Ты умрешь следующей [Диана Лама] (fb2) читать онлайн

Начало

Дом ждет приезда гостей.

Это вилла шестнадцатого века, расположенная неподалеку от небольшой тосканской деревни. Здание внушительное, очень изящное, утопающее в зелени, словно бриллиант в оправе. Центральная часть дома в два этажа, по боковым сторонам возвышаются башни и башенки. На самом нижнем уровне, под первым этажом, кладовками и погребами, находятся темные туннели, уходящие в глубь земли.

Вилла намного больше, чем может показаться на первый взгляд.

Массивные стены дома снаружи выкрашены в бледно-желтый цвет, и краска уже поблекла от времени. Внутри дома комнаты затемнены. Возможно, из-за повышенной влажности воздуха здесь чувствуется прохлада. Сырость проникает из подвалов и нижних подземных галерей, похожих на пещеры.

Чтобы просушить и проветрить помещения, всего-то и нужно открыть окна в один из солнечных дней. Но пока в комнатах царит полумрак и прохладно.

Затемнены и огромные комнаты первого этажа, обустроенные под ресторан. Полумрак царит и этажом выше, где находится стойка для регистрации гостей. Темно в комнатах отдыха и читальном зале с массивными каминами, закуточками и множеством коридоров. Из этих коридоров многочисленные лестницы, лесенки, ступеньки ведут в комнаты верхнего этажа.

Лестница, которая ведет в девятый номер, настолько крутая, что приходится буквально карабкаться по ней, держась за перила. Комната расположена в башне на крыше, рядом с голубятней. Если высунуться из окна, можно запросто свалиться вниз.

Комната девятого номера почти всегда залита солнечным светом. Но пока в ней, как и во всех других помещениях, предназначенных для приема гостей, темно и свежо. Три окна закрыты.

На них висят тяжелые шторы с цветочным рисунком, кровать аккуратно застелена покрывалом с вышитыми лилиями на позолоченном фоне.

В восьмом номере тоже темно и тихо. Это самый красивый номер, в котором есть дополнительный выход — достаточно спуститься по лестнице и сразу попадаешь в сад. Это очень удобно, правда, можно, конечно, забыть закрыть дверь, да и замок с дефектом. Еще в этом номере есть небольшая терраса, на которой так приятно отдохнуть.

Сейчас она ярко освещена солнцем, шезлонги стоят без цветных подушечек…

Ждет гостей и первый номер, что на первом этаже. В нем тоже свежо и темно, может, слишком темно и слишком свежо. Вроде бы когда-то здесь кто-то умер, поговаривают, что это произошло с немецким гостем, у которого были проблемы с сердцем, но это случилось так давно, что об этом уже мало кто помнит.

Дом ждет приезда гостей спокойно, без суеты.

Пятница, 10.00. Лючия

«Это будет встреча только между нами, девочками, повторяю тебе. Только мы, только школьные подруги, никаких сотовых телефонов. Что-то вроде встречи воспоминаний о прошедших прекрасных временах и так далее. Мужчины не допускаются. Ты случайно не ревнуешь?»

Положив телефонную трубку, Лючия фыркнула, глядя на свое отражение в окне.

Ревнует? Она уловила нотки дерзости в голосе Ливио и ей показалось, что он немного раздосадован. Возможно, он считал, что его приглашение на ужин в субботний вечер заслуживает большего внимания.

«Да пусть катится… — подумала она, — и на что он только претендует, если мы с ним даже ни разу не переспали?»

Раскладывая бумаги, перекладывая папки, давая последние распоряжения секретарше и надевая пиджак, Лючия еще раз подумала, правильно ли поступает.

Конечно, правильно, без всяких сомнений. Это наверняка будет интересный уик-энд. Безусловно, не похожий на другие и занятный.

Чтобы привести себя в порядок, она прошла в туалетную комнату, которой пользовалась совместно с одной коллегой. Шикарная туалетная комната, к роскошной отделке которой она никак не могла привыкнуть.

Собственный офис, туалетная комната на двоих и секретарша, которая приносила ей кофе и внимательно посматривала на нее, угадывая настроение, прежде чем передать или переадресовать неприятные телефонные разговоры. Все это у Лючии было уже давно, и все же иной раз она, оглядываясь в прошлое, удивлялась этому, вспоминала студенческие годы в университете на юридическом факультете, которые она провела вне родительского дома, поскольку ее родители решили вернуться в родные места в Беневенто.

Родители оставили ее одну, как оставляют на песчаном пляже мусор, и она с трудом тащила сама на себе все тяготы жизни от одного экзамена до другого, меняя одну за другой меблированные комнаты, принимая время от времени приглашения на ужин к своей замужней сестре, постоянно испытывая неприятную досаду на родителей. Почему ее бросили? Неужели не могли подождать, когда она закончит учебу в университете и не устроит свою жизнь, как ее старшая сестра? К чему была эта спешка?

Лючия научилась подшучивать надо всем, даже над своей большой грудью и торчащим носом, в глубине души, правда, комплексуя.

Карьера, престиж, друзья, деньги, любовники — все это ей было приятно, давало возможность чувствовать себя счастливой. Что-то вроде компенсации за ту единственную огромную ошибку и тягостное чувство вины. В глубине души она прекрасно понимала, что ее родные были уверены, что она никогда не выйдет замуж. И ради чего тратить время на учебу, перешептывались они потихоньку на кухне.

Из зеркала она смотрела на себя голубыми и задумчивыми глазами. Она даже подружилась со своим носом, а то бы, чик-чик, и на его месте появился бы симпатичный новенький носик на французский лад. Она показала себе язык, улыбнулась. Сама себе (нос не в счет) она нравилась.

Копна коротких светлых волос, подстриженных рукой опытного специалиста, была еще в полном порядке. Голубой костюм был безупречен, губная помада цвета кофе с молоком идеально лежала на губах, сумка со всем необходимым для уик-энда уже была в машине. Времени еще оставалось предостаточно, чтобы доехать до вокзала, пока в городе не началась суета, как это обычно бывает по пятницам. В эту последнюю пятницу мая все, кто имел возможность уехать за город, старались выехать пораньше. Как и она, с удовлетворением подумала Лючия. Как будто прочитав ее мысли, секретарша сказала:

— Доктор, вам это просто необходимо. Это будет ваш первый отдых, который вы пытаетесь выкроить себе с прошлого лета.

— Ты права. Мне это необходимо. Слишком много работы, слишком много нудных дел, невероятный стресс, всего слишком.

Она спустилась по лестнице Дворца правосудия почти бегом. Чувствовала себя свободно, легко, чего уже давно не случалось. А то, что касалось Ливио… Так ведь она же уже решила, что не имело смысла начинать какие-либо отношения с ним.

До вокзала ехала, весело сигналя слишком медленно плетущимся машинам и освобождая себе путь, потом перестроилась на свою любимую скоростную дорожку.

Люди входили в магазины и выходили из офисов: целое море людей направлялось в разные стороны. Казалось, пульсирующий город шептал: «Быстрее! Быстрее!» Все бегут, все спешат! Лючия, улыбаясь, прибавила газа.

Судья Лючия Рабоне спешила начать свой уик-энд»

Пятница, 15.00. Пьера

— Вилла Камерелле, должно быть, находится в конце той длинной аллеи. Во всяком случае, мне так кажется.

Пьера вздохнула. Пожалуй, было бы лучше, если бы она договорилась с кем-нибудь из девчонок: на одном и том же поезде ехать было бы приятнее: поболтали бы, к тому же оплату за такси можно разделить поровну или даже на троих. Нет, не то чтобы она была жадной, но такси стоило недешево. Они уже полчаса как находились в пути, а вилла Камерелле все еще казалась некой химерой, фантастичной выдумкой.

Пьера рассеянно смотрела через окно на утопающие в зелени окрестности. Кто знает, где сейчас ее подруги? Наверное, действительно, было бы много веселее добираться до виллы всем вместе. Но нет! Она сама вбила себе в голову идею приехать первой, чтобы проверить, все ли на месте. Ко всему прочему, это она была инициатором, подбросив идею встретиться опять на вилле, как и много лет назад, когда они устроили вечеринку в честь окончания лицея.

Да где же этот проклятый дом? Ее тревожный взгляд встретился в зеркале заднего обзора со спокойным взглядом таксистки, крепко сложенной женщины средних лет.

Средних лет? Но я тоже дама средних лет, подумала она печально. Тридцать восемь лет. Не этот ли возраст подразумевал Данте под серединой пройденного жизненного пути? И почему мы продолжаем думать, что половина жизненного пути равна пятидесяти годам? Будто бы доживаем до ста лет.

Пьера нервно порылась в сумке. Нашла туалетную воду с запахом жимолости. Зеркальце не сразу найдешь, особенно когда оно тебе нужно. След от духов виднелся на верхней губе рядом с волоском, выросшим, похоже, за ночь. Какой ужас, устало вздохнула она и принялась выдергивать его. Все сложится плохо, я знаю. Остальные девочки будут умирать от скуки, и в этом буду виновата я. Даже Дэда заставила себя уговаривать, прежде чем в конце концов согласилась.

И потом, только дамы, никаких мужчин. Как это скучно находиться только в женском обществе, хотя остальных это, кажется, не волновало.

Некоторые из подруг были замужем, остальные наслаждались свободными отношениями.

Пьера чуть-чуть приоткрыла окошечко такси, но только слегка, чтобы не испортить прическу. В машине душно. Конечно, ей нужно было быть более внимательной и заказать такси с кондиционером.

Интересно, подруги знают, что она собирается разводиться? И нужно ли ей об этом говорить? Или лучше будет подождать прямого вопроса? Безусловно, Дэда и Мария-Луиза передадут это остальным, не удержатся.

Она в который раз спросила себя, будет ли ей уютно среди бывших школьных подруг.

Вообще-то, теперь они отдалились друг от друга. Двоих она уже так давно не видела, что даже побаивалась, что с трудом их узнает.

— Приехали. Я же говорила, что мы едем правильной дорогой. Видите там, в глубине аллеи? Это вилла Камерелле.

Таксистка обернулась, довольная улыбка засияла на ее симпатичном скуластом лице.

— Да, точно, я узнаю ее даже двадцать лет спустя. Хорошо, притормозите, я выйду здесь.

— Почему здесь? Смотрите, если идти пешком, то это еще далековато.

Но Пьера настаивала и нервно искала деньги в портмоне. На вилле предполагался отдых вдали от мирской суеты. Никаких сотовых телефонов с собой, никаких телевизоров, никаких машин. Там даже телефон был отключен. С вечера пятницы до вечера воскресенья — полная изоляция от внешнего мира.

— Видите ли, я не могу подавать плохой пример. Я организатор. К тому же пару шагов пешком мне не повредят. Дорожная сумка у меня очень-очень легкая.

— А как насчет бассейна?

— Извините, насчет чего? — спросила Пьера, сощурившись от слепящих лучей солнца, просачивающихся сквозь деревья.

— Насколько я знаю, там есть бассейн. Вы им воспользуетесь? А плитой? Микроволновой печью? Холодильником? Феном?

— Ах да, в каждом отдельном случае решение может быть разным. Важно не контактировать с внешним миром, общаться только между собой, как это происходило, когда мы были юными девочками. В то время сотовых телефонов не существовало.

Пьера шла по каменистой дороге. Она поступила опрометчиво, надев босоножки на высоких каблуках. Нужно было надеть удобные туфли от «Феррагамо» на низком каблуке, типа тех, что позавчера были на Аманде. К тому же и сумка оказалась не такой уж и легкой.

Но дело было сделано, и нечего тут жаловаться, подумала она, идя по направлению, к дому. Ей нужно было еще осмотреть все вокруг, проверить, все ли на своих местах. Агентство ее заверило, что в доме все прибрано, на кроватях чистое белье, в холодильнике и кухонных шкафчиках — необходимые продукты. Это было частью предоставляемых услуг, но лучше все же не слишком доверяться обещанному. Пьера все же должна проверить, что все обстоит так, как планировалось.

Дом ее ждал, безмолвный, казалось даже, оцепеневший от полуденного солнца.

Пьера Джермина открыла дверь, вошла в полутень дышащего свежестью коридора.

Пока она беспокойно оглядывала помещение, всматриваясь в предметы и угадывая когда-то знакомые вещи, она поняла, что так и не вспомнила, кто же подсказал ей организовать встречу именно здесь.

Пятница, 10.00. Аманда

Входная дверь виллы была гостеприимно распахнута. Каменный пол коридора, ведущего в дом, свежевымыт. В воздухе чувствовался едва уловимый лимонный запах ароматизированной свечи, но чуткий нос Аманды был натренирован улавливать даже более тонкие запахи. Несколько лет назад она училась на курсах, готовящих сомелье, и еще до того как записаться на них и устать от дегустаций, букетов запахов, открыла в себе этот талант. Подумать только, обоняние как у гончей собаки. Ей достаточно лишь на мгновение уловить любой запах, чтобы запомнить его навсегда, присоединив его к коллекции уже имеющихся запахов.

Она была рада, что работа сомелье оказалась не для нее. В мире существовало слишком много других скучных вещей, которым можно было обучиться.

Это вовсе не означало, что она была поверхностным человеком, как об этом, казалось, думал Стефано. Стефано. Кто знает, чем он сейчас занимается. На прощание он бросил ей рассеянное: «Хорошо тебе повеселиться! Позвони мне, когда захочешь, чтобы я приехал забрать тебя» — и ушел, пока она пыталась объяснить ему, что не сможет позвонить по причине этого глупого условия полной изоляции от внешнего мира во время уик-энда.

В доме вместе с ароматом сгоревшей свечи улавливался еще какой-то запах, очень тонкий и слишком неуловимый, чтобы ясно определить его.

Немного поколебавшись, Аманда прошла в комнаты, которые были расположены сбоку от входа.

Все двери были распахнуты настежь, помещения проветрены, освещены. Значит, должен же был кто-нибудь выйти встретить ее?

В комнатах стояла симпатичная, похоже, старинная, мебель, преимущественно в стиле кантри.

Но имелись и антикварные вещи. Аманда как-то несколько лет назад прослушала цикл лекций по антиквариату.

Например, сундук в тосканском стиле, что стоял здесь в доме, мог относиться примерно к семнадцатому веку или вот сушилка для посуды в неаполитанском стиле тоже той же эпохи.

Она училась еще и на других курсах, проявляя свои разносторонние интересы, а вот в школе не блистала ни усердием к занятиям, ни интересом к каким-либо дисциплинам!

Когда Мария-Луиза сказала ей о вилле Камерелле, она даже о тех каникулах после окончания лицея вспомнила не сразу.

На самом деле этот дом был приспособлен под отель, но его хозяин, некий Пьетро Ньярра, оказался каким-то дальним родственником одной из учениц лицея, а поскольку тогда пик туристического сезона уже прошел, он предоставил дом в их распоряжение. Во время тех каникул на вилле вместе с ними были еще две преподавательницы, присутствовала, как обычно, всем известная Графиня и та другая, как же ее звали, ту по математике, вечно киснущую классическую старую деву? Дзорци, вот именно Дзорци.

Аманда даже удивилась, сколько же всего она смогла припомнить. Даже Дзорци вспомнила, подумать только! Успехи по математике у Аманды в лицее были более чем скромные, и все же теперь она вынуждена подружиться с ведением расчетов, поскольку возглавляла одну частную фирму.

— Есть кто-нибудь? Я что, приехала первой?

И что теперь делать? Неужели сидеть на диване и ждать остальных?

Ей захотелось выпить чашечку кофе. Кухня, если она не забыла, находилась в другой части дома, в конце коридора, за лестницей. Отсюда же был вход в гостиные и начинались лестницы, что вели в другие комнаты.

Тогда они спали по двое или по трое в комнате, вспомнила она улыбаясь. Она была вместе с… как же ее звали, как же звали ее, ах да, Тутти, которая в то время, кстати, была очень симпатичная, звалась еще Мария-Кончетта, пока не придумала себе капризное уменьшительное имя. Теперь у каждой, наверное, будет своя отдельная комната, надеялась Аманда, все же за это время все повзрослели.

Вот глупая мысль! Конечно же, она будет одна в комнате. Подруг предполагается всего семеро, комнат более чем достаточно.

Некоторые бывшие одноклассницы не смогли освободиться, а одна просто ужаснулась, едва услышав название: «Suor Ermelinda del Piccolo Cuore» («Сестра милосердия Эрмелинда Легкое Сердце») — так называлась тогда их престижная частная школа.

Некоторые одноклассницы жили за границей, одна уже умерла.

Бедолага. Как ее имя? Аманда попыталась вспомнить, но так и не смогла. Воспоминания о ней были смутными: в памяти всплыла симпатичная девочка, которая сидела на задней парте и была очень-очень робкой.

Запах жимолости душистой — вот что это был за запах, когда она вошла. Но она нигде не увидела этого растения. На деревянном столике в углу стояли две одинаковые вазы с букетиками нарциссов.

Аманда решила спуститься на кухню и сделать кофе.

Все эти дни они проведут без обслуживающего персонала, значит, стоило начать привыкать делать все самим.

На кухню, как она припоминала, вела изогнутая лестница с крутыми ступеньками, но они оказались чуть выше, чем она предполагала. А свет?! Где же включается этот проклятый свет?

Ей почудилось, что в проеме за лестницей кто-то стоит: очертания фигуры были чуть темнее.

Аманда вздрогнула и отступила, ногой ища ступеньку позади себя. Не лучше было бы повернуться и побежать назад, подумала она вдруг, панически испугавшись, но в это время фигура человека отделилась от стены и вышла из тени.

— Лючия! — воскликнула Аманда.

— Только не говори мне, что я тебя напугала. Ты кофе хочешь? Я поставила кофеварку на плиту. Потом я помогу тебе выбрать комнату. Выбор пока еще есть, хотя самые лучшие уже распределены. Другие девочки уже почти все приехали, ну а тем, кто поздно пришел, только остались объедки…

Все та же, прежняя Лючия. И несомненно, одну из самых лучших комнат она взяла как раз именно себе.

Аманда Риккобони спустилась в полумрак виллы, идя на запах кофе.

Пятница, 20.00. Дэда

Костюм с длинной юбкой с разрезом на боку должен быть очень кстати. Конечно, сейчас не тот случай, чтобы выставлять напоказ свою элегантность и изысканность. Но коричневый с золотым отливом цвет костюма делал ее более очаровательной, великолепно контрастировал с голубыми глазами. А волосы! Какой ужас!

Дэда мастерски собрала их на затылке, оставив спускающейся на глаза прядь волос и, довольная собой, фыркнула. Ничего не поделаешь. Пряди волос ей казались немного… как бы это сказать, немного вызывающими. Ладно, сойдет, это всего лишь уик-энд, к тому же будут только девочки. Она надела кольцо, выбрав то, с самым большим, размером с орех, топазом и почти невидимой оправой. Будет похоже на сферической формы световое пятно на пальце, подумала она, восхищаясь колечком и довольная своим выбором.

Все драгоценности ей делали на заказ по ее эскизам, чем она особо гордилась. Дэда очень надеялась, что ее ювелир не начнет изготавливать копии ее украшений для других. Она бы не перенесла, если бы увидела нечто подобное на пальце какой-нибудь разбогатевшей дамы.

Телефонный звонок отвлек ее от созерцания идеально накрашенных ногтей. И почему мы должны проводить уик-энд в полной изоляции, спросила она себя обеспокоенно, в то же время испытывая смутный интерес. Звонила всего лишь Мария-Луиза. Внутренний телефон между комнатами работал, ведь это была все-таки гостиница.

— Ты готова? Что ты надела?

— Ничего особенного. Коричневый с позолоченным отливом костюм. А с волосами у меня ужас.

— Глупости, ты просто сказка, я тебе уже об этом говорила в поезде. Что ты обо всем этом скажешь?

— О комнате? — спросила Дэда, рассеянно поправляя непослушную прядь волос.

— Да нет, я говорю о самой идее. Мы правильно сделали, что приехали?

Мария-Луиза, как обычно, такая назойливая…

Очень мягко Дэда напомнила ей, что эта ее идея:

— Так это же именно ты говорила, что будет очень мило, если мы все вместе соберемся спустя ровно двадцать лет после окончания лицея. Именно после этой твоей фразы Пьера-Джермина решила взять на себя организацию этого мероприятия. Я же отказалась от участия в сегодняшнем совещании в университете по вопросам проведения экзаменов, чтобы очутиться здесь, и надеюсь, что это стоило было сделать, поэтому постарайся не вовлекать меня в свои сомнения, если не хочешь, чтобы я тебя заживо растерзала, сокровище мое.

Дэда положила трубку, улыбаясь. Мария-Луиза была очень мила, но иной раз необходимо приструнить ее. Мария-Луиза всегда так нервничала, когда вспоминала, что Дэда — профессор политической экономики в университете, а она всего лишь преподаватель права в старших классах лицея.

Просто Дэда еще не научилась сдерживать себя.

Она подправила перед зеркалом тени на веках. Ей нравился очерченный вокруг глаз контур, слегка размытый, что еще больше подчеркивало голубизну ее глаз, делало их более задумчивыми. Она понимала, что выглядит чуть старше своих тридцати восьми лет, но это ее не печалило. Она умела преподносить себя как успешную даму, быть очаровательной и старалась, чтобы такой все ее и воспринимали.

Сначала затея провести этот уик-энд на вилле показалась ей вполне приемлемой.

Дэда, естественно, позволила себя поуговаривать, поломалась немного, но перспектива провести пару дней среди давних школьных подруг ей пришлась по душе.

Она отправилась бы сюда и просто так, без всякого повода, но понимала, что позже будет еще и о чем вспомнить. Прежде всего, появилась бы возможность рассказывать эту неординарную историю за карточным столом, играя в «бурраку», или на празднике у Лоренцы в следующую субботу.

К тому же Дэда была еще и любопытна. Некоторых девочек она не видела уже целых двадцать лет. Кто знает, как они сейчас выглядят!

И потом, с пятницы до воскресенья она окажется вдали от своих близнецов, немного развеется. Дэда была очень признательна своей домработнице-сингалке^[1], согласившейся присмотреть за девятилетними мальчуганами, ведь только благодаря ее услуге эта поездка стала возможной. Близнецы были не мальчишки, а ураган, землетрясение, хотя она ими очень гордилась.

Однако…

Первое сомнение по поводу поездки ее охватило, когда она увидела на лице Луки чувство облегчения. Вспоминая это, Дэда опять занервничала. Сигареты. Куда подевались эти приносящие вред здоровью сигареты. Первую она выкурила, еще когда заканчивала перетряхивать свою косметичку.

На мгновение, только лишь на мгновение Дэда увидела в лице мужа неоспоримое подтверждение того, что он был более чем счастлив, видя, что она уезжает, пусть хотя бы на выходные дни.

Кто знает, кто у него там на очереди, подумала она язвительно. Новая медсестра? Или та клиентка с нерешительными нотками в голосе, которая продолжает звонить на сотовый телефон, хотя была оперирована очень давно?

Дэда входила во вкус, отвечая на звонки, которые поступали на номер телефона, предназначенный для пациентов, даже если Лука очень раздражался по этому поводу.

Отношения доктор-пациент, ля-ля-ля и прочая подобная мура. Хотя вполне вероятно, что те, кто подтянули себе задницу, переделали губы или смоделировали грудь и продолжают звонить, на самом деле могут иметь и иные проблемы конфиденциального характера.

Я покажу тебе еще, что такое профессиональный секрет, подумала она. Попробуй только обмануть меня, и обо всех твоих чудесным образом исцеленных пациентах будет знать весь город: имя, фамилия, анатомическая часть, подвергшаяся пластической операции, а еще при случае и о тех мелких услугах, которые тебе взамен оказали.

Тем не менее Лука был счастлив, когда она не путалась у него под ногами, но она, как назло, постоянно сидела дома. Потом она об этом еще раз хорошенько подумала.

И с высоко поднятой головой, как ей это постоянно говорила бабушка, продемонстрировала, что она одна из того самого рода Понтрелли.

Дэда мельком оглядела комнату. Очень неплохо, а главное, терраса залита солнечными лучами. Можно было бы позагорать на солнце полностью обнаженной, когда станет невмоготу сносить общество подруг, что настанет, чего она побаивалась, очень и очень скоро.

Все остальное в комнате тоже было в порядке, вполне приличное покрывало на кровати, камин и неоштукатуренные балки. Очень симпатичная комната. Эта Мария-Луиза просто сокровище, что уступила ей комнату. Самой замечательной вещью здесь была люстра. Из выдувного стекла, середина девятнадцатого века, а может, и более раннего периода; в главной гостиной Дэда уже видела похожую люстру, больших размеров. Нужно будет посмотреть на нее повнимательнее чуть позже.

Итак, комната ей понравилась еще и потому, что в ней имелся дополнительный отдельный вход. Идеально удобно, чтобы спуститься к бассейну. Двадцать лет назад в этой комнате останавливались преподавательницы, а теперь здесь живет она.

Дэда посмотрела на наручные часы. Уже восемь! Лучше не заставлять себя долго ждать. Она была готова к выходу, оставалось только подкрасить губы.

Скучающий вздох, потом Дэда Понтрелли последний раз окинула придирчивым взглядом свое отражение в зеркале и пошла вниз встречаться со своими подругами.

Все уже были в большой гостиной, что на первом этаже, и когда она вошла, оглянулись посмотреть на нее. Дэда увидела, что их лица повернулись в ее сторону почти одновременно, как будто бы невидимый режиссер подал знак выхода на сцену ведущей актрисы.

Она мгновенно мысленно сфотографировала улыбающиеся лица, заметила чей-то нервный жест рукой по зажигалке, чтобы прикурить сигарету, сочувствующие взгляды Марии-Луизы, как бы говорящей: посмотри сюда, у одной из них есть нечто во взгляде, что выдает тень беспокойства, в чем она и сама не дает себе отчета. Дэда все отметила про себя: детали их одежды, прически, выражение лиц во время приветствия.

У нее получилось это механически, ничего особенного в сознании не отпечаталось, но первой ее мыслью было: это просто невероятно, насколько все изменились по прошествии двадцати лет.

Хотя, кто знает, может, дальше будет интереснее.

Двадцать лет назад, несмотря ни на что, было весело.

Пятница, 21.00. Мария-Луиза

За лесом колыхающихся рук с поднятыми бокалами, казалось, лица подруг тоже колышутся волнообразно. Мария-Луиза уже в третий раз подумала, что эта вечеринка очень милая, именно очень милая, и вновь наполнила свой бокал вином. К ней подошла Дэда и положила ей на плечо руку. Мария-Луиза посмотрела на ее запястье, в это время Дэда прошептала ей на ухо:

— Ты не слишком ли усердствуешь? Это уже третий бокал, и ты знаешь, что тебе не нужно больше пить.

Мария-Луиза оглянулась, делая вид, что благодарна ей за напоминание, дала понять, что согласна с этим, и тут же выпила залпом бокал вина.

Потом она обвела взглядом подруг. Да нет, никто ничего не заметил, к тому же всего три бокала, неужели от этого можно опьянеть?

Да, но Дэда вроде бы подумала именно так или притворилась, что подумала.

С тех пор как Мария-Луиза совершила ошибку, доверившись ей и сказав: чтобы расслабиться, у нее иногда возникает необходимость выпить капельку вина, только капельку, бог мой, и только хорошего марочного. С тех пор она лишилась покоя.

Если она, Дэда и их мужья были в ресторане, то после первого выпитого бокала вина Мария-Луиза поднимала глаза и видела понимающий и заботливый взгляд Дэды. Мария-Луиза часто собирала друзей на ужин в своем собственном доме. Готовилась к этому очень тщательно, но те же взгляды ловила на себе, если запивала спагетти с пармезаном и дикой спаржей бокалом «Marrano di Bigi», те же взгляды во время перерывов в фойе в «Сан Карло», когда вместо чашки кофе просила коктейль; в энотеке^[2], постоянными клиентами которой были они с Дэдой, если оценивала вкус разных вин, — повсюду встречала заботливый и понимающий взгляд, и это ее изматывало.

Мария-Луиза не исключала тот факт, что речь шла всего лишь об очередной уловке Дэды из желания все держать под контролем, и тем не менее все равно сердилась. Кроме того, чтобы не усугублять ситуацию, лучше было ничего не отвечать, и Мария-Луиза молчала. Она не могла возразить, не могла подыскать нужные объяснения и высказать их; она только виновато краснела и проклинала про себя свою подругу и себя саму за откровенность.

Но больше всего Мария-Луиза сердилась потому, что она была экспертом по винам, хорошо в них разбиралась (не так, как та глупая Аманда со своими курсами сомелье), но не могла даже проявить в компании свой талант без того, чтобы ее не поставили в неловкое положение.

К черту все! Она в два глотка выпила весь бокал и демонстративно повернулась к Тутти, которая сидела напротив. Завтра Дэда заставит ее поплатиться за это, но сегодня вечером пусть она катится ко всем чертям! Сегодня вечером Мария-Луиза нервничала, и ей было необходимо разрядиться.

В полдень, едва они вошли в дом, она почувствовала комок в горле и неожиданно вспомнила лицо Риты. После стольких лет! Ну и ну!

Неужели о Рите вспомнила только она?

Мария-Луиза подняла глаза от тарелок, наполненных гренками с грибами, картофелем и мясной нарезкой.

Похоже, что это было так: о Рите вспомнила только она.

Беседа текла без сучка, без задоринки, все остальные пятеро подруг казались такими довольными, что собрались здесь вместе, даже Лючия и Тутти, которые пытались сменить разговор, и Джованна, которую никто из них не видел невесть с какого времени и которую, откровенно говоря, даже она, Мария-Луиза, совершенно не узнала.

Мария-Луиза пригладила волосы, убрала выбившиеся пряди за уши — стрижка у нее была просто великолепна. Потом немного рассеянно посмотрела вокруг.

Дом был изумительный, ничего не скажешь, комнаты миленькие, чистота повсюду безупречная.

Стол для ужина был накрыт заранее: чистые, без единого пятнышка скатерти из фламандского полотна, серебряная посуда, хрустальные бокалы и цветы. На сервировочном столике стояли холодные закуски и ростбиф, лежали приветственные открытки с пожеланиями приятного отдыха от дирекции.

Обслуживающего персонала в это время на вилле не было, об этом они сами настоятельно попросили заранее, поскольку делать все самим было частью их развлечения, но сейчас, на какое-то мгновение, вся эта затея показалась Марии-Луизе нелепой. Они что, играли в детство?

Время никогда не вернешь, во всяком случае так сказал бы Армандо.

Так сказал Армандо, когда она спросила его, куда ушел весь романтический пыл, так отчетливо проявлявшийся в юные годы.

Он посмотрел на нее почти возмущенно и возразил, что пятеро их общих девочек от десяти до трех лет — это уже доказательство того, что они прошли для них слишком романтично.

«У всякого времени года, Мария-Луиза, — свои ритмы. Время назад не вернешь». Ей показалось, что она опять слышит его довольный голос, а сама разулыбалась, поглаживая свой животик.

Пусть так, но в общем и почти во всем он был отличным мужем — серьезным, надежным, заботливым. Он работал стоматологом. Мария-Луиза была им довольна. Он был лучше мужей многих подруг, включая и мужа Дэды.

Откровение Марии-Луизы с Дэдой последовало после того разговора с Армандо и еще некоторых его замечаний: что она слишком худощава, но только начиная от талии и выше, к сожалению! И что будто бы у нее стали появляться морщинки вокруг рта, отчего она кажется недовольной и не столь симпатичной. Это ей тоже сказал Армандо.

Мария-Луиза, улыбаясь, ответила на встречный вопрос Тутти о своей работе, вежливо выслушала ее пространные объяснения.

Адвокат по семейным делам, подумать только. Сакра Рота^[3]. Может, кому Тутти и будет полезна, зло подумала Мария-Луиза, исподтишка разглядывая Дэду, сидевшую с окаменевшей как у сфинкса улыбкой на лице.

Мария-Луиза продолжала улыбаться, болтать, поигрывая жемчугом и рассеянно заправляя каштановые волосы за уши, а про себя задавалась вопросом: когда же одна из них наберется смелости задать основной и самый главный вопрос.

Куда делась Пьера, организатор и ответственная за все это?

Пятница, 22.00. Тутти

Она подумала, что надо веселиться, хотя все было организовано не лучшим образом.

Тутти все то время, пока ела торт «Тирамису» и запивала его кофе, спрашивала себя, почему же она согласилась приехать сюда.

Конечно, «Тирамису» не заслуживал такого обращения с собой. Он отлично приготовлен поваром с виллы Камерелле, был очень вкусным — «пальчики оближешь» — и специально оставлен в холодильнике для них.

Несмотря на то что она сидела на диете и не любила выпечку с жирным кремом, Тутти отнесла свое плохое настроение вовсе не на счет «Тирамису». Угнетающий эффект на нее произвел вид подруг.

Она на самом деле думала, что сможет повеселиться, предвкушала с радостью наступление этой пятницы, с энтузиазмом помогала Пьере, делая вид, что согласна со всеми ее идеями, ничего не возразила по поводу неизбежной перспективы оставить дома два своих обожаемых сотовых телефона, безропотно промолчала на то предложение, что ей достанется не самая красивая комната, во всяком случае по сравнению с той, что она занимала двадцать лет назад, ну что поделать, как говорится — судьба. В общем, она была готова окунуться в прошлое, и что же теперь…

Что она здесь делала, Тутти Сантагата, успешный адвокат, ведущая постоянной рубрики, связанной с консультациями по юридическим вопросам, в одном из женских журналов, имеющем огромный тираж. Член престижного неаполитанского клуба, дама, занимающаяся благотворительностью в одной из столовых для бедных, постоянно приглашаемая повсюду. У нее пара сидящих на ее крючке весьма приличных мужчин (осталось только решить, кого же выбрать). И теперь она спрашивала себя, что она, Тутти Сантагата, делает на этом сборище неудачниц?

Да, неудачниц, повторяла она сама себе яростно, в то время как продолжала делать вид, что слушает хриплый голос Джованны, которая в третий раз уверяла ее в том, что теория марксизма-ленинизма якобы получает новую жизненную подпитку именно по той причине, что рушатся великие экономические системы Запада.

Да, неудачницы, и не только Джованна, которая почти не изменилась, осталась такой, как и была, выглядела жалко, вынашивая свои идеи, но и все остальные. Да ты только посмотри на них, подумала Тутти, вылизанные и украшенные драгоценностями, например, Дэда, которая уже начала подумывать о лифтинге, а может, и уже сделала, на который она — Тутти — не согласилась бы даже под пыткой. Или Мария-Луиза, которая виляет хвостом перед Дэдой, словно маленькая домашняя собачонка. Или Лючия, которая абсолютно точно еще до завтрашнего вечера расскажет мне, сколько раз она трахается и как она счастлива. И что здесь делает Аманда, которая уже устала от всего этого до смерти, но слишком хорошо воспитана, чтобы показывать это.

Неудачницы. А я? Мне тридцать восемь лет, у меня двенадцать килограммов лишнего веса, лицо так себе, без детей и без всяких перспектив иметь их когда-либо, я что, лучше них?

На этот вопрос ответа у нее не было. И она продолжила слушать подруг, сидящих в гостиной виллы.

К счастью, Джованна нашла других жертв, отошла от Тутти, и она развалилась в мягком кресле с рюмочкой белого портвейна, которую ей подала Лючия.

Как Тутти и думала, подруга довольно громко начала посвящать ее в детали своей сексуальной жизни последних лет.

Аманда присоединилась к ним, была остроумной и веселой, как обычно, странно, но Тутти почувствовала легкий укол вины. Она знала из бутиковских сплетен, а сплетницы в бутиках были очень внимательны к подобным историям, что муж Аманды потерял голову от одной миланской брокерши, к которой бегал, едва представлялась возможность.

Бедняжка Аманда, сможет ли она с таким наигранным весельем выдержать перипетии своей жизни?

Тутти повидала столько женщин, у которых брак пошел прахом, что, может, еще и поэтому не оплакивала свою судьбу и свое незамужнее одиночество. Дети… хорошо, но их можно сделать, ответила она колкостью на колкость Лючии, чем рассмешила обеих.

Чуть позже подошла Дэда, оставив Марию-Луизу наедине с Джованной, так сказать, принеся ее в жертву Джованне без зазрения совести.

Тутти наблюдала за ними, сидящими у камина; говорили они, казалось, о чем-то очень серьезно, и это что-то их обеих увлекало. Но потом до ее уха долетели слова «глобализация» и «Виттгенштейн», Мария-Луиза пару раз посмотрела в ее сторону, бросив умоляющий взгляд и одновременно продолжая вертеть в руках бокал.

А вот Дэда внешне была веселой, вечер принял пикантный оборот, едва она начала рассказывать забавные истории об их общих знакомых.

Никто лучше Дэды так непринужденно не мог оживить беседу. Тутти было весело, и ей не хотелось портить атмосферу веселья, но тем не менее, воспользовавшись паузой в беседе, она ринулась в бой.

— А у кого-нибудь из вас есть идея насчет того, когда приедет Пьера? Мы ее будем ждать всю ночь?

— Я думаю, что она уже не приедет. Должно быть, она опоздала на поезд.

— Опоздала на все поезда в послеполуденное время и на все вечерние? Оставь, Аманда, это невозможно, — сказала рассудительная Лючия.

— Это странно, — задумчиво заметила Дэда, — она так ждала этого уик-энда. Я удивляюсь, почему ее до сих пор еще нет.

— Это точно. Зная ее, я скорее ожидала, что она приедет первой, чтобы встретить нас, с кухонным полотенцем в одной руке и тортом — в другой, а еще с подробной программой на два дня.

— Лючия, сколько рук у этой несчастной женщины? — рассмеялась Тутти.

— Смейтесь, но тем не менее это загадка, — заметила Аманда, и ее симпатичная мордашка осветилась любопытством.

Они еще пообсуждали эту тему, к ним присоединились Джованна и Мария-Луиза, но подруги так и не пришли ни к какому выводу. Неожиданно Лючия предложила сыграть в карты, в бурраку, но никто не подумал прихватить с собой игральные карты. Поэтому они продолжили откровенно сплетничать, болтая о Пьере, а заодно и о других общих знакомых.

Когда спустя два часа подруги расходились до своим комнатам, каждая и все вместе единогласно пришли к выводу, что абсолютно не в интересах Пьеры было бросать их на произвол судьбы и что у них все равно не испортилось настроение.

А Пьера — когда приедет, тогда и приедет.

Тутти не помнила за последнее долгое время ни одного столь симпатичного вечера, как этот. Несмотря ни на что, было приятно встретиться со школьными подругами, но о прежних временах они даже не вспомнили. Завтра будет лучше, чем сегодня, в этом она абсолютно уверена.

Пятница, 00.00. Джованна

Она с детства боялась темноты. Едва выключали свет, в темноте помещений ей чудились ужасные монстры с окровавленной пастью. Она начинала кричать и кричала, пока кто-нибудь не появлялся.

Только ее мать никогда не заходила, потому что обычно по вечерам была в театре или на каком-нибудь ужине.

Теперь, став взрослой, самостоятельной, умеющей принимать на себя ответственность, Джованна откровенно могла сказать, что она благодарна своей матери, что той не было рядом с ней, когда она, еще маленькая, нуждалась в ее заботе.

В конце концов она перестала кричать по ночам в ожидании утешений горничной, которая умела говорить только на своем, незнакомом Джованне языке, и начала изобретать свои способы противостояния страху.

Она развлекала себя песенками, повторяла детские считалочки, вспоминала всевозможные обманные трюки, и страх ушел, затаившись в подсознании.

Единственное, что не устраивало ее, так это то, что страх остался, но для Джованны это уже мало что значило. Чувство страха должно присутствовать хоть чуть-чуть, оно необходимо, чтобы мы осознавали хрупкость жизни.

Теперь, находясь в темноте незнакомой комнаты, Джованна не боялась и за это могла благодарить свою маму, но все же чувствовала она себя как-то неуютно.

Она вытянулась на кровати. Наконец-то это была кровать, на которой ее ноги не касались спинки. У Джованны рост был метр восемьдесят два, размер одежды все тот же — сорок второй, как и в лицее. Остальные подруги возненавидели ее за это, едва увидев, в этом Джованна уверена.

И даже ее стрижка, почти ежиком, смущала их, не говоря уже о пирсинге и татуировке.

Они подумывали, не лесбиянка ли она, это читалось у них в глазах. Джованна в душе посмеивалась над своей способностью обескураживать остальных. И поэтому у нее всегда припасена пара невыносимо скучных тирад о политике и работе.

Подруги стали отходить от нее с наклеенными улыбками, бросая на нее сожалеющий взгляд, как на сумасшедшую. Она славно повеселилась, как всегда, когда доводилось иметь дело с ярко выраженными снобами, кичащимися своими виллами в горах и на море.

У Джованны тоже были виллы, унаследованные от родителей, но, едва представилась возможность, она подарила их медицинскому центру по реабилитации наркозависимых. Она часто туда ездила, все пациенты центра были ее друзьями.

В общем она была рада, что приехала на виллу.

Но откуда появилось это странное ощущение? Нет, это был не страх. Скорее беспокойство, неуютность, легкая тревога.

Джованна постаралась расслабиться, сделав несколько глубоких вздохов, потом попробовала проанализировать свои ощущения. Не зря же она постоянно училась психоанализу.

Остальные подруги.

Беспокоит сама идея, что ее осудят? Она не вписывалась в их стандарты успешного человека.

Без мужа, без детей, возможно, лесбиянка, работа от случая к случаю, вызывающий внешний вид, сорящая деньгами.

«Но моя работа мне нравится, и я сама себе тоже, — подумала Джованна. — Мне нравятся мои волосы, как они покалывают, когда я запускаю в них руку, мне нравится создавать компьютерные игры и покупать ношеные вещи (много раньше, чем они опять войдут в моду), мне нравится трахаться когда и с кем хочу и жить в домах, которые мне предоставляют мои друзья.

И что дальше?

Мне немного наскучила необходимость демонстрировать, что я счастлива. Если это так, почему я хочу доказать это им? Почему именно им?

Может, потому что я была лидером в классе, той, с которой все хотели дружить, той, которая диктовала моду, которая первая надела отцовский пиджак из плюша (на самом деле это был пиджак садовника, а мой отец никогда не носил плебейскую одежду).

Может, мне не по себе, потому что я была для них мифом и теперь боюсь увидеть в их глазах насмешку?

Хорошо, да, это проблема. Но даже если это и так, я могу ее обдумать. Есть что-то еще?

Может быть, нужно было прочитать какую-нибудь мантру или сделать несколько специальных упражнений, чтобы раскрыть чакры, расслабиться».

В темноте, лежа с открытыми глазами, она угадывала очертания комнаты.

Дом.

Он ей не нравился,как не понравился и в первый. раз, много лет назад. Он предупреждал их тогда о какой-то опасности, идущей из прошлого, затаившейся с давних пор. Здесь произошла одна история, воспоминания о которой были обрывочными, ведь прошло столько лет. Вроде бы кто-то умер — то ли девушка накануне свадьбы, то ли еще кто-то. Нужно будет спросить у подруг, и, возможно, завтра они все вместе посмеются.

Что еще?

Появилось ощущение, что ее подвергают каким-то испытаниям, но не ради того, чтобы понравиться подругам, а из-за чего-то другого, более серьезного.

Возникло чувство, что она не заслуживает права жить. Неужели опять?

Она взглянула на свои запястья с длинными шрамами.

Три разреза с одной стороны, четыре — с другой.

Смелость покончить с собой была, как и представление о том, как это сделать, но жажда жить оказалась сильнее.

Подобного не могло больше повториться. Прошло столько времени, а то, что осталось, — лишь некрасивые отметины, вынуждавшие ее носить одежду с длинными рукавами, во всяком случае, если не стояла удушающая жара.

«Может быть, это все потому, что я старею. Мне уже не восемнадцать лет, выбор сделан, я самодостаточна и твердо стою на ногах, моя жизнь в моих руках, и это, наверное, нормально, что я о чем-то беспокоюсь».

Но тогда почему у нее возникло желание свернуться калачиком в постели и кричать, кричать в темноте, пока кто-нибудь — горничная, мама, кто-нибудь, — не придет, чтобы спасти ее?

Время оказалось милосердно к Пьере.

Она была грациозной женщиной, правда, с невыразительными чертами лица, не думающей о своей прическе, с заостренным любопытным носом.

Пьера слишком много и слишком быстро говорит. Носит коротенькие из ткани пике рубашечки, не прикрывающие пупок, джинсовую юбку с вышивкой. Босоножки на высоком каблуке с ремешками, перехватывающими лодыжки, кожаную сумку и солнечные очки.

Одежда и аксессуары дорогие и добротные, цвета неброские, предназначенные, как она полагает, именно для нее. В результате этих поисков Пьера создала свой собственный стиль, за которым — пустота.

Она носит фирменные вещи и при первом взгляде благополучная и внушающая доверие, так сказать, типичный представитель своего благородного рода и своего социального круга. Пьера человек, умеющий принимать гостей и довольно-таки приятная в общении.

С ней можно поболтать на вечеринках, не ожидая от нее неприятных выходок, она не принимает наркотики и разборчива в сексуальных отношениях. Возможно, работа у нее не очень серьезная: она делает изделия из керамики и продает их подругам и знакомым, балуется даже написанием сценариев.

Женщина средних лет, как и все остальные, может, чуть постарше.

В юности о ней нельзя было говорить, как о подающей большие надежды на будущее: подросток, любящий удовольствия, но без всяких оснований, чтобы получать их легко, она предпочитала выбирать тех, кого хотела завоевать.

У Пьеры было достаточно денег, чтобы иметь возможность делать солидные подарки нужным подругам.

Она первой начинала смеяться над анекдотами, рассказанными Джованной.

С восхищением слушала истории последних любовных достижений Дэды.

В зубах приносила «окровавленные трупики» и, виляя хвостом, складывала их у ног своих маленьких хозяек. Это были трупики внешне нескладных девчонок, тех дурнушек, которые не были худыми блондинками, не умели хорошо одеваться или смеяться подобающим образом, тех, у которых не было влиятельных родственников.

Типа Риты и тебя.

Ты поспорила, что она первой приедет на виллу Дамерелле, и вот она перед тобой, птичья душонка, немного задыхающаяся от мысли, что ты оказалась на месте раньше нее, что захочешь отнять у нее первую роль организатора уик-энда.

