивай, я рассмотрю твои предложения.

— Я сюда не просто так пришел. Я искал сестру одного человека, потому что обещал ее вернуть. Так случилось, что я оказался этому человеку должен. Девочку зовут Анайра.

— А, — кивнул Даго. — Ты ее уже окучивал, я заметил.

— Отпусти ее, и я соглашусь на твои условия.

— Отпустить? Да пожалуйста! — Даго встал. — Сейчас пойдем к ней и скажем, чтоб собирала манатки и проваливала к своему папочке.

— К брату.

— Ну, к братику. Пусть проваливает. Значит, по рукам?

— Сперва я должен убедиться, что ты отпустишь девочку.

— А потом повторишь за мной условия сделки дословно!

— Хорошо.

— Ну ладно. Сейчас приведу девчонку и при тебе ее отпущу. Мы совершим сделку, и я тебя развяжу.

— Да.

Киаран закрыл глаза. Он слышал, как Даго, насвистывая под нос, гремит сапогами по мостку и выходит, не забыв запреть дверь.

Рванул скованные руки, проволока впилась в запястья. Забился, глотая ржавую пыль, закашлялся и затих. Жгло содранную кожу. В ладонь щекотно ползла струйка крови.

Бесполезно. В любом случае, бесполезно, Слова уже сказаны.

Вот и все. Жалкий, хоть закономерный финал. Хоть Гвалю он отдаст долги, развяжет узелок в путаной сети обещаний и услуг. а Отец… Если Гваль не забудет сделать то, что Киаран попросил, отец получит неопределенный шанс, что его, короля Инсатьявля, кто-нибудь найдет и разбудит. Когда-нибудь. Случайно. Можно тешить себя этой мыслью.

Снова загремела дверь, загрохотали шаги по железу. Сизый глаз фонаря нашарил извалянного в пыли, скорчившегося на полу слуа.

— Вот девочка, которую ты искал, — Даго пошевелил пленника носком сапога. — Очнись. Она совершенно свободна и может идти, куда заблагорассудится.

Киаран с трудом повернул голову. Рядом с Даго стояла тоненькая девушка в клетчатом пальто. Таращилась на Киарана с ужасом.

— Анайра… — голос у Киарана почему-то охрип, — Тебя брат ищет. Гвальнаэ Моран. Пожалуйста, иди к нему.

Девушка посмотрела на Даго, будто ждала от него подсказки.

— Тебе надо вернуться домой. — перевел Даго. — Эта мара, — он кивнул на Киарана, — обещала твоему брату, что вернет тебя. Уж не знаю, как они договорились, но полуночные не лгут. Твой брат действительно ищет тебя.

— Но… — девушка снова оглянулась на Даго. — Но как же?.. Мы же тут… Ты говорил…

— Не хочешь уходить? — Даго хмынул и развел руками. — Видишь, парень, она не хочет уходить.

Киаран смотрел на нее сквозь спутанные волосы. Девушка хмурилась и кусала губы.

— Тебя тут сожрут, Анайра, — сказал Киаран. — Я не могу вытащить всех, но тебя этот человек обещал отпустить.

Даго пнул его под ребра.

— Давай-ка к делу, мара. Девушка свободна, пусть идет домой. Анайра, иди домой. А ты, полуночный, говори, что обещал. Я свое обещание выполнил.

— Что здесь происходит? — взвыла Анайра, отступая, — Даго, почему ты меня гонишь? Ты… прогоняешь меня из охотников? Я больше не охотник? Почему?

— Иди, иди, — поморщился Даго, — Проваливай, наконец. Оставь нас одних.

— Как я пойду, меня же разорвут! Даго!

Комиссар закатил глаза.

— Я тебя не прогоняю, — сказал он терпеливо — Я прошу оставить нас одних. Не хочешь уходить — не уходи, твоя воля. Куда хочешь, туда и иди.

— Анайра, — перебил его Киаран — Умоляю, вернись к брату! Ты погибнешь здесь.

— Если я уйду, я престану быть охотником, и защита спадет! — крикнула девушка, сжав кулачки. — Меня сожрут во дворе, я до ворот не дойду, неужели тебе не понятно, кровосос!

— Ладно, придумаем что-нибудь, — поморщился Даго. — Я тебя провожу.

Анайра попятилась теперь от него:

— Ты договариваешься с Полночью! Ты! Договариваешься!

Киаран пошевелился, пытаясь сесть, но только перевалился на спину.

— Слушайте меня, — выдохнул он. — Я, Киаран мааб Инсатьявль, младший принц Аркс Малеум обещаю служить человеку по имени Даго, так долго, как он пожелает. Буду слушаться его приказов, подчиняться абсолютно, и подчиняться только ему. Не причиню ему зла и ущерба и не позволю никому причинить ему зло и ущерб. Я буду рабом человека по имени Даго. Это мое слово. Я все сказал, что ты хотел, Даго?

— Отлично! — тот тряхнул волосами и показал большой палец, — Слово в слово. Сделка состоялась. Ну-ка…

Он нагнулся, рывком перекатив Киарана на бок, что-то защелкало, и проволока на запястьях и локтях ослабла. Киаран дернулся, освобождая руки, а Даго, тем временем, перекусывал кусачками проволоку, спеленавшую киарановы ноги. Помог ему встать.

— Ух, раскровянило тебя. Принц, надо же! Неплохое приобретение. Ну что, принц, держишься на ногах? — Зубы Даго блестели на разрисованной физиономии.

Киаран растирал онемевшие руки. Его трясло, как простого смертного, сердце колотилось так, что он стиснул зубы, чтобы оно не выскочило из горла.

— Проверим, как работает наш договор, а, Киаран? — Даго показал на остолбеневшую Анайру. — Убей ее. Можешь даже съесть.

Девушка раскрыла рот в немом крике. Киаран исподлобья зыркнул на нее, развернулся к Даго и коротко ударил — в середину груди выпрямленной, как нож, ладонью. Под пальцами лопнуло, затрещало, руку обняло самое восхитительное на свете тепло. Киаран протолкнул руку дальше, разламывая гнездо хрупких ребер, и сжал пальцами трепещущий комок. Пару секунд он стоял, глядя в безмерно удивленное лицо и чувствуя, как течет в рукав горячий человечий сок, а потом человек захрипел и начал падать, рушиться наземь, обрывая внутри себя нити и жилы, оставляя в киарановой руке вздрагивающую, источающую сладость, сердцевину.

Киаран посмотрел на свою руку, залитую горящим золотом почти до локтя, на замирающий золотой слиток в ней, на быстро тускнеющее сияние. Поднял руку ко рту и лизнул — жгучая солнечная вспышка омыла язык и небо, проникла в горло, загорелась внутри расширяющимся огненным облаком. Оно ширилось и росло, раздвигая киарановы пределы и заставляя расти вместе с ним. Онувидел млечно светящееся небо, пронизанное тысячами полуночных всполохов, в узорах летящего фосфорного следа, увидел алое зарево человечьего города, тлеющее пунктирное кольцо, очертившее яму завода, и в центре ее, рядом с собой — тусклый синеватый огонь, присутствие чужой немалой силы.

Киаран рванулся к нему — и навстречу, шевелясь и волнуясь, развернулась сизая пальчатая воронка, колоссальный зев на тонком стебле. Киаран рухнул в него, как в шахту, проглоченный, как мотылек, как камешек, как пуля из Пэ А девять двадцать пять, как серебряная пуля, проедающая себе ход в полуночной плоти. Он рвался внутрь, глубже, глубже, оставляя на стремительно смыкающихся, перемалывающих его стенках лоскуты кожи, обламывая крылья и когти, под треск собственных костей, проталкивая себя вниз и вниз. Спазматически сжавшись, воронка попыталась извергнуть его, но он рвал, рыл и грыз, не пытаясь ни защититься, ни спастись.

Снаружи вспыхнуло и взвыло пространство, брызнул огненный дождь, капли его впивались в тело и жгли, но врагу они причиняли куда больше вреда — маленькие сестрички Киарана, они точили и плавили полуночное мясо, а в теле Киарана лежали смирно, как зерна.

Но вскоре их стало слишком много, а тела слишком мало, и оно рассыпалось, словно горсть искр.

* * *
Колодец вывел отряд наружу, в открытый дебаркадер, между перевернутыми вагонетками и съехавшими на пути развалившимися стеллажами. Ржавые конструкции тряслись и дребезжали, будто рядом проходил тяжелый товарняк. Пробирала знакомая тошнотная жуть — как всегда бывает в присутствии высшего демона.

Небо за побитыми стеклами быстро темнело, похоже, собирался снег.

— Они там, — сказал Ньет, облизывая побелевшие губы, и потыкал дрожащим пальцем в металлические ворота, ведущие вглубь завода.

Если фолари прав, и демоны дерутся — откуда тут вообще взялся второй? — то скрываться особо нечего, наймарэ все равно сейчас не до посторонних.

— А дети? Людей чуешь?

Ньет замотал головой.

— Не слышу… если они тут есть… не слышу, глушит.

— Ждем остальные группы? — спросил Черепок.

— Нет. Наше дело — занять собой наймарэ и уничтожить его. Или хотя бы удержать до прихода штурмовиков. — Рамиро оглядел бойцов, рассредоточившихся у ворот. — Детей спасать по возможности. Никаких договоров о заложниках, никаких разговоров с Полночью вообще. Двигаемся быстро. Лагарте, увидишь наймарэ, сразу выпускай ракету.

К дребезгу ржавого металла добавился клекот и свист, от которого заныли зубы.

Рамиро пнул висящую на одной петле дверку в воротах и вбежал в цех, впереди своих людей.

Они были тут — двое или больше, не поймешь. Посреди заброшенного цеха, прямо над трещиной в полу, в коконе расплывающейся, как чернила, мглы, опутанном синими электрическими разрядами, клубилось какое-то месиво из шипов, когтей и крыл. Бесчисленные хвосты хлестали воздух, в носу запершило от гари, озона и сладкой вони, уши немедленно заложило.

Рамиро укрылся за бетонным обломком, вскинул винтовку, рядом с ним, бледный до синевы, нечеловечески оскалясь, открыл огонь Ньет. На наймарэ посыпались осколки, и вверх, сквозь разбитую крышу, ушла красная звездочка, грохот ракетницы никто не услышал.

В противоположные двери ворвались черные фигуры, рассредоточились, ища укрытия — найлы. По сцепившимся тварям ударил густой град серебряных пуль. Впрочем, те никак не отреагировали, занятые дракой. Рамиро невольно прикинул, что было бы, если бы тварь была одна и прицельно заинтересовалась альдским, к примеру, отрядом… достаточно одного удара шипастым крылом…

Вслед за черными фигурами в кожанках с цех влетели стремительные белые тени — одна, вторая, третья, еще пара, еще… — пронеслись между ржавых станков и ринулись прямо в клубящийся ком. На мгновение ком словно разбух, крутанулся — и белые твари брызнули из него, посыпались, как снег с крыши — и только тогда Рамиро увидел, что это собаки. Мертвые и умирающие, разбросанные по всему цеху, как тряпичные куклы.

Согласный грохот винтовок не прекращался, найлы подготовились отлично. Вой достиг предела, за которым уже не слышит человеческое ухо и почти отказывает разум.

Фиолетово-черный ком в сетке сизых молний взметнулся вверх, к разбитому потолку — и из него выпало вдруг что-то небольшое, какой-то комок тряпья, и остался лежать на краю трещины, а все пространство цеха заполнили рваные, свистящие прорехами крыла. Взмах — разметавший станки и бетонные обломки, взмах — крушащий железные мостки второго и третьего этажа, взмах — и вниз полетели стекла и куски перекрытий, а колоссальная, располосованная в бахрому тварь ушла в темное небо…

Нет, не в темное — в перекрестье прожекторов, снаружи загрохотал пулемет, вступил второй, и Рамиро несколько секунд наблюдал, как кувыркается над остатками решетчатых балок гигантская драная половая тряпка, а потом тяжело, увлекая с собой часть стены, рушится туда, где когда-то был заводской цех.

Несколько судорог в куче обломков — и демон замер, засыпанный кирпичом и покореженным железом.

Тишина оглушила, все замерло, лишь пар от дыхания поднимался и блестели рассыпанные повсюду осколки. Рамиро увидел, как через цех, закинув винтовку за спину, бежит к трещине какой-то найл, а у трещины шевелится… шевелится…

— Не стреляйте! — хриплый голос, поднятая ладонью вверх рука.

Найл вдруг остановился, словно на стену налетел, а навстречу ему поднялся — кое-как, будто новорожденный — теленок? нет, олень, маленький, всклокоченный, с венчиком рогов, от силы отростка три-четыре… Прижав уши, проковылял мимо найла, потом шибче, шибче — мимо разметанных обломков и мертвых собак — и выскочил за двери уже совсем резво.

— Иттить, — сказал рядом Черепок, опуская винтовку. — Что это было?

* * *
— Куда ты денешься! Куда ты, нахрен, денешься! — Энери шагал по ночной Химере, по темным, плохо освещенным улицам, там и сям слабо светились заклеенные бумагой окна. — Куда я денусь! Ты, сука, даже и не представляешь, куда я могу деться!

У него не было никакого желания стать разменной монетой в политических играх герцога Астеля, пусть даже самого распрекрасного, гостеприимного и радеющего о свой стране. С мучительной ясностью вспомнились глаза и кривая ухмылка Альбы — о, семь сотен лет назад! — он тоже сказал «куда ты теперь денешься, о мой принц!». Энери зажмурился и некоторое время стоял неподвижно, вдыхая сырой холодный воздух. Вдалеке тоскливо выла сирена. Чернота внутри ожила и ворочалась, расталкивая ребра.

Мелкая полуночная тварь, почуяв высшего наймарэ, в панике метнулась под ноги. Энери пнул ее так, что та шмякнулась о стену, всхрюкнула и тючком сползла вниз, на мокрую мостовую.

Уже начался комендантский час, улицы опустели. Только несытые клыкастые тени шныряли, как крысы, а самих крыс, наверное, давно подъели.

Энери долго блуждал по городу, не желая возвращаться в дом герцога Астеля. Он всегда был плохим политиком, не мог толком просчитать варианты развития событий, не умел принимать правильные решения. Не разбирался в людях. Вот и теперь он не мог сообразить, как выкрутиться. И надо ли выкручиваться. Вот герцог наверное политик отличный, не потерялся даже в условиях войны с Полночью. Впрочем, его роду не привыкать.

Не везет мне с Астелями. Судьба, наверное.

В конце концов ноги принесли его к порту, туда где черным хребтом выдавался в море гигантский волнорез. Военные корабли болтались на рейде, как разбухшие туши морских чудовищ, по темному, отличающему зеленью небу шарили бледные лучи прожекторов. Время от времени раздавалось сухое таканье станковых пулеметов и ухали палубные орудия. Энери отвел глаза патрулю и вошел на пристань, миновав колючую проволоку и наспех возведенные заграждения. Медленно побрел вдоль линии моря, по гранитным облизанным до гладкости глыбам. Непроглядная, дышашая солью и водорослями вода колыхалась внизу. Вдалеке, где-то за рейдом, протяжно крикнул, заскрежетал какой-то морской пришлец, словно в гавань собиралась вплыть гигантская касатка. Энери вдруг понял, что замерз. Волосы слиплись от сырости, руки заледенели.

С каких это пор он начал чувствовать холод.

После недолгих поисков он отыскал то, что ему было нужно. Старую проржавевшую лодку с обшарпанными бортами — хозяин даже весла не унес.

Энери некоторое время возился, спуская лодку на воду, темнота не мешала ему. Цепь, удерживающую чужую собственность на берегу, он попросту оборвал, своротив дужку замка. Потом боролся с волнами, упорно гнавшими жалкую скорлупку обратно к берегу. После долгих мучений он наконец выплыл из химерской гавани и некоторое время лавировал меж бортами военных кораблей, вздрагивая и пригибаясь, когда луч прожектора скользил по нему. Пологие волны тошнотворно качали лодку, горели от соли ободранные ладони, пальцы окоченели. Наконец его вынесло в открытое море. Химера возвышалась на берегу, возносясь домами по скалам, молчаливая, темная, истерзанная. Энери вытащил весла из уключин и бросил за борт. Посидел немного, задрав голову и глядя на затянутое тучами небо. Потом вовсе лег на дно и сложил руки на груди. Ему стало покойно. Стылый туман перехлестывал через борт, свивался прядями.

Стук дизельного мотора не сразу проник в его сознание — Энери закрыл глаза и постепенно начал засыпать от холода и мерного качания. Сначала далекий, он постепенно приблизился и стал раздражающе громким. Вдобавок кто-то кричал в громкоговоритель, мерно повторяя одно и то же. Приходилось гнать от себя посторонний шум, отбрасывать его, как нечто ненужное. Потом шум стал совсем уж невыносимым и Анарен сел, с раздражением оглядываясь. Рядом с его последним прибежищем высился борт сторожевого катера, идущего параллельным курсом, прожектор на носу так и ходил по воде, выхватывая прижавшуюся к воде лодку и слепя глаза. Энери раздраженно поморщился, убрал с лица прилипшие волосы. Громкоговоритель надрывался.

— Анарен Лавенг, немедленно поднимитесь на борт! Какого…! — нецензурно добавил громкий голос.

Энери выругался. С борта кинули трос с железной кошкой и зацепили лодку, пробив в хрупком борту пару дыр. Прожектор бил прямо в лицо. Энери сразу узнал эту очаровательную манеру.

— Анарен Лавенг, мать твою за ногу, поднимайся на борт!

— Идите к черту!

После некоторой заминки лодку подтянули к борту катера — наверху башней высилась рубка. Разложили трап и по нему спустилась черная фигура в развевающеся шинели. Энереву лодку отчаянно мотало на волне, трос то натягивался, скрежеща, то бессильно провисал.

— Рад тебя видеть, Комрак, — устало сказал Энери. — Чем обязан?

Найл бухнул сапогами о дно лодки и выпрямился, ловко балансируя. Энери вцепился в скамью, чтобы не вылететь.

— А ну вали на катер, и быстро, не зли меня. Не заставляй угрожать тебе оружием, — рука найла скользнула за борт шинели.

— А ты меня уговори.

Раздался щелчок предохранителя. Темный кружок уставился Энери меж глаз.

— Лавенг. Вали. На катер.

Энери кинулся, как кот, не тратя время, чтобы подняться, вцепился в широченную ручищу, вышиб пистолет. Найл потерял равновесие и грянулся спиной о борт, наверное повредив его еще больше. Энери в два шага добежал до троса, когтистой лапой зацепившего его лодку, схватился, рванул. В ладони впились железные занозы. Комрак дотянулся, дернул принца за ногу, приложил лицом о скамью. Во рту стало солоно. Энери вывернулся, сверху навалилась неподьемная тяжесть, по лицу мазнуло колючим сукном. С катера что-то кричали, но было плохо слышно. Возле уха свистнуло. Лодка угрожающе качалась и черпала воду.

— Ненавижу вас всех, идиотов с оружием! — Энери, забыв о том, что он высший наймарэ и может при желании растереть найла в труху, недостойно пинал его коленями и орал, срываясь на визг. — И тебя, и Альбу и чертова Асерли! И твоего герцога особенно! Вы, тупоголовые идиоты! Оставьте меня в покое! Дайте сдохнуть! Поубивайте друг друга.

Комрак молча вывернул ему руку и прижал коленом. На дне лодки плескалась ледяная вода. Энери рванулся и локтем проделал в борту еще одну пробоину.

Железные пальцы вдруг разжались, Комрак отшвырнул его и оперся о скамью, тяжело дыша. Энери сплюнул соль и шерстяные нитки, злобно уставился. Комрак смотрел куда-то вдаль, в туман.

— Я не знаю, кто такой твой гребаный Альба, наймарэ, но своего ты похоже добился. — найл беспомощно выругался. — Сдохнешь и довольно скоро.

Вокруг отяжелевшей от воды лодки плескался густой, подцвеченный зеленым, туман. Катер исчез.

Глава 26

— Не стреляйте! — повторил Гваль, задыхаясь. Перед глазами все плыло, вой поверженного наймарэ еще отзывался в ушах, пронизывая до кончиков пальцев, до ноющих зубов.

На мгновение ему показалось, что он узнал Киарана… что-то знакомое мелькнуло… но из черных лохмотьев и шипов выковырялся всего лишь маленький олень, прохромал, шатаясь, мимо, потом кинулся вон из цеха. Гваль устало выдохнул, утер со лба холодный пот. Под ногами корчилась белая борзая, щелкала зубами. По тощему, обтянутому тонкой кожей, боку расплывалось алое пятно.

— Не стреляйте.

Его отряд столпился рядом, кто-то поддел штыком изодранное черное крыло. Альды и найлы сгоняли в кучку перепуганных подростков, извлекая их из-под ржавых вагонеток, облупившихся труб и щелей в бетоне. Всхлипывала коротко стриженная девочка, в обтрепанной куртке, с лицом испачканным кровью и углем.

Гваль переглотнул, огляделся внимательнее. Дети, чернявые, всклокоченные, бледные, с измаранными лицами, одеты кое-как… Анайры среди них не было, он стиснул зубы, потом подошел ближе.

— Кто у вас главный? Тут должна быть девочка… Анайра Моран. Видел ее кто-нибудь? Это моя сестра.

Шевеление, обмен взглядами. Стриженая еще раз судорожно всхлипнула и вытерла глаза перчаткой, размазав грязь еще сильнее. Вперед выступил высокий черноволосый парень в кожанке и полосатом шарфе.

— Ну, пускай я главный, — решительно сказал он. — Я Морж. Анайра была у нас, потом ее Даго увел. Наверное, к тому полуночному. Мы его в котельной заперли, там дальше по коридору железная дверь.

Гваль не дослушал, отдал несколько распоряжений своему заместителю, пошел через полуразрушенное здание цеха, спотыкаясь о разбросанный там и сям строительный мусор. Мельком заметил, что с детьми уже возится беленькая докторша-альдка, раздает им какую-то микстуру. Если бы все на свете можно было вылечить микстурой. Кого они там заперли? Киарана? Гваль достал пистолет.

В полутемном коридоре было пусто, остро пахло кровью и еще чем-то непонятным. Дверь в котельную распахнута, полусорвана, висит на одной петле. На пороге — растерзанное тело, валяется тюком, неловко подвернув руку. Гваль похолодел, потом пригляделся — не девушка. Парень…был. Грудная клетка пробита, наружу вывернуты сахарные обломки ребер, на застывшем лице — мучительный оскал.

— Анайра… — сорванным шепотом позвал он. — Эй…сестренка? Это я.

В темноте котельной кто-то шевельнулся, потом послышался тихий голосок.

— Гваль?

Он пошел на звук вслепую, чертыхаясь, едва не навернулся на каких-то железках, потом нащупал живое, теплое, подхватил на руки, прижал к себе. Анайру трясло, постукивали зубы.

Гваль неумело бормотал слова утешения, чувствуя себя чурбаном и безгласным пнем, лучше бы тут была мать, или старшая сестра или кто угодно.

— Ну, все уже в порядке. Все в порядке. Поедем домой. Все хорошо. Ты не ранена?

Анайра икала и всхлипывала, цепляясь за ворот его кожанки, Гваль закрыл ей глаза ладонью, чтобы она не видела обезображенного тела на пороге — боги, сколько времени она тут провела с ним наедине? — и так вынес из котельной. Спрашивать ничего не стал, просто упрямо переставлял ноги, направляясь обратно в цех, где осталась беленькая докторша со своим успокоительным и более подходящими словами утешения.

Когда-нибудь, когда все это кончится, я подумаю обо всем. Когда-нибудь. Почему все это свалилось на мою страну и на моих родных. На друзей. Возможно, тогда я и сойду с ума. А пока я просто буду идти. Вот так. Еще шаг и два.

Гваль вышел из коридора к светлому пятну, сощурился. Потом ослабил хватку и поставил сестру на бетонный пол. Она привалилась к его плечу и затряслась. Детское личико было раскрашено двумя черными полосами, намазанными тушью и потекшими от слез.

В помещении цеха, среди белых пятен мертвых и раненых собак, среди застывших военных, рядом со сгрудившимися, как овцы, подростками, стояла серая лошадь. А на ней сидела женщина в зеленом платье, с красными, как кровь волосами. За плечами женщины был колчан с оперенными алым стрелами, у седла в чехле — лук. Она медленно оглядывала людей черными раскосыми глазами, и все молчали. Молчание заливало пространство, как рыбий клей. Никто не шевельнулся. Лошадь фыркала и щерила зубы, у нее была красивая сбруя. Отделанная серебром.

Женщина спешилась, подошла к одной из собак, присела, подняла ей голову, вгляделась. Собака заскулила. Женщина прошипела что-то, потом запела. Гваль непроизвольно отшатнулся. Снова стало закладывать уши. Собака поднялась на одеревенелых ногах, подводя зад, закружилась на месте, будто ей перебили хребет. Возможно, так и было. Гваль потянулся к кобуре, но руки не слушались. Он вяз в рыбьем клею, и клей заливался ему в рот и легкие, лишая возможности дышать. Женщина запела громче. Собака взвизгнула, потом опустила морду к земле. Тяжело потрусила вперед, то и дело спотыкаясь. Женщина оперлась о холку своей серой, взлетела в седло, по бетонному полу процокали копыта. То ли она выехала в пролом стены, то ли просто растаяла в воздухе.

Клей растворился и Гваль смог вздохнуть полной грудью. Люди потерянно оглядывались. Когда Гваль потом спросил докторшу о всаднице в зеленом, та сочувственно посмотрела на него и попыталась тоже влить успокоительного.

Через полчаса на завод явились люди герцога Астеля и передали ему приказ срочно прибыть в порт. Эртао давал ему под начало корабль.

* * *
— Через месяц будете, как новенький, — судовой врач что-то неразборчиво строчил в своих бумагах. — Нервы не повреждены, смещения нет, кость срастется. А пока отдохните на больничной койке, подлечитесь.

