Когда проснётся ангел [Наталья Викторовна Паршина] (fb2) читать онлайн

Глава 1

Настя бежала прочь от дома, от мужа, который в пьяном угаре переставал различать реальность и бред. Хмель превращал его в зверя лютого и беспощадного, переворачивая всю сущность его человеческую с ног на голову.

Солнышко днём растопило снег, а вечерний мороз превратил тропинку в гладкую конькобежную дорожку. Настя старалась придерживаться её края, там было не так скользко. Яблони, протягивая свои ветки, пытались зацепить испуганную беглянку то за волосы, то за тонкий халатик, (убегая от мужа, она не успела накинуть на себя что-то тёплое). Корочка льда, ломаясь, под ногами, издавала такой оглушительный треск, что Насте казалось, будто её шаги слышат на километры вокруг. В начале весны вечера особенно тихи. Вьюги и метели остались далеко позади, а певчие птицы ещё не вернулись из тёплых стран, листвы ещё нет, и ветру нечем шуметь в кронах деревьев. Видно поэтому, каждый звук, даже тихий, уподоблялся грому.

Чёрное небо без единой звёздочки окутывало продрогшую землю безмолвной безграничной пустотой. Старая липа у ворот, стоящая рядом с фонарём, пытаясь заполучить для себя весь свет от яркой электрической лампы, возомнила себя единственной, имеющей право на такую роскошь. Свои ветки-сети она распределила так искусно, что даже самый далёкий, самый маленький сучок, получал свою порцию ярких лучей. Настя запыхалась и замёрзла, пока добралась до дома своей единственной подруги. В темноте споткнулась о кошку, сидевшую на крыльце в ожидании, когда хозяева впустят её в тёплый дом. Та, не предполагавшая такого вероломства, завопила на обидчицу во весь голос и сорвалась с места, по пути опрокинув пустое ведро. Катясь по ступенькам, ведро грохотало так, будто поезд сошёл с рельсов.

На шум вышла хозяйка, зажгла свет и открыла дверь.

–Батюшки святы! – запричитала она, – Заходи скорее, замёрзла ведь!

Быстро сняла со своих плеч пуховую шаль и закутала в неё Настю, а та, молча вошла в дом, и сразу прильнула к тёплой изразцовой печке – хозяйской гордости. Насте было и стыдно, и горько за то, что такие поздние посещения становились всё чаще и чаще, но что-то изменить она была не в силах. Её подруга мигом заварила ароматный чай и, отсчитав в рюмку капли пустырника, протянула дрожащей гостье.

–Пошли на кухню, чаем греться будем! – сказала хозяйка, а сама вздохнула и покачала головой.

Встретив во взгляде подруги немой вопрос: «Ну, сколько ещё ты будешь это терпеть?», Настя предупредила все её нравоучения:

–Мил, только не начинай. Я знаю всё, что ты сейчас скажешь, и понимаю, что в чём-то ты права, но давай сегодня без этого, мне и так тошно.

Мила возмущённо подпёрла бока и уже открыла рот для возражений, но Настя отрезала:

–А то сейчас уйду.

Хозяйка дома махнула рукой, поняв, что спорить бессмысленно, взяла за плечи подругу, проводила на кухню и усадила её за стол, сама же присела напротив со словами:

–Нет, вы только посмотрите на неё! Уйдёт! И куда ты уйдёшь? Вокруг на пять километров только дикие волки живут, а самый дикий из них – твой муженёк. Ладно, не буду я тебя мучить своими причитаниями, пей чай, согревайся.

–Мил, может, сделаешь свой глинтвейн? Я думаю, что одним чаем мне не спастись, – попросила Настя, которую била мелкая дрожь.

–Твоя правда. Давай, подруга, почаёвничаем чем-нибудь покрепче.

Мила смешала домашнее вино, мёд, корицу, гвоздику, сушёные яблоки и какие-то пряности, подержала на огне и разлила по чашкам. Согревающий душу аромат заполнил кухню. Настя взяла горячий сосуд в ладони, стараясь через кожу вобрать всё его тепло.

Подруги вспомнили беззаботную юность, посмеялись и поплакали вместе. Когда Мила поняла, что Настя немного успокоилась и пришла в себя, то постелила ей в маленькой уютной комнатке, которая планировалась, как комната прислуги. Но помощницей по хозяйству Мила так и не обзавелась, с домашними делами она превосходно справлялась сама, и комнатка почти всегда пустовала. Настя поначалу отказывалась оставаться на ночь, объясняя, что муж, наверное, уснул, и теперь можно вернуться домой без риска для жизни. Милу это не убедило.

–Нет уж, подруга, и разговору об этом быть не может. Ты уйдёшь, а я не спи всю ночь, думай, что там твой деспот ещё натворит. Остаёшься, и баста. Иначе придётся будить Димку, свяжем тебя и спать уложим, – строго сказала она, а у Насти уже не было сил сопротивляться.

Она долго не могла уснуть, всё перебирала в голове сегодняшние события, ища причину гнева своего благоверного. Но искать эту самую причину давно уже стало занятием бесполезным, как только он напивался, то терял человеческий облик, и тогда нужно было убираться подальше, бежать и прятаться, пока алкоголь не свалит его с ног. Наутро он ничего не вспомнит и не поверит в то, что он мог поднять руку на жену. А может, просто сделает вид, что не поверит, чтобы не просить прощения.

Проваливаясь, в сон, Настя подумала, как хорошо, что мама далеко, и не знает о таких невесёлых изменениях в жизни дочери. Иначе она немедленно забрала бы её обратно во Владивосток под своё сильное и властное крыло.

Её мать считалась лучшим стоматологом в городе, но кроме этого имела очень серьёзную коммерческую жилку. Во времена всеобщего перестроечного хаоса она смогла взять кредит и открыть свою стоматологическую клинику. В то время, когда полстраны сидели на голодном пайке, она умудрялась не только вовремя рассчитываться с банком, но и платить достойную зарплату своим работникам. А когда миновали самые трудные годы, то одна за другой были открыты ещё несколько стоматологических клиник. Эта сеть отнимала всё время у своей создательницы, поэтому Настя почти не видела свою мать, её воспитанием занимались бабушки. Но мама твёрдо держала руку на пульсе всего, что происходило с её дочерью, пока та не уехала в Москву поступать в институт.

Да, хорошо, что мама далеко, думала Настя, и очень хорошо, что рядом есть Мила.

Они дружили со студенческой скамьи. Настя приехала в столицу учиться на хирурга. У Милы, коренной москвички, не было другого пути в выборе профессии, вся её родня до седьмого колена верно служила клятве Гиппократа. После получения диплома обе попали на работу в один из лучших столичных госпиталей. Только Мила проработала там недолго, встретив своего будущего мужа, она укатила из благоустроенной московской квартиры в страшную глушь, где до ближайших соседей несколько вёрст, а до райцентра – почти три десятка. Её суженый – голландец по паспарту, но с русскими корнями и душой, решил на российских просторах развернуть своё фермерское хозяйство. Выкупил землю у развалившегося совхоза, построил прекрасный дом, привёз с собой не только технику, о которой наши сельские жители и слыхом не слыхивали, но и небольшое стадо диковинных безрогих молочных коров цвета топлёного молока. Сыр, который производили тут же, в сыроварне, расходился «на ура» по самым дорогим магазинам столицы. Мила была рядом с ним с самого начала, со времени закладки первого камня в фундамент их будущего дома, и сама так загорелась идеей мужа, что о Москве уже и не вспоминала.

Несмотря на расстояние, разделившее подруг, их отношения стали ещё крепче. Настя каждый отпуск проводила в доме Милы и её мужа, восхищаясь, в какой прекрасный уголок удалось им превратить заброшенный, забытый всеми кусочек земли. Ей нравилось помогать подруге по хозяйству, поливать огород, варить варенье, солить огурцы, ловить карпов в пруду. И всё это с полным городским комфортом. Дитер (так зовут мужа Милы, но все в округе переиначили его имя на русский манер – Дима) оснастил своё семейное гнёздышко не хуже самой благоустроенной городской квартиры. Горячая вода, сауна и бассейн – это мелочи по сравнению с тем количеством и разнообразием бытовой техники, которой дом был просто напичкан. Даже дорожки зимой чистила специальная машина. Настя очень ценила время, проведённое у подруги, но в госпиталь возвращалась с радостью, она любила свою работу.

Вернувшись из очередного отпуска, полная сил и хорошего настроения, Настя заступила на дежурство. Она только успела надеть светло-зелёную форму, как тут же была приглашена в операционную. К реанимации готовили молодого мужчину, который находился между жизнью и смертью. Бесчисленные переломы и ожоги усугублялись большой потерей крови. Всё его тело было одной сплошной раной. Только лицо практически не пострадало, взглянув на него, Настя ахнула:

–Это же Святослав Гражинский! Это же тот самый репортёр с первого канала! Откуда его такого…? – у неё не нашлось слов описать состояние человека, по которому будто проехал танк.

–Нет, – сказала медсестричка Катя, – это его брат Игорь Роззман. А Святослав погиб ещё два дня назад, ты что, не смотришь новости?

–Я вчера только в Москву вернулась, какой там телевизор… Месяц в квартире не была, пылищи накопилось, откуда она только берётся, – выпалила она скороговоркой и запнулась, – … а что у Святослава был брат-близнец?

Катя вздохнула:

– Теперь получается, что не у Святослава, а у Игоря был брат-близнец.

Она сделала особое ударение на слове «был», отчего Настя поёжилась.

–А почему у них разные фамилии? Ведь у близнецов не может быть разных отцов, – вслух подумала Настя.

–Может, он взял фамилию жены, – пожала плечами Катя.

Операция была долгой и сложной. Врачи сделали всё, что было в их силах, чтобы удержать Игоря на этом свете, и теперь нужно было только ждать. Ждать, как справится с тяжелейшими травмами крепкий молодой организм. Никто не был уверен в положительном результате, кроме Насти. Она приносила в палату полевые цветы, купленные у метро, говорила о погоде, о новостях, просто наполняла жизнью пространство вокруг Игоря, находившегося где-то между мирами. Она старалась как можно чаще заходить к тяжёлому больному, задерживалась после смены, даже оставалась на ночь, когда его состояние вызывало наибольшие опасения. И в тот момент, когда Игорь вырвался из вязкого бессознательного состояния, она сидела в его палате на стуле, читая книгу. Её дежурство закончилось, но домой она не спешила.

–Мама знает? – голос Игоря был негромким, но резанул по больничной тишине громовым раскатом.

Насте сначала показалось, что Игорь бредит, слишком часто он звал в забытьи и мать, и брата, но сейчас он открыл глаза и снова:

–Мама знает?

–Да, знает, она приходила, но вы были без сознания, – спохватилась Настя и бросилась поправлять подушки, чтобы ему было удобнее лежать.

–Сколько я здесь?

–Почти месяц.

–Как тебя зовут? – спросил он.

–Настя.

Он посмотрел на неё строго и сказал:

–Не ври, Настенька, даже во благо не ври. Я знаю, что мама не приходила и не придёт.

–Нет, нет! – затараторила Настя, – она приходила сразу, как вас доставили в госпиталь.

–Значит, ещё надеялась, что это Святослав здесь лежит, а не я, – вздохнул Игорь.

Настя не знала, как реагировать на эту реплику, и спросила, переводя разговор в другое русло, не нужно ли чего больному, тот отказался. Он снова провалился в тяжёлый сон, Настя не рискнула оставить его одного, и всю ночь провела на кушетке.

Мать Игоря действительно приходила в госпиталь сразу после операции, и своим поведением немало удивила всех, кто имел возможность увидеть её у постели сына. Эта немолодая, но очень ухоженная женщина с безупречной причёской, макияжем и маникюром, в дорогом костюме, изящных туфельках на шпильке и сумочкой от Шанель, проплыла по коридору госпиталя с гордо поднятым подбородком в сопровождении главврача. Тот, семеня немного позади, уверял её, что операция прошла успешно, и что реабилитировать Игоря будут самые признанные специалисты. У двери в палату она повернулась к доктору, прервав его на полуслове, сказала: «Спасибо», вошла внутрь и закрыла дверь прямо перед его носом. Коридор и палату разделяла не глухая стена, а широкое окно с открытыми жалюзи, что давало возможность, всем, кто находился в коридоре, увидеть происходящее внутри.

Захлопнув дверь, женщина на мгновенье остановилась, глубоко вдохнула и, прямая, как струна, стала медленно приближаться к постели сына. Он лежал в кислородной маске, весь в проводах и капельницах. Она осторожно подошла, протянула руку к его руке, заглянула в лицо, и вдруг отшатнулась, как будто не верила своим глазам, как будто потеряла последнюю надежду или увидела чужого человека. Она склонила голову, закрыв глаза ладонью, а потом резко выпрямилась, расправила плечи, развернулась и вышла из палаты так же гордо, как вошла. Не слушая доктора, ожидавшего её у двери, она проследовала к выходу, и, не прощаясь, удалилась. Тогда все решили, что мать не в силах была смотреть на страдания сына, но больше в госпитале её никто не видел.

Когда под утро Игорь снова очнулся, то увидев Настю у своей кровати, сделал попытку пошутить:

–Спасибо тебе, сестричка, за то, что охраняешь мой сон.

–Вообще-то, я – дипломированный хирург, – сказала Настя, улыбаясь.

–О! Тогда низкий поклон за самоотверженность. Скажи, а кормить скоро будут?

Настя засмеялась:

–Это хорошо, что вы про еду вспомнили, значит на поправку пошли. У меня сегодня выходной, если хотите что-нибудь домашнее, я приготовлю и принесу.

–Нет, спасибо. Ты просто приходи, когда отдохнёшь. Ненадолго.

Игорь был ещё очень слаб, и самостоятельно не мог даже сесть, но с тех пор, как он пришёл в себя, к нему потянулись вереницы журналистов, сослуживцев, людей в форме и гражданских, а единственный родной человек – мама ни разу не справилась о его состоянии даже по телефону. Снова во всех газетах на первую полосу вышла история трагической гибели Святослава Гражинского, с новыми шокирующими подробностями, поведанными его братом.

Настя видела, как долго смотрит Игорь в одну точку пустыми глазами после каждого интервью, после каждого разговора о случившемся, поэтому ни о чём его не спрашивала.

Он всё чаще просил Настю, что бы та заглянула к нему после дежурства, а её и не нужно было просить. Они болтали ни о чём и обо всём, о медицине, о пробках в столице, о жаре, которая накрыла город и никак не хочет уступать прохладе. Насте очень хотелось помочь Игорю поскорее встать на ноги. Для того чтобы сшитые мышцы вновь стали слушаться своего хозяина, ему приходилось тренировать их через неимоверную боль, с утра до ночи, до исступления, до бессознательного состояния. Настя почти поселилась в его палате, радуясь, как дитя, каждому еле заметному продвижению в сторону выздоровления.

Когда Игорь поправился настолько, что смог выходить на улицу, Настя уговорила его съездить к матери, выпросив разрешение на это у главврача. Она заказала такси, купила букет красных роз, и сама вызвалась сопровождать Игоря. Пока ехали, он не мог скрыть волнения, теребил несчастный букет, вытирал пот со лба и старался не смотреть на Настю.

Такси остановилось у дома, и Игорь сказал:

–Ты подожди меня здесь, пожалуйста. Я думаю, что это будет недолго.

Настя вышла из машины и стала прогуливаться у подъезда взад и вперёд, разглядывая роскошные клумбы с розами, горшки с декоративными кустарниками и красивые кованые скамейки. Похоже, здесь поработал умелый ландшафтный дизайнер. Всё было так гармонично и изысканно. Это был не просто дом, а знаменитая высотка, в которой жили представители элиты от науки и искусства.

Игорь же поднялся на лифте на свой этаж. Сердце бешено колотилось в груди, он прислонился к стене, не решаясь нажать на звонок.

Мать сама открыла дверь. Игорь догадался, что её предупредил о визитёре консьерж, бывший военный, добросовестно выполняющий свою работу.

Она, как всегда, была безупречно причёсана, домашнее шёлковое цветастое платье, подогнанное точно по фигуре, могло бы дать фору некоторым вечерним нарядам. Игоря встретил её холодный взгляд, она не хотела его видеть, но, чтобы не разговаривать на лестничной площадке (мало ли кто услышит), молча отошла от двери, впуская его в квартиру. Игорь опомнился и протянул ей розы.

–Эти цветы отнеси на могилу Святослава, который погиб по твоей вине. Ты всю жизнь выбирал не ту дорогу, и это привело к тому, что я потеряла двух сыновей сразу, – голос матери был твёрд.

Игорь опустил голову, он судорожно пытался найти правильные слова, что бы она смогла понять его:

–Мам, послушай…– только и успел сказать, как мать сорвалась на крик.

–Ни слова больше! Всё, что ты скажешь, теперь не имеет значения, как не имеет значения то, чья именно рука убила Святослава! Важно только то, кто в этом виноват, а виноват ты! Да, ты! Ты же знал, что это могло случиться, ты же должен был это предположить. Почему ты не запретил Святославу делать этот репортаж? Ты же знаешь, что такое война, что ему там не место! Ты всё разрушил, всё, что я создавала. И теперь у меня нет сыновей, а у тебя нет матери. Не смей больше напоминать о себе! Можешь взять свои вещи, а потом я закрою для тебя эту дверь навсегда.

Игорь пулей вылетел из квартиры, нажал кнопку вызова лифта, но не смог ждать и секунды, бросился вниз по лестнице. Кровь стучала в его висках, а в глазах потемнело и, казалось, он вот-вот упадёт, но оставаться в этом доме он не мог. Спустившись вниз, он бросил цветы в урну у подъезда и быстрым шагом направился к такси. Настя едва успела догнать его у самой машины, увидев его бледное лицо и полные боли глаза, она ничего не спросила, села с ним рядом на заднее сиденье и всю дорогу промолчала, сжимая его холодное запястье.

Весь день она мучилась, не зная, как помочь этому сильному мужчине с израненной душой. Телесные его раны отошли на второй план. А вечером, когда всё в госпитале затихло, она взяла его за руку и попросила:

–Ты поделись со мной, тебе легче станет.

Он вздохнул:

–Ох, Настя, Настя. Там такой камень, что только я один смогу его вынести. Я один и должен.

–Мне не всё равно, а тебе выговориться нужно. Я понимаю, что я – посторонний человек, но бывает, что с посторонним поделиться легче, чем с близким, – не отступала Настя.

Игорь угрюмо молчал, глядя в тёмный экран выключенного телевизора. За то время, что он провёл в госпитале, Настя стала для него очень дорогим человеком. Ему хотелось поговорить о пережитом не с кем-нибудь, а именно с ней, но сваливать на неё свою боль, он не мог. С самого детства он варился в котле собственных переживаний, не позволяя никому жалеть себя.

Настя заглянула ему в глаза и сказала:

–Ну, хорошо, не буду настаивать, но если передумаешь, то я всегда рада выслушать тебя.

Она встала и собиралась выйти, но он остановил её:

–Что бы понять то, что сегодня произошло, нужно начать издалека. Боюсь, я тебя утомлю.

Настя села на стул и произнесла:

–Времени у нас до утра. Можешь не спешить, если не успеешь рассказать сегодня, то продолжим завтра вечером после моей смены.

Игорь был благодарен этой хрупкой, очень отзывчивой докторше, благодаря которой, он постепенно возвращался назад в мирную жизнь, в ту жизнь, о которой он почти забыл. Он рассказал ей всё с самого начала, как и обещал.

Он был старшим из двух братьев-близнецов, родившихся в семье академика. В их клане быть академиком считалось само собой разумеющимся. Светилами науки были дедушки и прадедушки. Бабушки тоже не отставали, одна из них была признанной художницей, другая – известным поэтом, писательницей. Мать Игоря Олимпиада Аркадьевна, будучи дочкой и внучкой знаменитых людей, сама не отличалась тягой к наукам или искусству. Очень рано она поняла, что все её желания исполняются быстрее, чем она успевала их озвучить. Учителя, щедро одариваемые родителями, закрывали глаза на её беспросветную лень. Зато она знала толк в нарядах, в изобилии привозимых отцом из частых заграничных командировок. Отец просто души не чаял в ненаглядной Липоньке, (так ласково он называл свою дочурку Олимпиаду). И тот, кто хотел угодить имевшему большой вес в науке академику, выбирая самый короткий путь к его расположению, распевал хвалебные оды в честь его любимицы дочки. Одноклассницы тоже заискивали перед Олимпиадой, особо усердным из них иногда перепадали заграничные сувениры, большая редкость по тем временам, или наряд с барского плеча.

Олимпиада поняла, что она особенная от рождения и что все вокруг не смеют глаза поднять на её сиятельную персону. Так и выросла она, занятая лишь нарядами, да причёсками. Она позволяла себе вести приятельские беседы только с равными по статусу, тех же, кто был ниже по положению, даже презрительным взглядом не одаривала.

Для полного своего душевного спокойствия отец Липоньки устроил и её будущее, выдав замуж за без пяти минут академика, своего соратника по науке Рюрика Роззмана. Тот был старше своей невесты на добрых полтора десятка лет и обожал её безмерно.

Олимпиада была единственным ребёнком академика Гражинского, поэтому, чтобы их род не прерывался, он попросил дочь дать его фамилию её второму сыну.

Радости отца Олимпиады не было предела, когда она родила сразу двух здоровых мальчиков. Ему не пришлось ждать долго, его фамилия продолжала существовать. Имена для новорожденных Рюриковичей пришли сами собой из исторических глубин. Известно, что у новгородского князя Рюрика был один сын – Игорь, так и решили назвать старшего сына. А младшему дали имя внука князя Рюрика, его нарекли Святославом.

Дети были так похожи, что различить их могли только родители, при этом, их характеры были почти противоположными. Старший был драчуном и задирой, а младший – послушным, домашним ребёнком. С молодых ногтей их стали обучать языкам, музыке и искусству. Но как только Игорю исполнилось восемь лет, он наотрез отказался посещать музыкальную и художественную школы, и самостоятельно записался в секции самбо и плавания. А через год ещё и в секцию спортивной стрельбы.

Олимпиада Аркадьевна с ног сбилась в попытках вернуть сына на правильный, как она считала, путь. Но на стороне Игоря был отец, он запретил жене «насильствовать над личностью». Со временем, она полностью переключилась на младшего Святослава, который радовал мать своими аристократическими замашками. Его не тянуло, как Игоря, носиться с дворовой ребятнёй по чердакам и пустырям в поисках приключений. Зато он охотно разучивал произведения именитых композиторов, стуча по клавишам рояля часы напролёт, а все летние каникулы проводил на пленере с бабушкой, рисуя пейзажи. Надо сказать, что всё, за что он брался, получалось весьма недурственно.

Олимпиада не уставала хвалить Святослава за его успехи, при этом на Игоря смотрела лишь с сожалением, он не оправдал её надежд, не прислушивался к её увещеваниям о том, что каждый должен вести себя сообразно происхождению и положению в обществе.

Несмотря на то, что Святослав и Игорь были такими разными, между ними всегда сохранялись самые тёплые отношения. Когда кто-то из них болел, второй практически не отходил от постели захворавшего, чтобы тому было не так скучно. Святослав частенько брал на себя вину брата за различные проделки, зная, что ему влетит гораздо меньше, чем Игорю.

Огромная пятикомнатная квартира семьи всегда была полона гостей. К академику приходили его ученики, друзья, учёные со всего мира и просто великие люди. Олимпиада Аркадьевна с самого утра появлялась из своей спальни при причёске, макияже и в нарядном платье (мало ли кого встретишь в гостиной на этот раз, может, это будет мировая знаменитость), нужно было всегда выглядеть на все сто. В связи с этим, времени на ведение хозяйства у неё не оставалось. Но Олимпиада могла позволить себе иметь двух помощниц, одна из них трудилась на кухне, а другая следила за порядком в доме. Детьми же, в основном, занимались бабушки и дедушки.

Отец покинул их рано, его не стало, когда братьям было всего по шестнадцать лет. Без его поддержки Игорю стало очень сложно отстаивать право на свой выбор. Олимпиада не умела просить, она не только требовала, чтобы сын жил так, как она считала нужным, одевался так, как она считала правильным, но и решила, что вправе выбирать с кем он должен дружить. Атмосфера в доме была такой напряжённой, что Игорь вскоре ушёл жить к деду. Тот был человеком мудрым, считая, что воспитывать детей нужно не упрёками и скандалами, а лишь на собственном примере.

Когда пришло время выбирать профессию, Святослав снова не дал матери повода для огорчения, он поступил в МГИМО, чтобы стать дипломатом. Игорь же решил, что пойдёт в армию. От этой новости Олимпиада пару дней пролежала с компрессом на лбу, шантажируя сына тем, что её хватит удар, если он не изменит своего решения. Но видя, что тот стоит на своём, сняла компресс и сказала: «Хорошо, ты можешь делать всё, что тебе угодно. Можешь разрушать свою жизнь, ползать по дну, собирая отбросы. Но оглянись, ведь ты имеешь так много возможностей жить достойно. Кто-то другой, родившейся в семье простых работяг, многое отдал бы, чтобы оказаться на твоём месте. Тебе же ничего не стоит поступить в любой институт, только выбери в какой…»

–Вот вернусь из армии, и выберу свой институт, – спокойно ответил Игорь.

–Иди! Иди на все четыре стороны, видеть тебя не могу! – кричала в сердцах Олимпиада.

И Игорь ушёл. Через две недели после выпускного бала он уже стоял на плацу в военной форме. В том году был объявлен набор в спецотряд, который должен был действовать в горячих точках. Отбор был жесточайшим, денно и нощно командиры испытывали новобранцев на прочность. Обучение скорее походило на истязание. Все упражнения были не на пределе человеческих возможностей, а далеко за их границей. Но больше всего бойцы боялись не боли, неимоверной усталости или новых испытаний, а того, что могут не выдержать, и тогда их вычеркнут из особого списка. Каждый поставил перед собой цель – во что бы то ни стало, дойти до финиша. А финишем было первое задание, которое они получили спустя долгие месяцы обучения.

Немногие прошли эти испытания до конца, среди зачисленных в отряд был и рядовой Игорь Роззман.

Игоря наставники заметили сразу, и со временем их убеждение, что этот несгибаемый молодой человек может стать командиром отряда, только укрепилось. Спецотряд готовился, как секретное оружие для уничтожения главарей банд, хозяйничавших на Северном Кавказе. Освобождение из плена российских солдат и офицеров было тоже их миссией.

Игорь скоро понял, что такая жизнь для него подходит больше, чем столичная круговерть, он пропитался насквозь духом воина – невидимки. Главной задачей отряда было действовать без шума и пыли. Каждый боец обращался с любым оружием, как с продолжением самого себя, но идеальной считалась та операция, при выполнении которой оружие не применялось. За два года отряд не потерял ни одного бойца, и все они сплотились и срослись настолько, что даже взгляда было достаточно, чтобы понять друг друга. Когда время первого контракта подошло к концу, вопрос «что делать дальше» перед ними не стоял. Никто и не помышлял о мирной жизни «на гражданке» в то время, когда помощи спецотряда ждут сотни солдат и офицеров, находящихся в плену.

Много крови попортил бандитам спецотряд своим дерзкими вылазками, а неуловимость его стала почти легендарной. За ними охотились, пытаясь вычислить место следующей операции, но тщетно. Никто, кроме командиров, не знал, как выглядят бойцы, их личные дела были засекречены. Самой успешно выполненной задачей в списке побед отряда считалось уничтожение полевого командира, которого даже свои за жестокость называли Мясником. Особое зверство он проявлял к местным жителям, не поддерживающим его в ненависти ко всем русским и ко всему русскому. Не щадил ни детей, ни стариков. Нужно было остановить его, но он успешно прятался в горах всякий раз, когда против него выдвигались войска. Тогда этим поручили заняться отряду Игоря.

