Кино про любовь [Serge Orloff] (fb2) читать онлайн

Окно режиссёрского Люкса (цветной телевизор «Рубин», холодильник «Бирюса», шкафчик с рюмочками, отдельная спальня и ванная с кафелем) было открыто настежь, но это не помогало. На улице было плюс тридцать пять.

Как они здесь живут? – подумал Таранов о жителях Ягодного.

Сам он плохо переносил жару: его подташнивало, пропадал аппетит и по вечерам болела голова.

Одну жару он ещё мог как-то выносить, – его убивало то, что к ней примешивались производственные неприятности. На Мосфильме уже поднимался скандал. Двадцать полезных метров за четырнадцать съёмочных дней в дирекции считали чуть ли не провалом экспедиции. На днях для выяснения ситуации на месте со студии должен приехать директор картины.

Таранов примерно догадывался, что о нём судачат на студии: дебютант в свои 44 года, из Саратова, снимал там на кинохронике какие-то короткометражки, женился на москвичке, 5 лет ошивался на Мосфильме, выпрашивая хоть какую-то постановку, безвольный, группу распустил, разрешил актрисе улететь на другие съёмки, из-за чего группа пять дней была в простое и так далее.

В своих раздумьях он допускал, что, возможно, этот дурацкий сценарий с рабочим названием «А если это любовь?» ему сбагрили лишь для того, чтобы похоронить его как режиссёра. От этого сценария на студии открестились все безработные режиссёры, а он согласился. Отказаться он не мог из-за жены. Она бы этого не поняла: пять лет он сидел без работы, и вот ему дают, на Мосфильме (!!!) полнометражную постановку – чего тут думать! Пусть это будет слабый фильм, главное – зацепиться на студии.

Сценарий, действительно, был ужасен: в колхоз-миллионер случайно, проездом из города попадает молодой агроном, влюбляется в доярку и остаётся там жить и работать. В качестве костылей к сюжету были приделаны пять музыкальных номеров. В режиссёрской версии Таранов заменил доярку на заведующую лабораторией, вставил ещё пару эпизодов, но это было как мёртвому припарки. Таранов с грустью подумал, что, если даже каким-то чудом он всё-таки снимет и смонтирует весь материал, выше третьей категории в Госкино это говно все-равно не получит. А это значит, – минимальное количество копий и потиражных, не говоря уже о гонораре.

Таранов достал из холодильника бутылку водки и налил себе рюмку.

На часах было 12 часов дня, на улице плюс 35, а на душе у него – лучше не думать.

С запотевшей рюмкой водки он подошёл к зеркалу, чокнулся со своим отражением и, быстро опрокинув в себя ледяную жидкость, предался раздумьям.

Он знал, как мосфильмовские остряки за глаза называли его картину. Была такая весёлая традиция на студии всё переиначивать и каламбурить. Раньше он не обижался на это. И только сегодня до него дошло, что по отношению к его постановке они вовсе не шутили.

«А если это пиздец?» – вот как они называли его фильм.

***

В отличие от режиссёра, в одиночестве глушившего водку в своём номере, художник-постановщик картины, Давид Иосифович Виннер выходной в группе день проводил с пользой. В компании с двумя девушками, гримёршей Настей и помрежом по актёрам Ангелиной он отправился на прогулку по городку для выбора натуры.

В Ягодном группа находилась уже две недели, однако по-настоящему познакомиться с этим провинциальным местечком всё никак не удавалось. И вот сегодня, наконец, Виннер решил неспешно пройтись по всем его улочкам и присмотреть для съёмок характерный южный колорит.

Людей на улицах совсем не было. Должно быть, прячутся от жары, – решил про себя Виннер.

На центральной площади Ягодного его внимание привлекло большое живописное панно на стене Дома Культуры, на котором были изображены советские трудящиеся. Глазом художника он сразу уловил некоторую странность в художественном решении этого произведения. Чтобы проверить свою догадку, он даже привлёк к нему внимание своих спутниц.

– Как Вам эта красота? – спросил он у девушек.

Настя и Ангелина равнодушно посмотрели на панно и не нашли в нём ничего заслуживающего внимания. Такие картины были обычным элементом почти всех советских городов: рабочий что-то куёт, женщина что-то жнёт, инженеры что-то чертят – расхожий сюжет.

– Не заметили, значит, – подумал он и ещё раз вгляделся в детали.

То, что эту картину рисовал эротоман, у Виннера сомнений не было. У крестьянки на панно тенями были обозначены слишком большие для пропагандистского плаката груди, а у стоящей к ней спиной инженерши за ватманом была зачем-то подчёркнута линия ягодиц и – самое главное – её юбка просвечивала таким образом, что чисто женский воздушный треугольник между верхними частями бёдер отчётливо просматривался.

– Это же порнография, – удивился про себя Виннер. Как это может висеть в центре города, у самого горкома партии? А прохожие? Неужели они ничего не видят?

Девушки ушли уже далеко вперёд, а Виннер всё продолжал думать над этой головоломкой. Ну, допустим, художник – порнограф, но как они могли это пропустить? По своему опыту он знал, как строго партийные органы принимают работы у художников – вычищается всё, что не соответствует канонам монументальной советской живописи. Эскизы месяцами мурыжат десятки людей из идеологического отдела. В результате всех правок на картине остаются бесполые роботы, а тут щель между бёдер!