Кав мысленно вздохнул и сдвинул брови. Ни на каких койках он, естественно, разлеживаться не собирался. Хватило королевского гостеприимства в Карселине. Рука совершенно онемела, тяжесть гипсовой повязки ощущалась и мешала. К тому же ему вкатили изрядную порцию обезболивающего и в голове шумело море.

— Разрешите идти?

— Разрешаю. Только не туда, куда вы собрались, — врач подозрительно уставился на кавову честную физиономию. — Не в командную рубку, а в ла-за-рет. Я дам вам сопровождающего.

— Не стоит. Спасибо.

Кав вышел из кабинета и, сам не зная как, в итоге оказался на верхней палубе. Наверное заплутал. Или наркоз виноват. Не было у него никакого желания валяться на госпитальной койке, мучаясь болью и слушая стоны раненых. Пусть слабаки валяются.

Он подошел к фальшборту и с наслаждением подставил горящее от лихорадки лицо соленым брызгам. «Король Тао» бороздил Алое море, как хозяин, вспарывая воду могучим носом. На поверхности резвились то ли дельфины, то ли фолари — сверху и не разглядеть.

Кав некоторое время поразмышлял о том, объявит ли теперь Лестан Дару войну открыто, или все обойдется двумя актами взаимной агрессии. Разошлись бы поровну — лестанцы незваными гостями похозяйничали в братском Марген-дель-Сур, мы за это отняли у них Рокеду. Впрочем, это дело дипломатов. Он — простой рыцарь, что лорд прикажет — то и делать будет.

Где твоя королева, Кавен Макабрин?

Голос пришел издалека, звенело в ушах. Много веков назад, в этих же водах, шел парусный флот Лавена, и Дайтон Мертвая Голова, первый из Макабринов, стоял рядом со своим будущим королем. Так с тех пор и повелось. Макабрины — верные псы короны, из тех, что укусят слабую руку, но подчинятся сильной. Не первые, но вторые.

Где твоя королева?

Я просто еще не отошел от лекарств. Температура. Надо лечь. Пойти в каюту.

Кавен облизал сухие губы, прищурился. Дельфины-фолари исчезли. Солнце стремительно заваливалось за горизонт и окрашивало воду в цвет крови. Алое море. Дальше — подводные скалы Кадакарского хребта, цепочка островов, смертельная ловушка для кораблей. Дальше — Андалан, неведомые земли, Сагайское плато, сам Сагай с его древесными богами, и где, как рассказывают, на побережье до сих пор живут люди-косатки. Мир словно был стал меньше, с появлением быстроходной техники, радио, дролерийской сети, но не стал понятнее. Не стал проще.

И теперь этот мир трясло со всех концов. Обычное, впрочем, дело.

— Сэн Кавен, вам нехорошо? Вас проводить в лазарет?

Оруженосец преданно заглядывал в глаза, беспокоился. Наверное стерег давно, а теперь решился, подошел.

Кав отвел взгляд от алых бликов на волнах.

— В каюту проводи. Я в порядке. Просто надо, пожалуй, полежать.

В каюте пусто, тихо, солнечно, хотя иллюминатор замутился от брызг. Кав пошарил в шкафчике, добыл початую бутылку альсатры, хлебнул из горлышка.

— Свободен.

Оруженосец вышел, с беспокойством оглянувшись через плечо. Кав хлебнул еще. Сел на откидную, аккуратно застеленную, койку, потряс головой. Потом поставил бутылку на пол, откинул одеяло и лег, не раздеваясь. Пальцы сломанной руки пульсировали болью.

Трещины. Как от брошенного камня, выпущенной пули. Матовые, белесые, расходящиеся паутиной… Трещины в стекле.

Заросший лес в густом тумане. В полумраке. Среди старых, корявых стволов деревьев и темных веток хилого, спутанного подлеска вьются седоватые пряди. Мох…Старые лишайники… Порыжевшая осыпавшаяся хвоя гасит звук шагов, сглатывает. Мягкая торфяная вода в бочажках. Воздух густ от звенящей мошки и комаров.

Трещины.

Кто-то стоит за деревьями. Кав присмотрелся. Темный, широкоплечий силуэт с неправдоподобно тонкой талией. Высокий. На голове — ветвистые оленьи рога.

Он за кем-то наблюдает.

Сон, вот что это. Я сплю.

Оленерогий оборачивается. Вместо лица — такая же темнота.

Падающий вертолет, снова и снова. Надсадный вой двигателей, стук винта. «Амарела, девочка моя, держись!».

Вертолет падает в тишину. Сильно стучит механизм наручных часов. Оглушительно. Грохочет. Звон стекла.

Амарела! Амарела!

Всюду туман, ледяной, непроницаемый. Просачивается под одежду. Сизоватые силуэты еловых веток. Холод колет тысячей игл. Мягкими бесшумными прыжками рядом скользит оленерогий. Тень. Сон. Туман завивается под винтом вертолета, под ногами больше нет земли, туман — это облако и снизу его подцвечивает оранжевое солнце. Вихри. Воронка. Земля далеко внизу.

Амарела!

Вертолет падает. Механизм часов хрипит и булькает. Сыплется стекло. Кавен рывком сел в кровати, схватился здоровой рукой за ворот, с сипом отдышался. Рубаха на груди была мокрой, хоть выжимай.

— Кав, ты пьешь, — послышался неодобрительный голос. — Ну куда это годится? И где руку сломал?

Кавен повернул голову на звук. У двери каюты стояла рейна Амарела. В синем платье с вымокшим подолом, с округлившимся животом, с сухими листьями в отросших волосах — с исцарапанными смуглыми руками, но живая и здоровая. Она, пошатываясь и приноравливаясь к качке, прошла вперед, отпихнула его ноги и села на койку. Потом задумчиво подняла с пола катавшуюся бутылку.

— Впрочем, я, кажется, тоже выпью глоточек.

— Рела… ты откуда здесь? Как?

— Сама не знаю, — Амарела пожала плечами. — Столько всего случилось… Полночь, город, окруженный огнями… Я была…не здесь.

Кав осторожно обнял ее за плечо здоровой рукой. Некоторые вещи лучше не обдумывать. Хотя она столько раз ему снилась…

— Из города нельзя уйти, все время приходишь обратно. Огни притягивают. А чертов Лавенг совсем не хотел помогать, смеялся только. Тогда я завязала глаза, чтобы огней не видеть, пошла утром, наугад. Глупо, но сработало. Упала несколько раз, конечно… когда сняла повязку, кругом был туман. Густой. И этот, с рогами, как у оленя. Я испугалась, побежала… А потом оказалось, что бегу по палубе корабля. И все равно туман… Зашла в первую попавшуюся каюту — а тут ты. Привет.

Кав помолчал, ощущая под рукой тепло ее тела сквозь тонкую ткань. Глубоко вздохнул.

— Привет.

* * *
Рамиро нес из столовой миску с макаронами по-флотски и стакан компота. Поверх стакана лежал круто посоленный ломоть черного хлеба. Рамиро заглядывал в все комнаты вдоль длинного коридора, по порядку.

— Белка, Белка, Белка! Иди кушать, Белка! Иди, маленькая, кушать! Сэн Логан, вы не видели девочку?

— С утра крутилась у нас с Вилем в комнате, — Логан Хосс вышагнул в коридор, поправляя амуницию. — Виль ей все свои леденцы скормил. Я вот раньше думал, все фоларицы — такие девки видные, сиськи, хвосты, корма такая… ну, такая, — бригадир очертил ладонью в воздухе впечатляющие дуги, — Гривы до жопы… А наша малявка просто прозрачная, одни глаза… сиротинушка.

— Лопает наша сиротинушка, как полк солдат, — проворчал из комнаты Виль, которого не особенно умиляли Белкина тщедушность и детские повадки. — И хоть бы в коня корм! Надо ей глистов прогнать. Вот я своим осенью всегда даю…

— О господи, Вильфрем! — взвыл Хосс, — Уволь меня от этих подробностей! И давай поторопись уже. Что ты там ищешь?

— Портсигар. Куда дел — не помню. Накрутил вчера целую обойму, двадцать штук, и сунул куда-то…вот черт…

— Я тебя угощу, пошли.

— Нет, ну мне интересно, куда они могли подеваться?

Попытки Виля бросить курить в очередной раз провалились. Рамиро покачал головой и двинулся по коридору дальше.

Ньет обедать не пришел, шатался где-то по городу. Нальфран навещает, скорее всего, пытается докричаться. Это люди уже на богов не надеются, а бедный парень точно знает, что они живы, но вот, почему-то молчат…

— Белка, Белочка!

Рамиро вошел в общую комнату, где стояла его кровать, и поставил миску со стаканом на стол.

— Белка?

Куда она запропастилась? Разобиделась на весь мир, что Ньет опять не взял ее в город?

Рамиро поднял занавеску в выгороженном белкином уголке — там было пусто. Крашеный зеленой масляной краской ларь для пеньки, который бойцы ОДВФ использовали как скамью, а Белка свила там гнездо и частенько заползала в него спать (резиновые боты при этом воспитанно оставляла снаружи), тоже оказался пуст. Рамиро опустился на четвереньки и внимательно осмотрел пыльную темноту под кроватями. Темнота была забита рюкзаками и прочим барахлом, поди, разбери, есть ли там кто живой.

— Белочка?

Из угла около двери, где на крюках висели дождевики и ватники, послышался шорох и какое-то хлюпанье. Рамиро прошагал туда и раздвинул груду тяжелых тряпок. Там, за забором из резиновых сапог, прижавшись к стене, сидела Белка. Она всхлипнула и втянула голову в плечи.

По мордочке и вокруг рта у нее было размазано какое-то бурое месиво, по горлу тянулись потеки, синее платье закапано.

— Белка, что с тобой? — Рамиро схватил ее за плечи и выдернул на свет божий, она зажмурилась. Какая-то плоская блестящая вещица скатилась с ее колен на пол. Белка издала невнятный горловой звук, изо рта потекла коричневая дрянь.

Острый запах сырого табака ударил в ноздри.

— Белка! Ты что? Ты сожрала вилевы папиросы?

— Уфффррммм, — сказала Белка, попыталась проглотить, что было во рту, и закашлялась, забрызгав Рамиро гимнастерку коричневой жижей.

— Дура, — Рамиро встряхнул ее, как щенка, и выпустил, — Какая же ты у нас дура… — и заорал в коридор: — Виль! Ты еще не ушел? Виль!

Из коридора затопали.

— Знаешь, куда делись твои самокрутки? Она их выжрала, до единой. Украла и выжрала!

— Все? — ужаснулся вошедший в комнату Виль, — Двадцать штук? Белочка, Белочка, посмотри на меня!

Белка возилась на полу, кашляя, плюясь и подвывая. Элспена присел перед ней на корточки.

— Белка, не плачь, открой рот… покажи язык…

— Уууу, — жалостно ныла та, истекая коричневыми слюнями.

— Ты болван, Илен, — раздраженно сказал Виль, — Даже воды ей не дал. Ей надо желудок промыть Она ведь отравилась!

— Да что с ней будет, она же фоларица, — смутился Рамиро, — Никогда не слышал, чтобы фолари травились.

— Мало ли чего ты не слышал. Воды принеси! Логан, — Элспена поднял голову на Хосса, молчаливо возвышавшегося над ними, — У нас найдется резиновый шланг?

— Коменданта надо спросить, — сказал Хосс. — Слушай, может врача вызвать, раз все так серьезно?

Рамиро хмыкнул:

— Ага, он как у пациентки зубки с когтями увидит, так и пошлет нас к своим найльским богам, а это очень далеко… давайте как-нибудь по-семейному. Уговорим девчонку выпить воды, потом два пальца…

— Белка, выплюнь! Нет, не за щеку, все выплюнь… Вот, смотри, смотри, конфетка… хочешь конфетку? Черт, нет конфеток… Белочка… да выплюнь же гадость, наконец!

Рамиро пошел за водой. Он сходил на общую кухню в конце коридора, взял чайник, наполнил его из-под крана. Когда возвращался, из комнаты донеслись чертыхания и испуганный Белкин вой.

Вильфрем Элспена тряс окровавленной рукой. Белка скулила, скорчившись на полу, над ней стоял Хосс с распоротым надвое одеялом в руках.

— Твою мать! — удивленно сказал он, — Нихрена себе когтищи!

— Что, цапнула? — спросил Рамиро. — Сильно?

— Не цапнула, дернулась, — Виль вытащил платок и обернул ладонь, — Я почти уговорил ее отдать эту чертову жвачку, а тут Логан с одеялом сунулся.

— Я помочь хотел… — Хосс отбросил лоскуты и показал Рамиро располосованный рукав, — Смотри, партизан, она и по мне отмахнулась.

— Напугали вы ее, сэн Логан. — Рамиро поставил чайник на тумбочку и снова посмотрел на свернувшуюся в узел фоларицу. Платье, и так местами дырявое, прорвалось на спине, из прорех высовывались бесцветные иглы плавника. Из локтей тоже торчали шипы, кажется, даже зазубренные. — По-моему, ее надо оставить одну, пусть успокоится. От табака с ней ничего не будет, ее приятель как-то плитку мездрового клея слопал на четыре фунта, и хоть бы хны… — Рамиро умолчал о том, как Ньет однажды сожрал юбилейный торт в виде палитры, преподнесенный Академией два года назад, забытый на стеллажах среди развалившихся макетов, превратившийся в груду засохшей, заросшей до неузнаваемости пылью органики. Пыль, однако, Ньет счистил… гравером с проволочной щеткой, ага. — А мы тут суетимся и говорим о промывании желудка. Кто хочешь испугается. В худшем случае она просто наблюет на пол.

— Вот не любишь ты детей, Илен, — огорченно сказал Элспена, поднимаясь на ноги.

— Тут, скорее, разговор о животных, — буркнул Рамиро.

— О маленьких детях! — отрезал Виль, — Девочка, конечно, отстает в развитии, но во-первых, ее угнетает влияние полночи, во-вторых…

— Слушай, мы уже десять минут как должны быть на месте, — бригадир посмотрел на часы.

— Во-вторых, за две недели с нами она из младенца превратилась в вполне осознающего себя ребенка… она даже немножко говорит, если ты не заметил.

— Если бы она еще дотянула до возраста, на который выглядит…

— Вильфрем, пошли уже! Хватит лекции читать.

— Ты только сиськи заметить и способен, Илен.

— Где тут сиськи? — Рамиро повернулся к фоларице, но она, оказывается, уже отползла к тумбочке, и там, стоя на коленях, поглощала из миски макароны. Не пользуясь ложкой, естественно. — Я же сказал, что ей все впрок пойдет.

— Вон твой портсигар, — указал под стул Хосс.

Элспена молча подобрал его и вышел, а Логан Хосс оглянулся от дверей на вылизывающую миску девицу, осклабился и подмигнул.

Шаги затихли. В казарме стояла тишина, те бойцы, кто не был занят на патрулировании и заданиях, отсыпались или ушли в город, пользуясь светлым временем.

Рамиро сел на кровать и обнаружил, что распоротое одеяло было его. Интересно, что скажет на это кастелян? Пошарив под подушкой и не найдя «Песен синего дракона», Рамиро расстроился еще больше. Чертов принц, даже не подумал вернуть книгу. Вот и верь после этого лавенжьему слову. День расскандалится, когда узнает, что идиот Илен не сохранил его подарок.

Впрочем, где теперь дорогой друг Денечка…

Все-таки надо… ну, если не позвонить, то письмо написать. А вот Кресте надо позвонить. И Ларе надо позвонить. Как они там? Для этого даже не нужно идти на телеграф, только в комендатуру, на второй этаж.

Звякнуло — это Белка бросила на пол завязанную в узел алюминиевую ложку и с радостным мяуканьем кинулась к двери. Вошел Ньет, а за ним — двое незнакомых найлов в черных шинелях с черно-красными нашивками на рукавах. Люди герцога Астеля.

— Хорошо, что ты тут, — сказал Ньет, отодвигая отирающуюся о него подружку, — Не хотел уезжать, не попрощавшись.

— Куда уезжать? — опешил Рамиро.

— Меня человек Эртао Астель позвал. Проводником. На свой корабль.

— Чего? — Рамиро взглянул на молчаливых найлов, вставших у дверей с непроницаемыми лицами. Они никак не отреагировали на вопрос. Может, не знали альдского.

— Эртао Астель, — терпеливо повторил Ньет, вытаскивая из-под койки брезентовый мешок с лямками. — Он герцог, очень большой человек, у него корабли, много, боевой флот. Ему нужен проводник, он пригласил меня. Я согласился. Пришел за своими вещами и попрощаться. Присмотри, пожалуйста, за Белкой. Ей уже нельзя обратно в море.

— Ты с ума сошел? Ньет, ты к моему отделению приписан, тебя на довольствие поставили, личное оружие выдали, я за тебя лорду Хоссу поручился. Ты человек лорда Хосса, я же тебе объяснял. Ты не можешь просто так взять и уйти. Ты меня подведешь, и сэна Логана подведешь.

Рамиро снова охватило дикое ощущение, что Ньет, Ньере, Каньявера, ученик, племянник и друг — существо абсолютно чуждое, непонятное сейчас и не понимаемое прежде. Он похож на человека, только когда ему это удобно. Прикидывается. Мимикрирует.

— Ньет! Ты же присягу давал, хоть и временную, а теперь хочешь ее нарушить. — Рамиро выложил последний козырь. — Это обман. Ты потеряешь удачу, если пойдешь на обман.

— Я говорил об этом с герцогом, — кивнул фолари. — Он написал лорду Хоссу письмо. Вот. — Вынул из кармана конверт и положил его на свою постель. — Передашь его сэну Логану, хорошо?

Даже издали была четко видна герцогская печать на конверте. Рамиро отвернулся.

Белка, что-то по-беличьи воркуя, вертелась вокруг найлов и пыталась залезть им в карманы. Парни, беспомощно улыбаясь, выгребали на свет облепленный табачной крошкой мусор, в котором Белка деловито шарила.

Рамиро вышелушил из пачки последнюю папиросу, собрался прикурить, но сломал ее неудачно и смял в кулаке вместе с пачкой.

— И куда же ты поведешь герцогские корабли, герой? Поплывете искать дырку, из которой Полночь сыплется?

— Нет такой дырки. — Ньет перехватил горловину мешка длинной петлей и соорудил две рюкзачные лямки. — Мы плывем на Стеклянный Остров, освобождать Авалакха и остальных Старших.

Рамиро онемел и целую минуту сидел на своей койке смирно, с ничего не выражающим лицом. Потом спросил:

— Это не шутка? Герцог так и сказал?

— Совсем не шутка. Герцогу ответила Нальфран. Ну, он так считает. Все равно, другого выхода нет. Люди не справятся с Полночью.

— Но… Как вы туда доплывете? Ты знаешь дорогу?

— Сейчас не знаю. Но узнаю. Я знаю, что я его найду.

— Ну… тебе виднее.

Ньет пристроил мешок на спине и выпрямился.

— Ты отдашь письмо сэну Логану?

— Отдам.

Ньет протянул руку.

— Прощай, Рамиро. Может, свидимся еще.

Рамиро стиснул зубы и заставил себя пожать фоларийскую пятерню. Не надо привлекать внимание найлов недружелюбными действиями.

Ньет пошел к двери и Белка повисла у него на локте.

— Тебе надо остаться. Надо остаться, Белочка. Иди к Рамиро.

Девчонка заскулила, она всегда отчаянно скулила, когда Ньет уходил. Найлы, вместо того, чтобы прикрикнуть, принялись в два голоса ее уговаривать и в четыре руки оглаживать, как собаку. Белка, почуяв слабину, взвыла.

— Рамиро, позови ее. Позови, пусть к тебе подойдет.

— Когда она меня слушала?..

Рамиро комкал папиросную пачку и дожидался, когда они свалят. Беличий плач доносился уже из коридора. Бедняжка теперь не меньше часа будет сидеть под дверью и рыдать, потом устанет и заснет, и ее можно будет перенести в комнату.

Рамиро подождал еще немного, потом встал, вышел и зашагал по коридору. Но не к выходу, где плакала Белка, а в обратную сторону, к лестнице. Прыгая через ступеньки, взлетел на второй этаж. В комендантскую, к телефону.

Приемную не закрывали, оставляя к телефону круглосуточный доступ. Сейчас тут даже секретаря не было. Черт, дверь не запиралась, вернее, запиралась только на ключ, а где этот ключ?.. Даже на стул ее не закроешь, выпадет из ручки-рычага. Рамиро просто прикрыл створку, пересек комнату и снял трубку с висящего на стене телефона. По памяти набрал код связи с операционисткой.

— Девушка? — обнял трубку ладонью, стараясь не повышать голос. — Девушка, соедините пожалуйста, с Катандераной, восемнадцать, два ноля, тридцать шесть. Да, это управление цензуры. Добавочный семь четырнадцать. Срочно! Але! Але! Господина Дня пожалуйста к телефону. Чрезвычайные известия из Химеры. Неважно, кто спрашивает… ах, вы узнали. Ах, он в командировке. Слушайте, молодой человек, если День не хочет подходить, то передайте ему слово в слово… найлы идут на Стеклянный Остров, освобождать своих богов. Флот герцога Эртао Астеля…

Как отворилась дверь Рамиро не услышал, но удар почувствовал — тупой и вроде бы несильный. Повернуться почему-то не смог, в глазах вспыхнуло, а потом стало темно.

Глава 27

Щелкнул замок, Рамиро отвернулся от круглого окна-иллюминатора, за которым бесновался ледяной ливень. День неотличим от ночи, а небо от моря, уши наполняет неустанный гул моторов, корабль качает, в стекло хлещут и хлещут струи воды и ледяное крошево.

В каюту протиснулся Ньет с подносом в руках. На подносе алюминиевые миски, кусок хлеба, чай в подстаканнике.

— Спасибо, что соизволил навестить, — буркнул Рамиро.

До этого его посещал только матрос-найл, не знавший альдского.

— Не мог раньше, — Ньет водрузил поднос на откидной столик и немедленно подхватил стакан, чтобы не расплескалось. — Искали направление. Нам не в Полночь надо, а совсем в другое место. Аранон, правда, говорит, что можно и через Полночь, но никто туда не хочет. Держи, — сунул стакан Рамиро.

Тот взял обеими руками горячий подстаканник. В бурой парящей жидкости дребезжала ложечка.

— И Аранон с вами? Может, герцог еще и бабушек музейных с собой взял?

— Бабушек не взял, — Ньет плюхнулся на соседнюю пустую койку. — Только Аранона.

— Хороши мореплаватели, — буркнул Рамиро, отпивая чересчур сладкий, пахнущий веником чай. — Могучий найльский флот, ведомый музейным дворником и фоларенком из Катандераны. Герцог ваш реально спятил, что бросил Химеру и понесся неведомо куда с такими навигаторами.

— Он в отчаянии. — Ньет потряс головой, и Рамиро разглядел, что волосы у него мокрые. — Мы — его последняя надежда. Знаешь, — он подался вперед, заглядывая Рамиро в глаза, — Я ведь с самой Катандераны стремился туда, к Стеклянному Острову. Может, я тогда еще не знал, но чувствовал, что в итоге придется на Остров плыть. Не рыскать по морям, не тыкаться вслепую, не звать тех, кто старше… взрослых, чтоб они за меня все сделали, а самому уже… ты чего не ешь?

— Тошнит, — буркнул Рамиро, отставляя стакан. — Сотрясуха, похоже. Кто-то из вас крепко меня приложил.

— Иначе тебя пришлось бы убить, — сказал Ньет виновато. — Ты же кинулся звонить этому своему…

— Я сплоховал. Надо было дождаться, когда вы наверняка уйдете.

— Нет. Это я сплоховал, надо было мне молчать. Меня предупреждали, чтоб я не говорил, куда мы плывем, но я подумал, ты вправе знать. Но что ты побежишь звонить этому своему… я не подумал.

— Зато эти двое с тобой подумали. Он все-таки знали альдский?

— Нет, они на выходе меня спросили, что я тебе сказал… И мы вернулись, а ты уже в комендатуре.

Интересно, подумал Рамиро, передаст секретарь Денечке мои слова, или отмахнется? А если передаст — что подумает День? Что это шутка такая?

— И что? — Рамиро тоскливо поглядел в миски. Рыбный суп и макароны с тушенкой — тоже самое, чем их кормили в казарме ОДВФ. — Вы с Араноном нашли направление?

— Нашли. Пришлось спускаться в воду, — Ньет снова встряхнул волосами. — С компасом. Приходится часто нырять, каждый час. Белка тоже ныряет, хотя я сперва не хотел, чтоб она в воду совалась.

— Ты ее все-таки взял с собой?

— А куда ее девать? Пришлось.

— Вилю мог бы оставить. Он детей любит.

— Неет. Виль хороший, но он мне никто, а ты — мой человек. Тебе бы оставил. Больше никому.

— Вот спасибо, — скривился Рамиро. — А Аранон как ищет направление? Принюхивается к ветру?

Ньет стянул с подноса кусок хлеба и принялся ковырять корку.

— Ну… он пока никак. Он советы дает.

— Что через Полночь можно плыть, например?

— Это он предложил мне нырнуть с компасом.

— Обалдеть, какой мудрый совет.

Помолчали. Ньет грыз хлеб, Рамиро перебирал папиросы в измятой пачке. Папиросы ему отжалел неразговорчивый матрос, они были без фильтра и из такого чудовищного табака, что лучше сразу засунуть в рот измазанную мазутом тряпку и поджечь. Рамиро вздохнул, взглянул в иллюминатор. Вода, полная ледяного крошева, бросалась на стекло.

— Тебе надо поесть, — сказал Ньет.

— Не. Блевать в качающемся сортире — то еще удовольствие. Отнеси назад, чтоб не пропало. Или сам съешь.

— И съем, — сказал Ньет.

И подвинул к себе миску с супом.

— Не то, чтобы я рвался на палубу, — Рамиро лег на тощую подушку, чтобы не видеть уплетающего его обед фолари. — Но в целом — что герцог собирается со мной делать?

— Ничего. Посидишь тут взаперти и все. Пока мы не вернемся.