Мясника уничтожили, но у него остался брат, самопровозглашённый генерал Алихан, который поклялся отомстить за смерть брата реками крови.

Однажды Игоря вызвал к себе полковник. Войдя в его кабинет, Игорь увидел, что командир стоит спиной к двери и курит в форточку, отбивая дробь пальцами по подоконнику. Это был плохой знак, командир вёл себя так, когда ситуация выходила из-под его контроля.

–Входи, – сказал командир, не оборачиваясь, – правительство заказало первому каналу серию передач о нашей доблестной армии. Одна из них будет посвящена боевым действиям в Чечне. Руководство решило, что этот сюжет будет именно о твоей группе, и именно о предстоящем выезде.

Игоря обдало горячей волной возмущения: что делать здесь этим столичным холёным журналистам? Вслух он произнёс:

–Хотят снимать сюжет о моей группе? Пусть снимают, но только на базе, а на выезд я их не возьму.

Командир, настоящий боевой офицер, знающий войну изнутри, тоже был не в восторге от этой затеи, но приказ поступил с самого верха, и выполнять его придётся в любом случае. Он подошёл к столу, затушил сигарету в массивной пепельнице из чёрного камня.

–Послушай, – сказал он, – я отбивался от этой идеи до последнего, но мы с тобой ничего не решаем, единственное, что в наших силах – свести риски к минимуму. Мне удалось убедить начальство, что больше двух журналистов на задание мы взять не сможем. Они прибудут через три дня, у тебя будет два дня, чтобы их подготовить.

–Детский сад какой-то! – взорвался Игорь, – может, мы теперь и экскурсии водить будем? Я отказываюсь рисковать жизнями своих ребят, все операции засекречены, а мы потащим с собой неизвестно кого.

–Насчёт этого не переживай, их проверят «от и до» по всем каналам.

На третий день Игорь снова был вызван к командиру теперь уже для знакомства с журналистами. Распахнув дверь, он замер на пороге, прямо перед ним стоял брат. Игорь знал, что Святослав, закончив МГИМО, отказался от идеи стать послом, и его приняли на первый канал в качестве ведущего политической программы. Но каким образом он оказался здесь?

Полковника явно занимала эта немая сцена, улыбнувшись в усы, он обратился к Игорю:

–А представь, как у меня челюсть отвисла, когда ты вошёл в кабинет и представился как Святослав Гражинский, причём на полном серьёзе. Я сначала подумал, что у кого-то из нас поехала крыша, даже не сразу вспомнил, что у тебя брат-близнец есть, – и, заметив, как лица братьев растянулись в улыбках, снисходительно добавил, – ну ладно-ладно, не обращайте на меня внимания, наверное, долго не виделись.

Они сорвались с мест, и обнялись крепко, по-мужски. Потом был целый час расспросов о том, как там мама, как столица, как общие знакомые? Братья не виделись очень давно, редкие телефонные звонки не могли заменить им живого общения. Игорь уже несколько лет не был в отпуске, его никто не ждал в Москве, девушки завести не успел, а с матерью отношения так и не наладил. Он полностью окунулся в службу, а работы было очень много.

Вечером Игорь вновь зашёл к полковнику. Он не хотел, не мог брать на задание журналистов, тем более одним из них был его брат. В полумраке кабинета горела только настольная лампа. Командир жестом пригласил его сесть. Они давно были на «ты», когда рядом не было посторонних.

Игорь не сразу начал разговор, а командир не торопил, рассматривая карту местности, которая лежала под стеклом на столе.

–Я тут вот чего подумал, Геннадич, – заговорил Игорь, – давай, мы наших корреспондентов послезавтра на операцию не возьмём. Ну, скажем, что обстоятельства изменились, а через пару дней устроим им показательные выступления, возьмём какого-нибудь боевика в ущелье, там не так опасно.

Геннадич хмуро посмотрел на подчинённого исподлобья:

–Понимаю тебя, Игорь, но нам с тобой за эту самодеятельность такие показательные выступления начальство штабное устроит, что полетим мы с тобой со службы, аки голуби сизокрылые, не токмо погоны, но и головы снимут. Сказано запечатлеть взятие Механика, значит, будем над этим работать.

Механик (правая рука Алихана) получил своё прозвище за то, что умел управляться с любым механизмом, будь то оружие или автомобиль, не хуже изобретателя. Игорь уже имел с ним дело, год назад его отряд захватил этого бандита. Обычно с главарями банд работал сам полковник, выкачивая из них нужную информацию, но в этот раз штаб потребовал, чтобы Механика срочно передали им, даже прислали свою группу сопровождения. Но по дороге боевики отбили своего командира. Штабное начальство, конечно, не стало устраивать разбор полётов, для галочки наказали тех оставшихся в живых, что конвоировали Механика.

Теперь для спецотряда было делом чести добраться до сбежавшего бандита, а он в свою очередь назначил круглую сумму за голову Игоря.

Операция разрабатывалась в строжайшей секретности, но, видимо, у боевиков была своя лазейка к доступу важной информации, иначе она не закончилась бы так трагично.

Рано утром, облачившись в гражданскую одежду, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, спецотряд и журналисты погрузились в старые «жигули» и такую же видавшую виды «волгу», и отправились в родовое село Механика, куда по сведениям разведки он наведывался к своей четвёртой жене инкогнито, в сопровождении всего пары охранников. Но до села они так и не доехали. Ещё на выезде из города, в полностью разрушенном микрорайоне, где в первую чеченскую войну шли такие бои, что не осталось ни одного уцелевшего здания, их ждала засада. Первым же выстрелом из гранатомёта была подбита «волга», снаряд попал в двигатель, водитель и сидевший рядом с ним спецназовец погибли на месте. Святослав, раненый в ногу, выполз из машины, ища укрытие в руинах. Второй журналист с камерой в руках тоже попытался спрятаться за грудой кирпича, но пуля была быстрее. Вторым снарядом разнесло «жигули», Игоря, находящегося в них, выбросило вместе с оторванной дверью, он пролетел несколько метров, угодив под упавший искарёженый рекламный щит. Дверь от машины накрыла его сверху так, что Игоря невозможно было увидеть со стороны. Это и спасло его от неминуемой гибели. Сознание то возвращалось в изуродованное тело Игоря, то покидало его. Он мог видеть пространство, на котором развернулась бойня, но не мог пошевелиться, не мог даже закрыть глаза, чтобы не видеть этого ужаса.

Боевики, поняв, что сопротивление оказывать некому, стали выползать из-за разрушенных зданий, как саранча. Их было много. Подходя вплотную, они добивали раненых в упор, произнося проклятия.

Игорь видел, как эта же участь настигла и его брата. Механик, довольный результатом, пнул ногой тело Святослава, и сказал: «Ну, вот и встретились, Роззман. Твоя голова будет хорошим подарком для Алихана, – и, повернувшись к одному из боевиков, добавил, – сними с него голову, Рашид, сегодня у нас хороший день».

Игорь видел, как всё происходило, как умело, твёрдой рукой сделал своё дело Рашид, как голова брата была брошена в грязный пакет, найденный тут же. В этот момент он не хотел ни воевать, ни мстить, он хотел просто умереть, вместо Святослава, потому, что это он ходил все эти годы по острию ножа, а брат выбрал для себя мирную профессию и должен был жить. Сознание вновь покинуло его, когда всё закончилось, он так и остался лежать незамеченным, его не нашли бы и свои, прибывшие на место кровавой расправы, если бы не служебная собака, почуявшая Игоря под грудой железа. Пульса и дыхания у Игоря не было, как не было и ни одной уцелевшей косточки после взрыва гранаты. Сначала все решили, что он мёртв, и положили вместе с другими телами, но всеобщая любимица овчарка Тельма, не отходила ни на шаг, скуля и пытаясь привлечь к себе внимание.

Затем был самолёт в Москву, госпиталь и операция, которая длилась десять часов. А потом месяц в коме и месяцы реабилитации.

Настя слушала Игоря, не перебивая, она физически чувствовала его боль. Но как можно помочь человеку в такой ситуации? Каким бы златоустом ты не был, слова не принесут облегчения. Время может лишь притупить боль от потери, но, сколько должно пройти этого времени?

Игорь рассказал о последней встрече с матерью и замолчал, глядя в стену. Настя попыталась смягчить его переживания.

–Послушай, – сказала она, – для твоей мамы сейчас очень трудное время. Нужно подождать, когда она сможет всё понять и принять. Поверь, для матери нет ничего страшнее, чем пережить своё дитя. Она считает виноватым в трагедии весь мир. Со временем, она будет нуждаться в тебе, ведь у неё больше никого нет.

Игорь молчал, не желая лишать себя этой слабой надежды. А вдруг Настя права, нужно только подождать.

После выписки из госпиталя Настя и Игорь уже не расставались. Сначала они жили в её маленькой квартирке, а затем, погостив у Милы и Димы пару недель, остались жить рядом с ними. К этому решению их подтолкнул профессор, который поставил Игоря на ноги, ведь столичная суета и городская экология не помогали выздоровлению.

В считанные месяцы умельцы из соседней деревни поставили высокий деревянный терем с широкой террасой для Насти и Игоря. Красная черепичная крыша его среди зелени окружающих лесов была видна издалека. Новоиспечённые селяне принялись за обустройство своего гнёздышка.

Глава 2

Олимпиада Аркадьевна, выпроводив сына из дома и запретив ему появляться ей на глаза, не находила себе места. Необходимо было, что бы кто-то выслушал её. Нет, ей совершенно не нужна была жалость, тем более обвинение в бессердечности, она привыкла слышать от окружающих только слова восхищения её мудростью и прозорливостью. Те же, кто не пел ей хвалу, немедленно вычёркивались из списка узнаваемых. Исключение составляла только соседка и подруга детства Лидия, лишь она могла позволить себе покритиковать Олимпиаду, и отчитать её, если посчитает нужным.

Поправив причёску, Олимпиада вышла на лестничную площадку и направилась к квартире напротив, где и жила Лидия, переводчица с французского и английского. Благодаря её трудолюбию и невероятной работоспособности многие зарубежные новинки появлялись в книжных магазинах в русскоязычном формате. Та открыла не сразу, видимо, корпела над очередным переводом, а увидев на лице Олимпиады страдальческую мину, которую та успела изобразить, когда в двери повернулся ключ, спросила:

–Что с тобой!

В Олимпиаде, однозначно, пропадала артистка, она, обессиленная упала на пуфик в прихожей, и, тяжело дыша, простонала:

–Лидия, дорогая, воды.

Получив желаемое, она сделала два глотка и вернула стакан подруге, забыв при этом поблагодарить её.

Лидия пригласила гостью в просторный кабинет, больше похожий на библиотеку. Две стены от пола до потолка занимали книжные стеллажи, у окна стоял широкий письменный стол, на котором среди стопок бумаг, словарей и письменных принадлежностей соседствовали ноутбук и старинная печатная машинка. И в довершение всей картины на подставке из карельской берёзы занимали своё место пресс-папье и чернильница из малахита. Этими приборами хозяйка не пользовалась, они достались ей в подарок от какого-то издательства ещё в юности, и она считала их своим талисманом.

В центре кабинета стоял чайный столик и два глубоких кресла, на одном из них и расположилась Олимпиада. Хозяйка принесла кофе и тарелочку с пирожными, села во второе кресло и внимательно посмотрела на подругу:

–Ну, рассказывай.

–Я отреклась от Игоря, – страдальчески произнесла Олимпиада, подняв глаза на Лидию в ожидании бурной реакции.

–Что, прости? – Лидия подумала, что ослышалась.

–Ты прекрасно всё поняла.

–Ты сдурела! Вот, что я сейчас прекрасно поняла.

–Послушай меня, и ты поймёшь, что иначе я не могла поступить.

И Олимпиада начала длинный монолог, из которого следовало, что только Игорь виноват во всех её бедах, что она отдала ему всё, а он не взял ничего, чтобы достойно продолжить их династию, что из-за него она потеряла свою единственную радость – Святослава. Она припомнила сыну все его ошибки и все невыполненные наставления.

Лидия слушала гостью молча, внешне без эмоций, но внутри её росла грозовая туча. Она внимательно смотрела в глаза подруге, та иногда вытирала их кружевным платочком, хотя слёз не было и в помине.

Закончив рассказ, Олимпиада спросила:

–Ну что ты молчишь? Разве я неправильно поступила?

Лидия вздохнула, ей и до этого приходилось выслушивать бредни этой избалованной дамочки, но то, что было раньше можно посчитать безобидными причудами. А услышанное сегодня, не лезло ни в какие ворота, эту информацию нужно было ещё переварить. Помолчав немного, хозяйка квартиры заговорила медленно, чеканя каждое слово:

–Ты… сошла… с ума… Ты, действительно, сошла с ума. Потеряв Святослава, ты должна была денно и нощно стоять на коленях перед образами, моля всех святых, чтобы Игорь остался жив, после таких ранений! Сколько он пролежал в реанимации? Нормальная мать спала бы на коврике у его палаты, прислушиваясь к его дыханию. Слава Богу, врачи поставили его на ноги. А ты отрекаешься от него. Я никак не могу понять, что творится у тебя в голове. Игорь – последний твой родной человек, твоя плоть и кровь. Кому ты ещё будешь нужна? Я сначала подумала, что твой ум повредился, когда ты узнала о гибели Святослава. Но нет. Тебе всю жизнь нужна была только ты сама. Сколько хороших людей приходило в ваш дом, пока был жив Рюрик! Сколько приходят теперь? Я сама отвечу: ни одного. Ты всех отвадила своим снобизмом, высокомерием, пренебрежением. Позволь узнать, а что ты такого сделала за всю свою жизнь, чтобы так высоко себя нести?

–Я родила двух сыновей, – возразила Олимпиада.

–Да, Липонька, в том-то и дело, что только родила. А занимались ими бабки да няньки. Ни одного дня ведь малышек грудью не кормила, всё за фигуру свою тряслась. Тебе только и забот было, что причёска, маникюр да наряды.

–Лидочка, разве ты не помнишь, какие люди бывали у нас дома? Мне нужно было соответствовать… а быть женой академика, ты думаешь, что это просто? Рюрик был совсем не приспособлен к быту.

–Зато ты приспособилась неплохо, с утра раздашь указания прислуге и свои обязанности считаешь выполненными.

–Ты же понимаешь, Лидочка, что прислуга нам по рангу была положена. Где ты видела, что бы жена академика сама у плиты или у корыта стояла?

–Только ты к своим помощницам относилась как к скотинке. Доброго слова от тебя не слышали, – Лидия махнула рукой, – ну как у таких добрых людей, какими были твои родители, могло вырасти такое чудо?

Олимпиада начала сердиться:

–Да что с тобой сегодня, Лидочка? Я к тебе с болью своей пришла, душу открыла, а ты как злая собака на меня бросаешься. Ухожу я.

–Иди, иди. А совет мой тебе такой: беги к Игорю, падай в ноги, и моли, чтоб он тебя, дуру, простил. Иначе я за твою душу и гроша, ломанного не дам, – Лидия встала, вышла в прихожую, распахнула дверь, провожая гостью, – только сразу беги, может, ещё не поздно.

Олимпиада гордо прошествовала мимо подруги, не сказав ни слова, зашла в свою квартиру и громко захлопнула дверь.

–Сумасшедшая, – сказала ей вслед Лидия, и, сокрушаясь, пошла в свой кабинет.

В ту ночь Олимпиада Аркадьевна почти не спала, её мучили кошмары. То младенец из чёрной пустоты тянул к ней руки, то она сама искала выход из мрака и никак не могла найти. Она просыпалась,вставала, ходила по комнате, снова ложилась, долго ворочалась, но как только Морфей брал верх над бессонницей, сон повторялся. Уже под утро, выпив лошадиную долю снотворного, она провалилась в невесомость без сновидений.

Проснулась она ближе к обеду и весь день пыталась отогнать от себя воспоминания о ночных кошмарах. Домработница оказалась несведущей в разгадке снов, но постаралась успокоить свою хозяйку, сказав, что всё это последствия тяжёлой утраты. Вечером Олимпиада Аркадьевна нарочно долго просидела у телевизора, а в постель взяла книжку, надеясь заснуть от усталости. Так и произошло, но среди ночи она подскочила в кровати от того, что увидела Святослава и услышала его голос, как наяву. Он наклонился над ней, погладил её мягкие волосы и сказал: «Мам, сына моего найди. Обязательно найди». Она почувствовала прикосновение его рук, их тепло, уловила аромат его одеколона, и на миг ей показалось, что Святослав жив, а всё остальное – только страшный сон. И тут она проснулась.

Олимпиада зарыдала, впервые после страшных событий, давая волю слезам. Не в силах больше оставаться в постели, она стала ходить по комнате из угла в угол, как зверь в клетке, и вдруг наступила на что-то мягкое, наклонилась, подняла и обомлела – в руках её была шёлковая игольница в виде сердечка. Её во втором классе сшил Святослав и подарил матери на восьмое марта. Ранние солнечные лучи, пробиваясь сквозь плотные шторы, освещали пёструю шёлковую подушечку мягким светом. Олимпиада давно забыла о существовании этого подарка, шить она никогда не умела, поэтому игольница со временем затерялась среди множества подобных мелочей в коробках на антресоли.

Забыв о том, что она поссорилась с подругой, Олимпиада прямо в пеньюаре выбежала на лестничную площадку и нажала на звонок в её квартире, так и звонила, не прекращая, пока та, заспанная и испуганная не открыла дверь. Увидев на пороге заплаканную, в полуобморочном состоянии соседку, что-то крепко прижимавшую к груди, Лидия убрала её руку от звонка, втащила за шиворот в свою квартиру, и, придерживая за локоть, проводила на кухню. Там она усадила Олимпиаду на мягкий диванчик у окна и стала отсчитывать капли валерьянки.

Олимпиада покорно выпила лекарство.

–Святослав приходил, – сказала она дрожащим слабым голосом.

Лидия подумала, что её подруга медленно сходит с ума и спросила:

–Куда приходил?

–Ко мне во сне. Понимаешь, он сегодня впервые приснился мне после стольких месяцев, но кажется, что это был не сон. Я чувствовала, как он меня по волосам гладил. И вот ещё…– Олимпиада оторвала руки от груди и показала подруге шёлковую игольницу, – это он подарил мне на праздник, он тогда ещё совсем ребёнком был. Я не знаю, где хранилась столько лет эта подушечка… Эти домработницы так часто менялись, вечно всё перекладывали с места на место, хорошо, что вообще не выбросили такую мелочь. Я проснулась, а она на полу лежит… Как она могла там оказаться?

–Ну, выпала откуда-нибудь. Ты вчера что-то искала и не заметила, как она выпала, – предположила Лидия. Она знала, что Олимпиада практически беспомощна в быту, без прислуги не сделает и шагу. Рюрик позаботился о безбедном существовании своей жены до конца её жизни. Он оставил ей в наследство хороший счёт в банке, плюс к этому Олимпиада получала гонорары от переиздания его научных трудов. Так что она могла позволить себе и домработницу, и все привычки беззаботной жизни. Иначе трудно представить, как тяжело пришлось бы ей самостоятельно приспосабливаться к реалиям бытия.

–Нет, нет. Я сама ничего не искала, а Соня (так зовут домработницу) вчера только продукты занесла, а уборку не делала, и в мою спальню вообще не заходила. Вечером на полу ничего не было, я долго не спала и обязательно заметила бы игольницу, она такая яркая. Всё-таки, я думаю, что Святослав постарался, что бы я отнеслась серьёзно к этому сну.

Олимпиада дрожала всем телом и всё ещё не могла придти в себя. Лидия присела рядом с ней, обняла за плечи и попыталась успокоить подругу, сказав:

–Ну, хорошо, давай разберёмся. Что он хотел сказать своим появлением в твоём сне? Возможно то, что он рядом, что он видит и оберегает тебя оттуда.

–Нет, Лидочка, то, что он хотел сказать, я услышала так ясно, как слышу тебя сейчас. Святослав хотел, чтобы я нашла его сына. А что бы мне его просьба не показалась бредом, подбросил игольницу. Понимаешь?

–Какого сына? – Лидия знала, что невеста Святослава Ксения, дочь влиятельного бизнесмена и политика и не думала в ближайшие десять лет обзаводиться детьми. Она была желанным клиентом в модных магазинах Милана и Парижа, холодную русскую зиму пережидала в Майами на собственной вилле, куда нередко приглашала и Олимпиаду. Будущие свекровь и невестка сразу нашли общий язык, на жизнь они смотрели под одним углом. Святослав был счастлив оттого, что, наконец, угодил маме. Да и Ксения была доброй девушкой, разве что избалованной и беззаботной.

Олимпиада тяжело вздохнула:

–Ох, Лидочка, ты ведь ничего не знаешь.

–Так расскажи, буду знать.

Олимпиада опустила глаза в пол, а сама всё поглаживала игольницу, собираясь с духом. Лидия не торопила, она встала, чтобы сварить кофе. Когда ароматный напиток был разлит по чашкам, рассказ Олимпиады уже подходил к завершению.

Года два тому назад в квартиру Олимпиады позвонила девушка. Выглядела она неважно, бледное измождённое лицо и тёмные круги под впавшими глазами красноречиво говорили о её состоянии. В коляске, которую она держала перед собой, сладко спал розовощёкий малыш. Олимпиада сначала подумала, что это наркоманка или попрошайка, а на таких людей она даже не смотрела, считая это ниже своего достоинства. Она уже хотела захлопнуть дверь, но девушка тихо спросила:

–Здравствуйте, Святослав Гражинский здесь живёт?

Олимпиада чуть в обморок не упала. Что может быть общего у Святослава с этой замухрышкой? Правда, одета девушка была опрятно, хоть и простенько, её провинциальные наряды явно были куплены не в модных бутиках.

Олимпиада подавила в себе желание сразу прогнать незнакомку, но раздражение в её интонации так и искрило.

–А что тебе, милочка, нужно от него? – спросила она.

Девушка улыбнулась:

–Я пришла сказать, что у него есть сын, – произнесла она робко.

Это был гром среди ясного неба, Олимпиаде не хватало только незаконно рожденного внука. Она допускала, что вокруг такого состоятельного жениха, каким являлся её сын, будут увиваться разные бесприданницы, и даже могла себе представить, что он, как настоящий мужчина, кого-то из них и осчастливит, но ей хотелось, чтобы всё это не имело последствий. Надо было как-то выкручиваться из ситуации. Она изобразила надменную мину и, чётко проговаривая каждое слово, донесла до девушки свои соображения.

–Понятно, – сказала она, сверля незнакомку взглядом генерала КГБ, – может, и свидетельство о рождении покажешь, где отцом ребёнка записан мой сын?.. Нет?.. Ну, тогда послушай! Святослав уже давно в Америке живёт со своей семьёй. А такие, как ты, охотницы за сокровищами, приходят сюда с завидной регулярностью. Не пойму, как они умудряются забеременеть, по факсу, что ли? Вот, что я тебе скажу, дорогая, убирайся-ка ты отсюда вместе со своим заМКАДышем и никогда больше здесь не появляйся, а не то вызову милицию, скажу, что ты – воровка. Дитё у тебя отберут в детский дом, а сама попадёшь в места не столь отдалённые. И вообще, как ты сюда попала? Кто тебя сюда пустил? Сейчас же позвоню консьержу, что бы выпроводил тебя.

Олимпиада тараторила, не давая опомниться непрошенной гостье.

Девушка отшатнулась, схватила коляску, и почти бегом рванула к лифту. Олимпиада была удовлетворена произведённым эффектом и удалилась в квартиру, нарочно громко закрыв дверь.

В то время в их подъезде работал консьерж-новичок, заменяющий постоянного привратника всего на несколько дней, тот уехал на свадьбу дочери. Всех жильцов новый консьерж запомнить ещё не успел и ограничивался вопросом: «А вы, простите, в какую квартиру?» Видно, девушка с коляской не вызвала подозрений, и он, задав свой дежурный вопрос, с чувством выполненного долга вызвал для неё лифт. А когда через несколько минут она вышла из лифта белая, как полотно, и направилась к выходу нетвёрдой походкой, он распахнул перед ней дверь на улицу. В растерянности девушка остановилась на широких парадных ступеньках, размышляя, куда же ей теперь пойти, она смотрела то в одну сторону, то в другую. Консьерж видел через высокие стеклянные двери подъезда, как она спустила коляску по пандусу, и пошла, понурив голову, не обращая внимания на то, что вязаная шапка её сбилась набекрень, что пояс от пальто развязался и волочится по тротуару. Вскоре она скрылась из виду.

–Где теперь её искать? – сама себе задала вопрос Олимпиада.

–Ты даже имени её не спросила? – поинтересовалась Лидия.

–А для чего мне было знать её имя? Я не собиралась приглашать эту голодранку в нашу семью!

–Зачем соврала, что Святослав в Америке? – не отступала подруга.

–Чтобы она не вздумала ещё раз придти. У Святослава с Ксюшей так всё было замечательно, они уже собирались съехаться и жить в новой квартире, а тут эта… А если бы она всё-таки смогла встретиться со Святославом, даже трудно представить, что бы могло произойти. Ты же знаешь, какое у него чувство ответственности, он обязательно признал бы этого ребёнка. Зачем нам пятно на репутации семьи?

–Да, репутация превыше всего, – сокрушённо покачала головой Лидия.

–Лидочка, ну не передёргивай! Что плохого я сделала? Если Святослав не знал, что у него ребёнок, значит, эта девица самостоятельно приняла решение рожать, не поставив его в известность. Чего она хотела? Принести своего замкадыша и сказать: «Здравствуйте, платите алименты!» Ведь так?

–Значит, ты допускаешь, что тот малыш может быть твоим внуком? И откуда ты слово-то такое мерзкое откопала «замкадыш»? Слушать противно. Этот малыш, может, единственное, что осталось тебе от Святослава, а тебя брезгливость до костей пронимает. Зачем тогда вообще собираешься его искать?

Олимпиада к этому времени начала приходить в себя, и в интонации стали прослеживаться обыкновенные для неё нотки раздражения:

–Затем, что искать своего сына меня попросил Святослав. Или ты забыла? А насчёт того, допускаю или не допускаю, так это просто решается. Нужно только сделать генетическую экспертизу, и будет всё ясно, внук или не внук.

–Господи! Ну, найдёшь ты эту девушку, и что дальше? Ведь ты это делаешь не от чистого сердца, чтобы искупить свою вину. Может, у неё всё в порядке. Может, она замужем и счастлива. Или ты думаешь, что она несчастная сидит в своей деревне, проливая слёзы, и ждёт, когда ты, ваше высочество, до неё снизойдёшь? Ты же терпеть не можешь тех, кто не вышел родословной. Как собираешься с ней общаться? Представляю, какую ты трагедию разыграла бы, если б Святослав осмелился привести её домой, когда они встречались.

–Мне казалось, что Святослав должен быть более разборчив в женщинах, – вздохнула Олимпиада, – вокруг него всегда были такие красавицы из хороших семей, а тут вдруг непонятно что…, даже определение для неё трудно подобрать, – Олимпиаду осенила мысль, – а вдруг Святослав имел в виду другого сына, от другой приличной девушки?

–Мне порой хочется дать тебе затрещину, ну почему ты заранее решила, что та девушка с ребёнком – неприличная? – вышла из себя Лидия, вскочила со стула и подошла к окну, чтобы не смотреть на свою подругу.

–Приличные в подоле не приносят, – парировала Олимпиада.

–Сама себе противоречишь.

–Ладно, хватит об этом, приличная или неприличная, надо искать её. Только как это сделать, если даже имя неизвестно? И она явно не москвичка. Что же делать? Я должна выполнить просьбу Святослава, должна.

Лидия допила кофе, взяла из рук Олимпиады остывшую чашку, которую та ни разу не пригубила, и спросила:

–Сварить свежего?

–Что? – растерянно посмотрела на неё Олимпиада, – а, нет… Не до кофе мне сейчас. Как же найти её? Лидочка, у тебя светлая голова, посоветуй что-нибудь.