Ты уже здесь? На каком поезде ты приехала?

Ни о чем не ведающая Пьера кружит вокруг тебя, чтобы пропустить тебя вперед, когда ты идешь по дому, в котором каждую деталь помнишь до мелочей. Пьера озабочена, что не понимает причины, почему ты не можешь позволить ей встретиться с вашими общими подругами, которые приедут через несколько часов.

Пьера ни за что на свете по собственному разумению не допустила бы, что первая мысль провести выходные всем вместе зародилась не у нее, а у кого-то другого; она боялась, что кто-то перехватит эту ее идею.

Пьера никогда не делала успехов ни в одном виде спорта, но постоянно ходит в спортзал, потому что это сейчас модно, но у нее нет сил, чтобы сопротивляться даже в тот момент, когда ее жизнь уже висит на волоске.

Ее тоненькая шейка приняла твой шнурок будто давнего друга, шнурок так стянул ее, что образовались кровавые дорожки.

Она только сделала короткий тяжелый вздох удивления, как бы царапая руками воздух.

Ты стоишь сзади нее, прижимая ее тело к себе, смотришь ей в затылок и на горло.

В одном ухе у нее расстегнулась сережка, маленькая такая сережка с жемчужиной.

Ты говоришь себе, что потом, позже, поправишь эту сережку, приведешь в порядок это место.

Бедняга Пьера! Она была бы невероятно растеряна, если бы могла видеть под своими ногами землю, забрызганную кровью.

Но ее глаза, хотя и открытые, уже ничего не видели. Самым трудным будет развязать ремешки босоножек.

Суббота, с 07.00 и позже. Дэда

В тот день Дэда проснулась рано.

Она оставила ставни спальни распахнутыми, чтобы можно было посмотреть на занимающийся рассвет.

Дэде нравилось рассказывать всем, что она спала как ребенок.

Ложилась она рано, тут же засыпала, с раннего утра уже на ногах, тело и мозги готовы работать в полном ритме. Она предпочитала считать это врожденной способностью и не вспоминать утренние часы своего детства, когда радом у кровати уже стояла мать со стаканом молока, а за окном все еще было серо. Семейство Понтрелли не валяется в постели — было девизом ее мамы, а еще раньше девизом бабушки.

Дэда послушно выбиралась из постели, потому что уже с ранних лет знала, что плакать бесполезно и что плач может даже привести к обратному, нежелательному, результату. В юности она была, как и все из рода Понтрелли, настоящей трудягой, которая не будет попусту тратить время, то есть долго спать.

Это дало ей возможность самой присматривать за своими близнецами, когда они еще были грудными младенцами и позже, потому что они просыпались с рассветом и забирались к ней в ее огромную кровать. Ей нравилось отпускать их няню, которая появлялась в дверях с затуманенными глазами и изможденным лицом после бессонной ночи.

Дэда была хорошей мамой. Прежде чем встать с постели, принять душ и начать новый день, она, смеясь, каталась кубарем по постели с Риккардо и Родольфо.

А вот тот факт, что Лука, напротив, любил просыпаться поздно, совсем не заслуживал внимания.

Ассистенты никогда не ждали его появления в операционном отделении раньше десяти часов утра. Компенсируя это, Лука работал по вечерам и в ночное время и был почти бессменным дежурным врачом. Очень часто, когда муж возвращался домой, Дэда уже спала, а первое, что она видела по утрам, так это, как он, бедняжка, жутко проклиная ее, накрывает голову подушкой, сворачивается в позу зародыша, чтобы еще чуточку поспать. А тут еще близнецы впрыгивают на кровать.

Теперь, когда дети выросли, Дэда скучала по тем моментам. Она хотела бы, чтобы они опять были маленькие-маленькие.

Прекрасные были времена. Теперь дети переняли привычку отца, а она на рассвете разгуливала по еще спящему дому одна-одинешенька.

Ей нравилось готовить себе кофе, выходить с ним на террасу, где ее врасплох заставала домработница-сингалка которая смотрела на нее сонными припухшими глазами, мрачно и с упреком. Пернанда, казалось, считала неприличным, что хозяйка вставала раньше нее. Дэда сожалела об этом и как-то постаралась вежливо объяснить ей, что это неважно, но Пернанда пробормотала что-то, покачала головой и зашаркала прочь.

В безукоризненном во всех отношениях доме Дэды сингалка казалась единственной деталью, лишенной совершенства. Она была низкорослая, толстая, чернокожая, внешне напоминала индийского буйвола, а по характеру наполовину вышеупомянутое животное, наполовину Мамушку из фильма «Унесенные ветром». Пернанда была той осью, вокруг которой крутилась вся семья. Сингалка Дэде нравилась. А вот с украинкой у нее почти никакого контакта не получилось, поскольку она была немой. Украинка помогала по дому еще с одним сингальцем, очень худым и нервным, занимающимся тяжелыми работами. Этот сингалец каким-то мистическим образом доводился Пернанде родственником, а может, любовником. Очень часто Дэда застигала их врасплох, увлеченными яростными перепалками на их родном языке, в поединках сингалец оставался, как правило, побежденным.

Пернанда не одобрила этот уик-энд вдали от семьи. Казалось, она думала, что мужья постоянно должны быть под наблюдением, особенно ночью, и поэтому всякий раз делала недовольное выражение лица, если Дэда уходила из дома одна.

И все же этот уик-энд был замечательной идеей, подумала Дэда сейчас, потягиваясь в постели. Она чувствовала себя отдохнувшей, в хорошем настроении, а перспектива опять пообщаться с подругами вызывала еще больший интерес. Они все изменились и тем не менее каким-то образом оставались теми же, какими были 20 лет назад.

Пол под босыми ногами был приятно прохладным. Вдруг где-то между камином и огромным платяным двустворчатым шкафом что-то скрипнуло: возможно, кирпичная кладка в этом месте была с дефектом. Дэда нахмурила брови: в своем доме она бы не потерпела недоделки такого рода, это бы вызывало у нее почти физическое отвращение.

Во всем остальном ее мнение о комнате осталось неизменно хорошим. Комната милая — это действительно так.

Утренние солнечные лучи освещали номер, позолоченные мельчайшие пылинки плясали в воздухе. Сейчас ей требовалась чашечка кофе — черного, крепкого и горького.

Дэда вздохнула. Как было бы хорошо, если бы его принесли сюда.

А может, Мария-Луиза? Кто знает?

Да нет, она наверняка еще спала.

Кофе. Оставался только один вариант: спуститься на кухню и сделать себе кофе самой.

Вдруг вспомнилось завершение вчерашнего вечера. После того как, насмеявшись вдоволь, они допили всё из своих бокалов до последней капельки, подруги, обнявшись, как девчонки, поднялись в свои комнаты. Дэда шла рядом с Тутти и Лючией. Но основным в этом воспоминании была кухня или, лучше сказать, то, в каком состоянии они ее оставили.

Она помнила о царящем там беспорядке очень четко.

Ряды грязных тарелок, бокалы из-под вина, нагроможденные один на другой, готовые упасть, скомканные и испачканные губной помадой салфетки, столовые приборы, сваленные кое-как на большие подносы вместе с недоеденными кусочками хлеба.

Остатки от еды…

Дэду бросило в дрожь.

Любая, кто первой вошла бы в кухню, попала бы в ловушку без всякой жалости.

Она могла потихоньку сделать себе кофе и незаметно вновь поднять наверх…

Лучше не пытаться. Риск с кем-нибудь встретиться был очень велик.

Мария-Луиза — копуша, Джованна тоже, Аманда слишком воспитана, чтобы оставаться наедине с этим кавардаком, у Тутти на лице было напечатано слово «обязанности». Разве что Лючия… да, ей нравилось мыть посуду, она за ужином хвасталась этим, кретинка, вот она-то и не отделается от этого и просто так с кухни не уйдет.

Лучше спуститься попозже.

Дэда вдохнула прохладный воздух. За деревьями виднелась голубая вода бассейна. Наверное, в столь ранний час вода еще ледяная. Великолепно! Еще с детства она была приучена к целительным купаниям в холодной воде.

Дэда быстро умылась, надела раздельный купальник черного цвета и парео. Сунула ноги в дорогие черные шлепанцы. Потом выбрала полотенце в тон с парео, не стала краситься, волосы собрала в хвост.

Замок второго входа не был закрыт. Дэда нахмурила лоб: неужели сломан?

Она спустилась по крутой лесенке, прошла через небольшой участок, усыпанный гравием, и оказалась на лужайке, оставив позади молчаливый дом.

Кухня в полумраке. Свет просачивается сквозь проем винтовой лестницы. На кухне грязно, полный беспорядок, именно так, как Дэда и помнила. Неизвестно откуда прилетевшие мухи кружат по кухне, время от времени садятся на какие-нибудь понравившиеся им объедки. А так все тихо, разве что нет-нет да упадет очередная капелька из подтекающего крана.

На выбеленных стенах развешаны медные сковородки разных размеров. Сковородки с вмятинами, предназначение некоторых даже не понятно. Самые красивые висят в столовой. А вот этими сковородками пользуются как формочками при приготовлении бутербродного масла с разными приправами, они сделаны из древесины твердых пород, выемки у них в виде различных цветов.

Кофемолки же стоят скорее для красоты. Их здесь штук десять, может, больше. Они расставлены на полке, ими явно давно уже не пользовались. Две сушилки для посуды висят одна напротив другой, одна полностью заставлена сверкающими чистотой бокалами, на другой аккуратно в ряд стоят тарелки.

Несколько кафельных плиток отвалились. Дэда точно ужаснулась бы, но она этого не видит, ее здесь нет. Она плавает в бассейне, доплывает до бортика, поворачивается и опять плывет.

Ее нет в этой тихой и темной кухне. Мухи вдруг улетели прочь. Что-то их испугало.

Вода, которая в первый момент казалась ледяной, приятно освежала.

Дэда вышла из бассейна, постояла немного на траве.

Ей казалось, что она никогда так живо не чувствовала свое тело. Дэда засмеялась, радуясь голубому небу, потом потрясла головой, разбрызгивая капельки воды вокруг себя.

Воздух был теплый, полотенце даже не потребовалось. Дэда посмотрела вдаль, задержав свой взгляд на бортиках бассейна. Она увидела бесконечное количество оттенков зеленого цвета.

«Мне нужно будет сделать отделку какой-нибудь комнаты только для себя, — подумала она, — чтобы все в ней было в зеленых тонах, а Лука и близнецы не могли и шагу туда ступить. Шторы тоже зеленые, из легкого и прозрачного полотна, а на стенах скромные акварели, черно-зеленые китайские рисунки и еще раскладывающееся кресло бледно-бледно зеленого цвета. На полу паркет, а поверх бабушкин ковер в изумрудных тонах».

Она уже видела себя там, в своей комнате отдыха, и начала раздумывать, как бы воплотить эту идею в жизнь. Можно было бы перепланировать кабинет Луки, все равно он туда не заходит, или гладильную комнату, нет, она слишком светлая. А, придумала! Можно будет перенести вещи Луки в гладильную комнату, а самой занять его кабинет.

Конечно, такой дом, как этот, с большим количеством комнат, я тоже могла бы иметь, подумала Дэда, глядя на фасад виллы Камерелле.

Еще тогда, будучи девчонкой, она должна была бы подумать об этом и выйти замуж за Норберто. Помнится, у него были толстые и потные руки, поросячье лицо, деньги и знатный род. Но Лука был так красив и тоже из хорошей семьи, и было понятно, что он непременно сделает карьеру.

Сколько же окон с этой стороны фасада?! Вилла казалась маленькой, однако…

Еще почти все спали, окна были распахнуты у нее в комнате и еще… чья же эта башенка? Может, Джованны?

После нее Норберто попробовал закрутить с Джованной. Бедняга Норберто. Теперь он работал банкиром, разрывался между Римом и Монте-Карло. Она видела фото его жены в одном журнале. Двадцать пять лет, не больше, лицо как у шлюхи или свиноматки, а вместо губ две надувные лодки.

Ей показалось, что она заметила какое-то движение за шторами окна своей комнаты, будто бы убегающую тень. Нет, не может быть, в доме кроме них никого не было, а кто из подруг мог бы осмелиться побеспокоить ее в столь ранний час?

Легкая штора вновь колыхнулась, и за ней отчетливо промелькнула тень.

Дэда прошла в дом через раздвижную стеклянную дверь, поднялась по лесенке, перепрыгивая через ступеньки. Купальник был еще влажный, с волос капала вода. Стоя перед дверью, она почувствовала себя кретинкой. Взялась было за дверную ручку, но что-то ее остановило. Ей стало почему-то страшно заходить в эту комнату.

Комната Марии-Луизы — по-соседству. Дэда вошла к ней, не постучав. Подруга еще спала, но Дэда безжалостно растормошила ее.

— Проснись скорее. Там, в моей комнате, кто-то есть, — прошептала она.

Мария-Луиза посмотрела на нее: мутный взгляд, лицо помятое ото сна.

— Что? Дэда? Что случилось, ты с ума сошла? Я сплю, сегодня ночью я глаз не сомкнула, мне снились жуткие сны… — И она уронила голову на подушку.

Дэда почти силой подняла ее с постели и потащила к своей комнате. В этот момент Мария-Луиза пришла в себя и, хотя была в бешенстве, благоразумно промолчала, стоя у тяжелых дверей из орехового дерева. Они вошли на цыпочках — Дэда впереди, сжимая в своей руке руку Марии-Луизы.

В комнате, конечно же, никого не было. Белые шторы развевались в лучах раннего солнечного утра: возможно, Дэда забыла закрыть входную дверь, которая выходила на запасную лестницу.

Мария-Луиза ушла, тяжело вздыхая, надеясь поспать еще немного.

Дэда осталась в комнате, беспокойно глядя по сторонам.

Ты их всех любила, ты любила их дерзкое равнодушие, их манеру смотреть сквозь тебя, будто бы тебя не существовало, будто бы ты не смотрела на них кротко и влюбленно. Ты полюбила бы даже их презрение, если бы они проявляли его по отношению к тебе, даже то презрение, которым они обычно клеймили честолюбивых выскочек, что копошились вокруг.

Ты ни разу не заплакала.

Но для них ты была бестелесна, у тебя не было даже имени, ты была всего лишь той, что сидела за последней партой в конце класса, маленькое жалкое ничтожество, без голоса и души.

Только приняв горячий душ, Дэда смогла окончательно избавиться от чувства страха. Она просушила феном волосы, уложив их легкими касаниями рук, накрасилась (серые тени, придававшие глубину ее голубым глазам, и губная помада светлого бежевого цвета, чтобы подчеркнуть контур губ), внимательно осмотрела свое лицо в зеркале ванной и начала рыться в ящиках, держа в руке бюстгальтер.

Дэда искала свои трусики, но не могла их найти. Она стала лихорадочно перерывать все вещи, бросая на пол маечки, рубашечки, шейные платки.

Нет, трусиков не было, но Дэда была уверена, что положила их в чемодан. Она отчетливо помнила, что положила их в чемодан. Сейчас она их не находила. Это было абсолютно невозможно.

Дэда вновь продолжила поиски, пока не убедилась, что их нет: очевидно, забыла дома.

Она решила обратиться к Марии-Луизе, надеясь, что подруга все правильно поймет. Дэда набросила халат и направилась в комнату Марии-Луизы.

Подруга уже поднялась и только начала приводить себя в порядок. Она подозрительно посмотрела на Дэду.

— Что такое? Опять твой призрак?

— Извини меня, сокровище мое. Не знаю, что на меня нашло.

— Тебе не кажется, что это, возможно, все от усталости. Я тоже иной раз вижу то, чего нет.

— Но я на этот раз, наоборот, не вижу того, что должно быть, — сказала Дэда и непринужденно рассмеялась.

— То есть? — спросила Мария-Луиза. — В столь ранний час разгадывать загадки — это не для меня, объясни получше.

— Все очень просто, я не положила в чемодан трусики, хотя и была уверена в обратном. И теперь… — Дэда жалобно улыбнулась.

— Нет! — засмеялась Мария-Луиза. — Не говори мне ничего! Конечно, я тебе их одолжу, не беспокойся, любовь моя. Без трусиков, о боже! Ты меня уморила! Ты стареешь, дорогая, голова уже не так соображает, как раньше! Ничего не поделаешь.

— Спасибо, именно эти слова утешения я и надеялась услышать, — язвительно парировала Дэда, но сама тоже не смогла удержаться от улыбки.

У Марии-Луизы было отличное чувство юмора, именно поэтому столько лет они с Дэдой оставались подругами.

Вместе они выбрали трусики для Дэды, посмеиваясь и придумывая разные ситуации: Дэда без нижнего белья сидит, непринужденно расставив ноги, перед Тутти, и та приходит в ужас; или же: Дэда протирает пол, выставляя напоказ оголенный зад смутившейся Аманде.

Потом Дэда вернулась в свою комнату, а Мария-Луиза начала готовиться, чтобы спуститься к завтраку. На какое-то время они вновь почувствовали себя девчонками, как когда-то, подумала Дэда, одеваясь. Всего-то нужно было немного расслабиться, забыть о повседневных заботах, и, как по мановению волшебной палочки, двадцати лет как не бывало.

Дэда придирчиво осмотрела себя в зеркале, встроенном в створку платяного шкафа.

Фигура у нее еще оставалась грациозной, несмотря на беременность и роды близнецов: пышная грудь, плечи немного покатые, талия узкая, бедра немного широковаты, ноги стройные. У нее всегда было очень женственное тело, и эти трусики сидели на ней определенно лучше, чем на Марии-Луизе, которая еще с юношеских лет была коренастой, почти без талии.

Дэда улыбнулась своему отражению в зеркале. Какая славная Мария-Луиза, она дала ей свои самые лучшие трусики из натурального шелка. Интересно, сколько у нее таких? Безусловно, хоть одни-то она себе оставила, не могла же она остаться без ничего. И Дэда сдержанно усмехнулась.

Ах, да, кстати, ей нужно было еще постирать свои трусики, повесить их сушиться на солнце на террасе, чтобы они успели высохнуть к завтрашнему дню.

Дэда нашла пакет с грязным бельем, лежащий в глубине шкафа, но внутри оказались только чулки, которые она надевала в первый день приезда. И больше ничего…

Подруги сидели за большим круглым обеденным столом из орехового дерева. Тутти и Лючия не удосужились одеться: сидели в ночных рубашках и халатах, у одной халат был в бело-голубую полоску, у другой — льняной белого цвета.

Мария-Луиза, Джованна и Аманда приоделись, как и Дэда.

Она внимательно посматривала на них, в то время как они намазывали маслом хлеб и наливали кофе, и думала: кто из них? Кто мог сыграть такую злую шутку?

Кухня была залита солнечными лучами. Все чисто и прибрано. Ее план сработал: кто-то первым, спустился сюда и прибрал все, что оставалось после вечера. Теперь, однако, это казалось не столь важным.

— Чай или кофе? — заботливо спросила, глядя на нее, улыбающаяся Тутти. Дэда немного промолчала раздумывая.

— Прости, что? Ах, да, спасибо, а случайно у нас не найдется пакетика Earl Grey? Или немного молока?

— Здесь все есть, даже миндальное молоко, кока-кола и все, что пожелаешь.

И действительно на столе стояло все, о чем можно было мечтать.

Хлеб различных сортов, варенье и джемы, разнообразные соки, белый сахар, тростниковый сахар, сахарозаменитель, мед, многочисленные сорта сыров и колбас, круассаны и бутерброды, печенье пяти разных сортов, йогурты с восьмью возможными вкусами фруктов, сливы в сиропе, масло, а в уголочке на кухне заботливо разложены яйца, чтобы можно было сварить их всмятку, вкрутую, сделать яичницу-болтунью, глазунью или что-то еще.

— Но кто же все это приготовил? — спросила Дэда с улыбкой.

— Мы с Джованной опустошили кладовую, — ответила Лючия, отходя от плиты со сковородкой только что зажаренной яичницы. — Я проснулась рано, была зверски голодна, да и у Джованны всегда такой аппетит, будто бы она два дня голодала, поэтому… Однако сначала мы здесь прибрались, так что в следующий раз, мои дорогие, ваша очередь убирать, мы свое отработали. По-моему, это справедливо.

Лючия всегда, несмотря ни на что, остается судьей.

Дэда взяла кусочек хлеба и начала не спеша намазывать его маслом. Она чувствовала на себе внимательный взгляд Марии-Луизы. Мария-Луиза, которая хорошо знала Дэду, понимала, что с ней что-то происходит, но напрямую не отважилась спросить.

— Есть новости о Пьере? Она не звонила? — спросила Тутти.

— Как она это сделает? Мы же без телефонной связи. Забыла? — ответила Лючия.

— Да, это была еще одна из ее блестящих идей. Сама запропастилась бог весть куда.

— Вот об этом мы и должны бы беспокоиться. Не так ли? У нее не тот характер, чтобы так поступать. — Аманда, как всегда, ответила за Марию-Луизу, но та не осталась в долгу и язвительно добавила:

— Что ты о ней знаешь? Пьера со своей хренотенью — та еще штучка. Потому что если вчера ей позвонил ее бывший муж и назначил свидание, то она запросто могла бросить чемоданы и помчаться к нему.

— Действительно? Я не знала, что у них семейный кризис. Расскажи-ка мне все по порядку. — Лючия наморщила носик и подергала им, словно любопытный мышонок.

Дэда выпила чай, который ей налила Тутти. Чай оказался некрепкий, но Тутти была так заботлива.

Может, это сделала она? Дэда взглянула на нее украдкой. Та внимательно слушала Лючию и Марию-Луизу, симпатичное лицо выражало досаду, внимая одной из тех, кто распоряжается судьбами людей. Тутти почувствовала, что на нее смотрят, и наградила Дэду улыбкой, которая на мгновение озарила ее лицо, ставшее почти красивым.

Нет, это не Тутти, подумала Дэда. Тутти — слишком серьезна, зачем ей понадобились бы мои трусики?

Мария-Луиза тоже вряд ли, с какой целью, к тому же она бы знала, что потом я обращусь к ней.

Лючия или Аманда, чтобы поставить в затруднительное положение? Лючия — возможно, Аманда — вряд ли.

Джованна. Джованна немного странная, с ней нужно разобраться. Но зачем ей это?

В голове промелькнула неприятная картинка: Джованна подносит ее трусики к лицу. Неприятная дрожь пробежала по всему телу, и она расплескала чай, обжигая пальцы.

Все посмотрели на Дэду, Джованна тоже. И Дэда рассмеялась. Все закончилось хорошо.

Ты нервничаешь, Дэда. Попробуй не показывать этого и, возможно, при других подругах тебе это удастся, но от меня ты не можешь ничего скрыть. Я тебя слишком хорошо знаю.

Я все о тебе знаю, все о твоем теле и о том, что ты ешь, что тебе нравится читать, твой любимый цвет одежды, которую ты носишь, и цвета, которых ты стараешься избегать. Тебе нравится бледно-зеленый цвет, ультрамариновый и кремовый. Ты никогда не носишь одежду фиолетового цвета.

Для депиляции под мышками ты используешь воск, у тебя маленький шрам на левой коленке, ты не ешь сыр моццарелла и сладкий перец. Ты их не перевариваешь. Ты не пьешь пиво.

Курить ты бросила два года назад, но так страдала, что начала опять.

По ночам тебе хочется почитать, но ты заставляешь себя выключать свет еще до наступления полуночи.

Ты все еще любишь своего мужа, но для него ты больше не существуешь. Иногда ты думаешь, что, если умрешь, никто по тебе не станет плакать.

Ты ненавидишь свою мать, которая ни разу не позволила тебе забыть, кто ты, из какого рода.

Ты подумывала сделать пластическую операцию груди, но потом передумала, сама себе ты и так нравишься, и мне тоже. Особенно твои глаза, которые постоянно кажутся немного уставшими; орлиный носик с изогнутыми крыльями, немного надменными, как и ты, — нос благородной дамы. И твой голос, всегда мягкий и вежливый. Но я знаю, что внутри ты стальная.

Сейчас ты сидишь, как обычно, скрестив ноги, положив одну ногу на лодыжку другой.

Ты расслабленно сидишь на стуле, спина прямая, и ты чувствуешь себя в этой позе комфортно.

Но руками ты обхватила себя, будто бы тебе холодно, и бросаешь взгляды вокруг, когда начинаешь думать, что мы на тебя не смотрим. Кто из них, думаешь ты, кто из них?

Я не впервые краду у тебя трусики, но в прошлый раз, двадцать лет назад, ты на это даже не обратила внимания. Все это время я храню их. На этот раз я захотела, чтобы ты заметила пропажу.

Завтрак — приятное занятие но не для того, кому потом приходится мыть посуду. А ее набралась целая гора: сковородки, блюдечки, кофейные и чайные чашечки, тарелки под общие блюда, стаканы и графины, а еще вилки, ножи, ложечки.

Обычно Дэде обязательно нужно было выпить чашечку кофе без сахара, едва она просыпалась, потом еще такую же после душа, крепкий чай около десяти-одиннадцати утра, и ничего больше до самого обеда. Опустив руки в мыльную воду, она обратилась к Тутти, расставляющей тарелки в сушилке.

— Напомни мне: почему мы решили отказаться от обслуживающего персонала на вилле?

— Наверное, потому что нам казалось, что без них нам будет веселее. Только мы, подруги, воспоминания о прекрасных давних временах и так далее. И еще: потому что официанты отгуляют свои отпуска до того, как начнется летний сезон. Ну и, кроме того, мы заплатим меньше.

Дэда фыркнула:

— Да, но мы же здесь вкалываем по-черному. Я ненавижу мыть посуду.

— А почему тогда ты вызвалась мыть ее? — спросила Тутти, искренне удивляясь.

— Потому что мне казалось, что я поступлю некрасиво, если этого не сделаю.

«И еще потому, что после обеда или ужина посуды точно будет больше», — подумала Дэда, но этого не произнесла.

— В любом случае, лучше мыть посуду после завтрака, чем после обеда или ужина, — произнесла Тутти и заговорщицки подмигнула.

Тутти была симпатичной. Иногда слишком серьезной, иногда излишне расчетливой, почти все всегда держала под контролем, но, если «отпускала себя», была очень веселой и, кроме того, гениально подражала другим.

В лицейские годы ее «жертвой» стала синьорина Капотелли, очень строгая заместитель декана. Однажды Тутти позвонила синьоре Кафьеро, преподавательнице по черчению, и вызвала ее в воскресенье на собрание, имитируя голос Капотелли, причем так мастерски, что Кафьеро пришла на организационное собрание, которого, естественно, не было. В другой раз она прервала отдых Ди Джироламо, очень грозного преподавателя греческого и латинского языков и единственного мужчины из педагогического состава. А когда Капотелли действительно позвонила в воскресенье по поводу срочного проведения собрания Марфеллотто, преподавательнице по трудовому воспитанию, работающей по временному контракту, та послала ее так грубо, что в результате с ней не продлили контракт.

Прекрасные, беззаботные были времена! Они не думали, кем станут, как их изменит жизнь, — тогда они надеялись только на лучшее.

Дэда тогда была уверена, что перед ней открыты все пути и есть все возможности для прекрасного будущего.

Теперь ты дама средних лет, и вот тебе твое будущее, которое ты ожидала, подумала Дэда, обращаясь к той юной высокомерной себе, какой она была когда-то.

Должно быть, она тяжело вздохнула, сама того не заметив, потому что Тутти, ополаскивавшая графин, вдруг внимательно посмотрела на нее.

— Что такое? Все в порядке? Это же не только из-за мытья посуды, правда?

Боже мой, насколько же проницательна эта Тутти. Естественно, она не стала бы адвокатом Сакра Роты, если бы не была такой наблюдательной.

— Не знаю, Тутти. Может, меня беспокоит, что на следующий год мне исполнится сорок, и мне кажется, что столько всего еще нужно сделать, чтобы почувствовать себя состоявшейся, повзрослевшей, успешной или что там еще.

Дэда вдруг замолчала. Что-то подсказывало ей, что не стоит так уж откровенничать, пусть даже и с давней подругой.

Тутти смотрела на нее с пониманием.

— Я тебя понимаю, со мной такое тоже бывает. Но у меня, в отличие от тебя, нет ни детей, ни мужа…

Дэда едва заметно приподняла плечи. Какое это имеет значение? Лука, в конце концов, был не так важен, мальчики, свет ее очей, — в них действительно вся ее жизнь.

— Конечно, семья — это еще не все, но ты же ко всему прочему сделала еще и карьеру. Ты — штатный преподаватель политической экономии, не так ли? И, если я не ошибаюсь, блистаешь в ординатуре. Ты достигла своих целей.

Дэда кивнула. Это злосчастное мыло попало ей в ноздри и щипало до слез. Она резко тряхнула головой.

— Да ладно. Дэда, не надо так. Ты как скала, — подруга театрально обняла ее, прикоснувшись только локтями, держа кисти рук приподнятыми, чтобы не намочить ее одежду.

— Может быть, это именно потому, что я подумала о своем, но этот дом, этот уик-энд на меня странно действуют.

Теперь слезы потекли ручьем, но Дэда чувствовала себя легче.

На мгновение ей захотелось прислонить голову к плечу подруги. Но стало неловко, и Дэда отошла, нервно улыбаясь.

— Что ты имеешь в виду? — спросила Тутти, беря полотенце, чтобы вытереть руки.

— Это обстановка вокруг заставляет меня окунуться в прошлое. Вспомнить, какими мы были, понять, какими стали. Только не говори мне, что с тобой сейчас этого не происходит.

— Пока нет. Но я это допускаю. И, возможно, именно в этом вся прелесть. Взять и обсудить все всем вместе.

— Возможно, я не чувствую в этом необходимости. Или правильнее сказать, что я не думала, что у меня в этом есть необходимость. Возможно, некоторое чувство неудовлетворенности вполне естественно в нашем возрасте.

— Ой, оставь эти истории про возраст! Но ты отдаешь себе отчет в том, что у тебя впереди еще столько времени? Можешь делать то, что хочешь. Можешь найти себе другого мужчину, можешь начать работать барменшей на Ибице, заняться политикой, покраситься в рыжий цвет или уехать на два месяца в Китай. Тебе тридцать девять лет, всего лишь!

— Тридцать восемь еще целый месяц, извини.

— Да, конечно, извини меня, — пробормотала Тутти, потом посмотрела на Дэду и нерешительно улыбнулась. Момент доверительной беседы закончился, и Дэде стало легче: она не привыкла выставлять себя напоказ.

Тутти была права, время еще оставалось, ну не сегодня же она должна умереть.

«Я умираю.

Я не нашла мужества сказать тебе это иначе. Я хотела поговорить с тобой, но никогда не находила сил для этого. Я тебя слишком люблю, чтобы выдержать твой взгляд в то время, как скажу тебе "я умираю", поэтому я пишу.

Это чудовище-монстр ест меня изнутри, разрушает мою плоть. Если я закрою глаза и уши, чтобы не видеть и не слышать, и сконцентрируюсь, я могу услышать, как он передвигается внутри меня.

С каждым биением моего сердца я ощущаю, как он пробегает по моим венам, по моим артериям и капиллярам, атакует клетки одну за другой, населяет колониями прожорливых организмов все мое тело.

Они уже поселились в моей печени, почках, груди.

Если бы я могла, то стала бы врачом, ты это знаешь. Ты старалась подбодрить меня, и я начала учиться. Врачевание на дому, по книгам, которые я сама выбирала. Я никогда не стремилась поступить в университет. Там слишком много людей, которые вопросительно смотрели бы на меня, много тех, для кого я просто не существовала бы.

Я всего лишь однажды попыталась пойти на лекцию, этого я даже тебе не рассказала, и оказалась одинокой среди стольких людей. Тогда я убежала.

А потом, экзамены. Я бы никогда не отважилась прийти сдавать какой-нибудь экзамен, даже если бы все знала.

Я знаю, что этот рак пожирает меня кусочек за кусочком.

Рак, опухоль, злокачественная карцинома.

Все началось с левой груди, там, где находится сердце.

Я не захотела оперироваться, врачи пытались переубедить меня, но я знала, что было уже поздно.

Мне стоило поделиться этой тайной с тобой, но я боялась, что тебе удастся убедить меня сделать операцию, а я этого не хотела. А потом, за что бороться?

Затем опухоль появилась в лимфатических узлах в подмышках, потом перешла на правую грудь и постепенно на кости и все остальное. Я согласилась только на прохождение двух курсов химиотерапии, потом отказалась. Химиотерапия изнуряла меня, лишала сил и не давала никаких результатов. Но хуже всего — лишала меня возможности общаться с тобой.

Помнишь тот случай, когда ты застала меня с мокрыми волосами, обернутыми полотенцем, и хотела помочь мне их просушить?

Я рассмеялась и сказала, что они и так сами по себе высохнут, и отвлекла тебя, рассказывая о других вещах. Я не могла допустить, чтобы ты увидела мои волосы — они выпадали прядями после химии. Именно тогда я решила прервать лечение, поскольку это было ни к чему. Я прочитала приговор в глазах моего лечащего врача-онколога.

Он даже не слишком настаивал, совсем чуть-чуть, насколько это диктовала ему профессиональная врачебная этика.

Поэтому я умру.

Боже мой, что значит умереть, мы все умрем, но я раньше других.

Тридцать восемь лет. Наверное, это немного рано, не находишь? Но я не жалуюсь, я прожила полную, богатую событиями жизнь благодаря тебе.

Конечно, я не замужем, у меня нет детей, но это не тяготит меня, ты была моим миром и мне этого достаточно.

Как бы посмеялись твои подруги, если бы прочитали это письмо!

Какой убогой им показалась бы моя жизнь по сравнению с их прекрасным существованием!

Но мы-то знаем, что это не так. Моя жизнь не была ни ничтожно малой, ни убогой. Просто чуть короче их жизней.

Потому что они будут жить долго».

— «В первый момент все подумали, что убийство совершено одной из служанок. Самой любимой. Из ревности, зависти, извращенной страсти или еще чего другого. Казалось невозможным, чтобы столь юная девочка могла бы погубить их всех, но среди убитых не хватало одного тела, и показалось проще всего возложить всю вину на нее. Потом аккуратно пересчитали количество частей тел и голов еще раз и выяснили, что количество девочек совпадает».

Тела были расчленены, понимаете? И в какой-то момент решили, что одного тела вроде бы как не хватает!

Очки для чтения и грассирующее «р» обращали на себя внимание, только когда Тутти произносила публичную речь в защиту в суде, и придавали ей менторский вид.

Лючия громко фыркнула:

— Что это? И охота тебе читать подобное? Я пока даже не решила, считать это смешным или отвратительным.

— Да что ты?! Это же очень интересно, а ты, как обычно, дорогая, дальше своих сосков ничего не видишь. Чтиво называется «Пропавшие служанки» и подзаголовок «Правдивая история ужасов виллы Камерелле», я нашла книгу в своей комнате. Это очень интересно.

— Покажи. Кажется, я это тоже где-то видела, — нехотя добавила Дэда.

Дурной вкус. Ну а чего иного можно было ожидать от Тутти? Дэда посмотрела на открытую дверь. И куда же запропастилась Мария-Луиза?

Чтобы выйти из комнаты, Дэде достаточно было найти какой-нибудь предлог. Она и не подозревала, что застрянет здесь вот так, как в классической ситуации: «остановилась и остроумно болтает с подругами, для которых это самое лучшее занятие». Мария-Луиза, ты где?

— «Обнаружив прислугу, предположили, что убийцей был отверженный воздыхатель, пообещавший, что ни его невеста, ни ее подруги никогда не будут с другими мужчинами. Эта версия заслуживала внимания и считалась истинной долгое время, потому что большинству она была удобна. Естественно, призрачный и разочарованный воздыхатель так никогда и не появился. Никто не был наказан за ужасные кровавые убийства, а души девушек продолжали бродить по дому еще долгие годы».

— Долгие годы, понимаете? — сказала Тутти, глядя поверх очков. Дэда сейчас была готова растоптать своими каблуками ее очки в мелкую крошку.

— Это могло бы объяснить роковые стечения обстоятельств и с другими людьми, оказавшимися в этом месте, — задумчиво произнесла Лючия. — Я слышала, что здесь умерли люди. Некая дама из Падуи утонула в бассейне, купаясь ночью после плотного ужина. И еще один немец умер. Вроде от инфаркта. Я не стала вам раньше говорить об этом: вы такие впечатлительные, к тому же с таким энтузиазмом согласились с выбором Пьеры…

— Лючия, иной раз твоя скромность действительно неуместна, — резко и невпопад произнесла Дэда.

Лучия и Тутти посмотрели на нее с непонятной тревогой.

— История на этом не закончилась. Слушайте дальше, — невозмутимо и весело продолжила Тутти. — «Совсем недавно пришли к выводу, что злодеяние, возможно, было совершено женихом, который застал невесту во время занятия запретными играми со служанками. Чтобы выяснить возможность лесбийской любви в обществе, где царят строгие моральные правила, обратились к известному специалисту Прокаччини, который достаточно глубоко изучал подобное поведение. Мы ограничимся только изложением дошедших до нас слухов. Юноша не устоял перед желанием пошпионить за своей красавицей в последнюю ночь, которую она должна была провести вдали от него, но это ему дорого обошлось. Он застиг врасплох несчастных девушек за отвратительными играми, во время которых они ласкали друг друга, истомленные ожиданием.

Непристойное зрелище затуманило разум и сердце юноши, и он потерял контроль над собой. Он растерзал их тела и таким образом смыл кровью позор измены. Возможно, любой в те времена поступил бы так же, а поэтому преступление было сокрыто под покровами лжи».

— Ласкали друг друга? Фу-у! И кто же эту дрянь написал, можно узнать? — спросила стоявшая прислонясь к двери Джованна, с выражением то ли удивления, то ли отвращения на лице.

— Лучше, дорогая, тебе этого не знать, — ответила Дэда со вздохом, взяла ее под руку и вышла с ней из комнаты.

— Ты спускаешься? Ну давай же, спускайся! Вода замечательная!

Вода бассейна, утопающего среди зелени, действительно манила искупаться, а вот размахивающая руками и кудахтающая Мария-Луиза в своем раздельном флуоресцентном купальнике с рюшечками — значительно меньше.

Дэда сдалась (ничего уже не поделаешь, Мария-Луиза ее видела, и теперь от нее не скроешься), закрыла с внутренней стороны окно гостиной, где она уединилась, и пошла в комнату переодеться.

На уик-энд Дэда захватила с собой пять или шесть купальников, и, к счастью, все они были на месте, включая и тот, в котором она купалась ранним утром и который сушился на террасе. Потом она выбрала цельный болотного цвета очень простенький купальник, явно назло Марии-Луизе, и спустилась вниз, предварительно убедившись, что закрыла дверь комнаты на ключ. Ей пришлось прихватить с собой маленькую дамскую сумочку для того, чтобы положить туда ключи с тяжелым гостиничным брелоком.

Дэда сразу же вошла в воду и, явно назло Марии-Луизе и под ее неустанным взором (бедолага Мария-Луиза умела плавать только по-собачьи), четыре раза проплыла бассейн от бортика до бортика.

— Вода чудная, правда? — спросила Дэда, подплыв к Марии-Луизе, барахтающейся у бортика и размахивающей ногами, выполняя какие-то чудодейственные упражнения от целлюлита. — Вместо того чтобы мокнуть, как истукан, плавай и увидишь, что твой целлюлит исчезнет, — сказала она и легла на воду, вытянув свои стройные ноги.

Мария-Луиза язвительно улыбнулась.

«Вся прелесть истинной дружбы, — подумала Дэда, — в том, что знаешь точно, на какие кнопочки нажимать, а какие не трогать, в зависимости от того, какой результат хочешь получить».

Дэда сделала кувырок назад и вынырнула, встряхнув волосами.

— Я, право, не знаю, как тебе не надоедает просушивать их всякий раз. Мне бы терпения не хватило, — сказала подруга.

— А я бы не смогла стоять, как ты, в воде, как истукан или гусыня, с прической и макияжем.

Она это произнесла. Или точнее, у нее это вырвалось. Ну и что же с ней происходит? Сначала не сдержала слез, атеперь не смогла промолчать. Мария-Луиза смотрела на Дэду, которая была явно шокирована ее поведением.

— Извини, дорогая, извини, извини, извини. Это не в моем характере, я знаю, но я очень нервничаю. Могу только сказать, что я хотела сказать другое, но эти слова вылетели так неожиданно.

Мария-Луиза не улыбнулась, боже, она и вправду казалась гусыней: под глазами тени в тон купальнику и с «килограммом» золота, подвешенного к мочкам ушей. Только этого было уже достаточно, чтобы утопить ее, а еще и ожерелье из жемчуга…

Ну кто надевает жемчуга, отправляясь в бассейн, кто, скажите ради бога?

Но Мария-Луиза была хорошей подругой. Ее обиженный взгляд был и неприятен Дэде, и в то же время заставлял ее укорять себя за совершенную оплошность.

— Извини меня. Ты же знаешь, что на самом деле я так не думаю.

И все же она, Дэда, думала именно так. Мария-Луиза прикусила губу, сомневаясь, а потом ее прорвало:

— Ты странная начиная с сегодняшнего утра, я просто не узнаю тебя. Ты никогда не была такой нелюбезной либо до сих пор притворялась. Но если ты именно так думаешь обо мне…

Дэда принялась уверять ее, что и вправду никогда так не думала, ну правда, никогда; что ее беспокоят ее собственные дела, воспоминания о прошлом, что этот дом на нее как-то странно влияет, бла-бла-бла, и что она ее любит, Мария-Луиза — ее самая лучшая и самая близкая подруга и так далее.

Наконец Мария-Луиза улыбнулась и была готова посплетничать.

— Как тебе Джованна? По-твоему, она лесбиянка? Ты обратила внимание, как она держится? А этот пирсинг над бровью? Я что-то слышала по этому поводу, но не представляла…

— А что ты о ней знаешь? — спросила Дэда с любопытством.

— Чуть больше, чем ты. Она не закончила учебу. Помнишь, как она блестяще училась? Первая в классе и без всяких усилий. Потом она выбирает юриспруденцию и зацикливается на частном праве. Она работает на износ. Потом у нее погибают родители, мне кажется, в автомобильной катастрофе, и с тех пор она несметно богата и с полным правом может ничего не делать, сорить деньгами со всякими ошалевшими чудаками. Обязанности, солидарность, и в итоге все эти наркоманы на последней стадии.

— Поговаривали, она с кем-то жила в коммуне.

— Да нет, это старая история, она жила с тремя мужчинами, один из которых был ее мужем. После развода они какое-то время еще оставались вместе, потом один мужчина стал священником, другой покончил с собой, и у Джованны с мужем пути-дороги разошлись. Слышала, что он сейчас в Африке, но не знаю, чем он занимается.

— Какое разбазаривание жизненных сил, — сказала Дэда (она действительно так думала), — такая способная девушка. Лучшая из всех нас.

— Когда ты так говоришь, моя дорогая, мне становится смешно. Ты же ее ненавидела. Она была единственной, которая оспаривала у тебя первенство. — Мария-Луиза злорадно засмеялась.

Дэда удивленно посмотрела на нее. Это, конечно, было так, но в иные времена Мария-Луиза никогда бы не позволила себе сказать подобное вслух. Червяк вылезает из мешка, подумала она.

Настал момент поставить Марию-Луизу на свое место. Вот только они вернутся домой, она ей покажет.

Несколько телефонных звонков тому, другому, и перед Марией-Луизой захлопнутся все двери.

Дэда холодно улыбнулась:

— Какая завидная память! Ты меня пугаешь! Я ничего не помню о лицейских годах.

— Конечно, ты была слишком занята тем, чтобы тебя обожали, до нас, обычных смертных, тебе не было дела.

Мария-Луиза улыбалась, чтобы смягчить сказанное, но Дэда ее знала слишком хорошо, чтобы понять, что подруга на самом деле не на шутку обозлена.

Вдруг Дэде захотелось затащить ее под воду и держать там так долго, пока не увидит пустоту в ее глазах. Потом бы она ее, конечно, отпустила и наблюдала бы как Мария-Луиза, неуклюже размахивая руками, добирается до бортика бассейна и кашляет, болезненно и хрипло.

— Что случилось? У тебя глаза остекленели. Ты о чем сейчас думаешь? Почему ты так на меня смотришь?

Боже, что это на нее нашло? Подруга с тревогой смотрела на Дэду.

— Дэда? Ты не хочешь сказать мне, что с тобой?

— Да оставь меня! Убирайся отсюда, выпей пару аперитивов и оставь меня в покое, — воскликнула Дэда и резко стукнула ее по руке, прежде чем подняться на бортик, схватить полотенце и уйти.

Мария-Луиза осталась в воде, но Дэда даже не оглянулась.

— Что делают остальные?

— Тутти, Аманда и Джованна пошли прогуляться. Какое безумие, в такую жару. Спасибо, но это не для меня. Мария-Луиза пошла в бассейн, полагаю.

— Я знаю, я сейчас оттуда.

— Что-нибудь случилось? — Лючия была слишком проницательна.

Выйдя из бассейна, Дэда быстро вытерлась, оделась, потом прогулялась по одной из тропинок, что терялись в лесочке за виллой. Она надеялась успокоиться, найти внутреннее равновесие, которое покатилось ко всем чертям с того момента, когда она подняла глаза и увидела движущуюся тень в своей комнате. Это произошло всего несколько часов назад. Как же медленно тянулось в это утро время.

На тропинке Дэда почти сразу же встретила Лючию (будто бы подруга инстинктивно поняла, что она была ей нужна), и теперь они молча шли вместе. Лючия действительно была прозорлива, умна и, к сожалению, язвительно весела. Дэда знала, что этот случай мог бы обрасти выдумками, поэтому попыталась смягчить ситуацию.

— Да, случилось… Не то чтобы поругались, ну так, ты же знаешь, какая она.

— Да, конечно, вы почти как сестры. Я вам всегда немного завидовала.

— Действительно? А чему, собственно, было завидовать?

— Ну вы всегда вместе, одна защищает другую. Прекрасные отношения, которые длятся столько лет.

— У тебя, следовательно, никогда не было впечатления, что я принцесса на горошине? Почему же тогда и ты тоже, будучи девчонкой, обожала вертеться вокруг меня?