Лежа ухом в подушку, Рамиро отчетливо слышал гул и рокот двигателей, ощущал вибрацию корпуса. Какая же махина! Он не видел корабля, но чувствовал — махина.

— Это флагман, как я понимаю? Как называется?

— Линкор «Гвимейр». Гвимейр — это старое название Химеры, так Аранон говорит.

— Конечно, он все знает, он же музейный сторож. А кроме линкора? Герцог забрал весь свой флот из Химеры?

— Нет, не весь. С нами еще два линкора, «Мерл» и «Лаэ Эннель», четыре крейсера, пять эсминцев, пять подводных лодок, и еще вспомогательные суда, сторожевые катера, я не считал, сколько.

— Подводные лодки? — удивился Рамиро. — Откуда?

— Леутские!Это был конвой транспортов с горючим, которые Леута предоставила герцогу Эртао.

— Герцог помирился с Найгоном? Ничего себе!

— Когда Леута узнала, что герцог плывет освобождать Авалакха, они сразу поддержали и присоединились. Теперь у герцога есть и топливо, и подводные лодки.

— Все найлы ненормальные. А леутцы — убежденные психи. — Рамиро помолчал, осознавая масштаб авантюры. — И всю эту армию ведешь ты.

— И Белка. Она поняла, что мы ищем, и теперь может заменять меня. Ненадолго, и я проверяю, конечно…

— И в данный момент тебя заменяет?

— Ага. Чай допивать будешь?

— Нет, пей.

Опять помолчали. Рамиро слушал гул двигателей, хлесткие удары воды о стекло, звяканье посуды и гулкие глотки. Ньет откашлялся.

— Я бы хотел, — сказал он неуверенно, — я бы хотел, чтобы ты был с нами, Рамиро. Когда мы высадимся на Остров. Мы же с тобой ходили в рейды, помнишь? На заводе, помнишь?

— Ну, помню, — Рамиро поморщился.

— С тобой я чувствую себя уверенно. Ты всегда знаешь, куда идти, куда стрелять.

— И с другим командиром научишься. Невелика наука.

— Я бы хотел с тобой.

А я бы хотел сидеть в своей мастерской и рисовать картинки. И не слышать ни о какой Полночи. И чтоб Десире была жива. И чтобы День позвонил и сказал: «Ну-у? Я слышал, у вас, дакини, принято обмывать законченную работу? Как насчет „Селестиаль“? Там недурная кухня».

— Со мной не получится теперь. Вы идете против Дара, а я — дарец, если тебе это что-то говорит.

— Мы идем против альфаров. Не против людей. Не против Дара.

— Альфары — наши союзники. Они пришли нам на помощь, когда была нужда. Теперь наша очередь встать за них. Кто бы на них не напал.

— Рамиро, ты же сам говорил, тебя… это… депортировали.

— И что? Я не поменял ни национальности, ни гражданства. Кроме того, я давал присягу лорду Хоссу. Временную, но ее никто не отменял. Точно такую же присягу и ты давал, Ньет, если помнишь. Слова были сказаны, обещания даны.

Ньет помолчал, потом фыркнул:

— Если б я был полуночным, меня б, наверное, уже разорвало в клочья.

— Лучше скажи, что, когда присягал, держал в кармане шиш. Или ножки крестиком.

— Что? — Ньет не понял.

Рамиро выдохнул. Вдохнул. Раз и еще раз.

— Ничего. Ньет, ты вообще понимаешь, что есть такая вещь — ответственность? За свои слова, за свои дела, за людей, которые тебе поверили? Ты знаешь, что для человека означает присяга? По-моему, ты ничего этого не знаешь.

И знать не хочешь.

— Ты сердишься на меня.

Ньет отодвинулся от стола, и теперь Рамиро мог его видеть. Ньет насупился и смотрел исподлобья.

— Да нет, — сказал Рамиро. — Не сержусь. Ты же не человек. Ты всего лишь фолари. Пена на прибрежном песке. Какой дурак будет сердиться на пену.

— И что же мне теперь по-твоему делать? Бросить герцога и вернуться в казарму?

— Ни в коем случае. Хоть герцога не подводи.

Ньет обнял себя за плечи. Глаза его посверкивали из-под упавшей челки.

— У нас, у фолари, — сказал он, — нет гражданства. Текучие воды, где мы жили всегда, нам не принадлежат. У нас нет машин, нет кораблей, нет подводных лодок, нас не собрать в армию, мы не можем защитить сами себя. Однако, мы хотим жить, а не исчезать, как сейчас. Для этого нам надо проснуться, осознать себя, хотя бы некоторой своей частью. У фолари ничего нет, никого нет, есть только я — и Старшие, которых надо освободить. А пока они не освобождены — есть только я. Так с самого начала было, Рамиро. И ты это знаешь.

Это правда, думал Рамиро, глядя на широкоплечего, жилистого парня напротив. Еще в мае он выглядел как худосочный подросток, которому едва-едва исполнилось пятнадцать. А сейчас это был совершенно взрослый, ладный, хорошо сложенный парень лет двадцати трех.

И он прав. Все то время, что Рамиро знал его — и полгода не прошло, а кажется- полжизни — Ньета заботило одно. Чудом проснувшийся сам, он упорно искал способ разбудить остальных своих соплеменников, а все другое — театр, Десире, совместные рейды против Полночи, сам Рамиро — все это было постольку поскольку.

Что ж, наверное, каждый, осененный благородной целью, считает, что она оправдывает средства. Герцог Астель вон такой же…

— Я смотрю, ты уже на Нальфран махнул рукой.

— Мне она не отзывается, и я делаю, что могу без нее, — пожал плечами Ньет. — Если герцогу она ответила, то и замечательно.

— А если ваш Авалакх не захочет вылезать из клетки, что ты будешь делать? Встанешь за него?

— Это вряд ли. Что откажется вылезать из клетки. В клетке никто добровольно сидеть не будет.

Рамиро только хмыкнул.

— Вот ты, — Ньет ткнул в него пальцем. — Ты сидел в тюрьме, хорошо тебе там было?

— Не поверишь — хорошо.

— А чего тогда не остался?

— Так вытолкали взашей.

Ньет недоверчиво нахмурился.

— Врешь. Не остался ты бы там навсегда по своей воле.

Рамиро снова хмыкнул.

— Ладно. Не остался бы, конечно. И Авалакх ваш не останется, если он еще в своем уме. Наверное, совсем озверел взаперти.

— Вот и помоги его освободить!

— Вы и без меня справитесь. Слушай, мне твой Авалакх — никто, а дролери — очень даже кто.

— Особенно этот… златорогий твой.

— Если тебе легче думать, что я предупредил дролери из личных симпатий — думай. Мне без разницы.

Дверь, скрежетнула, отворилась, засунулся матрос в черной мокрой куртке из чертовой кожи, не глядя на Рамиро, что-то хрипло прокаркал Ньету. Тот ответил по найльски, встал, посмотрел на Рамиро.

— Мне пора. Хочешь выйти наружу?

— Чтоб немедленно промокнуть? — Хотя на свежем воздухе голова, может, поутихнет. — Хочу. Меня выпустят?

— Герцог сказал, что если ты дашь слово не вредить нам, то сможешь свободно ходить по кораблю. — Ньет помолчал, потом проговорил тоном ниже: — Он мне так и сказал. Не надейся, сказал, что твой альд пойдет с нами. И без разницы, что он не рыцарь.

— Все верно герцог сказал. Что до меня — вредить я вам не буду, вы в своем праве.

Ньет что-то буркнул матросу, тот, хмурясь, быстро оглядел Рамиро и убрался.

Может, кто-нибудь из офицеров поделится нормальным табаком. От этого выворачивало с первой же затяжки.

Вернулся матрос, бросил Рамиро на руки плащ из чертовой кожи и зюйд-вестку. Ньет ушел с матросом, и Рамиро побрел по коридору им вслед, придерживаясь за стену. Когда лежишь, не так чувствуется качка.

В коридорах пахло железом и машинным маслом. Повсюду гудели вентиляторы. Через овальную дверь Рамиро прошел в полутемное помещение, где на круглой платформе стояло закутанное в чехол орудие, выставившее ствол в амбразуру, за борт. Брезент плотно закрывал амбразуру, но в щели свистел ветер, по орудийному стволу стекали капли, пятная серый чехол. Сам брезент обледенел и гремел на ветру, как лист жести. Здесь было очень холодно. Рамиро окликнули — недовольный найл показывал ему рукой — мол, проваливай. Рамиро не стал спорить.

А качка явно усилилась. Рамиро мотало от стены к стене, прикладывая к переборкам, приходилось останавливаться и стоять, закрыв глаза и держась за что-нибудь, аккуратно сглатывая. Интересно, как Ньет умудряется передвигаться, он хоть и ловкий парень, но тут, как ни берегись, к железке приложит.

Рамиро заблудился. Бесконечный лабиринт сходней, дверей, коридоров, подпалубных конструкций, мастерских, орудийных башен, телефонных проводов, новых коридоров, железных лесенок, кабелей, люков, снова нескончаемый ряд кают. Ни один встречный найл его не понимал — или делал вид, что не понимает. Все куда-то спешили с суровым неприступным видом, а Ньет давно сгинул в недрах этого муравейника.

Рамиро принялся читать надписи на дверях. Современный найлерт, как и альдский, как и множество других языков, использовал буквы драконидского алфавита, и можно было не только прочитать надпись (хотя, скорее всего, неправильно), но и в некоторых случаях отгадать смысл, например, если использовались слова вроде «радио» или «телефон». Эти надписи, по крайней мере, позволяли не врываться в радиорубку, потому что Рамиро, в поисках выхода, открывал все двери подряд.

Наконец, дверь с таинственной надписью «ХЮЩО-86» вывела Рамиро наружу.

Его немедленно окатило колючими брызгами, ветер хлестнул по лицу, а ноги поехали по обледеневшей палубе, хоть она и была сделана из рифленого железа. Рамиро схватился за натянутый у борта металлический трос. Этак и вывалиться недолго! Море дыбилось и ревело, перемешивая воду и воздух, все ходило ходуном.

А Ньет и Белка каждый час спускаются — туда?

Рамиро лихорадочно пошарил по карманам найльского плаща и нашел перчатки. Слава богу, потому что голыми руками за обледеневший трос долго не удержишься. Осторожно ступая, он двинулся в сторону, где клубящуюся тьму разрезал луч прожектора, вроде бы на нос, хотя пропасть знает, где тут нос.

Второй этаж решетчатой палубы над головой разомкнулся, Рамиро увидел возносящуюся вверх массивную башню с многоярусными надстройками. Остро блестели ряды орудийных стволов, мачты, антенны, качающиеся провода, прожектора окружало гало, широкое в густом от водяной взвеси воздухе. Он заметил людей, карабкающихся по надстройкам, мимо пробежали два матроса, чуть ли не оттолкнув Рамиро с дороги. Кто-то, перекрикивая шум моторов, орал в громкоговоритель.

У борта, между двух горбатых махин — орудийных установок — стояли люди, несколько человек, вроде бы офицеры. Пока Рамиро добирался до них, двое, склонившись над бортом — оказалось, там висел веревочный трап — помогли подняться и перелезть через леер еще одному, практически голому — Ньету? На него накинули плащ, сунули в руки пластиковую чашку с чем-то дымящимся из термоса. Вокруг крутилась тонконогая фигурка в огромной не по росту куртке — Белка.

Один из офицеров — Рамиро узнал герцога — обратился к нему с вопросом, Ньет покачал мокрой головой. Потом выпростал из плаща руку с компасом на ремешке. Герцог, хмурясь, глядел на компас. Потом перевел взгляд на подошедшего Рамиро.

— Господин альд, — сказал он, — приветствую. Рад, что вы выбрались на воздух.

— Здравствуйте, герцог. Спасибо, что разрешили выходить из каюты. Сколько мы уже плывем?

— Четвертый день, если часы не врали.

— А что, могут врать?

— Приборы врут уже некоторое время. Посмотрите на компас. Хорошо, что рация пока работает.

Рамиро взглянул на руку Ньета — подсвеченная фосфором стрелка плясала и кружилась, как безумная. Где север, где юг?

Белка радостно чирикнула и кинулась обнимать Рамиро.

— Скажу больше, — Ньет тряхнул головой, откидывая со лба прилипшие волосы, — Мы уже несколько часов никуда не плывем.

— Ты точно уверен? — спросил герцог.

— Точно. В прошлый раз я сомневался, теперь точно уверен. Мы месим одну и туже воду, на одном месте.

— Машины работают, тратят горючее, но никуда не движутся, — герцог покачал головой. — Слышишь, Аранон?

Белоголовый дворник стоял тут же, скрестив на груди руки и жуя неизменную зубочистку.

— Почему я не удивлен, — хмыкнул он, криво улыбнувшись Рамиро.

— То есть, ты этого ждал? — нахмурился герцог.

— Ты что ж, думал, Мертвое море так просто переплюнуть можно? Только потому, что ты, гордый герцог Астель, приделал к своей большой железной лодке мотор? — старик отдернул рукав и показал Рамиро его собственные часы, — Глянь, как пляшет, — минутная стрелка бегала по кругу, наматывая несуществующее — или существующее — время, — Я их, между прочим, последний раз заводил еще в Химере, должны давно стоять. А они живут своей жизнью.

Белка, мурлыкая, засунула руку Рамиро в карман. Рамиро прижал девчонку к себе и укрыл полой плаща, хотя знал, что фоларица вряд ли мерзнет на ледяном ветру.

— Я знаю, куда плыть, — сказал Ньет. — Но что делать с машинами — не знаю.

— Здесь какой-то барьер? Мы можем его обойти? — спросил герцог.

— Не знаю… давайте попробуем…

— Слушай, Аранон, — сказал Рамиро, — А ты-то чего поехал на железной лодке с мотором? Ты тут что, вроде журналиста? Лучше б вы, герцог, Вильфрема Элспену взяли, от него пользы больше.

Дворник засмеялся, зубочистка выпала.

— Ну, ну, так уж и больше. Я не просто пассажир. Я — носитель воли Нальфран.

— Да ну? И что же теперь, по мнению Нальфран, должен делать герцог?

Старик воздел палец и значительно потряс им.

— Как что? Слушаться маму! — Все уставились на дворника, явно подозревая, что он малость рехнулся. Дворник фыркнул, потом отступил на шаг, — Сейчас, сейчас, постойте тут, мама все сделает.

И, ловко балансируя на скользкой палубе, побежал к башне с надстройками.

Рамиро, Ньет, герцог со своими людьми и даже Белка с удивлением смотрели, как Аранон в развевающемся плаще карабкается по металлическим лесенкам все выше и выше, а ледяные шквалы хлещут его, треплют, и норовят сорвать прочь, как последний листок с дерева.

Ну вот этого нам еще не хватало, думал Рамиро. Сейчас этот псих с верхотуры ка-а-ак сиганет!

Аранон залез очень высоко, выше надстроек, даже выше прожекторов, на последнее перекрестье металлической мачты, отмеченной красным огоньком. И там, на этом перекрестье, вдруг расцвела золотая вспышка.

Сделалось светлее, будто солнце взошло. Низкое пение бронзы, словно разом ударили в десяток колоколов, перекрыло рев волн и завывания ветра. В клубящемся мраке распахнулись крылья, огромные, это даже снизу было видно, сверкающие, разом собравшие и отразившие весь электрический свет, как гигантское зеркало. Между крыл выгнулась золотая фигура, определенно женская, с распахнутыми руками и нагой грудью, а ноги ее, от бедер и ниже, были двумя змеиными хвостами, свивающими медленные маслянисто-блестящие кольца. Запрокинутого лица почти не было видно в черном пламени бьющихся на ветру волос.

— Нальфран, — прошептал Ньет, — как же я ее не почуял? Это же сама Нальфран. Она все время была с нами.

Рамиро промолчал, некстати вспомнив свои часы.

Белка повернулась под плащом и прижалась к Рамиро сырой колючей спиной, счастливо глядя вверх. Мокрые холоднющие белкины волосы немедленно полезли в рот и нос.

Что-то вокруг менялось. Рамиро чувствовал это — а он никогда не отличался особой эмпатией, и если уж его пробрало…

— Герцог Эртао, — хрипло сказал Ньет. — Мы плывем. Мы движемся вперед.

* * *
— Пропасть, Лавенг, от тебя всю дорогу одни неприятности, — тоскливо сказал Комрак.

— Если ты не заметил, я тебя с собой не тащил, — огрызнулся принц. — Ты сам сюда влез. Сиди тут теперь и мерзни. Обледеневай! О, Господи, я только хотел спокойно доплыть до Полночи! Один! Чтобы у меня не зудел над ухом клятый найл. Но нет! Он тут и он зудит! Ты дашь мне сдохнуть?

Вокруг лодки простиралась безмолвная тишь, темень. Пологие волны длинно перекатывали суденышко по своим спинам, то и дело заплескивая через борт и в пробитую локтем дыру. У Энери вымокли ноги и зуб на зуб не попадал от холода. Голоса вязли в сыром тумане, найл еле виднелся на корме темным силуэтом. В полуночном зрении он, наверное, полыхал бы, как факел, но у Энери не было никакого желания смотреть на чертова Комрака ни полуночным зрением, ни обычным.

— Глаза бы мои на тебя не глядели, — в сердцах сказал принц.

— Ты еще что-то тут видишь? С ума сойти, — Комрак завозился в темноте, похлопал себя по карманам. — И спички промокли. Ну, отлично.

— Курить вредно.

Энери снова выругался про себя. Он рассчитывал спокойно лежать в лодке, погружаясь в забытье, глядя на кружащиеся над головой созвездия и фосфорные сполохи северного сияния. А теперь едва осталось места, чтобы сесть!

— Так… где мы, — кашлянув, спросил Комрак, прекратив чиркать бесполезными спичками. — Это какое-то полуночное колдовство?

— Там, куда тебе совершенно не нужно, — буркнул принц. От холода его охватило какое-то тупое безразличие.

— Мы…в Море мертвых?

— Не знаю. Теперь уже ничего не знаю. Но думаю, что скоро будем, мертвее не бывает.

Комрак помолчал, потом судя по всему стал крошить папиросу и нюхать мокрый табак — до ноздрей принца донесся едкий сильный запах. Найл не проклинал его, не жаловался, просто молчал. Все они такие. Фаталисты. Занесло в Море мертвых, так сиди, не кукарекай. Энери прикрыл глаза. Мокрые волосы стали жесткими от холода. Он отстраненно попробовал пошевелить пальцами, с руками пока было все в порядке, а вот губы онемели. Запах табака приблизился, лодка качнулась. Найл перебрался к нему, осторожно устроился рядом, накрыл принца широченной, как плащ, шинелью. Сырое сукно остро пахло солью, йодом и чем-то кислым.

— Глупости, — пробормотал Энери, не открывая глаз. — Все равно сдохнем.

Найл ничего не ответил.

Лодку качало и качало, на бесконечной и безвременной зыби, их окружил ледяной туман, в темноте свивались и развивались седоватые щупальца. Первая же волна перевернула бы лодку, но волн здесь не было. И ветра. И берега. Бескрайнее полотно моря простиралось во все стороны, молчаливое, соленое, с тайным зеленоватым свечением из-под волн. Мертвое.

— Я слышал, в этих местах лед бывает под водой…светится зеленым. Целые глыбищи. Кто увидит, тому удачи семь лет не будет.

— Семь лет. Ну ты оптимист, — Энери натянул полу шинели до самого носа. От твердого бока найла исходило слабое тепло.

Зеленое, голубоватое свечение из-под черной воды. Это полуночные воды просачиваются в серединный мир и замерзают на немыслимой глубине, там где предметы не знают своих цветов. А потом лед отрывается и медленно-медленно всплывает на поверхность. Медленно, среди пения мириадов пузырьков воздуха. Наверх и наверх… Или это звенит в ушах. Лодка тошнотно качается, не двигаясь, и холод подбирается к самому сердцу. К ножу, засевшему в груди.

Энери вздрогнул и открыл глаза, но увидел лишь тьму. Такую, что заливалась в ноздри и уши. Густую, непроглядную. В этой тьме кто-то был. Чуждое присутствие, отдающееся горячими толчками в солнечном сплетении и холодом в висках.

Альм.

Или я просто умираю.

Присутствие длилось и длилось, запредельное, выматывающее душу, непереносимое. Словно бы кто-то светил прожектором прямо в голову и свет от этого инвертировался, стал черным.

Я просто ищу своего родича, хотел сказать Энери, но губы не слушались, их и не было. Были только чернота и молчаливое Присутствие.

Я ищу его! Мне нужно в Полночь! Энери мучительно проталкивал себя через мясорубку собственного глохнущего сознания, пытаясь докричаться до этого…что такое альмы, никто не знал. Я ищу! Я Анарен Лавенг!

Темнота вздохнула и расступилась. Энери вздрогнул, открыл глаза на самом деле. Над ним в густо-синем, лазурном, совсем не северном небе, медленно вращались незнакомые созвездия, звезды вспыхивали, угасая. Наступало утро. Теплый, с привкусом песка и пыли ветер плыл над лодкой. Комрак, измученный холодом, мирно спал сидя, уронив тяжелую голову на грудь. На его подбородке пробивалась щетина.

Энери сморгнул, облизал потрескавшиеся губы, чувствуя странный железный привкус. У него были ледяные — мокрые — ноги, а лицо уже согрелось. И внутри было холодно. А хуже всего оказалось ясное понимание, что Алисана в Полночи нет. Привиделся ему альм в бреду, или приходил на самом деле — ощущение было таким четким, что было равно знанию.

Мучительно хотелось есть, подводило живот. Анарен выбрался из-под своей половины шинели, перегнулся, глядя за борт. Другие воды. Другое море. Без берега.

Умирать быстро — от холода, или медленно — от голода и жажды, разницы особой нет. И дело не сделано. Альм знал, что принцу не надо в Полночь, и вытолкнул лодку… куда-то. Что ему стоит. И в здешних водах, в отличие от тех, других, ледяных, отчетливо ощущалось течение. Оно куда-то несло и лодку, и спящего найла и Анарена, бессмысленно глядевшего на светлую гладь моря. А потом он увидел лицо.

Лицо поднималось к нему из этой светлой глубины, из волн таких ласковых и теплых, какими они могут быть только на юге. Ни клочка тумана не нашлось, чтобы скрыть его очертания — смуглую кожу, широко распахнутые лиловые глаза, обведенные синими тенями ресниц, серебристую чешую на плечах. Невозможные эти, синие, кобальтовые нурранские волосы, длинные-длинные, дымными прядями расходящиеся в воде. И дальше — медленным движением к свету, как со дна памяти — смуглые раскинутые руки, и очертания ребер, схваченных костяными, резными чешуями, юношеский впалый живот… а потом плавный поворот и дальше — изумруды и бронза, перламутр, лиловые, густые тени чешуй, радуга плавников, трепещущих, полупрозрачных. Шипы на спине и локтях, костяные, блистающие лезвия. Получеловек- полудракон.

Мигеле.

Анарен, не помня себя, поднялся, шагнул вперед, лодка опасно шатнулась. Лиловые глаза смотрели на него бессмысленно и сонно, не узнавая. В них не было ни тени разума.

Создание, бывшее когда то Мигеле Нурраном — а Энери вспомнил его так живо и ясно, что резануло сердце и вмиг разлетелись все стеклянные стены, что он выстроил за долгие века вокруг своего предательства — не узнало его и, значит, не могло простить. Никогда.

Летта бы простила, Анарен знал. Это не она держала его здесь, в круге земном, бесконечно возвращая в мир, до краев заполненный чувством вины.

— Нурран, — он позвал, и негромкий, срывающийся голос прозвучал здесь странно и нелепо. Жалко.

Фолари, встревоженный непривычными звуками, нырнул, протащив под поверхностью моря все свои блистающие шипы, и радужные одеяния плавников, и бесконечный хвост, потом высунулся недалеко от носа лодки. Безупречно вырезанные губы приоткрылись и за ними мелькнули зубы, острые, млечно-белые, изогнутые, как рыбацкие иглы.

— Мигеле. Нурран… ну прости меня, — просипел Энери. — Я… прошу прощения. Мне жаль!

Морское создание медленно нарезало круги вокруг лодки, поворачиваясь то на бок, то на спину. не сводя с принца немигающих глаз. Волны качали его сонно и плавно, словно вздыхая. Солнце всходило над морем и никак не могло взойти. Вечное утро. Вечное забвение.

— Мигеле! Мать твою! Я! — Анарен наконец заорал, грязно выругался, голос сорвался. — Я прошу у тебя прощения! Прости меня! Сволочь ты этакая! Рыба безмозглая, паршивая! Я виноват перед тобой! Это я, я сдал тебя отцу! И еще раз бы сдал, гаденыша! Что ты на меня таращишься? Где ж твои песенки, а? Сука! Подонок!

Он выкрикивал самые грязные ругательства, которые мог вспомнить, разрушая розовую тишину над морем, пытаясь осквернить ее и разломать, чтобы хоть как-то достучаться до того, кто плавал в этих водах уже много столетий. Совершенный, прекрасный, не имеющий ни души, ни разума. Недосягаемый.

Анарен не услышал, как проснулся Комрак и долго, молча смотрел на зареванного и встрепанного принца, который выкрикивал бессмысленные угрозы и слова покаяния пустому, равнодушному, серебряному морю.

Глава 28

Он медленно пробирался среди солнечных пятен и зеленых побегов, лес вокруг города Изгнанника был светлый, редкий. Деревья росли привольно, никто не убирал отсюда замшелые поваленные стволы, с земли пробивалась молодая поросль, а высоко над головой шумели темные листья. Еще лес был странный. У корней бука копошился какой-то то ли зверек, то ли птица — Сэнни пригляделся и увидел, что это толстенький корявый альраун с торчащим из сморщенной головенки пучком листьев. Он медленно возился и покручивался, выкапывая себя из сухой лесной почвы и пожелтевшей хвои.