Странно всё это…

***

Виктор Матусей был из тех операторов, кто не имел своего режиссёра. За 25 лет своей службы на Мосфильме он работал с десятками режиссёров, но творческий тандем так ни с кем и не сложился. Некоторые из этих режиссёров впоследствии стали знаменитыми и обзавелись своими постоянными операторами, а Матусей всё бродил по коридорам производственного отдела в надежде прикрепиться на какую-нибудь новую картину. Коллеги по цеху считали его неудачником. По их мнению, для успеха на Мосфильме ему не хватало многого. Во-первых, он не пил. Никто не требовал от него быть выпивохой, но запираться после съёмок в номере и демонстративно не участвовать в пирушках… До него как-бы не доходило, что мало быть грамотным оператором, надо быть другом, соучастником, собутыльником, в конце концов. А он был зациклен на картинке – всё возился и возился с ней по свету – и забывал, что это кино. Монтаж он считал делом режиссёра, поэтому никогда не предлагал операторского решения сцены, никогда по вечерам не сидел с постановщиком и не рисовал свои варианты раскадровок, не помогал ему делать кино. «Как был фотографом, так и остался», – говорили о нём режиссёры, и это был окончательный вердикт.

Понятно, что с такой репутацией Матусей не мог выбирать, с кем ему работать и соглашался с тем, что дают. На этот раз ему дали дебютанта, который никогда не снимал полный метр.

Мутасей видел, что Таранов нервничает и переснимает целые сцены, но помочь ему справиться с материалом не хотел, – режиссёрские проблемы его не касались. Вот и сегодня вместо того, чтобы обсудить с Тарановым планы на завтрашнюю съёмку, он решил проверить объектив. В последнем полученном из Москвы материале ему показалось, что трансфокатор на большом фокусе немного «моет» изображение. Пользуясь выходным, он хотел снять небольшой клин на разных фокусах и по результатам его проявки, возможно, потребовать в операторском цеху замены объектива.

Мутасей постучал в номер, где проживала операторская группа. На стук никто не ответил. Тогда он постучал сильней, и дверь открылась сама. Из комнаты на него сразу пахнуло жутким водочным перегаром и какой-то непотребной вонью.

Все лежали как мёртвые. Второй оператор Саша – его правая рука на съемочной площадке – спал в совершенно немыслимой позе: нижняя часть туловища сидела на полу, а верхняя лежала на кровати. Два ассистента оператора – по плёнке и по фокусу – так же бездыханно валялись в своих койках. На полу были разбросаны пустые консервные банки и окурки из перевёрнутой пепельницы. На столе стояла банка шпрот с затушенными в ней сигаретными бычками. Лопнувший кипятильник, опущенный в стеклянную литровую банку, всё ещё был включён в розетку. И посреди всей этой разрухи лежал дорогостоящий японский экспонометр Seconic.

Выключив кипятильник из сети и забрав с собой экспонометр, Мутасей вернулся в свой номер и провёл остаток дня с книгой В.В. Майера «Свет в оптически неоднородной среде»

***

Мирный выходной день в группе закончился довольно шумно. В десять часов по коридорам гостиницы стали нервически бегать администраторы. Дело было в том, что этим вечером должна была прилететь главная героиня. Администратор Жора послал за ней в аэропорт Краснодара местного таксиста, и часам к девяти актрису уже ждали в Ягодном. Однако, в десять вечера Зуева позвонила из Сочи, удивлённая тем, что её никто не встречает. Жора немедленно связался с оставшимся в Москве третьим администратором картины. Оказалось, что тот не смог отправить Зуеву краснодарским рейсом и посадил её на сочинский.

– А почему ты не предупредил? Ты, что, совсем, что ли? В результате у меня таксист за сотку торчит в Краснодаре, а Зуева в Сочи, откуда в Ягодное ничего не ходит. Ты понимаешь, что это п….ц, у нас завтра смена с 9 утра, – кричал в трубку Жора.

Далёкий администратор в трубке оправдывался, и Жора взорвался:

– Кого ты предупреждал? Ваксберга?!!! Какого х…я ты Ваксберга предупреждал?! Он в Москве, ему насрать. Ты нам должен был позвонить!

Жора бросил трубку.

За спиной Жоры взад-вперёд по комнате нервно ходила помощница режиссёра по актёрам Ангелина и заклинала:

– Ребята, надо что-то придумать. Ребята… До Сочи всего 120 километров.

– Если бы по прямой – разговора нет. А по горам всю ночь ехать только в одну сторону.

– Что же делать?

– Отменять съёмку.

– Вы с ума сошли? Она прилетела к нам на один день. Послезавтра у неё премьера на Таганке. Любимов нас всех убьёт. Я с таким трудом уговорила его отпустить её. Нет, даже не думайте об этом.

В этот момент из Сочи снова позвонила Зуева.

– Мы сейчас решаем этот вопрос, – спокойно сказал ей Жора.

В трубке послышались писк и ругань. Жора отвёл от уха трубку и дал послушать это Ангелине.

Ангелина перехватила трубку:

– Сашенька, Сашенька, милая. Успокойся. Успокойся, прошу тебя. Это наша накладка, извини, ради Бога. Мы сейчас закажем тебе гостиницу в Сочи…

Жора тотчас взорвался:

– Как мы её закажем?!

– … закажем гостиницу, – продолжала Ангелина – а к утру мы всё разрулим. Потерпи чуть-чуть. Позвони нам через час, и мы тебя сориентируем.

В дверь номера постучал и тут же вошёл сильно поддатый Таранов в прекрасном расположении духа:

– Что за шум, а драки нету?

Получив от Жоры всю оперативную информацию, Таранов, пребывая в состоянии алкогольной эйфории, решил пойти на смелый шаг. Он распорядился поднимать группу по тревоге, немедленно выезжать в Сочи и там, на месте завтра снимать с Зуевой все её сцены.

– А почему нет? Как вариант, вполне, – тут же согласилась Ангелина.

– Всё будет зависеть от водителей, – засомневался трезвомыслящий Жора.

– А что водители? Ать-два и за баранку. Я с ними договорюсь, – заявил Таранов, которому сейчас не хватало только шпаги.

Однако, в комнату номер пятнадцать Таранову войти так и не удалось, несмотря на то, что он колотил по ней ногой и кричал, что он – режиссёр. Минут через десять дверь отворилась сама, и для переговоров с Тарановым в коридор вышел бригадир водителей.