— А, так, значит, это послужило причиной ссоры? Я тебя раскусила!

Проклятая Лючия. Дэде она казалась слишком хитрой. Не зря же она работает судьей и к тому же имеет славу безжалостного судьи. А потом… Вся эта болтовня о сестрах, будто бы она завидовала, и так далее — это способ, чтобы вытянуть из нее признание о причине ссоры с Марией-Луизой.

А теперь? Как это уладить? Язык у Лючии длинный…

— Да нет, я просто спросила. Теперь, когда я стала женщиной средних лет, я хотела бы понять, как вы меня воспринимали в юности. Я этого сама уже не помню.

— Ты это серьезно говоришь или стараешься переменить тему разговора? — Лючия на мгновение пристально взглянула ей в глаза. — Скажи правду. Прежде всего, ты не синьора средних лет и никогда ей не станешь. Во-вторых, хочешь знать, какой ты была? Ты была великолепна, это правда. Мы все тебя обожали. Мы сомневались, за кем признать лидерство, за тобой или Джованной. Она была воплощением интеллигентности, долга, амбиций, таланта, а ты…

— Большое спасибо, но если Джованна была воплощением всего этого, то что же тогда оставалось мне? — спросила Дэда раздраженно.

— Ты была совершенством, — просто ответила Лючия, не глядя на нее. — Мы все были немного влюблены в тебя, Джованна тоже.

Они молча пошли дальше.

Вокруг все утопало в зелени. Время от времени какой-нибудь шорох в лесочке заставлял их вздрогнуть, но это были всего лишь прячущиеся маленькие лесные зверьки, скорее всего белки.

Дэда не знала, что сказать. Она чувствовала себя успокоенной, но в то же время уставшей от своих эмоциональных перепадов. Это состояние продолжалось с того момента, как она проснулась. Настроение постоянно менялось: радость, страх, раздражение, плач, волнение, умиротворенность и злость. Она действительно была измотана резкими перепадами настроения.

О пропаже белья она уже должна была перестать беспокоиться. Глупая шутка одной из подруг или ее же забывчивость, неподдающаяся объяснению? Нет, с этим покончено, хватит об этом думать, а то с ума сойти можно. Усилием воли она отбросила эту проблему.

— Я почти уже собралась уехать, — сказала она, подумав, что это действительно так. Лючия вздохнула, ей было досадно это слышать.

— Я не понимаю, что я здесь делаю. Мне совсем не весело.

— Большое спасибо!

— Извини, это правда. Мне здесь не весело, и я могу найти по крайней мере сотню более удачных возможностей, чтобы встретиться с каждой из вас. А это что-то вроде поминок по прошлому. Я ворошу воспоминания о своей прошедшей юности и других бесполезных вещах. Я поссорилась со своей самой лучшей подругой, у меня пропали трусики, а эта кретинка Пьера, которая меня сюда вытащила, даже не появилась! Я на самом деле подумываю уехать отсюда.

— Расскажи мне эту историю с трусиками. В этом замешана Мария-Луиза? Вы из-за этого поссорились?

О боже, нет. Только этого еще не хватало. Теперь Лючия начнет сплетничать, пока язык не отсохнет.

— Извини меня, Лючия, но сегодня и вправду не тот день. Лучше я вернусь на виллу и немного полежу.

Лючия смотрела на нее с любопытством, ее носик подрагивал. Она приподнялась на цыпочки, чтобы заглянуть Дэде в глаза. Лючия была маленького роста, но люди, непонятно почему, этого не замечали.

— У тебя усталый вид. Может быть, истощение нервной системы?

Этого еще не хватало.

— Нет, Лючия, нервного истощения у меня нет, — ответила Дэда слабым голосом.

— Тогда что? Расслабься, не думай об этом. Ты все та же, самая лучшая. — Лючия улыбнулась ей своей несравненной улыбкой, от которой Дэда опять вся засветилась и которая напоминала ей, за что подруги продолжают любить Лючию, несмотря на ее ядовитый язычок и ненасытное любопытство. Лючия пожала Дэде руку, может, немного крепче, чем надо.

— То, что касается Пьеры, если это тебя утешит, то мы нашли одну записку.

— Правда?

— Нет, не я нашла, одна из наших девочек. Пьера извиняется, у нее неожиданно умерла тетя, ей позвонили еще до того, как она отключила сотовый телефон. Ей срочно нужно было уехать.

— Какая тетя? Тетя Эдвина? Надеюсь, что не она, я всегда испытывала к ней симпатию!

— В общем, Пьера надеется, что тетя оставила ей драгоценности.

— Лючия, да ты ведьма!

— Ты тоже, золотце, поэтому я тебе и нравлюсь.

Оставить Лючию и пойти дальше в глубь леса одной прогуляться Дэде было несложно, тем более что Лючия не проявляла интереса к природе и возможности подышать свежим воздухом. Пройдя еще несколько сотен метров и исчерпав все темы для разговора, Лючия начала тяжело дышать от усталости и предпочла вернуться на виллу.

Дэда курила десять сигарет в день, если нервничала, могла выкурить даже пачку, но ее походка оставалась легкой и стремительной, у нее не было ни одного лишнего килограмма. Ей были впору джинсы, которые она носила двадцать лет назад: пару старых джинсов с заплатами и вышивками она бережно хранила в глубине одного из ящиков шкафа. Время от времени Дэда их доставала, надевала и с удовольствием отмечала, что может застегнуть молнию. Ну может, иногда и нужно было для этого выдохнуть, но не более того.

Она быстро удалялась в глубь лесочка по тропинке, опасаясь, что Лючия передумает и опять увяжется за ней, но нет, та уже возвращалась на виллу.

Дэда ступала по мягкому ковру травы и примятых листьев, наклоняя голову, чтобы не задеть ветки. Ей казалось, что она передвигается совсем бесшумно.

Вокруг нее стояла тишина. Птицы тоже примолкли, возможно потому, что осторожно наблюдали за непрошенной гостьей, пожаловавшей в их мир. Иногда сквозь кроны деревьев то там, то здесь просачивались лучи света, а вообще можно было подумать, что ты за тысячи километров от города, хотя вилла была совсем недалеко.

Дэда устала от людей, устала до смерти. Сейчас ей хотелось побыть наедине с самой собой.

Она никогда не задумывалась над выражением «оголенные нервы», но теперь прекрасно понимала, что оно значит.

Ей казалось, будто с нее сняли кожу, полоска за полоской, острым лезвием, оголив нервы.

Некоторое время назад она прочла детектив, в котором с одним несчастным героем случилось нечто подобное.

У Дэды мурашки побежали по коже, когда она живо представила себе ту картинку. Окровавленное тело, оголенные мускулы, нечеловеческое лицо и ужас, застывший в глазах.

Это был ее недостаток — умение представлять все как наяву. Подобные книги выбивали ее из колеи, и поэтому ей почти никогда не удавалось дочитать их до конца. Как же назывался тот детектив? Нет, не вспомнить.

За спиной послышался шорох. Дэда вздрогнула от неожиданности.

У нее и вправду нервы были на пределе. Даже шорохи тихого леса могут выбить из колеи.

Неожиданно потемнело, Дэда посмотрела на небо: огромная туча, принесенная ветром, нависла над кронами деревьев.

Похолодало.

Сама того не замечая, она ускорила шаг, и теперь ей казалось, что она ушла очень далеко от того места, где рассталась с Лючией.

«Вот глупая, как мало надо, чтобы испугать тебя, — сказала она себе, глядя по сторонам, чтобы сориентироваться. — Но ты же не побежишь? Это не в твоем стиле».

Тропинка была та же самая, Дэда не сомневалась. Она пришла с этой стороны.

Когда она опять услышала шорох, то даже не обернулась. Лишь краешком глаза заметила, что чья-то тень быстро промелькнула и исчезла: возможно, тень от тучи на фоне листвы создала впечатление чьего-то присутствия, и ничего более.

Она побежала по мягкой листве. Шорохи позади нее становились все слышнее.

Опять нелепая шутка одной из подруг, выбравшей ее своей целью развлечься?

Но почему? Почему? Ничего смешного в этом не было.

Дэда решила остановиться и встретиться лицом к лицу с преследовательницей, понять, кто это, но она этого не сделала.

Просто потому, что ноги ее не слушались, и она продолжала бежать, и бежала, пока не увидела совсем близко стены виллы Камерелле.

Только теперь она замедлила шаг и немного отдышалась. Вокруг никого не было.

Дэда со злостью тряхнула головой, подняла камень и швырнула его в ствол дерева.

Остальные подруги опять отвергли тебя, в который раз. Беги прочь, если услышишь смех Дэды.

Дэда, сладенькая безжалостная стервочка, красивая блондинка, которая невесть что корчит из себя: как она ходит и усаживается на стул, поджав ноги и выпрямив спину.

Дэда такая женственная.

Ты не можешь не думать о Дэде даже сейчас, когда убегаешь вся в слезах, что обжигают твои глаза.

Ты не одна из них и никогда не будешь. Не оборачивайся, чтобы посмотреть на них, ты же знаешь, что они все там, в своем кругу, вокруг Дэды и Джованны.

Дэда сидит, обхватив руками плечи, колени сомкнуты, изящные лодыжки. Джованна стоит, положив одну руку ей на плечо.

Теперь они ненавидят друг друга, но ты этого не знаешь. Аристократка и Анархистка — так их называли.

Сейчас ты бежишь к Рите, которая на перемене делает домашние задания, поскольку с ней никто не разговаривает.

— Что случилось? — спрашивает она, положив ручку.

— Ничего. Все нормально, — говоришь ты, закрывая дверь аудитории, потом опускаешься на колени рядом с ней и начинаешь всхлипывать, положив ей голову на колени.

— Ты когда-нибудь смиришься? — спрашивает Рита. — Ты не такая, как они. К счастью. Но ты не хочешь с этим примириться. Почему ты не можешь понять, что стоишь гораздо больше их? Почему? — Ее пальцы гладят тебя по голове, сначала пряди, потом осторожно кожу под волосами, ее движения медленные, нежные, завораживающие.

И ты закрываешь глаза, прижимаешься щекой к бедру Риты и позволяешь себя ласкать, в то время как слезы хлынули из глаз ручьем.

С Амандой она договорилась после завтрака. Лучше сразу же избавиться от навязчивых мыслей и больше об этом не думать. Свою очередь мыть посуду она отработала и теперь оставшийся уик-энд будет бездельничать.

Дэда считала, что от любых скучных дел нужно избавляться побыстрее, как с домашними заданиями, когда она была школьницей. Ее мать заставляла ее делать уроки, едва девочка возвращалась домой. Мать была так устроена, и во многом оказывалась права.

Дэде в принципе нравилось возиться на кухне и готовить еду: повар из нее получился бы превосходный.

Но готовить ей нравилось одной, без чьей-либо указки. Обычно званый ужин они устраивали дважды в месяц.

Друзья, коллеги Луки, ее коллеги, новые знакомые.

В этот день на кухню вход был воспрещен всем за исключением разве что Пернанды, которая допускалась только до самой неблагодарной и черной работы — мытья посуды.

Меню продумывалось задолго до подготовки к званому ужину, тип вина выбирался сообща с Лукой (одно из самых приятных дел, которые они делали вместе, с удовольствием), очень внимательно продумывалась и сервировка стола. На середину стола ставились красивые цветы, которые Дэда обычно заказывала у продавца маленького цветочного магазина, потому что только он умел угождать ее вкусам.

А еще красивые скатерти, карточки на столе с указанием имени — все требовало заботливого внимания и усердия. Главные блюда начинали готовить заранее. Кроме того, нужно было красиво разложить пищу, выдержать сочетание цветов, точно соблюсти время подачи блюд, распределить места за столом, организовать беседу. Все сходились во мнении, что ужины, устраиваемые Дэдой, великолепны, и ее подругам не удавалось превзойти Дэду в этом.

Сейчас она предложила Аманде свою помощь на кухне — это был подходящий случай возобновить прежние отношения. А еще узнать, у кого она стрижется. Прическа у Аманды была просто великолепна!

Дэда застала Аманду на кухне с завязанным на талии фартуком, на руках, проворно перебирающих кабачки, очень аккуратный маникюр. Вот такая была Аманда, хотя, если подумать, что ее семья владела банком…

— Что приготовим? — лучше позволить Аманде сделать выбор, а она, Дэда, будет довольствоваться выполнением неблагодарной работы чернорабочего.

— Не знаю, я думала приготовить карпаччо^[4] с кабачками. Что ты об этом думаешь? Ты же отлично готовишь.

— Ты тоже, если не ошибаюсь; я помню пасхальную запеканку, это было просто обьедение!

— Я целый год занималась на кулинарных курсах, но остановилась на приготовлении рыбы, прослушав только половину лекций по рыбным блюдам, поэтому могу приготовить лангуста, но не золотую рыбку, а по десертам я вообще абсолютный ноль, — и Аманда рассмеялась своим юным обезоруживающим смехом.

Когда она смеялась, на левой щеке у нее появлялась ямочка. И поэтому она казалась прямо-таки девчонкой, еще и из-за шаловливой челки пепельных волос и темно-синих глаз. Дэда всегда считала ее симпатичной, хотя в школе Аманда была робкой и незаметной. Хорошо воспитанная девочка, которая общалась с ними, потому что их матери были подругами, но которая потом всегда забивалась в угол с книгой в руках. Аманда в детстве постоянно читала.

Когда они повзрослели и вышли замуж, их дома находились в одном районе, поэтому они дружили в первые годы после замужества, устраивали совместные партии в бридж или играли в бурраку, а еще раньше вместе отдыхали в Греции. В их компании была и Мария-Луиза. Потом пошла череда тридцатилетних юбилеев, а теперь сорокалетие мужей некоторых подруг. Да, они часто виделись, но откровенных разговоров не было. Дэда не помнила, чтобы она ходила с Амандой за покупками, они даже ни разу вместе не ходили поужинать или в кино, как, например, было с Марией-Луизой, или Пьерой, или кем-то еще из подруг из прежней школьной жизни.

«Почему этого не происходило? — спросила она себя раздосадованно. — Она мне симпатична, я ей тоже, почему у нас не может быть близких отношений, к тому же мы знакомы — она быстренько посчитала, — двадцать пять лет».

— Я уверена, что ты — молодчина, — сказала Дэда улыбаясь, а потом решительно добавила: — Решай все сама, я не хочу думать об этом, буду просто мыть посуду.

— Хорошо, если ты на этом настаиваешь, — Аманда сомневалась.

«У нее даже веснушки сохранились, отметила про себя Дэда с завистью. Боже мой, у нее даже и в пятьдесят лет будет вид школьницы. Правда, попа у нее побольше моей, но ведь должно же быть хоть что-то…» — Дэда опять улыбнулась ей.

— Я рада, что нашелся повод побыть с тобой, — сказала Аманда, начав готовить соус, — знаешь, поболтать, посекретничать наедине.

— Мне тоже приятно. — Дэда навострила ушки. Аманда хотела о чем-то поговорить?

— Пребывание здесь не действует на тебя каким-то особым образом?

— Наконец-то нашелся кто-то, кто меня понимает. Я с утра нервничаю. Все эти воспоминания о прошлом… С тобой тоже такое происходит?

— Нет, то есть, может, да, но я вовсе не это имела в виду.

— А что тогда?

— Нахождение здесь. Здесь, понимаешь? — И Аманда бросила на нее косой взгляд.

— Нет, а что я должна понять? (Уф-ф, вот почему они никогда не были подругами. Аманда и в самом деле предпочитала оставаться во всем слишком серьезной).

— Здесь, на вилле Камерелле, ровно двадцать лет спустя.

— Двадцать лет после чего? — Дэда фыркнула. — Что здесь особенного?

— Ты не понимаешь?

— Я ничего не помню, — ответила Дэда решительно.

Аманда порой была надоедливой и настойчивой, но, без сомнения, общение с ней пошло Дэде на пользу: она успокоилась.

Когда страх прошел, исчезла и злость, наступил момент подойти к Марии-Луизе и помириться.

Тем временем Аманда закончила приготовление ужина и предложила пойти прогуляться, но Дэда решила, что с нее уже достаточно прогулок.

Надо постараться помириться с Марией-Луизой, и чем раньше, тем лучше, а то ведь она способна сердиться и дуться весь уик-энд и даже дольше.

Первая попытка разыскать Марию-Луизу оказалась безуспешной.

Ее не оказалось ни в бассейне, ни в комнате. Дверь не закрыта на ключ, постель не застелена.

Дэда с отвращением сморщила нос и вышла из комнаты. Мария-Луиза, наверное, умерла бы от стыда, если бы узнала, что кто-то видел этот беспорядок. Но ее показуха убирать, чистить, смахивать пыль лишь маскировала ее крайнюю неряшливость. В доме безукоризненная чистота, но, ради бога, не открывайте шкафы.

На вилле Камерелле было тихо, все разбрелись кто куда.

Вот скука! Дэда устало села в небольшое кресло в холле.

Как ей хотелось услышать сейчас голос близнецов. Но сотовый телефон остался дома. Прежде чем уехать, она попрощалась только с Пернандой. Близнецы были в бассейне, а Лука — неизвестно где.

Лука. Когда она закрывала глаза, то вспоминала его лицо, немного презрительней изгиб губ. Ей нравился и этот изгиб, и волевой подбородок мужа, и его ясный открытый взгляд. Да много чего еще. Например, как он занимался с ней любовью, не спеша, давая ей возможность чувствовать себя королевой.

Дэда ни разу ему не изменила, и странно, но в этом она даже не испытывала какой-либо потребности.

Лука перестал любить ее… когда же…

На самом деле для нее это не имело никакого значения.

Первый раз Лука изменил ей два года назад, — летом. Не раньше, она была в этом уверена. Да, почти уверена.

Дэда попыталась поговорить об этом с мамой, но та тут же поставила ее на место. Мы из рода Понтрелли, а Понтрелли на это даже внимания не обращают.

Когда они поженились, они очень любили друг друга.

Лука был красив, высокомерен, уверен в себе: молодой и блестящий врач — пластический хирург, просто обреченный на успех. И успех пришел, появились роскошный дом, вилла на море и домик в горах.

И дети.

С появлением детей многое стало меняться.

Возможно потому, что для Дэды они были очень желанны и она израсходовала на них всю свою любовь и внимание — то, что раньше было посвящено только Луке. Постепенно Лука стал отдаляться, а она не сразу это заметила.

Его работа никогда не мешала супружеской жизни.

Дэда сопровождала мужа в командировках и на конгрессах, ездила с ним по всему миру. Ее работа позволяла ей это делать: она была профессором политической экономики, как и ее отец.

Когда появились дети, Лука изменился, потому что сначала ему казалось, что он лишний, а потом постепенно смирился со своей участью. Центр любви сместился, и Дэда долгое время чувствовала себя счастливой.

Теперь нет. Дети подрастают, у них появляются свои интересы. Теперь они уже не так, как раньше, зависят от нее.

Мужа почти никогда не было дома, а когда он приходил, то зависал на телефоне или сидел у телевизора.

Он не мог больше игнорировать телефонные звонки.

Если ты кардиолог, то понятно, почему люди звонят тебе глубокой ночью. Если педиатр, тоже. А пластический хирург? Звонят, потому что появилась еще одна морщинка? Обвисла грудь? Съехал набок нос?

Дэда начала беззлобно подшучивать над этими звонками: «Не звонки, а рога, что мне наставляет мой муж». Это было еще одной из тем для беседы во время игры в бурраку, хотя в душе у нее все кипело.

Она не понимала, почему это случилось именно с ней, с ней, которая еще с юных лет имела возможность выбирать любого, с ней, которая до сих пор оставалась бесспорной главной героиней всех вечеринок и званых ужинов.

Если бы ее спросили, любит ли она Луку, она бы не нашлась, что ответить.

Теперь она сама себя спросила об этом, но вновь не нашла ответа, лишь тряхнула головой и выбросила эту мысль из головы.

Дэда могла запросто отложить решение проблем на потом, если они ей мешали. Такой она была всегда.

Может, поэтому она ничего не помнила о той встрече двадцатилетней давности.

Она бы о ней не вспомнила, даже если бы от этого зависела ее жизнь.

Комната Дэды пахнет ею. Это почти не чувствуется, но запахи есть.

Запах ее тела.

Окна закрыты, белые шторы висят не шелохнувшись. Все в полном порядке, как и заведено в роду Понтрелли.

Покрывало аккуратно застелено, на нем ни морщинки, на двухместной кровати — во всех комнатах двухспальные кровати — взбитые подушки с цветными наволочками в тон покрывалу лежат очень изящно, будто бы совсем недавно приходила горничная.

В ящичках тоже порядок, все тщательно разложено: гольфики из кашемира, шелковые рубашечки, шейные платки и чулки, один уголок только пуст, там, где должны были бы лежать трусики (пару, одолженную у Марии-Луизы, Дэда из предосторожности спрятала под матрас).

Книга, которую она взяла с собой, лежит на одной из прикроватных тумбочек, и будет там лежать нечитанной до конца выходных. Это последняя недавно опубликованная псевдоинтеллектуальная стряпня, та, о которой все говорят и делают вид, что прочли. Дэда надеется, что сможет что-то понять, просто пролистав ее, так, чтобы можно было сказать, что нашла это произведение глубоким, человечным и действительно великолепным.

Туфли, аккуратно выстроенные в ряд, стоят в углу рядом с камином. Размер ее обуви 37,5. Дэда предпочитает обувь фирмы Ferragamo.

В чемодане лежит черновой вариант доклада, который она готовит для конгресса в Лионе. Дэда надеется просмотреть его хотя бы мельком вечером, если не слишком устанет.

Дверь, ведущая на лестницу, на этот раз надежно закрыта. Та, что ведет на террасу, только прикрыта. На террасе сушатся ее купальники.

В ванной запахи Дэды ощущаются сильнее. Очень чувствуется запах духов «Шанель № 5», которыми она продолжает пользоваться, не обращая внимание на мнение других, что они давно вышли из моды. Здесь же лежат ее косметичка и щеточки, фен, дневной и ночной кремы (она пользуется одной французской маркой, малоизвестной, но жутко дорогой, косметику присылают ей из Парижа) и еще крем для тела без всяких ароматических добавок.

Кроме того, ощущается легкий аромат ее любимых сигарет и запах зубной пасты с корицей (такой же, как и у детей).

Ее халат аккуратно висит в углу ванной комнаты, он тоже впитал ее запахи, как и ночная рубашка, что лежит под подушкой.

Если кто-то войдет сюда и глубоко вздохнет, то сразу же четко определит составляющие этого запаха, и здесь не понадобятся курсы по изучению запахов, которые, например, заканчивала Аманда.

Но сейчас в комнате Дэды никого нет…

— Ты спала? Извини, но я не устояла. Ты была такая, не знаю, как сказать, молоденькая.

Джованна, непонятно почему, улыбалась смущенно, сидя перед ней на корточках.

Дэда тряхнула головой, чтобы прогнать сон. Да, она вздремнула и даже видела очень приятный сон, который мгновенно улетучился, едва она открыла глаза.

Джованна? За что она извиняется? Дэда привстала с кресла, в котором уснула, и растерялась, увидев, что верхние пуговицы ее шелковой кремового цвета рубашки расстегнуты. Из-под рубашки был виден ее бюстгальтер с вышивкой.

Дэда опять вдруг все вспомнила — пропавшие трусики, подозрения, страх, охвативший ее в лесочке. Дэда окинула подругу взглядом, выражающим ужас, но Джованна лишь громко рассмеялась и неожиданно села на пол. Она смотрела на Дэду, красивая и восторженная, волосы торчком, обнажив в улыбке белые зубы.

Дэда тут же вспомнила все то, что в давние времена придавало Джованне очарование и подчеркивало ее индивидуальность: она была очень подвижной, приспосабливалась к любой обстановке, принимала решения без промедления, смелая и искренняя, какой она, Дэда, во всяком случае в шестнадцать лет не была.

— Не бойся, я не покушалась на твои прелести. Я тебя только поцеловала, и все. Я только тебя поцеловала. В щечку, — в заключение сказала Джованна серьезно, в ее глазах зажглись шаловливые искорки.

Дэда поняла, что выглядит смешно, и в то же время почувствовала, что постарела, нет, на самом деле чувствовала, что стала стареть.

— Правда, я казалась моложе?

— Намного, намного моложе, и еще невинной.

— Но, видишь ли, вот невинной я никогда не была.

— А я и не сказала, что была, я сказала, что казалась.

— Тогда ладно.

Они смотрели друг на друга улыбаясь, немного заговорщически, но в чем мог состоять этот заговор, Дэда так и не поняла.

— У тебя есть дела? — спросила Джованна, приподнимаясь, сделав всего одно плавное движение и продолжая держать Дэду за руку.

— Ничего особенного. А что? — Дэда и нервно сцепила пальцы рук.

— Я хотела пойти разведать обстановку. Осмотреть крышу, кладовки, побродить повсюду. В этом доме какая-то странная атмосфера. Я постоянно чувствую здесь чье-то присутствие.

— Прекрати! У меня мурашки бегут по коже.

— Боишься? Если хочешь, я могу подождать Аманду. Мы с ней об этом говорили сегодня утром, она очень заинтересовалась. Она занималась на курсах по парапсихологии некоторое время назад, и ей говорили, что она обладает способностями медиума.

— Возможно. Если хочешь пойти с ней… — Что это за неприятный спазм, почему? Ревность? Да нет, абсурд.

— Честно говоря, я предпочла бы твою компанию, — сказала Джованна и подмигнула.

«Абсурд какой-то», — подумала Дэда, но все же побежала за Джованной по лестнице, не выпуская ее руку из своей.

На первом этаже они остановились.

— Моя комната там, — прошептала Джованна, указывая на очень крутую лесенку, которая терялась в темноте. Дэда вздрогнула, но руку свою не отпустила. Зубы Джованны сверкали в темноте, как и ее глаза. «Обворожительная хищница», — неожиданно подумала Дэда и почувствовала комок в горле. Джованна повернулась и показала ей еще одну лесенку в конце коридора, еще более крутую. Чтобы добраться до нее, нужно было пройти мимо нескольких дверей, ведущих в другие помещения.

Они поднялись молча. Дэда была благодарна, что Джованна не пыталась высвободить свою руку из ее горячей руки. В конце лестницы находилась дверь с выкрашенной в черный цвет ручкой. Отворив ее, подруги оказались еще перед одной лестницей. Здесь всюду была паутина и пыль и несколько пауков. Джованна рукой отстранила паутину, и обе женщины прошли под ней.

Здесь ступени заканчивались, далее шло темное, больше похожее на пещеру помещение, едва освещаемое сквозь щели, образовавшиеся, видимо, совсем недавно из-за обвалившейся крыши.

— Нужно было взять фонарик, — прошептала Дэда.

— У меня есть, — ответила Джованна, оборачиваясь, чтобы помочь Дэде.

Луч света осветил небольшой участок перед ними. Потолок был низкий, и подруги должны были продвигаться наклонившись, чтобы не задеть балки. Джованна все равно касалась их своими волосами. Дэда непроизвольно вздрогнула и последовала дальше за Джованной, пригибая голову, чтобы не коснуться потолка.

Но здесь ничего не было. Огромное помещение оказалось пустым. Ни чемоданов, ни мебели, ни старых книг или бумаг. Только темнота и пыль.

— Я так и предполагала. Нам нужно было начать с подвалов. Я слышала, что-то идет оттуда.

— Но что? Может, ты мне скажешь, что ты ищешь?

— У этого дома есть история.

— Хорошо. И что? — фыркнула Дэда. — У всех старых домов есть история. Этот дом переходил из рук в руки начиная с шестнадцатого века. Когда-то здесь распалась семья из-за несостоявшейся свадьбы, потом его продали из-за карточного долга. Сегодняшние хозяева, родовой герб которых мы видим на дне бассейна, владеют виллой сто — сто пятьдесят лет. С семидесятых годов здесь открыта гостиница, десять лет это был семейный бизнес, теперь гостиницей управляет одно агентство. Как видишь, я изучила этот вопрос.

Говоря, она подошла к одному из чердачных окон. Внизу, на дне голубого бассейна, можно было разглядеть герб: лев с поднятыми передними лапами и кровоточащей раной из сердца, пронзенного кинжалом, а чуть ниже какой-то девиз. Кто знает, что он гласил. Отсюда невозможно было разглядеть буквы. Но очки она пока не носила, рановато еще.

— Я говорю не об этих глупостях, — разгневанно сказала Джованна. Дэда обернулась и изумленно посмотрела на нее.

— И о чем ты тогда думаешь? Почему ты так разозлилась?

— Извини меня. В этом доме что-то произошло много лет назад, что-то злое и нехорошее, и это сейчас витает вокруг нас.

— На что ты намекаешь? — резко спросила Дэда. Во рту у нее появился неприятный привкус.

Джованна удивленно посмотрела на нее:

— Ни на что я не намекаю. Существует история, закончившаяся смертью, история кровавая, с душераздирающими криками и ужасом. Погибли люди, понимаешь? Это было задолго до нашего рождения.

— Хочешь сказать, что ты веришь во все эти глупости? Призраки, привидения, разоренные дома и тому подобное? — Дэда сопроводила свои слова жестами. На ее губах появилась легкая усмешка.

— Не понимаешь? — ответила Джованна надтреснувшим от разочарования голосом. — Я эти вещи чувствую. И хотела бы, чтобы это было не так!

— Успокойся! А что ты чувствуешь? Что ты знаешь об этом?

Полумрак, пыль, тишина. Дэде стало неприятно находиться здесь, захотелось побыстрее спуститься с этого чердака, с Джованной или без нее.

— Очень много лет назад в день своей свадьбы умерла одна девушка. Ей было шестнадцать или семнадцать лет. Примерно столько, сколько и нам, когда мы впервые появились на этой вилле. Эту историю мне рассказала одна преподавательница, по-моему Дзорци. И я ее всегда помнила. Накануне свадьбы, вечером, сказав, чтобы ее не беспокоили, невеста ушла в свою комнату. Утром ее все ждали: священник, приглашенные, родители, жених — все. Невеста не появлялась. Пошли в ее комнату, но ее там не было. Начали искать по всему дому и нашли ее…

— Ее нашли?.. — Дэда чувствовала каждый волосок, вставший дыбом, на своей руке.

— Ее нашли где-то в подвалах, там, где они заканчиваются, точного места я не знаю. Девушка была в своем свадебном платье. Ее расчленили, а потом собрали, надев сверху платье. Жених обнял ее, и из одежды посыпались разные части ее тела, как у разбитой куклы. Он потерял рассудок.

— Какая ужасная история, — прошептала Дэда, — и какое дерьмо эта язвительная старая дева, Дзорци, что рассказала тебе этот ужас.

В глубине чердака послышался какой-то звук. Подруги напряженно всматривались в темноту.

— Думаю, что ты делаешь все, чтобы у меня прошло желание продолжать расследование и разгуливать здесь.

— То есть то, чем мы сейчас занимаемся, расследование?

— Ну да.

— А убийца? Его нашли позже? (Почему ты надеялась услышать положительный ответ? Это была такая давняя история).

— Так никто и не понял, что произошло. Никто и никогда.

В глубине чердака темнота сгустилась. Дэда была уверена в этом.

— Послушай, пойдем отсюда. Не знаю, как ты, но я начинаю нервничать.

Они направились вниз по лестнице, опираясь на стены. Дойдя до двери, обнаружили, что она плотно закрыта; Джованна распахнула ее, ударив ногой. Подруги побежали, хватаясь за стены, подталкивая друг друга. Когда добрались до первого этажа, обе тяжело дышали, у Дэды даже началась икота, но она чувствовала возбуждение, и это ей нравилось.

— Что это было? — спросила она, икая, и наклонилась, надавливая с силой на селезенку.

— Знаешь, — ответила Джованна, — я немного приукрасила эту историю. Но я действительно что-то слышу, правда, только ночью.

Джованна посмотрела ей в глаза, на этот раз взгляд был серьезный, и Дэда поняла, что сейчас она доверит ей тайну или в чем-то признается. Дэда растерянно улыбнулась.

— В общем, это любопытная, но несуразная и противоестественная история.

— А тебе не нравятся леденящие душу истории, правда? — Джованна улыбнулась и подняла руку.

Дэда подумала, что она собирается погладить ее по щеке, и, запинаясь, сказала первое, что пришло ей в голову.

— Ты, значит, думаешь, что и между нами, в наших отношениях, было что-то противоестественное? — она не уточнила когда, но подумала, что Джованна поняла.

— Да нет, я так не думаю. С твоей стороны точно не было странного поведения, да и со стороны других девочек. Мы были нормальными, может, со своими причудами, но нормальными. Хотя… — Она стала серьезнее. — Хотя была та, как же ее звали, Рита, вот она, да, была странная и совсем ни на кого не похожа. Для нее секс вообще не существовал. Ты помнишь?

— Я ничего не хочу помнить, — ответила решительно Дэда.

— Вот та девочка, ее звали Ритой, была странной. И кто знает, как сложилась ее жизнь, — прошептала Джованна.

— Меня это не интересует, и я ничего не хочу об этом знать, — ответила Дэда и побежала вверх по лестнице.

Ты любила их всех — кого больше, кого меньше, но ты любила всех, ты наблюдала за ними и преследовала их в течение всех этих лет, наполненных взлетами и падениями. Ты была как бы их садовником и тайно присматривала и наблюдала за ними трепетно и внимательно.

Потом решила, что настал момент собрать их.

Сейчас, именно сейчас, пока не поздно.

Наконец Мария-Луиза вернулась к себе в комнату. Она повернула к Дэде свое припухшее лицо, посмотрела покрасневшими глазами и попыталась улыбнуться.

Дэда почувствовала себя стервой.

— Мария-Луиза! Я очень сожалею, но не обижайся, извини меня, — Дэда присела на краешек кровати поближе к ней и взяла подругу за руку. Мария-Луиза собрала в кулачок ворох носовых бумажных платочков и состроила жалкую гримасу.

— Мне тоже жаль. Я не могу пользоваться никакой косметической продукцией. Эта проклятая аллергия!

Дэда пристально посмотрела на подругу, не выпуская ее ладонь из своих рук. Лучше было бы утопить ее в бассейне…

— Ты успокоилась? — Мария-Луиза посмотрела на Дэду снизу вверх изучающим взглядом, но рука продолжала теребить жемчужные бусы. — Если бы я тебя не любила, я давно послала бы тебя ко всем чертям.

— Да, Мария-Луиза, я успокоилась, — вздохнула Дэда. Ну, а что еще можно было здесь сказать? Мария-Луиза никогда этого не поймет.

— Конечно, ты была права, — продолжила беспечно болтать Мария-Луиза, посматривая на ногти. — Эта обстановка меня нервирует. Я поболтала с Тутти и Лючией, мы встретились в лесочке (ты там уже побывала?), и они забили мне голову всякими глупостями по поводу жуткого убийства, которое вроде бы произошло здесь в восемнадцатом веке или раньше. Представляешь, невеста…

— Ее расчленили, я знаю, — сказала Дэда со скучающим видом.

— Нет, ее разделали как тушку! Но не только это. Я чувствую себя не в своей тарелке. Ты не в счет, но другие какие-то чужие, и это меня тяготит.

— Ну что ты, мы здесь лишь со вчерашнего вечера.

— Для меня это уже слишком долго, — сказала решительно Мария-Луиза, — я остаюсь здесь только из-за тебя.

— Ну тогда я благодарю тебя за твою жертвенность.

— Не за что. Я хотела, чтобы ты это знала. Но не хотела бы, чтобы ты чувствовала свою вину.

«Да, как же», — подумала Дэда, но вслух сказала:

— Конечно же, нет, к тому же если я здесь, то в этом только твоя заслуга, если помнишь.

Мария-Луиза расчесывала волосы и сделала вид, что не слышала слов Дэды.

— Ты когда-нибудь вспоминаешь тот приезд сюда? Тот бардак, который мы здесь устроили… ты помнишь?

Дэда оказалась в невыгодном положении.

Они об этом никогда не вспоминали. Только однажды, сразу же после того, как это произошло. Но тогда они сказали сами себе: что сделано, то сделано. Больше разговоры на эту тему не возникали… Они ведь были совсем девчонки.

Мария-Луиза словно прочитала ее мысли.

— Мы были всего лишь глупыми девчушками. Никто не смог бы нас обвинить в том, что произошло. Тебе тоже так кажется? О боже, я думаю, что не такая уж хорошая идея была возвращаться сюда. Именно сюда, когда в мире есть столько замечательных мест. И как эта мысль могла прийти в голову глупой Пьере?

Но Дэда ее больше не слушала. Она была уже за дверью комнаты, спустилась по лестнице и вышла из дома.

Она обернулась и посмотрела на виллу.

Всего несколько часов назад она точно так же смотрела на виллу, радовалась солнцу, чувствовала себя счастливой и спокойной. А потом заметила тень в окне своей комнаты, и все пошло иначе, все изменилось.

Неужели это правда? В тот момент все изменилось? Или много-много раньше?

Да, она, конечно же, могла уехать.

Могла повернуться, пойти вдоль аллеи, усыпанной гравием, уйти и не возвращаться. Чемоданы привезла бы Мария-Луиза, а если нет, то и черт с ними.

Да, Дэда могла уйти, но знала, что она этого не сделала бы.

Будто под невидимой тяжестью, Дэда сгорбилась и пошла в лом.

Выбеленные стены, неоштукатуренные потолки, огромные разных размеров балки из древесины, пропитанные олифой, так же как и почерневшие огромные и тяжелые двери. Чуть потертый, но блестящий паркетный пол, старинные персидские ковры.

Хрустальные люстры, мастерски украшенные выдувными разноцветными фруктами: кисти винограда, яблоки, груши свешиваются из самого центра люстры. Есть еще разноцветные люстры, их грани играют многоцветными призмами: зеленые, красные, желтые и голубые.

Флорентийские обои, лилии, сотканные из разных цветов на тяжелых тканях золотого или темно-золотого цвета, узорчатые скатерти в столовой, сковородки и медные котелки разных размеров, развешанные на стене, грелки для постели.

Клетки из резного дерева, развешанные по стенам. Для чего? Что за несчастные птицы ждали в них своей смерти?

Огромный медный поднос на камине; повсюду развешанычерно-белые фотографии, картины неизвестных художников, нарисованные углем и написанные акварелью совсем недавно.

Элегантный диванчик, обитый зеленой тканью; джакузи в каждой ванной комнате; окна с видом на лес или бассейн; фотографии собак с завязанными на шее красными платочками; коллекция статуэток лошадей, выставленная на полочке камина в гостиной, а еще статуэтки кошек, шахматы с резными фигурками, книги, книги повсюду — на полочках, сделанных вручную, книги на итальянском, французском и немецком языках; салфетки на столах, часы и изделия из керамики.

А еще бар с огромным выбором напитков и гостевая книга с записями; плющ, укрывающий стены дома, гравий на земле, комната с видом на бассейн для прислуги, лежаки и подушки рядом с бассейном.

Двери закрываются и открываются, слышны шаги по лестницам, голоса женщин, снующих по коридорам, запахи еды из кухни, шум струящейся воды. Дом хранит все это и еще многое другое. Хранит и ждет.

Наступил обеденный час. Наконец-то!

Время будто остановилось. Дэда не могла больше ни оставаться одна, ни находиться в компании подруг. Ей не хватало Пернанды, с которой она охотно поболтала бы, чувствуя себя абсолютно свободной.

Она поднялась с постели, где напрасно пыталась расслабиться последние четверть часа.

На улице было жарко, липкий пот выступил под мышками. Принять душ — вот что ей было нужно, хороший теплый душ, чтобы смыть грязь и воспоминания, тревоги и усталость, накопившуюся за этот день.

Когда она проходила мимо платяного шкафа, под ногами неприятно скрипнул пол.

Дэда посмотрела на накренившийся кирпичик в полу. Это было просто недопустимо: вываливающийся кирпич в гостинице с амбициями и претензиями на обслуживание первоклассного уровня. А если сказать откровенно, то и бассейн мог бы быть получше. А уж о кухне и говорить нечего, совсем допотопная.

Хотя ванная комната — то, что надо.

Душ или ванна? Сколько раз за сегодняшний день я принимала душ? «Я коротаю свое время под душем во время этого бездарного уик-энда», — подумала Дэда. Вода уже начала заполнять ванну, очень теплая, именно такая, как ей нравилась.

За пять минут ванна наполнилась; несколько капель расслабляющего эфирного масла и хорошенькая порция ее любимой пены для ванны.

Со вздохом наслаждения она погрузилась в пену до подбородка. Волосы приподняла наверх, закрепив заколкой, и теперь пузырьки пены ласкали нежную кожу ее шеи.

Дэда закрыла глаза, попробовала расслабиться, и в голове зазвучали ритмы давно забытой музыки. У нее был музыкальный талант, но она его никогда не развивала. Она, может, и не смогла бы правильно воспроизвести мелодию, не обладала исключительным голосом, но была способна запоминать и повторять про себя любой понравившийся ей музыкальный фрагмент.

Сейчас в ее голове звучал любимый фрагмент классической музыки, часто сопровождающий один из рекламных роликов. Ее мало заботило, как называется это музыкальное произведение и кто его автор, возможно Моцарт или Шуберт, а может, Брамс, но она помнила каждую ноту, каждый переход — так гурман может ощутить все составляющие блюда.

Дэда запрокинула голову, прикрыла глаза и начала напевать мелодию.

Ванную быстро окутал пар, зеркало запотело, хотя дверь слегка была приоткрыта. Дэда лежала в теплой воде, и в голове звучала любимая музыка.

Легкий ветерок гуляет по комнате, наполняя ее свежим воздухом. Окно почему-то оказалось открытым.

В ванной тоже стало чуть прохладнее, зеркало, что совсем недавно было запотевшим, ближе к двери прояснилось, как будто бы кто-то протер часть его поверхности.

Дэда не обратила на это внимания, не обратила внимания даже на то, как легкое движение воздуха коснулось ее правой руки, которой она держалась за край ванны, и по руке пробежали мурашки. Светлые волоски на руке встали дыбом, но она и на это не обратила внимания, настолько была захвачена музыкой. Дэда опустила руку в воду.

Прядь волос выпала из-под заколки и намокла. Дэда и на это не обратила внимания. Она не услышала и легкий скрип двери в ванную.

— У ее отца есть мясная лавка, представь себе. Мать, прежде чем выйти замуж, работала горничной. Я слышала, как моя мать рассказывала это твоей…

— Подумать только! А мне она ничего не сказала.

— Ну и что? Что в этом плохого?

— Конечно же, ничего плохого в этом нет, но…

— Но объясняет многие вещи, вот…

— Молодец, Дэда, это именно то, что я пыталась сказать.

Даже если бы ты не хотела этого слышать, ничего не получилось бы.

Ты пристально всматриваешься в белую плитку ближней к тебе стены, белые плиточки все абсолютно одинаковые, та, что чуть дальше, немного покосилась, но какое это имеет значение? У тебя щиплет глаза, может, поэтому ты не очень хорошо видишь, а может, потому, что тебе нужно было бы посмотреть сквозь узенькую щелку между косяком двери.

Они в школьном туалете, во время перемены подкрашивают губы.

Дэда одета в розовую водолазку, легкую, как облачко, волосы завязаны бантом такого же цвета. Любая другая в таком виде показалась бы жеманной, а она просто обворожительна. Дэда подводит губы помадой телесного цвета. Из-под коротенькой черной юбки видны ее стройные ноги, на ногах сапожки, она подымается на цыпочки.

Другие девочки окружили ее. Они улыбаются, кивают, хотят быть похожими на нее.

Ты же закрылась в одной из кабинок, забралась с ногами на унитаз, чтобы твоих ног не было видно из-под двери. Ты надеешься, что они не узнают, что ты здесь, стараешься не шуметь, ты почти не дышишь.

Потому что сейчас они говорят о тебе.

Дэда любила драгоценности, но считала, что они требуют особого внимания и должны быть безупречны.

Сережки Тутти слепили ей глаза, вызывали раздражение, лишали аппетита.

А уж о колечке Лючии и говорить нечего, невыносимая неряха.

И эта Джованна с ее пристрастием к пирсингу…

На драгоценности Марии-Луизы можно было рассчитывать, если когда-нибудь понадобится освещать темную комнату.

Аманда, как всегда, сдержанна и безыскусна, может, даже чересчур бесцветна. Но у Аманды слишком много золотых вещичек, возможно, они ей просто поднадоели.

Дэда надела на себя только массивный золотой браслет с тонко выполненной отделкой. Этот браслет ей стоил безумных денег, но он был потрясающим. У Дэды собралась хорошая коллекция старинных украшений, фамильные драгоценности, иные она купила сама.

Приятное ощущение от приема ванны длилось недолго, сейчас ей казалось, что тысячи маленьких муравьев бегают под ее кожей, отчего нестерпимо хотелось почесаться.

Но этого никто не замечал.

Разве что Мария-Луиза, которая ее хорошо знала. Подруга несколько раз бросила на Дэду тревожный взгляд, потом протянула руку к бутылке вина, к которой еще никто до нее не прикоснулся, в ответ поймала осуждающий молчаливый взгляд Дэды. Мария-Луиза униженно отдернула руку и, ничего не сказав, посмотрела на подругу.

Остальные продолжали свою болтовню, посверкивая драгоценными камушками, не замечая Дэды, недовольно сверлившей их неприязненным взглядом. Она уже с трудом выносила и их болтовню, и их общество.

«Если один день, проведенный в компании этих женщин, так меня утомил, то что бы было со мной, если бы я ушла в монастырь?» — подумала она.

— Зразы великолепны, ты должна оставить мне рецепт их приготовления, — сказала Лючия с наполненным ртом.

— Их Аманда приготовила, — ответила Дэда.

— Да мне все равно, кто их сделал, я хочу рецепт любой ценой.

— Я тебе его потом напишу, это совсем не сложно, к тому же это — диетическое питание.

— Это не важно, поскольку после лета я собираюсь наконец-то сделать себе липосакцию. Не у Луки, извини меня, Дэда, услуги твоего мужа стоят слишком дорого.

Лючия, как всегда, подбросила тему для разговора. Все раззадорились, стараясь понять, почему она думает так, а не иначе, и Дэде нехотя пришлось участвовать в этом курином переполохе.

