Севастопольские записки [Андрей Игнатьевич Ковтун] (fb2) читать онлайн

Андрей Ковтун Севастопольские записки

Солдатам и офицерам

Приморской армии

посвящается

ДО СВИДАНИЯ, ОДЕССА

Октябрь 1941 года. Немецко-фашистские войска, преодолевая упорное сопротивление частей Красной Армии, продолжали продвигаться в глубь нашей Родины. Героически боролся осажденный Ленинград, после месячной обороны пал Киев. Продолжались ожесточенные битвы и на других фронтах.

На юге гитлеровцы, форсировав Днепр, захватили левобережье Украины и развернули наступление на Ростов, Крым, чтобы затем прорваться на Северный Кавказ.

На самом южном фланге фронта непоколебимым форпостом стояла Одесса.

Командование Южного фронта и Черноморского флота, обком, горком партии еще до подхода врага приняли меры для укрепления подступов к городу, начали готовить к обороне население. В строительстве оборонительных рубежей приняло участие до 100 тысяч человек. Город был опоясан сооружениями общей протяженностью до 250 километров. В его черте имелись внутренние полосы обороны, которые предназначались для ведения боев в самой Одессе и для прикрытия возможной эвакуации наших войск и защитников города.

После подхода к Одессе Приморской армии боеспособность войск, оборонявших ее, значительно возросла. Командование Черноморского флота сформировало из личного состава кораблей и частей 2 полка морской пехоты. На боевые рубежи вышло 90 процентов коммунистов города.

Защитники Одессы, оторванные от главных сил Южного фронта, успешно отбивали все атаки сателлита гитлеровской Германии — армии боярской Румынии, предвкушавшей легкую победу, быстрый захват черноморской жемчужины Украины. В течение 70 дней стояли они насмерть против 18 дивизий врага, но города не сдали.

В Крым рвалась одна из лучших фашистских армий — 11-я.

Ставка Верховного Главнокомандования приняла решение оставить Одессу и перебросить Приморскую армию в Крым. Это решение было для нас, рядовых командиров и солдат, полной неожиданностью.

Войска Приморской армии готовились к длительной борьбе, продолжали укреплять оборонительные рубежи, успешно отражали натиск немецко-румынских войск. К тому же за десять дней перед этим прибывшая на усиление Приморской армии 157-я дивизия и моряки Черноморского флота, высадившиеся у с. Григорьевки, нанесли врагу мощный контрудар, разгромили его группировку на правом фланге армии и захватили артиллерию крупного калибра, обстреливавшую город.

В свою очередь части 25-й Чапаевской и 95-й дивизий, державших фронт в направлении ст. Дальник, смелой контратакой отбросили врага почти на 18 километров. Удар был столь стремительным, что наши войска, помимо большого числа пленных, прямо на огневых позициях захватили артиллерийские батареи, подготовленные для обстрела города. Только на переднем крае сектора, где вела бои 95-я дивизия под командованием генерал-майора В. Ф. Воробьева, было свыше двух тысяч убитых вражеских солдат и офицеров.

Наши успехи угнетающе действовали на психику врага, понижали боеспособность румынских солдат, не знающих, во имя чего, ради каких целей они должны отдавать свои жизни.

Как-то после отражения одной из атак в районе хутора Красный переселенец ко мне привели пленных (я в то время командовал 287-м полком Чапаевской дивизии). Я задал им вопрос: за что они воюют? Ответ был характерным. Думается мне, что так на него ответил бы каждый вражеский солдат:

— Когда нам объявили о войне против большевиков, — сказал пленный офицер, — то полковник пообещал: «Как только мы дойдем до реки Буг, каждый солдат получит по 15 гектаров земли».

— И вы уверены, что получите?

— Нам говорили, что, как только начнется война, Красная Армия разбежится и мы легко дойдем до Буга.

— Ну, а сейчас что думаете?

— Что говорить?! Не так легко победить Красную Армию. Вот сколько времени мы пытаемся взять Одессу, но, кроме огромных потерь, ничего не имеем. Солдаты нервничают, они ежедневно видят смерть своих товарищей…

Стоило грабителям почувствовать отпор, как у них моментально пропадало желание воевать. Угар первых дней войны у румынских солдат прошел, и при любой возможности они сдавались в плен.

По ежедневным сводкам Совинформбюро нельзя было точно представить ясной картины положения на фронтах. Во вражеских листовках, сбрасываемых с самолетов, всегда и все, как правило, было переврано. Нам казалось, что если мы под Одессой сдерживаем численно превосходящего врага, то подобное положение и на остальных участках фронта. Но названия упоминаемых в сводках городов, в районе которых велись бои, вселяли тревогу. Неужели немцы так далеко вторглись в пределы нашей Родины? Должны же мы остановить их и погнать назад. Эти мысли были у каждого воина: от рядового до генерала.

В боях за Одессу мы, армейцы, тесно сдружились с моряками. Матросы — храбрые бойцы. Рядом с нашим полком действовал отряд моряков под командованием С. П. Людвищенко. Как самоотверженно они ходили в контратаки, как громили врага!

Полк наш поддерживал артиллерийский дивизион береговой обороны капитана А. И. Яблонского. Сам капитан часто бывал на командном пункте полка со своими офицерами, мы понимали друг друга с полуслова. Сколько раз огонь орудий дивизиона помогал нам отражать яростные атаки врага! В многодневных боях единство действий было исключительным. Спаянные коллективы долго еще могли сдерживать натиск фашистов. Но…

О решении Ставки оставить Одессу мы узнали от командующего Приморской армией генерал-майора И. Е. Петрова. В командование армией он вступил в первых числах октября, а до этого командовал вначале 2-й кавалерийской дивизией, а затем 25-й Чапаевской. Иван Ефимович пользовался большой любовью и уважением бойцов и командиров. Стройный, худощавый, в генеральской фуражке и в старомодных очках-пенсне, придававших ему вид учителя, он был хорошо знаком всем бойцам переднего края обороны.

Генерал Петров прибыл на командный пункт Чапаевской дивизии у Дальника, собрал узкий круг командного состава и обрисовал положение на юге страны, особенно на Крымском направлении, где 51-я армия с сентября вела напряженные, тяжелые бои. Он сказал:

— Создалась реальная угроза Крыму. Если мы его не удержим, оборонять Одессу, как бы мы здесь ни дрались, не имеет смысла. Оторванные от Крыма, мы потеряем поддержку Черноморского флота: тогда он не сможет не только помогать нам огнем корабельной артиллерии, но и обеспечивать доставку боеприпасов и снаряжения. Так что решение Ставки вполне своевременно. В Крыму мы принесем больше пользы, чем здесь.

Так мы узнали о решении Ставки оставить Одессу.

Приморская армия в ночь на 16 октября погрузилась на корабли и ушла в Севастополь.

Одесская эпопея была окончена. Сам факт вывода из осажденного с суши и моря города огромной армии — замечательный пример крупных военных сил.

Одной из последних покидала Одессу группа командиров 25-й дивизии. Наступало утро. Спустившись по лестнице к причалу, где нас ожидала шлюпка с крейсера «Красный Кавказ», мы задержались, чтобы еще раз бросить прощальный взгляд на истерзанную войной красавицу Одессу.

В порту утихло оживление, начавшееся с наступлением темноты. Посадка на суда была закончена. На горизонте виднелись силуэты кораблей, уходящих за Воронцовский маяк. Краснофлотец, проводник, торопил нас, указывая на восток, где все более светлела и разгоралась полоска зари.

Шлюпка быстро доставила нас на борт крейсера. И вот мы в море. Стало совсем светло. «Красный Кавказ» и другие боевые корабли охраняли караван судов, перевозящих армию. Непривычно тихо было вокруг. После ежедневных боев — артиллерийских канонад, бомбежек самолетов, неумолчного треска пулеметно-автоматных очередей, эта тишина действовала как-то угнетающе.

На палубе, в матросских кубриках — всюду расположились бойцы. Обычно жизнерадостные, сейчас они приуныли. Ни песен, ни даже разговоров. Все взгляды устремлены за корму, туда, где в синей дымке все еще видны очертания оставленного города.

На красноармейцев, привыкших к земной тверди, безусловно действовала непривычная обстановка: море, корабль, с которого никуда не побежишь, не бросишься в атаку на врага с криком «ура». Действовали и вынужденный покой, безделье.

А утро на море было изумительным. Легкий ветерок освежал, отгоняя сон и усталость. В небе ни облачка. Войны как будто нет. И верилось, что переход будет благополучным.

Но к полудню со стороны Очакова послышался гул самолета. Появился фашистский разведчик. Сделав несколько кругов, он ушел. Через некоторое время на горизонте показались вражеские бомбардировщики. Они пытались с ходу прорваться к кораблям, но были встречены мощным огнем зенитных орудий и пулеметов. Завязался бой. В море один за другим вздымались фонтаны — рвались авиабомбы. Эти разрывы, стрельба зениток как бы вернули нас в обстановку войны.

Одна бомба попала в транспорт, но, к счастью, урона не нанесла.

На траверзе Тендровской косы появились наши истребители, и противник покинул поле боя.

Вечерело. Нас встретили торпедные катера флота. Скоро Крым, скоро Севастополь…

НА КРЫМСКОЙ ЗЕМЛЕ

В Севастополь мы прибыли в ночь на 17 октября. Суда нашего каравана швартовались где только можно и немедленно приступали к разгрузке. Крейсер «Красный Кавказ» стал у пирса, недалеко от железнодорожного вокзала.

Ночь была темной, нигде ни огонька. Мы, группа командиров, решили идти в город, но никто из нас не знал, как туда добраться.

Медленно подымаемся по шоссе вверх. Впереди ни души. Где-то в стороне гулко раздаются четкие шаги — видимо, проходит патруль. Невдалеке скрипнула калитка. Бросаемся туда, стучим. Нам открывает пожилой мужчина. Просим рассказать, как пройти к памятнику Тотлебену. Он приглашает в дом. Входим. Здесь еще не спят. Хозяин дома предлагает переночевать у него, отдохнуть, так как сейчас мы в городе все равно ничего не найдем. Мы соглашаемся.

Рано утром, после нескольких часов сна, бодрые, отдохнувшие, мы тепло попрощались с хозяином и через 15–20 минут были на Историческом бульваре.

Здесь уже собирались полки. Шли переклички, построение. Кое-где раздавали завтрак.

Начальник штаба дивизии подполковник Н. П. Васильев, которого мы встретили возле панорамы, приказал начальнику оперативного отделения дивизии капитану Г. Ф. Пустовиту и мне развернуть штаб в районе железнодорожного вокзала, а майору Г. К. Калашникову, начальнику связи, установить связь с полками и штабом армии.

Железнодорожная станция жила суматошной жизнью. Во всех залах было полно пассажиров, торопящихся и озабоченных. Тут же ходил патруль в морской форме. Всюду чувствовалось дыхание войны. Разговоры шли о положении на фронтах, о кораблях, ушедших из бухты в море, о боях на Перекопском перешейке и налетах авиации… Город жил войной.

Мы рассчитывали после размещения штаба осмотреть город, побывать на Малаховом кургане, у Графской пристани, походить по местам, вошедшим в историю славы русского оружия, восстановить в памяти картины прошлого, так красочно описанные Л. Н. Толстым. К сожалению, желание наше осуществить не удалось.

Во второй половине дня 17 октября дивизия получила приказ погрузиться в эшелоны и следовать в район Биюк-Онлара (Октябрьское). Мы покинули Севастополь.

Незадолго до оставления Одессы генерал Петров приехал на командный пункт полка и в беседе со мной сказал:

— Командовать Чапаевской дивизией будет генерал Коломиец. И вы возвращайтесь в дивизию на свою прежнюю должность.

До командования полком я был начальником разведки дивизии.

Как ни тяжело было расставаться с полком, но пришлось: указание командующего армией — приказ.

С группой командиров я выехал первым эшелоном, чтобы подготовить место для штаба дивизии, встретить прибывающие полки и направить их к месту дислокации.

К утру 21 октября все наши части прибыли в Биюк-Онлар, в район сосредоточения дивизии. День прошел в уточнении и сборе сведений о составе частей, наличии вооружения и транспорта. Эти сведения надо было обновить, особенно о транспорте, так как при оставлении Одессы все автомашины отправляли в разобранном виде, зачастую, без кузовов.

Днем в штаб дивизии прибыл командарм. Он проинформировал нас о боях на Перекопе. Дела там обстояли далеко не блестяще: наши войска с трудом сдерживали натиск противника. Командарм сказал, что и нам придется вести бои в районе Перекопа и что 95-я дивизия Воробьева выдвигается в направлении Воронцовки, в бой пока не будет введена.

С командармом Петровым у всех нас, командиров, сложились очень хорошие взаимоотношения. Мы все еще не привыкли к его новой, высокой должности и зачастую обращались к нему, как к своему комдиву, зная, что всегда получим ответ на тот или иной вопрос.

Впервые я встретился с Иваном Ефимовичем во время августовских боев на подступах к Одессе. Он тогда командовал кавалерийской дивизией. Армия наносила контрудар силами 25-й и 95-й стрелковых дивизий. Кавалеристы находились во втором эшелоне. Они готовились развить успех ударной группировки.

Собирая данные о противнике, я попал в расположение 2-й кавалерийской дивизии и встретился с командиром 7-го полка майором Ф. П. Лукащуком. Когда-то в середине двадцатых годов мы вместе с ним служили в 9-м червоно-казачьем полку. Он помнил меня. Разговорились.

— Брось ты пехоту, — сказал он, — переходи к нам. Комдив у нас замечательный человек, генерал Петров, может, слыхал?

— Нет, — отвечаю ему, — для конницы я устарел да и отстал. Сколько лет не садился на коня. Нечего мне у вас делать.

— Как нечего?! Снова пойдешь начальником штаба полка.

Разговаривая, мы медленно шли по узкой тропе, петлявшей в высоких зарослях кукурузы. В стороне раздался голос: «Кого это вы, Лукащук, агитируете?»

— Комдив, — прошептал Лукащук и тут же полным голосом: — Встретил старого однополчанина.

— Ведите его сюда.

Мы свернули с тропки на голос и через несколько шагов увидели возле «пикапа» худощавого человека в армейском бушлате, генеральской фуражке и пенсне. Он внимательно посмотрел на меня и слегка кивнул. Одна нога его была на подножке машины, на колене он держал развернутый планшет с картой.

Представляюсь. Он подает руку и сыплет вопросы, на которые я едва успеваю отвечать:

— Вы кавалерист? Где служили? С кем? Когда?

— Был начальником штаба полка, а последнее время исполнял обязанности командира 7-го червоно-казачьего полка, с этой должности ушел в запас.

— Почему?

— Хотел продолжить образование. Надо было институт кончать.

— И что же, удалось?

— С большим трудом, но удалось.

— Какая специальность?

— Лесовод.

— Хорошая. Кому сдали полк?

— Я командовал временно: замещал командира, который находился на курсах усовершенствования.

— Как его фамилия?

— Горбатов.

— Знаю. Слышал о нем. А в армии давно?

— С начала войны. А до этого два раза был на переподготовке на курсах в Новочеркасске да в 1929 году с полком участвовал в больших маневрах.

— А сейчас где?

Я доложил. В разговор включился Лукащук.

— Товарищ генерал! У меня же нет начальника штаба. Вот бы его и забрать.

Петров усмехнулся. В глазах блеснули озорные искорки. Голова его дернулась, и я подумал, что он просто кивнул, соглашаясь с мнением Лукащука. Не знал я тогда, что это подергивание — нервный тик, результат контузии.

Он резко повернулся ко мне и спросил:

— А вы согласны?

Я не успел ответить. Неподалеку послышалась пулеметная очередь. Петров повернул голову, как бы прислушиваясь к стрельбе. Лицо его стало строгим.

Я попросил разрешения уйти.

Разговор остался неоконченным.

Второй раз мы встретились с Петровым в тот же день под вечер. Отыскивая штаб 31-го полка, где, по сведениям, имелись пленные, я подъехал к залегшей на поле цепи стрелков. Кругом тишина. Полагая, что это второй эшелон, направляюсь вдоль цепи. Навстречу бежит человек и машет рукой. Останавливаюсь. Подбежавший — лейтенант, командир взвода — кричит:

— Товарищ капитан! Куда вы? Там же враги!

Он показывает вперед. Метрах в восьмистах вижу лежащую цепь.

И, странное дело, — ни наши, ни фашисты не ведут огня.

Лейтенант объясняет:

— Готовимся к атаке. Как только наша артиллерия откроет огонь, пойдем в наступление.

Шофер разворачивает машину. Видимо, с той стороны нас заметили. Вдруг застрочил пулемет. Быстро возвращаемся назад, к кукурузному полю. Навстречу нам выскакивает «пикап». На подножке стоит Петров, держась рукой за дверцу с опущенным стеклом. Машу рукой — остановитесь. «Пикап» останавливается. Выскакиваю из машины.

И. Е. Петров.

— А, это вы? В чем дело?

Докладываю. Он угрюмо смотрит на меня и на вражескую цепь солдат. Стрельба оттуда становится интенсивнее.

— Ну и дела, — говорит он. — По нашим сведениям, вражеских войск здесь не должно быть.

Мы отъезжаем дальше, в кукурузное поле.

Петров спрашивает:

— Вы куда?

— Ищу штаб полка. Он где-то здесь в кукурузе.

— Поехали. Там разберемся.

Нам встретилась группа кавалеристов. Петров останавливает их и дает приказание разведать, что делается там, на переднем крае, откуда мы только что уехали. Кавалеристы двинулись вперед, а Петров, обращаясь ко мне, говорит:

— Вот и встретились второй раз. Давайте перекусим и закончим разговор.

Ординарец, пожилой солдат с орденом Красного Знамени на груди, тут же, на «пикапе», быстро организовал «стол».

— Иван Ефимович! Готово!

Фамильярное обращение к генералу меня удивило. Петров заметил это и сказал:

— Думаете, почему он так запросто?

Я пожал плечами.

— Пусть это вас не шокирует. Захар у меня со времен гражданской войны и борьбы с басмачами.

Помолчав, Иван Ефимович спросил:

— Ну как, есть желание возвратиться в конницу?

— Дайте подумать.

— Как только надумаете, скажите мне. Устроим перевод.

К нему начали подходить командиры полков. Поблагодарив Петрова за гостеприимство, я уехал.

На следующий день докладываю начальнику штаба Н. П. Васильеву и узнаю, что у нас будет новый командир дивизии. Кто он, никто не знает. Васильев приказал офицерам не расходиться, ждать нового комдива для знакомства с ним.

Каково же было мое удивление, когда в комнату вошел Петров.

А через несколько дней по его приказу я вступил в командование 287-м полком вместо раненого Султан-Галиева.

После отъезда Петрова подполковник Васильев собрал командиров полков и начальников штабов и приказал выехать в войска для организации боевой подготовки и проверки маскировки. Мне предложили собрать и подготовить все сведения о противнике, чтобы в любую минуту иметь данные на случай выхода к Перекопу. Заверив Васильева, что с этой работой вполне справится мой помощник, я попросил разрешения выехать в части.

— Согласен, — ответил Васильев, — завтра на рассвете выезжайте в бывший свой полк, проверьте боевую готовность, организуйте стрельбы.

На следующий день утром мы вместе с командиром полка подполковником Н. П. Захаровым провели боевую тревогу. Сбор прошел быстро. На разборе Захаров предупредил командиров батальонов о необходимости сегодня же после обеда начать боевые стрельбы. Но провести их не удалось. По телефону полку приказали быть готовым к маршу. Мы пытались уточнить у начальника оперативного отделения дивизии капитана Пустовита, что это за марш, какова его цель. Он коротко бросил:

— На перешейке — авария. Надо быстрее выступать. Приказ подписан.

— А какой конечный населенный пункт?

— Бой-казак-татарский, западнее Воронцовки.

Отыскиваем с Захаровым на карте Бой-казак-татарский, ориентируемся.

Связываюсь с Васильевым, прошу разрешения выехать вперед, чтобы к подходу дивизии иметь более точные данные о противнике. Он разрешает.

Отправляюсь в штаб 95-й дивизии, расположенной в Джурчи (Первомайское), где рассчитываю получить более достоверные и точные данные о положении на Перекопе, но доехать туда не удалось. Между Джурчи и Бой-казак-татарским я увидел нескольких командиров и наблюдателей на крыше мазанки.

Это оказалась оперативная группа штаба кавалерийской дивизии во главе с комдивом полковником В. В. Глаголевым, который наблюдал в бинокль за полем боя. Забираюсь к нему, представляюсь.

Впереди, примерно в километре, идет бой. Видно, как в сопровождении нескольких танков, укрываясь за ними и ведя автоматную стрельбу, движется немецкая пехота. Разрывы снарядов то тут, то там подымают фонтаны земли. Пыль и дым заволакивают степь. Наша артиллерия бьет по танкам. Вот загорелся один, потом второй. Вражеская пехота залегла.

В воздухе появляется фашистская авиация. Бомбит наш передний край. Показались и наши истребители. Завязался воздушный бой. Самолетов противника больше, они быстроходнее. Но наши летчики смело вступают в бой с фашистскими стервятниками, прикрывая спешенных кавалеристов. Гибнут сами, но и вражеские машины, то одна, то другая, объятые огнем и дымом, врезаются в землю.

Закончился авиационный налет, и снова немецкая пехота поднялась в атаку. Напряжение боя нарастает. Конники с трудом отбивают атаку за атакой.

— Видите, что происходит, — говорит Глаголев. — Сколько мы продержимся без помощи, сказать трудно. У меня просьба: быстрее езжайте к чапаевцам, к Коломийцу, доложите ему обо всем, что видели и что знаете, передайте мою просьбу — ускорить подход дивизии. Если здесь, на последнем рубеже, где еще можно обороняться, мы не отобьем противника, то дальше будет еще тяжелее. Меня особенно тревожит левый фланг — стоит немцам смять его, и перед ними откроется путь вдоль моря.

В штабе дивизии, куда я вскоре прибыл, комдива не оказалось. Он находился в одном из полков. О положении на переднем крае и о просьбе Глаголева доложил подполковнику Васильеву. Он тут же организовал рекогносцировочную группу, чтобы определить направления развертывания частей, а затем с утра 24 октября ввести в бой 31-й и 54-й полки. Но до подхода полков деревня Бой-казак-татарский была уже взята немцами, и дивизии пришлось вступать в бой с ходу.

Вначале она основательно потрепала противника и овладела южной окраиной деревни. Но к вечеру фашисты подтянули резервы, и затихавший бой разгорелся с новой силой. Бойцы начали зарываться в землю: теперь перед нами стояла задача удержать отвоеванное.

«Юнкерсы», группа за группой, по 10–12 самолетов, шли над передним краем и засыпали войска градом бомб.

Когда стемнело, огонь с обеих сторон прекратился. В небе стали вспыхивать ракеты.

И все-таки продвижение врага удалось приостановить. Что же делалось на других участках? Васильева беспокоил левый фланг. Между левофланговым полком и морем на добрых пятнадцати-двадцати километрах до самого Каркинитского залива стояли кавалерийские дивизии полковников Кудюрова и Глаголева. Что будет, если немцы пойдут в наступление в этом направлении?

Штаб Чапаевской дивизии расположился в наскоро отрытых траншеях. Мы принялись за организацию обороны. Начальник оперативного отделения капитан Пустовит и его помощник капитал Г. Н. Емельянов по телефону уточняют расположение переднего края. Я разбираю документы убитых немцев, чтобы определить, какие части противостоят нам.

Полковые разведчики докладывают, что с запада доносится шум моторов. Не подтягивают ли немцы танки к нашему левому флангу?

Меня вызвал Васильев. Усталый, с красными от постоянного недосыпания глазами, подал телефонограмму и, улыбаясь, сказал: «Будете работать в штабе армии — не забывайте свою родную дивизию».

В телефонограмме предписывалось немедленно откомандировать меня в штаб армии на должность начальника отдела разведки.

Сборы недолги. Прощаюсь с товарищами. На сердце грусть. Помня свой разговор с И. Е. Петровым еще под Одессой, я знал, что должен буду уехать, и готовился к этому. Но сейчас вдруг до боли стало жаль расставаться с друзьями, вместе с которыми начинал войну на берегах Дуная и Прута, вместе с которыми преодолевал все трудности во время обороны Одессы.

На фронте, в тяжелых условиях войны, люди быстро сходятся, быстро рождается дружба, подчас навечно скрепляемая кровью, и расставаться всегда бывает очень трудно. К тому же коллектив штаба дивизии был на редкость хороший и дружный. Васильев сумел сплотить его. Разговаривая с человеком, он никогда не повышал голоса, а если кто делал что-то не так, он спокойно говорил: «Что ж это вы, дорогой, не додумали. Не уподобляйтесь чеховской даме, которая сначала сделает, а потом подумает». При этом в его глазах всегда мелькала смешинка. Ко всем нам он относился с теплотой. Если выпадало свободное время, мы собирались у него и обменивались мнениями о положении на фронтах.

Особенно уважал Васильев капитана Пустовита за его олимпийское спокойствие в самые трудные минуты. Он не терялся, как бы тяжело ни было. Типичный украинец, он даже внешним видом напоминал Тараса Шевченко. Под стать ему был и его помощник капитан Емельянов, неунывающий человек, обладавший исключительной способностью быстро собирать данные о положении полков.

В бытность командиром дивизии Петров ценил штаб за работоспособность. К Васильеву же относился с большим уважением, что всегда подчеркивал при разговоре с командирами полков. Да и сейчас, будучи командующим армией, он часто вызывал его к телефону, интересовался теми или иными вопросами. Он знал, что все сказанное Васильевым перепроверки не требует.

Таков был коллектив штаба, с которым мне пришлось расстаться.

Утром представился командарму и начальнику штаба генерал-майору Г. Д. Шишенину. Получив от них указания, направился в отдел. Здесь меня ждали. Начальник разведотдела подполковник Потапов должен был уезжать на эту же должность в только что сформировавшийся штаб войск Крыма, в Симферополь.

Не успел я еще ознакомиться с отделом, как получаю распоряжение немедленно явиться на наблюдательный пункт командарма в с. Тукульчак (Гришино).

Здесь я впервые встретил начальника оперативного отдела армии полковника Николая Ивановича Крылова, о котором много слышал раньше. Петров, будучи комдивом, всегда вызывал к аппарату Крылова, когда нужно было решить какие-либо вопросы, и не раз, окончив разговор, как бы вскользь замечал: «Вот человек, который всегда все понимает правильно».

Петров в присутствии Крылова сказал:

— Немцы сбили 172-ю дивизию и два полка 95-й, продолжают развивать наступление. Вы, товарищ Ковтун, возьмите 80-й отдельный разведывательный батальон 25-й Чапаевской дивизии, которым командует капитан Антипин, выдвиньтесь, насколько возможно, по дороге на Воронцовку, чтобы прикрыть место расположения штаба армии, а в случае прорыва немцев задержите их.

Отпуская меня, Петров в виде напутствия сказал: «Разведкой пусть занимается Потапов, его я откомандировывать не буду — все равно некуда, а вы с Антипиным будете здесь, при нас».

Петров ушел, Крылов задержал меня, подозвал к карте, детально уточнил задачу, указав, по какой дороге надо следовать и куда отходить, если возникнет необходимость, а также где искать штаб армии.

С капитаном М. С. Антипиным я был знаком еще до войны. Он командовал одним из батальонов 31-го полка. В начале войны его назначили командиром 80-го отдельного разведбатальона вместо отозванного в штаб округа майора Климчука. Но особенно близко узнал я его во время боев под Одессой, где нам вместе приходилось контратаками отбрасывать фашистов, прорвавшихся у деревни Фриденталь.

Михаил Степанович был волевым, бесстрашным командиром. Он умел в самые критические минуты боя находить правильные решения. Его любили и бойцы и командиры. Выбирая, какой батальон взять для охраны штаба армии, Петров остановился именно на батальоне Антипина.

Когда я вышел от Крылова, батальон был уже построен и ожидал команды.

Батальон мы с Антипиным оставили, а сами отъехали километра на три для рекогносцировки.

Южнее и юго-западнее Воронцовки рвались снаряды: там шел бой. Пока мы решали, двинуться ли туда всем батальоном или только с бронеротой, к нам подъехал командир 241-го полка 95-й дивизии. Он рассказал, где немцы наносят главный удар, и заявил, что его положение сейчас «довольно пиковое», так как сосед справа — части 172-й дивизии — отошел, открыв фланг полка, и он вынужден его загибать. Комполка попросил нас помочь закрыть образовавшуюся брешь. Поскольку его просьба отвечала общей установке командарма, мы направились на выполнение этой задачи.

Врага удалось приостановить.

С наступлением темноты мы с Антипиным получили приказание вернуться в штаб. Но в Тукульчаке его уже не застали. Он перебазировался на новое место. С благодарностью вспомнили указание Крылова, куда направляться, если сложится подобная ситуация.

В оперативном отделе меня ознакомили со сложившейся обстановкой. Новости были неутешительные. В районе Чонгара немцы прорвали фронт и теперь наступают на Джанкой. На нашем левом фланге враг ввел танки и потеснил кавалеристов. Фашистские мотоциклисты движутся в глубь Крыма.

Командарм принял решение отвести Чапаевскую дивизию, прочно удерживавшую линию обороны, чтобы избежать охвата ее врагом с флангов. Но ни телефонной, ни радиосвязи с дивизией не было. Передать приказ командующего можно только через нарочного. Эту задачу командарм возложил на меня.

…Ночь. Накрапывает мелкий осенний дождь. На «козлике» выезжаем на старую дорогу Симферополь — Армянск. Навстречу с зажженными фарами мчатся мотоциклы. Чьи они? Быстро сворачиваем с дороги в степь, прячемся за первый стог соломы и наблюдаем. Сомнений нет — немцы. Насчитал около двадцати мотоциклов. Стало ясно, что ехать по дороге дальше нельзя, надо добираться окольными путями. Где-то должен быть поворот.

Степью выезжаем на проселок и мчимся вперед, к месту расположения штаба дивизии. А в голове мелькает мысль: вдруг там уже никого нет?

К часу ночи добрались до штаба дивизии. Ищу Васильева и узнаю печальную новость: Васильев осколками снаряда ранен. Его отвезли в медсанбат в тяжелом состоянии.

Иду к генералу Коломийцу, передаю ему приказ командарма занять новый рубеж и рассказываю о встреченных мною немецких мотоциклистах.

Моя миссия выполнена. Собираюсь уезжать. Генерал Коломиец просит заехать в медсанбат и передать его приказ о передислокации.

Я и сам хотел побывать у медиков, узнать, в каком состоянии Васильев. Около четырех часов утра разыскал начальника санитарной службы Б. И. Варшавского. От него узнал, что Васильев недавно умер. Умер в полном сознании и перед смертью просил, чтобы осторожно сообщили жене и детям. Так и погиб этот мужественный, высокообразованный и в высшей степени тактичный человек.

С тяжестью на душе еду в штаб. Знаю, что он должен на рассвете переезжать. Спешу, чтобы во что бы то ни стало еще застать его на месте, доложить о выполнении приказа и о мотоциклистах.

Штаб застал в готовности к переезду, но ни командарма, ни начальника штаба уже не было, они ночью выехали в дивизии.

Начальник оперативного отдела полковник Н. И. Крылов, тоже собиравшийся уезжать, приказал мне возглавить переезд штаба. Он коротко рассказал, что положение за ночь на всем фронте резко ухудшилось. Члены Военного совета, руководящий состав штаба и политотдела разъехались в войска, чтобы на месте принимать необходимые решения.

Раздождилось. На дорогах непролазная грязь. Хорошо, что погода не летная и вражеская авиация бездействует. С трудом, увязая в грязи, черепашьим темпом добираемся до нового места. Машин не разгружаем. В такой неясной обстановке возможны новые перемещения. Да и само место (брошенная животноводческая ферма) не отвечало требованиям размещения штаба армии.

Нервничаю: связи нет ни с кем. С крыши коровника вдали, в степи, видны всадники — вероятно, наши кавалеристы. Но вот наконец на горизонте появляется автомашина и, с трудом пробираясь по размытой дороге, направляется к нам. Из машины выходит Крылов. Первый его вопрос: был ли командарм? Отвечаю, что не был.

Оставляем на крыше наблюдателя и заходим в помещение. Хорошо, что не разгружались! Крылов показывает на карте пункт, куда нам нужно следовать.

Во время разговора вбегает наблюдатель и срывающимся голосом кричит: «Танки! Немецкие танки!»

Выскакиваем из помещения. Действительно, примерно в километре от нас, за ложбиной, остановился немецкий танк. В сумерках на нем виден фашистский крест. Постояв некоторое время, танк медленно уполз назад.

Под прикрытием наступившей темноты трогаемся с места. В пути нас догоняют командиры штаба и политотдела, ездившие в войска.

Новый пункт размещения штаба, куда мы добрались часам к двенадцати ночи, — небольшая глухая деревенька с трудно выговариваемым названием.

Разместились в школе и в пустом магазине, товары из которого еще днем были розданы населению.

Часов около двух ночи стали съезжаться командиры связи. Все спрашивали меня, где командарм, где начальник штаба, где начальник оперативного отдела. А я и сам не знал.

Приехал командир 95-й дивизии генерал-майор В. Ф. Воробьев и тут же вызвал меня. Я застал его возбужденным и расстроенным. В ответ на мое приветствие он резко спросил:

— Где командарм, где начальник штаба или начальник оперативного отдела?

— Не знаю.

— Какова дальнейшая задача дивизии?

— Мне неизвестно.

— Вы здесь старший из офицеров штаба армии и обязаны знать. В крайнем случае принять решение…

Но разве я мог принимать какое-либо решение, будучи мало осведомленным о положении на фронте, не зная, каковы замыслы командарма? Да и вправе ли я вообще брать на себя такую ответственность?

Немного успокоившись, Воробьев уехал.

Часа полтора спустя прибыл Крылов. Не раздеваясь, он прилег на скамью и моментально уснул, попросив разбудить его, когда приедет командарм.

Петров приехал под утро. Спросил, кто есть из офицеров штаба и политотдела. Я доложил, что возвратились полковник Крылов и начальник политотдела Л. П. Бочаров, доложил и о разговоре с генералом Воробьевым, на что командарм ответил, что об этом он уже знает, что сам был в штабах всех дивизий. Я хотел было разбудить Крылова, но Петров предупредил меня, чтобы я не делал этого, а садился писать приказ об отходе армии. Сам же, развернув карту, красным карандашом начал чертить на ней план отхода каждой дивизии. Делал он это быстро, движения его были резки. Заметно усилившийся тик головы свидетельствовал об огромном нервном напряжении.

Закончив работу, он подозвал меня и спросил:

— Понятно? Вопросы будут?

Отход армии планировался к Севастополю. Я спросил командарма, правильно ли понял его замысел. Он ответил:

— Правильно. Вносите все в приказ, а я немного отдохну. Часа через два разбудите.

На карте, переданной мне Иваном Ефимовичем, кроме дивизий нашей армии — 25, 95, 421-й стрелковых и 2-й кавалерийской, — были намечены пути отхода также 157, 172, 184, 271 и 276-й стрелковых, 40-й, 42-й кавалерийских дивизий и 7-й бригады морской пехоты. Видимо, недавно образованный штаб войск Крыма передавал их в подчинение армии. Правда, 172, 40 и 42-я дивизии фактически уже были в составе армии во время боев на перешейке.

Я разбудил машинистку и начал диктовать ей приказ.

За этим занятием меня и застал генерал-майор Шишенин, приехавший из штаба войск Крыма. Прочитав проект приказа, он удивленно посмотрел на меня и спросил:

— Это ваше собственное творчество?

Я показал ему карту с начертанным на ней рукою командарма планом отступления.

— Ну и ну, — проворчал Шишенин. — Идите заниматься разведкой и не впутывайтесь в дела операторов.

— А как же с приказом? — спросил я. — Ведь мне надо показать его командарму.

— С командармом я поговорю сам.

Генерал Шишенин был назначен начальником штаба войск Крыма, в чье подчинение входила и наша армия. Я подумал: может быть, его приезд внесет что-то новое и решение командарма изменится?

С утра 31 октября штаб на колесах. Путь на Сарабуз (Гвардейское). Перед выездом штаба мимо его места расположения на полной скорости с юга на север промчался немецкий танк. Как он очутился здесь? Откуда взялся?

Позже стало известно, что несколько немецких танков проскочили к Симферополю, но, встреченные местным истребительным батальоном на подходе к городу, повернули назад. Один из них и проскочил мимо штаба армии.

Проезжаем пустующий аэродром. Летное поле исковеркано, на нем воронки от разрывов бомб, обломки разбитых самолетов. Где-то севернее слышится артиллерийская канонада, она то затихает, то усиливается.

В Сарабузе меня вызвал командарм. Он сидел за столом и что-то писал. Подняв глаза, бросил:

— Обождите.

Закончив писать, заклеил конверт и сказал:

— С этим письмом немедленно отправляйтесь в Симферополь, в штаб войск Крыма. Разыщите генерал-лейтенанта Павла Ивановича Батова и лично вручите ему. О письме, пока оно не вручено Батову, никто не должен знать.

В Симферополе, в кабинете, куда меня ввел оперативный дежурный штаба войск, были два генерала и адмирал.

Кто из них Батов, я не знал. По старой армейской привычке доложил:

— Майор Ковтун от генерала Петрова к генералу Батову с донесением.

Ко мне подошел генерал невысокого роста, сухощавый, с быстрым взглядом.

— Я и есть Батов.

П. И. Батов.

Вручаю ему письмо. Он вскрыл его и начал читать. Другой генерал в это время обратился к адмиралу со словами:

— Товарищ Левченко, очевидно, Петров по-прежнему панически настроен…

Батов прервал его:

— Вместо того чтобы критиковать Петрова, займитесь лучше отправкой второго эшелона в Карасубазар. Сегодня вечером он должен быть там.

Из этой короткой фразы я сделал вывод, что штаб войск Крыма предполагает отход в сторону Керчи.

Прочитав письмо, Батов передал его адмиралу, потом оба подошли к разложенной на столе карте, подозвали меня и попросили доложить обстановку. Задали несколько вопросов, на которые я ответил. После этого Батов отпустил меня со словами:

— Доложите товарищу Петрову, что ответ ему будет дан позже.

ОТХОД К СЕВАСТОПОЛЮ

В Сарабуз я возвратился к полудню. Доложил командарму о выполнении поручения и о том, что Батов приказал отводить второй эшелон войск в Карасубазар. Он молча выслушал, поднялся со стула и сказал:

— Я уезжаю на командный пункт Воробьева. Вы не отлучайтесь. Возможно, будете нужны. А если что, предупредите начальника связи армии, где вас разыскать.

Возвратился Петров поздно вечером и сразу же вызвал меня. Он стоял у стола над картой. Вид у него был встревоженный, чувствовалось, что он чем-то крайне обеспокоен.

— Подойдите ближе, — начал он скороговоркой, — и слушайте внимательно. Только что закончилось заседание Военного совета армии, на котором принято решение отходить к Севастополю. Сейчас перед нами сложная задача: своевременно отвести войска, не дать немцам опередить нас.

Затем рассказал, что, по последним данным, гитлеровцы прорвались к Сакам. Не исключено, что ночью они двинутся на Симферополь.

…Ночь. Слышны сильные взрывы в районе вокзала. Взметнулось зарево пожара. Это взорвали артиллерийские склады, которые не удалось эвакуировать.

В Симферополе, в штабе тыла армии, нам сообщили, что немцы где-то в районе Бахчисарая уже успели перерезать дорогу на Севастополь. Разведка штаба, высланная в этом направлении, обнаружила на подходе к мосту через речку Альму немецкие танки и пулеметные гнезда.

Мы получили указание следовать в конце колонны штаба тыла, которая двинулась в Севастополь через Алушту и Ялту, чтобы прикрывать ее от возможного нападения врага. По сведениям, он отбросил в районе Мазанки наши части и идет в направлении Алуштинского шоссе.

Мы направились на Алушту. На рассвете 1 ноября при подходе к селу Доброе услышали доносившийся с севера шум боя, но, не останавливаясь, проследовали через перевал.

В Алуште было тихо. Жители удивленно посматривали на нас. На короткой остановке Антипин проверил, все ли на месте, нет ли отставших, и попросил разрешения дать личному составу несколько часов отдыха.

Покормив бойцов, дав водителям танков и бронемашин несколько часов соснуть, мы двинулись дальше, на Ялту.

Нам некогда было любоваться красотами Южного берега. Нас беспокоило одно: не сорвалась бы какая-нибудь машина на крутых поворотах южнобережного шоссе. Только теперь я по-настоящему оценил просьбу Антипина дать отдых водителям, на которую там, в Алуште, согласился с большой неохотою. Раньше я не бывал на Южном берегу и не знал, какие здесь дороги.

Ялту прошли не останавливаясь, в Севастополь добрались уже затемно и расположились на окраине под открытым небом. Перед отъездом из Симферополя нам было сказано: через штаб флота найти командарма. Пока батальон устраивался, мы с Антипиным отправились на поиски штаба.

В столовой моряков, куда мы зашли в надежде встретить кого-либо из командиров штаба армии, нас угостили омлетом из яичного порошка и кофе. Моряки были гостеприимны, но ничем помочь нам не могли: никто не знал, где разместился наш штаб.

Утро оказалось удачливей: дежурный по батальону узнал, что командарм, член Военного совета и начальник оперативного отдела не доехали до Севастополя, а повернули в Балаклаву, куда уже отправились и армейские связисты, ночевавшие неподалеку от места расположения батальона.

Посоветовавшись, мы с Антипиным решили поехать к командарму сами.

Узнав о нашем прибытии, Иван Ефимович приказал нам никуда не отлучаться. Вскоре он потребовал меня к себе. У стола, кроме командарма, стояли М. Г. Кузнецов и Крылов, который был назначен начальником штаба армии. Перед ними лежала карта, которую они внимательно разглядывали.

Видимо, до моего прихода они что-то обсуждали. Я уловил лишь обрывок разговора. Говорил Петров:

— Если им удастся выйти к перекрестку дорог, то путь в горы будет открыт. Уверен, что 40-я кавалерийская полковника Кудюрова сумеет вовремя занять дорогу и перекроет путь немцам.

Увидев меня, он сказал:

— Возьмите в полку связи радиостанцию и свяжитесь с дивизиями, отходящими на Севастополь. Радиоданные имеются у связистов. Мой позывной код «Старик». Как только установите связь, немедленно доложите мне.

Из Балаклавской долины наладить связь ни с одной нашей частью не удалось. С разрешения командарма мы выехали на Мекензиевы горы, но и здесьничего не получилось. Обеспокоенный этим, Петров вместе с командиром полка связи майором Фалиным приехал к нам. Увидев радиостанцию, выделенную мне, командарм пришел в ярость: станция имела слишком малый диапазон действия.