– Нет, мы не готовы сейчас ехать, – расстроил Таранова бригадир.

– Почему?

– Ребята устали. Им надо поспать.

– Какого хера они устали? Сегодня был выходной!

– Официально, смена назначена на завтра, на 9 утра. Если Вы хотите сегодня ночью куда-то ехать, об этом надо было ещё вчера предупреждать.

– Ой, да ладно! Бухие, что ли, все? Так и скажи.

– Ребята в норме, просто им надо отдохнуть.

– Да ты не ссы! Я щас ГАИ закажу, пойдём колонной с мигалками, какие проблемы?

Но бригадир не сдавался, и тогда режиссёр начал кричать:

– Я приказываю! Я –режиссёр! Уволю всех на х…! Мосфильм, Мосфильм… – говна кусок!

На крики Таранова прибежал Жора и, культурно взяв режиссёра под локоть, стал медленно отводить его от линии соприкосновения с водителями.

Пока Жора вёл Таранова в его номер, тот успел много чего накричать:

– Дайте мне «Конвас» и такси до Сочи! Я без Вас кино сыму! Я на «Конвас» всё сниму с плеча! Штатив нах…й не нужен! Всё с плеча! Кадр будет конфетка! Жора, поехали вдвоём. Ну их всех нах…й! Поехали! Сплеча, вот так, понял?

Услышав крики Таранова, Мутасей с книгой в руке чуть приоткрыл дверь своего номера и сквозь узкую щель посмотрел в коридор. Режиссёра уже увели в его номер, откуда он продолжал громко проповедовать о методах ручной съемки. Прикрыв дверь, Мутасей поправил очки и вернулся к проблемам оптически неоднородной среды.

Виннер в это время соблазнял в своём номере молодую бухгалтершу Свету. Пока они лишь пили ликёр, и он показывал ей свои этюды, в основном, с голыми девушками, а уже где-то ближе к половине двенадцатого он планировал положить свою руку на внутреннюю часть её бедра.

Операторская группа продолжала лежать в своих прежних позах убитых, но теперь уже в свете уличных фонарей.

***

«Коза драная», – со злостью подумал Таранов о Зуевой, которая вчера утром улетела из Сочи за свой счёт, а по дороге из Внуково – не поленилась же! – заскочила на Мосфильм и накатала генеральному телегу.

Утром Жора говорил со студией и на вопрос Таранова «что там?» ответил «всё плохо». Телега Зуевой легла на благодатную почву, вопрос лишь в том, станет ли это последней каплей?

В ожидании неминуемой гильотины Таранов обвязал вокруг шеи свой шёлковый платок, надел режиссёрскую кепочку а-ля Тарковский и, прикрыв опухшие глаза черными очками, выехал на съёмку.

Сегодня на окраине Ягодного, рядом с коровником должны были снимать сцены приезда-отъезда главного героя. Всё было, как всегда: светики выгружали из грузовика здоровенные «юпитеры» и разматывали свои шланги; лихтваген тыркался во все стороны, не зная где встать; Мутасей отсчитывал своего второго оператора за потерю экспонометра, а Виннер в прекрасном расположении духа заигрывал с гримёршами. И только Таранов, возможно, последние деньки восседая на своём режиссёрском троне, задумчиво наблюдал, как баба с кнутом гнала через дорогу стадо коров.

«И это – моя жизнь? Разве об этом я мечтал? С жуткими скандалами снимать какую-то парашу… Боже мой», – пожалел себя Таранов. Ведь он не был таким раньше. Он мечтал, он писал сценарии, неплохие сценарии, в которых был свой мир, и он шёл к своей цели и, когда он почти достиг её, всё почему-то разом рухнуло.

«Хлопушка» Лена раскрыла над Тарановым широкий зонт. «Оказывается, пошёл дождь, а так бы и не заметил», – подумал он.

– Александр Николаевич, – крикнул он Мутасею. Вот эта часть дороги, которую коровы засрали, в кадре у нас?

– В кадре.

– Надо убрать.

И тут же вокруг все забегали в поисках декоратора-постановщика. Тот заартачился:

– А чем я его буду убирать?

– Лопатой.

– Может, ещё зубной щёткой? – огрызнулся декоратор.

Погасил конфликт Жора:

– Сейчас должна прийти поливальная машина. Она всё смоет.

Дождь усилился. Осветительные приборы накрыли плёнкой. Вся группа укрылась от дождя по разным машинам. Один Таранов на своём складном стульчике под зонтом остался в поле.

«А как же Тарковскому удалось себя поставить?» – задумался он. «Он москвич, ему проще выдерживать позу. Снимал то, что хотел… Выбрал прямую дорогу и победил, а я решил сделать вынужденный крюк и облажался. Жора утром сказал, что на студии решили направить в Ягодное сорежиссёра, чтобы, как они выразились, «спасти картину». Вот до чего уже дошло!».

Только сейчас Таранов заметил, что его немецкие замшевые туфли совсем промокли под дождём.

«Пропади всё пропадом. Оксану только жалко», – подумал Таранов о жене и быстрым шагом направился к своей режиссёрской «Волге».

Сидящий за рулём «Волги» водитель оглянулся и учтиво спросил у Таранова:

– Прошу прощения, ничего, что я здесь сижу? Если Вы хотите отдохнуть, я могу к ребятам в автобус перебраться.

– Глупости какие. Вы мне совсем не мешаете.

Водитель включил дворники, чтобы они слизывали со стекла потоки дождя и выразил сочувствие:

– Не повезло сегодня с погодой.

– Да, мой друг, в этот раз не повезло, а следующего не будет.

– Та щас распогодится, у нас тут дожди короткие, – с южным говорком, не оценив всей глубины мысли Таранова, ответил шофёр.

В заднее окошко «Волги» настойчиво постучал Жора. Таранов опустил стекло.

