Повесть безвременных лет [Алина Сурменева] (fb2) читать онлайн

– Дашка, солнце, в России некого бояться кроме депутатов, – рассмеялся Влас, погладив её по голове.

– А кто такие депутаты?

– Потом расскажу, – остатки фразы заглушил голос диспетчера, оповестивший о прибытии самолёта «Киев-Москва».

—–

Варя скучала без Власа. Кажется, это были первые выходные с самого начала учёбы, когда она всё выучила и не пошла тусить. Звонил Валера Красников, звал на бесплатный кинопоказ в какой-то кофейне. Говорил, что Влас наказал ему не дать Варе затосковать. Но она отказалась, зная, что это её от тоски по родственной душе всё равно не спасёт.

Мари с Лизой тоже куда-то свинтили, так и осталась Варя дома почти одна – с Ритой. Та каждое воскресенье учит что-то. То анатомию, то биофизику…

Не зная, чем ещё себя занять, Чернуха приготовила суп на завтра, завернулась в синий клетчатый плед и уселась в глубокое кресло в комнате Риты праздно наблюдать, как та учит, чтобы не было так одиноко и пусто. Не отрывая глаз от конспекта и ручки от бумаги, Рита спросила:

– Чего загрустила? Из-за Власа?

И хотя Рита не смотрела на неё, Варя по привычке отвела взгляд куда-то в сторону.

– Да нет, просто решила домашний день устроить.

Правда, в их квартире было не настолько уютно, чтобы здесь хотелось проводить время. Но у комнаты Риты было своё очарование: полки забиты потрёпанными советскими учебниками, стена над кроватью заклеена разными схемами с цветными стрелочками и длинными названиями химических соединений, частей органов, костей и т.п.

– Пентозофосфодигидро… Иероглифы блин. Как ты это всё понимаешь?

В полуповороте головы стала видна мягкая горбинка на носу девочки. Радужка глаза, по цвету почти идентичная зрачкам, с этого ракурса была похожа на крупное зерно. Преровная розоватая кожа, премаленькая линия рта. В мягком полусвете клонящего к беззакатному вечеру дня её странная внешность казалась необычайно красивой.

– Да тут всё просто, если ты в школе не пропускал химию и био.

Варя ещё раз взглянула на схемы.

– Мне кажется, мой университет закончить легче, чем произнести слово sternocleidomasoideus¹⁴.

Рита рассмеялась:

– Правильно через «я».

– Ну мне откуда знать, у нас латынь только со следующего года. Всё равно звучит как сатанинские заклинания.

– Всего лишь название мышцы, – улыбнулась соседка. – Несложно найти мотивацию и выучить это всё – она кивнула головой в сторону стены, – если действительно хочешь стать врачом.

– А ты кем именно решила быть? Хирургом небось?

– Ещё не знаю. Может, онкологом или эндокринологом.

– Ого, такая ответственность. Я только хотела сказать о том, что не побоялась бы обратиться к такому доктору, как ты, но теперь надеюсь, что жизнь не даст мне поводов идти ни к онкологу, ни к эндокринологу, – улыбнулась Варя, обхватив колени своими длинными паучьими пальцами. – Как тебе вообще в голову пришла идея выбрать такую профессию? Мечта детства?

– Ну-у, я далеко не всегда хотела быть врачом. Незадолго до ЕГЭ всерьёз усомнилась в том, что мне стоит связывать жизнь с медициной. Говорила об этом с отцом, он убеждал меня в том, что это не самое перспективное и высокооплачиваемое направление, но если я всё же решусь, он примет это, – она на секунду оторвалась от конспекта, перевернула страницу учебника и продолжила писать. – Не очень разумно для будущего светила медицины, но я решила, что если мне суждено стать врачом, судьба пошлёт мне знак. Я не была фаталисткой, да и теперь не очень-то во всё это верю, но в тот же вечер к моему дому приехала машина скорой помощи…

Варя понимала соседку. Она тоже не верила судьбу, но обожала, когда богатая совпадениями жизнь рождала красивые стечения обстоятельств, которые так и хочется признать за знак свыше.

– Прекрасная история. Так и вдохновляет меня на то, чтобы действовать самоотречённо.

– И что же ты теперь будешь с таким настроением вершить? – усмехнулась Рита.

– Не знаю. Для начала пойду полы помою в Лизину очередь.

Февраль

– Я не общаюсь с большинством своих приятелей отрочества. Смотришь на них взрослых и думаешь: когда они успели стать такими важными? Были ли они на самом деле мечтателями раньше или же их прошлая, ныне утерянная аутентичность была последствием подросткового максимализма? Выходит, что люди имеют свойство вырастать из влюблённости в мир.

Влас улыбнулся:

– Ну что ж, раз она им больше не по размеру… А ведь с тобой так не работает.

– Да, но… вдруг мы просто не дотянули? Что если нам ещё это только предстоит?

– Убей меня тогда, прежде чем я стану сухариком, – и легонько ткнул её в грудную клетку пальцем. – Задуши шарфом вот этим.

– Ага, прямо вот так? – Варя дурашливо обмотала свободный конец шарфа вокруг шеи Власа. Между двух ровненьких рядов улыбающихся зубов показался мягкий полуовал языка.

Влас резко дёрнул конец шарфа на себя, и Варя повалилась в его объятия.

– Ещё чуть-чуть и с крыши полетела бы. Аккуратнее!

– Не полетела бы. Я тебя крепко держу.

Остаток их разговора заглушил ветер, свистящий меж карнизами, трубами и антеннами. Жидкая лава горящего закатного неба стекала на простыни, сушащиеся на балконе соседнего дома и спутниковые тарелки, установленные на крышах.

– Ты уверена, что не хочешь отметить свой день рождения завтра?

– Уверена. Нет у меня такой привычки – отмечать праздники.

Влас повёл бровями, мол, как желаешь, так и делай, но все его внутренние усилия были направлены на то, чтобы ни один мускул на лице не дрогнул. У него уже давно был план на этот счёт. «Кажись, впервые получилось предугадать её решение» – пронеслось кометой в его голове.

Ямочки полуулыбки едва проскользнули на лице Власа, но он тут же моргнул, посерьёзнел, выпрямился.

– У меня в такое противное время день рождения, – призналась Варя. – Сыро, промозгло и грязюка повсюду. Помню, на моё двенадцатилетие никто не пришёл. Кто с резким похолоданием заболел, кто не доехал по гололёду до окраины… Представь себе, как обидно мне, малой было.

– С тех пор и не отмечаешь?

– Ну да. Дело-то по сути не очень нужное…

«Отлично, – мысленно прервал её Влас, – завтра положу конец этой традиции».

—–

Неебических трудов стоило Власу уговорить Риту покопаться в Вариных шмотках и отыскать её паспорт. Зато таких квадратных глаз своей девушки он ещё никогда не видел:

– Обалдеть, мы серьёзно едем в Питер?

– Ещё бы я тебя обманывать решил в такой день.

Разговаривая, они укладывали вещи первой необходимости в небольшие рюкзаки. Решили ехать налегке. Варин рыжий свитер не помещался. После попытки утромбовать свой багаж ногой, она просто надела его на себя поверх другого свитера.

– Капустой быть теплее.

Ну невозможно было не улыбнуться.

– Варь, мы ж не в Норильск едем. В Питере такая же погода, как у нас.

– Спасибо, мам! – Варя саркастично улыбнулась. – Ты мне лучше скажи, как я коллоквиум по зарубежной литературе напишу во вторник после самолёта?

– Питер стоит и не таких жертв. Подготовишься нормально и через неделю пересдашь. А может и с первой попытки получится. Ты же умничка, я знаю.

Варя застегнула рюкзак, вынесла его в коридор и, вернувшись, приземлилась пузом на кровать. Влас упал рядом, распластав руки. Она повернула голову в его сторону, положив ладонь под щёку.

– Ждёшь? – спросил он.

Её глаза заулыбались. Мягкий контур губ шевельнулся:

– Жду.

—–

Только лишь табло с ремешком загорелось, а пилот предупредил о том, что началось снижение, сердце Вари забилось громче и быстрее. В окошке сквозь облака начали проглядываться кусочки леса, тут и там испещрённые блестящими на солнце кривыми пятнами озёр. Когда слышишь слово «Петербург», думаешь чаще о городе и погоде, чем о природе, а ведь она в этих краях невероятная.

– Когда сможем приехать сюда не на два дня, покажу тебе область, – сказал Влас, заметив, что Варя любуется видом. – Сестрорецк, Кронштадт, Выборг… Там дикие ели растут на огромных каменных берегах залива, покрытых мхом. Совсем как в древней сказке о каких-нибудь троллях.

Варя попутно подумала о том, какими интересными словами пользуется Влас, когда ему вдруг вздумается говорить красиво. Самой ей в такой ситуации вряд ли вспомнились бы тролли, потому так забавно было его слушать.

– С чего начнём знакомить тебя с Петербургом? – спросил, улыбаясь Влас. Редко можно было увидеть его в таком хорошем расположении духа. Таким приветливым, как сейчас.

– А ты сам как хочешь?

– Ну я думал насчёт Эрмитажа или Русского музея…

– Ох чёрт, какой выбор. А мы можем успеть и туда, и туда?

– Если постараемся, то да.

– Я ради такого готова не спать, – воодушевлённо вздохнула Варя, предвкушая увидеть в ближайшее время такое обилие искусств, какого она не знала за всю свою жизнь, ойкнула и зажмурилась: самолёт сел.

– Ты раньше часто летала?

– Нет. Признаться честно, сейчас впервые.

—–

Мороз на улице – огоньки в каждом доме. Всю дорогу до Адмиралтейской Варя глазела в окно автобуса, оставляя тёплым дыханием след на стекле. Восхищения, облачённые в самые высокопарные слова, не казались сейчас слишком пафосными: они были под стать этому возвышенному городу, впитавшему дух лучших времён нашего государства, не потерявшему его даже в страшную пору войны.

Треугольные крыши с дымоходами, маленькие луковицы-купола с круглыми окошками на чердаках, похожие на логова алхимиков из сказок, почерневшие кирпичные стены с высокими узкими деревянными рамами, эркеры и крохотные мансарды – всё здесь было надышано севером. И чем более старым и ветхим выглядел дом, тем сложнее было Варе оторвать от него глаз. И вот здания стали чище, лепнины – замысловатее… Словно поднимаясь по винтовой лестнице вверх, к самым изысканным идеалам классицизма, Варя и Влас приближались к главной площади Петербурга . Она, молча приоткрыв рот, прижалась к стеклу и смотрела, смотрела, смотрела, пока Влас не потянул её за локоть на остановку.

Но и на улице Варины глаза разбегались. Она ещё никогда не видела такой концентрации архитектурных изысков в одном месте.

– Сердце от восторга замирает, как представишь себе, сколько событий, повернувших вспять историю, видели эти дома, – промолвила Варя, робея перед гигантскими колонами и барельефами.

—–

По Эрмитажу они носились в поисках идеальной женской груди, сравнивая вкусы на натурщиц Рубенса, да Винчи, Жерома и Ренуара, а придя в Русский музей, Варя почти до самого закрытия не могла насытиться авангардом прошлого века. Влас болтался рядом, слушая восторженные рассуждения о том, что вживую это всё производит совсем другое впечатление и что раньше Варя была ярой приверженицей реализма, но теперь начала понимать и другую грань искусства – «не очень классическую», как она сама её назвала.

Влас же воспринимал любое творчество исключительно на интуитивном уровне. «Нравится – не нравится».

Вот чёрный квадрат не нравится.

Круг – тем более.

Полукрасные-полусиние пахари¹⁵ сначала не очень понравились, но с рассказами Вари всё начинает видеться по-другому.

Воронка из авангардных пейзажей – нравится.

Острый профиль Ахматовой и её синее (почему-то казалось, что бархатное) платье из треугольников – очень нравится. В одну минуту, рассматривая её, Варя просияла:

– Слушай, а Ахматова же петербурженкой была. Давай поищем дом, где она жила?

Влас достал из бокового кармана рюкзака телефон и полез в интернет.

– Мы будем ночевать недалеко от её квартиры-музея. Хочешь, завтра начнём с этого утро?

– Честно? Очень.

И глаза у Вари загорелись так, как если бы Влас устроил ей очную встречу с Ахматовой и всей литературной тусовкой тех времён.

Когда они зашли в первый музей, было ещё темно, а когда вышли из последнего – догорали последние пёрышки розово-синего северного заката. Всё, что они видели между двумя художественными мирами – столовая между набережной Грибоедова и Шведским переулком. И пусть походы по музеям воодушевили Варю, у неё всё же возникло ощущение, будто она из-за своей непомерной тяги к искусству упустила возможность узнать город. Все подобные настроения рассеялись у первого же столба с объявлениями, когда глаза Вари уловили на одном малоформатном плакате слова «оргáн» и «собор». Мероприятие было датировано сегодняшним вечером, и даже несуеверный Влас подумал о том, что судьба им пойти на этот концерт. До начала оставалось ещё сорок минут, и они даже успели перекусить пышками с дешёвым кофе на Малой Конюшенной, прежде чем отправиться в Спас на Крови. Ещё издали завидев у изогнутой ограды канала глазурно-пряничные капли куполов и калейдоскопические орнаменты стен, подсвечиваемых разливающимся закатом, Варя затаила дыхание.

На её глазах нечто сказочное, нереальное сталкивалось с резкими линиями колотого льда и очертаниями максимально приземлённых зданий с монументальными колоннами и узкими окнами между. Влас и Варя, прижавшись друг к другу, скрылись от очередного порыва холодного ветра в дверях собора.

Гул города мгновенно преобразовался в священную тишину, в которой лишь изредка шуршали ботинки вновь вошедших, да потрескивал огонь свечей. Варя и Влас прекратили растирать друг другу замёрзшие ладони, когда началась музыка. В течение следующих шестидесяти минут царило звучное умиротворение. Ни единого движения картины – величественные росписи, иконы, свечи, даже люди – казалось, даже сердцебиение – всё замерло с первым аккордом. Когда музыка закончилась, на органиста обрушились аплодисменты, а на Варю и Власа – собственные мысли, оставившие их почти на целый час. Покинув собор, они ещё несколько минут молча шли в случайно выбранном направлении. Потом Влас остановился у моста и спросил:

– Хочешь взглянуть на самый маленький памятник в Петербурге?

Варя кивнула. Он подвёл её ближе к каналу и указал рукой вниз, за ограду. Варя заглянула за линию чугунных вензелей ограды и у самого плещущегося края воды увидела очень маленькую ступеньку с ещё болеекрохотным памятником птичке.

– Это Чижик, – прокомментировал Влас. – Говорят, он исполняет желания, если оставить монетку на его постаменте.

Варя на секунду засомневалась в том, что это вообще возможно, но, приглядевшись, увидела пару блестящих кружочков рядом с Чижиком и чуть больше поверила в свои силы.

– Посвети фонариком, попросила она Власа, и достала из кармана пятьдесят копеек.

Вытянув руку вперёд, Варя сначала прикрыла один глаз, потом другой, и, прицелившись, разжала пальцы. Монетка, звеня, ударилась о постамент Чижика, отлетела чуть в сторону и плюхнулась в воду.

– Ничего, у меня тоже не с первого раза получилось, – сказал Влас. – Пошли лучше местное пиво попробуем. И зашагали они по горящим проспектам меж тёмных каналов и ободранных переулков. В каком-то баре на Рубинштейна играли живой джаз, но он так и остался за стеклом – Варя и Влас свернули за угол к ближайшему продуктовому магазину, какой показал им навигатор, купили бутылку Василеостровского сидра и ещё одну – тройного пшеничного эля. По наблюдениям Вари, улицы Петербурга больше были похожи на первое пиво – большой яблоневый сад, в котором каждое дерево – дом, и всё вокруг пропитано историей. Влас же больше ассоциировал каменные громады лепнин с крепким русским элем.

– Хотя, – заметил он, дойдя до Аничкова моста, – если бы ты местное тёмное пиво попробовала, то, бьюсь об заклад, назвала бы его самым питерским.

И чем меньше алкоголя оставалось в тех двух бутылках, тем более запутанными путями ноги носили Варю и Влас через весь центр. Миновав пятиугольный перекрёсток, они зачем-то снова перешли Фонтанку и через Юсуповский дворец, Исаакиевский собор, замёрзший сад и бессчётное количество каналов вышли к набережной Невы.

– Что это за здание? – спросила уже заметно повеселевшая Варя, указывая пальцем на светящийся выбеленный дом рядом с ними.

– Кто знает… Давай в интернете посмотрим, – предложил Влас, достал телефон и открыл браузер.

Варины глаза разбежались по карте, теряясь в обилии известных названий и знаменитых домов.

– Дворец Меньшикова, Медный, Кунсткамера… Господи, Влас, да мы около загса стоим! Пошли, нам точно не сюда.

– А куда предлагаешь?

– В Новую Голландию. Лиза посоветовала там одну рюмочную, где всё вкусно и по сто рублей…

Малиновая настойка

Укроповая настойка

Хреновуха

Влас и Варя, держась друг за друга, вывалились из здания «Бутылки». Слева от них кружились вихри людей на катке – справа гигантские розовые улитки ползли по стенам. Варя отшатнулась от них.

– О, Господи. Неужели мы настолько много выпили, что я это вижу?

– Нет, конечно, – успокоил её Влас. – Они уже давно здесь.

– Ну художник молодец, – посмеялась Варя. – Прям перед питейным заведением, чтоб все точно поверили в то, что это галлюцинация.

– Нужно же как-то сокращать процент алкоголизма в северной столице.

А потом они поехали на трамвайчике на Петроградскую сторону. Влас считал этот остров своим любимым местом в городе, а теряться в этих полуфинских улицах с Варей представлялось ему особым удовольствием. Выходя из трамвая, они пропустили в метро двух старичков – бабушку в вязаном берете всех цветов радуги с такой же яркой сумкой и бородатого деда с булавкой в ухе и в длинном кожаном тренче с огромным вышитым на спине профилем индейца.

– Ну как тебе местный колоритный народец? – понизив голос, спросил Влас.

– Потрясающе, – негромко ответила Варя. Хотя может эти слова больше относились к домам в югендстиле, ряд которых начинался за остановкой? Влас не знал, но он был уже рад тому, что привёз сюда Варю. Модерновые здания казались сделанными из одного большого камня с маленькими прорезями заострённых кверху окошек, из которых выглядывали листья комнатных растений. Лепнины здесь встречались редко – разве что совсем плоские и минималистичные, затерянные среди больших каменных плит, которыми были обложены дверные проёмы. Крыши-конусы, флигели на верхушках, круглые эркеры, крошечные мансарды, неяркие цвета, нежно разбавленные капелькой белого. Это было непохоже на то, что Варя видела на фотографиях. Единственное, что хотя бы отдалённо напоминало это место – картинки из большой книги сказок Андерсена, которую мама читала Варе, когда ей было пять.

Из одного двора они попадали в другой

И в следующий

И в следующий.

Власу уже начало казаться, что они изучили Петроградку вдоль и поперёк и что его половина, наверное, устала после такого насыщенного пешего маршрута, но Варя его мысли опровергла:

– Казалось бы, удивительно, что мы ещё на ногах держимся после алкоголя и километров, но усталости я почему-то не чувствую.

– Вот и здорово, – отозвался Влас. – И с погодой нам повезло. Можем гулять, пока не надоест.

Варя закинула голову вверх.

– Слушай, а давай на крышу заберёмся?

– Сделаем это завтра, Варюш. Ты сейчас по земле не шибко ровно ходишь, не то что по крыше.

– Ну давай хотя бы на балкон последнего этажа? – не унималась она.

– В хостеле, солнце, в хостеле.

– Окей, тогда мы просто обязаны вернуться сюда завтра и взобраться на крышу какого-нибудь модернового домика.

А потом они решили, что пьяным любые расстояния не страшны, прошли ещё километров пять мимо Петропавловской крепости и закрытого Летнего садика до последнего дома в переулке, где и располагался их хостел. Из парадной Варя добралась до последнего этажа и отворила окно на лестничной клетке. Вихревой ветер ворвался в подъезд, засвистел в пролётах ниже, а за заледеневшей рамой открылся вид на огненные вены улиц и проспектов, трубы и антенны, металлические сшивки крыш разной формы и высоты, купол Казанского собора – на две головы выше остальных домов. Красноглазая Варя одарила Власа самой счастливой улыбкой, какую он только видел в её исполнении за все полгода с момента их знакомства.

– Если бы мне позавчера сказали, что сегодня вечером я буду так вот просто смотреть с шестого этажа на город в совсем другом конце страны, я бы ни за что не поверила.

Влас молчал. Он был не в силах перестать любоваться благоговеющим лицом Вари и сосредоточить мысли на ответе. А та обняла его, и Влас почувствовал, как колет шею её старый вязаный шарф.

– Спасибо тебе.

—–

Проснувшись в одной койке в шестиместном номере в хостеле на Литейном проспекте, Варя и Влас в четыре руки приготовили завтрак из оставленной кем-то гречки и специй, выпили чаю и, поболтав с аргентинцем о том, какие в Петербурге нынче солнечные зимы, пошли в соседний двор – там был дом Ахматовой.

Власа всё не оставляло ощущение, будто не Варя впервые в Питере, а он сам. Как иначе можно было объяснить то, что он раньше не знал об этом самом питерском месте, хотя оно располагалось совсем рядом с теми локациями, где он бывал тысячу раз.

Комнаты старой коммуналки, больше похожие на коридоры, сундуки у стен и кухонная утварь, висящая на гвоздях, узкие лестницы и высокие грустные окна с видом на такие же строгие графские особняки, меланхолично голые дубы и заснеженные вершины осин. Разглядывая выцветшие фотографии и отрывки писем и черновиков Ахматовой, Варя пребывала в прострации. Совсем не верилось, что уже сегодня надо ехать обратно в Тюмень. Казалось, что они с Власом уже очень давно здесь живут, и возвращение в Сибирь отнимет у них новообретённый дом. Но, с другой стороны, до вылета оставалось ещё четырнадцать с половиной часов в Петербурге – отдельная маленькая жизнь.

—–

– Так, с парадным Петербургом ты вчера познакомилась, теперь поедем туда, где нет туристов, – предложил Влас, надевая куртку.

– Слушай, а откуда ты так хорошо знаешь этот город? – поинтересовалась Варя, когда они проходили в через арку, на кирпичной стене которой толстым слоем белой краски был написан портрет поэтессы размером в два человеческих роста.

– У меня здесь дед служил. Когда мне исполнилось четырнадцать, он начал брать меня с собой на все эти вечера встреч. Так и получилось, что до окончания школы я каждый февраль бывал в Питере. Тут же я и начал в баскетбол играть.

– Ты никогда не говорил о том, что занимался спортом, – заметила Варя.

– Да это было не очень серьёзно, я ж не с детства играл, – махнул рукой Влас. – Но я больше ничем особо не увлекался в жизни, потому и пошёл на физкультурный. Кстати, весной пойдут студенческие первенства, так что не исключено, что мне ещё придётся вспомнить, как играть.

Они проскочили в метро по одному жетону и поехали вверх по синей ветке – на станцию Удельная. Только лишь выйдя на улицу, Варя заметила разницу: дома уже не были такими ухоженными, мимо ходили очень скромно одетые люди. Какая-то бедная бабушка у метро продавала веники из засушенных веточек. Чувствовалась близость вокзала, даже голос диспетчера доносился. И в такую погоду среди всей этой суеты откуда-то из неопределённого источника были слышны звуки живого аккордеона и дворовой гитары.

«Да они бесстрашные, – думала Варя. – В феврале на улице играть! Ещё и голыми пальцами небось».

Они с Власом побрели вдоль трамвайных путей в сторону рынка. Наблюдая за людьми, их речью, лицами и походкой, Варя отметила, что та же часть социума, которая в других городах страдает от низкого уровня жизни, в Петербурге чувствует себя вполне нормально. И, судя по внешнему виду, вряд ли их достаток чем-то отличается: всё те же бедные люди общались друг с другом, улыбаясь, без недовольства и агрессии, разве что иногда с ироничным негодованием, но в каждом их слове, в каждом движении сквозило уважение как к случайному собеседнику, так и ко всему миру. Варя сама не причисляла себя ни к какому социальному классу, но и как любому небогатому студенту ей был близок отказ от материальных благ, и в этом бедном районе, казалось, что каждый прохожий разделяет её участь, потому ей было вполне комфортно гулять здесь. Начались ряды вещевого рынка. Варя даже издалека не была похожа на любительницу покупок, сославшись на низкий ценник и возможность найти интересные вещи из Прибалтики и соседней Финляндии, всё же предложил поискать что-то на память. Варя неожиданно для самой себя согласилась.

Добродушные продавцы старенькой электроники и антикварных предметов роскоши сидели в своих палатках как в уютных домиках, попивая горячие травяные настои из термосов, кто-то вязал спицами, а из одного ларька доносились песни Аиды Ведищевой с винилового проигрывателя. Рядом с целой полкой часов разных эпох, тикающих вразнобой, Варя и Влас разбирали огромный стог вязаной одежды и в конце концов нашли два неплохих свитера – первый синий, со светло-серыми рядами вышитых домиков, саней и ёлок, а второй – тот, что больше понравился Власу. Зелёновато-коричневый с неброским круговым орнаментом вокруг горлышка. Хозяин лавки сказал, что такой узор придумали в Исландии, назывался он как-то причудливо и длинно на букву «л»¹⁶, но Влас не запомнил. После долгих уговоров славный дядя-продавец уступил им почти семьсот рублей. Теплым и искренним благодарностям Вари вторили всё те же многочисленные часики с полки, складывая свои звуки в электрическую, немного наивную мелодию. «Быть может, в бедных людях больше доверия?» – задумалась Варя, с неохотой покидая уютный рыночек, душу и сердце скромного пролетарского Петербурга.