Сумерки…

Сэнни затаил дыхание и, осторожно ступая, обошел это место как можно дальше. Раскричится еще — глаза вытекут…

Обнаружив, что его соседка по заточению исчезла, Алисан сначала забеспокоился, а потом напрочь забыл о ней. Это место навевало такое спокойствие и умиротворение, что он почти позабыл даже свое имя. Заскучав в одиночестве, он стал гулять по городу, исследуя его дома и маленькие, заросшие георгинами и закрасневшими виноградными лозами, площади с пустыми чашами фонтанов. По пустым улицам деловито шмыгали лисы. Алисан однажды пошел за одной из любопытства и отыскал старую кузницу — она казалась обжитой, в отличие от остальных зданий. Словно бы в ней текло время, а во всем городе — нет. Потрескавшаяся побелка на стенах, закопченный потолок, дверь набухла и слегка перекосилась. Водосточная труба, разломившаяся когда-то, была аккуратно подвязана проволокой. У остывшего столетия назад горна лежали кузнечные инструменты — на высохшей ломкой тряпке, смазанные, чистые. Хозяина не было, зато в деревянном ящике нашлись наконечники для стрел. Алисан тряхнул стариной и сделал себе лук, не идеальный, но хороший, дальнобойный. На следующий же день подстрелил косулю — надоело с помощью кота ловить перепелок и кроликов, к тому же, кот был идиот и часто съедал все сам. Рыба тоже наскучила.

Лес сегодня казался полупустым, только покрикивали невидимые в листве птицы. Алисан миновал смешанную его часть, вышел на высокий меловой откос, обломанный когда-то ледником. На обрыве росли редкие сосны, мел белыми проплешинами прорывался из под наносного слоя земли, в опавшей листве сидела семейка рыжиков. Далеко внизу текла река. Алисан залюбовался, потом прислушался — за его спиной, среди сосен, послышался быстрый топот. Он обернулся, вскинув лук, мелькнула маленькая, с косулю, тень.

Олень, но мелкий, толку его стрелять — ни мяса, ни шкуры. Пронесся мимо, темный от пота, тяжело поводя боками, потом споткнулся, едва не полетев кувырком, остановился, посмотрел на человека, опустившего оружие. Бежит откуда-то издалека, почти загнал себя. От какой беды он спасается?

Следом за оленем на прогалину выбежала собака, белая, остроухая, похожая на сумеречных дролерийских гончих. Бежала она как-то странно, деревянно переставляя ноги, голова свернута набок, язык выкачен, но не мотается розовой тряпкой, как у живого уставшего пса, а словно бы окоченел. Шерсть на грязных боках всклокочена.

Алисан не думая снова вскинул лук и всадил в собаку стрелу. Попал. Тварь перекувырнулась от удара, попал он хорошо, в шею. Вот только собака — или кто это? — не осталась лежать мертвая на рыжей хвое, а поднялась и снова поковыляла по следу, мотая длинным древком, медленно и непреклонно, словно ее направляла чья-то воля.

Олень смотрел на нее, дрожа, и порывался бежать, но не мог сдвинуться с места — видимо исчерпал себя до конца.

Алисан выстрелил еще раз и еще, собака упорно вставала, брела к маленькому оленю, неостановимо, как в страшном сне, пока очередная стрела не пригвоздила ее к к сосновому стволу. Тварь так и осталась висеть, изломанная, страшная. Время от времени она медленно, с трудом, поднимала голову к боку, пронзенному стрелами и вяло щелкала зубами около древка, словно пытаясь высвободиться.

Алисана продрало холодом. В Сумерках всякое бывает, но эта собака была нездешней. Как ее занесло через границу?

— Ну что же ты, — сказал он оленю, и звук собственного голоса показался ему незнакомым и странным, — так долго он не говорил вслух. — Беги, убегай. Нечего тебе здесь делать.

Животное стояло, отвернувшись, зачарованно смотрело куда-то вглубь леса.

Сосновую рощу озарило млечное, золотое сияние и огромный, белый красавец-олень выступил навстречу маленькому, темному. Корона золотых рогов венчала гордо вскинутую голову, густой мех на грациозной шее казался шелковым, перламутровым.

В сердце принца толкнулось узнавание, потом радость. Он знал это прекрасное создание, пусть в другом облике, но знал — и это был друг. Золоторогий скользнул по нему взглядом вишневых глаз, потом повернулся к мелкому пришельцу. Раздул ноздри, наклонил голову и ударил о землю копытом, угрожая. Мелкий не дрогнул, уперся ногами, тоже опустил голову с несерьезными какими-то, о паре отростков, рожками, тоже забил копытом в землю, раскидывая веточки и лохмотья слежавшейся хвои. Алисан не знал, что делать, как вмешаться, поэтому беспомощно стоял и смотрел на них, собака все еще подергивалась, похожая на худо сделанное чучело, перебирала судорожно вытянутыми лапами.

Маленький олень отважно кинулся на большого, тот прянул вперед, взмах ослепительных рогов, ясно слышимый в тишине хруст, удар — темное тело подлетело в воздух, стукнулось о ствол дерева, упало и осталось лежать, не шевелясь. Белый олень застыл, гневно поводя боками. Кончик правого рога, блистающего, гладкого, как настоящее золото, был отломан.

— День, — прошептал Алисан, не веря своим глазам. — Денечка! Ты что, паскуда, творишь.

Неуловимое преображение — и на месте белого оленя встал золотоволосый дролери, Его щегольской серый костюм казался странным и неуместным здесь, среди сосен и шелеста листьев.

День был бледен, с темными кругами под глазами, будто не спал неделю. Сухие губы обметаны.

— Не стой босиком, простудишься, — сказал он, недовольно оглядев принца с головы до ног.

Алисан только теперь вспомнил, что до сих пор ходит в синей тунике, которую ему отдала королева Марген-Дель Сур. Что он без штанов, босиком, с исцарапанными коленками. Что по краям туники вышиты женские обережные руны, и по талии тоже.

— Бегать одному по лесу, в твоем-то положении, ай-ай-ай, — добавил Денечка странным голосом, оценив смысл вышивки.

— Золоторогий, нашел время издеваться, — вскипел принц. — Как ты меня отыскал?

— Как в сказке про синичку и пастуха коз. Королева Амарела сказала любовнику, любовник сказал дедушке, дедушка сказал Герейну, Герейн сказал мне, а я нашел козу. То есть, извини, тебя.

— Зачем ты оленя убил? Что он тебе сделал? Что вообще, происходит.

— Убил, чтобы ей не достался, — ровным тоном ответил День, мотнув головой себе за плечо. — Паршивец мог бы быть благодарен.

Алисан всмотрелся Дню за спину. Лес сегодня как-то слишком населен. Чересчур. Он испытал смутное недовольство от того, что его уединение, сладкий бесконечный сон, так грубо прервали. Как в старых альдских сказках, где перед смертью или подвигом герою по очереди являлись белый олень, красноухая собака, девушка из холмов.

Девушка стояла среди чешуйчатых стволов, еле различимая в плеске солнечных пятен и игре тени, сама как часть леса — темно-зеленое платье цвета сосновых игл, волосы, красные, как запекшаяся кровь. Безразлично-прекрасное, с острыми чертами, лицо дролери, темные глаза, кожа покрыта переплетающимися синими знаками, напоминающими вышивку на его одежде. В покойно опущеной левой руке — длинный лук. Она могла стоять здесь минуту, час, день — если бы не шевельнулась — Алисан бы ее никогда в жизни не заметил.

Девушка неуловимым движением подняла руку к плечу, еще мгновение — и Дню в сердце нацелена стрела. Алые перья, серебряный наконечник.

— Не препятствуй мне, сумеречный, — ровным голосом сказала девушка. — Отдай мне — мое.

Воздух сгустился и Алисан кожей почувствовал гнев Золоторогого.

— Ты смеешь приказывать мне на моей земле, полуночное отродье! — прошипел День, совершенно по оленьи нагнув голову. — Ты, которая пересекла границу без разрешения.

От дролери исходил ровный ток силы, как ветер, текущий над вершинами. Ветки согнулись от ее порыва, у девушки взметнулись волосы — красным полотнищем. Но она не думала отступать.

— Ты убил моего брата, Киарана мааб Инсатьявля, принца Аркс Малеум! — голос ее поднялся до звона. — Аркс Малеум требует то, что принадлежит ему. Отдай!

Стрела лежала на тетиве неподвижно и на острие ее играл солнечный зайчик.

— Ты еще что-то требуешь, тварь из рода отступников!

Алисан вдруг ощутил приступ гнева. Золоторогий вечно поступал, как ему вздумается, но сейчас в его словах и действиях была неправота.

— День, оставь ее, — прошептал он, не оборачиваясь. — Ты не за тем сюда пришел.

— Заткнись.

— День, отдай ей тело брата. Или я никуда не сдвинусь. Клянусь Невеной, ты меня не уведешь отсюда, если я того не пожелаю. Отступи.

Несколько мгновений висела пустая тишина, потом Золоторогий неохотно кивнул и отошел в сторону. Девушка опустила лук, приблизилась, заглянула Алисану в глаза, сердце его толкнулось, потом забилось неверно — так-так, тук…пауза…так-так…

— Меня зовут Кунла мааб Инсатьявль, — сказала она. — Может быть, когда-нибудь ты захочешь произнести это имя.

Глаза ее были огромными, миндалевидными, темными-темными, как две полыньи.

Слева от Алисана зашипел День, не хуже получной твари.

— Забирай свою падаль и проваливай!

Кунла, подчеркнуто не обращая на него внимания, свистнула. К ней подбежала гнедая лошадь, остановилась неподалеку, страшась незнакомцев. Кунла подняла изломанное тело оленя, приторочила его к седлу, как добычу. Маленькая голова с рожками о трех отростках беспомощно моталась на вялой шее. Под ключицей торчал обломанный кусок золотого рога, испачканный в темной крови.

— Счастливого разрешения, — буркнула вдруг дролерица, проводя лошадь мимо принца и тоже смерив взглядом вышивку на его одежде.

Она легко взлетела в седло и сразу пустила лошадь галопом, не обращая внимания на крутой склон и оставшихся в лесу Алисана и Дня.

— Молодец, — сказал Золоторогий. — В следующий раз давай сразу пустим их в королевские покои.

— Ты ее брата убил! Он тебе ничего не сделал!

— Зато я слишком много для него сделал. Давай, залезай, поехали. Назревает война, хватит тут прохлаждаться, красавица.

— Куда зале… — Сэнни обернулся и осекся — День успел призвать свою фюльгью, которая высилась перед принцем бело-золотой громадой и всем своим видом напоминала о злосчастном пастухе коз, которого, как известно, забодала собственная подопечная.

* * *
— Стеклянный Остров, — говорил Ньет, тряся Рамиро за плечо. — Стеклянный Остров. Стеклянный Остров же!

— Где? — Рамиро сел, ошалело крутя головой.

— Мы приплыли, Рамиро, это он!

Ньет поднялся с расстеленного плаща и вытянул руку куда-то вперед. Впереди, похоже, собиралась гроза, темным пятном сгустились тучи, проблескивали молнии.

Рамиро тоже встал. Впервые за долгое время лица его коснулся ветер. Но не освежил, он был похож на ровное давление бесплотной ладони, весьма ощутимое, надо сказать.

Если не считать темнеющего пятна впереди, вокруг царило все то же опалово-серое безвременье, заключившее найльские корабли в лишенную горизонта сферу. В этом коконе, без направления и без движения они провисели… сколько? Сутки? Неделю? Год? Что это было вокруг — Море Мертвых или какое-то другое море?

— Мы бы не доплыли без Нальфран, — Ньет покачал головой, не отводя глаз от прошитой молниями темноты впереди. — Ты даже не представляешь, Рамиро, как мы с герцогом были самонадеяны.

— Нельзя сказать, что вы не приглашали ее поучаствовать.

— Но мы бы, наверное, все равно поплыли, даже без нее.

— Думаешь? А по-моему, вас Аранон обработал. Кстати и правда, объясни мне, как ты не разгадал этот маскарад? Я понимаю, человека обмануть, но тебя-то?..

— Никто никого не обманывал, — Ньет хмыкнул. — Аранон — не Нальфран, Аранон — человек. Не обычный, но…

— Человек? А где ж он тогда?

— Я думал-думал, и понял. В общем, можно было догадаться. Аранон — фульга Нальфран.

— Кто?

— Фульга. Альфары называют это… мм… фюльгья. Фюльгья, слышал о таком?

Рамиро слышал. И даже знал одного… с фюльгьей.

Рамиро подергали за рукав. Белка тоже проснулась и приподнялась, лохматая и взъерошенная.

— Хлеб? — спросила она, — сухарь, печенье? Конфетка? Кушать? Макароны, компот?

— Ого, — обрадовался Рамиро, — Сколько слов сразу! Нас будут кормить?

— Должны. Спущусь в камбуз, может, что дадут.

Ньет ушел, а Белка деловито обшарила карманы рамирова кителя, нашла пачку папирос, подаренных герцогом, была немедленно этих папирос лишена и нахмурилась. Рамиро обратно уселся на плащ — его собственный плащ из чертовой кожи, постеленный на палубе подкладкой вверх.

С тех пор, как «Гвимейр» и остальной герцогский флот в буквальном смысле попали под крыло Нальфран, услуги фолари герцогу больше не требовались. А бурное северное море за бортом постепенно успокоилось, улеглось, потеряло горизонт, погоду, стороны света, время суток и вообще какое-либо время. И даже Ньет не мог точно сказать, движется корабль или парит в опаловой сфере, где нет ни ночи, ни дня. Если бы не Нальфран…

Рамиро покачал головой. Было душно, хоть давление воздуха отчетливо ощущалось. Словно уткнулся лицом в полуспущенный резиновый шарик.

Темный занавес впереди медленно разрастался, в многослойной тьме хороводом плясали молнии. Теперь и Рамиро мог разглядеть за полотнищами мглы — нечто, какую-то клиновидную, обращенную острием вниз форму. Нож? Осколок?

Стеклянный Остров.

Рамиро потер пальцем переносицу, потом пощупал темя. Голова, переставшая было болеть, снова тягомотно ныла. Хотя шишка уже не прощупывалась. Надо бы лечь, пока есть возможность, но когда еще полюбуешься на приближающуюся легенду. Будет время належаться. Вряд ли герцог позволит мне сойти на берег, запрет, небось, в каюте, подумал Рамиро, выбрав папиросу и закуривая.

Вернее, попытавшись закурить — спички гасли одна за другой. Ветер не сдувал пламя — они просто не загорались.

Рамиро оглянулся и посмотрел на фок-мачту, на перекрестье металлических труб, где раскинула крылья Нальфран — совсем как носовая корабельная фигура, только не на носу, а на самой верхотуре, прямо на решетке антенны радара.

Она так и не спускалась вниз за все время их путешествия, только перемещалась с одной мачты на другую, или перелетала на мачты других кораблей, идущих за «Гвимейром».

Сейчас Нальфран взмахивала крыльями на своем железном насесте, но не улетала. Что она будет делать с молниями впереди?

Каждая из молний, похожая на изломанное перевернутое дерево, дребезжала сизо-белым светом, дергалась и приседала — и не исчезала, и не сходила с места. Их было много, ряд за рядом — целый лес дерганных, слепящих, стреляющих ветками опрокинутых деревьев, растущих из туч и втыкающихся в море. От них шел неумолчный зудящий гул и пахло озоном.

Откуда-то вынырнул Ньет, он нес в обеих руках несколько ломтей хлеба, переложенных кусками селедки и пару очищенных луковиц.

— Кок сказал, что не знает, когда будет обед, — Ньет протянул по бутерброду Рамиро и Белке. — Он расстроен, говорит, вода кипит холодная. А газ не горит. И все из рук валится. Обедайте, говорит, всухомятку.

— Спасибо. У меня тоже огонь не зажигается. — Рамиро посмотрел на бутерброд, понял, что ему пока рано думать о еде и отдал свою долю Белке, — Что-то с воздухом происходит, чувствуешь? Кислород будто откачали. Молнии еще эти…

— Это нас встречают. Ты же не думал, что нас пригласят войти, как к себе домой.

— Смотри! — Рамиро сложил губы трубочкой и выдохнул. Дыхание расплылось облачком пара. — Холодает, что ли?

— Да… похоже… — Ньет обеспокоенно поежился, потом замер и прислушался, — там… там что-то с машинами…

— Что?

— Что-то не так.

Металлическая палуба на глазах покрывалась тонким слоем инея.

Фоларица вдруг замычала с набитым ртом и раскашлялась.

— Белка, эй? Белка, ты что, поперхнулась? — Рамиро потянулся постучать ее по спине, но на хребте вздыбился, прорвав платье, гребень из полупрозрачных игл, а Ньет выгнулся, выронил хлеб и сказал не своим голосом:

— Позови Эртао.

Эхом, с малюсеньким опозданием, вторила ему прокашлявшаяся Белка.

— Без промедления, — медленный, тяжелый, вибрирующий голос доносился будто из двух разнесенных приемников, настроенных на единую волну, — Ты, человек, иди. Я повелеваю. Не пялься, а иди, я говорю тебе, быстро. Позови Эртао сейчас.

Рамиро осознал, что обращаются к нему.

— Эээ, Нальфран? — спросил он, гладя в остекленевшие глаза Ньета.

— Без промедления! — гаркнул Ньет чужим голосом, и Рамиро быстренько поспешил за герцогом.

Он не знал, где на «Гвимейре» рубка, как до нее добраться и там ли герцог, но на счастье почти сразу наткнулся на матроса в кожаном бушлате с откинутым капюшоном.

Принялся втолковывать ему, что Нальфран в лице Ньета требует к себе герцога Эртао, и найл, как ни странно, понял все с первого раза.

Герцог явился стремительно — высоченный, широкоплечий, с обтянутым от усталости смуглым костистым лицом. С ним — капитан «Гвимейра» Юмо Рувин и еще два офицера. Фолари, вытянувшись у фальшборта, смотрели прямо перед собой пустыми, одинаково расширенными глазами.

— Король Эртао, — заговорили они в унисон, — Я могу сломать щит и заставить машины работать, но людям будет худо. Или поворачивай. Выбирайте.

— Да, госпожа, — герцог глядел не на фолари, а, задрав голову, смотрел наверх, на перекрестье мачты, где раскинула крылья богиня. — Мы не повернем. Найлы не отступают.

— Выбери самых крепких, чтобы вести корабли. Остальные пусть желают мне удачи.

— Я понял, госпожа.

— Пусть все, кто не нужен, идут в свои каюты и лягут.

— Да, госпожа.

Рамиро проводил герцога взглядом. Надо же, король. Очевидно, старый король все-таки умер, и Нальфран божественной волей решила упразднить найлские выборы. Разумно.

Ньет отмер и, не сказав ни слова, ласточкой сиганул через обледенелый планшир в воду. Белка прыгнула следом.

— Господин альд, — сказал один из офицеров Астеля, — будьте добры вернуться в каюту. Ланно вас проводит.

Матрос, которому Рамиро объяснял волю Нальфран, кивнул и махнул рукой, предлагая следовать за собой. Очень хорошо, что нашелся провожатый. Дороги назад Рамиро не нашел бы точно.

Пробираясь за найлом по коридорам, он ощутил, как заложило уши и тугим обручем стиснуло виски. Электрические лампы замигали, померкли, да так и остались гореть вполнакала, жидким, иссякающим светом. Рамиро даже глаза протер — показалось, что это не лампы сели, а надвинулась слепота. Найл толкнул какую-то дверь в коридоре и посторонился, пропуская Рамиро — это была его каюта. Что-то сказал — Рамиро не расслышал, в ушах стрекотало от давления. Дверь беззвучно захлопнулась.

Он сел на койку и посмотрел в иллюминатор — там, в исчерна-синей мгле плясали молнии. Голова будто ватой набита. Очень душно и очень холодно.

Все вокруг — и пространство за стеклом и саму каюту — в один момент залила слепящая белая вспышка. Огромное тело корабля содрогнулось, сбивчивое гудение машин, ощущаемое не слухом, а вибрацией, поменяло регистр. Рамиро зажмурился, сжал ладонями виски и открыл рот, почувствовав мерзкую теплоту, щекотно ползущую по верхней губе.

Вытер кровь рукавом, поморгал — и вновь зажмурился от разлившейся, выжигающей зрение белизны. Больше он глаз не открывал. Нашарил тощую подушку и лег, забыв избавиться от обуви. Нахлынула дурнота. Лежать оказалось хуже, чем сидеть, но подняться уже не было сил — телобуквально размазало, словно от высокой перегрузки.

А герцог и капитан сейчас на мостике, подумал Рамиро. Им нельзя ложиться, они ведут корабли. Сумасшедшие найлы. Они будут стоять, хоть их наизнанку вывернет от перепадов давления, как глубоководных рыб. Стойкие и непоколебимые. Дай бог, не вывернет их. Дай бог, выстоят.

Сумасшедшие найлы.

Сколько времени Рамиро так лежал, зажмурившись, слушая тяжелые нутряные вибрации машин, чувствуя, как расползается под щекой холодное липкое пятно и сосредоточившись на дыхании, которое то и дело норовило остановиться — он не знал, но не меньше года. По прошествии еще пары месяцев, он понял, что машины молчат.

Отодрал щеку от подушки — кровь уже успела присохнуть — и осторожно разлепил один глаз.

Вспышек, вроде, больше не было. Молний за окном тоже. За стеклом царило что-то перламутрово-розовое, сиреневое, с переливами. Какая-то нежная рябь и мерцание.

В душном воздухе запертой каюты витал тревожный, томительный, знакомый и неузнаваемый запах — что-то из детства… из снов… из навеки ускользнувших, утонувших в памяти мгновений счастья.

Цепляясь за стены, Рамиро вышел… вернее, обнаружил себя в коридоре, потом на металлической лесенке, потом на палубе.

И замер — потому что прямо перед ним возвышалась лиловая, сизо-сиреневая бесплотная громада Стеклянного Острова, опоясанная фестонами скал и друзами темных сосен. Гигантский осколок, древний кремниевый нож, направленный острием вниз, в немыслимые светлые глубины под поверхностью тихой воды. Рамиро глянул на его лишенное корней основание — и отшатнулся, ибо там, внизу, было небо, а «Гвимейр», и «Мерл», и «Лаэ Эннель», и четыре крейсера, и пять эсминцев, и вспомогательные суда, а также каскады лиловых скал и сосен, и еще ополовиненная бледно-золотая луна, и, собственно, сам Рамиро — все они, опрокинутые, погружались в толщу темнеющих вод. И только пятерка леутских черных лодок, превратившихся в стаю дирижаблей, невесомо парила в облаках.

Рамиро привычно зажмурился, проглотил горькую слюну. Пошарил вслепую рукой и ухватился за какую-то железку. Постоял, пережидая, пока мир не прекратит вертеться.

Услышал недалеко от себя истерический смех, возгласы, плеск воды. Услышал, как кого-то выворачивает наизнанку… Услышал бронзовый перистый шелест над головой. Услышал голос Ньета:

— Рамиро? Эй? Тебе плохо?

— Ммм, — сказал Рамиро. — Нормально. Немного башка кружится. Мы прошли это… этот? Герцог… как?

— Велел привести тебя. Я вообще-то за тобой.

— Ага. Можно я за тебя ухвачусь?

— Держись.

Ньет повел его по каким-то металлическим лесенкам, переходам, на ходовой мостик, в капитанскую рубку, ловко лавируя в тесных железных коридорах. Овальная толстенная дверь в рубку была открыта, Рамиро, вслед за Ньетом, перешагнул высокий порог. В опоясанном бронированными окнами помещении находились герцог и капитан. Еще кто-то неподвижно обмяк в углу, за высокой консолью с тумблерами, и его длинные ноги высовывались в проход. Герцог оторвался от бинокля и кивнул Рамиро.

— Господин м-м-м… Илен. Приветствую.

Рамиро перешагнул чужие ноги и, наконец, рассмотрел Астеля, стоящего против света — выглядел тот ужасно. Лицо серо-зеленое, нижняя часть сплошь измарана в засохшей крови, вокруг глаз черно-багровые круги, словно он и впрямь ударился о свой бинокль. Белки глаз красные, как свежее мясо. Черное сукно на груди тоже пропиталось кровью и, подсыхая, характерно порыжело. В рубке резко пахло сердечными каплями.

— Герцог Эртао, — Рамиро коротко поклонился.

— Рад видеть, что вы на ногах и, похоже, в полном сознании. Как вы себя чувствуете?

— Честно говоря, получше, чем вы, герцог, — Рамиро покачал головой, — я отлеживался, пока вы работали. Сильно люди пострадали?

— Пострадали, — Астель поморщился, — я хотел показать вам кое-что. Взгляните вон туда.

Рамиро взял протянутый бинокль и припал к окулярам, подкручивая колесико регулировки.

Перед глазами заскользили лиловые и сиреневые вертикали, потом они сменились белыми и золотистыми горизонталями — песчаной линией берега и поросшими соснами дюнами.

— Видите? В распадке между двух скал?

Рамиро увидел.

Сперва он увидел купола белых шатров и белые хвостатые знамена с распахнувшей крылья лавенжьей каманой, потом крытые брезентом грузовики, потом — тонкие, длинные стволы зениток, потом — турель крупнокалиберного зенитного пулемета, установленного на мобильной платформе — ого, это что-то новенькое!

Еще он увидел защитного цвета палатки и баррикады ящиков со снарядами, отвалы песка, суетящихся людей, спешно копающих окопы на берегу. И группу вооруженных дролери в стороне. Он узнал платиновый хвост Селя, клубничную шевелюру Вереска, коротко стриженную головку Шерлы, субтильную фигурку и прозрачные, разлетающиеся на ветерке волосы Нокто. Чуть дальше, под соснами, еще две фигуры — о, это не дролери, хоть и похожи, это братья Лавенги. Оба.

— Сэнни нашелся, — сказал Рамиро вслух.

— Очень рад за короля Герейна, — буркнул Астель, — Как видите, Лавенги выполняют свои обязательства.

— О, да. А что вы от меня хотите, герцог? Зачем позвали? Показать мне дело рук моих? Мол, не настучи я, стольких жертв бы могли избежать?