— Я приказал выделить ту станцию, которой пользовался при разговоре с дивизиями. А вы что сделали? — резко спросил он командира полка.

— Я полагал, что она еще потребуется вам, — отвечал тот.

— Полагал, полагал… А самому невдомек, что люди там ведут бой и не знают, что делается здесь. За такие вещи судить надо…

Досталось тогда командиру полка связи да и мне тоже.

К нашему счастью, по дороге проходила радиостанция моряков. Матросы-радисты с охотой исполнили приказание Петрова, немедленно развернулись и быстро вошли в связь с 95-й дивизией. Как только зазвучал голос «Василия» (позывной код генерал-майора Воробьева), я доложил Петрову. Он надел наушники и жестом показал, чтобы и я тоже слушал.

Из доклада Воробьева я понял, что у них не все в порядке, что наши части не могли сбить немецкие заслоны, вставшие на пути отхода, что нужно менять маршрут движения, идти восточнее, иначе пробиться не удастся.

В ответ на доклад Воробьева командарм раздраженно ответил:

— Вы все еще не можете отрешиться от своей точки зрения, высказанной на Военном совете. Позовите к аппаратуре «Трофима». («Трофим» — позывной командира 25-й Чапаевской дивизии генерал-майора Коломийца.)

Прошло несколько минут. В наушниках послышался голос Коломийца.

— Я «Трофим». Слушаю вас.

— Говорит «Старик». У «Василия» что-то не ладится. Я отстраняю его. Командование поручаю вам.

Слушаюсь.

— Двигайтесь по маршруту Керменчик — Ай-Тодор — Шули.

— Боюсь, что это не очень удачный маршрут. Разрешите действовать по обстановке.

— Согласен. Вам на месте виднее. Одного не забывайте: скорее пробивайтесь сюда.

Закончив переговоры, командарм приказал мне оставаться с радиостанцией на Мекензиевых горах, поддерживать связь с войсками и обо всем немедленно докладывать ему.

— Здесь будет наш передовой наблюдательный пункт. Назначаю вас старшим. В помощь пришлю штабных командиров, — сказал он мне и, повернувшись к командиру полка связи, добавил: — А вы установите телефонную связь.

Попрощавшись и пожелав нам успеха, Петров уехал.

Матросов-радистов, которые приютили меня в своей машине и делили со мной свой паек, беспокоило одно: не сочтут ли их дезертирами. Но я обещал через штаб армии сообщить в штаб флота и попросить объявить им благодарность.

Утром 4 ноября Антипин прислал машину, мою шинель и продукты, а вскоре один из штабных командиров — майор Харлашкин, веселый, жизнерадостный человек — привез рацию.

Поблагодарив матросов-радистов, оказавших нам большую помощь в установлении связи с главными силами армии, отходящей через горы к Севастополю, мы отпустили их, снабдив соответствующим документом во избежание недоразумений, которые могли возникнуть в связи с их отсутствием в своей части.

Теперь мы имели относительно устойчивую радиосвязь с главными силами, знали, что 95-я дивизия в течение 2 ноября вела бой в двух направлениях: на Шуры (Кудрино) и на Улу-Сала (Зеленое). В этом бою, несмотря на частичный успех — была разгромлена 7-я рота 124-го полка 72-й немецкой дивизии, — действия наших передовых частей были нерешительными, и это задерживало продвижение главных сил.

4 ноября меня вызвали в штаб армии. Он размещался теперь у входа в Севастопольскую бухту, на старой батарее, сохранившейся еще с дореволюционного времени. Здесь был подготовлен командный пункт береговой обороны.

В штабе встретил много знакомых: основу его составляли командиры 14-го корпуса, в котором я служил до войны и в первые ее дни: начальник артиллерии полковник Н. К. Рыжи, начальник связи майор Л. В. Богомолов, начальник автобронетанковых войск полковник И. А. Максимов, некоторые работники оперативного и разведывательного отделов. Со многими из них мы начинали войну у Измаила, Рени и Кагула.

Оперативники познакомили меня с обстановкой.

Еще до прорыва немецко-фашистскими войсками нашего фронта на Перекопе командование Черноморского флота и городской комитет партии решили укрепить все сухопутные подступы к Севастополю. Тогда началось сооружение трех оборонительных рубежей. Строительство одного из них — передового — закончено. Кроме того, сооружены подземные убежища, город зарывается в землю.

Несколько дней назад, как рассказали товарищи, немецкий моторизованный отряд и танки пытались с ходу прорваться в Севастополь, но были остановлены мощными ударами артиллерии береговой обороны. Первой, 30 октября, в бой вступила 54-я батарея, расположенная у с. Николаевки, которой командовал старший лейтенант И. И. Заика. На второй день огонь открыла 30-я береговая батарея под командованием капитана Г. А. Александера. Затем включились другие батареи. А вчера немцы встретили первый контрудар нашей морской пехоты, занявшей оборону на переднем рубеже, проходящем с северо-запада на юг по линии Аранчи — Дуванкой — Чоргунь — Балаклавские высоты. Вступившим в бой на суше морякам, кроме батарей береговой обороны, большую помощь оказывали летчики авиации Черноморского флота. В жестоких боях моряки сдержали наступательный порыв гитлеровцев.

А основные силы нашей армии в это время все еще с боями прокладывали себе путь к Севастополю. Им противостояли части 50, 72 и 132-й немецких дивизий. В ходе боев главным силам приходилось вносить изменения в первоначально намеченный маршрут, так как не везде удавалось прорвать фашистскую оборону. В деревне Шуры, где сосредоточились крупные силы 72-й пехотной дивизии, части армии после неудачного боя вынуждены были повернуть в обход на Бия-Сала (Верхоречье).

Бои за Фоти-Сала (Голубинка), Ени-Сала (Новополье) против немцев, которые успели их захватить, шли третий день. Какая там обстановка, оперативный отдел штаба пока точно не знал. Но, судя по предварительным сведениям, главные силы армии успешно продвигаются к Уркусте (Передовое).

Здесь же я узнал и о составе наших главных сил. Опасения командарма, что не все дивизии правильно поймут решение Военного совета об отходе к Севастополю, оказались не напрасными. На Севастополь шли три стрелковые, две кавалерийские дивизии и 7-я бригада морской пехоты. Остальные отходили на Керченский полуостров. Из 421-й дивизии к нашей армии примкнул 1330-й полк и батальон другого полка. 157-я дивизия ушла на Керчь и увела с собой приданный ей артиллерийский дивизион армейского полка полковника Н. В. Богданова.

Помощник начальника оперативного отделения штаба капитан И. П. Безгинов ознакомил меня с приказом, в котором обосновывался отход Приморской армии к Севастополю, когда надо было уже пробиваться через расположение войск противника.

За чтением приказа меня застал командарм.

— Зайдите сейчас к Крылову, ознакомьтесь с последними данными и получите новое задание, — распорядился он.

В кабинете Н. И. Крылова я застал и члена Военного совета бригадного комиссара М. Г. Кузнецова.

ОРГАНИЗАЦИЯ ОБОРОНЫ

— А вот и вы. Я хотел было посылать за вами, — сказал Николай Иванович. — Садитесь и внимательно прочитайте этот приказ, потом поговорим обстоятельнее, — и пододвинул ко мне лежавшую на карте бумагу.

Это был приказ командующего вооруженными силами Крыма вице-адмирала Г. И. Левченко от 4 ноября 1941 года. Точнее, не весь приказ, а выписки из него, касающиеся Севастополя. В них было сказано:

«В связи с создавшейся оперативной обстановкой на Крымском полуострове произвести следующую реорганизацию управления войсками Крыма:

1. Организовать два оборонительных района:

а) Керченский оборонительный район,

б) Севастопольский оборонительный район.

2. В состав войск Севастопольского оборонительного района (СОР) включить все части и подразделения Приморской армии, береговую оборону главной базы Черноморского флота, все морские сухопутные части и части ВВС ЧФ по особому моему указанию.

Командование всеми действиями сухопутных войск и руководство обороной Севастополя возлагаю на командующего Приморской армией генерал-майора Петрова И. Е. с непосредственным подчинением мне.

5. Начальником штаба СОР назначаю начальника штаба Приморской армии полковника Крылова Н. И.».

Кузнецов ушел, бросив на прощанье:

— Как только будет готов наш приказ, на подпись мне его не присылайте, а сообщите. Подписывать будем вместе с командармом здесь.

После его ухода Николай Иванович подозвал меня к карте, спросил, понятен ли мне смысл распоряжения вице-адмирала Левченко об организации оборонительного района, и, не дожидаясь моего ответа, добавил:

— На нас возложена оборона главной базы флота.

— А каковы будут наши взаимоотношения с флотом? — задаю встречный вопрос.

— Мы будем действовать на суше. Впрочем, жизнь покажет, что делать дальше. Сейчас же надо усилить, по-настоящему организовать оборону, включив в нее все, что возможно, и продержаться до подхода дивизий.

Военный совет СОР. Слева направо: Н. М. Кулаков, И. Е. Петров, П. А. Моргунов, Ф. С. Октябрьский и Н. А. Остряков.

Затем он спросил меня об обстановке на Бельбекском направлении, где я побывал.

Я доложил, что в районе Мамашая занимает рубеж 8-я бригада морской пехоты полковника В. Л. Вильшанского. На Черкез-Керменском направлении — 3-й полк морской пехоты подполковника В. Н. Затылкина, а между ними — батальоны, сформированные из курсантов морских училищ. Когда я уезжал оттуда, шел бой за с. Дуванкой (Верхнесадовое). Немцы вклиниваются между частями. Положение весьма серьезное. Вчера гитлеровцам удалось овладеть некоторыми участками первой линии.

— Это мне известно, — ответил Крылов. — Беда в том, что у нас нет пока резервов, кроме разведывательного батальона 25-й дивизии. Придется его задействовать. Сейчас я свяжусь с командармом.

Связисты быстро разыскали командарма. Николай Иванович рассказал ему о положении в районе Дуванкоя и после разговора с ним передал мне следующее решение:

— Командарм приказал взять разведбатальон Антипина, ввести его в бой на Дуванкойском направлении и, если не удастся отбросить противника, то задержать его продвижение. Увяжите действия с моряками. Учтите, что туда выехал командир армейского артиллерийского полка Богданов с командирами дивизионов для выбора огневых позиций — батареи на подходе. Обязательно разыщите его. Думаю, к вечеру он займет позиции. Выезжайте сейчас же туда. Батальону распоряжение я отдам сам. Учтите, что от исхода боев на этом направлении может зависеть судьба Севастополя.

Богданова я встретил недалеко от моста через железную дорогу на Мекензиевых горах. Обрисовал положение, создавшееся на этом участке фронта, и рассказал о предполагаемой контратаке разведбатальона, намеченной на утро 5 ноября. Богданов внимательно выслушал меня, следя по карте за называемыми мной пунктами, потом сказал:

— Контратаку я поддержу огнем своих батарей, помогут и артиллеристы-черноморцы. Можешь не сомневаться. У нас налажено взаимодействие. Тебе куда подать связь?

— На кордон Мекензия № 1, там расположилась группа.

Богданов отправился встречать батареи.

Пока я разговаривал с ним, разведбатальон в полном составе с броне- и танковой ротами прибыл в назначенное место, и Антипин организовал разведку в направлении Дуванкоя.

К полуночи мы уже имели данные разведки. Оказывается, наши войска ведут бой в Дуванкое. Немцы продолжали вклиниваться в направлении Черкез-Кермен (Крепкое). Об этих данных я доложил Петрову и добавил, что у нас возникла мысль сбить вклинившегося противника. Иван Ефимович согласился с нами, приказав не тянуть с выполнением этой задачи.

К рассвету батальон вышел на исходное положение и совместно с моряками около 9 часов утра начал контратаку. Положение было восстановлено, хотя и дорогой ценой.

Хуже обстояли дела на участке 3-го полка морской пехоты. Полк сдал противнику Черкез-Кермен и начал откатываться к кордону Мекензия № 2. К моменту получения этих данных к нам на вспомогательный пункт управления — ВПУ, как стал называться наш передовой армейский наблюдательный пункт, заехал командарм. Узнав об отходе 3-го полка, приказал мне немедленно выехать туда и, действуя от его имени, принять необходимые меры.

— Полагайте себя ответственным представителем штаба армии. Часа через три-четыре я вновь заеду к вам. Доложите о принятых мерах.

Петров уехал в 8-ю бригаду морской пехоты, а я отправился в 3-й полк. Километрах в трех от временного пункта управления навстречу начали попадаться разрозненные группы пехотинцев. На вопрос: «Где штаб полка?» — неопределенно махали рукой назад.

Командир полка Затылкин находился неподалеку от лесного кордона Мекензия № 2, откуда он с группой командиров, среди которых оказался и прокурор, наблюдал за атакой кордона немецкими войсками и отходом наших бойцов.

Пришлось, действуя от имени командарма, побудить Затылкина организовать контратаку, отбить кордон, пока немцы в нем не закрепились.

Контратака увенчалась успехом. Однако уверенности в том, что Затылкин удержит кордон, не было. Каким-то неинициативным был этот человек. Кто и когда назначил его командиром полка? И к тому же не обычного, а морской пехоты, храбрых бойцов, но, к сожалению, слабо знающих основы пехотного боя, в основном матросов с кораблей.

Возвратившись на ВПУ, я застал на нем Петрова. Он, оказывается, ожидал моего приезда. Выслушав доклад, он согласился, что из Затылкина командира полка не получится, и сказал, что срочно примет меры. Тут же командарм сообщил, что сейчас организуются три сектора обороны Севастополя. Район, где расположен ВПУ, входит в 3-й сектор, комендантом которого назначается контр-адмирал Н. О. Абрамов, но ВПУ по-прежнему остается вспомогательным пунктом управления всей армии до прихода дивизий. После их прихода управление обороной будет перестроено и комендантами секторов станут командиры дивизий.

На мой вопрос, каково сейчас положение главных сил, Иван Ефимович ответил:

— Теперь все в порядке. Коломиец сбил последний немецкий заслон у Коккоз (Соколиное). Армия через Ай-Петри — Алупку будет двигаться к Севастополю.

Придется тебе здесь посидеть еще несколько дней, а там видно будет, — сказал он мне на прощанье.

Поздно вечером позвонил Крылов.

— Об обстановке можете не докладывать, — сказал он. — Мне рассказал командарм. Утром никуда не отлучайтесь. К вам приедет майор Шевцов с приказом по организации обороны. Внимательно изучите его. Сообщите полные данные: какие части и подразделения действуют в полосе вашего сектора, кто ими командует, и к 11.00 доложите мне. Затылкина командарм сместил и назначил вместо него подполковника Гусарова. Насколько мне известно, командир он хороший, в нем можно быть уверенным. Еще раз обращаю внимание на необходимость укрепления фронта на этом направлении. Это я говорю вам как представителю штаба армии, от имени которого действуйте.

Оборону надо было укреплять. Сухопутных, точнее полевых, войск не было. Дивизии еще не подошли. С первых дней нашего отхода из района Перекопа командование Черноморского флота, обеспокоенное сложившейся обстановкой, начало формировать батальоны из личного состава кораблей и школ учебною отряда. На усиление Севастопольского гарнизона прибыла с Кавказа 8-я бригада морской пехоты полковника В. Л. Вильшанского.

На нашем участке, не считая 8-й бригады, было 13 разных местных частей и отрядов. Одни из них подчинялись начальнику береговой обороны, другие — штабу флота. Для того чтобы упрочить оборону, необходимо было подчинить их единому командованию. Это упорядочение не обходилось без курьезов и жалоб. И только благодаря твердости командарма Петрова и зачастую его жесткости пагубность разобщенности действий устранялась.

Приказ, как и обещал Крылов, доставили. Но привез его не майор Шевцов, а майор Харлашкин. Это был документ исключительной важности, поставивший точки над «и» В нем ясно и четко была определена система организации обороны. А главное, пункты приказа были настолько понятны, что совершенно исключали какое-либо иное толкование. Отныне командование обороной Севастополя сосредоточивалось в одних руках. Все войска, вне зависимости от их рода, подчинялись командующему Приморской армией.

На Мекензинском направлении (так мы окрестили район кордона Мекензия № 2) бои шли день и ночь. Фронт удерживался с трудом. Лично побывав там, я доложил Крылову, а затем по его вызову и Петрову, который пообещал подбросить подкрепление.

6 ноября противник начал наступление и южнее Бельбекской долины, в районе Черкез-Кермен и Шули против позиций 2-го и 3-го морских полков. Это усложнило положение защитников города: приходилось одновременно вести бои в нескольких направлениях, на протяжении почти трех четвертей всей линии обороны. Враг вначале добился здесь некоторых успехов, захватил высоту Ташлык, но герои-черноморцы отбросили его, овладев прежней позицией.

Вечером 7 ноября на ВПУ приехал командарм. Его первыми словами были:

— Прибыл поздравить вас с праздником и ознакомиться поподробнее с обстановкой.

Я ему доложил, как обстоит дело, и вновь попросил помочь.

— Здесь есть флотская рота химической защиты, — сказал он. — Прикажите ей от моего имени поступить в распоряжение командира 3-го полка. Пусть Гусаров использует ее. Кстати, как у Гусарова?

— С приходом Гусарова полк как-то весь преобразился, в его действиях снова появилось упорство. Моряки привыкли к твердой руке. Но просто у полка не хватает сил.

— Хорошо. Значит, в Гусарове не ошиблись. А как 2-й полк?

— Мне кажется, что и он может не только обороняться, но и наступать. Правда, его я знаю хуже и полной характеристики боевых качеств дать не могу. То, о чем говорю, — мое чисто внешнее впечатление.

— Иногда первое впечатление оказывается самым верным, — заметил Петров и круто изменил разговор. — Слушайте внимательно. Завтра с утра к вам прибудут командиры 7-й бригады морской пехоты, но без самого командира. Ее батальоны тоже прибыли не все, на подходе. Возглавляет моряков пока комиссар бригады Ехлаков. Бригаду поставьте на направление кордона Мекензия № 2, наметьте сами разграничительные линии и сами же выведите ее в полосу.

— Будет сделано.

— А химроту немедленно подымите по тревоге и направьте к Гусарову.

— А как обстоит дело на других участках?

— Сейчас вырисовались два замысла немцев: нанести удар здесь и по долине Кара-Коба, — разобщить фронт обороны и выйти к Северной бухте. В долине Кара-Коба мы поставили 31-й полк чапаевцев под командованием полковника Мухамедьярова. Думаю, что полк со своей задачей — не допустить немцев — вполне справится. Держаться ему не так уж долго. Все наши дивизии уже пробились через немецкие заслоны, значит, армия теперь здесь.

— Об этом нам уже сообщали из штаба.

— Числу к десятому все части выйдут на свои сектора. А вы готовьтесь передать свой участок одной из дивизий, очевидно, чапаевцам.

Петров встал, встал и я, полагая, что разговор окончен. Но он повернулся к двери и громко крикнул:

— Захар! Неси подарок!

Его верный «Личарда» Захар внес небольшой пакет, в котором были вино и закуска. Иван Ефимович сам открыл бутылку, налил нам по полстакана и сказал:

— Отметим праздник. Хотелось бы в другой обстановке, но что поделаешь. За Октябрьскую революцию и нашу победу!

Мы выпили. Он тут же подал руку, быстро пошел к выходу, бросив на прощанье:

— Немедленно приступайте к выполнению. С приходом 7-й бригады батальону Антипина немедленно возвращаться.

Поднятая по тревоге химическая рота быстро собралась и ушла в распоряжение подполковника Р. С. Гусарова. Правда, пополнение было небольшое, но все-таки пополнение, и то хорошо.

Утром 8 ноября на нашем ВПУ появились командиры 7-й бригады морской пехоты во главе с комиссаром Н. Е. Ехлаковым. Бригада обстрелянная. Командир ее полковник Жидилов ранен, но скоро вернется в строй.

Комиссар Ехлаков произвел на меня хорошее впечатление. Приземистый крепыш, из тех, о которых говорят: «Не ладно скроен, да крепко сшит». Этот человек всегда в гуще солдатской массы, она ему доверяет во всем.

Вскоре прибыли батальоны 7-й бригады. Не останавливаясь, они вышли на отведенный участок, а через несколько часов вступили в бой и остановили наступление немцев.

В этот день мы не только отбивались от наседающего врага, но и сами переходили в контратаки. 2-й полк морской пехоты сбил немцев и ворвался в Шули (Терновка). И хотя к вечеру ему пришлось ее оставить, но атаки немцев начали ослабевать, а к вечеру 8 ноября их наступательный порыв иссяк.

Большую помощь в этот день оказала нам артиллерия. Она очень метко и эффективно парализовала действия гитлеровской артиллерии.

Поздно вечером, докладывая Крылову о событиях дня, я узнал от него, что командующим Севастопольским оборонительным районом назначен вице-адмирал Октябрьский, а его заместителем по сухопутной обороне командующий Приморской армией генерал-майор Петров. Это решение Ставки в сложившихся условиях было наиболее целесообразным. Ведь оборона главной базы флота при отсутствии сухопутных коммуникаций во многом зависит от самого флота. На него ложится обеспечение армии. Решая вопрос о назначении командующим обороной Октябрьского, Ставка, по-видимому, считала, что нарушение единства командования могло привести к печальным последствиям. В самом деле, флот не был подчинен армии, а армия — флоту, хотя в своих действиях они зависели друг от друга. Чтобы устранить это явное несоответствие общей задаче, Ставка и приняла те меры, которые обеспечивали единство командования.

Н. И. Крылов.

Крылов рассказал и о героической битве моряков в районе Дуванкоя. В день 24-й годовщины Великого Октября немцы особенно усилили здесь свой натиск. Против них насмерть стоял 18-й батальон морской пехоты. На одном из участков враг бросил в бой 7 танков. Против них встали пять черноморцев во главе с политруком Н. Д. Фильченковым. Три танка остались пылать на поле боя, а остальные повернули назад. Через некоторое время уже 15 вражеских машин пошли против горстки советских воинов. Черноморцы смело вступили с ними в бой и уничтожили еще несколько машин. Оставшиеся в живых герои бросились под гусеницы танков. Враг оставил на поле боя 10 машин, но к Севастополю не прошел.

Рано утром 9 ноября Крылов вызвал меня к аппарату и сообщил, что на ВПУ приедут командиры штаба Чапаевской дивизии. Мне предлагалось познакомить их с обстановкой. Отныне Мекензинское направление будет входить в сектор генерала Коломийца. С выходом частей дивизии в этот район временный пункт управления ликвидируется.

— Сейчас разрабатывается новый приказ по организации обороны, — сказал он. — Весь район делится на четыре сектора. О деталях узнаете, возвратившись в штаб.

Я поинтересовался, чей это приказ: нового командующего?

— Нет, — ответил Крылов. — Приказ по армии. Адмирал Октябрьский еще не прибыл в Севастополь, а войскам армии надо ставить задачу. Время не ждет.

На нашем участке фашисты с утра не вели активных действий. Вероятно, вчерашние бои охладили их наступательный порыв. Только изредка с переднего края доносились пулеметные очереди да одиночные артиллерийские выстрелы.

Днем приехали представители штаба Чапаевской дивизии во главе с исполняющим должность начальника штаба майором Г. П. Ганиевым, заменившим Н. П. Васильева. Он сказал, что войска к вечеру выйдут в сектор и к утру займут оборону.

Ганиев ознакомил меня в общих чертах с приказом, о котором я уже слышал от Крылова. Весь оборонительный район разделяется на четыре сектора. Чапаевская дивизия занимает третий сектор. Комендантом его назначается командир дивизии генерал-майор Коломиец. В остальных секторах комендантами будут также командиры дивизий, которые займут эти сектора: первого — полковник П. Г. Новиков, второго — полковник И. А. Ласкин, четвертого — генерал-майор В. Ф. Воробьев. Отдельные разрозненные отряды, батальоны вливаются в сухопутные части на укомплектование полков и бригад, а бригады морской пехоты поступают в оперативное подчинение армии.

Итак, период организационной неразберихи заканчивался.

С наступлением темноты чапаевцы пошли занимать свои участки, а штаб дивизии временно обосновался на нашем ВПУ, деятельность которого прекратилась.

Перед отъездом в штаб армии мы поинтересовались, как дивизия пробивалась в Севастополь.

Майор Ганиев рассказал обо всем, подробно остановился на последних боях при подходе дивизии к Ай-Петринской яйле. Затем как бы между прочим спросил:

— Тебе что-нибудь известно о заседании Военного совета армии на командном пункте 95-й дивизии?

— Нет. А что?

— Так вот. Тогда командарм информировал о положении в Крыму и сказал, что для нашей армии есть два пути. Первый, наиболее легкий, — в течение ночи отойти к Керченскому полуострову и там, под Керчью, занять оборону. Тогда Севастополь останется один на один с врагом, что было бы равносильно его сдаче. Второй, более тяжелый и сложный, — во что бы то ни стало пробиться к Севастополю и совместно с моряками оборонять главную базу флота, приковать сюда как можно больше вражеских сил и как можно на более длительное время. Вот мы и пробились. Тяжело было, очень тяжело. Но приказ выполнили…

Что ж, будем теперь драться.

БАЛАКЛАВСКОЕ НАПРАВЛЕНИЕ

Утром 10 ноября меня вызвали в штаб армии. Штаб находился на КП береговой обороны, размещавшемся за Артиллерийской бухтой против Константиновской батареи.

К этому времени в штабе произошли перемены. Он как бы объединился со штабом береговой обороны. В казематах КП находились кабинеты командарма генерал-майора Петрова, начальника штаба армии полковника Крылова. Здесь же расположились командующий береговой обороной генерал-майор П. А. Моргунов и начальник штаба полковник И. Ф. Кабалюк. Штаб артиллерии береговой обороны работал вместе со штабом артиллерии армии. А оперативный отдел армии был пополнен за счет штабных командиров береговой обороны.

Разыскиваю Крылова. Увидев меня, Николай Иванович предложил немедленно зайти к Петрову.

Командарм сидел в тесной каморке за небольшим столом, заваленным какими-то бумагами и картами. Заметно было, что он чем-то расстроен.

Ответив на приветствие, он с ходу приступил к делу.

— Предстоит новая задача, — начал он, показывая на карту, исчерченную красным и синим карандашами. — В районе Балаклавы немцы усилили нажим, пытаясь прорваться вдоль Ялтинского шоссе и захватить Балаклаву. Сегодня утром им удалось овладеть Варнуткой и завязать бой за Кучук-Мускомью. 40-я кавалерийская дивизия с трудом сдерживает противника на Байдарском направлении. Балаклаву прикрывают батальоны обслуживания ВВС Черноморского флота и разные мелкие отряды. Каково там положение, мы сейчас не знаем. Надо на месте уточнить наш передний край и выяснить, что сделано, чтобы не дать противнику овладеть Балаклавой. Ваша задача — немедленно выехать туда, лично проверить, где проходит передний край. Детально ознакомьтесь с положением на месте и информируйте меня или Крылова, а если нужно будет принять какие-нибудь необходимые меры на месте — принимайте, сообразуясь с обстановкой, действуйте от имени штаба армии.

Крылов, как всегда, увел меня к себе и с присущей ему скрупулезностью ознакомил с обстановкой. Он обещал, если возникнет необходимость, сразу же подбросить подкрепления, подчеркивая, что надо принять самые решительные меры, но ни в коем случае не допустить потери Балаклавы.

До Балаклавы добираюсь на грузовике. Подъезд к Кадыковке обстреливается противником. Мы попадаем под минометный огонь. Одна мина зацепила задний борт машины, но все обошлось благополучно.

В Балаклаве разыскиваю дом, где помещается штаб. Во дворе много людей. Стоят грузовики, их чем-то загружают. На вопрос, что здесь происходит, мне ответили: «Готовимся к эвакуации».

В одном из кабинетов полно народу. Тут и командиры, и бойцы.

Получить вразумительный ответ на вопрос, как обстоит дело на участке, не удалось. Кто-то из присутствующих сказал, что там есть командир и что он и отвечает за оборону. Но от него пока никаких тревожных сведений не поступало.

Памятуя приказ командарма самому побывать на переднем крае, выезжаю к находившемуся в обороне батальону.

С трудом добираемся до его наблюдательного пункта. Как только взобрались на высоты за Балаклавой, перед нами как на ладони открылось все поле боя. Вдоль берега моря немцы пробирались к генуэзской башне. Левее несколько групп наших бойцов сдерживали их натиск. Враг оседлал предпоследний гребень перед Балаклавой, местами просочился в лощинку и, прикрываясь кустарником, пытался взять последний гребень.

Оказывается, ни батальон обслуживания ВВС, ни другие подразделения не смогли отразить атаки противника на переднем рубеже и отошли. Об этом в штабе армии ничего не было известно. Там знали только, что противник на участке шоссе Байдары — Севастополь пытался атаковать наши части, но был отброшен. Что же делалось на направлении Варнутка — Балаклава? Об этом никто ничего не знал. Поэтому Петров и послал меня в Балаклаву, чтобы уточнить обстановку.

А положение здесь было действительно серьезное. Только быстрой контратакой можно если уж не ликвидировать, то во всяком случае хотя бы локализовать натиск врага. Но где взять силы?

С командного пункта удалось связаться со штабом. Докладываю обо всем командарму.

Он отвечает:

— Мобилизуйте абсолютно все резервы, используйте каждого бойца. Организуйте контратаку, как ходили в контратаки под Одессой.

Командир батальона, видимо, понял серьезность положения. Он срочно вызвал всех занятых подготовкой к эвакуации, присоединил к ним тех, кто был на командном пункте, и батальон перешел в контратаку.

Немцы были выброшены из лощины, но вернуть утерянный передний край нам не удалось. Надо основательно закрепиться на отбитом участке и держаться здесь.

Темнело, это хорошо, нам на руку: ночью немцы наступать не будут, а за ночь многое можно сделать.

Слева от нас, там, у деревни Камары, слышался бой. Кто дерется — мы не знаем. Решили организовать разведку, наладить связь и помощь друг другу.

Правда, посылая меня в Балаклаву, Крылов предупредил, что в районе Камары и Итальянского кладбища оборону занимают части 172-й дивизии полковника И. А. Ласкина. Но пока точного начертания переднего края на этом участке еще не было.

Разведку мы отправили.

Поздно ночью в Балаклаву приехал командарм, и я доложил ему о сложившейся на этом участке обстановке.

— То, что продвижение немцев остановили, — хорошо, — сказал он. — Лучше было бы, конечно, если бы смогли вернуть утраченные позиции. Постарайтесь, возможно, я кое-что подброшу, но на многое не рассчитывайте.

Во время его пребывания у нас противник совершил артиллерийско-минометный налет, и несколько мин разорвалось во дворе школы. Мы просили Ивана Ефимовича уехать, но разве его убедишь? К счастью, больше огневых налетов не было.

Петров рассеял эвакуационные настроения некоторых командиров, потребовал, чтобы была организована прочная оборона этого важного участка фронта. Командир батальона майор Писарихин горячо взялся за дело: бойцы рыли траншеи, действовала разведка. Часов около двух ночи позвонил Крылов и предупредил, что на Балаклавском направлении вводятся резервы 1-го и 2-го секторов, а 40-я кавалерийская дивизия полковника Ф. Ф. Кудюрова и 514-й полк 172-й дивизии подполковника И. Ф. Устинова с утра 14 ноября перейдут в наступление с задачей вернуть утраченные здесь позиции.

— Ваша задача вывести войска в исходное положение до рассвета. Поэтому выезжайте им навстречу и будьте проводником. О том, что вы выезжаете, я их предупредил, — закончил Крылов.

Наступление наших войск активно поддерживала артиллерия. Всю ночь на 14 ноября четырехорудийная береговая 152-мм батарея № 19 (командир капитан М. С. Драпушко, старший политрук Н. А. Казаков) обстреливала врага. Как потом стало известно из боевых донесений, на батарею обрушили свой огонь артиллерия и минометы врага. Дважды вспыхивал пожар, угрожая погребам с боезапасами. Не прекращая огня, воины тушили огонь. Когда прервалась связь с боевой рубкой, старший политрук Казаков стал управлять батареей непосредственно с огневой позиции. В этом бою батарея оказала огромную помощь войскам.

Подход частей 40-й кавалерийской дивизии полковника Кудюрова и 514-го полка оказался весьма кстати. Как только окончательно рассвело, противник начал атаку между деревней Камары и Итальянским кладбищем, но она была успешно отбита. Немцы явно опоздали. Сделали бы они это вчера — позиции были бы у них.

На других участках фашисты тоже атаковали и тоже безуспешно. Хотя нам не удалось полностью восстановить утраченное положение, но с рубежа высот 386,6 и 440,8 немцы были выбиты.

И. Е. Петров с командирами Приморской армии и руководителями Совета обороны.

В этом бою были захвачены пленные — солдаты 72-й дивизии.

Бой длился весь день с переменным успехом. Но, несмотря на все усилия, прилагаемые нами, продвинуться дальше не удалось. Противник все время подбрасывал подкрепления. К вечеру он вновь захватил высоту 386,6 и мелкими группами вышел к совхозу.

Здесь он и был остановлен.

Организация Севастопольского оборонительного района положительно сказалась на обороне. Коменданты секторов, каждый в границах своего сектора, твердой рукой наводили порядок, при необходимости успешно реорганизовывали войска. Устанавливалась более-менее постоянная связь по фронту и со штабом армии, что, учитывая недостаток в кабеле, было большой заслугой армейских связистов и их командира полковника Л. В. Богомолова. Они организовали сбор кабеля, не гнушаясь разными обрывками, снимали его даже во дворах, где он был использован хозяйками для развешивания белья.

Теперь в любое время можно было связаться непосредственно со штабом обороны первого сектора и через него с начальником штаба армии полковником Крыловым.

Я позвонил Крылову, рассказал о наших неудачах и потере высоты и попросил помощи.

— Доложу командарму, — ответил он. — Думаю, командарм примет необходимые меры. Ждите звонка.

Около часа ночи он позвонил и сказал, что Петров приказал выдвинуть из резерва 1330-й полк. Ему дано распоряжение 15 ноября к 4.00 выйти в район виноградников, примерно в полукилометре севернее совхоза «Благодать», уничтожить прорвавшегося в этом районе врага и овладеть высотой 386,6.

— Вам надлежит, — сказал Крылов, — уточнить обстановку, встретить полк и помочь ему в организации наступления, поскольку вы хорошо знаете местность и расположение противника.

1330-й полк сформирован из матросов и добровольцев с кораблей и ранее назывался первым полком морской пехоты. Боевое крещение полк получил в боях за Одессу. Слава о нем гремела по всему фронту. Фашисты боялись краснофлотцев, как огня. Когда была сформирована 421-я Одесская дивизия, полк вошел в ее состав под номером 1330. Командовал им в то время опытный командир, участник гражданской войны полковник Я. И. Осипов.

Во время отхода из района Перекопа 421-я дивизия, приданная 51-й армии, отходила на Керчь, но Осипов возвратился в Приморскую армию. В районе Симферополя, у деревни Курцы Осипов погиб, но имя «Осиповский» так и осталось за полком.

Из этой же 421-й дивизии к нам в Приморскую армию возвратился и один из батальонов 1331-го полка. Он был введен во второй эшелон, и ему было приказано занять позиции на западной окраине деревни Кадыковка и на скатах высот у Балаклавы. Как батальон выполнил этот приказ, мне тоже было поручено проверить после выхода 1330-го полка, в стойкости которого командарм был абсолютно уверен.

Полк прибыл вовремя, как было приказано. Ночью он мог основательно закрепиться, но не сумел этого сделать. Беда в том, что некоторые краснофлотцы, особенно с кораблей, которых много было в полку, с пренебрежением относились к рытью окопов, к самоокапыванию. Работали они под нажимом. Оказывается, в мирное время их совершенно не обучали этому простому, но крайне необходимому делу. А напрасно. Ведь во всякой десантной операции первый эшелон всегда состоит из моряков. Они высаживаются на берег, захватывают плацдарм и должны удерживать его до высадки основных сил. А разве удержишь землю, если основательно не зароешься в нее?

Не только ночь, но и большую часть дня пришлось пробыть в 1330-м полку.

В это время на участке, где оборону держал батальон майора Писарихина вновь случилась большая неприятность. Батальон не сумел отразить атаку немцев и отошел, открыв фланг конников дивизии полковника Кудюрова, и кавалеристы вели тяжелый бой в полуокружении. Хорошо еще, что 514-й полк удерживал деревню Камары.

Главный удар немцы наносили силой примерно до двух полков в направлении Кадыковки. Один из них мы знали. О втором пока нам ничего не было известно.

Завязавшийся бой охватил почти весь фронт 1-го и 2-го секторов.

Командарм приказал мне вновь выехать в Балаклаву, разобраться, что же произошло на участке батальона Писарихина и доложить лично ему или Крылову.

Возвращаюсь в штаб батальона, в школу. Время близится к полуночи. В штабе никто не спит. Сквозь затемненные шторами окна доносятся пулеметные очереди. Выхожу на балкон и по ходу перестрелки, по ракетам стараюсь определить границу переднего края немцев.

Перед утром 16 ноября из штаба армии передали распоряжение коменданту 1-го сектора полковнику П. Г. Новикову выехать на наблюдательный пункт и доложить командарму о положении под Балаклавой.

В ожидании Петрова в штабе сектора еще раз уточняю все данные, положение и состояние наших войск. Несмотря на неудачи в полосе 1-го сектора, настроение у всех приподнятое: оборона становится все тверже. На рассвете наша разведка в районе небольшого селения захватила в плен несколько вражеских солдат. Как выяснилось, они из 1-й румынской горно-стрелковой бригады.

Так вот она, эта бригада, и действует вместе с 72-й! Значит, к Севастополю уже подошли 72, 22, 50-я и 132-я немецкие дивизии и, кроме того, кавалерийские части румынской армии. Вполне возможно, что данные эти не полные, что наша разведка еще не полностью раскрыла все части вражеской группировки под Севастополем.

По отрывочным сведениям, войска 51-й армии, отходившей в сторону Керчи, не сумели закрепиться и переправились через Керченский пролив на Таманский полуостров. Керчь у противника. Жаль. Ведь там прекрасные оборонительные рубежи, например, Акмонайский.

Пленные рассказывают еще, что к ним должны подойти маршевые батальоны и дивизии, но какая именно, они не знают.

Утром прибыл командующий. Внимательно выслушав доклад о положении на участке батальона, он тут же сообщил, что подразделения 184-й дивизии, пробившиеся в Севастополь, сводятся в один полк, который поступит в 1-й сектор.

— Вы его поставьте на свой правый фланг, сменив батальон ВВС, — сказал он полковнику Новикову и полковому комиссару А. Д. Хацкевичу.

Касаясь общего положения в 1-м и 2-м секторах, Петров предупредил:

— Мы имеем данные, что противник сосредоточивает на этом участке новые силы. Вполне возможно, что завтра, а может быть, еще и сегодня перейдет в наступление. То, что вчера их атаки успешно отражены, не должно вас успокаивать.

Как раз во время этого разговора на фронте сектора началась артиллерийская стрельба, а вскоре с переднего края сообщили, что противник перешел в наступление на высоты перед Балаклавой.

Первые его атаки были отбиты. Но из штаба армии сообщили, что фашисты начали наступление и по долине Кара-Коба, во 2-м секторе, и потеснили левый фланг 31-го Пугачевского полка. Узнав об этом, командарм немедленно выехал в штаб 2-го сектора.

События, развивающиеся по всему фронту, невольно приводили к мысли, что противник стремится в кратчайший срок сломить наше сопротивление, рассчитывая на слабость обороны и усталость наших войск. Но мы с каждым днем крепли: совершенствовалась организация обороны, все более закалялись бойцы и командиры. Ценой больших потерь врагу удается теперь лишь кое-где продвинуться на несколько сот метров, овладеть той или иной высоткой, но мы своими контратаками не даем ему закрепиться и выбиваем его.

Вот и сегодня… Обычно ночью фашисты наступательных операций не ведут. А в ночь с 16 на 17 ноября они изменили своему правилу и продолжали атаковать последний гребень перед Балаклавой. Вначале им удалось частично овладеть восточными скатами высоты, одна группа автоматчиков даже достигла гребня, но быстрой контратакой наши воины вышибли их и завязали бой за следующую высоту.

Бой не затих к утру и продолжался весь день, охватывая полностью фронт 1-го и 2-го секторов. В районе деревни Камары немцы бросили на прорыв до 40 танков, но наша артиллерия мощным сосредоточенным огнем не только остановила их, но большинство уничтожила: остальные вынуждены были удрать с поля боя.

Особенно напряженные бои 17 ноября шли под деревней Кадыковка и в долине Кара-Коба, где враг бросал в атаки значительные силы. Но его натиск был сломлен.

А. Г. Капитохин.

Около 16 часов позвонил Крылов и приказал мне выехать в 31-й полк к полковнику К. М. Мухамедьярову, разобраться с положением на этом участке, точно установить расположение переднего края и доложить в штаб армии. После выполнения этой задачи надо направиться в штаб 161-го полка полковника А. Г. Капитохина.

На вопрос, где искать штаб Капитохина, полк которого входил в 95-ю дивизию и был в 4-м секторе, Николай Иванович ответил, что командарм приказал перебросить этот полк в 1-й сектор. Его новый командный пункт размещен неподалеку от домика, что у дороги из Балаклавы к Сапун-горе.

Окольными путями пробираюсь к Мухамедьярову. Штаб полка расположен в домике, затерянном в отрогах гор. Мухамедьярова я знал давно. С самого начала войны он командовал этим полком, отличавшимся высокими боевыми качествами. Полк принимал участие в боях на р. Прут, где у Джурджулетти ликвидировал части противника, переправившиеся через реку; успешно сражался во время обороны Одессы.

Полковник Мухамедьяров — стройный, лет тридцати пяти, с несколькоширокоскулым лицом, черными миндалевидными глазами и черными волосами, производил приятное впечатление. Отличительной его чертой было внешнее спокойствие. Даже в самые трудные минуты он не терял присутствия духа.

И в этот день, когда немцы, атакуя полк, вводили свежие силы, он хладнокровно руководил боем, сам все время находился на наиболее ответственных участках обороны.

Все атаки противника были отражены. Лишь на левом фланге ему удалось вклиниться в оборону на глубину примерно до сотни метров, но дальнейшее его продвижение было приостановлено.