Перехватив по дороге к метро по ржаному пирожку с ягодами, Влас и Варя поехали обратно – вниз по синей ветке. Они вернулись на Петроградскую сторону, как и хотели. При свете дня и трезвой голове в знакомых местах обнаруживались новые детали – такие как, например, чернеющий на бледном небе ряд античных статуй, стоящих вдоль края крыши дома у перекрёстка. Варя на секунду остановилась и задрала голову высоко вверх, чтобы увидеть кончики крыш зданий. Непродолжительное восхищённое молчание разрушили слова:

– Знаешь, а я бы здесь осталась.

– Все в начале так говорят, а потом спиваются или ещё чего хуже на наркоту подсаживаются оттого, что город оказался немного мрачнее, чем они могли себе представить.

– Ты не понял, меня как раз зацепила эта мрачность. Здесь всё не такое, как я привыкла видеть, и теперь наконец-то стало ясно, почему я раньше не могла понять, что мне нравится. Просто я не была знакома с Петербургом. Не знала этих северных лесов, над которыми мы пролетали, не шагала по этим мостам, не глядела на ртутную гладь Невы. Я вообще не знала, что вода бывает такой чёрной. Понятия не имела о том, что дикие цветы могут сквозь снег прорастать на бетонных основаниях балкона в самом центре города, где без устали носятся бабушки с цветами в газетках и двухэтажные туристические автобусы, где густой влажный воздух тревожат звуки голосов, говорящих на разных языках, инструментов уличных музыкантов, рёв моторов лодок и катеров… и так близко залив. И мне полюбился не Невский проспект. Здесь для меня красиво даже то, что для других – грязь и бедность. Спасибо тебе за то, что показал мне этот центр мира на краю Вселенной.

Влас не нашёл, что ответить, хотя очень хотелось возразить. «Я же повёл её лишь в парочку приятных питерских мест, а она как-то умудрилась сломать призму глянца и увидеть очертания души Питера, – думал он. —Вот это у меня феноменальная женщина». Влас молча погладил её по затылку и указал на улицу справа от них:

– Есть ещё одно место, где мы с тобой пока что не были.

– Какое? – спросила Варя.

– Сейчас увидишь. Оно здесь совсем рядом, за вон тем мостом.

– Ну заинтриговал. Пошли!

По дороге Варя заметила, что погода по сравнению со вчерашним днём испортилась: ветер стал резче, небо беспросветно затянуло плотным слоем серости.

– А вечером мы куда собираемся? – спросила она.

– Ты ещё о будущем думаешь? Варь, последние часы в Питере. Отдайся моменту. Сейчас мы идём туда, где вечный июль, – сказал Влас и сам удивился чрезмерной лиричности своих слов. «Вот что Петербург делает с людьми», – подумал он.

И он повёл заинтригованную девушку вдоль высокой чугунной ограды ботанического сада.

– Влас.

– А?

– Не хочешь в театр вечером сходить?

– Да ну нет, Варюш, я не любитель такого. Давай лучше с соседками сходишь, когда вернёшься?

– Так может ты просто драматургии хорошей не видел?

«Не исключено», – подумал Влас, но промолчал и пожал плечами. Всё равно ему не очень верилось в то, что какая-то пьеса сделает его последние часы в Питере лучше.

– Ну же, Влас, решайся. Ты же любишь риск.

– Может лучше просто погуляем? Купим сока и булок, заберёмся на крышу…

– Эх ты, упрямая задница, – ткнула его кулаком в плечо Варя. – Мы всё это тоже успеем, не напрягаясь. В аэропорту надо быть только в половине двенадцатого, времени ещё – вагон.

Влас ещё с полминуты помолчал, но потом ответил:

– Ладно, всё равно погода сегодня не очень прогулочная, – и сквозь Варино ликование добавил: – только выбери не очень сопливую постановку, а то зал желчью затоплю вместе с актёрами и зрителями.

– Хорошо, – улыбнулась Варя, достала телефон и начала листать список театральных афиш.

– Где-то я слышала, что если прийти в Малый Драматический и представиться студентом театральной школы Тараканова, то можно выхватить билет за копейки.

– А что там сегодня идёт?

– «Дядя Ваня» Чехова.

– Звучит не слишком слащаво. Сгодится.

– Замётано. В семь нам нужно быть на улице Марата.

– Окей. Кстати, мы пришли.

Вдоль ограды показалась касса, но проход к ней ребятам преградил грузовик, въезжающий в ворота. Влас потащил Варю в сторону и они, скрывшись за машиной, миновали забор ботанического сада.

– Мы только что сэкономили четыре сотни.

– Ты хотел сказать, у нас теперь есть четыре сотни на пиво? – засмеялась Варя.

– Возможно, возможно. По настроению посмотрим.

По заснеженным дорожкам они шли вдоль оранжерей и ,едва лишь заметив, что в одну из них экскурсовод запускает группу туристов, смешались с толпой и попали внутрь, успев попутно подумать о том, что сегодня – день счастливых совпадений. Но тут гид остановил их и попросил билеты. Ребята испуганно переглянулись. Уходить из них никто не был намерен и, судя по тому, что на часах уже было почти четыре, это был их последний шанс на сегодня попасть в оранжерею. Влас попробовал взять контроль над ситуацией, высунул из кармана сто рублей и вложил в руку экскурсоводу. Тот укоризненно посмотрел поверх очков сначала на Власа, потом на Варю. Выражение его лица переменилось только когда Влас достал вторую такую же купюру.

– Теперь добро пожаловать. Присоединяйтесь.

И ребята, чуть не давясь со смеху, юркнули за стеклянную дверь.

Внутри их моментально обдало волной влажного тепла. Гигантские вьющиеся ветви упирались в деревянные рамы крыши, всюду были кактусы размером с две-три головы Власа, на каждом квадратном сантиметре земли что-то росло. Большая часть того, что рассказывал экскурсовод, шла мимо ушей Власа. У него было дело поинтереснее: следить за Вариным взглядом и пробовать угадать, что она думает. Занятие это, правда, ни к чему не привело, потому он принялся рассматривать профиль Вари. Как хорош он казался на фоне цветов. С этого ракурса на скате носа виднелась еле заметная горбинка, которую он сегодня почему-то заметил впервые, а на хряще уха – бугорок, которого Влас тоже раньше не видел. «Вот невнимательный», – упрекнул он себя мысленно.

И тут Власом овладело желание бросить всё и не возвращаться в Тюмень. Остаться жить в Питере с Варей, работать на какой-нибудь самой простой работе с самой обычной зарплатой, снимать комнату в коммунальной квартире на Лиговском и чтобы соседями их были театральный критик или художник и водитель поезда или пилот. Влас тут же ощутил, как несвойственна ему такая самонадеянность и снова с иронией подумал о том, что всё это Петербург шутит над молодыми, превращая их в наивных романтиков.

Обратно в холод из этого царства жизни выходить совсем не хотелось. Варя достала свой новый свитер и надела его под куртку поверх кофты, которая была на ней, обмоталась шарфом и, зажмурившись, толкнула дверь. Ощущение вопреки ожиданиям было такое, будто после долгого жаркого лета внезапно высыпал рождественский снежок, о котором ты так мечтал все три душных месяца. За запотевшими стёклами оранжереи Влас и Варя не заметили, как всего за двадцать минут на улице воцарилась настоящая сказка Андерсена: ветра нет, белые хлопья великанских размеров летят быстро и беззвучно, слышен только хруст под подошвами двух пар старых ботинок, которые сейчас несут своих хозяев в булочную, чтоб набрать лучших в мире петроградских слоек и рвануть на крышу.

– Вообще не так давно власти Петербурга выпустили закон, по которому людям нельзя выходить на крыши домов, но, конечно, его никто не соблюдает, точно так же, как и запрет на нахождение пьяным на улицах города.

– Да уж, вот это законопослушные люди в нашей стране живут, – усмехнулась Варя. – С другой стороны наивно было полагать, что в России такие постановления возымеют хоть какое-то действие.

Они нашли дом, судя по внешнему виду которого, жильцы вряд ли позаботились бы о замках на чердаке, раз даже домофон в подъезде не работал. Поднялись на последний этаж по узким проёмам парадных, стараясь ступать как можно тише, и сняли крышку люка в конце лестницы. Ещё одна пыльная дверь, тоже без замка – и они на чердаке. Шикарно. Первым на крышу старого дома вылез Влас, затем он, подав руку Варе, вытащил её вверх, к себе.

Всё тот же город, что и вчера, а вид совершенно иной. Больше крыш необычной формы, чаще мелькают флигели под еле заметной игрой ветра, снег помельчал и поредел, но по-прежнему косо от еле заметного ветерка шёл, тянулся к земле. Расчистив перчаткой кусочек кровли, Влас кинул на него рюкзак, приземлился сам и усадил Варю к себе на колени. Уклон был не сильный, потому очень удобно и приятно было сидеть так вот просто в полуобнимочку и кушать слойки с яблоком и корицей, пока перед глазами расстилается город, выросший из лесов и озёр, из смешений культур, и его голодные стены жаждут искусства. Они ради чистого духа отрекаются от всех черт современности, какие есть в крупных городах. Они хранят верность своему имени. Хранят верность своей сущности. Это – Санкт-Петербург. Город, каких больше нет на Земле.

Ни Влас, ни Варя в этот день не пили, но оба чувствовали себя пьяными. Уже сидя на пустой остановке и ожидая автобус, который должен был отвезти их к театру, Влас почувствовал к Варе такую безнадёжную нежность и признательность, что готов был благодарить её за все нелепости в мире, начиная с той, что если бы не её день рождения, не было бы одной из лучших поездок в его жизни. Жёлтые огоньки гирлянд, которые ещё не убрали с Нового года, старые маршрутки, свежие крошки снега маячили вокруг, но всё это было лишь фоном. Голова, полная мёда потяжелела, и Влас, опустившись на колени прямо в снег, положил её в Варины тёплые ладони.

Всё спокойствие мира было сейчас здесь. Звуки улицы перестали доноситься до них двоих: громче всех их звучало то, что казалось раньше опошленным излишеством, а теперь было единственным точным словом: люблю. Жадно в душу вплелось своими перстами послевкусие произнесённого, и тут подъехал их автобус.

—–

Пьеса пролетела как один звучный щелчок пальцев в тишине, зазвучавший эхом в ушах. Каждая фраза была точно в цель. Как глоток молока или мятного чая перед сном – именно то, что нужно, и не надо ни больше, ни меньше слов. Не в бровь, не в глаз, а в самое солнечное сплетение. Только лишь, выйдя из зала, ребята живо заговорили, заобсуждали «Дядю Ваню»:

– Мне нравится такой театр, – сказал Влас. – Кто бы подумал, что от такого даже сонливость пройдёт и силы в девять вечера прильют по-новому.

– Кстати да, – перебила его Варя, – уже девять. Значит, у нас остаётся ещё почти два часа на небольшую прогулку.

– По центру?

– По Нарвской!

—–

Они попрощались с Петербургом, наверное, самым странным маршрутом, какой только могли придумать приезжие ребята. Варя купила блин в «Теремке»¹⁷, но ей он жуть как не понравился на вкус, и они с Власом продегустировав по кусочку, единогласно решили отдать блинчик бомжу, просившему милостыню на углу «острого» дома. Никто не знал, почему это здание построено именно так, и живут ли люди в самой узкой его части. Бомж Василий тоже оказался без понятия, хоть и прожил в Петербурге больше сорока лет. Но еще он несказанно обрадовался и со всей искренностью поблагодарил ребят.

Какими-то зигзагами они снова вышли к центру. Времени оставалось совсем немного. Варя нежно прикрыла глаза, будто целуя глазами на прощание полюбившийся город, вздохнула и, не проронив ни слова, стала спускаться в подземный переход. А дальше – метро, маршрутка, аэропорт…

—–

В возвращение домой не верилось ровно до тех пор, пока на снижении из-за тёмных облаков показались огоньки набережной и знакомых улиц, отходящих от неё.

«Вот мы и снова в Тюмени», – пронеслось в голове то, что ещё пару минут назад казалось неправдоподобным.

—–

– Ну и холодина же здесь.

Они вышли из аэропорта и с трудом пересекли улицу. Страшный ветер поднимал с земли свежий снег и носил его по всему проспекту. Варя весила немного, поэтому из риска разделить участь Мэри Попинс, вцепилась в локоть Власа обеими руками.

– Только прилетели, а сейчас опять улетим.

– Держись крепче. Блин, водитель ещё и на другую сторону подъехал.

Такое славное путешествие вышло, что хотелось бы последние его минуты и километры прокатиться в чуть более комфортных условиях, тем более ночь и дубняк в минус пятнадцать градусов. Чёрт, ещё и дорога раскатана.

Варя шла сбоку и, поджав плечи, ругалась на погоду:

– Ну что за подстава? Хоть ботинки шипуй. Влас, ты только смотри не подсколь.. Блять!!!!

––

Варя радовалась: по зарубежной литературе попался билет, который она неплохо знала. Даже почти была уверена, что за коллоквиум ей поставят четвёрку. А может и больше.

В самом хорошем расположении духа, какое только бывает, она передала свою работу через первые парты и осталась сидеть за столом и тогда, когда преподаватель отпустил всех студентов.

– Варя, а ты чего не идёшь?

– Власа жду.

А вот и он. В дверях кабинета показалась знакомая голова-ёжик.

– Нас на праве задержали, извини, —сказал Влас, направляясь к парте. – Ты тут не успела заскучать?

Подойдя к Варе, он присел, обхватил её руками, поднял и осторожно, чтобы не повредить гипс, водрузил на плечо.

Студентки, заглядывавшие в класс из коридора, заулыбались. Преподаватель с ключом в двери тоже. Влас улыбнулся ему в ответ и пожал плечами:

– А что делать? Костыли подорожали.

Препод засмеялся и покачал головой, а Влас понёс Варю на следующую пару.

Одна нога – в ботинке.

Вторая – в надписях поверх гипса.

—–

Сломанная пятка не помешала Варе отметить день рождения во второй раз: с друзьями. Впервые компания собралась в доме с пристройкой, оплетенной плющом. Людей пригласили немного, но и среди них были новые лица. Впервые Влас увидел Лизу – ещё одну соседку Вари, которая постоянно работала. Она оказалась более неординарной, чем можно было представить себе: короткие волосы, уложенные назад, вишнёвая помада, свеженький маникюр, широкие приталенные штаны, пиджак с ярко-желтыми отворотами на рукавах и лаковые ботинки. Лепс так и вцепился глазами. Откровенно и бесстыже. А когда заметил мою косящую улыбку, саркастично поджал губы и сменил очки на тёмные. Сначала с новой гостьей заговорил Хрис, но Лепс очень быстро и смешно его отодвинул. В разговоре выяснить, что Лиза учится на клинической психологии и успешно пользуется тем, что этот факультет – один из самых лёгких в нашем вузе, то есть просто не ходит на большую часть пар. Вместо этого она взяла два дополнительных заработка: консультант в сетевом магазине одежды и бариста в небольшой кофейне на набережной. Лизе нравилось такое внимание, и она рассказывала о себе и всяких смешных случаях с преподавателями с психфака и посетителями на работе. Вечер выдался насыщенным общением, и о первой реакции Лепса на Лизу вспоминали лишь с иронией, а зря, ведь это оказалось началом единственных отношений в округе, кроме тех, что были у Власа и Вари, что казались поистине гармоничными. Немного скрытный и на сто процентовуверенный в себе Лёшка и амбициозная девка, то и дело подчёркивавшая свою деловитость. Даже внешне они были чем-то похожи, но несильно.

Об отношениях своих они не сильно распространялись, но это стало известно Власу через три недели, когда он вечером вышел из комнаты Вари в кухню за чаем и через открытую соседнюю дверь увидел, как они валяются на широком подоконнике и, сдвинув книги в сторону, глазеют через окно на сумеречное небо. Влас поймал сентиментальный момент, в который Лепс снял с себя очки и дал их Лизе, а та, надев их, с открытым ртом и глазами, норовящими выпасть из орбит, восторгалась мелкой россыпи звёзд, которую она раньше не могла увидеть. Таким спокойно-радостным Лепса Влас ещё не видел. Это было заметно даже в плохом освещении одной лишь настольной лампы.

Увидев Власа, Лиза захлопала ресницами, слишком густо смазанными тушью, и улыбнулась ему вишнёвым полумесяцем помады на губах.

Послышался нарастающий свист с кухни – чайник закипел. Влас тоже сделал попытку улыбнуться и прикрыл им дверь.

Варя и Влас и Мари сидели в кухне и ужинали, когда в квартиру ввалился Лепс, но уже не с Лизой, а с Ритой из медицинского. Все, кроме них двоих, болтающих и смеющихся, были в шоке: со стороны ничто не предвещало таких перемен, потому ни Влас, ни кто-либо другой из компании не заметил, в какой момент Лепс переключился с одной Вариной соседки на другую.

– Я что-то пропустил? – шёпотом спросил Влас у Вари, пока голубки стряхивали снег с курток и снимали ботинки.

– По ходу, я сама чего-то не знаю.

– Вот это он резко переобулся, – тихо прокомментировала Мари.

Быть может, ей хотелось посплетничать, но остальные обитатели кухни считали, что личная жизнь Лепса – дело только самого Лепса. Потому Варя решила не осуждать, не обсуждать и просто перевести тему:

– Марюш, кстати, как твой первый день на работе?

– Да в целом ничего, но больно уж коллектив скверный. Приходишь к ним, и все такие угрюмые, будто за любезность штрафуют. Улыбнуться в ответ боятся. Подозревают что-то нелепое, до чего мне дела нет, а только отвернусь – они почти не стесняются, в полголоса шепчут «простушка, простушка».

– Ой, а они будто сложнушки, – Варя растянулась в улыбке и положила подбородок на спинку кресла.

– От слова «сложить»?

– Ага, пополам. Иначе говоря, нагнуть.

Кто знает, что звенело громче: смех Мари или задребезжавшие стаканы в шкафчике над кухонным столом.

– Марь, выключи ультразвук, я ж почти ничего смешного не сказала, – захохотала в ответ Варя. – Интересно, смех из-за того, что кто-то смешно смеётся – это признак слабоумия или чего вообще?

– Того, что нам прекрасно вместе живётся.

– И это правда! А что касается работы: мне кажется, они завидуют.

– Эх-х, было бы, чему, – Мари скорчила гримасу уныния.

– Ты общительная, непосредственная, да ещё и красивая. Тот самый типаж, который больше всего зависть девушек вызывает.

– Ахаха, как там Влас говорил? «Глупые девки»?

—Тупые девки.

– О, точно!

Разговор оказался прерван возращением Лизы.

– Рано ты сегодня, – заметила Варя.

– И слава Богу, – ответила та, стаскивая с себя сапоги. – Хоть отдохну, а может даже высплюсь.

Миновав кухню, она направилась к дальней из двух комнат, и уже когда её рука с наполированными ногтями легла на круглую дверную ручку, до Власа дошло, что в той же комнате находился Лепс с ботаншей из медицинского. Варя запоздало подорвалась в сторону коридора и в полной готовности раздирать драку, Влас бросился за ней. Но всё, что они оба увидели, добежав – то, как эта деловая колбаса обычным своим шагом достигла кровати и с краткой репликой: «Подвиньтесь» устало плюхнулась между спинкой дивана и обескураженной Ритой, сидевшей на коленях у не менее сбитого с толку Лепса. Он повёл бровями, мол, «что просиходит?», Влас из дверного проёма кивнул ему в сторону кухне, и все обитатели комнаты переместились туда. Кроме Лизы. Она, вероятно, уже видела сны.

За столом все сидели молча, пока Варя ставила чайник и доставала кружки. Тишину осмелился прервать Лепс.

– Странно это как-то.

– Да чего странного-то? – отозвалась Мари, заглянувшая в комнату, чтоб стащить чего-нибудь вкусного из холодильника. – Всем бы таких уравновешенных бывших.

…

Так и прошёл вечер. Собираясь домой, Влас краем глаза заглянул в дальнюю комнату. Лиза спала, даже не сняв пиджак.

—–

Март

Было пасмурное ранневесеннее утро, в которое Власу было бы тяжело проснуться, если б не Варя рядышком, под боком, сонная и нежная.

Так забавно засыпать, видеть её во сне, а потом сразу же, незамедлительно – наяву. За завтраками он ей в этом признался, на что Варя ответила:

– Ну хорошо. Я не такой уж и кошмар.

– А тебе самой что снилось?

– Очередной сюр¹⁸. Погоня на грузовиках, в которой я сбрасывала на преследующие машины советские ковры.

В кухню вошла Рита, поставила воду в кастрюле греться. В коридоре зашумел старенький фен. Квартира потихоньку просыпалась.

– Доброе утро, – приветствовала Варя соседку. – А ты сегодня какие сны видела?

Та нехотя ответила:

– Преподаватель по акушерству.

– Снова? – послышался голос Мари из-за двери кухни. – Этот же тот, который про контрацептивы вам втирал?

– Да, он, – ответила Рита, всыпая гречку в закипающую воду.

– Он во сне сам хоть в контрацептиве был? – расхохоталась Мари, и тут фен заглох. Она с недовольным возгласом постучала по нему раз – не включился, постучала второй…

– Вот это карма быстро сработала, – усмехнулась Варя, и Рита улыбнулась ей.

– Да он, сука, перегрелся. – Мари продолжала попытки реанимировать старенький фен, вдувая в него более прохладный квартирный воздух.

Влас не удержался от улыбки. В его глазах Мари была идеальным примером красивой, но безмозглой девки.

—–

Март. Снег таять ещё не надумал, но солнца стало заметно больше. Громкие известия обычно обходятся без предвестников, так и в это утро субботы, в которое Варя успешно просыпала лекцию, на которой не отмечали отсутствующих, Рита гладила медицинский халат к паре, а Лиза уже ушла на работу, а Мари ворвалась в зябкий полусон плохо отапливаемой комнаты, негромко напевая какую-то мелодию.

– Марь, а я же сплю, имей совесть! – смазанно проговорила Варя хрипловатым голосом.

– А мне сегодня можно, всё сегодня можно! – нараспев дразнила её та, качая головой из стороны в сторону под воображаемую музыку и параллельно перебирая кофточки в шкафу.

– Почему это?

– Потому что у меня день рождения! – проскандировала Мари тоном, торжественность которого с каждым словом возрастала.

Варя мигом разпахнула глаза, Рита оторвалась от глажки халата, обе уставились на Мари.

– Что же ты раньше не говорила? – поинтересовалась Рита. – Мы бы хоть поздравили.

– А и не нужно, – озорно раскачивая бёдрами в цветастой юбке, ответила Мари. – В мой день рождения подарки делаю я.

И с этими словами она потянулась к верхней полке шкафа и вытащила из кучи барахла бутылку вина.

– О Боже, «Лыхны»! Ты где его взяла? – воскликнула Рита.

– А тебе всё скажи, да расскажи, – немного ехидно, но всё же по-доброму ответила Мари. – Давайте отмечать, там ещё тортик в холодильнике ждёт.

– Марюш, я сейчас быстренько на пары сбегаю и вернусь отмечать с вами. Оставьте мне кусочек торта и немного вина.

– Не боись, всё не выпьем, – Варя подала голос с кровати, откинула одеяло в сторону и потихоньку начала вставать.

Рита ушла, Мари разлила вино по стаканам, но Варя сочла плохой идеей пить с утра, потому сделала для себя простой зелёный чай.

– Ох ты ж нежный котик, – передразнила её Мари.

Чайник вскипел. Первые пару минут они смаковали «Наполеон» в тишине.

– Вкусно? – спросила Мари.

Варя, набив щёки, смогла только жестами показать, что ей очень нравится торт. Прожевав, она спросила:

– Слушай, а почему ты подарки не любишь?

– Больно нужно потом чувствовать себя обязанной.

– Марь, ты где так сильно стукнулась, что думаешь быть обязанной перед соседками в комнате? – усмехнулась Варя.

Мари, улыбнувшись и молча опустив в глаза в кружку, размешала сахар в чае и подвинула кружку к Варе.

– Тебе восемнадцать или девятнадцать исполняется?

Короткий звенящий звук – бокал и чашка чая пошли врозь, к юным девичьим губам. Отпив крупный глоток, Мари кашлянула, прикрывшись ладонью – вино оказалось крепким, и ответила:

– Нет, двадцать два.

На этом моменте Варя здóрово поперхнулась чаем, пришлось хлопать её по спине, пока она сквозь кашель не прохрипела:

– Да оставь ты, вчерашний ужин выбьешь.

Стоило лишь Варе отдышаться, она сразу уточнила:

– Мне не послышалось? Двадцать два?

– Ну да, а что такого? – удивлённо и очень просто спросила Мари.

– Я всю жизнь думала, что мы с тобой ровесницы. Что ты не так давно закончила школу, сдала ЕГЭ, отпраздновала совершеннолетие…

Мари слушала её, улыбаясь:

– Вообще давно надо было тебе сказать. Варь, я знаю, ты не будешь излишне языком болтать, но всё же пообещай мне, что никто не узнает лишнего о моей жизни, прошу.

Варя кивнула и сглотнула ком в горле. Мари заметила её смятение и рассмеялась:

– Да не пугайся ты так. Не у всех же девчонок жизнь лёгкая. Подумаешь, сбежала в университет от мужа.

Варенька, глаза по пять копеек, аж побледнела:

– От какого мужа?

– Какого-какого, – горько усмехнулась Мари, водя указательным пальцем по горлышку бутылки, – от жестокого.