— Вовсе нет. Я подумал, что вам бы было приятно взглянуть на ваших друзей в последний раз. Вы же их больше не увидите.

— Вы так уверены?

— Абсолютно.

Рамиро промолчал. Поколебать уверенность герцога ему было нечем, хоть и очень хотелось. Он снова оглядел линию берега, работающих людей, машины, палатки и шатры. Взгляд зацепился за фигурку, спускающуюся от сосен к группе стоящих в стороне дролери. В такой же гимнастерке, как и все, со снайперской винтовкой на плече, со стянутыми в хвост золотыми волосами. Как будто не было всех этих пятнадцати долгих лет.

День остановился, повернул голову и посмотрел на Рамиро — через годы и мили, разделяющие их.

В следующий раз он посмотрит на меня сквозь оптический прицел, подумал Рамиро и опустил бинокль.

* * *
— Да растудыть твою черешню, кати, я тебе сказал, а не тащи! Сколько ж раз повторять, так тебя и перетак, и маму твою таким же неизящным образом!

Энери осторожно втянулся обратно в заросли можжевельника, в которых лежал уже довольно давно, прислушиваясь и приглядываясь.

Стоило, рискуя жизнью, пересечь великое Море Мертвых, чтобы первым делом услышать нецензурную брань какого-то альдского сержанта и виноватый бубнеж его проштрафившегося подчиненного!

Он бесшумно, как кот, даже не разворачиваясь, отполз вниз с каменистого пригорка, там уже поднялся на ноги и легко, не выбирая дороги, пошел по изрезанной трещинами земле. Серый выветрившийся сланец крошился под ногами.

Остров был старым, таким старым. Немыслимо древним. Красные сосны и можжевельник, и вереск, и бледная, сухая, колеблемая ветром трава — редкие знаки жизни на камнях. Гранитные валуны. Базальт, сланец, осколки туфа. Кварцевая и слюдяная крошка на берегу. Прозрачное, бездонное море. Сияющее голубизной небо.

Комрак ждал его на берегу, в расселине гранитного утеса, скрытой от посторонних глаз. На Стеклянном острове — а это был именно он, никаких сомнений — и вдруг посторонние глаза! Подумать только!

Они вдвоем доплыли сюда, нырнув в теплую морскую воду и толкая неуправляемую лодку руками — весел ведь не было. И почти сразу выяснилось, что на острове есть люди. И не только люди.

— Это не древнее, забытое всеми богами место силы, а какой-то проходной двор, — раздраженно сказал Энери найлу. — Там целый военный лагерь, под стягами Лавенгов и людей Королевы. По многим причинам у меня в данный момент нет никакого желания к ним соваться.

— У меня знаешь ли, тоже.

Комрак на удивление хорошо держался — утром, когда они только выбрались на берег и пытались отдышаться, найл пожаловался на головокружение и дезориентацию, но привычный к подобным странствиям Энери сначала высмеял его, а потом сжалился и отыскал местный источник — тоненькую струйку пресной воды, пробивавшуюся прямо из скалы. Комрак выпил пару глотков и заметно приободрился. Стеклянный остров вобрал его в себя, бесстрастно, как зеркало вбирает чужие отражения.

— Лавенги не поддержали нас в войне с Полночью, — зло сказал найл. — Вместо этого они отправились на Стеклянный остров. Нетрудно догадаться, кого они ждут. Дролерийские прихвостни.

— Полегче о моих родственниках!

— Так иди, поцелуйся с ними.

— Не хочу, — процедил Энери. — Там Королева и ее люди. И знаешь что… мне показалось, что я видел там Алисана.

— То есть, ты зря искал?

— Почему зря. Просто его кто-то нашел раньше меня. К лучшему, наверное.

Найл что-то пробурчал себе под нос и принялся устраивать костер из серых сухих водорослей и плавника. Отсыревшие спички грелись на плоском камне, шинель была расстелена прямо на песке, от нее шел пар — солнце поднялось высоко и ощутимо припекало.

Энери еще утром скинул осточертевшие плащ и пиджак, и расхаживал в рубашке и брюках, у которых безжалостно подвернул манжеты почти до колен. Выглядело это, должно быть, чудовищно, зато было удобно и не жарко. На серой ткани уже проступали разводы от морской воды и кое где прилип песок после ползанья по зарослям.

Он вспомнил, как тут растет можжевельник, плотными темно-зелеными купами, корнями прямо в расселинах светлого камня, поблескивающего от слюды, и ему вдруг стало спокойно.

— Ты погоди, Комрак, — мирно произнес он. — Давай отдохнем, поедим, я бы даже может быть и поспал. Торопиться уже некуда, а идти в лагерь мы оба не рвемся. Потом сориентируемся по обстоятельствам. Как там твои спички?

Найл пожал плечами, потом соскреб горсть сухих, как пыль, рыжеватых водорослей с каменного выступа, положил в середину костровища. Он даже сделал аккуратные бортики из песка, укрепив их круглыми камнями-голышами.

— Строишь на века.

— Отвлекает, — первая спичка бессмысленно задымила и погасла, вторая тоже. Комрак чертыхнулся и взял два заготовленных заранее кремешка. — Придется долгим путем… Костер я тебе разведу, дым от посторонних глаз скроет выступ скалы, а вот жрать мы что будем? Ты так уверенно насчет еды…

— И это говорит моряк и потомок моряков, — фыркнул Энери, расстегивая рубашку. — Сейчас сплаваю, наловлю чего-нибудь.

— Я эти воды не знаю.

— Ну и что? Я тоже.

Энери швырнул штаны на расстеленную комракову шинель, рубашку связал в узел и взял с собой, потом пошел к воде, с удовольствием ощущая босыми ногами песок и мелкие острые обломки раковин. Ему отчего-то было хорошо. Казалось бы — должен сходить с ума от беспокойства и горя — так сильно задела его утренняя встреча, неожиданная, непредсказанная и баснословная, но ему было хорошо.

Давно пора было на море съездить.

Он окунулся по грудь, море окатило его ласково, с лепетом плескались мелкие волны. Инстинкт подсказывал, что дна здесь нет. Просто под водой идет гранитный выступ, потом острое, как нож, основание острова, а потом — ничего. Водная прозрачная немыслимая бездна.

Энери прошел еще несколько шагов и сразу нырнул. Плавал он уверенно и глубины не боялся. Под водой видна была каменная стена — темный гладкий бок острова, поросший водорослями и ракушками. Поплыл вдоль него, высматривая что-нибудь съедобное и не слишком прыткое. Тут водились и рыбы, но без остроги о них нечего и думать. Скоро ему повезло, нырнув в очередной раз, на одном из выступов он нашел нежащуюся под проникавшими на мелководье лучами семейку устриц, а чуть глубже под ней — и еще кое что.

— Ты не поверишь, — сообщил он найлу, — вытряхивая добычу на песок. Костер уже потрескивал, бледный и еле видимый при ярком свете дня. — Я и сам себе не поверил. Я там такое увидел… Ты куда пялишься, Комрак?

— Да так, — найл беззастенчиво его разглядывал. — Не видел никогда голого Лавенга. Ясно, за что вас девки любят. Я всегда думал, что Лавенг — это только вздернутый нос и противный характер.

— Девки нас любят за ослепительную красоту, — наставительно ответил Энери. — А ты лучше смотри на море. Или на устриц вот. Нечего.

Комрак беззлобно кинул в него камешком.

— Так что ты там нашел?

Энери посерьезнел.

— Там, если пронырнуть поглубже — решетка. Старинная, из бронзы. Замшела вся, но разглядеть можно. Я сейчас отдышусь и еще сплаваю, посмотрю. Но гадать особенно не приходится. Постройка на острове мне известна только одна.

— Какая?

— Дворец Королевы, конечно. И по совместительству тюрьма для ваших богов.

Глава 29

Сразу по пробуждении есть несколько мгновений, когда ты не помнишь, кто ты, где ты, что с тобой. Несколько мгновений по возвращении из небытия, когда четко ощущаешь, что в небытии, как и в бытии нет ничего страшного. Нет ничего, что стоило бы бояться. Потом возвращается память, и это ощущение проходит.

У Киарана не прошло.

Открыв глаза, он смотрел на серые своды над собой, на густые, но проницаемые тени, на перекрестья тончайших световых паутинок, сшивающих реальность, сплетающих кокон, в центре которого он покоился.

Имя этому кокону было Аркс Малеум.

Холм Яблок.

Вернее, имя выглядело как сплетение багряного, бурого и пепельно-серого, с вкраплением слюды и золота, и он повторил это имя вслух, и оно прозвучало как Аркс Малеум.

Его обступили фигуры, окутанные пурпурным свечением, они выплескивали в его сторону пригоршни тьмы, иссиня-серой, синеватой, полуночной. Тьма всплывала и расточалась под сводами, но они снова и снова с непонятной настойчивостью окатывали его волнами темноты цвета осенней ночи.

Он попытался ответить им тем же — и произнес собственное имя.

Ньель.

Ньель — истинное имя. И его отражение — Киаран.

Киаран.

— Ньель, — звали его склонившиеся женщины, — Ньель, Киаран, Киаран, Киаран!

— Киаран, — говорила та, что склонилась ниже всех, кленово-красная и мшисто-зеленая, и глухо-черная, не как ночь, а как дыра в земле.

— Кунла, — сказал он и сел на каменном столе — голый, хрупкий, мгновенно озябший, с копной отросших до талии спутанных волос, с грифельно-смуглой кожей, с которой бесследно выцвели синие татуировки слуа.

Он разжал стиснутые кулаки — правый был пуст, а во втором оказался обломок оленьего рога. Гладкого, острого и золотого.

— Киаран, — повторяла красноволосая женщина, его сестра, — Киаран, пророчество сбывается, Киаран. Ты знаешь, что твоя фюльгья мертва? Мы не могли тебя вернуть, но ты вернулся. Киаран, ты помнишь, что с тобой было?

— Я… выбирал, — Киаран туманно глянул ей в лицо, ловя стремительно истаивающее воспоминание. Там, в небытии, что-то было… или кто-то был, — я выбирал… и выбрал. Не знаю, правильно ли.

— Ты говорил с Холодным Господином?

— М-м-м… не помню. Кто-то… присутствовал. Может, мне приснилось.

— Ты был мертв, — сказала Кунла, — ты был мертв совершенно, абсолютно и безнадежно. Твоя фюльгья погибла, ее убила какая-то сумеречная скотина. Вернуть тебя мог только Холодный Господин.

Киаран пожал плечами.

— Не сомневайся. Это так. Мы все знаем, что это так.

Кунла повернулась к молчащим до сих пор женщинам, и самая старшая из них, Гиивар, величественно кивнула.

— Лишь Холодный Господин может возвращать мертвых. Но он никогда не делает это просто так. Понимаешь, мальчик?

Киаран кивнул, передернул голыми плечами и вдруг хмыкнул:

— Так я что, теперь такой же как Нож?

— Ты давал Холодному Господину вассальную клятву? — быстро спросила Ружмена.

— Нет. Я… выбирал. Это помню. И выбрал. Но что выбирал и что выбрал…

— Очевидно, жизнь, — сказала Гиивар.

— Все, что произошло, подтверждает пророчество, — заявила Кунла. — Даже сумеречная скотина сыграла свою роль. Знаешь, что у тебя в руке, братец? Обломок рога, который скотина воткнула твоей фюльгье в грудь. Теперь это твой пропуск в Сумерки, если хочешь знать. Только держи его крепче, чтоб скотина обратно не отобрала. Уверена, она не рада будет, когда узнает.

— Госпожи мои, — Киаран, сунув обломок подмышку, обхватил себя за плечи, — дайте что-нибудь накинуть, холодно очень.

— Ружмена, принеси ларец, что у меня в сундуке стоит, — голос Кунлы сделался повелительным, — праздничные одежды, я давно их приготовила.

Ружмена вернулась очень быстро — Киаран едва успел слезть с каменного стола. Сделал он это не слишком ловко, руки и ноги застыли от холода. Кунла ему помогла — наверное, впервые в жизни она протянула Киарану руку помощи.

Женщины достали из ларца богатые одежды, щедро вышитые серебром, кованый серебряный пояс, фибулы, заколки и браслеты — и в два счета нарядили Киарана, как игрушку, множеством рук вертя его, опоясывая, шнуруя сапожки и закалывая волосы. Потом все отступили, а Кунла по-хозяйски оглядела его и кивнула удовлетворенно.

— Хейзе, — велела она, — подай мне вайду, я сама нанесу знаки моему брату. И прикажите приготовить зал, мы проведем церемонию сегодня же.

Киаран вскинул голову, нахмурился:

— Что ты хочешь делать?

— Нанести знаки силы и защиты, соответствующие твоему положению, братец.

— Какую церемонию?

— Как — «какую»? Ты теперь мой, Киаран, а я — твоя королева, пророчество свершилось.

— Я не твой, — Киаран непроизвольно вскинул руку, и Кунлу словно толкнуло в грудь, она отступила на шаг.

— О! — просияла она, — Вот оно! Я знала, что так будет. Вы почувствовали, сестры?

— Недурно, — сказала Хейзе, — Ну-ка, толкни меня, малыш.

— Я не твой, — повысил голос Киаран, — Наш отец жив, и я его верну, потому что твое покушение не удалось.

— Если бы он был жив, он бы вернулся, — Кунла качнула головой, — его забрала инсанья. Пророчество преодолело даже твою смерть, неужели ты думаешь, оно не преодолеет твое упрямство?

— Пусть попробует, — Киаран сунул обломок рога за пояс и шагнул прямо на сестру. — Пропусти меня, Ночная Гончая. Я ухожу.

— Погоди, — окликнула Гиивар, — Кунла права, пророчество свершилось. Не перечь ему, ибо таким образом ты перечишь Холодному Господину.

Гиивар придвинулась к Кунле — плечом к плечу, с другой стороны встала Хейзе, за ней — Ружмена, Эвина, Дарея.

— Я перечу Холодному Господину? — взгляд Киарана вдруг остановился, лицо просияло, — О, нет. Нет. Нет! — улыбаясь, он покачал головой. — Если бы вы знали его волю, вы бы не перечили мне. Пропустите.

Он сжал кулаки, потом разжал, вытянул руки вперед и сделал такое движение, словно занавес раздергивал.

И их снесло в стороны — троих налево, троих направо, снесло и разбросало по пустому залу, между каменных столов для прощания с умершими — их, шестерых могучих волшебниц, жриц слуа, сила которых была равна силе Аркс Малеум.

Холм Яблок отозвался — словно загудел огромный котел или колокол, словно всколыхнулась чаща, словно камни покатились с горы.

Киаран замер на мгновение, неверяще глядя на свои руки, на налипшие на пальцы тончайшие паутинки, сотрясение которых рушило миры, и медленно, осторожно отнял ладони от сплетения нитей.

И выбежал из зала вон.

* * *
— Нет, так все-таки нельзя, — сказал Анарен, отбрасывая пустую скорлупку. Пообедать мидиями и устрицами, испеченными на камнях, оказалось отличной идеей. Обед был прерван сияющим щитом молний, возникшим над морем вдали от берега, налетевшими невесть откуда грозовыми облаками и шквалом, который, впрочем, не задел остров, обтек его. Небо меняло цвета, молнии слепили, били беззвучно, а потом завеса их разорвалась, истаяла, и появился найлский флот.

По крайней мере, Комрак утверждал, что это найлский.

— Что нельзя? Энери, немедленно перестань жрать. У тебя на глазах творится история, — Комрак смотрел в монокуляр, прищурив второй глаз. — Гляди, «Гвимейр» идет. Какая красавица! А на ней… мары меня раздери…это же…

Он протер монокуляр и снова прилип к нему.

Анарен пожал плечами. Солнце жарило довольно ощутимо, и он накинул рубашку, чтобы не обгореть.

— А какое наше место в этой истории. Сидеть и смотреть? Вон твой флот, а там, — принц махнул за спину, — мои родственники. Что-то мне подсказывает, что они не на праздник сюда все прибыли. Я лучше еще поем. Отличные жирные устрицы! Мидии тоже полный отпад. Нежнейшие!

— Иди к своим родственничкам и узнай, что происходит, — зло сказал Комрак.

— Мне не хочется. Я утомился.

— Тогда я набью тебе морду прямо сейчас.

Энери даже отвечать не стал, лениво оскалил зубы и потянулся за следующей ракушкой.

Насытившись, он удовлетворенно вздохнул, лег на горячий песок, закинул руки за голову и уставился в высокое небо. Тяжелый остров медленно, сонно поворачивался и словно бы позванивал. Потом в небе мелькнула темная тень, то ли коршун, то ли стервятник. Энери вздрогнул, нахмурился, приподнялся на локте. У него было хорошее зрение. Дролерийское.

У стервятника имелись черные перепончатые крылья и длинный хвост.

Пропасть. Делать нечего, придется идти.


Лагерь охранялся не слишком тщательно. Да и от кого — на острове ни души. В конце концов Энери наткнулся на патруль, и мрачные, неразговорчивые дролери в потертом камуфляже отвели его в королевский шатер. Рядом с королевским был раскинут еще один — огромный, ослепительно белый, кажется из шелка. Рядом с белым полотнищем шатровой стены свалены снарядные ящики, наспех прикрытые брезентом. На ящиках сидел полуобнаженный юноша в чем-то вроде длинной синей юбки с разрезом сбоку. Проводил принца взглядом янтарных глаз, оскалил клыки. Голова у него была кошачья, с вытянутой мордой, белая грива спадала на смуглые пятнистые плечи. Королева привела с собой еще сумеречных, из тех, что раньше и знать не желали о мире людей. Ну и чем они лучше фолари? Такие же дикие. Этому — винтовку? Ветпаспорт ему и глистогонное. А на ящике поди расселся, потому что снарядное железо приятно греет задницу сквозь фанерную крышку.

Король Герейн устроился на походной складной табуретке и беседовал с братом. Строгие, подтянутые, в новых черных мундирах с серебряными каманами в петлицах, в начищенных сапогах — братья Лавенги напоминали самих себя на плакате «Вступай в ряды королевской армии». Энери почувствовал неловкость за то, что он грязный, замусоленный, босиком, в драных и подвернутых до колена костюмных брюках, в рубашке, потерявшей всякий вид, после того как в ней ныряли, таскали устриц и валялись на песке. Зато Герейн больше не был похож на привидение, он энергично водил пальцем по карте-миллиметровке и что-то втолковывал Алисану, хмуря брови.

— И на хрена нам все это? — негромко ответил Алисан. — Вот на хрена?

— Его высочество принц-Звезда, — буркнул Сель, провожавший Энери, потом довольно непочтительно развернулся и вышел наружу.

— Ну что, венценосные внуки? — делано бодрым голосом сказал Анарен. — Я вижу, пропажа отыскалась? Готовимся к маленькой победоносной войне?

Герейн поднял голову и уставился на него почище кота, сидевшего около шатра Королевы.

— Здравствуй… дедушка, — неприятным тоном сказал король. — И где же вы изволили пребывать? Загорали? Купались?

— Где ты пропадал? — обратился Энери к принцу Алисану. Тот неопределенно махнул рукой.

— Там…где-то. Там была такая девушка с красными волосами.

— Ясно. Девушка. А как же. Вот что, братья короли, дайте мне во что переодеться. С королевского плеча. Я все-таки странствовал, искал вашего потеряшку, рискуя жизнью. И даже нашел.

Альм не обманул, подумал Энери, застегивая ворот мундира. Вот он принц Сэнни — живой и здоровый. Девушку видел. С красными волосами. Какая радость.

Оруженосец Герейна поглядывал на полуночного принца с суеверным ужасом, но беспрекословно помог переодеться.

— Вы что, серьезно собираетесь воевать с Эртао Астелем? Ваше величество, — Анарен сделался серьезен. — Вы видели, чей флот там стоит у вас на пороге? После всего, что было, вы собираетесь убивать найлов? Союзников?

Герейн сделался мрачен и снова уставился в карту.

— Договор. Помнишь, дедуля? Маленький такой древний договор Лавена-мореплавателя с Королевой. Ничтожный малюсенький договорчик, — встрял Сэнни.

— Мы, честно говоря, надеялись, что до этого не дойдет, — сказал Герейн. — Пару дней назад ко мне явился господин День, со всеми регалиями герольда Королевы, и потребовал исполнения обещаний. Что мне было делать? Я собрал личное войско, и она сделала так, что мы попали сюда. Вместе с грузовиками и прочим. Макабрины по уши заняты на Юге. Цветных лордов я не стал поднимать, в конце концов, они присягали мне, а не Королеве. Так что… вот, тут мы… и они. И я желаю этого не больше, чем все остальные.

— Утром было светопреставление, — сказал Сэнни. — Молнии и все такое прочее. Я был уверен, что найлы постоят перед этими молниями и уйдут, куда им тягаться с Королевой Сумерек. Она стояла на берегу, воздев руки, и сияла, сама словно молния. А потом ее отшвырнуло метров на двадцать, как кошку и приложило о скалу. И барьер лопнул. Дролери сказали, что с флотом пришла сама богиня Нальфран, — Сэнни бесцельно переставлял фигурки по карте. Потом налил себе воды и залпом выпил.

Комрак не ошибся. Он видел на «Гвимейр» крылатую женщину с хвостом змеи. Нальфран явилась забрать свое, и теперь кошка и змея сцепятся насмерть. А смерть людей и сумеречных — что им. Горючее топливо для вековой гордыни.

— Если найлы не освободят своих богов, Полночь доест их страну. Вы не представляете, что там сейчас творится.

— Представляем.

— Ну а что же вы хотите?

— Что, что! — взвыл Герейн, вскакивая и опрокидывая табуретку. Плеснули серебряные волосы — вымпелом. — Чтобы все это наконец прекратилось, нахрен! Чертов Эль Янтар, это он бросил первый камень, от него расходятся круги! Как можно воевать с противником, которого даже не видишь! Я даже не уверен, что прав был, поддержав Марген дель Сур. Наверняка он того и хотел, чтобы учинить еще какую-нибудь пакость! Весь Дар трясет, Найфрагир разваливается, на Южном Берегу восстание, Полночь шастает повсюду, Сагай в ужасе — а потом окажется, что полуденная тварь затеяла все это, потому что восемьсот лет назад кто-нибудь из наших ему не так поклонился. Я не понимаю его мотивов! Может быть, я плохой король, но я не понимаю! С Даром все равно бесполезно воевать, у нас… — он осекся.

— Вся сила Сумерек, — ласково продолжил Анарен. — Ну, если ты так же охотно будешь их поддерживать, с таким вот энтузиазмом, то Сумерки в следующий раз конечно вам помогут. Еще бы. Держи карман шире.

— Я не хочу воевать с союзниками! — выкрикнул ему в лицо Герейн. — И не стал бы, если бы не Договор. Какого черта! Мы и так их бросили один на один с Полночью.

Анарен придвинул ногой табуретку и сел, ссутулившись.

— Может наплевать уже на Договор?

* * *
Команда «Лаэ Эннеля» перенесла прорыв худо. Более двух десятков человек лежало в лазарете с различными повреждениями, в основном от перепада давления. Погибших, слава богам, не было. Самому Гвалю повезло больше других, ни безумия, ни потери ориентации. Он решил — это из-за того, что за последний месяц чаще сталкивался с неизведанным, чем иные люди за всю жизнь. Слишком уж много всего этого неизведанного на него навалилось. Но сутки без перерыва на капитанском мостике — многовато даже для найла.

Пара стекол в ограждении мостика была выбита еще во время прошлого прорыва полночи, туда затекал теплый воздух. Крыша присутствовала только наполовину, можно было свободно любоваться на небо. Корабль сильно пострадал за последний месяц, но держался. Может быть, он даже был доволен, что попал из северного холода в теплые воды. Гваль посмотрел на флагманский корабль, где, на самой верхотуре, золотом и бронзой сияла огромная, крылатая, змеиная фигура. Неподвижная. Баснословные времена какие-то. Нальфран. Знакомая с детства по книгам и статуям в храмах. Стеклянный остров — вот он парит в прозрачной толще моря, рукой подать. В бинокль все-все можно разглядеть, вон они, бывшие союзники, встали лагерем, трепещут на ветру знамена. Лагерь укреплен плохо, наспех, частично использованы замковые постройки, даже на вид древние, белого камня, сверкающие, хоть и выветрившиеся.

Если верить легендам, там, внутри этой прекрасной каменной тюрьмы, уже почти тысячелетие прикованы и могущественный Авалакх, и бог Рун, который отдал свои крылья Нальфран в незапамятные времена, и сотни других могучих фолари, чьи имена неизвестны. Но Королева свое не отдаст, а силы ее и Нальфран, похоже, равны. Отступать нельзя, потому что здесь — последняя надежда. И Лавенги не отступят. Всю жизнь мечтал попасть в чертову легенду.

— Привет, — сказал за спиной знакомый басок. — Вернешь мое копье?

Гваль обернулся, даже не удивившись. Перед ним стоял Киаран, живой и здоровый, в каких-то древних и роскошных одежках, белых с серым, богато вышитых, чистые волосы блестели, а смуглое лицо выглядело свежим и отдохнувшим. Он улыбался и знакомо поблескивали клыки.

Приплыли. Достукался до галлюцинаций, но это и неудивительно. Вон она дверь — заперта. Радист сидит с отвисшей челюстью. Самое тут место принцу слуа, погибшему у него на глазах, на закрытом тесном мостике «Лаэ Эннеля».

— У нас тут проходной двор, а что, понимаю, — устало произнес он вместо «здравствуйте». — Привет. И как же ты сюда попал? Пешком по воде пришел? Прилетел?

— Я теперь… много всякого могу, — смутился юноша. — Долго объяснять.

Гваль поморгал, с силой ущипнул себя за руку. Видение не исчезло. Да чтоб тебя.

— Погоди, — сказал он неуверенно, привстав с кресла. — Ты что ли правда живой?