– Александр Андреевич, надо решать. Если мы до трёх часов не объявим отмену, то нам придётся оплачивать полную смену.

– Не понял.

Жора был без зонта, его поливали струи дождя, но он очень хотел быть понятым:

– С девяти до трёх – это полсмены. Всё, что после трёх – это полная смена. У нас и так жуткий перерасход и, если дождь сегодня не кончится, зачем нам вешать на себя полную смену с нулём полезных метров?

– И что же делать?

– Это Вы должны решать.

– А Матусей что думает?

– А ему похрену.

Таранов взглянул на часы. У него было ещё пятнадцать минут.

– Хорошо, Жора, я сейчас решу.

Жора удалился, и у Таранова на душе стало совсем погано. У него было такое ощущение, что злой рок, преследующий всю экспедицию, был направлен, конкретно, против него. За пять лет на Мосфильме он уже достаточно нагляделся живых примеров того, что кино делает с людьми. Ведь съёмочный процесс – это постоянный стресс. Какую группу ни возьми, все работают в режиме «всё кончено», «всё пропало» и «это конец». Истерики на площадке стали чуть ли частью нормального кинематографического процесса. И в результате – инфаркты, инсульты.

Неужели, и меня ждёт та же участь? – печально подумал Таранов и твёрдо решил этим вечером пойти в ресторан. Для профилактики инфаркта.

Он вновь взглянул на часы. Впрочем, на них можно было не смотреть: к машине уже бежал Жора.

– Ну, что, объявляем конец рабочего дня?

Таранов посмотрел не небо. Серое покрывало туч и не думало рассеиваться.

– Объявляем.

Вслед за Жорой к режиссёрской «Волге» подбежала Настя:

– Александр Андреевич, снимем с актёров грим?

– Снимаем, – устало махнул рукой Таранов.

***

Этот лось, что постоянно крутился у барной стойки, сразу не понравился Таранову. Вечером будничного дня единственный в Ягодном ресторан «Юбилейный» был пуст, и этот здоровенный парень, общаясь с барменом, то и дело косился на Таранова. Он был явно из местных и явно что-то затевал против единственного посетителя.

«Что с меня взять? – подумал Таранов. Семьдесят два рубля в кошельке – мелочь по сравнению с остальными неприятностями».

Таранов заказал себе салат, сыр, нарезанного лимончика и графинчик коньяка. Коньяк принесли сразу. Обычная уловка: чем быстрей клиент наберётся, тем легче его будет обсчитать. Но Таранов на неё не поддался и ждал, когда подадут закуску. Ожидание было мучительным: бармен включил запись «Ласкового мая», а парень у стойки продолжал лупиться на него.

Когда, наконец, закуски подали, и Таранов был уже готов привести себя в нетрезвое состояние, косившийся на него парень, вдруг, быстро отделился от стойки и направился прямо к его столу. С улыбкой на лице он совершенно неожиданно для Таранова забрал с его столика графин с коньяком и удалился с ним в подсобку.

На лице Таранова застыл немой вопрос «что это было?» Он вопросительно посмотрел на бармена. Тот в ответ лишь улыбнулся.

Парень вернулся за столик уже с бутылкой армянского коньяка.

– И что это значит? – поинтересовался у него Таранов.

– Тот коньяк плохой.

– А этот?

– Этот хороший.

– А почему я Вам должен верить?

– Вы разрешите? – спросил парень, прежде чем присесть за столик с Тарановым.

Таранов подумал о том, что так ведут себя блатные – навязывают общение, панибратствуют, втираются в доверие, а потом обчищают.

– Вы же с Мосфильма, да? – спросил парень.

«Началось», – с грустью подумал Таранов и вопросом ответил на вопрос:

– И что?

Как бы собираясь с мыслями, парень открыл бутылку коньяка и наполнил две рюмки.

– Это ничего, что я так, тамадой?

Парень выпил первым.

«Значит, ничего не подсыпано», – подумал Таранов и тоже закинул в себя порцию коньяка.

Разлившееся по телу тепло не отменяло того факта, что вечер безнадёжно испорчен. Он хотел просто отдохнуть в одиночестве, а вместо этого ему теперь нужно поддерживать с незнакомым человеком совершенно не нужный ему разговор. Что ему от меня надо? Типичный наглый провинциал, не иначе.

– Вы знаете, я давно хотел поговорить с кем-то из профессионалов. У нас-то тут поговорить не с кем…

«Поговорить ему не с кем… Щас я буду с ним разговаривать…», – раздражался про себя Таранов.

– А это у Вас сценарий?

Парень угадал. Эту продолговатую серую мосфильмовскую книжицу Таранов взял с собой в ресторан, чтобы совместить приятное с полезным.

– Да.

– Простите, я не представился. Меня зовут Геннадий, а Вас Александр, я знаю.

Парень протянул руку, и Таранов вынужденно её пожал.

– А можно мне посмотреть сценарий? Я никогда не видел настоящего сценария.

– Не думаю, что Вам это понравится, – подвинул ему книжку Таранов.

Однако, парень смотрел на неё как на реликвию, ведь на обложке было написано – «Киностудия Мосфильм. Сценарий полнометражного художественного фильма».

– Вообще-то, в идеале я мечтал поговорить как-раз со сценаристом. У Вас же есть здесь сценарист? – спросил парень.

Наконец-то, Таранову про этого парня всё стало ясно: наверняка, мечтает поступить во ВГИК, сейчас будет расспрашивать, трудно ли туда поступить, потом попытается всучить свои «гениальные» сценарии, чтобы я их оценил. Ну уж нет!

– Сценарист в Москве, а, может быть, где-нибудь в Ялте или Сочи, – ответил Таранов.

– Жалко.

Таранов уже было приготовился отбиваться от напора потенциального абитуриента ВГИКа, когда Геннадий неожиданно признался:

– Дело в том, что мы тут тоже немного снимаем.