Она коротко вздохнула, будто собираясь пить что-то крепкое, подняла глаза от вина и направила все камни предстоящей истории на растерянную соседку:

– Мне было шестнадцать, когда я впервые заметила его в храме на службе, и он занимал все мои мысли с тех пор, как я его увидела. Высокий, широкоплечий, с честным, невероятно праведным взглядом – он казался мне похожим на пастора. Так я его всегда и называла в дневнике – Пастор. И непременно с большой буквы. Чем ещё заняться в религиозной семье, как ни записью собственных мыслей? Я вела дневники, сколько себя помню. И первый раз, когда мы заговорили, датировался, кажется, двадцать первым апреля. Он пришёл в наш дом на воскресное собрание. По взгляду Пастора я поняла, что он не удивлён тому, что увидел меня здесь. Я решила, что он тоже наблюдал за мною в храме, и окончательно отдалась томному трепету первой симпатии. В том, как развивалось наше общение, не было ничего необычного, кроме того, что он очень скоро, буквально через полтора месяца после знакомства, две недели из которых мы с семьёй уезжали паломничать, он пришёл к родителям и попросил моей руки.

Что нужно девчонке шестнадцати лет кроме такого лестного внимания старшего мужчины? Пожалуй, и ничего. Я, не раздумывая, согласилась, ведь это было то самое заветное «замуж» – предмет мечтаний и зависти, конечная цель и мечта, лакомая для многих девушек стабильность. Кто ж тогда знал, что изнанка брака выглядит порой совсем иначе? Точно не шестнадцатилетняя я, ставшая в одночасье гордостью родителей. Те радовались, что на их дочь обратил внимание самый обеспеченный и влиятельный человек в общине и что они, может, смогут получить от него помощь в выплате налога…

– Налога? – перебила её Варя. – Мари, Господи, да это же настоящая секта.

– Ну не сказала бы, – возразила та. – Мы многое получали взамен…

– Что? Благословление божье? Марь, религиозное образование, имеющее лидера и финансовую структуру – это в нашей стране называется сектой, и ваша «церковная община» полностью подходит под описание.

Мари вздохнула и улыбнулась:

– Варь, я ведь во всём этом выросла. Хорошо бы было, если б я знала, что-то кроме такой жизни. И вот выдался шанс узнать, и поначалу он, казалось, в полной мере себя оправдал. Мы переехали в скромную квартиру в слегка покосившемся двухэтажном деревянном доме, переделанном из бывшей коммуналки. Он был очень старым (лестницы опасно трещали от каждого соприкосновения с обувью), но милым. Соседи снизу через месяц после нашего новоселья покинули это обиталище провинциальной старины, но у меня остались знакомые из соседнего подъезда и дома напротив, так что скучать мне не приходилось. Супчики, домашние тортики, ряды цветов на подоконниках – с самого начала я была рада проявить себя хорошей хозяйкой. Но потом что-то пошло не так. Я начала понимать, что наша жизнь меняется по шуткам, по оговоркам. Со временем даже мелкие бытовые разногласия, которые я воспринимала не серьёзнее, чем часть повседневных хлопот, стали вызывать у моего мужа нешуточное раздражение. Он мнил, что в некоторых словах есть второй, а то и третий смысл, бранил меня за то, что сам неправильно понимал мною сказанное. А я, дура, сначала и это восприняла как должное. И жаловаться не подумала, и сказать никому не смела. Понимаешь, всю жизнь родители твердили, что мы – рабы Божьи. Даже когда Пастор начал бить меня, я и не думала, что достойна большего.

Варя в оцепенении слушала, не желая верить собственным ушам.

– Первое время я чуть ли не возвела страдание в культ и не приравняла его к божественной участи, но время шло, побои происходили чаще, синяки сходили дольше, и я начала понимать, что мне за терпение не воздастся: нужно искать выход.

Я начала собирать документы в колледж. Увидев, что я читаю пособие по подготовке к вступительным, Пастор дал мне пощёчину мухобойкой. За то, что я не сказала ему о своём намерении учиться, он разорвал книжицу на две части, половину выкинул в окно.

Я никогда не знала, что может вывести его из себя. Это могла быть любая мелочь. Поэтому я так боялась, потому же и отчаилась, когда последняя ниточка надежды на лучшее оборвалась. В тот момент даже вера в Бога, сопутствовавшая мне всю жизнь, разбилась вдребезги.

Едва успокоившись, я пошла на улицу, чтобы собрать разбросанные под окном страницы, за одно и мусор вынести. Вернувшись, получила тумаков второй раз за день: без объяснения причин Пастор поволок меня за волосы по линолеуму в спальню.Это было худшее, что я переживала в своей жизни…

И Мари замолкла, но лишь на пару мгновений:

– Позволь мне не останавливаться на этом.

До глубокой ночи я не могла уснуть. В третьем часу ночи руки дошли до дневника, который я, хоть и намного реже, но всё ещё вела. И тут-то я поняла, что так разозлило моего мужа…

Варя затаила дыхание. Её всю трясло. Даже физически было плохо, голова кружилась, но она не могла перестать слушать:

– …ещё со времён начальной школы у меня была привычка скручивать ленточку, служившую мне закладкой ровно в четыре оборота, чтоб если дневник кто-то открывал, я непременно узнала об этом. В тот раз лента была сложена вдвое. Выходит, Пастор читал всё то, что я писала.

Я почувствовала, как холодный пот выступает на лбу и шее, а блокнот в руках начинает дрожать. Я боялась возвращаться в спальню. Потому что не была уверена, что Пастор не начнёт бить меня снова. Не зная, как иначе успокоить себя, я выпила две кружки чая с имбирём, глотая слёзы, доварила суп с фрикадельками на завтра. Это не уменьшило боли. Но тут я вспомнила кое-что любопытное из детства. Когда мне было плохо, я брала лист бумаги и в столбик писала имена близких людей. Тогда я понимала, как много людей любят меня и не хотят, чтобы я плакала. Становилось легче.

И теперь, на третьем году замужества, окончательно потеряв веру во всё хорошее, я нашла тетрадный лист в клетку, дрожащей рукой взяла карандаш. И тут с ужасом поняла, что мне некого записать.

Сначала мне просто стало страшно, но может именно этот страх заставил меня броситься к шкафу, вытащить оттуда самые любимые платья и сунуть их в сумку вместе с документами и зубной щёткой. Пастор должен был уже спать, и проскользнуть в коридор незамеченной не составляло труда. Я, полная внезапной решимости, юркнула к входной двери, и уже почти успела обуться, когда весь мой план бегства был разрушен словами, упрятавшими сердце в пятки:

– Куда собралась?

Пастор стоял в коридоре, скрестив руки на груди, высокомерным нещадным взглядом сверля мою оболочку. Я уже готова была закрывать голову руками от ударов, но он лишь взял сумку и вышвырнул её в открытое окно прямо из дверей коридора, через всю гостиную. Сумка с грохотом зацепилась за подоконник и влетела в крону деревьев. Дальше я слышала только шелест листьев, хруст веток и слова мужа:

– Даже не думай в ближайшие дни высовывать нос из комнаты. Будешь на хлебе и воде сидеть, пока не покаишься.

Он втолкнул меня в комнату и хлопнул дверью так сильно, что в полу что-то хрустнуло. Или мне показалось? Судя по скрипу линолеума, потом он подпер дверь шкафом.

Оставаться в этом аду я не могла: страх прогрызал во мне новые раны, а инстинкт самосохранения толкал на безумную идею выбраться через окно. Гонимая навязчивой мыслью о том, что Пастор вернётся и изобьёт меня до смерти, я зажмурилась и прыгнула с подоконника в крону огромной липы. Да, я достала до ствола, но вот же досада – недостаточно сильно ухватилась руками, сломала ветку, упала и наделала много шуму. Ещё больше испугавшись того, что Пастор мог услышать, я закусила губу, чтоб стерпеть боль, схватила сумку и даже успела пробежать пару метров, прежде чем услышала за спиной оглушительный треск. Он длился несколько секунд, а потом стих. Я остановилась в неестественном отсутствии любых звуков, боясь увидеть рядом мужа, препятствующего побегу увесистой пощёчиной, обернулась.

Пастора за спиной не было. Дерево стояло на месте, целое и невредимое, но на месте, где ещё полминуты назад был дом, осталась лишь груда беспорядочно торчащих досок, кое-где ещё скреплённых между собой.

Он рухнул…Мари затихла. Варя в ступоре не могла оторвать взгляд от испуганных глаз соседки: будто она только что заново пережила всю эту трагедию. Свинцовый вдох, и Мари продолжила:

– Мысль о том, что в доме остались ещё наши соседи, заставила меня вызвать скорую, страх снова увидеть Пастора – приказал бежать.

И я бежала. Бежала в ближайший большой город: села на первый утренний автобус в Тюмень, позвонила родителям… И подарила себе новую юность. Ту, которой у меня никогда не было.

Никогда до этого не думала, что смогу осилить хотя бы какое-то высшее образование. Никогда не думала, что можно пойти против воли родителей. Да, они хорошие, но возраст никого не предохраняет от ошибок. Я никогда не думала, что буду танцевать. Даже не знала, что мне это нравится. Ну вот. Узнала на двадцать втором году жизни.

Сегодня, считай, моё совершеннолетие. Первый день рождения без заточения…

Варя была не в силах больше сдерживать слёзы. Она бросилась обнимать соседку – ту самую весёлую и на первый взгляд легкомысленную девочку с такой нечеловечески сложной судьбой. А Мари залепетала, забаюкала её:

– Солнце, ну что с тобой? Не самая простая история, и что? Если б не этот страшный и счастливый случай, мы бы, может, с тобой здесь и не сидели бы.

Но Варя не могла успокоиться. Мари таких сложностей не заслужила. – …да, бывают юные симпатии иллюзорными, ну и что? – продолжала та. – Всё же сейчас хорошо, я жива, здорова и наконец-то умею слушать себя. Ох ты ж зайка моя, ну не нужно, не плачь… Ещё пару минут они сидели в тишине, которую нарушали только редеющие Варины всхлипы, да вскипевший чайник. Варя, спеша, сняла старую большую металлическую посудину с плиты и разлила её содержимое по кружкам. По рассеянности по четырём, хоть и двух соседок не было дома. Солнечно для марта. Улица подтаивала и капала. Казалось, во всём городе было теперь больше воды, чем снега. Прекрасное утро воскресенья. Светлое и блестящее. Как Мари. В одну минуту… нет, в одну секунду стало понятно её вечное стремление жить по максимуму, брать от юности всё. Такое чистосердечное, конечно, прибавило Мари морщин в глазах соседки, но, тем не менее, Варе было жутко приятно оттого, что ей доверили тайну. Такое-то бремя Варя точно пронесёт достойно, не обронив ни слова ни своим, ни посторонним.

Из собственных набежавших мыслей Варю вернул к реальности ожидающий взгляд Мари.

– Ну ты, конечно, для двадцати двух хорошо сохранилась. Сама я тебя не раскусила бы.

И снова смех Мари. Звонкий такой, что весна зазвучала.

Пара по философии. С утра пораньше в понедельник. За что?

Из ума выживший дедок, втирающий уже минут пятнадцать про то, как важно не пропускать его лекции, берёт в руки списки посещаемости. «Это просто лучшая идея – проверять присутствующих, когда в аудитории сидит восемь групп с трёх направлений», – думает Влас, ёрзая на стуле. Он мнёт руки. «Где Варя, чёрт возьми? Сейчас влепят ей н/б¹⁹, и будет потом по всему универу ловить лектора, чтобы отработать».

Даже не столь пропуск лекции волновал его, сколь то, что она ничего не сказала, не предупредила. В голову полезла всякая иррациональщина. «Что, если ей стало плохо? Соседки по комнате бы помогли. А если они уже ушли на учёбу? Чёрт, надеюсь, она просто проспала будильник…»

Тем временем из уст дедка зазвучали знакомые фамилии Вариных одногруппниц:

– Дементьева?

– Здесь.

– Савина?

– Тут.

Хрис спросил, кто сегодня отсутствует, Влас на секунду отвлёкся на него, но всё же услышал краем уха:

– Чернуха?

– Здесь.

В голове его в тот момент зазвучало звенящее ускоглазое «чё-ё?», но ещё большее «чё-ё-ё-ё-ё?» у Власа вызвало то, что Варя появилась в дверях аудитории сразу после того, как кто-то крикнул за неё.

Лекционная аудитория взорвалась хохотом, и сама Варя неловко засмеялась и, смутившись, юркнула за парту, оставив дедка в недоумении.

– А это кто? – громко спросил он?

– Чернуха.

Все 170 человек в аудитории покатывались со смеху. Лектор покачал головой и продолжил проверять присутствующих. Варя повернулась. Улыбка не сходила с её лица. Нашла глазами меня, подмигнула и усмехнулась в плечо. Мари рядом с ней помахала Власу рукой, и они обе отвернулись обратно к дедку в пиджаке.

––

После пар они, уже не сговариваясь, пошли к Хрису для продолжения традиции пить среди недели.

– Что снилось сегодня? – спросил Влас Варю по дороге в маршрутке.

– Как мы бегали на уроке физкультуры. Там из знакомых мне людей был только Лепс. К нему подкатывала какая-то девка со сделанным носом и здоровенными накрашенными губами, а он вроде как и не против был.

– Да уж, – усмехнулся Влас. – Лепс у нас в последнее время парень нарасхват.

– В общем, сон закончился тем, что я била эту куклу головой о пол спортзала. Она у меня спрашивала: «За что?», а я отвечала: «За мораль, блять! У него же девушка есть», – продолжать Варе пришлось, перебивая смех всех утренних обитателей кухни. – В конце у неё ещё кончик носа впал внутрь как у Майкла Джексона. И поделом ей: чужой мужик – табу.

Сидевшая рядом с ними женщина преклонного возраста отодвинулась, вызвав у Власа тихий смешок.

—–

Почти все по-весеннему расслабились, многие прогуляли последнюю пару, потому у Хриса уже был полон дом гостей. Мари стояла во всей своей девичьей красе, оперевшись на подоконник, и премило болтала с каким-то парнем с сыпью на лице, которого Влас раньше не видел. Хрис подошёл к нему с Варей и шёпотом поделился соображениями по поводу того, что ему нравится, когда такие хорошенькие девчонки, как Мари, обращают внимание на не очень красивых парней. «Я его почти не знаю, но уже болею за него», – признался Дима.

Тем временем парнишка с сыпью на лице доделал самокрутку и закурил прямо в квартире, только лишь открыв окно. По резкому запаху, захватившему комнату, стало понятно, что там был не табак. Он протянул косяк Мари.

– Будешь?

У Власа сердце ёкнуло. Он уже собрался подойти и прогнать парня с травкой к чертям собачьим, как Мари сама всё сделала.

– Засунь себе его в задницу, по-братски.

Все, кто был рядом, посмотрели на неё. Раньше Влас от Мари грубых слов не слышал. Тут рядом материализовался Хрис и попросил парня не носить наркотики к нему домой.

– На меня итак соседи зуб точат за тусичи по ночам. Здесь сейчас семь человек, и все из-за этой дряни могут загреметь. А дальше проблемы с полицией, университетом, родителями… Тебе оно надо?

Парень с сыпью начал что-то объяснять про то, что этот способ развлечься лучше, чем алкоголь, но Дима его прервал:

– Пока он в нашей стране запрещён, и это не просто так. Но если ты всё ещё хочешь курить, выходи из подъезда и не подвергай опасности других.

Парень смутился и ушёл.

– Ты чего так жёстко с ним? – спросил Валера.

– Красников, ну вот что непонятного-то? Резкий отказ – залог постоянного воздержания. В следующий раз неповадно ему будет втягивать других в это дело.

Рита поддержала:

– И не грубо, а справедливо сказала! Знаю я, чем заканчивают те, кто начинает с травки. Только вот недели две назад у сестры знакомая из Польши сторчалась. Чуть ли не до гроба.

Тишина. Всем стало не по себе от такой мрачной истории, и один только Христофоров осмелился разрядить обстановку:

– Зато мы теперь знаем, что наша зайка умеет ругаться.

«Не ври, Хрис, в мужской компании ты её цаплей называешь», – сказал про себя Влас и усмехнулся.

––

В кой-то веки у Вари получилось выйти на учёбу пораньше. Половина девятого. Уже светлеющие аллеи по-прежнему почти безлюдны. Кое-где под деревьями всё ещё лежит снег, но у их веточек уже весна. В это утро они выпустили из почек своих мягких, нежных зелёных детёнышей. Варя всегда была привязана к немного другой природе – к лесу, но сейчас она любовалась всем на своём пути до самого КПП.

Около турникетов Варя, приостановилась, наблюдая за тем, как охранники снова не пропускают абитуриентов на подкурсы. Девочка втрое тоньше её самой с маленьким синим рюкзачком и длинной славянской косой за плечами, чуть не плача, упрашивала охранника впустить её на занятия:

– Как же так? Раньше меня всегда по паспорту впускали.

– Девушка, Вы меня услышали? – с деловым видом отвечал ей охранник. – На днях вступил в силу приказ, по которому мы имеем право впускать Вас либо по пропуску студента, либо по очной просьбе преподавателя.

– Но у меня нет его номера… Да и нас группа двадцать человек. Что ж ему, двадцать раз сюда приходить? – застонала девушка. – И занятие уже началось, он бы трубку не взял, а я здесь стою, как дурочка…

Варя не стала дожидаться того, как охранник начнёт злиться и прогонит абитуриентку прочь, молча подошла к ней, взяла за руку и утянула её от КПП в сторону аллеи, ведущей к общежитию. Только лишь охранник скрылся в своей будке, Варя заговорила:

– Не обращай внимания, они тут любят выделываться. Я сейчас проведу тебя, а ты запомнишь путь и будешь теперь так ходить на занятия, хорошо?

Глаза девчушки, до этого крайне изумлённые, заискрились благодарностью, огромные овальные щёки растянулись в улыбке, отчего голова её начала казаться совсем непропорциональной остальным частям тела.

– Спасибо, что помогаешь мне, – воскликнула девчушка с видом таким растерянным и счастливым, будто этой признательности она чувствовала в разы больше, чем могла выразить.

В холле общежития Варя поздоровалась с консьержкой, представила девчушку как двоюродную сестру Власа и сообщила, что они «только на пару минут вещи оставить и вернуться».

Влево по коридору через переход и лестничный проём, потом направо и до упора – они дошли до туалетных комнат, болтая о мелких учебных моментах, таких обыденных для Вари и таких долгожданных для девчушки с косой. Отвечая на наивные, порой даже смешные вопросы, Варя почувствовала, какая пропасть отделяет её теперь от беззаботных школьных лет. Но ведь даже года не прошло. Не верится.

– А зачем нам в туалет? – спросила абитуриентка.

– Здесь окно хорошее, большое, пролезть можно, – ответила Варя, направляясь вдоль кабинок к криво замазанному белой краской стеклу. Оторвав ноги от треснувшей, но ещё неплохо выглядящей плитки, она взобралась на подоконник, дотянулась до форточки и повернула ручку. Открылся невысокий, но достаточно широкий проём, в который Варя сначала бросила рюкзак, а потом и перелезла сама. Девчушка последовала её примеру.

– Лови рюкзак! – Крикнула она, но Варя в ту секунду едва успела приземлиться и, конечно, не успела среагировать: рюкзак пролетел мимо и плюхнулся на вытоптанный газон. Из него вывалились наушники, две тетради, пара ручек, фломастеры и ключи.

– Блинчик, зацепиться не получается! – послышалось с той стороны.

– Подпрыгни, не бойся, – ответила Варя и принялась собирать вещи девчушки обратно в рюкзак. Пока она пыталась починить разошедшуюся молнию, взгляд Вари случайно упал на кусок бумаги, торчавший из тетради с котиками, испещрённый мелкими круглыми буковками:

«Иногда ему казалось, что он живёт между двумя слоями облаков. Взлететь выше ему не даёт страх ослепнуть, а быть ближе к земле – для него равносильно смерти…»

Варя захлопнула тетрадку почти одновременно с тем, как девчушка с тонким писком приземлилась прыжком из форточки. Она немного не удержала равновесие, свалилась на пятую точку и сама засмеялась оттого, как нелепо это вышло. Варя протянула ей рюкзак.

– Кажется, у тебя застёжка сломалась.

– Ничего страшного, она часто так делает, – проговорила девчушка, после чего она встала, отряхнулась и высоко подтянула носки. Варя только сейчас заметила, что они были разного цвета.

– Как тебя зовут-то? – поинтересовалась Варя.

– Катенька.

Честное слово, так и сказала! Очаровательно.

Они дошли вместе до главного корпуса, обменялись контактами и убежали – каждая на свои занятия.

– Спасибо тебе за то, что повозилась со мной сегодня, – напоследок поблагодарила Катенька.

– Было бы за что благодарить.

У Вари после этой случайной встречи осталось стойкое предчувствие того, что Катенька скоро напишет ей. И она написала. Ровно через семь дней попросила пропустить её в общежитие. Так у Вари появился повод раз в неделю вставать на 15 минут раньше и пропускать малышку в университет. Ей было приятно помогать такой же девочке, какой она сама была буквально год назад.

Никто ещё и не подозревал, но это было начало крепкой дружбы.

—–

Апрель

Отчего-то уже после первого их с Катенькой обеда в перерыве, Варя сделала вывод, что это дитя – почти повторение её самой в былые дни. И хотя Катенька была младше её всего на два с половиной года, эта разница очень ощущалась. И всё же они сдружились: уже очень скоро Варя взяла Катеньку с собой на более-менее спокойную домашнюю посиделку у Хриса. Все в компании не могли перестав умиляться, увидев новую гостью:

– Какую кроху ты привела! – воскликнул Красников. – Сколько тебе годиков, малыш?

– Шестнадцать через три недели, – закатила глаза Катенька – зверёк в трогательном зоопарке, которого так и норовили затискать.

– Ох, правда? – Лепс сложил губы в трубочку. – А мой день рождения через десять с половиной месяцев.

Варя тоже посмеялась и впредь попросила отнестись серьёзно к этому чудо-ребёнку с большим писательским талантом, но пива много не давать. Катенька ответила, что не пьёт, и тут из кухни вышел Дима. Он без особого удивления поздоровался с Катей, сообщил всем, что у него до сих пор голова трещит после вчерашней попойки:

– Я ближайшие пару дней с вами, но без алкашки.

В первые же минуты ребята узнали, что Катенька обожает панк, мечтает прыгать с парашютом или со страховкой с моста или хотя бы прокатиться на зиплайне²⁰. Ещё выяснилось, что у неё есть бедовая старшая сестра, вернувшаяся домой после первого же семестра с намерением перепоступить на другую специальность.

– Как так? – удивился Хрис. – Выходит, она целый год потеряла?

– Приводи её к нам, – предложил Лепс.

– Лёха, дружище, с каких пор ты зовёшь в эту квартиру людей без согласования со мной? – перебил его Хрис.

– А ты будто против.

– Может действительно не надо? – вмешалась Катенька.

– Да ну, Катюш, не бойся, – сказал Валера. – Дима обещает не заигрывать с твоей сестрой, да, Хрис?

—Нет-нет, – снова прервала его Катя, – я не поэтому говорю. Мы с Оливией просто не в таких близких отношениях.

– Оливия? Вот это имя мудрёное.

– Ну, мы в семье её просто Олей называем. Так, о чём это мы?

И беседа утекла в совсем другом направлении – Катенька начала спрашивать об учёбе в университете, а ребята почувствовали себя жутко важными и поддержали тему.

––

– Веришь в совпадения? – спросила как-то раз Варя, когда они с Власом сидели после пар у неё в кухне.

– Не особо, вообще не думал об этом.

Она аккуратно окунула в кружку только что отрезанную дольку лимона и опустила глаза.

– Валера подогнал мне свой старый замок для велосипеда. В общем, он кодовый, и когда я пристёгиваю его, всегда выставляю разные цифры, ну чтобы никто не стащил. Так вот, я заметила, что, когда я оставляю велик, – неважно где, в универе или в подъезде – на замке очень часто появляется одно и то же число: 26800. Какой бы набор цифр я не выставляла, когда ухожу, возвращаясь к велосипеду, я каждый раз вижу один и тот же код. И так уже продолжается, наверное, недели три, а может и дольше. Вдруг я не сразу заметила, что кто-то переставляет цифры на замке.

– Вот уж чего я мог ожидать, но не того, что у тебя появится тайный поклонник, – усмехнулся Влас. – А ты пробовала гуглить²¹, что это за цифры?

– Уже пробовала.

– И как?

– Ничего дельного.

– Ну тогда даже не знаю, что тебе предложить. Лучше забей. Какой-то придурок развлекается тем, что пугает людей. Никто до тебя не доберется, будь уверена. Я же почти всегда тебя провожаю до дома после пар.

Варя положила ему голову на плечо.

– Хорошо.

– Он же велик твой не трогает.

– Нет, но всё равно жутковато.

—–

Третий час ночи, суббота, двадцать восьмое апреля. В знакомой однушке на кухне горит свет, играет музыки, раздаются крики:

– Возьми слова назад, падла!! – орал Лепс, пытаясь высвободиться из рук Власа и Валеры и продолжить молотить кулаками Христофорова. Тот не отставал: рвался навстречу, удерживаемый тремя гостями под причитания Мари, вопя:

– Пошёл вон из моего дома!!

Дабы эти петухи снова не сцепились, Влас увёл Лепса на балкон. Хотел угостить его сигаретой, но тот достал свои со словами: «Сбереги, тебе ещё до зарплаты жить». Пачка выглядела дорого, названия Влас не знал, впрочем, так всегда было у Лепса.

Какое-то время они, облокотившись на перила, курили в тишине, и каждый думал о своём, но после одной большой затяжки Лепс шумно втянул в себя ещё немного воздуха и на выдохе заговорил:

– Вот ненавижу, когда такое исполняют. Если бы Хрис знал, какие триггеры у меня на этот счёт, он бы и рта не раскрыл. Мой отец так же погано себя вёл, как и этот дурак самолюбивый.

– Да, Христофоров в последнее время сам не свой, – Влас стряхнул пепел в густую темноту деревьев под балконом. – Но уверен, он не то имел в виду. Темы его шуток вряд ли пересекаются с тем, что вызвало у тебя такое беспокойства.