Киаран молча ждал, ничего не отвечая. Гваль протянул руку, потрогал его за плечо — твердое, теплая ткань. Уколола фибула, поддерживающая плащ. Киаран накрыл его руку своей, и пожатие его было сильным, уверенным. Смуглое запястье обвивал витой серебряный браслет, который прижимал рукав и доходил почти до локтя.

— Ты же мой человек, — фыркнул он. — Вместе ели? От слуа так просто не избавишься. Так что, верни Луношип, Гвальнаэ Моран, я чувствую, что он где-то здесь.

Радость — это то, что встречает нас нежданно и дается без платы. Гваль широко улыбнулся в ответ, наверное впервые в жизни, и вдруг понял, что судьбы мира его уже не заботят.

— Я его захватил, это верно. В каюте лежит. Но расскажи…

С берега часто и тяжело простучал пулемет.

— Человек за бортом! — послышался в динамике голос впередсмотрящего.

Загудела сирена. По палубе побежали вахтенные матросы.

Гваль снова поднес к глазам бинокль — близко, как на ладони увидел медленно движущуюся найлскую лодку, в ней сложенные какие-то темные тряпки и тень человека в воде рядом. Пули снова выбили в воде фонтанчики и вырвали из покореженного борта кусок.

Почему ночью не поплыл, — машинально подумал Гваль. Необитаемый остров оказался каким-то слишком обитаемым.

Потом вспомнил, что солнце тут еще ни разу не заходило, висело в небе, как пришитое. Может ночи и вовсе тут не бывает. Он опустил бинокль и повернулся, собираясь приказать готовить к спуску шлюпку… С флагманского корабля тяжело ударила пушка, не главный калибр, но какая-то внушительная — бабах! — похоже целились по лагерю на острове. И еще раз, через мгновение — бабах!

Заложило уши, стиснуло дыхание — Гваль качнулся и почувствовал, что его подхватила твердая рука. Пищевод и желудок словно сжали в когтистом кулаке.

— Ой-ей, — послышался голос Киарана где-то десятках миль от него. — Ой-ей-ей.

Гваль поднял глаза вверх, туда, где, судя по ощущениям, проезжал грузовой поезд, и увидел как проносится над их кораблем черное и золотое змеиное тело, тяжело взмахивающее крыльями. Низкий клекот рвал барабанные перепонки. «Лао Эннель» отнесло в сторону, «Гвимейр» опасно кренилась.

Поддерживающая рука вдруг убралась и Гваль рухнул на палубу навзничь. Еще один выворачивающий душу и внутренности взмах железных крыльев, и Нальфран вытащила себя из его поля зрения. Откуда-то издалека опять грохнуло, должно быть «Гвимейр» продолжила обстреливать берег. Запахло озоном — с острова шел грозовой фронт. Нальфран яростно клекотала где-то за краем сознания, этот крик заставлял мелкие кости черепа мучительно сдвигаться. Гваль машинально ощупал нос — цел ли. Постанывая, он применил привычную технику передвижения в присутствии божества — перевернулся на живот, потом кряхтя встал на четвереньки и наконец окончательно поднялся, придерживаясь за пульт.

На краю острова, у самой границы моря кипела синяя воронка, подернутая по краям ослепительной бахромой. В центре воронки полыхал столб белого пламени. Море кренилось и тоже будто кипело, в стороны от «Гвимайр» шли волны, кругом, как от брошенного гигантского камня. Часть кораблей отнесло дальше в море, Гваль зацепил взглядом один из эсминцев, кажется «Разящий», который непостижимо и дико завалился на бок. Его вынесло на берег, как кусок плавника. Одна из спасательных шлюпок «Лаэ» сорвалась с талей и раскачивалась кормой вверх, опасно перекосившись.

Мелькнула мысль, что человеку, плывшему к кораблю, теперь точно конец. Потом он увидел внизу закутанную в белое темноволосую фигурку, которая перегнулась через фальшборт и протягивала руку кому-то внизу, другой крепко вцепившись в леера. Налетел порыв ветра, по накренившейся палубе пополз незакрепленный ящик. Подбежавшие на помощь матросы похватались за что успели. Фигурка…Киаран? — не глядя, отмахнулась свободной рукой, ветер вокруг нее будто угас.

Через борт тяжело перевалилась хвостатая чешуйчатая тварь, по радужным бокам стекала вода и струйки крови. На себе тварь немыслимым образом притащила человеческое тело — щупальца там у нее что ли вдобавок? С присосками? Человек — полуголый, в одних штанах — видимо потерял сознание, черноволосая голова закинута, окровавленная рука болтается. За несколько секунд с него на палубу натекла красная лужа. С берега снова донесся визг разъяренной Нальфран и вой ветра, Киаран снова отмахнулся, стало тихо, корабль будто оказался внутри непроницаемого пузыря. Он что-то сказал твари и встал рядом с раненым на колени, прямо в лужу.


Стеклянный остров не молчал, оттуда тоже заухали орудия и снова донеслось «так-так-так» пулеметной очереди. Грохот перестрелки мешался с воем воронки. Мостик содрогнулся под ногами — похоже рядом взорвалась торпеда, пущенная с какой-то из леутских подлодок. Оскальзываясь на перекореженных досках, подбежал помощник капитана, Раво — с «Гвимейр» передали сигнал отходить дальше в море.

Глава 30

Полночь. Опять Полночь, чтоб ей пусто было. Стоило плыть бог знает в какие гребеня, сквозь Море Мертвых, сквозь безвременье, на край света, в легенду, в сказку, чтобы снова заняться отстрелом осточертевших стервятников, охочих до человеческой крови.

Чертова Нальфран! Рамиро рад был бы обмануться, но, когда «Гвимейр» начала палить по острову, он посмотрел на фоларийскую богиню и четко увидел, как та снялась с насеста, первым же взмахом крыльев сорвав к дъяволам верхушку мачты и решетку радара. Брызнули обломки, и лиловая громада Стеклянного Острова по правому борту вдруг вздыбилась и завалилась на бок, а Рамиро опрокинуло и закатило под железный трап.

Из-под металлических конструкций он увидел знакомые черные силуэты в кипящем, прошитом молниями небе — и заругался от досады. Стоило плыть к черту на рога!..

Откуда они тут взялись, еклмн?

Впрочем, Рамиро почти сразу вспомнил — Стеклянный Остров — это не Сумерки, вернее, не только Сумерки, он существует во всех мирах сразу, и у Полночи ничуть не меньше прав тут находиться, чем у тех же дролери. Вот она и слетелась, как стервятники на поле боя. Чует кровь, чует трупы. Драная, сучья Полночь!

Он выбрался из-под лестницы, присоединился к бегущим по палубе матросам. Ветер сбивал с ног, дышать опять было нечем. Над головой надрывался громкоговоритель, перекрикивая визг и свист пляшущей у берега гигантской воронки — вода, песок и воздух, одетые сетью молний, поднялись столбом до небес. День померк, и даже море, кажется, отступило, разметав найльские корабли. Похоже, несколько малых судов или катеров попали в воронку — Рамиро успел увидеть, как погружаются в воду обломки, еще один корабль, опрокинувшись на бок, воткнулся в пляж. Вокруг метались черные тени — клятая Полночь охотилась на смытых за борт.

Младший офицер у артпогреба споро раздавал оружие, и Рамиро получил винтовку и коробку патронов без лишних разговоров.

Кто начал стрельбу, почему чертова Нальфран ломанулась по головам своих же людей, какого черта дролери никак не реагируют на Полночь? А, нет, реагируют все таки — вдоль берега тут и там замерцали вспышки, выжигая прорехи в мельтешне черных точек.

Рамиро побежал к одной из спускаемых лодок — стрелок в экипаже спасателей не помешал бы.

Сквозь вой и визг гуляющей по отмели воронки грохотал пулемет. Ба-баах! «Гвимейр» содрогнулась, в воздухе вспучились клубы дыма, сопровождая уносящийся к берегу огненный просверк. Ба-бах! Над скалами медленно полыхнуло лиловое зарево, и медленно же погасло.

Воздух знакомо схлопнулся, словно ударили ладонями по ушам, в переносице заломило, Рамиро поспешно уцепился за первое попавшееся под руку, леер, кажется. Прямо у него на глазах воронка опала, рассыпалась каким-то мусором, обломками, распалась клочьями туч, от нее отделился столб белого огня и шатнулся вглубь Острова.

Из обрывков тумана и водяной взвеси проступила тяжело летящая фигура — огромные крылья, змеящиеся хвосты — и, качнув корабль, грузно села на сломанную мачту. Палуба ушла из-под ног, Рамиро мотнуло, но он держался крепко.

Загалдели матросы, оставив лодку, побежали вдоль борта, скинули штормтрап — и через минуту на палубу спрыгнул какой-то полуголый найл, за ним — худющий парнишка в неуместной средневековой одежке, а последним — здоровенная косматая тварь в радужной броне и шипах, с длинным драконьим хвостом.

Рамиро остолбенел — фолари… Ньет? Он оказался на две головы выше окружавших его найлов. Но лицо его — хоть и изменившееся, окованное иссиня-серебряными пластинами, разрисованное цветной чешуей, с огромными зеленоватыми глазами без белков и с клыкастой пастью — было узнаваемо немедленно. Босые когтистые ступни и шипастый хвост бесстрашно попирали рифленый металл палубы — Ньет, кажется, не замечал этого. Тот самый Ньере, который летом чуть не погиб от холодного железа! Когда, в какой момент он перестал обжигаться — Рамиро не заметил. На военном корабле невозможно существовать, не касаясь железа.

Есть фолари, которым железо не страшно. Нальфран железные гвозди в жертву приносят. Стальные часы, опять же. Но она богиня все таки…

Лицо парнишки тоже показалось Рамиро знакомым — какой-то дролеренок… ох! Это же ньетов приятель, полуночный, слуа, погибший на заброшенном заводе. Что за чудеса!

— Рамиро! — Ньет увидел его над головами людей и махнул лапой, — Иди сюда!

Рамиро протолкался поближе, увидел, что юный слуа поддерживает полуголого найла под руку, а тот, хоть и зеленоват лицом, но выглядит решительно.

Матросы расступились — к вновь прибывшим подошел герцог Астель в сопровождении двух старших офицеров. Возгласы удивления, радости, герцог похлопал по плечам найла и слуа, найл позеленел еще больше и пошатнулся, хотя никаких ран на нем видно не было.

— Откуда они взялись? О чем говорят? — Рамиро толкнул Ньета, и тому пришлось склониться, чтобы ответить:

— Это человек Астеля, он приплыл вместе с тем наймарэ, который принц, помнишь, я рассказывал? Мы с ним еще самолет в море искали.

— Анарен Лавенг тоже здесь?

— Он на Острове остался. Они приплыли с Аймо — этого человека зовут Аймо — своим ходом, отдельно от нас. Наймарэ ходил в лагерь дролери и говорил с королями людей, Лавенгами. Лавенги не хотят воевать с найлами.

— Что с того, что не хотят, — буркнул Рамиро. — Договор есть договор.

— Господин ммм… Илен, — обратился к нему герцог, — хочу предложить вам одно дело. Переговоры. Поработаете послом от меня к королю Герейну и королеве альфаров?

— Конечно, ваше сиятельство, — сразу согласился Рамиро. — Надо отвезти письмо?

— Величество, — спокойно поправил Астель, — Мое величество, волею матушки нашей Нальфран, — он, подняв глаза на мачту, прижал руку к груди и обозначил поклон, — Но письмо будет только от меня. Моими послами назначаю дарца Рамиро Илена, моего офицера Аймо Комрака, фолари Ньета и моего вассала и представителя Полночи Киарана мааб Инсантьявля.

— Ваше величество, — Киаран шагнул к Астелю, поднявшись на цыпочки, что-то быстро заговорил ему.

— Хорошо, — сказал Астель, — Разрешаю. Посольство будет состоять из Рамиро Илена, капитана Комрака и фолари Ньета. Собирайтесь. Через десять минут будут готовы письмо и инструкции.


Ничто не мешало дролери обстрелять направляющуюся к берегу моторную лодку под белым флагом, но этого не случилось. Чтобы не раздражать дролери, Ньет вернул человечий облик и поместился на скамью. Спасательные шлюпки остались в стороне, от них приплыла Белка и некоторое время сопровождала лодку — Рамиро подивился, насколько она казалась красивой и даже соблазнительной в воде, когда скользила рядом, улыбаясь и жмурясь от брызг.

— Вернись, помоги ребятам, Белка, — сказал Ньет, указывая на спасателей, — Ищи живых, ищи утонувших, будешь хорошая девочка. Давай, плыви, помогай им, а я скоро вернусь.

Белка послушно отстала, без скулежа и жалоб, молодец. Кажется, она тоже подросла и изменилась, вслед за старшим товарищем.

Ньет поглядел на Рамиро и потер переносицу. Криво улыбнулся.

— И мне не очень верится в благополучное разрешение спора, — сказал Рамиро, — Но герцог прав, попытаться стоит. В смысле, не герцог, а король.

— Не забываем про план «Б», - буркнул найл, сидящий на руле, — Честно говоря, вся моя надежда на полуночного Лавенга. И на мальчишку слуа. Кто бы еще пару дней назад сказал мне, что два демона станут средоточием надежд Найфрагира…

— Откуда, кстати, взялся Киаран? — спросил Рамиро, — Он погиб у меня на глазах. И Ньере это видел, правда, Ньере?

— У него была фюльгья. Как у Сэнни Лавенга. Она могла спасти. А вообще я не знаю. Он не говорит. Но он изменился, сильно. Он стал… — Ньет развел руками и пошевелил пальцами, будто пытался удержать что-то слишком большое, — такой… Ну, такой… это не сразу видно, но внутри он огромный.

— Личная сила выросла? — уточнил Рамиро.

— Да, наверное. Альфары это вроде так называют. Но оно заметно только, если присмотреться. Я заметил, когда он лечилАймо.

Лодка вильнула.

— Глядите, — найл указывал влево чудом вылеченной рукой.

В волнах колыхалось что-то длинное, черное, слоистое, сегментированное, бахромчатое, в розоватой пене и ошметках слизи. Пряди чернильной тьмы вились и распускались от него в прозрачной воде.

— Что это за гадость? — поморщился Рамиро.

— Чья-то требуха, — определил Комрак. — Какую-то здоровенную хрень порвало на кусочки.

— Подводные лодки, — Ньет потыкал пальцем вниз, — Стреляли. Полночь, она не только в небе, она и в воде, много.

Черные маслянисто поблескивающие останки покачивались тут и там, словно спины дохлых медуз. А я думал, зачем Астелю леутцы, хмыкнул про себя Рамиро.

Берег приближался — бело-золотая полоса песка, ряды поросших молодыми сосенками дюн, за которыми прятались лавенжьи и дролерийские шатры. От дюн настречу посольству двигались трое дролери в знакомых черных комбинезонах. Все трое были вооружены, но винтовки висели у них за плечами.

Комрак заглушил мотор, и лодку мягко вынесло на мель. Все трое спрыгнули за борт и вытащили моторку на песок. Дролери молча ждали.

Рамиро знал всех троих — Селя с длинным платиновым хвостом, когда-то он силой увез из родного дома сына лорда Агилара, Вереска, с малиново-розовой гривой и шальными глазами, того самого, кто провоцировал Рамиро на драку у фонтанов в День коронации, и Нокто — тихого, хрупкого, похожего на подростка, хорошего друга генерал-полковника Вендала Макабрина… где-то тут, наверное, была Шерла, чей голос так много значил для спектакля Лары, и Снегирь, который вместе с Вереском вытащил Рамиро из облавы, и Таволга, державшая под дулом медицинского пистолета принца Анарена, да и сам принц, оказывается, тоже здесь. И День тоже где-то вместе с ними.

— Мы — посольство короля Эртао Астеля к их Величествам, — сазал Рамиро, — Капитан Комрак и Ньет представляют заинтересованные стороны, я же сторона нейтральная, и уполномочен передать послание. Оно тут — он показал кожаную папку. Сель оглядел всех троих и покачал головой:

— Вас, господин художник, и вас, господин найл, мы пропустим и сопроводим к шатру их Величеств. А жабку свою советую оставить на берегу, ее мало что не пустят внутрь, еще и обидеть могут ненароком.

Комрак со свистом втянул воздух сквозь зубы.

— Сель правду говорит, — мягко вступил Нокто, моргая бесцветными ресницами, — для всех будет лучше, если фолари останется здесь. Если вы хотите, чтобы вас вообще выслушали. — Это ведь вы пришли к нам, а не мы к вам, — усмехнулся Вереск, — тем более жабка ваша что-то уж совсем зелененькая.

Ньет и правда выглядел так, будто у него разболелся зуб.

— Рамиро, Аймо, не спорьте с ними, — буркнул он, потирая висок, — следовало догадаться, что меня не пустят. Я подожду на берегу.


Белый шатер оказался внутри больше чем снаружи. Внутри он был огромен, как тронный зал. Он был набит шевелящейся цветастой толпой, в которой не разглядеть ни лиц, ни фигур — детали, фрагменты, яркие пятна. Потолка и стен тоже не разглядеть, вместо них пространство над головами заполняло ровное золотисто-белое свечение, как от матовых ламп. Рамиро моргал, пытаясь сосредоточиться, но внимание расплывалось.

Сквозь расступающуюся толпу их с Комраком провели к группе, расположившейся за большим столом. Рамиро видел склоненные друг к другу головы, экспрессивные жесты — сидящие спорили, не обращая внимания на окружающих. Сель жестом велел остановиться, шагнул к спорящим, коротко поклонился и что-то сказал, указывая на Рамиро и Комрака. Спорящие недовольно повернулись — и Рамиро словно из-под воды вынырнул, узнал их.

Лавенги. Его величество король Герейн, с лицом усталым и заострившимся, с потемневшими, запавшими глазами. Принц Алисан, выглядевший чуть лучше. Мораг, навалившаяся локтями на стол, подперев щеки кулаками, она смотрела с кривой ухмылкой. Ее огромный угрюмый отец, волшебник Вран, сидел за столом, как вкопанная плита базальта, и тоже кривил губы — то ли сердился, что их прервали, то ли нехорошо ему было.

За их спинами стоял День, скрестив на груди руки, смотрел прямо на Рамиро, но словно не видел его. Лицо герольда Королевы ничего не выражало.

— Посольство от жабьего короля, говорите? — просвистел воздух, будто заговорила пустотелая флейта, — И что же нам хочет сказать жабий король?

Рамиро дернулся, ища глазами говорящего, и услышал, как рядом шумно выдохнул Комрак — она сидела прямо перед ними, но внимание никак не хотело сосредоточиться на ней, соскальзывало, смещалось, уплывало. Пока она не заговорила, Рамиро не замечал ее.

— Мы уполномочены передать вашим Величествам письмо от его Величества короля Эртао Астеля с предложением о мирном соглашении. Пожалуйста, ознакомьтесь.

Рамиро достал из кожаной папки грамоту и с поклоном протянул ее Королеве. Вернее, в ту сторону, где она сидела. Парадокс, но Рамиро было легче воспринимать ее присутствие не заставляя себя удерживать внимание на ее фигуре и лице. Она не была незаметной — она просто не вмещалась в человеческое сознание. То, что могло ухватить восприятие, было лишь малой толикой ее внешнего образа — пересвеченное пятно, в котором инвертированными фрагментами проступали голова, плечи, вьющиеся, как от ветра, волосы, черты лица — светящиеся щели глаз, ноздрей и неподвижных губ.

Грамота повисла в протянутой руке. Никто не пошевелился. Наконец Герейн потянулся через стол и взял грамоту.

— Брат мой король Найфрагира предлагает освободить Авалакха и его сородичей, потому что это единственная возможность прекратить войну с Полночью, — Герейн пробежал глазами письмо и посмотрел на Королеву, — Они не претендуют на Стеклянный Остров. Как только фолари будут освобождены, Эртао Астель уведет свой флот.

— Вран, — произнес бесплотный флейтовый голос, не разомкнувший Королевиных губ, — Я настаиваю, чтобы скатов перевели сюда. Займись этим и очисти море.

— Но, госпожа моя! — воскликнул Герейн, — Слово короля, они уйдут и займутся Полночью. К слову Астеля я добавлю свое.

— Нас пытаются отвлечь, Рэнни, — сказала Королева, — Ты сам все понимаешь. Я держу жабу за горло и вымести мусор с нашего порога прошу Врана и тебя. Но если ты так обеспокоен судьбой твоего так называемого брата, то пусть послы предупредят его — скаты Врана вычистят море, а с летучей жабой покончу я. Если жабий король имеет хоть немного ума, он отступит или сдастся.

— Король Эртао не отступит! — зло прошипел Комрак, но его не услышали.

— Я повторяю, госпожа, — прогудел Вран, рассматривая свои руки, сцепленные на столе. — Я занимаюсь очисткой моря и неба вокруг Острова. Чтобы очистить Стелянный Остров от Полночи, скаты мне не нужны.

— Полночь уйдет, как только уйдут найлы! — голос флейты стал пронзительнее.

— Как только я вычищу Полночь, я займусь второстепенными делами.

— Вран! Ты у смертных научился подменять смыслы? Скаты нужны мне! — краем глаза Рамиро увидел, как Королева разворачивается к волшебнику, — Что ты хочешь за скатов, Вран? Последнее желание? Кровь сердца? Голос бездны?

День стоял за плечом Королевы и смотрел на левое ухо Рамиро. Или на правое. В споре он не участвовал.

Вран помолчал. Потом перевел взгляд на дочь.

— Мне это все не интересно, — отрезала Мораг, — Рэнни прав, нас стравливает одна сволочная ферворская тварь, а мы и рады перегрызться. Я не намерена плясать под ее дудку. Скатов не дам.

Вран поднял бровь и развел широкие, темные как камень ладони.

— Скаты принадлежат Мораг, — пояснил он, — я отдал ей ключи и пароли, когда был вынужден вернуться в Сумерки.

— Мораг, дитя мое, — пропела флейта.

Мораг скривилась.

— Слава идолам, не твое! И я тебе не подчиняюсь. Так что про мечты выжечь одним махом пару-тройку тысяч людей можешь забыть. У меня совсем другие планы на Серпа и Серого Котика.

— Мораг, — Герейн перехватил ее взгляд и покачал головой.

— Что — Мораг? — она уперла кулаки в столешницу и выпрямилась, — Я — Мораг. Ненавижу эту вашу дипломатию. Мне с самого начала не нравилась вся эта затея с фоларями. Я, конечно, явилась вместе со всей командой, но участвовать в разборках двух злобных самодур не собираюсь и не буду. Нальфран та еще сучка, но явилась все-таки за своим, а ты, госпожа Королева, уйму лет чужими руками жар загребала, а теперь хочешь на чужом горбу в рай въехать. Вот тебе! — Мораг оттопырила средний палец и сунула его прямо в сияние.


Рамиро и Комрак выпали из шатра братьев-королей, держась друг за друга. Изнутри доносился словно бы свист ветра и человеческие крики, мелькали пятна света и еще шел тугой тяжелый гул, который издает штормовое море, кидаясь на скалы. Смуглое лицо Комрака, как всегда, ничего не выражало, а Рамиро зажимал руками уши. Красноволосый дролери, ожидавший у входа, встревожено шагнул к ним навстречу.

— Не будет она нас слушать, — зло сказал Рамиро. — Ни нас, ни Астеля, ни короля Герейна, ни Врана, ни черта в ступе. Спасибо, Вереск, не надо нас провожать, мы сами дойдем, не затрудняйся.

* * *
Энери сидел, прислонясь спиной к белому камню фолариной тюрьмы. Было тихо, стена нагрелась от солнца. Он закрыл глаза, свет все равно проникал сквозь сомкнутые веки, окрашиваясь красным. Руки были липкими. Он, не глядя, вытер их об штаны.

Тюрьма, весь этот огромный комплекс, выстроенный в пещерах на скале, изъеденной кавернами, как старый зуб, оказалась пустынной. Но в надвратной башне все-таки дежурила охрана. Трое дролери, сидевших тут наверное на всякий случай. Один и на человека-то не был похож.

Он снова вытер руки. Затылку было тепло от прогретого камня. Сквозь трещины в известняке лезли колючие кустики ежевики, листья были как заржавленные, кое-где виднелись фиолетовые капли ягод и куртинки сухой травы. Остров за столетия пригладил камни башен и стен, вобрал древнюю тюрьму в себя, как вбирал все сущее.

После того, как все закончилось, Энери запер тела в караулке, забил в замок железный штырь, выбрался по узкой лестнице на самый верх башни, на тесную площадку с выветрившимися невысокими зубцами, и стал ждать. С Комраком был уговор — что тот попробует решить дело миром, а если нет — то остается сам Энери и глоток воды во фляжке.

В прореху меж зубцами было видно светлое море, высокие белые камни, ожерельем венчавшие скрытый в скале дворец Королевы и раскинувшийся на побережье лагерь. Среди шатров суетились маленькие фигурки — он разглядел группу пленных найлов в черных мундирах, охранявших их людей в форме Лавенгов, пеструю толпу у белого королевского шатра. Выброшенный на берег корабль лежал на боку огромной китовой тушей. Перед тем, как Королева и Нальфран сцепились, найлский флагман, стоявший на рейде, несколько раз выстрелил выше лагеря, по скалам и по тюрьме, но, похоже, волшебство Королевы ослабляло снаряды.

На внутренней стороне зубца было выцарапано на староандаланском «Фаль и Ченко были здесь», рядом изображен человечек-кракозябрик с ножками-палочками и палочным же мечом в руке и подпись «ето сэньо Дайтон». Потом еще неприличная картинка, исполненная с большим мастерством и знанием дела.

Ну да, тюрьму на Стеклянном Острове люди строили. Архитектура тысячелетней давности — приземистые башни, толстые стены, внутри, там где не хватило крепости естественных пещер — тяжелые перекрытия. Наверное Королева в свое время переправила сюда обозы с дубом и железом, так же, как сейчас — грузовики с оружием. Люди — удобные союзники. Немного сказки, немного обещаний, пара волшебных даров — и они выстроят тебе любую темницу.