— Пока еще рано об этом говорить, девочки. Мне нужно есть, мой рост метр с хвостиком и, если я сильно похудею, у меня обвиснут щеки и грудь. Поэтому, если эти подушки на бедрах не исчезнут с помощью массажа и электростимуляторов или молитв мадонне, мне придется убрать их отсосами. Вы довольны?

— А мне ты и так нравишься, — сказала Тутти плаксивым голосом. Все засмеялись, и разговор перешел на другие темы.

— А вы могли бы этим заниматься с женщиной? — спросила Мария-Луиза, сверкая глазами. В конце концов до бутылки она все же добралась.

— А почему ты говоришь полушепотом, мы ведь здесь одни! — заметила Лючия.

Дэда старательно избегала смотреть на Джованну. Ее взгляд пересекся со смущенным взглядом Аманды. Тутти многозначительно улыбалась, будто бы скрывая какую-то тайну.

— Тогда ответьте. Могли бы вы этим заниматься с женщиной?

— А почему бы и нет? Если сочла бы нужным. И мне понравилось бы это делать с парочкой из вас. Я уже вижу вас одетых в кожу, с металлическими декоративными накладками и хлыстом в руках, — мечтательно сказала Лючия, отламывая вилкой зразы.

— Видишь ли, мы сейчас говорим просто о сексе между женщинами, а вовсе не об извращениях, — голос Джованны был резким, как и ее колкий взгляд.

— А разве это не одно и то же? Ну ладно, я шучу и не хотела никого обидеть. Хорошо, исключим из этих отношений металлические застежки и латексы, но я бы этим занялась с тем, кто мне нравится.

Джованна поудобнее расположилась в кресле и улыбнулась.

— Я тоже, — просто сказала она, потом засунула кусок хлеба в рот и медленно с довольным выражением лица откусила. Лючия покраснела.

— А вы? — спросила она.

Мария-Луиза вздрогнула и деланно весело сказала «нет», из чего можно было сделать вывод, что, возможно, если… Аманда не могла представить себе подобное, но ведь в жизни всякое бывает, и из любого опыта можно извлечь пользу.

Тутти поведала, что однажды она уже была объектом безумной любви со стороны одной из коллег, но женщина ей не нравилась. Конечно, если бы та была Моникой Беллуччи, возможно, она бы и задумалась, но пока об этом и говорить нечего, заключила она.

— А ты, Дэда? Давай, признавайся! Теперь твоя очередь! Бутылка вина, пройдя по кругу, была уже опустошена. На Дэду смотрели сидящие за столом повеселевшие подруги, их лица раскраснелись.

Эти глупые детские выходки. У Дэды опять испортилось настроение.

— Нет, спасибо, это не для меня, — ответила она, мило улыбаясь. — В крайнем случае я бы позволила какую-нибудь малость, но чтобы это было по моей инициативе, боже упаси. Вся эта работа языком и слюнявость, — добавила она решительно жестко. — К тому же ласкать грудь двадцатилетней, может, и приятно, но сорокалетней, уже вскормившей детей женщины, нет, вы-то представляете себе это? Да даже если и никогда не кормившей детей сорокалетней женщины! Нет, дорогие мои, это не для меня, большое спасибо.

«Вот тебе, получи, кем бы ты ни была, воровка трусиков», — подумала Дэда и заливисто рассмеялась.

— Итак, мы вернулись к изначальной теме, — вздохнула Лючия. — Пластическая операция — да или нет? Ты же не пытаешься рекламировать семейный бизнес, Дэда?

Все засмеялись и продолжили трапезу.

Дэда смеялась сквозь зубы и между тем думала: «Если я срочно не уеду отсюда, то сойду с ума».

Вода в бассейне ярко-голубая, как раскрашивают небо дети на своих рисунках. Ветерок рябит водную гладь над родовым гербом, что на дне бассейна: изображение льва на голубом фоне. Вокруг бассейна по канавкам, тихо журча, постоянно стекает вода. Несколько насекомых плавают на ее поверхности, безуспешно пытаясь выбраться из воды. Обессилев, они смиряются с неизбежной смертью, потоки воды уносят их в разные стороны.

За бортиком виднеется небольшая лужайка в английском стиле, зеленая синтетическая травка и пробивающаяся естественная трава идеально подстрижены. Повсюду вдоль бассейна стоят шезлонги, лежаки с подушечками в бело-желтую полоску, на которых дремало под солнцем бесчисленное количество гостей…

Поговаривают, что немецкий турист вроде бы как именно здесь заполучил свой инфаркт в один из жарких дней, после того, как пятьдесят раз проплыл свободным стилем от бортика до бортика. Кажется, его перенесли в его номер, думая, что закупорка сосудов произошла от духоты и трех бутылок пива, подогретого под лучами солнца, которые стояли тут же, у края лежака. Кажется, в своей комнате он умер, находясь в одиночестве, еще до приезда вызванного доктора, а его жена и друзья в этот момент разгуливали по дорожкам в расположенной неподалеку деревне и что он не пошел туда вместе с ними, потому что ему было неинтересно исследовать заброшенное селение.

Говорят, что жена будто бы была много моложе, и недолго плакала, и что до сих пор иногда приезжает сюда со своим новым мужем. Возможно, что ничего подобного здесь еще не произошло, но судьбой уже многое предначертано… Только об этом пока никто не знает.

Может, все не так, и все немецкие туристы, побывавшие здесь, и те, которые еще приедут, будут спокойно смотреть на прозрачную небесного цвета воду бассейна и на сотни тонущих в нем насекомых.

В коридоре полутьма.

После обеда Дэда осталась в саду еще на какое-то время. Она прогулялась, выкурила сигарету, поразмышляла о своих делах и теперь, возвращаясь в свою комнату, думала, что все пошли поспать.

Возможно, кто-то из подруг внизу, на кухне, приводит все в порядок, но здесь, в коридоре, куда выходят двери всех комнат, стоит абсолютная тишина.

Дэда нерешительно берется за ручку двери в свою комнату, потом, постояв немного, поворачивается и направляется к лестнице, что ведет на верхний этаж.

Дверь в комнату Джованны оказалась не запертой. Дэда открывает ее и потихоньку входит.

Джованна ее ждет. Дэда это знает, хотя не понимает, откуда у нее взялась эта уверенность.

Когда через час Дэда уходит из комнаты Джованны, она тихонько прикрывает дверь. Она оставила Джованну спящей, и теперь ей не хочется, чтобы та проснулась при ней: кто знает, что она скажет. Дэда сама себе ничего не в состоянии объяснить, единственное, что она может сказать, что ей и так хорошо и что теперь и всегда она будет жить своей головой, а все остальные пусть катятся ко всем чертям.

Коридор все так же темен, здесь по-прежнему тихо. На улице уже светит полуденное солнце, но до лестницы не пробивается ни один его лучик. Дэда на цыпочках спускается по лестнице.

Для Джованны она оставила маленький подарочек, хотя если хорошенько подумать, то это подарок от Марии-Луизы. Дэда таинственно улыбается.

Ее комната залита солнечным светом. Сначала Дэда хотела лечь поспать. Простыни так и дышат свежестью, но ей совсем не хотелось терять то приятное ощущение умиротворения, почти сладкой истомы, наполнившее ее.

Потом она решила, что лучше пойти полежать на солнышке. Терраса такая уютная, удобные лежаки с подушками в бело-желтую полоску…

Дэда надела раздельный купальник и легла на лежак на террасе: в руке книга, рядом с лежаком на полу — пачка сигарет. Она почти сразу же засыпает, на лице — улыбка блаженства. Предпоследняя мысль, перед тем, как заснуть, — о доме. Когда она вернется, она скажет Пернанде…

Последняя ее мысль была о Марии-Луизе: ничего конкретного, почти ни о чем. И тут же Дэда провалилась в сонное забытье.

В комнате вначале что-то щелкнуло, потом заскрипело, но Дэда ничего этого не слышит.

Она крепко спит, ей снится что-то приятное, и она улыбается во сне, в то время как солнышко ласково греет ее кожу.

Чуть позже внизу мимо террасы пройдут Аманда, Тутти и Лючия, они помашут ей в знак приветствия, но она им не ответит.

Еще чуть позже шезлонг опустеет. Книги и сигареты так и останутся лежать на полу, одежда и все остальные вещи — на месте в комнате, халатик, еще влажный, по-прежнему висит в ванной. Не будет только Дэды.

Суббота, 17.30. Мария-Луиза

Она уехала.

Мария-Луиза проанализировала все возможные варианты, даже последний, мало приемлемый, и что Дэда, вероятно, уехала домой.

Вот нахалка. Ничего не сказала даже ей, лучшей подруге.

Чем больше Мария-Луиза так думала, тем сильнее злилась.

Могло бы от этих переживаний подняться давление и спровоцировать инсульт? Конечно, могло. И тогда бы вся вина легла на Дэду.

Лучшая подруга сделала ручкой. Она всегда была большой эгоисткой, еще со школьных лет, но на этот раз она просто так не отделается, на этот раз Мария-Луиза не будет такой покладистой, сочувствующей, терпеливой, нельзя же позволять, чтобы все, кому не лень, постоянно посылали тебя в задницу.

Неужели она вправду уехала?

Ну конечно же, уехала. А иначе где она может быть?

Едва проснувшись, еще в полудреме, Мария-Луиза зашла в комнату Дэды, думая, что увидит ее читающей или спящей, но комната оказалась пуста.

Она поискала ее на кухне и в других помещениях, потом вышла в сад, дошла до бассейна, где встретилась с Лючией и Тутти, которые сказали ей, что видели Дэду на террасе.

Мария-Луиза вернулась в дом, нашла Аманду, которая играла сама с собой в шахматы со скучающим видом на лице, но и у той не было никакой информации.

Мария-Луиза зашла к Джованне, та открыла дверь (взгляд у нее был пустой и сонный, потому что она только проснулась) и, едва она услышала упоминание о Дэде, на ее лице появилось странное выражение.

Потом Джованна взяла себя в руки и озвучила мысль, недавно промелькнувшую в голове у Марии-Луизы, которую она тут же настойчиво отбросила.

— Может быть, она уехала?

— Как бы она уехала, не сказав мне ничего?

— Но вы же не муж с женой или что-то в этом роде? Она что, обо всем тебя информирует?

Мария-Луиза покраснела от злости, потому что Дэда рассказывала ей о своих делах главным образом тогда, когда это было действительно необходимо. Например, о тех событиях двухмесячной давности, когда она поехала с Лукой на Мальдивы, сопровождая его на конгресс, и она сказала как бы между прочим накануне отъезда вечером: «Восемь дней, представь себе, из которых два уйдет на дорогу. За это время я уже исстрадаюсь по близнецам. Еще не уехав, я уже хочу вернуться домой».

Мария-Луиза на другом конце провода испытала чувство досады: она последний раз ездила только в свадебное путешествие, ее муж не взял даже на конгресс в Сорренто.

В итоге на Мальдивах Дэда все дни наблюдала за дождем и огромными летучими мышами, размером с орла, и в довершение ко всему поранила ногу о кораллы.

А теперь? Возможно ли, чтобы она уехала, не предупредив ее?

Джованна молча смотрела на Марию-Луизу, потом сказала.

— Посмотри, остались ли вещи в комнате… Я бы сделала так… если бы это была моя самая лучшая подруга, — добавила она решительно. — А теперь, извини меня, я только проснулась и хотела бы принять душ. Дай мне знать, если что… — Она развернулась и пошла, откровенно позевывая.

Ее рубашка слегка задралась на ягодицах, и Мария-Луиза заметила, что Джованна без трусиков. Ну и задница у этой негодницы! Упругая, твердая, как камень.

А почему бы ей и не выглядеть так, у нее же не было пяти беременностей, и всякий раз она не сбрасывала после этого по двадцать и более килограммов, благодаря тому что питалась исключительно вареной рыбой и салатами.

Мария-Луиза вновь вернулась в комнату подруги. Казалось, Дэда только вышла, оставив разбросанными вещи, чтобы надеть их, как только вернется. В душе Мария-Луиза чувствовала — что-то не так.

Она начала рыться в ящиках и в платяном шкафу. Сколько же рубашек привезла с собой эта женщина? Сколько маечек?

А вот и ее трусики, спрятанные под матрасом, она отдала самые лучшие свои трусики этой неблагодарной.

Мария-Луиза продолжила просматривать другие вещи, но так ни к какому выводу не пришла. Может, не хватает бежевого костюма? А туфли? Какие туфли она надела? Вроде бы все туфли на месте. Она удивленно смотрела на все это и вдруг услышала, как кто-то поворачивает дверную ручку.

Она резко обернулась, смущенная, виноватая, готовая произнести слова извинения, но это оказалась Лючия.

— Ты здесь? Мы думали, ты тоже исчезла.

— Ты считаешь, она и вправду уехала? — прошептала Мария-Луиза.

— Да, естественно, — ответила Лючия, весело улыбаясь. — Должно быть, Дэда вызвала такси по сотовому телефону, который привезла с собой в нарушение всех договоренностей, и уехала втихаря, пока мы все отдыхали. С другой стороны, она не скрывала, что приехала сюда без всякого желания. Это ты ее сюда притащила, верно? Ну вот, дорогая моя, она, твоя любимая давняя подруга Дэда, тебя надула, едва ты потеряла бдительность.

Лючия вышла, посмеиваясь, а Мария-Луиза осталась неподвижно стоять среди вороха туфель Дэды. Но теперь ей стало понятно, абсолютно понятно, что у нее резко поднимается давление, да так резко, что кровь нагнетается во все артерии, готовые вот-вот лопнуть.

Суббота, 17.30. Джованна

Желание принять душ у Джованны прошло сразу же, едва перед лицом Марии-Луизы закрылась дверь.

По правде говоря, у нее и не было никакого намерения принимать душ, это был всего лишь предлог, чтобы избавиться от этой зануды. И как это Дэде удается терпеть ее?

Дэда. Лучше о ней сейчас не думать. Кто знает, куда она подевалась?

Бесполезно переливать из пустого в порожнее. Она повторила себе это еще раз, но уже через пять минут поняла, что сидит на краю кровати, тупо глядя перед собой.

В тот момент Джованна абсолютно не знала, что делать. Она подумала, что будет, когда она встретится с Дэдой. Как вести себя: отпустить в ее адрес какую-нибудь колкость, состроить глазки, сказать какую-то нелепость, чтобы разрядить сложную ситуацию?

Дэда уехала. Вот так, не сказав никому слова. Джованна быстро натянула на себя джинсы, на ходу накинула рубашку и спустилась вниз, где увидела только Аманду, сидящую с книгой в руке, кусающую губы и смотрящую в окно. Джованна присела рядом с ней, книга лежала вверх обложкой и название было на французском языке.

— Ты можешь бегло читать ее?

— Что? А, извини. По правде говоря, французский я учила только год в Париже, после окончания университета. Я вбила себе в голову, что хочу стать художницей. Но это длилось недолго, как и все мои сумасбродные идеи. — И Аманда, как обычно, обезоруживающе улыбнулась.

Что-то не так с Амандой, поскольку трудно было поверить в то, что она ничего не знает, с ее-то способностями.

Это «что-то» Джованна не могла объяснить, но ей нравилась некоторая странная осознанная покорность Аманды. У нее был вид богатой девочки, которая знает, что никогда не будет счастлива, и все-таки пытается стать таковой.

К тому же Аманда была очень сексуальной, как часто выглядят женщины, которые не задумываются об этом.

Джованна бросила на нее беглый взгляд: веснушки, крупный рот, небольшие морщинки, появляющиеся у краешка рта, когда она улыбается (а улыбалась она часто), и в уголках глаз, а еще эта пышная челка и привычка собирать волосы заколкой, предварительно хорошенько причесав их.

Очень сексуальная и к тому же миловидная.

Но покончим с этим, ты начинаешь возбуждаться, как шимпанзе. Еще некоторое время назад ты думала только о Дэде, а теперь… Конечно, если бы ты заметила в себе подобные наклонности в лицейские годы, как бы ты жила припеваючи.

Джованна непроизвольно улыбнулась, и вопрос Аманды застал ее врасплох.

— Лесбиянкой ты была уже в школьные годы? Извини, я не хотела показаться бестактной, но мне это действительно интересно.

— Почему? Неужели ты подумываешь записаться на сапфические курсы? — ответ Джованны получился резкий, она сама от себя этого не ожидала. Ей даже захотелось затолкнуть эти слова назад себе в горло, но было слишком поздно.

Аманда смотрела на нее, как побитый щенок, наказанный за то, что он пописал на диван, и так и не понявший, в чем его вина.

— Извини, я поступила отвратительно, я знаю, что ты не хотела обидеть меня, — ответила Джованна жестко, глядя в пол.

— Да нет, это ты меня извини, я не должна была так говорить.

— Что ты, ты не сделала ничего плохого. — И Джованна встретилась с небесно-голубым взглядом Аманды, после чего решила, что это ей было действительно важно знать.

— На самом деле я бисексуалка и об этом узнала спустя некоторое время после окончания школы. Давай сделаем так: я расскажу тебе, как это произошло. Хорошо?

Джованна стала рассказывать только для того, чтобы поднять настроение Аманде. Та слушала ее с интересом, будто бы ей это действительно было очень важно. Джованна рассказывала ей о всей своей нелепой жизни, а эта глупышка кивала, улыбалась и интересовалась деталями, в общем, проявляла внимание и интерес.

Может, не так уж и плоха была идея приехать на виллу Камерелле. Уик-энд только для девчонок, совсем неплохая идея. К тому же Джованна так давно не общалась ни с одной из подруг.

— Послушать тебя, так это покажется очень приятным занятием. Некий, не знаю как сказать, запасной вариант. Если нет интересного мужчины на вечеринке, почему бы не устремить свой взор на какую-нибудь даму? Мне кажется, в этом что-то есть! И почему я раньше об этом не задумывалась?

— Ты не слишком была счастлива со своим мужем, правда? — Джованна чувствовала себя виноватой, что она столько всего наговорила, а этой бедняжке тоже нужно было кому-то довериться. — Видишь ли, нетрадиционный альтернативный секс — это не только цветы и розы, — оживилась Джованна. — Например, как раз в этом доме много лет назад произошла ужасная кровавая история, связанная именно с запретной любовью. Я не знаю ее во всех подробностях, но…

— А, зато у меня об этой истории очень обширная информация. Вначале я ничего о ней не знала, но потом, не помню, кто мне намекнул об этом. Прежде чем поехать, я собрала материалы по ней, у меня есть книга о легендах всех знаменитых домов этой округи. Эта история спорна. Не то что она выдумана, просто существует несколько аналогичных версий, нечто подобное произошло на одной из вилл, построенных в стиле Палладио, в области Венето. Эта легенда рассказана в духе городского эпоса, но произошла в сельской местности. Сама оценивай, где это случилось. На самом деле важно то, что подобная история действительно произошла.

— И что это за история? Расскажи! — Джованна услышала повелительную нотку в своем голосе, но ничего не могла с собой поделать. Любопытство было слишком велико.

— Итак. Время — неопределенное. Скажем так, шестнадцатый век, а может, раньше. Все готовятся к грандиозной свадьбе. Дочь местного синьора выходит замуж за молодого человека из соседнего графства. Она очень красива, у нее золотистого цвета волосы и такие длинные, что, как рассказывают, можно было окутать ими все тело. Рассказывают также, будь внимательна, что почти никто никогда ее не видел. Когда она достигла половой зрелости, отец пожелал, чтобы она жила взаперти в этом доме с шестью служанками, с которыми росла вместе, то есть со своими служанками и подругами одновременно. Из дома она выходила, только если шла на мессу, да и то в окружении служанок и так закутана, что невозможно было даже догадаться, кто это. Вот поэтому легенда и обросла приукрашиваниями, но все равно те немногие, кому посчастливилось видеть ее, утверждают, что она действительно была красива. Отец глаз с нее не спускал. Ни один молодой человек не мог ни посмотреть, ни коснуться ее даже пальцем до свадьбы. Это была его единственная дочь. Понимаешь? Судьба семьи зависит от нее. Она помолвлена с детства, ее жених из богатого могущественного рода. Ничто не мешает свадьбе. Итак, девочка растет, ей исполняется пятнадцать лет — запланированный возраст вступления в брак. Отец решил подождать еще немного, чтобы она повзрослела, с тем, чтобы быть уверенным, что сразу же после свадьбы она сможет забеременеть. Потому что раньше, когда сватали более юных девушек, оказывалось, что всякий раз они умирали во время родов, итак…

— И что? Ну же, что произошло дальше?

— Мне приятно, что история тебя захватывает. По ее мотивам можно было бы снять фильм — сплошная череда сексуальных и кровавых сцен…

— Продолжай, прошу тебя!

— Хорошо! Ну вот, все готово к свадьбе, жених сгорает от нетерпения взглянуть хотя бы краешком глаза на свою невесту. Понимаешь, он не видел ее с детства и вынужден был все это время верить на слово всему тому, что касалось ее прелестей. Он тоже юн, полон энергии, не знает, кому излить свою душу. Отец советует ему отправиться в путешествие вместе с друзьями. Жених уезжает, возвращается за день до свадьбы, теперь он более спокоен, но, к сожалению, пара крестьянских местных девчонок были обесчещены. Но они же не барышни, они просто женщины, которых можно купить за несколько талеров, даже если им чего-то и не хочется. Барышни — это совсем другое дело, они невинны и чисты, поэтому и будущая невеста, выросшая в уединении, находящаяся под присмотром служанок, — самая чистейшая и невинная из всех.

— Вот времена, однако, подумай, что за несчастье было родиться крестьянской девушкой!

— Да и барышней родиться было не лучше. Чтобы тебя продали, едва ты достигнешь половой зрелости, чаще всего какому-нибудь слюнявому старикашке, и только для того, чтобы твой отец и братья не были бы втянуты в войну…

— Да, видно сразу, что ты изучила эту историю!

— Этот период меня очень интересует. Итак, на чем мы остановились? Так вот, наша барышня оказалась удачливей многих других, во всяком случае, так кажется. Ее жених молод и, возможно, даже красивый и пылкий. В день свадьбы все население округи в праздничном настроении. Свадьба должна проходить в загородном особняке, от которого до наших дней не сохранился даже фундамент, но свадебный кортеж должен двинуться с этой виллы. Все приезжают, жених и сваты во главе толпы народа, но все двери дома оказываются заперты.

— Я начинаю кое-что вспоминать.

— Молчи и услышишь все жуткие подробности этой истории. Они стучат в дверь, еще раз стучат и еще, в конце концов взламывают дверь. Уже в первом помещении от входа видят кровь. Длинные кровавые полосы и отпечатки рук, будто бы кто-то цеплялся ногтями за стены, чтобы оказать сопротивление, когда его тащили силой. На лестницах находят клочья одежды, запачканные кровью, пряди волос, светлых и длинных, со злостью вырванных и разбросанных повсюду. Дом пуст. Но в хозяйской спальне, той, где жила невеста, огромная кровать под балдахином в полном беспорядке, и здесь тоже кровь. Невесты и ее подруг нет. Представь себе сцену: все в отчаянии, кричат, бегают из комнаты в комнату, здесь находятся родственники других исчезнувших девушек, те, которые очень гордились честью, что выпала на долю их дочерей, что они росли вместе с дочерью синьора. И что же теперь случилось с этими несчастными девочками? Повсюду только кровь, много, очень много ярко-красной крови, больше всего ее на лестнице, что ведет в подвал. Все спускаются с зажженными факелами туда, там тоже темно и никого нет, но дверь, ведущая в подземелье, едва прикрыта, они переступают порог и идут дальше вниз, подскальзываясь, на лестнице лужи крови, стены тоже в крови. В самом низу у лестницы находят…

— Какая ужасная история! И к тому же этот дом… сегодня ночью мне вряд ли удастся заснуть, и это все по вашей вине! — сказала Мария-Луиза. Она вошла так тихо, что Джованна, увлеченная рассказом, ее не заметила. Аманда сидела спиной к двери и поэтому тоже ее не видела. Мария-Луиза прижимала к груди дрожащие руки и смотрела на нее с негодованием.

— Извини, но кто тебя просил подслушивать?

— Ты… ты… — впервые Мария-Луиза не могла найти слов. Джованна посмотрела на нее с довольным выражением лица, Мария-Луиза развернулась и побежала прочь. В другом зале она столкнулась с Тутти и Лючией. Их удаляющиеся голоса звучали еще какое-то время: пронзительный и резкий голос Марии-Луизы и более тихий то ли Тутти, то ли Лючии.

— Слава богу, что она ушла. И что дальше? Продолжай.

Аманда сжала руку в кулак, как-то неестественно сморщила лицо.

— Нет, извини меня, я уже не в состоянии продолжать. Может, Мария-Луиза была права, говоря, что у нас у обеих разыгралось воображение? Но это на самом деле случилось, правда, давно, и много людей погибло ужасной смертью, а мы сейчас развлекаемся… Это я во всем виновата, извини меня… — И прежде чем изумленная Джованна смогла открыть рот, Аманда поднялась и убежала.

Я знала, что ты скучаешь в одиночестве. Ты даже в школе была не в состоянии обходиться без компании. Тебе кто-то был нужен рядом, твои подруги, чтобы ты могла улыбаться в ответ на их улыбки и говорить, когда тебе это позволяли. Их присутствие казалось оправданием твоего существования.

Ты совсем не изменилась, Пьера, ты и сейчас страдаешь в одиночестве, ты чувствуешь себя бесполезной. Именно поэтому я принесла тебе Дэду.

Суббота, 18.00. Мария-Луиза

Тутти, бедолага, была доброжелательна, но отделаться от нее было все равно что отодрать с себя присосавшуюся пиявку.

— Ты и вправду не хочешь чая с ромашкой? — Нет, Мария-Луиза не хотела чая.

— Тогда кофе? Сигарету, прогуляться, плечо, к которому можно прислониться и излить душу?

— Нет, нет, нет, нет, спасибо!

Бесспорно, Тутти всегда была готова прийти на помощь, возможно, эта склонность объяснялась характером ее работы с женщинами, убитыми горем, отчаявшимися, которые приходили в ее адвокатскую контору, чтобы решить вопросы развода с мужьями, в брак с которыми они и не должны были бы вступать изначально.

С божьей помощью Марии-Луизе удалось избавиться от Тутти под предлогом, что ей срочно нужно забежать в туалет.

Она закрылась в ванной и ополоснула распухшее от слез лицо.

Посмотри, какие мешки под глазами, тушь на ресницах размазалась. Я совсем не такая, как Дэда, которая без всяких усилий может безупречно выглядеть. Да, я тоже могу добиваться хороших результатов и хорошо выглядеть, но чего мне это стоит!

Самая сложная вещь в том, чтобы казаться естественной, если знаешь, что ничем особенным ты не отличаешься, если все понимают, что ты убралась в доме до последней минуты перед приходом гостей, или что макияж, волосы и одежду приводила в порядок наспех, прежде чем выйти из машины, или что ты готовилась к беседам достаточно основательно, чтобы казаться хорошо информированной.

Дэда не такая, ей не составляло труда быть самим совершенством, она могла не обращать внимания на небольшие нюансы, поскольку все равно казалась во всем остальном безупречной. Шаль брошена на диван, не хватает еще одного столового прибора, один завядший цветок в вазе среди других, только что срезанных. Мария-Луиза не знала, что делать, ведь она работала над собой, бесилась от злости, во всем стараясь подражать Дэде.

Кстати, по поводу того, что она плохо выглядела. Мария-Луиза смотрелась в зеркало, думая, не слишком ли перестаралась, ведя себя так? Ведь, в общем-то, она не была столь впечатлительной, но та жуткая история и то удовольствие, с которым подруги ее перемалывали — все это показалось Марии-Луизе непристойным!

А может, побег Дэды так расшатал ее нервы?

В какой-то момент Мария-Луиза посчитала возможным спуститься вниз и взять что-нибудь выпить. Бокал мартини, белого вина или того приятного красного вина, что делают на юге Италии, в общем, все равно что. Но перспектива оказаться застигнутой врасплох с бокалом в руке ее не устраивала.

Чтобы как-то занять себя, она сменила сережки. У нее была пара изысканных сережек из платины с маленькими кристаллами «Сваровски» в форме капельки, совершенно новое украшение, способное произвести фурор.

Мария-Луиза спустилась вниз, держа в руках книгу, готовая отразить любые атаки Тутти.

И все это из-за эгоистки Дэды, бросившей ее здесь!

Если бы она знала, что подруга так поступит, они бы сбежали вместе.

Или Дэда специально так сделала?

А может, она сбежала именно от нее?

Давняя неуверенность комом подкатила к горлу, а к ней добавилось и еще одно неприятное ощущение, которое Мария-Луиза уже хорошо знала.

Ревность. Давняя и укоренившаяся ревность, вовсе не ослабевшая с годами.

Она никогда не испытывала подобной ревности по отношению к Армандо.

— Кого ты хочешь убить?

— Что? — вздрогнула она. И что это за дурацкая привычка у Лючии неслышно подходить со спины? У нее были маленькие ступни, как у девочки, и передвигалась она легко, несмотря на свою пышную грудь.

— У тебя был такой свирепый вид, что я не хотела бы оказаться на месте той, о ком ты думала. Это женщина? Правда?

— С чего это ты взяла? — равнодушно спросила Мария-Луиза.

Но Лючия была очень проницательна и хорошо чувствовала ситуацию.

— Дорогая моя, ни один мужчина не был бы способен разбудить подобные чувства в женщине.

— Ты говоришь, опираясь на свой личный опыт?

— Скажем, еще и на профессиональный. В связи с моим характером работы я на подобные вещи уже насмотрелась. Женщины убивают и мужчин, да, они убивают их из-за ненависти. Но если покопаться, то обнаружишь в их сердцах страдание, но по другой женщине.

— Лючия, я поражена. Ты говоришь так, будто бы презираешь женщин.

— Искренность за искренность. Немного это так. Я должна была бы родиться мужчиной. Не было бы никаких сложностей, все конкретно, просто, никаких ненужных переживаний, никакого лишнего груза. Поскреби хорошенько любую женщину и обнаружишь мужчину, с несколькими сотнями граммов мозгов побольше, но абсолютно ненужных.

— Иной раз ты просто комична. Я уже было хотела обидеться, но по отношению к тебе это невозможно. Даже когда ты начинаешь плеваться обвинениями, извини, что я так говорю.

— Издержки профессиональной деятельности, детка, судья — всегда судья. Мы почти как хирурги. То же безразличие к судьбе других, и то же чувство морального превосходства. Мы — божий дар для всех остальных в мире.

— Теперь я уверена, что ты сейчас шутишь, — сказала Мария-Луиза, вовсе не уверенная в этом. Слова Лючии звучали так горько, в глазах полыхал коварный огонь.

— Получается, я была права. Дэда нас надула.

— Похоже, — добавила Мария-Луиза, стиснув зубы. Ну же, вперед, вонзи нож поглубже, чтобы было больнее.

— Ты не должна сожалеть об этом. Такого ты не могла предвидеть. Дэде нужна свобода, в этом весь секрет, — голос Лючии зазвучал необычно понимающе, и у Марии-Луизы непонятно почему на глаза навернулись слезы, но она сдержалась.

— Почему? Она что-нибудь сказала тебе?

— Да нет, ничего она мне не сказала, как и тебе, впрочем. Но когда я на нее посмотрела повнимательней, я заметила, что Дэда была на грани нервного срыва. Она правильно сделала, что уехала, это место плохо на нее действовало.

— Ты хочешь сказать, что это из-за… ну, ты понимаешь, из-за того, что случилось тогда? Из-за Риты?

— Я не столь чувствительна, чтобы разбираться в мотивах страданий других. Но что-то ее беспокоило. Когда мы вернемся в город, спроси ее об этом и она тебе все расскажет.

— Ты в это действительно веришь? — Как отвратителен этот патетический тон надежды в ее голосе, но Мария-Луиза ничего не могла с этим поделать.

— Но ты же самая лучшая ее подруга. Или нет? — сказала Лючия и ушла.

Наконец-то она опять одна, наедине со своей книгой, которую прихватила случайно и которая ее вовсе не интересовала. Мария-Луиза задумалась о последних словах Лючии.

Неужели она и в самом деле была самой лучшей подругой Дэды?

Мария-Луиза мысленно вернулась к воспоминаниям из детства, когда они с Дэдой часто общались. Подружили девочек между собой их матери. Вся жизнь Марии-Луизы прошла в присутствии Дэды. Все важные дела они делали вместе, и важные события происходили одновременно у обеих: в школе, когда выходили прогуляться, когда встречались с женихами, первый сексуальный опыт, университет (неважно, что потом карьере она предпочла семейную жизнь и теперь вынуждена преподавать несносным прыщавым подросткам), замужество, дети. Они были как сестры-близнецы с одним лишь существенным исключением.

Дэда ни разу не изменила мужу, а Мария-Луиза изменяла.

Суббота, 18.30. Джованна

Она сидела в гостиной одна, там, где ее оставила Аманда. Ей казалось, что она всегда была одинока.

Конечно, это было не так; еще совсем недавно она могла позволить себе притворяться, что одиночество для нее — именно то, к чему она стремится, и что это самое главное ее желание.

Джованна, что ты об этом думаешь, Джованна, что скажешь, а не пойти ли нам туда, Джованна, а по-твоему… А она была счастлива, что так важно ее мнение, что все доверяли ей свои тревоги и заботы, гордилась, что находилась в центре внимания, но старалась не показывать этого, чтобы никто не заподозрил, насколько для нее это важно.

Потому что едва другие поймут, что они тебе необходимы, как тут же пытаются воспользоваться этим, чтобы втереться в доверие и надуть тебя.

Поэтому она оставалась непроницаемой и неприступной в школе, с друзьями, в недолгой жизни замужней женщины. Внутри нее существовала другая Джованна, совсем маленькая, которая кричала: да вот же я, смотрите на меня, восторгайтесь мной, аплодируйте, любите меня!

Потом, она и сама не поняла, когда и как, все закончилось! Она все чаще оставалась одна, старые друзья разбрелись кто куда: дети-работа-супруги-дом-отпуск, а те новые, что появлялись в ее жизни, задерживались ненадолго, и она уже не понимала, где и в чем ошиблась.

И вдруг, возможно от отчаяния, Джованна согласилась на это смешное приглашение провести уик-энд в компании школьных подруг, о существовании которых она почти забыла.

Наступил вечер. В глубине комнаты некоторые уголки были так темны, что детали предметов казались едва различимыми.

Джованна растянулась на диване.

Люстра была погашена. В какой-то момент она подумала встать и зажечь свет, потом отказалась от этого намерения. Ты глупая, сказала она, совсем скоро тебе исполнится сорок лет, а ты до сих пор боишься темноты.

Она будет сидеть у себя в комнате, во всяком случае до тех пор, пока комната не погрузится в кромешную темноту или пока кто-нибудь не зайдет к ней.

Джованна пристально посмотрела на побеленную стену сбоку от себя. Что это за след там, внизу? Кровавый отпечаток руки?

А там? Что-то промелькнуло в темноте.

Да нет, просто показалось.

Она тряхнула головой, закрыла глаза и опять открыла их.

Что-то шелохнулось внутри камина, в этом она была уверена. Джованна хотела встать и пойти проверить, но какая-то неведомая сила удержала ее. Она так и осталась сидеть, будто приклеенная к парчовой узорчатой ткани дивана. Джованна чувствовала, как от стен словно накатывают волны отрицательной энергии. У нее заныло под ложечкой. Она поднесла руки к вискам. Что же это было там, в темноте?

— Джованна! Что ты тут делаешь водиночестве, да еще и в потемках? О боже, извини, неужели ты спала? Я тебя разбудила?

Джованна захлопала ресницами от неожиданно включенного света, стараясь подавить вздох облегчения.

В дверях стояла Тутти. Она была немного удавлена, и вид у нее был странно смущенный. Джованна улыбнулась через силу.

— Я не спала, возможно, задремала. Неприятные сновидения. Хорошо, что ты зашла. Пойдем приготовим что-нибудь на ужин? Только я тебя предупреждаю, что на кухне я не большая мастерица.

— То же можно сказать и обо мне. Не так уж и плохо. Сделаем что-нибудь попроще.

Они пришли на кухню, которая была хорошо освещена и вообще выглядела уютно.

Здесь лежали продукты: овощи, масло, сыры, фрукты, маринованные овощи, хлеб. Тутти, глядя на все это изобилие, стала думать, что бы приготовить. В кухню вошла Лючия с бокалом в руках.

— Что готовите? Пахнет вкусно. — Она подняла крышку. — Хотя по виду не скажешь.

— Там объедки, глупая! — сказала Тутти, и подруги дружно разразились хохотом.

Все замечательно, спокойно, обычные шутки на кухне с подругами, которые шутят между собой. Казалось, ничто не предвещает беды, и все же у Джованны опять заныло сердце в странном предчувствии…

Полная достоинства — вот верное определение. Мне никак не удавалось подобрать правильное слово, но если очень захотеть, то слова находятся. Полная достоинства.

Ты даже по лесу бежала, не теряя достоинства, Дэда. У тебя не упал с головы ни один волосок.

Дэда бежит по лесу, не теряя чувства достоинства. Похоже на подпись-пояснение под фотографией.

Теперь у тебя не такой полный достоинства вид, правда, дорогая?

Я сниму тебя на фото?

Я знаю, что ты не можешь сказать мне «да», поэтому я все равно сфотографирую тебя.

Улыбнись!

Извини, я пошутила.

Суббота, 18.30. Мария-Луиза

Самое интересное заключалось в том, что Лука никогда не изменял Дэде ни с одной из своих пациенток.

А вот Дэда была почти уверена, что измена уже произошла или вот-вот случится, и столько раз грузила Марию-Луизу своими жалобами во время бесконечных разговоров по телефону.

Дело в том, что Луке не нравились дамы, похорошевшие после пластической операции, даже вызывали странное отвращение, и он об этом не раз рассказывал Марии-Луизе, лежа с ней в постели и жалуясь, что Дэда подозревает его в измене.

Потому что изменял он Дэде только с Марией-Луизой, в то время как сама Мария-Луиза от романа с Лукой испытывала только скуку и беспокойство и в итоге дошла до того, что стала проклинать его клиенток, потому что ни одна из них не была столь терпеливой или готовой на жертвенность, чтобы суметь затащить его в постель.

— Ты чего такая задумчивая? У тебя выражение лица, как в самые тяжелые времена твоей жизни. — Это произнесла Аманда, как всегда вовремя и кстати. Вдруг Мария-Луиза подумала, что было бы, если бы она ответила: «А всего лишь о том, кто же меня просил трахаться с мужем Дэды».

Но вместо этого ответила:

— Я смотрела на фасад этого дома. Он великолепен. Правда? Особенно с этими вьющимися растениями. Представь, как это смотрится, когда все в цвету. — Она повернулась к Аманде, широко улыбаясь, а сама опять подумала: «Ты бы ужаснулась, моя дорогая, вытаращила бы от удивления глаза и убежала бы с деланой улыбочкой на твоих губах, накрашенных помадой пастельного цвета. А потом бы пошла поговорить об этом с другими, и вы бы возмущались и шушукались».

— Ты права, — сказала Аманда. — Это странная эклектика стилей, но действительно интересная, завтра при дневном свете я, пожалуй, покажу тебе карнизы окон. Этот дом построен очень необычно, и, по-моему, с какой-нибудь стороны должен быть потайной ход. А вот вьющиеся растения — это из семейства ломоноса, не такая уж и редкость, по-моему, по-латыни называются Tangutica Gravetye, а проще говоря, клематис. Оно не очень броское, цветы у него в виде колокольчиков желтого цвета, очень напоминают маленькие китайские фонарики. Они особенно очаровательны, если смотришь на них вблизи и снизу. Очень подходят именно для стен такого дома.

— Сколько же всего ты знаешь, Аманда! Я действительно восхищаюсь тобой.

— А сколько всего ты не знаешь и даже не подозреваешь об этом.

Лучше так. Они могли бы впутать сюда ее происхождение, далеко не знатное. Отец Марии-Луизы был деканом одного факультета, но дед занимался коммерцией, у него был кожевенный бизнес. Один из ее братьев так и не получил высшего образования. Жили они в промышленной зоне. Кровь неотесанных мужланов текла в жилах ее детей, все коренастые и темноволосые, совсем не то что близнецы Дэды, блондинчики и без пушка на теле, или та единственная избалованная соплячка Аманды. Да и у нее самой, Марии-Луизы, бедра племенной коровы, пять беременностей она вынесла очень легко, без каких-либо проблем. Настоящие дамы рожали с помощью кесарева сечения, поскольку бедра у них узкие, как у породистых молодых кобыл.

— Ты покраснела, Мария-Луиза. С тобой все в порядке? Ты не заболела ли, часом?

Мария-Луиза чувствовала, что повысилось давление, то же самое она испытала, когда обнаружила, что Дэда бросила ее. Хотя странно, ей так понравилась идея провести уикэнд всем вместе.

— Нет, все нормально. Я просто немного возбуждена. Это давление, у меня на самом деле повышенное давление, в общем, ничего страшного.

Не хватало еще, чтобы Аманда начала сплетничать, что у нее проблемы со здоровьем.

Подруга понимающе посмотрела на нее:

— А почему бы тебе не принять таблетку? Да, кстати, ты когда-нибудь слышала об эффекте влияния музыки Моцарта?

О нет, выслушивать лекцию по истории музыки от Аманды, которая явно прослушала несколько лекций в консерватории, это было бы слишком.

— Аманда, у меня всего лишь небольшие перепады давления, лекарства мне не нужны, спасибо.

— У меня тоже бывают перепады, мне прописали лекарства, но я собрала информацию по эффекту влияния Моцарта. Ты слышала об этом? То, что дети, находясь в утробе матери, если слышат музыку Моцарта, успокаиваются и все такое. Музыка Моцарта приводит в равновесие биоритмы, в то же время это восстанавливает давление. И к тому же мы уже приближаемся к периоду, когда начинается менопауза, и к ней нужно готовиться заранее.

Ну вот. Менопауза. Как это замечательно, когда слышишь «приятное» слово в самый что ни на есть подходящий момент. Не хватало только думать сейчас о неизбежно приближающейся менопаузе.

— Не волнуйся, я действительно чувствую себя лучше, — сладко продребезжала Мария-Луиза. — Как тебе идея оказаться здесь всем вместе? Я считаю, что это великолепно, поистине изумительно.

— М-м-м-м, может, я не в таком восторге, но, конечно же, мне тоже приятно. Кстати, прости меня за все. Я не думала, что та история на тебя так подействует. Ты уверена, что у тебя нет температуры? Сейчас прохладно, а ты такая горячая, дорогая.

Аманда взяла ее под руку. И Мария-Луиза послушно позволила увести себя. «Она бы постаралась не прикасаться к моему плебейскому телу, если бы представила себе, что я одна из тех, кто трахается с мужем своей подруги. С мужем самой лучшей подруги.

Дэда, почему ты уехала? Почему ты оставила меня одну? Что я тебе сделала?»

«Дорогая, дорогая-предорогая моя, не могу выразить, как меня обрадовала твоя замечательная новость. Ты молодец, ты просто молодчина, и это меня не удивляет, поскольку таковой ты была еще в школе. И ты такая, такая умная! К тому же у тебя есть характер. Ты занимаешься теми вещами, которые считаешь важными. Поэтому заслуживаешь еще большего уважения. Я всегда буду рядом с тобой, в любой момент.

Я будто бы живу твоей жизнью, твои победы становятся моими, твои радости — моими радостями.

И когда ты страдаешь, когда тебя лишают внимания или уважения, которые ты заслуживаешь, твои неприятности становятся моими.

Помни, что я всегда с тобой, за твоей спиной, чтобы поддержать тебя, любить, подбодрить.

Не думай о зависти или коварстве тех многих людей, которые тебя окружают.

К счастью, ты не такая, как они.

Ни одна из них не достойна целовать твои ноги, я, к сожалению, это слишком хорошо знаю.

Бесполезно вспоминать о прошлом.

Я живу тобой, дышу тобой.

Оставь мне мечты, продолжай в том же духе».

Это только одно из посланий Риты, что ты хранишь. Его, возможно, ты нашла в фикусе, который стоит у тебя на кухне, или в той вазе фирмы Sheffield, что тебе очень нравилась.

За эти годы она писала тебе сотни раз, чтобы подбодрить тебя, польстить тебе, обласкать или просто напомнить о своем существовании. Рита не любила телефонные разговоры.

Ты чувствуешь, как тебе не хватает ее писем.

Она пользовалась странными фиолетовыми чернилами. Теперь она не может больше писать тебе, но ты хранишь все, что она написала, даже самые маленькие и ничего не значащие записки на клочках бумаги.

Ты часто их перечитываешь, ты и сейчас привезла их с собой на виллу Камерелле. У тебя даже есть специальный чемоданчик для писем Риты.

Естественно, он закрыт на ключ.

Суббота, 19.00. Джованна

Первое, что она чувствует — это запах.

Мужчины сразу поняли, что это такое. Они столько раз были на охоте, стольким оленям вспарывали животы, когда у них еще подрагивали ноздри, а глаза застилала боль. Это металлический и вязкий запах, который перехватывает горло, едва люди переступают порог и входят в темные помещения дома, где невеста и служанки дожидались своей судьбы.

Запах запекшейся крови повсюду, вонь от выделений и еще чего-то, вещи, о которых человеческое существо знает, но надеется, что ему никогда не доведется этого увидеть.

И все же они это видят: клочья растерзанных тел, разбросанные повсюду, все в крови. Мужчины бегают по дому в поисках дочерей, а в это время с улицы слышны разрывающие душу вопли их жен, матерей, которые уже поняли, что произошла кошмарная трагедия этого проклятого дома, который однажды станет виллой Камерелле. Мужчины силой удерживают женщин и не позволяют им входить, потому что они не должны этого видеть, они не смогут смотреть на это.

И мужчины спускаются вниз по узким лестницам, идут на все усиливающийся запах, пока…

— Джованна! А, ты здесь. Ты придешь помочь мне на кухне? Нужно только вытереть сковородки, пока я мою плиту. Я бы даже просить тебя не стала, но мне хотелось бы привести все в порядок до ужина, а одной мне так скоро не справиться.

Вздор! Тутти — такая благонамеренная, правильная, одна из тех, которые говорят: «Я сама все сделаю, но ты должна это видеть».