Лепс усмехнулся:

– Говоришь так, будто всё знаешь обо мне.

Влас пожал плечами:

– Далеко не всё, но этого достаточно для того, чтобы считать тебя другом.

На щетинистой физиономии сквозь вечный лепсовский скептицизм проступило некое подобие улыбки. Влас и Лепс не глядели друг на друга, но краем глаза было заметно, что они одновременно сделали затяжку и выдохнули.

– Никогда не слышал о твоём отце.

– Что? – переспросил Лепс.

– До этого дня ты не говорил о нём.

– Ну а начерта о нём говорить? Понты одни, сраная меланхолия и несложившаяся совместная жизнь с моей матерью. Да, она ушла от нас, когда мне было семь, а отцу – двадцать семь. Я был ранним ребёнком. Уже тогда я задавался вопросом о том, почему остался один с отцом. Но, может, в чём-то и хорошо, что у меня не было выбора. В четырнадцать лет, став чуть более осознанным, я начал замечать в отце черты, которые отнюдь не привлекали. Но мы должны были держаться особняком, потому что были без матери.

Признаться честно, мне не всегда было пофиг на то, что происходит вокруг. Я переживал из-за ухода матери. И знаешь, когда перестал? В пятнадцать, за полтора месяца до того, как подал документы в колледж. И знаешь, почему? Потому что появились дела поважнее, чем распускание соплей. Отец до сих пор не оправился после её внезапного ухода. Точнее, ему казалось, что всё хорошо. Но не могло быть «всё хорошо» у человека, который перебивался случайными заработками и каждый божий день жаловался на коммунальщиков. Один раз нам отключили газ на два месяца за то, что он не мог всё это время отдать долг – полторы тысячи рублей, представь. И каждый раз он винил во всём женщину, которую не видел уже без малого девять лет, и бил кулаком в стену кухни так, что крошились остатки плитки над гарнитуром.

Но стоило ему чуть устать от этой сварливости и злости, щит ханжества начинал пропускать настоящие эмоции и становилось ясно, что мой отец глубоко несчастен. Однажды я посмотрел на это и впервые подумал: «А ведь со мной такое уже было». Да. Оказывается, истории отцов и детей цикличны. И если взрослые замечают это раньше, дети считают их предупреждения демагогией, противятся наставлениям и тревогам родителей, наступают на грабли, и всё идёт своим чередом. Если же дети первыми осознают, что сталкиваются с теми же проблемами, они имеют шанс спасти своих взрослых.

И этот факт заставил меня взять яйца в кулак. Я отыскал отцу четыре варианта работы, которые могли бы прокормить его. Я собрал все свои немногочисленные сбережения, отложенные ещё с четырнадцатого дня рождения с бабушкиной помощью, оплатил долги за газ и положил на кухне новую плитку. Отец вроде бы оценил помощь, но и после этого уныние и безответственность нередко настигали его. Они никуда не исчезли.

Однажды, вернувшись с кружка по шахматам, я застал его за тем, что он просто сидел на диване и молча втыкал на страницу в паспорте с печатью о регистрации брака. Время было рабочее – где-то полпятого. Отец сказал, что его отпустили из офиса пораньше, но я не поверил.

Пока все эти его самокопания превращались в самозакапывание, случилось непредвиденное: бабушка с маминой стороны приготовилась умирать. Она уже много лет хворала и не то чтобы её состояние сильно изменилось, но она захотела провести остаток старости в своей родной деревне в восьмидесяти километрах от Новосибирска. Никто с ней не спорил, потому как наша бабушка часто иронизировала на эту тему, и всерьёз уже это давно никто не воспринимал. Мы с отцом приехали туда на пару дней, чтобы помочь бабушке транспортировать вещи. В тишине редких домиков из почерневших деревянных досок, мы с отцом таскали кресла и наладом дышащий старый комод с круглыми эмалевыми ручками на ящиках. Вокруг одноэтажной почти избы не было ни веранды, ни даже забора, но была качалка для воды, что-то вроде ручного насоса. Бабушка была как всегда немногословна, но по лицу было заметно, что ей всё нравится. Отец вроде как тоже немного проветрился. Даже пару раз за руль разрешил сесть. Так я один раз свозил бабушку в храм при монастырском комплексе недалеко от деревни (правда, старушке хватило сил всего на пятнадцать минут пребывания там) и один раз – по её же просьбе – выбирать место для похорон. Отец сначала попытался отговорить бабулю от преждевременных мер, но в итоге поехал с нами.

Деревенское кладбище находилось между двумя посёлками, на пустыре, где, видимо, когда-то вырубили все деревья, но теперь меж пней и надгробий высились лишь редкие одиночные стволы молодых берёз. Бабушка выбрала место рядом с самой большой из них. Я шёл позади неё и отца, косясь на приземистые надгробия, самое древнее из них было датировано 1796 годом. Среди старых, еле различимых от времени надписей, в глаза бросались относительно новые, недавние захоронения. Мы уже почти добрались по узкой дорожке к той большой берёзе, которую облюбовала бабушка, но тут мой взгляд задержался на одной невзрачной, но не очень старой могиле. Сначала показалось, что боковое зрение меня обманывает, и что всё это – нелепая проекция детских страхов. Я остановился и сосредоточил зрение, желая понять, что ошибся.

Но, оказалось, не ошибся.

И имя, и дата рождения говорили о том, что здесь лежит моя мать.

Через секунду яуслышал оклик бабули, но даже простой поворот головы в её сторону казался сверхзадачей. Мир остановился, собрал весь свой гнев и отвесил мне приличную пощёчину. Я даже не заметил, что отец стоит рядом, пока он не заговорил низким вязким голосом. И каждое слово будто затягивало мои ноги в болото.

– Господи, всего через месяц после того, как она ушла…

И правда, год смерти был тем же, как и тот, в который мне исполнилось семь, и мама ушла.

Бабушка почти легла на могилу, рыдая, а я всё же нашёл силы взглянуть на отца. В его окаменелом взоре переворачивался мир. Ещё бы. Человек, которого он все эти годы презирал сквозь привязанность, давно уже был мёртв. Может, её уход из семьи значил совсем не то, что все думали?

Мы с отцом и бабушкой уже объездили почти все близлежащие посёлки в радиусе двадцати километров, пытаясь найти ответ у местных, когда в мою голову запоздало пришла идея о том, что после смерти маму наверняка кто-то отпевал. Мы поехали в церковь при монастыре, куда я возил бабушку за день до того. И там никто ничего не знал о моей матери, но нам сказали, что в соседнем селении есть ещё одна небольшая часовня. Мы едва успели добраться туда до заката. Священник в потёртой рясе угостил нас отваром из шалфея и ягод. Пытаясь напрячь память, он предположил:

– Если мы с вами говорим об одной и той же Анне, то она приехала сюда где-то за месяц до того, как её похоронили. Славная была женщина, но скрытная. Я разрешил ей спать на чердаке церкви, и с тех пор лишь изредка видел, как она уходила в лес рано утром. Иногда оставляла мне на скамейке у входа кружку ягод, но всегда – без слов. Говорили мы всего два раза: когда попросилась жить здесь и когда уж совсем стало плохо. Закрываю, значит, часовню вечером. Слышу – зовёт. Удивился, поднялся наверх, а она там лежит, встать не может. Говорит, лимфома, врач не нужен. Я спросил, есть ли у неё, за кем послать перед смертью. «Есть семья, – отвечает, – да негоже их беспокоить».

Казалось, с момента драки Лепса с Хрисом прошло недели две. Влас совсем забыл о том, что держал в руке сигарету. За это время она успела превратиться в столбик пепла, который Влас оценил взглядом, удивился и стряхнул его в темноту за перилами балкона. Лепс теперь представлялся ему совсем другим человеком. Правда сложно было представить себе, что у парня, чья любимая фраза «Это повод выпить», такой тяжёлый бэкграунд²². Кто вообще мог подумать, что Лепс, папа всех тусовок, пережил в свои девятнадцать лет нечто подобное?

– Вот только не делай такое огорчённое лицо, – прервал он мысли Власа. – Знаю, это пиздец. Но в шестнадцать жизнь выбирать не приходится. Пошли лучше ко всем, пока там без нас всё не допили.

Нет, это был всё тот же самый Лепс. Просто весь мир во главе с Власом, на которого только что свалилась непростая история его товарища, вспомнил, что лёгких жизней не бывает.

––

Май

– Мне всегда было интересно, – сказала Варя, прогуливаясь с Власом по парковке закрытого торгового центра, кто оставляет здесь машины на ночь?

Пока тот думал над тем, что же ему на такой странный вопрос ответить, она остановилась и указала рукой куда-то наверх:

– Смотри, а эта припаркована не по разметке.

Влас поднял голову и увидел прямо над ними жёлтый Nissan Juke²³, прижатый колёсами к крыше парковки.

– И ещё один. И там, в углу… Господи, ну почему они не могли нормально встать?

Под ироничные причитания Вари он начал замечать новые автомобили, припаркованные вверх тормашками.

– А они на нас не упадут?

– Конечно, нет, дело же в овсянке.

– В овсянке? – переспросил Влас, хотя где-то в глубине души ему показалось, что он нашёл взаимосвязь.

И тут он проснулся. Ещё через пару минут понял, что ему наконец-то приснился не кошмар и не пустота, накрыл одной рукой оголившееся плечо Вари и тем самым умудрился разбудить её.

– Ты чего?

– Да всё нормально, сон приснился ммм.. необычный, мягко говоря.

– А я там была? – проглатывая буквы, сонно выговорила Варя и улыбнулась.

– Клянусь зачётом по правоведению, если вы не заткнётесь, я вас обоих в окно выброшу, – буркнула Лиза со своей кровати. Она отсыпалась после смены.

– Подарю ей беруши на восьмое марта, – тихо, сквозь сдерживаемый смех прошептала Варя.

Из щели между шторами сочился тусклый отсвет уличного фонаря. Влас почти ничего не видел, но чувствовал, что Варя всё ещё улыбается.

Ночь хороша для стихов и разговоров, куда тут молчать.

За целый день люди слишком устают для того, чтобы быть кем-то кроме самих себя настоящих. Поэтому Влас этой улыбке верил, как не верил ещё ни одной книге, даже Бёрдженсу, хоть это – и лучшее из того немногого, что ему доводилось читать.

––

Ближе ко второй сессии уже ко всему привыкаешь, и даже немного легче становится: оставался последний зачёт – по английскому, а после него – нет пар, целых три дня подготовки к зарубежной литературе и другим экзаменам. У Вари больше не было страха отчисления, боязни пересдач, оставалась только спокойная твёрдая уверенность в том, что она учится не на самой сложной специальности, и всё ей будет по плечу.

В общем, это была самая обычная ночь перед зачётом: Варя учила, допивала третью кружку кофе, периодически роняла голову на стопку учебников. Рита тоже сидела за конспектами, а Лиза спала после смены, когда в тишину квартиры ворвалась Мари и, набегу сбросив с ног балетки, утащила Варю в ванную. Та была удивлена, но повиновалась и даже позволила усадить себя на кафель. Приземлившись напротив, Мари ещё секунду держала руки на плечах Вари, будто собираясь с мыслями, а потом, видимо, не найдя слов, вздохнула начала снимать с себя блузку. Варя смотрела на всё происходящее с нескрываемым недоумением, а когда Мари начала расстёгивать лиф, у неё наконец вырвалось:

– Да что происходит-то?

Мари в ответ вывернула наизнанку чашку бюстгалтера и показала ей небольшое круглое пятнышко на месте соска.

– А ещё у меня задержка.

Холодок пробежал по Вариной коже, заставив каждую волосинку подняться на дыбы, но тут же его сменила горькая ирония: кого-кого, а Мари она не могла бы представить себе матерью.

– И кто этот герой?

– Не знаю, – чуть ли не плача выдавила соседка. На лице её застыла гримаса отчаяния и растерянности, но даже в таком состоянии Мари была удивительно красива. И теперь, когда вечновесёлая, вечнозелёная, заражавшая лёгкой светлой улыбкой и поражавшая своей непосредственностью всех знакомых и незнакомых кудрявая душа металась по ванной, прижатая укорами совести и чувством вины, Варя решила взять ситуацию в свои руки:

– Как давно у тебя задержка?

– Почти неделю. Варь, я не хочу становиться…

– Пошли за тестом.

– В полвторого ночи?

– А иначе ты сможешь уснуть сегодня?

Мари замерла с испуганным видом и спустя секунду разрыдалась, уткнувшись в Варино плечо:

– Ватрушенька, я так этого не хотела…

– Ну Марь, не мучай себя, ты ведь ещё ничего не знаешь наверняка. Пойдём за тестом.

– Что я родителям скажу…

– Пойдём за тестом!! – прервала её Варя уже более настойчивым тоном. Сквозь трудные попытки сохранить спокойствие пробивались ростки сомнения, жалости к будущему Мари и одновременно ситуация казалась Варе комичной: она и не предполагала о том, что у её соседки есть тайная жизнь. А потом Мари сквозь слёзы произнесла то, после чего Варя просто не смогла сдержать смех:

– Я больше никогда не буду заниматься сексом.

Варе сделалось так смешно, что аж неловко, и она зажала рот рукавом свитера, не переставая хохотать.

И смех, и грех.

А точнее и смех, и страх. Сама мимолётность Мари могла стать матерью.

– Чего ты ржёшь, коза! – всхлипнула соседка, вскинув голову, и сжала губы, чтобы самой сдержать горький смешок.

– Будешь. Только в презервативе. Как раз и от необходимости посещать венеролога себя избавишь.

Увидев по лицу Мари, что она только что открыла для себя новую сторону проблемы, Варя резко встала:

– Ну всё, хватит. Идём.

Ближайшая круглосуточная аптека, как подсказал навигатор, находилась в трёх с половиной километрах от их дома. Две ёжащиеся от ночного холода фигурки засеменили в сторону проспекта.

– Варь, а что если я на самом деле беременна?

Та подняла брови, пожала замёрзшими плечами и попыталась улыбнуться, чтобы разбавить атмосферу:

– Что ж поделать, возьму твоего ребёнка под свою ответственность. Будем воспитывать коллективно. Ты научишь его краситься, Влас – драться, Валера – играть в футбол, Хрис – общаться с девушками, а Лепс – воровать еду из супермаркета. Вот же самодостаточное дитя получится!

По лицу Мари скользнула болезненная ухмылка, будто она и правда в это поверила:

– Ага, и вырастет у нас алкашка-визажистка или борец за права ЛГБТ²⁴.

– После школы он сдаст ЕГЭ, если его к тому времени не упразднят. Хорошо сдаст – поступит в нашу шарагу, плохо – на металлургический завод пахать пойдёт, – Варя всё раскачивала тему, чтоб её соседке было не так тревожно, и та тоже цеплялась за любую возможность не думать о будущем:

– Вот ты жестокая. Не дам тебе ребёнка, буду его сама гадостям учить!

Немного посмеялись и дальше шли молча. Тяжело было думать о том, что на самом деле вероятность беременности всё-таки есть. На минуту Варя невольно поддалась настроениям подруги и представила себе: да, вот Мари родила. И что дальше? Варя задумалась о том, что правда было бы хорошо взять ребёнка себе. Перейти на заочное, подыскать нормальную работу, строить новую маленькую личность в скромных условиях, на доброте и доверии. Но ребёнок тосковал бы, пока она будет на сменах, у него развился бы комплекс дефицита внимания… «Фр-р! Что за мысли такие?» – мотнула головой Варя и, поборов стеснение, спросила вслух:

– Как вообще так получилось, что у тебя был незащищённый секс?

Молчит.

– Даже если бы это был близкий для тебя человек, ты всё равно не знала бы наверняка, чем он может болеть. Что лучше – родить ребёнка или заболеть СПИДом?

Всё ещё молчит. С таким угрюмым видом, будто хочется возразить, а нечего: соседка права. Тут Варе стало неловко от такого накала, и она смягчилась:

– Обещай больше так не делать, ладно?

– Ладно, – буркнула Мари в ответ.

Наконец они дошли до аптеки. Нажали на кнопку звонка и нервно считали секунды.

– Попроси четыре теста, – шепнула Мари, и Варя не сдержала смешок:

– Ты серьёзно? Это на всю нашу квартиру или на роту овуляшек²⁵?

И тут их прервала круглоглазое уставшее лицо, появившееся в обрамлении белого окошка:

– Чем могу помочь?

– Четыре теста на беременность, пожалуйста, – живо проговорила Варя.

– Желательно, разных, – до смеху волнительно добавила Мари.

—–

Домой они шли с ещё большей тревогой. Соседка то и дело порывалась побежать, но обе были слишком уставшие.

«Чего только не сделаешь ради дорогой подруги», – думала Варя, поглядывая на часы.

Когда последний из четырёх тестов показал только одну полоску, до Вариного зачёта оставалось четыре с половиной часа. Мари плакала от счастья, выбрасывая в мусорную корзину всё то, за чем они полночи ходили по городу, а Варя еле успевала давать ей чистые салфетки.

– Ты знаешь, что у меня лучшая соседка? – всхлипнула Мари.

Та улыбнулась и склонила голову набок:

– Лучшая соседка завтра уснёт на зачёте. Пора ложиться, мать.

– Боже правый, не называй меня матерью никогда больше! – засмеялась в салфетку Мари.

—–

Июнь

Незаметно подкралась летняя сессия. Солнца стало больше. Учить – легче. В светлых душных лекционных даже в футболке теперь было жарко, а Варя покрылась веснушками.

Было гораздо легче, чем на первой сессии, все уже достаточно хорошо познакомились с системой и заранее позаботились о том, чтобы не осталось долгов. У Вари получилось, у Власа – почти.

Они вышли за территорию универа, и Влас закурил. Непривычно было видеть свою родную шарагу такой безлюдной солнечной. Комендант ненавязчиво намекнул на то, что пора съезжать. Сначала Влас думал просто послать его и сказать, что денег на дорогу домой по-прежнему нет, но потом решил, что проблемы с этим типом ему точно не пригодятся, оставил половину своих вещей в своей комнате, а остальную часть перевёз к Варе.

Середина июня. И куда теперь деть столько свободного времени? Полтора месяца, чёрт.

Немногочисленные тёплые летние дни выгнали на улицу велосипедистов и скейтеров, а Власу они подарили два похода на речку, четыре тусовки на крыше и один – на даче какой-то подружки Мари. Кстати, сама Мари снова не закрыла сессию вовремя, на этот раз из-за какого-то профильного предмета, но уже не ругалась, не расстраивалась, как раньше.

А вот и сама Мари. Бежит, спотыкается навстречу Власу и Варе в коротком голубом платьишке. Она после последнего экзамена ушла отмечать и уже второй день ночевала не дома, но выглядела на удивление свежо для человека, который пьёт не первый день подряд. Мари как всегда попросила угостить сигаретой, выкурила её, после чего они втроём понесли зачётки в деканат. Предстоящие два месяца свободы казались чем-то невероятным. В полупустом коридоре административного здания они бурно обсуждали, можно ли вообще человеку отдыхать столько. Оглядываясь вокруг, Влас попутно думал о том, что на такой ремонт, наверное, ушла половина годового бюджета университета: двери с деревянной резьбой, гладенький паркет, стены без единой неровности, на лестнице – стеклянные перила с символикой вуза. «Какое приятное освещение», подумал Влас и, подняв голову наверх, увидел замысловатые узоры крохотных неярких лампочек.

– Пройду практику и поеду на море! – вещала своим громким голосом Мари.

– У нас разве после первого курса есть практика? – удивилась Варя.

– А ты как думала? Уже надо начинать с детишками взаимодействовать.

– И в каком же формате?

– Летние лагеря. Говорят, со второго курса можно попасть вожатым даже в языковой…

Дальнейшее участие Власа в беседе было прервано тем, что он услышал, как в кабинете напротив кто-то громко ругается. Варя заметила это пару секунд погодя:

– Ничего себе разборки в деканате у экономистов.

Из-за красивой резной двери с наполированной табличкой доносились обрывки какой-то семейной драмы: «Да ты хоть понимаешь, как пятнаешь мою репутацию?…», «Почему у всех дети как у людей, а у меня такой чучело…», «Скажи спасибо за то, что тебя мать ещё на улицу не вы…»

Короткие ответы раздавались еле слышно. Их не получалось разобрать.

– Вот же неслабо досталось кому-то, – заметила Мари, и вслед за её словами из того самого кабинета стрелой вылетела, хлопнув дверью, Ряшева. Да, та самая, которая драться любит. Её до крайности встревоженный взгляд лишь на секунду остановился на Власе, Варе и Мари, после чего она резко отвернулась и поникшим шагом направилась в сторону выхода. Варя, ни слова не произнеся, встала и быстрым шагом пошла за ней. Влас никогда не понимал её меньше, чем теперь. Они с Мари были так удивлены, что не сразу сообразили, что какие бы ангельские намерения ни были у Вари, Ряшева могла проявить агрессию как всегда – без особой причины. Оба поспешили к выходу. Сбежали по лестнице, Мари чуть ли не упала. Попав на первый этаж, Влас через стеклянную дверь на крыльце увидел то, что его мозг ещё секунд пятнадцать воспринимал как зрительную ошибку и отказывался анализировать. «Да ну нахер!» – воскликнула Мари, поймав при этом недовольный взгляд вахтёрши. Никому не верилось, что девка, ещё недавно выжидавшая Варю под домом, чтоб поколотить, теперь подкуривала у неё сигарету.

Мари замерла в двух метрах от двери, не решаясь прервать их преспокойную беседу. Влас остановился там же. Поверхность стекла пропускала негромкие, но искренние жалобы Ряшевой на то, что отец-декан – это глаза и уши повсюду, вечная необходимость соответствовать, быть не собой, а шаблоном дочери декана, прилежным приложением в платьишке из «Зары»²⁶…

Заметив Власа и Мари, Ряшева сделала недовольное лицо: «Ну вот, и эти подслушивают». Варя прикоснулась ладошкой к её руке чуть выше локтя. Осторожно, но с таким желанием приободрить, понять и посочувствовать, что, казалось, часть боли через это прикосновение куда-то улетучилась, и Ряшева даже изменилась в лице. Черты её немного упростились, потеряли воинственность, и сквозь готовность сопротивляться стала проглядывать запуганная собственными родителями Вика Ряшева.

Не девка, просто девочка.

– Если хочешь, присоединяйся к нам в выходные, – предложила Варя, – мы с ребятами купаться на природу поедем.

– Спишемся, – улыбнулась Ряшева. Честно говоря, Влас раньше даже с усилием воображения не мог представить её такой доброй и грустной.

—–

Позже подоспели более точные сведения о летней практике. Влас курил на балконе, когда Варя принесла новость о том, что тем, кто успеет записаться в самом начале, возможно, даже будет предоставлен выбор, в каком регионе её проходить. Влас не совсем представлял себе, как он будет работать с детьми, а Варя, конечно, хотела путешествовать, и когда она заметила в списке лагерей, с которым сотрудничает университет, слово «Анапа», чуть ли не прыгала от восторга.

Влас помнил, что она никогда не видела море. И пусть это был не самый ближний край, после десятого «ну Влас, ну пожалуйста-а» он согласился. Для осуществления этой идеи всего-то пришлось с целомудренным выражением лица попросить начальника отдела практики закинуть нас в один лагерь и пообещать не показывать личные отношения детям, что по мнению Власа, было само собой разумеющимся.

Итак, дата выезда была назначена: девятое июля. Варя пошутила на тему того, что мы прибудем туда в пятницу тринадцатого, и нам обязательно попадутся какие-нибудь адовые дети.

—–

Ряшева, всё-таки присоединившаяся к поездке на природу, ошеломила всю компанию. Ей, кажется, нравилось быть в центре внимания. Забавно было узнать, что с маминой стороны корни её ведут на Дальний Восток и, кроме того, что Вика любит драться чуть ли не больше, чем Влас, она ещё амбидекстр²⁷ и учит испанский. Власу она даже начала немного импонировать, когда он узнал, что Ряшева, даже несмотря на то, что она из состоятельной семьи, пошла работать параллельно с учёбой, чтобы не просить деньги у родителей.

– Они всего добились, они пусть и тратят то, что заработали.

В тот день друзья славно провели время: Валера притащил с собой гитару и играл боем все песни, которые в других условиях Влас слушать не стал бы, а тут Мари подбила компанию на то, что большинство даже подпевали. Гул разных тембров складывался в неровную, но почти синхронную мелодию, которую возглавлял негромкий, но хорошо поставленный и очень приятный на слух голос Димы Христофорова.

«Наверняка учился где-то», – подумал Влас и освежил пересохшее от пения горло глотком прохладного пива.

А вечером того дня не обошлось без приключений: Хрис решил впервые попробовать портвейн, немного не расчитал возможности своего организма и пошёл падать лицом в песок и тонуть в речной тине на глубине в полметра. Вылавливали всей компанией. Он, конечно, сопротивлялся, орал, убегал и по-новой начинал тонуть где-то в стороне, но позже сдался и даже позволил обмотать себя полотенцем, согреть у костра и уложить спать в палатку под тихий свист просыпающихся на бледной заре птиц.

Ряшева впоследствии отказывалась от приглашений, а ребята начали пристальнее следить за тем, сколько Христофоров пьёт.

Лепс, Крас, Егор и Валя разъехались по домам после того, как отметили закрытую сессию. Христофоров остался, Мари тоже. Рита, сдав последний экзамен – биологию, побежала делать маникюр. Говорит, весь семестр запрещали. Через неделю и она уехала. Варя тоже ходила счастливая. Радовалась, что курс древнеславянской литературы закончился, и она больше не столкнётся с противными женщинами с той кафедры. Тем бабкам и правда не нужен был повод, чтобы невзлюбить: всего лишь глаза или хорошие волосы. В честь прощения с этими старыми кошёлками Варя даже перекрасилась в зелёный. Пришла на встречу недовольная.

– Не нравится?