За спиной что-то грохнуло. Энери обернулся — младший принц Аркс Малеум, Киаран мааб Инсатьявль, разодетый и разукрашенный, как елочная игрушка, опустил на камни тяжелый длинный ящик и теперь возился с замками на крышке, обернув пальцы рукавами. За поясом, обильно украшенным серебряными бляшками, заткнут какой-то длинный сверток, замотанный в тряпки.

— Вот те раз, — сказал Анарен. — Ты с флотом приплыл?

Киаран поднял голову, приветливо улыбнулся.

— Вроде того. Привет тебе от Комрака.

— Он живой? Я думал, не доплывет, а потом разглядел его в лагере.

Слуа мотнул головой:

— Его ранили, пока плыл, но я вылечил рану. Жизнь вне опасности.

— Чертовы дролери начали пальбу, даже до трех не досчитав. Что в ящике?

— Старый долг, — Киаран пожал плечами.

Энери хотел спросить совсем не про ящик, но в лоб постеснялся.

— Человек из Дара, Ньере и Комрак повезли послание от короля Астеля. Королеве и Лавенгам. Но я так думаю, ничего у них не выйдет. Я вижу, ты кого-то уже убил? Даже до трех не досчитав?

— Охранников. Потому что я тоже думаю, что у них ничего не выйдет, — проворчал Анарен. — Я собирался потом пройти наверх, к клеткам, но там толстенная решетка, тараном не выбьешь и запирающий механизм, кажется сломанный. Все заржавело, заросло. Строили люди, а потом не ухаживал… никто. Решетку под водой я выломал, пролез, а эту не смог. И обходных путей не нашел. Выбрался в коридор, ведущий к мосту и сижу тут, как идиот. Внизу полно пещер, ходов разных, но везде пусто. То что нам нужно — наверное наверху.

— Анарен, это тюрьма для высших фолари, откуда обходные пути, тут замуровано все. Иначе тюрьму стерегли бы вовсе не так, — заметил Киаран, невозмутимо доставая из ящика винтовку, новенькую, черно поблескивающую смазанными частями. — Ты умеешь с такими? Я только пистолет в руках держал, Гвальнаэ Моран мне показывал, еще в Найфрагире.

— А что с ним, кстати? — небрежно спросил Анарен, принимая оружие. Кажется он знал, откуда прибыл ящик. — Жив? Цел?

— Конечно. Я видел его сегодня.

А я то думал, ты его все-таки сожрал, дитя Полуночи. Силой от тебя так и плещет, меня аж к стене относит. Впрочем, даже если бы ты всю корабельную команду в клочья разорвал, такого ощущения не было бы. Что же с тобой произошло, младший сын короля Инсатьявля.

— А как ее величество королева Амарела? — спросил он наугад. — Это ведь от нее винтовки? И зачем ты их притащил?

— Тоже хорошо. Ожидает счастливого разрешения и готовится к свадьбе. Анарен, я понимаю, про что ты хочешь узнать. Не спрашивай. Я сам не вполне разобрался.

— И что ты тут тогда делаешь?

— Я пришел забрать Луношип, а тут война, Полночь, сородичи… Я не люблю клеток, Анарен. Не люблю, когда зря умирают. И тогда мы подумали с Каньетой и остальными… Что я могу помочь. А Комрак сказал, что ты где-то тут, тогда я решил, что оружие нам пригодится. Давай только подождем немного. Вдруг у них получится. Не на три счета. К тому же…

— Что?

— Думаю, как только мы откроем внутреннюю решетку, дролери и Королева обо всем узнают. И тогда нам с Каньетой надо, чтобы кто-то удерживал мост.

Мост мы обрежем, подумал принц, но дролери это вряд ли остановит. И тогда пригодятся винтовки.

— Два полуночных демона спасают найлов и их богов, — хмыкнул Анарен. — Смешно. Ну да ладно, потом посмеемся, если все сложится.

— Уверен? — Киаран посмотрел на него через плечо.

— В чем? Что посмеемся?

— В том что мы демоны.

— Не знаю, как ты, а у меня даже паспорт есть, — принц невесело похлопал себя по груди.

— Он давно просрочен, твой паспорт, — фыркнул Киаран. — Пора уже менять.

* * *
Ньет поднялся из-за дюны, где лежал в распадке под ветвями молоденьких сосен и наблюдал за лагерем. Голова раскалывалась — будто бы Нальфран и Королева кричали внутри нее на разные голоса. А другие старшие молчали. Наверное тюрьма удерживала их голоса, вон она — высокая серо-розовая скала… скалы — над лагерем, рукой подать. Темные дырочки в толще гранита — как ласточкины гнезда.

Лагерь бурлил голосами, запахами — люди, нелюди, раненые, здоровые, добрые, злые — все это перемешивалось в какой-то немыслимый суп из ощущений и причиняло беспокойство. И еще было кое что, какое-то знание, которое лежало отдельно и не могло быть разрушено.

Рамиро и Аймо — Ньет увидел их — быстро шагали через лагерь, их никто не провожал, не стерег — слишком много тут было разношерстного народа, у всех свои правила, у всех свои командиры. Двое людей никого не интересовали, а повелители всего этого пестрого войска остались в королевском шатре. Рамиро с Комраком негромко переговаривались. Комрак с болью посмотрел на мокрых, измученных найлов у костров, которых охраняли люди Лавенга. Там же мелькали серо-синие одеяния невениток. Найл отвернулся.

У края дюн Ньет присоединился к ним. Рамиро махнул рукой и поморщился на Ньетов вопросительный взгляд. Ничего не вышло. Кто бы сомневался.

Сделали вид, что спускаются к лодке, а сами пошли дальше по берегу, спрятавшись от случайного взгляда из лагеря в тени гранитных утесов. Найл достал из кармана какую-то блестящую коробочку, ее половинки поворачивались на петлях. Остановился, нашел взглядом серо-розовую надвратную башню, прилепившуюся к неприступной скале, поймал в коробочку луч солнца. Через пару мгновений в бойнице башни блеснула ответная вспышка. Потом череда вспышек — короткая-длинная-короткая-длинная. Пауза. Длинная. Пауза. Короткая-короткая-длинная. Пауза. Длинная. Пауза.

Ньет не отрываясь смотрел на белый мигающий солнечный зайчик, потом глаза наполнились слезами и он недоуменно моргнул.

— Все в порядке, идите за мной.

Ньет шел за двумя людьми: высоким, в темной шинели, с прямыми плечами и походкой военного, и вторым, тоже не маленьким, тоже в форме, только в альдской, но шел этот второй как-то по другому, поглядывал по сторонам, даже головой вертел. В спине и затылке его чувствовалась усталость и Ньет вздохнул.

Неподвижное солнце заставляло их отбрасывать перед собой короткие тени. По серому песку боком пробежал маленький краб.

Вот идут люди, думал Ньет, глядя себе под ноги. Хотят помочь моему народу. Сейчас, если, о, Наль…нет, только не она. Если, о боги, все получится, если мы сумеем и все эти сверкающие сполохи были не зря, если все пойдет как надо, если… если мы закончим этот длинный путь здесь. Спасем Авалакха.

А он окажется таким же, как Нальфран.

Зачем тогда все это. Все эти… много лет.

— Вот тут, — сказал Комрак, остановившись у прогоревшего остова костра. — Если нырнуть и проплыть направо — будет вход.

Найл нырял и плавал, как настоящий фолари, а Рамиро некоторое время бултыхался на поверхности с зажмуренными глазами, пока Ньет не велел ему набрать воздуха в легкие и не потащил за руку за собой, вглубь. Вода сомкнулась над их головами.


Пещера оказалась темной, гулкой. Плеск воды отдавался эхом от стен и высоченного свода. Вода покрывала почти весь пол, который постепенно повышался противоположной от входа стене. Ньет, превосходно видевший в темноте, с трудом различал какие-то вспышки и пятна, скорее чутьем, чем зрение, обнаружил выход и повел двоих людей за собой. От ощущения опасности у него сильно колотилось сердце, встопорщился гребень на хвосте. Человеческий облик мигом совлекся с него, как с людей — одежда. Они молча поднялись по узкой винтовой лестнице, прорезанной прямо в толще осклизлого от влаги камня. Откуда-то сверху падал слабый свет, или скорее напоминание о свете. Еще долгие сотни шагов — и они поднялись в сухую часть тюрьмы, Ньет примерно понимал, что они идут по галерее, проходящей во внешней стене. Было тихо. Никого, только слабый шорох шагов и далекий плеск воды. Свет исходил из крошечной бойницы. Комрак выглянул наружу.

— Пока тихо. Я вижу подвесной мост и часть лагеря, нам надо подняться еще выше, там должен быть проход в надвратные башни. Наверное вот по этим ступенькам.

— Странно, — сказал вдруг Рамиро, пытаясь выковырять из уха воду.

— Что?

— Я думал, что тут все будет волшебное. А это просто развалины старой крепости, таких на северном побережье десятки можно увидеть. Может здесь и нет никого.

— Есть, — Ньет глубоко втянул в себя солоноватый затхлый воздух, зажмурился. — Там кто-то есть…внутри. Но как будто очень далеко, не докричаться.

Сверху послышался негромкий стук, откинулась крышка люка и в квадрате синего неба появилась растрепанная темноволосая голова.

— Залезайте, — сказал Киаран. — Хорошо, что пришли.

* * *
Вход во внутренние помещения тюрьмы перегораживала решетка — толстенные железные прутья, не прутья — колонны, толщиной с ногу взрослого человека. Подъемный механизм, тоже колоссальный, будто для гиганта сделанный — зарос известью, какими-то серыми махрами, наплывами ржавчины. Бронзовое колесо уходило в стену. Цепь была разомкнута и лежала у стены, как змея. В тоннеле за решеткой виднелись ряды ниш, большие и малые, темные, оплывшие, как соты. Пыль, паутина и еле слышные шепотки, будто от сквозняка.

Киаран сдвинул брови, прошелся вдоль решетки, не касаясь ее. Покачал головой. Потом вдруг остановился ровно в центре, широко развел руки и распрямил пальцы. По коридору прокатился плотный порыв ветра, пыль взметнулась маленькими смерчами, железные колонны дрогнули, чуть согнулись и начали оплывать, словно горячий воск. Но не расплавились, устояли. Треснул замковый камень над головой слуа.

— Нет, не получается, — Киаран обернулся. — Здесь столько железа, никакой силы не хватит, чтобы совладать с ним. Полезли наверх!

— Зачем?

— Я призову воду! Вода затопит камеры и твои родичи освободятся. Не рассуждай, поторапливайся! Королева теперь наверняка знает, что мы здесь. У нас совсем мало времени. Сама она занята с Нальфран, но она пришлет своих людей.

А как же наши люди, хотел спросить Ньет. Но времени не оставалось, кружилась в застоялом воздухе тысячелетняя пыль, пронизанная солнечными лучами, мириады крохотных пылинок. И тогда они побежали.


Выстрелы послышались, когда Ньет лез по внешней отвесной стене тюрьмы, которая и стеной-то не была, а так, куском скалы. Они отыскали подходящую дырку, выбрались, помогая друг другу, наружу, Ньет цеплялся когтями, засаживая их глубоко в трещины, легкий Киаран висел на его плечах, ухватившись за шипы или выступы чешуи, что бы там там ни было — и не шевелился. Ньет чувствовал себя огромным, как дракон. Он прозмеился по скальному карнизу, сшибив ударом гребнястого хвоста выросшее на камне деревце, Киаран стиснул его бока коленями и что-то прокричал. Пуля ударилась рядом, высекла из гранита раскаленные крошки, но чешуе они не повредили. Ньет посмотрел вниз — оборванный подвесной мост болтался в над фьордом, как нитка бус, а еще дальше, в немыслимой глубине, голубела морская вода.

— Лезь давай! — прикрикнул на него слуа. — Шевелись! Не спи!

Ньет лез и карабкался, а снизу стреляли, и взвизгивали пули, несколько раз его больно ударило в спину и плечо, выворотив пластину брони, Киаран, вцепившись одной рукой покрепче, свободной отмахивался, как от пчел, и клял его на нескольких языках самыми гнусным словами, пиная в бока. Ньет лез, лез и лез, неподвижное солнце висело высоко над горизонтом, и крылатая змея заслоняла его собой, своими крыльями, но в то же время была далеко, очень далеко, под ее мощью море прогибалось, над островом всходил столп ослепительного света, делая тени черными и резкими — и никто не видел этого, кроме него и Киарана. А белый золоторогий олень стоял у края пропасти, моста не было, мост был обрушен и тогда олень вскинул голову, рога сверкнули, как зеркало гелиографа, вышибая дыхание из груди и слезы из глаз, и пошел через пропасть по воздуху, медленно переступая ногами. И за ним пошли его сумеречные. Человек в крепости должен был стрелять, у него была винтовка, но он почему то не стрелял, и мгновения все тянулись, падали и оставались лежать на полу древней тюрьмы. Тогда выстрелил другой человек, олень дернулся, а Киаран в очередной раз страшно обматерил Ньета, тот дернулся, подтянул свое отяжелевшее от брони и шипов тело, и втянулся в какую-то пещеру выше по склону.


Отдышавшись, они огляделись по сторонам. Очередной коридор, не выстроенный людьми, а лишь чуть облагороженный, бывшая пещера — жарко, сухо, пыльно, нет даже слабого намека на влагу. Ниши, ряды ниш, забраны решетками. По коридору гуляет ветер, вместо окон просто дыры в каменной стене, ни ставней, ничего. Коридор извилистый, уходит вправо. Нъет посмотрел вниз — неровный пол густо, по щиколотку, засыпан белой солью или песком, похожим на соль. Он поднял лапу, на белом остался четкий отпечаток — длинные пальцы и когти. Киаран соскользнул с его спины и пошел вперед, рассматривая клетки. Ньет двинулся за ним. Некоторые были пустые. В одной, в самом углу, лежало, скрючившись, укутавшись в складки кожи, морщинистое безволосое существо с проступающими буграми позвоночника и длинным, на половину клетки, голым хвостом. Оно не пошевелилось, когда Ньет с Киараном прошли мимо.

Еще несколько пустых помещений, даже без решеток, просто ниши в стене. Затем клетка доверху набитая мотками черных резиновых шлангов — ну, или чем-то похожим на резиновые шланги. Огромный, с медведя величиной, седой нетопырь со старушечьим лицом шарахнулся к решетке и закашлял, заперхал, не в силах заговорить.

Киаран махнул рукой, чтобы Ньет не отставал. Но тот увидел следующую клетку и остановился.

Внутри — стены, пол, сводчатый потолок — все было исписано. Сотни, тысячи слов, выцарапанных чем-то на твердой поверхности камня. Найлерт, андалат, сагайские иероглифы, язык драконидов, какие-то совсем непонятные закорючки. На полу клетки сидел вроде бы человек, юноша — тощий, как тарань, голый, с копной сухих рыже-русых волос, спадавших на плечи и свалявшихся в войлочные колтуны. На бледном лице юноши Ньет разглядел веснушки, а глаза у него оказались неожиданно ясные, бирюзовые, как море.

Человек неспешно поднялся, ребра выпирали каркасом, колени костлявые — но умирающим он не выглядел. Подошел к решетке и внимательно посмотрел на оцепеневшего фолари.

Киаран вернулся и застыл рядом с Ньетом, стараясь не шевелиться и не дышать. Ему было страшно, Ньет это почуял, понял.

Он постарался заговорить, но из изменившейся пасти послышалось только ворчание. В раздражении он ударил шипастым хвостом по противоположной стене, оставив на граните длинные царапины, потом снова попытался произнести хоть одно слово. Киаран насторожил длинное ухо.

— Мой друг говорит, — вдруг произнес слуа, глядя на тощего незнакомца в клетке. — Он говорит, что мы освободим тебя. Но ты пообещай прекратить войну. Пообещай, что кровопролитие закончится, и что ты и твой народ не станете мстить альфарам и людям.

Юноша думал долго, целую вечность. В оконный пролом доносились крики, выстрелы и хриплое мяуканье чаек. Ньет скреб пол, под когтями щипало от соли. Потом Авалакх неохотно кивнул и отвернулся.


Когда они выбрались на самую верхнюю площадку, стало видно, какой же Стеклянный остров маленький. Случайное нагромождение скал с пучками зеленых сосен и блестящими нитками источников. Лагерь Королевы и корабли на рейде казались игрушечными.

Киаран обошел площадку, она была полуобрушенная, выветрившаяся, с пятачок. Сел на край, свесив ноги. Под подошвами его сапог блестело море. Ньет улегся рядом, положив голову на лапы. Киаран ничего не делал, просто смотрел вниз и стучал каблуком по отвесной стене, даже ритма никакого не было слышно в этом стуке.

Скала под Ньетом вдруг дрогнула, сперва слабо, потом еще раз и еще, а потом задрожала, словно под ней заработал мотор. Ньет свесился вниз и стал смотреть — из неровно проклюнутых точек бойниц один за другим пробивались прозрачные водопады, сверкая на солнце, летели вниз, далеко, даже шума не слышно.

В сердце толкнуло инфразвуковой волной — это узники из нижних ярусов встретили поднимающуюся воду. Киаран рядом вдохнул сквозь стиснутые зубы.

Вода шла все выше и выше по этажам и галереям, находя там и тут для себя выходы, трещины, пробиваясь на волю тонкими бьющими струями, потоками, целыми реками. Отвесные стены тюрьмы разом вспотели, истекая влагой, как рассольный сыр. Из отверстий пошире били целые фонтаны. Вода выламывала камни, куски гранитной скорлупы отваливались и рушились вниз, сминая сосны у подножия.

Фоларийские боги рвались наружу, стремясь к тысячелетие не виденному морю, крушили тюрьму изнутри. У Ньета плыло перед глазами. Они радовались. Кричали. От их криков темнело в глазах и закладывало уши. Внизу, в прозрачной воде фьорда проступили очертания гигантского веретенообразного тела, вода вскипела, и синий, расписанный белыми узорами акулий плавник, поднялся над поверхностью воды, как парус яхты. Авалакху было тесно в заливе, он словно нехотя ударил хвостом и выплыл в открытое море, оставляя за собой расходящийся кильватерный след, качнувший маленькие корабли.

Из середины скальной стенки выворотило гигантскую глыбу, она медленно переворачиваясь, как во сне, упала в расщелину фьорда, снеся по пути головы обеим сторожевым башням.

Глава 31

Нет, я ошибся. Думал — надеялся? — что выбирать придется ему, а на деле выбирать приходится мне. И не он, а я гляжу на него сквозь оптический прицел.

И вижу широкую оленью грудь, и шелковый блеск шерсти на гордой шее, и прекрасные вишневые глаза, и кофейного цвета нос, и золотистую стрелку на лбу, между глаз, перечеркнутую перекрестьем прицела. Это всего лишь фюльгья, не он сам.

Если бы он стоял на мосту, я б стрелял под копыта. Но он ступил в воздух.

Сбоку, у соседней бойницы, Аймо Комрак лязгает затвором.

— Не стреляй, — говорю я ему.

— Почему это? Тварюка прокладывает путь, смотри. За ней целая толпа ломится.

— Он медленно идет, подожди.

— Чего ждать? Когда дойдет, нам мало не покажется.

— Это мой друг.

— Даа? — Комрак шуршит, меняет позу, — Слушай, Илен, тогда за какими марами ты сюда поперся?

Я молчу.

Он идет по воздуху, над узким синим языком залива, осторожно переступая золотыми копытами. Золотой венец горит у него над головой, как целый костер. За ним идут остальные — Сель все время перемещается за спиной оленя, танцует, не выцелишь его. За ним, зигзагами, Вереск.

— Я припугну, — Комрак стреляет, звякает о камень выпавшая гильза.

Белый золоторогий олень на невидимом мосту не останавливается.

— Все равно, — говорит Комрак, — Анарен в соседней башне, он не струсит. А ты бесполезен.

Ша-арк! Щеку больно обжигают каменные осколки. Ого! Еще полдюйма, и…

Ша-арк! Дзень!

Комрак, чертыхаясь, отшатывается от бойницы.

— Там Нокто, — говорю я, — Он однажды подбил макабринский «вайверн» на высоте две тысячи четыреста футов.

— Откуда знаешь? — Комрак, согнувшись, перебегает к другой бойнице.

— Да уж знаю.

— Где он, марова задница? Где этот альфарский выродок?

Фью-у! Фью-у! Стреляют из соседней башни.

Я осторожно выглядываю наружу — олень уже прямо под нами, сливочно-белый мазок на фоне синей воды.

Фью-у, фью-уу! Ша-арк! Дзень!

— Илен, твою мать! Стреляй! Что ты телишься!

Пригнувшись, меняю бойницу. Прицелиться не успеваю, ну и слава идолам. Бабах!

Фью-уу!

Фью-уу!

Фьюу-уу!

Стреляй, Илен, твою мать.

Стреляй!

— Иди ты к черту, Комрак. Иди ты…

Рамиро Илен открыл глаза и некоторое время смотрел в потолок. Высокий белый потолок с простыми белыми плафонами — такие бывают в официальных учреждениях. Опустив взгляд ниже, он увидел металлическую раму и большую белую штуку в форме валенка, подвешенную к раме на противовесе.

— Капитан Комрак сейчас далековато, чтобы услышать тебя, Раро, — произнес знакомый мягкий голос, — В Химере, как мне доложили. Если тебя беспокоит его судьба — он жив, относительно цел и передает тебе приветы.

Рамиро повернул голову — целиком повернуться он не смог, что-то мешало.

— День?

— Лежи спокойно. Тебя собрали по кусочкам на живую нитку. Из того, что мы с твоим драгоценным фолари отскребли от камней.

День закрыл лежащий на коленях поплавок и улыбнулся. Взгляд больше не был пустым и не проскальзывал мимо. Взгляд был открытым, теплым, чуть озабоченным. День отложил поплавок в сторону и наклонился из своего кресла поближе к Рамиро.

— Я очень рад видеть тебя, Раро.

— Я тоже, ясный, — ответил Рамиро, — тоже рад тебя видеть. Ты был ранен? Тебе попали в плечо, почти в грудь.

— Не мне, а моей фюльгье. Есть некоторая разница. Но все равно, спасибо тебе, Раро, что не стал стрелять.

— Откуда ты знаешь?

День усмехнулся.

— Я многое знаю. Я, как никак, глава Управления Цензуры и Информации. Хочешь апельсин? Утром приходили твои родственницы… и работодательницы, госпожи Креста Карина и Лара Край. Апельсинов принесли. И яблок. И бульон. И пюре. И еще что-то в баночке. На премьеру приглашали, двадцать третьего числа премьера, как раз между Юлем и Рождеством.

— Креста? Лара? Постой, а где мы?

— В Катандеране, в больнице святой Вербы.

— Как — в Катандеране? — забеспокоился Рамиро, — мне нельзя в Катандеране, я депортирован.

День поднял ладони:

— Тихо, тихо, не дергайся. Ты амнистирован за свои геройства. Королевским указом. Так что лежи спокойно.

— Какие еще геройства? За то, что в дролери стрелял? Или что не стрелял?

— Что предупредил. Рискуя жизнью и все такое. Героический патриотизм, весьма оцененный и награжденный его Величеством.

— Денечка, — Рамиро сощурился, — это твоих рук дело, да? Эта амнистия?

— Мое дело — собирать и обрабатывать информацию. И предъявлять ее соответственно, в нужное время нужным людям.

— Ну да. Ты же герольд Королевы.

День откинулся на спинку кресла, положил ногу на ногу и сцепил длинные пальцы на колене. Он был в белом медицинском халате поверх своего обычного строгого офисного костюма — дорогущего и виртуозно пошитого у самого лучшего столичного портного. Как и не было полевой военной формы, портупеи через плечо, винтовки и заклеенных пластырем пальцев.

Может она мне приснилась, эта война? И Стеклянный остров?

Но шевелиться трудно, почти невозможно, правая нога глухо болит, правую руку Рамиро вообще не ощущал. Голова тоже тяжелая, от подушки не оторвать. Но в целом Рамиро чувствовал себя хорошо, хоть и несколько оглушенно.

— Лежи спокойно, — в который раз повторил День, — Чем меньше будешь дергаться, тем быстрее встанешь. А что до герольда Королевы… я больше не герольд. Ушел, так сказать, в отставку.

— Почему?

— Договор разорван. Лавенги больше не союзники Сумерек, и Королева отозвала своих вассалов.

— Король Герейн нарушил условия? Не стал драться с найлами?

— И это тоже. Договор изжил себя. Теперь у Дара своя дорога, у Сумерек — своя. Стеклянный остров пуст. Королева не стала дожидаться, пока Авалакх и его собратья доедят Полночь в Найфрагире и вернутся проведать свои старые квартиры.

— И где же теперь живут дролери?

День пожал плечами:

— Где и раньше жили. В Сумерках. А Королева и ее приближенные вернулись в Город Изгнанника. Это старый город, мы жили там задолго до войны с фолари.

— А ты… значит, ты не ушел с остальными? Почему ты остался?

— Во-первых, остался не только я. Во-вторых, на мне целое Управление, как я его брошу? В-третьих, Герейну сейчас трудно придется, представляешь, какое давление он будет испытывать, лишившись такого союзника, как Королева Сумерек? А он и Сэнни ни мне, ни Врану не чужие. И, в-четвертых — на кого же я тебя, дурака, оставлю? На цех что ли твой Живописцев, или на Академию? Или на жабку твою драгоценную, которая, кстати, в коридоре стенку подпирает, войти стесняется? А ты знаешь, что он квартиру твою оккупировал на Липовой? Приедешь — а там у тебя уже семейство хвостатых и полная ванная икры…

— День, Денечка, ну что ты опять завелся? — Рамиро невольно рассмеялся, — Ты же сам сказал, что вы с Ньетом вдвоем меня откопали. Что там произошло? Мне показалось, на нас скала свалилась.

— Скала и свалилась. А потом из всех щелей полезли жабы и пиявки и попрыгали в море. Собственно, на этом все и закончилось.