Лидия мыла чашки и под звук, льющийся воды соображала, как же поступить.

–Надо обратиться в частную сыскную контору, – сказала она, вытирая руки вышитым крестиком полотенцем. Такие льняные рушники она очень любила, иногда покупала их сама, когда ездила куда-нибудь в русскую глубинку, а больше дарили друзья, зная о её пристрастии ко всему, сделанному руками и с душой.

–Что ты! Что ты! – всполошилась Олимпиада, – я не позволю, что бы посторонние копались в грязном белье моей семьи.

–Им всё равно, в чём копаться, лишь бы платили достойно, – возразила Лидия.

–Нет, всё может всплыть наружу. Представь, как это будет выглядеть, внук профессора Гражинского, обнаружился только через полгода после смерти своего отца. Я хочу, чтобы всё осталось между нами. Обещай, Лидия, что никто, кроме тебя не узнает моей тайны.

Лидия сценично подняла глаза к небу и произнесла:

–Вот те крест – никому! Но подумай сама, допустим, ты найдёшь ребёнка, что дальше? Всё равно рано или поздно об этом станет известно. Родственники его матери, её знакомые, да мало ли ещё кто… Ты со всех возьмёшь подписку о неразглашении? Липа, пойми, частный сыщик сделает это намного быстрее, чем ты или даже мы с тобой вместе взятые. Да и не в том возрасте мы, чтобы играть в детективов.

–Нет, не хочу даже слышать ни о чём. Я сама. Ну, хотя бы попробую, вдруг получится. И не такие мы старухи, не прибедняйся.

–Тебя не переспоришь, – вздохнула Лидия, – но сейчас я должна закончить одну большую книгу, и так время поджимает, поэтому, рассчитывай только на себя.

Лидия надеялась, что изнеженная бездельем соседка спасует перед трудностями и согласится обратиться к специалистам, но не тут-то было. Олимпиада встала, подошла к зеркальному витражу на двери кухни, увидела своё отражение и ахнула:

–Боже мой, на кого я похожа… Бледная, растрёпанная… Пойду я, Лидочка, в порядок себя приведу и подумаю, с чего поиски начать, – она похлопала себя по щекам, убрала со лба непослушный локон, расправила плечи и вышла в прихожую.

Лидия только головой покачала:

–Ну не артистка ли? Только что в полуобмороке пребывала, а теперь прихорашиваться пошла.

Первым делом Олимпиада привела себя в обычный вид (так ей лучше думалось), нанесла маску, что бы лицо приобрело здоровый румянец, уложила волосы и сделала макияж. Все эти действия были доведены до автоматизма долгими годами практики и не заняли больше получаса.

Сидя в своей спальне перед старинным резным туалетным столиком из карельской берёзы, Олимпиада Аркадьевна говорила со своим отражением в зеркале: «Думай, Липонька, думай, с чего начать».

Она не была глупой, просто редко напрягала свои извилины, потому как отлаженный и устроенный быт, достаток и беззаботность существования не требовали от неё умственных нагрузок. Но не зря же она была дочерью академика, серого вещества в голове у неё хватало.

Поразмыслив немного, Олимпиада Аркадьевна составила в уме чёткий план своих дальнейших действий по поиску внука. Первым делом следовало обзвонить всех друзей Святослава. Если он скрывал отношения с этой «бледной молью» от матери, то друзья, вероятно, могли быть в курсе.

Хороший план – это уже полдела, и удовлетворённая результатом своих интеллектуальных изысканий, Олимпиада Аркадьевна улыбнулась сама себе.

Дверь в квартиру закрылась с таким грохотом, что хозяйка вздрогнула, это пришла домработница Соня. Сколько раз ругала её Олимпиада Аркадьевна за то, что та хлопает дверью, но всё бесполезно. Соня выслушивала с виноватым видом нашкодившей собачонки все претензии хозяйки и через минуту благополучно о них забывала. По натуре она была абсолютным ребёнком в свои тридцать лет, весёлым и лёгким, ни на что не обижалась, во всём искала и находила хорошее. Именно эти качества позволили ей оставаться в доме Гражинских дольше других. Вынести сварливость хозяйки вкупе с её капризностью больше полугода смогли лишь немногие из прислуги.

Олимпиада Аркадьевна вышла в прихожую. Соня, увешанная пакетами с провизией и всякими нужными для хозяйства мелочами, раскрасневшаяся от быстрой ходьбы, кряхтя и отдуваясь, пыталась одной ногой сбросить обувь с другой ноги.

–Софья, – так хозяйка обращалась к своей помощнице, когда была в добром расположении духа, – поставь пакеты, и разуйся, как человек, что ты прыгаешь на одной ноге.

–Ой, здравствуйте, Олимпиада Аркадьевна! А что вы сегодня так рано встали? Я сейчас скоренько для вас завтрак приготовлю.

–Оставь завтрак. Ты мне найди, пожалуйста, все записные книжки и все ежедневники Святослава.

Не заболела ли хозяйка, подумала Соня, вот и слово волшебное «пожалуйста» вспомнила. Вежливые слова, которые она слышала от Олимпиады за всё время, можно было пересчитать по пальцам одной руки. Бросив пакеты на пол, она мгновенно выпрыгнула из кроссовок и выпалила:

–Один момент, Олимпиада Аркадьевна, сейчас принесу.

–Разбери сначала сумки, – спокойно сказала Олимпиада, – я подожду тебя в кабинете.

После смерти мужа кабинет несколько лет оставался нетронутым, так решила Олимпиада. Полноправным его хозяином стал Святослав по окончании института. И теперь кабинет снова пустовал, сохраняя атмосферу, в которой работал молодой хозяин. Олимпиада даже пыль с рабочего стола стирала сама, следя за тем, чтобы каждая мелочь, будь то ручка, скрепка или лист бумаги, всегда возвращались в точности на своё место.

Она вошла в кабинет, не включая света, прошла к столу и села в удобное рабочее кресло, вдохнула полной грудью, ей казалось, что пространство всё ещё хранит еле уловимый запах одеколона Святослава. Она всегда дарила его сыну по поводу и без повода.

Олимпиада сидела, закрыв глаза, в полумраке и беззвучии, пока в кабинет не влетела Соня, как всегда шумная и в хорошем настроении. С порога, прогнав тишину своим тонким голоском, она выпалила:

–А что это вы, Олимпиада Аркадьевна, в потёмках сидите?

–Включай свет, Софья, работы у нас много, – вернулась в реальность хозяйка.

Олимпиада занялась просмотром старых записных книжек Святослава, он всегда дублировал все нужные контакты в привычном рукописном формате, не доверяя памяти мобильника. Трудно переоценить помощь потрёпанных страниц в кожаных переплётах в поисках друзей человека, оставившего эти скудные записи. Иногда напротив телефонного номера стояли только инициалы или только имена, а иногда и более подробная информация вместе с домашним адресом. Олимпиада переписывала их в новую толстую общую тетрадь, на первых страницах которой, красными чернилами были выведены особо ценные для её дела контакты. Напротив, этих номеров были только имена или прозвища: Сеня, Длинный, Лёня, Шурик, Кучерявый. Так обращаются только к закадычным друзьям, именно их и нужно обзвонить в первую очередь.

Затем зелёными чернилами были записаны контакты по работе, а за ними следовали все прочие, но уже в синем цвете.

Соня сосредоточенно перелистывала страницы ежедневников, из них так же выбиралась вся мало-мальски подходящая информация.

Через несколько часов кропотливого труда, набралось такое количество адресов и телефонных номеров, что Олимпиада Аркадьевна стала впадать в уныние. Вот теперь она поняла, что поступала опрометчиво, не приветствуя нормальное для всех детей, желание Святослава приводить друзей в дом. Она не знала не только прозвищ его одноклассников, но даже и их имён, что смогло бы здорово сократить этот нескончаемый список. Тяжело вздохнув, уронив голову на руки, Олимпиада Аркадьевна произнесла:

–И как же я со всем этим справлюсь?

Сказала она это просто так, не ожидая ответа, забыв, что рядом находится Соня. Но та восприняла это по-своему непосредственно.

–Будем обзванивать в четыре руки, то есть в два телефона. Я – с мобильного, а вы – с домашнего, так вдвое быстрее управимся, – стрекотала она.

Олимпиада уже хотела согласиться с Соней, но тут же поняла, что не следует прислуге знать об этой истории с вдруг появившимся внуком.

–Не беспокойся, Софья, – сказала она сухо, – я попрошу тебя о помощи, когда это будет необходимо. А сейчас приготовь для нас что-нибудь несложное, мы ведь так и не позавтракали, хотя уже и время обеда прошло.

И тут в её голову пришла гениальная, как посчитала сама Олимпиада Аркадьевна, мысль. Она похвалила себя за эту идею и тут же поругала, за то, что не додумалась до этого раньше. Она встала и направилась в спальню, достала из ящичка прикроватной тумбочки свою записную книжку и стала её перелистывать. Очень полезно сейчас поговорить с деканом университета, в котором учился Святослав, раздобыть с его помощью список однокурсников сына и их координаты, тогда дело пошло бы быстрее.

Несмотря на то, что Евгений Львович, декан, не слышал голоса Олимпиады Аркадьевны несколько лет, он узнал её после первых же слов, произнесённых ею в телефон. Когда-то он крепко дружил с Рюриком, они работали вместе над несколькими проектами и часто переносили свои рабочие разговоры из рабочего кабинета в гостиную Гражинских. Олимпиада казалась ему тогда прекрасной бабочкой или феей с серебряным чистым голоском, лёгкой и яркой. Он в тайне завидовал Рюрику, сравнивая жену друга со своей супругой. Его благоверная тоже была красавицей, но в вечно плохом расположении духа, и это обстоятельство уродовало её не только изнутри, но и снаружи, делая милые черты её малопривлекательными.

Услышав голос Олимпиады Аркадьевны, Евгений Львович обрадовался и удивился, она никогда ему сама не звонила, значит, что-то произошло.

–Евгений Львович, добрый день, – прощебетала в трубку Олимпиада Аркадьевна, – по важному делу вам звоню. Мне нужен список однокурсников Святослава и их адреса. Хочу собрать всех на годовщину. Понимаю, что повод печальный, но думаю, что Святослав это одобрил бы. Вы мне поможете? Я на вас рассчитываю.

Просьба прозвучала коротко и ясно, и вовсе ни как просьба, скорее, как побуждение к действию.

В тот же вечер Евгений Львович пил кофе в гостиные Олимпиады Аркадьевны. Она была сама любезность, угощала гостя коньяком и кофе, непринуждённо расспрашивала о работе, о семье, успешно переводя разговор на другую тему, если гость спрашивал об Игоре. Сама же не могла дождаться, когда, наконец, старый знакомый покинет квартиру и оставит её наедине с несколькими листами бумаги, на которых была распечатана подробная информация об однокурсниках её младшего сына.

Евгений Львович, прекрасно воспитанный человек, не стал докучать хозяйке своим присутствием, и удалился, хотя и с сожалением.

У порога она задала ему вопрос:

–Евгений Львович, а вы не помните, с кем из своих однокурсников Святослав общался, так сказать, ближе, чем с остальными?

–Большинство из тех, с кем он дружил, сейчас по всему свету в российских посольствах работают, с ними не так просто будет связаться. А вы позвоните Лере Островской, её координаты найдёте в папке, она была старостой в их группе, сейчас живёт в Москве. Если Вам потребуется моя помощь, пожалуйста, звоните.

–Конечно, конечно, – прощебетала Олимпиада, – до свиданья.

Едва за гостем закрылась дверь, Олимпиада бросилась в кабинет и открыла папку. Она хотела найти сокурсниц Святослава, приехавших в Москву из глубинки, надеясь, что сама, без помощи старосты Леры, отыщет девушку, подходящую на роль матери её внука. Информации в личных делах студентов было больше, чем достаточно, но в группе с её сыном учились всего четыре представительницы прекрасного пола, и каждая была москвичкой.

–Придётся обращаться к этой Лере, – со вздохом сказала сама себе Олимпиада, – а как не хочется. Ну, да ладно, ничего не поделаешь. Я добуду адрес деревенщины, охмурившей моего сына, или я буду не я.

Лера Островская владела небольшим уютным кафе, со странным названием «Четыре лапы». Всё дело в том, что основное меню предназначалось не для людей, а для их любимых четвероногих питомцев. Впрочем, хозяева тоже не были обделены вниманием со стороны шеф-повара.

Такси остановилось у входа в кафе, водитель вышел из автомобиля, раскрыл зонт над пассажирской дверцей и подал руку Олимпиаде Аркадьевне. Швейцар привычным движением распахнул дверь перед гостьей.

Хозяйка кафе встретила Олимпиаду приветливой улыбкой:

–Здравствуйте! Где предпочитаете поговорить, здесь за столиком или, может быть, в моём кабинете?

Олимпиада оглядела зал. Низкие столики вместо обычных столов, уютные диваны и глубокие кресла вместо обычных стульев. Всё располагало к приятному времяпрепровождению. Но за одним столиком сидел огромный мраморный дог, поглощая фрикасе из куриной грудки, в то время, как хозяин, умиленно расплывшийся в улыбке, наблюдал за ним. За другим столиком хозяйка кормила прямо с вилки своё ненаглядное сокровище отварной телятиной под сливочным соусом. Это сокровище дрожало всем своим тщедушным тельцем, хотя и было одето в меховую курточку.

Олимпиада еле сдержалась, чтобы не поморщиться.

–Лучше у вас, – ответила она и пошла следом за Лерой, такой высокой, стройной и красивой, что Олимпиада невольно позавидовала ей.

От предложенного кофе Олимпиада отказалась, представив, что посуда в этом заведении служит как людям, так и животным.

Лера поставила перед визитёршей стакан воды и села напротив:

–Мне звонил Евгений Львович и рассказал, с какой просьбой вы придёте. Я попробую дозвониться до всех друзей Святослава, Олимпиада Аркадьевна. Понимаете, в Москве мало кто остался, большинство за границей работают, такую уж они профессию себе выбрали.

– Я буду Вам очень признательна, – Олимпиада всё никак не решалась задать самый главный вопрос, и теребила свою сумочку.

Лера заметила её замешательство и спросила:

–Вас что-то ещё беспокоит?

–Да… Понимаете, Лерочка, я знаю, что у моего сына была девушка… Но что-то у них не сложилось…

Лера заправила прядь волос за ухо.

–Девушек у него было много, сами понимаете, кавалер завидный. С некоторыми из них я была знакома. Вы имеете в виду какую-то конкретную девушку? Как её имя?

–Я ничего о ней не знаю, могу предположить только, что она была не из Москвы. Да, и вероятно, расстались они, когда Святослав учился на последнем курсе. (Это Олимпиада вычислила, исходя из возраста малыша).

–Боюсь, что здесь я помочь Вам ничем не могу,– с искренним сожалением произнесла хозяйка кафе,– с четвёртого курса Святослав стал больше общаться со студентами журфака. Они его и перетянули из дипломатов в журналисты. Возможно, что и его девушка училась на том же факультете.

Олимпиаду очень расстроило это обстоятельство. Похоже, что приехала она сюда зря. Но Лера поспешила успокоить свою гостью:

–Вот что, сказала она,– я знаю, что Ваш сын очень дружил Сашей Загорским. Он сейчас редактором новостей на первом канале работает. Если он об этой девушке ничего не знает, то, никто не знает. Его телефон у меня где-то был…

Лера достала из ящика стола ежедневник, быстро пролистала. Нашла нужную страницу и переписала телефонный номер на обратную сторону своей визитки. Протянув её Олимпиаде, сказала:

–Вот, здесь сразу Сашины и мои контакты. Мало ли я вам ещё понадоблюсь, звоните.

Проходя по залу кафе к выходу, Олимпиада обратила внимание на забавную парочку. Брылястый мужчина, похожий на бульдога, самодовольно восседал в мягком кресле. Напротив, него перед низким столиком стоял бульдог, похожий на хозяина, не сводящий глаз с тарелки, на которой лежала отбивная весьма внушительных размеров.

Бульдог, натянутый, как струна, исходил слюной, но, судя по всему, был так выдрессирован, что не посмел бы притронуться к лакомству без хозяйского позволения даже под угрозой голодной смерти. Присутствующие в зале, бросали на мужчину неодобрительные взгляды и ждали, чем же закончится эта сцена.

Наконец, когда хозяин бульдога удостоверился в том, что всё внимание привлечено к их персонам, довольно произнёс:

–Можно!

Собака слизнула отбивную с тарелки, и, не жуя, проглотила. Кто-то даже зааплодировал. Хозяин был доволен. Олимпиада быстро оценила ситуацию, решив, что моральный урод измывается над ошибкой природы (ну, не любила она, точнее сказать, терпеть не могла ни кошек, ни собак, ни вообще какую-нибудь животинку), и поспешила покинуть это странное заведение.

Саша Загорский оказался в командировке. Его помощница любезно записала телефон Олимпиады и пообещала, что тот перезвонит сразу по возвращении в Москву.

Ещё несколько дней провела Олимпиада в томительном ожидании звонка, но чуть не впала в уныние, услышав адрес, который так хотела заполучить. Искать девушку предстояло аж в Псковской области. Где это? Олимпиада направилась к своей соседке.

Лидия открыла дверь, держа у уха телефонную трубку, знаками показала подруге, что бы та проходила, а сама направилась в кабинет. Олимпиада услышала, как Лидия разговаривала с кем-то по-английски, и недовольно фыркнула: ну, какие могут быть дела, когда пришла я собственной персоной.

–Извини, дорогая, – сказала Лидия, войдя в комнату, – уж очень важен был для меня этот разговор. Берусь переводить совсем свеженькую книгу, нужно встретиться с автором, он как раз в Москву на днях прилетает.

–Совсем закопалась в своей работе, света белого не видишь, даже со мной тебе поговорить некогда, – обиженно произнесла Олимпиада.

–Ну, ладно, не дуйся. Мне ведь самой на жизнь приходится зарабатывать. А переводить я люблю. Вот и получается, что совмещаю полезное с приятным. Ты мне лучше расскажи, как твои дела, сыщица новоиспечённая.

–А как ты думаешь? – ехидно спросила Олимпиада.

Лидия внимательно посмотрела на подругу:

–Даже не знаю, что и думать. Судя по твоему тону… Неужели нашла?

–А ты сомневалась? – повела плечом Олимпиада.

–Получается, я тебя недооценивала, – засмеялась Лидия, – прости, подруга. Раньше ты без посторонней помощи и шагу по улице не делала. Парикмахер, маникюрша, массажист, портниха – все к твоей высокой персоне на дом приходили. Как-то резко ты самостоятельной сделалась. И кто бы мог подумать, что в тебе сокрыт такой талант!

Олимпиада утвердительно качала головой:

–Продолжай, продолжай, давненько меня никто не хвалил. Да я и сама знаю, какая я молодчина. А помнится, кто-то говорил, что без частного детектива тут не обойтись…

–Только не зазнайся, смотри, – продолжала смеяться Лидия, – но, честно тебе признаюсь: я не просто удивлена, я потрясена.

–Да, да. Ты права. Раньше я была за Рюриком, как за каменной стеной, потом этой стеной был Святослав, мне совсем не нужно было напрягать свои извилины, – Олимпиада вздохнула, – а теперь я одна, как былинка в поле на семи ветрах. Страшно… Но я не остановлюсь ни перед чем, а просьбу сына выполню, пусть даже мне придётся спуститься в метро.

–В метро не так ужасно, как тебе кажется, – снисходительно улыбнулась Лидия, – ну, что же ты не рассказываешь, где сейчас живёт твой внук?

–У меня только адрес родителей той девушки. Кстати, её Светланой зовут.

–Светлана и Святослав… Звучит так красиво, романтично даже, – задумчиво произнесла Лидия.

–Да, романтично. Представляешь, оказывается, она сама порвала отношения со Святославом. Он очень переживал по этому поводу, пытался её вернуть, но она нашла какие-то убедительные слова, чтобы он прекратил все попытки.

–Откуда такие подробности?

–Приятель Святослава женат на однокурснице Светланы. Так вот его жена и рассказала, что Света буквально сбежала. Она тогда училась на третьем курсе, и училась хорошо, и со Святославом у них было всё сказочно (он тогда уже готовился защитить диплом), и планы на будущее строили, а потом вдруг взяла и сбежала. Непонятно всё как-то, почему?

–Когда найдёшь её, тогда и узнаешь, почему. Так что там с адресом?

– Я даже не знаю, где это, – сказала Олимпиада, протягивая листок.

–Печёры? Да это всего километров шестьсот от Москвы. Мы с тобой туда на моей ласточке запросто слетаем, – Лидия погладила подругу по плечу, чтобы приободрить её.

–А, может, нам слетать туда, как все люди, на самолёте? Это ведь меньше часа в одну сторону получается.

–Милая моя, – покачала головой Лидия, – самолёты туда не летают. Я ездила в Псков пару лет назад. Из Москвы туда ходит один-единственный поезд раз в день, и всё. Поезд этот именуется «фирменным», что подразумевает высокий сервис, но в туалет можно войти только в полной химической защите, а про пылищу и хамоватых проводников нужен отдельный разговор. Ещё этот поезд называется «скорым», несмотря на то, что дистанцию в шестьсот километров преодолевает за двенадцать часов с хвостиком. Получается, что в среднем он проходит за час пятьдесят километров. Вот такие у нас в стране «скорые» поезда.

Олимпиада искренне удивилась:

–Как же быть, если нужно оказаться там быстро? Почему там не построят аэропорт? Это ведь так удобно.

–Аэропорт-то в Пскове есть, только летать некому. Зарплаты там такие, что на один билет надо полгода откладывать. А из Москвы кто туда полетит? Бизнесмены? Так в провинции взять нечего, все производства стоят, бизнесом и не пахнет.

–Зачем же там люди живут, если всё так плохо?

–Затем, что деваться им некуда. Сейчас все деньги страны сосредоточены в пределах МКАДа. А остальные территории просто стараются выжить, – Лидия вздохнула, ведь говорить о том, как трудно живётся народу в глубинках, можно бесконечно долго, только народу от этого легче не будет, и вернула разговор в прежнее русло, – А чего ты так испугалась ехать на моей машине? Она у меня надёжная, бездорожье ей не страшно.

–Там ещё и дорог нет?

–Местами, конечно, есть, где-нибудь от дачи губернатора до его кабинета.

–Ты зачем мне эти страшилки рассказываешь? Мне всё понятно, красной дорожки никто нам не постелет, но ты меня знаешь. Я всегда, – Олимпиада запнулась на последнем слове, – ну, или почти всегда получала то, что хотела, и я поеду в эту дыру, пусть даже на оленьих упряжках, так что не переживай, твоя машина меня не испугает.

Когда пришёл день отъезда, Лидия, зайдя к подруге, наткнулась в прихожей на несметное количество чемоданов, сумок и сумочек. Разведя руками в недоумении, она спросила:

–Ты собралась на зимовку или просто решила переехать?

– У тебя машина большая, моего багажа в ней и не заметишь. И потом, мы ведь не знаем, что может понадобиться в дороге. Ты же сама говорила, что приличных магазинов в провинции не найти, – парировала Олимпиада, поправляя шляпку перед зеркалом. – Ну, я готова.

– Мы едем всего на два дня. И зачем ты так вырядилась?

Олимпиада отошла от зеркала, чтобы посмотреть на себя в полный рост. Шёлковый брючный костюм оливкового цвета безупречно сидел на её точёной фигуре. Туфельки на невысокой шпильке в тон ремешку на узкой талии. Всё было гармонично.

–Тебе не нравится? – спросила Олимпиада.

–На приёме в посольстве это, конечно, смотрелось бы замечательно. Но ты собираешься провести часов десять в машине. Что-нибудь попроще у тебя есть? И обувь, как минимум, должна быть без каблука.

Олимпиада и бровью не повела, взяла в руки роскошную сумочку «Givenshi», лучезарно улыбнулась и весело прощебетала:

–Не переживай, я всю жизнь на каблуках. И потом, не могу же я показаться перед сыном Святослава, как бедная родственница. Чемоданы несёт Соня, а я, пожалуй, возьму ещё вот это.

Она дотянулась до элегантного саквояжа из кожи песочного цвета. Софья с готовностью подхватила два чемодана, отнесла их к лифту и вернулась за оставшейся поклажей.

Лидия только рукой махнула:

–Как знаешь, дорогуша. Но мне кажется, что твоему внуку пока не так важно в каком наряде ты предстанешь пред его ясны очи.

Олимпиада сделала последние указания Соне, что бы та не забыла ничего из багажа, и беспечно пошагала к лифту.

Из города выезжали долго. Плотное движение машин не давало места для манёвра, но Олимпиада то требовала обогнать «этих черепах», то возмущалась: почему все эти люди вдруг решили уехать из Москвы именно тогда, когда это понадобилось и ей. Наконец, устав возмущаться, она задремала в удобном кресле, чем немало порадовала Лидию.

-Я не буду обедать в этом хлеву, – заявила Олимпиада, когда Лидия остановила свою машину близ уютного ресторанчика в Великих Луках.

–Ты взяла еду с собой? – спросила Лидия, заранее зная ответ на этот вопрос.

–Если бы знала, что лучшее заведение в этой дыре не отличается от заводской столовой, то попросила бы Соню собрать нам что-нибудь в дорогу.

–Можно подумать, ты знаешь, что такое заводская столовая. Прекрати капризничать. Ехать ещё часов пять, до самого Пскова приличнее ничего не будет. Ты упадёшь в голодный обморок, и что я буду с тобой делать?

Предложить своей подруге перекусить где-нибудь в придорожном кафе Лидия даже не рискнула, хотя по пути их попадалось довольно много, среди оных были и весьма приличные. Но она и представить не могла, что Олимпиаду не устроит небольшой уютный ресторанчик.

Спорить было бесполезно, и Лидия пошла в ресторан одна, взяв с подруги обещание не выходить из машины.

Олимпиада, принюхиваясь к аромату, исходившему из аккуратной коробочки с логотипом ресторана, которую Лидия, вернувшись через полчаса, аккуратно положила на заднее сиденье машины, спросила:

–Лидочка, чем так вкусно пахнет?

–А это мне с собой завернули в той столовке, в которую ты заходить побоялась. Но ты ведь всё равно не будешь есть то, что там приготовили.

Лидия старалась сдержать улыбку, видя, как Олимпиада, раздираемая дилеммой «есть или не есть», то вздыхала, то искоса поглядывала на коробочку. Наконец, голод и запах только что испечённых пирожков сделали своё дело.

–Ну, хорошо, – сказала Олимпиада таким снисходительным тоном, будто согласилась сделать что-то после долгих уговоров, – пожалуй, я попробую.

В коробочке лежали румяные, тёплые ещё пирожки, крошечные, буквально на один укус, аромат их мог ввести кого угодно в сладостный гипноз. Голодная Олимпиада наскоро вытерла руки влажной салфеткой, и почти заурчала от наслаждения, надкусывая первый пирожок.

Лидия с удовольствием посматривала на подругу.

–Ну как? – спросила она, когда Олимпиада перешла к кофе из термоса.

–Восхитительно, – не стала увиливать та, – я, признаться, думала, что все приличные повара давно перебрались в столицу. Интересно, почему этот ещё не в Москве? Возможностей вырасти в профессиональном плане там, несомненно, больше.

–А ты не можешь предположить, что не для всех карьера – самое главное в жизни? Возможно, что для этого человека важнее быть рядом с родными и друзьями. А может быть, его угнетает столичная толчея и суета. В конце концов, причин, чтобы остаться жить в небольшом городе превеликое множество.

–Ты почти убедила меня. «, наверное, в эти пирожки добавлено что-то, что вызывает такое благостное расположение духа», – сказала Олимпиада, устраиваясь поудобнее.

