Зильзиля [Ирина Горянина] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Землетрясение по-узбекски – «зильзиля́»

Ташкент, раннее утро (5 часов 15 минут по местному времени) 26 апреля 1966 года. В нашем доме на улице Первомайской все спят. В спальне (бывшей комнате Софьи Иосифовны) нас трое – две кровати составлены вместе, на них мама и мой младший брат Миша. Моя кровать стоит отдельно у стены. Открыта дверь в столовую, там на диване спит папа. Бабуля и дед в Чардаре. В другой части дома спят соседи – тетя Маруся и дядя Эмма, их дочки Ира и Наташа.

Я просыпаюсь – кровать подо мной ворочается, круглая печь в углу, на нее из окна падает свет уличных фонарей, ходит ходуном, всей кожей ощущаю некий гул – звука не слышно, но я по-звериному чувствую его ни с чем не сравнимую мощь. На кровати сидит мама и громко кричит: ”Дети! Война!” из столовой слышен крик папы:”Мои глаза! Ничего не вижу!”. Миша рыдает. Я никак не могу включиться в происходящее, все вижу как-то со стороны.

И вот мы в ночных одеяниях уже выскочили во двор. Там, в таких же туалетах, ежатся от холода наши соседи. Из бурного обсуждения взрослыми происходящего я понимаю, что произошло землетрясение. Потом мы заметим большие трещины в стенах и потолке, из стены в маленькой комнате во двор вывалится прямоугольная часть, обнаружив тем самым заложенную когда-то дверь черного хода. На кровать в маленькой комнате, где спала бабуля во время своих приездов в Ташкент (слава Богу, она была в Чардаре), упала висевшая над ней картина “Иисус Христос с апостолами идет по пшеничному полю”, стекло разбилось. С буфета в большой комнате упала бронзовая фигура, зовущаяся в семье “Обнаженная со скрипкой” (хотя дама вовсе не обнажена, на ней тога в красивых складках, венок из лавровых листьев и сандалии, но она действительно держит скрипку).

А пока мы стоим полураздетые во дворе. Начинает светать, холодно. Папа и дядя Эмма решают проникнуть в дом за пальто. Страшно. Кажется, опять начнет трястись все вокруг. Наша дверь в дом открыта, через нее по прямой виден коридор перед большой комнатой, сама комната и дверь в общую с соседями прихожую – там и висят пальто. Папа и дядя Эмма подходят к нашему крыльцу, мы с волнением наблюдаем, мама и тетя Маруся дают взаимоисключающие советы. И тут мы видим, как наши мужчины на секунду замерли перед дверью, после чего папа решительно пошел, а дядя Эмма пополз по-пластунски! Нас разобрал истерический смех. И вот папа уже идет обратно с пальто, стараясь не наступить на дядю Эмму, который еще ползет туда. Одевши пальто и отсмеявшись, все решают выйти на улицу и посмотреть вокруг.

Уже рассвело, но солнце еще не встало. Мы, не решаясь войти в дом, выходим через калитку в воротах. На улице полно народа, все одеты как мы – из-за этого я не сразу узнаю знакомых и соседей. Пройдя по близлежащим улицам, мы видим, что следы землетрясения видны везде, некоторые здания заметно разрушились, в других огромные трещины, висят порванные провода, разбиты окна. Знакомые до мелочей улицы вдруг стали другими. О жертвах никто не говорит, потом упоминали нескольких погибших, кого-то ударило, кого-то убило током. Официальных сообщений о жертвах не было. Подходя к нашему дому, я услышала громкий вой – оказалось, это наш Тимка, щенок кавказской овчарки, папа недавно принес его в дом, выл от ужаса, что все ушли, а его бросили.

Так начался новый, ни на что не похожий период жизни.

В доме спать невозможно, туда и зайти страшно. Кровати вынесли во двор, мы спим одетые – ночи еще холодные. Некоторые вынесли кровати прямо на улицу. Сейчас город похож на огромный цыганский табор. Занятия в школе – я учусь в седьмом классе, Миша в первом – по инерции продолжаются еще несколько дней, но 1-го мая случился настоящий ураган, с порванными проводами и поваленными деревьями, после этого учебный год объявили оконченным. Для школьников это, естественно, счастье. Мы встречаемся, бродим по улицам и откровенно наслаждаемся происходящим – все так необычно и так интересно! Очень скоро хозяйственный дядя Эмма привез огромную армейскую палатку и мы все туда переселились. В палатке стояли кровати, на них спали: я, Миша, мама, папа, дядя Эмма, тетя Маруся, Ира, Наташа и родственницы тети Маруси – сестры тетя Галя и тетя Шура и дочка тети Гали Ляля (младше меня на год) – всего стояло 10 кроватей, тетя Галя и Лялька спали вместе. В палатку провели свет, поставили приемник, телевизор и холодильник. Обеденный стол и стулья стояли снаружи.