Джованна не забыла, сколь нудной была Тутти в юности. Она могла одолжить тебе словарь, ручку, шарф или завтрак, а потом ты обнаруживала, что она сама осталась ни с чем, сделала неточный перевод, не доделала домашнее задание, подхватила простуду или еще что-нибудь.

Какой вздор!

И все же она была ей благодарна и теперь шла вместе с ней на кухню.

Все здесь теперь было чисто, пахло мылом и вкусной едой, никакого намека на запах крови или смерти, никаких видений перед глазами.

Да что это с ней происходит?

— Почему ты так испытующе смотришь на меня? Что случилось? О чем ты думаешь? Ты неважно себя чувствуешь?

Джованна не отдавала себе отчета в том, что смотрела на Тутти отсутствующим неподвижным взглядом.

«Я должна успокоиться, иначе все начнут думать, что я что-то приняла, а это плохо. Даже если я что-то и сделала, лучше принять что-нибудь, мне это поможет поддержать себя».

— Да я вовсе и не о тебе сейчас думала. Я пыталась понять, что это за штука?

— Это формочка, чтобы приготовить масло, видишь резцы? Моя бабушка такими пользовалась. — И Тутти начала со знанием дела объяснять, как пользоваться этой штукой.

Джованна принялась протирать сковородки, но продолжала чувствовать на себе любопытный и подозрительный взгляд Тутти, будто бы та вонзала ей острый нож между лопатками.

Она расскажет об этом всем остальным, Джованна была уверена.

Комната Марии-Луизы расположена рядом с номером Дэды. Мария-Луиза согласилась на менее просторную комнату, чем у других, и не слишком хорошо освещенную, только чтобы быть поближе к Дэде.

Пафосная Мария-Луиза, настолько умеющая все предвидеть, что просто смешно.

В ее комнате кровать тоже двухспальная, просто размеры помещения не совсем удачных пропорций, но здесь тоже все в полном порядке. Ничего не разбросано, даже тюбики с губной помадой и тушью выстроились в ряд на туалетном столике в тосканском стиле. В ванной лежит щетка для волос, она тоже чистая, ни один волосок не зацепился за ее зубчики; свежее мыло в мыльнице.

Покрывало на кровати ровно натянуто, кажется, что на ней так никто и не спал. Блузки, маечки и брюки аккуратно разложены по ящикам вместе с бельем. Можно было бы показывать эту комнату любому немецкому туристу, желающему поселиться в пятизвездочном отеле, и он не нашел бы ничего, к чему можно было придраться.

Такова Мария-Луиза, у нее все должно быть под контролем: ее жизнь, жизнь дорогих ей людей — и это ей удается. С Дэдой все наоборот.

Комната Джованны совсем другая. Она и расположена почти под перекрытием верхнего этажа, в нее ведет лесенка с крутыми и узкими ступеньками, по которым нужно подниматься чуть ли не на цыпочках. Сложно открывать дверь: чтобы повернуть заедающий ключ, нужно наклонять корпус тела и голову вперед, стараясь не потерять равновесие, не упасть назад и не покатиться кувырком вниз, ударяясь об острые углы ступенек.

Заходишь внутрь и встречаешься с нагромождениями разных предметов, книг, вещей.

Лежат несколько книг Джованны: она не может путешествовать без них, даже когда уезжает на два дня, но книги с собой она берет продуманно. Повсюду разбросана одежда и белье: Джованна предпочитает надевать джинсы или ходить по комнате без них, носит разноцветные купальники, состоящие из маленьких треугольничков ткани, и все это бросает, куда придется. Она не делает макияж и не пользуется духами, зато на старинном ящике стоит пара дюжин витаминных препаратов, экстракты трав, флакончики Fiori di Bach и баночки с мазями для ароматерапии. В этом суть Джованны.

Суббота, 19.30. Мария-Луиза

Перед ужином Мария-Луиза скрылась в своей комнате. Ей, конечно, хотелось побыть в компании других, но, видя на себе обжигающие взгляды подруг, она решила остаться в своей комнате.

Как жаль! Она на самом деле так была рада этой идее собраться вместе. Кажется, это вообще была ее идея.

А если хорошо подумать? Чья же это была инициатива?

Пьера? Точно, ей об этом сказала Пьера, но она на кого-то сослалась, был какой-то комментарий, но Мария-Луиза его тут же забыла… Что же Пьера сказала?

Мария-Луиза не могла вспомнить, впрочем, это не имело ни малейшего значения. Ее огорчало то, что отдых был испорчен, а она так ждала его! Ей никогда до этого не доводилось уезжать без сопровождения своей оравы домочадцев, к тому же было бы неправильно оставлять их одних. Но она была в таком восторге, предвкушала каждую минуту этого уик-энда, поэтому решила, что ничто — ни плохое настроение, ни отсутствие большого энтузиазма Дэды — не испортит ей праздник, а вместо этого…

Вместо этого оказалось достаточно какой-то малости.

Несколько язвительных комментариев о ее мнимой самой лучшей подруге, смехотворная история с исчезнувшими трусиками, раздражительность и строптивость Дэды, ее непонятный побег…

Да как же она допустила, чтобы ее жизнь и настроение продолжали крутиться вокруг все того же «солнца»? Дэда там, Дэда сям, невозможно освободиться от нее! Никогда, даже если прожить семь жизней?

Но в общем речь шла не только о ней.

Эта омерзительная и кровавая история, рассказанная Амандой. Джованна — такая ненавистная и распущенная. Благонамеренная навязчивость Тутти. И Лючия, как всегда, слишком умненькая. И Пьера — блистающая в своем отсутствии.

У нее в печенке сидели все эти подруги, хотя она так была счастлива, мечтая встретиться с ними.

А может, она сама во всем виновата? Обычная история. Она слишком открыто проявляла свои чувства, не умела лгать, а поэтому оказалась уязвима для критики и бесцеремонного обращения с собой.

В какой-то момент, когда она находилась в саду с Амандой, у нее возникло желание уйти подальше от стен, покрытых вьющимися растениями, и идти до тех пор, пока не исчезнет с поля зрения этот бассейн с его голубой водой и башня с голубятней и мансардой.

Но она этого не сделала. Мария-Луиза прислонилась лбом к холодному стеклу окна и посмотрела в вечернюю темноту.

Она разглядела более темные тени, возможно, от крон деревьев, а между ними искрящуюся воду бассейна. А за этим темнота и тишина.

Вздрогнув, она отошла от окна. Ей хотелось выйти на улицу, уйти подальше от огней и тепла этого дома.

И куда бы она пошла, если, находясь одна вне дома, не выдержала бы и часа после того жуткого рассказа Аманды?

Какая тишина. Не слышно ни малейшего звука. Неужели все уже спустились на ужин?

Мария-Луиза открыла дверь.

Выключатель был расположен чуть поодаль от двери.

Тишина. Все уже собрались внизу.

Она добежала до выключателя, нажала на него и, только когда включился свет, поняла, что у нее перехватило дыхание. Она вернулась, выключила в комнате свет, закрыла дверь и побежала по лестнице вниз. Туда, где голоса, свет, тепло, ее подруги.

— Э-эй, хитрюги, неужели вы начали ужинать без меня?

Какое утешение — ее подруги.

Дом, узкие коридоры, все двери закрыты.

Суббота, 20.00. Джованна

Это была идея Аманды — выпить аперитив, сидя около бассейна.

Славная она все-таки.

Джованна вытянула ноги и поудобней устроилась в кресле из ивовых прутьев. Внешний свет около дома был выключен, единственным источником освещения оставались открытые раздвижные стеклянные двери. Белые занавески слегка колыхались, на улице было тепло, ночная прохлада еще не чувствовалась. Здесь, у бассейна, было уютно, лиц в темноте не видно, разве что они слегка освещались, если кто-то наклонялся, чтобы стряхнуть пепел или поставить на столик бокал.

Можно было расслабиться, не следить за выражением лица, ехидно ухмыляться или морщиться — никто бы ничего не заметил. Можно сидеть с закрытыми глазами, а потом открыть их, наклониться к столу, чтобы взять оливку или горсточку орешков, качать головой, улыбаться, участвовать в разговоре. Темнота — великая вещь.

— Эти оливки великолепны, правда?

— Я думаю, что это оливы из Гаэты.

— Не стану возражать, но оливки из Гаэты меньше по размеру, приятнее на вкус, а эти черные оливки из Греции.

— Если это говоришь ты, Аманда, значит, это и вправду так.

— Ради бога, я тоже могу ошибаться, но…

— Ты окончила курсы, мы это знаем.

— Не знаю почему, Лючия, но у меня ощущение, что ты хочешь посмеяться надо мной, — сказала Аманда и, мило улыбаясь, принялась в деталях рассказывать о достоинствах и недостатках различных сортов оливок, произрастающих в бассейне Средиземного моря.

Джованна, как ни странно, наслаждалась болтовней с подругами. Не хватало только Дэды, жаль. Весь день она время от времени вспоминала о ней и тосковала, как ей это казалось, а может, и нет.

Она почувствовала какое-то движение. Это встала Тутти.

— Пойду посмотрю, что там у нас происходит на кухне. Как только будет готов ужин, я вас позову.

Молодчина Тутти, хотя есть Джованне совсем не хотелось. Она бы сидела здесь весь вечер, но только не в одиночестве.

На стул рядом с ней присела Мария-Луиза:

— Джованна, ты не спишь? Послушай, я хотела извиниться за свое поведение днем, ты же знаешь, я такая трусиха. Та история со служанками мне сегодня всю ночь будет сниться, но мне жаль, что я очень некрасиво повела себя.

— Да, брось ты, это скорее мне нужно просить у тебя прощения. Я тебе так невежливо ответила.

— Даже и не говори ничего об этом. Я заслужила, такая назойливая.

— Да прекрати, ты не такая, ты — веселая всегда.

— Какая же ты милая…

И так далее и тому подобное. Джованна была готова застрелиться от такой скуки. Но что сделано, то сделано, и нужно было восстанавливать дружеские взаимоотношения.

Когда Тутти позвала их за стол, оливки и орешки были съедены, мартини выпито. Джованна уже не чувствовала необходимости прятаться в темноте, ей было весело, так весело, что у нее появилось желание задать вопрос, который навязчиво крутился у нее в голове почти час, а может, несколько часов.

— Вы помните Риту? Кто-нибудь из вас помнит Риту?

Все повернулись к ней, кто-то стоял на пороге раздвижной стеклянной двери, кто-то держал в руках пустой бокал, у кого-то задрожала чашка в руке. Потом они переглянулись.

Она знала, о чем они сейчас думали.

Я не сумасшедшая, хотела крикнуть Джованна, но не сделала этого.

Подруги смеются, шутят, сидя за столом, в этом оазисе света и тепла, единственном освещенном в доме помещении. Они поставили на белоснежную скатерть стола канделябры с пятью рожками, зажгли ароматизированные свечи. Свечи горят ярко, расплавленный воск капает на белую ткань, и она окрашивается в красный цвет.

Вокруг сплошная темень, темно в залах и пустых комнатах, очень расположены по всему зданию которые, а также на верхних этажах, над кухней, и внизу, в подвалах.

Дом похож на огромную пустую пещеру с единственным теплым местом; кухня — его сердце, где пульсирует жизнь, где есть свет, здесь подруги смеются, шутят, разговаривают, едят.

Дом шпионит за ними из полутьмы залов и, притаившись, ждет.

Суббота, 21.00. Мария-Луиза

Всему виной Дэда. Если бы она не была столь предвзята к той истории с вином и не контролировала бы ее, как алкоголичку на последней стадии, всякий раз, когда они садились за стол, и в довершение ко всему не сбежала бы, оставив ее одну, и не обидела бы… Если бы всего этого не случилось, тогда, может быть, Марию-Луизу и не переполняло бы сейчас чувство ущербности и мщения, и тогда, возможно, она бы не стала так слишком усердствовать с выпивкой и не оказалась бы в перерыве между поеданием второго блюда и салата откровенно пьяной. И тогда, подумав хорошенько, Мария-Луиза рассказала бы кое-что о тех вещах, которые ее смущали, но теперь она заговорила совсем о другом, будто бы у языка была своя собственная жизнь.

Например, о проблеме негров.

Как это ей пришло в голову заговорить о них, она даже и не помнила. Кто-то, возможно Тутти, что-то сказал по поводу незаконной эмиграции, кто-то, может быть Лючия или Джованна, заговорил о появляющихся новых рабынях, домработницах или цветных проститутках, которых всячески эксплуатируют коварные белые хозяева, и она тут же вовлеклась в эти разговоры, готовая к бою с наполненным бокалом.

— То есть не то чтобы я была против них, но все это вызывает слезы…

— Против них — кого? — Голос Лючии прозвучал на несколько порядков явно холоднее. Ей бы, Марии-Луизе Скарелла, защитнице проигранных и непопулярных судебных дел, мгновенно прикрыть свой несносный рот. Но нет.

— Они — это негры, цветные или как ты их называешь. Возможно, это прозвучит парадоксально, но вы когда-либо задумывались о том, что негры должны были бы быть благодарны рабству, вы думали когда-нибудь об этом, а? — И она опрокинула бокал великолепнейшего вина.

Ужас, растерянные взгляды, кто-то, наверное Аманда, попытался изменить тему разговора:

— «Amistad» — замечательный. Правда? Вы его видели?

Мария-Луиза невозмутимо ответила, что она нет, не видела, и продолжила:

— Если бы не было того периода работорговли, то сегодня все негры так бы и жили в Африке и сражались с обезьянами из-за кокосовых орехов. Это явно парадокс, но кто мне скажет, что это не так. Посмотрите, как дерутся между собой те, кто там остались. Да они до сих пор танцевали бы вокруг костров, прикрываясь вместо одежды листьями, подумайте только, а так они теперь живут в Америке!

Мария-Луиза все отчетливо осознавала, с ужасом отмечая про себя, что происходило, но ее язык явно жил своей жизнью и следовал своей особой логике. Сидящая от нее справа Джованна или Лючия, скорее Лючия, прошептала очень слышно:

— И эта одна из наших воспитательниц? Одна из тех, кому мы доверяем наших детей?

Аманда не осталась у нее в долгу:

— Помолчи, поскольку у тебя нет детей, к тому же не видишь, что она отъехала?

Тутти, сидящая напротив, была в шоке и смотрела на Марию-Луизу в упор так, как смотрят на тех, кто вначале кажется нормальным, а потом вдруг не в меру неожиданно пьянеет тут же, на глазах у всех.

— Как много всяких историй про негров-инвалидов, а потом вдруг появляется кто-нибудь не такой, как все, и мы первые начинаем обижать его. Именно здесь, помните, в этом доме… Вы ведь не могли все об этом забыть, так же, как и Дэда. — Последнее слово Мария-Луиза произнесла, всхлипывая. У нее начала кружиться голова, все вокруг поплыло и закружилось: свет, бокалы, скатерть, лица, глаза.

Глаза. Глаза Аманды смотрели на нее внимательно, напряженно, почти сочувственно, глаза той, которая о чем-то задумалась, но, может, я, Мария-Луиза, поняла, о чем она хотела сказать.

Это были глаза, наполненные отвращением, веселящиеся, саркастические, изумленные.

— Извините, извините, я чувствую, что мне сейчас станет плохо, о боже, меня сейчас вырвет, извините.

И пока Мария-Луиза резко встает из-за стола, переворачивая стул, она видит на дне глаз одной из своих подруг что-то, что та пытается всеми силами скрыть, что-то, что никто не должен был бы видеть. У Марии-Луизы мурашки побежали по телу, но ей нужно срочно убежать, ее вот-вот вырвет. Чуть позже она забудет этот неуловимый прячущийся взгляд, который она рассмотрела в черную дыру ада.

Суббота, 22.00. Джованна

После того как Мария-Луиза убежала, все вышли из-за стола как по команде, как будто бы ни у кого не было желания ни с кем общаться, но потом они опять собрались, делая вид, что им приятно находиться вместе.

Джованна последовала примеру Лючии, и, будто сговорившись, они начали убирать посуду со стола, складывать в мойку и мыть.

Лючия мыла посуду, Джованна ее вытирала. Делали они это молча, общаться не хотелось. Джованна устала говорить, ей просто была необходима компания.

Они быстро справились с мытьем посуды, поставили все на свои места, накрыли стол для предстоящего завтрака, правда, на одну персону меньше.

— Странная штука приключилась с Дэдой, не так ли? Уехать вот так, не оставив даже записки. — Лючия села, закурила сигарету, лицо ее было спокойно.

— Я плохо знаю ее привычки, возможно, для нее это нормально, в порядке вещей, так и должно быть…

— Нет, что ты, она такая формалистка. Не обижайся, я подобное могла бы ожидать от тебя, но от нее? Я просто не верю этому. Меня это беспокоит, не знаю почему, я чувствую себя не в своей тарелке.

— А я неуютно себя чувствую с того момента, как сюда приехала.

— Ты? Почему?

Лючия прелестна тем, что с ней можно было поговорить. Она была спокойна, создавалось впечатление, что она ни в чем тебя не осуждает. Джованна забыла эту ее характерную черту.

— Видишь ли, я ощущаю многие вещи.

— Что именно? — Лючия выдохнула дым сигареты, глаза ее сузились и заблестели.

— Я ощущаю то, что случились в этом доме, чувствую прошлое, у меня развито чувство предвидения, понимай это как хочешь. Со мной подобное уже случалось несколько раз, но сейчас я предчувствую более худшее. С того момента, как я сюда приехала, меня не покидают видения и кошмарные ощущения. Мы в опасности, таится что-то плохое в этом доме, здесь чувствуется присутствие людей, которые здесь страдали и умерли, и они не упокоены. — Джованна сказала это на одном дыхании, немного задыхаясь, не сводя глаз с Лючии, которая продолжала курить.

Потом Лючия раздавила окурок в пепельнице и посмотрела на Джованну:

— Сама же знаешь, что ты немного неуравновешенная. Правда, Джованна? Сделай себе чай из ромашки и не думай больше об этом.

Лючия ушла, а Джованна посидела еще немного одна. Она на какой-то момент совсем забыла, что Лючия работала судьей. Она не сочувствовала тебе, просто выносила приговор.

Коридоры узкие, на стенах развешаны маленькие картины, которые никто никогда не удосуживался хорошенько разглядеть, на картинах лица бледно-желтого цвета и изображения женщин с темными глазами и жестким взглядом. Из коридора расходятся двери в разные комнаты, в которых кто-то читает, кто-то спит, кто-то вспоминает, а кто-то вот-вот умрет.

Ты посмотрела на них. Ты заглянула на дно их глаз, стараясь добраться до самой глубины их воспоминаний, но ни одна не оправдала твоих надежд.

Они спят, ни о чем не ведая, а между тем их время неумолимо истекает.

Ты спрашиваешь себя, как это ропот прошлого от этих стен, который ты так хорошо слышишь, не всколыхнет в них воспоминаний.

Звук этих стен вместе с вашими голосами в тот приезд эхом звучит в твоей голове, а иногда заглушает ваши слова.

Ты заглянула им в лица, но они ничего не прочли в твоих кровавых взглядах, прячущихся под полуприкрытыми веками, иначе они бы, вопя, разбежались в разные стороны.

Они все те же, как и тогда, и Рита была права, они — дикарки.

Ты убьешь их одну за другой.

Суббота, 23.00. Мария-Луиза

Весь ее стыд ушел вместе с рвотой. И теперь, обессиленная, она хотела лишь забраться в постель, под тяжелое стеганое одеяло, и спать, не видя никаких снов. Но в засаде, под лестницей около туалета, в котором она укрылась, ее ждала Тутти.

У Марии-Луизы не было сил сопротивляться ей. И она позволила проводить себя наверх, помочь выдавить зубную пасту на щеточку, снять туфли и надеть ночную рубашку. И все это молча, без слов.

Когда, свернувшись калачиком, она уже лежала на свежих простынях под теплым стеганым одеялом, ей удалось посмотреть Тутти в лицо и прошептать «спасибо».

— Ты переживаешь? Я знаю, что, случись подобное со мной, ты поступила бы точно так же, — ответила Тутти, думая, что она никогда не попала бы в подобную ситуацию.

Мария-Луиза закрыла глаза и вытянулась. Несмотря ни на что, чувствовала она себя лучше. Тутти внушала такое же доверие, как хорошая домработница.

— Я сожалею о том, что случилось. Извинись за меня перед другими, я не знаю, что на меня нашло.

Этот ответ был вполне уместен: без сомнения, ты не закоренелая пьяница, это всего лишь случайность, которая больше не повторится.

— Не беспокойся, этот дом на всех нас начинает действовать каким-то странным образом. Представь себе, сегодня после обеда захожу в гостиную и нахожу Джованну, сидящую в одиночестве в темноте, и она с таким ужасом в глазах посмотрела на меня, будто бы я пришла, чтобы перерезать ей горло. Не знаю, как долго она там до этого находилась, но клянусь, что на меня это произвело впечатление. А потом, во время ужина, ты заметила, как она отстраненно вела себя? Она точно со странностями, у нее с головой не все в порядке.

Мария-Луиза благодарно кивала головой, а Тутти болтала и болтала без умолку, покачиваясь в ритм своим убаюкивающим словам.

— …А к тому же еще Дэда, я надеюсь, что ты не думаешь, что она сбежала из-за той мелкой ссоры между вами в бассейне…

— И что ты знаешь о нашей ссоре? — Мария-Луиза, подскочив, села на кровати.

— Мне о ней рассказала Лючия. А что в этом плохого? Ты не должна чувствовать за собой никакой вины, она же не из-за этого уехала.

Мария-Луиза была довольна таким предположением. Конечно, зная Дэду так, как ее знала она, гипотезу побега Дэды из-за нее следовало сразу же отмести. Но Марии-Луизе нравилось, что и другие думали, что она могла оказывать такое большое влияние на подругу.

Она загадочно улыбнулась и ничего не ответила.

— А может, она почувствовала необходимость вернуться к Луке? Они так любят друг друга! Это и вправду прекрасная пара, может, она захотела побыть с ним.

Наивная, глупая Тутти, и при том огромном опыте проведенных дел о распавшихся браках. Хотя, по сути, Дэда была великолепной актрисой.

Когда Мария-Луиза прикрыла глаза, она вспомнила тот немного гнусавый тихий голос, и улыбку, прячущуюся за бокалом во время игры в бурраку: «Мы, женщины, не можем уклоняться от супружеских обязанностей, поэтому стоит хорошо их исполнять, чтобы они прекратились раньше!» — И все тут же закудахтали, как гусыни. Смех, да и только.

Мария-Луиза ощутила на своем потном лбу прохладную руку Тутти.

— Довольно болтать, ты устала, необходим хороший сон, и ты опять придешь в норму.

Мария-Луиза проваливалась в благодатный сон, в то время как Тутти занялась приведением комнаты в порядок: закрыла ставни, поправила шторы, аккуратно расставила обувь и повесила одежду на место. Она даже предусмотрительно поставила стакан с водой на тумбочку, потом ласково погладила Марию-Луизу по лбу и вышла, закрыв за собой дверь.

Милая Тутти. Иногда нудная, но заботливая. Посмотри, может, и другим необходимо, чтобы ты зашла и поинтересовалась, как они.

Дэда никогда уже не вернется.

Та Дэда, которая убежала, никому ничего не сказав и никого не взяв с собой. Дэда, которая не испытывала ни вполне определенного, ни какого-либо смешанного и необъяснимого чувства ненависти и любви.

Мария-Луиза постепенно провалилась в глубокий сон, хотя смутная, едва уловимая мысль какое-то время настойчиво не давала ей заснуть: дверь, я не закрыла дверь на ключ.

Коридоры узкие и длинные, в них много странных углов и темных ниш, в которых любой мог бы затаиться без всякого труда.

На стенах много картин, которые никто никогда не удосуживался хорошенько рассмотреть.

Старинный паркет, скрипящий при каждом шаге, в коридорах лежат красные потертые, но еще прилично выглядящие ковровые дорожки.

Если идти, не наступая на дорожку, с краю, то паркет не будет скрипеть. Коридор можно пройти бесшумно, если идти босиком или сняв обувь. Из коридора двери ведут в разные комнаты, в которых кто-то читает, кто-то спит, кто-то вспоминает, а кто-то вскоре умрет.

Суббота, 24.00. Джованна

У чая с ромашкой отвратительнейший вкус, и Джованна, сделав несколько глотков, поставила его на прикроватную тумбочку. Кто знает, почему ей казалась замечательной идея не брать ничего из успокоительных средств из дома… Теперь она об этом сожалела.

Ей хотелось бы забыться и проспать до утра, не видя никаких снов, а теперь она не может заснуть и понимает, что это ей не удастся.

Кто-то другой, конечно же, давно бы спал. Джованна видит, как медленно, очень-очень тихо, едва заметно приоткрывается дверь. Она этому почти не удивляется. Разве она не закрыла ее на ключ? Она абсолютно не помнит этого, но теперь это уже совсем не важно.

Джованна медленно поднимается с кровати и пристально смотрит в глаза вошедшему, тому, кто закрывает за собой дверь и стоит неподвижно в полумраке.

Глаза этого человека ничего не выражают, во всяком случае по отношению к ней, никаких эмоций. В комнате полная тишина — напряженная и угрожающая.

Деревянная стенка кровати, в которую упираются ее ноги, очень холодная, но Джованна этого не замечает. Она медленно поднимается и направляется к окну, открывает его, встает на каменный подоконник и молча бросается вниз.

Она не слышит стука от падения тела, не слышат этого и другие.

Из темных окон никто не выглянул, чтобы посмотреть на распластавшееся тело, странно торчащие руки и ноги, темную фигуру на белой поверхности, засыпанной гравием, слегка освещающейся лунным светом.

Никто не видит, как Джованна начинает ползком перемещаться, никто не видит, как кто-то наклоняется над ней, и вдруг упавший человек замирает и больше не двигается.

Через некоторое время на светлой поверхности, усыпанной гравием, рядом с бассейном, ничего нет, даже огромной лужи, которая вначале казалась темным пятном. Кто-то позаботился о том, чтобы от него и следа не осталось, предусмотрительно надев на руки перчатки.

Окровавленный гравий собран и отнесен в контейнер для мусора, завален упаковочной бумагой и кожурой от фруктов.

Оставшаяся кровь под гравием очень скоро впитается в землю, образовавшуюся оголенную поверхность чья-то нога очень быстрым движением заполняет гравием с соседних участков. И вот больше нет никаких следов того, что произошло. Нет больше и Джованны.

Воскресенье, 09.00. Мария-Луиза

Тошнотворный привкус во рту, обложенный язык. Глаза с трудом переносят дневной свет, лучше их не открывать.

Все остальное вроде как в порядке, разве что боль в голове такая, будто бы кто-то вбивает гвозди в черепную коробку.

Обхватив голову руками, Мария-Луиза свешивает ноги с кровати и сидит на краешке, ожидая, когда все вокруг перестанет кружиться.

Тутти забыла закрыть одну из занавесок на окне, и дневной свет разбудил ее слишком рано. Мария-Луиза вспомнила вечер накануне и застонала.

Бесполезно сидеть и терзаться воспоминаниями о вчерашнем, нужно встретиться с остальными и покончить с этими размышлениями. К тому же хуже ведь уже не будет?

А ведь, едва вернувшись домой, они это всем расскажут. Распустят слухи среди всех подруг. Ты знаешь, что Мария-Луиза, Мария-Луиза Скарелла, ты это знаешь? Неужели она так вела себя? Она пьет. Да, она пьет, напилась во время встречи с подругами и совсем слетела с катушек. Да что ты?! Что это ты мне такое говоришь! Хотя, я припоминаю, как однажды…

А Дэда? Она бы понимающе улыбнулась, положив свою изящную руку ей на плечо:

«Самое время, моя дорогая, заняться решением этой маленькой проблемы, пока она не станет неразрешимой…»

Мария-Луиза залезла под душ и стояла под горячей водой, пока кожа не просто покраснела, а стала бесчувственной. Потом повернула кран с холодной водой, и, стиснув зубы, простояла под почти ледяными струями, считая до ста.

После этого она почувствовала себя лучше, тщательно просушила голову полотенцем, оделась: фирменные джинсы с розой на кармане и цветная шелковая рубашка, сапожки с не очень длинным вытянутым носочком.

Макияж спокойный, но тщательный: подводка вокруг глаз, чтобы сделать их выразительнее, светлые тени на веках, розовая губная помада и слегка припудренное лицо. Пара капель духов, в ушах — хорошенькие сережки с жемчугом. Все — к бою готова.

В коридоре никого не было, Мария-Луиза постучала в дверь комнаты Дэды, просто так, и так же беспечно заглянула внутрь комнаты.

Внутри никого не было, она и не надеялась кого-либо увидеть здесь.

Также тихо было, когда она спускалась по поскрипывающим ступенькам. Только подходя к кухне, она услышала голоса подруг. Мария-Луиза вошла, расправив плечи. Все посмотрели на нее: Аманда, Лючия и Тутти, лица у них были тревожные, бледные, без макияжа. Наконец Лючия произнесла:

— A-а, это ты? — на ее лице промелькнуло разочарование, и она уткнулась носом в огромную чашку с кофе с молоком.

— Извините за то, что я еще существую. И что? — воинственно сказала Мария-Луиза.

— Да, нет, дело не в тебе, мы думали, что, может, Джованна вернулась, — сказала Аманда.

— Я заходила проведать тебя сегодня ранним утром, ты спокойно спала, поэтому о тебе мы не беспокоились. Кофе? — заботливо спросила Тутти, протягивая ей чашечку с кофе.

— А ты лихо справилась с похмельем, — произнесла Лючия, глядя в чашку, но сказала это таким дружелюбным тоном, что Мария-Луиза не смогла обидеться.

— Откуда она должна вернуться? Куда ушла Джованна?

— Если бы мы это знали, то не сидели бы сейчас здесь и не переживали бы за нее, — рассудительно ответила Аманда. — Сегодня рано утром я зашла к ней, чтобы попросить таблетку, и увидела разобранную постель, открытое окно, в комнате холодно, все вещи на месте, а ее и след простыл, как и в случае с Дэдой.

— Но Дэда не исчезла. Она просто уехала, — заметила Мария-Луиза, а в ее голове завертелась единственная мысль: они обо мне не думают, они обо мне не думают, они обо мне не думают.

— А ты, что ты об этом знаешь? — неприветливо спросила Лючия. — Они исчезли без всякого объяснения, а если вдаваться в подробности, то получается, и Пьера тоже исчезла. Вы задавались вопросом, куда подевалась Пьера?

— Но она же оставила записку! О смерти тети Эдвины, не помните? Мне об этом Дэда сказала!

— Ах да, верно. Ладно, Пьера не в счет, но то, что касается Дэды и Джованны, — это все-таки непонятно. Куда они подевались? — Лючия посмотрела вокруг, рассуждая и вопрошая одновременно. «Кто знает, может, она представила, что в этот момент участвует в конкурсном испытании, чтобы получить должность судьи», — подумала Мария-Луиза восхищенно. Как замечательно: все знать и быть готовой объяснить это другим.

— Всему этому, девочки, есть разумное объяснение, — сказала Тутти, но ее слов никто не услышал, потому что откуда-то с первого этажа послышался шум.

Ты не насытилась ими даже сейчас. Для тебя они все еще живы, так же как и эти, остальные.

Твои подруги наконец-то собрались все вместе.

Воскресенье, 09.30. Мария-Луиза

— Жаль, но это действительно было замечательно, — сказала, вздохнув Аманда.

— Уходят всегда самые лучшие! — как эхо, вторила ей Лючия, а потом хитро посмотрела вокруг: — Извините, но так говорят, когда священником становится приличный человек!

Несмотря ни на что, все покатились от хохота, глядя на упавшую и разбитую вдребезги великолепную люстру большой гостиной, ту, что была триумфом работы мастеров из Мурано — с разноцветными роскошными фруктами.

— Я думаю, она была очень старинная. И, без сомнения, стоила кучу денег, — с сожалением заметила Тутти.

— Начало девятнадцатого века, не раньше, да, сей шедевр стоил, наверное, дорого. — Аманда присела и взяла в руки два осколка — красного и фиолетового цвета.

— Извините, девочки, но я не думаю, что это наша проблема, — как всегда, благоразумно заметила Лючия. — Крепление, на котором она висела, протерлось от времени, и люстра выбрала именно время нашего пребывания на уик-энде, чтобы упасть и разбиться, к тому же мы очень рисковали. Представьте только, что случилось бы, если бы кто-то из нас проходил под ней всего пять минут назад.

Все закивали с едва заметным радостным чувством облегчения. А Тутти побежала за метлой и совком. Они собрали разбросанные по полу осколки разноцветных хрустальных стекол, вытаскивая их из-под кресел, а потом разбрелись по гостиной, не переставая возбужденно разговаривать.

Последней из гостиной вышла Мария-Луиза. Выходя, она бросила взгляд на крепление, на котором была подвешена люстра, и, что странно, оно ей совсем не показалось изношенным.

Скорее ровно подрезанным опытной рукой, так, чтобы осталась только одна хлипкая веревочка, чтобы люстра могла оборваться в любой момент.

Ступеньки, ступеньки, как их много повсюду, иной раз даже там, где они вовсе не нужны; ступеньки в переходе из гостинойв гостиную, между спальней и ванной, между кухней и помещением перед кухней, ступеньки разных размеров, у некоторых от времени скошены углы, ступеньки встречаются так неожиданно, что нужно постоянно смотреть под ноги, чтобы не споткнуться. Ковры тоже повсюду, это восточные ковры, потертые от времени, когда-то они были яркими, но теперь немного поблекли от времени.

А еще столики, повсюду маленькие столики, на трех ножках, иногда на пяти, заставленные безделушками и различными коллекциями. Вот на резном удивительно красивом столике лежит восемь ножей для винограда фирмы Sheffield.

Четырнадцать щипчиков, некоторые старинные, опасные бритвы и складные ножи с рукоятками, сделанными из эбонитового дерева или с резьбой по слоновой кости, сложены в нише у стены.

На полочке, подвешенной на одном из бесформенных кирпичных выступов стены, лежат тридцать две не похожих одна на другую подушечки для иголок, изготовленные в разные эпохи; подушечки из цветных тканей, выполненные во всевозможных стилях.

Вот настольная лампа из дерева, она сделана в виде пальмы, на самой верхушке кроны которой вставлена лампочка, вокруг нее изображения пляшущих негритят. Повсюду стоят кресла из мягкой кожи, от которых веет духом давно прошедших лет, в некоторых местах следы от сгоревшего пепла сигарет, здесь же стоят и диваны, они очень неудобные: сиденья из плотной узорчатой ткани или бархата, на спинках — инкрустация.

Полки для сушки посуды, уставленные декоративными тарелками, сверкающие чистотой бокалы и милые безделушки, собранные в разные времена хозяевами виллы.

На стенах гобелены темно-красного, кроваво-коричневого и бордового цветов, они немного выцвели от времени, а в некоторых местах видны потертости.

В темных уголках гостиной развешаны мрачные картины, на полках книги, их очень много, они стоят повсюду, книги на разные темы и разных форматов, большие фолианты, маленькие томики в кожаных переплетах, которых касались столько рук, книги, хранящие истории прошлого, здесь же помятые брошюрки бестселлеров, в спешке забытые в комнатах уехавшими гостями.

Огромные массивные двери, их много, с проржавевшими замочными скважинами, что даже ключ проворачивается в них с трудом, но сквозь которые можно увидеть помещения и комнаты, некоторыми даже не пользуются. Еще здесь много керамических изделий, настольных салфеток-дорожек, каминные экраны и блестящие медные приспособления для каминов. Каминов здесь тоже много, один не похож на другой: отделанные ценными породами древесины, с каменной облицовкой, в мраморе, и все это замкнуто между огромными выбеленными стенами, которые, кажется, затаились и чего-то ждут.

Воскресенье, 10.00. Мария-Луиза

— Итак, вернемся к разговору о Джованне. Вам не показалось, что вчера она была очень странной весь день? Может, переборщила с успокоительными или еще чем-то, а потом вдруг решила уехать. — Лючии уже надоело говорить об этом, но она была, как обычно, столь уверена в том, что говорила, что Марие-Луизе ничего не оставалось, как соглашаться и подтверждать своим «да-да-да», пережевывая кекс с изюмом. Действительно, Джованна была, мягко говоря, не совсем в себе накануне.

— Она мне даже рассказывала, что видела привидения, чувствовала неприятное присутствие кого-то, в общем, что-то вроде полтергейста, представь себе! А я на это практически рассмеялась ей в лицо.

— Лючия, в твоей тактичности мы даже не сомневались. Бедняга Джованна!

— Ой, ладно, Аманда, ну ты же не можешь постоянно переживать за всех!

Мария-Луиза, подтверждая правоту Лючии, кивнула, пережевывая теперь хлеб с маслом.

Тутти, похоже, тоже была согласна с Амандой.

Тем не менее Лючия не собиралась молчать:

— А потом, эта история с Ритой. Тот насмешливый вопрос, который Джованна задала перед ужином. Да кто о ней помнил? Вы о ней помните, вы помните историю с Ритой?

— На самом деле я о ней вспомнила, — заметила Тутти, после чего такой же ответ последовал и от Аманды.

— Я тоже вспомнила, я даже Дэде об этом сказала, но она очень рассердилась.

— Может, из-за этого Дэда рассердилась на меня, потому что я вам об этом напомнила, как-то так вышло невзначай, — сказала, вспомнив, Мария-Луиза и проглотила кусочек вареного яйца.

— Да, но, может, Джованна тоже спросила об этом Дэду. Представьте себе, как разнервничалась Дэда! — сказала Лючия. — Странно, неужели она из-за этого могла бы уехать?

— Извините, но мне это кажется невероятным, — ответила Тутти, не та Тутти из прошлого, которую все хорошо знали, а успешный адвокат, которая снимала невероятные суммы денег на содержание жен с неверных мужей, заслуживающих, чтобы их оплевывали во время судебных разбирательств. — Дэда — не из того типа людей, чтобы расстраиваться из-за подобных глупостей. Во всяком случае, не до такой степени, чтобы сбегать.

— Я согласна с Тутти, — сказала Мария-Луиза, вытирая следы варенья с губ. Волна дикого голода, когда готова съесть все, что угодно, прошла, но волнение не утихло. И теперь Мария-Луиза сидела надутая, как индюк. — Дэда не расстроилась бы из-за такой мелочи. Она всегда предусмотрительно закрывала глаза на неприятные вещи, на все то, что могло ей помешать, — произнесла она в заключение с улыбочкой.

— И это говорит ее самая лучшая подруга!

— Какое это имеет значение, Лючия, я просто честно говорю о ее недостатках! — ответила Мария-Луиза.

А ты никогда не позволяла скомпроментировать себя. Надменная судья — так называли тебя в школьные годы. Ты это помнишь, Джованна? Ты высокомерно улыбалась, но всегда, хоть на вершок, оставалась выше всех нас, чуть повыше, это так, но не слишком высоко.

Надменная судья. Это очень комичное прозвище, не так ли, Джованна?

Может, ты сейчас избавишься от этой надменности, сейчас, когда я позвала тебя, чтобы ты возглавила это судейство, которое решит, грешны вы или невинны.

Что изменится? Изменится что-то для меня, поскольку для вас наказание уже предопределено.

Воскресенье, 10.30. Мария-Луиза

Ты шутила вместе с остальными и беспечно смеялась, ты ополоснула чашки и поставила масло и варенье в холодильник, собрала крошки, чтобы выбросить их, ты улыбалась и болтала, потом опять улыбалась, но это уже ни на йоту не меняло реального положения вещей. Мария-Луиза испытывала страх.

Она не знала, в какой момент появился страх, но сейчас Мария-Луиза испытывала его очень ощутимо, он невидимым покровом окутал все ее тело, проявлялся при любом движении и даже во время дыхания.

Мария-Луиза почувствовала страх, когда поняла, что шнур, на котором висела люстра, был подрезан преднамеренно, и это оказалось подтверждением того, о чем она уже знала.

Ей даже стало немного легче, когда она поняла, что боится.

Может, страх возник с того момента, как она услышала историю о служанках, рассказанную Амандой.

А может, когда уехала Дэда, хотя, наверное, правильней было бы сказать: когда Дэда исчезла?

А может, еще в первую ночь, когда ей снились неприятные сны?

Или сразу же в тот момент, когда она переступила порог этого дома и все вспомнила.

Рита.

И они издевались над ней.

Кровь.

Она вспомнила все.

Рита была садовником, а ты ее садом. Она дождалась, когда взошли ростки сознания, вызрели семена злобы и обиды, угрызения совести и мучений.

Она была твоим тюремщиком и твоей тюрьмой, она, пария, отверженная и бесправная, которую мучали. Испытывая только чувство ненависти, она взрастила тебя, поливала, пока не появились первые всходы.

Они закрыли окно в комнате Джованны, но там по-прежнему было холодно. Кровать оставили неприбранной, простыни и одеяла откинуты в сторону. Руки, закрывавшие ставни, не прикоснулись к постели, может, в надежде, что Джованна еще вернется. На тумбочке — раскрытая, лежащая обложкой вверх книга с загнутыми страницами.

Тапочки стоят с другой стороны кровати, не с той, с которой она встала, чтобы сделать свой последний прыжок. Одна тапочка перевернута.

Ее одежда разбросана по всей комнате, Джованна никогда не отличалась аккуратностью: пара цветных носков свешивается со стула, а упавшая на пол мини-юбка так и валяется рядом со стулом. Глядя на длинные ноги Джованны, никогда нельзя было подумать, что ей почти сорок лет. То же самое касалось лица и тела.

Теперь она выглядит иначе.

Ее ноги сломаны в трех местах, лицо и затылок разбиты.

Но ей уже все равно.

Для Джованны все это уже не важно, совсем не важно, как она выглядит сейчас.

Воскресенье, 11.00. Мария-Луиза

К счастью, она привезла с собой сотовый телефон.

Мария-Луиза не могла не похвалить себя за предусмотрительность и врожденное недоверие к чужим проектам, поэтому она проигнорировала странную идею Пьеры, чтобы все оставили свои телефоны дома.

С какой стати она стала бы ее слушаться!

Мария-Луиза привезла телефон с собой, но благоразумно отключила и спрятала на дне чемодана.

Дэда бы раскричалась, как ворона, если бы об этом узнала. Дэда — неподкупная праведница, она-то свой сотовый уж точно, как и договорились, оставила дома, хотя жить не могла без телефона.

Убедившись, что остальные подруги заняты своими делами, Мария-Луиза, как ни в чем ни бывало, поднялась в свою комнату.

Аманда и Тутти болтали. Лючия, вытянув губы, внимательно рассматривала один из натюрмортов, висящих на стене. Это была картина, выполненная в кровавых тонах: на ней изображены гранаты и несчастные ощипанные пернатые. О том, чтобы приготовить что-нибудь поесть, пока не говорили, казалось, ни у кого не было аппетита, да и рано еще для обеда.

Солнечный свет заливал комнату.

Одинокая муха, жужжа, кружила по комнате, пролетела совсем рядом. Мария-Луиза раздраженно отмахнулась от мухи, потом открыла окно и минут десять пыталась прогнать ее на улицу. В итоге ей пришлось прибить муху свернутым в трубочку журналом.

Она ненавидела мух.

Наконец-то можно заняться сотовым телефоном. Она вызовет такси, номер которого ввела в память незаметно от Дэды сразу же, как только они приехали, запомнила на всякий случай: мало ли что, вдруг Дэда сочла бы ее компанию невыносимой.

Нужно всего несколько минут подождать такси и умчаться отсюда как можно скорее.

Если остальные пожелают уехать с ней, хорошо, а нет, их дело. Она не собирается дискутировать на эту тему.

Ей наскучила и вилла Камерелле, и компания подруг. Она с нетерпением ждала той минуты, когда окажется дома. Остальные? Если они пожелают остаться до конца уик-энда, то дождутся водителя микроавтобуса, который, по идее безголовой Пьеры, вроде как подъедет к семи вечера, чтобы отвезти их домой: идеальное завершение уик-энда, проведенного среди подруг.

Сотовый телефон лежал на дне сумки, под ворохом носков, чулок и двумя полотенцами. Она положила его подальше от пытливых глаз Дэды, надежно спрятав.

Только сейчас телефона на месте не было.

Мария-Луиза хорошенько поискала еще раз, методично и терпеливо, потом начала неистово шарить по всей сумке, в итоге перевернула ее и вывалила содержимое сумки на пол.

Сотового телефона не было.

Она, как ненормальная, стала бродить по комнате, охваченная отчаянием, растерянная, и вдруг увидела телефон рядом с пуфом у ножек кровати.

Как странно, Мария-Луиза не помнила, чтобы доставала его, но, с другой стороны, накануне вечером она, возможно, много чего вытворяла, о чем не могла, слава богу, вспомнить.

Сотовый телефон, небольшой, компактный, последняя модель Nokia, вселял уверенность. Она нажала кнопку включения.

Не получилось.

Попробовала еще раз, потом поняла — телефон разрядился.

Нет проблем. Зарядное устройство лежало на полу, оно выпало из сумки, когда она неистово все перетряхивала.

Мария-Луиза воткнула зарядное устройство в розетку рядом с тумбочкой, подсоединила телефон и попробовала включить его еще раз.

Опять безрезультатно.

Она перепробовала все розетки в комнате и сдалась. Села и какое-то время смотрела на телефон, потом открыла панель с обратной стороны телефона. В нем не было батарейки.

Все это я посвящаю тебе, моя подруга, которая беззаветно любила меня, хотя в любой момент, похоже, была не прочь изменить мне.

Я же изменила тебе сто, тысячу раз за эти годы, и ты об этом знала, но делала вид, что ничего не происходит. Ты всегда прощала меня.

Я изменила тебе ради крох снисходительности и терпения, я изменила тебе ради любви.

Воскресенье, 11.30. Мария-Луиза

На вилле есть кто-то посторонний. Мария-Луиза была в этом уверена. Кто-то прятался в доме все это время, пока они, ни о чем не подозревая, занимались пустяками.

Кто-то шпионил за ними, кто-то взял трусики Дэды, а потом забрал и ее.

А еще Джованну, и абсолютно точно Пьеру, и теперь батарейку от сотового телефона, который она не должна была привозить с собой. Телефон, с которого можно было позвонить и попросить о помощи.