Глава 3

Подругам удалось найти нужный адрес не сразу. Кирпичный домик в конце улицы за невысоким забором, с облупившейся краской цвета морской волны, замыкал цепочку из таких же домиков-близнецов. В саду царило какое-то запустение. Малинник наперегонки с крапивой разросся так, что почти сомкнул свои колючие побеги над тропинкой. Аккурат возле самого крыльца раскинул свои необъятные листья лопух. Кое-где на неухоженных клумбах пробивались цветы, которые ещё не смогла заглушить трава – разноцветные флоксы, дельфиниумы и рудбекии. Определённо, на этом участке хозяйской руки не было давненько.

Женщины озадаченно переглянулись: и что теперь?

–Нужно у соседей спросить, – предложила Лидия.

В саду через дорогу молодая полная женщина в цветастом сарафане, энергично собирающая свежескошенную траву, поправила выбившиеся из-под косынки волосы, положила грабли, подошла к калитке и звонким голосом окликнула незнакомок:

–Здравствуйте! Кого-то ищите?

–Да! – в один голос ответили Олимпиада и Лидия.

Лавируя между лужами, подруги перешли на другую сторону улицы.

–Скажите, Светлана Грозовская здесь живёт? В институте нам дали этот адрес, – Олимпиада показала на заброшенный дом.

У женщины спала с лица улыбка, взгляд её стал настороженно-недоверчивым. Немного поколебавшись, она спросила:

–А вы кто ей будете, простите? И зачем она вам?

–Это деликатная тема. Мы бы хотели поговорить с ней лично, без посредников, – холодно отрезала Олимпиада.

–Без посредников не получится. Либо вы скажете, зачем вам понадобилась Света, либо я не буду с вами разговаривать, – спокойно, но в то же время твёрдо ответила женщина.

–Тоже мне, хранительница чужих тайн! Мы обратимся к другим соседям!

Олимпиада, было, отвернулась, чтобы уйти, но женщина бросила ей вслед:

–Как вам угодно, но толку от этого будет чуть. Другие соседи живут здесь не так давно, а я со Светкой на одном горшке сидела. Так что, или вы со мной откровенны, или до свиданья.

Поправив косынку, она демонстративно подняла грабли с земли и продолжила свою работу, напевая что-то себе под нос.

Олимпиада от такой дерзости стала глотать воздух, как рыба, выброшенная на берег.

Сейчас взорвётся, подумала Лидия. Нужно было спасать ситуацию. Если не отстранить подругу от разговора, то не видать им нового адреса Светы, как своих ушей. Она захлопнула ладонью рот Олимпиады, отчего у той глаза полезли из орбит. Отбросив руку Лидии, Олимпиада возмущённо зашипела:

–Что ты себе позволяешь?

–Если ты произнесёшь ещё хоть слово, я тебя стукну, – тихо, но безапелляционно сказала Лидия, – тебе ведь нужно во что бы то ни стало выполнить просьбу сына? Тогда молчи. Во имя всех святых, не раскрывай рта. Я сама с ней поговорю.

–Но она дерзит!

–А мы должны быть хитрее. Прошу тебя, не встревай в разговор, я всё узнаю сама.

Лидия подошла к калитке вплотную и обратилась к женщине:

–Ради Бога, простите мою подругу. Она устала и перенервничала, мы часов десять в дороге. Ей с таким трудом удалось раздобыть адрес Светы. И вот теперь, когда мы, наконец, добрались до её дома, то увидели на двери амбарный замок. Сами понимаете, как она расстроилась. Простите её, пожалуйста.

Реакция была неожиданной. Женщина отбросила орудие труда, быстро подошла к калитке и, распахивая её, сожалеющим тоном заговорила:

–Господи! Да вы, поди, голодные совсем. Устали, ведь, с дороги. Проходите, проходите, пожалуйста. Я сейчас вас накормлю. У меня всё горячее. Что же вы сразу не сказали, что издалёка приехали. И я, дурная башка, не сообразила, что машина не нашенская, на таких только дачники из столицы приезжают. Я, грешным делом, подумала, что вы дачку себе присматриваете.

Обогнув дом, женщина пригласила нежданных гостей в беседку, на крышу которой по решётке из тонких деревянных реечек, карабкалась своими цепкими и гибкими побегами зелёная актинидия. Листва создавала такую укромную тень, что в неё просто хотелось нырнуть и спрятаться от всего мира.

Беседка оказалась довольно просторной. В ней нашлось место и широкому столу, покрытомульняной скатертью, и какой-то замысловатой кирпичной печке со встроенным мангалом и духовкой. Сквозь стеклянные дверцы навесных полок, возвышающихся над длинным разделочным столом, были видны стоящие стоками тарелки, рядами – кружки и стаканы, в подставке – столовые приборы. На двух крюках, вбитых в потолочную балку, висел гамак. И всё это не мешало друг другу, свободного места хватало. Подруги вымыли руки, и сели в удобные плетёные кресла.

–Меня Таней звать, – сказала с улыбкой хозяйка, накрывая на стол.

Представились и гостьи. Тем временем на деревянный кругляшёк, прямо из горячей духовки, была водружена гигантская керамическая утятница, аромат от которой кружил голову и вызывал обильное слюноотделение. Рядом играло всеми цветами радуги блюдо с красными помидорами, зелёными огурцами, оранжевым перцем, веточками петрушки, сельдерея и ещё какими-то душистыми травами. Фиолетовый базилик дарил яркий акцент живому натюрморту.

–Красотища какая! – произнесла нараспев Лидия, – хоть картину пиши.

Раскладывая по тарелкам душистое содержимое утятницы, хозяйка раскрывала секреты своего кулинарного мастерства:

–Главное, что всё, кроме соли, здесь своё. Крольчатинка свежайшая, овощи прямо с грядки, зелень, вода родниковая. Ни в одном ресторане нет таких свежих продуктов, огурцы и помидоры полчаса назад с грядки сняла. Вы ешьте, ешьте, не стесняйтесь. Для меня самое большое удовольствие – смотреть, как мою стряпню за обе щеки уплетают. Вы что пить будете, компот из красной смородины, или чай с чабрецом?

Кролик тушёный с овощами был приготовлен так замечательно, что Олимпиада не стала капризничать, и с удовольствием опустошила тарелку.

За чаем Лидия осторожно перевела разговор в нужное русло.

–Здесь такие прекрасные места, надышаться невозможно, – с восхищением сказала она, – не удивительно, что люди из больших городов стараются прикупить здесь домик. Я бы тоже не отказалась проводить лето, впрочем, не только лето, в таком замечательном местечке. А почему Светлана отсюда уехала? Танюша, я так поняла, что вы с ней близкие подруги. Помогите нам, пожалуйста, с ней встретиться. Я расскажу, зачем она нам понадобилась. Два года назад Света приезжала в Москву с ребёнком, хотела встретиться со Святославом Гражинским, но так и не встретилась. Полгода назад Святослав погиб. Олимпиада Аркадьевна – его мама. Она хочет найти внука, того маленького мальчика, с которым приезжала Света. Возможно, у неё новая семья, и мы не будем навязываться, если она не захочет с нами общаться. Главное, знать, что у них всё в порядке…

Лидия замолчала, видя, как бледнеет лицо Тани. Она почти уронила чашку, и, как, будто не веря своим ушам, переспросила:

–Не встретилась?.. Она не встретилась со Святославом?

–Нет, конечно. Тогда это было невозможно, – вырвалось у Олимпиады.

–Почему невозможно?

–Я не могла допустить, что бы планы моего сына были сорваны, тогда ему нужно было думать о карьере, – невозмутимо ответила Олимпиада.

–А-а, понятно., – рассеянно произнесла Татьяна, – планы Вашего сына… а как же ребёнок? Вас этот факт нисколько не смутил?

–А с какой стати я сразу должна была поверить, что этот мальчик – сын Святослава?

Лидия взглядом дала понять подруге, мол, пора сменить интонацию, иначе зря приехали. И если продолжать разговор в таком ключе, то можно и теми самыми граблями вдоль спины схлопотать. Но та намёка не поняла, и уже раскрыла, было, рот, но получила чувствительный тычок в щиколотку. Не давая подруге вставить слово, Лидия быстро проговорила:

– Поступок Олимпиады Аркадьевны, безусловно, заслуживает порицания, но теперь она поняла свою ошибку и раскаивается. Она не жестокий человек, и вымолит прощение у Светланы и внука. Только для этого им надо встретиться.

–Подождите, подождите. Теперь до меня дошло, Вы не позволили встретиться Свете и Вашему сыну, – Таня перевела взгляд на Олимпиаду Аркадьевну, и той захотелось спрятаться под стол, – дайте-ка, я угадаю, – продолжила хозяйка, – вы не пустили её на порог? Ну, конечно! Зачем вашему бриллиантовому сыночку какая-то деревенщина безродная. Господи, что же теперь делать-то? Где их искать?

–Света не вернулась из Москвы? – спросила Лидия.

–Нет, – Таня всё еще не могла прийти в себя от такой новости.

–У неё есть родственники в Москве? Возможно, она поехала к ним, – предположила Лидия.

Таня закрыла лицо руками и покачала головой.

–Нет у неё никого. И отец, и мать оба детдомовские. Она у них была единственным ребёнком, – Таня глубоко вздохнула, собираясь с мыслями, было видно, что она очень расстроена, – придётся мне всё вам рассказать. Ну, слушайте. Детство у Светки было счастливым. Родители её сами выросли без материнской и отцовской любви, и больше всего боялись недодать этой самой любви своей дочке. Не помню, чтобы хоть раз на неё голос повышали, да и не за что было. Очень уж светлым она была человечком. За всё хваталась, всё хотела успеть: и в музыкальную школу ходила, и в художественную, и на курсы кройки и шитья, и кружева плести училась, и даже морские узлы вязать. Как только открывается какой-нибудь кружок, она уже там.

Школу закончила с золотой медалью, в университет поступила. Потом со Святославом познакомилась. Когда приезжала сюда, всё о нём щебетала, какой он замечательный, какой умный, какой ответственный! А на третьем курсе с ней беда случилась. Рак у неё нашли, самой последней стадии, оперировать было нельзя. Светка не хотела, чтобы Святослав мучился, видя, как она угасает, поэтому о болезни ничего ему не сказала, придумала какую-то ерунду про первую школьную любовь, надеясь, что так он быстрее о ней забудет. Направили Светку из Москвы лечиться по месту жительства. А когда она пошла по врачам, обнаружилось, что беременна. Врачи настаивали на аборте, мол, всё равно не больше полугода ей жить осталось. Но на семейном совете было решено рожать. Светка была рада, что родители не останутся одни. Что внука они воспитают в такой же необъятной любви, как и дочь. Она была уверена, что родить успеет, и от химиотерапии отказалась. Мальчик родился абсолютно здоровый, его Богданом назвали. Он ведь, действительно, дан Богом.

И, вы не поверите, но произошло чудо, болезнь как будто заглохла, уснула. После рождения Даньки Светка успела два раза пройти химиотерапию. Вроде бы всё успокоилось. И тут произошла другая катастрофа. Светкины родители в храм на службу ходили. Тогда Пасха была, всю ночь в церкви простояли, а когда домой возвращались, их машина сбила. Гололёд был, темнота, наши улицы только до одиннадцати часов вечера освещаются, электричество власти экономят. Вроде, и водитель не виноват, но родителей своих Светка в один миг потеряла. Тут-то её болезнь снова зашевелилась. Светка бедняжка прямо чувствовала, что недолго ей осталось. Стала собираться в Москву. Я ей предлагала, мол, давай я на себя оформлю опеку над Данькой. Он к нашей семье привычный, с моими детьми ладит, но она и слушать ничего не хотела, сказала, что у него есть отец, и что Святослав ни за что не бросит сына. Уехала. И всё, ни слуху, ни духу. Я сначала всё звонка ждала. Сама бы ей позвонила или написала, но адреса она не оставила, и куда звонить я не знала, сотовых телефонов тогда у нас не было. Год назад вышку поставили, теперь, как белые люди живём, с мобильниками.

Через месяц пошла я в милицию, хотела на розыск подавать. Но там популярно объяснили, что я Светке родственницей не являюсь, и заявление у меня не примут. Тогда направилась я в железнодорожную милицию, там, в линейном отделе одноклассник наш работает. Он по своим каналам разузнал, что ни в каких происшествиях её фамилия не фигурировала. Посоветовал мне не переживать, сказал, что плохие новости долетают до нас быстрее, чем хорошие, что молодые, наверное, не могут нарадоваться, что вновь они вместе, не до меня им. Когда успокоится всё, тогда она сама и даст весточку.

Но врач, у которого она наблюдалась, сказал мне, что вряд ли она протянула бы больше месяца, метастазы повредили почти все органы.

Таня вытерла слезу салфеткой. Лидия молчала, потрясённая услышанным. Олимпиада растерялась:

–Вы хотите сказать, что Светланы сейчас, возможно, нет в живых…

–Скорее всего. Она обязательно связалась бы со мной, если бы была жива, – Таня снова закрыла лицо руками, и уже не сдерживаясь, завыла, ругая себя сквозь слёзы, – Зачем я её отпустила? Ууууу-у-у. Нельзя было её отпускать, нельзя! Прости меня, Светик, прости дуру бестолковую. Уууу-у-у!

Лидия смотрела на это какое-то время, (пусть выплачется), пыталась успокоить – результат нулевой. Затем налила в стакан холодной воды и протянула его Тане, но та раскачивалась на кресле взад и вперёд, закрыв лицо и продолжая выть. Тогда Лидия набрала воды в рот и окатила ею рыдающую хозяйку. Та встрепенулась и удивлённо посмотрела на Лидию:

–Зачем?

–Хватит рыдать, – ответила Лидия, – что сделано, то сделано. Можете винить Олимпиаду за то, что та не приняла по-людски Вашу подругу, можете винить себя за то, что отпустили её больную с малышом в Москву без сопровождения. Изменить ничего нельзя. Сейчас нужно спасать Богдана, если это ещё возможно. Вы не знаете, у кого ещё она могла остановиться в Москве? Может быть, у однокурсников?

–Нет, не знаю.

–Она была настолько уверена, во встрече со Святославом, что не предупредила его о своём приезде. Может, она собиралась остановиться в гостинице?

–Нет, в гостиницу она не собиралась, – Таня всё ещё всхлипывала и утирала слёзы, – конечно, нельзя было отпускать её одну, но я не могла тогда с ней поехать, моим младшим близнецам только-только по полгода исполнилось. С кем таких крох оставить? Они беспокойные, внимания требуют за десятерых, у меня до сих пор хронический недосып. Со старшими близнецами всё проще было, сама успевала и за ними, и за хозяйством следить.

У подруг брови поползли вверх.

–У Вас две пары близнецов? Да вы просто героиня! – восхищённо произнесла Лидия.

Олимпиада подумала, что она ничем не хуже, у неё тоже близнецы…

–Что же нам делать? – Татьяна обратилась к Лидии, видя в ней мудрую женщину.

–Мы можем попасть в дом Светы? «Возможно, там мы найдём что-то полезное для поисков Богдана», – спросила Лидия.

–Да, у меня есть ключи, сейчас схожу за ними.

Таня быстро поднялась, зашла в дом и вернулась с ключами. Втроём они вышли на дорогу, которая пролегала между домами Татьяны и Светы. Из-за поворота высыпала шумная ватага ребятни.

–А вот и мои чада, – улыбнулась Таня, – с речки идут. И ночью из воды не вылезали бы, если б только им разрешили, прямо амфибии какие-то.

–Все Ваши? – удивилась Олимпиада.

–Все! – с гордостью сказала Таня, – четыре сына, да четверо племянников на лето из города приезжают. Скучать некогда.

Тут из-за всей этой гурьбы вылетела собака размером с небольшого телёнка, и весёлыми прыжками стала быстро сокращать расстояние, разделяющее её с городскими дамочками. Она не обращала внимания на лужи, попадающиеся ей на пути, брызги только раззадоривали её, в некоторых особенно больших лужах она вертелась, как волчок, ловя себя за хвост. Длинная рыжая шерсть болталась мокрыми патлами, разбрызгивая во все стороны грязные кляксы.

Таня смеялась, видя растерянность и испуг на лицах столичных дамочек:

–Не бойтесь, это наш Шнурок, он не кусается.

Она отвернулась к калитке, открывающей вход в заросший сад у дома, в котором жила Светлана. Щеколда не поддавалась, и Тане пришлось перегнуться через невысокий заборчик, чтобы посмотреть, в чём там дело. При этом она выпустила из виду собаку, которая летела на застывших от ужаса женщин. Легко сказать, не кусается, а вот как в это поверить, когда на тебя летит нечто зубастое, и, то ли улыбается, то ли скалится. В последний момент подруги поняли, что замыслило это мокрое и грязное четвероногое чудовище, но спасаться бегством было поздно.

–На помощь! Спасите! – заверещала Олимпиада, прикрываясь сумочкой, когда Шнурок с разбегу прыгнул ей на грудь, пытаясь лизнуть в нос.

Грязные лапы его оставили тёмные следы на шёлковом костюме Олимпиады, а длинная мокрая шерсть добавила множество клякс для завершения картины. Олимпиада шарахнулась назад, где её поджидала лужа, с удовольствием проглотившая прелестные туфельки. Каблуки тут же засосало в жижу, как в трясину, отчего Олимпиада потеряла равновесие и замахала руками, словно крыльями, по инерции заваливаясь назад.

Таня бросилась спасать гостью с быстротой гепарда. Схватив одной рукой Шнурка за ошейник, другой – Олимпиаду за шиворот, что бы та не упала в лужу, она передала безудержно извивающегося, как уж на сковородке пса, подоспевшему пареньку со словами:

–Отведи Шнурка на цепь, сыночек. Мойте руки, еда на столе. Я скоро приду.

Шнурок от всей души пытался показать, как он рад гостям, как счастлив, что погода хорошая, что лужи такие глубокие, и вообще жизнь прекрасна. Он так же искренне недоумевал, почему его сажают на цепь, он ведь ничего плохого не сделал.

Таня вынула жертву бурной собачьей радости из лужи и поставила на твердь земную, затем выудила и её туфли.

Олимпиада стояла босая на мокрой дороге и задыхалась от возмущения, пытаясь промокнуть бурые следы носовым платком.

–Невоспитанный, дикий зверь!!!– кричала она, – Его нельзя отпускать на волю! Только на цепи, в наморднике и в клетке! Людоед настоящий, посмотрите, что натворил!

Лидия так и прыснула, уж очень потешная была сцена.

–Не переживайте. Я вам сегодня же эти пятна выведу, – успокаивала Таня Олимпиаду, – мои мальчишки иногда пострашнее приходят. Если хозяйственное мыло не поможет, то керосином почистим.

–Да Вы с ума сошли! Это шёлк! – визгнула Олимпиада, – Замачивайте в керосин что хотите, а мне химчистка поможет. Лида, достань мой чемодан коричневый «Луи Витон», мне переодеться надо.

Лидия открыла багажник машины:

–Который из трёх? – спросила она подругу.

–Тот, что на колёсах, – подходя, ответила Олимпиада. Она извлекла из чемодана лёгкое платье и с досадой заметила, – а туфли только на выброс. Достань теперь полосатую сумку.

Лидия выполнила и эту просьбу.

–Ради Бога, не сердитесь на Шнурка, – просила Таня, – он сейчас каждому мгновению радуется. Если бы вы знали, с чего началась его жизнь… Мои ребята нашли щенка на обочине дороги, совсем крошечного, не больше котёнка. Глазки ещё не открылись, вероятно, от рождения ему было всего пару дней. Как он мог там оказаться? Неужели у кого-то поднялась рука просто выбросить бедное существо? Он не дышал, дети подумали, что умер. Принесли Шнурка домой, положили в коробочку от конфет «Рафаэлло», решили похоронить. А наша кошка Марго взяла его за шиворот, вытащила из коробки и стала вылизывать. Представляете, как мы удивились, когда через несколько минут, он задышал. А Маргоша улеглась так, чтобы он смог сосок найти. У неё тогда молоко было. Котята уже подросли, питались, так сказать, по-взрослому, и кошка взяла себе нового подопечного. Шнурок очень долго выкарабкивался, между жизнью и смертью был не меньше недели. Марго всё это время самоотверженно за него боролась, согревала своим теплом, кормила, вылизывала. А мы устроили им укромное местечко и кормили кошку прямо там, чтобы она не отходила от щенка. Он долго оставался крошечным и тоненьким, как шнурок, так ребята его и назвали.

А вот когда он почувствовал, что такое жизнь, нам всем мало не показалось. Это просто вечный реактивный двигатель какой-то. Дома всё вверх дном, в саду как будто смерч прошёл. Ни секунды покоя, не поверите, за своей приёмной мамочкой на деревья забирался. Маргошу измучил играми до полуобморочного состояния, она от него только на чердаке могла убежище найти.

Пришлось на цепь привязывать, хотя бы на ночь. Он страшно обижался поначалу, сейчас уже привык. А Вас, Олимпиада Аркадьевна, он так приветствовал. Это я виновата, отвлеклась, не успела перехватить, ведь знаю, как Шнурок всем рад. Простите его!

Олимпиада с нескрываемым раздражением сказала:

–По-моему, вы придумали для себя глупую сказочку про собаку, которая и думает, и чувствует, как человек. Это же невозможно, милочка! Какая ещё радость? У животных могут быть только инстинкты.

–Вы так говорите, потому, что устали и расстроены. Но если бы вы побыли у нас подольше, то увидели бы, как Шнурок просто заряжает всех своей энергией!

–Нет уж, увольте! Вечер уже, а нам ещё возвращаться в Псков, в гостиницу, так что пойдёмте искать то, что нам нужно, – Олимпиада, переодевшись в машине, направилась, было, к калитке, но посмотрев за забор, где буйно зеленела крапива в человеческий рост, идти первая не решилась.

Таня, ловко орудуя граблями, прижимала жгучую траву к земле в сторону от тропинки, что бы делегация смогла подойти к дому Светланы в полном составе.

Замок поддался сразу, дверь отворилась тихо, хотя её давно не открывали.

–Мы присматриваем за домом, – сказала Таня, – муж весной крышу чинил, да крыльцо. Знаете, дом без людей так быстро превращается в развалину, просто мистика.

Дом и вправду выглядел старше своих обитаемых домов-близнецов, стоявших по соседству, хотя все они были построены в один год.

Когда-то, ещё совсем недавно, глаза-окна этого дома встречали тёплым светом всех: и спешащих к нему, и проходящих мимо. Запах пирогов и уюта, казалось, не выветрится из этих стен никогда. Тропинка, ведущая от калитки к крыльцу, вымощенная плоским, гладким известняком, зазывала по ней пройтись, да не просто так, а босиком, чтобы ощутить приятную шероховатость каменной мозаики. Когда его покинули хозяева, дом сначала грустил, вздыхал, смотрел на улицу потухшими глазами, плакал осенью вместе с дождём, коченел зимой с нетопленной печкой, а весне уже не обрадовался. Он просто устал ждать, и больше не было сил смотреть на заросшую тропинку, ожидая возвращения хозяев. Дом как будто стал ниже, осунулся, нахлобучил поглубже покатую крышу, и, кажется, уснул.

Трёх женщин он встретил безразлично, безмолвно. Странно, но не скрипнули ни двери, ни половицы. На веранде, на широком подоконнике стояли глиняные горшки с высохшими цветами. Затхлый воздух не спешил убираться в распахнутую дверь, он окутал вошедших невидимым облаком, отчего тем поскорее захотелось снова выбраться на улицу, в лето.

Таня подошла к широкому тёмному комоду и достала из верхнего ящика альбомы с фотографиями, стопку писем, перевязанную синей атласной ленточкой, папку с документами и книжицу в светлом кожаном переплёте.

Взяв в руки один из альбомов, Таня открыла его и сказала, еле сдерживая слёзы:

–Вот она, Светланка, вместе с Богданом… Здесь ему годик. А вот она со Святославом, смешной какой…

Олимпиада взглянула на фотографию. Да, это был её Святослав, хотя его было трудно узнать в песцовой шапке-ушанке, завязанной под подбородком, осыпанного снегом с ног до головы, с улыбкой до ушей, прижимающего к себе хрупкую девчушку, ту самую, которую Олимпиада не пустила на порог.

Таким искренне счастливым своего сына Олимпиада видела редко. Что-то кольнуло в сердце, она зажмурилась. Лидия поддержала её за плечи, помогая присесть на стул.

–Наверное, на меня так тяжёлый воздух подействовал, пойдём отсюда, – с трудом произнесла Олимпиада.

Лидия спросила Таню, показывая на письма, фотографии и книжицу:

–Мы можем взять с собой всё это? Возможно, что-то нам подскажет, в каком направлении вести поиски. Позднее обещаем всё вернуть.

Таня колебалась несколько секунд, но потом сказала:

–Берите, только бы помогло.

По возвращении в Москву Олимпиада и Лидия практически не выпускали из рук привезённые с собой письма и дневник Светланы. Штудируя их, то вместе, то поодиночке, они пытались найти хоть малейшую зацепку, которая помогла бы им понять, куда могла пойти Света после разговора с Олимпиадой. Но все усилия оказались тщетными, никаких упоминаний о дальних родственниках и близких друзьях отыскать не удалось.

Затем потянулись месяцы безуспешных попыток оставить заявление в милиции. Его просто отказывались принять, аргумент был один: Олимпиада официально не являлась родственницей пропавших Светланы и Богдана.

Олимпиада день ото дня становилась всё молчаливее и грустнее. Её тяготили одинокие вечера, всё чаще она просила Соню остаться допоздна, а то и переночевать. Соня была не против, в душу к хозяйке не лезла, иногда они просиживали в молчании целый вечер, Соня за рукоделием, а Олимпиада, листая старые фотоальбомы.

Олимпиаде казалось, что она сделала всё, что было в её силах, чтобы найти внука. Десятками рассылались запросы во все московские и подмосковные детские дома, и приюты. Когда проходили месяцы, по тем же адресам летели новые запросы, но всё безрезультатно. Она была близка к отчаянью, ведь не смогла выполнить последнюю просьбу сына. Только Лидия не теряла надежды и каждый день повторяла, что не стоит опускать руки, что надо продолжать поиски.

Глава 4

«Господи, как холодно, как затекло всё тело, – подумала Олимпиада, просыпаясь, – и почему подушка такая колючая?..»

Она хотела повернуться на другой бок, но сильная острая боль молнией пронеслась по каждой клеточке от макушки до пяток. Олимпиада с великим трудом открыла глаза. Она лежала лицом вниз в неглубоком овражке, прикрытая еловым лапником. Дрожащими непослушными руками Олимпиада отодвинула ветки и села. Голова кружилась и страшно болела. Перед глазами расплывались разноцветные круги. Какое-то время она пыталась сообразить, что же такое произошло и почему она здесь.

Утром она проводила Лидию в аэропорт, та улетала в Лондон по работе на несколько дней. Вернувшись в квартиру, Олимпиада по привычке подошла к автоответчику. Нажав на кнопку, она услышала: «Олимпиада Аркадьевна, Вас беспокоит директор детского дома. Мы получили Ваше письмо. У нас есть мальчик, подходящий по возрасту. Он попал к нам как раз в то время, когда пропал ваш внук. Можете приехать, посмотреть». И дальше был надиктован адрес. Это был подмосковный детский дом. После того, как в Москве поиски не дали результатов, Олимпиада с Лидией решили расширить круг и проверить детские дома области.

Олимпиада заметалась по квартире, куда бежать и что делать, она не знала. Самолёт, увозивший Лидию в Лондон, был уже в воздухе. Посоветоваться было не с кем. После целого года безуспешных поисков Олимпиада не могла ждать ни минуты.

Диспетчер такси вежливо объяснила, что свободных машин нет, и придётся подождать минимум два часа. Два часа? Сейчас для Олимпиады это была целая вечность. Она бросила в сумочку пачку банкнот и выбежала на улицу. Поймав машину, и озвучив адрес, она всю дорогу напряжённо смотрела вперёд, мысленно подгоняя старенькие жигули, которые плелись, как ей казалось, с черепашьей скоростью.