С наступлением темноты бой затих. Мы с Мухамедьяровым побывали в батальонах. Ознакомившись с общим положением, я спросил полковника, о чем доложить штабу. Мухамедьяров ответил:

— Доложите, что ночью пойдем в атаку, выбьем немцев с занятой ими территории и восстановим передний край.

— Может быть, вам нужна помощь?

— Нет. Обойдемся своими силами. Так и доложите.

Мухамедьяров из тех командиров, которые слов на ветер не бросают. Все было сделано, как он обещал. Ночью полк короткой контратакой без артиллерийской подготовки не только восстановил положение, но и отбросил противника километра на полтора.

Когда я прибыл в штаб 161-го полка, там только что закончился вывод батальонов в исходное положение. Полковник Капитохин, вернувшийся из батальонов, где проверял готовность на случай ночных действий, сказал:

— Настроение у ребят прекрасное. Рвутся в бой. Сердце радуется, глядя на них. Нечто подобное приходилось наблюдать в годы гражданской войны. Сейчас все роют окопы. Думаю, к утру полностью зароемся в землю. Связь с соседями уже установлена.

С полковником Капитохиным это была моя первая встреча. Но о нем не раз приходилось слышать еще под Одессой, где он принял полк после ранения его командира. Как-то командарм говорил, что Капитохин еще в гражданскую войну командовал не то бригадой, не то дивизией и воевал отлично. Потом долго работал в Главном управлении Севморпути. Почти двадцать лет не был в рядах армии. Естественно, в военном отношении кое в чем отстал. Однако, человек высокообразованный, эрудированный, он быстро постигал то новое, что внесла военная наука за прошедшее время.

Ознакомившись с обстановкой в районе действия 161-го полка, я ночью позвонил в штаб армии. К аппарату подошел Петров. Он часто сам связывается с штабами дивизий и полков, запрещая будить Крылова. Так было и теперь. Выслушав меня, Петров коротко бросил в трубку:

— Немедленно выезжайте к Новикову. Ознакомьтесь с приказом и проследите, как идет подготовка к его выполнению. В 4.00 доложите мне или Николаю Ивановичу.

Простившись с Капитохиным, выехал в штаб 1-го сектора. Сегодня на этом участке фронта тишина. Ее нарушают лишь редкие выстрелы да разрывы снарядов и мин. Даже более интенсивную артиллерийско-минометную стрельбу мы считаем тишиной, если нет неумолчной автоматно-пулеметной дроби — этого первого признака активности противника.

Начальник штаба 1-го сектора майор С. А. Комарницкий ознакомил меня с приказом, которым командарм обязывал контратаковать врага и вернуть утраченные позиции. Начало действий предлагалось начать на рассвете. Но случилось непредвиденное. После полуночи комендант 2-го сектора полковник Ласкин получил данные разведки, о том, что в районе деревни Камары противник приступил к оборонительным работам. Так вот почему он не вел боевых действий ночью! Контратаковать утром — значило встретить более или менее подготовленную оборону.

Медлить было нельзя. Полковник Ласкин поступил совершенно правильно, отдав приказ 514-му полку контратаковать противника ночью, не дожидаясь утра. Одновременно он попросил полковника Новикова оказать содействие, обезопасить его правый фланг со стороны Кадыковки.

Полковник Новиков пообещал принять меры и в свою очередь приказал 161-му полку быть готовым к очистке Кадыковки от прорвавшихся туда немецких автоматчиков 514-й полк стремительно ворвался в Камары. Это было для фашистов полной неожиданностью. Считая, что после вчерашнего дня, прошедшего в исключительно тяжелом, не совсем удачном для нас бою, мы не решимся на ночную контратаку, противник был застигнут врасплох и выбит из деревни. Одновременно 161-й полк быстро расправился с вражескими автоматчиками, просочившимися в Кадыковку.

Таким образом, задача, поставленная командармом, была выполнена; передний край нашей обороны на стыке 1-го и 2-го секторов полностью восстановлен. Когда полковники Новиков и Ласкин доложили об этом Петрову, он принял решение далее никаких действий не предпринимать, а прочнее закрепиться на рубеже и быть готовыми к отражению атак врага.

Днем 19 ноября Петров приехал на командный пункт 1-го сектора. Его беспокоило, что на Балаклавском направлении у нас была ослаблена оборона, особенно после того, как противник овладел скатами высоты 212,1, непосредственно примыкавшей к северной части Балаклавы, а также после неоднократных атак последнего гребня перед ней. Правда, с высоты 212,1 мы противника отбросили, атаки на последний гребень отразили, но ряды 383-го полка, вот уже несколько дней не выходившего из боя, и части 40-й кавалерийской дивизии, дравшиеся рядом с ним, очень поредели. Надо было или заменить их, или хотя бы сократить фронт обороны.

Ознакомившись с положением, командарм приказал снять с обороны 383-й полк и части 40-й кавалерийской дивизии, заменив их 456-м полком подполковника Г. А. Рубцова.

— На этот полк вы можете вполне положиться, — сказал он Новикову. — Я был в нем. Бойцы прекрасные. Да и командир у них отличный, подполковник Рубцов. — Затем обратился ко мне: — Выезжайте во 2-й сектор, уточните границы переднего края обороны, нанесите их на карту и возвращайтесь в штаб, предварительно доложив по телефону Николаю Ивановичу или мне.

С комендантом 2-го сектора полковником Ласкиным я несколько раз разговаривал по телефону, но лично не был знаком. Он прибыл к нам со 172-й дивизией. Сейчас я увидел сравнительно молодого, лет 35, человека, очень подвижного, подтянутого, с открытым приятным лицом. Высокий лоб и чуть заостренный подбородок, вдумчивые серьезные глаза говорили о недюжинном уме и твердости характера.

Он прикрепил ко мне одного из штабных командиров, с которым мы с наступлением темноты отправились на передний край. На позиции шли окопные работы. Бойцы рыли траншеи, блиндажи, сооружали землянки, устанавливали проволочные заграждения и минные поля. Всюду оживленно обсуждались прошедшие бои, чувствовалась бодрость, уверенность в своих силах.

В одной из рот 514-го полка мы встретились с комиссаром дивизии бригадным комиссаром П. Е. Солонцовым.

Он проводил партийное собрание. Шел прием в партию.

— Ряды партии растут. На место одного выбывшего коммуниста становятся двое новых, — сказал он.

В штаб мы вернулись перед рассветом. Полковник Ласкин еще не ложился. Оказывается, он, как и мы, обходил отдельные участки, контролируя ход работ.

Нанеся на карту границу переднего края, докладываю Крылову. Он приказывает:

— Карту с нанесенным на нее передним краем обороны, подписанную Ласкиным, немедленно высылайте с офицером связи в штаб, а сами возвращайтесь на командный пункт Новикова и проверьте, произведена ли смена 383-го полка 456-м. Там же ознакомьтесь с новым приказом.

— Николай Иванович, — докладываю ему. — Вчера командарм приказывал мне возвратиться в штаб.

— Знаю. То было вчера. А сегодня выполняйте это задание.

Коменданта сектора на командном пункте не было. Начальник штаба майор С. А. Комарницкий сообщил, что смена войск закончена, противник ведет артиллерийский и минометный обстрел, особой активности не проявляет.

— Очевидно, фашисты выдохлись, — заключил свое сообщение Комарницкий. — Ведь за последние дни они понесли большие потери.

— Вы докладывали об этом Крылову?

— Да.

— Что он сказал?

— Он сказал, что, по имеющимся в штабе армии данным, противник перегруппировывает войска и не сегодня-завтра попытается прорвать оборону. — Затем майор добавил: — Кстати, получен приказ, в котором говорится именно об этом, — и он достал из планшета приказ.

В нем четко определилась главная задача — не дать гитлеровцам закрепиться на занятых позициях, с утра 21 ноября частям 2-го сектора начать наступление в общем направлении Камары — высота 386,6. Эта операция будет проведена с участием войск 1-го сектора после возвращения рубежей, ранее занятых противником.

Но противник опередил нас. Сосредоточив в этом районе более дивизии, он с утра 21 ноября перешел в атаку на гребень высоты 440,8 — Камары и к 10 часам овладел им.

Однако наша подготовка не пропала даром. Войска 2-го сектора перешли в контратаку. Фашисты ввели в бой свои последние резервы, пытаясь сдержать натиск. Но безуспешно. Наши войска отбросили их.

Это была последняя попытка гитлеровцев прорвать фронт обороны на Балаклавском направлении.

Наша разведка, работавшая в тылу немцев, сообщала об их огромных потерях в этих десятидневных боях.

Убедившись в невозможности сломить сопротивление советских войск, фашисты перешли к обороне, начали зарываться в землю, минировать подступы к своему переднему краю.

Наступал период относительной передышки. Это дало нам возможность создать вокруг Севастополя мощный оборонительный пояс, пополнить личный состав войск, закончить их формирование, создать резервы.

21 ноября вечером Крылов приказал мне на следующий день утром прибыть в штаб армии. Что ж, вот и будет положен конец моему неопределенному положению. Ведь, собственно, целый месяц я не знаю, какую занимаю должность. Что-то вроде своеобразного офицера для особых поручений штаба армии и лично командарма.

В кабинете Крылова, когда я вошел, чтобы доложить о своем прибытии, находились Петров и комендант береговой обороны генерал-майор Моргунов. Выслушав мой рапорт и получив ответы на вопросы, касающиеся полка Рубцова, Иван Ефимович сказал Крылову:

— Думаю, что Ковтун вполне подходит на должность начальника оперативного отдела штаба. Он больше оперативник, чем разведчик. Каково ваше мнение?

Крылов ответил:

— Я не возражаю. Даже сам хотел просить вас об этом. — И, обращаясь ко мне, спросил: — А вы, товарищ Ковтун, согласны?

Назначение состоялось.

Днем я знакомился с отделом, а уже к вечеру приступил к исполнению обязанностей. Комиссаром оперативного отдела был батальонный комиссар И. Ф. Костенко, служивший до этого в пограничных войсках.

С первой встречи у меня с ним сложились хорошие взаимоотношения. Костенко относился к числу людей, о которых принято говорить «душевный человек».

Он коротко, сжато рассказал о моих помощниках — майорах И. Я. Шевцове, К. И. Харлашкине, капитанах И. П. Безгинове и С. П. Никитине, дал им точные боевые и деловые характеристики. Последний был прикомандирован из штаба береговой обороны Черноморского флота.

Майора Шевцова я знал и раньше. Он заочно окончил академию им. Фрунзе, работал в штабе Одесского военного округа, откуда при формировании Приморской армии был взят в штаб. С Безгиновым и Харлашкиным мы также встречались под Одессой. Технические работники были, конечно, мне незнакомы. Что ж, поживем, поработаем, узнаем друг друга.

Итак, я — начальник оперативного отдела штаба армии. Справлюсь ли? Ведь я никогда не работал в больших штабах да и вообще на службу в армию вернулся после 14-летнего перерыва. А за это время многое изменилось. Правда, некоторый практический опыт я успел приобрести. Но хватит ли его, достаточен ли будет запас знаний?..

Прошло четыре дня. Работники отдела, кроме Безгинова и Никитина, — в подразделениях. У них задание — уточнить границы сложившегося после боев переднего края обороны наших войск и войск противника.

Работники отдела составляют оперативные сводки (мы два раза в день — утром и вечером — посылаем их в штаб флота). Перед этим они обзвонили штабы секторов, все уточнили, сверили, проверили.

После ноябрьских боев сводки стали довольно однообразные: «На фронте ничего существенного не произошло. Противник продолжает вести оборонительные работы. В течение дня (ночи) потери: раненых… убитых…».

Передний край нашей обороны определен уже достаточно точно. Офицеры отдела на месте в войсках, как того и требует командарм, сами прошли по всему переднему краю. Повсюду идет напряженная работа: роются траншеи, окопы, сооружаются блиндажи. Труд этот очень тяжелый, тем более в каменистых севастопольских грунтах. Работа идет главным образом ночью, так как днем немцы, завидев даже небольшое движение на нашей стороне, открывают артиллерийско-минометный огонь.

По ночам во всех секторах действуют поисковые партии. Их задача — достать «языка». Армия не может нормально действовать, не имея достоверных сведений о противнике, а их, кроме разведки, можно получить из опроса пленных. Захватить же их не всегда удается. Сегодня взят пленный — артиллерист 24-й дивизии, прибывшей из-под Харькова. Значит, у врага появились новые части на нашем фронте. Видимо, противник усиливает группировку.

Чтобы детально познакомиться со штабами секторов и дивизий, я ежедневно бываю в войсках.

Днями представился члену Военного совета армии бригадному комиссару М. Г. Кузнецову. Перед войной он был первым секретарем Измаильского обкома партии и по решению Центрального Комитета партии вместе с другими партийными работниками слушал курс лекций при академии имени Фрунзе. ЦК партии заранее подготавливал членов Военных советов на случай войны.

Сейчас в штабе установился твердый порядок работы. Мне ежедневно приходится дежурить с часу ночи до восьми утра. Принимаю донесения, звоню в штабы секторов, уточняю обстановку. В 6 часов докладываю Петрову, что произошло на фронте за ночь, получаю указания и, если это необходимо, передаю их в соответствующие части. В 8 часов Петров уезжает в войска, в штабе остается Крылов. С этого времени и до обеда мне можно отдохнуть. Под вечер всех нас собирает командарм или начальник штаба на совещание. Обмениваемся мнениями, советуемся, уточняем обстановку, получаем указания.

Размещаемся мы в небольших казематах без дневного света, в которых когда-то хранились пороховые заряды к орудиям и размещалась орудийная прислуга. Кабинет командарма находится с правой стороны при входе. Это крохотная комнатка. У стены — деревянный топчан, рядом — небольшой стол и два стула. Поставить еще что-нибудь нельзя — нет места. Напротив в такой же комнатушке находится узел телефонной связи. Чтобы вызвать кого-нибудь по телефону, Петров приоткрывает дверь своего кабинета и, повысив голос, отдает связистам приказание. Проходит минута-две, и связь установлена.

В несколько большей комнате размещаемся мы — полковник Крылов, комендант береговой обороны генерал-майор Моргунов, начальник его штаба полковник Кабалюк и я.

В нашем помещении — телефон. Линии связи идут по всем направлениям до конечных контрольных пунктов, а оттуда — в штабы дивизий и бригад. Они были заранее подготовлены штабом береговой обороны и надежно врыты в землю.

В помещении над казематами размещен оперативный отдел. Остальные отделы штаба — в зданиях неподалеку.

Петрова редко можно застать в своем кабинете. Он с утра до вечера в войсках: в штабах дивизий, бригад или просто в траншеях, окопах — на переднем крае среди бойцов. Пожалуй, не было ни одного бойца, который лично бы не знал его. Не случайно они называли его «наш дед Иван». Особенно много внимания уделяет он строительству оборонительных сооружений, не дает покоя инженеру армии полковнику Г. П. Кедринскому.

В городе и в порту взят на учет весь цемент, строятся разборные огневые точки. Их потом устанавливают на огневых рубежах. Работы подвигаются успешно. Саперы по ночам заняты созданием минных полей. Севастополь превращается не только в морскую, но и в сухопутную крепость.

По призыву городского комитета партии и городского комитета обороны все трудоспособные севастопольцы работают на оборону: в подземных комбинатах налаживается производство вооружения, ремонтируется боевая техника, изготавливается необходимая одежда и обмундирование для армии и флота.

Авиация противника почти ежедневно бомбит город и порт, но без особого ущерба. Корабли доставляют пополнение, боеприпасы, питание, увозят раненых, женщин и детей. В те дни, когда они приходят в Севастополь, — ведут огонь по противнику. Об их приходе мы узнаем от начальника оперативного отдела штаба флота капитана 2 ранга О. С. Жуковского и вместе с ним намечаем цели обстрела.

Уже совершенно определилась система огня в обороне. За восемь минут три четверти всей мощи огня нашей артиллерии можно сосредоточить на противнике в любой точке перед передним краем обороны. С начальником артиллерии армии полковником Николаем Кирьяковичем Рыжи и начальником штаба артиллерии полковником Николаем Александровичем Васильевым установлена тесная связь.

ВРЕМЕННОЕ ЗАТИШЬЕ

Расчет фашистов с ходу овладеть Севастополем потерпел неудачу. Исчерпав свои силы, они некоторое время особой активности не проявляли. Затем, в начале декабря, после небольшой артиллерийской подготовки попытались прорвать оборону на Балаклавском направлении. В бой были введены горно-стрелковая бригада и пехотная дивизия. Главные усилия противник сосредоточил против 456-го полка, влитого во 2-ю дивизию. 1 и 2 декабря полк отражал атаку за атакой, но не отошел ни на шаг. Внимательно следя за его действиями, командующий армией Петров сказал:

— За Балаклаву я спокоен. 456-й полк Рубцова — надежный щит. Он будет стоять насмерть.

Нас, работников штаба, удивило, что фашисты начали атаки именно здесь, на Балаклавском направлении. Не думали ли они, что мы в связи с затишьем ослабили оборону этого участка? Однако секрет открывался просто. Ночью 30 ноября Рубцов организовал разведку. Группа бойцов перед рассветом ворвалась в первую траншею немцев и заняла ее. Гитлеровцы не смогли смириться с потерей траншеи и предприняли ряд атак, чтобы восстановить положение. Бой, начавшийся вначале на сравнительно небольшом участке, постепенно расширялся, охватывая все большую территорию, перекидываясь в полосу 2-го сектора в районе деревни Камары и Гасфортовой горы.

Бой длился два дня. Ценой больших потерь противнику удалось вытеснить наших бойцов из занятой ими траншеи, а в полосе 2-го сектора даже сбить наше боевое охранение.

Верный своей привычке по возможности самому на месте знакомиться с ходом событий, командарм днем выехал к коменданту 1-го сектора полковнику Новикову и захватил с собой меня. Убедившись, что здесь ничего особенно опасного нет, он пробыл недолго, оставил меня в штабе дивизии; приказал лично побывать в полку Рубцова, выяснить причины внезапно возникшего боя, а также проверить несение службы на переднем крае.

Как только стемнело, мы с начальником штаба дивизии майором Комарницким отправились к пограничникам.

Подполковник Рубцов рассказал нам о ночном поиске разведчиков, о захвате ими траншеи.

— Группу вел наш прославленный еще под Одессой разведчик Иван Богатырь, — сказал он. — К немцам подобрались незаметно и свалились на них как снег на голову. Фашисты не ожидали такой дерзости. Ну и началась у них паника. Богатырь не ограничился захватом «языка». Группа выбила гитлеровцев из траншеи, заняла ее. Немцы начали контратаки. В дело ввязалась артиллерия. И пошло. С нашего участка бой постепенно переходил и на другие, на 2-й сектор. Сейчас в полосе полка стало тихо. А вот у моего соседа подполковника Шашло бой все еще продолжается.

Выполняя приказ Петрова, мы ночью побывали на переднем крае, поговорили с бойцами. Настроение у них хорошее. Встретились мы и с Иваном Ивановичем Богатырем. Это был спокойный, уравновешенный человек, обладающий незаурядной физической силой. Глядя на него, невольно вспоминалась русская пословица: «По шерсти и кличка».

Спокойно, не торопясь Иван Иванович рассказал, как они ползли к немецкой траншее, как, перевалив через бруствер, ввалились в нее, ну а там — «дело известное: кого прикладом, кого пулей. Вот и заварилось…» — закончил он свой рассказ.

В штаб дивизии мы вернулись перед рассветом полные впечатлений. У нас была глубокая уверенность, что рубцовцы сумеют отстоять позиции, не дадут врагу прорваться на своем участке.

Отбив захваченную группой Богатыря траншею, немцы прекратили контратаки. Зато они усиленно начали нажимать на 514-й полк подполковника В. В. Шашло, оборонявший деревню Камары и шоссе Севастополь — Ялта у Итальянского кладбища, и 3 декабря перешли в наступление.

Выслушав доклад о результатах проверки организации обороны в полку Рубцова и о начавшемся бое, начальник штаба армии приказал выехать в район деревни Камары, детально разобраться, что там произошло, и попутно выяснить, как обеспечен стык между 31-м полком Чапаевской дивизии и полком, которым командует Шашло.

Как выяснилось, полк Шашло успешно отразил неоднократные атаки переднего края. Понеся большие потери, немцы продвинуться дальше не смогли.

Большую помощь полку в отражении вражеских атак оказали артиллеристы Богданова. Наблюдатели и разведчики артиллеристов всегда находятся в частях на переднем крае, точно определяют места скопления противника, его артиллерийско-минометные позиции. Губительный и точный огонь орудий полка Богданова по заранее засеченным целям отрезвляюще действовал на фашистов. Так было и здесь. Атаки противника захлебнулись.

Один из взводов полка Шашло, находившийся в боевом охранении, стойко оборонялся и только к вечеру был отведен.

Командир полка решил с утра 4 декабря контратакой вернуть позицию боевого охранения. Об этом поздно вечером было доложено командарму. Петров сказал:

— Начинать бой за возврат позиции боевого охранения не рекомендую. Игра не стоит свеч.

Людмила Павличенко.

Ночь на 4 декабря прошла относительно спокойно, если не считать неутихавшего ружейно-пулеметного огня по отражению разведки. С утра все готовились к новым атакам врага. Но немцы не решились наступать, ограничившись захватом позиций боевого охранения.

В действие вступили снайперы. В обороне им всегда есть работа. В Севастополе для снайперов было особенно широкое поле деятельности. Вскоре по всему фронту загремела слава Людмилы Павличенко и Ноя Адамия. Их подвиги широко освещались в выпускаемых политотделом армии листовках и в армейской газете и находили горячих последователей.

Людмилу Павличенко мы помнили еще по обороне Одессы, где она уничтожила до сотни вражеских солдат и офицеров. О Ное Адамия, морском пехотинце, узнали уже здесь, в Севастополе.

Полковник В. С. Потапов, начальник разведывательного отдела армии, информирует о противнике.

Потапов, страдающий язвой желудка, пришел согнувшись, держа левую руку на животе. Это был исключительно работоспособный командир, умеющий хорошо анализировать, сводить воедино собранные по крупицам данные о противнике, получаемые по всем каналам, и делать выводы. Невысокого роста, ничем особенно не примечательный, к тому же вечно полусогнутый из-за болезни, Потапов, докладывая разведывательные данные, преображался. Язык его становился живым и выразительным. Вот и сейчас, суммируя данные разведки, он рассказывает, что немцы подтягивают к Севастополю войска с Керченского полуострова, высвободившиеся после взятия ими в ноябре Керчи. Кроме того, к городу подошли и некоторые румынские части. Теперь против наших 25, 95, 109, 172-й стрелковых, 40-й кавалерийской дивизии, 7-й и 8-й бригад морской пехоты и отдельных полков, далеко не полно укомплектованных, сосредоточено пять немецких дивизий и румынская горно-стрелковая бригада. Они имеют полный или почти полный состав, значит, по численности и огневым средствам силы противника значительно превосходят наши. Потапов отмечает, что в Крыму развертывается партизанское движение под командованием А. В. Мокроусова.

Во время нашего разговора в комнату, где мы сидели, вошел Крылов. Он спросил, какие выводы можно сделать из имеющихся разведывательных данных. Потапов ответил, что немцы, видимо, готовят войска к наступлению, и, судя по району их сосредоточения, удар будет нанесен по нашему левому флангу.

Николай Иванович заметил:

— Не будут же они все время сидеть в обороне, попытаются наступать.

После ухода Потапова мы еще раз обсудили последние данные, после чего Крылов приказал поставить обо всем в известность комендантов секторов, предупредить их, чтобы усилили наблюдение и разведку и обязательно в каждом секторе захватили «языков».

Прошло десять дней декабря. На фронте стояло затишье. Только снайперы с обеих сторон вели активную борьбу, в оперативных сводках ежедневно отмечались потери в наших войсках и у противника. Немецкая авиация стала показываться реже. Теперь и у нас появились авиационные новинки. С Большой земли прилетело несколько самолетов ПЕ-2. Все же помощь. Вообще же авиации в Севастополе не много. Это в основном истребители старых марок, морские бомбардировщики МБР и ПО-2.

Есть у нас и бронепоезд «Железняков», названный так в честь легендарного партизана гражданской войны матроса Железнякова. Построили его рабочие Севастопольского Морского завода. Они взяли обычные железнодорожные платформы, обшили их и паровоз стальными листами.

Теперь бронепоезд в строю. Его стоянка — туннель возле Инкермана. Правда, отсутствие необходимой железнодорожной сети ограничивает радиус его действия, особенно если учесть, что дорога в сторону Балаклавы проходит по местности, доступной наблюдению противника. Но все-таки он оказывает войскам большую помощь.

Пользуясь затишьем, дивизии и полки создают вторые эшелоны обороны — в глубину. Выделен армейский резерв — 40-я кавалерийская дивизия под командованием полковника Кудюрова и 161-й полк 95-й дивизии. Все это выкраивается из наличных сил. Петров и Крылов вечерами сидят с начальником отдела укомплектования подполковником И. Ф. Семечкиным, рассматривая, что и где можно взять на пополнение рот и батальонов. Ведь у нас есть еще полки двухбатальонного состава.

В секторах идет напряженная работа по совершенствованию оборонительных рубежей: углубляются траншеи, прокладываются ходы сообщений, строятся блиндажи и землянки для личного состава. Связисты прокладывают новые линии. Сейчас из штаба армии можно связаться даже с командным пунктом батальона и артиллерийского дивизиона. Создана сеть обходных каналов связи на случай порыва прямой.

Командарм уделяет большое внимание тылам. Начальник тыла интендант 1 ранга А. П. Ермилов ежедневно докладывает ему, а в его отсутствие Крылову об армейских запасах. А мы получаем копии сводок по тылу, из которых черпаем данные для оперативных сводок и боевых донесений.

Командарм требует накапливать запасы, особенно артиллерийских снарядов, расход которых очень велик. По заданию Николая Ивановича Крылова оперативный отдел вместе со штабом артиллерии подсчитали расход снарядов за дни боев. Получилась какая-то ерунда. Вышло, что артиллерийских снарядов мы израсходовали 49 тысяч, а винтовочных патронов 74 тысячи. Снова начали проверять данные: итог подтвердился Это заставило дать указания войскам при отражении атак усилить ружейно-пулеметный огонь, не полагаясь только на артиллерию; установить контроль за вызовами огня. Довольно часто случалось ведь так: стоит показаться небольшой группе фашистов, как командир роты уже требует открыть огонь артиллерии, тогда как достаточно одного пулемета, чтобы рассеять ее.

Не все понимали, что подвоз кораблями флота снарядов с армейской базы, находившейся в Новороссийске, сопряжен с огромными трудностями.

Контролировали вызов артиллерийского огня командиры штаба артиллерии и оперативного отдела армии, или, как их называли, направленцы. И это понятно. Нет такого вопроса, которым не занимался бы оперативный отдел. Его работники почти всегда находились в войсках, каждый в своем секторе. Они являлись своеобразными глазами штаба армии, информировали обо всем, что происходило, в любое время дня и ночи могли дать необходимую справку.

Только капитан Безгинов безотлучно находился при штабе. В его обязанности входило составление оперативных сводок и сбор материалов для них.

Направленцами были майоры И. Я. Шевцов, К. И. Харлашкин, комиссар отдела И. Ф. Костенко, а от береговой обороны капитан С. П. Никитин. Все они отличались большой работоспособностью, могли сутками не спать, выполняя то или иное задание. Особенно отличался Шевцов. Если он в войсках, то проверит все — от боевого охранения до солдатских кухонь. Ему никогда не надо напоминать, что и как сделать. Плотный, крепко сбитый, среднего роста, с черной шевелюрой, круглолицый, глаза серые, веселые, он был и внешне очень симпатичен. В свободные часы — любитель повеселиться, не прочь пропустить и чарочку, другую. Но в работе быстр и строг. От его глаз не укроется никакая мелочь, если она имеет отношение к обороне. Особое достоинство — всегда правдив. Ему поручались наиболее ответственные задания.

И он, и Безгинов перед самым началом войны закончили академию имени М. В. Фрунзе и были хорошо подготовлены к штабной работе. Безгинов был очень вдумчивым, серьезным штабным командиром, способным разрабатывать оперативные задания, боевые приказы, предлагать свои решения. Харлашкин, его все называли Костей, в оперативный отдел пришел из отдела боевой подготовки. Он не имел академического образования, но благодаря живости ума быстро освоился. Это был весельчак незаурядной храбрости. Ему ничего не стоило ввязаться в бой и вместе с ротой пойти в атаку.

На этих товарищей опирались мы в работе оперативного отдела.

ВТОРОЙ ШТУРМ

Поздно вечером 14 декабря дежурный штаба 8-й бригады морской пехоты доложил, что на переднем крае противника — шум, необычное движение. Вероятно, происходит смена войск… Получив такое сообщение, штаб армии сразу же потребовал данные от штабов 95-й и 25-й дивизий. Вскоре чапаевцы подтвердили, что и перед их передним краем у противника происходит что-то подобное.

Эти сообщения настораживали. Будучи в это время дежурным, я немедленно поставил в известность о происходящем у противника штабы 1-го и 2-го секторов, потребовал, чтобы усилили наблюдение и о замеченном немедленно докладывали штабу армии. Одновременно сообщил обо всем начальнику штаба артиллерии полковнику Н. А. Васильеву. Он ответил, что и по его линии имеются подобные сведения и что артиллеристам дано указание быть готовыми в любое время открыть огонь.

Со штабом артиллерии у нас была самая тесная связь. Коллектив у них сплоченный, боевой. Начальник штаба Васильев, высокообразованный командир, сумел подобрать прекрасных, энергичных работников. Он часто заходил к нам в оперативный отдел, и мы сверяли его данные со своими. Иногда штаб дивизии докладывал одно, а артиллеристы то же самое, но в совершенно ином освещении, тогда мы проводили перепроверку через наших направленцев — работников оперативного отдела.

Отдав необходимые распоряжения штабам секторов, докладываю Крылову. Он предложил тщательно перепроверить данные, подключив к выполнению этого задания разведывательный отдел.

В 6 часов утра Петров, узнав обо всем, тут же связался с командирами соединений, а около восьми часов вызвал к себе Крылова, начальника артиллерии армии, руководителей отделов и сказал:

— Немцы, вероятно, готовят какую-то пакость. По всей видимости, этой ночью они производили смены частей перед нашим левым флангом, а возможно, уплотняли боевые порядки. Нужно быть начеку.

Полковник Рыжи доложил, что артиллерийская разведка обнаружила огневые позиции в Альминской долине и в районе Черкез-Кермен — Шули новые батареи противника.

Начальник разведотдела полковник В. С. Потапов и его помощник, ведающий агентурной разведкой, капитан Б. С. Ковтун подтвердили, что, по их данным, сверенным с разведотделом штаба Черноморского флота, войска противника пополнились новыми частями.

Закрывая это оперативное совещание, Петров сказал:

— Тщательно проверяйте все данные о противнике, усильте наблюдение, активизируйте работу поисковых групп, постарайтесь добыть «языков» в 3-м и 4-м секторах. Проверяйте готовность к отражению атак. Приведите в боевую готовность наш резерв — дивизию полковника Кудюрова и полк полковника Капитохина.

Начальнику политотдела армии бригадному комиссару Л. П. Бочарову было предложено усилить политическую работу в войсках, поднять моральный дух, рассказать о возможных атаках; военврачу 2 ранга Д. Г. Соколовскому приказано подготовиться к приему раненых; начальнику тыла интенданту 1 ранга Ермилову — ускорить доставку запасов из Новороссийска, быть постоянно связанным с начальником тыла флота.

На фронте шла ружейно-пулеметная перестрелка. Артиллерия противника пристреливалась, несколько усилила огонь на бухты.

Вечером в оперативном отделе зашла речь о противнике, о его приготовлениях. Строились предположения, делались прогнозы. Незаметно разговор переключился на известия от семей, на обсуждение писем и т. д…

В ночь на 15 декабря ничего особенного не произошло. 16-го, часов около двух ночи снова начали поступать сигналы о необычном поведении противника перед 8-й бригадой морской пехоты и Чапаевской дивизией.

Командир 8-й бригады полковник Вильшанский доложил, что пока на их участке фронта тихо. Начальник штаба 4-го сектора полковник Р. Т. Прасолов сообщил, что и у них спокойно.

В 4 часа вошел Николай Иванович и спросил, какова обстановка. Я ему доложил. Перед утром — это время моряки называют «собачьей вахтой» — настроение несколько тревожное. Однако и утро и день прошли без значительных событий, если не считать более напряженной работы, проверки готовности частей.

17-го на рассвете фашисты начали наступление по всему фронту. Через несколько часов ясно вырисовался замысел противника. Он рассчитывал нанести два удара: главный удар в стык 3-го и 4-го секторов, а вспомогательный — на Верхний Чоргунь. К концу дня гитлеровцам удалось на отдельных участках потеснить наши части. Наибольшего успеха они достигли в полосе 4-ю сектора, овладели передним краем обороны 8-й бригады морской пехоты. Это дало им возможность продвигаться вглубь, создавая угрозу выхода во фланг чапаевцам. Таким образом, фланги 3-го и 4-го секторов оказались разобщенными.

Первый день декабрьского наступления немцев — его мы называли вторым штурмом — был для нас неудачным. И досадно было, что бригада-то знала о перегруппировке войск противника, ведь от нее мы получили первые сведения о необычном движении в боевых порядках фашистов. Видимо, там не придали этому особого значения, полагая, что немцы не решатся на атаку.

В. Л. Вильшанский.

Почему же фашистам удалось сравнительно легко прорвать нашу оборону? Большую роль в этом сыграло то, что мы привыкли к сложившемуся понятию: каждая атака начинается с артиллерийской подготовки или хотя бы артиллерийского налета. Они служили своеобразным предупреждением.

Здесь же все было по-иному. Немцы начали наступление незадолго до рассвета без единого артиллерийского выстрела. Они в полной тишине подошли к переднему краю и ворвались в расположение боевого охранения.

Ночь на 18-е прошла в относительном затишье. Командарм принял решение с утра контратаковать противника и восстановить утраченные позиции. Поскольку 4-й сектор не располагал достаточными силами для контратаки, из армейского резерва были выделены 40-я кавалерийская дивизия и стрелковый полк только недавно прибывшей 388-й дивизии.

Начавшееся с утра 18 декабря сражение желаемых результатов нам не принесло. Правда, части 2-го сектора полковника Ласкина восстановили свое положение. Но на участках 3-го и 4-го секторов, где враг наносил главный удар, обстановка складывалась явно не в нашу пользу. Здесь части вынуждены были отойти на новый рубеж: Мекензия, Камышлы, Эфендикой.

Однако наши воины сражались героически, не уступая врагу без боя ни пяди земли. Особенно отличились гарнизоны пулеметных дзотов № 11, 12, 13 и 14, которыми командовал старший лейтенант И. Ф. Жигачев. Почти все их защитники погибли, но не отступили ни на шаг. Дзот № 13 у Камышловского моста 18 декабря атаковала рота автоматчиков. Несмотря на помощь группы красноармейцев, дзот удержать не удалось. Все его защитники во главе с командиром, старшиной 2-й статьи Петром Романчуком, героически погибли.

Отважно сражался гарнизон дзота № 11, состоявший из комсомольцев — воспитанников электромеханической школы Учебного отряда флота: командира дзота Сергея Раенко, Алексея Калюжного, Дмитрия Погорелова, Василия Мудрика, Владимира Радченко, Ивана Четвертакова и Григория Доли. Немцы поливали дзот свинцом, обстреливали из тяжелых минометов, но семь храбрецов отбивали все их атаки, косили пулеметным огнем ряды вражеских солдат. В самый трудный для защитников дзота час им на помощь пришли коммунисты Михаил Потапенко, Петр Корж, Константин Король. Обозленные неудачами, гитлеровцы бросили на штурм дзота авиацию и батальон пехоты. Скончался от ран на руках друзей командир дзота Сергей Раенко; его последними словами были: «Сражайтесь стойко! Клятву помните!» Вместо Сергея Раенко командование дзотом принял Михаил Потапенко.

Таяли ряды защитников дзота. Когда наши войска отбили дзот, перед ними лежали десятки трупов гитлеровцев, а среди них — тела погибших героев, полностью и до конца выполнивших свой долг.

Подобные факты героизма советских воинов, их беспримерной отваги, преданности воинскому долгу были на каждом участке обороны.

Но силы наших войск и наседавших гитлеровцев были явно неравны. Предпринимать контратаки было неразумно, и Петров потребовал от командования секторов прочно закрепиться на новом рубеже. Принимая это решение, командарм сказал Крылову:

— Повторять контратаки при таком количестве сил, какие имеются в нашем распоряжении, — это значит нести большие потери и тем обессилить войска. Нам необходимо задержать немцев упорным сопротивлением. Когда же враг понесет большие потери, нанести ему удар и восстановить положение.

С доводами командарма нельзя было не согласиться, учитывая, что наши войска понесли в контратаках значительные потери.

Немцы продолжали развивать наступление. К вечеру 19 декабря им удалось разобщить фронт между 8-й бригадой, ее соседом слева — 241-м полком 95-й дивизии и войсками, которые вели бой вдоль Бельбекской долины. Центр удара был направлен на полосу бригады, и, несмотря на стойкость морских пехотинцев, они вынуждены были отходить, чем создавалась угроза изоляции левого фланга сектора. Спасти положение можно было, только отойдя на новый рубеж и сократив фронт обороны 4-го сектора.

Отвод на новый рубеж левого фланга, при всей сложности обстановки, прошел сравнительно удачно. Боевые порядки были значительно уплотнены, и положение в 4-м секторе пока стабилизировалось. 388-ю стрелковую дивизию, которой командовал полковник А. Д. Овсеенко, пришлось вместо контратаки, как предполагалось ее использовать, поставить на оборону.

Теперь вся тяжесть отражения упорных вражеских атак легла на 3-й сектор, главным образом на чапаевцев. Противник имел огромное превосходство в живой силе и огневых средствах, и надо восхищаться стойкостью чапаевцев, удерживавших катившуюся на них лавину. Бои здесь шли от зари до зари, и трудно было определить, когда кончался один бой и начинался другой. Чапаевцы отражали атаки, переходили сами в контратаки, чтобы вновь возвратить территорию, изрытую воронками от снарядов и бомб. Но редели ряды бойцов и командиров, и там, где уже не оставалось защитников, вклинивался враг. Появилась реальная угроза выхода фашистов к истокам балки Мартыновской и к кордону Мекензия № 1.

Для ликвидации явно определившейся в этом районе фронта угрозы по распоряжению командарма в 4-й сектор была направлена 40-я кавалерийская дивизия и 773-й полк 388-й дивизии, а в 3-й сектор батальон береговой обороны и батальон ПВО, а также 778-й, 782-й полки 388-й дивизии и местный стрелковый полк.

Было решено контратаковать противника на участке горы Азаз-Оба, восстановить положение и тем самым ликвидировать разрыв между 3-м и 4-м секторами. Однако эта контратака желаемых результатов не дала, ликвидировать полностью разрыв в этот день не удалось, и положение на правом фланге 4-го сектора продолжало оставаться напряженным.

В одной из контратак 21 декабря пал смертью храбрых командир 40-й кавалерийской дивизии полковник Ф. Ф. Кудюров. Гибель этого прекрасного командира была для нас большой потерей. Командарм приказал похоронить его на Малаховом кургане.

Ставка Верховного Главнокомандования, получив донесение о тревожном положении, сложившемся у Севастополя, приказала Закавказскому фронту срочно оказать помощь защитникам города. А командующему Севастопольским оборонительным районом вице-адмиралу Октябрьскому немедленно возвратиться в Севастополь с Северного Кавказа, где он участвовал в разработке операции по высадке десанта на Керченский полуостров.

Выполняя этот приказ Ставки, Закавказский фронт направил к нам 79-ю особую стрелковую курсантскую бригаду. Одновременно в портах на Кавказском побережье грузилась 345-я стрелковая дивизия под командованием подполковника Н. О. Гузя.

79-я бригада, которой командовал полковник А. С. Потапов, знакомый нам по боям под Одессой, 21 декабря под вечер прибыла в Севастополь на кораблях под флагом Октябрьского. Ее встречал сам командарм. Он прямо у пирса познакомил командира бригады с обстановкой, и с утра 22 декабря она пошла в контратаку на Камышловском направлении.

Сложность ввода в бой только что прибывшей бригады, не имевшей времени для рекогносцировки, понимали все. Поэтому командарм приказал командиру армейского артиллерийского полка Богданову выделить офицеров-проводников для вывода ее на исходные рубежи, а Потапову дал указание увязывать свои действия с чапаевцами. Одновременно начальник артиллерии армии полковник Рыжи получил распоряжение об артиллерийском обеспечении контрудара.

Во взаимодействии с чапаевцами бригада сломила наступательный порыв немцев на этом направлении. Но противник переместил центр удара на 4-й сектор и вновь вклинился в оборону. Чтобы избежать окружения левофланговой группировки сектора, необходимо было вновь отводить войска.

Об этом доложилиначальнику штаба армии Крылову, а он в свою очередь — командарму. Петров сказал, что с утра сам поедет на место, чтобы лично проверить создавшееся положение.

Убеждаться лично — хорошая черта, особенно для крупного начальника. Ведь можно, отгородившись от подчиненных и полагаясь только на доклады своих помощников, допустить серьезные промахи. А промахи на войне — это ничем не оправданные жертвы, бесцельно загубленные жизни. Часов в шесть утра командарм приказал мне немедленно выехать на Северную сторону, встретить подходившие на транспортах части 345-й дивизии, которой командует подполковник Н. О. Гузь, сосредоточить их в Инкермане и принять меры для подготовки к активным действиям.

А. С. Потапов.

Дождливое утро не давало возможности развернуться вражеской авиации.

Прибывший с первым транспортом командир дивизии тут же на пристани был ознакомлен с обстановкой и, не ожидая окончания разгрузки, выехал на рекогносцировку и для встречи с командармом. Руководил выгрузкой частей дивизии и сосредоточением их на исходной позиции начальник штаба полковник И. Ф. Хомич.

И Гузь и Хомич произвели прекрасное впечатление своей деловитостью. Чувствовалось, что оба они энергичны, обладают достаточной силой воли, хорошо держат в руках управление. Да и все командиры, весь личный состав дивизии отличались подтянутостью, дисциплиной. Словом, дивизия представляла слаженный, хорошо подготовленный войсковой организм. Вот только, как она покажет себя в бою?

О своем первом впечатлении я рассказал Крылову, когда информировал его о ходе выгрузки.