Мария-Луиза должна была сказать это остальным, они все должны бежать отсюда, пока не поздно. Кто-то прятался в доме, может, в кладовках или подвалах, которые уходили глубоко под землю. Мария-Луиза смутно помнила о них еще с прошлого раза, они внушали тревогу, она знала, что в подземелье находятся комнаты, темные и закрытые на ключ с давних пор. В подвалах был подземный ход, как рассказывала Аманда. Возможно, Дэда и две другие подруги находятся там.

Не было смысла стоять и рассуждать об этом, для тех троих она не могла уже ничего сделать, сейчас нужно было думать, как спасти себя и остальных трех подруг, которые еще ни о чем не догадывались.

Ее вещи лежали в комоде, она подумала, что сможет собрать сумку позже, пока будет ждать такси. Она на мгновение взглянула на телефон с сожалением, но сейчас важнее было срочно убегать. Мария-Луиза схватила жемчужное ожерелье, засунула его в боковой карман джинсов.

Дверь она оставила распахнутой настежь и сбежала по лестнице. Мария-Луиза не осмелилась громко позвать подруг (а вдруг неизвестный находится рядом и услышит ее?).

Внизу никого не было.

Не было никого в гостиных, рядом с кухней у лестницы, и на кухне тоже.

Мария-Луиза поднялась по лестнице, перепрыгивая через ступеньки. Должно быть, Лючия, Тутти и Аманда вышли. Пошли погулять, чтобы отвлечься, а ее оставили одну в доме с каким-то сумасшедшим.

Им же хуже, она не могла больше оставаться здесь и охранять дом, как сторожевой пес.

Нет, назад она не вернется ни за что на свете. В коридоре даже днем стоял полумрак, да какое, собственно говоря, имеет значение, вернулись ли в свои комнаты Тутти, Аманда или Лючия? Она оставит им записку, прежде чем уйти, и пешком доберется до главной дороги и до спасения.

Бумага, бумага, где же бумага? А ручка? Неужели здесь нет даже ручки?

Ручки нигде не было, но, может, это даже к лучшему, поскольку непрошеный гость мог бы найти записку раньше подруг. Все к черту, она доберется до первого телефона и предупредит их.

Вот глупая. Телефонная линия виллы Камерелле заблокирована. Ладно. Тогда она предупредит полицию. Полиция приедет и спасет их, они точно успеют приехать вовремя, но сейчас она должна уйти как можно быстрее.

Мария-Луиза добежала до входной двери и распахнула ее.

Она стояла за порогом с букетом цветов и блестящими садовыми ножницами в руке.

— Как хорошо, что ты здесь, — сказала Мария-Луиза, вздохнув с облегчением.

— Я тебя повсюду искала.

Жемчужные бусы покатились в разные стороны. У тебя не оставалось времени собрать их все. Нужно было смыть кровь, поднять цветы и унести прочь отсюда свою подругу Марию-Луизу, а остальные еще какое-то время будут собирать цветы вдоль тропинки около ручья.

Да уж, какая неприятность. Как можно додуматься класть в карман жемчужное ожерелье? К счастью, ты надела фартук садовника, очень пригодившийся сейчас, он испачкан кровью, но ее пятна можно легко смыть, а твоя одежда осталась чистой, и у тебя есть карманы, куда можно складывать жемчужины, которые ты собираешь.

Должно быть, ножницы разрезали нить с жемчугом, когда ты кромсала джинсы.

Ножницы отлично заточены — все, что находится на вилле Камерелле, сделано на совесть.

Воскресенье, с 14.00 и позже. Аманда

— Вы помните прозвище, которое мы дали Марии-Луизе в школьные годы?

— Подожди, дай подумать. Вспомнила! Карьеристка! Та, которая, однажды выбрав правильного мужчину, остается с ним навсегда! — и Лючия улыбнулась с победоносным видом.

Тутти держала ее под руку, они были похожи на двух кумушек.

«Точно, именно две кумушки, — подумала Аманда, — готовые разорвать одна другую на части, когда не находятся вместе. Представляю себе, что они говорят обо мне за моей спиной».

Они встретились в саду, Тутти и Лючия держали в руке по букетику полевых цветочков.

Ну не всем же повезло, как ей, прослушать курс лекций по цветочному дизайну, не всем дано знать, как выбирать и расставлять цветы. Аманда посмотрела на цветы, которые держала в своей руке, и почувствовала неловкость: иной раз ее разносторонние интересы становились поистине проклятием, и вот теперь цветов оказалось много больше, чем ваз в доме.

Непроизвольно она скорчила комичную гримасу.

— Чему это вы так радуетесь?

Подруги, входя в дом, продолжали смеяться. Они разделили между собой обязанности: кто-то занялся цветами, кто-то кухней. И только теперь они заметили отсутствие Марии-Луизы и решили отправиться на ее поиски.

Первой эту мысль высказала Аманда. Ей показалось странным, что Тутти и Лючия не придали значения исчезновению Марии-Луизы.

— Не может быть, чтобы она исчезла вот так запросто после того, как и Дэда, и Джованна уехали, никого не предупредив, а Пьера даже и не приехала. Вы думаете, что в этом нет ничего странного? Тогда я спрашиваю, а что вы считаете странным?

— Я за свободу мнений, — ответила Лючия, — и если нашим дорогим подругам наскучила наша компания или если они вспомнили о каких-то срочных делах, то кто я такая, чтобы их удерживать?

— А я бы сказала, что вопрос в том, как это все понимать! — Аманда была в отчаянии.

Тутти и Лючия смотрели на нее с выражением животного страха на лицах.

— Понять что? — спросила Тутти. — Дэде наскучило быть с нами, и она вернулась к мужу, у Джованны головка отъехала, а Мария-Луиза решила, что не стоит терять время без драгоценной Дэды. И что здесь нужно понимать, спрашиваю вас? Я ограничусь тем, что подумаю, обидеться на них или нет.

— Хорошо сказано, дорогая, я последую твоему примеру, — сказала Лючия с нотками судьи в голосе, но с улыбкой.

Лючия была толстокожей, ее не так легко было обидеть. Тутти, да, обидчивая, подумала Аманда, считая про себя до десяти, чтобы не взорваться от гнева. Но досчитала только до семи.

— Вы обе мне кажетесь глупыми! Вы потешаетесь, а вот три наши подруги сбежали из этого дома! Сбежали. Понимаете? Или исчезли, если это выражение вам больше нравится. О Пьере сейчас и говорить не будем. Она, возможно, где-то застряла по дороге.

— Да. Прямо как в том фильме… «И потом там никого не осталось», помните? — деланно бодро спросила Лючия.

— Ты права, это, кажется, фильм Хичкока, — услужливо заметила Тутти.

— Не Хичкока. По мотивам этой истории существуют три киноверсии: Рене Клера, Джорджа Поллока и Питера Коллинсона, — устало пояснила Аманда. Она же не зря прослушала еще и курсы по кинематографии. — Первые два фильма назывались «Десять маленьких индейцев». «И потом там никого не осталось» — это третья версия, снятая по мотивам книги, которую написала Агата Кристи. В оригинале книга называется «Ten Litter Niggers» («Десять маленьких негритят»). — Аманде удалось остановиться до того, как она начала бы перечислять главных исполнителей ролей, ей не хотелось выглядеть всезнайкой. Но подруг это нисколько не впечатлило.

— Хорошо, какое это имеет отношение к Марии-Луизе? Вчера мне показалось, она была немного странной, — сказала Тутти.

— Дорогая Тутти, вчера она была немного пьяна, и это то, что красноречивей всего характеризует Марию-Луизу, — вторила Лючия, не желая оставаться в долгу.

— Да, но какое это имеет отношение к ее исчезновению? — устало спросила Аманда.

— Я не знаю, какое это имеет значение, но негритят в эту историю ты приплела, моя дорогая.

— Лючия, хватит об этом, давай по-серьезному. Мы думаем, что у Марии-Луизы всего лишь немного расшалились нервы, — Лючия недружелюбно бросила на нее свой взгляд, и Тутти почувствовала своим долгом поправиться. — Пардон, она была пьяна, и ей показалась, что очень не хватает Дэды, а поскольку она была в неуравновешенном состоянии, то, наверное, решила вернуться домой пораньше.

— А сегодня утром она мне показалась очень даже нормальной. Я не нашла ее странной.

— Неправда! Когда упала люстра, она от страха едва не грохнулась в обморок!

— А потом она наелась, как свинья. Ума не приложу, как в нее все это вместилось.

— Как ты наблюдательна, дорогая, сказала Аманда, — а не могли бы вы мне сказать, как Мария-Луиза могла уехать? На велосипеде? На трамвае? Ушла пешком?

— Очень просто, — ответила Лючия, — она привезла с собой сотовый телефон и вызвала такси, на котором приехала сюда. Мария-Луиза всегда была предусмотрительной. С другой стороны, если бы она не была такой предусмотрительной, разве она смогла бы стать такой замечательной матерью пятерых детей.

— О боже, дети! — закричала Тутти, переглянувшись с Амандой.

Лючия соображала медленнее.

— Дети? — переспросила она, ничего не понимая.

— Если она привезла с собой сотовый телефон, ей могли позвонить из дома, вдруг она узнала о каком-то несчастье, о чем-то, что случилось с детьми! — пояснила Тутти.

— Мне эта версия кажется немного притянутой за уши, — сказала Лючия. Она всегда сомневалась в том, что не являлось ее собственными мыслями.

— И все-таки это вполне возможно, — подытожила Аманда, — пойдемте к ней в комнату и посмотрим, не оставила ли она какой-нибудь записки.

Так они и сделали. Войдя в комнату Марии-Луизы, первое, что увидели подруги, это брошенный на кровать телефон, открытый, без батарейки, абсолютно бесполезный.

После поодиночке отправились ее искать.

«Наилучшие, наилучшайшие, самые-самые наилучшайшие пожелания и поздравления с днем рождения моей сердечной подруге, единственной, которая меня понимает и любит. Я с тобой, я всегда с тобой и вся любовь мира с тобой.

Не беспокойся, я понимаю, что в классе ты не можешь показать вида, что ты моя подруга, остальные стали бы презирать тебя, смеяться над тобой.

Я даже не обиделась, что ты не пригласила меня на свой праздник: я отлично знаю, что ты не можешь пригласить меня, потому что другие, возможно, не пришли бы, если бы узнали, что я там тоже буду.

У меня есть для тебя подарок, но я отдам его, когда ты придешь навестить меня. Жду тебя, приходи, когда сможешь, я всегда жду тебя.

Ты — моя звезда, мой свет, ты и только ты освещаешь мой мир, молчаливый и мрачный. Передаю привет от Риты, которая тебя очень, очень, очень сильно любит».

Аманде достались верхние комнаты и помещения на крыше, Лючия и Тутти поделили между собой первый этаж с гостиными, другие комнаты для гостей, кухню, кладовки и погреба. По мнению Аманды, ей досталось самое неблагодарное задание (масса лестниц и огромное количество комнат), но за дело она взялась с привычным усердием.

Прежде всего Аманда прошла по всем коридорам, открывая двери и осматривая помещения.

Сначала, непонятно почему, ей хотелось постучать перед тем как войти, и она с трудом сдерживала себя, вспомнив, что, кроме них, в доме никого нет. Очень быстро она привыкла к осмотру, да и комнат в итоге оказалось не так уж много.

Аманда распахивала двери, и говорила:

— Мария-Луиза, ты здесь?

После чего включала свет, входила, смотрела под кроватью, в шкафах, за шторами и за ширмой джакузи. Потом переходила в следующую комнату.

Но ни в одной из них не было Марии-Луизы, ни живой, ни мертвой. Мертвой? Не может быть! Она потом посмеется над своими страхами вместе со всеми, в том числе и с Марией-Луизой, когда вернется домой.

Однако с этого момента ее поиски приняли зловещую окраску.

Коридор становился все длиннее и темнее, бесконечное количество поворотов, лестниц, лесенок… Подняться по крутой лестнице в комнату Джованны было почти мукой еще и потому, что она не сразу заметила выключатель в конце лестницы и включила свет, только когда уже поднялась наверх.

Аманда и здесь постаралась тщательно все осмотреть, хотя ее сердце сжалось при виде вещей Джованны, разбросанных повсюду, будто бы никому больше до нее не было дела. Она поспешно закрыла дверь и поднялась на мансарду.

Чтобы подняться, нужно было пройти через дверь в конце главного коридора, потом начиналась лестница, опять маленькая черная дверь, опять лестница: кругом пыль и темень.

Аманда пришла в восторг, задержав взгляд на необычной паутине: тонко сотканный рисунок, в почти невидимых шелковистых путах отчаянно бьются насекомые. Она завороженно смотрела на паутину, пока не заметила паука, мохнатого и очень большого. Он скользил по паутине, как изголодавший монстр, поймавший в сети свою добычу. Ему оставалось лишь сожрать ее. Не задумываясь, Аманда сняла туфлю, каблуком разорвала паутину, раздавила паука, а заодно и насекомых.

Обследовать мансарду не составило труда, здесь никого не было.

Стояла гробовая тишина.

Аманда медленно спустилась по лестнице, держась за перила и стараясь не оглядываться. Когда сошла вниз, воздух ей показался много чище, дышать стало легче, хотя в какой-то момент она ощутила слабый металлический привкус во рту.

Тутти и Лючия к этому времени закончили осмотр первого этажа. Все пришли к выводу, что нужно поесть. А оставшиеся помещения они осмотрят позже.

Тутти забыла на включенной плите бешамель^[5], и теперь от него осталась лишь клейкая пригоревшая смесь. Поэтому Лючия наскоро приготовила жареный картофель, который Аманде показался невероятно вкусным. Тутти сделала салат из моркови и выжатого чеснока: попробовала она его с подозрительным выражением лица, но съела с аппетитом. Потом втроем подруги вышли на солнышко и выпили по чашечке кофе.

— В котором часу придет микроавтобус? — спросила Тутти.

— В семь, согласно договоренности Пьеры, — ответила Лючия.

— Нам нужно будет собрать чемоданы, — сказала Тутти, и Аманда подумала о том же.

— Ты права, нужно собрать и их чемоданы, — кто знает, почему ей было трудно назвать отсутствующих подруг по именам.

— Правильно, — согласилась Тутти, отпивая кофе из чашечки.

— Вы ненормальные! — взорвалась Лючия. — Они бросили нас на произвол судьбы, а мы должны еще собирать их чемоданы? Вот вы этим и занимайтесь, если считаете нужным, у меня найдутся дела и поважнее.

Пять минут ушло на то, чтобы ее успокоить: Лючия всегда вспыхивала как спичка, но так же быстро успокаивалась. Мария-Луиза, возможно, помчалась к заболевшим детям, у Джованны наверняка началась депрессия, Дэда вернулась домой, чтобы убедиться, не изменяет ли ей муж, а теперь Лючия хотела создать им еще большие сложности?

Лючия, скрепя сердце, согласилась собрать чемодан Джованны.

— Она уж точно привезла меньше всех вещей, — насмешливо бросила Лючия, унося чашки на кухню.

Тутти вполголоса шепнула Аманде:

— В общем, я не хотела при ней говорить, чтобы не провоцировать ее, но, если хочешь знать, у меня тоже ощущение, что меня обвели вокруг пальца!

Тутти ушла, а Аманда осталась посидеть на солнце, чувствуя усталость и апатию.

Вечно такая правильная и воспитанная, такая пунктуальная во всем, но на самом деле ты просто профессиональная шпионка, подхалимка, умеющая угождать всем.

Беги к Дэде и Джованне, посмотри на них своими блестящими хитрыми и подозрительными глазками. «Посмотри, какую юбочку она надела. Она такая пафосная. Не находишь? Как тебе это кажется?» — и повиляй хвостом, улыбаясь. Ты, как и Пьера, хитрая, но намного хитрее ее.

«Ты больше не улыбаешься, Мария-Луиза? Почему? У тебя нет желания улыбаться? Как же так?» — спрашиваю я про себя.

Ты вместе с Дэдой и другими своими подругами. Ты теперь вместе с ними.

Их осталось только трое. Эта мысль вертелась у нее в голове, не давая наслаждаться солнцем. Почему именно они трое? Они никогда не были особо близкими подругами. Остальные — Пьера, Дэда, Джованна и Мария-Луиза — были связующими звеньями еще в школьные годы. Одна прочно связана с другой той паутиной запутанных человеческих взаимоотношений, которую нелегко разорвать.

А теперь Аманда осталась с Тутти и Лючией, хотя эти двое, по сути, были ей чужды.

Что конкретного она знала о своих подругах, не считая того, что осталось в памяти со школьных лет?

Ни Лючия, ни Тутти никогда не были ее закадычными подругами, и общалась она с ними не часто, да и за двадцать лет многое что меняется.

Какое отношение имела сегодняшняя Лючия, умная, саркастичная, циничная, работающая судьей и тратящая всю свою зарплату на одежду и украшения, к той Лючии, девчушке с комплексами из-за своего незначительного происхождения и из-за слишком большой груди и нелепых очков?

Теперь она носила контактные линзы, стала блондинкой, ее грудь вызывала такую же зависть, как и ее карьерный успех, — вот вам и судья Рабоне, любительница сексуальных утех и игрок в буррако, вечно на страницах газет по поводу шумных процессов, одна из тех, кто всегда смотрят вперед и цепляются за жизнь.

А Тутти? В семнадцать лет она тоже была дурнушкой, очков не носила, у нее были волосы мышиного цвета, некрасивая одежда, купленная неотесанной матерью-деревенщиной.

Сегодня школьница Мария-Кончетта, запечатленная на школьных фотографиях, осталась лежать в одном из ящичков стола, а настоящая Тутти пожинала славу, произнося свои блестящие речи. Она тоже часто появлялась на страницах газет, поддерживая свой имидж светской львицы.

Лючия и Тутти — две успешные женщины. Обе догнали Аманду, которая, казалось, состарилась в своей шкуре молоденькой девочки, так ничему и не научившейся.

Ничему, если не считать тех глупостей, которыми забила себе голову, чтобы скрыть внутреннюю пустоту.

Аманда очень рано открыла в себе главное ценное качество и, как она часто сама считала, свой главный дефект. У нее была идеальная зрительная память. Чтобы что-то запомнить, ей нужно было лишь бросить взгляд, и тут же это архивировалось в ее бесконечно емкой памяти, из которой она могла черпать информацию в любой момент без видимых усилий.

Небесный дар, думала Аманда об этом в школе, и в то время, как ее подруги корпели над книгами, она, рассеянно пролистав их, могла заняться чем-то другим.

Какое-то проклятие, решила Аманда позже, оценивая свою способность и замечая, что с годами накопила груды бесполезной и сумбурной информации, разложенной по ячейкам ее невероятной памяти, как файлы в компьютере.

Вот так бездарно она потратила свое время. Аманда ничем не занималась всерьез, поскольку все ей давалось слишком легко.

Сейчас ей казалось, что она собрала лишь внушительную коллекцию ошибок.

Например, ее муж. Аманда вышла замуж за слишком красивого человека, со всеми вытекающими из этого последствиями. Она давно перестала ревновать, но не находила в себе сил оставить его. А зачем?

Она продолжила список ошибок. Дети: у нее была маленькая девочка, которая росла в одиночестве, как и она, поскольку родители были вечно заняты развлечениями. Отец и мать Аманды умерли до того, как она достигла совершеннолетия, поэтому, если бы она умерла, ее Бенедетта тоже, наверное, даже не плакала бы. Безусловно, девочка сильнее переживала бы, если бы ее покинула няня-перуанка.

А работа? Семейный бизнес ей был преподнесен на блюдечке, и ее предприятие служило лишь возможностью оправдать те траты, которые она делала.

Подруги, влюбленности, интересы, пристрастия? Где все это?

Аманда еще немного пожалела себя, потом поднялась и пошла, пиная мелкие камушки гравия под ногами. Окна были распахнуты, шторы слегка развевались, она чувствовала аромат цветов вперемешку с каким-то едва уловимым другим запахом.

Сквозь кожаную подошву сапог она ощущала камушки так, будто бы пробовала их на зуб. Аманда опустила глаза, и увидела, как что-то заблестело под лучами полуденного солнца.

Аманда наклонилась и присмотрелась: это была сережка от пирсинга. Она осторожно взяла ее в руку.

Серебряная сережка была испачкана кровью. Она отчетливо вспомнила, где видела ее в последний раз: на верхней левой брови Джованны, она ей тогда даже позавидовала. Аманда никогда не отважилась бы надеть такую. Теперь этот серебряный шарик с колечком был у нее в руке, грязный от пыли и крови, а его хозяйка бесследно исчезла из этого дома ночью.

Аманда вздрогнула и повернула по направлению к дому. Сделав два шага, остановилась, сережку она держала, зажав в кулаке. Нужно засунуть ее поглубже в карман брюк.

Она не собиралась говорить Тутти и Лючии о своей находке и своих опасениях, ей вообще не хотелось с ними разговаривать. Она не понимала почему, не хотелось, и все.

В доме ее ждала прохлада. Переходя из света в полумрак, она на мгновение прищурила глаза, потом наклонила голову и решительно вошла внутрь. На верхнем этаже, прямо над ее головой, колыхнулась занавеска, и чья-то рука закрыла окно.

Створки платяного шкафа распахнуты, на полу стоит огромная сумка. Это единственное, что нарушает порядок в комнате Марии-Луизы. Мария-Луиза патологически аккуратна. Даже когда она впопыхах искала сотовый телефон, то автоматически закрывала ящички. Она положила на место все вещи, которые передвигала, идеально ровно расправила ковер, взбила подушки после того, как заглянула под них, спрятала торчащий краешек ночной рубашки, аккуратно расстелила пуховое одеяло и поправила простыни, расставила в ряд туфли у окна под шторой, и теперь носки туфель выглядывают и создают впечатление, будто бы кто-то прячется за ними, несколько женщин, которые посмеиваются и перешептываются между собой, подглядывая сквозь вышивку на ткани.

Они могли бы там быть, но их там нет. Сейчас в этой комнате нет никого, за исключением плавающей в унитазе мертвой мухи. От Марии-Луизы и следа не осталось, разве что идеальный порядок, который она оставила после себя.

Войдя в свою комнату, Аманда легла на кровать и уставилась в потолок. Ощущение было тягостное. Ей казалось, что все эти балки, древесина и кирпичи уложены именно так, чтобы свалиться на нее и похоронить под неподъемной тяжестью.

Аманда чувствовала тяжесть в груди, невероятную тоску, будто огромный камень давил на нее. Она повернула голову к двери. Аманда закрыла ее на ключ, но кто знает, сколько дубликатов разбросано по дому.

Ей казалось, что сейчас она все же надежно спряталась.

Спряталась от кого?

Она представила Тутти с Лючией, которые бродят по дому на цыпочках, открывая двери, обыскивая комнаты, ища пропавших подруг. Или, может, они искали ее?

Лючия посмотрела вокруг критическим взглядом. Скоро от присутствия Джованны в этой комнате не останется и следа. Она набила разными вещами и маечками Джованны дорогую, но потертую кожаную сумку. Это казалось странным, но Джованна одевалась очень легкомысленно — рубашонки, широкие брюки или очень-очень короткие мини-юбочки. Лючия никогда бы не надела на себя подобные вещи, хотя ее фигура была очень даже ничего. В таком возрасте дамам следует носить более солидные вещи.

Ей попалась бесформенная вещичка на резинке, которая оказалась штанами на резиночках с такой низкой талией, что наверняка из-под них даже выглядывала резинка от нижнего белья.

Кстати, о трусиках… Ей в голову пришла одна мысль, которую она решила проверить. Ей показалось, что среди белья Джованны вообще нет обычных трусиков. Только микроскопических размеров белые и черные танга, лоскуточки ткани с веревочкой между ягодицами, которые постоянно трутся о кожу. Ужасно неудобные, по мнению Лючии.

Она попробовала носить такие однажды ради того, чтобы разбудить фантазию у одного ленивого любовника, но сочла их крайне неудобными.

Нет-нет, танга не для меня, подумала она разочарованно, скомкала их и бросила на дно сумки. Потом Лючия заметила пакет с грязным бельем. Из любопытства начала перебирать вещички в пакетике. Лифчиков здесь не было, но, имея такую маленькую грудь, Джованна могла позволить себе вообще обходиться без них. Так, а это что?

Да, нет же, Джованна носила и другое белье, кроме танга, подумала она победно, извлекая двумя пальчиками кружевную вещичку — фирменные Perla.

Казалось, эта вещь скорее подошла бы Марии-Луизе или Дэде. У них обеих бедра были шире, чем у Джованны.

Любопытно, но стоять и рассуждать не имело смысла, и Лючия направилась в ванную. Интересно, какой крем Джованна использовала для кожи лица? У нее, видимо, была повышенная склонность к фурункулам, хотя не было ни одной морщинки.

Лючия стала рассматривать туалетные принадлежности Джованны, пытаясь найти нечто, способное пролить свет на ее странное исчезновение…

…Ничего, только глупые причуды дам, находящихся на пороге менопаузы. К такому выводу без всякого труда пришла Аманда после того, как в течение сорока минут внимательно осматривала рисунок подвесок люстры.

Ей уже все надоело, она нервничала и чувствовала себя кретинкой. Лючия и Тутти наверняка закончили собирать чемоданы, а теперь наслаждаются отдыхом в ожидании микроавтобуса, а вот ей еще предстоит заняться сборами.

Аманда оглядела комнату: повсюду хаос. К сожалению, такой она была. Она не могла жить без горничной, которая ходила бы за ней и убиралась.

Но ничего не поделаешь! Увиливать бесполезно, к тому же нужно еще собрать чемодан Дэды.

Аманда решительно принялась за работу, свалив в одну кучу одежду, книги, туфли и белье, стараясь класть вещи так, чтобы они все уместились в чемодане.

Хотя, как обычно, вещей оказалось много больше, чем она привезла с собой.

Ей никогда не удавалось уложить вещи в чемодан, каких бы размеров он ни был, он всегда был готов лопнуть от всякой всячины.

Наконец-то ей удалось застегнуть молнию. Сидя на корточках, Аманда посмотрела вокруг. Вроде бы все вещи сложила, во всяком случае, она на это надеялась. Если что и забыла, то ей это доставят домой.

Теперь подошла очередь вещей Дэды. Аманда надеялась, что их окажется не так уж много.

Последний день — именно тот, который ты помнишь лучше всего. Он, как клеймо, ясно отпечатался в твоей памяти, кадр за кадром.

Рита обессиленно сжимает твою руку, в ее несчастном лице ни кровинки, в глазах пустота, на голове осталось всего несколько волосиков.

Ты садишься с ней рядом, ты понимаешь, что этот кошмар вот-вот закончится, и ты благодарна ей, что, по возможности, она всегда старалась щадить тебя.

Рита держала тебя подальше от своей болезни, но сейчас ты не можешь убежать, поскольку у нее осталась только ты.

Она уже сказала, что завещает все тебе: деньги, дома, земельные участки, вещи — все, накопленное трудами ее предков. Это совсем не то богатство по милости божьей, к которому привыкли твои подруги, его не выставляют напоказ. Вот что вас еще объединяет, тебя и Риту: ваши деньги пахнут слезами и потом. Иногда ты боишься, что именно этот их запах ты чувствуешь при дыхании.

Дыхание у Риты тяжелое, она разлагается, еще не умерев.

Ты дрожишь, ты хотела бы только одного — убежать подальше от этой постели, пропитанной потом и болью.

Тебе хочется выйти на улицу и подышать холодным и чистым декабрьским воздухом, но ты сдерживаешь себя, улыбаясь и отвечая на Ритины вопросы.

Рита о чем-то тебя спросила, ты с трудом вслушиваешься в ее шепот, и она тогда опять повторяет вопрос, но ты не должна наклоняться к ее уху.

— Тебе холодно? — спрашивает Рита.

— Нет, не холодно, — отвечаешь ты, и это вовсе не ложь. Ты дрожишь не от холода, а от страха.

— Помни обо мне, — говорит Рита и проваливается в забытье, и не слышит твой ответ, произнесенный сдавленным голосом, а может, слышит, потому что улыбается, а тебя опять охватывает ужас от того, что уходит напрасно прожитая жизнь.

Потом только ожидание — долгое, временами томительное. Ее худая рука, которая становится все легче и легче, в твоей, а твои мысли улетают прочь, туда, где воздух, жизнь и звуки прекрасного зимнего дня. Ты скучаешь немного, но остаешься до конца, чтобы исполнить свой долг, и когда выходишь, чувствуешь облегчение, будто бы с твоего сердца сняли огромную тяжесть.

Наконец-то ты свободна от обязательств и угрызений совести, которые Рита соткала вокруг вас двоих. Можешь наконец-то посвятить себя жизни, которую она терпеливо выстроила для тебя. Ты, как и все остальные подруги, теперь — успешная женщина, еще молодая, и можешь нравиться, у тебя впереди интересное будущее, вокруг тебя личности, умеющие побеждать, как и ты, люди, которые тебя уважают и ценят.

Рита теперь только воспоминание или очень скоро станет воспоминанием.

Потом встречаешь на улице Дэду. Это не совсем случайно, ты искала ее, ты знаешь, что, выходя из университета, она часто заглядывает в тот бар, поэтому ты и оказалась рядом с ней.

Тебе необходимо ее увидеть, поговорить с ней, чтобы прогнать печаль.

— Привет, какой сюрприз! Выпьешь со мной кофе?

— Спасибо, но мне пора бежать, в другой раз — с удовольствием.

И вот она, Дэда, уже убегает по своим делам.

Тогда тебе ничего не остается, как пойти забрать свои результаты маммографии, сделанной просто так, для очистки совести (тебе скоро сорок), а еще потому, что ты поклялась Рите сделать это.

Рентгеновский кабинет как раз рядом, в двух шагах, и уже на протяжении нескольких недель ты забываешь зайти туда. Итак, сегодня ты туда идешь, а когда выходишь, мир уже кажется совсем иным.

В комнату Марии-Луизы Тутти вошла осторожно, почти робко. Кто-то немного раздвинул тяжелые портьеры по боковым сторонам окна, и теперь в комнате стоял полумрак, который Тутти сочла не таким уж неприятным. Она закрыла за собой дверь, прислонилась к косяку и осмотрелась, почти не дыша. Потом, передвигаясь мелкими шажками, начала собирать вещи подруги и укладывать в ее чемодан. Тутти чувствовала, как все больше и больше волнуется, заметила, что у нее трясутся руки, когда она открывает ящички, берет охапкой вещи и кладет их на кровать, чтобы потом сложить получше.

Она знала, что многим нравится копаться в чужих вещах, но ее смущало, что это довелось делать и ей.

Если кто-то из подруг, чтобы не отвлекаться, просил ее принести зажигалку из сумки иликоллега просил взять брошюрку из ящика его стола, Тутти максимально стремилась уменьшить риск: приносила сумку подруге или открывала ящик двумя пальцами и осторожно брала нужную вещь.

Она не хотела, чтобы другие прочли бы в ее глазах интерес к чужому.

Сейчас комната Марии-Луизы была полностью в ее распоряжении, и Тутти могла обыскивать ее, шарить везде, трогать вещи руками, делать все, что угодно.

Мария-Луиза никогда об этом не узнает.

Под домом находится тайный туннель с выходом на улицу, неподалеку от дороги, что ведет в ближайший город.

На первом этаже, за мебелью, есть низенькая дверь, за ней три ступеньки, поворот и туннель, уходящий в темноту.

Камень здесь не обработан, на веревке подвешена лампочка, но она давно уже перегорела, однако здесь много следов от крюков для факелов, потом подземный ход теряется во мраке. В одном месте ход завален красными кирпичами, которыми перегораживают дорогу, но это всего лишь маскировка, потому что сбоку от стены проход открыт и тянется еще на сотни метров.

Дом, как обычно, казался безлюдным.

«Смотри, нас стало меньше на трех человек, и как все изменилось», — думала Аманда, пока шла по коридору к комнате Дэды.

Кто знает, где они сейчас и чем занимаются.

Дэда, наверное, уже дома, сидит за своим письменным столом с чашкой чая и, возможно, готовит список подруг, которых пригласит поиграть в бурраку в ближайшее время.

Мария-Луиза, скорее всего, хлопочет на кухне, одним глазком присматривает за детьми, другим — за горничной, одной рукой держится за ручку духовки, другой тянется к трубке, чтобы позвонить Дэде. Телефон зазвонит, Дэда нахмурит брови, перестанет грызть ручку и с легкой досадой на лице пойдет отвечать на телефонный звонок, передвигаясь лениво, словно кошка.

Воображаемая сценка казалась столь реальной, что Аманда рассмеялась.

Как странно, когда знаешь кого-то так хорошо. Когда вместе с ним вырос, провел детские и юношеские годы, этот человек будто бы становится частью тебя. Могут пройти месяцы, годы в разлуке, но стоит встретиться, а она все та же девчонка, с которой ты делилась первыми секретами. Еще не до конца прочитанная книга, но уже очень знакомая.

«Кто знает, почему я все постоянно свожу к книгам, — спросила она сама себя, немного раздосадовавшись. — Вся действительность воспринимается как книга. Мне нужно было стать библиотекарем».

Комната Дэды выглядела пустой и безупречной, как и она сама. Собрать ее чемодан оказалось крайне просто, потому что Дэда никогда не брала лишних вещей, и у нее к тому же для всякой вещи существовало свое место. Аманда хорошо понимала Дэду и Марию-Луизу тоже.

Джованну нет. Джованна оставалась такой же непонятной, как и в лицее, непонятным был и мотив, по которому она приехала на эту встречу, а еще больше неясно, почему она сбежала раньше времени. Аманде вспомнилась запачканная кровью сережка от пирсинга, но она отбросила эту беспокойную мысль. Объяснений было множество, самое очевидное: возможно, Джованна потеряла сережку и не смогла потом найти. Зачем об этом беспокоиться?

Аманда позвонит Джованне, как только вернется домой, и они договорятся о встрече.

Ей понравилась идея, что найдется повод вновь увидеть Джованну. Они поболтают, Аманда попросит ее рассказать о своей немного необычной, не такой, как у других, жизни.

Аманда вспомнила о том неприятном обвинении, что высказала ей Джованна днем накануне. Что это было? Просто нездоровое любопытство?

Она постаралась заглянуть в себя и, по возможности, быть честной с самой собой. Да нет, речь шла не об этом, хотя она и смотрела на Джованну с интересом, который испытывают к исследователю, нашедшему неожиданные и оригинальные решения каких-либо проблем.

«Мужчины …Мы никогда, ни за что не освободимся от них», — подумала Аманда, укладывая в чемодан Дэды фотографию ее детей и мужа, которого она, очевидно, очень хотела привезти с собой даже на этот уик-энд.

И тут же вспомнила Стефано.

Стефано.

Странно, как это она даже на мгновение не подумала о Стефано, начиная с того утра, даже скорее со вчерашнего дня.

Аманда на секунду попробовала представить его лицо, но тут же раскаялась в этом, потому что сразу на нее накатила волна угрызений совести.

Она не знала, где и когда ошиблась, возможно, еще в самом начале своего жизненного пути. Но сейчас у нее было то, что она заслужила.

Аманда столько времени убегала от этой простой истины и теперь охотно поговорила бы об этом с кем-нибудь из подруг, может, именно с Джованной, если бы она сейчас находилась здесь.

Аманда исследовала ванную комнату, собрала безделушки Дэды в ее косметичку. Сколько всякой всячины использовала эта женщина!

Она прочитала понимание и интерес в глазах Джованны, когда рассказывала ей легенду о девочках, убитых на этой вилле, но потом пришла Мария-Луиза, а позже не нашлось вообще времени о чем-либо поговорить…

При встрече она рассказала бы ей конец этой ужасной истории.

…Мужчины медленно двигались по кровавым следам, туда, откуда шел запах смерти, пока не обнаружили растерзанных дичайшим образом девушек. Тела их были расчленены, но собраны с аккуратной тщательностью, как в игре «собери картинку», только вместо пазлов — искромсанные куски тел, повсюду пятна крови.

Тела лежали по всему подземному ходу, и мужчины прошли много десятков метров, пока не обнаружили последнюю голову.

А она? Она все собрала?

Аманда в последний раз обвела взглядом комнату, чтобы проверить, не забыла ли чего-нибудь.

Туннель, а не подвальные помещения. Она сказала Джованне, что тела находились в подвальных помещениях, но это было неверно. Аманда видела перед глазами страницу открытой книги, перечитывала строки, будто бы они были написаны в воздухе: «В подвальных помещениях они обнаружили следы от убийства и пыток, но не тела. Тогда мужчины поднялись до тайной двери, ведущей в подземный туннель. За дверью они увидели картину более жуткую, чем представляли».

Выходя из комнаты Джованны, Аманда закрыла за собой дверь.

Кто знает, где находится дверь, ведущая в этот зловещий подземный туннель?

Несколько мелких незначительных эпизодов, перенос встреч на другое время или отказ от приглашений, иногда в последний момент.

Выпьешь со мной кофе? Нет, спасибо, я уже убегаю, в другой раз. Вот такие вещи.

Естественно, совсем ничего не значащие.

Но не для тебя.

Собранный багаж стоял рядом с входом.

Подруги втроем сидели в гостиной и молчали.

Семь вечера миновало. У Аманды стали побаливать мускулы на шее. Ей казалось, что она уже несколько часов сидит неподвижно, прислушиваясь, не слышно ли подъезжающей машины.

Ожидание, беспокойство, некое странное смирение — на лицах Лючии и Тутти.

Аманда видела, как они напряжены.

Машина не приедет. Это все понимали, но ни одна из них не хотела произносить это первой.

Они останутся здесь навсегда, станут узниками этого ужасного дома, как служанки много лет назад.

Аманда чувствовала, что находится на грани истерики, беспокойство душило ее, хотя она осознавала, что сидит неподвижно. Ей казалось, что она умирает, более того, уже умерла, и это, что очень странно, помогло ей заговорить.

— Микроавтобус заказывала Пьера. Верно?

— Да, — мрачно подтвердила Лючия, — во всяком случае, как мне известно.

— Хочешь сказать, что, возможно, это не так? — спросила Тутти. Ее голос казался неуверенным, почти детским и на Аманду подействовал раздражающе.

— Я хочу сказать, что мы ничего не знаем! — взорвалась Лючия.

Голос Лючии, каким ответила Тутти, Аманде тоже показался неприятным.

— Ты нам сказала, что разговаривала с Пьерой? Совсем недавно, если я не ошибаюсь.

— А как бы я это могла сделать? Ее же здесь нет! — плаксиво ответила Тутти.

— Вот именно. Значит, мы ничего не знаем. Не знаем, почему Пьера не приехала и почему Дэда, Джованна и Мария-Луиза исчезли или почему водителя, который должен был заехать за нами, до сих пор нет. Мы даже не знаем, что еще может произойти. Мы заперты в ловушке, в этом кошмарном нелепом доме, даже не предполагая почему! — сказала Лючия и откинулась на спинку кресла, раскрасневшись от гнева.

Тутти же, наоборот, стала бледной как полотно.

— Не говори так, — прошептала она, — ты меня пугаешь.

— Наверное, это и к лучшему, что ты начинаешь бояться. Потому что сейчас я действительно не понимаю, что происходит.

— Может, это все шутки Пьеры… — попыталась выдвинуть предположение Тутти.

— Ты так считаешь? А мне она никогда не казалась человеком, у которого буйная фантазия. Тебе и вправду это кажется делом ее рук?

— Лючия, возможно, ты все слишком драматизируешь, — встряла Аманда и крепко сжала сережку Джованны, лежащую в кармане брюк.

— Думаешь? — Лючия смерила ее холодным взглядом. — Хорошо, тогда, возможно, ты знаешь что-то, чего не знаю я.

— Как по-твоему, что происходит?

— Итак, как я вижу эту ситуацию. — Лючия начала загибать пальцы, будто бы перед ней сидели несмышленыши. — Первое: наши подруги исчезли. Второе: мы здесь заперты, как в ловушке, не имея возможности общаться с внешним миром и не имея никакой, повторяю, никакой надежды, что кто-то приедет спасти нас, во всяком случае, до завтрашнего дня.

Тутти негромко застонала, но Лючия сделала вид, что не услышала этого. Блестящими глазами она пристально смотрела на Аманду.

— Третье: в доме много дверей, запасных входов, любой может войти и выйти, оставшись незамеченным. Четвертое: я не думаю, что нам следует пойти пешком по дороге, ведущей к автостраде. Эта дорога в несколько километров, абсолютно безлюдная, а уже начинает смеркаться. Любой, кто на ней окажется, может стать жертвой без всякого труда.

— Ты думаешь, что там, на дороге, кто-то есть? — Аманде собственный голос показался спокойным, почти отчужденным.

— Внутри мы все осмотрели. Помнишь? Значит, других вариантов нет: человек, разыгрывающий злую шутку, вне дома и сейчас ждет.

— Ждет чего? — спросила Тутти, зрачки ее глаз расширились.

— Что мы сделаем неверный шаг. Что мы разделимся, уйдем отсюда в темноту, да все, что угодно, — ответила Лючия надменно. — Я-то знаю, как рассуждают преступники. Мы — жертвы.

— Но почему? — простонала Тутти. — Почему мы? Что мы сделали?

Лючия нахмурилась и впервые не ответила.

Аманда хотела сказать, что существует еще один вариант, но промолчала.

Они поели наспех, в скорбном молчании. Съели булочки с какой-то начинкой, выпили воды. О вине никто даже не вспомнил, потому что подруги знали, что лучше сохранять ясный рассудок.

После ужина зажгли свет в гостиной и побродили по ней немного. Аманда пролистала все книги, расставленные на полках книжных шкафов. Это была «сборная солянка», начиная от книг Сен-Симона в двадцати томах до последних изданий бестселлеров на английском, немецком или французском языках. Тутти и Лючия тоже выбрали себе книги и делали вид, что читают, но одна пролистывала страницы слишком быстро, другая сидела, уставившись в одну и ту же строчку минут десять.

Вздохнув, Аманда отложила том, который держала в руке, и вышла из комнаты. Она почувствовала взгляды двух подруг, устремленные ей в спину, будто буравчики. Но сейчас это было неважно, как, впрочем, и то, что она теперь находилась одна в огромных темных комнатах. Она предпочитала делать все что угодно, только не сидеть в нервном ожидании.

Аманда стала бродить по комнатам, включая в них свет. Ночная тьма опустилась над виллой, из окон ничего не было видно, все двери были заперты, но Аманде казалось, что тьма давит на стекла. Неужели там, снаружи, и вправду есть кто-то, кто шпионит за ними? Кто постарается проникнуть в дом и застать их врасплох спящими?

Ну а зачем? Какое ужасное преступление они совершили, именно они, все вместе, чтобы заслужить подобное?

Это могла бы быть шутка, типа праздника с сюрпризами? Но… Ее день рождения еще не скоро… Или нет? Может, с минуты на минуту приедут все: мужья, друзья, сестры и братья, появятся Джованна, Дэда, Пьера и Мария-Луиза, с тортом и зажженными свечами, и все хором споют «Happy Birthday» или какую-нибудь глупость в этом духе. Нет, дурацкое предположение.

Слезы щипали и обжигали глаза, еще немного, и они хлынут из глаз, а Аманда бродила из комнаты в комнату, распахивая двери, всматриваясь в темноту, ища что-то, преследуя кого-то, сама даже не зная зачем.

Обессиленная, она ничком бросилась на кровать в комнате, в которую вошла.

Это оказалась ее комната. Аманда уткнулась лицом в подушку. Она лежала, не включив даже светильника на прикроватной тумбочке, слезы падали на свежую наволочку, в конце концов у нее не осталось сил даже плакать. Она встала, вытерла лицо руками. На белоснежной простыне увидела огромное темное пятно. Не нужно было включать свет, чтобы понять, что это кровь.

Карцинома грудной железы Т1 N0 М0.

Даже если ты порвала все бумаги, диагноз всплывает в памяти в самый неподходящий момент. Ты усиленно гонишь от себя эту мысль, но все равно знаешь, что это приговор.

Ты умрешь, как и Рита, и ты спрашиваешь себя: почему именно я?

И еще ты задаешь себе вопрос: почему только я?

— Как ты думаешь, что она сейчас делает?

— Кто? Аманда?

— Нет, оборотень! Ладно, хватит, Тутти, включи мозги! Ну что ты так корчишься от страха, тебе, наверное, стоит выйти из гостиной и… хватит, успокойся!

— А ты и вправду думаешь, что мы в опасности? Мне это кажется странным. А может быть, этому есть еще какое-нибудь объяснение?

— Если тебе удастся его найти, считай, что тебе повезло, — пробормотала Лючия. — Ты думаешь, я развлекаюсь? Я жду не дождусь, когда наступит утро, тогда мы сможем выйти на улицу и постараемся добраться до ближайшего населенного пункта.

— А это не опасно?

— Да не говори таким жалобным голосом! Все равно лучше это сделать утром, чем сейчас. Видишь, как темно на улице. На несколько километров ни одного огонька. Завтра, когда взойдет солнце, все будет иначе. К тому же мы выйдем все вместе и пойдем одна за другой, вот увидишь, у нас все получится. — Лючия ободряющее хлопнула Тутти по плечу, и та посмотрела на нее влажными глазами, полными благодарности.

— Учти, если будешь делать такое лицо, я тебя ударю. Или выйду на улицу навстречу маньяку и оставлю тебя здесь одну!

— Лючия, как ты можешь шутить надо всем этим, ты такая, такая… — Тутти не могла найти нужных слов, но теперь она улыбалась.

Лючия тоже улыбнулась, и они впервые посмотрели друг другу в глаза. Но длилось это всего мгновение.

— Тебе не кажется, что ее слишком долго нет?

— Аманды?

— Нет! Синей Бороды! Этот разговор, мне кажется, мы уже закончили. Прошло уже много времени, как она ушла.

— Ты думаешь, мы должны пойти поискать ее?

— А ты что скажешь? Если нас осталось только двое, то лучше узнать об этом сейчас же. Поищи ее на этом этаже, а я поднимусь наверх.

— Лючия?

— Ну что на этот раз?

— Я не хочу оставаться одна. Мы не могли бы пойти поискать ее вместе?

— Гусыня, если мы разделимся, то найдем ее быстрее. Если ты найдешь первой, дай мне знать.

— Но это как из фильма ужасов: выжившие разделились и были убиты поодиночке.