Водитель пообещал ждать её у ворот, но попросил, на всякий случай расплатиться. Олимпиада достала из сумочки пачку купюр, не обратив внимания на округлившиеся глаза таксиста, отсчитала нужную сумму и скрылась в дверях двухэтажного здания, но через несколько минут вернулась, едва сдерживая слёзы. Мальчик оказался совсем не похожим на Даньку. Чёрные глаза, чёрные кудряшки и смуглое личико. А её внук был голубоглазым и светловолосым.

Водитель не лез с расспросами, за что Олимпиада была ему очень признательна. Она погрузилась в свои мысли, не замечая ничего вокруг, поэтому не придала значения тому, что машина остановилась на обочине дороги среди леса.

–Кажется, я не туда свернул, – озабоченно произнёс водитель, – будьте добры, передайте мне карту, она справа от Вас, в дверном кармане.

Олимпиаде пришлось изрядно покопаться, чтобы среди газет, рекламных буклетов и других бумажек отыскать ту самую карту. А потом – темнота, провал. Олимпиада не могла вспомнить, что произошло.

Сидя в овражке в незнакомом лесу, Олимпиада безуспешно пыталась, понять, как она здесь оказалась. Может, мы попали в аварию, думала она, тогда где машина и водитель? Гула трассы совсем не слышно, значит дорога далеко.

Надо было позвать на помощь, но вместо крика из горла вырывались шипение и хрип. Кричать не получилось, тогда надо вставать и выбираться отсюда. Но встать оказалось не так просто. Перед глазами всё расплывалось, и Олимпиада вдруг поняла, что видит собственные щёки. Проведя ладонями по лицу, она пришла в ужас, голова раздулась, как воздушный шарик, левая щека, лоб и волосы были покрыты коркой из запёкшейся крови. Ощупав макушку, она снова потеряла сознание от шока, потому, что ощутила под пальцами кости своего собственного черепа.

Снова Олимпиада очнулась оттого, что почувствовала на своём лице горячее прерывистое дыхание. Она открыла глаза и увидела брылястую морду. Собака внушительных размеров пристально рассматривала странную женщину, непонятно зачем зарывшуюся в еловые колючие ветки. Возможно, пёс воспринял это, как игру в прятки.

Если здесь собака, то где-то поблизости должен быть её хозяин, сообразила Олимпиада. Она так обрадовалась этому обстоятельству, что напрочь позабыла о своей неприязни к собакам, кошкам и попугайчикам, даже серая крыса показалась бы ей в эту минуту милым существом, лишь бы вывела её бедную из этой чащи к людям. Кричать она не могла, значит, оставалось, не упуская собаку из виду, следовать за ней.

Тем временем, бульдог отошёл на несколько шагов и сел, не спуская глаз со странной женщины.

–Собачка… Хорошая… Пёсик… Миленький…– Олимпиада пыталась шептать, а вместо шёпота получался хрип временами со свистом. – Дружочек, дорогой, не оставляй меня здесь… Прошу тебя, не убегай…

Обливаясь слезами в три ручья от непереносимой боли, боясь снова потерять сознание, Олимпиада всё-таки медленно выползла на четвереньках из овражка, посидела немножко, переводя дыхание, и, обхватив молодую сосенку, с великим трудом встала на ноги.

Собака спустилась туда, где только что лежала женщина, и вернулась с её сумочкой в зубах. Так и пошли они – впереди бульдог, часто останавливаясь, и оглядываясь, а за ним, качаясь и делая передышку у каждого дерева, Олимпиада.

На светлой полянке на берегу лесного озера большая компания из взрослых и детей наслаждалась прекрасным летним днём. Шашлыки были съедены, но скатерть, расстеленная прямо на траве, ещё изобиловала пикниковыми яствами. Кто играл в мяч, а кто просто загорал. И, как говорится, ничто не предвещало…

–Смотрите! Смотрите, Шериф что-то тащит в зубах! – весело закричала девочка, побежавшая вдогонку за улетевшим далеко мячиком.

Но через секунду, она опрометью неслась в обратную сторону с диким воплем. Из-за ёлки, пошатываясь, вышла Олимпиада, растрёпанная, босая, грязная, с распухшим и залитым кровью лицом, с наплывшими на глаза-щёлочки лиловыми веками, она напугала бедную девчушку до полусмерти.

Шериф гордо положил сумочку Олимпиады к ногам хозяина и сел, ожидая похвалы. А мозг женщины, еле стоящей на ногах, удостоверился, что её заметили, что помощь теперь близка, принял решение отключиться, чтобы не мучить более свою хозяйку. Олимпиада ещё мгновение пыталась держать равновесие, но сдалась, лишилась чувств и рухнула на землю лицом вниз, как бревно.

Только через неделю Олимпиада очнулась в одноместной палате реанимации. Возможно, травма повлияла на перестановку ценностей в её жизни. То, что внутренний мир её сильно изменился, было совершенно точно, и ощущала это она в полной мере. Мысли о том, чтобы посмотреться в зеркало ни разу не возникло. Ей было глубоко наплевать на то, что половина головы выбрита наголо при операции, что таксист украл не только деньги, но и все украшения, некоторые из которых стоили больше, чем его машина. Её мучило другое незнакомое чувство, не отпускающее ни на секунду. Это было чувство вины, такой страшной и тяжёлой вины перед сыном, внуком и Светланой. А ещё – вины перед Игорем. Она, как снежный ком, обрастала усиливающейся тревогой за судьбу Даньки и страшными предположениями, о том, что могло с ним произойти. Ей самой такие чувства были вновинку. Ещё никогда её так не пугала неизвестность. Как справиться с этим, она не знала.

Лидия примчалась к ней прямо из аэропорта. Олимпиада была ещё слаба, мало разговаривала, не могла долго смотреть на свет и от этого часто закрывала глаза. Она просила подругу что-нибудь почитать, рассказать о своих поездках, переводах, о чём угодно, лишь бы заполнить тишину больничной палаты. А когда Лидия уходила, Олимпиада боялась ночи. Боялась, что снова потянутся вереницей мысли одна страшнее другой: а что если Светлана с Богдашей попали в руки такому же зверю-таксисту? Да мало ли что могло произойти с ними в большом чужом городе. Есть ли шанс найти живым хотя бы внука? И во всём этом виновата она сама, позволив себе, как всегда, решать за сына. В такие минуты Олимпиаде совсем не хотелось жить, но, не выполнив просьбу Святослава, она не могла просто так уйти.

–Знаешь, – сказала Олимпиада в один из вечеров, когда Лидия уже собиралась уходить, – врачи говорят, что я пять дней в коме провела. Может быть, и в коме, только мозг мой не отключался, он работал, не отвлекаясь на всякую ерунду, вроде той: подходит ли шляпка к костюму, костюм – к туфлям, а помада – ко времени суток. Я даже думаю, что многое вижу теперь по-другому. Не знаю, что это было, кома или генеральная уборка в моей голове, только я всё очень чётко поняла. Я поняла, что Бог наградил меня тем, что нельзя купить ни за какие деньги: любовью родных, доброй семьёй, прекрасными детьми, такой подругой, как ты. И именно это ценнее всего. А что ценила я? Своё мифическое высокое положение жены видного учёного и дочери лауреата Нобелевской премии. Так я сама руку к этому не приложила. Я гордилась не своими детьми, а старинными картинами в нашей гостиной, бриллиантами, мебелью из княжеских покоев, а ведь всё это – тлен, барахло. Тогда судьба подправила мне мозги, отняв Святослава, но оставив его кровиночку, его сыночка, дав тем самым последний шанс на исцеление моей души. А что сделала я?.. Отмахнулась от него. У меня было всё, и я сама всё разрушила. Если бы я умерла там, в лесу, то мне была бы прямая дорога в ад, и тогда я не встретилась бы со Святославом. Он сейчас в раю, я уверена. У меня есть ещё только один шанс, чтобы встретиться с ним там, на небесах. Я должна найти внука и отдать ему всё, всю любовь, которая, оказывается, у меня тоже есть.

–У тебя есть ещё Игорь, – Лидия взяла подругу за руку, чтобы немного успокоить её.

Олимпиада отвернулась, что бы Лидия не видела внезапно навернувшихся на её глаза слёз, вдохнула поглубже, и тихо проговорила:

–Игорь… Я даже вспоминать боюсь о том, что наговорила ему в последнюю нашу встречу. Бедный мальчик, ему и так досталось, а я… Нет, он меня не простит.

–Не думай так плохо о нём, у тебя замечательный сын.

–Да, замечательный. Только всё равно боюсь, что не простит он меня, – с горечью произнесла Олимпиада.

–Ну, что за глупости ты городишь! – искренне возмутилась Лидия, – он ведь писал тебе несколько раз. Если бы не простил, то и не писал бы.

–Я не читала эти письма, просто выбрасывала.

–Ну, ты даёшь…– протянула Лидия, на мгновенье потеряв дар речи, – и адрес ты, конечно, не запомнила.

–Запомнила.

–Так давай съездим к нему.

–Нет! – испугалась Олимпиада, – По крайней мере, не сейчас. Я не переживу, если он отвернётся от меня. В незнании остаётся хоть какая-то надежда на прощение. Вот, придёт следующее письмо, я его обязательно прочитаю, и, если Игорь в нём будет просить меня приехать, тогда и поедем.

Но письмо не пришло ни осенью, ни зимой, ни весной. Детектив, нанятый Олимпиадой, не смог найти следов её внука. Он как будто растворился в пространстве вместе со своей матерью. Получив удручающие известия от детектива, Олимпиада почувствовала такое опустошение, что стояла посреди гостиной с телефонной трубкой в руках, не в силах даже дойти до кресла. Детектив был её последней надеждой, последней ниточкой, последним шансом найти, наконец, внука. Кровь стучала в голове, пытаясь разорвать вены. Вот так люди умирают от горя, подумала Олимпиада. А, может, и к лучшему. Зачем теперь жить? Какой смысл коптить небо? У неё никого нет, она никому не нужна, она ни на что не годится. Мысли одна чернее другой роились в голове Олимпиады. Аптечка. Где аптечка? Надо проглотить всё, что там есть, и тогда точно не откачают. Она двинулась к комоду из красного дерева, и, открыв верхний ящик, стала горкой высыпать в малахитовую пепельницу все таблетки подряд.

Когда первая пригоршня лекарств была поднесена ко рту, Олимпиада вдруг почувствовала на себе взгляд. Не в спину, а в упор. Она подняла глаза. На неё со старой фамильной иконы, написанной на доске, треснувшей и почерневшей от времени, смотрела Богородица. В её взгляде были только любовь, всепрощение и вера. Вот, что ей сейчас нужнее всего – вера. Верить, несмотря ни на что, вопреки всему. Сколько тысяч раз проходила Олимпиада мимо этого святого образа, воспринимая его исключительно как антикварную вещицу, не замечая этого взгляда. Она бережно сняла со стены икону, прижала её к груди и, задыхаясь в рыданиях, стала молить о прощении Богородицу за слепую душу свою, и о спасении Богдана.

Глава 5

В конце апреля привокзальная площадь небольшого районного центра в сотне километрах к югу от столицы выбралась, наконец, из-под снежного одеяла и наслаждалась настоящим солнечным теплом. Это было уже не то зимнее светило, которое не греет, а ласковое, доброе весеннее солнышко. Воробьи шумно и с наслаждением купались в лужах на асфальте, принимая первые после суровой зимы водные процедуры. Горожане не замечали грязи и унылых газонов, покрытых ещё не весёлой травкой, а мусором, вытаявшим из-под сугробов. Весь город, кажется, разомлел, раскис, обласканный ясным днём.

Бочком к привокзальной площади приник старенький обшарпанный автопавильон. В такую прекрасную погоду пассажирам не хотелось ждать своего рейса в его сумрачном, холодном зале, большинство из них устроились на залитой солнцем улице, на давно некрашеных скамейках, прикрыв их, кто газеткой, а кто пакетом.

У одной из посадочных площадок старенький рейсовый автобус равнодушно заглатывал в своё пыльное брюхо толкающихся пассажиров. Бабульки с набитыми под завязку вещмешками, немного поработав локтями (такая здесь традиция – без давки в автобус не входить, даже если ездоков будет всего двое), уже просочились в салон, заняв лучшие места поближе к водителю, там, где меньше всего трясёт. Время до отправления ещё оставалось, и молодёжь галдела у открытых автобусных дверей.

Чуть поодаль стояли двое: мужчина лет тридцати с небольшим, и женщина немногим моложе своего спутника. В их настроении ощущался какой-то диссонанс с всеобщим упоением весной. Она просила его о чём-то, убеждала, укоряла, почти плача. А он, равнодушно потягивая сигарету, смотрел в никуда поверх её головы, не слыша просьб и не обращая на жену никакого внимания. Это были Игорь и Настя. Игорь неожиданно встретил сегодня своего приятеля, с которым не виделся много лет. Тот, потерял работу, и медленно, но верно катился по наклонной к беспробудному пьянству. Теперь Игорь тоже был не прочь выпить, а такая встреча – чем не повод, вот только жена всё зудит и зудит, настроение совсем испортила, посадить бы её скорей в автобус, да остаться у друга, а до дома можно и с вечерним рейсом добраться.

Настя переживала не зря: деньги, которые они взяли с собой на покупку страшно дорогой запчасти для их машины, могли с лёгкостью пропасть в кассе винного магазина. Но перед перспективой дружеской попойки Игорь устоять не мог. Настя исчерпала все доводы, и, видя полное безразличие мужа к её увещеваниям, опустила глаза в землю, в который раз подумав: Господи, что я сделала не так? Почему прекрасный человек, сильный мужчина, превратился в безвольного горького пьяницу, готового променять на бутылку целый свет?

Она устала бороться, но прислушаться к советам своей подруги Милы не могла, пока теплилась ещё надежда, что всё изменится. Мила – весёлая, добродушная толстушка, была за своим мужем, как за каменной стеной, и отказывалась понимать, как можно жить с мужчиной, который поднимает на жену руку, и бросает на неё все хлопоты по хозяйству, как только на горизонте появляется собутыльник.

Времени до отправления автобуса оставалось немного, и Настя в который раз смотрела на часы, в надежде, что за эти несколько минут Игорь всё-таки примет решение ехать домой. А тот курил сигарету за сигаретой, бросая окурки в лужу.

Глава 6

Мальчуган, которому на вид не дашь и пяти лет, задумчиво глядел на белое облако, напоминающее лошадиную голову. Грязная одежонка – почти лохмотья – слабо сохраняла тепло его щуплого тельца, но он привык не замечать холода. Тонкая шейка, бледное личико и грязные руки красноречиво говорили о его бедственном положении. А мальчонке всё было нипочём, он, задрав голову, жевал мягкую булку, которую ему дала жалостливая тётенька, выудив её из необъятной хозяйственной сумки.

Интересно, думал мальчик, разглядывая облако, доберётся эта «лошадиная голова» до солнца, или нет. А если доберётся, то проглотит или проплывёт мимо? Его раздумья прервал окрик.

–Данька! Ты чего там ворон считаешь, что ли? Иди скорей, тебя Паук спрашивал! – звонким голосом надрывался такой же оборванный пацан, выглядывая из-за угла дома.

–Иду уже, Тим. А чего ему надо-то? – спросил Данька.

–Так он мне и сказал, – ответил Тим, теперь уже сам высматривая в небе от, на что глядел его друг. Не найдя ничего интересного, Тим пнул ногой осколок кирпича, и скрылся за углом.

Данька вздохнул, очень ему не хотелось уходить с прогретой солнцем аллеи в его нынешнее пристанище. Он вынул из кармана круглый камушек, размером с перепелиное яйцо и метнул его сильно и точно в алюминиевую банку из-под пива. Такие камешки всегда оттягивали его карманы, а метание по разным небольшим мишеням было любимым занятием. В детском доме, из которого он сбежал прошлым летом, в игровой комнате висел дартс. К нему всегда выстраивалась очередь из ребят всех возрастов. Малышню, как правило, оттесняли, но голь на выдумку хитра, и те, кому поиграть в настоящий дартс приходилось очень редко, придумали свою игру – метание камней по мелким мишеням. Данька в этом преуспел и при любой возможности оттачивал своё мастерство.

После побега из детского дома, они с другом прибились к бродяжкам, да так и остались жить в «подземелье», как они между собой называли теплотрассу. Там всегда было тепло и почти светло, но вечная духота и возня пьяных бомжей заставляли маленьких беспризорников, как можно дольше задерживаться на улице, хотя они и нашли для себя в лабиринтах теплотрассы небольшой закуток подальше от взрослых.

В подземелье царили свои правила: каждый его житель должен был зарабатывать на хлеб, малышня просила милостыню у церкви и в самых людных местах, взрослые охотились на помойках за стеклотарой и разным вторсырьём. Всё заработанное стекалось в одни руки – руки Паука, в подземелье он был самым главным: казначеем, законодателем, судьёй и палачом. Никто не мог утаить даже рубль, если ему была дорога жизнь. Паук был скор на расправу. Тяжесть наказания напрямую зависела от расположения его духа – иногда провинившийся отделывался лишь парой синяков или выбитым зубом, а тот, кто попадался под горячую руку, мог неделю не вставать, зализывая раны.

Данька прибавил шагу – если сам Паук ищет его, то задерживаться не стоит. Забежав за угол, он пролез в дыру в бетонном заборе, и нырнул в люк, который служил входом в подземелье. Некоторое время его глаза после яркого солнца привыкали к полумраку тоннеля, освещённого грязной электрической лампочкой.

Пройдя в «апартаменты» предводителя, Данька осторожно отодвинул занавеску – засаленную тряпку, закрывающую логово Паука от посторонних глаз.

–Здрассьте, – робко произнёс мальчуган. Не зная, как вести себя на «ковре» у начальства, он мялся у входа, угрюмо глядя исподлобья на двухметрового амбала, восседающего на грязном матрасе.

Паук получил своё прозвище из-за татуировки на правом плече. Он старался, по возможности, не носить одежду с длинным рукавом, чтобы не закрывать устрашающий рисунок: мерзкое насекомое, сидящее на паутине, обхватывало всю руку своего хозяина, раскинув четыре пары длинных мохнатых лап. Когда-то Паук имел свой бизнес, но большие деньги испортили его характер. Из-за снобизма и самодурства он потерял друзей и жену, проиграл в казино всё, до последней нитки, и нашёл себя в новой ипостаси – предводителя бомжей. Его неимоверная сила и деспотичный характер помогали поддерживать, как казалось Пауку, дисциплину в сообществе из нескольких ослабленных постоянным пьянством и недоеданием бомжей и беспризорной ребятни. На самом деле дисциплиной тут и не пахло, просо страх остаться одному и замёрзнуть где-нибудь в подворотне, заставлял каждого из обитателей подземелья подчиняться правилам, установленным Пауком. Он ненавидел детей, и давно прогнал бы эту мелюзгу, да больно хорошие деньги приносили они, получая милостыню. Сердобольные люди не могли пройти мимо тощего оборвыша, не подав ему хотя бы несколько монет, а то и купюру.

Паук сделал многозначительную паузу, нагоняя страху на Даньку, при этом он пристально разглядывал сорванца, вероятно, решая, какое наказание придумать на этот раз.

–Как жизнь, боец? – наконец спросил Паук.

–Потихоньку, – робко ответил Данька.

–А скажи-ка мне, друг сердешный, как думаешь, хорошо ли воровать? – с каждым словом в голосе предводителя всё отчётливее слышались стальные нотки.

–Я не воровал… Никогда, – Данька посмотрел прямо в глаза сытому, наглому детине, возомнившему себя великим прокуратором.

–А как это назвать прикажешь? – Паук поставил перед собой жестяную банку из-под чая с изображением розовощёкой купчихи, сидевшей у самовара и попивающей горячий напиток из блюдца.

У Даньки защемило в груди. Это была его банка, он нашёл её в старом заброшенном бараке и приспособил для хранения денег. Прятал он этот капитал за обмоткой трубы у своего спального места, сооружённого из картонных коробок и тряпок, найденных у мусорных бачков.

–Я всё объясню, – пролепетал Данька, судорожно соображая, кто же смог найти такой надёжный тайник, ведь взрослым почти невозможно было пробраться в узкий лаз, отделяющий убежище ребятни от остальных помещений. Значит, сдал кто-то из детей.

Паук тем временем сделал проницательную мину и протянул:

–Интересно будет послушать, чем можно объяснить, то, что ты позволяешь себе крысятничать, когда все остальные должны отдавать выручку в общий котёл? Ведь мы все едим с общего стола, а ты, значит, ешь за чей-то счёт. Что же это, если не воровство? Давай, рассказывай, слушаю тебя внимательно.

Паук устроился поудобнее, отхлебнул пива из бутылки и знаком дал понять Даньке, что бы тот начинал рассказ.

Данька в надежде, что его оправдания возымеют действие на Паука, и тот простит ему содеянное, рассказал свою историюсо всеми подробностями. Он сбежал из детского дома в надежде найти родную мать. Он был уверен, что она не бросила его, просто он потерялся при каких-то очень непонятных обстоятельствах.

Эта идея, разыскать свою мать, сформировалась в его голове, как только в ней вообще смогло что-то сформироваться. Но долгое время ему никак не удавалось придумать план, чтобы эту идею осуществить. И вот однажды он услышал разговор двух женщин, работающих в детском доме. Они сидели на лавочке у двери в медицинский кабинет, не обращая внимания на Даньку, изучающего стенд с названием «Как правильно чистить зубы». В школу ему предстояло идти только через год, и читать он не умел, но ярких иллюстраций на плакате было больше, чем текста.

Пожилая нянечка, искренне радуясь, говорила:

–Любочка, ну как же я за тебя рада! Это такое счастье, ведь никто уже и не надеялся увидеть твоего сына живым. Сколько времени прошло с тех пор, как он пропал? Больше года! Что могло произойти с ребёнком за это время, страшно подумать.

–Да, Евгения Николаевна, как только я рассудка не лишилась из-за таких переживаний. В милиции каждый раз одно и то же твердили: «Делаем всё возможное», но, по-моему, они ничем не занимались, кроме оформления бумажек, – вздохнула медсестра Любовь Андреевна.

–Это такая удача, что ты нашла того сыщика, правда денег он больно много взял, – качала головой нянечка.

–Господи, да о каких деньгах можно говорить, когда твоё дитя пропало! И не сыщик это, а частный детектив. И деньги он просил не вперёд, а только за положительный результат своей работы, – Любовь Андреевна была благодарна тому сыщику, что нашёл её сына, считала его почти святым и готова была защищать от всех нареканий в его адрес.

Евгения Николаевна поняла, что сказала глупость и поспешила исправиться:

–Прости, Любочка, сама не ведаю, что мой язык городит. Рассказал тебе Алёшка, зачем из дома-то убежал и почему не возвращался?

–Ой, Евгения Николаевна, и не спрашивайте. Почему сбежал, уже и сам не помнит, а возвращаться просто боялся, глупенький. Думал, что сдадим его в детдом, я его этим пугала раньше, когда другие аргументы не действовали.

–А где же он обретался целый год?

–Доехал до Самары, прибился там к каким-то бродячим подросткам, так и прожил с ними по подвалам да по чердакам. Если бы не детектив, не знаю, увидела бы ещё когда-нибудь сына, или нет. Ведь правильно вы сказали, случиться могло всё, что угодно, – медсестра вытерла слезу платочком и спрятала его за отворот рукава.

–Видно, сильный ангел-хранитель у твоего сыночка, раз сберёг его, – улыбнулась Евгения Николаевна.

–Да, спасибо Господу Богу, – Любовь Андреевна встала, поправила белый халат и добавила, – Ну, пойду я, Евгения Николаевна, вы заходите попозже, чайку попьём.

–Да и нам пора. Даня! – позвала нянечка Даньку, которого приводила на осмотр в медицинский кабинет (у того болело ухо), – Пошли, хороший мой, уже и обед скоро.

Теперь Даньке всё было понятно: оказывается, есть на свете специальные люди, которые могут найти потерявшихся детей! А значит, они могут найти и потерявшихся мам. Но одно обстоятельство омрачало это открытие, Данька не знал, где найти «больно много денег», как сказала нянечка, чтобы заплатить детективу.

Тим, сосед Даньки по койке, убегал из детдома регулярно, но его всегда находили и возвращали. Несмотря на то, что Тима никто никогда не навещал, у него были карманные деньги, пусть мелочь, но всегда. Иногда он рассказывал Даньке, в каких городах успел побывать, и в какие ему очень хочется съездить.

Вечером того же дня, когда Данька услышал о детективе, он подошёл к Тиму, тот сидел на подоконнике и смотрел на улицу, обхватив руками колени. Вероятно, у него уже созрел план для нового побега.

–Тим, ты можешь открыть мне свой секрет? – полушёпотом, чтобы никто не услышал, спросил Данька.

–Что за секрет? – вопросом на вопрос отозвался Тим. Он был несколько старше своего собеседника, но жил в спальне малышей из-за своего взрывного характера. Тим лез в драку с любым, кто имел неосторожность задеть его, не обращая внимания на габариты соперника, и чувствовал себя победителем, даже если влетало ему самому. Но никогда Тим не позволял себе поднять руку на того, кто был слабее. Он всегда держался особняком, и имел определённый авторитет у всех воспитанников детдома, хотя было ему не больше десяти лет.

–Я хотел спросить, – продолжил Данька, – а где ты деньги берёшь?

–Тебе зачем? – Тим снова оставил без ответа своего соседа.

–Я маму хочу найти, – Данька боялся, вдруг Тим не поделится с ним своими знаниями и мучительно ждал, что тот ему ответит.

–Та-ак… Маму хочешь найти… а деньги-то зачем?

–Знаешь, Тим, я сегодня узнал, что бывают такие люди, которые находят тех, кто потерялся. Они детективами называются, я это слово сегодня весь день про себя повторяю, чтобы не забыть. Только им заплатить очень много надо, а где можно денег взять, я не знаю, – тяжело вздохнул Данька.

–Неплохая идея, – сказал Тим, немного поразмыслил и продолжил, – я тебе завтра скажу, что мы сможем сделать, ладно? А идея и вправду хорошая.

С этими словами Тим похлопал соседа по плечу, встал и вышел из комнаты. После отбоя Данька никак не мог уснуть, всё представлял, как мужественный дядя-детектив придёт и скажет, что маму он нашёл, и как женщина с длинными светлыми волосами прижмёт к себе крепко-крепко вновь обретённого сына. Под утро он снова видел тот, часто снившийся ему сон, после которого не хотелось просыпаться. Он был уверен, что в ночных видениях к нему приходила мать – женщина с длинной русой косой, склонившаяся над ним, напевая колыбельную. Слов Данька не слышал, а мотив не спутал бы ни с каким другим. Во сне, каждый раз, он пытался разглядеть черты лица своей матери, но видел лишь силуэт.

Нянечка вошла в комнату и сказала мягким голосом: «Доброе утро, мои хорошие! Просыпаемся!»

Данька укрылся одеялом с головой, в надежде, что сон продлится ещё хотя бы мгновение. Но тут же вспомнил, что Тим обещал ему сегодня рассказать, как достать деньги. Вынырнув из-под одеяла, Данька уставился на койку соседа, она оказалась заправленной. Холодок пробежал по его спине, Данька вскочил, оглядывая комнату, и только успел подумать, что Тим опять сбежал, как тот появился в дверях с полотенцем на шее.

Данька выдохнул с облегчением:

–Я думал, что ты снова удрал… а зачем ты встал раньше всех?

–Я всегда так встаю, чтобы в умывальнике не толкаться. Меня отец приучил рано вставать, делать зарядку и ледяной водой обливаться. Будешь так делать – никогда в жизни не заболеешь. «Вот я, например, никогда не болел», – сказал Тим, вешая полотенце на металлическую спинку кровати.