– Немного снимаете? – с иронией в голосе переспросил Таранов.

Геннадий замялся, словно сомневаясь, стоит ли ему продолжать дальше. И всё же продолжил:

– Да. Поэтому мне интересно мнение профи.

«Час от часу не легче, – думал Таранов. Уж лучше бы он был сценаристом. Отдал бы свои писульки, – и дело с концом. А теперь что? Не собирается ли он устроить мне показ своих любительских съёмок? Что они тут могут снимать? Бред какой-то».

– Только мы снимаем необычное кино, – продолжил Геннадий.

– Это хорошо, что необычное, – не снимая иронической маски, поддерживал пустой разговор Таранов.

После очередной порции коньяка Таранов как-то расслабился и даже смягчился. Он взглянул на Геннадия с другого ракурса. Наивный, конечно, простоватый парень, а разве я не был когда-то таким же, когда бегал в Саратове на почту и посылал свои опусы на творческий конкурс ВГИКа? – вспомнил он.

Как и все молодые и неуверенные в себе люди Геннадий очень витиевато объяснял суть.

– Мы снимаем специфическое кино, понимаете?

– Порнуху, что ли? – пошутил Таранов.

И Геннадий сразу расплылся в широкой, дружелюбной улыбке.

– А как Вы догадались? Вот что значит столичный, творческий человек, – всё с полуслова понимает.

– Что, правда, что ли?!

– Да, – признался Геннадий.

– Нет, ты не шутишь? – не унимался Таранов.

– Та уже пятнадцать фильмов наклепали.

Таранов не смог сдержаться и засмеялся. Целых полтора года жизни он угробил на режиссёрский сценарий и подготовительный период фильма, с которого его вот-вот снимут, а ребята клепают нетленку в промышленных количествах. Молодцы, а что?!

– А Вы не боитесь? Дело то подсудное.

– Та какое там подсудное, я Вас умоляю. Начальник милиции сам у нас заказывает, говорит, хочу, чтоб там было то-то и то-то. А что нам остаётся? Клиент всегда прав. Сейчас вот заказ поступил, чтоб героиня обязательно была в милицейском мундире, что-то типа детской комнаты милиции и её там дерут прямо на столе.

Таранов даже не заметил, как официант принёс уже вторую бутылку коньяка. Ему была интересна тёмная сторона жизни Ягодного, да и Геннадий проникся к нему доверием.

– А с девушками проблем нет? Городок-то у Вас небольшой, их же на улице могут узнать.

– Та без проблем. Местных девчат мы, конечно, не снимаем. Под заказ обзваниваю своих агентов. Там уже конкретно: к примеру, блондинка нужна под анал или там нужна рыжая, чтоб два члена брала в рот.

– Всё как у взрослых, – пошутил Таранов.

– Крутимся, как можем, – посетовал Геннадий.

После двух бутылок коньяка Таранов смутно помнил, как Геннадий на своей праворульной японской машине повёз его к себе домой. Там под третью бутылку он показывал ему и комментировал лучший, по его мнению, фильм, который ему удалось снять. Фильм, кажется, назывался «Наказание неверной жены». Таранов ещё запомнил, что титр с названием был написан на картонке, которая тряслась в кадре. Во время просмотра Геннадий всё время ставил видик на паузу и пояснял, что в отличии от других фильмов, здесь ему удалось построить какой-то сюжет. В начале фильма муж через окно подглядывал за женой, которая изменяла ему с соседом.

– Вот здесь интересный момент, – хвалился Геннадий. Муж видит, что его жена, оказывается, легко работает анусом. Он прифигел, он понял, что она его обманывала. И когда она придёт домой, он вдует ей в задницу.

– А как это поймёт зритель? – профессионально возразил Таранов.

– Что поймёт?

– Ну, откуда зритель узнает, что она ему в попку не давала раньше? Наоборот, раз она таким образом отдаётся соседу, значит она, наверняка, практикует это с мужем.

Геннадий задумался и согласился:

– Да, действительно. А мне всегда казалось, что это как-бы и так ясно.

– Да ничего не ясно! У тебя все ебут друг друга без передыха, и ты ещё хочешь, чтобы зрители улавливали какие-то нюансы семейной жизни. Я, например, нихера не понял, что мужу она в задницу не давала, а соседу дала.

– А как же сделать, чтоб понятно было?

– Тебе нужно было вначале дать эпизод, когда жена отказывает мужу в анальном сексе. Понимаешь? Он пытается ей вставить, а она говорит что-то типа «нет, только не это». А потом он видит, как она это делает с соседом, и зритель сразу понимает: «ах, сука, мужу не даёт, а соседу – пожалуйста?». Тогда этот зритель понимает всё так, как ты задумал. Сечёшь?

– Блять, Вы – мудрый человек!

– Запомни, мой юный друг, – это называется подготовка перипетии.

Геннадий достал блокнот, чтобы записать эту мудрость, но Таранов вырвал его из рук Геннадия и швырнул в угол комнаты.

– Ты должен знать это наизусть – подготовка перипетии. Это самое главное.

Всё.

Больше Таранов из этой ночи не помнил ничего.

Подготовка перипетии …

***

Сельхоздвор. Общ.

Через двор бежит Мария. Сильные порывы встречного ветра срывают с её головы косынку.

Она подбегает к высокому отвалу зерна, сложенного на току под навесом.

Мария смотрит на крышу и видит, что ветер вот-вот сорвёт её.

Ветер всё сильнее и сильнее расшатывает крышу. Крупн.план.

Павел: (крупн.план)

– Мария!

Мария поворачивается к Павлу.

Мария: (крупн. план)

– Ты?