– Не-а.

– Да ну, ты же теперь настоящая русалка, – Влас пытался приободрить её как мог.

– Ага, скорее алтайское горное чудовище.

– Варь, ну ты чего расклеилась так из-за какой-то фигни?

– Ничего. Пошли домой. Не хочу никуда идти.

Но ему нравились Варины новые волосы. Конечно, не больше, чем старые, но выглядели они тоже прикольно. Влас мял их в руках, пушил, заправлял за уши и расчёсывал пальцами. Её понурое выражение лица не изменилось. «Чёрт знает, что этим девкам в себе не нравится», – думал Влас.

– Только волосы попортила, – ответила Варя и отвернулась от зеркала.

Пока она ходила по кухне и причитала о том, как трудно будет закрасить этот цвет щавелевого борща, в голове Власа созрел гениальный в своём безумии план. Только она отошла, я пошёл в комнату Мари. Она сидела на диване, закинув ногу на подоконник, и красила ногти.

– Привет, Мари.

– О, ты здесь? Привет.

– У тебя ещё осталась краска для волос?

—–

На следующий день, воспользовавшись моментом, когда Варя пошла сдавать учебники в библиотеку, Влас попросил Лепса помочь ей, а сам сказал, что идёт увольняться с работы, а сам осуществил задуманное. Когда она вернулась, он попытался максимально эффектно появиться на свет из тьмы коридора.

– Вла-а-с! – Варя закрыла руками лицо и засмеялась. – Ты что, витрину с зелёнкой разбил?

– Нет, это просто закос под лучшую девчонку в нашем универе.

Она, не переставая хохотать, распушила руками его волосы от ушей до затылка.

– Где ты откопал такой же отвратительный цвет? – спросила она, улыбаясь.

– Отгадай с трёх раз.

– Мне убить кого-то из моих соседей за то, что слили информацию?

– И не только информацию.

Варя нажала ему большим пальцем на кончик носа:

– Так, где тут включаются мозги?

– Да перестань, тебе разве не приятно, что я проявил солидарность к твоей проблеме?

– Ага, создал себе такую же.

– Ну не бубни, пойдём погуляем, – предложил Влас.

– А пошли!

––

Они шагали по зелёной набережной, сами зелёные и очень радостные. Власу вовсе не нравились яркие волосы на нём самом, и от субкультур он был совсем далёк, но сейчас они оба кайфовали от того, какими гармоничными отщепенцами стали. На их головах мелькали пятна летнего света и теней от листьев.

Город был похож на засвеченное плёночное фото. Запредельно много солнца и сильный ветер, потоками кружащий первые пушинки тополя. Власа не оставляло ощущение того, что этот день кто-то спланировал за него. Причём спланировал идеально. Они купили по стаканчику мороженого и полезли на нашу любимую крышу. В разговоре Варя, видимо, хотела меня стукнуть в шутку, как всегда, но забыла, что в руке пломбир.

– Ох, прости, не хотела испачкать… Чёрт!

Влас мазнул её в ответ по щеке.

– Ну война так война!

Через минуту Чернуха была уже вся в белых следах, а у него закончилось мороженое. Влас бросился убегать от неё на двадцати квадратных метрах крыши.

В итоге у Вари порвался один из сандалей, пока она гонялась за Власом, и тот воспользовался моментом, повалил её и начал щекотать.

– Ай-й, не надо! Возьми деньги, возьми мороженое, что хочешь, только отпусти-и!

Он послушно выхватил из её рук остатки стаканчика с обгрызанной вафелькой по бокам и мазнул белой подтаявшей верхушкой прямо по пятке, после чего под громкое Варино «фу-у!» откусил половину.

– Она же грязная.

– А я не брезгливый.

Чернуха, лёжа на прогревшейся крыше на спине, сделала попытку вытереть пятку о футболку Власа, но тот успел отскочить. Она засмеялась:

– У тебя все волосы в морожке!

– У тебя тоже.

– И лицо.

– В следующий раз облизывать будешь.

Влас высунул язык и потянулся им к Вариной щеке. Она увернулась со словами:

– Вот ты мерзкий!

И снова засмеялась.

Когда они возвращались домой отмываться, пошёл слепой дождь. Капли, ветер, безграничный океан солнца, прилипший к мокрому асфальту тополиный пух и они измазанные, счастливые и зелёные идут.

—–

Июль

С юга начали привозить клубнику, позже и малину. А тут и ежевика пошла, и Варина любимая голубика. Лиза подбивала остальных трёх соседок, чтоб скидываться на свежие ягоды. Маленькое лукошко каждый раз становилось святыней кухни. Его ели медленно, собирая со дна рыхлую, раздавленную мякоть, облизывая пальцы. Влас, проживший много лет в стране, богатой таким добром, с удивлением смотрел на то, как Варя смакует остатки ягод, каждым движением благодаря жизнь за ещё один тёплый день.

На маленький отрезок лета пришёлся большой урожай гороха. Влас его обожал.

Как-то раз он помогал Лизе и Варе тащить домой сумки с рынка. Девки всю дорогу болтали. Речь зашла о призвании.

– До сих пор поражаюсь, – сказывала Варя, – как это я попала пальцем в небо, и поступила на специальность, которая мне идеально подошла, хотя изначально я о ней ничего не знала.

– А я думаю, нет безупречной профессии ни для кого, – отвечала Лиза. – Нет дела, созданного для меня. Тут только стремление и любовь к труду решают всё. Вообще, если так смотреть, через пару лет у меня будет диплом психолога. А изначально я не хотела учиться ни на этом направлении, ни вообще в Тюмени. Первые месяцы учёбы даже страдала.

– А потом что? Смирилась?

– Не то чтобы. Скорее поняла, что мне всё равно, где и кем быть. Кто хочет, тот в любом месте проявит себя. И в любом деле: будь то хозяин огромной сети кофеен или обычный бариста. Просто своё дело любить нужно.

В тот момент Влас отвлёкся и не услышал, что ответила Варя: навстречу им шла Катенька-коса-до-пояса.

– Малышка! – воскликнула Лиза. Она, как и все обитатели девчачьей квартиры, Катеньку обожала.

Остановились, заболтались. Варя позвала Катеньку в гости варить компот. Так Влас освободился от одного из пакетов, и они вместе пошли домой.

– Что гуглишь?

– Как выглядит метро в Стокгольме.

Её ответ заставил Власа улыбнуться, который раз убеждаясь в непредсказуемости Вариных мыслей.

– И чем же оно так примечательно?

– Смотри.

И она показала пёструю подборку фото из поисковика. На некоторых было что-то похожее на пещеры с наскальными рисунками, на других – на галереи современных искусств, на третьих – стены с огромными детскими рисунками, блестящие гладкие полы, но одно было общим – поезда заехали туда будто случайно.

– Ну-у в жизни я, работая по специальности, вряд ли туда попаду, зато ничто не мешает моим мыслям гулять по всем этим классным местам. С воображением-то у меня всё хорошо.

– А как же любимый девичий вариант – удачно выйти замуж? – усмехнулся Влас.

– Господи, придумал ещё. За кого? За физрука? – Варя рассыпалась в смехе.

– Ладно, Стокгольм Стокгольмом, а мы с тобой через четыре дня едем на море.

Варя склонила голову к плечу Власа, а он сквозь майку почувствовал её тонкие пальцы, поднимающиеся вверх по спине.

– Только надо волосы в порядок привести.

– Да оставь. Детям понравится. Представь: у всех вожатые как вожатые, а у них – настоящая русалка.

Варя посмеялась:

– Да уж, будут два чудака по лагерю ходить. Никто ни разу не догадается, что мы вместе.

– А я как раз налысо собирался забриться.

– Боже правый, зачем тебе это?

– Да давно хотел.

– Кепочку себе купи, а то лысина обгорит.

– Ага. С надписью «Чёрное море».

– Или лучше «чёрный юмор».

– Да, супер. Желательно розового цвета.

Они смеялись на пол-улицы, извлекая какой-то забавно искажённый смысл из привычных слов. Оба уже предвкушали большое путешестие.

—–

Вот и подошло время. Варя закрасила волосы тёмным, Влас сбрил остатки зелени на голове. Они собрали свои немногочисленные вещи и поехали. На третьи сутки в поезде послышались жалобы попутчиков на утомительную долгую дорогу. Но Варе и Власу нравилось. Нравилось выходить на станциях в незнакомых городах и гулять хоть и всего лишь по часу. Нравилось выбегать на маленьких остановках и стремглав лететь в душ. Варе ещё нравилась сушёная рыба, которую начали заносить прямо в вагоны где-то под Волгоградом.

Они глазели в окно на огромную страну, на одну шестую мира, которая успела почти до неузнаваемости измениться за те несколько дней, что Влас с Варей провели в поезде. Оттуда на нас смотрели грустные города Урала своими горящими окошками панелек и одинокими полотенцами, болтающимися на бельевых верёвках. На нас смотрели огромные дымные трубы заводов и мрачные деревушки, над которыми разливались лучшие закаты, какие только можно было представить себе. Как-то раз Варя, лёжа на своей боковушке, сказала:

– Не хочу возвращаться в те времена, когда за учёбой и работой было некогда смотреть на то, как солнце садится за горизонт и забирает с собой ещё один день нашего бесценного студенчества.

Влас ничего не ответил. Он был слишком занят разглядывая Варю в немеркнущем отсвете заката. На лице, покрытом полупрозрачным рыжим налётом, блестела каждая волосинка редких бровей и радужка глаза казалась совсем светлой. Левую руку отсекал в тень конур окна, отчего она казалась ещё бледнее. Даже кое-где отливала синим.

Варя поймала скользящий по её телу взгляд Власа и сама принялась разглядывать тощие белые предплечья:

– Вот уж Белоснежка в Нигерии.

– Успокойся ты, – сказал Влас, протянул руку с соседней койки, легонько ткнул её большим пальцем в плечо. И тут же осёкся с непривычки.

«Чёрт. Это же Варин жест», – подумал он.

Забавно. Девчонка в подсознании Власа. И когда они успели столько перенять друг у друга?

––

Сработал третий будильник, оповестивший о том, что конечная остановка через полчаса. Вставать не хотелось. Под прессом такой жары лежать бы и чувствовать дальше, как скатываются по горячей коже капельки пота.

Еле-еле выползли они с Варей из-под горячего валуна южного солнца в тень вокзала. Оттуда – в автобус. И вот через какой-то час они уже стоят перед крашенным зелёным забором, из-за которого виднеются деревянные цветные домики, деревья и крыша большого бетонного здания с остатками советской мозаики.

– Кажется, нам сюда.

––

Влас сам несколько раз ездил в летние лагеря ребёнком, но это место отличалось от тех, где он был. Позже Варя объяснила ему: есть лагеря от предприятий, а есть государственные. В первые дают путёвки детям, чьи родители работают, например в РЖД²⁸ или на каком-нибудь крупном заводе, а в последние – социально необеспеченным. Сиротам, приёмным, состоящим на учёте в полиции или вообще умственно отсталым. Для Вари тоже стало сюрпризом то, что они с Власом будут отвечать головой за трудных детей. В университете их никто об этом не предупредил.

– Вот и приехали на юг, блин.

Но это была не последняя неожиданность на сегодня.

Власа взяли работать не вожатым, а физруком. Начальник смены объяснил это нехваткой молодых людей в педагогическом составе. Сам Влас в принципе был не против, только как-то немного жаль было взлелеянную в поезде мечту – быть напарником Вари и вести вместе один отряд.

—–

Планёрки проводила Арина Олеговна – старшая вожатая, которую издали можно было спутать с дитём из-за роста, хотя на самом делей не только. Лицо её было из тех, что, минуя стадию зрелости, остаются почти детскими, до последнего не взрослея – и только мелкие морщинки, не очень заметные, выдавали то, что ей уже за тридцать.

Вообще с первого взгляда казалось, что у неё в году не триста шестьдесят четыре дня, а триста шестьдесят шесть, и в сутках больше двадцати четырёх часов, и все их она проводит в лагере. Кожа у неё была золотисто-коричневая, а волосы – почти добела выгоревшие. По бодрой речи Арины сразу было видно, что ей нравится то, чем она занимается.

—–

Вчера в последний пустовавший корпус заселили детей из Астрахани, и Власу дали поручение: провести первую общелагерную зарядку.

«Ёб твою мать, что за акселераты сюда приехали?!» – думал он, глядя на то, как парни крупнее его с унылыми лицами вращают кистями рук. До того момента он видел не всех отдыхающих в лагере, а тут, оказывается, получился интересный набор кадров: шкафы под два метра ростом, но с совсем детскими лицами. Девчонки, которые красятся хлеще, чем Варина соседка Лиза. У одной из-под коротких шорт торчал кусок задницы, у другой – портак, у ещё одной майка очень опасно обтягивала лифчик с пятьюдесятью слоями пуш-апа. Да уж, деточки.

Были и красивые дети (до приезда в лагерь Влас не думал о том, что они могут быть реально красивыми, и вообще мало думал о детях). А может они просто казались ему такими, потому что ни в Киеве, ни в Тюмени, ни в Питере он не видел такого количества светловолосых мальчиков и девочек, с еле видными бровями и ресницами, белоснежными руками и ногами, покрасневшими от солнца щеками и носами. Тут таких было целых два отряда. Все они были с севера и очень походили на братьев и сестёр. Было много ребят с Поволжья и Кавказа, больше всего приехало из Пермского края и Норильска. От последних разило табаком, и Влас удивился: когда они успели покурить, если последние несколько суток были в пути под надзором сопровождающих?

Сам он мог позволить себе курить только после отбоя за территорией лагеря, спрятав подальше бейджик и лагерную жилетку, а эти ребята, казалось, даже не пытались скрыть своих привычек.

Так в этот милый мир детства с голубыми домиками и светлячками по вечерам побросали свои сумки девки вида «от тринадцати до тридцати» и широкоплечие ребята с девственным пушком над губой. Некоторые – худые, прыщавые и агрессивные, другие – крупные, увесистые, но непременно тоже резконастроенные. «Гормоны, что тут поделать? – думал Влас. – Ничего, зато будет интересно смотреть, как они в футбол месятся».

Так и получилось. Даже нет, получилось – не то слово. В первые же дни собралось не только несколько команд по футболу, баскетболу и волейболу, но и несколько желающих поиграть в женский гандбол. И играли эти дети с такой отдачей, так неистово и отчаянно, что даже на тренировочные матчи собиралась небольшая группка болельщиков, срывавших детские нежные голоса выкриками вроде: «Завацкий, тащи!», но приходивших на трибуны снова и снова.

И всё бы было хорошо, весело и вообще безоблачно, если бы эти ребята не принимали промахи в спорте близко к сердцу. Иной раз Власу приходилось разнимать драки после матчей. Пришлось с этими детинами разговаривать о том, что азарт азартом, но бить друг друга из-за игры у лагере не принято. Не то чтобы это сильно помогало, но Влас искал другие способы. А вожатым приходилось ещё сложнее: они проводили сутки напролёт с этими оболтусами.

Вообще у этих детей не почиталось за честь подчиняться элементарным правилам: за курением и распитием спиртного их застукивали, за соитием в туалете – тоже. Один раз даже инспектора пришлось вызвать: спустя неделю после начала смены один из работников столовой застал детей из старшего отряда таскающими среди ночи металлолом с хоздвора. Позже выяснилось, что ребята с его помощью хотели расправиться с физруком за то, что тот якобы подсудил в баскетбольном матче. Когда эта новость дошла до самого Власа, он не на шутку разозлился. Нет, не переживал он за себя, скорее был рассержен на то, что ребята так легкомысленно выбрали реально жестокий способ отомстить, за который они просто-напросто могли потом поплатиться своей свободой. А всё из-за чего? Из-за какой-то фигни. Из-за матча!

Перманентное желание Власа драться и вообще как-либо колыхать воздух своей чрезмерной энергией преобразовалось в желание воздействовать на людей кратким, но сильным словом. Поэтому в тот же день он собрал на футбольном поле всех, кто считал себя хоть немного причастным к спортивной жизни лагеря, и объявил:

– Ближайшие три дня матчей не будет. Ни тренировочных, никаких. Ни дай Бог хоть кого-нибудь до четверга на спортплощадке увижу – ещё неделю играть не будете, – вещал Влас с трибуны. – А если вы ещё впредь вздумаете насилием проблемы решать – до конца смены без спорта останетесь. Чтобы впредь думали о последствиях, прежде чем что-то делать.

Удивительно, но слова его подействовали.

––

«Хорошо хоть Варе с малышами повезло», – думал Влас. Даже будучи занятой детьми с подъёма до отбоя она уличала минутки, в которых они с Власом могли общаться, а иногда даже остаться наедине.

Средний возраст её отряда был девять-одиннадцать лет. И самым главным плюсом было то, что они ещё не научились курить и трахаться.

Они всё время норовили рассыпаться по территории лагеря, как бусинки с порванной нитки, поэтому их нужно было чем-то занимать: то играми, то рисованием декораций, то репетициями сценок, то песнями под гитару… Варя с ними рядом выглядела как мама-утка с двадцатью четырьмя утятами. Из-за недобора вожатых в этой смене ей не дали напарника, но пообещали дополнительный выходной. Правда, она и одна неплохо справлялась: даже когда приходилось разнимать драки по мелочам, снимать детей с деревьев и балконов и искать сбежавших за территорию. В разговорах с Власом Варя убеждала себя, что такие проблемы есть в каждом отряде, ведь это особенные дети. Многие из них бывали в сложных жизненных ситуациях, которые не всем взрослым под силу перенести. Так, например, десятилетний Сева получил ожог четверти тела в пожаре. Иногда по ночам его мучили фантомные боли, и Варя часами убаюкивала его. Ещё в их отряде была девочка с особой формой эпилепсии, и во время припадков её нужно было держать за руки и ноги, чтобы она себе не навредила.

Детдомовские, приёмные, дети с приступами агрессии или просто тормозящие, примороженные суровым климатом Норильска, требующие повторения одной и той же фразы по десять раз – Варя всё равно любила их всех.

––

Педагогический состав оказался хороший: все как на подбор простые, приятные и очень лёгкие на подъём, если дело касалось вылазок за территорию после конца рабочего дня. Режим вожатого позволял спать максимум шесть часов в сутки. Большинство спало ещё меньше из-за дежурств или (а чаще «и») ночных посиделок на пляже. Как у этих людей оставались силы на такой отчаянный образ жизни и главное – почему они шли на всё это добровольно? Из-за общения, конечно. Не обо всём можно было рассказать на планёрке.

– У меня в отряде есть ребёнок, – рассказывала вожатая Вероника, – у которого в начале смены украли розовый кошелёчек из биссера с божьей коровкой. Это был подарок её мамы, так что девочка очень расстроилась. Искали, спрашивали других детей – всё без толку. Так бедная девочка теперь ходит каждое утро по тем местам, где могла потерять кошелёчек. По одному и тому же маршруту, представляете? Ребёнок с паранойей. Ни мои беседы, ни психологи не помогают. Чуть ли не за руку приходится водить везде, иначе – сразу уходит искать.

– Да ладно, она хотя бы ничего плохого не делает. У нас вот есть одно недолюбленное чудо 2007 года рождения, которое драться будет, если его ничем не занять, – заговорила Варя. – Вот сажаю его в морской бой играть с детьми, но он теперь иногда и из-за неудачного хода чуть ли не убить готов.

Влас в свою очередь пошутил, что всяк ребёнок хорош, если он не лезет на дерево. Кстати, снимать детей с балконов и крыш тоже было его обязанностью. У Власа хорошо получалось делать грозное лицо, чтобы другие не пытались это повторить…

—–

Постепенно организм привык к сну по четыре-пять часов в день, и справляться с привычными вожатскими задачами сквозь пелену недосыпа стало легче, а компания, с которой Влас и Варя пили по ночам на пляже, стала относительно постоянной.

Ребята были в основном с юга: кто из Краснодара, кто из Ростова, кто из Новороссийска… Все они тоже впервые работали вожатыми, а одной девчонке при том всём ещё и старший отряд достался, чем она невероятно гордилась. Рассказывая о забавных выходках своих детей, Алёна приковывала всеобщее внимание, и Варя, как и все, охотно поддавалась обаянию смуглой ухоженной девушки с хорошо покрашенными гладкими волосами. Большим плюсом к презентабельной внешности Алёны были её вкусы в музыке. Они совпадали с Вариными почти один водин:

– Depeche Mode?

– Нравятся.

– King of Leon?

– С тринадцати лет слушаю.

– Sleep Party People?

– Ого, а их ты откуда знаешь?

… и кино:

– Все боготворят Безрукова и Хабенского, но ведь есть ещё бешеный талант в России – Александр Яценко.

– Чёрт, ты что, мысли мои читаешь?

… и даже в литературе:

– А Джейн Остен случайно не любишь?

– В смысле не люблю? Обожаю. …хоть Алёна и училась не в гуманитарном вузе.

Но зря Варя так обрадовалась первому впечатлению. Пока все восхищались тому, как энергично Алёна поддерживает любой разговор, Варя начала замечать, что-то неживое в ней.

Не нравится ей вся эта музыка на самом деле. И Джейн Остен тоже. А кино для Алёны так и не страсть вовсе: всё из желания быть «не как все». Варя сначала решила, что просто она хочет привлечь к себе побольше внимания из-за какой-нибудь недолюбленности в детстве, и не стала её судить за это, а даже состраданием прониклась, но потом Алёна начала выкидывать в разговорах и вовсе странные вещи, к которым Варя уже не смогла отнестись так мягко.

Со временем запасы рассказов о детях истощились, а пополнялись они не так скоро, как чтобы заполнять все алёнины вещания, и она начала говорить о жизни в целом, но делала это так радикально и осуждающе, что Варю волей-неволей брал какой-то испанский стыд. Почему ругает она абстрактных людей, а попадает так близко к больному? Варя не знала, но всё ещё пыталась свалить всё на свою природную чувствительность. К тому же она дорожила маленькой компанией, выкатывающей на берег моря после планёрок в расслабленную ночь под жидкий лунный свет. Там было много других хороших девочек и мальчиков из педсостава, с которыми Варя старалась общаться больше, чтобы абстрагироваться от Алёны.

И всё же то, что они изо дня в день оказывались рядом, копило в Варе раздражение. В любой, даже локальный разговор, возникший в компании, рано или поздно вливалась Алёна, и тогда все участвовали в беседе, кроме Вари: она чувствовала себя вытесненной и молчала. А Алёна будто бы и разницы не почувствовала оттого, что кто-то не включён в обсуждение. И Влас, и другие вожатые будто бы не замечали того, как поверхностны её выводы о бытии. Чем была её жизнь до лагеря? Не иначе как рутиной. Но тогда откуда она взяла право рассуждать о том, чего никогда не знала? Со своим скудным жизненным опытом она херила отношения в присутствии влюблённых, большие города – при москвичах и петербуржцах. Один раз ни с того ни с сего заявила, что английский юмор понимают только интеллектуалы.

– Ну вот не может он быть глупым, если понимает…– вещала она.

И тут Варино терпение лопнуло:

– Это что ещё за оригинальное мерило ума? – не постеснялась перебить она.

– Всмысле? – прервалась Алёна.

– Ну вот предположим, человек в другой среде рос. Другие книжки читал, и в школе учил немецкий. И что, он сразу плох?

И тут куда-то делась вся алёнина коммуникабельность. Диана и Ника, сидевшие рядом с ней, тоже замолчали и обратили внимание на Варю, из-за чего последняя смутилась, порозовела, но отступать было поздно, и она продолжила:

– Кто сказал, что все обязаны понимать друг друга, чей-то дурацкий юмор?…

А Алёна, будто почувствовав стеснение Вари перед обращёнными на неё взглядами и нарочито громко прервала её слова на середине:

– Да тут только дурак не понять может…

– Может ещё порассуждаешь на тему того, кто такой дурак? У тебя же богатый опыт в вешании ярлыков, – перебила её Варя в ответ уже более твёрдо и уверенно. «Не клади палец в рот, сука, я ведь и кусаться умею», – думала она, готовясь парировать следующие слова.

Но Алёна не ответила. Видимо, Варино непонимание работало и в обратную сторону.

Только тут стало заметно, что вся компания хранила молчание и уже несколько минут наблюдала за ними двумя. Шумело только море. Собрав волосы в хвост и туго перевязав резинкой, Варя поднялась, размяла затёкшие ноги:

– А теперь мне пора к детям.

И зашагала к калитке.

– Варь, подожди, – догнал её Влас. – Ты чего так набуянила? Алёна же вроде неплохая девка.

– Неискренний, хитрящий человек не может быть хорошим.

– Да что она такого сделала?

– Все эти её фишечки должны браться от чуткого прислушивания к самому себе, а не от хреновых попыток понять что-то необычное и стать вроде как «модной». Этот спектр необычных увлечений она использует как ступеньку, становясь на которую, вроде как можно смотреть на всех свысока.

Влас остановился, и остановил Варю за руку.

– Стоп, да у тебя же ПМС²⁹.

– Это тут не при чём. Давно пора было сказать, что она дура.

Влас так до конца и не понял, что произошло у Вари с Алёной или у Алёны с Варей, но, может, это и не было так важно, потому что совсем скоро проблема затерялась в суете подготовок к мероприятиям и конкурсам и бесконечных походов на море. Порой даже в душ сходить времени не было, и приходилось ждать аж конца планёрки, чтобы добраться до заветной чистой воды. Так что пьянки собирали всё реже, похмелье мучило ребят по утрам всё чаще, а к середине смены большинство совсем забросило ночные вылазки.