–Тебе повезло, ты хоть знаешь, кто были твои родители, – вздохнул Данька.

–Зато у тебя есть надежда, что ты всё-таки сможешь найти свою маму, а у меня всё ясно – сирота.

Отец Тима работал в милиции и «погиб при исполнении служебного долга», такая сухая формулировка в его личном деле поделила жизнь мальчишки на «до» и «после». Мать не смогла пережить потерю, стала пить и однажды её нашли замёрзшей в двадцати метрах от своего подъезда. Родных у Тима не осталось, по крайней мере, их не удалось найти, и он решил для себя (так ему было легче переносить одиночество), что он – суперсекретный агент, присланный с далёкой планеты, чтобы исследовать Землю, а семья на той далёкой планете ждёт его возвращения после выполнения задания. Для этой цели Тим и убегал из детдома, каждый раз выбирая новое направление, дабы охватить как можно большую территорию для изучения.

Данька знал, что Тим не любит говорить на тему семьи, поэтому перешёл к своему вопросу:

–Тим, ты обещал что-то сказать, помнишь?

–Помню, – сказал Тим, и, присев на краешек кровати соседа, продолжил шёпотом, – если тебе не страшно ехать за тридевять земель, жить, где попало и есть, что попало, то вечером будь готов.

–Я готов, готов! – быстро зашептал Данька, – не надо вечером, давай сразу.

–Вечером, – твёрдо ответил Тим, – и никому ни слова. Понял?

–Понял. Вечером. Никому ни слова.

В этот день время тянулось так медленно, что Данька никак не мог дождаться сначала обеда, а потом и ужина, ведь именно тогда наступал вечер. Перед самым отбоем Тим отозвал его под лестницу, там был укромный уголок подальше от посторонних глаз и ушей, и дал все нужные указания.

Когда все уснули, Тим осторожно толкнул Даньку, тот тихо встал с кровати, пытаясь не зацепить в темноте стул, взял в охапку аккуратно сложенные с вечера одежду и обувь, и последовал на цыпочках за старшим товарищем. Тим прекрасно знал в здании каждую щель, и, хотя все двери на ночь тщательно запирались, выбраться незамеченным на улицу, для него не составляло никакого труда. Тенью проскользнули они по лестнице на первый этаж, там, в конце коридора, находилась комнатушка, в которой хранили швабры, тряпки, сломанные стулья и тумбочки, кипы старых газет и всякий хлам. Раз в год всю сломанную мебель пересчитывали, составляли акт на списание, и дети торжественно несли её в котельную для последующего сжигания.

Тим вынул из кармана скрепку, поковырял ею в замке, и тот разжал железную хватку, пуская друзей внутрь кладовой. За окном на улице горел фонарь, освещая тусклым светом беспорядок в комнатушке. Перевёрнутые стулья, сломанные полки и стопки газет отбрасывали на стену и пол таинственные причудливые тени. Прикрыв за собой дверь, ребята оделись на свободном от хлама пятачке и стали пробираться к окну. Тим давно приметил, что это самое удобное место для побега. Старая рама легко открылась, с улицы пахнуло свежестью августовской ночи. До земли было совсем низко и, легко спрыгнув с подоконника, Тим сказал Даньке:

–Давай!

Тот, не мешкая, последовал за ним.

Теперь нужно было добраться до забора, находившегося метрах в десяти от стены, к которой прижались ребята. Для Тима этот побег был всего лишь новым приключением, а Данька очень переживал и вздрагивал от каждого шороха.

–Не бойся, – сказал Тим, – до утра нас не хватятся, а утром мы уже далеко будем.

–Я не боюсь… не очень, – прошептал Данька.

Тим пригнулся и опрометью кинулся к кирпичному забору, там, под широкой кроной старой яблони, он оказался вне досягаемости света уличного фонаря. Данька не отставал, через секунду и он был под сенью дерева. Древний забор был в удручающем состоянии, его ремонтировали только со стороны фасада детского дома, а здесь, на задворках, он практически рассыпался. Ребятам не составило большого труда покинуть территорию своего приюта, они пересекли небольшой пустырь и оказались на железнодорожных путях.

–Здесь недалеко станция, – сказал Тим, уверенно выбрав направление, – электрички ещё ходят. Нам бы только отсюда до большого города добраться, лучше, конечно до Москвы, там люди богатые, подают много, там ты быстрее заработаешь на своего детектива.

–А ты уже был в Москве? – спросил Данька.

–Нет, до Москвы не успел добраться, сняли с поезда, вернули в детдом. Но теперь мы по-другому действовать будем.

Немного погодя, ребята добрались до станции. На втором пути стоял грузовой состав.

–Лучше не бывает, – сказал Тим – теперь нам электричка не нужна. Поедем на этом.

Данька не задавал лишних вопросов, полностью положившись на своего проводника. Тот шёл так быстро, что Данька едва за ним поспевал, и уже изрядно вымотался. Тим, пройдя мимо нескольких железнодорожных цистерн, выбрал вагон, подходящий для их путешествия. Это был обычный старый деревянный вагон, в котором перевозили скот или, может быть, картошку. На сей раз он оказался пустым, и ребята упали в углу на какие-то мягкие стружки или солому и мгновенно уснули.

До Москвы они так и не добрались. Когда поезд утром остановился, Тим сказал, что пора выбираться. Городишко, в который они прибыли совсем не походил на столицу, такими уютными и тихими были мощённые камнем тротуары и узкие улочки, утопающие в зелени.

Тим заметил, что куда ни глянь, возвышаются над одно-двухэтажными постройками купола церквей.

–Это хорошо, – сказал он, – около храмов всегда подают.

И ребята решили остаться здесь, может быть ненадолго. А потом и до Москвы добраться. Тим спросил у прохожей старушки, где находится главный храм, та охотно показала на позолоченные купола, выглядывающие из-за тёмно-зелёных крон старых лип.

В первый же день, собрав неплохой, по мнению Тима урожай пожертвований, они устроили маленький праздник, купили по целой пицце и по бутылке кока-колы. Устроившись на набережной, они смотрели на облака у горизонта, окрашенные алым закатом, ели горячую пиццу и каждый думал о своём.

–Ты знаешь, – сказал Тим, – что на облаках живут ангелы?

–Почему на облаках? – удивился Данька.

–Оттуда они наблюдают за людьми. У каждого человека есть свой ангел. Он смотрит, чтобы ничего плохого с этим человеком не случилось.

–Я вспомнил! Они ещё называются ангелы-хранители. Нянечка из детдома говорила, что у сына медсестры хороший ангел-хранитель, потому, что с этим сыном ничего не случилось, когда он потерялся, – выпалил Данька.

–Ага, – согласился Тим, откусывая очередной кусок от пиццы.

Данька задумался, а потом спросил:

– А ночью? Как они наблюдают за нами ночью, ведь ничего не видно?

Тим почесал затылок, отхлебнул колы и ответил:

–Наверное, ночью они тоже спят, как и люди. Чего на нас смотреть, когда мы спим… Я так думаю.

–Значит, я потерялся ночью, когда мой ангел спал, а когда он проснулся, то не нашёл меня, – подвёл итог Данька.

–Может быть, – согласно покачал головой Тим, – а может, твой ангел ещё не проснулся. Я слышал, что боги могут спать по сто лет. А раз ангелы живут на небе, то они тоже боги, только маленькие.

–А как узнать, когда ангел проснётся?

–Мне кажется, что когда твой ангел проснётся, – сказал Тим задумчиво и снова почесал затылок, – то он поймёт, что проспал долго, и сразу начнёт тебе помогать. И тогда ты очень быстро найдёшь маму.

–Скорей бы он проснулся, – вздохнул Данька, глядя на облака. На каком-то из этих облаков спал его ангел-хранитель.

Когда трапезничать закончили, Тим сказал:

–А теперь пора подумать о том, где ночевать будем. Я тут приметил старый дом, похоже, в нём уже не живут. Надо сходить посмотреть.

И Тим повёл Даньку по липовой аллее вверх от реки. Солнце, уходившее за горизонт, окрашивало в оранжевый цвет блёклую жёлтую штукатурку старых двухэтажных домов, цепочкой тянувшихся к центральной площади. Улица купалась в зелени, у каждого подъезда были разбиты самобытные клумбы из подручных материалов. Одна была сделана из белого кирпича, поставленного по диагонали, углом вверх, другая – из красноватого камня, под третью приспособили старую покрышку, раскрасив её во все цвета радуги. Георгины и астры всевозможных форм и красок пышным цветением радовали глаз.

Дойдя до последнего дома, седьмого по счёту, ребята остановились у заколоченного подъезда. Тим осмотрел все окна на первом этаже, выходившие на сторону улицы, ни одно из них не было разбитым.

Ребята обошли дом, с другой стороны. Во дворе стоял двухэтажный сарай, покосившийся на один бок. Его подпирали два здоровенных бревна, но ощущения надёжности всей этой конструкции они не придавали. Вероятно, в этом сарае жильцы хранили дрова и всякий ненужный скарб. Тим направился к нему, мало ли что полезное можно там найти. На некоторых дверях висели амбарные замки, другие были открыты нараспашку, а остальные двери и вовсе отсутствовали. В первом же помещении Тим увидел деревянную лестницу, пара перекладин на ней отсутствовали, но применение для неё он тут же нашёл. Вместе с Данькой они подтащили лестницу к дому, приставили к одному из окон на втором этаже, форточка которого была приоткрыта. И Тим отправился на штурм, прихватив железку, подобранную тут же. Данька стоял внизу, задрав голову, и следил за другом, ожидая указаний.

Тиму понадобилась всего пара минут, чтобы при помощи железного прута, загнутого с одной стороны в виде петли, через распахнутую форточку открыть шпингалет и забраться внутрь. Выглянув из окна, он позвал Даньку, тот моментально вскарабкался наверх. Тим оттолкнул лестницу от стены, и она упала, скрывшись в высокой траве.

–Как же мы теперь выберемся? – недоумевая, спросил Данька.

–Через окно на первом этаже. А лестницу так оставлять нельзя, обязательно заметят и прогонят, – ответил Тим, осматривая комнату, – ну пойдём выбирать себе жильё.

Они вышли в коридор, длинный и тёмный, в конце его светлым квадратом сияло небольшое оконце, освещая лестницу вниз. Ребята направились к ней, по пути заглядывая в комнаты, которые не были заперты. Деревянная лестница со стёртыми ступеньками, видно успела соскучиться по жильцам, и скрипела радостно и звонко при каждом шаге.

На первом этаже было больше хозяйственных помещений общего пользования, чем жилых комнат. Справа находилась кухня с несколькими плитами и ржавыми раковинами. По стенам висели полки, выкрашенные казённой зелёной краской. Напротив, кухни – что-то вроде прачечной с многочисленными кранами вдоль стены. Здесь даже висели на гвоздях, оставленные прежними хозяевами, оцинкованные шайки и стиральные доски – настоящий раритет. Ещё была душевая комната, окно в ней открывалось и закрывалось достаточно легко, и Тим решил, что оно им послужит входом.

Побродив по зданию, ребята выбрали для ночлега комнату на втором этаже, в которой стоял старый-престарый диван. В углу одиноко пристроился шифоньер-долгожитель, забитый стопками газет. Устав за долгий, насыщенный день, друзья уснули вповалку на диване, не обращая внимания на то, что не было ни подушек, ни одеяла.

Даньке снился город в облаках, где живёт его ангел. Ангел сидел грустный на краю облака и смотрел вниз. Он потерял Даньку из виду уже давно и никак не мог найти. Данька подумал, что надо чаще смотреть на небо, чтобы ангелу было легче узнать его. А ещё Данька постарался запомнить тот город на облаке и само облако, на котором сидел грустный ангел, чтобы каждый день искать его в небе.

Утром ребята снова направились к храму. Там провели почти весь день, собирая милостыню. Затем пошли в ближайший магазин, купили еду и обменяли мелочь на купюры. В общем, жить было можно, и за неделю Данька успел отложить несколько банкнот во внутренний карман своей куртки, который закрывался на молнию. Это был его неприкосновенный запас, предназначенный для поиска матери.

По ночам старый дом вздыхал, жалуясь на свой долгий век. Кое-где протекала крыша. Ребята раздобыли толстый шерстяной плед, который предлагал купить всем встречным пьяница, пропивающий последние пожитки. Они насыпали ему по горсти монет, тот их пересчитал, прикинул, что на опохмелку хватит, и поспешил в магазин. Теперь под тёплым пледом были не страшны прохладные сентябрьские ночи.

Сколько бы ещё прожили в этом ветхом бараке Данька и Тим, неизвестно, только однажды рано утром ребята проснулись от страшного грохота. Дом ходил ходуном, с потолка сыпалась побелка, стёкла вылетали из рам, звеня, как разбитые вазы. Тим схватил за руку Даньку и потащил к лестнице, надо было выбираться оттуда. Но лестницы уже не было. На месте небольшого окна зиял пролом во всю стену, и через него было видно, как несётся в их сторону огромный чугунный шар на толстом тросе. Дом сносили. Шар ударил в угол здания с такой силой, что онемевших ошеломлённых ребят сбило с ног, в них полетели снаряды щепок, кирпичей, штукатурки и облако густой непроглядной пыли.

Они снова ввалились в комнату, Тим бросился к окну, оно открылось не сразу, давая путь к спасению, но до земли было высоко. Тогда Тим привязал один угол пледа к раме и сказал Даньке:

–Давай, ты спускайся, а я подержу.

Данька на ватных ногах подошёл к окну, посмотрел вниз и засомневался, сможет ли он спуститься. Но очередная атака чёрного шара придала ему уверенности, он вскарабкался на подоконник и сполз по пледу вниз. Плед не дотягивал до земли, и Данька повис между двумя этажами. Тим не церемонился:

–Прыгай!!!– закричал он с таким надрывом, что пальцы Даньки разжались сами собой. Он рухнул прямо в клумбу с георгинами. Тим физически был крепче и проворнее Даньки, спуск дался ему намного легче.

Отбежав от дома на безопасное расстояние, ребята с ужасом смотрели, как строительный кран размахивал чугунным шаром, превращая в кучу обломков их пристанище. Угрюмые и удручённые пошли они по привычке на паперть. Данька был рад, что деньги, отложенные для детектива, ему удалось сохранить, ведь спал он прямо в одежде.

На обед Тим принёс мороженое в вафельных стаканчиках, для себя и для Даньки. Он был в приподнятом настроении и радостно сообщил, что ночевать они сегодня будут в тепле.

–Ты помнишь Костю, такого белобрысого коротышку, он машины моет, которые к храму приезжают? – спросил Тим.

–Да.

–Так вот, я его у ларька встретил, он нас позвал ночевать на теплотрассу.

–Ты знаешь, где это? – спросил Данька.

–Он сейчас сюда направляется, вместе с ним и пойдём, – Тим махнул рукой.

К ним приближался крепко сложенный светловолосый мальчуган. Шёл он враскачку, прямо по газону, спрятав руки в карманы грязных коротковатых штанов, разбивая по пути жёлто-красные кучи опавшей листвы, собранной дворниками накануне. По мере приближения становился ярче контраст между его светлой, почти белой шевелюрой и очень грязным лицом.

Данька посмотрел на Тима, сравнивая его чистое лицо с чумазой физиономией Кости. Тим каждое утро, следуя своей традиции, умывался холодной водой из пластиковой бутылки, Данька во всём подражал старшему товарищу. Воду они набирали каждый вечер из колонки недалеко от барака. Пары пластиковых бутылок хватало, и чтобы напиться, и чтобы умыться.

Поравнявшись с ребятами, Костик по-взрослому пожал руку Даньке, (с Тимом они уже виделись), и спросил:

–Ну что, готовы переехать на новую квартиру?

–Веди, – сказал Тим.

И они пошли вслед за своим новоиспечённым соседом. Идти оказалось не очень далеко, через переулок к привокзальной площади, а там сквозь дыру в бетонном заборе. Наверное, дети воспринимают перемену мест с меньшими переживаниями, чем взрослые. Ребят нисколько не испугал тот факт, что жить теперь они будут в подземелье.

Данька закончил свой рассказ словами:

–Всё, что в этой банке, я накопил раньше, когда мы с Тимом жили в бараке.

Паук выслушал разволновавшегося Даньку и захохотал:

–Ну, уморил ты меня. Значит, мамку решил найти?

–Решил, – вздохнул Данька.

–Ну и дурак, – Паук отхлебнул пива из бутылки и продолжил, – ты меня послушай, дружок. Если бы ты был ей нужен, она бы тебя не бросила. Бабы, они все такие. Вот родила она тебя где-то под забором, там и оставила, а ты её искать собрался. Нужен ты ей, как собаке пятая нога. Может, твоя мамаша с десяток таких, как ты беспризорников наплодила, да государству на воспитание оставила.

У Даньки от злости сжались кулачки.

–Нет! Моя мама хорошая, просто я потерялся! Я помню её, помню! – закричал он во весь голос.

–Я смотрю, ты, парень, совсем страх потерял. На кого орёшь-то? – оскалился Паук, – Мал ещё, чтобы со мной спорить. Говорю тебе, мамаша твоя – та ещё тварь. Ты не слишком-то рассчитывай, что нужен ей, а то давно уже сама бы тебя нашла.

Данька больше не мог сдержаться, в горле от обиды встал ком, в глазах предательски заблестели слёзы, и когда паук снова противно захохотал, обзывая маму Даньки самыми плохими словами, бросился на него, как котёнок на злую лохматую собаку. Паук никак не ожидал от ребёнка такой прыти, и от неожиданности даже выронил и бутылку, и банку с Данькиным сокровищем. Данька успел стукнуть подвыпившего «хозяина подземелья» в грудь кулачком, но в следующее мгновение уже летел к стене, отброшенный сильным ударом. Затылком он больно приложился о бетон, на миг провалился в липкое и густое, как кисель забытьё.

–Ах ты, щенок! – заорал Паук, – сейчас я тебя учить буду, как старших уважать!

Он поднялся с грязного матраса и двинулся к жертве, разминая кулаки, чтобы продолжить начатое. Ногой Паук зацепил банку из-под чая, и та покатилась по полу, прямо к законному владельцу. От крика Данька очнулся, схватил честно заработанное, и спрятал за пазуху, чем ещё больше разозлил Паука. Тот взревел и схватил мальчонку за грудки. Данька зажмурился, зачем-то полез рукой в карман, нащупал там гальку и сгрёб в пястку.

Паук поднял его в воздух, как пёрышко, и тряхнул так, что у Даньки зубы застучали. Чем мог защититься ребёнок от пьяного безумного громилы? Скорее инстинктивно, чем осознано, метнул Данька горсть мелких камешков вперемежку с пылью в лицо своему обидчику. Тот заревел, разжал хватку, согнулся пополам, пытаясь протереть глаза, а Данька грохнулся на пол.

В этот момент тусклая лампочка, скудно освещавшая помещение, лопнула и разлетелась вдребезги. В темноте Паук споткнулся обо что-то и упал, гремя и матерясь. Данька выпорхнул из-за занавески, столкнулся с Тимом, и стрелой понёсся к выходу. Тим спрятал рогатку в карман, это он разбил лампочку. Поднимаясь по ржавой лестнице, Данька слышал рёв взбешённого Паука, который уже выбрался из своего логова и, шатаясь от стены к стене, спешил за ним. Вынырнув из подземелья на свет, Данька пролетел сквозь дыру в заборе и помчался что было духу туда, где больше всего людей бывает в это время – к автопавильону. Там, как назло, грелись на весеннем солнышке только старушки, да молодёжь, но у них помощи не попросишь – Паук сметёт их со своего пути, как осеннюю листву. Данька бросился к мусорным бачкам, в надежде спрятаться за ними, но это было призрачным спасением, Паук нашёл бы его рано или поздно.

Нужно было убираться отсюда как можно дальше. И тут Данька заметил у одного из автобусов высокого широкоплечего мужчину, а рядом с ним женщину с очень добрым лицом. Паук вышел из-за угла, рыская глазами в поисках дерзкого пацанёнка, но он был ещё далеко от мусорных бачков, и у Даньки оставался последний шанс, чтобы добежать до автобуса незамеченным. Не раздумывая больше ни секунды, он бросился к высокому мужчине, и, проскользнув между ним и его спутницей, запыхавшийся, выдохнул:

–Помогите! Он убьёт меня.

Вид грязного мальчугана с окровавленным лицом, с разбитой губой и содранной щекой, с такой мольбой в глазах, что даже каменное сердце разорвалось бы от боли, привёл Настю в шоковое остолбенение. Но на Игоря это повлияло иначе – что-то переключилось в его голове, и сработал основной инстинкт, выработанный годами службы в отряде: защитить, спасти, вывести из-под удара. Все шестерёнки в его голове, которые, казалось, заржавели за ненадобностью, снова стали работать, как швейцарские часы.

Одним движением он сбросил с себя кожаную куртку, закутал ею мальчугана так, что видны остались только пятки, поднял его и отдал в руки жене.

–Быстро в автобус, – скомандовал он.

Настя опомнилась, прижала к себе этот живой свёрток и пробралась на дальнее место в салоне, с тревогой поглядывая в окно. В их сторону, озираясь, шёл громила в майке и с татуировкой на плече в виде паука. Всем своим существом он давал понять окружающим, что очень опрометчиво поступит тот, кто встанет на его пути. Молнии так и сыпались из его глаз.

Заглянув в здание автопавильона, и не обнаружив там искомое, верзила с татуировкой направился к автобусам. Поставив ногу на ступеньку и покуривая сигарету, Игорь преградил ему путь в автобус, где находились Настя с мальчиком.

Паук попытался, было, отстранить Игоря, но встретив уверенный взгляд, сбавил обороты, достал сигарету и закурил.

–Мальца тут не видел? Грязного такого, деньги спёр, гадёныш, – процедил сквозь зубы Паук.

–Сын, что ли? – поинтересовался Игорь.

–Да какой сын! Беспризорник, давить таких надо, – Паук выругался многоэтажным матом, чем вызвал недовольство бабушек, находящихся в автобусе.

–Много украл?

–Да сколько бы ни было, поймаю – прибью.

–Нет, не видел, – Игорь невозмутимо смотрел на разъярённого Паука, и тот понял, что в автобус ему без боя не попасть, ещё раз выругался, развернулся и пошёл на дальнейшие поиски.

Игорь прошёл в самый конец салона и сел рядом с Настей. Она склонила голову над ребёнком, прижимая его к груди и что-то тихонько напевая.

–Он беспризорник, его нельзя здесь оставлять, пока у нас поживёт, – шепнул Игорь жене.

Настя улыбнулась ему в ответ.

Данька, завёрнутый в куртку с головой, старался не дышать, чтобы ничем себя не выдать. Его била дрожь, он боялся, что Паук найдёт его, вырвет из тёплых рук, и тогда всё пропало.

Игорь осторожно развернул куртку и встретил испуганный взгляд Даньки.

–Ты как? – спросил он мальчугана.

Данька облизнул разбитую губу и сморщился от боли, разодранная щека саднила, но он мужественно ответил:

–В порядке.

Игорь улыбнулся:

–Наш человек. Давай знакомиться. Я – Игорь, это – моя жена Настя. А тебя как звать?

–Данька.

–Ты где живёшь? – тихо спросил Игорь.

–Да тут недалеко, в теплотрассе, – помолчав ответил Данька.

–А родители где?

Данька только плечами пожал. Хватит с него на сегодня рассказов о поисках матери.

Игорь с Настей переглянулись, нужно было не испугать ребёнка, предлагая ему помощь. Игорь вопросительно смотрел ей в глаза: что дальше? Настя выручила. Тихим мягким голосом она спросила:

–Дань, может, ты погостишь у нас? Соглашайся.

Данька не ожидал такого поворота событий. Его глаза округлились, что ответить он не знал. Тут уже и Игорь подхватил:

–Да, соглашайся! У нас большой дом! На рыбалку завтра пойдём. Ты когда-нибудь ходил на рыбалку?

–Я согласен, – робко ответил Данька.

–Ну, вот и хорошо, – обрадовался Игорь, – ты голодный, наверное,

Видавший виды автобус недовольно закряхтел, кашлянул пару раз и тронулся с места.

Игорь достал из сумки рогалик Крачковской колбасы, батон и пакет сока. Данька сначала смущённо отказывался, но потом умял добрую половину всего предложенного, и, утомлённый событиями и непривычно сытной едой, стал клевать носом.

Ехать было не так далеко, как долго. Разбитая грунтовая дорога и в сухую погоду вытряхивала всю душу из пассажиров, а сейчас, когда весенняя распутица превратила её в самый настоящий полигон, автобус с великим трудом преодолевал двадцатикилометровый участок за час, а то и полтора. Все места в салоне были заняты, поэтому пересесть из хвоста автобуса, где тряска имела максимальную силу, поближе к водителю Настя и Игорь не могли, и Настя бережно поддерживала голову Даньки, что бы та не болталась, как воздушный шарик на верёвочке. А он так пригрелся и так крепко уснул, что его сейчас не разбудили бы и пушки.

Время в пути тянулось нескончаемо долго, и когда на горизонте показалась старая сосна, красивая, разлапистая, Настя вздохнула с облегчением. Это была их остановка. Автобус выпустил из своего пыльного брюха Настю и Игоря, держащего на руках всё ещё спящего Даньку, и поехал дальше, тут их пути разошлись. Чёрный внедорожник Милы примостился у развилки, она встречала Настю и Игоря, до фермы было ещё километров пять. Мила вышла из машины, с намерением открыть багажник, что бы Игорь смог положить в него свёрток, но увидев детские ноги, торчащие снизу, просто застыла с открытым ртом.

–Что это? – спросила она.

Данька зашевелился, проснулся, высунул помятое личико из-под куртки и стал озираться по сторонам.

–Где вы взяли такого красавчика? – улыбнулась Мила, стараясь не смотреть на пунцовеющий синяк в пол-лица и распухшую губу мальчугана.

–Это Даня, он согласился у нас погостить, – ответила Настя, и шепнула подруге, – подробности позже.

–Ну, раз так, тогда поехали.

–А где твоя малышня? – поинтересовалась Настя.

–Увязались за отцом с самого утра. Димка поехал озимые проверять, говорит, что со стороны леса опять кабаны похозяйничали. Что-то съели, что-то вытоптали. Может, придётся сторожей с собаками ставить.

Тут зашипела рация, и голос Дитера сквозь помехи спросил:

–Ты скоро? Мы уже дома.

–Будем через десять минут, а ты затопи, пожалуйста, баньку, или лучше сауну включи, пусть прогревается, баня-это долгая история, – ответила Мила.

Мобильная связь до этой глуши ещё не добралась, поэтому её в какой-то мере заменяла рация. Настя смотрела на подругу, уверенно ведущую грузный внедорожник, и в который раз удивлялась, откуда взялась у коренной горожанки, воспитанной в семье, в которой даже бабушки и прабабушки в деревнях не жили, и проводившей все каникулы исключительно на море, эта тяга к деревенской жизни. Предложи ей сейчас кто-нибудь переехать снова в столицу, она отправит его куда подальше.

Машина вырулила на пригорок, и открылся прекрасный вид на маленькое поселение, в котором и жили подруги. Один большой каменный двухэтажный особняк – дом Милы и Дитера, и чуть поодаль добротный деревянный терем с красной черепичной крышей – дом Насти и Игоря. Из-за высокого сплошного забора выглядывали надворные постройки, а вдалеке, у леса сиял на солнце синей арочной крышей коровник, больше похожий на ангар для самолёта.

Мила предложила:

–Давайте сначала к нам, отмоете Даньку в сауне, да и переодеть его не мешало бы, я для него вещичек Вовкиных подберу, у меня и обед вкусный приготовлен.

Возражений не последовало. Машина плавно въехала в ворота и остановилась на вымощенной парковке у дома. Данька ещё никогда не был в таком сказочном месте. Красивый дом, показавшийся ему дворцом, яркая детская площадка с настоящим мини-каром, и клумбы, клумбы, клумбы, на которых уже распустилась радуга первоцветов.