На этом месте Таранов захлопнул сценарий. После вчерашнего у него страшно раскалывалась голова, а снимать сегодня предстояло много. Сцена была очень динамичная: на дворе начинается ветер, Мария выбегает из конторы, видит грозовые тучи, бросается к зерну, видит, что ветер срывает крышу над ним, бежит за брезентом и начинает накрывать им зерно, спасая его от дождя; во время кульминации к ней на помощь бросается Павел, им некогда объясняться в любви, – надо спасать урожай. Итого, – десять планов по два метра каждый.

А ещё ему предстояло снимать Зуеву, прилетевшую вчера и, как всегда, всего на один день. Она с ним не разговаривала. Но поскольку сорежиссёра на картину ещё не назначили, Таранов формально оставался главным на площадке и вынужден был как-то общаться и репетировать с ней.

Таранов заглянул в комнату, где гримировали Зуеву.

– Когда мы сможем репетировать? – спросил он обезличено.

Гримёрши в ответ промолчали, а Зуева продолжала хранить гордое молчание.

– Настя? – теперь уже конкретно обратившись к художнику-гримёру.

– Через пятнадцать минут будет готово.

– Спасибо.

Таранов вернулся на площадку и взял в руку мегафон.

– Где Жора! – через мегафон громко обратился к группе.

– Я здесь, – словно из ниоткуда отозвался Жора и подошёл к режиссёру.

– Жора, что у нас с «ветродуем»?

– «Ветродуй» хоть сейчас можно запускать. Но я не советую.

– Почему?

– Если его завести, будет такой шум, что на площадке ничего не будет слышно.

Таранов направился к «ветродую», чтобы самому выяснить все нюансы его работы. «Ветродуем» служил грузовик ЗИЛ 130, на раме которого была установлена авиационная турбина. Эту ветряную установку Жора арендовал в аэропорту Анапы, где она использовалась для очистки взлётно-посадочных полос. Оператором установки был сам водитель.

Таранов попросил водителя запустить установку. Тот хитро улыбнулся и попросил всех отойти от турбины на 30 метров.

Шум от турбины действительно впечатлял. Звук был такой силы, словно в центр съёмочной площадки приземлился самолёт. На самом деле, так оно и было: ревущая турбина была взята со списанного самолёта-перехватчика МиГ-25.

Весь сельхоздвор мгновенно заволокло поднятой турбиной пылью. Таранов видел, что Матусей отчаянно махал руками и что-то кричал, но никто никого уже не слышал. Оказывается, ассистенты оператора не успели закрыть крышкой объектив камеры, и теперь на линзах осело много поднятой пыли.

– Ну так же нельзя! Предупреждать надо, – злобно кричал Матусей в адрес режиссёра.

Понимая, что его не слышат, Матусей решительной походкой направился к Таранову, чтобы высказать ему всё, что он о нём думает.

– Что случилось? – прокричал Таранов.

– По Вашей милости я лишился основного объектива – вот что случилось! Почему Вы не предупредили, что будете включать эту дуру? У меня линза вся в камнях! Очистить её теперь можно только в студийных условиях, – кричал в ответ Матусей.

Таранов в ответ кивнул Матусею головой, из чего тот сделал вывод, что его не услышали и изо всех сил громко закричал:

– Выключите её нахуй!

Таранов дал знак водителю и тот выключил турбину.

– Мы не можем снимать. У нас нет объектива, – в наступившей тишине коротко заявил Матусей.

– А что случилось? – без задней мысли переспросил Таранов.

– Разве Вы не слышали, что я Вам кричал?! Вы погубили мне оптику! Вы– мальчишка! Вам в детском саду в машинки играться, а не кино снимать! Так не работают! Это – вредительство!

На глазах Матусея проступили слёзы, и он зашагал прочь.

– Виктор Сергеевич, я конечно, извиняюсь, что включил «ветродуй» без предупреждения, но позвольте спросить, а как Вы собираетесь снимать эту сцену? С закрытым объективом, что ли?

– А это не Ваше дело! Кино вообще – не Ваше дело! – громко, чтобы все слышали, ответил он.

Вся группа с тревогой наблюдала эту серьёзную перепалку. Чтобы как-то разрядить атмосферу, второй оператор предложил Матусею поставить защитные стёкла на объектив, но тот лишь отмахнулся рукой. Снимать он не хотел.

Таранов тоже ушёл с площадки. Он машинально зашёл за угол ближайшего строения, лишь бы никого не видеть. Вслед за ним кто-то тоже прошмыгнул. Таранов обернулся и увидел Геннадия.

– Гена, ты? Ты-то что здесь делаешь?

Гена улыбнулся в ответ.

– Холодное пиво? – и протянул ему бутылку.

– Ты что, мне нельзя.

Затем резко передумал и взял бутылку.

– А, ну их! – решил он и хлебнул глоток.

– Видишь, что у нас творится?

– Я вообще офигеваю, – согласился с Тарановым Геннадий.

– Сейчас они там все – Матусей, Зуева и примкнувший к ним Виннер – партию против меня составляют. Ну и пусть. Я сейчас пойду и сниму эту сцену.

– Приходите к нам вечером на съёмку, – предложил Геннадий.

– Посмотреть, как снимается порно? Нет, извини. Своего порно хватает.

Таранов сделал большой, с полбутылки глоток и попрощался с Геннадием:

– Ну, пожелай мне удачи.

На площадку он вернулся как тигр.

– Репетиция, – громко закричал он в микрофон. Включаем «ветродуй»! Актёры на исходные!

Заревела турбина МиГ-25, столбы пыли поднялись над площадкой, Матусей нехотя, словно делая одолжение, вернулся к камере.

– Пошла актриса! – скомандовал Таранов.

За шумом турбины его никто не услышал, и он продублировал команду отмашкой руки.

Во двор выбежала Мария (Зуева) в кирзовых сапогах и колхозной одежде, заметалась на ветру, подбежала к хранилищу зерна, ветер сорвал с её головы платок…

– Хорошо, очень хорошо! – кричал Таранов. Бегай, бегай вокруг!