— Вот именно, из фильма ужасов, в реальной жизни так не бывает. Мы одни в доме. Не помнишь? Маньяк снаружи, а если попытается войти, мы это заметим. Ладно, Тутти, встряхнись: чем быстрее мы найдем Аманду, тем скорее пойдем спать.

«Ну вот, когда они нужны, их никогда не сыщешь».

Аманда шарила в чемодане, повторяя сквозь зубы эту никогда не умирающую аксиому. В чемодане она не нашла того, что искала, но, может, посмотреть в кармашке сумки? И действительно, вот же они!

Она извлекла тампончики из протершегося цветного пакетика. В такой несуразной ситуации не хватало только начавшейся менструации, подумала она.

«Представь, как неприлично, если тебя найдут истерзанной и к тому же без прокладок, — рассмеялась Аманда, — кошмар какой!»

По дороге в ванную она подумала, что было бы более эстетично, если бы тебя, убитую в критические дни, нашли с тампоном, а не с прокладкой. Да, но что если врач судебной экспертизы не заметит его во время вскрытия?

Мысль, что ее могут похоронить с необнаруженным тампоном, показалась ей ужасной. О чем она думает? С чего это вдруг подсознание услужливо подсунуло ей такие странные мысли?

И вдруг Аманда поняла почему.

Она все вспомнила.

Вспомнила Риту. И в тот же самый момент услышала голоса.

Аллея, что ведет от виллы Камерелле к дороге, засыпана гравием.

Здесь много белых камешков, которые поскрипывают, если кто-то ступает по ним, иногда они шуршат даже если никого нет.

В начале аллея прямая, потом поворачивает и, кажется, становится немного уже.

Днем то, что она сужается, не заметно, но вечером, когда не видно просветов между листьями деревьев, она явно сужается, и густые ветви клонятся к свободному пространству. Некоторые ветки перехлестываются ближе к кронам, образуя своеобразный туннель, что некоторые иногда считают очень романтичным.

Правда, сейчас на аллее виллы Камерелле ничего романтического нет.

Разве что единственная темная тропинка, опасная, похожая на ловушку…

Нужно было найти какое-нибудь оружие. Какое-нибудь надежное, хорошо заточенное, из металла, которым можно защититься.

Проблема в том, что Тутти не была худенькой да и проворной ее не назовешь.

Столкнись с ней кто в рукопашной или загони ее в угол, и все — она пропала, в этом Тутти была уверена. И что тогда делать?

Тутти нашла грабли в кладовке рядом с раздвижной стеклянной дверью, что выходила к бассейну. Ручка была удобной, зубчики заточены, оружие необычное, но смертельное, если правильно им пользоваться.

Или лучше взять садовые ножницы? Они, правда, заржавели, но все же еще достаточно острые.

Голоса подруг долетали до Аманды.

Они искали ее.

Аманда скрылась в темноте кухни, а потом пошла вниз, где за кладовыми располагались заброшенные комнаты. Она слышала голоса, но тяжелее всего было то, что звуки отвлекали и путали мысли. Только чуть позже она поняла, что в висках неистово пульсирует кровь, которая приливала к голове. Она закрыла глаза. Ничего не видно вокруг, но голоса ищущих ее подруг продолжали звать ее.

Сейчас Аманде нужно было успокоиться, сосредоточиться, чтобы вспомнить робкую и незаметную девочку, сидевшую когда-то на задней парте.

Как странно, что ей удалось похоронить глубоко внутри своей памяти воспоминания о Рите и то, что с ней случилось. Но теперь все вдруг всплыло настолько явно, будто произошло только вчера.

Неловкость, стыд, трусость. Неприятные воспоминания. Она похоронила их вместе с Ритой, вместе с воспоминаниями о той глупой нехорошей игре, иначе ее и не назовешь… Теперь ей нужно было все вспомнить.

Неприятный, незначительный эпизод, о котором стоило просто забыть. Ничего не значащая для них история.

Только не для Риты.

Это случилось именно здесь много лет назад, и, возможно, именно происшедшее и является объяснением того, что творится сейчас.

Того, что сейчас происходило со всеми ними. Что уже случилось с Дэдой, Джованной и Марией-Луизой, а может, и с Пьерой. И возможно, теперь настала ее очередь.

Аманде было необходимо подумать, чтобы понять все. Она знала, что если останется на некоторое время наедине сама с собой, то все поймет. Но подруги продолжали искать ее, звать, их голоса иной раз звучали издалека, а иногда угрожающе близко.

Она не хотела, чтобы Лючия и Тутти нашли ее. Ей нужно было найти какое-нибудь укромное местечко, чтобы спрятаться.

Подземный ход. Ловушка, где, по легенде, погибли девушки. И неожиданно, как озарение, она увязала старую историю с нынешней, они показались ей созвучными.

Люди, которые нашли девушек, думали, что они погибли от рук молодого человека. Но еще раньше заподозрили в убийствах одну из девушек.

Убийство было совершено в доме одной из ревнивых служанок, чье тело не обнаружили тогда среди других.

Одна из них.

Но кто? Кто из них двоих и почему?

Большой тупой нож оказался грязным, и его нужно было помыть.

Идея вонзить его, испачканный жиром, кому-нибудь в живот ей казалась мало подходящей.

Поэтому Лючия тщательно вымыла нож под проточной водой с моющим средством и вытерла кухонным полотенцем.

Потом на цыпочках вышла из кухни и поднялась по лестнице, готовая к любой неожиданной встрече.

Дэда делает вид, что не понимает. Она смотрит на тебя, изогнув от удивления бровь, криво улыбается, да нет, она не делает вид, она и вправду не понимает.

Не понимает, к твоему счастью. С твоей стороны это была ничтожная попытка робкой атаки приблизиться, которая даже у противоположного пола никогда не пользовалась успехом, несмотря на твою приятную внешность. А теперь представим, что ты оказалась в этой непонятной ситуации.

Ласковое касание, умоляющий взгляд, руки на горле чуть дольше, чем на несколько секунд, ничего более, и Дэда не поняла.

Последний ее вздох для тебя как оргазм, ты даже не знаешь, что это за ощущение, может, даже это просто мысль, что у тебя слишком мало времени, слишком мало времени.

Ты благословляешь ее и прощаешься с ней. И Дэда не поняла, и в этом твое спасение.

Потом ты оборачиваешься, чтобы еще раз попрощаться. Но, может, ты слишком быстро поворачиваешься, а может, опоздала повернуться и видишь на ее лице снисходительную улыбочку, ты не знаешь, что это, но ты уже не думаешь. Ты прячешь свое пылающее лицо, и тебе кажется, что ты слышишь ее смех, который гулко звучит в твоих ушах, и кровь бешено пульсирует.

И теперь, именно теперь, ты понимаешь, что делать.

Она думала, что научилась не бояться темноты. Уже много лет, как она не чувствовала необходимость оставлять включенным свет на ночь. Но сейчас, находясь в темном коридоре, Тутти опять почувствовала себя ребенком, одна и испуганная, как тогда, много лет назад.

В первые дни она не нашла подземный ход, хотя как следует и не искала. Может, сейчас как раз подходящий момент, чтобы это сделать.

Спускаясь вниз по лестнице на кухню, она опять почувствовала странный, какой-то особенный запах. Аманда пошла на этот запах в конец лестницы, к кладовкам за кухней, и обнаружила его источник.

Запах шел из-под вороха скомканных старых газет, под которыми лежала горстка гравия с копошащимися в нем неприятными насекомыми, и влажный фартук для садоводов, на котором виднелся след чего-то непонятного.

Аманда носком туфли перевернула этот ворох, не прикасаясь к фартуку, и уж совсем ей не хотелось прикасаться к испачканным камушкам, на которых налипла темная и засохшая грязь.

Теперь запах стал еще отчетливее, резче.

Она поглубже копнула туфлей и ощутила, что прикоснулась к чему-то твердому. Аманда наклонилась пониже, чтобы получше разглядеть, и увидела, что из кармана фартука выкатились два или три шарика бело-коричневого цвета.

Кончиками пальцев она подняла один из них, поднесла поближе к глазам, чтобы рассмотреть получше.

И все-таки сначала она поняла, что это за запах, а потом — что это были за шарики.

Она нашла жемчуг Марии-Луизы.

И кровь Марии-Луизы: на ее жемчужных бусах, фартуке, гальке, в воздухе, повсюду…

Темно, и, естественно, ты боишься.

Рита — девочка робкая и скованная, пугливая. Но сейчас она не чувствует опасности: ты пришла позвать ее, ты ее подруга, и ты сжимаешь ее руку в своей руке.

Другой рукой ты придерживаешь бронзовый канделябр со свечой, ты приподняла его вверх, чтобы получше освещать путь. Поэтому Рита может видеть, куда вы направляетесь, и ей совсем не страшно глубокой ночью идти путаными темными коридорами виллы Камерелле.

Вы вышли из ее комнаты.

Она уже спала, но ты, ее подруга, тихонько разбудила ее, растормошив и прошептав ее имя.

Вы вышли на цыпочках. Нужно было идти тихо, потому что в номере, как раз рядом с комнатой Риты, спала одна из преподавательниц. Уже очень поздно, вы точно не знаете, который час, но предполагаете, что уже очень поздно. Вы проходите через гостиные, ступая по мягким ворсистым восточным коврам.

Лунный свет просачивается сквозь небольшие щелки между закрытыми тяжелыми шторами на окнах, поэтому Рите удается разглядеть очертания массивной мебели вокруг.

Мебели здесь, на вилле Камерелле, очень много. Рита никогда не видела столько старинной мебели, столько картин и ковров.

Она не уверена, что ей нравится это место, но у нее не хватило смелости поговорить с кем-либо об этом, даже с тобой.

Возможно, ты бы посмеялась над ней, а может, и нет, но Рита не хочет рисковать. Ее подруга — вот единственное, что у нее есть.

Пройдя гостиные, холл, вы доходите до лестницы, ведущей на кухню. Здесь еще темнее, и свет свечи слепит вам глаза.

Ее горячая рука в твоей руке, и это вселяет в нее уверенность. Сквозь просвет между ступенями лестницы она смотрит вниз, чтобы не оступиться.

Здесь высокие ступени, неодинаковые по высоте, и оступиться очень легко. Рита представляет, какой может подняться шум, включат свет, преподаватели и другие девочки начнут задавать вопросы, от которых можно будет со стыда сгореть.

Что вы вдвоем тут делаете? На этот вопрос, даже при желании, она не ответила бы.

Она не сумела бы ответить на него.

Рита говорит очень мало, ей не нравится разговаривать. Она очень замкнута.

Пройдя через несколько коридоров, вы останавливаетесь у двери, что с правой стороны. Рита слышала одну историю, произошедшую в этих подземельях, и ей страшно, даже находясь здесь вместе со своей подругой. Едва покачивая головой и шепча что-то, она отказывается входить внутрь, отступает назад, но ты, ее подруга, первой переступаешь порог и заходишь в комнату, а она остается одна за дверью в темноте, потому что свечу ты унесла.

Здесь к тому же еще и холодно, ничего не видно, и поэтому Рита не может уйти.

Она слышит шум, потом дверь опять открывается, вот и свет от свечи, но это не ее подруга вышла со свечой, чтобы проводить ее, это другая приятельница из класса, та, которая говорит слишком быстро и никогда не смотрит в глаза.

Она и сейчас не смотрит Рите в глаза, но говорит ей, что ты споткнулась, упала и лежишь в темноте, именно за этой дверью, и что тебе больно.

Рита не колеблется больше: ее подруге нужна помощь, и этого достаточно, чтобы она, Рита, пошла помочь ей.

Первое, что она видит в полумраке, это твое лицо. Слышен ее вздох облегчения, когда она понимает, что с тобой все в порядке. Но это длится совсем недолго. Почему у тебя такое тревожное выражение лица, почти, да, вот это важно, почти виноватое?

Рита растеряна и поэтому, когда ее хватают за руки и удерживают, никак не реагирует, но, с другой стороны, вас семеро против одной, даже если двое, кажется, стараются не участвовать в этом.

Ну ладно, девочки, я считаю, что эта шутка заходит слишком далеко, не видите, она уже плачет?

Одна девочка держит Риту за плечи, другая за талию, двое за ноги и снимают с нее трусики, кто-то придерживает ступни, и лишь двоим это неприятно до отвращения. А может, они просто выражают робкое несогласие с тем, что происходит, но уже слишком поздно?

Не нужно было бы столько рук, чтобы пленить Риту, она и так не сопротивляется, только смотрит на тебя, как ты держишь ее вместе с другими.

Она читает в твоих глазах стыд, и это самое ужасное — то, что она долго будет помнить.

Рита могла бы закричать, но не делает этого, никто бы не услышал, а если бы услышал и пришел, то было бы еще хуже.

Она беззвучно плачет во время этого насилия над собой.

Почему кровь?

Мы совсем не хотели этого, но она слишком резко дернулась.

Как много крови.

Не то что мы на самом деле хотели этого. Но теперь это не имеет значения. Вот если бы она вела себя спокойно, то было бы неопасно, так все делают, это описано даже в инструкциях.

Во всем Рита сама виновата. Она дернулась.

Мне жаль. Я не знала, что сказать.

Не важно, не важно.

Девочки молча расходятся, оставив ее одну в темноте.

Ни у какого не хватает смелости, чтобы что-то сказать ей, только ты, ее подруга, решаешься позвать ее по имени.

Рита.

…Слабый шепот в темноте, но она не поднимает головы, и тогда ты тоже уходишь.

Не важно, не важно, не важно.

Она сумасшедшая.

В этом Аманда уверена.

Только сумасшедшая могла таить ненависть столько лет.

Ведь это произошло двадцать лет назад. Нелепая шутка двадцатилетней давности. Отвратительная, трусливая, глупая выходка. Маленький, ничтожный эпизод из прошлого.

Просто шутка, во всяком случае, вначале это была просто дурацкая идея одной из них. Это была Дэда? Ей было скучно, и она предложила показать этой, как она ее назвала, святоше, как пользоваться тампонами. Потом она заманила ее в ловушку, а покорный страх Риты еще больше раззадорил всех.

Может, вначале и не было такого намерения, но в итоге все выглядело как насилие.

Риту держали, а Дэда и Мария-Луиза надели резиновые перчатки, найденные на кухне, и с этого момента это уже была не игра и даже не жестокая шутка, а групповое изнасилование слабого и беззащитного существа, к тому же Дэда явно переусердствовала.

Они стерли этот эпизод из своей памяти, но осознание, что они совершили насилие над невинным и беззащитным существом, тяготило и отдаляло их друг от друга. Окончание непродолжительных каникул, а также последнего года обучения в лицее было воспринято с одинаковым облегчением.

Теперь Аманда хорошо все вспомнила. Она вспомнила, как не хотела никого больше видеть из этих девочек, никого и никогда.

Потом жизненные обстоятельства, тот же круг общения опять свели их вместе.

Но Риту она больше не видела. Нет, после выпускных экзаменов она ее не видела.

Рита ничего не сказала о той истории преподавателям. Она никому ничего не рассказала, в классе она спряталась подальше, сидела за последней партой, как призрак, бледная и молчаливая.

Аманда отлично помнит, как приступ тошноты подкатывал к горлу, когда смотрела на Риту.

Поэтому она старалась больше не смотреть на нее. Она не знала, как сложилась ее жизнь, не спрашивала никого об этом да и не хотела ничего знать.

У Риты были все основания возненавидеть их, затаить желание отомстить, вплоть до того, чтобы хотеть их смерти.

Но Рита умерла в декабре, немного не дожив до Рождества. Она узнала об этом от… от Пьеры. Возможно, ей об этом сказала Пьера с каким-то странным выражением лица, а она ее рассеянно спросила: Рита? Она не из нашего класса? И как она умерла?

И потом, когда Пьера сказала ей шепотом, как будто речь шла о постыдной вещи, что Рита умерла от неоперабельного рака груди, Аманда забеспокоилась, зная, что такие неприятности начинаются к сорока годам, и прошла ультразвуковое обследование, сделала маммографию, после чего успокоилась и о Рите не вспоминала больше никогда.

Однако теперь ей надо было об этом подумать, потому что Рита умерла и кто-то решил, что пришло время отомстить за нее.

Кто-то из тех, кто находился в доме рядом с ней.

Лючия или Тутти.

Лючия?

Тутти?

Рано или поздно умирают все. Во всяком случае, так успокаивала себя Лючия.

Но умереть как кретинка, нет. Ей так не хотелось. К тому же ей хотелось бы иметь ребенка. Не то чтобы она постоянно о нем думала, но эта мысль нет-нет да и приходила ей в голову.

Придет время, найдется подходящий мужчина, а можно и без мужа, если работа не будет так давить. Может, после, долгожданной поездки в Африку, после хорошего отдыха и диеты, в общем, подходящий момент почти настал.

И уходить из жизни именно сейчас было несправедливо.

Они отправили Аманду поискать Марию-Луизу наверху.

Лючия и Тутти поделили между собой оставшиеся помещения в доме.

Чья же это была идея, чтобы Аманда пошла осматривать комнаты наверху?

Сейчас она никак не могла вспомнить, к тому же знала, что это не имеет никакого значения.

Одно слово, оброненное почти случайно, и вот они едут провести вместе уик-энд здесь, ни о чем не задумываясь, как глупые гусыни, идущие на бойню.

Невинная подсказка, что сотовые телефоны следует оставить дома, и они все принимают предложение провести два дня без связи с внешним миром.

Пьера не появилась? Кто-то сказал о возможной уважительной причине, и все поверили, не спрашивая даже, кто об этом узнал и каким образом.

Дэда исчезла? Вот тоже повод для размышлений, а также исчезновение Джованны и Марии-Луизы. Конечно, все возможно, но на самом деле стоит понять, чья это была мысль.

Но Лючия и Тутти, во всяком случае одна из них, отправили ее искать Марию-Луизу наверх и притворились, что сами ищут ее на нижнем этаже.

Аманда нашла свечу и три спички в ящике на кухне и пошла вниз по лестнице, идущей из кухонной кладовки, что находилась за неприятно пахнущим ворохом с жемчугом и кровью Марии-Луизы.

Аманда два года проучилась на архитектурных курсах. Это была пустая трата времени, но ей казалось важным получить диплом, хотя самим проблемам архитектуры было отведено мало времени. Зато она получила массу сведений о несущих конструкциях, ключах свода, перегородках и о многом другом. Таким образом, имея на вооружении эти знания, она шагнула в темноту в поисках подземного хода и пропавших подруг.

Так уж судьба распорядилась, что сначала она нашла подруг, и поэтому в который раз поиски подземного туннеля отошли на второй план.

В низу лестницы, как раз там, где заканчивались ступеньки, находился коридор, в который выходило несколько дверей.

Именно здесь остановилась двадцать лет назад перепуганная Рита и кто-то убедил ее пройти дальше. Дверь направо вела в подвал, где они в полутьме, освещенной только свечами, ждали ее, посмеиваясь и подталкивая друг друга, стараясь не сильно шуметь.

Аманда толкнула массивную дверь, которая беззвучно открылась.

Темно. Резкий запах плесени ударил в нос. И хотя у нее было хорошее обоняние, какой запах примешивался еще, невозможно понять.

Наклонив голову, она вошла туда, куда никогда бы не хотела возвращаться.

И она нашла их, своих подруг, которые оказались здесь раньше нее.

Аманда сдержала крик, закрыв обеими руками лицо; свеча упала на пол и покатилась, освещая отдельные детали жуткой сцены. Она смотрела на этот ужас и не могла шелохнуться.

У Дэды было перерезано горло, и казалось, что порез — еще один рот, только накрашенный помадой, которой Дэда никогда бы и не подумала накраситься. А вот ее груди… На месте одной из них зияет огромная дыра.

Вот видны стопы ног Пьеры с аккуратным маникюром на пальцах. У нее слегка дряблый живот. И зад Марии-Луизы, и окровавленная спина, и ее рот, искривленный ехидной усмешкой…

Бесформенное тело Джованны, искореженные руки и ноги, высовывающаяся голова с торчащими короткими волосами и ухо с тремя серебряными сережками.

Волосы Дэды, одна прядь прикрывает голубой зрачок…

Вот босоножки с тесемками-шнурками стоят рядышком. Купальник, трусики, ночная рубашка с запекшейся кровью, пара джинсов в лохмотьях, разорванная рубашка и другие вещи, что на мгновение высвечиваются и вновь исчезают во мраке.

Аманда, не переставая, кричала, но кричала беззвучно, закрыв руками рот, горло перехватило, только едва прорывался приглушенный хрип.

Потом свеча перестала кружиться, пляска света прекратилась, и она смогла рассмотреть темную и бесформенную кучу, которую вначале приняла за одежду.

Аманда упала на колени, но не смогла прикрыть глаза, потому что теперь она разглядела дыры в груди у Джованны, Пьеры, Марии-Луизы, и нужно было разложить их сердца по местам, сначала во вспоротую грудную клетку Дэды, потому что она ждала и улыбалась; потом вернуть сердца другим, переворачивая и передвигая тела, ласково поглаживая подруг по холодным щекам, улыбаясь и разговаривая с ними, потому что они могли ее слышать и к тому же так долго ее ждали.

Ты виляла хвостом, чтобы заполучить свои тридцать сребряников. Но они все избегали тебя, будто бы стыдились смотреть тебе в глаза.

Зачем винить их? К тому же после всего того, что случилось, ты сама — предательница.

Окончив школу, они все разлетелись в разные стороны, кто с сердечным другом, кто в одиночку, кто продолжил учиться, а кто пустился в новые приключения. И тебя забыли.

Тогда ты вернулась к Рите.

И Рита тебя простила.

Она утешила тебя.

Она затаила свою ненависть.

Рита сидит дома, не работает и не учится, она дома с матерью и тетушкой, старой девой, потом эти двое умирают, и Рита остается одна.

Но не совсем одна. У нее есть ты, которая учится и работает. И ты планомерно выстраиваешь свое будущее так, как сама хочешь.

Ты мечешься между двумя мирами, той достойной тебя жизнью, блистательной и успешной, от которой ты не желаешь отказаться, и тем миром воспоминаний, замкнутым в темном углу, где закончилась ваша юность и в котором Рита продолжает жить.

Рита не вышла замуж, у нее не было жениха, у нее вообще не было мужчин.

Ты видишь ее стыд и страх перед жизнью и понимаешь, что в этом ее ощущении мира есть и твоя вина.

Но ты решила искупить свою вину, тебя простили, а другие об этом даже не помнят.

Иногда тебе кажется, что ты преодолела все, что наконец-то стала как они, что перешагнула через пропасть между вами.

Иногда ты приходишь к Рите зализывать свои раны.

Когда успех по работе и когда покупаешь очередную квартиру, всякий раз, когда какой-нибудь мужчина находит тебя красивой, — всегда, когда ты делаешь еще один шаг вперед подальше от той пропасти, ты приходишь к Рите.

И еще тогда, когда тебя не приглашают на праздники, когда игнорируют или не замечают, пренебрегают и незаслуженно обижают, когда тебя отталкивают в спешке, от скуки или по рассеянности. Всякий раз, когда ты понимаешь, что они знают, что ты не такая, как они, и что ты только притворяешься, вот тогда ты скользишь назад, в никуда, откуда пришла.

Вот тогда ты и возвращаешься к Рите.

Приходишь к ней, когда терпишь поражения.

И в конце концов ты навсегда возвращаешься к ней, но решаешь, что и другие пойдут в ад вместе с тобой.

И теперь ты почти уже это сделала.

Ты неспешно ищешь Аманду, поскольку знаешь, что она не могла уйти далеко, и в углу коридора ты случайно сталкиваешься с другой. Она вооружена, так же как и ты, но по ее глазам ты видишь, что она не догадывалась.

Ты пока можешь подождать и не убивать ее сейчас, продлить терпкий вкус ожидания еще немного, а тем временем поискать Аманду. Вы обе смеетесь над своим странным вооружением, и тебе удается убедить ее сложить оружие рядом с твоим.

Да и какой прок от этого оружия?

Постепенно Аманда стала приходить в себя и возвращаться в реальный мир.

Сначала она почувствовала боль в горле. В нем горело так сильно, как Аманда никогда и представить себе не могла. В горле застыл ужасный крик, который она сдержала, крик, вырвавшийся из груди, поднялся до гортани и там застыл, придушенный скорее страхом, чем осознанным желанием не кричать. Казалось, будто железные ногти расцарапали ей горло изнутри.

Потом подступила тошнота. Запах мертвечины и вывернутых наружу человеческих внутренностей витал в воздухе, впитывался в поры и волосы, обложил ей язык и пропитал одежду. Аманда, плача, попыталась искусственно вызвать рвоту, засунув пальцы в рот, несмотря на то, что руки были запачканы кровью и грязью, оставшейся после прикосновения к телам.

Амавда повернулась к стене, ей удалось вызвать рвоту, она старалась не смотреть на то, что осталось от ее подруг. За несколько минут до этого у нее было смутное воспоминание, что в какой-то момент ей не хватит силы воли, мужества, чтобы копошиться почти обезумевшей в жуткой кучке внутренностей.

Хриплые всхлипывания содрогали все ее тело, и она старалась очистить запачканные руки.

Аманда тоже может оказаться здесь, в темном подвале, голая со вскрытой грудной клеткой, вырванным и брошенным в ту же кучу сердцем.

Рано или поздно они придут сюда, спустятся в самое чрево дома. Они, Лючия и Тутти, одна — ни о чем не ведающая и невиновная, другая — готовая еще раз почувствовать запах крови. Они найдут Аманду.

Это будет встреча только с подругами, отчетливо вспомнила она голос Пьеры по телефону, когда та с энтузиазмом рассказывала ей об этой идее. Бедняжка Пьера! Она ждала их во мраке подвала в то время, как подруги спрашивали друг друга, где бы она могла быть.

Ни о чем не догадываясь, они приехали на бойню, и убийца убрала их одну за другой, как делает хищник: сначала отгоняет свою жертву от стада, а потом набрасывается на нее.

Но теперь, поскольку она многое узнала, может, есть какая-то возможность спастись?

Аманда встала, ноги дрожали. Умирать здесь, внизу, ей не хотелось. Ни таким образом, ни вообще. Она что-нибудь придумает. Обязательно придумает.

Аманда медленно, с трудом поднялась по лестнице.

Она не могла позволить себе произвести хоть малейший шум. Они ничего не должны были понять.

Уже на первом этаже Аманда поняла, что не сможет вернуться в комнату. Совсем близко она слышала голоса, они проверили очень тщательно одну половину дома и теперь направлялись в ее сторону.

Аманда находилась в самой большой гостиной, погруженной в темноту. Отсюда ей хорошо было видно, как постепенно включается свет в других комнатах и в доме становится светлее.

С минуты на минуту щелкнет выключатель, зажгутся тридцать лампочек центральной люстры, ослепляя ее, и тогда эти двое увидят Аманду, испачканную кровью и рвотными массами, увидят в ее глазах ужас и поймут, что она узнала правду.

Она слышала приближающиеся шаги. Спряталась за портьеру и позади себя почувствовала холодок от стекла двери, на ощупь нашла ручку и повернула ее. В одно мгновение оказалась снаружи. Стояла глубокая ночь.

Аманда побежала к освещенному светом бассейну, под ее ногами шуршал гравий.

Плавно она скользнула в холодную воду бассейна, и в то же мгновение зажегся свет в гостиной.

Она прямо в воде резкими движениями сбросила с себя одежду, вытерла ею лицо, волосы, руки. Створки раздвижной стеклянной двери она всего лишь прикрыла, поскольку времени было мало: теперь они увидят, что портьера колышется от ветерка с улицы. Аманда быстро сняла туфли, поставила их на бортик, потом сняла рубашку и брюки — теперь это была кучка мокрой одежды, и она надеялась, что сумела смыть предательские следы ее ужасных открытий.

Бюстгальтер и трусики по-прежнему плавали в воде, она чувствовала себясвободной, легкой, как один из тех листьев, что плавали на поверхности воды.

Она запрокинула голову, перевернулась, нырнула, почти коснувшись дна, и поднялась на поверхность, неслышно гребя руками и ногами.

Теперь она отдалилась от ужаса и смерти и была опять той Амандой, легкомысленной, порочной Амандой, вечной девочкой… Она ведь никому ничего плохого не сделала…

Нет, с ней, именно с ней, ничего плохого не может произойти.

— Что ты здесь делаешь, в воде? Ты сошла с ума?

Пронзительный голос Лючии эхом пронесся над ее головой. Аманда развернулась, продолжая плыть, и улыбнулась ей. Лючия присела на корточки прямо на бортике бассейна. Взгляд у нее был сердитый, волосы спутанные. Тутти стояла сбоку, руки скрещены на плечах, губы поджаты, вид тоже рассерженный.

— Мы тебя повсюду искали. Перепугались до смерти, а ты… ты… ты в это время плавала здесь как ни в чем не бывало.

Гнев прямо-таки душил Тутти.

— Да что на тебя нашло? Можно узнать?

Аманда, стоя в воде, с невинным видом развела руками.

— А что в этом плохого? Мне захотелось искупаться в одежде. В буквальном смысле окунулась в прошлое, — она глупо усмехнулась.

— Ну да. Я вижу, — ответила Лючия. Поднимаясь, она с неприязнью посмотрела на кучку мокрого белья и пнула его ногой. Аманда нырнула под воду, чтобы скрыть свой страх, который, она была в этом уверена, читался на ее лице. А вдруг на белье остались следы крови? А если они о чем-нибудь догадались?

Вынырнув из воды, Аманда выплюнула воду. Подруги смотрели на нее с раздражением, и не более того.

— Знаете, плавать в одежде совсем неудобно, и к тому же… Почему бы вам тоже не поплавать? Вода — отличнейшая!

— Даже и думать не хочу об этом! — взорвалась Тутти, негодуя.. — Прежде всего, холодно, а потом, ты полагаешь, что сейчас именно тот случай, чтобы плавать, когда у нас столько неприятностей?

— Именно поэтому сделаем небольшую передышку. Я уже не могу больше думать об этих проблемах. Мы сюда приехали, чтобы развеяться, забыли? Разве нет?

Ей казалось, что она читает их мысли, запрятанные за непроницаемыми масками на лицах. Вот такая она, обычная Аманда, легкомысленная и глупая, даже в неподходящих ситуациях.

Она позволила убедить себя выйти из воды, которая теперь стекала по ее телу. Была прохладная ночь, и она радовалась, что причину ее дрожи можно было объяснить прохладой, а не страхом, что сжимал ее крепкими тисками.

Кто из них двоих? Кто?

У Аманды не хватало смелости посмотреть им в глаза, она боялась прочитать в глазах Тутти или Лючии подтверждение приговора. Достаточно будет одного взгляда, она это знала, одного многозначительного взгляда, что она знает правду, и все, тогда настанет конец.

Если она до сих пор жива, так это потому, что убийце было удобнее подождать еще.

Подождать, разделить их и расправиться с ними поодиночке.

— Да ты же дрожишь. Ты продрогла!

Тутти подошла к ней заботливо посмотрела ей в лицо.

— Вы посмотрите! Эта глупышка не прихватила даже полотенце. Пойду принесу его. — И Лючия повернулась, чтобы пойти в дом.

— Нет! — Крик остановил Лючию, она оглянулась и внимательно посмотрела на Аманду. Тутти тоже поглядела на нее. И Аманда поняла, что ей нужно контролировать себя, она не могла позволить себе проявлений паники. — Нет, — повторила она, взяв себя в руки. — Спасибо, мне действительно холодно. Я тоже пойду в дом, хотя нет, мы вместе пойдем в мою комнату, там я смогу высушить волосы, а вы составите мне компанию.

Они должны были по возможности как можно дольше оставаться вместе. Аманда не хотела ни с одной из них оставаться наедине или ждать здесь на улице, пока одна из них принесет ей смерть.

Они вошли в дом через раздвижную застекленную дверь.

Аманда несла в руках мокрую одежду, оставляя за собой мокрые следы, но никому из них не было до этого никакого дела. Теперь весь дом был освещен, и Аманда, проходя по нему, видела боковым взглядом мелькающие картины, ковры, мебель…

Чемоданы, стоящие на ковре.

Кресло, уже потертое, но удобное для сидения.

Низенький столик с пепельницей и спичками, оставленными для курящих.

Несуразное нагромождение в углу разных инструментов: ножницы, огромный тесак и грабли. Но они стояли слишком далеко, чтобы кто-то мог подойти и схватить их незаметно.

Она начала подниматься по лестнице, которая тоже была освещена. Подруги шли за ней следом, не отставая. Аманда двигалась, опустив голову, как старушка, рассматривая ковровую дорожку под ногами, и между тем не переставала думать.

Как она могла оказаться такой глупой и по собственной воле проигнорировала все сигналы, идущие из одного и того же источника? Знание ситуации дает свободу. Или, что касается ее случая, это поможет ей выбраться из ловушки. Может, еще не слишком поздно? К тому же одна из них была невиновна, так же, как и она, но кто — Лючия или Тутти? Ей нужно было предупредить невиновную об опасности, возможно, вместе они смогут спастись.

Под струями горячей воды ее мысли пульсировали, словно бьющаяся в тесной клетке птица.

Аманда намылила тело, смыла пену, намылилась еще раз, потом еще. Сквозь шум воды из-за дверей в ванную доносились приглушенные, почти придушенные голоса. Она не слышала ни слова, но выключать воду ей не хотелось. Тутти и Лючия могли бы поинтересоваться, чем она там занимается так долго в ванной, и она не нашла бы подходящего ответа.

Оставив включенной воду, она на цыпочках, оставляя за собой лужицы, подошла к двери и приложила к ней ухо.

Тутти посмеивалась. Лючия сказала:

— Да, это так, действительно, поверь мне, — и Тутти опять засмеялась. Потом спросила:

— Ты так полагаешь… — Окончание фразы, сказанное шепотом, Аманда не расслышала. Она вернулась под душ. Вода стала почти обжигающей, и она простояла под ней столько, сколько смогла выдержать. Потом накинула халат и вышла к подругам.

— Нам необходимо пережить эту ночь, а потом мы сможем уехать отсюда. Спать будем вместе, чтобы быть на виду друг у друга, тогда никто не сможет напасть на нас. — Она говорила рассудительным тоном, мысль сбить их с толку казалась ей правильной.

Аманда понимала, что нападение было бы возможным в тот момент, когда одна из них захотела бы пойти в ванную, взять что-нибудь из комнаты или если бы одна из них просто уснула. Она была готова провести бессонную ночь, если бы другие согласились с ее планом, а почему бы им было не согласиться с ним?

Поэтому Аманда оказалась совсем не готова к непредвиденной контратаке.

Очевидно, подруги договорились между собой, пока она была в душе, поскольку ответили одновременно:

— Даже не говори об этом!

— Ты что, сумасшедшая? Я уже и так почти засыпаю. А потом, невозможно представить себе, что значит спать втроем!

— Действительно, Аманда, иногда тебе удается удивить меня. — Лючия плавно спустилась с кровати и быстрым легким движением поправила одежду. Для нее разговор был закончен.

Аманда повернулась к Тутти, пытаясь сдержать нотки отчаяния, прорывающиеся в голосе.

— А почему нет? Мы отлично устроимся, к тому же вы что, забыли, что мы в опасности?

— Ну сколько можно! Даже если это и так, мы закроемся каждая в своей комнате, и все, спокойной ночи. Правда, Аманда, мне жаль, что ты нервничаешь, но у меня очень чуткий сон, мне даже нужно затыкать уши, а потом, если я плохо высплюсь, знаешь, какие у меня завтра будут мешки под глазами? Приди в себя, детка, не впадай в истерику, прошу тебя!

Я и вправду, должно быть, кажусь ненормальной, подумала Аманда, стоя с мокрыми, растрепанными волосами, в полураспахнутом халатике и безвольно опущенными руками.

Лючия уже стояла в дверях. Аманде нужно было удержать ее. Она схватила ее за руку, и вдруг острая дрожь пробежала у нее по всему телу. Возможно, это рука, которая перерезала горло Дэды, рука, что вонзила нож в тело Марии-Луизы… но сейчас она не должна была об этом думать, она не могла сейчас об этом думать. «Об этом я подумаю завтра. Завтра будет новый день». Мысль пришла ей в голову так неожиданно и неуместно, что она против воли засмеялась, и слезы потекли ей прямо в открытый рот.

— Аманда, да ты не в себе, — спокойно заметила Лючия, хотя в ее глазах стояла тревога. Она осторожно подвела ее к постели и заставила прилечь. Тутти погладила ее по лбу пальчиками, которые могли задушить Пьеру и сделать месиво из тела Джованны.

— Мы и не представляли, что тебя это могло так потрясти. Я останусь спать с тобой, не беспокойся. — И Лючия села рядом на краешек кровати.

— Нет! — Аманда резко подскочила и присела на кровати, не обращая внимания на распахнувшийся халат. — Нет, это невозможно! Тутти окажется в опасности, если останется одна. Либо все вместе, либо каждый сам по себе!

— Золотце, будь благоразумной! Спать втроем в двуспальной кровати очень неудобно. К тому же мне нужно немного побыть одной. Я буду чувствовать себя в безопасности, к тому же мы несколько раз осмотрели все комнаты, пока искали тебя. Кроме нас, в доме никого нет.

«В этом-то вся загвоздка, — в отчаянии подумала Аманда. — Никто нас не спасет, разве что убийца опомнится».

— Вы правы, — сказала она, тяжело вздохнув. — Мне жаль. Извините меня. Каждая из нас закроется в своей комнате, и все обойдется. Я не знаю, как это я потеряла над собой контроль. Извините меня.

— Ты уверена? — спросила Лючия. Теперь она могла вернуться в свою комнату, ей не нужно делить постель с полусумасшедшей. Аманда понимала, насколько Лючии стало легче.

— Поспи хорошенько и увидишь, что завтра с первыми лучами солнца все будет казаться иным. Хочешь, я сделаю тебе чай из ромашки? — предложила Тутти, ставшая опять заботливой, поскольку теперь ее драгоценному сну ничего не угрожало.

— Нет, спасибо, я попробую уснуть сейчас.

— Ты уверена? Чтобы приготовить чай, нужно всего лишь пару минут, я тебе принесу его наверх в комнату, и еще немного печенья.

— Нет, лучше не надо, спасибо.

— Ладно, пойди приготовь его ей, тогда она лучше будет спать.

— Нет, спасибо, правда, не надо. У меня на цветочный чай аллергия.

— Аллергия на ромашку? Такого я еще не слышала, — сказала Лючия.

— Да, это бывает редко, но такое возможно. А теперь идите, и кто завтра первый проснется, разбудит остальных.

Аманда с трудом выпроводила их.

Теперь они не хотели уходить с тем же упрямством, как вначале не желали остаться. Но ей было уже невыносимо смотреть на их лица. Кто из них? Кто из них? В голове вертелась только одна мысль, ответа не было, и она опять начинала вспоминать детали разговоров, выражения лиц, малейшие колебания и молчание. Они решили спать порознь в своих комнатах, но, может, Лючия слишком с явной готовностью решила остаться с ней, озабоченная ее психическим состоянием? А может, Тутти упорствовала, желая отстоять свое право на сон без подруг?

Голова шла кругом. Нужно сосредоточиться. Амавда быстро надела удобные брюки и легкую футболку. Туфли решила не надевать, чтобы передвигаться бесшумно.

В одном она была уверена: ни Лючии, ни Тутти она не откроет дверь ни при каких обстоятельствах, а возможно, не откроет, даже если услышит голоса их обеих сразу. Теперь ей нужно было решить, что лучше: остаться в комнате, запереться и сидеть, как мышь в клетке, или выйти на улицу в темноту и найти там укромное местечко.

Твоя голова на подушке, глаза закрыты, но ты не спишь. Под подушкой лежит оружие, которое ты для себя выбрала. Окна открыты, и в комнату проникает свежий ночной ветерок. Шторы развеваются от него, словно белые призраки в темноте.

Еще немного, и кроме шорохов в доме ты сможешь услышать ровное дыхание твоих заснувших подруг.

Пока ты не знаешь, как это сделаешь. Это решит судьба, так же как было с Дэдой и Джованной, Пьерой и Марией-Луизой. Способ тебе подскажет твой инстинкт, и произойдет это в течение этой длинной ночи. Ты не знаешь, кто окажется первой, возможно, Аманда.

Аманда что-то поняла, но не знает, с какой стороны ждать опасности. Что она что-то поняла, ты прочитала в ее глазах, но что? Поэтому, возможно, она следующей и умрет.

Хотя тебе безразлично, кто будет следующей.

Ты не спишь, ты ждешь.

В тот день был день рождения Дэды.

Ты об этом знаешь, потому что отметила эту дату в своем календаре за несколько месяцев до этого дня. Ты тщательно выбирала подарок, потратила недели на его поиски, желая купить что-то подходящее именно для нее, но не слишком броское, какую-нибудь оригинальную вещь, чтобы она поняла, что вы — родственные души. Что это ты подарила, самая близкая подруга из всех девочек в классе, а не жеманная Мария-Луиза, которая вьется вокруг Дэды.

В конце концов тебе это удалось: твой подарок великолепен, он упакован в красивую бумагу и перевязан белой лентой. Это газовый шарфик бледно-зеленого цвета. Ты смотришь на него каждый вечер перед тем, как пойти спать, и представляешь выражение лица Дэды, когда она возьмет его в руки: радостные вскрики, как она нетерпеливо пальцами рвет упаковку, ее лицо сияет, и она благодарно смотрит на тебя. Дэде исполняется пятнадцать лет, предстоит очень веселый праздник, о котором все говорят уже несколько дней.

Однако…

Однако ты пока еще не приглашена. Ты говоришь себе, что это какая-то ошибка, и Дэда об этом скажет кому-нибудь, скажет, что забыла, и чтобы тебе передали ее приглашение, или что она еще не закончила раздавать приглашения. Ты так успокаиваешь себя изо дня в день, а в это время другие уже возбужденно болтают между собой, в какие наряды оденутся и какие прически сделают.

И вот сегодня день праздника настал, и ты единственная, не считая, естественно, Риты, которую тоже не пригласили.

Ты тактично спросила подруг, не передавала ли чего для тебя Дэда, но нет, никто ничего не забыл передать тебе от Дэды. Ты не можешь больше спрашивать, унижаясь и подвергая себя насмешкам.

Отчаяние нарастает с каждой секундой в ритм перемещающимся стрелкам часов, что висят в классе над кафедрой, те стрелки, что все ближе приближаются к тому часу, когда закончатся уроки.

И вот они закончились, звенит звонок, все твои подруги спешат, на ходу снимая с волос ленты, желая побыстрее убежать: книги разбросаны, фартуки брошены на парты.

Ты мешкаешь, укладывая свои книги.

У тебя нет никаких дел, смех и разговоры других подтверждают, что тебя не пригласили, на праздник ты не идешь. Нет, к сожалению, даже Риты рядом, она дома, у нее высокая температура, но ей все равно никогда не было никакого дела до праздника Дэды.

Слезы пощипывают в уголках глаз, ты берешь свои книги и направляешься к двери. И вдруг она вбегает в класс, ее прическа как сияющий нимб над головой.

Это Дэда.

Она забыла что-то, тетрадку какую-то на своей парте. Ее голубые глаза встречаются с твоими, но она тут же отводит свой взгляд в сторону, слегка краснеет от смущения.

Может, именно поэтому ты осмелела?

Ты, волнуясь, подходишь к ней и говоришь: «Дэда, я хотела поздравить тебя. Сегодня у тебя день рождения, правда?»

Но она не смотрит на тебя, на ходу берет тетрадку и запихивает ее в сумку, потом смущенно улыбается и говорит: «Я бы пригласила тебя, но мама не хочет, чтобы было много народу, нас будет всего человек семь или восемь, это почти никакой и не праздник».

Потом она машет тебе рукой и убегает. Ты еще минут на пять остаешься в классе. Ты знаешь, что если выйдешь сразу же, то встретишь ее опять среди подруг, увидишь их насмешливые улыбочки, лицемерное сочувствие или смущение.

Потому что на праздник Дэда пригласила полшколы, об этом знают все и ты тоже, придут из лицея Святого Бартоломея даже мальчики, которые были запретной мечтой для всех вас. Обслуживать будут два официанта, и состоится праздничный салют, о котором, ты это отлично понимаешь, будут говорить еще много дней.

Подарок для Дэды все еще лежит в шкафу. Ты берешь ножницы и хладнокровно разрезаешь его на мелкие кусочки, даже не снимая упаковку.

Ты никогда больше не покупала газовых шарфов бледно-зеленого цвета. Ты вообще перестала носить газовые шарфы. Ты возненавидела бледно-зеленый цвет.

В полумраке слышно ее прерывистое дыхание.

Аманда слышала только его и попробовала сосредоточиться и сделать несколько дыхательных упражнений, которым она когда-то обучалась, но подзабыла со временем. Она не очень верила в подобную технику, поэтому очень удивилась тому, что она довольно действенна. Сделав упражнения, она почувствовала себя расслабившейся, мысли поплыли, как бы растворяясь в спокойной воде…

Незаметно для себя она задремала и, когда неожиданно проснулась, вздрогнула от ужаса.

Сколько времени она спала? И что ее разбудило?

Ручка двери была неподвижна, но брелок на ключах легонько колыхался. Аманда притихла; сидя на кровати, она пристально смотрела на дверь, ожидая услышать какое-нибудь движение или шорох по другую сторону двери.

Минуты, а может, часы тянулись долго. Она не смогла бы сказать, сколько прошло времени, но в какой-то момент ей показалось, что она слышит звуки удаляющихся шагов, пошлепывание босыми ногами. Хотя, возможно, это всего лишь ее фантазия.

При ней не было никакого оружия, и ей необходимо раздобыть его любой ценой. В комнате не было ничего, что могло бы сгодиться для этого, ей обязательно надо выйти и спрятаться где-нибудь до утра. Может, кто-нибудь появится, чтобы спасти ее, а может, и нет, но ей казалось, что при свете дня ей будет менее страшно смотреть в лица двух оставшихся подруг. Особенно в лицо одной из них, которая хочет ее убить.

Она немного постояла, прислонившись ухом к двери, ей показалось, что прошла вечность.

Ничего не слышно — ни вздохов, ни шорохов, ничего.

Замок она открыла почти бесшумно, неслышно пробежала по коридору и скрылась во тьме.