Как мне нравилось это коллективное житье, особенно вечера! Общие большие ужины, часто заходили гости, так что народу всегда было много. Бесконечные разговоры, игры в карты и в лото, всегда включен телевизор, из-за заборов смутно слышно соседей – весь тот период озвучен, люди жили на улице и никогда не смолкала “музыка жизни” (цитирую Рейна).

Палатка была не только у нас. После землетрясения в Ташкент пошла мощная гуманитарная помощь. На улицах стояли палатки, в городе выросли целые палаточные городки. В них жили и сами ташкентцы и огромные толпы строителей, приехавшие изо всех союзных республик. Был срочно составлен план генеральной реконструкции города. Сносились старые дома и на их месте строили новые. Уже года через два Ташкент разительно изменился.

В колониальном азиатском городе, каким был Ташкент до землетрясения, русскими была заселена одна половина. Там были, в основном, дореволюционные одноэтажные каменные дома, крыльцо в них всегда было вписано внутрь, как лоджия, с большими внутренними дворами, и неширокие асфальтированные тенистые улицы с арыками вдоль тротуаров. В большом Старом городе жили узбеки, – узкие пыльные улочки, никаких деревьев, глухие глинобитные стены, за ними дворы. В стене дома со стороны улицы никаких окон, одна дверь, часто старинная, резная, всегда покрытая пылью. Но если войти из пыльного пекла пустынной улицы внутрь, то попадешь в рай: тень от плодовых деревьев, журчание воды в арыке, увитая виноградом беседка с обязательной высокой деревянной, застеленной тонкими стеганными ватными одеялами (а в богатых домах коврами) тахтой, на ней надо возлежать, клумбы с благоухающими огромными розами – узбеки их любят и умеют выращивать, двор тщательно выметен и полит. С улицы об этом счастье догадаться невозможно.

Европейцы и узбеки пересекались, по детским впечатлениям, только на базаре. Конечно, они были и среди школьников, и среди служащих, и среди знакомых – но очень мало. В первых классах со мной учились двое – мальчика я не помню, а девочку звали Диля (Дилором), фамилия Ибрагимова, мы с ней очень дружили. Мама у нее была врачом, папа работал в Академии Наук, старший брат учился в медицинском институте. А на базаре мы были покупателями, а узбеки – продавцами. Ташкентские базары – это тема для отдельного рассказа.

Итак, мы живем в палатке. Днем стены палатки закинуты на крышу, кровати стоят просто под навесом. Тепло пришло быстро, деревья зеленые. Палатка стоит под большой урючиной. Утром взрослые уходят на работу, Ира и Наташа в институт – Ира учится в медицинском, Наташа – в инязе (занятия отменены только в школах). Мы – я, Миша и Лялька – с удовольствием бездельничаем целыми днями. Щенок Тимка, необыкновенно быстро подросший, тоже рад, что взрослые ушли. У него своя причина – ему страшно понравилось одеяло из верблюжьей шерсти, которым покрыта раскладушка Наташи, и он, дождавшись ее ухода, стремглав мчится в палатку, плюхается на любимое одеяло и валяется на нем до прихода кого-нибудь из взрослых. Мы его не гоним – уж очень живописно смотрится светло-коричневый пушистый Тимка на светло-коричневом пушистом одеяле. На ночь стены палатки опущены, у двери стоит тахта, на которой спит папа. По городу ходят слухи о ворах и злодеях, так что папа у нас защитник. К тахте в ногах прислонена лопата, а под подушкой лежит трофейный немецкий кинжал, его папа привез с войны. Когда ночью потряхивает (а толчки продолжаются – слабые, днем незаметные, а ночью все сразу просыпаются, несколько раз тряхнуло сильно, а девятого мая был самый сильный и продолжительный толчок, очень было страшно, земля гудела и ворочалась), папа вскакивает и хватает лопату, как ружье – наверное, с войны у него этот рефлекс остался. Мы просыпаемся и смеемся – папа в трусах с лопатой наперевес. Он приходит в себя и тоже смеется. От смеха испуг проходит и, погадав, сколько баллов натрясло (самый первый и самый сильный толчок был силой около 8 баллов – это общепринятые единицы мощности землетрясения по шкале Рихтера), обитатели нашего брезентового ковчега засыпают.

В середине июня Мишу отправляют к бабушке с дедом в Чардару, а меня отправляют в Подмосковье. Мои мама и папа прокуроры, они оба работают в Прокуратуре УзССР. После землетрясения Прокуратура СССР пригласила детей работников республиканской прокуратуры бесплатно провести два месяца в пионерском лагере в Истре. Мне ужасно не хотелось уезжать из интересной палаточной жизни, но родители решили, что надо увозить детей на лето отдыхать (от чего – непонятно). Дальше был лагерь в Истре, где мне не понравилось – было одиноко и непривычно холодно. Потом я вернулась домой (в лагере я поправилась настолько, что мама меня при встрече не узнала). Все еще жили в палатке, но в доме уже полным ходом шел ремонт. Ремонтировали и квартиру на улице Шевченко – родители, наконец, получили собственное жилье. Меня и Мишу перевели в другую школу, рядом с квартирой. Жизнь опять полностью изменилась.