Выполняя команду режиссёра, Мария (Зуева) растерянно бегала вокруг горы зерна…

– Павел, пошёл! – крикнул Таранов.

В кадр вбежал «Павел» и остановился в условленном месте.

– Оглянулась! – скомандовал Таранов Зуевой.

Зуева оглянулась и, увидев Павла, сказала:

– Ты?

– Стоп! Очень хорошо! Давайте снимать!

Костюмерша крикнула Таранову, что ей надо поправить одежду на героине. Таранов объявил пятиминутную готовность и обратился к Матусею:

– Виктор Сергеевич, Вы готовы?

Тот, не поворачивая головы, молча кивнул.

Воспользовавшись паузой, Таранов подошёл к водителю «ветродуя»:

– Вы можете посильней дать ветер?

Водитель в очередной раз улыбнулся с хитрецой.

– Только чуть-чуть прибавить могу.

– А побольше?

– Не положено. Не могу.

– Что значит, не положено? А зачем мы тогда Вас вызвали? Мы ураган снимаем!

– Если я дам обороты, тут к чёртовой матери все дома повалит. Мы же полосы на аэродроме продуваем, там свободное пространство, а здесь, смотрите, сколько всего.

– Эти обороты, что были на репетиции, меня совсем не устраивают. Это какой-то лёгкий морской бриз, а не ураган, – пожаловался Таранов.

Таранов позвал Жору и попросил его уговорить водителя «поддать газку». Жора приступил к уговорам, но тоже безрезультатно.

– Не могу, не имею права, не могу, – как по заученному твердил водитель.

Тогда Жора предъявил последний аргумент:

– Под нашу ответственность. Хотите, я расписку напишу?

– Да причём здесь расписка? Если я включу, вы друг друга тут не найдёте! Ну как Вы не понимаете? Я же не шучу.

– Под нашу ответственность, – чувствуя, что водитель сдаётся, давил на него Жора.

– Ну, смотрите… Мне-то дать нетрудно, – наконец, согласился водитель.

– Вот и отлично. Не волнуйтесь. Я буду стоять рядом с Вами, и всё будет под контролем.

Настал самый волнительный момент. Таранов взял в руку мегафон. Ещё раз оглядел съёмочную площадку. Всё было готово к съёмке.

– Внимание!

– Приготовились!

– Камера!

Ассистент оператора крикнул:

– Есть камера!

– Мотор!

Звукорежиссёр включил магнитофон и крикнул в ответ:

– Есть мотор!

Девушка-помреж быстро поднесла хлопушку к объективу камеры, проговорила «Кадр двенадцать, дубль один» и стукнула дощечкой.

Таранов быстро обернулся к стоящему у турбины «ветродуя» Жоре и скомандовал ему:

– Жора, давай обороты!

Повинуясь Жоре, водитель опустил рычаг управления оборотами ниже обычного, и по колхозному двору задул ураганный ветер.

– Актриса, пошла! – что есть силы прокричал Таранов.

Мария (Зуева) выбежала во двор, но, не пробежав и десяти метров, была остановлена мощнейшим потоком встречного ветра. Она пыталась сдвинуться с места, но это было выше её сил. Ещё через мгновенье ветер повалил её с ног, но даже ползти она не могла. Вслед за этим раздался треск, крыша зернового хранилища взметнулась в небо и полетела прочь. И, словно, этого было мало, под напором ветра по колхозному двору полетели оторванные где-то большие куски фанеры, которые и накрыли главную героиню фильма.

***

Отчего-то Геннадию стало грустно. Последний – шестнадцатый по счёту – фильм ему не понравился, хотя был не хуже прежних. Обычно, рефлексировать по каждому пустяку было не в его правилах, но сегодня он почему-то задумался, – в чём причина этой грусти? Даже не грусти, а тоски.

Все эти смешные сжатые мужские жопки, все эти гостеприимные влагалища, всё это бесконечное хлопанье жеребцов об женские булки – всё показалось ему каким-то казённым, что ли, исполненным без души. Да так оно и было. А чего он хотел? Чтобы они душу вкладывали в это дело? Но ведь у французов как-то получается оживить всё это? С другой стороны, у немцев же тоже ничего не получается. Немецкий материал даже хуже русского, потому что наши девочки были более мокренькими и заебатыми. Дискутируя с самим собой, Геннадий пришёл к выводу, что, если к родным тёлкам добавить французский стиль фильма, – какой-то сюжет, какую-то изюминку – тогда, может быть, и получится что-то путное.

Ему, вдруг, захотелось снять девушку в длинном белом платье. Чтобы там и мысли не было о каких-то трусах и лифчиках. И эту девушку никто не должен трахать. Да. С этого места нить его мысли обрывалась, и он сам не мог понять, к чему он это придумал и куда это можно приспособить.

Обо всём этом Геннадий хотел напоследок поговорить с Тарановым, который сегодня днём улетал в Москву. Именно с этой целью он и предложил подкинуть его на своей машине в аэропорт.

По случаю отъезда Таранова съёмочной группе был объявлен выходной, и Матусей – хорошо выспавшийся и отдохнувший – решил утром свободного дня зайти в гости к Виннику. Индийский чай, которым он хотел поделился с художником-постановщиком, был лишь предлогом для визита. На самом деле, он хотел услышать из первых уст последние мосфильмовские сплетни. Винник по своим делам на несколько дней летал в Москву и в те самые дни, когда решалась судьба картины, был на студии.

Чай сработал, и Матусей получил от Винника исчерпывающую информацию.