Из дома выпорхнули дети, как ветер спустились со ступенек и подбежали к машине.

–У нас гости, – весело сказала хозяйка дома, – знакомьтесь, это Даня.

Первым протянул руку Вовка:

–Привет, меня Вовой звать. Это тебя бандитская пуля задела? – спросил он, показывая на разбитую губу Даньки.

–Ага, – ответил тот.

Маленькая Вовкина сестрёнка Оленька рассматривала странного гостя с детской непосредственностью. Иногда и они с братом приходили домой чумазые, но этот бедолага выглядел совсем плохо.

Мила руководила ситуацией и раздавала указания со знанием дела. Через минуту все уже были в доме. Даньке обработали ссадины и залепили их пластырем, напоили горячим чаем и отправили в негорячую сауну вместе с Вовкой. Тот в свои восемь лет был вполне самостоятельным человеком, и ему можно было доверить такое важное дело, как помывку. Взрослых решили к этому делу не подключать, чтобы не стеснять Даньку.

Пока Данька тёр себя намыленной в десятый раз мочалкой, а Вовка в десятый раз менял для него воду в деревянной шайке, Мила принесла несколько коробок детской одежды, из которой вырос её сын. Коротко, чтобы успеть до выхода детей из сауны, Настя и Игорь рассказали о том, как попал к ним маленький беспризорник. Дальнейшие действия решили обсудить потом.

Румяный, довольный и розовый, как молочный поросёнок, появился в дверях столовой Данька, облачённый в Вовкин махровый халат с капюшоном.

–Дань, ты не будешь против, если мы твою старую одежду сожжём? «Она ведь вся дырявая и грязная», – спросила Мила.

Данька вдруг испуганно посмотрел на неё и бросился к пакету, который она держала в руках. Неистово он стал выбрасывать из него рваные ботиночки, штаны, затем выудил куртку и стал шарить по карманам. Наконец, вытащив своё богатство – жестянку из-под чая, он мигом спрятал её в кармане халата и облегчённо вздохнул:

–Слава Богу. Теперь можно и сжечь.

Взрослые переглянулись: что может таить в себе маленькая баночка с нарисованной розовощёкой купчихой?

В гостиной всех ждал накрытый стол. И дети, и взрослые, не сговариваясь, вели себя так, будто Данька был в этом доме частым гостем. Никто не удивлялся тому, как жадно он поглощал борщ, закусывая пирожком, как тщетно пробовал справиться с вилкой, пытаясь съесть котлету, а потом снова вернулся к ложке, так ему было привычнее. Он очень боялся, что не сможет попробовать всего разнообразия вкусностей, царивших на столе. А Мила и Настя, осторожно, чтобы не заметил Данька, ловили каждый его взгляд на то или иное блюдо, и тут же подкладывали ему на тарелку то домашней копчёной колбаски, то кусочек румяной ватрушки и доливали в стакан яркого вишнёвого компота, который так ему понравился.

Когда трапеза закончилась, было решено отправить детей поиграть, а взрослые тем временем стали думать, как поступить. Они расположились за столом в гостиной, с которого уже убрали посуду, накрыв его для чая. Настя не находила себе места, она вскакивала из-за стола, делала круг по комнате, снова садилась, брала в руки чашку, возвращала её на стол, а в следующий момент уже была у окна и всё твердила:

–Данька должен остаться у нас, он пропадёт один! Вы же видели, в каком состоянии он был, он чуть не погиб сегодня! Игорь, ну разве я не права?

Игорь был с ней согласен. Настя посмотрела на Дитер, он мог дать дельный совет, потому, что никогда ничего не делал сгоряча. Дитер несколько секунд смотрел в потолок, как всегда, когда требовалось сосредоточиться и, разбросанные в голове мысли, аккуратненько разложить по полочкам, затем произнёс:

–Настя, прошу тебя, сядь, а то от твоих метаний у меня голова закружилась. Конечно, ты права в том, что ребёнку нужна помощь, но нужно всё сделать по закону, сообщить в опеку или в полицию, нельзя так просто взять его к себе.

–Нет! Только не это! Они заберут Даньку в приют, а потом в детский дом и мы больше никогда его не увидим! – закричала Настя.

–Настя, его ведь могут разыскивать родные. В полиции расценят ваш поступок не как спасение ребёнка, а как похищение, тогда вы точно не увидите долго не только Даньку, но и друг друга, потому, как для таких деяний предусмотрена статья, – возразил Дитер.

Настя умоляюще посмотрела на мужа, он вздохнул:

–Я всё понимаю, Насть, но Дитер прав. Если его действительно ищут родные, представь, что они сейчас испытывают…

–Да он уже не один месяц бродяжничает, это же видно с первого взгляда, – перебила его Настя, – я больше, чем уверена, что он не нужен никому. А его родственнички в пьяном угаре уже и позабыли, что у них растёт мальчик. Я не отдам его, не отдам!

Она заплакала, тихо, почти беззвучно, спрятав лицо в ладонях. Игорь погладил её по плечу и обнял. Теперь Мила взяла слово:

–Давайте разберёмся. Мы ничегошеньки не знаем о том, как Данька оказался на улице. Надо как-то аккуратно у него расспросить обо всём. Только сегодня этого делать не стоит. Пусть немного придёт в себя, а завтра, может, и сам всё расскажет. Тогда и будем решать, что делать дальше. Я думаю, что за это никто нас не накажет.

За окном горел закат, когда утомлённый событиями Данька, был уложен в мягкую тёплую постель. Невесомые полупрозрачные занавески пропускали в комнату последние солнечные лучи, окрашивающие всё в оранжевый цвет. Игорь вышел из комнаты, решив, что женщине легче будет найти общий язык с ребёнком, а лишняя суета Даньке сейчас ни к чему.

Настя ласково погладила его по голове и спросила:

– Хочешь, я посижу с тобой? Тебе, наверное, трудно будет уснуть на новом месте… Могу рассказать сказку. Хочешь?

–Я же не маленький, чтобы мне сказки рассказывать, – ответил Данька, – ты просто так посиди.

–Да, всё верно, ты совсем взрослый, – улыбнулась Настя, а у самой сердце так защемило от осознания того, что он прав. За свои пять-шесть лет этот маленький человечек повидал, вероятно, столько, что хватило бы на несколько взрослых жизней.

–Тогда давай поговорим, – предложила она и села на край кровати, – Тебе нравится эта комната?

До появления в этом доме Даньки, небольшая светлая комната пустовала. Её планировали сделать детской, но с тех пор, как Настя узнала, что не может иметь детей, она старалась не заходить сюда, невыносимо было видеть весёленькие обои с облаками-барашками, которые они выбирали вместе с Игорем ещё в той, прошлой счастливой жизни.

–Нравится, – ответил Данька, ещё раз оглядывая помещение, залитое вечерним светом, – большая такая, в детском доме в такой комнате жило человек по десять.

–Так ты жил в детском доме? – Настя уцепилась за эту ниточку, дающую возможность хоть что-то узнать о Даньке.

–Да.

–И долго ты там жил?

–Наверное. Я не помню.

–А где твои мама и папа?

–Не знаю, – вздохнул Данька.

–Ты их не помнишь?

–Папу – нет, а маму, кажется, помню. Помню, как она пела мне перед сном. Помню, что у неё были длинные волосы, а больше ничего не помню, – Данька ещё раз тяжело вздохнул.

Настя поняла, что про родителей пока спрашивать не стоит.

–Но в нашем районе нет детского дома, как ты оказался сегодня на площади у вокзала? – спросила она.

–Мы с Тимом сбежали, – тут Данька немного оживился и присел на кровати, – как настоящие разведчики, ночью на поезде. Ехали до самого утра. Прикольно было.

–Там… в детском доме, наверное, совсем было плохо, раз вы сбежали?

–Не-ют, – протянул Данька и как-то по-взрослому махнул рукой, – там было хорошо, нянечки добрые, и кормили вкусно, игрушки всякие там…

–А что же сбежали тогда? – спросила Настя.

–Тим так часто делал, он уже везде побывал. А я сбежал, чтобы денег заработать.

–Что-то хочешь купить?

–Нет. Хочу попросить детектива, чтобы он мою маму нашёл, – Данька зажмурился, последний солнечный лучик, отражаясь от настенных часов, блеснул ему в глаза.

–Когда дети теряются, их родителей ищет милиция, – сказала Настя, – так что деньги для детектива тебе не понадобятся.

–Одна тётенька-врач из детдома, у которой пропал сын, сказала, что милиция только бумажками занимается. И тогда она попросила детектива, чтобы он ей помог. Только надо было ему много денег дать, она не сказала сколько, сказала только, что много, – вздохнул Данька.

–И что этот детектив, помог? – спросила Настя.

–Да, нашёл её сына. Я как услышал про это, сразу решил, что надо где-то деньги найти, чтобы детективу заплатить.

–И где же ты собирался искать деньги? – Настя всё больше понимала, что с Данькой надо вести себя как с равным, а не как с шестилетним ребёнком.

–Мы с Тимом попрошайничали у церкви, сначала всё хорошо было, пока Паук не пришёл. Он начал у всех деньги отбирать, говорил, что в общак какой-то, а сам всё пропивал. Мы с Тимом хотели уйти из подземелья, уехать в Москву, когда потеплее будет, – Данька потёр кулачком глаза.

–Бедняжка, досталось же тебе… Ты устал очень. «Засыпай, обо всём поговорим завтра», – сказала Настя, поправила подушку и подоткнула одеяло, – разреши мне ещё посидеть рядышком.

–Сиди, – широко зевая, ответил Данька, проверил, на месте ли его банка с сокровищами, спрятанная под подушку для сохранности, и закрыл глаза.

Скоро он уже сопел ровно и спокойно, свернувшись калачиком, положив ладошку под щеку, и, чему-то улыбаясь во сне. Настя, стараясь не дышать, чтобы не потревожить его сон, вышла из комнаты. Постояла немного у двери и поспешила поделиться с Игорем тем, что узнала, но того в доме не было. И Настя решила, что он снова пьёт в гараже, как делал это почти каждый вечер. Как он может пьянствовать, когда его помощь сейчас такнужна маленькому человечку? От отчаяния ей захотелось разреветься в голос. Чтобы не услышал Данька, она выскочила из дома на террасу, где и наткнулась на мужа. Он сидел на ступеньках.

–Ой, – от неожиданности сказала Настя, – а я подумала, что…

–Что я в гараже в обнимку с бутылкой, – продолжил за неё Игорь.

Настя промолчала, а он добавил:

–Присядь.

Когда она пристроилась рядом, накинул ей на плечи безрукавку из овчины. Помолчали немного. Игорь как будто собирался с силами, не решаясь начать разговор.

–Ты прости меня, Насть, за то, что душу твою в канаты свивал и рвал их, рвал… Я только сейчас понял, почему. До того, как меня из армии выставили, я ведь только и умел, что убивать да спасать, спасать да убивать. А здесь спасать некого. Ты сильнее и лучше меня. Ты отказалась от любимой работы, уехала со мной в Тмутаракань, лишь бы мне было лучше, лишь бы я быстрее оклемался, да к нормальной жизни вернулся. Но я забыл, какая она, эта нормальная жизнь. За время службы рядом со мной были только проверенные и перепроверенные бойцы, каждому из них я доверил бы свою жизнь, не задумываясь ни на секунду. Вот и тебя я будто проверял каждый раз, насколько сильно ты меня любишь, насколько тебя хватит, когда ты сломаешься и сбежишь обратно в Москву. Или всё-таки не сбежишь… От меня родная мать отказалась, а ты как неваляшка, встаёшь и продолжаешь меня спасать. Я от осознания собственного ничтожества бешусь: как же, я такой супермен, опытный боец, а меня списают, жалею себя и пью, а когда пью, все для меня – враги. В общем, замкнутый круг какой-то.

Игорь посмотрел на свою маленькую, такую хрупкую и такую сильную жену. Она молчала, глядя на поднимающийся из-за леса жёлтый лунный диск, молчала потому, что Игорю нельзя было сейчас мешать. Пусть выплеснет из себя всё, что накопилось, а потом они обо всём забудут. Настя забудет о своих слезах, пролитых в подушку. Забудет, как потеряла ребёнка, после того, как просидела вот так же на крылечке холодной осенней ночью, ожидая, когда пьяный муж уснёт. Забудет приговор врачей: бесплодна. Хорошо бы и Игорю забыть о том, сколько боли он причинил своей жене, иначе, как жить рядом с ней, осознавая свою вину.

–Ты знаешь, – продолжил Игорь, – я сегодня, как Даньку увидел, испуганного, в крови, понял, что на войне и без меня разберутся, а вот ребёнку в мирное время пропадать нельзя. Если он – сирота, давай усыновим его, Насть. Хлебнул он лиха по полной, хватит.

–У него нет никого. Он из детдома сбежал, родителей не помнит.

–Значит, родные его не ищут.

–И что нам делать?

–Я думаю, Насть, что мы сами должны выяснить, кто он и откуда. Если у него действительно никого нет, значит, будем усыновлять. А если у него такие родные, которых лучше не иметь, то надо лишить их всех прав на него, и всё равно усыновлять.

Настя посмотрела на мужа, кивая в знак согласия, но что-то было в её взгляде, то ли тревога, то ли вопрос.

Игорь разгадал этот взгляд:

–Ты из-за меня переживаешь? Не надо, я всё понял сегодня, как-то в одно мгновение мозги на место встали. К бутылке больше не притронусь, обещаю. Прости меня, если можешь, и поверь.

Настя прислонилась щекой к его плечу и сказала:

–Я верю. Пойдём домой, холодно.

Утром Настя решила побаловать Даньку блинчиками с клубничным вареньем. Напекла их целую стопку. Часы показывали всего восемь тридцать. Так медленно текли минуты. Будить Даньку было рановато, но ей не терпелось хотя бы одним глазком увидеть его. Прокравшись на цыпочках к комнате, в которой спал Данька, она осторожно приоткрыла дверь и обомлела. Кровать была заправлена, подушки сложены пирамидкой, а Даньки и след простыл.

–Игорь!!!– закричала Настя так пронзительно, что тот выскочил из ванной с намыленной щекой и бритвой в руках, – Данька ушёл!

–Куда?

–Не знаю, его нет в комнате.

Вместе они бросились в комнату проверить ещё раз, как будто Насте могло привидеться, что Даньки там нет. Затем выбежали на улицу и застыли на крыльце, увидев такую картину: Данька умывался из огромной синей пластиковой бочки, в которую летом набирали воду для полива. По утрам ещё случались заморозки, и поверхность воды покрывалась корочкой льда. Данька чем-то пробил эту корочку, и, зачерпывая ледяную воду ладошкой, размазывал её по лицу, фыркая и пританцовывая.

–Что он делает? – спросила Настя у мужа.

В ответ Игорь рассмеялся во весь голос, а потом и Настя присоединилась к нему. Данька обернулся и тоже расплылся в улыбке, затем, семеня, поспешил к ним, по дороге вытирая лицо полой футболки, оголив тощенький торс. Смеясь, Игорь спросил:

–Ты, что – морж?

–Нет, это меня Тим приучил холодной водой умываться. Мы с ним ни разу не болели.

Игорь подхватил его на руки, перекинул через плечо и внёс в тёплый дом, прямо на кухню, усадил за стол со словами:

–Ну, раз ты уже умылся, то пора завтракать.

И тут Данька сник, улыбка сползла с его лица, он опустил глаза и тихо произнёс:

–Я предатель…

–Почему? – опешила Настя.

–Я тут второй день обжираюсь вкусностями, – горько вздохнул Данька, – а Тим с утра у церкви голодный стоит, пока кто-нибудь ему еды не подаст или мелочи. А ведь он вчера меня от Паука спас.

Игорь сел рядом, вытирая пену полотенцем со щеки, и спросил:

–А кто такой, этот Тим?

–Он – самый лучший мой друг. Мы вместе из детдома сбежали, – голова Даньки совсем поникла, он опять вздохнул, – какой же я гад.

–Говоришь, у церкви твой друг сейчас? – поинтересовался Игорь.

– Да, мы там каждый день попрошайничаем.

–Та-ак, – протянул Игорь, принимая решение, – ты, давай, ешь. Я сейчас пойду к Миле, попрошу разрешения взять её машину, наша-то не на ходу. И поедем мы с тобой вместе за Тимом.

Данька подскочил от радости:

–Правда? Ура! Ура! Ура!

Уже в дверях Игорь крикнул жене:

–Насть, собери блинов и ещё чего-нибудь, мы поедем Тима искать, а он, как говорит Данька, голодный.

–Хорошо, – ответила Настя, – только я с вами.

–Не надо, ты лучше баню протопи, да обед приготовь, всё-таки трёх мужиков накормить надо будет.

У церкви Тима не оказалось. Покружив на машине в районе автовокзала, и не найдя его и там, Игорь с Данькой снова подъехали к храму.

По дороге, засунув руки в карманы, шёл вразвалочку парнишка. Сломанный козырёк кепки, которая бала явно на несколько размеров больше положенного, почти скрывал его лицо.

–Это не Тим? – спросил Игорь, указывая на паренька.

–Нее-а, – протянул Данька, – это Стасик, он иногда тоже в подземелье ночевал.

Игорь вышел из машины, и когда Стасик с ним поравнялся, спросил:

–Здорово, Стас, ты Тима, случайно, не видел?

Тот не испугался незнакомого мужчины, не насторожился, а так запросто, как старому знакомому ответил:

–А тебе зачем?

Тут Стасик заметил выглядывающего из машины Даньку и хмыкнул:

–Ха! Так вот ты где! А Паук-то вчера рвал и метал, все по щелям попрятались, чтобы под раздачу не попасть.

–Стасик, где Тим? – спросил Данька.

Стасик повернулся к Игорю и невозмутимо произнёс:

–Сто рублей.

Получив желаемую купюру, Стасик, поведал о вчерашних событиях, разбавляя свой содержательный рассказ нецензурными словечками, вероятно, для полноты картины.

Паук вернулся в подземелье, изрядно выпивши, злой, как никогда, и всем дал указание: если кто увидит Даньку, сразу пусть тащит его на ковёр. Затем забрался в своё логово и продолжал пить, выкрикивая проклятия в адрес всего света. Все «жители» подземелья расползлись по самым дальним углам, чтобы ненароком не попасться на глаза «предводителю». Успокоился он ближе к полуночи, а вскоре по теплотрассе стал распространяться едкий дым, очень быстро он заполнил все помещения, оставив небольшой просвет у самого пола.

Тим со Стасиком проснулись первыми, растолкали спавшую ребятню, и, согнувшись в три погибели, стали пробираться к выходу. Кто-то ревел во всё горло, испугавшись спросонья, кто-то кашлял, наглотавшись дыму. Разбуженное воплями детей, зашевелилось, матерясь, и взрослое население. Вскоре наверх выбрались все, кроме Паука.

–Паука, Паука спасать надо! – кричал главный собутыльник предводителя, Костыль, и всё метался вокруг люка, размахивая руками, но сам рисковать не спешил.

Не видя энтузиазма со стороны спасшихся по поводу изволения Паука из огненной пучины, вскоре и сам Костыль смиренно отошёл от люка, из которого валил серыми клубами едкий густой дым.

Вдалеке послышались сирены, и стар, и млад поспешили удалиться от этого места. Взрослые, поняв, что переночевать в подземелье сегодня не удастся, пошли искать себе новое пристанище. А любопытная ребятня не смогла отказать себе в удовольствии посмотреть на работу пожарных, и устроила себе пункт наблюдения прямо у дыры в бетонном заборе. Да так увлеклись, что не услышали, как сзади подошли несколько человек.

Громкий командный голос за спиной заставил обернуться толкающихся у пролома ребят.

–Ну что, доигрались со спичками? Теперь на пожар любуемся?

Испуганные мальчишки прижались спинами к бетонной стене и лепетали самыми невинными голосами:

–Нет, дяденька милиционер, мы только смотрим.

Дяденька милиционер, высокий и широкий, как двустворчатый шкаф, наклонился, чтобы лучше рассмотреть ребят, и спросил:

–А что это вы в такое недетское время на улице делаете? Где родители?

–Отпустите нас, дяденька милиционер, мы сразу домой пойдём, – нашёлся Стасик.

А Тим подхватил:

–Да, это мы за пожаром наблюдали и про время забыли. Отпустите, нам и так влетит.

Дяденька милиционер снял фуражку, потёр лоб тыльной стороной ладони и сказал:

–Нет, друзья-товарищи, отпустить я вас не могу. Сейчас мы все вместе проедем в отделение, оттуда позвоним вашим родителям, они за вами приедут, и тогда я вас отпущу.

Ребятня как-то сразу сникла, поняв, что возражения не принимаются, и разбежаться не получится, потому, что стражей порядка было как раз по одному на каждого из них. Понурив головы, они поплелись к милицейскому микроавтобусу, припаркованному неподалёку.

Утром за Тимом приехали из детского дома. Он был даже рад этому, сказав: «Ну, вот, отосплюсь на чистой постельке, отъемся, отдохну, а потом можно будет опять приключения искать, – и, обратившись к Стасику, добавил, – вдруг ты Даньку увидишь, скажи ему, чтоб и он в милицию шёл сдаваться. Хватит ему приключений. Да, и передай, что наш детский дом в Смоленске, а то ещё упекут неизвестно куда. Передашь?»

Стасик закончил свой рассказ, попросив у Игоря сигаретку.

–Я бросил вчера, – сказал Игорь.

–Чё, прям так взял и бросил? – искренне удивился Стасик.

Игорь покачал головой:

–Бросил, бросил.

–Везучий, а я всё никак не могу.

–А тебя почему из участка отпустили? – поинтересовался Игорь.

–За мной родители приехали, когда проспались. Я ведь в подземелье не всегда живу, а только когда предки в запое. Они, когда не пьют – нормальные. Сейчас им в милиции мозг промыли, пару недель будут трезвые. Так что у меня всё в порядке. Ну, я пошёл.

–Подожди, а с Пауком-то что?

–Вроде, сгорел. Я слышал, как в милиции сказали, что он с сигаретой уснул, так напился, даже не почувствовал, как матрас под ним загорелся.

–Понятно, – Игорь протянул руку Стасику, – ну, бывай.

Стасик подмигнул Даньке и пошёл вразвалочку по липовой аллее.

Машину кидало из стороны в сторону по весенней распутице. Данька хмуро молчал, смешно вытягивая шею, чтобы увидеть дорогу. Игорь мучился от того, что не знал, как начать разговор. Наконец, решил, что говорить надо на равных, а это тягостное молчание пора прервать.

–Расстроился, что не нашли Тима? – спросил он у Даньки.

–Чуть-чуть, – ответил тот, вздохнув.

–Думаешь, ему в детском доме попадёт за побег?

–Нет. Наверно, нет. Он не первый раз сбегает. В прошлый раз, когда его нашли, то даже испекли пирог с яблоками, что бы он знал, как все по нему соскучились, и чтобы он больше не сбегал. Огромный такой пирог, мы все объелись.

–Тогда нет причин вешать нос. Мы с тобой сейчас классную рыбалку устроим. Знаешь, какие щуки в нашей речке водятся? Размером с крокодила.

–Правда? – глаза Даньки загорелись таким неподдельным удивлением, что Игорь рассмеялся.

–Правда, правда, – сказал он, – с небольшого такого крокодильчика. Зубищи у них острые-преострые, палец в рот не клади. А уха какая вкусная – язык проглотишь.

Данька повеселел, он никогда не был на рыбалке. А живых рыбок видел только в аквариуме, который стоял в «живом уголке» детского дома.

Дома Игорь и Данька обедать не стали, пошли на рыбалку, а еду взяли с собой. Речка тихо несла свои воды в пяти минутах ходьбы от дома. Расставили снасти, разожгли костёр, повесили над ним котелок. Еду разложили на покрывале, прямо на мостках, и, свесив ноги над прохладным потоком, принялись уплетать съестное. На свежем воздухе, как известно, даже хлебная горбушка покажется деликатесом.

Игорь заметил, как Данька, вздыхая, поглядывает на него, и, будто на что-то решившись, вдруг передумывает, и снова обращает свой взгляд на искрящуюся от солнца воду.

–Тебя что-то беспокоит? Давай договоримся, что ничего не будем скрывать друг от друга, – Игорь потрепал мальчонку по светлому вихру.

Данька замешкался, собираясь с духом.

–Я хотел спросить… а сколько мне у вас с Настей ещё пожить можно?

–Тебе у нас понравилось? – осторожно поинтересовался Игорь.

–Да, очень.

–Ты хотел бы у нас остаться подольше?

–Ага.

–Я и Настя тоже очень хотим, чтобы ты жил с нами. Но для этого нужно кое-что сделать. Прежде всего, мы должны узнать кто ты и откуда. Потом разыскать твоих родных, если они есть. А для этого надо съездить в тот детский дом, из которого ты сбежал. Там есть твоё личное дело. В нём всё про тебя написано. И если окажется, что ты один на всём белом свете, то мы тебя с радостью усыновим. Согласен?

–А как же моя мама? – испуганно спросил Данька, – ты поможешь найти её?

–Обещаю, что пока не найдём её, не остановимся.

Данька вздохнул с облегчением, теперь взрослый, серьёзный дяденька будет помогать ему в главном деле его жизни.

Глава 7

Игорь сидел в кабинете директора детского дома, ощущая себя посетителем ботанического сада, благодаря двухметровым фикусам в углах кабинета, плющу, который с книжного шкафа перебрался на карниз, а оттуда, как маскировочная сетка расползся по потолку, и подоконникам, заставленным бесчисленными цветами в горшках. Каждый свободный сантиметр пространства был занят ухоженным растением.

– Извините, что заставила Вас ждать, – сказала миловидная женщина лет сорока пяти, вошедшая в кабинет, – приезжала семейная пара, хотят усыновить мальчика. И, непременно, светловолосого, и чтоб на будущих родителей обязательно был похож, да чтоб не старше трёх лет. Ей Богу, как щенка породистого себе выбирают. Одно расстройство с такими усыновителями. Так и хочется сказать: «Да вы возьмите любого, он через год будет вашей копией. Дети, как губки впитывают манеры тех, кого любят… а своих родителей, пусть и приёмных, большинство из них просто боготворят». Простите ещё раз. Меня Александра Ивановна зовут, – протянула она руку через стол, – я Вас внимательно слушаю.

–Игорь, – отозвался он и коротко пожал её тёплую ладонь.

Он успел хорошо рассмотреть директоршу, пока та шла к своему креслу. Рыжие, почти красные волосы – похоже, это был её натуральный цвет – кудряшками опускались на плечи. Строгий костюм приятного шоколадного оттенка, яркий платочек, завязанный на шее каким-то сложносочинённым узлом, шпильки, алая помада и полное отсутствие украшений. Уверенная в себе, она приветливо смотрела прямо в лицо своему посетителю, пытаясь понять, что его привело.

– Я хотел бы поучаствовать в судьбе одного Вашего воспитанника. Знаю только, что зовут его Тим. Не было времени даже спросить, как его фамилия. Я работаю в пожарной бригаде. Недавно тушили теплотрассу, там беспризорники жили. Так вот, среди них и был Тим. Сами понимаете, во время пожара много не поговоришь, да к тому же их в милицию увезли. А когда я на другой день пришёл туда, мне сказали, что за ним приезжали из детского дома, и вот теперь я здесь, – Игорь помолчал немного и продолжил, – У нас с женой детей нет, и как-то не думали об усыновлении. А тут, понимаете, я понял, что могу помочь человечку. Вы скажите, какие документы нужно собрать, чтобы претендовать на усыновление. Конечно, если Тим согласится…

Игорь ничуть не лукавил, говоря о том, что интересуется Тимом. С Данькой они договорились, что не бросят его.