—–

К работе физрука Влас быстро привык, и начальница смены, заметив первые признаки этого, поручила ему подменять вожатых, ушедших на выходной. В дни, когда никому не нужна была помощь, Влас, справившись с основной частью спортивной работы, примыкал к отряду Вари. Это были лучшие дни смены. Дети у его девушки были забавные. Только лишь на первый взгляд они были слишком маленькими: общие темы для шуток находились достаточно быстро. Они катали свою вожатую на надувном круге вдоль буйков на мели, рисовали лучшие в лагере декорации к сценкам и очень любили песню про батарейку. «О-ой-ой-аи-ой батарейка-а» – завывали они, потом Варя гасила свечу. Дети на этом моменте поднимались с полянки, отряхиваясь, брались за руки и змейкой следовали в корпус чистить зубы и укладываться спать. Когда в последнем окошке гас свет, Влас и Варя шли к воде, на опустевший берег или в рощицу за лагерем. Ворс мягких июльских травинок был ложем более приятным, чем железные кровати ввожатской, где к тому же всегда кто-нибудь был. Правда, в конце смены (не спрашивайте, как) у них всё же случился секс в домике. В мужской комнате на тот момент все ушли пить водку на набережной, и спал один только спасатель Родя, которого и танком не разбудишь, но и Влас, и Варя старались быть тихими.

Но большую часть времени Варя и Влас виделись на ночных дежурствах. Арина Сергеевна часто поручала Власу так называемый «контроль бодрости», который, по сути, заканчивался на том, что спящих на посту вожатых Влас обдавал водой из ведра, одолженного у уборщицы.

Варе, конечно, таких наград не доставалось. Да и не всегда она спала. Чаще тихонько слушала аудиокниги, не рискуя читать в совсем тусклом свете ламп холла. И тогда приходил Влас. И они говорили. Чтобы не уснуть и потому что за пару часов всего успевали соскучиться.

«Собираемся мы, значит, с моря уходить, а рядом – Маша тоже своих строит. Один ребёнок собирается медленнее других – так она его чуть ли не пинает, кричит, злится. Ну скажи мне, где у этой женщины совесть? Разве это педагогично? А если он потом вырастет и так же будет с людьми? Смотрю на это и всё больше хочется своих детей укрыть от такого дикого отношения, дать им любви побольше, чтоб они знали, что не в жестокости сила…», – жаловалась Варя.

Влас её понимал. Ему самому не нравились некоторые поступки вожатых. Ругань за обедом, когда дети сидят за соседним столом и всё слышат, язвительные фразочки не поделивших что-то девок в присутствии их отрядов… Для многих это был первый опыт такой работы, и в переломный момент смены солидарность и даже самые прочные основы командной работы могли дать трещину, и Влас это чувствовал на себе. Иногда. Но никогда не позволял себе сорваться.

Долгие дни в лагере переворачивали всё с ног на голову. Хорошие с первого взгляда вожатые оказывались педагогами-дилетантами, а дети, которые сначала вели себя как исчадия ада, открывали свои хорошие стороны. Так, например, самая драчливая девочка в Варином отряде – десятилетняя Люда, имевшая явные проблемы с социализацией, как оказалось, разбирается в истории. Как-то раз, жуя булку на лестнице, Варя услышала её разговор по телефону перед отбоем:

– …слушай, мам, а как ты была пионеркой, если в год распада Советского Союза тебе, получается, было только восемь лет?…

У Вари булка пошла не в то горло, она закашлялась и не услышала продолжения разговора, но этого было достаточно, чтобы её удивить. Ребёнку десять годиков, а она уже знает и интересуется. Да ещё и не самой лёгкой для анализа частью истории. Влас к этой истории отнёсся с недоверием, но Варя от этого только больше загордилась тем, что среди её детей есть такие невероятные. Да они все в чём-то невероятные, если так подумать.

—–

– Представь себе такую картину: Геля, вожатая двенадцатого отряда, ушла детей купать. Вместе с моими, потому как я со своим горлом сегодня не рискнула заходить в холодную воду. Вот и осталась на берегу с девочкой из отряда, которая в море не захотела. Спрашивает у меня, какое сегодня число. Отвечаю, мол, двадцать седьмое июля. И тут это восьмигодовалое дитя выдаёт: «Эх-х, отец через месяц выйдет». Я чуть не упала.

Люди в цыплячьих жилетках расходились, сбегая по ступенькам из штаба, по вожатским домикам. Мимо них двоих, сидевших на джинсовке Власа, постеленной под порогом.

– Варь, ну ты же сама знаешь, почему. Это государственный лагерь. Да, мы были не очень готовы к такому, но это факт. Простых детей сюда не отправляют.

– Да только на меня их горе чуть ли не слёзы наводит… – она помолчала и добавила: – Зато они творческие. Собираются в холле, разворачивают ватман и творят всякий сюрреализм с машинками, кошаками и бабочками. Некоторые даже на море берут краски с собой, разрисовывают камушки.

– А потом ими кидаются? – усмехнулся Влас.

– Ох, больная тема была, но сейчас они отучились. Теперь просто окунают их в море и любуются цветными узорами на воде.

– По сколько им?

– Восемь-десять в среднем.

– Какие мечтатели растут. Подстать вожатым. А кто их этому научил?

Варя раскраснелась, заулыбалась, натянула воротничок футболки на нос:

– А ты как думаешь, кто?

– Ты ж моя умница, – испытывая гордость за оригинальные методы воспитания, придуманные его девушкой, Влас обнял её.

И чем дольше шла смена, тем больше он понимал, что больше всего среди всех фейерверков и танцев здесь самое лучшее – это то, как раскрывает свои таланты его девушка.

А ещё смех.

Смех детей – открытый, безудержный. Над чем-то простым и, возможно, даже глуповатым, но такой искренний. Смех над удачно выпущенной локальной шуткой, которую понимают только внутри отряда. Тихий, сдерживаемый смешок двух-трёх вожатых на планёрке. Только они знают секрет.

А ещё энтузиазм, с которым товарищи по работе вытягивают тебя из сложностей.

В этом лагере на самом деле было много хорошего.

––

Август

Вернувшись со свечки, Варя открыла ключом корпус, запустила детей и велела им готовиться ко сну. Сама же пошла в туалет и закрыла кран с водой. Кто-то уже третий раз выкручивает их на полную, пока детей нет в корпусе. Варя считала это чьей-то глупой шуткой, но дети думали иначе. Проверяя, все ли улеглись спать, она нашла на пороге мальчишеской комнаты открытый чемодан, в который была высыпана горка сухих сосновых игл. По бокам от чемодана к дверному проёму поднимались белые гирлянды из туалетной бумаги.

– Ну и что это за народное искусство? – поинтересовалась вожатая.

– Капкан для ловли приведений, – ответил ей Захар, до носа укрытый одеялом.

Варя не смогла сдержать смех. Шестеро мальчишек захохотали вместе с ней.

– У вас есть пять минут до отбоя, чтобы это убрать.

– Но приведение… – решил было возразить Артём с соседней кровати.

– Я сегодня дежурю здесь всю ночь. Не бойтесь. Поймаю сразу, если увижу, – улыбнулась Варя и щёлкнула выключателем.

Несмотря на новый заезд свеженьких, ещё не уставших вожатых, в последний день уходящей смены заставили дежурить всех поголовно. Для Вари это была уже третья бессонная ночь подряд. Все, даже резервные силы её покинули и сознание держалось на ниточке пакетированного чая, который она пила, не переставая. То и дело сползая по дивану, Варя снова поднималась, пробовала читать Стриндберга, но сосредоточиться было сложно. Поэтому она обрадовалась, когда со ступенек лестницы с ней заговорил новый вожатый, появление которого, она, видимо, не заметила от той же усталости. Заслышав его вопрос, Варя подпрыгнула от неожиданности:

– Что, скучаешь?

Варе не была приятная эта странная формулировка, но вроде как это не было слишком похоже на подкат, да и разговор помог бы ей не уснуть на дежурстве, так что Варя ответила:

– Да нет, всего-то пытаюсь поддерживать иллюзию относительной бодрости.

Парнишка сошёл по лестнице ближе к дивану Вари, держа огромную суповую кружку в одной руке и какую-то коробочку в другой. Он был небольшого роста, в какой-то цветастой индийской накидке, кудрявый и с щетиной того же тёмного-русого цвета, что и отросшая часть волос Вари.

– Так значит можно тут тебя поразвлекать рассказами?

– Только негромко, а то детей разбудишь, – Варя зевнула на последнем слове, встряхнула головой и добавила себе чая. Кудрявый вожатый поставил на стол деревянную коробочку и открыл её. Внутри были какие-то травы.

– Добавить? – спросил он.

– А что это?

– Шалфей, мелисса, розмарин…

– Чай с розмарином? Интересно, давай попробую.

Парень кинул щепотку в кипток, травинки закружились по чайной глади, некоторые начали оседать на дно.

– Ну, слушай.

Три года назад я работал в летнем лагере под Анапой. Уложив свой отряд спать за пару минут до отбоя, я ходил между комнатами, нащёлкивая пальцами какой-то музыкальный ритм. Со мной поравнялась шагом девочка, тоже щёлкая пальцами, только быстрее. Я ускорил темп, она тоже. Мы оба остановились посреди коридора и из-за всех сил напряглись, чтобы перещёлкать друг друга. В итоге почти сравнялись, но у меня получалось чуть скорее, девочка сдалась, всплеснула руками и рассмеялась со словами: «Зато на ударных круче играю».

Я такому вызову удивился, ведь с барабанами дружу с пяти лет, и тут же возразил:

– А вот и неправда!

Потом ещё и выяснилось, что мы с этим птенцом выбрали в жизни одинаковые профессии и слушаем одну и ту же музыку.

Не люблю уточнять, будем звать её Птенцом, хорошо.

– Звучит как начало истории о нарушении восемнадцатого пункта единых педагогических требований³⁰, – усмехнулась Варя, кивнув.

– Нет-нет-нет, ты что. Это было совсем другое общение.

Вообще у Птенца был свой отряд и свои вожатые, но почему-то ей с первых дней смены хотелось находить в моём плотном рабочем графике крохотные окошки и занимать их собой. Она нечасто так делала, но через три недели, к отъезду Птенца, я успел пожалеть о том, что мы с ней больше не увидимся.

Чтоб ты понимала, что это был за ребёнок, в конце смены я дал ей свой паспорт посмотреть, а она, увидев, что у нас всего два года разница, сказала:

– Ну и зачем ты это мне показал? Ничего ведь не изменилось, сенсей³¹.

Так вот, проводил я детей домой, Птенец уехал за четыре с половиной тысячи километров от меня и поступил на первый курс ветеринарного дела. Периодически просил у меня разного рода учебную литературу, иногда делился музыкой. А потом очутился на каникулах в Москве и пропал.

Я верил в сознательность этого ребёнка и почти не переживал о том, что если Птеня попала в трудную ситуацию, она не только из неё выберется, но ещё и всех вокруг из трясины вытащит.

Тем летом я много работал, чуть ли не из кожи вон вылез, чтобы накопить на поездку в Питер. А пересадка была где? Конечно, в Москве.

И не поверишь, каково было после пятичасового перелёта, уже во Внуково, получить сообщение о том, что Птенец всё ещё в этом городе, только вышел из больницы, поправлял психическое здоровье всё это время. Правда, я не знал, что с ним могло быть не так, она ведь никогда не говорила об этом, да и потом – лишь с иронией и вскользь. Сорок минут на маршрутке, час на метро, пятнадцать – пешком, и вот он передо мной живой мираж: повзрослевший на год Птенец, с отросшими волосами и большими синяками под глазами, искренне рад видеть меня.

Мы гуляли почти вплоть до моего вылета в Питер, и уже впоследствии оказалось, что эта встреча была для Птенца спасительной тропой возвращения к нормальной жизни. Действительно, с того момента у неё всё пошло в гору: вернулась к учёбе, начала писать роман о студенческой жизни, даже в какой-то момент поехала с родителями заграницу… А у меня после самой лучшей поездки в Питер всё покатилось к чертям. Началось с того, что распались лучшие в моей жизни отношения. Так глупо и плохо. Так плохо, что даже хорошо. Дальше я углублялся и углублялся в причины своей боли. Даже свеженаписанный роман Птенца усугублял. Кто что в нём увидел, а я – напоминание о той же боли. И всё вокруг способствовало, всё вело к одному, но сосед по комнате в общежитии трижды помешал этому, и я остался жить дальше.

Но жизнь студенческая не терпела долгого горя. Через пару дней после третьей попытки меня вместе с командой вуза отправили на научные дебаты в Воронеж. Так расстояние между мной и городом, где жил Птенец, сократилось до пятисот километров, но я даже не надеялся на встречу, ведь как раз в то время, она путешествовала заграницей с родителями. Но она приехала. С самолёта – на первую пару, с неё – на попутку. Мы снова пересеклись всего лишь на день. Это был поворотный момент, в который я захотел зацепиться за жизнь и выбраться из той топи, в которую сам же зарывался до сих пор. Когда я как-то совсем невзначай пошутил о том, что жизнь моя теперь ничего не стоит и что терять её не жалко, она расплакалась. Так, будто я только что попытался умереть у неё на руках. Прямо посреди улицы, забыв обо всём кроме моей трагичной потери любви к жизни, она тяжело и долго рыдала. Помню, я тогда очень удивился тому, что могу быть так ценен для кого-то.

Вот как всё изменилось за пару месяцев: в августе я помогал Птенцу реабилитироваться и мало-помалу возвращаться в социум, а теперь, в ноябре, она вытягивает меня из похожих проблем.

В тот день рухнула стена субординации. Птенец больше не был моим самым осознанным ребёнком, а я перестал быть её вожатым. Мы стали настоящими, крепко связанными половиной километража России друзьями.

Через полгода мы, оба уже относительно здоровые, пили «Ягермайстер» у Финского залива в Петербурге. Ещё позже – гуляли в переулках около Старого Арбата и по Подмосковным лесам. Жизнь не оставила мне сомнений в том, что как бы далеко от меня ни оказался Птенец, мы обязательно встретимся.

Внешний мир, наверное, счёл, что мы оба ходим по слишком тонкому льду: у Птенца то и дело спрашивали, вместе ли мы, но для нас обоих было очевидно, что с отношениями эта ментальная связь ничего общего не имела. Когда я отращивал бороду, Птеня подстригала её мне. Да, на это дело у неё глаз был намётан. А я ей однажды даже волосы покрасил. Белая, она была похожа на норвежку, и мне на секунду захотелось так же, чтобы стать окончательно её старшим братом… Глупые, безрассудные мысли иногда лезут в головы тех, кто обязан быть серьёзными. Но Птенцу я больше не вожатый. Я Птене – друг, с которым она к полуночи едет в центр Питера за пельменями, а потом, словно совсем дурная, перебегает через Невский в неположенном, чтоб успеть в метро до закрытия…

Вожатый замер. Во взгляде его что-то застыло, что-то больное, надрывное, но это продлилось не дольше секунды.

– Можно я закончу на хорошем? Мы переехали в один город. Та-дам. Зе энд. Конец.

Варин сон как рукой сняло. Конечно, ей было интересно, что случилось с этой девочкой. Но влезать в, как видно, свежую рану, не хотелось. Личные границы её нового знакомого, похоже, были обнесены забором с колючей проволокой.

Она ещё раз оглядела нового вожатого: из-под цветастой накидки торчала форменная вожатская футболка, на правой руке – тату на полруки с инопланетянином…

– Как зовут-то тебя? – только додумалась спросить Варя.

– Зови Шер.

– Настоящая экзотика, а не имя.

– Нет, всего лишь сокращение от Шерлока, – усмехнулся вожатый.

Настоящее имя его выпытывать оказалось бесполезно.

– Ладно, Шер, так ты не новичок?

– Не-а, однажды детей в поход водил. Ну и два лета подряд в лагере под Геленджиком.

– А сам ты откуда?

– Из Сибири, – усмехнулся Шерлок, кудри на его голове при этом дрогнули.

– К чему такая скрытность?

– Скрытность? Я тебе только что вообще-то историю своей жизни рассказал.

– Историю без конца.

– А разве был ещё конец? – удивился Шерлок. – Я здесь в ожидании, когда мне дадут отряд мальков, чтобы самому слепить всё то, за что они потом назовут это лето лучшим.

Варя сфокусировала поплывшее от усталости зрение, пару раз моргнула и посмотрела на своего таинственного собеседника:

– Думаю, ты будешь хорошим напарником.

Шерлок улыбнулся, на одной его щеке появилась озорная ямка:

– Спасибо. А когда распределение?

– Завтра вроде.

Со второго этажа послышался стук, будто что-то упало, и тихий детский смешок.

– Та-ак, – оживился Шерлок, – мне пора. Ещё увидимся, Варя.

Варя впала в ступор на секунду. Её новый коллега уже поднимался по лестнице, когда она окликнула его:

– А я разве представлялась?

– Нет, – улыбнулся он, не остановившись.

– Тогда откуда…

– А тебе всё скажи, да расскажи, – усмехнулся Шерлок и, тряхнув пружинами-кудрями, исчез в лестничном проёме.

«Прибыло инопланетян в нашем полку», – подумала Варя. Она так и не поняла, какой человек этот Шерлок, но, по крайней мере, она была благодарна ему за то, что он смог отогнать сонливость хотя бы на время. И всё же в половине четвёртого утра, когда густоту чёрного неба начало размывать первыми, едва заметными признаками рассвета, Варя передвинула скамью, стоявшую у стены, чтобы она оказалась поперёк коридора, положила подушку под голову и свёрнутую футболку под поясницу и уснула.

—–

В пересменке лагерь опустел. В течение четырёх дней дети разъехались по вокзалам, рассыпались по своим городам и деревням, и Влас невольно начал скучать по вечным движениям на спортивной площадке. Даже говнюков из шестого отряда не хватало. Варя наконец-то нашла время выспаться. Все вожатые чуть посвежели к началу грядущей недели. Власу на смену приехал новый физрук – девчонка Вика Корсак, баскетболистка с высоким длинным хвостом русых волос, тощими икрами и самой большой стопой, какую только Власу доводилось видеть у представительниц слабого пола – аж сорок первый размер. Тем же вечером на планёрке Арина запоздало сообщила во всеуслышание новость, о которой он догадался ещё утром: Власу дадут отряд.

Здравствуй, вожик дядя Влас.

Целых полтора часа говорили о том, что на четвёртую смену приедет гораздо больше старших ребят, чем раньше, и что при этом всём в педагогическом составе недобор кадров. Озвучили напарников и раздали списки детей в отрядах. Варю поставили с каким-то новичком, а Власа назвали одного.

– Ну ты сам понимаешь ситуацию, – прокомментировала Ирина Евгеньевна и вручила ему листок. – Ребята, которых мы считаем сильными, могут потянуть и не самых простых деток. Зато представь, какой опыт.

Сначала эта задача показалась Власу вполне выполнимой. Жаль было только того, что Варя снова не с ним: на неё ещё и начинающего повесили. Хотя может это и к лучшему. Будет кому подменить после ночных дежурств, чтобы и она отсыпалась нормально, и дети без надзора не бегали.

По окончании планёрки Влас сразу воспользовался преимуществами Вариного нового положения и забрал её на ночной пляж. Безлюдный берег искрился тишиной, остывшая водная гладь бликовала, кусочек луны был единственным источником света. Они постелили у моря толстовку Власа и сели, сняли с себя кроссовки и носки, окунули уставшие ноги в воду. Разрывая стопами дно и касаясь икрами мокрого песка, Варя залюбовалась умиротворённой темнотой, в которой терялся глаз, если б не редкие серпики лунной дорожки.

– Влас, а каким ты был ребёнком?

Тот помолчал с минуту, тоже наслаждаясь обстановкой, и ответил:

– Не знаю. Драчливым, наверное.

Варя тихо усмехнулась, не отрывая взгляда от водной глади.

– Мои нынешние вот тоже драчливые. И если б не напарник, они бы уже давно весь посёлок перестреляли.

– Ну хорошо хоть Третью Мировую они не развяжут. А у нового напарника этого девчонка-то есть?

– Понятия не имею, – пожала плечами Варя. – Он вообще достаточно скрытный.

– Да? А по мне так наоборот излишне дружелюбный. Для всех он такое солнышко, что масло масляное. Тьфу, – плюнул в темноту, открутил крышку от бутылки с водой и сделал пару крупных глотков.

– Зря ты пыхтишь, Шер так только детей развлекает. Со мной он совсем по-другому общается.

У Власа аж вода не в то горло пошла. Одним громким «Пф-ф-фу-у-у-у» он запустил длинную гирлянду кашля, а Варя принялась хлопать его по спине:

– Дурачок, он ко всем коллегам одинаково… И нечего ревновать.

Всё затихло. Варя прилегла на колени Власа, подложив ладони пирожком под голову.

– Знаешь, несмотря на все сложности, я уже почти не помню, какой была жизнь до этих бешенных семидневок с дай Бог одним выходным на две-три недели.

Влас кивнул и подумал о том, что его эта ответственность тоже сильно изменила. Друзья из Тюмени не занимали мысли. Киев казался вообще прошлой жизнью. Курить не хотелось.

– Да. Здесь чаще весело, чем тяжело.

—–

И всё же всему был свой предел. Третий день наблюдая то, как Шерлок трётся рядом с Варей, Влас всё хуже спал и всё больше думал о том, что он находится сейчас не на своём месте. На четвёртый день переживаний Влас не выдержал и пошёл с этой проблемой в штаб. Там сидели Ирина Евгеньевна и культ-организатор Вася, вырезающий какие-то карточки из цветного картона. Не обращая внимание на последнего, Влас максимально кратко и прямо изложил всё, что хотел.

– Ирина Евгеньевна,…

– Да, Влас, – перебила она таким замученным голосом, будто к ней за этот день подошло уже человек десять вожатых с самыми глупыми в мире вопросами. Но нет, Влас пришёл не потому, что ему делать нечего, а потому, что накипело.

– Вы очень зря поставили Шерлока на десятый отряд.

Начальница смены подняла глаза от бумаг.

– Думаешь, он плохой вожатый?

– Нет, плохой напарник.

Она вздохнула, отложила стопку документов в сторону.

– Влас, ревность в детском лагере совершенно не к месту. Люди сюда приезжают работать с детьми, а не романы заводить.

– Насчёт него я бы не утверждал.

Эту фразу он еле выцедил без ругательств.

– Влас, каких действий ты ждёшь от меня как от начальника смены? Одна Варя с этим отрядом не справится, а любой новый напарник для детей будет гораздо меньшим авторитетом, чем Шерлок. Он нашёл подход даже к сложным кадрам, и если сейчас его заменить кем-то, снова начнутся драки с выкидыванием людей из окон, понимаешь?

Влас понимал, что Ирина права, но смириться не мог:

– И потому вы легализуете прилюдные подкаты к моей девушке?

Ирина неодобрительно сморщилась от такой прямолинейности.

– Влас, на планёрках ещё в прошлой смене обсуждалось то, что разногласия внутри педсостава не должны быть выставлены на обозрение детей, иначе они непременно повлияют на лагерную жизнь. Так вот, вспомни, пожалуйста, что ты говоришь фактически со своим работодателем, и начни подбирать слова поаккуратнее. Скрепя волю и сжав кулаки, Влас глубоко вдохнул, чтобы успокоиться, и на выдохе изрёк нечто вроде последней попытки:

– Вы точно не хотите, чтобы я взял на себя работу Шерлока?

По взгляду Ирины было видно, что обстоятельства её доконали.

– Иди к своему отряду. Ты им нужнее.

– Не нужнее ли им опытный боец?

– Влас, я своего решения не изменю. А ты продолжишь кривляться – домой в два счёта поедешь.

Влас размашистым шагом вышел из штаба, стукнув напоследок кулаком по стене у дверного косяка. Под напором адекватных аргументов она просто закатила глаза, мол, надоел своими вопросами от важных дел отвлекать. «Ебланский городовой, как же это тупо!» – колом стояло в голове у него. Эта мысль не умещалась в голове, мешала, кололась, но Влас сделал над собой усилие и пошёл к своему корпусу собирать детей на море.

—–

Итак, получив свой долгожданный отряд из двадцати двух самарских деток старшего возраста, Влас остался разочарован. Слишком много надежд было возложено на то, что они с Варей хотя бы в этой смене будут напарниками, а тут раз – ей дали новичка, а Влас со своими один до конца смены. С досадой глядя на то, как Шерлок и Варя устраивают детям на полянке у соседнего корпуса упражнения на знакомство и сплочение, Влас понимал: у него не получится так же развлекать свой отряд всю смену. А начать хорошо и сдуться впоследствии он не хотел. И тогда пришла идея, что предложить им взамен игр:

– Представьте себе, что вам выпал шанс создать собственную демократическую коммуну в тоталитарном государстве, – говорил Влас на первой свечке. – Условия всего два: вы участвуете во всех общелагерных мероприятиях и вовремя приходите в столовую и к отбою. Нарушите одно из двух – будете жить три недели по расписанию, как все другие отряды.

В кругу воцарилась тишина. Дети, видимо, не ожидали такой свободы.

– Таких привелегий нет у остальных пятисот человек в смене. Так что цените и не глупите, чтобы мне за вас не влетало.

В кругу спешно закивали головами.

– Отлично. А теперь неплохо было бы послушать, как прошёл ваш первый день…

—–

– Еду на танке! – кричал Шер, а отряд вторил ему громогласным хором уже почти не детских голосов. – Вижу корову!

– ВИЖУ КОРОВУ!!

Варя шла в самом конце, наблюдая за тем, чтоб никто не отбился и видела, как на последнем слове Вася Гришин, парень в майке-безрукавке, выскочил из строя и напоказ перед отрядом ткнул пальцем в Таню. Та, недолго думая, кинула его через бордюр на газон и начала бить:

– Ты кого тут коровой назвал, мудло?!!

Шерлок почти моментально среагировал и вместе с Варей и другими ребятами бросился разнимать драку. Таню и Васю достаточно быстро удалось оттащить друг от друга на безопасное расстояние. Вожатые уже успели заново построить отряд, когда Варя заметила перелезающего через забор Никиту:

– Орлов!! – заорала она во всё горло, но он уже спрыгнул и оказался по ту сторону каменной ограды.