— Я вот одного не пойму, — сказал Рамиро после паузы, — почему Ньет вернулся? Почему не ушел вместе с Авалакхом, с Нальфран, с другими богами? Он же сам, считай, одним из них стал, практически богом. А ты говоришь — вернулся на Липовую, бумагу марать, картинки рисовать…

День закрыл лицо ладонями и некоторое время сидел неподвижно..

— Рамиро Илен, — сказал он наконец — вы идиот. Хотя головой конечно ударились, заговариваетесь, простительно. Лежите, отдыхайте, кушайте бульон. Кстати вот вам от короля Герейна.

Он достал из кармана коробочку, извлек из нее золотистый кругляшок на цветной короткой ленточке и показал Рамиро.

— Что это? — удивился тот.

— Медаль «За безудержную храбрость», - День поднялся и прикрепил медаль на гипсовой Рамировой ноге, подвешенной на растяжке. — Любуйтесь на нее и вдохновляйтесь к выздоровлению.

— Я, значит, достойный последователь сэна Кавена Макабрина, — хмыкнул Рамиро, — а зуботычинами своими он посвятил меня в орден Безудержных Храбрецов. День, скажи мне вот еще что. Ньет, говоришь, здесь, а Киаран? Комрак в Химере, а где Анарен? И ваши… Врановы ребята, все целы?

— Киаран — это то создание, что было раньше слуа? Уплыл с найлами вроде бы, хотя ему как раз транспорт не нужен. Принца Анарена не нашли после разрушения башен, он очередной раз пропал без вести. Может лет через двести он снова объявится в Серединном Мире. Сель тоже оказался под обломками, и его тоже не нашли. Остальные в порядке более-менее.

День забрал с тумбочки свой поплавок и кивнул Рамиро.

— Я тебя оставлю до вечера, твой жабеныш там подпрыгивает. К тому же к тебе посетители. Сэн Хосс, сэн Вильфрем, добрый день! Заходите, присаживайтесь, я уже освобождаю место.

* * *
Сильно пекло солнце. В ушах шумело, кричали чайки. Энери разлепил склеившиеся ресницы, сглотнул. В горле было сухо. Сильно хотелось пить. Кажется он падал вместе с башней…с потоками воды. Вода несла его, ломая и поворачивая, как щепку, а потом выбросила куда-то. Оставила на берегу, как плавучий мусор. Под затылком что-то больно кололось, то ли камешек, то ли ракушка. Только затылок он и ощущал. Попробовал пошевелить рукой, но пальцы не слушались.

Как все… привычно.

Море шумело, накатывалось. Горизонт вдруг стал дыбом. Сознание ускользало, но Энери, сам не зная зачем, усилием воли вернул себя обратно, на пустынный, засыпанный галькой берег.

Ног он тоже не чувствовал.

Нужно только снова закрыть глаза, уйти в спасительную темноту, это неприятно, как тошнота, но потом обсидиановый нож в груди снова выдернет его из небытия. Так случалось много раз. Просто перестать сопротивляться, привычно подумать о Летте, Альбе. И уснуть.

Тень закрыла от него солнце. Стало ощутимо прохладнее. Энери проморгался, стараясь сфокусировать взгляд. Все расплывалось.

— Ну что, Нож, допрыгался? — знакомый резкий голос разорвал шуршащую тишину. — Альфарская пуля, ну как же так, ой-ой-ой.

— Асерли.

— М?

Сбоку что-то зашуршало, видимо наймарэ присел рядом на корточки. Перед глазами так и плавал мутный белесо-голубой туман. Рядом с ухом раздалось жадное сопение, кончик холодного языка коснулся щеки.

— Только попробовать, Нож, уверяю тебя. Зачем тебе блюющий собеседник, — хохотнул Асерли. — Всего капельку и попробую.

Анарен поморщился. Он так удобно устроился, уплывал в бесконечный туман. Противный голос мешал, как булавка в сапоге. Дышать было тяжело, легкие словно подпирало что-то.

— Асерли, ну вот зачем ты приперся?

— А проводить друга в последний путь? — делано удивился демон. — Как так? Вся эта ваша история, она такая завораживающая! Захватывающая! Упоительная! Феерическая! Эй, Нож, не отключайся! Ты чего!

Захрустела галька и Энери взвыл — чертов наймарэ бесцеремонно волок его куда-то, вцепившись в плечи, причиняя дикую боль. Кажется, в нем ничего целого не осталось, ни одной кости. Ноги бесполезно вихлялись, подскакивая на гальке.

Асерли прислонил его к чему-то твердому, придав сидячее положение, и Энери немедленно вырвало кровью.

— Хр-хх…изыди нахрен, скотина.

— Еще чего! Я старался, привел Полночь, отвлек старого говнюка. Я помогал! Мне нужна медаль! А ты меня костеришь. Все тебя бросили и уплыли, между прочим, еще вчера. Но ты не должен их винить, Нож, тебя трудновато найти было. То немногое, что от тебя осталось.

Снова сопение возле уха. Энери слабо качнул головой, отмахиваясь, как от комара.

— Королева свалила! Люди свалили! Представь, что за романтика, мы с тобой, вдвоем, на этом Стеклянном, Деревянном, Оловянном острове! Не знаю, с какого конца тебя начать жрать, с ног или с головы?

Принц помолчал. Закрыл глаза, опять попробовал сглотнуть.

— Куда жрать, животное, — пробормотал он наконец. — Какое жрать. Во мне половина сумеречной крови, тебя наизнанку вывернет. Как голотурию.

Теперь замолчал уже наймарэ. Тихонько хмыкнул. Пристроил Энери поудобнее, стало немного легче дышать. Время шло и шло. Море накатывало волны на пустой берег. Глухо постукивала галька.

— Асерли?

— Ну?

— Ты еще здесь?

Шум волн. Смешок..

— Нет. Я уже ушел.

— Со мной был найл и еще альд, они живы?

Опять долгое молчание.

— Я питаюсь человеческим отчаянием. Думаешь, я скажу?

— Ладно, — покладисто согласился Энери.

Шумели сосны. Остров мерно проворачивался. Пекло солнце. Кровь пульсировала в висках, дыхание прерывалось. Но несмотря ни на что, он чувствовал себя… Свободным.

— Асерли?

— Что еще тебе надобно?

— Сделай для меня кое-что, Асерли. На прощание.

* * *
День вышел из палаты, холодно посмотрел на маявшегося у стенки Ньета и свернул налево по коридору. За спиной, за приоткрытой дверью слышался бодрый голос Вильфрема Элспены и взревывающий бас лорда Хосса:

— Ты ж теперь герой, партизан! Элспена как прилетел со свадьбы младшенького Макабрина и королевы Амарелы, так мы сразу к тебе! Вот, тут апельсины, яблоки. Леди жена моя бульону еще налила. И пюре. И тут еще что-то в баночке. Я на стол поставлю. О, медаль! Мои поздравления! А почему на ноге?

— Я опять копченую скумбрию привез, — похвастался Элспена. — И «Морское», само собой. Говорят, поставки скоро возобновятся, но чего ждать?

— Да мне наверное нельзя…

— Бутылочку! В честь свадьбы! Эх, и гуляли же в Марген дель Сур, столами перегородили улицы, весь город праздновал. Вечером огни, фейерверки — не хуже чем у нас на день Коронации. На главной площади были танцы, раздавали десятилетнее вино и выкатили печеных мерланов, вот такенных. Одного я не пойму…

— М?

— Королева на сносях уже. Когда успели?

Рамиро что-то неразборчиво пробормотал и троица залилась дружным хохотом.

Люди радуются окончанию войны. Этохорошо. Страна скоро успокоится и заживет по прежнему. Никто не знает, кто на самом деле виноват во всей этой свистопляске. Хорошо бы и не узнали.

В этом же крыле, в одной из рыцарских палат, находился на попечении лорд Тень. От забот Таволги и ее девушек он категорически отказывался, предпочитая человеческих врачей. День уточнил время и подумал, что сейчас у него должен находиться король. Если подождать немного, то они еще успеют поговорить на обратном пути. Столько дел накопилось. А война закончилась.

Мимо неторопливо прошел человек в белом халате, таком же, как у самого Дня. Человек старательно прятал лицо, но День все равно его узнал. И обрадовался.

— Постойте ка, любезнейший, — окликнул он. — Куда вы так спешите? У меня к вам пара слов.

Синие точки на скулах, о которых так подробно написано в отчетах. Охрану лорда Тени искра, слуга эль Янтара, может быть и мог провести, но только не Дня.

День прыгнул вперед, а искра увернулся. День прокатился по полу, затормозил о стену, стремительно вскочил на ноги, а чертов бывший лорд Флавен уже мчался по коридору, с неправдоподобной для человека скоростью. Оттолкнул оторопевшую медсестру, вынес оконную раму и выпрыгнул на улицу со второго этажа.

День зашипел и кинулся за ним. Некогда было выяснять, в палату или из нее возвращался этот бывший человек, который причинил Дару столько зла. В окно выскочила уже фюльгья Дня, снеся копытами остатки выбитых стекол. Искра бежал по улице, петляя между машинами. Белый олень перемахнул через тормознувшую «орку», отшвырнул рогами загораживавшую путь шикарную «ламию», та покатилась, врезавшись в витрину и осыпав прохожих дождем стеклянных осколков.

Искра нырнул в узкую арку, уходя в переулки. День кинулся следом, проскрежетав копытами по обледенелой брусчатке. В арке пришлось сбавить ход, а юркий и ловкий человек, как назло, все ускорялся, мчался, спасая жизнь. Или…

День мельком подумал о возможной ловушке, но фюльгья была в ярости, она хотела только догнать и убить, он не справлялся с ней. Да и не хотел. Вспомнил, как, обдирая пальцы, оттаскивал куски мокрого камня, ворочал их на пару с фоларенышем, а тот рычал, ругался, понукал. Лицо у фолари было мокрое, то ли от воды, то ли от слез — мокрое и бешеное. Вспомнил, как они вдвоем отвалили гранитную глыбу и вытащили измазанное переломанное тело, его не узнать было, и День взвыл, как выла Шерла, не хуже всякого баньши, он никогда не плакал ни по погибшим товарищам, ни от боли, ни от страха. Он был герольд Королевы и не боялся ничего в мире, кроме, как оказалось, этого вот… он выл и раскачивался, а потом фолареныш пнул его и злобно прошипел — а ну вытри слюни, беги за вашими лекарями. Или, клянусь всем на свете, я тебя тут же рядом положу.

А потом Таволга наконец сказала, что человек наверное будет жить, но она ничего не обещает.

Лавина, бедствий, которая обрушилась на Дар — стронулась от крошечного камешка, который уронил этот вот, бежавший сейчас от него, как от смерти. День знал, что у искр нет своей воли, но воля есть у того, кто их направляет. И хотел отомстить хотя бы орудию, если не руке, его держащей.

Искра петлял по переулкам неподалеку от Семилесной, и никак не получалось хотя бы приблизиться к нему. Он был быстр и хитер, а фюльгья себя не помнила от злости и не понимала, куда тот направляется.

Однако понял сам День — к лестанскому посольству, которое было закрыто и депортировано после начала войны на Южном берегу. Посольство занимало большое здание, примыкавшее к посольству Иреи и посольству Леуты, и у них была наверху общая для всех вертолетная площадка.

Беглец открыл дверь, которая должна была быть заперта, перемахнул через турникет проходной и шмыгнул на лестницу. Пока Дню удалось совладать с бесновавшейся фюльгьей, прошло изрядно времени. Потом уже на своих двоих он кинулся следом за Флавеном, оскальзываясь в неудобных ботинках, кляня все на свете, и, конечно, опоздал.

Выбравшись на крышу, он услышал только стрекотание вертолетных винтов и увидел удалявшуюся машину.

Дролери хорошо чувствуют моменты, когда история и судьба отдельных личностей сплетаются воедино, но это, видимо, был не тот момент. День чувствовал только разочарование.

Он стоял на заснеженной крыше, задрав голову, смотрел, как улетает металлическая стрекоза и думал, что надо бы к чертовой матери запретить полеты в городе. потом подумал еще, что рыцари неминуемо взбунтуются. Снова.

Вздохнул, опустил голову, сунул руки в карманы брюк. Пиджак измялся, и у него отлетела пуговица.

Длинную расхлябанную фигуру у самого края он заметил не сразу. Присмотрелся, подошел ближе. Фигура наблюдала за удалявшимся вертолетом и жрала мороженое. Фруктовое, в бумажном стаканчике. Высовывала длинный язык, ковырялась палочкой. Мороженое задубело на морозе и поддавалось плохо. Город лежал перед ними внизу, заснеженный, спокойный, украшенный в преддверии Юля.

— Золоторогий! — преувеличенно обрадовалась фигура. — Сколько лет! Сколько зим! Мороженку хочешь?

— Асерли.

— Узнал! Надо же! Мне приятно!

День вдруг понял, что ужасно устал. Насыщенный выдался год. Надо бы взять отпуск.

— Думаю, бесполезно спрашивать, что ты тут делаешь?

— Напротив! — Асерли снова поковырял мороженое деревянной палочкой, потом стал неторопливо размешивать загустевшую массу. — Я тут исключительно по просьбе нашего общего знакомого!

На шее наймарэ, диковато сочетаясь с клетчатой рубашкой и расстегнутым плащом, болтался в петле черный обсидиановый нож, даже на вид бритвенно острый.

— Знакомый, я так понимаю, умер в мучениях?

— Этого я никак не могу тебе сказать! Но эта штука ему оказалась больше совсем не нужна. Да и мне вобщем-то тоже, так, сувенир на память.

Асерли мешал и мешал в стаканчике, как заведенный, мороженое плавилось и закручивалось спиралью. День вдруг посмотрел на небо и нахмурился.

— Ты что, выполняешь последнюю волю принца Анарена? Как он мог пойти с тобой на сделку!

— Спокойно, Золоторогий! Не дергайся. Я в своем праве.

Облака над Университетским парком завивались вихрем, столбом, захватив и закручивая блестящую стрекозу. Шума винтов уже почти не было слышно. Ветер выл, ревел, но на самой крыше было тихо. Асерли остервенело мешал в стаканчике, скосив узкие глаза к длинному носу..

— Перестань! В парке могут быть люди!

— Какой ужас! Люди! Ой!

Стаканчик шваркнулся об крышу и розовое мороженое кляксой расплескалось по черному битуму.

— Не надо было орать под руку, я же страшно испугался, — заметил Асерли. — Но вообще сам подумай, какие там люди после того, как старый говнюк проутюжил этот парк своими скатами, или что там у него? И никто не пожалел несчастного полуночного, который погиб там смертью храбрых, в тяжелой схватке с превосходящими…

— Асерли! — День тяжело дышал и стискивал кулаки. — Я так понимаю, волю заказчика ты только что выполнил? Убирайся в клятую Полночь и оставь это место!

— Убирааайся? — протянул Асерли, длинным языком слизывая с палочки остатки мороженого. — Нет, ну как так? Принц сказал мне знаешь что? Вот сейчас прям точно передам…, - он нахмурился и изобразил непосильную работу мысли. — Он мне так сказал — Асерли, исправь все. Ну сам посуди, все! Тут же работы на десятилетия! На века! Задал он мне задачу! «Исправь все»! Так что я бы и рад убраться, но… Никак! Воля заказчика.

Наймарэ отсалютовал Дню двумя пальцами, подошел к краю крыши и преспокойно шагнул вниз.

Эпилог

На сцене Королевского театра только что отгремела Маргерийская битва. Последняя битва, в которой, по всем историческим хроникам и документам, принимал участие и пропал без вести самозванный король Дара, мятежный Принц-Звезда Анарен Лавенг.

Отполыхали замена, отблистали копья над толпами танцующих, отгорела, отвертелась и распалась людская масса, отхлынула за кулисы, оставив после себя курганы смятых тряпок, плащей и знамен, утыканных крашеным серебрянкой бутафорским оружием. Над обезлюдевшим полем брани сипло и однообразно зазвонил колокол.

Алый пламенный свет сменился на желтоватый, тоскливый — день, полный крови и ярости, перешел в холодный угасающий вечер.

Одна за другой на сцену выходили безликие закутанные фигуры, бродили от кургана к кургану, искали своих мертвецов. Падали на колени, немо молились и плакали, склонившись, бережно подбирали плащи, тащили их, как носилки, по двое, по трое, маленькими траурными процессиями, расходились за кулисы.

Ньет, сидящий рядом с Рамиро, недовольно забубнил и заерзал. Он опоздал на спектакль, задержавшись у лорда Хосса, и на свое место в шестом ряду партера пробрался уже в темноте.

— Стены! — зашипел он Рамиро на ухо, — Стены не разъезжаются, вчера оказалось, что левая фурка сломана, я поставил на подшипники, но она все равно не едет, уже минуты две как должны разъехаться!

— Ты присягу Логану принес? — так же шепотом спросил у Ньета Рамиро, — Гербовый значок тебе выдали?

Ньет похлопал себя по плечу:

— Выдали, выдали, вот он, при мне. Пропасть, у них вся партитура поехала, я слежу за временем, восьмая и девятая падуги должны уже идти! Вот в блокноте у меня записано! Погляди!

— Значит, все катандеранские фолари под рукой лорда Хосса, да? Это официально объявлено?

— Ну да, объявлено, что ты меня допрашиваешь? С сэном Логаном все нормально, а вон там сейчас должны уже принца подсвечивать, где он? — Ньет даже подскакивать начал на своем месте, — Да что ж такое! Опаздывают!

— Обычные театральные накладки, уймись, ты зрителям мешаешь. А по радио объявят? Должны в новостях объявить сегодня и завтра… О, принца подсвечивают, смотри.

Ньет облегченно выдохнул и вцепился в рамирову руку потными пальцами.

Последние закутанные фигуры покинули сцену, унося «погибших», желтоватый свет медленно погас, и в пепельной темноте на сцену упал белый лунный луч — на край рампы, прямо над оркестровой ямой. Там, свернувшись клубком, лежал человек, не замеченный ранее никем — ни фигурами на сцене, ни зрителями в зале. Он лежал скрючившись, закрыв лицо руками, его светлые волосы рассыпались по затоптанному половику.

Наконец-то разъехались серые плоскости, изображающие стены города Маргерии, открывая для взглядов медленно загорающийся витражный задник.

Ньет вздохнул еще раз и хватка его чуть ослабла.

Над лежащим человеком под простую мелодию без слов проворачивалось колесо года. Взлетали и опадали созвездия, проносились ангелы и демоны, всадники, птицы и драконы, падающие и возносящиеся звезды, луны и солнца — быстрее, быстрее, быстрее, пока музыка не слилась в сплошной визг скрипок, а в глазах не замельтешило от цветной, как конфетти, пурги. На мгновение Рамиро зажмурился, чтобы снять напряжение с глаз, а когда посмотрел снова — мелькание исчезло, звук истончился в еле слышный звон, а сцену и весь зал окутала мерцающая звездная сеть. Из нее соткалась бледная, полупрозрачная женская фигура, невесомая, как сияние. Аланта — Летта, та, которой больше нет.

Она приблизилась к лежащему, склонилась над ним, отняла его руки от лица и осторожно стала подымать. Он не хотел вставать — это было видно. Он желал навечно остаться здесь, в пустых полях, неузнанный и ненайденный, если не забытый, то потерянный навсегда. Но она ласково и настойчиво подняла его и подвела к одной из лесенок, спускающихся в зал.

Эстеве — Энери, покачиваясь и обхватив себя за плечи, сделал шаг по лестнице, еще один и еще, прошел мимо партера до центрального широкого прохода между креслами. Луч прожектора сопровождал его. В проходе принц на мгновение задержался, выпрямился, оглядел темный зал и улыбнулся — через силу, но сердечно, благодарно. Прижав руку к груди, коротко поклонился невидимым зрителям — и зашагал к выходу. Открылись и закрылись высокие, с резной позолотой, двери.

Оркестр заиграл «Госпожу Дорог» — старинную средневековую песню, посвященную святой Невене. Луч прожектора переместился обратно на сцену и скрестился с несколькими другими — Аланта-Летта, к удивлению Рамиро, не ушла за кулисы, а осталась на сцене, и теперь, при ярком свете, было видно, что она одета в синее платье и серый широкий плащ — одеяния, в которых всегда изображали святую Невену.

За спиной ее, скрывая угасающий задник, спустилась огромная, распростершая крылья камана, вырезанная из черного бархата. С обеих сторон из-за кулис вышли актеры, игравшие в спектакле — танцовщики и чтецы, герои и их души, все, даже Шерла, но Эстеве не было. Собравшись вокруг Аланты, они опустились на колени, и она раскинула руки, распахивая плащ над их головами защитным жестом Госпожи Милосердия.

Медленно сошелся занавес. Зал, помолчав пару минут, грохнул аплодисментами и криками «Браво!»

— Что это было — Рамиро повернулся к Нету, — В конце?

— В последний момент вставили, — заулыбался Ньет, оглядываясь на поднимающихся вокруг зрителей, — В ответ на последние политические изменения. Типа, хоть с Королевой распрощались, но святая-то Невена никуда не делась. Для поднятия духа и общей атмосферы. Вроде нормально выглядит. Я хорошо сделал?

— Это я понял, но зачем так в лоб-то?

— Ой, да ладно, все тебе вечно не так! В следующий раз сам будешь с гипсом на руке рисовать эту каману. Смотри, король тоже хлопает! И этот твой альфар тоже хлопает. Сейчас кланяться позовут. Рамиро, мне тоже что ли кланяться идти? — Ньет испуганно вытаращил глаза. — Мне туда, на сцену что ли? Со всеми?

— Иди, конечно, — улыбнулся Рамиро, — и я пойду. На премьере вся команда выходит, а мы с тобой — команда.

* * *
Киаран разгреб мягкую землю, дальше рыть стало сложнее, он достал из-за пояса Луношип и рыхлил уже им. Когда ямка стала достаточно большой, он покопался в кожаной сумке, достал маленькое, твердое, неровно окрашеное яблоко с сухим листком на черенке, налил в ямку воды из фляги, положил яблоко в лунку, засыпал, пригладил руками. Получился крохотный холм.

— Что это ты делаешь? — спросила Белка, подходя ближе.

Она стояла прямо, не канючила, не ныла, смотрела с интересом на то, что делает Киаран, и нисколечки его не боялась. Платье, правда, было все грязное и рваное.

Киаран немного подумал.

— Сочиняю сказку.

— Про кого. Какую? Она хорошо закончится?

Киаран еще подумал.

— Про мой народ. Это такая сказка… про то, как они…как мы долго скитались в Полночи, и терпели лишения, и умирали, и не было нам покоя.

— А зачем яблоко?

— Это такое волшебство. В сказке говорится, что один альм…то есть один слуа, принес яблоко из крепости Аркс Малеум на свободную ничью землю, и зарыл его там, ну, как якорь. Чтобы Аркс Малеум не болтался как лодка в пустом море, а оставался недалеко от земли.

— И теперь твой народ придет сюда? На Стеклянный Остров? — Белка поковыряла босой ногой холмик перекопанной земли.

Киаран вздохнул.

— Нет. Но может быть, им станет хотя бы немного легче.

— А еще сказки будут?

— Будут. Сказки всегда длятся, а когда заканчиваются старые — начинаются новые. Я придумал еще одну, но пока не знаю, как завершить.

— Расскажи!

— Жил был король слуа, великий и прекрасный. Однажды его предали свои же люди и он не смог убежать от великого холода, ибо был ранен. Тогда альм укрыл его в брюхе убитого королем дракона. Поэтому король не умер, а только уснул непробудным сном. А что дальше — не знаю.

— Я знаю! — обрадовалась Белка. — Я расскажу!

Она присела на корточки рядом с Киараном, подперла щеки руками и мечтательно уставилась на пустынный морской берег, над которым висело неподвижное солнце. Пальцы у нее были в песке, а в волосах — вплетены пустые раковины.

— И тогда альм перенес дракона в другие земли, где никогда не бывало великого холода, а был только такой, нестрашный, когда люди топят печи и ходят в шубах. И дракон превратился в холм, поросший яблонями и зеленой травой. Это было в лесу.

Белка покачалась на корточках и закусила губу. Ее одолевали творческие муки.

— Ну и вот. В лесу. А потооом… потом этот холм нашла одна девушка! Да. Красивая! С золотыми косами! В платье вышитом. И она там гуляла… и увидела вдруг, что с края холма подмыло землю и там лежит замерзший король, тоже красивый! Она сразу в него влюбилась. И поцеловала. А он сразу проснулся и ожил.

Киаран вытаращил глаза.

— А потом что?

— Потом она поженилась на нем, ясно же! И они жили долго и счастливо! — торжественно закончила Белка. — Пойдет тебе такая сказка?

Киаран прислушался к себе.

— А ты знаешь, где это место? — спросил он.

— Пока не знаю! Но в сказках сначала всегда бывает путешествие.

— Пойдем тогда поищем?

И они отправились в путешествие.


Конец. Москва-Варна 2009–2017


Оглавление

  • Часть первая
  •   Пролог
  •   Глава 1
  •   Глава 2
  •   Глава 3
  •   Глава 4
  •   Глава 5
  •   Глава 6
  •   Глава 7
  •   Глава 8
  •   Глава 9
  •   Глава 10
  •   Глава 11
  •   Глава 12
  •   Глава 13
  •   Глава 14
  •   Глава 15
  •   Глава 16
  •   Глава 17
  •   Глава 18
  •   Глава 19
  •   Эпилог
  • Часть вторая
  •   Глава 1
  •   Глава 2
  •   Глава 3
  •   Глава 4
  •   Глава 5
  •   Глава 6
  •   Глава 7
  •   Глава 8
  •   Глава 9
  •   Глава 10
  •   Глава 11
  •   Глава 12
  •   Глава 13
  •   Глава 14
  •   Глава 15
  •   Глава 16
  •   Глава 17
  •   Глава 18
  •   Глава 19
  •   Глава 20
  •   Глава 21
  •   Глава 22
  •   Глава 23
  •   Глава 24
  •   Глава 25
  •   Глава 26
  •   Глава 27
  •   Глава 28
  •   Глава 29
  •   Глава 30
  •   Глава 31
  •   Эпилог