Александра Ивановна поднялась из-за стола и подошла к окну, взяла в руки маленькую зелёную лейку с длинным тонким носиком, полила цветок и снова вернулась на место.

–Бывает же так, – произнесла она, – Тимофей жил у нас пять лет. Сбегал с завидной регулярностью, но больше двух недель не пропадал, возвращался с вольных хлебов, как только нагуляется. Мы его не особо за это ругали, но в последний раз он прихватил с собой ещё одного мальчика. Ох, как я зла была на него за это. Данила – второй мальчик – совсем ещё малыш, ему всего-то пять лет было. Сам-то Тим вернулся жив и здоров, а где Данила и что с ним, ничего не известно. Да, что-то я от темы отвлеклась, Вас же Тим интересует. Так вот в чём парадокс, как только он сбежал, к нам из Краснодара приехала его тётя, сводная сестра его отца. Их разлучили, когда они были ещё малышками, тётя только недавно узнала, что у неё есть брат. Стала его разыскивать, но того уже несколько лет нет в живых. Зато она нашла племянника, а тот сбежал, да так надолго, на целых полгода. Пока Тим был в бегах, его тётя оформила все документы на опекунство. А как только нашёлся, тут же забрала его к себе. Очень положительная женщина, мы с ней созвонились вчера, Тимофей доволен, его просто не узнать. Раньше бал сама серьёзность, а теперь постоянно с улыбкой до ушей, а прошло то всего семь дней. Фотографии вот по электронной почте прислали.

Она с лёгкой улыбкой обратилась к Игорю:

–Так что за Тимофея можете быть спокойны, он в семье, с родными людьми, что очень важно, – и со вздохом, – а вот за Даню я очень боюсь.

–Если они сбежали вместе, то вероятно и второй мальчик где-то в нашем городе находится, – сказал Игорь, – Вы дайте мне его фотографию, городок у нас маленький, я поищу, поспрашиваю.

–А это неплохая идея, – согласилась директорша, – пожалуй, так и поступим.

Она достала личное дело Даньки из шкафа, положила его на стол и протянула Игорю цветную фотографию:

–Вот, – сказала она, – таких копий мы сделали по сотне штук, когда они сбежали. На каждом столбе листовки расклеили, милицию постоянно тормошили, но толку мало.

–У него тоже нет никого из родственников? – Игорь взял в руки фотоснимок, на нём был Данька в колпаке Буратино.

–К сожалению, о Даниле ничего не известно, даже настоящей фамилии. Его нашли в цыганской общине, сколько он там прожил, можно только догадываться. Цыгане живут очень закрыто, чужих не привечают. От них ничего не удалось узнать, кроме того, что мальчика зовут Данькой.

–А как же быть с фамилией? – спросил Игорь.

–В таких случаях фамилию мы сами придумываем. Записали его, как Лачин Данила Иванович.

–Почему Лачин?

–В первое время он много плакал и всё просился к Лачи. Так звали старую цыганку, которая, судя по всему, опекала его, пока Данила жил в общине. Цыгане так и не смогли дать однозначный ответ, откуда у них появился Данька. Хотя, надо отдать им должное, Данила был в заботливых руках, чистенький, сытый, похоже, его там не обижали.

–А где находится эта община? – поинтересовался Игорь.

Александру Ивановну заметно удивил вопрос Игоря, но она подробно объяснила, как добраться до этого уединённого места.

Цыганская община расположилась в добротных каменных домах, в нескольких километрах от главной дороги. Это был небольшой посёлок с единственной широкой улицей. Никаких заборов, ни высоких, ни низких, между домами не было. Им нечего делить, подумал Игорь. Только бы удалось с ними поговорить.

Его встретили любопытные недоверчивые взгляды смуглых цыганских ребятишек.

–Мне бы с Лачи поговорить, – сказал Игорь.

–Лачи! – закричал один из них, и побежал, сверкая босыми пятками, к высокому дому, с симпатичным балкончиком над крыльцом, – Лачи! К тебе гаджё пришёл!

Лачи, древняя цыганка, сидела на крылечке, по-турецки подобрав ноги. Яркий платок, завязанный большим узлом у виска на манер банданы, такая же яркая юбка до пят и золотое монисто придавали ей особый киношный колорит. Подойдя ближе, Игорь разглядел её старое сухое лицо, землистого оттенка, испещрённое глубокими морщинами. Несмотря на возраст цыганки, в её чёрных, как смоль локонах, выбившихся из-под платка, не было ни единого седого волоса.

–Здравствуйте, – громко сказал Игорь, приложив правую руку к сердцу, и слегка поклонившись в знак почтения, – я – не «гаджё», я поговорить пришёл.

Лачи улыбнулась, отчего лучи морщин побежали от её тёмных глаз.

–«Гаджё» означает, что ты не цыганских кровей. Не суди строго этих сорванцов, они не хотели тебя обидеть. Так с чем ты пришёл? – произнесла она низким грудным голосом.

–Может быть, Вы помните мальчика Даньку, его забрали отсюда в детский дом года два назад. Я бы хотел узнать, как он попал к вам.

Брови цыганки поползли вверх, она довольно резво поднялась, и пристально глядя Игорю в глаза, спросила:

–Скажи скорее, как живёт Данька? Здоров ли? Всё расскажи, добрый человек.

Игорь рассказал Лачи, при каких обстоятельствах в его доме появился Данька, и как они с Настей хотят, чтобы этот мальчуган стал для них родным.

–Твоё лицо как будто мне знакомо. Где я могла видеть тебя раньше? – не отрывая взгляда от Игоря, произнесла старая цыганка.

–Вряд ли мы встречались, – ответил он.

–Мои глаза меня не подводят, – задумчиво произнесла Лачи, поднося к губам длинный мундштук с тёмно-коричневой сигаретой. Делая глубокую затяжку, она всё пыталась понять, почему таким знакомым показалось ей лицо гостя.

Тем временем разговор переместился в просторную гостиную, в которой из мебели были лишь несколько длинных диванов по периметру да журнальные столики. Телевизор в полстены, да несколько пёстрых ковров на полу внахлёст – вот и всё украшение комнаты. Но она не казалась пустой.

Им навстречу выбежала девочка.

–Солнышко, принеси нам чай, – сказала старая цыганка, а сама предложила гостю сесть.

–Добрый ты человек, вижу… а за Даньку я всю душу себе вынула, всё переживала, как он там, в этом казённом доме. Кто его приголубит, да пожалеет. Он как родной нам был, такую радость в нашу семью принёс, что и не передать. Слушай, если не торопишься, расскажу всё, как было.

–Не тороплюсь, – сказал Игорь.

И потёк рассказ цыганки неторопливым ручейком.

Попал в их деревню Данька нежданно-негаданно, благодаря Радыме, старшей невестке старой цыганки.

В ту осень стужа пришла очень рано, в октябре стояли такие морозы, какие и в ноябре нечасто бывают. Радыма, как большинство местных цыганок, зарабатывала на хлеб на московских вокзалах да на рынках. Спеша вечером на электричку, Радыма наткнулась на девушку у подземного перехода. Та стояла в распахнутом пальтишке, с непокрытой головой, глядя в одну точку, держа коляску посиневшими от холода руками. Она, как будто, не замечала ни пронизывающего ледяного ветра, ни спешащей толпы людей, толкающей её, то в бок, то в спину. Ещё немного, и коляска полетела бы по ступенькам вниз.

Радыма вытащила девушку из людского потока и спросила, не нужна ли помощь, но та не услышала её. Пришлось немножко встряхнуть молодую мамашу. Придя в себя, она стала озираться, не понимая, как сюда попала и куда теперь идти. Радыма отвела её на вокзал, нашла свободное место в зале ожидания, усадила, принесла горячего чая. Малыш всё это время спал. Коляска у него добрая была, зимняя. Он сидел в ней, как в тёплом коконе.

Цыгане – хорошие психологи, и Радыме не нужно было спрашивать, чтобы понять, что девушка попала в трудную ситуацию, и не видит пока выхода из неё. Понемногу девушка отогрелась, представилась Светланой, рассказала, что её поезд будет только завтра вечером, что ночевать ей негде, и что денег осталось только на обратный билет.

Радыма пожалела бедную девушку, пригласила её, усталую и замёрзшую к себе в дом. Полчаса на электричке, и они приехали в цыганскую деревню.

Иногда Лачи прерывала рассказ, чтобы прикурить новую сигарету. Делая затяжку, она прикрывала глаза, мысленно возвращаясь в то время, о котором сейчас вспоминала, и, выпустив струйку дыма вверх, продолжала:

–Света вошла в этот дом совершенно обессиленная. Мы не стали приставать к ней с расспросами, накормили и уложили спать в маленькой комнате. Было ещё не поздно, и Данька остался играть с нашими детишками, а когда и он уморился, просто отнесли его в постель к матери.

До полудня я не решалась разбудить гостью, но, когда услышала плач Даньки, всё-таки вошла в комнату. Света спала, уткнувшись лицом в подушку. Малыш, плача, пытался её разбудить. Я подошла и потрогала спящую девушку за руку. Рука была холоднее льда. Света умерла несколько часов назад.

Какой ужас я тогда испытала, словами не передать… Схватив Даньку, я бросилась прочь из комнаты, позвала всех, кто в тот день остался дома.

Что же делать с малышом? Нужно было как-то возвращать его родным. Про Свету кроме её имени, мы ничего не знали. Выяснилось, что никакой сумки при Светлане не было, вероятно, её украли там, у перехода. Легко обокрасть человека, когда он ничего вокруг не замечает. Не нашли мы и документов ни в коляске, ни в карманах одежды. В милицию обратиться не рискнули, они всё на нас и повесили бы, и смерть девушки, и кражу её вещей.

Когда вечером вернулась из Москвы Радыма, она рассказала нам всё, что успела узнать о Свете от неё самой, пока накануне они в электричке ехали. Оказалось, что нет родных у Светланы, и некому её оплакивать. Тогда и решили мы: коли Данька круглой сиротой остался, то лучше пусть он у нас живёт, чем в казённом доме. Места у нас много, и кусок хлеба всегда найдётся.

Так и остался у нас Данька жить. Радыма его сыном считала, своих детей у неё не было, хотя за сорок лет уже перевалило. И так ей понравилось быть матерью, что через год и сама родила. Вот такая хитрая штука эта природа… (Цыганка помолчала немного). А Свету мы похоронили, по всем христианским правилам.

–А как же Данька в детском доме оказался? – спросил Игорь, пока Лачи закуривала очередную сигарету.

–Заметила бабка из соседней деревни, что вместе с нашими ребятишками бегает на речку светленький мальчонка. Ну и подумала, что украли мы его, – цыганка поймала взгляд Игоря и покачала головой, – а что ты удивляешься, разве самого в детстве цыганами не пугали?

–Нет, – ответил Игорь.

–А вот в нашем краю пугают, мол, не уходи далеко, а то цыгане украдут. Глупость какая, у нас своих детей хватает. Так вот, – продолжала Лачи, – понаехала милиция, Даньку увезли. Он так плакал, так плакал, как только сердце моё не разорвалось… Меня допрашивать стали, а я грех на душу взяла, соврала, что прибился он к нашим мальчишкам совсем недавно, несколько дней назад, что мы сами собирались к властям обратиться, да не успели. Про Свету ничего не сказала, чтобы беды нам не вышло, а сама все глаза выплакала про Даньку. Очень мы его полюбили, очень все переживали.

–У Вас осталось что-то из тех вещей, в которых он был, когда попал сюда? Хоть что-нибудь, – спросил Игорь.

–Только фотокарточка, на ней Светлана с отцом Даньки, она эту карточку Радыме в электричке показала. Приехала Светлана к нему, к отцу Даньки, в Москву, а его там и след простыл. Разве можно так поступать с родным чадом? Бросил, как куклу, уехал за границу. Ух, попадись он мне на дороге, я бы сказала, кто он есть на самом деле, – с этими словами старая цыганка поднялась, – ты подожди минутку, я-фотокарточку-то принесу.

Вернулась она с резной шкатулкой из дерева, села рядом с Игорем, бережно поставила себе на колени дорогой ей предмет и открыла. В нём оказались старые пожелтевшие фотографии, кажется, ещё довоенные. Лачи достала конверт с самого дна шкатулки, вынула из него фотографию, посмотрела на неё и ахнула:

–Так это ты? А я-то голову себе сломала, всё вспоминала, где я тебя видела…

Игорь не понял, что она имела в виду, взял карточку из её рук и тоже обомлел. С цветного снимка смотрели на него, улыбаясь, красивая девушка с длинными русыми волосами и Святослав. Игорю стало жарко, его сердце, сбившись с ритма, ухало, как кузнечный молот, перед глазами поплыли круги, (раны, переставшие его беспокоить, снова дали о себе знать) страшно захотелось пить, тяжело дыша, он привалился к спинке дивана.

–Брат…– только и смог вымолвить Игорь.

–Брат? – переспросила цыганка, – Близнец, что ли?

–Да, только он погиб почти три года назад. Почему он мне ничего не сказал? Не знал? Что же это получается… Данька – мой племянник? – Игорь никак не мог поверить, в то, как заковыристо судьба устроила им встречу, а ведь этой встречи на остановке автовокзала могло и не быть. И тогда Игорь никогда не узнал бы, что Данька, продолжение Святослава, его кровь и плоть, скитается где-то по свету одинокий и безродный. От таких мыслей ему стало холодно.

Цыганка принесла сердечные капли, а сама ровным и мягким голосом стала говорить:

–Ты, сынок, ещё молодой совсем. Я-то за свою жизнь столько раз видела, какие кружева судьба человеческая заплетает, сам никогда такого не придумал бы. Ты на жизнь обиду в душе не таи, она не может относиться к нам хорошо или плохо. Мы сами творим свою судьбу…

Игорь слушал успокаивающую речь, но суть слов пролетала мимо, реальность ускользала, оставались только невесомость и темнота. Когда он открыл глаза, голова его была светлой, мысли не прыгали друг через дружку, он ясно понимал, что теперь делать.

Лачи вызвалась проводить гостя. Они шли неторопливо к окраине деревни. Игорь заметил:

–Я смотрю, дома все новые. Вы недавно здесь обосновались?

–В тридцать третьем. Привезли нас сюда, как скот. Цыгане для советской власти были ненадёжным элементом. В Москве немного оседлых цыган было, да и те, видно, глаза мозолили партийным шишкам. Мы люди мирные, никогда войн ни с кем не вели, и свободные, только нашему, цыганскому закону подчиняемся. Вот за нашу свободу и дали нам три часа на сборы, да подальше от столицы вывезли. Посреди чиста поля и оставили. Видишь то каменное здание, – Лачи остановилась, чтобы показать видневшуюся за домами старинную постройку, – там зернохранилище было, в нём и жить приказали. Чтоб не разбрелись по таборам, солдат вооружённых приставили, а для пущей уверенности увезли с собой по ребёнку из каждой семьи, мол, советская власть из них настоящих людей сделает. Мне тогда всего семнадцать было, первенец новорожденный на руках, как я его тогда сохранить смогла, сама удивляюсь, – Лачи умолкла ненадолго, ой, как не хотелось ей ворошить ту часть прошлого, которую всю жизнь пыталась спрятать подальше да поглубже, и забыть, где спрятала, – Воды рядом не было, пришлось мужчинам копать колодец почти голыми руками, лопатам-то откуда было взяться, мы ведь всю жизнь в городских квартирах прожили. Осень на дворе, а в этом каменном мешке ни печки, ни лавочки, хоть бы соломы клок, чтоб не на голом полу спать. Сквозь дыры в крыше вороны залетали. Холодно было и голодно, продукты, которые с собой привезли, быстро закончились, стали по сёлам ходить, да обменивать вещи на еду. Женщины одежду стали шить, да продавать, а мужики скорняжничать, да кузнечным делом зарабатывать.

Кое-как до больших морозов сумели внутри каменного амбара построить деревянный короб из старых досок, в нём буржуйку поставили, получилась у нас одна на всех большая спальня. Из леса мох мешками носили, да сушили. Этим мхом потом стены конопатили, да матрасы набивали. Вот так мы и перебивались. В первую зиму от постоянного холода и голода умерли все, кто был послабее, а которые в живых остались, еле ноги передвигали. Люди из соседних деревень над нами сжалились, помогли поле распахать, да семенной картошкой поделились, хоть и сами впроголодь жили. Мужиков в колхозе не хватало, стали наших приглашать на работу. Потихоньку всё наладилось, человек ко всему привыкает.

А когда нам снова в Москву на заработки ездить разрешили, то начали новые дома строить. Амбар этот мы хотели разобрать и сделать из камней фундамент для новых домов, но его ещё при царе-горохе строили, на века, камень к камню точно прирос намертво. Пришлось оставить, как есть. Покрыли его новой крышей и сделали добрую конюшню. Сейчас наша община имеет три десятка чистокровных жеребцов.

Цыганка закурила, отгоняя от себя тяжёлые воспоминания, взяла левую руку Игоря и повернула её ладонью вверх.

–Жизнь у тебя длинная будет и счастливая. То, что раньше было, забудь, собери в мешок и утопи в проруби, в речке, чтоб теченьем унесло.

–Разве можно утопить память? – спросил Игорь.

–Нужно, – твёрдо сказала цыганка, – извлеки урок из прошлого и отпусти его. А если будешь постоянно копаться в себе, вину свою взращивать, да думать, что всё могло быть по–другому, то затянет тебя в этот омут всецело, не выберешься.

Она внимательно посмотрела в глаза собеседнику и продолжила:

–Ты был в этом омуте, сам знаешь, о чём я говорю, но проведение послало тебе Даньку, и это будет не единственное дитя в твоём доме. Жизнь тебе путь указала, ступай смело, всё хорошо будет.

И он ушёл, а она осталась и долго ещё смотрела вслед удаляющейся машине, даже когда та исчезла из виду, оставив за собой клубы пыли. А потом повернулась и медленно зашагала к дому, повторяя, как заклинанье: «Боже, дай здоровье и счастье сыну твоему, Даньке, и сохрани его от бед».

Машина Игоря петляла между рытвинами и ухабами просёлочной дороги, похожей на полигон для испытания вездеходов. Иногда ему казалось, что если бросить её на обочине и побежать напрямик через леса и поля туда, где ждут его Настя и Данька, то он сможет добраться до них гораздо быстрее. Ах, как не терпелось ему рассказать Насте, что Данька – родной, родной по крови. А это значит, что никто теперь не вправе отобрать у них этого ребёнка. Один-единственный тест ДНК покажет: Данька сын Игоря, ведь Игорь и Святослав – генетические копии друг друга.

Глава 8

Олимпиада устало бросила сумку на пол, закрыла за собой дверь. Три дня они с Лидией провели в Псково-Печёрском монастыре. Лидия настояла на этой поездке, видя, как подруга совсем пала духом. Перед праздником Светлой Пасхи Олимпиада приняла крещение. Этому предшествовали два дня разговоров с духовным наставником, отцом Иоаном. Седовласый старец больше слушал, чем говорил, но каждое слово его было сильнее, чем многие главы книги.

Он не корил Олимпиаду за все ошибки, о которых она сама ему поведала, но помог распутать клубок хитросплетений, которыми наградила её судьба за последний год.

На прощанье старец сказал ей:

–Запомни: Господь милосерден. Он не наказывает нас. Всё, что происходит с нами, даётся нам не за что-то, а для чего-то. Нам только нужно разгадать для чего. И тогда всё станет просто.

Олимпиаде не пришлось долго копаться в себе, чтобы понять, для чего ей даны были все испытания и потери. Для прозрения. Только потеряв сына, и оставшись в окружении того, что она больше всего ценила в прошлой жизни (картин, антиквариата и прочей шелухи), Олимпиада смогла понять, что была слепа.

Настойчиво пищал автоответчик. В последнее время ей редко звонили, и Олимпиада, с замиранием нажала на кнопку «прослушать сообщения».

«Здравствуй, мам, – услышала она голос Игоря, – …Мам, приезжай, у нас сын Святослава, твой внук. Я знаю, ты подумаешь, что я сошёл с ума. Я бы раньше и сам так подумал… Мы приезжали к тебе, но дома не застали. Мам, мы все тебя ждём, очень ждём».

Олимпиада вылетела из квартиры, оставив дверь нараспашку, и стала беспрерывно давить на звонок Лидии.

Буквально через пять минут они уже ехали в машине, направляясь от центра Москвы туда, куда указывал навигатор.

Лидия, улыбаясь, спросила:

–А как же твои семь чемоданов? Неужели ты сможешь обойтись без двадцати нарядов на все случаи жизни?

–Нет уж! Когда Господь услышал мои молитвы, я не могу потратить на сборы ни секунды. К тому же, пятна, которые оставил на моём шёлковом костюме тот ужасный пёс, так и не сошли. А мы с тобой не знаем, какие животные бросятся нас облизывать на этот раз.

И они расхохотались, вспоминая, как Шнурок, приветствуя Олимпиаду, толкнул её в лужу и испачкал с ног до головы грязью.

Машина прыгала по ухабам то и дело, норовя выскочить в кювет.

–Когда, наконец, в нашей стране будут дороги, а не полосы препятствия для машин? – возмутилась Лидия, и, взглянув на навигатора, сказала, – Кажется, здесь нам нужно поворачивать.

После поворота у старой сосны дорога стала немного лучше, просто потому, что ездили по ней реже, но подпрыгнув на очередной колдобине, так, что женщины коснулись макушками потолка, машина вдруг встала. Лидия попробовала завести её снова, но безуспешно.

–Да-а, – протянула она, выйдя из машины, – какие будут предложения?

–Давай дойдём быстренько до фермы, осталось ведь немного. Вон, за пригорком крыши видны. Позовём на помощь, нас спасут, – умоляюще посмотрела на подругу Олимпиада.

Лидия прекрасно понимала, что та сейчас готова ползком добираться до сына и внука, но и машину бросать было нельзя.

–Нет, – сказала она, – если я брошу здесь свою старушку, то через полчаса местные оставят от неё один остов.

–Да тут нет никого, лес кругом, – возразила Олимпиада.

–Тебе так только кажется, – усмехнулась Лидия, – а стоит отойти, они тут как тут. Подобный опыт у меня уже был. Сделаем так: ты иди одна, а я останусь караулить машину. Иди, иди, а я посмотрю под капот, вдруг там ничего серьёзного, может, ещё тебя догоню.

Олимпиада не пошла, она припустила сначала трусцой, а потом и бегом.

Данька с серьёзным сосредоточенным лицом помогал Игорю сажать картошку в борозды, бросая по одной в каждую лунку.

–Пап, мы с тобой уже три мешка посадили, а сколько мешков из этого вырастет? – спросил он у Игоря.

–А вот осенью и увидим, когда выкопаем.

Картошка закончилась, взяв пустой мешок, Игорь направился к дому, чтобы наполнить его. Данька присел передохнуть на перевёрнутое ведро. В его сторону торопливо шла запыхавшаяся босая женщина, неся туфли в руке. Она заметила светловолосого мальчугана и тут же узнала в нём черты Святослава.

–Даня? – спросила она, хотя теперь была совершенно уверена, что это именно он.

–Да.

Данька встал и удивлённо посмотрел на неё, но тут же узнал по фотографии, которая стояла в доме Игоря в красивой рамке на комоде.

–Бабушка? – Данька шагнул ей навстречу, улыбаясь, совсем как Святослав на том фотоснимке со Светланой.

У Олимпиады перехватило дыхание, идти уже не было сил, и она упала на колени, протянув к нему руки.

–Прости меня, прости, прости, – шептала она сквозь слёзы.

Данька подошёл и убрал с её лба выбившуюся на глаза прядь волос, а потом нежно прижал к своей груди её голову.

–Бабушка, почему ты плачешь? Тебя кто-то обидел? Не плач, мы с папой тебя защитим. Не плач, бабушка, теперь надо радоваться, у нас ведь такая большая семья: мама, папа, я и ты.

Но Олимпиада не могла остановить слёзы и всё просила:

–Прости меня, родной мой, прости!

Игорь остановился ошарашенный, увидев свою мать на коленях посреди картофельного поля. Данька стоял перед ней, вытирая слёзы с её щёк своими пыльными ладошками, отчего на лице Олимпиады оставались тёмные разводы.

Игорь бросил мешок, подбежал к ним и поднял мать с колен. Теперь она просила прощения у Игоря.

–Всё хорошо, мам, успокойся. Теперь всё хорошо, – Игорь, как мог, уговаривал мать не плакать, – вот и внук твой нашёлся. Даня, Данила, это ведь твоя бабушка к нам приехала.

–А я сразу бабушку узнал, – весело крикнул Данька.

Олимпиада вдруг перестала плакать.

–Почему ты называешь его Данилой? – спросила она у Игоря.

–Потому, что так его звали в детском доме, Данька – значит Данила.

–Нет, – покачала головой Олимпиада, – Данька – значит Богдан.

–Почему ты так решила? – удивился Игорь.

Олимпиада молча достала из сумочки фотографию, с которой смотрели улыбаясь, Светлана и маленький Данька. На обратной стороне была надпись: «Богдану годик».

–Это его мать, – сказала Олимпиада, – она назвала своего сына Богданом. Я была там, где они жили, была в их доме, он до сих пор пустует. Когда Света уехала в Москву, её следы потерялись.

Ошарашенный Игорь только и смог сказать:

–Ничего себе, новости! Данька, теперь мы знаем, кто твоя мама! Мам, значит, мы с тобой искали одно и то же, но с разных концов. Ну, что же мы тут стоим, пойдем скорее в дом, ты всё нам расскажешь.

Когда они втроём подошли к дому, им навстречу вышла Настя в цветастом переднике и выпачканными в муке руками.

Какая красавица и умница, подумала Олимпиада и удивилась тому, что ей даже в голову не пришло назвать эту девушку деревенщиной, как непременно произошло бы, случись эта встреча ещё пару лет назад.

–Мам, а ты как сюда добралась? – спросил Игорь, когда они уже пили чай на террасе.

–О, Боже! – спохватилась Олимпиада, – Там, на дороге Лида ждёт помощи, у неё машина сломалась. Ну, какое же я чудовище, если бы ты не спросил, я не скоро вспомнила бы про бедную Лидочку.

–Ладно, отдыхайте, а я поехал Лидию выручать, – сказал, улыбнувшись, Игорь.

Глава 9

Когда Данька пошёл во второй класс, на школьную линейку первого сентября вместе с ним пришли не только мама с папой и бабушка. В двухместной коляске мирно посапывали двойняшки, его младшие братик и сестрёнка. Данька очень гордился тем, что он теперь старший брат. Довольный он выглядывал из-за огромного букета, ловя обожающие взгляды своих родных.

С его загорелой мордашки не сходила улыбка. Всего неделю назад он вернулся из Краснодарского края, где гостил у своего друга Тима. Целый месяц они нежились в тёплых солёных морских водах. Тим теперь и не замышлял о побеге. Куда бежать из рая на земле? А вот с профессией определился твёрдо, он будет моряком. Будет водить океанские лайнеры по всем морям и океанам, побывает на всех континентах, во всех уголках Земли.

А Данька просто был счастлив оттого, что у него теперь такая большая семья, что на зимних каникулах к нему в гости приедет Тим, и они снова поедут к бабушке в Москву, и снова пойдут на кремлёвскую ёлку и в цирк, и ещё во много-много мест, где будет весело.

–Богдан, определённо, будет академиком, – сказала Олимпиада Аркадьевна на ухо Насте. Они стояли в первом ряду среди родителей, пришедших на День Знаний в школу.

–Мне бы хотелось, чтобы он был просто счастливым человеком, – улыбнулась Настя.

–А кто сказал, что академики не бывают счастливыми? – парировала Олимпиада.

–С другой стороны, счастливыми бывают не только академики, – сказал Игорь, и обнял сразу и маму, и жену.

КОНЕЦ.

В оформлении обложки использована фотография автора AD_Images «Crying angel» с https://www.shutterstock.com.

Оглавление

Глава 1

href=#t2>Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9