После инцидента с «ветродуем» на Мосфильме была создана конфликтная комиссия. В первую голову досталось, конечно, Ваксбергу. Ему как директору картины попеняли на то, что он «забросил экспедицию». Ваксберг в своей фирменной, вальяжной манере оправдывался тем, что в Ягодном у него сильная административная группа и добавил, что знает группы, где по две недели на площадке нет даже режиссёра. Таранову же поставили в вину то, что на съёмках с «ветродуем» он не использовал каскадёров. Если уж он хотел такого натурализма, говорили в комиссии, то на общих планах вполне мог бы обойтись дублёршей. Масла в огонь подлила сама Зуева. Для встречи с членами комиссии она приехала на Мосфильм специально без косметики, чтобы все видели её лицо. И вот с этим красным от ожогов лицом Зуева заявила, что Таранов умышленно хотел её убить или, на худой конец, обезобразить.

Что ему и удалось! – вся в слезах заключила она.

Творческая судьба Таранова была решена – на картину назначили другого постановщика.

Весь рассказ Винника очень понравился Матусею. Из него он заключил, что его акции на Мосфильме не только не упали, а даже укрепились. В глазах студии он теперь выглядел выигрышно: на фоне сумасшедшего Таранова он предстал опытным профессионалом. За многие, многие годы он впервые испытал чувство какого-то родства со студией, которая никогда его не бросит в забвении и всегда найдёт ему работу. По случаю своего исключительного хорошего настроения Матусей, вопреки всем своим обычаям, решил купить бутылку водки и угостить ею свою операторскую группу. Когда он вошёл к ним в номер, то застал их в почти в тех же позах, что и раньше. На этот раз он не обиделся на них, а только улыбнулся и, забрав со стола дорогой японский экспонометр, тихо покинул комнату.

Как и Матусей Винник тоже посетил винный магазин. Только водке он всегда предпочитал вкусный ликёр, который так любят молодые девушки. Сегодня такой девушкой у него будет девятнадцатилетняя Света из переговорного узла связи. Из своей последней поездки в Москву он привёз два специально купленных в «Берёзке» французских комплекта женского белья. Запершись на ключ в своём номере, Виннер разложил на кровати оба комплекта. Один из них он планировал сегодня вечером подарить Свете. По его расчётам, это был не такой уж дорогой подарок, учитывая, что в Ягодном ему предстояло жить ещёцелых два месяца.

«Бледно лиловый будет ей к лицу», – погладив пальцем трусики, подумал Виннер.

***

Провожать Таранова из фойе гостиницы вышел один Жора.

«Значит, он караулил мой выход, боялся упустить меня, не попрощавшись», – отметил для себя Таранов.

Только сейчас он по-настоящему понял, каким классным парнем был Жора.

– Жора, обещай, когда ты станешь директором Мосфильма, ты поможешь старому приятелю.

– Обязательно, Саша.

Всё слова благодарности, что он хотел сказать Жоре, Таранов вложил в свой жест. Он его обнял и долго – секунд пять – не отпускал.

Вместе с ним он дошёл до ожидавшей его Тойоты с Геннадием за рулём и в последний раз похлопал по плечу.

– Не обижайте нового режиссёра.

Красная Тойота сорвалась с места, унося Таранова прочь от этого несчастливого для него места.

Ехали легко. Геннадий почти всю дорогу сетовал на то, что порнуха его достала, что в ней, как он выразился, «не хватает мульки».

– Мульки? – переспросил Таранов. – Это ты хорошо сказал.

– Смотрел сегодня последний снятый материал и даже расстроился. Что у нас получается? Зашёл, увидел – выебал. Встретились – потрахались.

– Чего же ты хочешь? Такой у Вас жанр.

– Хочется какой-то мульки. А не так: нагнулась – выебали. И всё, и больше – ничего.

– Как в том анекдоте, знаешь? – вспомнил Таранов. – Баба вышла к реке полоскать белье, нагнулась над водой и, вдруг, кто-то сзади к ней подкрался, быстро задрал ей юбку и отымел. Голос за кадром: ебали, ебут и будут ебать, пока Вы не купите автоматическую стиральную машину «Вятка»!

– Я не слышал раньше, – смеялся Геннадий. – Это прям про нас.

Какое-то время ехали молча, но затем Геннадий вернулся к своему.

– То есть, Вы считаете, что добавить в наше кино какую-то мульку нельзя?

– А нужно ли?

– Конечно, нужно. Иначе любой дурак купит видеокамеру и снимет не хуже нас.

– Ну, а что туда можно добавить? Я не думаю, что твоим зрителям нужна какая-то история. Им нравится подглядывать в замочную скважину, а там сюжет один.

– Вот это мне и не нравится.

– Таков закон жанра. Против него не попрёшь.

– А нарушить закон, никак?

– Были смельчаки. Плохо кончили.

Судя по дорожным указателям, до аэропорта Краснодара оставалось всего пять километров, и в их разговоре уже появилась нота расставания.

– И куда Вы теперь? – осторожно спросил Геннадий.

– Пойду вторым на Довженко. Друзья звали.

– А Мосфильм?

Таранов презрительно прищурил один глаз и устало махнул рукой.

Геннадий припарковал Тойоту на большой площади перед зданием аэропорта и заглушил двигатель. До начала регистрации пассажиров на московский рейс оставалось тридцать минут. Таранов достал из багажника свой чемодан и спросил у Геннадия:

– Ты смотрел когда-нибудь «Американские граффити»?

– Это фильм такой? Нет.

– Посмотри. Там главный герой всё время видит в городе постоянно ускользающую от него на машине прекрасную незнакомку в белом. То она проносится мимо него и исчезает, то скрывается за поворотом. Он её видит, но она далека и недосягаема. Понимаешь, девушка в белом – это мечта. Она прекрасна и недостижима.

– Попробуй вставить это в свой фильм, – сказал Таранов и протянул на прощание руку.

Когда самолёт, наконец, оторвался от земли и понёс Таранова в Москву, Геннадий был уже далеко, где-то под Усть-Лабинской. Он смотрел на быстро летящую ему навстречу дорогу и мысленно уже представляя себе, каким образом он снимет эту ускользающую незнакомку в белом, и думал о том, насколько, всё-таки, это сложная вещь – кино.