Уезжая утром встречать дивизию, я не знал, что произошло на фронте в утренние часы. Не знал этого и Иван Ефимович, когда приказывал сосредоточить дивизию в районе Инкермана. Командарм предполагал, что, выгрузившись, дивизия будет собрана в кулак для контрудара. Но события опередили эти расчеты. Время не терпело промедления, возникла необходимость частям дивизии, выгрузившимся первыми, немедленно занимать рубеж обороны между 79-й бригадой и 4-м сектором, чтобы закрыть образовавшуюся здесь брешь. Остальные части дивизии во взаимодействии с 79-й бригадой и правым флангом 4-го сектора 28 декабря должны были перейти в наступление. Но враг начал атаку раньше нас.

Продолжая атаки, он нес огромные потери. Но, несмотря на это, командующий 11-й немецкой армией Манштейн продолжал бросать новые и новые резервы, пытаясь прорваться к Северной бухте.

Это были критические дни обороны…

Уверенность гитлеровцев в том, что им удастся захватить город, была настолько велика, что в рядах наступающих шла уже сформированная комендантская команда во главе с назначенным Манштейном комендантом Севастополя. Мы узнали об этом со слов самого коменданта, захваченного в плен при одной из контратак.

Показаниям пленных не всегда можно верить. Но на этот раз они, очевидно, не льстили нам и не лгали, единодушно заявляя, что такого сопротивления, как здесь, у Севастополя, они еще не встречали за все время войны. Действительно, как ни тяжелы были бои, никто у нас не поддавался унынию. Пленные также подтвердили, что наши данные об огромных потерях, которые несет враг, соответствуют действительности.

Положение на правом фланге 4-го сектора было по-прежнему угрожающим. Здесь противник еще продвинулся и овладел высотами 64,4 и 49,6. Это означало, что он выбрался из Бельбекской долины по обе стороны Симферопольского шоссе и теперь, видимо, будет стремиться захватить станцию Мекензиевы Горы.

Лично ознакомившись с положением на 4-м секторе, командарм своим приказом назначил комендантом сектора и командиром 95-й дивизии командира 161-го полка полковника Капитохина, а генерал-майора Воробьева отозвал в распоряжение штаба армии.

К этому времени к Севастополю подошли боевые корабли флота. Их задача — произвести огневой удар по фашистским позициям. Цели были уже уточнены, и мы с нетерпением ждали открытия огня главным калибром.

Около полуночи заговорили орудия. Это была действительно артиллерийская симфония.

Все командиры выскочили на бруствер нашего командного пункта и смотрели в море. Там вспыхивали яркие зарницы. Над головами с нарастающим шумом пролетали снаряды, затем докатывался разноголосый хор выстрелов, а через две-три минуты с вражеской стороны доносился веселящий наши души грохот разрывов снарядов.

Мы, армейские командиры, впервые так близко слышали и видели огонь военных кораблей, эту потрясающую картину боя.

Обстрел длился, вероятно, около получаса, возможно, и больше — никто не следил за временем. Вот донесся последний разрыв снаряда большого калибра, и стало тихо, и в этой несколько тревожной тишине были явственно слышны всплески волн. Звездная ночь стояла над нами. Не было в небе столь привычных осветительных ракет, которые всегда висят в огромном количестве — обычно немцы запускают их с наступлением темноты и до рассвета, освещая полосу перед передним краем.

Постояв еще некоторое время, мы возвращаемся в помещение. Каждого интересует результат этого огневого налета. Пока собираются данные по телефону, разгораются споры. Появились и пессимисты — это в большинстве сухопутные артиллеристы. Их доводы парируют морские артиллеристы. Спор сугубо специфический.

Трещит телефон. Спорщики смолкают, и только нетерпеливое «ну, как?» нарушает тишину. С мест доносят, что районы целей накрыты, а потери не определены. Уточнят утром.

Спорщики и их оппоненты удовлетворены. Все расходятся по своим местам.

Вечером 31 декабря, в канун Нового года, Иван Ефимович заявил, что уезжает на командный пункт 79-й бригады к Потапову, где собирает совещание командиров и комиссаров дивизий и бригад 3-го и 4-го секторов, чтобы обсудить положение и наметить план дальнейших действий. Нам приказано оставаться в штабе и, если случится что-либо серьезное, звонить ему.

Командный пункт 79-й бригады находился в домике дорожного смотрителя на шоссе, неподалеку от спуска в Инкерман. Потапов обосновался в нем еще в первые дни обороны, и мы, штабные командиры, не называли его иначе, как домик Потапова. В критические дни штурма домик зачастую находился даже в сфере вражеского ружейно-пулеметного огня, однако Потапов со штабом не покидали КП, и это имело огромное значение для личного состава бригады, вселяло в бойцов уверенность: КП на месте — значит, все благополучно.

С нетерпением ждем сообщения из штаба бригады о прибытии Ивана Ефимовича. А тут как на зло начальник штаба 345-й дивизии полковник Хомич донес, что немецкие автоматчики просочились сквозь боевые порядки почти к командному пункту подполковника Гузя, проникли в тылы. Так, чего доброго, они могут подобраться и к домику Потапова. Правда, Хомич сообщает, что принимаются энергичные меры для ликвидации автоматчиков. Но, как говорится, чем черт не шутит…

Но вот и звонок. Командарм на месте.

На фронте всей обороны в эту ночь стало значительно тише. Еще с утра чувствовалось, что наступает какой-то перелом. Во вражеских атаках не было уже той напористости, как это было 30 декабря, когда фашисты сильно нажимали на 4-й сектор, где им удалось несколько продвинуться в стыке между 3-м и 4-м сектором.

Момент, когда враг потеряет способность развивать наступление, был определен командармом. Перед нашими войсками встала задача самим ударить по немцам и вернуть утраченные в боях позиции.

С этой целью Петров выехал в 79-ю бригаду, чтобы дать указание немедленно начать наступление и развивать его ночью.

Вернулся он поздно и зашел к нам в отдел. Сидели, разговаривали, делились мнениями о положении на фронте. И этот служебный разговор как-то незаметно перешел на другие темы: вспоминали, кто, где и как встречал новый, 1941 год, затем о самых разных событиях предвоенных лет, поговорили о семьях.

Вскоре начали поступать донесения из секторов о начавшихся боевых действиях. Они радовали. Особенно хорошо шли дела в 345-й дивизии. На этом участке гитлеровцев вышибли с занятых ими позиций и отбросили. Задача, поставленная дневным приказом и уточненная на вечернем совещании, успешно выполнялась. Хорошо действовал новый комендант 4-го сектора и командир 95-й дивизии полковник Капитохин, он оперативно и четко руководил всеми подразделениями, умело используя слабые места противника.

Итак, очередной штурм Севастополя, предпринятый Манштейном, закончился для гитлеровских войск провалом. Наши войска разгромили наступавшие части немцев и вернули свои рубежи, кроме Мамашайского плацдарма.

Огромную помощь в этой большой и сложной операции оказали защитникам Севастополя десанты, высадившиеся на Керченском полуострове и в Феодосии. Противник вынужден был снять часть своих сил с нашего фронта и спешно перебросить их туда.

В последних числах декабря ряды защитников города пополнились: прибыла 386-я дивизия, еще не бывавшая в боях. Командарм решил поставить ее в обороне во 2-м секторе, а 172-ю дивизию, испытанную и закаленную в боях, снять оттуда и перебросить на Бельбекское направление, считавшееся одним из наиболее ответственных и тяжелых. Командир 172-й полковник Иван Андреевич Ласкин и командиры полков отлично зарекомендовали себя как в боях у Перекопа, так и при прорыве немецких заслонов на реке Альма в ноябрьских боях и здесь, у стен Севастополя, во время отражения первого наступления противника на Балаклавском направлении.

Смена дивизий проходила в сравнительно спокойной обстановке, планомерно. Перед утром 172-я вышла в район сосредоточения, чтобы с утра войти в бой, усилить наступающие части 3-го и 4-го секторов. В эту новогоднюю ночь Иван Ефимович не сомкнул глаз, а как только рассвело, уехал на участки 3-го и 4-го секторов.

Как только он отбыл, вновь позвонил начальник штаба 345-й дивизии полковник Хомич. Он доложил, что дела у них идут хорошо: немцы поспешно отходят, просто удирают. В занятых блиндажах наши солдаты обнаруживают даже елки с зажженными свечами и празднично убранные столы с винами марок разных стран. Очевидно, блиндажи офицерские.

Пленные показывали, что им был дан приказ к новому году во что бы то ни стало овладеть Севастополем и преподнести его Гитлеру в качестве новогоднего подарка.

Увы, ни рождественского, ни новогоднего подарка Гитлер не получил. Севастополь как стоял, так и оставался стоять.

В утренней оперативной сводке мы уже донесли, что немцы почти всюду отброшены за Бельбекскую долину.

Итак, второй штурм немцев провалился. Это стало очевидно и для самих немцев. Они перешли к обороне и вели огневой бой, забрасывая наши войска снарядами и минами. Но подыматься в атаку не решались.

Как потом мы подсчитали, за время второго наступления гитлеровцев — с 17 декабря до 2 января — защитники Севастополя провели 48 контратак, в которых принимало участие от батальона до дивизии и более.

МЕЖДУ ВТОРЫМ И ТРЕТЬИМ ШТУРМОМ

Высадка десанта на Керченском полуострове и успешное продвижение его вынудили немецкое командование полностью прекратить наступательные действия у Севастополя.

Теперь перед Приморской армией ставилась задача наносить удары по врагу, сковывать его силы, помогать войскам в операциях на Северном Кавказе и на Керченском полуострове.

Одновременно надо было укреплять и совершенствовать оборону Севастопольского района.

С этой целью по решению Ставки Верховного Главнокомандования в Севастополь из Новороссийска прибыла оперативная группа инженерных заграждений под руководством начальника штаба инженерных войск Красной Армии генерал-майора инженерных войск И. П. Галицкого. Начальником штаба этой группы был начальник кафедры военно-инженерного дела академии им. Фрунзе мой старый знакомый полковник Е. В. Леошеня.

Группа доставила 20 тысяч противотанковых и 25 тысяч противопехотных мин, 500 пакетов малозаметных препятствий.

Специалисты прибыли 1 января и вечером того же дня явились на командный пункт армии.

Вместе с начальником инженерной службы армии полковником Г. П. Кедринским группа составила план работ ио установке инженерных заграждений, который утвердили командующий Севастопольским оборонительным районом вице-адмирал Октябрьский и командарм Петров.

Предпринятая 2 января частями 3-го сектора атака не удалась. Немцы успели основательно закрепиться. Да, по правде говоря, и армия, продолжая выполнять основную задачу в обороне, не могла выделить для наступления достаточно сил.

Частичного успеха в этом наступлении добился 54-й полк под командованием майора Н. М. Матусевича. Он местами вклинился в оборону немцев, однако и ему развить успех не удалось. Под вечер немцы контратаками пытались вернуть утерянные позиции, но безуспешно. При отражении контратак особенно отличилась пулеметчица Нина Онилова. Ее пулемет скосил более сотни фашистов. Прекрасно действовали полковые разведчики.

Проанализировав итоги боев за этот день, командарм пришел к выводу, что продолжать частные атаки теперь уже нецелесообразно, что надо основательно подготовиться к главному наступлению, которое предполагалось начать с утра 6 января. Основное сейчас — продолжать укрепление новых рубежей обороны, на которые вышли после отражения второго штурма войска 3-го и 4-го секторов.

Штаб армии в эти дни работал с предельным напряжением. Едва стемнеет, все штабные командиры, работники политотдела, кроме дежурных, отправлялись в войска. Командиры тыла армии занимались материальным обеспечением.

По распоряжению Крылова я отправился на запасный командный пункт армии, расположенный в верховье Сухарной балки, через который теперь осуществлялась связь штаба с 3-м и 4-м секторами.

Вскоре на КП прибыл командарм с писателем Александром Хамаданом. Я познакомился с ним. Мы долго говорили о событиях, людях, их поступках в бою. Хамадан расспрашивал о Нине Ониловой, Иван Ефимович пообещал ему устроить встречу с ней на командном пункте Чапаевской дивизии.

Оказывается, он собирается написать книгу об обороне Севастополя и о роли в ней Приморской армии. Его идея нашла хороший отклик в нашей среде. И это понятно. До сего времени о нас, приморцах, если в печати и упоминалось, то как-то вскользь. Другое дело моряки. Леонид Соболев, связанный крепкими узами с флотом, отдал морякам всю силу своего таланта. Ну, а о нас пока — ничего.

Передний край нашей обороны шел, как и ранее, по высотам над Балаклавой, на деревню Камары, через Итальянское кладбище, далее на север к истокам Мартыновской балки, деревне Камышлы и поворачивал к морю севернее Любимовки. Общая его длина составляла почти 37 километров. 172-я дивизия полковника Ласкина, переброшенная со 2-го сектора на Мекензиевы горы, заняла участок между 95-й дивизией и 79-й бригадой. Создавался еще один рубеж обороны по Инкерманским высотам и Сапун-горе.

В частях, пользуясь установившимся относительным затишьем, наводился порядок. Войска нуждались в пополнении, для чего необходимо было мобилизовать, как говорится, все «внутренние ресурсы». Начальник отдела укомплектования армии подполковник Семечкин все время бывал в частях, сокращал тылы, высвобождал людей.

Для сокращения штатного состава тылов в условиях Севастополя были веские причины. Дело в том, что Севастополь обороняли не только Приморская армия и флот, но и гражданское население, руководимое городским комитетом партии и городским комитетом обороны во главе с секретарем горкома Б. А. Борисовым. Мне, к сожалению, не приходилось встречаться с ним, но в силу служебного положения я был в курсе всех дел в городе.

Гражданское население изготовляло минометы, мины, гранаты, детали для бетонированных точек, ремонтировало военную технику, оружие и многое другое, вплоть до пошива, ремонта и стирки обмундирования и белья. Это была огромная помощь, позволявшая не отрывать бойцов для служб тыла, а направлять их в строй.

Партия сумела сплотить наш тыл, и его поддержку мы чувствовали каждодневно. Не было доклада начальника тыла армии интенданта 1 ранга Ермилова, в котором он не говорил бы о помощи, оказываемой городским комитетом партии и комитетом обороны. Может быть, нигде, кроме Ленинграда, так ярко не выразилось единство тыла и фронта, как в осажденном Севастополе.

Такое взаимодействие позволяло нам спокойно идти на сокращение служб тыла от полка до армии.

С наступлением темноты я поехал на командный пункт дивизии подполковника Гузя. Здесь было спокойно. Вместе с командиром дивизии побывали в штабах полков. В одном из них произошла интересная встреча. Под Одессой в полку, которым я в то время командовал, был полковой инженер С. П. Федоров. Во время атаки румын у хутора Красный переселенец на высоте 80,0 противнику удалось прорвать передний край 2-го батальона и вклиниться в глубину. Восстановить положение можно было только контратакой. Собрав все свои ресурсы на командном пункте, вплоть до поваров, мы бросили их навстречу продвигающемуся врагу. Эту контратакующую группу возглавил Федоров. Он был ранен в руку, но не покинул поле боя. Группе удалось приостановить противника, но надо было еще отбросить его и вернуть утраченные позиции. От потери крови инженер слабел. Генерал Петров, командовавший в то время 25-й дивизией, приказал мне и комиссару полка Никите Балашову возглавить атакующую группу, а инженера отправить в медсанбат. Оттуда его эвакуировали на кавказское побережье, в госпиталь.

Н. О. Гузь ставит задачу перед командирами.

И вот через несколько месяцев мы встретились. Федоров начал расспрашивать, как кончилась начатая им контратака. Я рассказал, что мы отбросили врага и он понес большие потери.

Слушая наш разговор, подполковник Гузь заметил:

— Не думал, что наш инженер ходил в атаки. А сам ведь об этом никогда ничего не говорил.

— А о чем было говорить? Мне же не удалось довести контратаку до конца, — ответил тот.

Положение армии усложнялось многими причинами.

В частности, не совсем хорошо было с питанием. Наступили холода, довольно сильные для Севастополя. А воины были легко одеты.

Однако, несмотря на все это, настроение войск было прекрасное. Политотдел армии, политработники дивизий, бригад, полков, батальонов проводили огромную воспитательную работу среди солдат и офицеров. Армейская газета систематически освещала ход боевых действий и событий прошедших дней. Лозунг был один: отстоять Севастополь!

В это время штаб армии наконец-то получил подробные данные о разгроме немцев под Москвой. Поступавшие до этого сведения были отрывочными. Мы пользовались тем, что удавалось поймать в эфире радистам армии и армейской газеты. Теперь у нас была полная официальная информация, доставленная из Москвы через Новороссийск. Ее размножили и передали в дивизии.

Естественно, успех советских войск под Москвой поднял боевой дух армии. Всюду проходили митинги. Крепла вера в победу. Продолжалась деятельная подготовка к наступлению. Зная, как успешно протекали десантные операции на Керченском полуострове и в Феодосии, мы предполагали, что Крымский фронт будет и дальше развивать удачно начавшуюся операцию. Задача нашего наступления здесь, у Севастополя, ограничена — в какой-то степени оказать содействие керчанам, хотя бы тем, что противник будет лишен возможности снимать отсюда войска.

Командарм рассказал нам о подготовке десантной операции в районе Евпатории: ночью первый эшелон отправится туда и начнет высадку. Расчет на внезапность. Все данные позволяли верить, что успех в Евпатории обеспечен.

Сразу же начнется и общее наступление. Все увязано: захват Евпатории и наш удар. Конечная цель нашего удара — выход на рубеж Аранчи — устье р. Кача. Будем наступать для встречи с Евпаторийским десантом.

6 января в назначенное время мы начали атаку. Ей предшествовала артиллерийская подготовка. Но враг оказывал упорное сопротивление, и наше продвижение было незначительным. Лишь на кое-каких участках войска ворвались на передний край противника, но сломить оборону на всем фронте прорыва не смогли.

Бой затих с наступлением темноты. Войска готовились с утра 7 января вновь продолжать атаки. Подтягивались свежие части. Подвозились боеприпасы и продукты питания, эвакуировались раненые. Всю ночь на дорогах и тропах было оживленно.

Начальник штаба армии приказал мне прибыть на командный пункт. Поздно вечером из штаба Черноморского флота позвонил капитан 2 ранга О. С. Жуковский и сообщил, что высадка первого эшелона десанта в Евпатории прошла успешно. Евпатория в наших руках. Второй эшелон приступил к погрузке.

Это известие обрадовало. Еще бы! Выполнена одна из операций общей задачи — освобождения Крыма от гитлеровских захватчиков. Координация действий на Керченском полуострове, успех в Евпатории — это пролог к очищению полуострова. А может быть, с победы под Москвой, под Ростовом и здесь, в Крыму, начнется решительный поворот в ходе войны? Значит, в связи с этим на нашу Приморскую армию ложится долг усилить боевую активность. Но сумеем ли мы в новом году разбить и отбросить врага, или нам предстоит и дальше вести оборонительные бои, оставляя инициативу за ним?

Радовало одно: общими усилиями армии и флота враг остановлен, Севастополь стоит. 1941 год закончен в основном неплохо.

Правда, материальное обеспечение города все усложнялось, флот терпел значительные потери. Наши медсанбаты и госпиталь переполнены ранеными, и нет возможности быстро их эвакуировать из-за недостатка транспортных средств А что будет дальше, когда ночь станет совсем короткой…

Многое из того, что на Большой земле решается сравнительно просто, здесь, на этом участке, имеющем только морские коммуникации, превращается в труднейшие проблемы. Мы зависим от тыла, от уязвимости коммуникаций. Работники тыла при всем их стремлении, при всем желании не в состоянии оперативно решать ряд вопросов. База-то наша находится в Новороссийске, сообщение с ней нерегулярное.

Не хватает продуктов питания, нет картофеля, овощей. Местных ресурсов никаких. Все надо доставлять морем. Сидим, как говорится, на одной крупе. Есть случаи авитаминоза — неприятнейший симптом. Настали холода, а вопрос с топливом очень сложный, солдатам холодно в блиндажах. Согреваются они так: кладут в печь обыкновенные кирпичи или ракушечник и поливают керосином, затем поджигают. Пока керосин выгорит, кирпичи нагреваются и держат тепло. Но и керосин приходится доставлять с Кавказа.

С 1 января наша армия была передана в подчинение Кавказскому фронту (создан 30.XII 1942 г.). Приказ об этом подписан, и теперь все сводки мы адресуем не в Москву, а в штаб фронта. Оттуда пришел запрос: доложить о состоянии армии. Нам надо было готовить уйму самых различных справок, среди которых немало совершенно ненужных для дела. И приходится готовить, переключать почти весь отдел на эту работу, хотя нашей энергии едва достает на то, что требуется от нас в ходе ведения боевых действий.

Все отделы штаба армии сидят, пишут. И пишут много. А нам, оперативникам, помимо своего материала, надо все обобщать. Только политотдел посылает донесения самостоятельно, минуя нас.

Начальник штаба береговой обороны полковник И. Ф. Кабалюк сообщил, что на днях подойдет флот и будет вести огонь главным калибром по врагу. Он просил уточнить цели.

— Корабли будут вести огонь на «параллельном курсе», — сказал Кабалюк.

Что это значит, мы, армейцы, как и многое другое в морской терминологии, не совсем понимали. Когда было что нужно, мы спрашивали, нам разъясняли. А вообще в документах, разговорах всегда пользовались армейской терминологией, называя снаряд — снарядом, а не «выстрелом», компас — компасом, а не компасом. Понемногу и среди моряков армейская терминология стала приобретать права гражданства.

Долго не хотели моряки, влившиеся в сухопутные части, «признать» серую шинель, шапку, но нужда, как говорится, заставила. На суше черное морское обмундирование, особенно зимой, — прекрасная цель, значит лишние, бессмысленные потери. Поражала любовь матросов к своей форме. За пазухой у многих были бескозырки. Идя в атаку, они бросали шапки, надевали бескозырки, расстегивали гимнастерки, чтобы видны были полосатые тельняшки. Надо признать, что это имело огромное влияние на психику фашистов, боявшихся моряков, как огня. Не случайно их называли «черная смерть», и почти всегда атака матросов достигала цели.

Разведка в тылу врага и партизаны донесли, что противник снял часть сил из-под Севастополя и перебрасывает их к Керчи. И мы, по сути, существенно не помогаем фронту и не можем помочь. Намечавшееся наступление прекращено до особого распоряжения. Наши позиции значительно улучшились на левом фланге 3-го сектора и на 4-м секторе, но оборона немцев так и не была сломлена.

С Евпаторийским десантом дело не вышло. Второй эшелон в составе батальона под командованием подполковника Н. Н. Тарана так и не был высажен из-за разыгравшегося шторма. Наши радисты принимали донесения командира первого эшелона капитана 2 ранга Р. В. Буслаева и военкома, полкового комиссара А. С. Бойко. Они просили помощи, но оказать ее мы были не в состоянии. А немцы успели подтянуть силы и уничтожили десант. Только единицам из его состава удалось спастись.

Утром 8 января Николай Иванович Крылов выехал на Мекензиевы Горы, предупредив, что, в случае необходимости его можно разыскать в штабе 3-го сектора или в штабе 79-й бригады. Кто мог знать, что эта поездка будет для него так трагична!

Командарм вернулся из войск в штаб, когда день уже клонился к вечеру, приказал немедленно найти Крылова и связать его с ним. Обзвонили штабы, где бы тот мог быть. Последние сведения: был в 79-й бригаде и уехал. А Иван Ефимович все спрашивает, скоро ли мы разыщем Крылова.

И вот телефонный звонок. Николай Иванович звонит из комнаты, где иногда отдыхает, — в доме, что стоит метрах в ста от нашего командного пункта. Голос спокойный. Требует, чтобы я немедленно зашел к нему, но никому об этом вызове не говорил.

Вхожу в комнату. Он сидит в бекеше на диване, облокотившись на валик. Увидев меня, просто сказал:

— Я ранен.

Вызываю начальника медико-санитарного отделения армии военного врача 2 ранга Соколовского, а пока вместе с шофером осторожно снимаем с Крылова бекешу. Спина под бекешей в крови. Бледность разливается по лицу Николая Ивановича. Дыхание становится чаще и прерывистее.

Мы помогли прибывшему Соколовскому раздеть Крылова и положить на стол. Осмотрев рану, он сказал:

— Счастлив ваш бог. Рана серьезная, но могло быть хуже. Надо сейчас же в госпиталь.

— А может, ограничимся перевязкой? — спросил Крылов.

— Нет. Надо обязательно в госпиталь и там тщательно осмотреть. Боюсь, как бы не была внесена инфекция: в рану попал мех от бекеши.

Кое-как одели уже теряющего силы Николая Ивановича и повели к машине.

В это время за мной прибежал посыльный. Вызывает командарм.

Иван Ефимович стоит у входа в каземат.

— Где вы пропадаете? Ни вас, ни Крылова. Выяснили, где Николай Иванович?

Я замялся.

Он увидел на моей гимнастерке кровь и, почувствовав что-то неладное, разнервничался, срывающимся голосом закричал:

— Что вы от меня скрываете? Где Крылов? Убит? Ранен?

Как можно спокойнее отвечаю:

— Николай Иванович ранен. Соколовский осмотрел его и сказал, что рана несерьезная. Они сейчас уезжают из домика Крылова в госпиталь.

Петров ушел к домику и долго не возвращался.

Командиры, бывшие на командном пункте, окружили меня, расспрашивая, что случилось. Но я сам точно ничего не знал. Только из отрывочных фраз Николая Ивановича понял, что он, решив понаблюдать за противником, попал под минометный обстрел и был ранен, но, чтобы никого не беспокоить, сам выбрался из кустарника, дошел до машины, приехал в штаб и вызвал меня. Вот и все.

Командарм вернулся расстроенным и молча прошел в свой каземат. Зайти к нему и спросить, что с Крыловым, никто не решался. Ждали, что он сам выйдет и расскажет.

Действительно, через некоторое время Иван Ефимович зашел к нам в комнату, сел на стул и сказал, что Николай Иванович ранен очень тяжело. Пришлось делать операцию, чтобы извлечь осколок мины. Операцию делал армейский хирург профессор Кофман. Осколок мины величиной с половину спичечной коробки пробил левую лопатку, вошел вглубь и около сантиметра не дошел до сердца.

Потом он спросил, в каком состоянии я застал Крылова, когда пришел к нему. Выслушав меня, сказал:

— Ну и сила же у человека. С таким ранением самому добраться до машины, приехать и ничего никому не сказать!

Я был потрясен случившимся. Ведь для меня Николай Иванович был больше, чем начальником, он был другом, лучшим другом и учителем. Редко можно встретить человека, к которому так тянешься всей душой, которому хочешь подражать.

Уходя к себе, командарм как бы между прочим бросил:

— Крылова нет. Теперь основная тяжесть по штабу ложится на вас. Надеюсь, что справитесь. А как дальше быть — подумаем…

Так закончился для нас этот печальный день.

Петров тяжело переживал ранение Крылова. Медики хотели было эвакуировать начштаба, но встречали жесткий отпор со стороны командарма. Он был против, и это объяснимо: стоит Крылова вывезти на Большую землю, он после выздоровления больше не вернется в армию. Врачей, желавших эвакуировать Николая Ивановича в тыл, он подозревал в том, что они хотят избавиться от ответственности за его жизнь, от трудного больного. В приказах мы по-прежнему писали: начальник штаба армии Н. И. Крылов.

После ранения Крылова командарм стал чаще заходить к нам в отдел. Вот и сегодня перед сном зашел. Разговор начался об истории войн. Он спросил, кто такой Эпаминонд. Офицеры молчали.

— Эх вы, штабники, — упрекнул нас Петров. — Академию кончали, а историю усвоили плохо. А жаль… — И начал рассказывать о замечательных полководцах древности — Александре Македонском, Кире Младшем, о Гасдрубалах и Ганнибале…

Ивана Ефимовича любили все. Его называли душой обороны. И нельзя было не любить такого человека. Твердая воля, настойчивость, требовательность сочетались в нем с простотой в обращении со всеми подчиненными. Порой он был вспыльчив, но никогда не наказывал без причины. Совершенно не злопамятен. Сам правдив и искренен, к человеку, хоть раз солгавшему, относился с недоверием. Совершенно лишен страха. Внимательно выслушивает всех, но свою мысль или мнение, серьезно продуманное, упорно отстаивает. Человек с настоящей открытой русской душой, он пользовался огромным уважением всей массы бойцов и командиров армии. Его знали все. Не было такого уголка на всей линии обороны, где бы он не побывал лично.

Отправляясь в сектора обороны, командарм время от времени брал с собой меня. В середине марта мы выехали с ним на Мекензиевы горы в дивизию полковника Ласкина. Укрыв машину в лощине, отправились на передний край. Только спустились в ход сообщения, чтобы по нему добраться до первой траншеи, как всюду разнеслось: «Петров приехал!» — и в траншее моментально столпились бойцы.

— Как живете, товарищи? — спросил командарм.

Он всегда обращался к подчиненным «товарищи», не допуская фамильярности, чем, к сожалению, грешили многие командиры, и никогда не пользовался наигранно «свойскими» выражениями вроде «друзья», «орлы» или «здорово, братва».

— Живем, даром хлеб жуем, — ответил кто-то из группы бойцов.

— Как это — даром? Не понимаю.

— Понимать-то нечего. Сидим здесь, ни туда, ни сюда. Так будем век воевать.

— Не время еще. Подойдет время — сам вперед пошлю.

— Товарищ Петров, виноват, товарищ командующий, правда, что под Керчью никак не соберутся наступать?

— На это ответить не могу. Там не был. Не знаю. Только вот такие вопросы — «Соберутся или не соберутся, да когда соберутся» — военным людям, как мы с вами, задавать не следует.

— Так я ж не кому-нибудь, а вам. Вы же старше и вроде свой, как отец, — смущенно оправдывался совсем молодой солдат.

— Вечно ты, Трофименко, с вопросами, — недовольно заметил ему командир отделения.

— Ничего, пусть задает. На которые можно ответить, — отвечу, а на которые нельзя — нет. Такая уж у меня должность, не все могу говорить.

Иван Ефимович шел по траншее, сопровождаемый бойцами, останавливался у пулеметов, осматривал, как они установлены, прицеливался. Заглядывал в блиндажи, проверял оружие и незлобивым, действительно отеческим тоном делал замечания, и бойцы тут же, немедленно исправляли недоделки.

У одного блиндажа командарм задержался дольше. Ему очень понравилось, что здесь все сделано заботливо, по-хозяйски: пирамида для оружия и добротно сколоченные нары для сна, и даже скамеечка у печурки.

— Кто тут старший? — спросил командарм.

Из группы, смущаясь, вышел красноармеец лет сорока пяти и сказал:

— Я.

— Молодец, право слово, молодец, — похвалил Петров, подавая ему руку. — Спасибо за работу. — И, обращаясь к окружающим, сказал: — Вот так надо сделать у всех, чтобы человек перед боем мог по-настоящему отдохнуть, набраться сил. — И снова к бойцу: — Давно в армии?

— С первого дня мобилизации. Разрешите спросить?

— Спрашивайте.

— Вы, часом, не командовали бригадой, когда гонялись за басмачами в Туркестане?

— А вы что, тоже там были?

— Как же, был, служил в кавполку. Я сразу признал вас. Правда, тогда вы моложе были. Вот только очки прежние.

Командарм улыбнулся. В глазах заблестели искорки.

— Вот и встретились вновь, только не среди песчаных барханов, а на крымской земле, да и враг не тот, что там. Ничего, и с этим разделаемся, как с басмачами.

— Поскорей бы, — вздохнул кто-то из окружающих.

— Самому хочется поскорей, — ответил Иван Ефимович, — но не все делается, как хочется. Вон под Москвой стукнули фашистов. Придет срок, всыплем им и здесь. Вам-то рассказывали о разгроме немцев под Москвой?

Видимо, немецкие наблюдатели засекли нас. Завыли мины, снаряды. Командарм сразу посуровел.

— Вы извините меня, больше быть у вас не могу. Дел у меня, сами понимаете, немало. По свободе заеду еще. — И, скомандовав бойцам «по местам», медленно пошел вдоль траншей к наблюдательному пункту командира полка. А сзади бойцы обступили воина, который вместе с Петровым дрался с басмачами, и было слышно, как тот рассказывал:

— Он всегда был вместе с нами, не раз сам вел эскадроны в атаку, а на отдыхе беспокоился, чтобы и люди и лошади были накормлены, спать не ляжет, пока всех не обойдет. Ну и любили его красноармейцы, хотя строг был и за провинность спуску не давал.

На фронте относительное затишье, нарушаемое редким ружейно-пулеметным огнем и периодически вспыхивающими артиллерийскими налетами. Штаб продолжает готовить доклад командованию Кавказского фронта: составляются таблицы о соотношении сил во время второго штурма и сейчас.

Данные довольно интересные. К началу второго штурма у нас было 49 армейских батальонов и береговой обороны, 1 танковый батальон и 9 кавалерийских эскадронов; у противника 54 армейских батальона (из них 45 немецких и 4 румынских) и 7 танковых батальонов, кавалерии не было. Артиллерии и авиации у врага было примерно в три раза больше.

К концу штурма наши войска пополнились двумя дивизиями и немецкие — двумя.

Следовательно, преимущество в количестве войск по-прежнему оставалось у противника. Немцы имели значительно больше всех видов техники, не говоря уже о гораздо лучшем снабжении, их военный потенциал был намного выше нашего. И, несмотря на это, штурм провалился.

Подводя итоги, мы отметили, что за все время боев — под Одессой, у Перекопа и у стен Севастополя — никто из бойцов и командиров Приморской армии не был награжден. Произошло это потому, что представление к наградам шло по устаревшей схеме, через Москву, так как армия не была отдельной, с правами фронта, хотя до этого никакому фронту не подчинялась. А с Москвой связь была плохой. Многие из тех, кто был представлен к награждению, погибли.

…В редкие свободные минуты начинаешь глубже осмысливать все происходящее. В памяти невольно возникают картины прошлого. Для меня война не была такой неожиданной, как для большинства командиров: мне совершенно случайно пришлось узнать, что она неизбежна и близка, еще когда я служил в Болграде.

Началась война, как известно, в 3 часа 30 минут 22 июня налетом авиации на Болград, форсированием реки Прут при впадении ее в Дунай у д. Джурджулешты и боем пограничников у моста через Прут по дороге Оанча — Кагул.

31-й и 54-й полки Чапаевской дивизии первыми тогда вступили в бой и отбросили румын за реку, захватив порядочное число пленных солдат и офицеров. Дивизия удерживала рубежи на Пруте и Дунае от Кагула до Черною моря. И только когда врагу удалось форсировать у Фельчиула Прут и продвинуться к Кишиневу, мы по приказу 18 июля начали отходить к Одессе, а в августе стали на оборону города.

Почти половину своих армий положил Антонеску под Одессой, но так и не смог сломить упорного сопротивления Приморской армии…

Одесса, Перекоп, Севастополь… Да, теперь надо думать о том, чтобы в боях приблизить день, когда мы вновь вступим в Одессу.

В связи с ранением Крылова у нас в штабе произошли некоторые изменения. На должность начальника штаба временно назначен генерал-майор Воробьев.

Знакомясь с оперативным отделом, Воробьев как бы между прочим сказал:

— И командарм и начальник штаба все время теребят войска, сами выезжают на позиции и принимают сводки.

Он говорил правду. Такой стиль руководства войсками сложился в обороне. Никто у нас не сторонился черновой работы, в том числе ни Петров, ни Крылов. Воробьев решил, что все сведения, все сводки до деталей должен представлять оперативный отдел. Нелегкая это работа. А тут еще кое у кого из сотрудников отдела не совсем ладно складывалась личная жизнь. У майора Харлашкина — семейная драма. Мы привыкли к тому, что этот молодой, красивый, голубоглазый блондин всегда был веселым, жизнерадостным. И вдруг он резко переменился. Стал задумчив, иногда отвечал невпопад. Исчезла его веселость. Из штабов частей, куда он выезжал, с тревогой передавали, что Харлашкин бравирует своей храбростью, без надобности ходит открыто по переднему краю, вызывая на себя огонь вражеских солдат.

Мы посоветовались с комиссаром отдела Костенко и решили откровенно поговорить с Харлашкиным. Как оказалось, его семья — жена и дети, — выехавшая в начале войны из Одессы к родным в Калинин, оттуда, когда немцы первый раз захватили его, не успела эвакуироваться. Потом, при нашем декабрьском наступлении, семье удалось вырваться и выехать в Казахстан. Там что-то произошло, а что именно — Харлашкин не говорил. Перед этим Костя получил письмо от жены. О содержании его не хотел рассказывать, но, видимо, неприятное. А он очень любил жену и детей. Мы успокаивали его, как могли. И внешне он как будто поддался нашим уговорам, стал спокойнее. Но это был уже не прежний Костя.

Утром 2 февраля командарм приказал мне выехать на запасной командный пункт, расположенный в Сухарной балке, где я уже бывал, и организовать наблюдательный пункт.

— Намечаем 8 февраля провести операцию в направлении на Заланкой. Сделать все как надо. Учтите, что туда выедет адмирал Октябрьский. Он хочет лично присутствовать при наступлении, — сказал Иван Ефимович на прощанье.

3 и 4 февраля прошли в напряженной организационной работе. Наблюдательный пункт был подготовлен. Командарм после посещения 3-го и 4-го секторов осмотрел его и остался доволен. В этот же день прибыли офицеры отделов штаба, а главное — штаба артиллерии. Им ведь предстояло начинать операцию.

На фронте по-прежнему «без перемен», тихо. Машинистка отдела Люба Горбач с капитаном Безгиновым оформляют сводки. Какие интересные рефлекторные явления бывают у человека! Чтобы разбудить Любу, надо было ее трясти — так крепко она всегда спала. Но стоило Безгинову крикнуть: «Люба, сводка!» — как она моментально вскакивала и бежала к машинке.

Подписывая сводку «На фронте без перемен», я всегда думал о том, что формулировка «без перемен» не всегда точна. Ведь фронт живет напряженно. Ежедневно обстрелы, бомбардировки, поиски разведчиков, снайперские дуэли, во время которых гибнут сотни людей.

8 февраля на рассвете началась артподготовка. Давно, если не считать ночной стрельбы кораблей флота, не было такой канонады с нашей стороны.

В наступление в 3-м секторе пошли 31-й и 54-й полки Чапаевской дивизии и 3-й полк морской пехоты. Кое-где они вклинились в оборону противника, но развить успех у них не хватило сил. К вечеру бой затих. Мы вправе считать его удачным: прорыв хотя и не удался, но силы немцев были прикованы. Враг не мог теперь безнаказанно снимать войска и переправлять их на Керченский полуостров. По достоверным сведениям, полученным нами, дивизия, двигавшаяся к Феодосии, была остановлена в районе Карасубазара (Белогорск) и возвращена назад, к Севастополю. Это, собственно, была одна из основных наших целей.

На следующий день мы не возобновляли атаки.

Войска Крымского фронта перешли к обороне на Акмонайских позициях — на 18-километровом перешейке между Азовским и Черным морями. По нашим сведениям, фронт накапливает силы, подтягивает тылы и готовится к наступлению. Что произошло в Феодосии, неизвестно. Удерживают ли ее наши войска или немцы вновь захватили? Фронт сводками не балует: радиосвязь перегружена, шифровальщики тоже, а иной связи нет.

После наступления мне возвратиться в штаб не удалось. Командарм приказал оставаться на запасном командном пункте и следить за действиями противника в полосе 3-го и 4-го секторов, «держать его под наблюдением», как он выразился, и лично побывать в штабах дивизий и полков.

Сам Петров уехал в 79-ю бригаду к полковнику Потапову. К этому времени личный состав ее почти весь переменился. Все пополнение из пехоты; среди командиров тоже немало общевойсковиков. Только штаб остался из командиров береговой обороны. Замечательные работники во главе с майором Морозовым, под стать своему храброму и умному командиру. В конце февраля Морозов, к несчастью, был смертельно ранен. Заменил его В. П. Сахаров.

В эти дни авиация противника не проявляла активности. Самолеты ушли на Керчь, а отвлечь их нам нечем.

В море слышны взрывы — это катера-охотники бомбят глубинными бомбами фарватер: очищают его от донных мин и предупреждают возможное проникновение подводных лодок противника. Очевидно, ожидается приход судов, а значит, будет и почта. Письма идут к нам долго. А письма бойцам — это огромная бодрящая сила, только, конечно, не такие, как получил майор Харлашкин.

Вштабе Чапаевской дивизии мне сообщили, что ранен начальник особого отдела майор Н. В. Жеглов, которого очень ценил и уважал Иван Ефимович за прямоту, честность и храбрость. С Жегловым были дружны многие офицеры дивизии. Его хорошо знали и в полках. Сейчас он в медсанбате. Надо заехать проведать.

Немцы разбомбили домик, где иногда отдыхал командарм. Его, к счастью, там не было. Бомба, вероятно, была весом до полутонны, так как на месте, где стоял домик, — солидная воронка. После этого Иван Ефимович совсем перебрался в свой каземат.

План инженерных сооружений обороны, утвержденный Октябрьским и Петровым, продолжает энергично осуществляться. Создаются противопехотные и противотанковые минные поля, строятся проволочные заграждения, устанавливаются железобетонные огневые точки. Вся тяжесть организации работ ложится на нашего армейского инженера полковника Кедринского, высокообразованного, в высшей степени культурного человека. Саперы работают хорошо, но доставленные инженерной группой Генерального штаба средства заграждения уже на исходе. Городской комитет партии и городской комитет обороны активно помогают им, мобилизуя все местные ресурсы. Ежевечерне начальник штаба инженерной группы полковник Е. В. Леошеня и полковник Г. П. Кедринский докладывают Петрову о выполненных работах, многие из которых, в частности перед передним краем, можно было вести только ночью. Наша отчетная карта все более и более заполнялась условными знаками оборонительных сооружений.

Полковники в ожидании командующего или после доклада заходили в оперативный отдел, и мы делились впечатлениями.

На этот раз они зашли перед докладом. Завязался, как обычно, разговор. Коснулся он и командарма. Полковник Леошеня был просто очарован Петровым.

— Невероятно! Как он много знает!

Кедринский и я улыбнулись. Мы-то уже хорошо знали неукротимый интерес командарма к жизни, к различным областям знаний. В той силе и страсти, которые он вкладывал в решение возникающих задач, тоже немало было от этой любознательности, умственной активности, от желания уяснить действительность, не дать себя обмануть.

— У него большая сила убеждения. Именно не сила власти, а сила убеждения. Для него приказ — форма. Ему важно убедить человека, что надо сделать именно так, а не иначе, — продолжал Леошеня.