Шерлок и его напарница переглянулись: снова одному из них придётся вести отряд на море в одиночку, а другому – идти ловить сбежавшего ребёнка.

Староста скомандовал отряду встать ровнее. Видимо, он посочувствовал вожатым. Но Варя расстроена не была. Не впервой же. Это работа с детьми. Это жизнь.

Не досадствовать, а действовать. Букв общих много, достаточно переставить.

—–

Влас стоял со своими детьми у медпункта и ждал, когда все желающие пожалуются на свои болячки врачам, когда услышал громогласное «УОЛЕНЯДОМБОЛЬШОЙ» от второго отряда. Девчонки, едва заслышав их, зашептались и, когда строй проходил мимо них, на три счёта в один голос крикнули: «Привет, Шерлок!» Тот обернулся и помахал рукой в ответ под девичьи хихиканья. Власу этот вожатый не нравился не столько потому, что половина девочек в лагере волоклась за Вариным напарником. Скорее его настораживало то, что они ни разу не посмотрели друг другу в глаза – как-то ни разу не смотрел на него Шерлок ни в столовой, ни в штабе на планёрках, нигде. «А раз взгляд уводит, значит, есть, что скрывать», – думал Влас.

Варя шла замыкающей в строю. Поравнявшись с медпунктом, Влас прикоснулся к вытянутой ладошке своей рукой, поймал её необычайно счастливую улыбку, и ещё долго смотрел вслед. За месяц работы вожатой кожа Вари стала лёгкого бронзового цвета, икры немного округлились, а запястья перестали быть болезненно худыми. Влас заметил, что из под вымывшейся краски для волос снова начал проглядывать зелёный, который Варя так старательно старалась вывести, и усмехнулся. Никакая она не Чернуха. Теперь будет Зеленуха.

—–

Напарники редко попадали вместе на планёрки: чаще одного оставляли дежурить после отбоя в корпусе, но иногда всё же случалось Шерлоку и Варе сидеть вместе и выслушивать длинные речи Арины и Ирины о проблемах насущных. Но всё же была одна причина, по которой Варе такие планёрки нравились: Арина Сергеевна становилась чуточку веселее. Она чаще шутила, меньше ругала, говорила экспрессивнее, чем обычно. Однажды Варя даже заметила причину таких изменений: старшая вожатая иногда мельком поглядывала на Шерлока. Почему-то все, в том числе и сам Шер, делали вид, что не замечают происходящего, и в один день на тихом часу Варя решила спросить напарника о том, есть ли что-то между ним и Ариной. Шерлок заулыбался в ответ:

– А тебе всё скажи да расскажи.

Варя ткнула его кулаком в плечо:

– Ох ты ж мужчина-загадка!

На самом деле ей было радостно оттого, что даже сквозь скрытность и безынициативность Шерлока в отношении девушек, кто-то смог разглядеть в нём славного малого. Больших трудов иной раз Варе стоило не подшучивать о связи её напарника с начальством, но при детях личные темы были табуированы, потому что как раз ими мальчишки из отряда интересовались больше всего.

Первые две недели они донимали напарников вопросами о том, вместе ли они, и только Варе удалось убедить их в том, что они знакомы немногим больше, чем большинство работников лагеря – полторы недели, как детей заинтересовал ещё один личный вопрос. Самый старший карапуз в отряде – Кирилл Муравьёв четырнадцати годиков от роду, прошерстил все соцсети, но так и не выяснил, сколько лет Варе и Шерлоку, и теперь в любой непонятной ситуации забавлял весь отряд просьбами показать документы под самыми нелепыми предлогами в духе «спорим, что если мы обыграем пацанов из первого в футбол, то вы оба дадите нам паспорта посмотреть?»

Шер всегда отшучивался о том, что ему где-то между пятью и сорока пятью и что работает он личным фотографом президента, а для напарницы он придумал идеальное алиби, которое в тайне поведал Захару и Мише в обмен на то, чтобы те рассказали о тайнике, в который второй отряд прячет «Блэйзер» и другое пойло, купленное за территорией лагеря. В этой версии Варе было 34, и в эти годы она успела попробовать лучшие вакансии в мире: дрессировщик дельфинов, директор батутного парка, тренер по дартсу, даже помощником главного винодела в Абхазии, мол, была, но в девяностые дело обанкротилось, и теперь она – врач скорой помощи. Сама же Варя, узнав о ситуации, в первую очередь удивилась тому, где эти дети умудрились достать «Блэйзер» в две тысячи девятнадцатом году.

—–

Попытки Власа построить демократию в отряде закончились, когда Арина Сергеевна поймала четверых его детей курящими за корпусом. Тогда Влас нехотя начал вводить в жизнь отряда какую-то занятость. Сначала спортивные игры, какие знал. Потом и другие: что-то в интернете нашёл, что-то у товарищей по мужской вожатской подспросил.

Сам по себе Влас был далеко не лидером, но пытался адаптироваться дело вожатого под свой склад личности: раз не нравилось прыгать клоуном перед уже почти взрослыми детьми, Влас нашёл им развлечение, требующее минимум вмешательств: психологические упражнения. Всего-то собрал всех в одном месте, закинул удочку-ситуацию – и сиди себе слушай, как они со всей серьёзностью размышляют о том, как решить вымышленную проблему.

Кстати, на фоне остальных отрядов Власу достались достаточно тихие, спокойные дети. «Всё потому что не из Перми и не из Норильска», – думал он, посмеиваясь про себя. Единственного ребёнка, который поначалу вёл себя вразрез с правилами лагеря, носился по коридорам на тихом часу и кидался едой в столовой, Влас сделал командиром отряда. Дай в руки маленькому человеку власть, и он отнесётся к ней ответственно: у парня и правда поубавилось желания нарушать порядки, а его гиперактивность оказалась направлена на организацию отрядных дел. Построить ребят на завтрак, раздать роли на репетиции, поставить и разучить танец – в этом Рома Палкин действительно оказался хорош. Как раз при подготовке к одному из мероприятий выяснилось, что он ещё и бальными танцами занимался в начальной школе, так что Влас не переставал удивляться тому, как бывает обманчиво первое впечатление от общения некоторыми с детьми.

—–

22:58. Штаб постепенно наполнялся людьми.

– Все в сборе? – спросила Арина чуть громче шума усталых голосов на фоне, бросила короткий взгляд на Шерлока и улыбнулась. – Тогда начинаем.

Итак, друзья-товарищи, могу поздравить вас с тем, что смена полностью вышла из-под контроля. Дети после десятой объяснительной всё равно курят на хоздворе. От младших отрядов за километр несёт потом, будто вожатые их вообще не купают, а у старших в мусорках уборщицы уже не раз находили использованные презервативы.

Шер посмотрел на Варю, Варя посмотрела на Шера. Только вчера он отобрал в мужском туалете у Вадима и Юли парочку гусарских резинок. – …если с первыми двумя случаями вы знаете, как бороться, то что делать с последним – не совсем очевидно. Так вот, уточню: ни в коем случае не отбирайте у детей средства контрацепции.

Варя и Шерлок снова переглянулись, максимально коротко, и чуть не засмеялись в голос оба. – …разговаривайте, запрещайте, что угодно, только дети не должны становиться родителями, а они в 13-15 лет ещё не понимают, каковы риски. И вообще не выпускайте детей из вида, они многое могут натворить…

Влас тоже сидел рядом и слушал. Ему не нравилось, что об этом повторяют каждую планёрку, и ничего не меняется: кто-то из вожатых всё равно наступает на грабли, а старшая вожатая из раза в раз говорит об одном и том же, забирая у остальных законное время сна… – …Сёму Василевского сегодня снова поймали, перелезающего через забор с двумя пакетами, полными шаурмы. Сколько можно?… «Ничему жизнь не учит», – подумал вожатый, вспоминая о том, как хорошо было в прошлой смене, когда дети, за которых он отвечал, всего лишь дрались. И всё же силы и воля – странные ресурсы, возобновляющиеся буквально из ниоткуда. Потому и Влас, и Варя, и Шерлок, и, наверное, весь педсостав были в полной уверенности: они переживут эту смену, и отправят детей домой счастливыми.

––

Варя бегала по коридору, распахивая двери комнат и призывая всех выходить на прогон. Многие из отряда ещё не успели ополоснуться после вечернего похода на море и нехотя, ругаясь, шли строиться возле корпуса.

– Да ёб твою мать, снова голову помыть не дали, – буркнул в полголоса Никита, спускаясь по лестнице.

– Ничего страшного не случится, если ты примешь душ через пятнадцать минут, – ответила проходившая мимо Варя. – А ещё с тебя двадцать слов на букву «ё».

– Всегда ж было десять, – возмутился тот.

– Не возникай, тебя уже не первый раз на мате ловят.

Никита закатил глаза, вздохнул и начал повторять уже почти заученную последовательность:

– Ёжик, ёршик, ёкнуть, ёмкость, ёлка, ёрзать, ё-моё…

– Ладно, дуй вниз, всё равно нет столько слов на эту букву.

Проверяя, все ли вышли из корпуса, Варя застала в одной комнате заплаканную девочку, что-то печатающую в телефоне. Увидев вожатую, Оля встала с кровати, заторопилась:

– Извините, я сейчас, я быстро…

– Стой. То есть садись. Расскажи, что случилось.

Оля посмотрела на Варю недоверчивым взглядом, мол, не поймёте вы, тётя, проблем юного девичьего сердца. Но само сердце, видимо решило иначе, и тут Олю прорвало:

– «Мы слишком разные», слишком разные блин! Что, люди должны родиться близнецами, чтобы быть вместе? Что-то не складывается в голове: я лелеяла эту разность, считала её особенностью. Что мне вообще делать, если нет людей, больше похожих на меня, чем тот, который только что продинамил меня так, что хватило бы на десятерых брошенных и обиженных?

Варя не нашлась, что сказать и, заверив паузу тяжелым вздохом как печатью, обняла Олю.

– Девочка моя, всё будет хорошо.

– Нет, не будет.

– Будет. Ты всё переживёшь, только вопрос в том, как. Можешь продолжить убиваться, а можешь полностью погрузиться в развлечения, которые целых сорок человек вожатых вам тутпридумывают. В конечном итоге всё равно тебе станет легче.

Оля ещё немного похныкала в Варину жилетку.

– Я теперь чувствую себя инопланетянином. Последним оставшимся во Вселенной. Плавающим в вакууме среди холодных звёзд. В полном одиночестве.

– Ты переживёшь, вопрос только в том, как. Но помни: сама себя из уныния не вытащишь – никто не вытащит.

Девочка, не отрывая головы от Вариного плеча, кивнула.

– Ну что? Заканчиваем жалеть желе и идём на прогон?

– Идём.

—–

– Вспомни что-то хорошее из детства и подробно опиши.

В голове Власа от этих слов возник вакуум.

– Не знаю. Как-то ничего на ум не приходит. Хотя постойте… – и в голове закрутились зимняя картинка, выловленная из недр памяти где-то между семью и девятью годами жизни: – Мы с отцом ездили в горы. Он учил меня кататься на лыжах. Ну, значит, поднялись на пик. Было туманно. Сплошное серое небо резали лезвия горных вершин. Кое-где проглядывались островки лесов. Серо-чёрные шпили, зубчатые ветки, стоящие неподвижно или выгнутые по направлению ветра… И тут внезапно, всего на несколько секунд висевший над долиной туман куда-то исчез, обнажив иссиня-белые линии – следы от лыж, испещрявшие поверхность гор от нежно-белой каймы до основания, стали видны малейшие неровности на поярчавшем склоне. Будто я прокачал зрение в несколько раз. Представляете?

– Представляю, – с мечтательным видом Арина легла щекой на стол.

И тут Влас с удивлением поймал себя на том, что не так уж и тяжело ему здесь.

– Что за магия такая?

– А я говорила: работает. Проверено многими поколениями вожатых.

– Спасибо Вам. Правда легче стало.

Арина поднялась из-за стола, и хлопнула по спине:

– Давай, топай к своему отряду и не раскисай больше.

—–

В самый разгар смены вклинился дождливый день. Утром отменили зарядку, и на завтрак все добирались перебежками из корпусов в столовку, пытаясь проложить как можно больший участок пути под кронами сосен. Дети и вожатые кутались в одежду с длинными рукавами и закрытую обувь. Было непривычно видеть всех такими одетыми, не в майках и шортах.

Вечернее мероприятие отменили из-за ливня, так что Шерлок и Варя развлекали сегодня свой отряд в холле корпуса. Они играли почти весь день, с короткими передышками на обед и полдник. Варя впервые видела, как Шерлок работал на полную мощь, и недоумевала: как ему удаётся держать внимание детей так долго? Да, дети взрослые, более сосредоточенные, и упражнения чередовались активные с более спокойными, что создавало какую-то динамику, но это была лишь капля в море того огромного запала, который Варя и Шерлок выплеснули в этот день. Они по-настоящему вошли во вкус, и каждый в отряде почувствовал это. Двадцать девять человек стали единым механизмом, собиравшимся в шеренгу по цвету глаз и теплоте рук без слов, строившимся в разные геометрические фигуры молча. Они видели смысл в каждой мелочи, которую получалось сделать вместе, и это делало их счастливыми, а Варя и Шерлок гордились тем, что создали целую империю сплочённых творческих детей, претендовавших теперь на звание лучшего отряда.

Вечером Шер вытащил гитару, и все уселись на полу холла в круг. Пели разные песни: и про перевал, и Гречку, Битлов, Коржа, Би-2, Цоя… Даже когда вожатый убрал гитару и объявил, что теперь у детей почти два часа свободного времени, несколько девочек осталось сидеть и петь Алёну Швец. Кто-то просто общался. Кто-то даже пустил слезу. Эмоций было так много, что можно было и не говорить о них.

Варя помогла напарнику зачехлить гитару.

– Давно меня в ду́ше не было, – усмехнулся Шерлок. – Последишь за детьми пятнадцать минут?

– Конечно.

– Хотя, думаю, мы их сегодня достаточно разогрели и вымотали, чтобы им сейчас было лень творить глупости.

– Да не то слово, – Варя преисполнилась самых чистых положительных эмоций и сейчас была готова благодарить всех за всё: Спасибо тебе за это.

– Мне? Ты чего, это ж наша обоюдная заслуга.

– Я бы без тебя на порядок хуже справилась.

– А я без тебя… Глаза Шерлока искрились. Хотелось Варю обнять, но в неловкости они так и стояли и смотрели друг на друга ещё несколько секунд, улыбаясь, преданными щенячьими глазами, пока кто-то из девочек не завизжал в коридоре под всплеск воды.

– Боже. Они что, водой надумали обливаться в корпусе? – вздрогнула Варя, и выбежала к детям, громким голосом перебивая им всё веселье: – Так, кто тут по водным процедурам соскучился?!

—–

Наверное, самым запоминающимся событием этой смены для детей был «Кинофестиваль» – вечер, в который дети делали сценки из известных фильмов. Было очень много юмора и креативных решений, доведённых чуть ли не до абсурда, но это лишь плюс к первому. И дети, и вожатые хохотали до слёз, Влас в том числе. Он диву давался, как некоторые отряды покрасили и склеили чуть ли не целые картонно-бумажно-пакетные города, как, оказывается, умеет петь главный хулиган смены – пятнадцатилетний Гриша по кличке Жигало. Он от души хлопал отряду, поставившему русскую народную версию «Острых козырьков»³². Главный приз – огромный ящик конфет в тот день взяли ребята, отыгравшие «Детей шпионов или отцов пижонов». Влас поддался атмосфере всеобщего ликования, смеялся от души, поздравлял победителей и активнее всех помогал детям и вожатым убирать декорации. И когда в корпус принесли последнюю партию картонных деревьев, Влас и спасатель Вова, оставшиеся позади всех, закрыли дверь на ключ и направились на танцплощадку, где уже начиналась дискотека. Между диджейской будкой и жилыми домиками Влас почувствовал странный запах, доносившийся из мужского туалета.

«Да ну нафиг. Марихуана в детском лагере?» – подумал он, ещё раз напряг нюх и всё равно не поверил себе. Но тут его сомнения в собственном обонянии опроверг Вова, шедший рядом:

– Мне кажется или травой воняет?

Оба на секунду замерли и медленно, на тишайших цыпочках направились на запах. Влас заглянул за перегородку и увидел, как трое старших ребят и девчонка из его отряда передают по кругу самокрутку.

«Конфет им мало, чёрт подери», – подумал Влас, а вслух сказал:

– Да, они там курят. Пошли.

Пафосно, как «люди в чёрном», они вывернули из-за угла. Совсем как в фильме сверкнула вспышка камеры с вовиного телефона.

«Опытный чувак, – подумал Влас. – Сразу взял и зафиксировал».

Все четверо нарушителя резко изменились в выражениях лиц. Мальчик, в руке которого оказалась единственная и главная улика, попытался уничтожить её, но Влас успеть поймать его за руку.

К сожалению, проблемы ожидали не только провинившихся детей, но и вожатых, которые «недосмотрели». Так и причастная к тому случаю девка была из отряда Власа. Ему досталось по самое «не хочу». В этот же день состоялась самая длинная планёрка за всю его жизнь.

В тот вечер Влас вышел из штаба очень злым: оргсостав полтора часа без пауз и перерывов как в кофемолке перетирал уставшие нервы вожатых за инцидент с травой. После планёрки он стремительным шагом направился к корпусу, и даже головы не повернул на оклик Вари. Та решила, что Влас не услышал, догнала его:

– Влас, что с тобой? Сам же понимаешь, что твоей вины тут нет ни капли.

Тишина. Нет ответа.

– Ты же знаешь Ирину. Эти все поучения были только для того, чтобы другие вожатые не расслаблялись. Но ты не из тех, кто работает в полсилы, значит, к тебе это мало относится.

Влас, не сбавив шага, посмотрел на Варю ошалело, мол, «мать, ты сама не слышала, сколько раз там моё имя упомянули»? и, дойдя как раз в тот самый момент до корпус, так резко закрыл дверь, что Варя на секунду испугалась, как бы она не слетела с петель и не сшибла саму девушку с порога.

Дыхание перехватило, и ещё на несколько секунд Варя замерла на крыльце перед дребезжащей от удара дверью. Она посмотрела вниз. Даже в рябящем свете еле живого фонаря на ступеньках и порожке были видны ошмётки синей краски, отлетевшей от косяка. И тут неожиданно, невольно, сквозь великие сопротивления разума прорезалась в голове Вари мысль, которая испугала её саму: мысль о том, что её напарник не такой псих, как её парень.

––

Настроение было замечательное: ещё бы, никаких дежурств сегодня, никаких пьянок. Только часик планёрки – и долгожданный почти полноценный сон. Варя пришла в штаб довольная, оглядела собравшихся вожатых, не нашла среди них Власа и села рядом с напарником.

– Ты тоже сегодня спишь нормально? – усмехнулась Варя, толкнув Шерлока в плечо.

– А то. Сам рад. По графику на нашем этаже сейчас Настя Борисова.

– Это какая из двух? На пятом отряде вроде обеих вожатых Настями зовут… Варя не договорила: в штаб зашли члены оргсостава, и планёрка началась. Варя слушала, слушала, да и заскучала: шёл разбор ошибок других вожатых. Говорила в основном Ирина Евгеньевна, а старшая вожатая просто сидела рядом молча. Варя смотрела в лица своих коллег: некоторым из них не было ещё и восемнадцати, но они уже вели за собой целые отряды из детей, которые по факту были того же года рождения. Варя смотрела на Арину: интересно, а ей сколько лет? И почему она такая грустная сегодня? Тут Варя заметила, что она ни разу за вечер не взглянула на Шерлока.

«У вас с Ариной что-то случилось?» – напечатала она в заметках на телефоне и легонько толкнула Шерлока локтём. Тот посмотрел на экран, улыбнулся и взял в руки Варин телефон. Он долго что-то печатал в ответ, отвернувшись от напарницы. Во всяком случае, ей показалось, что долго. Спустя пару минут он отдал ей телефон, с всего-то одной напечатанной фразой в заметках:

«А тебе всё скажи, да расскажи».

—–

– Еду на танке!

– ЕДУ НА ТАНКЕ!!

– Вижу корову!

– ВИЖУ КОРО-ОВУ!!!

Уже никто из Вариного отряда не стеснялся этой кричалки, а наоборот: семнадцатилетние лбы со всей мощью горланили, заставляя идущих к морю отдыхающих оглядываться. Шерлок орал громче всех, с размахом жестикулировал, да так экспрессивно и заразительно, будто вёл свой отряд не на пляж, а в бой. Дети тоже почувствовали заряд хорошего утра и раззадорились: каждый с удовольствием подхватывал право запевать, переходившее от одного к другому по очереди.

Варя после дежурства чувствовала себя и в половину не такой активной, как остальные, потому была вдвойне благодарна и напарнику за то, что спасал её, и детям за отдачу. На настроении сказывалась невозможность чаще видеться с Власом, но Варя всё убеждала себя в том, что это просто последствие этапности отношений, и всё скоро пройдёт.

––

Пла-ла-ла-ла-

ла-ла-ла

ла-ла-ла (мелодия из какого-то советского фильма³³)

Пла-нёр-ка грёбаная.

Иногда Власу казалось, что в оргсостав лагеря набрали неудавшихся ораторов и стэндаперов – они всё говорили, говорили и говорили. Уже время заполночь, а они с таким кайфом вещают на публику, отчитывают, мотивируют, и сна – ни в одном глазу.

Выйдя из штаба, Влас чувствовал себя придавленным проблемами лагеря. Всё это напоминало плохую попытку игры в Sims³⁴: половина вожатых просто провалила эту смену, а оргсостав вроде и хотел как-то повлиять, но отчасти уже смирился с тем, что дети выбились из-под контроля.

Влас и Варя остановились молча на лестнице, глядя друг а друга: такая усталость читалась в Варином взгляде, таким утомлённым ощущал себя Влас после долгого дня и полуторачасовой планёрки, что на слова сил не осталось. Они просто стояли молча обнявшись.

Мимо прошёл напарник Вари. На секунду они с Власом пересеклись взглядами, но Шерлок быстро отвёл глаза, не сбавляя шага. Он направлялся к вожатскому домику, как и все, но что-то в нём всё-таки казалось Власу подозрительным.

– Странный какой-то у тебя напарник, – заметил Влас.

– Почему же? – удивилась Варя. – По мне так наоборот он очень уравновешенный, всегда помогает, если нужно и никогда обязанности не перекладывает.

– Да я не об этом. Он на нас с тобой как-то не очень добро посмотрел.

– В каком смысле?

– Обычно люди улыбаются, когда нас видят вместе ну или всё равно иначе реагируют. А он просто отвернулся и дальше пошёл.

– Ну может он не хотел отвлекать нас своим появлением. Засмущался, всё такое.

Пауза.

– Всё равно он мне не нравится.

– Дурачок, – Варя легконько ткнула его кулаком в предплечье, не прекращая обнимать.

Удивительно, какая отдушина – эти объятия. А с такой работой и особенно.

—–

В бесконечной суматохе подготовки к ежедневным мероприятиям никто и не заметил, как количество дней смены перевалило через середину, а потом и вовсе осталось меньше недели до первого поезда в Норильск. По детским воспоминаниям Влас знал, что сейчас оно пойдёт на убыль быстрее, как заканчивается последний кусок вкусного домашнего пирога: и дивишься тому, как быстро доел, пусть и собирался подольше растянуть лакомое удовольствие, и хочется ещё.

Потихоньку ко всем обитателям лагеря подкрадывались скучания по тому, что ещё не ушло. И если Варя уже отпустила один отряд в прошлой смене, то для Власа это был совершенно новый опыт. Впервые у него были свои дети. Глупенькие, смышлённые, спокойные, отчаянные – разные, но все полюбившиеся. Влас не мог насытиться последними днями: давал им разные игры, вводил новые кричалки – потому что детям нравилось, а он хотел сделать для них лучшее на прощание.

Всё менялось.

Всё становилось другим.

И даже не особо разговорчивые дети открывались теперь с иной стороны.

Погожим утром сидя на берегу моря, казавшегося после вчерашнего ливня чрезвычайно тихим, Влас удивлялся тому, что самый непоседливый отряд и правда охватила сентиментальность. Уже никто не пытался убежать с пляжа за шаурмой и сигаретами. Ранее враждовавшие потихоньку подсаживались друг к другу и начинали разговаривать. Ленивое лето пекло их спины. Ларьки с мороженым и кукурузой были закрыты – воскресная тишина грела уставший слух.

Влас ронял голову каждые пятнадцать секунд: ещё ни разу у него не было трёх ночных дежурств подряд. Боясь лечь на прибрежную гальку и окончательно провалиться в сон на рабочем месте, он решил провести с детьми игру. Но им было так же лениво, как и ему самому, по правде говоря, так что предложение попрыгать с мячиком по пляжу не было принято отрядом. Тогда Влас решил поговорить с девчонкой, загоравшей ближе всех к нему. Это была маленькая щуплая Наташка, которая во всех сценках играла роль маленького дитя. У Наташки были крашенные в чёрный волосы, которые отрасли за время отдыха, и на корнях стал виден её натуральный цвет – светло-рыжий. Честно говоря, Влас не знал, зачем девчонки всё время выбирают цвета пострашнее и всё время пытаются как-то менять свой внешний вид: то брови, то губы, то ногти… А эта ещё и сердце какое-то странное подчёркнутое на ноге набила. Влас, кстати, не видел его раньше, потому и решил спросить:

– Что за татуировка у тебя такая?

Наташа повернула голову к нему, неловко улыбнувшись, а её подруга Аня, отдыхавшая рядом, засмеялась и приподняла панаму с лица, чтобы посмотреть на вожатого.

– Сама сделала прошлой зимой, – нехотя ответила девочка.

– Она что-то значит?

Аня ещё раз усмехнулась.