Спускаясь по ступенькам, Аманда одной рукой держалась за стену: в каком-то детективе она прочитала, что так делала героиня, чтобы ступеньки под ногами не скрипели. Она была уже почти в конце лестницы и позволила себе вздохнуть. Но едва нога коснулась следующей ступеньки, раздался скрип, который, казалось, эхом разлетелся по всему дому.

Она резко обернулась, спина покрылась горячим и липким потом. Ей показалось, что во тьме коридора метнулись плотные тени.

Аманда побежала вниз через огромные темные гостиные.

Входная дверь была заперта, она подергала за ручку, стараясь не шуметь, потом обернулась посмотреть, нет ли кого-нибудь в темноте за ее спиной, и споткнулась о какой-то острый предмет, холодный и твердый, который поранил ей ногу.

Она наклонилась и подняла с пола садовые грабли. Ручка у них была длинная. Она схватила грабли и, прихрамывая, побежала к запасной лестнице.

Аманда подумывала закрыться в одной из комнат за кладовками, но не в той, где лежали трупы подруг, а в одной из тех, что подальше, в которой, может быть, был ключ. Она ступила пораненной ногой на первую каменную ступень и из мрака под лестницей услышала шепот, от которого у нее мурашки побежали по телу.

— Аманда. — Кто-то звал ее по имени, кто-то поднимался к ней.

Аманда остановилась, не произнеся ни слова, в это время из темноты появилась фигура Лючии, но не той Лючии, которую она всегда знала. Это была некая, похожая на призрак фигура с синюшным лицом и бесцветными глазами. Она направлялась к ней, неловко пряча за спиной что-то блестящее.

Аманда сделала еще один шаг, наткнулась на что-то острое и почувствовала сильную боль и жжение в левой руке. Она резко обернулась — позади нее стояла Тутти, сжимая в руке ножницы.

Аманда заметила, как дрожит ее рука: еще мгновение — и ножницы воткнутся ей в живот. Тутти смотрела на нее остекленевшими, почти обезумевшими глазами, это Аманда рассмотрела отчетливо. И еще она увидела расширенные зрачки Тутти, неподвижно уставившиеся на что-то позади нее.

Дальнейшее случилось в какую-то долю секунды, хотя ей показалось, что прошло намного больше времени, пока она увертывалась от Тутти, крича ей что-то и убегая к ближайшей раздвижной стеклянной двери. Позади она услышала затихающий шум, стон, в первое мгновение она хотела вернуться, но передумала. Это было бы равносильно самоубийству. Она оставила раздвижную дверь распахнутой, побежала к следующей, открыла и ее, и еще одну, поняв, что смерть здесь, рядом с ней.

Аманда отважилась выйти на улицу, босые ноги утопали во влажной траве.

Она не знала, куда идти, что делать, и, всхлипывая, направилась к освещенному бассейну.

Когда Аманда была уже у бортика, она поняла, что в кулаке правой руки все еще сжимает грабли. Левая рука онемела, она не чувствовала ее. Возможно, удар Тутти ножницами повредил ей сухожилие. Аманда не чувствовала боли, но ей казалось, что рука полностью бездейственна — она свисала неподвижно, по ней прямо в бассейн стекала кровь.

Мгновение она изумленно смотрела, как красные капли собираются в тоненькие ручейки и капают вниз, в голубую воду бассейна. Аманда посмотрела на ступни ног. Пораненная граблями нога тоже кровоточила, оставляя следы, подобные тем, что тянутся за смертельно раненными животными. По этим следам убийце легко будет найти ее.

Но кто из них двоих? Они обе вооружены. На мгновение Аманда с ужасом подумала, что они объединились и обе решили убить ее, но потом вспомнила глаза Тутти, изумление и панику в ее расширенных зрачках.

Вдруг шторы резко колыхнулись, и из дома, задыхаясь, выбежала Тутти. Она была растрепана, волосы спадали на лицо, ночная рубашка путалась вокруг ног. В руках она сжимала ножницы.

Когда Тутти приблизилась, Аманда увидела, что лезвия ножниц в крови, кровь течет и по руке Тутти.

Аманда отступила на шаг назад, держа грабли перед собой, как шпагу. Когда-то, когда ей было четырнадцать лет, она целый год занималась в школе фехтования. Потом ногой нащупала край бассейна.

— Аманда! Подожди! Я ничего тебе плохого не сделаю! — Голос Тутти, надтреснутый от отчаяния и ужаса, заставил ее остановиться на мгновение, прежде чем нырнуть в бассейн.

— Это Лючия! Она сумасшедшая! Я не знаю, что на нее нашло, но она попыталась войти в мою комнату, пока я была в ванной. Она ножом искромсала подушку на моей кровати. Она, наверное, думала, что я сплю. Я побежала, она преследовала меня, я спряталась и потом увидела тебя, но ты убежала, и она опять напала на меня, а я защищалась и думаю, что ранила ее… Аманда, что нам делать?

Тутти плакала почти навзрыд, руки тянулись, готовые обнять Аманду, но в правой руке она все еще сжимала ножницы, испачканные кровью. Аманда сделала небольшой шаг вперед и резким ударом вышибла граблями ножницы из ее рук, после чего опять отскочила на шаг назад.

Казалась, только теперь, когда ножницы упали на землю, Тутти поняла, что размахивала ими перед лицом подруги.

— Я ее ранила, не знаю как, было плохо видно, я размахивала ножницами, прямо острием, вслепую. Но она тоже ударила меня… Посмотри. Правда, мне не больно. — И она показала Аманде царапину на бедре. — Аманда, я никогда не испытывала такого дикого страха. Да что, в конце концов, происходит?

— Она всех убила, — ответила Аманда, глядя ей в глаза. Тутти внимательно посмотрела на подругу, ничего не понимая, потом побледнела.

— Ты хочешь сказать?..

— Да, это она их убила. Не знаю только за что.

— Это я могу тебе сказать. Пока Лючия ножом кромсала мою подушку, она, не переставая, повторяла: «Рита, это за тебя, Рита, и это тоже за тебя, и это, и это!» И всякий раз втыкала нож! Это за Риту, за то, что мы тогда сделали! Ты помнишь? Ты помнишь? — Тутти начала рыдать.

Аманда хотела было ее обнять, но не верила, что та действительно безопасна.

Конечно, доводы были правдивы, к тому же Тутти выбросила ножницы, но Аманда не могла забыть тех четверых в подвале. Они все доверились убийце, именно поэтому Тутти могла знать о них, да и Лючия могла сейчас лежать где-нибудь в доме с перерезанным горлом, хотя была вооружена и безуспешно старалась защититься. Возможно, Лючия и изрезала ножом подушку, возможно, Тутти приплела Риту, потому что это мог быть ее собственный голос, который призывал Риту в моменты убийств. И потом, почему Тутти не заперлась на ключ в своей комнате?

Аманда еще чуть отступила к бортику бассейна, постоянно отгораживаясь от Тутти граблями, а та стояла и смотрела на нее невидящими глазами, будто в оцепенении.

— Послушай, давай поступим так. Войдем в дом с разных сторон и поищем Лючию. Войдя порознь, мы легче сможем обезвредить ее. Что скажешь? — Аманде самой показалось это по-идиотски глупым, но что еще предпринять, она не знала. Не могла же она вечность стоять вот так напротив Тутти на улице, нужно хоть что-то делать. К тому же она уже и так потеряла много крови, она может потерять сознание, и тогда…

Ей непременно нужно отыскать Лючию.

Тутти покорно кивнула и так же в оцепенении подняла ножницы и направилась к раздвижной двери, откуда выбежала. Аманда пошла к дальней двери, откуда она до этого выходила и которая так и осталась распахнутой. Она открыла рот и глубоко вдохнула холодный, свежий воздух, прежде чем войти в темноту ожидающих ее комнат.

В комнате Аманды никого нет. Простыни валяются на полу, ее вещи повсюду разбросаны, потому что чемодан она открыла в спешке. Мокрая одежда валяется на полу в ванной: скомканная куча тряпья в луже воды вокруг. Пара туфель стоит на низеньком кресле, книги валяются на полу.

С другой стороны, она никогда не была аккуратисткой, в отличие от других своих подруг, погибших и живых.

Все в этой комнате напоминает об Аманде, но ее здесь нет, и сюда она не вернется. Сцена пуста, ведущая актриса сошла с нее, и больше у нее не будет возможности вернуться, никогда.

Комната пуста, наполнена лишь воспоминаниями о женщине, молодой и импульсивной, которая жила в этом номере до недавнего времени, но которой здесь нет и не будет больше никогда.

Аманда спряталась в темноте, она почти не дышит, боясь, что ее обнаружат. Она слышит голос, который бьет по нервам и мышцам, почти парализуя их.

«Ты не убежишь от нас. Глупая, нас двое. Ты ничего не поняла. Она со мной, и мы жаждем твоей крови».

Ты знаешь, что она спряталась и что почти не дышит из боязни, что ее обнаружат.

Но это не важно, ты прекрасно знаешь, где она, но сейчас не она на первом месте в твоих планах.

Тебе хочется еще немного повеселиться.

Они тебя разозлили, она и Аманда. Теперь ты и в самом деле взбесилась, сильно, очень сильно. Но сначала ты еще немного поиграешь с ними. Твой голос — как пропитанные ядом миазмы — просачивается в ее мозг, бьет по нервам.

Ты не убежишь от нас. Глупая, нас двое. Ты ничего не поняла. Она со мной, и мы жаждем твоей крови.

Ты так близка к ней в этой темноте, что чувствуешь запах мочи, что течет по ее ногам.

Ты уходишь от нее, но знаешь, что она чувствует твое присутствие.

Лючия.

Возможно, тоже возможно, нет ничего невозможного.

Лючия — проницательная и коварная, которая, казалось, уже все испытала и никогда не возмущается ни по какому поводу.

Лючия, которая еще в юности черпала уверенность в себе из какого-то таинственного и на первый взгляд неиссякаемого источника.

Лючия, от чьего ненасытного взора ничто не ускользало, с безжалостным язычком, ничего не забывающая, но способная со всем согласиться и все понять.

Лючия, циничная Лючия, у которой не было принципов, но которая работала судьей.

Аманда перечитала так много детективов, в которых убийцей оказывался судья, часто толкаемый на преступление из-за превратно понятого чувства справедливости.

Это могла быть Лючия, очень вероятно, что это Лючия.

Аманда должна стать последней.

Не то чтобы ты составила четкий план действий. Ты только следовала моменту и полагалась на случай, как, например, с Пьерой: ты предвидела, что она приедет раньше других, это было в ее стиле, и ты воспользовалась возможностью.

Что касается других, то никакой очередности ты не устанавливала. Лишь знала, что первой будет Дэда, как теперь знаешь, что последней должна стать Аманда.

Ты не знаешь, почему в таком порядке.

То есть почему первая Дэда, знаешь, а почему последняя Аманда?

Аманда — симпатичная и легкомысленная и никогда слишком тебе не докучала.

Она даже никогда не смотрела на тебя. Ты для нее и сейчас не существуешь, как не существовала и двадцать лет назад.

И поэтому ты решила, что она будет последней.

Той, которая все поймет. Той, которой ты все объяснишь. Той, которая поймет, почему умирает.

И ты дашь ей время, чтобы она поняла и умерла. Она умрет, глядя тебе в глаза. И это будет самым важным делом в ее жизни…

Тутти.

В обычных условиях Аманда никогда бы не смогла считать ее возможной убийцей.

Мария-Кончетта, которую все называли Тутти. С виду вежливая, приятная, сочувствующая. Немного боязливая, нелепая, не слишком хорошо сложена. Заботливая. Она и в юности была такой: старательная, всегда готовая позаботиться о других.

С виду.

Но она была одной из тех, кто добивается своей цели, несгибаемая, как клинок, которая в суде могла пригвоздить, как и в школе, своей рассудительностью и убедительным голосом. И в тот момент, когда она тебе улыбалась, ты понимала, что она уже распяла тебя на кресте.

Это могла быть Тутти, очень даже вероятно, это могла быть Тутти.

В школе твоим кумиром была Дэда, но потом, в течение нескольких лет, ты попыталась подружиться со всеми. Ты старалась разными способами стать подругой для каждой, старалась страстно и отчаянно, но никто из них не позволил тебе слишком приблизиться к себе.

С Джованной ты какое-то время ходила в кино смотреть невыносимо скучные авангардные фильмы в компании с ее прыщавыми друзьями-очкариками, но очень умными и из хороших семей, и по этой причине ты позволяла себе относиться к ним презрительно.

Сама Джованна терпела тебя так же, как мух на оконных стеклах: да, вот муха, но пока она не беспокоит тебя, ты ее не гонишь.

Она смотрела на тебя, но на самом деле не видела. А ты пыталась высказать свои глубокие мысли по поводу последнего скучнейшего фильма.

Ты даже попыталась одеваться в ее стиле, но дырявые джинсы, которые подчеркивали ее изящные стройные бедра, на тебе сидели совсем иначе, и то же самое касалось и рваных на локтях бесформенных кофточек, торчащих волос или странного макияжа.

Ты скрепя сердце отстранилась от них, как ветвь дерева, которая, разрастаясь, удаляется от ствола все больше и больше. И никто не пытался удерживать тебя.

Никто не постарался удержать тебя, а тем более Джованна.

Ты перестала звонить ей, и она тоже не звонила тебе. Возможно, она даже не заметила, что муха улетела с оконного стекла.

Теперь той назойливой мухой стала она сама, и ты ее раздавила.

Аманда опять вернулась в ненавистный дом. Она передвигается тихо, ступая босыми ногами, по темным коридорам и комнатам, расположение которых помнит с закрытыми глазами. Она идет теми же коридорами, по которым когда-то проходили другие, задолго до нее, вдыхая запахи дома, те запахи, что сейчас ей кажутся ужасными: воздух дома, в котором умерло в страшных муках столько людей.

Аманда ступает тихо, держа перед собой грабли. Она осторожно продвигается, внимательно смотря по сторонам, готовая уловить любое движение.

Иногда она резко поворачивает голову, чтобы посмотреть, не отделилась ли от стены чья-либо фигура.

Мария-Луиза симпатичная, очень симпатичная.

С ней смешно.

Классический тип приятельницы. Но хорошая приятельница она только для тех, кто ей нравится, когда она считает, что человек достоин ее внимания.

Ты нет, ты никогда не была достойной ее внимания. Она никогда не приходила к тебе домой, никогда не принимала твоих предложений позаниматься вместе у тебя дома.

За исключением одного случая. И ты о нем будешь помнить всегда.

Ты вернулась домой из школы очень возбужденная. Мария-Луиза согласилась прийти к тебе заниматься через пару дней.

Ты настойчиво попросила мать прибрать весь дом, повесить в ванной комнате полотенца с вышивкой и положить ароматические салфетки, купить и расставить в твоей комнате всякие безделушки, испечь печенье и торт и приготовить шоколадный напиток.

Но в назначенный день Мария-Луиза не пришла.

Вы, ты и твоя мать, молча прождали ее. Ты сидела с приготовленными книгами и словарями, ручками, мать — с горячим шоколадом и выпечкой, в ванной комнате лежало приятно пахнущее мыло. Но Мария-Луиза не пришла и даже не перезвонила тебе.

На следующее утро в классе ты не осмелилась подойти к ней, чтобы спросить, почему она не пришла. Но на перемене она стояла в своем привычном окружении подруг, громко смеялась и хитровато посматривала по сторонам, глазки у нее блестели, как будто она удачно пошутила и теперь не может сдержаться, чтобы не рассказать об этом подругам.

Сегодня Мария-Луиза рада принимать все твои приглашения, но не стоит сохранять ей жизнь, как не стоит ей носить жемчуг, чтобы выглядеть состоятельной дамой.

Жемчуг не уберег ее от твоего ножа.

Сейчас дом кажется пустым. Аманда знала, что те двое тоже перемещаются по дому и тоже вдыхают его воздух, что они где-то рядом, но ей никак не удавалось ни уловить какой-либо шорох, ни расслышать их дыхание. Грабли представляли собой жалкое оружие, она это понимала, но ничего лучше она не нашла, а спуститься на кухню, где лежали ножи, она не осмеливалась.

Аманда не смогла бы больше пройти по той темной лестнице, пропахшей кровью ее убитых подруг. Кухня представлялась ей настоящей ловушкой, и если бы она в нее вошла, то вернуться назад ей вряд ли бы удалось. Поэтому она и решила смириться с этим выбором, оставив для себя в качестве оружия грабли.

Возле лестницы стояла огромная глиняная ваза с засохшими цветами, стебли у них были длинные и жесткие. Она отломила одну ветку и положила ее себе в карман. Треск, пока она отрывала ветку, гулко разнесся вокруг. Аманда отошла от вазы и решила спрятаться за диван, держа в правой руке грабли. Левую руку, сжимающую отломанную ветку, она держала в кармане. Чуть глубже, на дне кармана брюк, мизинцем она нащупала сережку Джованны.

Аманда выждала немного. Ей казалось, что прошло много времени. Никто не появился. Время от времени Аманда бросала взгляды на двери, что выходили в коридор. Она была уверена, что рано или поздно увидит (может, мельком, краешком глаза) у одной из дверей мелькающую тень кого-нибудь, передвигающегося по коридору, но этого не произошло. Ничего не произошло.

Аманда с трудом привстала, ноги в коленях ныли от боли.

Слишком стара, чтобы играть в прятки, подумала она. Но время, проведенное в укрытии за диваном, не прошло даром. У нее появилась одна идея.

Аманда направилась к коридору, который вел к комнатам и главной лестнице. Откуда-то сверху она услышала четкий и поспешный шепот: «Аманда? Это ты?» Чей это был голос, она не узнала и предпочла не отвечать.

Теперь от этого зависела ее жизнь. Это был путь спасения: о расположении подземных туннелей убийца мог не знать.

Парадная входная дверь на виллу была закрыта.

Аманда подумала, что можно пройти через одну из стеклянных раздвижных дверей, и, предусмотрительно оставив ее едва прикрытой, потихоньку выйти на улицу. Потом обогнуть дом и пойти по аллее, где густые разросшиеся кроны деревьев нависают над дорожкой.

Она побежит подальше от виллы Камерелле и от всего того, что здесь происходит. Конечно, она будет чувствовать, как в стопы босых ног впиваются камушки гравия, но все равно постарается бежать бесшумно, сдерживая дыхание.

Аманда попыталась поступить именно так. Каждая клеточка ее тела стремилась убежать от этого места, обрести свободу, спастись.

Потом она подумала, что смерть может поджидать ее и на улице. Потому что если раньше она слышала шум в доме, то теперь там все было тихо — Тутти или Лучия могли выйти из дома раньше нее.

А смерть можно было ждать от обеих, помня слова Тутти, прозвучавшие на лестнице, ведущей на кухню.

Возможно они, Тутти и Лючия, договорились и теперь вместе искали ее — одна там, в доме, другая снаружи, а Аманда между ними, здесь, посредине, как глупый кролик в западне, с красными глазами, будто ослепленная фарами несущейся машины.

Но о подземном ходе никто ничего из них не знал. Никто не читал так много, как она, ни у кого из них голова не была забита столькими ненужными сведениями, как у нее.

Посмотрим, где мог находиться этот ход. Где вообще они могут быть устроены в таких домах, как этот?

Аманда покопалась в памяти, одновременно прислушиваясь к звукам вокруг.

Подземный ход не мог начинаться в подвалах, нет, никак не мог, вход в него должен был быть подальше от дома, надежно спрятанным, удобным, чтобы была возможность быстро добраться до него и в случае опасности воспользоваться им. Убийца служанок, наверное, вошел в дом, воспользовавшись, по-видимому, тем самым подземным ходом.

Вход в него не мог начинаться на верхних этажах. Для этого нужно было бы построить слишком много потайных лестниц до самого подземелья, нет, там, наверху, он не может находиться.

Вход должен быть на первом этаже, решила Аманда. И если его там нет, она погибла.

Он должен быть спрятан в массивных стенах, неподалеку от несущих балок, поближе к коридору, расположенному сверху, в той части дома, где обычно ежедневно находятся люди.

В одной из тех гостиных. Возможно, за мебелью. За какой-нибудь мебелью, что стоит уже долгое время.

Нынешние хозяева дома, безусловно, знали о его существовании, но не желали наплыва постояльцев, заплативших за проживание на вилле и блуждающих по ночам в поисках ненужных приключений со свечами в руках.

Вход, скорее всего, заставлен какой-нибудь мебелью. Он мог бы начинаться в гостиной, например. И Аманда начала ощупывать пыльные и покрытые паутиной стены, за мебелью, находящейся в гостиной, пытаясь найти какой-нибудь необычный выступ, пустоту, что-нибудь, что могло бы дать подсказку.

Потайную дверь она нашла после осмотра второй гостиной, там, где они сидели все вместе накануне вечером.

Вход в туннель был спрятан за высоким комодом. Но комод оказалось не так-то просто сдвинуть, он был слишком тяжелый, а Аманде нужно было проделать все бесшумно. На полу около комода она заметила следы царапин, оставленных после его многократного сдвигания, и это подсказывало, что она на правильном пути.

Сантиметр за сантиметром Аманда в несколько приемов отодвинула комод. Ей казалось, что прошли часы, на самом деле — несколько минут, и наконец, вот она — небольшая дверца, потом три ступеньки, поворот и спасительная тропа, уходящая в темноту. Стены туннеля выложены необработанным камнем, на проводе висит давно перегоревшая лампа, видны следы от креплений для факелов, а дальше тропинка теряется в темноте.

У Аманды не было огня. Ни спичек, ни зажигалки — ничего. Вот оно, одно из преимуществ курильщиков, с досадой подумала она. Аманда не курила.

Но среди гостей виллы Камерелле курящие были: на каждом столике около удобных кресел стояли пепельницы и лежали коробки спичек с прелестным логотипом виллы (маленькая этикетка с видом дома). Аманда пробежала по гостиной, собирая со столиков коробки спичек, потом вернулась к потайной дверце, зажгла спичку и шагнула в туннель.

И только когда Аманда прошла довольно большое расстояние по темному туннелю, она вспомнила о граблях. Но теперь уже было поздно, она забыла их, приставив к стене в одной из гостиных.

Выкурить их из дому с помощью огня. Эта мысль пришла тебе в голову неожиданно, и ты понимаешь, что именно это и нужно сделать. Выкурить их из дому с помощью огня. Это будет великолепный огонь очищения, он сожжет ваше прошлое и принесет тебе покой.

Огнем выкуривают из нор диких животных, к тому же Аманда оказалась очень трудной добычей.

Тебе не удается отыскать ее. Другая добыча попроще, ты прекрасно знаешь, где она, где прячется, куда может пойти, если решит сдвинуться с места. Она шмыгает носом, тяжело дышит, спотыкается о мебель в темноте.

Аманда же бесшумна, как змея. Только огнем можно изгнать ее из убежища.

Туннель шел немного под уклоном: утрамбованный земельный настил, стены из материала, подобного туфу, и влажные на ощупь при прикосновении.

Аманда поняла, что спасена, только когда почувствовала освежающее дуновение ветра на влажной от пота коже.

Аманда глубоко вздохнула, продолжая бежать. Она бежала, опираясь руками о боковые стены туннеля, не обращая внимания, что ломает ногти. Левая рука начала пульсировать, в ней еще чувствовалась сильная боль, но, по крайней мере, она могла пошевелить ею.

Спички она перестала зажигать почти сразу, пройдя несколько метров от входа, когда поняла, что теряет много времени, поэтому весь путь по туннелю бежала в темноте, наступая босыми ногами на острые камни, корни растений. Но на все это не обращала внимания, ей важно было удержать равновесие, касаясь руками стен. Так она бежала еще некоторое время в ту сторону, откуда чувствовался свежий воздух, обещающий спасение.

Вдруг в темноте рука наткнулась на стену. Паника, страх, как бывает с животными, загнанными в западню, но потом… опять движение свежего воздуха, дорога к спасению открыта.

Наконец стало проглядывать ночное небо, еще несколько метров, последний поворот туннеля остался позади, и она остановилась, тяжело дыша.

Аманда не могла бросить ее там, вот так запросто, она никак не могла ее бросить. Кто ОНА из тех двух, Аманда даже не предполагала, Тутти или Лючия, она даже не знала, жива ли ОНА, но знала, что не может оставить ее в руках убийцы, в доме, который был уже далеко позади. Мысли об этом мучили бы ее на протяжении всей оставшейся жизни. Она уже оставила других подруг, и они погибли тогда, когда она ничего не могла видеть, когда спала, или смеялась, или шутила, или делала что-то еще. Но теперь она не могла покинуть ее.

Покинуть ее, которая могла быть Лючией или Тутти, которая сейчас боролась за свою жизнь. А возможно, за ее спиной, там, где начинался туннель, невиновных не было вовсе, и те двое вместе искали ее сейчас.

Перед Амандой появился выход, запахло свежескошенной травой.

Ей очень хотелось выйти, но все же она повернулась лицом к темному и пугающему туннелю.

Она зажгла спичку и вновь шагнула в темноту. Вначале ступала осторожно, потом побежала, на бегу зажигая спички.

Вилла Камерелле горит. Горят портьеры из узорчатой ткани, старинная мебель, картины, деревянные двери, трескаются плитка и изразцы.

Вначале дом сопротивлялся огню, но он охватил егоодновременно со всех сторон.

Очаги пожара во всех комнатах, в подвале, на чердаке.

Воздух, горячий, сухой, тяжелый воздух, распространяется по комнатам, огонь пожирает ковры и обжигает стены. От огня лопаются люстры из выдувного стекла, огонь пожирает кровати, чемоданы, легкие шторы сгорают мгновенно, как свеча, едва огонь доходит до них, огонь уничтожает груду тел, спрятанных в подвале.

Огонь повсюду, он перебрасывается из комнаты в комнату, преследует двух женщин, которые прячутся и освещаются оранжевым ослепительным светом.

Раскаленный от пожара воздух Аманда почувствовала еще до того, как увидела блики от языков его пламени на стенах туннеля. Горячий и зловонный запах ударил ей в лицо, и так же, как несколько минут назад свежий ночной прохладный ветерок вдохнул в нее надежду, так теперь живот свело от страха. Но она продолжала идти вперед навстречу огню.

Огонь еще не коснулся комода, который она сдвинула, чтобы проникнуть во входную дверь туннеля, но кресла и столики горели.

Черный дым заполнил все вокруг нее, пепел летел на волосы. Аманда закашлялась, закрыла рот футболкой и вошла в гостиную.

Их она увидела сразу.

Они стояли друг против друга в наполненной дымом гостиной, выжидающе оглядывая друг друга с головы до ног, а вокруг все сильнее разгорался огонь, пламя перескакивало с одного предмета мебели на другой, деревянная мебель трещала и стонала, будто живое существо. Тутти и Лючия, казалось, не заметили ее. Аманда прислонилась к горячей стене у входа.

Около ее ног лежал полураскрытый кожаный чемоданчик.

Лючия закашлялась, наклонила голову и согнулась, от сухого кашля содрогалось все ее тело. Казалось, она стала еще ниже, но это не мешало ей выглядеть устрашающе. Ее левая рука неподвижно свисала и кровоточила. Весь пол вокруг нее был залит кровью, рукав ночной белой рубашки разорван и промок от крови. Здоровой рукой Лючия сжимала большущий нож, прерывисто дышала сквозь зубы, ее глаза блестели предсмертным огнем.

Лицо Тутти перекосилось от ненависти и страха, на щеках размазался пепел, а волосы, которые обычно были очень аккуратно причесаны, теперь стояли дыбом, словно выгоревший кустик. Ворот ночной рубашки оторван, пляшущие вокруг нее языки пламени отражались на лезвиях острых ножниц. Вытянутой напряженной рукой, пританцовывая вокруг Лючии, она наносила ей беспорядочные удары.

Когда-то Аманда вместе с Тутти почти год занималась фехтованием и только сейчас вспомнила об этом.

Тутти вертелась вокруг Лючии с невероятной легкостью, казалась много выше своей противницы, а Лючия неловко отклонялась и пропускала удары, сжавшись в позиции защиты, как боксер, который ожидает нужного момента, чтобы перехватить инициативу и пойти в решительную атаку против более сильного противника.

Аманда боялась даже вздохнуть. Голова шла кругом, и сквозь дым и огненные всполохи она пыталась понять, кто из двух подруг жертва, а кто убийца.

Тутти заметила Аманду.

— Аманда! Аманда! — прокричала она хриплым голосом. — Помоги мне!

Лючия воспользовалась этим моментом и атаковала Тутти, вонзив ей в живот свое оружие. Тутти изменилась в лице, зажала руками лезвие ножа, торчащее между складками ночной рубашки. Пятно темно-красного цвета стало расползаться вокруг лезвия, она упала на колени, вытаращив глаза. Ножницы выпали из ее рук. Лючия, не глядя на Тутти, подняла их и повернулась к Аманде. Аманда стояла, парализованная от страха, не в силах ни сдвинуться с места, ни произнести хоть слово.

Как в замедленной съемке, она увидела, что Лючия с застывшей на устах улыбкой приближается к ней, смертоносные лезвия блеснули перед лицом. Яркие языки пламени плясали за ее спиной, Тутти медленно сползала на пол.

Лючия подходила все ближе и ближе. Это было похоже на сон. Когда она подошла совсем близко, то наклонилась, подняла с пола чемоданчик, вывалила из него сотни писем, которые, рассыпаясь, тут же начали желтеть и сворачиваться в трубочки от огненного жара.

Лючия застонала:

— Это письма Риты! — Потом она посмотрела безумными глазами на Аманду и на одном выдохе сказала: — Я хочу, чтобы ты их прочла! — Потом подошла еще ближе, протягивая к ней руки. Она казалась жертвой, хотя и сжимала в руке окровавленные ножницы.

На мгновение Аманда очнулась. Рукой нащупала проем позади себя и, не поворачиваясь, отступила назад. Лючия наступала. Аманда, с широко распахнутыми глазами, продолжала пятиться, охваченная ужасом.

Когда она упала навзничь, споткнувшись, успела подумать, что это последние мгновения ее жизни.

Мерцание света и темноты, лица мужа и ее девочки, пламя, дым, ее мать и Лючия. Лючия казалась сейчас много выше и смотрела на нее со странным выражением лица. Лезвия ножниц описывали около ее бедра круги. Лючия остановилась и замерла. Эти секунды, а может, минуты, пока они пристально и молча смотрели друг на друга, Аманда запомнит очень надолго. Потом Лючия закатила глаза и рухнула на пол.

В ее боку торчал нож.

Позади нее на коленях сидела Тутти, подползшая сзади. Взгляд у нее был сумасшедший, лицо грязное и перекошенное. Аманда с трудом поднялась, через силу улыбнулась ей и поставила ее на ноги. Лючия билась в агонии, хрипела, потом ее нога дернулась и замерла.

— Лючия… — прошептала Аманда, словно умоляя.

— Оставь ее, подойди сюда, — произнесла Тутти, горячо дыша в покрытую потом шею Аманды. Рука Тутти была ужасно холодной.

— Ты права, уйдем отсюда.

— Подожди! — прошептала Тутти. — Здесь есть кое-что, что я должна оставить там. — И она показала рукой на костер позади себя.

— Ты с ума сошла! Уходим, все пылает вокруг!

— Здесь есть кое-что, что я должна оставить, — повторила настойчиво Тутти и пристально посмотрела на Аманду сквозь плотную дымовую завесу.

— Хорошо, это безумие, но давай сделаем по-быстрому, я боюсь, у меня нет больше сил, я хбчу избавиться от этого кошмара! — Аманда не узнала свой голос: визгливый, надтреснутый, похожий на голос ненормального ребенка.

— Только на минуту, Аманда, не больше, клянусь тебе, — сказала Тутти так, будто бы это говорила ее мать, убедительная, уверенная, ничего не боящаяся. — Иди сюда! — она взяла Аманду за руку, и та безропотно последовала за ней.

Тутти прижимала руку к животу, яркая кровь просачивалась сквозь пальцы, но она, казалось, не замечала этого.

Удушливый дым проникал в нос, рот, щипал глаза. Жар стоял нестерпимый, стены, вдоль которых они продвигались, казалось, обжигали.

Аманда не замечала, что неистово кашляет: спазмы перекрывали горло и железными клещами стискивали желудок, но Тутти держала ее руку своими цепкими и холодными пальцами, и им удалось добраться до входа в подземелье.

Позади раздавались треск бьющихся стекол, ветер разносил огонь повсюду, вокруг слышалось устрашающее потрескивание, казалось, весь дом превратился в сплошной крик.

Аманде померещилось, что она слышит голоса своих подруг, чьи тела превращались в пепел там, внизу, в подвале.

Тутти опять втащила ее в дом, в горящий ад. Жар был настолько сильный, что Аманде казалось, что они сгорят здесь заживо.

Обнявшись, они сделали несколько шагов назад в дом, пол обжигал ноги.

На какое-то мгновение Аманда подумала, что Тутти, наверное, захотела вернутся в подвал, к остальным подругам, чтобы убедиться, что они действительно мертвы, чтобы не бросать их в этом раскаленном пожарище.

На мгновение Тутти остановилась и посмотрела на Аманду. Лицо ее сияло и было почти спокойным.

— А теперь говори, что такого важного ты должна оставить? — всхлипывая, спросила Аманда.

— Тебя. Я должна оставить тебя, — прошептала Тутти, улыбаясь.

Аманда посмотрела на нее, ничего не понимая, потом покачала головой.

Она открыла рот, но уже не обращала внимания ни на дым, ни на огонь. Она видела только Тутти и нож, который та вытащила из тела Лючии.

— Ты думала, что хитрее меня. Правда? Хитрее меня? Вы думали, что хитрее, вы все так думали. Но это не так. Вы — мертвы. А я живая. Потому что… я… я… самая… хитрая. Я!

Глаза Тутти были наполнены ненавистью, своим взглядом она словно затягивала Аманду в бездонный колодец.

Аманда не могла сдвинуться с места. А куда она могла бы убежать?

Тутти была повсюду — огромная, она, казалось, заполняла собой все пространство.

И вдруг она вскрикнула, раскрыв рот, полный блистающих белизной зубов. Согнулась и ухватилась за ногу.

На полу позади нее лежала Лючия, размахивая острой головешкой от сгоревшей мебели. Из раны сочилась кровь и, падая на раскаленный пол, шипела.

Со звериным воплем Тутти набросилась на Лючию с кулаками. У нее в руках был нож, но она забыла о нем. Лючия, защищаясь, подняла руку, лезвие ножа распороло ей ладонь.

Тутти затаилась, словно хищный зверь.

Аманда не поняла, что нашло на нее в тот момент.

Это была не она, а какое-то другое создание. Она вытащила из кармана сухой жесткий прутик и вонзила его в ухо Тутти. Та запрокинула голову, наклонилась и взвыла, повернувшись к огню.

Быстрым движением Аманда схватила какой-то горящий рядом предмет, возможно кресло, и с силой опустила его на голову Тутти, а потом била, била, не обращая внимания ни на крики, ни на отскакивающие деревянные головешки, ни на ее несчастные слабеющие руки, что прикрывали низ живота и раны.

Когда уже тело, а точнее жуткое кровавое месиво, бездыханно лежало у ее ног — лицо прикрыто горящими волосами (она никогда не сможет забыть ее лицо, оно будет постоянно появляться в кошмарных снах), — только тогда Аманда поняла, что эти вопли были ее собственные, и перестала кричать.

Лючия, скорчившись, лежала на полу, возможно, она была мертва, но Аманда не стала терять время, чтобы убедиться в этом. Она взвалила ее на плечо — Лючия была не тяжелой — и потащила к выходу из туннеля.

Все время, пока она несла Лючию по туннелю, дым преследовал их, и Аманде не хватало воздуха. Дыхание было хриплым, болезненным, каждый шаг давался с трудом, но все же она шла. Лючия, возможно, уже не дышала.

Однако Аманда не могла оставить ее, она ни за что не оставила бы ее, свою подругу, свою последнюю подругу.

Она не сразу заметила, что туннель закончился, и продолжала идти еще несколько метров. Потом упала, откашливаясь, даже, скорее, извергая из себя сгустки слизи и желчи.

Потом Аманда с трудом доползла до Лючии, неподвижно лежащей на траве. Лючия неожиданно повернулась на бок, ее начало рвать.

Аманда склонилась над ней, обняла, поцеловала ее взмокшую от пота голову.

Вдалеке полыхала вилла Камерелле.

По дороге с включенными сиренами мчались пожарные машины. Аманда замерла, ее глаза были красными, как у жалкого растерянного животного, и наполнены сумасшедшим страхом.

Когда фары машины ослепили ее лицо, она потеряла сознание.

Десять дней спустя

Аманда сидит на кровати. Рядом с ней на простыне — раскрытый журнал.

Больница, где лежит Аманда, частная, очень респектабельная и дорогая.

Простыни дышат свежестью, в палате стоят неброские цветы.

Аманда смотрит на забинтованные руки. Еще трудно шевелить ими, но она вовсе не из-за этого не листает глянцевые страницы журнала.

Аманда сейчас думает, вспоминает и кого-то ждет.

И вдруг дверь открывается, появляется суровая и строгая санитарка-церберша, а вслед за ней — Лючия.

Она в кресле на колесиках, голова перевязана, тело забинтовано: у нее много ран, но она здесь, и этого Аманде достаточно.

Их визиты друг к другу стали ежедневным ритуалом, от которого они не смогли бы отказаться. Началось это с первых дней пребывания в больнице, когда Аманда часами сидела у изголовья Лючии в ожидании, когда та придет в себя после операции.

Лючия наловчилась передвигаться в коляске, мгновение — и вот она уже рядом с кроватью Аманды.

Они молча улыбаются друг другу. Санитарка все еще стоит в дверях, а им совсем не хочется, чтобы кто-нибудь услышал, о чем они разговаривают друг с другом.

Санитарка в накрахмаленном халате, она улыбается, ее руки скрещены на огромной груди.

Аманда с ней тоже подружилась, но сейчас ей хочется, чтобы она поскорее ушла.

Санитарка ненасытна, ей всякий раз хочется услышать новые подробности случившегося, свежие детальки, чтобы посудачить с другими санитарками в комнате отдыха, где они вместе пьют чай и кофе.

Обычно Аманда не отказывает ей, но сегодня и впрямь не хочется говорить.

Она уже и так столько раз рассказывала эту историю, будто выученное наизусть стихотворение. И не только ей, а еще полиции, следователю из прокуратуры, всем, кто интересовался.

Лючии тоже уже наскучило рассказывать о случившемся, но она это делает хладнокровно, с компетентностью профессионала, и по этой причине стала бесценным свидетелем.

В печати уже опубликовано все, о чем можно было написать, за исключением некоторых подробностей, о которых умолчали из сочувствия к родным несчастных жертв, и еще некоторые вещи, о которых никто никогда не узнает, потому что Аманда и Лючия предпочли о них умолчать.

Им не надо было даже договариваться между собой, о чем не стоило говорить, но ни одна из них не рассказала подробностей заключительных эпизодов в доме, когда начался пожар.

Теперь Аманда поняла, как Лючия была коварно обманута Тутти, как она подозревала, что убийц могло быть двое, как почти убедилась, что Аманда тоже соучастница.

Лючия была почти убеждена в этом, почти, но не совсем, поэтому она собрала последние силы, доползла до нее, когда кругом все горело, чтобы постараться спасти Аманду, несмотря на раны.

Они улыбаются друг другу, Лючия протягивает руку и легонько поглаживает запястье Аманды, свободное от бинтов.

Санитарка ушла, вздохнув с сожалением.

Кто знает, какими секретами они сейчас поделятся друг с другом, какие воспоминания из прошлого переворошат, наверняка подумала санитарка и вздрогнула от страха, который обычно возникает, когда смотришь фильм ужасов по телевизору, положив отекшие ноги на пуф перед креслом, и темнота вокруг мерцающего телевизора заполняется пугающими созданиями, в то время как твоя сестра, ее муж и дети мирно спят в своих комнатах.

Но Аманда и Лючия не хотят ворошить ничего из прошлого, они навсегда закрыли за собой дверь виллы Камерелле и не хотят вспоминать о ней.

Им нужно только забыть, забыть Риту и то, что они сделали с ней много лет назад, и Тутти, и то, что она пыталась расправиться с ними.

Забыть расплавившийся в огне кожаный чемоданчик с металлической застежкой и его содержимое, сгоревшее теперь навсегда.

Они должны забыть также Дэду, Марию-Луизу, Джованну и Пьеру, останки которых покоятся вместе, как пожелали родственники, и что, с другой стороны, будет невозможно забыть даже при большом желании.

В эти дни Аманда и Лючия приняли много решений, они доверились друг другу, и теперь у них появилось желание изменить кое-что в жизни.

Аманда оставит мужа.

Не сразу, нужно подготовиться, найти способ, как объяснить это своей дочери, чтобы она как можно меньше переживала. Это будет спокойный развод, Стефано — человек воспитанный да к тому же уже давно больше не влюблен в нее.

Лючия перестанет искать идеального партнера, того, кто на ней женится и сделает из нее принцессу. Перестанет трахаться с кем попало, по сути, ей не так уж и нравится секс с мужчинами, слабыми интеллектом.

Обе сделали переоценку ценностей, всего, чем были наполнены их жизни, и постараются как можно лучше прожить остаток своих лет.

Может, они вместе поедут куда-нибудь. Это будет дружеская поездка.

Лючия говорит что-то смешное, Аманда улыбается. Она счастлива.

Ужас и смерть подарили ей огромный подарок — подругу.

Ее подруга — с ней.

Она улыбается. Она счастлива.

И ты тоже счастлива.

Есть доля иронии в этом, думаешь ты, судьба поиграла с тобой.

Ты и вправду никогда не могла бы представить себе, что так все закончится.

В действительности ты не видела для себя никакого будущего. Теперь все иначе, теперь у тебя есть смысл жить, и ты будешь бороться за свою жизнь.

Ты уже записалась на прием к хирургу, который лучше всех разбирается в твоей болезни, и после вашего путешествия ты ляжешь на операцию.

Ты будешь бороться, ты не допустишь того, чтобы умереть так, как позволила себе Рита.

Ты не из тех, кто отступает, свою жизнь ты строишь так, как хочешь сама, к тому же теперь рядом с тобой Аманда, она придает тебе силы.

Ты смотришь на нее, она красива, заражает тебя радостью жизни.

Как странно, но из всех девочек ты никогда бы не выбрала ее, а теперь знаешь, что не сможешь обойтись без нее до конца своих дней.

Ты просишь прощения у Риты, потому что изменила ей еще один раз.

Ты всегда думала, что ты человек постоянный — в чувствах и во всем остальном. Ты любила их всех столько времени. Хотя, возможно, Дэду ты любила чуть больше других, и поэтому ты их убила.

Ты убила их еще и за Риту, за ее взыскательную и сдержанную любовь, за ее сердце, сумасшедшее и полное отчаяния.

Но теперь все иначе.

Если бы ты могла предположить вот такой финал, ты бы подумала о Дэде, может, о Джованне; о Пьере и Марии-Луизе — нет, ни за что, даже в самом худшем из кошмаров.

Не подумала бы и о Тутти. Она слишком глупа и впечатлительна. Ты крутила ей, как хотела.

Бедняга Тутти, но какую сноровку проявила. Если бы не это, то для Аманды…

Аманда.

Какой бы оказалась твоя жизнь без нее? Какой была твоя жизнь до этого, без нее?

Она смотрит на тебя, улыбается, морщит нос, усыпанный веснушками. Она доверяет тебе, вы столько хлебнули вместе. Вы вместе разделили жуткие моменты жизни и выжили. Подруги, почти как сестры, связанные жизнью и смертью.

Аманда тебя любит. Ты читаешь это в ее глазах.

И ты тоже любишь ее.

Никогда не покидай меня, Аманда. Никогда не изменяй мне.

Я не знаю, на что я способна ради тебя.

…Пепел, разбитые кирпичи, обуглившиеся деревянные обломки, куски оплавившегося деформированного металла, битые стекла, глиняные обломки, разбитая плитка… И все это экскаваторы сровняли с землей.

Животные избегают это место, обходят его стороной.

Люди тоже. Пока.

Но время перечеркивает все воспоминания, и рано или поздно какая-нибудь парочка забредет сюда в поисках уединения.

Вилла ждет новых гостей.

Благодарность

Я глубоко признательна моим родителям, дяде и бабушке, которые постоянно поддерживали мое увлечение чтением книг. Воспитываясь в семье, где все любили читать, я с детских лет открыла для себя огромный мир литературы.

Особую благодарность выражаю Джан Франко Орси, другу и учителю, который, будучи заведующим отделом детективов в издательстве «Мондадори», разбудил во мне еще в юности страстное увлечение этим жанром литературы, а позже помогал и поддерживал, критикуя осторожно и остроумно.

Сердечная благодарность Лии Волпатти, писательнице и журналистке, за ее дружбу и критику.

Спасибо Винченцо де Фалько, составлявшему мне компанию в обеденный перерыв, с которым я начала пробовать свои силы в писательском мастерстве.

Я благодарна Анджеле Торториелло и Лючии Бароне, моим верным первым читательницам, которые не только читали и критиковали, но и поощряли все мои начинания.

Я благодарю Санта Ди Салво за выражение признательности и постоянное внимание ко мне.

Спасибо Марии Джулии Кастаньоне, поверившей в успех этой книги, спасибо всему коллективу издательства «Пьемме» за качественно проделанную работу и особая благодарность моему издателю Линде Клейнфелд за ее терпение и проницательность.

Я должна поблагодарить моего агента Пьерджорджио Николаццини за его любезные советы.

Спасибо Пернанде, которая оберегает мой покой, и также моему мужу, Доменико, — первому и преданному читателю, который вдохновляет меня и поддерживает во всех моих начинаниях.

1

Сингальцы — народ, составляющий основное население о. Шри-Ланка.

(обратно)

2

Энотека (итал. enoteka) — коллекция вин, хранилище для вин, разлитых в бутылки. — Здесь и далее примеч. ред.

(обратно)

3

Высший церковный суд католической церкви.

(обратно)

4

Ломтики сырого мяса с оливковым маслом и сыром пармезан.

(обратно)

5

Французский соус, в состав которого входят сливочное масло, мука и молоко.

(обратно)

Оглавление

Начало

Благодарность

*** Примечания ***