— Видите ли, — отвечал Кедринский, — Иван Ефимович прекрасно понимает: если приказ выполняют с убеждением, что он правильный, ему одна цена, а если без убеждения — другая. К сожалению, на войне не всегда есть время убеждать, разъяснять, да и не все замыслы можно раскрывать. Приходится, сами знаете как: выполняйте! — да и все тут. Но командарм никогда не упустит случая, если обстановка и время позволяют, растолковать, что и почему он требует.

— Да, да! — подхватывает Леошеня. — Вот верно! Я сам заметил, как он выслушивает, что советуют саперы, как втолковывает одному какому-нибудь бойцу то, чего тот не понял.

Прибыл командарм, и инженеры ушли на доклад. А я, оставшись один, подумал: человек не первой молодости, опытный военный, столько людей перевидел, высокообразованный инженер, преподаватель академии, а только узнал Ивана Ефимовича и сразу отличил среди известных ему людей. Значит, вера моя в него, уважение и любовь к нему как человеку не преувеличены. Значит, он и есть такой, каким я его вижу.

Крылов все еще в госпитале. Ему стало лучше, и мы часто навещаем его. Он интересуется всем, слушает наши доклады, дает советы. Иногда вместе смотрим кино. Заживление ран идет медленно.

Как-то вечером к командарму прибыл начальник отдела кадров с материалами для представления бойцов и командиров к награждениям. Среди представленных была и Неонила Онилова, которую все звали Нина. Ее представили к ордену Красного Знамени. Я ее знал еще во время обороны Одессы, впервые увидел в 54-м полку Чапаевской дивизии. Уже тогда о ней говорили как о прекрасной пулеметчице, современной чапаевской Анке. Иван Ефимович, критически относившийся к представлениям к наградам женщин, приказал мне вызвать ее в штаб армии.

Вот она сидит в комнате, где я работаю, в ожидании командарма. Ниже среднего роста, в ватных брюках и телогрейке, смущенная, притихшая, только глаза необыкновенно живые. На вопросы отвечает односложно. О случае, описанном в реляции к награждению, говорит неохотно:

— Ну… Немцы шли… Ну… я их подпускаю поближе. Второй номер чуть не отобрал пулемет: почему, мол, долго не открываю огня… А я выдерживала. Пусть, думаю, подойдут. Выдержала. Скосила человек пятьдесят. Немцы не выдержали…

— На какое расстояние подпустила? — спрашиваю ее.

— Ну метров на пятьдесят, может быть больше, меньше — не мерила.

Потом мы убедились, что если разговор заходил не о ней, не о ее боевых заслугах, она говорила куда живей и складней.

Бывает ведь так: смотришь на человека, говоришь с ним — человек этот кажется самым обыкновенным. А приглядишься внимательней или сравнишь с кем-нибудь, и становится непонятно: как ты раньше не замечал его? Так было на этот раз с Ниной Ониловой.

Приехал командарм. Он поговорил с ней минут двадцать, отпустил, вышел к нам и сказал.

— Представление я утвердил. Девушка, а какой замечательный солдат. Присвоил ей звание сержанта.

В связи с награждением Ониловой я вспомнил еще об одной девушке. Она работала на узле связи старшей по телеграфу, до войны служила на телеграфе в Одессе. Мы все звали ее Люся. В работе — виртуоз, в поведении — скромность. Когда дежурила Люся Озерова, связь всегда бывала идеальной.

Командарм заметил это и часто ставил ее в пример.

Случилось, что дежурный по связи офицер выбыл из строя, и она временно его заменяла. Петров заметил, что при ней работа значительно улучшилась, и присвоил ей звание младшего лейтенанта. Это была первая женщина-офицер в Приморской армии, не считая, конечно, врачей и фельдшеров, которые носили знаки различия в силу положения. А эта была настоящий строевой офицер.

Нигде не узнаются люди так скоро и так верно, как в боевой обстановке, где человек проходит самое трудное и сложное испытание — испытание кровью.

Раздумываю над всем этим. Поневоле приходится делать вывод, что на войне часто отличаются незаметные, скромные в мирное время и на первый взгляд ничем не выдающиеся люди. Именно те, о которых говорят: «Этот с неба звезд не хватает, пороха не выдумает, но честен, скромен, правдив».

Нина Онилова.

С конца января войска, действующие в Крыму, стали именоваться Крымским фронтом, в состав которого вошла и Приморская армия. Штаб фронта на Керченском полуострове.

Строительство инженерных сооружений и минирование нашей обороны закончены, и московские гости собираются уезжать. Командарм приказал подготовить реляции о представлении их к награждению. Все шло хорошо. Но в один из дней, незадолго до окончания работы, произошло несчастье — погиб армейский инженер полковник Кедринский. Нелепая смерть вырвала из наших рядов этого обаятельнейшего человека.

На фронте в тот день шла обычная перестрелка в перемежку с редкими артиллерийско-минометными налетами. И надо случиться, что, как только Кедринский вышел из штабной землянки 25-й дивизии, начался минометный обстрел и осколком мины его тяжело ранило. В медсанбат он был доставлен в шоковом состоянии и вскоре скончался. Какая это потеря! Мы привыкли к тому, что ежедневно погибают люди, которым рано умирать, — это закон войны. Но когда гибнет человек такой близкий и любимый, как Кедринский, невольно сравниваешь его судьбу со своей и начинаешь думать, что ждет тебя самого.

Во время гражданской войны я был дважды ранен. В этой войне под Одессой контужен. Но война еще не окончена…

Мы готовим операцию на Бахчисарайском направлении. Цель ее — тревожить и сковывать противника, не давая ему возможности снимать и перебрасывать войска из-под Севастополя на Керченский полуостров.

Но нам казалось странным, что прошло столько времени, уже кончается февраль, а на Керченском полуострове до сих пор все остается без перемен. Войска Крымского фронта остановились на Акмонайских позициях. Может быть, идет накапливание сил? Но ведь и противник не сидит сложа руки.

У нас в Севастополе тоже, как говорится, без перемен. Готовим слет снайперов. Даже появилось время читать художественную литературу. Достал «Последний из удэге» Фадеева. Эту вещь читал раньше, но перечитываю с удовольствием.

С Александром Александровичем Фадеевым я знаком лично. Познакомились мы в 1934 году, когда он с Александром Петровичем Довженко, Юлией Александровной Солнцевой и оператором Романом Лазаревичем Карменом приезжал на Дальний Восток. Довженко в то время готовился ставить фильм «Аэроград». В Николаевске-на-Амуре, где я в то время работал управляющим Амургосрыбтрестом, они гостили у меня несколько дней. За столом часто разговаривали о литературе. Иногда я тоже включался в этот разговор и упрекал Фадеева за то, что он так и не окончил «Последнего из удэге». Он заверил, что закончит.

Возникали споры и о фильмах, поставленных Довженко. Мне казалось, что в его творчестве есть символизм.

Внимательно слушал сценарий «Аэрограда» — из «простых смертных» я, кажется, был первым его слушателем — и тоже кое-что не мог понять в художественном замысле.

Солнцева всегда поддерживала суждения мужа — «своего Саши», а Фадеев иногда спорил, склоняясь к моей точке зрения. Как жаль, что теперь я не могу в деталях вспомнить наши споры.

Часто вспоминали родные места. Еще в 1921 году я бывал на родине Довженко, на Черниговщине, — работал неподалеку лесничим Корюковского лесничества. Да и родина моя вообще находится неподалеку от Волынских хуторов, что под Сосницей, — километрах в шестидесяти. Поэтому в разговорах вспоминали о юности, о родных привольных местах, о Десне, о Сейме. Довженко даже прочитал стихотворение с такими строками:

Слушая нас, Фадеев улыбался, затем начинал рассказывать о природе Приморья, о Сихоте-Алине, о живущих здесь народностях, и в его словах чувствовалась любовь к этому суровому краю. Мы слушали с большим вниманием.

Хотел было я свезти их на Частые острова. Но у них уже не было времени. Они приглашали меня, когда буду в Москве, непременно заходить. Но сколько раз после этого ни посещал Москву, как-то не решался зайти. Думалось: а вдруг не будет той сердечности, какая была тогда, когда встречались в Николаевске-на-Амуре.

После гибели полковника Кедринского чапаевцы сменили свой командный пункт — переехали в Инкерманский монастырь, так как полагали, что противнику стало известно расположение штаба.

Командование армии укомплектовывает дивизии командирами взамен выбывших в боях.

В 172-ю дивизию, которой командует полковник Ласкин, начальником оперативного отделения назначен мой старый друг и товарищ по совместной работе в штабе 25-й дивизии майор Пустовит. (Мы с ним заочно учились в академии имени М. В. Фрунзе.) Я знал его как работоспособного человека с ровным характером и аналитическим умом. Внешне он был похож на «дядька» из полтавского села, только без усов: такой же спокойный, рассудительный, даже несколько медлительный, но упорный, настойчивый, всегда своего добьется.

Встречаясь под Севастополем, мы часто говорили о довоенной жизни в Полтаве, в Запорожье, в Болграде и Одессе и меньше всего о нашем теперешнем положении. Я был искренне рад его назначению к Ласкину.

22 февраля утром к нам в отдел зашел Петров и поздравил меня с награждением орденом Красного Знамени за одесские бои. Это был первый полученный мной орден.

Начальник отдела кадров познакомил со списком награжденных. Список большой, но многих, чьи фамилии внесены в него, к сожалению, уже нет в живых. Бои были в августе — сентябре прошлого года, а сейчас февраль 1942 года. Прошло шесть месяцев, а на войне это большой срок.

В числе награжденных и командарм, и начальник штаба, и командующий артиллерией армии. Мы тепло поздравили их. К Крылову в госпиталь выехали целой делегацией.

На фронте по-прежнему «без перемен» и — потери. Ох уж эти потери! Какое бы ни было затишье, а раненые и убитые бывают каждый день.

Удивляет нас такое обстоятельство: сколько времени прошло, как мы находимся в подчинении Крымского фронта, а связаны с ним очень слабо. Из штаба фронта у нас не было ни одного офицера. Единственное, что получили — приказ прислать донесение о состоянии армии. Пишем доклад на имя Л. 3. Мехлиса — представителя Ставки Верховного Главнокомандования.

Активизировались наши поиски. Разведчики из бригады морской пехоты полковника Горпищенко ночью захватили «языка». К сожалению, его стукнули так, что по дороге в штаб он «отдал богу душу». А нам так необходим «язык» именно сейчас.

Наладилась довольно регулярная связь с партизанами. Они пробираются к нам через линию фронта, и мы в курсе всего, что творится в Крыму.

Установлению связи предшествовал приход к нам нескольких партизан. От них мы узнали о состоянии партизанской бригады В. В. Красникова. Зима для партизан оказалась тяжелой. Предатели выдали базы, и немцы их разграбили. Не хватает продовольствия, оружия, боеприпасов.

Партизанские связные рассказали также, что в их рядах был предатель. Правда, сейчас он выявлен и за ним установлен надзор. Чтобы немцы не догадались, что он раскрыт, партизаны решили ликвидировать его во время очередной стычки с карателями, предварительно вложив ему в сумку фальшивку, подготовленную штабом Приморской армии, и этим ввести немцев в заблуждение относительно наших планов.

Что ж, против такого метода избавления от предателя возражать не приходится — пусть хоть его казнь, его смерть принесет нам пользу, пользу Родине, которую при жизни он предал. Нужно только подобрать подходящий момент, сделать все так естественно, чтобы немцы поверили фальшивке. Мы составили ложный приказ о готовности нашего наступления, когда обстановка на фронте сложилась так, что необходимо было ввести немцев в заблуждение. По указанию командарма его написал я и, взяв второй экземпляр, заверил своей подписью как копию. Самолетом он был доставлен в лес с письмом на имя командира партизанского соединения. В письме рассказывалось, с какой целью посылается этот документ, в нем была просьба сделать так, чтобы «приказ» попал в руки командующего 11-й немецко-фашистской армией Манштейна.

Позднее я узнал имена исполнителей нашего замысла. Это были командир одного из партизанских соединений полковник Г. Л. Северский и начальник разведки соединения А. Д. Махнев. Они блестяще выполнили задачу. Наш «приказ» оказался на столе Манштейна^[1].

В составе войск армии и среди командиров соединений произошли некоторые изменения. Ушла от нас 40-я кавалерийская дивизия — у нее почти не осталось лошадей, да и оставшихся нечем было кормить. Дивизию морем переправили на Большую землю. И это правильно: коннице под Севастополем делать совершенно нечего — все простреливается, даже аэродром на мысе Херсонес досягаем для артиллерийского огня. Использовать же конников как пехоту — у них личного состава едва хватает для обслуживания оставшихся лошадей.

Командиром 388-й дивизии назначен полковник Н. А. Шварев.

Немцы регулярно ведут артиллерийский обстрел армейских позиций, но город пока обстрелу особо не подвергается. Правда, фашистские самолеты продолжают, хотя и не очень интенсивно, бомбить город; бухты и порт они бомбят более регулярно.

Дни становятся все длиннее, и работа в порту напряженнее. Усиленно эвакуируем раненых. Начальник санитарной службы армии Соколовский доволен: в медсанбатах появляются свободные койки.

Мы ждем, когда Крымский фронт начнет активные действия. Он объединяет уже три армии, что-то около двадцати трех дивизий — значительно больше, чем у противника. Есть и танки, даже КВ. Наши работники штаба почти ежедневно спорят у карты. Вопрос один: куда командующий фронтом генерал-лейтенант Д. Т. Козлов решит нанести главный удар — на Симферополь или на Джанкой. Однако Крымский фронт прочно засел на Акмонайских позициях и не двигается с места. А в Крыму ведь скоро наступит распутица: если сейчас не начать наступление, то потом придется ждать, пока подсохнет грязь.

Сидеть в обороне — положение довольно неприятное. Вечно настороже, и не знаешь, где противник начнет свои действия. Оборона — это потеря инициативы. Но, несмотря на затишье, будничной работы у нас много: анализ полученных сводок, составление сводок в штаб Крымского фронта, постоянный учет численности армии, сравнения в соотношении сил, выполнение распоряжений оперативного порядка и т. д. На все уходит много времени. Офицеры тщательно проверяют службу боевого охранения. Позиции нашей армии известны до мельчайших деталей. Еще бы: своим шагом прошли мы первую траншею «от моря до моря».

В феврале исполнилось сто дней с начала обороны Севастополя.

В связи с этой датой в армию прибыли корреспонденты центральных газет. Они атакуют командарма, требуя от него статьи для «Правды» и «Известий». А ему некогда.

Прошло сто дней, а кажется — вечность. Отбиты два кровопролитных вражеских штурма, а черноморская крепость как стояла, так и стоит. Мы по-прежнему хозяева Черного моря, и верится, что отстоим город.

Недавно в долине Черной речки целый день шел очень жестокий бой. Начала его румынская горная бригада. Несколько раз она бросалась в атаку, но ее отчаянные попытки ворваться на наш передний край были отбиты с тяжелыми потерями. Ну и досталось ей! Половина солдат бригады, если не больше, выведена из строя. Теперь ее, пожалуй, отведут на комплектование.

Многие из нас думали: не решили ли немцы, пока фронт на Акмонае пассивен, расправиться с нами, чтобы развязать себе руки? Не являются ли атаки румынской бригады прелюдией к новой операции, к очередному штурму?

И в самом деле, боями на Черной речке дело не ограничилось. Немцы начали усиленно нажимать в районе Гасфортовой горы, известной больше под названием Итальянского кладбища; там захоронены итальянцы, погибшие еще в первую оборону Севастополя, в 1854–1856 гг. Взяв эту гору, противник имел бы возможность полностью просматривать Федюхины высоты вплоть до Сапун-горы. Но и здесь все его усилия не помогли. Гора по-прежнему осталась никем не занятой. Только наши патрули, посылаемые по ночам, отбивали немецкие патрули, тоже пробиравшиеся сюда.

Часовня и кладбищенские стены на горе были разрушены артиллерийским огнем.

Частые атаки противника на Черной речке и у Итальянского кладбища, у Камышлов и Сахарной головки длились почти весь март.

Атакуя наши позиции, немцы, очевидно, полагали, что у нас воля к сопротивлению ослабела. И они начали бессмысленные атаки, стоившие им доброго десятка тысяч жертв.

Командарм был доволен результатами боев. Он побывал во всех частях, принимавших участие в отражении фашистских атак. Севастополь медленно, но верно перемалывает вражеские войска. Атаки мы отражали, даже не прибегая к резервам, одними передовыми частями. Особенно успешно действовал армейский артиллерийский полк Богданова. Его огонь был губительным. Слава Богданова в армии росла с каждым днем. Артиллеристы полка с гордостью называли себя «богдановцами».

Н. К. Рыжи.

Я хорошо знал Николая Васильевича, знал, что он очень храбр, бесстрашен. Эти его качества сочетаются с чудесной способностью в любую критическую минуту не терять самообладания и принимать активные, действенные меры, казалось бы, в безвыходном положении. Это он в декабрьском штурме, когда немцы ворвались на огневые позиции батарей и расчеты некоторых орудий уже начали отходить, во главе своих разведчиков бросился в рукопашный бой. Под его руководством артиллеристы отбили позиции у врага и сразу открыли орудийный огонь по противнику, заставив его удирать. Кроме того, Богданов, сгруппировав вокруг себя пехотинцев, потерявших своих командиров, повел их в контратаку, вернул сданные врагу траншеи и восстановил положение на этом участке сектора обороны. В боях быстро проявляются таланты командиров. Именно на войне стихийно выдвигаются тысячи талантливых самородков. Таким был Николай Васильевич Богданов. Такими были и Николай Иванович Крылов и Николай Кирьякович Рыжи.

Почти весь февраль, выполняя поручение командарма, я ездил по фронту, проверял, как идут восстановительные работы оборонительных сооружений. Был в 388-й дивизии у полковника Шварева, в 386-й — у полковника Скутельника, в 109-й — у генерала Новикова. После боев настроение в войсках отличное, особенно в 456-м полку у подполковника Рубцова. Бойцы рассказывали, как румыны и немцы полупьяные подымались в атаку, как трезвели под пулеметным и ружейно-автоматным огнем и удирали в свои окопы, бросая убитых и раненых. Ничто так не укрепляет веру в свои силы, в победу, как вид убегающего врага.

В штабах пишут реляции для награждения особо отличившихся. Саперы по ночам восстанавливают нарушенные заграждения. Днем им этого делать нельзя. Стоит только выглянуть из траншеи, можно сразу попасть на мушку снайпера. Снайперы противника тоже неплохо «работают».

Командир 109-й дивизии генерал Новиков обосновался в бывшем Георгиевском монастыре, и его теперь называют игуменом. У него прекрасно сработанный штаб во главе с майором Комарницким. Хорош и комиссар дивизии, человек высокой культуры бригадный комиссар Хацкевич.

Комдив Новиков и почти все его подчиненные — кавалеристы. Дивизия-то родилась из 2-й кавалерийской, которой под Одессой одно время командовал Петров. Стоит ли говорить, каким уважением и любовью пользовался у воинов дивизии командарм. Каждый красноармеец гордился тем, что командарм вышел из их среды. Бойцы любовно называют его «наш генерал».

Инженерная группа генштаба уехала, точнее ушла на эсминце в Керчь — оказать помощь в укреплении Акмонайских позиций. После отъезда группы командарм, возвратясь от вице-адмирала Октябрьского, зашел к нам в оперативный отдел. Вместе с ним был и его ординарец. Перед входом мы услышали голос ординарца. Он выговаривал командарму:

— Иван Ефимович, когда это кончится? Белье надо сменить. Другая неделя пошла. Ей богу, плюну и уйду в полк: все одно тут с меня толку нет.

— Отстань, Захар, — отвечал ему Петров. — Видишь, некогда. Будет время — переоденусь. А сейчас, пойми ты, некогда.

— Некогда! Сегодня чтоб обязательно…

— Ладно, не ворчи. Через часок зайду. Приготовь все…

Петров вошел в отдел, а ординарен, недовольно ворча, удалился.

Захар прибыл вместе с Иваном Ефимовичем под Одессу. Приземистый, крепкий, с сединой в висках, старше Петрова. На груди орден Красного Знамени, которым его наградили еще в годы гражданской войны. Тогда он был коноводом у Ивана Ефимовича. После гражданской войны уволился, а с начала Великой Отечественной пошел в армию, хотя по возрасту не подлежал мобилизации. Он разыскал Петрова и стал у него ординарцем. Научился управлять машиной и нередко заменял шофера.

У него с командармом была крепкая дружба. Наедине это были просто два товарища. Но стоило подойти к ним кому бы то ни было, Захар превращался в самого дисциплинированного подчиненного, ни словом, ни жестом не показывая своей близости к командарму. Для Ивана Ефимовича Захар был не только другом, не только боевым товарищем, но и заботливой хозяйкой.

На Крымском, точнее на Керченском, фронте все еще затишье. Идут бои так называемого местного значения. Время для наступления по сути уже упущено. До конца марта или даже начала апреля вряд ли можно на что-либо рассчитывать. Это утверждает полковник Кабалюк в противовес нашему оптимизму.

— Вы знаете Крым по курортам на Южном берегу, а я знаю его весь, — доказывал он. — В период распутицы в степной части, особенно на Керченском полуострове, ни пройти, ни проехать. Все тонет в грязи.

Что ж, может быть, он и прав.

Приближается годовщина Красной Армии. К ней готовимся деятельно… Все же дни похожи один на другой. У кого-то из наших советских писателей я вычитал такую фразу: «Дни склеены синдетиконом». Вот и у нас сейчас именно такие дни. Единственная радость — это то, что Крылову и Рыжи присвоено звание генерал-майора.

В центральных газетах появляются статьи о Севастополе. В них говорится, что действия армии и флота в обороне города приносят немалую пользу общему делу борьбы с фашизмом. Как-никак, мы на долгое время приковали к себе целую армию противника под командованием Манштейна, одного из близких к Гитлеру генералов, пользовавшегося большим доверием. Ведь разгром Франции в сороковом году был осуществлен по плану Манштейна.

Мы знали о всех зверствах, чинимых гитлеровцами на Украине и в Крыму. Манштейн — один из тех, кто на практике осуществлял план Гитлера уничтожить 10–20 миллионов славян.

В Крыму, как и всюду на захваченной гитлеровцами советской земле, царит жестокий режим террора. Моряки рассказывали о зверствах фашистов в Керчи, о сотнях расстрелянных солдат, моряков и мирных жителей. Полковник Кабалюк получил письмо от жены и читал нам из него выдержки об открытии домов терпимости, куда сгоняли жен командиров нашей армии и флота, девушек, о массовых казнях…

21 февраля к концу дня в оперативный отдел зашел командарм и, высказав опасение, как бы противник в день годовщины Красной Армии не начал наступление, полагая, что наша бдительность будет понижена, велел подготовить по этому вопросу директиву.

В последнее время он стал реже заходить к нам. Как всегда, рано утром выслушает доклад о событиях, происшедших на переднем крае, даст указания, что необходимо сделать, и уедет в войска, предупредив, где его искать в случае, если он будет нужен.

На второй день вечером в городе состоялось торжественное собрание. Я не мог на нем присутствовать. Когда все уходят, мне приходится оставаться. Такова судьба начальника оперативного отдела. В дежурку зашли мои помощники, вытащили пару бутылок шампанского, и мы выпили по бокалу в честь праздника (бокалом у нас была головка от зенитного снаряда). Затем обзвонили штабы, поздравили с наступающим праздником.

Ночь прошла, против ожидания, спокойно, если не считать усиленной деятельности разведчиков противника, прощупывавших нашу оборону. Раненых всего 3–4 человека. Утром 23 февраля тоже ничего существенного не произошло.

Доложив командарму об обстановке на фронте и по-праздничному позавтракав, я ушел к себе, но предварительно рассортировал поздравительные телеграммы, поступившие на имя командиров штаба и служб.

Рассматривая поздравления, Иван Ефимович обратил внимание на телеграмму командира полка связи и заметил:

— Хороший человек, не злопамятный.

Я понял, почему он так сказал. Ведь это ему, командиру полка связи, он пригрозил, что расстреляет, когда мы не могли связаться по радио с дивизиями, пробивавшимися к нам через горы.

Отдохнув, я стал на вахту. (Этот морской термин прижился у нас.) Сижу один, изредка связываюсь со штабами. То ли под впечатлением разговора с Иваном Ефимовичем, который спрашивал, как мы отмечали День Красной Армии перед войной, то ли потому, что сегодня этот праздник, невольно вспоминаю, как встречал его в 1941 году.

Тогда я только был призван на службу в армию после четырнадцатилетнего перерыва. Мы стояли в Болграде, у железнодорожной станции с названием, уходящим в глубь веков, — Траянов вал.

Годовщина организации Красной Армии совпала с годовщиной создания 25-й Чапаевской дивизии. На празднество съехалось много народа. Прошло оно торжественно, весело, я бы сказал, красиво.

Из штаба 172-й дивизии позвонил Пустовит. Поговорили обо всем, вспомнили Болград. Где наши товарищи, танцевавшие тогда на праздничном балу? Одни погибли — командиры Васильев, Добычин, Петраш, иные неизвестно где — бывший командир Чапаевской дивизии полковник Захарченко и комиссар Машковский… Что же поделаешь, война есть воина. Она целится в каждого, и особенно жалко, когда в числе погибших оказываются твои товарищи, друзья.

Мы все же плохо информированы, что делается на Большой земле. Хорошо если бы поскорее прибыл Александр Хамадан. Он как писатель разъезжает по фронтам, часто бывает в Москве и многое знает. Но его все нет.

По просьбе Хамадана я веду записки, нечто вроде дневника. Записываю все происходящие у нас события. Александр очень просил меня это делать. Он хочет использовать эти записки для книги о Приморской армии, фрагменты которой у него уже есть. Делаю кое-какие заметки. Хорошо бы сейчас более ясно и убедительно охарактеризовать противника. Но для этого надо поговорить с пленным. Да и вообще нам сейчас крайне необходим «язык». Но добыть его не так-то легко. Враг стал очень осторожен. Он, как и мы, опутывается проволокой. Наши бойцы понавешивали на проволочных заграждениях пустые консервные банки. Стоит только где-нибудь зацепить проволоку, как подымается невообразимый шум. Немцы в этом не отстают от нас. К тому же они беспрестанно освещают местность перед своим передним краем ракетами.

На рассвете обычно в бухту входят корабли, которые прибывают к нам с кавказского побережья. Враг ведет по ним артиллерийский огонь. Вчера мы смотрели, как самолеты и катера ставили дымовую завесу вокруг небольшого каравана судов, входящих в порт. Зрелище красивое. Оно воспринималось бы как театральная феерия, если бы не разрывы снарядов, методически посылаемых немцами.

Фашисты, надо полагать, знали о подходе судов. Нет сомнения, что в Севастополе есть их резидент. Наши пеленгаторы засекли радиостанцию, а однажды контрразведка чуть было не накрыла вражеского радиста. По данным пеленга, рация работала в районе спуска с Сапун-горы к Федюхиным высотам. Когда контрразведчики прибыли туда, то обнаружили пустой домик, в котором сохранился даже запах табака. Рядом с этим домиком — развилка дорог, по которым сновали в разные стороны автомашины. Долго ли радисту, одетому в армейскую или морскую форму, с рацией в вещевом мешке выйти и — «подвези, братишка!» — уехать в любом направлении. Конечно, поиски шпионов продолжаются. Найдут ли? Один он или их несколько? Предателя, шпиона распознать трудно, если он не обнаруживает себя диверсионными актами. А среди них бывают и мнимые патриоты, которые бьют себя в грудь, клянутся в преданности Родине. Эти мелкие людишки способны пойти на любую сделку с врагом, если чувствуют, что сила на его стороне.

Весна в разгаре. Пришла она хорошая, дружная, без обманов, одна из тех, которым радуется всё: и растения, и животные, и люди. Зазеленела вылезающая иглами молодая трава, набухли почки деревьев, а среди ветвей, обсыпанных золотым цветом, загудели пчелы. Высоко с гоготом пролетели гуси и журавли. Что им война?..

Но не радовала нас наступающая весна. Каждый день — потери. Нет Нины Ониловой. В одном из боев, геройски сражаясь, была тяжело ранена эта отважная пулеметчица-чапаевка. Ее имя должно стоять рядом с именем легендарной Анки.

Командарм и мы, работники штаба, навещали ее в госпитале и были на похоронах вместе со всеми старыми чапаевцами.

Она лежала в гробу и казалась живой. Только лицо ее слегка тронула смертельная желтизна. Не могу и сейчас забыть этого лица, до того печально было на него глядеть.

…Как-то раз, когда случилось быть на Северной стороне, стояли мы с начальником артиллерии 95-й дивизии полковником Д. И. Пискуновым на берегу моря. Прибой в тот день был довольно сильным: зеленые с белыми гривами валы шумной чередой накатывались на берег, отступали и набегали вновь и вновь. Ветер срывал с них пену, распыляя ее, и над всей прибойной полосой стоял как бы туман. Солнце хорошо грело. Не хотелось уходить.

— Какая красота, — сказал я.

Пискунов еще раз посмотрел на море и ответил зло, со вздохом:

— Море, море, как я тебя любил и как теперь ненавижу.

Да, конечно, море было, мягко говоря, не слишком благоприятным тылом и в Одессе, и здесь, в Севастополе. Немало трудностей и бед было у нас прежде и еще будет из-за того, что за нами — море, что нет обеспеченной связи с базами, с госпиталями. А чем оно виновато?

Однако я не стал ничего говорить Пискунову.

Население, не успевшее эвакуироваться, начало полевые работы. Организатором их был секретарь горкома Б. А. Борисов. Огороды находились в районе деревни Кадыковка. Немцы иногда ведут обстрел этого района из минометов. Но люди так привыкли, что, как только налет заканчивается, все сразу выходят из убежищ и берутся за работу.

Что заставляет их рисковать жизнью? Забота о питании? Но ведь только начался март, до урожая еще далеко, и кто знает, что случится до того времени с ними самими, с их семьями. Но они верили, что вернется мирная жизнь, знали — победа придет. К тому же их поддерживало убеждение советских людей в самые тяжелые для них времена; не нам, так нашим детям.

На этих работах, как и всюду, впереди были коммунисты, комсомольцы. Они мобилизовали тружеников города на самоотверженный труд на предприятиях, в поле, порту. Городской комитет партии и Городской комитет обороны стали боевыми штабами, сплачивающими население города.

8 марта — Международный женский день. Женщин у нас немало. Персонал медсанбатов и госпиталя, полковых и батальонных медицинских пунктов состоит в основном из женщин. Много их среди связистов — телефонистки, эстистки, бодистки; в строю — медицинские сестры, санитарки, повара, официантки, стрелки, пулеметчицы, снайперы. А машинистки, делопроизводители в штабах…

Как ни тяжело им, они несут службу наряду с мужчинами, не уступая ни в четкости исполнения обязанностей, ни в храбрости. Вот хотя бы Нина Онилова — бесстрашная пулеметчица, Людмила Павличенко — прославленный снайпер, или Мария Байда — знаменитая разведчица 172-й дивизии. Их имена широко известны в армии. Да разве всех их перечислишь, скромных тружениц и отважных бойцов.

Мария Байда.

Помню, как-то под Одессой ко мне пришли три девушки, студентки Одесского университета, с просьбой зачислить их в полк. Я отказал. Они заплакали — что им делать? Их родные места — Беляевка и Маяки на Днестре — заняты немцами. Куда же идти? Допустим, они эвакуируются, а дальше что?

На вопрос, что они умеют делать, сразу приободрясь, бойко ответили:

— Мы не кисейные барышни.

Одна сказала:

— Я «Ворошиловский стрелок».

Вторая:

— Я закончила курсы санитарной защиты.

Третья:

— Я работала радисткой.

Положение у них было действительно безвыходное. Я зачислил их в полк и послал в третий батальон. А потом был свидетелем гибели одной из них, той, которую зачислили санитаркой в батальонный медицинский пункт. В бою, при отражении вражеской атаки, она вытаскивала раненых с поля боя, была ранена в грудь, но девичья стыдливость в ней была так сильна, что она постеснялась обнажить свое тело перед мужчинами, забилась в угол наскоро отрытого блиндажа и, не сказав никому ни слова о ранении, умерла от потери крови. Когда увидели, что с ней, было уже поздно.

Звали ее Ниной. Так погибла она, мужественная, отважная девушка.

Пришлось специально по этому вопросу проводить разъяснительную работу среди женщин, особенно молодых.

Вспомнился еще один случай. Западнее Дальника под Одессой на командный пункт полка явились два парня и девушка. С приказом члена Военного совета армии Кузнецова перебросить их через линию фронта в тыл противника для выполнения особого задания.

Комиссар полка Н. И. Балашов и я долго говорили с ними, предостерегая от поспешных действии за линией фронта. Мы сомневались, сумеют ли они справиться с заданием. Девушку, Лену из Аккермана, мы хотели было оставить у себя в полку, но она категорически запротестовала, заявила нам, что хорошо владеет румынским языком и может узнать о враге много полезного для нас.

Ночью разведчики полка перебросили их через линию фронта. Суток через трое они вышли, как было договорено, на участок полка, часа в четыре утра прибыли в штаб и доложили, какие части противника стоят перед полком и сколько их. Одним из важных их сообщений было: румынские войска ожидают приезда Антонеску.

В 8 часов утра, как они и сообщили, началась атака противника. Я поспешил на наблюдательный пункт. Лена попросилась со мной, выставляя убедительный довод: она покажет на местности расположение вражеских батарей. Мы пошли. То ли румынские наблюдатели заметили нас, то ли это был обычный обстрел по площадям, как часто делал противник, чтобы не допустить подхода наших резервов, но мы попали под минометный огонь. Я лег на снопы неубранной пшеницы, рядом, слева, легла Лена. И надо же было случиться такому: мина разорвалась рядом. Но я был только контужен. А у нее были изранены весь левый бок, левая половина лица и нога. Ее отвезли в Одесский госпиталь. Потом нам сообщили, что из ран Лены вынули 27 осколков, но она осталась жива. Где теперь эта девушка?

Женщины медсанбата Чапаевской дивизии пригласили командарма, бывшего командира своей дивизии, на праздник. Он нагрузил свою машину подарками. Вечеринка состоялась в инкерманских подвалах «Шампанстроя». Девушки, сняв военную форму, надели свои лучшие платья. И им и нам, гостям, было как-то удивительно и по-семейному уютно.

На этом вечере у меня произошла интересная встреча. В 1934–1936 годах я работал директором Пирятинской МТС. В ближайшем к городу большом селе Тарасовке было несколько колхозов, в одном из которых председательствовал Г. Е. Шовкопляс. Я часто бывал у него не только на работе, но и дома. Дети Шовкопляса хорошо знали меня, и, помнится, была среди них девочка лет 13–14, обычная сельская девочка, которая зимой училась в школе, а летом работала на свекловичном поле или пасла гусей. И вот здесь, в медсанбате, я встретил ее, стройную, красивую, одетую в обычное платье. Я не узнал ее, но она меня узнала. Она рассказала: в армию ушла из Одесского мединститута, а что с родными — не знает. Это гнетет ее: хотя бы весточку получить.

— Вот я встретила вас, — сказала она, — и вы теперь для меня словно отец.

По возрасту я действительно мог быть ее отцом. Кроме того, более близкого человека здесь среди малознакомых людей у нее не было.

С того времени она обращалась ко мне, как к отцу, а в тот вечер поделилась своей тайной: ей признался в любви наш врач В. и просил руки. Зная его, я ответил:

— Если это серьезно, то не возражаю, человек-то он хороший.

У нее был приятный голос, и на вечере все с удовольствием слушали ее задушевные украинские песни.

В марте в армию прибыл еще один член Военного совета — дивизионный комиссар И. Ф. Чухнов. Их теперь два. М. Г. Кузнецов остался вторым членом Совета и по-прежнему размещается вместе со штабом тыла и политотделом армии. И. Ф. Чухнов поместился на командном пункте, рядом с нами, почти ежедневно бывает в оперативном отделе, интересуется всем. По образованию он химик, окончил военно-химическую академию.

Его теперь часто можно видеть с Иваном Ефимовичем. Как и командарм, он бывает в войсках. Теперь на нашем командном пункте более частыми гостями стали политработники. Чухнов как-то незаметно еще более усилил нашу связь с политотделом армии. Начальник политотдела армии бригадный комиссар Л. П. Бочаров, высокообразованный, глубоко принципиальный в вопросах политики руководитель, тоже нередко заходит к нам, делится впечатлениями о тех или иных событиях на фронте.

Надо прямо сказать, что до приезда И. Ф. Чухнова в войсках мало кто знал члена Военного совета. Знали только Петрова. Теперь же фамилии Петрова и Чухнова все чаще звучат рядом.

Непосредственное общение с рядовыми воинами там, на переднем крае, — характерный метод военно-политической работы Ивана Филипповича. И бойцы сразу распознали его как их старшего товарища и друга, оценили и полюбили.

Удивительно простой и скромный, он скоро стал таким же близким нам, штабным работникам, как Петров и Крылов. Простота в обращении с подчиненными — признак высокой партийной воспитанности. Человеку с холодным сердцем нечего делать в армейском партийном аппарате.

Сейчас нам не надо ездить в тыл для подписи приказов, как это делали мы раньше. Бывало, повезут приказ, а мы ждем, когда его подпишет член Военного совета, когда посланный вернется, чтобы быстрее разослать. Ждем и нервничаем. Каждая минута задержки приказа — это потеря времени войсками, потеря инициативы, а иногда, как результат, невозможность его исполнения. К сожалению, не все штабные командиры и не всегда бережно относятся ко времени, забывают, что на войне фактор времени играет большую роль. Здесь промедление смерти подобно.

9 и 10 марта немцы вновь предприняли ряд атак, но были сравнительно легко нами отбиты. Объектом атак был стык 2-го и 3-го секторов. В отражении участвовали чапаевцы и морская бригада Горпищенко.

В эти дни чапаевцы понесли тяжелую утрату. Погибли начальник политотдела дивизии Н. А. Бердовский и заведующий сектором учета партдокументов политотдела лейтенант Клепач.

После утверждения дивизионной партийной комиссией решений первичных организаций о приеме в партию новых членов Бердовский и Клепач выехали на передовую вручать партийные билеты. В это время немцы начали артиллерийско-минометную подготовку и бомбардировку с самолетов. Они погибли от прямого попадания авиабомбы. Бердовского все знали как замечательного человека, тесно сплачивавшего коммунистов-чапаевцев в жестокой борьбе Это была утрата не только для личного состава дивизии, но и для всей Приморской армии. Командарм высоко ценил Бердовского и приказал захоронить его останки на Малаховом кургане, там, где был похоронен командир 40-й кавалерийской дивизии полковник Ф. Ф. Кудюров.

Еще одна печальная весть дошла до нас в эти дни. Мы получили от партизан сведения, что к ним добрались лишь несколько человек из Евпаторийского десанта. Многие, кому удалось выбраться из Евпатории, пали жертвой предателей в деревнях. В самом городе немцы провели жестокую карательную экспедицию, расстреляв большое число жителей, заподозренных в помощи десанту.

Разведка донесла, что немцы готовят новый штурм Севастополя и предполагают высадить в районе Французского кладбища воздушный десант.

Пришлось выехать на рекогносцировку. Целый день провел, обследуя каждый километр. С точки зрения тактической целесообразности такое предположение может быть и реальным. Местность в треугольнике Севастополь — мыс Херсонес — Французское кладбище позволяет высадитьвоздушный десант.

Вечером поехал к Крылову, проведать и посоветоваться.

Николай Иванович внимательно выслушал меня, признав действия мои в целом правильными, но подметил промах в одной существенной детали (дело касалось противодесантного инженерного оборудования района), ошарашив меня: ведь об этом просчете надо докладывать Петрову.

— Проморгал, так и сознайся, проси разрешения внести изменения.

Так я и сделал, сославшись на советы Крылова. Поправку Петров согласился принять, но сделал укоризненное замечание:

— Что ж это ты прошляпил.

Я не обиделся. Мой просчет, моя и ответственность.

Занялся противодесантной обороной. Контролирую, как выполняется поставленная задача.

Вечером, усталый, едва успеваю прочитать очередные сводки для передачи во фронт.

Каждый день бываю у Крылова, докладываю о ходе работы. Николай Иванович поручил разработать проект инструкции по борьбе с воздушными десантами. Надо дать указания всем нашим войскам, как вести себя в случае, если враг выбросит десант с самолетов. Эту мысль Крылов обосновал тем, что мы сейчас думаем лишь об одном возможном месте выброски десанта, а противник может выбрать и другое, например, плато Сапун-горы, Федюхины высоты или долину речки Черной.

Теперь сижу и думаю: с чего начать? Разбиваю нашу территорию на сектора. Но это только начальная часть. Главное — как и чем вести борьбу, как не допустить, чтобы противник выбросил десант, а если ему и удастся это сделать, то уничтожить десантников еще в воздухе?

Над морем все чаще и чаще появляются вражеские самолеты; они охотятся за нашими судами. У противника безусловное превосходство в воздухе. У нас очень мало самолетов, да и те устаревшей конструкции, так что о борьбе за изменение этого положения не может быть и речи. Представитель авиации при нашем штабе полковник Н. А. Проворов сокрушается по этому поводу, но что он может сделать? Авиация базируется на Большой земле, «работает» на Керчь. К нам же из Краснодара прилетают только транспортные самолеты ЛИ-2 — привозят груз и увозят раненых. Их всего семь. График рейсов рассчитан так, что они успевают за ночь прибыть к нам и улететь назад. Привлечение самолетов обусловлено тем, что транспортировка по морю чрезвычайно усложнилась. Обычно корабли стоят в бухтах Севастополя до начала темноты под защитой зенитных средств, расположенных на берегу, не подвергаясь артиллерийскому обстрелу вражеских батарей. Уходить в светлое время все опаснее — море находится под непрерывным наблюдением противника. Пути на Новороссийск, Туапсе, Поти контролируют не только бомбардировщики, но и самолеты-торпедоносцы и даже торпедные катера и подводные лодки немцев. Нашим боевым кораблям часто приходится вести огонь по торпедоносцам не только зенитной артиллерией, но и орудиями главного калибра.

Начальник оперативного отдела Севастопольского оборонительного района капитан 2 ранга Жуковский как-то сказал, что в штабе флота идет разговор о том, что необходимо переоборудовать часть подводных лодок из боевых в транспортные, чтобы продолжать бесперебойное снабжение войск оборонительного района. Конечно, это хорошо, но смогут ли лодки доставлять необходимое количество грузов?

Крымский, точнее Керченский, фронт молчит. Видимо, правы те, кто утверждает, что в это время года даже танки не в состоянии преодолеть грязь. Пока не подсохнет, о наступлении не приходится и думать.

Надо полагать, что Крымский фронт готовится начать активные действия приблизительно с средины апреля. Чтобы не дать противнику отвести от нас часть своих сил на Керченский полуостров, мы также готовим небольшую операцию отвлекающего порядка. Впервые применяем оперативную маскировку. Показываем ложное сосредоточение сил на Ялтинском направлении, используя для этой цели макеты танков, радио, ложную переброску войск.

С помощником начальника отдела связи армии капитаном Ф. И. Казимировым разрабатываем тексты переговоров между радистами, в которых то один, то другой из них как бы случайно проговаривается. Имитируем появление новых штабов соединений, якобы прибывших с Большой земли.

Разворачиваем для этих «штабов» радиосвязь, создаем видимость подвоза войск, сосредоточения их в районе Балаклавы. Для этой цели используем один из батальонов полка, поставленного для борьбы с возможным воздушным десантом противника, и 18 автомашин. Между Севастополем и Балаклавой, недалеко от Кадыковки, есть перевал, просматриваемый противником. Здесь мы и решили создать ложную переброску войск. На рассвете будем перевозить на автомашинах батальон, создавая впечатление, что это последние машины уже прошедшей колонны. Потом батальон возвратится пешим порядком другой дорогой, а автомашины обычным путем, но порожняком.

Пришло время использовать ложный приказ через партизан, о котором уже говорилось.

Разработанный план был утвержден. Операцию намечалось провести на левом фланге на участке 25-й чапаевской стрелковой дивизии и 79-й курсантской бригады. Их штабы получили указания и разрабатывают свои планы.

Практическое проведение оперативной маскировки, о которой знало всего несколько штабных работников, начали в конце марта. Офицеры буквально падали от усталости — ведь проведение всей маскировки ложилось на оперативный отдел, отдел связи и начальника инженерной службы.

Вечером Казимиров задействовал первую радиостанцию, появление которой должно было убедить противника, что начал работать штаб вновь прибывшей дивизии. Рация входила в связь. У нее вместо радиста сидел офицер с тщательно разработанным конспектом. На радиостанции запасного командного пункта был сам Казимиров.

Рано утром провели переброску войск. Едва только прошла последняя машина, немцы открыли артиллерийский огонь. Но было уже поздно. Вероятно, их наблюдатели прохлопали. Я ехал на последней машине, остановился у домика перед перевалом и чуть было не стал жертвой артиллерийского налета, но все обошлось благополучно.

— Значит, еще не время умирать, — сказал я шоферу, успевшему быстро вывести машину из зоны обстрела. Шофер рассмеялся. Когда выходишь целым из переделки, всегда становится легко и весело на душе.

«Переброску войск» мы приурочили к приходу кораблей. Их немцы, конечно, засекли, и естественным должно было казаться, что корабли подвозят войска. Мы «включили» еще один «штаб». Потом по ночам начали тракторами утюжить дорогу, имитируя подход танков. Противник усиленно освещал ракетами передний край. Чувствовалось, что он насторожился. Но что он делает? Перебрасывает ли свои войска на это направление? Пока данных об этом мы не имеем ни из одного источника разведки. Значит, цель еще не достигнута. Неужели враг разгадал наш ложный маневр? Но по обстановке видно, что нет. Он должен обязательно ослабить фронт на севере. Мы в этом были уверены.

На основной командный пункт армии стали залетать снаряды противника. Появились здесь и самолеты. Не раскрыли ли немцы место расположения штаба? Жертвой одного из авианалетов стал комиссар оперативного отдела Костенко: его тяжело ранило осколком бомбы, и он скончался.

До чего нелепая смерть! Все произошло на моих глазах. Мы вместе вышли из домика, где иногда отдыхали, и в это время над нами появился «мессершмитт». Мы видели, как от самолета оторвались небольшие бомбы, и залегли. И надо же было Костенко приподняться над землей… Осколок бомбы врезался в правую сторону груди. Прижмись он плотнее к земле, остался бы жив… Жалко, очень жалко комиссара. Мы все очень переживали смерть этого глубоко партийного человека, пришедшего к нам из пограничных войск и не расстававшегося с зеленой фуражкой.

Да и я чуть не стал жертвой, но не бомбежки, а артиллерийского обстрела. Сменившись с вахты, я ушел в домик выспаться. Не знаю, сколько спал, — проснулся от телефонного звонка. Вскочил и — к аппарату. В это время разорвался снаряд. Осколок разбил оконное стекло, врезался в кровать, где я только что спал. Не разбуди меня телефон, остался бы навечно лежать…

Крылов поправляется — ему разрешили понемногу ходить. Когда он узнал, что немцы нет-нет да и забросят на командный пункт несколько снарядов, предложил переменить место его расположения, перебазироваться на мыс Херсонес. Высылаю туда рекогносцировочную группу.

План операции командарм утвердил. Теперь надо установить только «Д» и «Ч», то есть день и час начала операции.

Штаб артиллерии в свою очередь разрабатывает, составляет план артподготовки и сопровождения при бое в глубине обороны. Начальник штаба артиллерии полковник Н. А. Васильев со всей скрупулезностью разбирает каждый вариант. Менять артиллерийские позиции нам не приходится. Все наши батареи могут с тех мест, где они установлены, вести огонь в любом направлении.

Разрабатываемые мероприятия мы держим, конечно, в строгой тайне. Никто, кроме ограниченного круга лиц, о них не знает.

Противник совершил артиллерийский налет на район Французского кладбища. Оттуда донесли, что разбит склад снарядов. Не пристрелка ли это района предполагаемой высадки воздушного десанта?

Вместе с офицером штаба артиллерии я выехал туда.

Когда получаешь первое донесение, оно очень часто оказывается или слишком пессимистичным, или не в меру оптимистичным. Видимо, это получается потому, что люди, составляющие его, не успевают разобраться в деталях происшедшего. Так произошло и этот раз. По телефону передали, что разбит склад, а на самом деле — до десятка ящиков.

По пути осмотрел Французское кладбище. Небольшой двор, внутри часовня. Каменная изгородь с нишами, в которых кости. На стенах часовни — мраморные плиты с высеченными фамилиями генералов, офицеров и женщин (очевидно, санитарок или работниц служб), погибших во время штурма Севастополя в 1854–1855 гг.

Бывал я на Северной стороне, видел и наше Братское кладбище с часовней-храмом. Там — памятники русским солдатам, их самоотверженности и героизму.

С каждым днем все теплее и теплее. Буйно цветут сады. Песчаное побережье блестит на солнце, как бы приглашая отдохнуть. Да, отдохнуть бы, порадоваться пробуждению природы. Но ни до отдыха, ни до радости.

Мы заканчиваем оперативную маскировку. Осталось ввести в действие «штаб» третьей по счету прибывшей дивизии, которой нет, убедить противника, что группировка наших войск закончена.

Макеты танков перемещаем через день-два на новые места. Не связано ли участившееся появление «мессершмиттов» с нашей маскировкой? Не ведут ли они тщательную разведку с воздуха?

Но мы все еще не знаем, перегруппировывает ли свои войска противник, на это его и провоцируем. Нет сведений ни от агентуры, ни от армейской разведки. Достать бы хоть какого-нибудь «языка»…

Подобрали место для командного пункта армии на мысе Херсонес, в подземных хранилищах боеприпасов. Они пусты. Надо их оборудовать, проложить связь. Начальник отдела связи майор Богомолов и начальник инженерных войск подполковник К. И. Грабарчук, заменивший погибшего полковника Кедринского, обещают за несколько дней все сделать. Речь идет о прокладке подземного кабеля, без него связь будет крайне неустойчива. Даже на этом, теперешнем командном пункте, где и кабели и провода заложены моряками еще в мирное время и узел оборудован прекрасно, мы иногда теряем связь то с одной, то с другой дивизией. Правда, рвут и авиабомбы, и артиллерийские снаряды. Но кольцевая ее система, контрольные пункты позволяют быстро соединяться по обходным каналам. На Херсонесе все приходится делать заново, поэтому с переездом штаба армии решили повременить.

Несколько дней назад штаб и политотдел армии, пользуясь затишьем, по указанию Военного совета провели конференцию снайперов, на которой лучшие из них делились опытом. Интересно рассказывали о своей нелегкой «работе» Адамия, Левкина, Федоренко, Супруненко, Васильева и другие. Своим метким огнем эта группа снайперов уничтожила до двух батальонов фашистов. Как выяснилось на этой конференции, у нас в армии есть до 400 снайперов.

Радистам удалось получить довольно отрывочные сведения о неудаче, постигшей наши войска под Харьковом. Мы не верили немецкому радио, сообщавшему об этом, но…

Да, досадно и больно. Керченская операция, начавшаяся столь удачно, застопорилась. Под Харьковом — провал. Не может быть, чтобы мы не начали бить фашистскую сволочь по-настоящему! Не помню, кто сказал: «Русские любят долго запрягать, но потом быстро ездят». Не пора ли от долгой запряжки переходить к быстрой езде?

По имеющимся сведениям, на Керченском полуострове наши войска должны вот-вот перейти в наступление. Мы тоже готовы действовать, чтобы отвлечь силы врага. Первый сигнал — и мы начнем.

Первое апреля… С каким наслаждением мы в детстве и в юности встречали это день! По-старому обычаю в этот день можно безобидно обманывать друг друга. Даже беззастенчиво врать, конечно же без каких-либо корыстных целей. Некоторые лгут днями, месяцами, годами, лгут иногда всю жизнь. Ну, а это первоапрельское вранье, пустое и смешное, — явление чисто временное. Мы врали, выдумывая сногсшибательные новости. А вот на это 1 апреля никто из нас о такой смешной забаве и не вспомнил.

Весна на Черноморье выдалась чудесная. Погода стоит изумительная. На небе ни облачка и, главное — ни одного вражеского самолета. На переднем крае изредка перекликаются пулеметные очереди. Сидеть в казематах без дневного света в такие дни мучительно, почти невозможно.

Кто-то из штабных командиров сказал, что на подходе к бухте показались корабли. Все обрадовались и высыпали наверх. Только телефонистки да дежурный, помощник начальника оперативного отдела, остались на своих местах. Через открытую дверь слышно, как телефонистка вызывает кого-то, крича в трубку позывные.

Наблюдаем за подходом судов. Море спокойно. Время штормов отошло. Волны небольшие. Чайки вьются над морем, быстро падают в воду и моментально взмывают вверх, держа в клюве рыбешку. Мирная картина, почти идиллическая…

Но что это? В воздухе резкий звенящий свист, и в море вздымается фонтан, за ним другой, немного позже доносится звук не то выстрела, не то разрыва. Немцы огнем встречают входящий караван.

Засуетились катера. Быстро снуют по воде, а за ними тянутся полосы белого дыма, превращающегося в низко висящее облако, окутывающее корабли. В воздухе застрекотал самолет, и с него опускается точно такое же облако. Корабли скрыты в белом, непроницаемом дыму. Но обстрел продолжается. Уходим в казематы. Пропала охота любоваться и природой и морем.

Артиллеристы береговых и полевых батарей открыли ответный огонь. Началась дуэль. В этот своеобразный концерт включились минометы и пулеметы; разгорелся огневой бой. Но вскоре стрельба затихла.

Приход кораблей мы использовали для того, чтобы еще раз дезориентировать противника. Развернули новую радиостанцию. Пусть немцы думают, что на кораблях, которые они обстреливали, прибыли новые войска, что работает еще один штаб дивизии.

Получили уточненные сведения агентурной разведки: немцы начали переброску своих войск в сторону Итальянского кладбища — Балаклавы. Долго они нас проверяли, а все-таки маскировка сыграла свою роль. Сегодня наблюдатели также донесли об этом, подтвердили агентурные данные. Теперь их должны окончательно подтвердить партизаны, но что-то от них долго нет никаких известий. Может быть, связные не дошли. Пробраться сейчас при позиционной обороне через линию фронта не так-то легко.

Получив данные разведки, командарм приказал мне немедленно отправиться на запасной командный пункт.

Со мной отбыла и оперативная группа, в которую вошли артиллеристы, разведчики, связист, инженер и, конечно, работники оперативного отдела, кроме капитана Безгинова. Он остался в штабе.

Мы полностью готовы к операции. Ожидание осточертело, скорей бы уж… Давно известно, что терпение и выжидание тоже факторы, которые обеспечивают победу. Исторических примеров тому много. Но все-таки до чего нудно и тяжело ждать!

Великое дело — инициатива. Тогда ты можешь навязать свою волю противнику. Потерявший инициативу всегда в неведении о замыслах врага — сиди и жди, где, чем и как тебя ударят. Но сейчас инициатива пока у врага. Вырвать бы ее!

…Утром 4 апреля на запасной командный пункт неожиданно приехал командарм. Он ознакомился с обстановкой в 3-м и 4-м секторах. Когда мы остались вдвоем, он назвал «Д», а «Ч» установит накануне «Д». Начнем на день-два раньше, чем перейдет в наступление Крымский фронт на Керченском полуострове. Цель — дезорганизация и дезориентация противника. Моя задача — за оставшиеся дни лично проверить готовность войск, которые должны принять участие в операции.

Иван Ефимович уехал, а я, оставив в отделе майора Шевцова, направился в дивизии. Прибыл в свою родную Чапаевскую. Побывал в 31-м и 54-м полках. В 54-м полку мы вместе с командиром майором Матусевичем обошли передний край. Николай Михайлович интересовался целью моего визита. Я ответил, что инспектирую готовность обороны. Не знаю, поверил он или нет.

День полон забот. Начальник штаба чапаевцев полковник П. Г. Неустроев и майор Г. Н. Емельянов, сменивший Пустовита в оперативном отделении, добивались — когда же начнем? Отвечаю, что ничего не знаю.

— Зачем же переехали на запасной командный пункт и переключили туда связь? — задал кто-то из них коварный вопрос. Пришлось соврать: имеем, мол, сведения, что немцы на этом участке что-то готовят.

Вечером доложил Петрову о проделанном и от него услышал, что Крылов уже был в штабе и работал, но предупредил, чтобы мы его пока не тревожили.

Мы ожидаем успеха от операции. Пусть это незначительная операция, или, как мы говорим, частная, но успех даст нам какие-то преимущества перед врагом.

Длительная оборона, в особенности пассивная, в которой вот уже сколько времени мы находимся, до какой-то степени размагничивает войска. Когда наши воины отражают атаки противника, их действия безупречны; но как поведут они себя в наступлении? Будут ли так же упорны в достижении цели, как и в обороне?

Командиры и бойцы расспрашивают о новостях с Большой земли, о том, как обстоят дела под Керчью. Некоторые говорят, что пора и нам что-то делать, а то досидимся до того, что «он» нас ударит. Да и не такая уж сласть сидеть — ни голодному, ни сытому, ни настоящего дела, ни отдыха, а людей тем временем и ранят, и убивают. Ругают на все корки фашистов и Гитлера, вспоминают свое довоенное житье.

Не прошло и года, как началась война, а мирная жизнь казалась бесконечно далекой и прекрасной: «Эх, а ведь как жили, как жили!..»

Нет ничего радостнее для военного человека, долгое время оторванного от своего дома, как встреча с земляком. Начинаются расспросы, рассказы об общих знакомых, а порой и просто незнакомых, с которыми ни один, ни другой не виделись, а только знают, что жил в городе такой-то…

Вот такая встреча произошла у меня с рядовым 172-й дивизии на переднем крае, в блиндаже, куда мы зашли перекурить.

Бойцов было трое. Поговорив с ними о житье-бытье, я обратил внимание на особенность произношения одного из них. Диалект явно черниговский, из-за Десны.

— Откуда родом? — спрашиваю.

— С Корюковки. Может, знаете?

— Корюковки? Выходит, земляки. Когда-то там служил.

— Военным? У нас армии не было.

— Нет, на гражданке. В лесничестве.

— Позвольте, а ваша фамилия?

Называю. Он не знает, молод еще. В свою очередь спрашиваю его.

— Менской.

— Менских знал много. Знал такого Гришу, его двоюродную сестру Христину. Давно это было. Да, Менских там, как говорят, целый куток был.

— Знали Христину? Так то ж моя тетка. Вот и с земляком привелось встретиться… — И, задумавшись, спросил: — Что теперь там? Может, вы весточки получаете? Я давно из дому ничего не получал.

— Нет, никаких вестей оттуда не имею, как и вы. Знаю только, что там немцы, а в корюковских и холменских лесах действуют партизаны.

— Там есть где партизанам разгуляться, не то, что здесь.

Остальные внимательно прислушивались к нашему разговору, к тому, как мы спрашивали друг друга — знаешь ли такого-то или такого-то, и видно было, как они завидовали нам, землякам, встретившимся в далеком от родных мест Севастополе.

В 172-ю дивизию, когда я был там, приехали Петров и Рыжи. После разговора в штабе с Ласкиным все пошли к переднему краю по гребню высоты, спускавшейся в Бельбекскую долину. В долине, через сады и виноградники, шла линия боевого охранения. Позиции немцев проходили по скатам высот за рекой Бельбек. Их хорошо было видно даже невооруженным глазом, а в бинокль просматривались и детали оборонительных сооружений.

Командарм решил проверить готовность артиллерии дивизии к открытию планового огня. Наметив цель, он приказал открыть огонь. Начальник артиллерии армии взял телефонную трубку и прокричал: «Тигр!» Затем Петров и Рыжи вынули часы. Не прошло и трех минут, как в указанной командармом точке начали один за другим рваться снаряды. Командарм переменил цель. Начальник артиллерии вновь отдал команду, и так же быстро фонтаны разрывов начали появляться в новом месте.

Немцы всполошились. Заговорила их артиллерия. Несколько снарядов разорвалось сзади нас. Мы спустились в траншею. Постреляв несколько минут, противник прекратил огонь. Поблагодарив артиллеристов за хорошую готовность и быстроту выполнения приказа, командарм уехал. Мы с комдивом ушли в штаб. Я воспользовался случаем поговорить с майором Пустовитом — он самый близкий мне человек. Все меньше и меньше остается чапаевцев, с кем мы начинали войну: одни погибли, другие ранены и эвакуированы на Большую землю.

Несколько раз за день на Севастополь налетала авиация. Подбиты два самолета противника. Разрушения от авиабомб незначительны.

У нас есть уже ИЛы. Низко летающие, они напоминают большую сильную птицу, распластавшую крылья перед тем, как сесть на землю. Несколько раз мы наблюдали их во время штурмовых ударов по противнику. Но противник по-прежнему господствует в воздухе.

Приближается день «Д». Его должен утвердить командующий фронтом генерал-лейтенант Д. Т. Козлов. Хотя бы уж там, в Керчи, не оттягивали и не переносили срок наступления…

На следующий день, 10 апреля, мы начали операцию «Ч — 7.00». Командиры предварительно получили все указания, задания доведены до солдат. Артиллеристы открыли огонь без пятнадцати минут семь. Огонь хорошо спланирован.

К началу операции я на наблюдательном пункте 4-го сектора, у командира 95-й дивизии полковника Капитохина. Здесь из одной бетонированной пулеметной точки очень хорошо просматривается вражеская линия обороны. На запасном командном пункте остался майор Шевцов. Командарм тоже будет в 95-й, но предварительно заедет к чапаевцам и в 79-ю бригаду — к Коломийцу и Потапову. Главный удар запланировано нанести в районе 3-го и 4-го секторов. В основном штабе остался генерал-майор Воробьев. Член Военного совета Чухнов тоже в частях.

Телефонные разговоры об операции запрещены, но звонки раздаются по различным другим делам.

Зашел шофер и спросил, можно ли ему лечь спать, если мы никуда не поедем. Решил немедленно выезжать к Капитохину. Там можно будет часа три-четыре поспать. Так надежнее: подымут вовремя, и не нужно будет спешить.

В 6 часов 45 минут начальник артиллерии армии генерал-майор Рыжи дал команду начать артподготовку, а в 7.00 войска пошли в атаку. Немцы не ожидали нас на этом участке, и первая траншея была взята сравнительно легко. Будь это на равнине, мы могли бы взять и последующие, но здесь, на покрытой лесом холмистой местности, это сделать не так просто. Вторая траншея находилась за гребнем, и огонь нашей артиллерии не принес желаемых результатов: огневые точки врага остались целы. Сопротивляется противник организованно, каждый шаг дается нам с огромным трудом. Правда, хребтом мы овладели, отбили все контратаки немцев с большими для них потерями, но попытки продвинуться дальше также принесли значительные жертвы.

Для развития наступления требовались резервы. А где их взять?

Мы, конечно, могли бы продвигаться дальше, так как к исходу дня сопротивление врага ослабело. Однако разведка донесла, что немцы на машинах подтягивают резервы. Это значит, что с утра надо ждать контрудара. Получив эти сведения, командарм дал приказ закрепиться на захваченных рубежах и быть готовым к отражению атак врага.

Это правильное в создавшейся обстановке решение вызвало кое у кого более или менее открытое недовольство. Некоторые командиры говорили:

— Раз есть успех, надо его развивать.

Но никто из них не задумывался над тем, что же будет дальше. Мы могли бы, конечно, продвинуться километров на десять, удлинить фронт обороны и тем ослабить ее прочность, растянуть в цепочку, утратить глубину боевых порядков. Нельзя забывать об отсутствии резервов.

Главная задача — приковать немцев — нами уже выполнена. Теперь противник не посмеет снять из-под Севастополя войска для переброски их к Керчи.

Часов около 17 встретился с командармом на участке 31-го полка чапаевцев. Наблюдали бой из зоны ружейно-пулеметного огня. Я боялся за жизнь Петрова. Но сказать ему об этом не посмел — может, чего доброго, выругать. Так ведь было уже под Одессой в бою у хутора Красный переселенец.

Удивительный все же он человек! Начальники в большинстве своем любят, чтобы их сопровождали подчиненные, а Иван Ефимович этого не переносил. Вот и сейчас: он в полку, а командир дивизии Коломиец на своем наблюдательном пункте. Позже я спросил в штабе дивизии, знали ли они, что командарм в 31-м полку. Да, знали. Но он не разрешил комдиву ехать с ним, приказал оставаться на месте и руководить боем: здесь комдив нужнее, чем в качестве сопровождающего. С этим доводом нельзя не согласиться.

Здесь же, наблюдая за боем, командарм отдал приказ не зарываться, а на следующий день активизировать действия, если противник с утра не будет сам контратаковать. Время начала действий он установит дополнительно. В течение ночи надо вести разведку сильными разведгруппами и действовать дерзко. Артиллерии приказано помогать огнем.

Получив указания, я уехал на запасной командный пункт, чтобы передать их командирам частей.

Вот и закончен страдный день. Стрельба на фронте не утихает. Она отчетливо слышна на ЗКП — ведь от него до передней линии всего два-три километра.

Командарм оказался прав. С утра 11 апреля ничто не напоминало о том, что противник готовится к контратаке. Кое-где мы еще продвинулись, но действовали осторожно. А часов в 11 немцы открыли сильный артиллерийский огонь и вслед за этим густыми цепями, вслед за танками, ринулись в контратаку.

Хорошо, что для нашей операции был избран горнолесистый участок, на котором нельзя массированно применять танки. Единичные машины для нас не представляли угрозы. В горах, покрытых лесом, танки лишены маневра и становятся хорошей мишенью. Да и самолетам не так легко распознать линию боевого соприкосновения. Бомбардировка тылов в ходе боя на действия войск переднего края заметного влияния не оказывает.

Наши мелкие отряды, продвинувшиеся утром, начали откатываться к рубежу, оборудованному ночью. Слишком уж наседал враг, подавляя численностью. Дело доходило до рукопашных схваток.

Хорошо дерутся воины 79-й бригады. Доводя бой до рукопашного, они всегда выходят победителями.

Ходили врукопашную и чапаевцы, дрались ожесточенно.

Одна контратака врага сменялась другой. Только наши воины отобьются, не проходит и получаса, как немцы лезут вновь. Как хорошо, что за ночь мы укрепились на достигнутых за вчерашний день рубежах, а то пришлось бы плохо. Чтобы отвлечь противника, на других участках фронта активизировали свои действия 388-я и частично 109-я дивизии. Полковник Горпищенко водил свою 8-ю бригаду морской пехоты в атаки. К вечеру бой затих. Сбить нас с занятых позиций немцам не удалось, как и нам не удалось продвинуться вперед. Начнут ли они завтра повторять контратаки?

Наши войска принимают все меры, чтобы еще сильнее укрепиться. Саперы под обстрелом немцев опоясывают сложившийся в ходе боев новый передний край минными полями. Правда, они несут жертвы, но работают упорно.

Надо спешить, чтобы подходы к занятому рубежу сделать губительными для врага.

В небе — сотни ракет. Мало того, что противник бросает их с земли, он еще вешает «фонари» с самолетов. Авиаракеты в сотни тысяч свечей горят долго, ярко освещая местность. Становится светло, как днем.

Враг прекрасно видит, какие мы ведем оборонительные работы. Однако попыток к разминированию не предпринимает, и это несколько успокаивает.

В отражении контратаки сегодня особенно отличился пулеметный расчет Карпова из 388-й дивизии. Его пулемет, говорят, скосил до сотни фашистов. Этому можно верить: потери гитлеровцев огромны. На некоторых участках, как утверждают пленные, враг вынужден был сменять части, основательно потрепанные в дневном бою, вводить в бой свежие силы. У нас тоже готов к бою армейский резерв.

За прочность обороны мы спокойны. Но занятый нами рубеж невыгоден — он отделен от основного широкой лощиной, его можно и дальше удерживать, но только боевым охранением. Командарм и принял решение удерживать рубеж не основными силами переднего края обороны.

Наступила ночь. Безгинов, Шевцов, Харлашкин следят за тем, как выполняются распоряжения штаба, и докладывают обо всем каждые два часа. А ко мне — непрерывные звонки. Сутки кончаются, и не могу ни на минуту выйти из блиндажа командного пункта.

Дежурный принес сводки. Вместе с ним уточняем неясности. Сводка ценна только тогда, когда она оперативна и в ней все правдиво изложено.

Об этом надо поговорить и с корреспондентами центральных и армейской газет. Ведь наши журналисты часто из самых лучших побуждений могут так разукрасить события, прибегая к гиперболе, что они превращаются в фантастический успех. А правда не нуждается в приукрашении.

Майор Леонченко, заместитель начальника разведотдела армии, входившего в оперативную группу на запасном командном пункте, рассказал, что пленные, захваченные в дневном бою, утверждают, будто на станцию Сюрень привезено какое-то новое орудие. Какое именно, они не знают, но оно уже там. По слухам, это огромная артиллерийская пушка, каких еще не было, и что она где-то из района Бахчисарая будет обстреливать Севастополь и батареи дальнобойных орудий береговой обороны.

К великому сожалению, Севастополь не имел заранее подготовленных инженерных сооружении для защиты с суши. Готовились защищать его только со стороны моря. А жаль. Но хорошо одно: Манштейн и его штаб считают, что у нас есть форты. Видимо, они не могут понять, почему так стойко борются Приморская армия и моряки Черноморского флота. Очевидно, пытаются объяснить свои неудачи наличием фортов. Что ж, пусть думают так, мы разубеждать их не намерены.

Майор Леонченко доложил, что не так давно немцы перебросили дивизию второго эшелона в район Касмары — Итальянское кладбище. Это, вероятно, и есть дивизия, о которой мы имели сведения, когда проводили оперативную маскировку. Но в ночь с 10 на 11 апреля дивизия спешно, на автомашинах была возвращена в район Дуванкоя и уже утром принимала участие в контратаках. Потери у нее большие. В некоторых ротах выбиты почти все офицеры, а в отдельных из личного состава остались по двадцать-тридцать человек. Так рассказали «языки». Хочется верить, что это правда, но знаю, как часто пленные слишком преувеличивают, преподнося все в выгодном для себя свете.

В 6.00, как всегда, доложил командующему о сложившейся обстановке. Он высказал предположение, что немцы больше контратаковать не будут, но все же приказал предупредить командиров частей, чтобы войска были готовы, а если возникнет необходимость, немедленно доложить ему. И добавил:

— Куда я поеду — дежурный по связи будет знать, у него спросите, он свяжет меня с вами.

У Ивана Ефимовича такой метод: обязывать дежурного по связи следить за каждым его шагом, а сам он в свою очередь всегда ставил дежурного в известность, где находится. Благодаря этому мы почти всегда знали, где в данный момент находится командарм.

К сожалению, были у нас и такие начальники — сядет в машину, никому ничего не скажет и уедет. Куда — никто не знает. Разыскивай его потом по всему фронту, теряй время — самое дорогое на войне. Найдешь, доложишь и слышишь в ответ: «Почему не доложил раньше?» А кто виноват? Он сам, вернее его нехорошая привычка.

Нечто подобное случалось и с офицерами связи армии. На фронте многие командиры, в том числе и я, пренебрежительно относились к офицерам связи. А ведь они являлись не только передатчиками распоряжений, но и доверенными лицами своих старших командиров. Помню, Николай Иванович Крылов указывал мне на это еще в первые дни обороны Севастополя. Он говорил: «Не теряй связи со связистами, это нервы, а иногда и мозг войск».

И. А. Слесарев, А. С. Потапов и Н. В. Богданов.

12 апреля мне приказали возвратиться на основной командный пункт, оставив вместо себя одного из офицеров отдела. Немцы, как предугадал командарм, не решались повторять контратаки. С утра постреляли немного, мы соответственно насторожились, но все обошлось почти мирно. Артиллерийский полк Богданова ответил на их огонь своим, и, кажется, удачно. У них там что-то взорвалось: очевидно, наш снаряд попал в склад боеприпасов, а может, в выложенные на огневых позициях снаряды.

До обеда почти без перерыва говорил по телефону со штабами частей. Отовсюду докладывали, что тихо. В немецких траншеях ничего подозрительного, что говорило бы о подготовке к контратаке.

Николай Иванович Крылов все чаще бывает в штабе. Он с трудом передвигается и быстро устает, но всем интересуется. Я очень рад его появлению. Подробно доложил ему о происходящих событиях.

В штабе все по-прежнему. Работники «сидят на сводках», уточняют потери личного состава нашего и вражеского и конфигурацию переднего края обороны. Вместе с ними и я уточняю линию боевого охранения, благо во многих местах сам был.

С Балаклавского направления возвратился Безгинов. Доложил, что там ничего существенного не произошло. Враг ведет себя спокойно.

Жизнь на фронте почти вошла в «оборонную» норму: постоянная, но редкая стрельба из винтовок, пулеметов, минометов и артиллерии. Есть с обеих сторон убитые, раненые и контуженные. Но ни атак, ни контратак.

Несколько дней наш отдел подгонял «хвосты» в своей работе и теперь может представить все необходимые материалы.

Днем мы выходим на солнце. Погода чудесная. А морской воздух буквально пьянит. Вечерами откуда-то доносится пение. Люблю песни, особенно украинские, и сам пою. Но сейчас больше поют любовные романсы. Среди старых русских и украинских народных песен есть много о любви. В них тоже тоска, но совсем другая, как бы сказать, более человеческая. А все-таки они расслабляют. Нет, подобные песни не в моем вкусе. Но с этим ничего не поделаешь. Как говорят, дело вкуса.

Весна… Даже завязываются романы, и это закономерно. Девушек у нас в армии много. Думаю: хорошо, что я вышел из романтического возраста. Преимущество? Да. Однако спорное. Вот, например, обнаружил у себя большой недостаток — вечерами плохо вижу, часто прибегаю к лупе, когда смотрю на карту. Сказал об этом начальнику медико-санитарного отделения Д. Г. Соколовскому, а он ответил, что это от сидения в известняковых казематах при искусственном свете, и пообещал подобрать очки.

Решили начать перебазировку штаба армии в Херсонес. Переезжать будем постепенно. Вначале — менее нужные с точки зрения сегодняшнего дня отделы, за ними вся оперативная группа.

Когда планировали, как разместить штаб, командарм сказал, чтобы в штольне рядом с ним были член Военного совета, начальник штаба и оперативный отдел. Следующая штольня — штаб артиллерии и связь. Остальные — в штольнях метрах в двухстах от нас.

19 апреля началось наше переселение. Оперативный отдел будет переезжать последним, через два-три дня. Жаль покидать насиженное место, но и оставаться здесь уже нельзя. Немцы нащупали штаб, пристрелялись, могут в выгодное для них время нанести мощный авиационно-артиллерийский удар и лишить войска управления.

За три дня на Херсонес перебрались все, кроме оперативной группы. И вовремя: артналеты на командный пункт армии усилились, происходят почти каждый день. Немцы бросят снарядов 15–20 и затихнут, ведут, как выражаются артиллеристы, беспокоящий огонь. Ясно, что им стало хорошо известно место расположения штаба.

Несколько раз враг бомбил город. Разрушен институт имени Сеченова, много домов. Падали бомбы на Историческом бульваре, у панорамы обороны Севастополя и памятника русским саперам.

Воздушная разведка противника работает непрерывно, но бомбардировщики налетают не так часто: зенитчики во взаимодействии с истребительной авиацией ежедневно сбивают по одному, по два самолета противника.

На днях враг попытался совершить налет ночью. Лучи прожекторов быстро «отыскали» самолеты в темном небе. По следу трассирующих пуль было видно, что наши истребители ведут удачный огонь. Вот вспыхнул один самолет, за ним — другой. Бомбардировщики беспорядочно разбрелись по небу, сбросили бомбы где попало. Ущерба — никакого. Молодцы наши морские летчики!

А недавно на город посыпались мелкие осколочные бомбочки. Их сбрасывали в кассетах. Одна кассета не раскрылась, саперы подобрали ее, вынули бомбочки, одну разрядили и принесли нам. Оказалось, что они дистанционные, с часовым механизмом.

Пленный, захваченный разведчиками 79-й бригады в ночном поиске, утверждал, что будет применено новое мощное оружие. Какое именно, он не знает, но со слов офицеров ему известно, что, как только это оружие будет применено, Севастополь падет.

Нас больше интересовала группировка и численность войск противника, нумерация частей. Однако пленный на эти вопросы ответить не мог. Знал он только, что к Севастополю идут маршевые роты для пополнения и что роты эти имеют почти штатный состав. Никакие новые части сюда не подходили, и ни одна часть никуда не была отправлена. Он сам в январе прибыл с пополнением из Германии. Там почти ежедневно воздушные тревоги. Воюет он в составе 50-й дивизии. Вот и все, что могли мы от него узнать.

Командарм в своем приказе объявил разведчикам благодарность с поименованием каждого отличившегося и потребовал от командира 79-й бригады представить их к награде.

Приступил к выполнению своих обязанностей начальник штаба Николай Иванович Крылов. Нам, оперативникам, стало работать значительно легче. Я, например, могу чаще бывать в войсках. Вот опять занялся проверкой готовности пехоты и артиллерии к отражению воздушного десанта, уже в соответствии с новой инструкцией. Поднял полк по тревоге. Убедился, что командиры относятся к выполнению задания очень серьезно. Полк быстро изготовился, артиллеристы тоже. Можно быть уверенным, что десантники не застигнут нас врасплох.

Результаты проверки доложил командарму, члену Военного совета и начальнику штаба. Петров было усомнился: не слишком ли оптимистичны мои выводы. Но у нас критерием служит время готовности и точность выполнения. Подкрепил свой доклад данными о времени, затраченном на приведение всего полка и батарей в готовность к открытию огня, на посадку бойцов в автомашины и на следование их к месту, где враг может высадить десант.

Попутно осматривал берег моря — от мыса Херсонес до Георгиевского монастыря. Думалось: а что если противник попытается забросить здесь к нам в тыл диверсионные группы? Нужно ведь иметь более точное представление об этой местности.

У мыса Херсонес наблюдал, как катер-охотник очищал глубинными бомбами фарватер от мин, которые расставила подводная лодка врага. За катером то и дело вздымались фонтаны от взрывов глубинных бомб. Тут же курсировали торпедные катера. А дальше, в море, был слышен шум самолетов-разведчиков.

К 25 апреля на старом, основном командном пункте осталась лишь небольшая группа связистов. Теперь КП превращен в контрольную станцию связи. 170 дней пробыли мы на нем, привыкли и — расстались.

Василия Фроловича Воробьева назначили начальником штаба 44-й армии Крымского фронта, которой командует генерал-лейтенант Черняк.

Каждое утро сотрудники оперативного и других отделов штаба армии обращаются ко мне с одним вопросом: «Ну как? Уже начали?», подразумевая под этим наступление на Керченском полуострове. Их надежда, с которой они спрашивают, сменяется разочарованием, когда слышат «нет». Кроме моряков, из нас никто не знал, какая там местность. И не удивительно, что к начальнику штаба береговой обороны полковнику Кабалюку и работнику оперативного отдела капитану Никитину, хорошо знавшим Крым, командиры постоянно обращались за разъяснением: действительно ли полуостров непроходим весной из-за грязи. Те отвечали уклончиво: бывает, мол, по-разному, все зависит от весны.

Так или иначе, но Крымский фронт все еще молчит. А мы сидим в траншеях, совершенствуем оборону, гоняемся за «языками». Налеты авиации, артиллерийские дуэли, борьба снайперов и — жертвы, жертвы…

Вновь разрабатываем планы более активного содействия фронту. Судя по соотношению наших и вражеских сил, там дела должны обстоять неплохо.

После переезда на новый командный пункт прежний распорядок работы штаба армии не изменился.

Командный пункт размещен теперь в траншеях, пробитых в известняковых горах. «Кабинеты» отделены друг от друга дощатыми перегородками Для удобства переговоров и передачи документов в досках прорезаны окна с задвижками. Спим мы в этих «кабинетах». Дневной свет видим, когда выходим из тоннеля.

Над нами каменная толща до пяти-десяти метров, если не больше. Вход в каждый тоннель прикрыт, кроме массивной железной двери, бетонированной стеной. Никакая авиабомба не может разрушить эти сооружения. Для вентиляции устроены шурфы, которые прикрываются стальными заслонками, как в канализационных колодцах. Все было бы хорошо, если бы не пыль: она стоит здесь, как туман. От нее не спасешься. Работаю в очках, они хоть немного защищают глаза.

Выходы из тоннелей — к котловине, где когда-то было греческое кладбище. Очевидно, очень старое. В сплошной горизонтальной известняковой плите, занимающей всю площадь кладбища, выдолблены прямоугольные углубления длиной в рост человека. На глубине примерно 80 сантиметров в их стенках сделаны ниши, в которых свободно, лежа, может поместиться человек — вероятно, туда клали умерших. Сейчас эти могилы служат прекрасным убежищем от авиации. Чтобы разбить толщуплиты, нужно прямое попадание бомбы весом в тонну, а то и больше. Так старинные сооружения для мертвых стали прекрасной защитой для нас, живых.

«В течение дня ружейно-пулеметная перестрелка. Противник вел редкий артиллерийский огонь по позициям 388-й и 109-й дивизий. Действиями наших снайперов уничтожено столько-то офицеров и солдат противника. Наши потери такие-то. Погода солнечная, без осадков». Вот примерный текст наших ежедневных сводок. Такие же были и сводки за ночь. Только в них рассказывалось о работе поисковых групп разведчиков. Незначительные вариации. Больше нечего добавить. Изменений в линии фронта обороны нет. Ни мы, ни противник не предпринимаем активных действий, могущих на нее повлиять.

Скоро первомайский праздник. Политотдел армии к нему готовится. Тыл армии также прилагает все усилия для обеспечения войск питанием, обмундированием. Составляется праздничное меню, отличающееся от обычного (это не так-то легко сделать в наших условиях). Идет выдача летней экипировки. Подразделения по очереди, как у нас многие говорят, «производят помывку».

Начальник управления тыла армии интендант 1 ранга Ермилов — молодец. Удивительная хозяйская сметка! Несмотря на трудности с обеспечением продовольствием, жалоб на питание в войсках нет. Большую помощь оказывают, конечно, городской комитет партии и Городской комитет обороны. С их помощью население поставляет нам овощи, раннюю зелень. Дети (к сожалению, их в Севастополе осталось немало) собирают лекарственные травы.

Это единение фронта и тыла очень поддерживает боевой дух войск. Настроение у бойцов и командиров отличное.

Сидим у Крылова и думаем: как сделать, чтобы и это черное дело обратилось нам на пользу. Решили подобрать группу смельчаков, которые должны симулировать переход к врагу. Подойдя к немцам, они забросают их гранатами и, по возможности, захватят «языка». Помимо непосредственной пользы, такая операция заставит фашистов встречать огнем перебежчиков, если такие еще найдутся.

Эту операцию довольно удачно осуществила группа воинов Чапаевской дивизии. Мнимым перебежчиком был рядовой Абрамович из 54-го полка, которого группа надежно прикрывала. Держа в поднятых руках подготовленные гранаты и наброшенное на них белое полотенце, Абрамович подошел к доту фашистов и бросил в амбразуру гранаты, уничтожив пулемет. Подоспевшие его товарищи захватили в плен «языка».

Аналогичную операцию менее удачно провели разведчики 456-го стрелкового полка подполковника Рубцова. Фашистов они уничтожили много, но пленного взять им не удалось.

Дни стали длинными, это хуже для кораблей: они ведь могут приходить в Севастополь только ночью, да и то подвергаются налетам вражеских бомбардировщиков и артиллерийскому обстрелу.

Удалось осуществить то, о чем в свое время говорил капитан 2 ранга Жуковский. Теперь подводные лодки используются для подвоза материальных средств, но у них практически очень малая грузоподъемность. Для того чтобы они смогли брать как можно больше груза, пришлось снять с них торпедное вооружение. Но и лодок не хватает для нормального обеспечения войск.

Особо заметных результатов не дает и доставка грузов самолетами ЛИ-2. Ведь их всего семь. Главное их достоинство — быстрота эвакуации раненых, хотя количество эвакуируемых незначительно — до семидесяти человек в ночь. Сейчас с этим в какой-то степени можно мириться, но если начнутся серьезные бои, мы не сумеем справиться с эвакуацией и армейские лечебные учреждения, прежде всего медсанбаты, будут перегружены, как это было в декабрьском штурме.

Утром враг перешел в наступление. Его атака была своеобразна: офицеры и солдаты шли в бой в одних трусах. Когда поднялся строй полуголых людей с оружием в руках, это произвело такое странное впечатление, что сразу даже трудно было понять, чего они хотят. Правда, нас разделяла Черная речка. Возможно, они разделись для того, чтобы легче было через нее перебираться. А возможно, их расчет — повлиять на психику наших воинов, своеобразная психическая атака.

К речке их не подпустили, ни один из них даже не смочил ног в воде. Под губительным огнем пехоты и минометов поле быстро покрылось трупами.

Несколько раз повторялись такие атаки с тем же результатом. Наконец они прекратили комедию наступления. Неужели фашистские военачальники думали этим кровавым фарсом повлиять на психику наших солдат? Напрасно. Мы еще под Одессой привыкли к их таким и подобным атакам.

Как-то у деревни Татарка под Одессой одну пехотную часть повел в атаку поп. В черной рясе, с высоко поднятым крестом в руках шел он впереди наступающей цепи. Полы его рясы развевались. Наш артиллерийский и пулеметно-ружейный огонь быстро рассеял это «христолюбивое» воинство, а сам «пастырь» первым бежал, держа полы рясы в руках.

Вот и теперь урон врагу был нанесен огромный. Голые тела ярко выделялись на зеленом поле. Подсчет, проведенный наблюдателями, был более или менее точным: около 1500 человек.

Вероятно, там было порядочно раненых, а то и просто залегших, спасающихся от смерти.

До конца дня среди наших воинов только и было разговоров, что об этой «атаке».

Безгинов доволен: есть новый материал для очередной оперативной сводки. Фразы, набившей оскомину, — «без перемен», — в этой сводке не будет; она расскажет о событии, выходящем за рамки обыденного.

Эта атака произвела впечатление на наших солдат, но обратное тому, которое ожидало вражеское командование. Бойцы рассказывали о ней в анекдотическом духе.

Только силой палочной дисциплины, силой страха можно заставить войска идти в бой с малой вероятностью его выиграть. Если же в этих войсках исчез или вовсе не было живого интереса к тому, за что они воюют, — это самое страшное для воюющей стороны. А какой интерес, какой идеал мог быть у рабочего или крестьянина, одетого в солдатский мундир и неизвестно за что воюющего? Он выполнял приказ, только подчиняясь силе принуждения. Эта внешняя покорность не способствовала поднятию боеспособности вражеских солдат. Они при первой возможности сдавались нам в плен и на Дунае, и под Одессой, и здесь, под Севастополем.

Наконец-то получено известие, что на Керченском полуострове в первых числах мая начнется наступление. Теперь уже можно будет полностью использовать танки и прочую технику. Против керченской группировки войск, по нашим данным, находятся десять немецких дивизий. Значит, у нас там превосходство в живой силе (почти в 2,5 раза). Это вселяет веру в успех операции, хотя плохо, конечно, что за прошедшее время противник сумел произвести перегруппировку своих войск и прочно закрепиться. Преодоление заранее подготовленной обороны, если у обороняющегося достаточно авиации, танков и огневых средств (а у немцев их достаточно), приведет к значительным потерям наших войск.

Во время одной из наших утренних встреч Петров с присущей ему прямотой поставил «керченское сидение» в вину начальникам, возглавляющим фронт. Он сказал:

— Нам приказано оборонять Севастополь, мы обороняем. Им приказано наступать, а они засели в обороне и из-за медлительности потеряли время, выигранное в начале сражения. Теперь сбить немцев не так-то легко. Будут лишние жертвы, потеряна внезапность ошеломляющих ударов.

Завтра Первомай. Наш любимый праздник, первый в условиях войны.

Нами приняты все меры на случай, если противник попытается проверить, не слишком ли мы увлеклись праздником. В течение ночи мы вели тщательную разведку в каждом секторе, в каждой дивизии. Пробирались к переднему краю, но захватить пленных не удалось. Боясь наших ночных поисковых групп, немцы всю ночь освещали передний край ракетами и вели пулеметный заградительный огонь.

Сегодня исполнилось полгода обороны Севастополя — города русской воинской славы. Сто восемьдесят дней непоколебимо стоят советские воины — армейцы и моряки, мужественно отстаивают родной город и его жители. В 63 тысячи убитых и раненых обошлась осада противнику. А Севастополь как был, так и остался нашим. Ну как не гордиться морякам Черноморского флота и бойцам Приморской армии!

Мы тоже несли потери. Но они значительно меньше вражеских. Заметно, что враг перестал быть самонадеянным. Один из прусских королей, не помню, какой, сказал: «Русского солдата мало убить, его еще надо и повалить». Сказано неплохо, что и говорить.

Военный совет армии решил наградить специальными грамотами участников обороны Севастополя. Вечером их будут вручать на торжественных собраниях. Мне уже вручил сам командарм.

Сегодня в штабе армии стало известно, какую первомайскую шутку учинил один из бойцов 79-й бригады. В ночь под Первое мая он подполз к проволочным заграждениям немцев, нацепил на них пустые консервные банки, привязал к проволоке шнур, протянул его к своим окопам и до зари потешался, дергая за него, вызывая шум. До рассвета не спали немцы, стреляя наугад, бросая осветительные ракеты, и только утром разобрались, в чем дело.

Интересное событие произошло на полосе обороны 95-й дивизии. Утром 1 мая, когда рассвело, наши бойцы и солдаты противника с удивлением увидели на проволоке вражеских заграждений красные лоскуты в виде лент, как бы символизирующие первомайский праздник. Кто их понавешивал — наши или сами немцы, установить не удалось. А жаль.

Сейчас на моей родной Черниговщине весна, а здесь уже жаркое лето. Не будь рядом моря, можно бы задохнуться от жары. Ночи короткие, морские караваны очень редки. Мы начинаем острее чувствовать недостаток снабжения боеприпасами. Не удивительно — все внимание уделяется Крымскому фронту.

По армии отдан строжайший приказ — экономить. По одиночным самолетам-разведчикам артиллерия почти не ведет огня, бережет снаряды для отражения массированных атак с воздуха. Оборонительные рубежи хорошо известны и немцам и нам, так что ничего нового разведчик дать не может. А израсходовать на него две-три сотни снарядов — это не шутка, их с большим трудом и риском доставляют корабли флота из Новороссийска. Другое дело «юнкерсы», несущие смертоносный груз. Их надо уничтожать или по крайней мере лишать возможности вести прицельное бомбометание. Для этого снарядов не жалко.

Из батарей зенитной обороны наиболее удачно расположена батарея моряков капитана Воробьева на Мекензиевых горах. Ее пушки могут вести огонь по самолетам как идущим на город, так и возвращающимся после налета.

Немцы по-своему отметили наш первомайский праздник. Их самолеты 1 мая вместо бомб сбрасывали листовки геббельсовского ведомства с концовкой: «Этот листок служит пропуском в плен».

Подобные листовки они сбрасывали и раньше. Вначале мы собирали их и уничтожали, а затем перестали и настолько привыкли к ним, что не обращали никакого внимания. Никого они не распропагандировали, исключая тот десяток человек, которые в разное время ушли к немцам, изменив долгу, Родине. Подлец всегда будет подлецом и без чьей-либо помощи.

…Получен первомайский приказ Верховного Главнокомандующего И. В. Сталина, в котором поставлена задача быстрее, с победой закончить войну. Но, судя по ходу событий, до конца года война окончена не будет и вряд ли завершится в следующем, 1943 году. Если мы останемся живы, то где будем встречать второй фронтовой Первомай?

А через несколько дней, по нашим сведениям, Крымский фронт начал активные действия. Не то вел разведку боем, не то прощупывал оборону противника передовыми батальонами и как будто успешно.

В связи с этим в штабе царит оживление. Все снова у карты. Каждый высказывает предположение, где намечен прорыв. Все ждут его и даже от карты расходятся с неохотой.

У нас все так же «без перемен», но в небе совершенно перестали появляться вражеские самолеты. Очевидно, ушли к Керчи.

Что делается на Керченском фронте — нам непонятно.

Как будто 44-я армия начала какие-то действия. Наступление это или только проба сил — не разберешь, настолько отрывочные у нас сведения. Радиоразведка сообщила, что немцы передают сводки о том, что их войска по всему фронту отбили наши атаки. А 10 мая в вечерней передаче немцы сообщили, что ими Керченская оборона сломлена и войска успешно продвигаются вперед. Называют пункты, якобы захваченные у нас, и сообщают, что они взяли много пленных и богатые трофеи.

Командиры дивизий, начальники штабов звонят в оперативный отдел — всех интересует, как обстоят дела под Керчью. Но что я могу им ответить, если у меня нет не только исчерпывающих данных, но вообще каких-либо сведений.

От этого становится грустно.

С болью мы восприняли сообщение о событиях под Керчью. Оказывается, немцы вчера не соврали. 8 мая они перешли в наступление и главный удар нанесли по 44-й армии генерал-лейтенанта С. И. Черняка, которая не выдержала, отступила. Немцы вклинились в оборону. Идут тяжелые бои.

Вот мы и дождались… Командование фронта тянуло, тянуло с началом наступления, накапливали силы и средства, готовились, добились более чем тройного превосходства в живой силе и, думается, было превосходство и в технике, и допустили, что противник сам перешел в наступление, прорвав фронт. Неужели нельзя было предусмотреть эту возможность и создать глубину обороны? Или командование фронта полагало, что враг побоится первым начать наступление?

У нас, с началом действий под Керчью, противник проявляет особую бдительность и по малейшему поводу открывает огонь из всех видов оружия. Очевидно, боится атак. Но наступать мы можем, только координируя свои действия с Крымским фронтом. А нас разделяет около двухсот километров, и непосредственной устойчивой радиосвязи нет. Но мы готовы наступать: для подготовки операции потребуется не больше суток.

А из Керчи продолжают поступать все более тревожные сведения. Немцы развивают наступление. Крымский фронт трещит по всем швам и откатывается. Вся оборонительная полоса 44-й армии в руках противника. Держится еще 51-я армия, которой командует генерал-лейтенант Львов.

Немецкие радиостанции бравурные марши перемежают победными реляциями. Передачи ведутся специально для нас на русском языке, чтобы сломить волю к сопротивлению. Мы знаем, что это пропаганда, в ней много лживого. Нет, не на таких напали! Нас «психологией» не возьмешь.

Как же складываются дела на фронте? Ведь каждый день может принести что-то новое. А мы не знаем. Нельзя же верить напечатанной на немецких листовках конфигурации фронта. Думается, что командующий создает на правом фланге сильную группировку под командованием Львова, чтобы нанести мощный контрудар в сторону Феодосии. Тогда вся немецкая затея с наступлением провалится.

Ведь правый фланг, по имеющимся сведениям, стоит твердо.

Моряки, в том числе и знаток Крыма полковник Кабалюк, говорят, что неподалеку от Керчи имеется прекрасный рубеж, так называемый Турецкий вал. Что ж, хорошо будет, если наши сумеют закрепиться на нем.

У нас продолжаются ночные поиски разведчиков и перестрелки. Тяжело, очень тяжело достать «языка» — враг удвоил предосторожность. Но мы знаем из различных источников, что противник не решается снять с нашего фронта ни одного солдата Против нас он держит те же дивизии, что и раньше. Мы научили его уважать Приморскую армию и черноморских моряков.

Новые сведения, полученные с Керченского полуострова, подтверждают прежние: фронт разваливается. Черт его знает, что там делается.

Мы с тревогой ожидаем, что предпримет командующий фронтом. Будет нанесен удар по флангу зарвавшихся немцев или нет? Считаем, что удар надо наносить немедленно, что каждый потерянный день губителен для фронта в целом. А что там делает представитель Ставки Мехлис? Почему он в такой критический момент не принимает необходимых мер?

С утра 15 мая немцы начали буквально засыпать нас листовками с обозначенной линией фронта под Керчью и с красноречивым призывом — «сдавайтесь!» Видимо, обозначенная на листовке линия фронта далеко не точна (на то она и пропаганда!), но не это важно. Обидно то, что почти половина полуострова уже захвачена немцами. Армия Львова находится у Азовского моря. Если она не нанесет контрудара, ей надо будет отходить, иначе попадет в окружение немцев у Семи Колодезей.

Во время завтраков у нас только и разговоров, что о Керчи. Командарм на наши вопросы почти не отвечает, отмалчивается, но иногда что-то скажет. Из его коротких реплик становится ясным его отношение к «керченской каше», как он охарактеризовал происходящие там события. Высказывались предположения, что фронту все же удастся задержать немцев на тыловом оборонительном рубеже, хотя, есть ли он там, мы не знали!

Капитан Безгинов в растерянности: куда посылать теперь оперативные сводки? Керченская радиостанция наших донесений не принимает. Вероятно, ей уже не до нас. Решили направлять сводки в Москву.

Наши разведывательные поиски наконец увенчались успехом. Ночью бойцы полка Рубцова взяли «языка». В этой операции снова отличился Иван Иванович Богатырь. Разведотдел армии целый день «возился» с пленным. Сперва тот твердил, что ничего не знает, кроме того, что ежедневно передавали по радио. Потом все же, выражаясь языком контрразведчиков, «раскололся». Подтвердилось следующее: против нас стоят те же войска, что и раньше, и из-под Севастополя никакие части не снимались.

Немцы, конечно, вновь попытаются взять Севастополь. Это было ясно. Надеемся, что и на этот раз их штурм сорвется. Вот только плохо у нас с подвозом боеприпасов и продовольствия. Боевые корабли «работают» на Керчь, а без их охраны транспорт по сути беспомощен.

16 мая, после сравнительно долгого перерыва, в небе вновь появились «юнкерсы» и начали бомбить окраины Севастополя. Несколько самолетов залетело и на Херсонес.

На Керченском полуострове дела все хуже и хуже. Наши войска быстро откатываются к проливу. Если так пойдет дальше, немцы, чего доброго, захватят Керчь, и — прощай тогда наша надежда на деблокировку Севастополя. Командарм распорядился готовить зенитную артиллерию к отражению танков. По самолетам приказано вести огонь на предельно близких дистанциях, стрелять, как говорится, наверняка.

Все прекрасно понимают, что в случае потери Керченского полуострова противник начнет новый, еще более яростный, чем в декабре, штурм Севастополя. Ведь Севастополь сковал целую армию, и Манштейн не успокоится, пока не захватит город. Да и Гитлер вряд ли позволит, чтобы армия долго сидела в Крыму. После разгрома под Москвой у него не так-то много войск для летней кампании, чтобы держать ее в обороне. А то, что Керченская операция является составной частью летней кампании — совершенно ясно.

За Керчью последует удар и по Севастополю. Надежды на соединение с Крымским фронтом оказались иллюзорными, и мы пересматриваем планы отражения возможных штурмов, проверяем глубину обороны и, пока есть время, принимаем все меры к лучшему инженерному оборудованию своих позиций.

Бойцы тоже понимают сложность складывающейся ситуации. Правда, не так отчетливо, как мы, штабные командиры. Но и у них и у нас еще теплится искра веры в поворот к лучшему. Только бы ее не погасили действия керченских военачальников.

Весь день 16 мая работники оперативного отдела и штаба артиллерии армии проверяли на местах готовность к отражению штурма. Ночью я побывал в Бельбекской долине в нашем боевом охранении. Днем туда не попасть — снайперы мигом поймают на мушку.

Оборона у нас прочная, ее с ходу не возьмешь. Вместе с майором Пустовитом обошли передний край 172-й дивизии (командир полковник И. А. Ласкин, комиссар — бригадный комиссар П. Е. Солонцов). Обменивались мнениями о керченских делах.

Командарм вместе с начальником артиллерии генерал-майором Рыжи и офицерами штаба также был в войсках с утра до ночи.

Готовимся к худшему: до нас дошли сведения, что там (имеется в виду Керчь) принимаются меры к эвакуации. Да, нам совсем грустно. К тому же немцы каждый вечер передают на русском языке через громкоговорители реляции о своих победах под Керчью с убийственной характеристикой событий. Как будто бы все уже кончено. Масса пленных, масса трофеев. Взята Керчь. Как плохо мы чувствовали себя.

П. Е. Солонцов и И. А. Ласкин.

20 мая над нами появились фашистские бомбардировщики и не в одиночку, а группами, чего давно не было. Бомбят город. Наши летчики ведут воздушные бои. Есть сбитые самолеты с обеих сторон. Удивляешься мужеству и геройству морских летчиков, самоотверженно бросающихся на фашистских стервятников. Мы были свидетелями, как наш старенький самолет ринулся на «юнкерс» и сбил его.

Нам уже не на кого надеяться, только на самих себя. В очередном штурме Севастополя будет участвовать вся армия Манштейна. Это ясно и младенцу.

Наши радисты перехватили открытый разговор на русском языке. Кто-то говорил кому-то: «Давайте баржи на Еникале». Собственно это был не разговор, а настоящий крик о помощи.

С фронтом связи по-прежнему нет. Да и может ли она теперь быть? Там все разговоры идут уже в открытую. Все требуют плавсредств.

Самолеты врага еще сбросили листовки. Немцы ставят условия капитуляции, угрожая такой же расправой, какую они учинили над армией Крымского фронта.

22 мая состоялось заседание Военных советов флота и армии. На нем присутствовали начальники родов войск и служб, командиры и комиссары соединений, а также руководители севастопольских городских партийных и советских организаций. Вели его вице-адмирал Ф. С. Октябрьский и дивизионный комиссар Н. М. Кулаков. Они дали оценку сложившейся обстановке в Крыму. Перед войсками, партийными организациями была поставлена задача укреплять и дальше оборону города, готовиться к новым тяжелым боям. Очевидно, предстоит новое наступление врага, которому будут предшествовать мощные артиллерийские и воздушные налеты. Кроме того, не исключена возможность, что противник во время наступления выбросит воздушные и морские десанты.

Анализ обстановки был дан подробный — о характере и направлениях ударов врага, о его возможностях для наступления. Одновременно были даны указания, что делать каждому роду войск на каждом участке фронта.

После объединенного заседания Военных советов состоялись совещания в частях Приморской армии. 24 мая Петров отдал директиву, в которой говорилось: «Всемерно укрепив позиции средствами противотанковой обороны и инженерного усиления на всю глубину боевых порядков войск, разбить противника перед передним краем занимаемого передового оборонительного рубежа… В случае прорыва противника на одном из направлений удерживать и уничтожать его силами и средствами дивизий и бригад, крупный десант уничтожать в воздухе и на земле артиллерийским огнем, пехотой и танками армейского резерва».

Этой директивой были распределены силы всей армии, поставлены задачи перед секторами. Так, комендант 3-го сектора генерал Коломиец должен был организовать оборону в прежних разгранлиниях и не допускать выхода противника к Северной стороне города, не допускать в районе сектора высадки морского десанта, укрепить в инженерном отношении рубеж на Мекензиевых горах.

Соответствующие задачи получили остальные коменданты секторов. Подготовка к обороне велась по всем родам войск, управлениям. Координировались действия с флотом и береговой обороной, склады и тыловые учреждения из города эвакуировались в штольни, убежища, зарывались в землю.

Эта директива была отправной в подготовке войск к отражению третьего штурма. Армия приводилась в состояние повышенной боевой готовности, были созданы запасные командные пункты. Усиленными темпами началось сооружение новых дотов и дзотов, минировались передний край и глубина обороны — было дополнительно выставлено 5 тысяч противотанковых и 25 тысяч противопехотных мин.

Город тоже активно готовился к битве. Была объявлена мобилизация на фронт коммунистов и комсомольцев, а фактически все, кто способен владеть оружием, становились в ряды бойцов, шла эвакуация детей и женщин.

Важнейшие задачи стояли перед кораблями Черноморского флота и пароходства. Было ясно, что, начав наступление, противник усилит свои удары по морским коммуникациям. Корабли должны были обеспечить подвоз боезапасов и продовольствия.

22—24 мая в Севастополь пришло несколько судов; 28 мая пробились крейсер «Ворошилов» и два эсминца, которые доставили, кроме необходимых нам грузов, личный состав 9-й бригады морской пехоты.

Вскоре была получена директива командующего Северо-Кавказским фронтом С. М. Буденного, которому мы теперь подчинялись. В ней указывалось, что с 20 мая противник начал интенсивную переброску войск к Севастополю. Разведкой также было установлено, что к городу направлены около четырех пехотных, танковая и пехотная дивизии.

В этой директиве говорилось:

«1. Предупредить весь командный, начальствующий, красноармейский и краснофлотский состав, что Севастополь должен быть удержан любой ценой.

2. Создать армейский резерв, кроме того, иметь резерв в секторах обороны для нанесения мощных контрударов».

Теперь стало очевидным: мы будем драться против еще большей (если не вдвое!) силы врага, чем теперь. И причем сами — один на один.

Все эти дни мне пришлось разъезжать по фронту. Был у комдивов 386-й полковника Скутельника, 172-й полковника Ласкина и 109-й генерал-майора Новикова. В частях настроение, — лучше желать нельзя, крепкое. Но все удивляются, спрашивают, почему провалилось «там». Причем вопросы можно было слышать не только от командиров всех степеней, но и рядовых в ротах, батальонах и на батареях. А что им ответишь? Одно всем ясно: мы на пороге еще более огромной, неумолимо надвигающейся борьбы за Севастополь.

24 мая противник торжествовал. Бойцы нашего боевого охранения хорошо слышали музыку и победные крики, несущиеся из вражеских траншей. А ночью громкоговорители разносили по всему фронту пропагандистский лепет предателей, сдавшихся под Керчью, призывы к нам сложить оружие, не проливать лишней крови и тому подобную чепуху. Наши бойцы даже без команды с каким-то остервенением открывали огонь. Разведчики рвались в бой. «Поймать бы этих предателей и задушить мерзавцев!» — слышались выкрики.

25 мая наши самолеты разбросали листовки — ответ на листовки фашистов. В кратком тексте выражена одна мысль: Севастополь стоит и будет стоять. Вы дважды его штурмовали и дважды провалились. Попробуйте еще, если не жалко солдатских жизней. А не хотите умирать — сдавайтесь. Войну вы все равно проиграете. Победа будет за нами!

Интересно бы посмотреть на Манштейна, когда ему покажут эту листовку. При всем превосходстве сил он не может не задуматься, сколько его армии еще предстоит потерь.

Содержание нашей листовки знали все красноармейцы армии и одобряли ее.

Вечером мы встретились с Александром Хамаданом. Он внимательно читал наши записи, нужное выписывал в блокнот.

Саша, как я его называл, рассказал о разгроме гитлеровских войск под Москвой, о боях под Ростовом, а больше всего — о керченских событиях, так волновавших всех нас.

Вспомнил Саша и союзников. Они все обещают открыть второй фронт, но ничего не делают. Мы, фронтовики, до этого мало думали о союзниках, а теперь мысль о них прочно засела и в наших головах.

У нас удивительное затишье, очевидно, перед «бурей». За весь день показался только один самолет-разведчик. Долго кружил над рубежом обороны, словно ястреб, высматривал что-то и исчез. Небо ясное, без облачка, спокойное, ничто не нарушает его тишины.

Нет пулеметных очередей. Редко-редко прозвучит винтовочный выстрел. Все притихло и насторожилось.

Жара невыносимая. Кажется, что все солдаты — и наши и противника — попрятались в блиндажи, спасаясь от жары.

Море спокойно. Даже шум прибоя какой-то приглушенный, тихий, как журчание ручейка. Только чайки с пронзительным криком носятся над водой.

На войне тишина непонятна. Она гнетет.

Ночью дежурю в штабе. В 4.00 обзваниваю дежурных по секторам и дивизиям, уточняю обстановку, делаю заметки для утреннего доклада.

На стороне противника не видно и не слышно никаких приготовлений к наступлению.

Мы уже настолько изучили немцев, что с ночи можем определить их замыслы на день. И теперь со спокойной совестью могу докладывать командарму и начальнику штаба, что сегодня враг активных действий вести не будет.

Перед рассветом вышел на свежий воздух. Забрезжила заря. Утренний свежий ветерок приятно освежает голову, уставшую от бесчисленных телефонных звонков. И тихо-тихо. Только мерный шаг часового у входа нарушает эту тишину.

После завтрака пришел начальник разведотдела полковник Потапов, усталый, лицо осунулось, посерело: язва желудка по-прежнему не дает покоя. У него новости: немцы с Керченского полуострова движутся к нам, они уже на подходе к Симферополю.

29 мая с семи часов утра авиация противника тремя группами, по тридцать самолетов в каждой, начала бомбардировку и продолжала ее в течение всего дня. Одна группа сбрасывала бомбы на город, вторая — на участок фронта, перекрывавший ялтинскую дорогу, третья — на шоссе Бельбек — Севастополь и прилегающую к нему местность.

Бомбежка шла непрерывно. Не успевала одна группа отбомбиться, как ее сменяла другая. Выстроятся в круг и один за другим сбрасывают бомбы. Весь груз каждый самолет сбрасывал в два приема. От дыма разрывов, пожаров и пыли солнце потускнело, заволоклось пеленой.

Если на город бомбы сыпались в беспорядке, то на фронте ясно обозначалась полоса бомбометания. Ширина полосы два-три километра. Замысел противника понятен: он начал авиационную подготовку.

Зенитки не умолкают. За день совершено двенадцать-тринадцать залетов, в общей сложности свыше тысячи самолето-вылетов, сброшено до десяти тысяч бомб.

Весь день мы ждали атаки, но ее не было. Действовала только авиация.

Наши оборонительные позиции пострадали не очень сильно. Наблюдая бомбежку, мы думали, что первая линия под Камарами и под Бельбеком уничтожена. Но каково было удивление, когда узнали, что только несколько бомб упало в траншеи. Потери в людях незначительны. Бойцы сами, без напоминаний, быстро исправили повреждения и были готовы к отражению атак.

Значительно больше пострадал город, тылы дивизий и полков, расположенные на его окраинах. Общие потери — до 200 человек, примерно столько же лошадей, кое-где разбиты кухни и продовольственные склады.

Город горел. Многие улицы превращены в руины. Среди населения есть жертвы.

По всей видимости, у авиации противника в Керчи «работы» больше нет, и она переключилась на нас. По примерным подсчетам, в налете принимал участие авиационный корпус.

На Херсонес не было сброшено ни одной бомбы, а у старого командного пункта много воронок. Хорошо, что мы вовремя ушли с него.

Наша связь кое-где прервана. Связисты спешно восстанавливают ее.

Работники штаба разъехались в дивизии и полки выяснять, насколько врагу удалось нарушить нашу боевую готовность. Донесения успокоительные.

Выехал и я в 514-й полк подполковника И. Ф. Устинова, занимающего оборону между Камарами и Итальянским кладбищем. Вместе с командиром полка прошли по первой траншее до деревни Камары. Бойцы показывали места прямых попаданий. Они восстанавливали траншеи и пулеметные гнезда, чтобы встретить врага. Оборона не была нарушена.

Почему же немцы после бомбежки не атаковали, почему молчала их артиллерия?

Что покажет утро? Чем начнется оно — артиллерийской подготовкой и атакой?

Иван Ефимович и Николай Иванович после объезда частей, находящихся в полосе бомбометания, распорядились, чтобы все остальные командиры дивизий доложили о сложившейся обстановке. Всюду тихо. Нет и намека на подготовку к штурму.

Авиационный массированный налег длился целые день, и после него — никаких действий. Это что — один из способов устрашения? Но нас не испугать авиационными ударами. Пройти к нам можно только по трупам атакующих. Мы не слабонервные.

А Севастополь в огне. Тяжело и больно смотреть на зарево горящего города темной ночью. Ведь там — люди, наши друзья, самоотверженные помощники. Там дети.

Наша авиация бессильна что-либо сделать против массы самолетов. Зенитная артиллерия — тоже. Подобного воздушного нападения не было ни разу за всю оборону города. Даже в дни штурмов появлялось по двадцать-тридцать самолетов один-два раза в день.

30 мая на рассвете атаки не было. Молчит и артиллерия. Ждем, что будет дальше.

В семь утра над нами вновь появляется воздушная армада. Она разбивается на три группы, и начинается бомбежка тех же районов, что и вчера. Разрывы за разрывами. Группы самолетов сменяются одна за другой, как на параде. Горит все, что может гореть. Рушатся дома, улицы завалены. Через город проезда почти нет. Тушить нечем, да и бесполезно.

Бомбежка нашего переднего края идет на тех же участках фронта, что и вчера. Немцы, очевидно, решили уничтожить все живое, что есть у нас.

Имеются значительные жертвы среди населения. Но в войсках потерь меньше вчерашних: за весь день в медсанбаты поступило около восьмидесяти человек. Для целой армии такие потери принято считать очень малыми.

Небо хмурое, но не от туч, а от дыма пожаров и пыли. Днем огня пожаров почти не видно, поднимаются только клубы дыма. А ночью небо становится зловеще багровым.

Вечером я вышел из штольни. Севастополь пылал, как огромный костер, раскинувшийся на несколько километров. То тут, то там вспыхивали и врезались в ночную тьму столбы пламени, рассыпаясь искрами: где-то проваливалась крыша или этаж дома, и огонь, словно солнечный протуберанец, вырывался вверх.

Ко мне подошел член Военного совета бригадный комиссар М. Г. Кузнецов. Посмотрев на пылающий город, он сказал:

— Такого и Нерон не мог видеть, когда сжигал Рим.

Стоявшие рядом моряки называют, точнее — угадывают, улицы и здания, где бушует пожар, где рвутся бомбы замедленного действия.

Появился Александр Хамадан. Он наблюдает и что-то черкает в блокноте при свете электрического фонарика. Напишет два-три слова и загасит фонарь. И так несколько раз, пока часовой, заметивший вспышки фонарика, не предупредил Хамадана.

Командарм в войсках. Дежурный по связи следит за каждым его шагом.

Уже поздно. Поодиночке возвращаемся в штольню.

Мы с капитаном Безгиновым готовим сводку в Краснодар, для Северо-Кавказского фронта.

Пришел Потапов с новыми данными о противнике. В комнатушке Крылова он докладывает, что войска противника приближаются, идут они с Керченского полуострова через Ялту и Симферополь.

Данные неутешительные, что и говорить.

Ясно вырисовываются два направления предполагаемого наступления немцев — Ялтинское и Бельбекское. Тот факт, что войска идут на Алушту, говорит сам за себя. Не исключено также, что из Бахчисарая немцы перебросят силы через Ай-Петри на Ялтинское направление. Ну, о Бельбекском направлении нечего и говорить — здесь дорога прямая.

Да, положение усложняется.

Третий день продолжаются атаки авиации. А вражеская пехота — ни с места. Сегодняшние налеты, точнее, не прекращающийся ни на минуту налет, — хуже прежних. Уже не три, а четыре группы самолетов, сменяемые резервными, непрерывно находятся в воздухе. Сто двадцать машин каждый час сбрасывают на нас до девятисот бомб.

Англичане на весь мир кричали о мощных бомбардировках Кельна. Но разве можно сравнить их с налетами на Севастополь? Сегодня сброшено свыше десяти тысяч бомб. Нет места в городе, где бы что-нибудь уцелело. Изломан, искорежен лес по обе стороны шоссе от Бельбека до Инкермана. На Ялтинском направлении сплошные воронки. Немцы с присущим им педантизмом и методичностью бомбят намеченные участки. И все же наши потери незначительны.

По ночам к нам прибывают самолеты. Разгружаем их на мысе Херсонес и эвакуируем раненых.

Откуда у немцев столько авиабомб? Наши авиаторы установили, что фашисты используют боезапас захваченных ими наших складов на Керченском полуострове. Нашими бомбами нас же и бомбят. Вот еще одна неприятная страница из летописи Керченского фронта: не могли даже взорвать…

Изнуряющими бомбардировками враг надеется сломить нашу волю к сопротивлению. Не выйдет! Солдаты от них стали более злы и решительны. Пусть только пойдет в атаку немецкая пехота, ей несдобровать.

Пока мы находимся в траншеях, Севастополь будет стоять. Из города нас не выбомбишь.

Ночью на фронте восстанавливается все, что было разрушено за день. А на следующий день с утра опять гнусное завывание фашистских стервятников, разрывы бомб. Мы пробовали подсчитать количество самолето-вылетов, насчитали до полутора тысяч и бросили.

Фашистская пехота по-прежнему не подымается. Но сегодня впервые раздались одиночные артиллерийские выстрелы. Генерал Рыжи считает, что пристреливаются новые, подошедшие из Керчи артиллерийские батареи, которые уже стали на огневые позиции.

— Не сегодня — завтра надо ждать наступления, — сказал он. — Пристреливаются, значит, последует артподготовка.

Командарм созвал в штабе 79-й бригады полковника А. С. Потапова совещание командиров частей и подразделений, обороняющихся на всем северном участке фронта. В пути следования туда у стыка дорог Севастополь — Симферополь — Ялта нас застигла ночная «иллюминация», как раз, когда мы обгоняли артиллерийские батареи, менявшие позицию. Противник, к нашему счастью, не бомбил. С трудом прорвались к спуску в Инкерман. На совещание я все же не попал — пришлось заняться ликвидацией пробки, образовавшейся на подъеме из Инкермана к кордону Мекензия.

На совещании, точнее инструктаже, разговор шел, как потом рассказал мне Николай Иванович, о том, что вероятно в ближайшие день-два немцы начнут наступление, и о необходимых мерах для парирования их первого удара.

Возвратившись с совещания в штаб, Крылов вызвал Потапова и попросил представить последние сведения о противнике. Данные разведотдела свидетельствовали о том, что немецкие дивизии, прибывшие из Керчи, уже заканчивают сосредоточение. Сколько их?

Какую-то часть Манштейн, конечно, оставил там для охраны побережья. Одну, две, три? Если даже три, что маловероятно, так как сейчас ему нечего бояться форсирования пролива и высадки десанта, то и тогда у него, с учетом румынских войск, против нас выставлено до десяти дивизий.

Да, это сила. А у нас есть еще полки двухбатальонного состава, а дивизии вообще не укомплектованы. Ведь потери возмещать нечем. Недостаточно и боезапасов, особенно артиллерийских снарядов.

В траншеях у немцев по ночам все так же тихо, только ракеты одна за другой взмывают в небо, освещая передний край обороны.

Много дел у наших саперов. Им за ночь надо восстановить минные поля, уничтоженные днем авиацией, поставить сотни, тысячи противопехотных и противотанковых мин. И все успеть сделать к рассвету, к часу возможного штурма.

Работники политотдела армии также все на ногах, в ротах. Они проводят партийные собрания, на которых принимают в партию, проводят беседы, митинги и все под одним девизом: «Севастополь врагу не отдадим!»

Утро 2 июня началось артиллерийской канонадой. Около семи часов утра по всему фронту заговорили пушки. Противник открыл интенсивный огонь. Все насторожились. Это не иначе как подготовка атаки, значит, быть сегодня штурму.

И снова, как при налетах авиации, основная масса снарядов ложится на Бельбекском и Ялтинском участках. Войска приготовились к отражению атак. Но что это? Проходит час, другой, третий — канонада не смолкает. Четвертый час был на исходе, когда артиллерия вдруг умолкла.

Атака не начиналась. В небе вновь появились вражеские самолеты — опять бомбежка.

Артиллеристы доложили, что по 30-й батарее береговой обороны, расположенной у реки Бельбек, неподалеку от ее устья, противник вел огонь снарядами невиданно огромного калибра. При попадании одного из снарядов треснул бетон трехметровой толщины. Один снаряд не разорвался. Сообщают, что диаметр его 615 миллиметров, а длина около двух метров.

Не верится, но артиллеристы утверждают, что сами измеряли. Для проверки выезжает мой помощник майор Харлашкин. Через час он звонит, что снаряд действительно такого размера, его сфотографировали и он привезет фотоснимки в штаб.

Теперь понятно, о каком новом оружии говорили пленные — это огромная гаубица, или мортира, стреляющая снарядами большой пробивной силы. С батареи доносили также, что обнаружены осколки снаряда, предположительно еще более крупного калибра, но достоверно утверждать не берутся^[2].

Штаб послал в Краснодар и Москву специальное донесение об использовании противником орудий большого калибра.

Некоторые командиры и бойцы утверждают, что видели их в полете, но никто не подумал, что это орудийные снаряды, сочли их за что-то вроде «скрипухи» (большой мины).

Еще раз отбомбилась вражеская авиация, и вновь заговорили пушки. Но не долго. Совершили несколько массированных налетов и затихли. Немцы и на этот раз не пошли в атаку.

С наступлением темноты поднялась наша авиация. Мы видим, как с их пулеметов в расположение противника льются трассирующие линии. Взрывов сбрасываемых ими мелких бомб мы не слышим. Самолеты гуськом поднимаются, делают круги, возвращаются, чтобы через полчаса снова подняться в воздух. Все идет словно по конвейеру. Некоторые летчики за короткую июньскую ночь успевают сделать до восьми вылетов.

Артиллерийская атака — ее иначе и не назовешь — большого вреда нам не нанесла. Убитых почти нет. Разрушения исправляются быстро.

Удивляет поведение противника. Засел в траншеях и не показывается. Даже разведывательные группы не выходят. А нам сейчас очень необходим «язык», чтобы добраться до сути поведения врага. К сожалению, пленных нет.

Сколько же немцы выпустили снарядов и мин за сегодняшний день? Артиллеристы определяют: полсотни тысяч. Цифра убедительная.

3 июня ровно в 6 часов враг открыл артиллерийский огонь. Почти четыре часа длилась канонада, то усиливаясь, то затихая. Но, в отличие от вчерашней, основная масса огня обрушивалась только на две полосы — Ялтинскую и Бельбекскую. На остальных — редкий, беспокоящий, но методический. Как только артиллерия прекратила стрельбу, поднялись самолеты, и снова посыпались авиабомбы.

Вражеская пехота ведет себя все так же — ни с места.

Среди командиров — усталых, конечно, очень усталых от напряжения в ожидании атак — нет ни уныния, ни подавленности. Разговоры больше идут о применяемом немцами новом методе подготовки наступления, или, как мы уже привыкли называть, штурма. Вспоминали сражение за Верден в первую мировую войну и другиебои. Был какой-то момент — у каждого из командиров свой, — когда нервное напряжение, казалось, достигло предела, Потом это прошло. То, что должно было, по замыслу теоретиков немецкой военной школы, стать невыносимым, превращалось в своего рода быт, правда, очень нежелательный, неудобный.

Чем это объяснить? Может быть, здесь вступал в действие другой психологический фактор? Думается, что переносить все нам помогала решимость отстоять Родину, хотя бы ценой своей жизни, уверенность, рожденная успешным отражением предыдущих попыток взять Севастополь, гордость за свое знамя, а главное — вера в великие ленинские идеи.

…Огромные пушки-чудовища продолжают вести огонь по 30-й батарее. Сегодня опять один снаряд не разорвался. Лежит эта махина возле батареи, смельчаки садятся на нее верхом. Нас интересует, сколько выстрелов может выдержать ствол такого орудия. Морские артиллеристы — бесспорные знатоки — утверждают: не больше тридцати — тридцати пяти, потом ствол надо менять. А сделали они за два дня, по нашим подсчетам, шестнадцать. Значит, осталось мало. Пока, кроме трещины в бетоне, батарее не причинено никакого вреда.

Вечером получили из Москвы запрос: не ошиблись ли мы в определении калибра пушек. Будем отсылать фотоснимки.

Нет, это не «Берта», обстреливавшая Париж в первую мировую войну. «Берта» калибром меньше — 420 мм, но с большой дальностью. А у этих дальность значительно меньше и начальная скорость тоже — иначе не могли бы бойцы видеть снаряд в полете.

Разведывательному отделу дано задание: использовав разведку всех видов, выяснить, где находятся эти орудия, чтобы нанести по ним удар авиацией.

День 4 июня ничего нового не принес. Продолжалась артиллерийская обработка прежних участков нашего фронта. Залпы и разрывы сливаются в сплошной гул. Ничто живое не может показаться на поверхности земли. Все сидят в укрытиях. Наша артиллерия, по меткому солдатскому выражению, «огрызается».

Противник обрабатывает огнем артиллерии и авиации прямоугольники примерно до двух-трех километров по фронту и до четырех в глубину. Особенно достается 172-й и 388-й дивизиям и 79-й бригаде. Они расположены именно в этих прямоугольниках. Их соседи находятся в лучшем положении.

И все же наши потери невелики. Пехоту и саперов очень утомляет ежедневная, точнее еженощная, работа по восстановлению оборонительных рубежей. Днем немцы разрушают, ночью мы восстанавливаем. Сколько уже дней это длится?!

Вражеская авиация опять забросала нас листовками с призывом сдаваться.

На командном пункте армии пока спокойно. По всей вероятности, немцы не знают места его расположения. Правда, самолеты изредка залетают — сбросят несколько бомб и уйдут. Но это, видимо, случайные залеты.

Наиболее интенсивному обстрелу подвергается 30-я батарея. Ее крупнокалиберные снаряды наносят немало вреда противнику. Потому-то, очевидно, враг и направил на нее огонь крупных орудий.

На артогонь мы отвечаем вяло: у нас не так много снарядов. Они нужны для борьбы с танками и пехотой противника, когда он все-таки начнет атаки. У нас также очень мало танков, да и те разных систем, в том числе и английские «Матильда», а они даже против бронебойных пуль не ахти какая защита.

В море немецкие самолеты преследуют каждое судно. День большой, им раздолье. Потопили еще одно.

Наша задача — во что бы то ни стало захватить «языка». Тем, кто возьмет пленного, командарм обещает награду. Но и без этого разведчики прилагают все силы: всем хочется знать дальнейшие намерения врага.

Мы почти привыкли к безумству огня и стали. Больше не выбегаем смотреть на разрывы, не считаем, сколько бомб сбрасывают самолеты.

Работники оперативного отдела Шевцов, Харлашкин и Безгинов все время в войсках. Утром и я выехал на запасной командный пункт.

У начальника отдела связи майора Богомолова и его связистов последнее время дел невпроворот. Связь часто рвется от взрывов снарядов, авиабомб, и они, ежеминутно рискуя жизнью, устраняют повреждения.

Если саперов называют тружениками войны, то связистов надо бы назвать мучениками войны. В любое время дня и ночи, в любую погоду, независимо от огня, связист всегда на линии. Его обязанность обеспечить непрерывную, бесперебойную связь.

Вспоминается один случай во время обороны Одессы, когда я командовал полком. У Дальницких хуторов завязался бой. Полк атаковали почти две румынские дивизии. На участке 3-го батальона шел ожесточенный бой. Я был на наблюдательном пункте полка и вызвал к телефону командира батальона. Телефонист ответил:

— Комбата нема. Пишлы у восьму роту.

— Позовите адъютанта.

— Его теж нема, пишлы, мабуть, у дев’яту.

— Позовите кого-нибудь из командиров.

Через некоторое время в трубке послышался голос запыхавшегося телефониста.

— Зараз прийдуть Ось бижыть адъютант.

Связист был украинец и, волнуясь, переходил на украинский язык.

— У аппарата Черный, — раздался голос адъютанта.

— Доложите, что у вас делается.

Черный начал докладывать и вдруг умолк. Кричу в телефон, но вместо адъютанта отвечает телефонист:

— Товарища лейтенанта Черного тилькы що убито.

— Как?

Но вместо ответа: «Пидождить трохы…» — и по телефону слышатся звуки винтовочных выстрелов. Один, два три… Насчитал до десяти.

Вслед за этим в трубке раздается голос:

— Звыняйте, товарищу начальник, тут румыны лизлы, так я их трохи пощипав. Двое зостались лежаты, а останни втеклы… А шо у нас робыться? Та тепер ничого. Ось комбат идуть…

Нечто подобное случилось и в 54-м полку. Группа вражеских автоматчиков прорвалась в его тыл, и связь командного пункта полка со штабом дивизии была прервана. Посланные на линию связисты, с боем продвигаясь вперед, восстановили связь.

5 июня повторилось то же, что было вчера. Пятый день одно и то же. Ну хотя бы что-нибудь новое.

Правда, в районе Дуванкоя несколько раз появлялся аэростат. Артиллеристы полка Богданова, кажется, его сбили.

Наша авиация прошлую ночь обрабатывала позиции врага на речке Бельбек и в районе Камышлы. Там было замечено движение автомашин. Немцы стали чересчур самоуверенны и нахальны. Ночью ездят с зажженными фарами, не маскируясь. Вот им и дали. По донесениям летчиков и наблюдателей 79-й бригады с переднего края, налет У-2 был удачным. Молодцы летчики.

Почему у противника заметно усилилось движение? Очевидно, перебрасывается пехота. Не начнется ли с утра штурм? Хотя перед штурмом надо дать войскам некоторое время для ознакомления с местностью. Тем более, что позиции — на горах, в лесу, хотя и редком, но лесу. Да и чтобы вывести войска на передний край, тоже необходимо время. Пожалуй завтра не начнут.

Капитан Садовников, составляя сводки, совсем запутался в подсчетах. Дни боев как никогда насыщены событиями, и вместо одной странички ему приходится с трудом укладываться в три. Большая работа шифровальщикам и радистам.

На рассвете я вновь выехал на запасной командный пункт в Сухарной балке. На переднем крае немцев ночью было замечено оживление. Кое-где слышался шум моторов. Это, конечно, подходят танки. Ожидаем, что сегодня противник начнет штурм.

Будет ли предшествовать штурму длительная артиллерийская подготовка или враг ограничится коротким артналетом? Время приближается к шести. Сегодня пятый день с начала обработки немецкой артиллерией наших позиций.

Ровно в шесть заговорили вражеские орудия.

Стою возле входа в блиндаж и прислушиваюсь, что делается на переднем крае: если заработают пулеметы и винтовки, значит, началась атака. Но пока, кроме разрывов снарядов, ничего не слышно.

Наши артиллеристы тоже открыли огонь. Стреляют по вновь поднявшемуся аэростату. Сделали несколько залпов и затихли. Константин Харлашкин, дежуривший у телефона, кричит:

— Прямое попадание!

— Куда?

— В аэростат! — и, улыбаясь, добавляет: — Вспыхнул в воздухе Удача! Лишили немцев возможности корректировать огонь сверхмощных орудий.

В 10 часов артиллерийский огонь прекратился и в небе снова появились самолеты. Наступления опять нет.

Созваниваюсь со штабами дивизий. У них тоже нет никаких оснований предполагать, что враг пойдет на штурм. Только боевое охранение 172-й дивизии, по докладу Пустовита, заметило, что в траншеях противника стало значительно больше солдат, чем было раньше. Включились наши снайперы — и передвижение по траншеям прекратилось. Видимо, это новые части врага, еще не знакомые с действиями наших снайперов, вот и повели себя слишком вольно, за что и поплатились.

В 16 часов снова начался артиллерийский обстрел. Цели — прежние. Перед концом обстрела на некоторых участках появились группы немцев. Они пытались приблизиться к нашему переднему краю, но огнем пехоты при поддержке артиллерии были отбиты.

Эти попытки — не иначе как «прощупывание» наших позиций: не бросили ли мы их?

Нет, не бросили и не бросим.

В свою очередь мы готовим сильные разведывательные группы для захвата пленных.

Всю ночь на 6 июня враг вел артиллерийский обстрел наших передовых и тыловых рубежей. Появлялись и самолеты, только в одиночку. Они бомбили город и боевые порядки частей. А с утра опять — массированный огонь орудий и налеты, налеты…

Нам стало понятно: новый штурм по сути начался. Но мы готовы к нему в любое время на всем 34-километровом фронте. Наши силы к этому времени были примерно следующие: с севера подступы к городу обороняли войска 4-го сектора — 95-я и 172-я стрелковые дивизии (в составе пяти стрелковых и двух артиллерийских полков) и два артдивизиона. Командовал сектором командир 95-й дивизии полковник А. Г. Капитохин.

С северо-востока оборону занимали войска 3-го сектора: 25-я стрелковая дивизия (в составе трех стрелковых и двух артиллерийских полков), 2-й, 3-й полки морской пехоты, 79-я бригада, 18-й артполк и два артдивизиона. Командовал сектором командир 25-й дивизии генерал-майор Т. К. Коломиец.

С востока на юго-восток — войска 2-го сектора: 386-я стрелковая дивизия, состоящая из трех стрелковых и одного артиллерийского полков, а также 7-я и 8-я бригады морской пехоты и артдивизион. Командовал сектором командир 386-й дивизии полковник Н. Ф. Скутельник.

С юга и юго-востока размещались войска 1-го сектора. В его состав входили 109-я и 388-я стрелковые дивизии из шести стрелковых и двух артиллерийских полков. Командовал сектором командир 109-й дивизии генерал-майор П. Г. Новиков.

Кроме этого, в резерве командарма были 345-я стрелковая дивизия (в составе трех стрелковых полков), 778-й полк, 8-я бригада морской пехоты, 3-й минометный дивизион, 81-й и 125-й отдельные танковые батальоны и бронепоезд «Железняков».

Протяженность секторов была не одинакова. Войска распределялись так, чтобы на направлении возможных ударов врага была их наибольшая плотность.

ШТУРМ

Вечером 6 июня позвонил Николай Иванович, приказал оставить вместо себя Шевцова и к 24 часам прибыть в штаб.

Когда я зашел к нему, он что-то быстро писал. Закончив, тут же протянул листок стоявшему рядом Безгинову и сказал:

— Немедленно передайте лично начальникам штабов дивизий и бригад. — И, обращаясь ко мне, добавил: — Хорошо, что ты быстро приехал. Во втором секторе захвачен пленный, который показал, что 7 июня в 5 часов немцы начнут наступление. На Бельбекском направлении действуют их 50-я и еще какая-то дивизия. Одновременно наступление начнется и вдоль Ялтинского шоссе. Садись к телефонам и проверяй, готовы ли войска.

Немного позже зашел начальник штаба артиллерии полковник Н. А. Васильев и сообщил, что в 2 часа 55 минут артиллерия армии начнет контрподготовку и нанесет удар по исходным позициям немцев, изготовившихся к атаке.

За проверкой готовности время шло быстро. Когда же до начала нашего артиллерийского огня осталось 5 минут, я вышел из штольни, чтобы самому, если не увидеть, то ощутить мощь внезапного удара по врагу, готовому к прыжку.

Часы отсчитывали последние секунды. И вдруг по всему оборонительному району появилось зарево огня, а вслед за ним докатился гул выстрелов. Вражеская артиллерия начала отвечать. Но, хотя огонь вело множество орудий противника, он был неорганизованный — надо полагать, нарушилось управление.

Атака гитлеровцев началась по всему фронту. Вскоре стало ясно, что главный удар, как мы и ожидали, они наносят на Бельбекском направлении, причем на Ялтинском из района Камары на Сапун-гору нацелен вспомогательный удар. На остальных участках фронта действия противника носили скорее сковывающий характер.

Центр удара на Бельбекском направлении приходился на участок обороны 172-й дивизии, 79-й бригады и 287-го полка Чапаевской дивизии.

Здесь, как и на участке вспомогательного удара, наступление поддерживалось массированным огнем артиллерии, непрерывными атаками авиации. Впереди шли танки, прикрываемые сплошной завесой огня, за танками — пехота.

Бой разгорелся на всем фронте обороны. Земля стонала от разрыва снарядов, авиабомб, грохота танков.

Первый натиск наши войска выдержали. Враг откатился на исходные позиции, оставив горы трупов и подбитые танки.

Но в четвертой атаке, начавшейся около 10 часов утра и нанесенной в стык 79-й бригады и 747-го полка 172-й дивизии врагу удалось вклиниться в нашу оборону. Мы ввели в бой резерв 3-го сектора в составе батальона 2-го Перекопского полка при поддержке нескольких танков.

Самый ожесточенный бой разгорелся в полосе 172-й дивизии и 79-й бригады. Здесь две дивизии немцев при поддержке танков волна за волной шли в атаку. Но единственное, чего достигли фашисты на этом направлении, — это сбили боевое охранение, понеся при этом значительные потери. Как только они вышли к переднему краю, их встретил плотный огонь. Местами наши воины бросались в рукопашные схватки. И враг не выдержал, откатился вниз, в долину.

Дивизия Ласкина оправдала заслуженную в предыдущих боях славу.

Да, не ошибся командарм, поставив ее на главное направление.

Фашисты не ожидали такого отпора. Несмотря на мощную артиллерийско-авиационную подготовку, на ввод в сражение танков, им в первый день наступления на Бельбекском направлении, или точнее, уже на Мекензинском, ценой огромных потерь удалось продвинуться всего на 400–500 метров, то есть занять территорию между линией боевого охранения и передним краем обороны.

С наступлением ночи сражение прекратилось.

Поздно вечером были подведены итоги дня. Действиями наших войск можно быть довольным. Противнику не удалось прорвать оборону.

Пленные показали, что в наступлении на Мекензиевы горы участвуют 50-я и 22-я дивизии, там же находится 24-я и 132-я. На Ялтинском — 170-я и 72-я дивизии.

Если и дальше дело пойдет так, то вряд ли Манштейну удастся овладеть Севастополем, хотя пленные утверждали, что войскам дан жесткий срок для взятия города — пять дней.

Мы знаем, что враг не остановится и, невзирая на потери, будет продолжать штурм.

Войска всю ночь готовились к следующему дню. Удачные дневные бои подняли настроение бойцов и командиров. Вот когда особо остро чувствуется, какую большую и очень важную партийно-политическую работу вели и ведут политработники и партийные организации частей.

Нас омрачают потери: в медсанбаты и госпитали поступило до двух тысяч раненых. Но утешает то, что враг потерял в два-три раза больше.

Закончив подготовку сводок и распоряжений, вместе с Николаем Ивановичем выходим из штольни подышать свежим воздухом. В небе непрерывный гул моторов. Это наши У-2 бомбят противника. Мы видим рой трассирующих пуль, слышим разрывы противопехотных бомб. Как пчелы жужжат наши У-2 над расположением вражеских войск, посылая им смерть. И так все время, пока темно. Не успеет отбомбиться одна группа, за ней идет другая. Как говорится, ни минуты простоя.

Скоро утро. Воздух настоен сыростью и ароматом моря. Усталые от бессонных ночей и огромного нервного напряжения, дышим всей грудью, подставляя лица свежему ветерку. Бледнеющие перед рассветом звезды тускло мерцают над нами. Настала странная тишина, и лишь вдали в небо взлетают осветительные ракеты врага. Но мы знаем: это зловещая тишина. Через несколько часов она будет нарушена громом артиллерийской стрельбы, грохотом танков и разрывами авиабомб, ожесточенными схватками людей и стоном раненых.

Едва рассвело, как по всему фронту разнеслись звуки разрывов артиллерийских снарядов, в небе появилась вражеская авиация. Кажется, нет ни одного клочка земли, где бы не падал снаряд, мина, авиабомба. Несколько часов не смолкает этот земной ад. Смерть витает над людьми, укрывшимися в траншеях.

В этот день немцы начали атаки около десяти часов утра. Первая была отбита. Но при последующих им удалось прорваться в стыке между 79-й бригадой и 287-м полком. Для полка сложилось тяжелое положение. Враг вышел к его командному пункту. Ранен командир майор М. С. Антипин. Жалко, очень жалко хорошего человека и друга.

М. С. Антипин.

С трудом в этот день нам удалось удержать позиции 287-го полка.

В критическом положении оказалась и 172-я дивизия. Врагу удалось ворваться на передний край ее обороны. Но в смелой контратаке, в рукопашной схватке, с помощью кстати подошедшего резерва сектора противник был отброшен, и хотя ненадолго, но все-таки продвижение гитлеровцев удалось приостановить.

Время от времени рукопашные схватки вспыхивали и на участке 90-го полка 95-й дивизии — наши бойцы дрались в траншеях с прорвавшимися автоматчиками. И только на Ялтинском направлении все атаки врага были отбиты огнем у переднего края обороны.

Огромную роль в отражении атак играла береговая и армейская артиллерия. О том, как влиял ее огонь на противника, говорилось в одном из официальных немецких документов того времени: «Артиллерия противника непрерывно ведет огонь по всем позициям.

Первые дни боев показали, что под таким адским огнем вести дальнейшее наступление невозможно…»

В дневных боях у нас большие потери, но сколько героических подвигов совершено воинами!

Гитлеровцы немного продвинулись, потеснили нас. Но все же, несмотря на это, говорить о каком-либо успехе Манштейну не приходится Еще одно-два таких продвижений, и ему нечем будет воевать. О том, что это так, свидетельствуют показания пленных, которые утверждают, что 132-я и 50-я дивизии почти полностью разгромлены, а 24-я потеряла до одной трети личного состава.

К вечеру чувствовалось, что враг устал от непрерывных атак. Последняя, проведенная перед наступлением темноты, проходила совсем вяло. Возможно, ночью он постарается ввести в образовавшиеся клинья свежие резервы. А пока принимает меры, чтобы закрепиться на захваченных позициях.

Только румынские войска с какой-то необычной настойчивостью вечером пытались еще наступать в направлении Сахарной головки. Но безрезультатно. Их атаки захлебнулись одна за другой.

К ночи все затихло. Наши войска начали готовиться к отражению новых атак, а штабы занялись подведением итогов дневных боев, уточняли силы врага. В этой борьбе наш главный щит — артиллерия. Но если у нас и в последующих боях будет такой расход снарядов, как за эти два дня, наших запасов хватит ненадолго. Смогут ли тылы подвезти их — вот сейчас главный вопрос. Авиация противника непрерывно контролирует морские пути. Редеют и ряды бойцов.

Наша надежда — стойкость и мужество солдат, матросов и командиров, их самоотверженность в борьбе с врагом за свою любимую Родину.

Начальник отдела комплектования армии подполковник Семечкин в который раз «прочесывает» тылы, чтобы хоть немного пополнить строевые части. Ждать нам пополнения неоткуда.

Огромны потери и в командном составе. Но резерва для пополнения тоже нет. Командирами взводов и рот назначаются младшие командиры.

Таковы итоги первых двух дней штурма.

Начался третий день штурма. Несмотря на то, что немцам на некоторых участках фронта удалось продвинуться, во второй половине дня атаки их прекратились.

Никто, конечно, не верит, что враг отказался от продолжения штурма. Скорее всего он производит перегруппировку войск с тем, чтобы, введя свежие части, нанести еще более сильный удар.

Дивизия Ласкина, потерявшая в двухдневных боях больше половины личного состава, не могла уже оборонять растянувшийся фронт, ее пришлось заменить 345-й дивизией подполковника Гузя.

Вбитый врагом на этом участке клин, острием своим доходивший до станции Мекензиевы Горы, внушал большое опасение. Обдумав создавшееся положение, командарм принял решение нанести в основание этого клина контрудар.

Е. И. Жидилов.

Для его выполнения подключались также части сил 95-й и 25-й дивизий, 79-й бригады и два батальона с артиллерийской и минометной батареями 7-й бригады морской пехоты Е. И. Жидилова, которые перебрасывались со 2-го сектора.

Принятию такого решения способствовало то, что в наши руки через агентуру попало донесение Манштейна Гитлеру, начинавшееся словами: «Наше наступление наталкивается на планомерно оборудованную, сильно минированную и с большевистским упорством защищаемую систему позиций. Первые дни боев показывают, что вести дальнейшее наступление невозможно».

Донесение заканчивалось просьбой разрешить прекратить штурм и продолжать осаду, отрезав город от баз снабжения, чем и принудить к капитуляции^[3]. Но Гитлер, видимо, не согласился с этим предложением, так как во второй половине дня 10 июня немцы вновь начали атаку, с тем, чтобы овладеть станцией Мекензиевы Горы и развить наступление в направлении Северной бухты.

Из тех же агентурных данных нам было известно, что немецкие тылы буквально забиты ранеными, что большое количество машин занято перевозкой их в Симферополь.

Николай Иванович разрабатывает план контрудара, который предполагается нанести 11 июня. Несколько ранее он был у Петрова, где собрались член Военного совета Чухнов, командующий артиллерией Рыжи, начальник береговой обороны Моргунов. Обменялись мнениями. Идея контрудара получила всеобщее одобрение. Вся тяжесть его подготовки и проведения падала на артиллерию, скромные резервы снарядов которой всем нам были хорошо известны.

Работники оперативного отдела выехали в части для проверки подготовки к контрудару. Их доклады были отрадными: всюду дела обстоят благополучно. О каждом их донесении я немедленно докладывал Николаю Ивановичу. Как будто бы все предвещало успех.

Контрудар начался мощным огневым налетом полевой и береговой артиллерии, после которого пошла в атаку пехота. Начало натиска было удачное, но полностью срезать клин нашим войскам не удалось, просто не хватило сил. Однако продвижение врага было приостановлено. Противник потерял свыше 40 танков, много другой техники и до трех полков пехоты.

Оценивая результат контрудара, командарм сказал:

— Будь у нас достаточно снарядов и мин, мы бы заставили немцев подумать, стоит ли им дальше штурмовать Севастополь.

Как бы то ни было, противник, не добившись решающего успеха на Мекензинском направлении, прекратил здесь атаки, перенеся центр их тяжести на Балаклавское, туда, где в первые пять дней наносил вспомогательный удар вдоль Ялтинского шоссе.

Атака началась в 5 часов утра в направлении совхоза «Благодать». К 15 часам врагу удалось прорвать передний край обороны в 1-м секторе, южнее совхоза. Чтобы не дать нам возможности перебросить к Балаклаве какую-либо часть с Мекензинского направления, враг в 12 часов и здесь начал атаковать, но к 14 часам все атаки его были отбиты.

Контратаки наших войск в 1-м и 2-м секторах не дали желаемого результата: восстановить положение мы не смогли. Гитлеровцы удержали часть первой траншеи у совхоза «Благодать».

Первая неудача на этом направлении.

Врагу удалось захватить траншею. Воины, оборонявшие ее, дрались до последнего, неоднократно ходили в рукопашные схватки. Фашисты закрепились здесь лишь тогда, когда никого из защитников не осталось в живых. Исход боя решили танки, прочно оседлавшие траншею.

Пленные твердят в один голос, что подошла свежая дивизия из какой-то другой армии, кажется, 17-й; она переброшена автотранспортом.

13 июня наши контратаки, предпринятые с утра на участке 1-го сектора, ничего не дали.

Осложнилось положение на Мекензиевых горах. Полные драматизма события развернулись в этот день на высоте 60,0, где стояла батарея старшего лейтенанта И. С. Пьянзина. В критический для батареи момент, когда немцы уже ворвались в ее расположение, он вызвал огонь нашей артиллерии на себя. Старший лейтенант Пьянзин погиб. Ему посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.

Несколько по-иному сложились события в полосе 95-й дивизии. Разведчики дивизии ночью убили немецкого офицера и изъяли у него карту с нанесенными на ней полосами наступления и боевым порядком немецкого полка. Перед этим полком была поставлена задача захватить Братское кладбище. На карте точно обозначалось исходное положение для атаки.

Начальник артиллерии 95-й дивизии полковник Д. И. Пискунов приказал с утра 14 июня всей мощью батарей обрушиться на исходное положение полка. Артиллеристы хорошо «поработали», и назначенное противником наступление было сорвано.

Наши разведчики, проникшие к месту расположения вражеского полка, доложили, что вся лощина усеяна трупами гитлеровцев, что полк этот — из 73-й пехотной дивизии. Ранее эта дивизия не входила в состав 11-й армии. Не о ней ли говорили пленные?

13 июня штаб обороны получил радиограмму за подписью И. В. Сталина, адресованную Октябрьскому и Петрову:

«Горячо приветствую доблестных защитников Севастополя — красноармейцев, краснофлотцев, командиров и комиссаров, мужественно отстаивающих каждую пядь советской земли и наносящих потери немецким захватчикам и их румынским прихвостням.

Самоотверженная борьба севастопольцев служит примером для всей Красной Армии и советского народа.

Уверен, что славные защитники Севастополя с достоинством и честью выполнят свой долг перед Родиной. И. Сталин».

Радиограмма была сразу же доведена до войск, и трудно переоценить ее влияние на защитников города. Она ко многому обязывала каждого из нас.

Не добившись решающего успеха на Балаклавском направлении, противник вновь перенес тяжесть удара на север, и с 17 июня этот участок фронта опять стал самым трудным и тревожным.

Все более ощущались наши потери. Прибывшая с Кавказского побережья 9-я бригада морской пехоты, к тому же без артиллерии, не могла восполнить потерь. Ее поставили рядом с 7-й бригадой на Сапун-гору, где к этому времени мы отошли от Федюхиных высот.

Чтобы не дать противнику развить первые успехи штурма, надо было наносить по нему мощные артиллерийские удары, а мы этого делать не могли. Мы держались героизмом наших бойцов. Стойкость, мужество и презрение к смерти стали естественным, нормальным в наших условиях поведением каждого защитника.

17 июня против ослабленной в боях нашей 95-й дивизии враг бросил три своих. Сплошного фронта обороны здесь уже не было и не могло быть из-за недостатка личного состава. Борьба шла за удержание отдельных высот и опорных пунктов. И все-таки наши бойцы отражали атаки немцев.

Такое же положение сложилось и на участке обороны Чапаевской дивизии. Но враг не смог выйти к бухте.

345-я дивизия с остатками 172-й, сведенной в батальон, и 79-я бригада продолжали сдерживать противника, рвущегося к Северной бухте.

Из окруженной 30-й батареи капитана Александера через линию фронта в расположение 95-й дивизии пробрался тяжело раненный матрос-артиллерист. Как он это сделал, трудно представить. Нам сообщили из штаба 95-й дивизии, что его последние слова были: «Передайте адмиралу Октябрьскому и генералу Петрову — батарейцы умрут, но батарею не сдадут!.. Поняли? Не сдадут!»

В ночь на 21 июня остатки 95-й дивизии по приказу командования переправились на южный берег Северной бухты.

На Михайловской, Нахимовской и Константиновской батареях остались небольшие группы наших воинов.

В последних боях дивизии на Северной стороне погиб мой помощник майор К. И. Харлашкин. Со слов очевидцев, доставивших его тело на армейский командный пункт, когда танки противника пошли в атаку, он взял противотанковое ружье и бросился вперед. Выбрав позицию, открыл огонь и поджег три танка. Разрыв артиллерийского снаряда оборвал жизнь Кости. Мы похоронили его на Херсонесе.

Нет сведений и от Шевцова. Он в 3-м секторе, хотя, собственно, этого сектора как такового уже нет.

К исходу 21 июня врагу удалось выйти на берег Северной бухты. Вице-адмирал Октябрьский лично отдал приказ о переброске на оборону южного побережья этой бухты 79-й бригады полковника Потапова.

Не лучше положение в 1-м и 2-м секторах. Здесь противнику удалось выйти к Сапун-rope, где обороняются 7-я и 9-я бригады генерал-майора Е. И. Жидилова и полковника Н. В. Благовещенского.

На участке 456-го полка подполковника Рубцова атаки немецкой 28-й дивизии разбились, как о каменную стену. Практически 28-я дивизия перестала существовать.

Но кольцо сжимается. Нет людей, нет достаточного количества снарядов. Еще несколько дней — и нам вообще нечем будет обороняться. Мы знаем: к нам с Кавказа направлена 138-я бригада. Скорей бы она прибыла. В батальонах осталось по 50–60, а в полках по 200–300 бойцов.

Из оставшихся на батареях Северной стороны групп пока удержалась только одна — на Константиновской, состоявшая из нескольких десятков бойцов. Она стойко отражала врага и утром 24 июня была переправлена на южный берег. Противник теперь полностью занял Северную сторону.

Из остатков 95-й дивизии был сформирован батальон и брошен в бой в верховье Килен-балки.

24 июня начала прибывать 142-я бригада. Увы, в море ее потрепала вражеская авиация. Один батальон погиб вместе с кораблем. Это сказалось на моральном состоянии бойцов и самого командира бригады.

Для нас дорога ночь. Пользуясь ею, мы многое успеваем сделать, но гитлеровцы теперь атакуют и по ночам. Как говорится, ни сна, ни отдыха.

Части 142-й бригады бросили на усиление 345-й дивизии, чтобы контратакой задержать продвижение врага. Но контратака не достигла цели, так как не была поддержана артиллерийским огнем из-за недостатка снарядов, и только на время приостановила наступление противника.

Вечером в отдел зашел Хамадан. Мы предлагаем ему, пока не поздно, улететь самолетом, но он хочет остаться еще на два-три дня. Убеждаем, что нам надо переслать на Большую землю кое-какие документы и он должен их доставить в Москву. Хамадан соглашается.

В этот же вечер мне позвонил начальник отдела кадров армии и спросил, есть ли у меня брат Петр. Я ответил что есть, но где он сейчас, не знаю. Оказалось, командир 345-й дивизии представляет его к награждению орденом Красного Знамени.

Меня это удивило. 345-я дивизия на нашем фронте с декабря прошлого года. Я бывал в ней неоднократно и не знал, что в рядах ее мой старший брат. Прошу разрешения у Крылова вызвать его. Он ли это, Петр?

26 июня лидер «Ташкент» доставил остатки 142-й бригады и боеприпасы. Как он прорвался к нам, уму непостижимо.

В этот день пала Сахарная головка. По этому поводу румынское радио трезвонит вовсю. Передается приказ Гитлера о награждении командира румынской бригады железным крестом с дубовыми листьями. За доблесть.

Подумаешь, доблесть! В последний день там оборонялось всего 18 наших бойцов. И только когда не осталось ни одного способного держать в руках оружие, румынские войска захватили высоту.

Вечером прибыл мой брат. Об этом мне никто не доложил. Вдруг заходит командарм и говорит:

— Что ж это вы, Ковтун, заставляете своего брата ожидать в коридоре?

Выскакиваю в коридор. Там стоит капитан — действительно, мой старший брат. Заходим в штаб, он представляется командарму, отвечает на его вопросы, а я продолжаю вести переговоры по телефону с 345-й дивизией. Когда командарм ушел, даю брату белье и отправляю в душ. Разговор с ним отложил до конца работы.

Николай Иванович — чуткий человек, — узнав от Ивана Ефимовича, что ко мне пришел брат, переключил всю связь на себя.

Мы долго разговаривали с Петром обо всем — о положении на фронте, о нашей жизни, о семьях, детях. Наконец я спросил:

— Как же так: ты знал, что я здесь, и не позвонил или не передал, что мы рядом.

Брат ответил:

— Ты занимаешь в армии высокое положение, и я стеснялся, чтобы никто не подумал, что, мол, ищу у тебя покровительства.

Выругал его по-фронтовому и уложил спать.

Я не слышал, о чем командарм беседовал с братом. Оказывается, узнав, что он был командиром Красной Армии, Петров предложил ему должность.

На гражданской работе брат был лесничим опытного хозяйства Новочеркасского лесного института.

Только утром, перед уходом в дивизию, брат вскользь сказал мне о предложении командарма.

В тот же день отдел кадров штаба армии отозвал его для назначения на новую должность А когда он прибыл к нам, командарм, не знаю, из каких соображений, отдал приказ переправить его в Новороссийск, где он должен был принять наши армейские базы. Потом, при утренней встрече, после моего доклада о событиях за ночь, Иван Ефимович пробурчал:

— Брата твоего отправляю в Новороссийск. Кто-то из вас все-таки должен остаться целым.

Я был благодарен за заботу.

Но брат так и не уцелел. Получив документы о новом назначении, он шел проститься со мной, и по дороге его сразила шальная вражеская пуля.

Утро 26 июня. Положение у нас тяжелое на всем фронте. 602-й полк 109-й дивизии, которым командовал подполковник П. Д. Ерофеев, отошел на новый рубеж и отбивал атаки почти двух немецких дивизий. Он уничтожил 18 танков и до трех тысяч гитлеровцев, но и сам обессилел. Остатки 388-й дивизии вместе с 7-й и 9-й бригадами морской пехоты дерутся за Сапун-гору. Вынужден отходить и 456-й полк. 25-я Чапаевская дивизия и 3-й полк морской пехоты отошли на рубеж у Мартыновского оврага и Цыганской балки, где с трудом отразили несколько атак врага, бросаясь сами в контратаки.

Мы говорим «дивизия», «бригада», но это стало лишь условным понятием. Фактически это остатки дивизий и бригад, сведенные в батальоны неполного ротного состава.

Теперь дерутся все. Командиры дивизий с оружием в руках водят своих бойцов в контратаки, чтобы отбросить рвущихся вперед фашистов.

Все прекрасно понимают, что наше сопротивление близится к концу. Но никто нигде не говорит об этом ни слова. Наше упорство достигло предела. Теперь, видимо, нам не удержаться. Осталась одна цель: уничтожить как можно больше фашистов. Правда, где-то в душе еще и теплится надежда, что и немцы тоже выдохлись. Потери их очень велики, значительно больше наших, и, может быть, мы сможем, так же, как и в декабре, восстановить положение. Конечно, не полностью, но хотя бы удержаться в городе. А тогда мало ли как еще развернутся события!

Наши боеприпасы приходят к концу. Те, которые доставляют подводные лодки и самолеты, сразу же отправляются на огневые позиции и тут же расходуются. Как же быть?

К 29 июня положение становится трагическим. Этого уже никак не скроешь. Противнику удалось форсировать Северную бухту, бои ведутся на Корабельной стороне.

С утра 29 июня враг начал штурм Сапун-горы. А оборонять ее фактически некому. Небольшую горстку бойцов 7-й и 9-й бригады морской пехоты фашисты буквально задавили своей массой.

Сапун-гора пала. Уцелевшая группа отходит к Хомутовой балке. Туда же отходят и остатки частей 2-го сектора — 386-й и 388-й дивизий. Чапаевцы, 3-й полк морской пехоты подполковника С. Р. Гусарова и 8-я бригада полковника Горпищенко ведут бои у Суздальской горы, хутора Дергачи, Английского кладбища и на Лабораторном шоссе. Под натиском врага они отходят.

Рано утром 30 июня наш артиллерийский командный пункт переместился на 35-ю батарею. Туда же перебрался и флагманский командный пункт во главе с адмиралом Октябрьским.

В городе разгорелась борьба за каждый квартал.

Днем ко мне пришел командир 69-го артиллерийского полка майор А. М. Курганов и спросил, что делать с пушками. Снарядов нет.

— Где пушки? — спросил я.

— Возле Казачьей бухты.

— Есть распоряжение — топить.

Уходя, он, нахмурившись, сказал резко:

— Потоплю, поставлю всех своих артиллеристов в строй, как пехоту, и сам пойду с ними в бой.

Доложил об этом Крылову. Он молча кивнул головой, подтверждая свое согласие.

Из работников отдела остался один капитан Безгинов. Майор Шевцов так и не пришел из 25-й дивизии. Последний раз его видели в Инкерманских штольнях. В ночь на 30 июня там был большой взрыв.

Я спросил Крылова, что делать дальше.

Он ответил:

— Надо подороже продать свою жизнь. По меньшей мере шесть за одного.

Подъехал Петров, приказал мне взять радиостанцию и попробовать связаться с Москвой. И вот я сижу в окопе, вырытом вокруг батарей, пытаюсь наладить связь.

Из батарейного блиндажа вышел вместе с сыном Юрой Иван Ефимович, сел на камень и мрачно смотрит на утопающий в дыму город, откуда доносится шум боя.

К 16 часам фашисты вышли на рубеж Юхарина балка — хутор Отрадный — Камчатка.

Из штаба Северо-Кавказского фронта получена директива командующего, маршала С. М. Буденного, в которой говорилось:

«1. По приказанию Ставки Октябрьскому, Кулакову срочно отбыть в Новороссийск для организации вывоза из Севастополя раненых, частей войск, ценностей.

2. Командующим Севастопольским оборонительным районом остается генерал-майор Петров. В помощь ему выделить командира базы посадки на правах помощника с морским штабом.

3. Генерал-майору Петрову немедленно разработать план последовательного отвода к месту погрузки раненых и частей, выделенных для переброски в первую очередь. Остатками войск вести упорную оборону, от которой зависит успех вывоза.

4. Все, что не может быть вывезено, подлежит безусловному уничтожению.

5. ВВС СОР действуют до предела по возможности, после чего переходят на кавказские аэродромы».

Одновременно командованию Черноморского флота было приказано направлять в Севастополь сторожевые катера, базовые тральщики, подводные лодки и иные корабли для вывоза раненых бойцов, ценностей и документов, имеющих государственную важность, а также для доставки защитникам города боеприпасов и продовольствия. В период эвакуации боевые корабли флота и авиация должны были усилить удары по врагу. В Новороссийске и Туапсе предписывалось организовать прием эвакуированных из Севастополя.

П. Г. Новиков и А. Д. Хацкевич.

…Вот мы уже видим танки противника. Просто наблюдаем, как они идут от Балаклавы к городу. Ух какая злость берет! Видеть врага и не иметь возможности ударить по нему!..

К нам, командирам штаба, подходят разрозненные группы солдат. Это главным образом артиллеристы. Вопросов не задают, знают, что на многие из них нельзя ответить; помочь тоже нельзя. Они, как и мы, наблюдают за немцами и злятся. У них нет снарядов, и они с болью в сердце вынуждены топить орудия, чтобы не остались врагу Командиры полков, дивизионов, батарей сводят их в боевые группы и ведут в атаки, чаще в рукопашные.

Капитан Безгинов по другой рации вызывает командиров и комиссаров на командный пункт армии.

За Петровым приехал посыльный. Он уходит в потерны (подземные галереи) батареи. Затем туда вызывают и меня. Возле потерн встретил командира 386-й дивизии полковника Скугельника; он легко ранен.

Николай Иванович, увидев меня, сообщил, что получена шифровка Ставки, разрешающая эвакуацию Севастополя.

Принято решение командование над оставшимися здесь силами возложить на генерал-майора Новикова и бригадного комиссара Хацкевича.

Крылов предложил мне пропуск на самолет.

— А вы? — спрашиваю я.

— Мы с командармом и членами Военного совета пойдем на подводной лодке.

— Тогда и я с вами.

— Это зависит не от меня. Так решил Петров.

Идем с Николаем Ивановичем к командарму. Он в маленьком отсеке лежит на скамейке. Увидев меня, нахмурил брови:

— Вы почему не на аэродроме?

— От вас я никуда не уйду, — отвечаю ему. — Куда вы, туда и я.

— Иного я от вас и не ждал. Спасибо.

Николай Иванович передал Петрову на подпись последний приказ о назначении Новикова.

Пришел Александр Хамадан.

— Ты еще не улетел?

— Не мог. Понимаешь, грузили раненых. Я пропуск передал одному из них.

Даю ему свой пропуск. Он уходит. (Александр Хамадан так и не улетел. Как позднее я с сожалением узнал, он попал в плен и погиб в фашистских застенках.)

Капитан Безгинов выдает пропуска командирам дивизий. Кое-кому он уже вручил, и те ушли на аэродром ожидать самолетов.

Итак, мы покидаем Севастополь…

Члены Военного совета армии ушли на катере с временного причала в море, чтобы там пересесть на подводную лодку. Уже на лодке командарм спросил, где генерал-майор Рыжи и полковник Кабалюк. Их не оказалось.

Я докладываю, что на катер садился вместе с Рыжи, а Кабалюк еще оставался на причале.

Петров приказал командиру подводной лодки подождать. Возможно, катер еще подойдет.

Ждем 20–30 минут. Наконец вахтенный матрос докладывает, что катер ушел в открытое море.

Командир подлодки говорит Петрову:

— Скоро рассвет. Если мы еще немного задержимся, нас может обнаружить противник…

Петров глянул на него, нехотя кивнул головой и тихо сказал:

— Погружайтесь!

Лодка погрузилась и легла на курс. Старпом предложил всем нам, «пассажирам», немедленно лечь и как можно меньше двигаться, так как лодка не рассчитана на такое количество людей, а в спокойном состоянии человек меньше потребляет кислорода.

Я оказался рядом с Крыловым. Мы лежали и долго молчали. О чем говорить? Слишком тяжело было на сердце, слишком горько на душе. До свидания, родной Севастополь, у стен которого пролито так много крови, отдано так много жизней наших братьев, крещенных с нами в одной купели — 250-дневной героической обороне, в непрерывных жестоких боях…

Лодка идет в подводном положении. Вдруг ее сильно качнуло, послышался глухой звук разрыва.

— Бомбят глубинными, — тихо сказал Крылов.

Из рубки слышны чьи-то команды. Чувствуется, как лодка маневрирует. Снова доносятся звуки разрыва. Они то приближаются, то удаляются. Лодку покачивает. У каждого в мыслях: «Только бы не задело».

Крылов дышит тяжело, капельки пота струятся по его лицу.

— Вам плохо? — спрашиваю я.

— Посмотри на себя и на других, — отвечает он. — Воздуху не хватает.

Действительно, все тяжело дышат.

Помолчав, Николай Иванович с грустью тихо сказал:

— На земле и смерть красна, а здесь погибнешь, не зная отчего.

Матросы принесли ираздали всем нам регенерационные патроны, поглощающие углекислый газ, и показали, как ими пользоваться.

Дышать через патрон легче. Но реакция, происходящая в нем, так быстро его нагревает, что невозможно в руках держать.

Через некоторое время командование разрешило использовать кислород из баллонов.

Под утро лодка всплыла. Свежий воздух ворвался в нее почти со свистом. Пошли в надводном положении, но когда начало светать, вновь погрузились. Все повторяется: недостаток воздуха, взрывы, покачивания лодки…

На третий день утром пришли в Новороссийск. На пирсе нас встретил Октябрьский.

Вскоре мы узнали, что в сухумском госпитале находится какой-то раненый генерал, доставленный на катере. Это оказался Н. К. Рыжи. О полковнике Кабалюке так никто ничего и не знал.

В тот же день Петров и члены Военного совета уехали с докладом в штаб фронта, который размещался тогда в Краснодаре, а на другой день туда вызвали Крылова и меня.

Вечером, когда мы все возвратились из Краснодара, командарм приказал мне написать последний приказ по Приморской армии.

Приморская армия перестала существовать.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Двести пятьдесят дней обороны? Обороны в изоляции, с очень непрочной связью со своей базой снабжения, подвергающейся непрестанным атакам врага!

После эвакуации штаба обороны Севастополя борьба за город не прекращалась еще до 10–12 июля. Оставшиеся командиры и бойцы продолжали ожесточенно сопротивляться.

Враг захватил город только тогда, когда замолчали наши пушки, когда почти не осталось красноармейцев, матросов и командиров, способных держать в руках оружие, когда не стало даже винтовочных патронов, когда нечем было подрывать фашистские танки…

С падением Севастополя Крым полностью оказался в руках гитлеровских захватчиков. Они заплатили за это очень дорогой ценой. Дивизию за дивизией перемалывали защитники города отборные части 11-й армии Манштейна. 300 тысяч гитлеровских солдат и офицеров нашли свой конец у стен нашей твердыни на Черном море.

Героическая оборона Севастополя вошла в историю Великой Отечественной войны и всех войн как пример массового героизма и самоотверженности, высокого патриотизма и преданности своей любимой Родине.

Длительные и кровопролитные бои, огромные потери врага в живой силе и технике расстроили все его планы ведения летней кампании 1942 года на юге.

Войска 11-й немецкой армии были настолько обессилены, что, как пишет в своей книге «Утерянные победы», командующий Манштейн, их надо было длительное время приводить в порядок. А ведь им отводилась немалая роль в битве за Кавказ.

К тому же в горах Крыма продолжали вести борьбу партизаны, в ряды которых влилось немало командиров, солдат и матросов Приморской армии и Черноморского флота.

Несмотря на то, что стратегическая инициатива все еще оставалась в руках фашистского командования, в сражениях за Кавказ и Сталинград уже чувствовалось, что недалек тот час, когда в войне произойдет коренной перелом и наступит час возмездия…

В ходе развернувшейся грандиозной битвы на Северном Кавказе и у стен Сталинграда бойцы и командиры Приморской армии продолжали драться под знаменами других частей и соединений, но в душе каждого жила мечта стать вновь в ряды возрожденной Приморской армии, чтобы принять участие в изгнании врага с крымской земли и войти в Севастополь победителями.

И эта мечта сбылась. В конце 1943 года возродилась Приморская армия и во взаимодействии с Черноморским флотом, форсировав Керченский пролив, вступила на крымскую землю.

В апрельские дни 1944 года она совместно с 4-м Украинским фронтом, при активной помощи Черноморского флота, развернула наступление, закончившееся через месяц полным разгромом вражеской группировки на Херсонесском мысу. 250 дней потребовалось хваленой гитлеровской армии, чтобы взять Севастополь. За 30 дней советские воины наголову разгромили фашистские войска и полностью освободили Крым.

Над Севастополем вновь и навсегда взвилось победное знамя нашей Родины.

Примечания

1

В своей книге «Утерянные победы», изданной после войны, Манштейн вспоминает этот случай и говорит, что за всю свою жизнь он первый раз стал жертвой мистификации под Севастополем, когда доставленную ему фальшивку принял за подлинный документ.

(обратно)

2

Об использовании орудий калибра 615 и 800 мм пишет командующий 11-й немецкой армией фон Манштейн в своей книге «Утерянные победы».

(обратно)

3

В книге «Утерянные победы» Манштейн пишет, что Гитлер якобы предлагал прекратить штурм, но он, Манштейн, настоял на его продолжении. Вероятно, Манштейн «забыл» о своем донесении.

(обратно)

Оглавление

ДО СВИДАНИЯ, ОДЕССА

НА КРЫМСКОЙ ЗЕМЛЕ

ОТХОД К СЕВАСТОПОЛЮ

ОРГАНИЗАЦИЯ ОБОРОНЫ

БАЛАКЛАВСКОЕ НАПРАВЛЕНИЕ

ВРЕМЕННОЕ ЗАТИШЬЕ

ВТОРОЙ ШТУРМ

МЕЖДУ ВТОРЫМ И ТРЕТЬИМ ШТУРМОМ

ШТУРМ

ПОСЛЕСЛОВИЕ

*** Примечания ***