– Ну-у.. значила. Я вообще её вместе с парнем сделала, а потом мы расстались, и имя парня пришлось закрасить.

Влас присмотрелся к чёрточке под красным контуром сердца и увидел неровность – там раньше были буквы.

– …а потом Анька сделала такую же.

Подруга Наташи в голос захохотала и снова закрыла лицом панамкой.

– Как? Тоже на ноге?

Аня привстала и подняла левую руку. Сбоку, на рёбрах, перетянутое узкой полоской купальника, красовалось точь-в-точь такое же маленькое сердечко. И даже зачеркнутая надпись – один в один.

– Не ну а чё она будет смотреть на татуху и думать о каком-то дебиле? Пусть лучше обо мне вспоминает, – прокомментировала Аня. – Я от неё никуда не денусь. С пелёнок дружим же.

Влас усмехнулся и снисходительно улыбнулся девочкам. Им ведь всего лишь по четырнадцать. «Глупышки, – думал он, – но какие милые и дружные». Он был рад научиться понимать таких людей.

Ещё он был рад тому, что ему, с виду суровому и угрюмому, доверили эту историю без страха осуждения.

Он был рад танцевать на дискотеках в кругу своего отряда, пусть и под дурацкие песни модных нынче Темниковой и Бузовой.

Он был рад соприкоснуться с тем, с чем будет работать всю жизнь, и понять, что не прогадал.

Он был рад провести здесь половину своего первого самостоятельного лета.

—–

В последние дни смены смешалось всё: и скопившаяся усталость, и так скоро возникшая привязанность к детям, и желание последний раз зажечь после планёрки с педагогической командой. Дети обнимались, плакали, дарили друг другу браслетики, рисовали на футболках… Вожатые же ходили чуть ли не пошатываясь от эйфории. На глазах всё превращалось в воспоминания, и это пьянило, да настолько, что в день закрытия смены Влас повёл троих старших пловцов-детдомовцев нырять с волнореза. Он знал, что они впервые видели море в этом году.

Девчонка из младшего отряда подарила Власу сентиментальную гуашевую картинку, которую назвала «физрюк», а оргсостав устроил на последней планёрке «Хогвартс и сыворотку правды» – так назывался вечер, в который каждый вожатый мог рассказать всем один секрет, касающийся лагеря, безнаказанно, даже если при этом был нарушен педагогический устав. Сначала все отнеслись к такой идее исповеди настороженно, но когда методистка Ольга Валерьевна, самый старший человек в руководстве, встала и на весь штаб притворно и комично заявила:

– Я! Обожаю! Детей! И ненавижу! Ведомости!

Все рассмеялись. После этих слов ряды вожатых зашептали, оживились, со всех сторон посыпались признания:

– А я спал на дежурствах!

– А мы нечаянно закрыли в корпусе ребёнка перед дискотекой.

– А мы с напарником делили тихий час пополам. Следили за детьми по очереди и по очереди спали.

– А я своим детям в качестве прощального подарка за «Кубок самых танцующих» на дискотеке купила огромный арбуз, – рассказывала толстая вожатая с добрым лицом (кажется, Кристина), когда очередь дошла до неё. – Так вот, сидят они в закрытой комнате, кушают втихаря, а капитан отряда спрашивает: «А Вы ещё один арбуз купите, если мы на последней дискотеке возьмём ещё одну награду»?

Весь штаб захохотал.

Влас с этой вожатой мало пересекались, но была у Кристины одна черта, которой аплодисментов стоя было бы мало: когда над ней шутили, громче всех смеялась она сама. Когда взрывы всеобщего хохота утихли, она сунула плюшевого ёжика, ходившего по кругу вместе с правом голоса, в руки Шерлока. Тот слегка вздрогнул, будто это вывело его из раздумий и сначала сказал, что ему нечего поведать миру, и он свои обязанности выполнял примитивнейшим образом, но коллектив запротестовал:

– Боже правый, и это говорит человек, который попросил членов оргсостава не разглашать своё имя, – заулюлюкала Арина. – Давай уже, колись.

Шер улыбнулся смущённо в пол и, видимо, польстившись такому вниманию, после недолгих уговоров согласился. Он дождался тишины и заговорил.

– Хорошо-хорошо, расскажу, только начало может показаться совсем отвлечённым, но вы обещайте дослушать до конца, ладно? – дождавшись, когда стихнет одобрительный возглас вожатых, он продолжил: – Все, кто хоть раз со мной общался, знают, что я люблю наблюдать. Эта история началась ещё до лагеря, и как-то судьбоносно перекочевала сюда. Я наблюдал за комнатой, в которой всегда танцевали. Иногда ещё пили, по будням учили, изредка – ссорились… Сначала это было непроизвольно. Я просто выходил курить на балкон, и это окно в доме напротив на пару этажей ниже бросалось в глаза. Там не было занавесок и всегда горел свет. Там общались, разливали пиво на ковёр, ругались и танцевали как черти. Мне нравилось смотреть на то, чего не было у меня самого, я делал это часто, и скоро начал узнавать постоянных участников этих тусовок в лицо. На улице, в трамвае, в университете… Особенно часто я видел одну девушку. Вероятнее всего, она жила в той квартире. Я украдкой любовался её походкой по пути на пары, её руками, когда она складывала овощи в пакет на рынке, её бесноватыми пьяными танцами в вечернем окне. Да, они не отличались ни пластикой, ни женственностью, но прежде я никогда не видел, чтобы человек, танцуя, так открыто, без стеснения являл миру себя настоящего.

Как-то раз, сидя позади в автобусе, я заметил прядь её волос, ниспадавшую на спинку кресла. Я хотел дотронуться, но не осмелился.

В штабе послышался свист, и все засмеялись. Шерлок, широко улыбаясь, повысил голос:

– Вы только не подумайте, что я маньяк. Трогать я её точно не собирался.

– Ага, волосы тоже, – усмехнулся спасатель Ваня.

– Не язви, умник.

– А то что, накажешь?

– Ещё как.

Штаб взорвался хохотом.

– Ладно, ребят, хорош шутить. Человек тут очень сокровенной тайной делится, – громко сказала Лида, вожатая с длинными худыми ногами из Краснодара.

Все мало-помалу успокоились и снова создали тишину.

—… Дабы не разрушить это прекрасное таинство, скрашивавшее мою повседневность, я нарочно не знакомился с ней, – продолжал Шерлок, —даже когда предоставлялась возможность. Но иногда я оставлял ей маленькое послание: слово «привет», переведённое шифром в шесть цифр на кодовом замке велосипеда, на котором она…

Мгновенно вспыхнувший багровой яростью Влас в бешенстве сорвался с места. Ему даже показалось, что он услышал свист рассекающего воздух кулака, прежде чем он врезался в челюсть Шерлока.

Прежде чем мужская часть педсостава смогла разнять дерущихся, Влас успел повалить Вариного напарника и нанести ещё четыре удара по лицу. А он и не сопротивлялся почти. Уши заложило от давления. Только когда его оттащили в сторону спасатели и Арина, он заметил, что Варя кричит. С тем, что он и раньше слышал, как она повышает голос, теперь в выражении Вариного лица читался настоящий ужас. Шерлока Влас не видел: вокруг него столпились вожатые. «И чего он там валяется, дурень? – думал Влас. – Пара ударов же всего была… Ох, чёрт». Шерлок поднялся на ноги, и Влас только сейчас узрел, что стало Вариным напарником. От носа к подбородку растекалось размазанное кулаком Власа пятно крови, правая часть лица отекла и посинела, глаз – хорошо, если просто опух, а не заплыл… Власу самому сделалось жутко. Не верилось, что это всё он сделал за пару секунд. Шер окончательно пришёл в себя и принялся успокаивать всполошившийся педагогический состав и чуть не зарыдавшую над его гематомами Арину Сергеевну.

– Ребят, я в норме, не нужно врача звать.

– Но ты весь в подтёках.

– Синяки у меня и без больших воздействий появляются из-за проблем с сосудами. Да успокойтесь же вы, мне правда помощь не нужна…

Влас поймал грозный взгляд старшей вожатой, приближавшейся к нему. От былого расстройства не осталось и следа: теперь её, настроенную крайне по-боевому, просто распирало от возмущения:

– Твою ж мать, Борзенко, – тихо, но от этого не менее экспрессивно выругалась Арина Сергеевна. – Ему в таком виде ещё два дня с детьми работать.

Влас ничего не ответил, а старшая вожатая явно ждала объяснений.

– Это пойдёт в личное дело. У тебя будут проблемы с поиском работы на всю оставшуюся жизнь.

Да, этого Власу не хотелось бы, но он по-прежнему молчал.

– Сам-то хоть понимаешь, что натворил?

– Понимаю, – сказал Влас после непродолжительной паузы.

– Значит, разгребай теперь всё это сам. Восемнадцать лет, не дитя уже.

Кажется, это был первый раз в жизни Власа, когда его поставили перед фактом: придётся ответить за свои кулаки. Вот тебе и летняя практика, чёрт.

Вот тебе и взрослая жизнь.

Но рефлексия не успела захватить мысли Власа: в штаб вбежал рыжий мальчик из шестого отряда и наполовину беззубым ртом закричал:

– Пожа-а-ар!!

Всеобщее напряжение вспыхнуло с новой силой, и все сорок человек педсостава хлынули на улицу. После всего, что было сегодня, такая новость казалась гнусной шуткой.

С порога корпуса огня никто не увидел, но мальчик выбежал вперёд и заорал:

– В четвёртом корпусе!!

Толпа ринулась в сторону морской тропинки в дальний угол территории лагеря. На глазах у Власа вожатая одного из младших отрядов набегу потеряла вьетнамку, но даже не остановилась – пролетела как пуля по сухим сосновым иголкам, лишь вскрикнув негромко в начале.

Вот за деревьями показался поднимающийся столб дыма. Влас попытался вспомнить, что за отряд обитал в том корпусе, но усталые мысли так и не собрались вместе. Он из последних сил поднажал и выбежал вперёд.

Вот и тот злосчастный. Вот и дети, успевшие выбежать. Слава Богу, не младшие.

– Звоните пожарным! – крикнул им кто-то за спиной Власа.

Из окна второго этажа, сопровождаемое девичьим визгом, вылетело на улицу горящее одеяло. Шерлок, с заплывшим глазом и кровящим носом,вырвался из толпы и оттолкнул ребёнка в пижамных шортах, стоявшего под тем окном. Что было дальше – Влас не видел. Не было времени глазеть. Он вбежал в коридор и, крича о том, чтоб все бежали на улицу, не собирая вещей, стал оглядываться в поисках огнетушителя. Тут рядом откуда ни возьмись вырос спасатель Вова с большим красным баллоном:

– Где горит?! – крикнул он.

– Не знаю. Точно не на первом, – ответил наспех Влас. Ноги уже несли его через лестничную клетку наверх.

– Выходите все, быстро!! – кричал он в каждую комнату, распахивая все двери, встречавшиеся на его пути. Глаза слезились, щёки жгло. Источник огня оказался в предпоследней комнате. Влас, не сдерживая себя в ругательствах, выгнал оттуда девку, судорожно искавшую что-то в шкафу и ещё двух человек из туалета. Около пожарной лестницы столкнулся с Ириной Евгеньевной.

– Там всё пусто, – она кивнула на другую часть коридора.

Из-за её спины выбежали Ваня и Вова с огнетушителями.

– Не лезьте туда, огня уже много.

Но те прошмыгнули мимо, не услышав его слов.

Другие вожатые вывели детей с первого этажа, а Влас, со слезящимися от дыма глазами, ещё раз всё проверил, выбрался на улицу и упал от усталости.

– Эй, всё в порядке? – услышал он.

– Я – да, – не поднимая головы ответил Влас. – Пожарников вызвали?

– Конечно.

Он выдохнул. Шум множества взволнованных голосов то и время перекрывали призывы Арины Сергеевны расходиться к своим отрядам. Слышались попытки вожатых пересчитать детей, спасшихся из горящего корпуса.

– Все?

– Да, двадцать шесть. Все.

Влас насладился последними секундами отдыха на ещё тёплой после жаркого дня земле, встал, отряхнулся и пошёл прочь.

И ночное дежурство сегодня. Как назло.

Уже не боясь быть облитым холодной водой, он перегородил скамейкой выход из корпуса, вытащил из шкафа с кацелярией пыльную подушку, накрылся курткой и провалился в сон.

Казалось, прошло меньше минут, когда его разбудил Шерлок, стоявший над скамейкой в дверном проёме.

– Поговорить надо.

—–

Наверное, тогда Влас протрезвел от той всепоглощающей ярости, что не держала его последние несколько часов. И не оставила бы, если б не усталость. Свистом тормозящих колёс пожарной машины звучали мысли: «Отчего я приревновал Варю, если знал, как она предана мне? Почему одного интереса Шерлока к моей девушке оказалось достаточно для того, чтобы в чём-то обвинить её саму? И почему я только теперь понимаю абсурд всего, что произошло?» Живот и часть груди до сих пор чувствовали жар горящего здания, толчок и крепкую хватку рук морских спасателей, вытягивающих Власа из драки. «Что ж, обезвредили так обезвредили. Как психа какого-то заломили вчетвером. Хотя, наверное, я и есть псих, раз смог упрекнуть свою девушку в том, что она кому-то нечаянно понравилась». Да и разве могла быть та симпатия взаимной?

Влас попробовал подняться со скамьи, но все кости гудели. Судя по всему, это отразилось на его выражении лица, потому как Шерлок спешно заверил его, что вставать не обязательно. Но Влас всё равно сделал усилие, встал и протянул руку Шеру. Тот пожал её.

– Не покушайся более на чужое.

– И не думал. Я от Вари не взаимности искал, и вполне мог бы ограничиться редким товарищеским общением.

– Если ты мазохист и сам хочешь до скончания веков сидеть во френдзоне³⁵, то хотя бы не мучай Варину совесть. Ей ведь тоже не особо приятно отравлять невзаимностью жизнь хорошего парня.

Шерлок молчал. Выражение его лица дало понять, что он думал об этом и раньше, и сейчас едва ли возразит.

Они вышли из коридора через пожарный выход, поднялись наверх, и на лестничной площадке третьего этажа, смотря пустым взглядом в редеющую черноту августовской ночи, Влас впервые нарушил устав и закурил на территории лагеря. Шерлок разделил этот грех с ним.

– И велик Варин больше не трогай, – сказал Влас, прежде чем они оба разошлись по постам дежурства. Ночь предстояла самая долгая за смену. Последняя.

—–

––

Если Влас был рад вздремнуть на дежурстве напоследок, то Варя наоборот не могла сомкнуть глаз. А потом ещё и Шерлок пришёл дежурить на соседний этаж, и ожидание объяснения повисло в воздухе, не давая покоя. Варя поймала себя на мысли о том, что это первое дежурство, на котором она не клюёт носом. Где-то наверху зашумели. Варя поднялась, заглянула в комнате, со всей грозностью приказала спать и отобрала у Никиты зубную пасту. Снова выйдя в коридор, она обнаружила, что Шера там нет, и за детьми никто не следит. Выждав пару минут и по отсутствию шорохов убедившись в том, что все дети спят, Варя собралась было искать напарника, но он оказался на общем балконе того же этажа.

«Вот как ты меня на разговор вызываешь?» – подумала Варя и, отодвинув порисованную фломастерами занавеску, прошла к нему.

Молча облокотившись на перила, они разводили взгляды, не зная, с чего начать. Самая долгая ночь в смене была сметена с неба первыми лучами зарева. Такого привычного – и Шерлок, и Варя ведь сто раз видели его на ночных дежурствах, на попойках на пляже и выходных – будто ничего и не произошло. На секунду они всё же смогли посмотреть друг на друга и после продолжительной паузы Варя колко вымолвила:

– Ну теперь понятно, почему Шерлок.

Оба посмеялись, и снова возникла вязкая, тягучая тишина. Варе было неловко, и она решила, что прервать её неоформленным потоком сознания будет лучше, чем продолжать молчать:

– Шер, это же просто преступление: подружиться с девчонкой, стать важным человеком в её не очень-то интересной и насыщенной такими классными людьми жизни, а потом просто взять и превратить это в козырь в попытке сделать её своей, – Шерлок попытался перебить её каким-то несогласным возгласом, но она продолжила: – Просто манипуляция какая-то. Ты же понимаешь, что единственный честный выход из сложившейся ситуации, который мне подсказывает сейчас совесть – прервать наше общение, дабы не дать твоей симпатии стать болезненной манией, и с Власом тоже перестать общаться…

И тут Шерлоку всё же удалось её перебить:

– Как так? Ладно со мной, а с Власом за что?

Варины глаза округлились так, будто он подверг сомнению что-то само собой очевидное.

– Дурак, ты своё лицо видел? Я больше не хочу, чтобы при мне били людей. Иначе ничто не исключит того, что он может ударить близкого мне человека, а может и саму меня…

– Варь, это всё поправимо. Вы сможете поговорить, – попытался изменить ситуацию Шер.

– Сможем или нет – часть себя на помойку не выкинешь.

Шерлок замолчал. Все его доводы теперь казались ему жалкими, но, кажется, он всё же смог найти слова, которые могли подействовать:

– Ты не можешь знать всё, что у него внутри. Это повод, но не причина, чтобы рвать такую крепкую связь. Может только с твоей помощью он и сможет измениться. Вообще все эти мысли о расставании скорее оттого, что ты устала после дикой ночи. Хочешь пойти поспать?

– А ты?

– А я тут останусь, подежурю.

Варя взглянула на часы:

– Полтора часа сна едва ли что-то изменят. Да и вряд ли у меня получится после такого стресса.

– Да уж. Хорошо хоть никто не пострадал.

– Никто, говоришь? – Варя снова оглядела левую половину лица Шерлока, на которую пришлось больше ударов, и они снова захохотали:

– И смех, и грех.

– Надеюсь, это не так больно, как выглядит, – Варя поджала губы.

– Не беспокойся. На мне всё как на собаке заживает.

С этими словами Шер молча вышел с балкона, скрывшись за белой занавеской. Через пару минут вернулся с двумя кружками кофе и снова заговорил:

– Ты действительно думаешь, что я хотел от тебя, барышни-русалышни, грозы девичьей вожатской, отношений? Первое время – может и да, но потом я познакомился с тобой очно и понял, что мои наблюдения издалека – школьная пародия на «Амели»³⁶.

Всё неминуемо закончилось бы. За пределами лагерей всегда другая жизнь. Люди, даже пообещав не забывать, поддаются повседневности и наше вечное лето увядает. И в том случае, если б у меня не хватило смелости открыться тебе при всех, я оставил бы в покое и твой велик, и вас с Власом. Всё, что мне было нужно – отдать эту историю тебе со всеми остаточными переживаниями и забрать себе только белый лист, с которым я пойду дальше. Не больше. Так я буду честен по отношению к тебе, к себе, к Арине – она наконец-то перестанет загоняться и накручивать…

– Шер, вот зачем ты её отодвинул? Хорошая же девушка, ну! И ничего, что из начальства, – засмеялась Варя.

– Эх, Варя-Варя. Если б можно было оценить плюсы-минусы и влюбиться как по щучьему веленью… И снова пауза. Не такая тяжелая как раньше – заполненная осмыслением произошедшего.

– Шер.

– А?

– Ты хотя бы теперь скажешь, как тебя на самом деле зовут?

– Не скажу.

– Да брось, интересно же!

– Разве это так важно?

– Да! Я всю смену думаю о том, какое такое имя у тебя необычное, раз ты его так тщательно скрываешь.

– Совсем наоборот. Оно простое.

– Ну какое?

– Александр Багров, – выпалил он так быстро, что по прошествии мига молчания на лице его стали заметны колебания. Но секунда – и складки мимики разгладились.

– Почти как Бодров³⁷, – Варя постаралась сдержать усмешку, но получилось из рук вон плохо.

– Не представляешь, сколько раз за свои восемнадцать лет я это слышал.

– Хороший же фильм.

– Нет, – улыбнувшись, отрезал Шерлок.

– А мне нравится.

– Да ну тебя! – воскликнул он. – И вообще, ты в курсе, что уже через полчаса последний подъём для нашей смены? Нужно сделать его особенным.

– Давай, тащи картон. Соорудим им третьего робо-вожатого, чтоб не грустили, уезжая.

– А потом капитану отряда его подарим.

– Саш, вот что бы я делала без такого напарника, как ты?

– Скучала бы. И не зови меня по имени.

– Хорошо, при детях не буду.

– Чертовка, – засмеялся Шерлок. – И зачем я тебе только рассказал?

—–

Последняя зарядка в смене. Оголтелые лица немногочисленных просунувшихся вожатых с впалыми глазами и синими кругами под ними. Бодрая отбивка, под которую мастер по спорту выходила на площадку и начинала показывать давно выученные всеми движения, уже резала ухо, а вожатский танец, после которого все обычно шли на завтрак, педагогический состав станцевал так, что их потуги выйти из прострации и вложить последние силы в развлечение детей выглядели комично.

Отряд Власа жил далеко от сгоревшего корпуса, у них последнее утро выглядело так как и всегда: хитрые перешёптывания о том, кто к кому заглядывал в комнату ночью и немного грусти по поводу окончания смены. Влас замечал, что они стали мягче. Уже не было желания бунтовать, отрываться напоследок – кажется, они сделали всё, что хотели, пока их вожатые пытались тушить пожар. Ну хоть спасибо, что тихо и без последствий.

После зарядки в общую беседу педсостава пришло сообщение от Ирины: «Борзенко, зайди в штаб». Да уж. Можно было ожидать, что даже после успешной эвакуации детей из горящего летящих корпуса его прегрешение на планерке не будет забыто.

Уже приготовившись получить основательных люлей и запись в личном деле, Влас пошёл к начальнице смены. Она сидела в штабе одна и, увидев, его, жестом попросила притворить дверь.

Будто ожидая от него объяснений вчерашней драки, она подозвала Власа к себе, кивнула головой и замолчала, глядя на вожатого осуждающе. Влас пожал плечами: каюсь, мол. Что ещё подытожить?

Пауза затянулась. Когда стало ясно, что Влас не намерен ничего говорить, Ирина вздохнула и сказала строго:

– Я всё понимаю, но чем ты теперь лучше детей, которые на тебя металлолом собирали в прошлой смене?

«Тем, что не собирался бить со спины, но да ладно, и вправду глупо было бы сказать это вслух». И Влас промолчал, а начальница смены продолжила:

– Ты полтора месяца чуть ли не каждый день разнимал драки, а потом сам вступил в неё, да ещё и с коллегой. Этого было бы достаточно, чтобы уволить тебя.

Влас был готов. Пусть. Жаль, детей проводить не получится, но он заслужил. За всё надо отвечать.

– Но сегодня последний день смены, а ещё ты с пожаром помог. Это не иступляет твоей вины, но если пообещаешь не возобновлять конфликт в стенах лагеря, можешь остаться. Мгновение остановилось, так напрягавший на планёрках шум часов затих. «Неужели действительно простили?» – думал Влас. Он и не предполагал такого развития событий. Ему было радостно и одновременно жаль оттого, что он не может подобрать верные слова благодарности, когда Ирина чуть смягчилась в лице и сказала:

– Ну всё, беги, а то завтрак пропустишь.

Влас ничего не сгенерировал, кроме неловкого «спасибо». В дверях штаба он повернулся, ещё раз сказал повторил своё «спасибо». Ирина кивнула, и с прежним деловым видом подравняла стопку бумаг о шершавую поверхность длинного старого стола.

—–

Провожая детей, Влас расчувствовался и неожиданно для себя выдал своему отряду целую прощальную речь. Слова находились налету, а главная мысль, как стрела, неслась, летела, и, кажется, всё же достигла сердец и умов полюбившихся Власу двадцати двух самарских деток:

– Все хотят ломать систему. Но никто не думает о том, в каком месте и в какую сторону. Вы, ребята, которые тратят себя на курение в туалетах и побеги за шаурмой, способны на большее и лучшее. Просто посмотрите вокруг. В большинстве своём люди ведут себя так, будто они в своей собственной жизни очевидцы, и от них ничего не зависит. А вы все, молодые и умные, способны на своём примере показать, что жить можно по-другому. Вы могли бы перевернуть горы, чтобы они стояли на вершинах, подножием вверх, запустить время в слоумо в обратном направлении, сдать все школьные экзамены в один день и просто на секунду выпрыгнуть из атмосферы, потрогать эту лампочку-луну и вернуться обратно. Я верю, что только от наших усилий зависит мир, который мы каждый день, просыпаясь, видим.

Возраст свой детям он так и не рассказал с расчётом на то, что может попасть в следующем году на практику в этот же лагерь, и проводил свой отряд до вокзала, помог занести сумки в вагон, в последний раз спел с ними лагерную песню про перевал, ещё раз с умилением посмотрел на то, как дети плачут, обнимаются и обещают вернуться, и с нежностью и наступающей тоской проводил взглядом поезд «Анапа—Томск».

Через два дня после отъезда последних детей собрались домой и вожатые. Кажется, в тот день девчонки из педсостава выплакали годовой запас воды в Африке. Плакали и Арина Сергеевна, и Ирина Евгеньевна, и Варя тоже. Особо бурно она прощалась с соседками по вожатской, шутки которых не понимал никто, кроме самих них. Подарки на память, сожаление о том, что кто-то из них видится последний раз в жизни, перечисление общих воспоминаний и прощальные слова девочек, полные меланхолии, на секунду прервал голос:

– Варь, – негромко окликнул Шерлок, как всегда незаметно оказавшийся за спиной и, дождавшись, когда напарница повернётся к нему, добавил: – Помнишь историю про Птенца?

– Конечно, – ответила Варя.

Свежий синяк Шерлока снова бросился ей в глаза, и стало стыдно оттого, что Влас поднял руку на человека, способного на столь чистые чувства.

– Я её выдумал.

Нельзя сказать, что Варю задел факт обмана, но всё же ситуация привела её в явное замешательство: