Ночной воздух [Максим Евгеньевич Вишняков] (fb2) читать онлайн

Пролог

Люби! Целуй её, не упускай мгновенье

Пока ты жизни лепесток, вгрызайся в них,

Вот в этих вот плебеев упоенья!

Пока в подвалы жизни не проник…

Китов Д.Б.

Удивительные строки. Не столько по своему содержанию или звучанию, сколько по своему местонахождению. Эта строфа, не могу назвать это полноценным стихотворением, была написана на форзаце томика «Гамлета» Шекспира – согласитесь, немного нетипичное место для стихов какого-то загадочного Китова.

А, да. Меня зовут Герман, приятно познакомиться. Я – автор этой книги и по совместительству её главный герой, вот так-то. История, которую я расскажу действительно имела место быть, по крайней мере я так считаю. Но болтать будем по ходу пьесы, пока сюжет.

Помимо непонятных философских записок у меня имелись и более важные дела, например, наконец разобрать семейную библиотеку. Мой отец решил, что жить в большом доме в Подмосковье – не для него. Казалось бы, пусть съезжает, но он почему-то также решил, что мы с мамой подобно жёнам декабристов должны последовать за ним. Нет в нём внутреннего аристократа, у которого обязательно должно быть если не собственное поместье, то хотя бы просторный двухэтажный дом с библиотекой. Откровенно говоря, мне не особенно хотелось переезжать куда-то, всё же в этом доме прошла вся моя сознательная жизнь. Как это обычно бывает, любовь к родному дому проснулась уже после не терпящей отказа вежливой просьбы собирать свои вещички в чемоданчик. До этого я был просто без ума от Москвы. Волшебный город, в нём так изысканно сплелись многовековая история и современные здания, даже вечные вывески “McDonald’s” не слишком раздражают, а это дорогого стоит. Москва была для меня мечтой, которая, по мнению моего отца, должна была неизбежно осуществиться, после моего поступления на юридический факультет какого-нибудь столичного ВУЗа. Я, конечно, имел об этом несколько иные представления, но кто меня спрашивал?

Как вы понимаете, мой отче – юрист. И дед. Да, кстати, мама тоже. У меня реально не было выбора, вот совсем. Что же до меня, я очень слабо представлял тогда, чем хочу заниматься, но знал одно – хочу создавать. Желание делать что-то, чего раньше не было переполняло. Лучше всего у меня, конечно, получалось создавать проблемы себе и окружающим, просто замечательно получалось, и, казалось бы, с таким талантом в юристах мне и место, но я хотел для себя чего-то иного. Я пытался объяснить это родителям, они понимающе кивали, а потом спрашивали, в каком ВУЗе юрфак престижнее, в общем, нам было трудно найти общий язык. Тогда я уже знал, что непременно поступлю, потому что ЕГЭ я сдал неплохо, так что положение моё виделось мне в те дни довольно неприятным. Ах да, те – это июль 2019 года. Вдруг кому-то важно, я имею в виду.

Собственно, по этой причине я и разбирал эту грешную библиотеку уже неделю – меня хлебом не корми, дай отвлечься на что-то, никак не связанное с сутью дела. Ну хоть о себе рассказал немного. Тем временем коробки постепенно заполнялись, уж не знаю, как. Вот «Отверженные» и «Война и мир», и тут вместе, а рядом почему-то Макс Фрай, глупости какие-то, но не мне было решать тогда, в каком порядке они лягут в коробке, ведь, пока моё тело сосредоточенно переносило книги, почему-то по одной, мои мысли были где-то далеко.

Вы знали, что нецензурная брань может временно повысить болевой порог человека? А значит ли это, что если вследствие научения в раннем детстве повесить на слово какое-то ярлык «нецензурное», то у нас будет стоп-слово от жизни? Было бы неплохо. Например, слово «арбидол». Да, где-то в этом районе тогда мой разум и находился.

Хотелось прогуляться. Во-первых, потому что странные темы для размышлений постепенно заканчивались, во-вторых, было бы неплохо ещё раз посмотреть на места, которые вскоре будут мной покинуты.

Летом воздух совершенно особый, он как вино: от него тянет на глупости. В этом смысле я находился в условиях ограниченной среды, так как, когда вокруг одни частные дома, очень тяжело сделать какую-то глупость, разве что чей-то «Майбах» поцарапать. Но одна призрачная возможность всё же была. Если пройти минут 20 от посёлка вдоль дороги, можно заметить, как от неё куда-то в лес уходит грунтовка, которой, по ней видно, давно никто не пользовался. Что там находится я, конечно, знаю, знал и тогда – большая старинная усадьба. Отец рассказывал, что в начале 2000-х её пытались отреставрировать, хотели сделать то ли музей, то ли ещё что-то, но в какой-то момент все работы свернули. Очень удивительно в нашей стране, не правда ли? Потом были разговоры о том, чтобы просто снести её, но как-то не срослось и с этим. Мальчишками мы лазили в этот дом, ничего особенного там не было, но свои «исследования» мы проводили исключительно в светлое время суток – ночью боялись. Теперь же смеркалось, прогулка через лес по полупустой дороге с последующим исследованием старого, ветхого, возможно, аварийного здания показалась мне отличной идеей, в этом и правда есть что-то романтичное, пока напротив тебя вдруг не останавливается чёрный тонированный джип и далее по списку. Но в тот раз, как обычно, почему-то обошлось без насильников, маньяков, бандитов и прочих героев фильмов канала «НТВ». «The Weekend» в наушниках и просто прекрасная по-летнему тёплая погода в тот вечер сделали меня самым счастливым человеком на свете.

Вот нужный поворот, хорошо, что летом я не ношу белых кроссовок, думаю, будь я в таких, я бы отменил мою прогулку, а тогда, чего доброго, и книги не было бы! Что ни говори, просёлочные дороги – не самое подходящее место для чистюль вроде меня. Не знаю уж, как такое можно почувствовать, но мне почему-то было совершенно ясно, что здесь давно никто не ходил. По пыли на лопухах что ли? Всё же я не Шерлок в интерпретации BBC, моё зрение вполне заурядное. Но что-то такое было, хоть воздух и свеж, чувствовался застой, даже какой-то откат времени назад, ещё немного, и деревья перестанут расти и начнут уменьшаться до размеров ростков, из которых они когда-то выросли. Такое ощущение было вполне приятным, что неожиданно, было чувство уютного одиночества, такого, которое обычно выбираешь сам. Через 15 минут я увидел усадьбу.

Не знаю, большая она или маленькая, я так себе эксперт по усадьбам. Мне даже сложно однозначно ответить, красивая ли она. Она была притягательной, вот и всё. Это как с девушками, бывает, такая обычная, в толпе такую заметить нелегко, но, когда она смотрит на тебя, всё вокруг испаряется, весь фокус на ней. А если она ещё и заговорит – это всё, несите… да, пожалуй, уже ничего не несите, внутри всё переворачивается, мир больше не имеет значения, все танцуют. Но я отвлёкся. Усадьба. Надо было писать о девушках, вышло бы, право, лучше, ну да успеется ещё. Как вы уже поняли, по внешнему виду здания ждать от меня информации бесполезно. Зато о своих переживаниях я с удовольствием расскажу, до сих пор очень хорошо помню. Иногда бывает, что здание настолько пропитано историей, что, кажется, все произошедшие события повесили тебе на спину при входе, как будто это ты ответственен за каждый государственный переворот, произошедший в городе, или за каждого убитого в этих стенах чиновника. Так вот тут такого нет. Конечно, это не свежесть Москва-сити, но возраст здания не давит, хотя и забыть о себе не даёт, как будто говорит: «Ты, конечно, парень хороший, но это здание появилось здесь, когда даже твоего деда в планах не было, и оно будет стоять дальше, возможно, о тебе уже все забудут, а оно только запылится немного сильнее». Странная привычка разговаривать с возрастом, надо обсудить её с моим воображаемым психотерапевтом.

В общем местечко интересное. Дверь оказалась не заперта, так что я без каких-либо препятствий попал в просторный холл, дворецкого почему-то в наличии также не было. Непорядок. Направо и налево уходили загнутые лестницы, ведущие на второй этаж, на первом же этаже из холла был только один проход, надо полагать, в гостиную. Она не особенно меня заинтересовала. Осматривать было нечего, всё более-менее ценное, что можно было унести, унесли. Пустые шкафы, сколько бы лет им ни было, как-то не приковывают к себе внимание, так что я пошёл на второй этаж, выбрав левую лестницу. И что же я там нашёл? Правильно! Библиотеку! Боже, они меня преследовали, не иначе. К моему удивлению, там я увидел не только книжные шкафы, но и книжные полки. Ладно, я имел в виду книги, причём их было довольно много, как для заброшенного дома. Какие-то из них были разбросаны по полу, какие-то остались на своих местах, видимо, в своё время их унесли столько, сколько смогли взять да на этом и успокоились. Ну и хорошо, мне больше достанется!

С самого детства я очень любил книги, любил не только читать их, но и собирать. Мне было приятно смотреть на книжную полку и думать о том, что я всё это прочитал, а потом это будет читать кто-то другой, близкий мне человек, а после прочтения обязательно положит книгу на место, чтобы потом её прочёл кто-то другой, и так по кругу, пока мне не надоест. Кажется, с самого детства я хотел быть библиотекарем, вот так вот. Хоть у моей семьи и имелась довольно обширная библиотека, всем книгам там было не больше тридцати лет, что всё-таки не возраст, а собирать только новые книги – занятие не такое уж и романтичное, так что в этом смысле в моей душе зияла средних размеров дырка.

Но здесь я нашёл более «опытных» подопечных, просто-таки ждущих, когда какой-нибудь молодой человек утащит их в своё логово. Да, я опять начинаю с книг соскакивать на девушек, кажется. Простите. Тут были вездесущие Пушкин и Маяковский, нашлось место Лермонтову, откуда-то взялись Пастернак, Борхес, Леонов, Андреев и Булгаков, я заметил Набокова. Здесь были и неизвестные авторы, и знакомые с детсва. Рай был прямо передо мной, прямо у моих ног, но вдруг кто-то громко кашлянул за моей спиной.

– Кхм, уважаемый, ногу с книжечки будьте добры убрать. – проскрежетало что-то за спиной.

Глава 1. Поэт.

– Так, Александр Сергеевич, можете подробно всё объяснить? Я всё ещё не очень-то понимаю, что происходит.

– Да, молодой человек, конечно, могу. Серёжа тебя очень напугал, как я погляжу. Ещё бы, ты наступил на собрание его сочинений, никто такому не обрадуется, правда? Но, думаю, тебя намного больше интересует, почему ты вообще увидел нас, – я слушал его не перебивая, – на этот вопрос я готов дать тебе ответ. Дело в том, что я действительно Александр Сергеевич Пушкин, в какой-то мере. Не зомби, конечно, но вопрос моего бытия вполне философский, как и бытия любого, кого ты мог встретить в этом доме. Да, нас здесь много, не только я и Есенин. Так вот, меня нельзя назвать в точности тем человеком, которым я был во времена своей жизни, я даже не дух, я – продукт ноосферы в чистом виде. Видишь ли, за свою жизнь я успел порядочно «наследить», а потомки, как знамя, подхватили всё это. Я теперь даже аэропорт! Да, я знаю, что такое аэропорт, скоро всё поймёшь. Мной был оставлен слишком сильный след в человеческой культуре, в человеческих умах, всё это не может просто так пропасть, как будто ничего не было. Когда информации, мыслей обо мне стало слишком много, этому потоку энергии нужно было куда-то деться. И вот он я, – мой собеседник отвесил мне поклон, не совсем было понятно, шутит он или нет, но реагировать мне не пришлось, потому что он сразу же продолжил. – Оказалось, что места с сильным историческим фоном способны фокусировать информацию, как лупа солнечный свет, поэтому здесь я могу становиться более-менее осмысленным. Но помимо «лупы» мне и моим «сожителям» нужно что-то, на что можно опереться в своём телесном образе, то есть я не могу материализоваться из ничего. В итоге оказалось, что человеческий мозг, в смысле нормального живого человека, отлично подходит для этого. Но не любой. Например, если какой-нибудь строитель Ахмед, гипотетический, конечно, наступил бы на томик Толстого, Лев Николаевич не смог бы ему ничего на это сказать, так как опора могла бы быть недостаточной, да и мужчина скорее всего слишком мало знал бы о писателе, не факт, что хоть что-то знал бы, – поэт заговорщически подмигнул мне. – Некоторые люди просто чувствовали «что-то странное», кто-то видел бесформенные силуэты, списывал всё на игру света или на усталость. Не до конца понятно, что именно обуславливает, способность конкретного человека увидеть кого-то из нас, но дано это далеко не всем. Я бы знал об этом больше, если бы имел возможность поговорить с теми, кто не смог меня спроецировать, но, как ты сам понимаешь, в этом случае одно противоречит друг другу. Коллегиально мы выработали теорию, что отбор происходит по наличию какого-то творческого ростка в человеке, я так это называю. Ты же занимаешься чем-то таким, да?

– Ну… У меня скорее творческие потуги. Я немного пишу стихи. И на гитаре ещё чуть-чуть играю. Не могу сказать, что у меня очень хорошо получается, но я так нахожу выход. Думаю, вы понимаете.

– Да уж, вполне понимаю. Творчество – это не то, чем восхищаются люди, что они видят, это образ мышления, способ восприятия действительности. И иногда от этого становится всем весело, – философски заметил поэт

– Послушайте, а, наверное, не очень удобно так зависеть от людей?

– Ну, как сказать, без живого человека мы не имеем смысла. Друг с другом мы давно наговорились, некоторые ещё при жизни, так что всё выглядит даже более-менее логично. Хотя, сказать, что это очень уж комфортно нельзя, ведь мы фактически проходим через 2 линзы: мнение общества, то есть информация ноосферы, и личные знания человека, через которого мы приобретаем физическое воплощение, это очень сильно искажает нашу личность. Поэтому перед тобой я скорее такой, каким меня хотят видеть твои современники и ты лично, и имею со своим прототипом не так уж и много общего. Собственно, поэтому я знаю, что в мою честь хотят назвать аэропорт, да и вообще имею некоторое представление о жизни, протекающей спустя двести лет после моей собственной смерти. А с помощью своих произведений я сохранил часть себя настоящего и целостность в принципе. Они, например, позволяют мне иметь целостную память, во всяком случае, я так предполагаю. Вот так вот. По кирпичику из каждого дома мира строится Вавилон.

– Наверное… Но почему Есенин был со мной так груб, если он – просто проекция, тем более моя личная? А вы, напротив, вежливы и снисходительны.

– О, это хороший вопрос. Видишь ли, моему наследию уже около 200 лет, Серёжа же умер меньше века назад, да ещё и при весьма странных обстоятельствах. О моей фигуре уже давно всё известно, меня идеализировали, я такой себе голубь мира от поэзии, а о нём до сих пор спорят, поэтому он не очень-то стабилен. В этом доме в разное время появлялись разные проекции, как ты это называешь, и не все из них были вполне приличными. Это зависит и от времени жизни и смерти, и от противоречивости персоны. Возможно, также присутствует связь между навыками медиума и степенью стабильности проекции, кто знает? Однажды чьё-то сознание выцепило Сталина. Господи, это было даже в чём-то весело. Он рассказывал анекдоты, а потом приказывал Ване Грозному расстрелять себя за это. Это к нам студент истфака зашёл, причём явно нетрезвый.

– Но почему же об этом всё никто не знает? Конечно, рассказавшему такое никто не поверит, но хотя бы какие-то кусочки информации должны были просочиться…

– Герман, я хоть и выгляжу, как Пушкин, я – просто проекция. Да, разобравшаяся в своей природе, обладающая памятью, но проекция. Если честно, я как-то не думал об этом. Кстати, думать я могу, как ни странно. Вообще-то, никто не возвращался к нам второй раз, так что, возможно, люди об этом забывают. Или им самим кажется, что это всё бред. Да и почему не было никакой информации? А эти ваши призраки? Что это по-твоему? Ты же не думаешь, что это место одно такое? Вполне возможно, иногда просто не хватает силы места, чтобы чётко сформулировать «правила игры», поэтому вместо полноценной проекции появляется какая-то слабо осмысленная материя, а дальше ты знаешь.

– Рэн-ТВ на вас нет, Александр Сергеевич! – я просто не знал, как мне на всё это реагировать, оставалось только смеяться.

Кстати, кому интересно, вне зависимости от того, как вы себе это представляли в голове, мы с Александром Сергеевичем всё это время прогуливались по территории усадьбы. Странно, но солнце до сих пор не зашло, хотя, по моим ощущениям, с момента моей встречи с Есениным прошло уже не меньше часа, а я пришёл в усадьбу перед самым закатом. Возможно, и время в этом месте текло немного медленнее. Я тут подумал, вот вы же прекрасно знаете, как выглядит Пушкин, да? Кроме того, что волосы у него были не чёрные, как на всем известном портрете Кипренского, а светлые, об этом в своих стихотворениях писали как сам Пушкин, так и Есенин. Небольшой ликбез вам. Да и Кстати, а что насчёт меня, что насчёт вашего Германа? Вы же меня уже как-то себе представили, да? Ну и бог с ним. Только скажу, что глаза у меня зелёные, а волосы чёрные, остальное неважно. Спасибо за внимание. Такая вот минутка экспозиции.

– А почему я встретил только вас и Сергея Александровича?

– Кого? А, Серёжу. Господи, я как-то не задумывался, что он может быть Сергеем Александровичем. Ну… Знаешь, как любят говорить в книгах по психологии?

– Конечно, знаю, вы же берёте эту информацию из моей головы! «Этот вопрос ещё до конца не изучен». А ещё мне нравится, когда после двух страниц рассуждений о, например, мозге, добавляют: «Во всяком случае, у мышей так».

– Да, именно! А ты начинаешь понимать, что происходит. Только не увлекайся, а то станет неинтересно. Это вообще много с чем работает. Ну так вот, я правда не очень хорошо представляю, каким образом подбираются проекции для конкретного человека, но предполагаю, что этим можно как-то управлять. Знаешь, как пульт от телевизора? Ну да, конечно, знаешь. Думаю, ты со временем разберёшься.

Вдруг у меня закружилась голова, я осел на траву. Грубо говоря, странно, что это случилось только сейчас, потому что я разговаривал с легендарной личностью, которую уже с лишком 200 лет все считали умершей, по закону жанра мне полагалось грохнуться в обморок уже довольно-таки давно. Всё у меня не как у людей. Как мне объяснили, дело было не в моей исключительной заторможенности, хотя я и правда как-то не сообразил испугаться, проблема была в том, что проецирование целого Пушкина – занятие непростое, особенно в первый раз. Вот если бы ещё только правую половину или только ноги… Короче говоря, моё видение пропало, что меня несколько обескуражило. В смысле, блин, исчез? Гнев и удивление смешались в доме Облонских, причём в достаточно страной пропорции. Только сейчас появились сомнения в реальности происходящего. Хотя, почему до этого я был так уверен, что всё это действительно происходит, раз такое дело? В любом случае, это было достаточно обидно, я никогда не считал себя сверхинтересным собеседником, но со мной обычно хотя бы прощались, мало кому хочется быть оскорблённым собственными глюками, знаете ли. Тем более я не был особенно популярным среди сверстников, так что вариант с каким-нибудь психическим заболеванием на почве одиночества не исключался.

В итоге, совершенно растерянный, я побрёл домой. Когда эмоции немного схлынули, я почувствовал сонливость, тело стало каким-то неприлично тяжёлым. Не очень помню, как я стал спящим, но моё следующее утро началось не в 9-10 утра, как это бывало обычно, а ближе к полудню.

Я никогда не испытывал похмелья, но представлял себе его именно так. Всё в тумане. Зубная щётка. Кофе. Какая-то книга. Кофе. Уснул. Ну хотя бы без гипса и вот этого всего. Уже вечер. Хорошо, что родители весь тот день провели в новой квартире, была возможность сделать вид, что я самоотверженно и безостановочно разбирал библиотеку, делал всё возможное, но книги просто-таки сыпались из рук, и не выходило совершенно ничего, несмотря на моё невероятное усердие. Не могу сказать, что в итоге мне сильно поверили, но попытку родители оценили. Впрочем, тогда всё это было не важно. Я опять пошёл в Усадьбу, мне нужно было многое прояснить для самого себя. И да, после событий прошлого вечера из обычной усадьбы она превратилась в Усадьбу, далее она будет именоваться именно так, привыкайте.

Всю дорогу я думал. Надо признать довольно неординарное для меня состояние, но тогда сама ситуация располагала. Вопрос был только один, присущий, собственно, всем подросткам: было или не было? В данном контексте он приобретал несколько другой смысл, но всё же. Ладно, прошёл ворота, захожу в дом – никого. С точки зрения стороннего наблюдателя ничего удивительного, но я надеялся, что различные известные поэты с порога бросятся мне на шею. В связи с тем, что этого не случилось, не совсем было понятно, что вообще следовало теперь делать. Делал ли я что-то особенное в прошлый раз? А если делал, то что? «Кажется, если я и волшебник, то явно практик, а не теоретик», –подумалось мне. Поднялся в библиотеку, осмотрелся…

– Герман, встань с книги, пожалуйста. Серёжа, хоть и проекция, морду набить действительно может. Да и вообще, это тебе не волшебная педалька, которой можно вызвать всяких потешных мужчин на свой вкус.

– Александр Сергеевич, где вы?

– Боюсь, я не могу появиться перед тобой. Ты пока слишком слаб, поэтому я не имею возможности стать чем-то физическим. Голос в твоей голове тебя устроит?

– Если честно, то нет. Я пришёл сюда удостовериться, что всё произошедшее вчера реально, – к тому моменту я не был окончательно уверен, чего хочу больше: чтобы мои ведения были чем-то реальным или чтобы всё оказалось сном, игрой воображения или ещё Бог знает чем. – Вам не кажется, что голоса в голове для доказательства реальности происходящего несколько недостаточно?

– Чем богаты, друг мой. Единственное, что я могу устроить, – чтобы в твоей голове звучал не один голос, а два. Да и вообще, что за обывательское деление на «реальное» и «воображаемое»? Ты производишь несколько иное впечатление. Раз на то пошло, всё в одинаковой степени проекция нашего мозга. Я проекция. Всё, что ты видишь, – тоже. По сути это лишь интерпретация сигналов, поступающих мозгу от глаз, что с того? Ты же не ставишь под сомнение реальность этой усадьбы или собственного тела. А следовало бы. А твои чувства. Это вообще что такое? Какое реальное основание имеет под собой слово «друг»? Но, тем не менее, кто-то для нас «друг», а кто-то – нет. Согласись, многие наши ощущения очень слабо привязаны к реальности, но ты же не сомневаешься в существовании любви, правда?

– Александр Сергеевич, а к вам давно никто не заходил, да?

– Да, поболтать жуть хочется, – голос поэта звучал немного смущённо.

– Ладно, это мы успеем ещё. Я, кажется, начинаю понимать, о чём вы говорили. Голова кружится, всё такое. Но у меня есть один вопрос. Что мне сделать, чтобы в следующий раз вы появились без осквернения памятников литературы?

– Не знаю, Герман. Наверное, надо просто захотеть. Или наоборот расслабиться, и оно само как-нибудь. Когда тебе приносят письмо, ты нечасто задумываешься, как его доставили, тебя интересует содержание и твой будущий ответ. Только, действительно, обойдись, пожалуйста, без прогулок по книгам.

Как говорится, вжух, и всё пропало. Я понял, что опять один. На душе стало как-то легко и спокойно – если я и сумасшедший, то с ума я сошёл довольно удачно. Но вместе с тем мне было как-то одиноко и неуютно. Вообще-то, считается, что голоса в голове не должны вызывать у человека каких-то приятных мыслей и чувств, так что в этом смысле всё нормально. Хочется сказать, что мало кто ведёт безмолвный диалог с Пушкиным, но, кажется, что в любой психиатрической клинике хотя бы парочка таких ценителей поэзии найдётся. Тем не менее я до сих пор полностью уверен, что мой Александр Сергеевич более чем настоящий, хотя я не очень опытен в анализе поэтов на подлинность.

Домой я спешил, потому что светская беседа с российским литературным светилом 19 века вряд ли могла бы служить оправданием для моих родителей, если бы я не успел что-то сделать с библиотекой. Работа почему-то больше не казалась мне такой муторной, всё происходило как-то само собой. На книги я теперь смотрел несколько иначе, а обращаться с ними стал ещё более аккуратно. Тем более мне не очень хотелось объяснять кому-нибудь, почему какой-нибудь старина Зигмунд разгуливает по дому. Вообще говоря, хоть я прекрасно понимал, что проекции появляются не столько по моему желанию и благодаря мне в принципе, сколько вследствие специфики места, я начал понемногу мечтать о том, чтобы создавать собственные проекции, где бы я ни захотел и когда бы я ни захотел.

Но это всё мечты, мысли. Конечно, по словам моего нового знакомого, они не являются чем-то незначительным, только они, мне казалось, мало что могли сделать. Но такие раздумья неплохо отвлекали: я трудился в библиотеке не меньше пяти часов подряд, как вдруг понял, что последняя книга была упакована. Не лучшая новость, если разобраться, каждая новая коробка приближала переезд, каждая пустая комната зажигала в голове множество фонариков воспоминаний, очень разных, но теперь одинаково дорогих. Прошлый дом. Прошлая квартира. Очень странные словосочетания. С одной стороны, это похоже на «бывшая девушка», но суть совершенно другая. Когда проходишь под окнами квартиры, в которой жил когда-то, а там, внутри, всё ещё кипит какая-то жизнь, что-то происходит, эти стены всё ещё греют кого-то, на душе у самого становится теплее. Но я с удовольствием посмотрел бы на человека, который, увидев бывшую возлюбленную с другим, подумал бы: «Ах, как хорошо!» Если вы таких знаете, не врите, пожалуйста. Но ощущение пройденного этапа одно и то же: такое странное, оно сначала ледяной рукой держит тебя за горло, но тепло твоего тела постепенно согревает её, рука перестаёт быть синей и грубой, хватка ослабевает, тогда ты думаешь, что сейчас рука пропадёт, но, увы, этого не случится никогда. Просто она перестанет душить, начнёт гладить твою шею, трепать волосы, иногда щекотать тебя, но в какой-то момент она непременно заденет тебя своими длинными ногтями, оставив царапину. Не специально, конечно, но кровь пойти может.

Следующие пару недель прошли довольно спокойно. Я и дальше помогал родителям с переездом, как будто у меня был выбор, всё свободное время я посвящал Усадьбе. Родители подумали, что я влюбился, что ж, почему бы и нет? В действительности же я вёл интеллектуальные и не очень беседы с различными почтенными покойниками. Я постепенно разбирался со своими возможностями, научился проецировать людей по своему выбору, иногда даже нескольких за раз. Порой и разговаривать не приходилось, одного наблюдения вполне хватало, чтобы назвать день удавшимся. Конечно, в силу моих весьма скудных представлений о некоторых предметных областях многие мои проекции получались прямо-таки дефективными, например, попытка позвать Менделеева закончилась полным провалом, а Гоголь был подозрительно похож на Сашу Петрова. Мой мозг вообще многие пробелы в знаниях заполнял очень специфически, в основном Петровым или Козловским. Думаю, к ним в какой-то момент должен был присоединиться Нагиев, но всё никак роли подходящей не подворачивалось. Моим проводником в этом мире до сих пор оставался Александр Сергеевич, он объяснил мне, что, проявляя излишнее рвение, я перекрываю информацию извне, вследствие чего проекции опираются в большей степени на мои знания, далеко не всегда достоверные. Он вообще много с чем мне помог в то время, провёл по всем комнатам, рассказал, что в некоторых комнатах «вызвать» кого-то проще. Например, в библиотеке с большей вероятностью появится писатель, а не физик. Всё это немного напоминало компьютерную игру. Когда я подумал об этом, я решил принести моим великим питомцам ноутбук, на который установил несколько игрушек. Результаты оказались довольно предсказуемыми: политикам больше нравились игры про войну, начиная шутерами, заканчивая стратегиями, в основном все лезли в игры, которые как-то касались их специальности при жизни. Не совсем было понятно, что предпочтут писатели, ведь человечество пока не придумало игру, в которой нужно писать книги. Но ответ на мой вопрос оказался довольно простым: писатель – исследователь жизни в первую очередь, им всем понравился Sims. Хотя, когда Тургенев назвал собаку Муму, я начал поглядывать на всё это с опаской. После выходок Достоевского ноутбук приносить я перестал.

В какой-то момент я пытался записывать за своими собеседниками. Их, кстати, это не особенно смущало. Но почему-то, как только я покидал территорию Усадьбы, все материалы, рукописные или электронные, пропадали, что вводило в меня некоторое замешательство и заставляло задуматься о природе происходивших со мной явлений. Чтобы немного разобраться в этом всём, я стал вести дневник, на основе которого во многом и написана эта книга. Это, конечно, была моя личная идиллия, но продолжаться вечно она не могла.

Глава 2. Гражданин.

Всё хорошее когда-нибудь заканчивается. Пришло время паковать последний чемодан и уже окончательно переезжать в Москву. Так как друзей у меня особо не было, никаких бурных проводов мне не устроили, оно и к лучшему. А вот перспектива покинуть Усадьбу меня уже не просто печалила, она начала меня немного пугать. Как я смогу без этого всего? Конечно, я мог доехать сюда на электричке, но полтора часа пути в одну сторону – довольно много, каждый день такой вояж совершать весьма трудно. Впрочем, выбора у меня всё равно не было, так что сумочки в зубы и вперёд.

Освоиться на новом месте было нелегко. После частного дома жизнь в квартире кажется какой-то очень тесной и миниатюрной. Зато сколько времени экономишь на передвижениях из точки А в точку Б, с ума сойти можно! Вообще-то мне больше нравился юг Москвы, наверное, именно поэтому квартиру мои родители купили на севере. Ну знаете, просто чтобы никому не было скучно. Кругом старые панельные дома, всё серое и одинаковое, даже линия метро, блни, серая, уму непостижимо! Если бы «50 оттенков» снимали в России, их снимали бы в САО. Как вообще так можно было сделать? Люди очень старались, прямо-таки хотели сделать жизнь в этом месте максимально унылой, другого объяснения у меня нет.

Но были и плюсы. Рядом с домом я нашёл очень приятный сквер, которой сразу полюбился мне. Не сказать, что это было сильно круче, чем лес, рядом с которым находился наш уютный коттедж, но в моей ситуации выбирать особо не приходилось. Кстати, оказалось, что собрание всей палитры чёрно-белого кино действует на нервы только в светлое время суток, с наступлением темноты же свет фонарей создаёт очень даже уютную атмосферу.

Первые дни я проводил довольно однообразно: бренчал что-то на гитаре, писал стихи (из любви к читателю приводить их здесь я пока не буду). Было довольно одиноко, но я старался компенсировать это чувство какой-то деятельностью, с переменным успехом у меня получалось. По вечерам я обычно сидел в теперь уже своём любимом сквере и читал что-нибудь. Никогда не отличаясь невероятной скоростью чтения, я брал, да и беру, упорством.

И в один такой вечер произошла довольно занимательная история. Наверное, надо описать, что это был вообще за вечер такой, а то мало ли. Хотя все и так прекрасно знают, какие они, эти летние часы долгожданной темноты и свежести, когда всё вокруг наконец может вздохнуть с облегчением. Более всего мне нравилось ощущение холода, не пронизывающего всё тело, как это бывает осенью или зимой, а лишь легко касающегося кожи, так по утрам мокрая от росы трава заставляет мёрзнуть ноги. Было и ещё кое-что прекрасное. Обычно, говоря об огнях ночной Москвы, имеют в виду искрящийся и слепящий центр города, но и обычным спальным районам иногда удаётся удивить человека, если он, конечно, хочет увидеть что-то удивительное рядом с собой, а не просто переместить свою тушку от начала маршрута к его концу. Обычные уличные фонари создают просто волшебную атмосферу своим тёплым жёлто-оранжевым светом, трава отливает всеми оттенками зелёного, даже серый асфальт не кажется таким уставшим и угрюмым, как днём, впрочем, он по вечерам уже и не серый, а скорее оранжевый. Шум автомобилей перестаёт раздражать, превращаясь из сверлящего гула в ненавязчивую колыбельную, и всё это разнообразие звуков и красок не лезет в глаза, а терпеливо ждёт, когда ты оторвёшься от смартфона и изволишь увидеть всё сам.

А я всё читал, лениво, часто отвлекаясь на то, чтобы рассмотреть очередного прохожего или проезжающий мимо автомобиль, иногда просто останавливался, откладывал книгу и наслаждался воздухом, вечером, жизнью, спешить мне было некуда, так что я просто получал удовольствие от каждой секунды, которую мне удалось прожить. Именно тогда я увидел её. Привычно поднял глаза, чтобы взглянуть на прохожего, но дальше что-то пошло не так. Стало как-то тяжело, всё тяжело. Обжигающая лавина непонятных чувств со всей своей силой обрушилась на меня. План был готов почти сразу, я знал, что следует делать, что мне сказать, как посмотреть на неё. Выдох, встал с лавочки, полураскрытая книга так и осталась в руке, но кто в такой момент об этом думает? Вот она уже совсем близко, посмотрела на меня. Пора действовать.

– Привет. Э-э, тебя Герман зовут, а меня? – кажется, что-то пошло не так.

Она непонимающе посмотрела на меня. Фонарь оттенял морщинку на её лбу, а в голубых, ласкающих и обнимающих самую душу глазах постепенно начала появляться мысль. В общем она поняла, как я облажался, да. Мне хотелось провалиться под землю, убежать, не зная куда, хотелось быть не здесь, а она просто рассмеялась и ответила:

– Очень приятно! А ты Саша, всё время забываешь! Я так понимаю, мне можно с тобой познакомиться, – теперь уже от облегчения рассмеялся я. Обстановка была разряжена, а я спасён, хотя моя замечательная физиономия ещё какое-то время оставалась пунцовой.

Сейчас уже сложно с уверенностью сказать, что конкретно происходило тем вечером, всё было как в тумане. Знаете, как это бывает, когда помнишь, что было просто замечательно, но уже не можешь припомнить, почему конкретно. Помню, что она села со мной на лавочку, что-то спросила. Мы разговаривали, наверное, несколько часов. Обо всём: о книгах, о музыке, в которой я ничего не понимаю, о психологии, о погоде, особенно нас почему-то увлёк разговор о пингвинах. Или мы просто молчали, а все разговоры я просто придумал? Не помню, да это и не важно. В итоге ничто не имеет значения, кроме чувств, ощущений, вот об этом я могу многое рассказать. Я помню тепло и свет, исходившие от неё, помню её смех, как будто она своим маникюром чесала мою шею и голову – такой смех, отлично запомнилось, как её светлые длинные волосы щекотали мою щёку, когда мы, обнявшись, прощались, помню, как горячая кожа её шеи прижималась к моему плечу. С ней было очень просто, я чувствовал, что во мне в тот вечер уместилось абсолютно всё счастье мира, но при этом я был совершенно пуст, не было ничего, я был лёгок, как шелест листьев в сентябре, и безмятежен, как летний рассвет.

Домой тогда я пришё… хотя нет, не так, я не приходил домой, ноги сами донесли меня, я в этом не учувствовал. В любом случае, произошло это довольно поздно, поэтому я просто рухнул в постель. Впереди была счастливая жизнь, перед которой нужно выспаться.

***

Она снилась мне. Всё-таки удивительно устроен человеческий мозг – любая сильная эмоция оставит свой след, а специальный парень Морфей потом разберётся, что с этим делать. Мы просто сидели на той же лавочке, болтали, ветер трепал её волосы. Я постоянно смотрел в её глаза. Нет, не тонул, ничего такого, просто так было теплее. Почему-то было понятно, что это сон. Наяву, как выяснилось, тоже может быть неплохо, но настолько невесомо простым и прекрасным всё может быть только во сне. А когда ты понимаешь, что происходящее существует только в твоей голове, вопрос «а почему бы и нет?» не подразумевает ни одного ответа, который правда мог бы тебя остановить, если бы ты, например, захотел кого-то поцеловать.

Когда прядь волос в очередной раз попала Саше в глаз, я сам убрал её, в жизни это у парней не очень-то получается сделать, не ткнув девушке в глаз или что-то вроде того, но в моём сознании работают другие законы. Её рука потянулась к моей шее – она отлично поняла меня. У неё были очень холодные ладони, лёгкая дрожь прошла по коже. Поцелуй спустя пару часов знакомства – это не очень нормально, но ведь никто не узнает, правда? Тем более моё подсознание было не против, чтобы я так обращался с его проекциями. Мы не отлипали друг от друга, как какие-то тактильные маньяки, нам надо было трогать друг друга, гладить, держаться за руки, целовать всё. Здесь я мог что угодно, мы могли что угодно. Много смеялись. Между нами как будто совсем не было этой извечной стены, присущей любой паре малознакомых людей, нет, мы её не сломали, просто её почему-то с самого начала и не существовало. Моя личная идиллия продолжалась до рассвета, рассвета во сне. Хотя наяву солнце тоже уже встало, как выяснилось. В память отчётливо врезался её образ, освещённый первыми лучами летнего солнца. Я сразу написал ей. Она не спала.

Не люблю мессенджеры, ну вот никогда нельзя узнать, что в действительности чувствует человек, это неудобно, никто никого никогда не понимает. Мне показалось тогда, что что-то не так, как будто Саша уже успела на что-то обидеться, какой-то холодный ветер дул из смартфона прямо в лицо, впрочем, это уже лучше, чем ничего. Не выспалась она что ли, не знаю. Как бы то ни было, скоро гнев сменился милостью, и мы договорились увидеться вечером.

До этого же момента у меня было много работы. Мой отец, зовут его, кстати, Юрий Антонович, оставил мне «домашнее задание» в виде старых архивных дел, которые мне предстояло, как будущему юристу, разобрать: он ждал от меня моей собственной оценки. К сожалению, его гипертрофированное чувство ответственности не распространялось на превышение должностных полномочий ради образования сына. Он хотел видеть меня первоклассным юристом, просто профессионалом, и прикладывал все усилия, чтобы я таковым стал, у него даже была возможность утроить мне производственную практику, что, конечно, приводило меня в ужас, – он работал в большом юридическом агентстве.

Засев в своей уже неплохо обжитой комнате с ноутбуком, я принялся за работу. Вообще, мне скорее нравилось этим заниматься, как и почти любым делом, где нужно было немного пошевелить мозгами. Вот, например, интереснейшее дело: полицейский под прикрытием работал в какой-то преступной группировке. На нём, на его свидетельствах и доказательствах впоследствии и основывалось большинство обвинений. А потом оказалось, что он вступил в сговор с судьёй, чтобы всё точно прошло гладко. Замечательно. Но не буду углубляться в детали, у меня нет уверенности, что об этом можно писать где бы то ни было. Это всё, конечно, было интересно, но довольно быстро наскучило: творческий аспект ограничивался достаточно узкими рамками, рамками вышедших нормативно-правовых актов. Хотелось создавать что-то своё, а не копаться в чужом грязном белье.

Наверное, самый верный способ выразить себя и быть понятым – поэзия. Понятым, конечно, неправильно, но всё же. Белый листочек, ручка, и в путь. Папочки с делами пусть останутся моему папочке. В числе прочего мой мозг изрёк:

Простившись, поцелуй оставь на память,

Просохнет след, сойдёт слеза,

Я подниму тобой отброшенное знамя,

Пойду домой без дома и остыну без огня…

Не уверен, что это хорошо, но как умею, уж простите.

Меня отвлек звук открывающегося замка. Упс. На столе всё ещё ждали своего часа несколько папок с бумагами, таких забытых, одиноких, холодных. По мнению моего отца, я должен был как минимум ознакомиться с ними сегодня. А вот и он, кстати. Сначала в дверном проёме, конечно, появились его усы, такая себе серебристая щётка, во многом благодаря им вместо своих 45 он выглядел на все 55, потом пришло и всё остальное: голова, прилагающееся к ней тело и прочий скарб.

– Герман, ты закончил с делами? Готов обсудить? – Юрий Антонович не любил долгих прелюдий, всегда сразу переходил к сути. Обычно это здорово экономило время, но в этот раз мне очень требовалось хотя бы несколько секунд, чтобы что-то придумать. В итоге в этом аспекте творчества я не преуспел, кстати.

– Герман? – он настойчиво переспросил, нарушив просто-таки вакуумную тишину. В этот момент на его лбу уже появилось несколько морщин, стала заметна складка между бровей – явный признак напряжения, предвестник гнева, а вместе с тем и моих проблем. Надо было срочно что-то делать.

– Нет, я готов говорить лишь о трёх из них, – и ни то что бы чувствую себя виноватым!

– Герман, ты уверен, что говоришь мне правду?

– Ну… может, только о двух, – а вот теперь немного чувствую.

Его проницательные взгляд просто обездвижил меня. За каждым глазом по серой бетонной стене, не холодной, но старой и пыльной, за ними совершенно невозможно разглядеть его истинные чувства. Русые волосы, местами уже серебристые, извечный классический костюм, всегда прямая спина – он всегда таким был, сколько я себя помню, таким и остаётся по сей день. Тяжёлый человек, но умный и справедливый, надо отдать ему должное. И всем своим умом и справедливостью он сейчас будто бы сдавливал мою голову, хотя со стороны это выглядело, как обычный разговор отца с сыном.

Он молчал. Как бетономешалка, он что-то такое месил у себя в голове, думал о чём-то, клал рельсы своих мыслей. А я ждал, что ещё оставалось? Мне всё ещё было не особенно стыдно, я не в первый раз разочаровывал его, не в первый раз он смотрел на меня своим пыльным взглядом. Обычно он давил меня пару минут, как будто ждал, что из меня потечёт сок, потом вставал, поворачивался и с каким-то очень тяжёлым молчанием уходил. В этот же раз он вдруг заговорил.

– Сын, – он глубоко вздохнул, – Герман, я добился многого за свою жизнь. У нас есть дом, теперь вот есть квартира. Я приехал в этот город никем, просто мальчиком, «подай-принеси, Юрец». Сейчас у меня есть очень многое: деньги, влияние. У нас есть. У тебя. Я работал не покладая рук, чтобы всё это было сегодня у тебя просто так, само по себе, просто по праву рождения. Столько лет я пытался своим примером показать тебе, как важна дисциплина, как важно постоянно трудиться, самосовершенствоваться, но всё безуспешно, ты совсем не желаешь меня слушать. Да, возможно, у тебя свой путь, но… Мало кого на «своём пути» действительно ждёт успех, понимаешь? Тебе так много дано, а ты, как перекати-поле, Герман. Куда ветер дует – туда и ты. То одно, то другое, то третье. Реши уже, кем ты хочешь быть и чего ты хочешь.

Он говорил всё это медленно и спокойно. Лишь много позже, вспоминая этот разговор, я угадал нотки горечи, разочарования в его голосе. Тогда же вместо сочувствия, я пустил по рельсам свой трамвай гнева. Сколько всего я наговорил, я и сам не знаю. Что-то про искусство такое, обычный всплеск эмоций полногоамбиций парня, ничего более. Странно, слова отца отпечатались в моей памяти очень чётко, а вот моя собственная тирада совсем не запомнилась. Зато вышло размашисто, громко так, а что ещё нужно подростку? В ответ, после пары минут раздумий, отец просто кивнул мне, а затем покинул комнату, тихонько прикрыв дверь. Я остался один.

Тем временем на часах было уже 8 вечера – Саша ожидала моего прихода с минуты на минуту. Я быстро собрался и вихрем вылетел на улицу. Жила она близко, так что вскоре я уже был у её подъезда. Домофон волнующе запищал, дверь приоткрылась, пока совсем немного, внутри всё приятно сжалось. Это она, опять светящаяся, как луна. Она подбежала ко мне и радостно обняла, от неё пахло мятой. Её хрупкое тело было в моих объятиях. К тому моменту гулять уже не хотелось, я бы предпочёл просто постоять так, обнявшись, пару часов, а потом можно провести таким образом и всю оставшуюся жизнь, раз уж начали. Но она отпорхнула от меня и пошла в сторону моего любимого сквера, теперь, видимо, уже нашего.

Воздух не пьянил, он растворял в себе. Мне казалось, что мы не существуем, что мы просто шелест листьев и что скоро мы должны утихнуть вместе с последним порывом ветра. Но ветер не утихал, и жизнь продолжалась.

– Я скучала! – радостно заявило это ангельское создание. – Между прочим, ты опоздал, ты знаешь об этом? – Не имею ни малейшего понятия.

– Ну так я же уже был на месте, когда ты вышла! – смущённая улыбка сама собой появилась на моём лице. Наверное, она мне сейчас что угодно могла сказать, я бы всё равно просто улыбался.

– Какой ты всё-таки глупый! Нужно было, чтобы ты подождал меня, тогда бы ты сильнее радовался моему приходу, и вообще, так романтичнее, ясно тебе?

Какой кошмар! Она разговаривала со мной, как с маленьким мальчиком, а я получал от этого неподдельное удовольствие. Что дальше? Буду писать стихи о любви? А, так я уже. Молодец, нечего добавить.

В общем да, я по уши влюбился в девушку, которую знал сутки. Давайте спишем это на то, что я творческая натура, договорились? Хотя я не могу сказать, что совсем ничего не знал о ней тогда. А вот вы не знаете. Давайте расскажу. Помимо ангельской внешности, глубоких и светлых голубых глаз, ресниц, на которых она как бы летала по этому миру, она обладала некоторыми познаниями в литературе, психологии, живописи – много в чём. Но мы, конечно, обсуждали с ней Гарри Поттера, потому что нам было не до интеллектуальных бесед, понимаете ли. Сам факт их теоретической осуществимости придавал нашему общению какой-то «интеллектуальный» флёр, а остальное было не важно. Её манера выражаться была так похожа на мою собственную, что мне иногда казалось, что я разговариваю сам с собой. А ещё привычка разглядывать прохожих. Я давно заметил, что многие люди живут как в тумане, смотрят очень тоннельно не только в отношении мировоззрения, но и просто физически, не замечают совсем ничего, кроме прямой, по которой в данный момент проходит их маршрут. Даже если слон в костюме Киркорова будет торговать женщинами лёгкого поведения, они этого не заметят, если это не умещается в их тоннель. Эти люди в свою очередь сами по себе выглядят довольно смешно, такие себе ускоренные черепашки, гениальные обезьяны, бегущие на еду, за которыми очень интересно наблюдать, особенно при наличии извращённого чувства юмора. Но надо остановиться, чтобы смотреть, а то на бегу картинка смазывается. И мы с Сашей смотрели. Мы видели больше, чем жизнь – мы видели момент, и мы ценили его.

– Посмотри, важный такой идёт! – очень по-детски, немного кривляясь, сказала она.

– За портфель, как за костыль держится, а сам весь скрюченный, потный, вот только спрятать всё это пытается. Но лицо доброе, приятное. Как думаешь, есть у него дети?

– Слушай, наверное, есть, иначе куда он так спешит? В конце концов, что у нас по-настоящему есть, если не семья?

– Да, наверное… – Я задумался, – а как же вещи, которые мы создаём? Это же, по сути, мы и есть, а значит, они неотрывно к нам привязаны.

– А почему ты решил, что ты принадлежишь себе? – Она так звонко рассмеялась, как будто мы обсуждали что-то не серьёзнее видео с котятами. Вечно она так, легко о сложном. – Вообще, всё очень странно и невероятно интересно устроено, не задумывался? Никто никому не принадлежит, но и сами себе мы тоже не принадлежим, как минимум потому что иначе мы уж как-нибудь смогли бы себя подчинить своей воле, а не писали бы об этом множество книг и всё такое, да и по смерти было бы намного меньше вопросов. Вот так и получается, что шатаются по миру такие сосудики с мыслями, а из них, из этих чрезмерно эмоциональных ёмкостей, появляется культура, и жизнь следующих сосудов будет несколько лучше, чем предыдущих. А слишком умные сосуды обзывают этот конвейер историческим процессом.

– А ты кто в этом мире тогда? Кажется, что не очень приятно ощущать себя винтиком в конвейере.

– Ну, сосуды бывают разные. Как у Горького: «ни одна блоха не плоха – все чёрненькие, все прыгают». Одна блоха – чуть выше, другая – чуть ниже. Все зачем-нибудь, да нужны, и я зачем-то нужна.

– По-твоему, писатель, скажем, и сапожник – равны? Один напишет великий роман, а другой сапог нашьёт если только. А потом раз – и они равны, так что ли?

– Нет, не равны, конечно. Сапожник, он даже пополезнее будет. Сапоги люди годами носят, а книги… Не всякой даже мебель подпереть можно, хотя некоторые, да, – шедевры.

Порой с ней было невыносимо спорить. Она как-то так спокойно всё это говорила, так просто у неё всё выходило, как будто ради шутки столько столетий разные почтенные мужи пытались постичь жизнь и писали об этом огромные книги. Хотя, вполне возможно, что именно ради шутки. Хм.

– Ну не хмурься ты так, Герман, – она ласково улыбнулась, легко дотронувшись до моей щеки. – Всё равно все умрём и будем под одной землёй лежать. А гроб, вот тебе какая разница, обит он бархатом или нет, какая разница, сколько по тебе плачет и дают ли в твою честь залп в воздух? Лишь бы ноги из гроба не торчали. Относись ты проще ко всему, не надо так натягивать реальность на свои идеалы. Вот сидим мы с тобой здесь сейчас, разговариваем, чего тебе ещё? Мне так хорошо сейчас, а дальше будь что будет.

– И где ты будешь с таким подходом через пару лет, милая? – буркнул я.

Сашка надулась. Она упрямо посмотрела на меня исподлобья и заявила: «Счастлива я буду!» Кажется, мы коснулись очень принципиальной для неё темы. Вид они при этом имела до того милый и наивный, что не рассмеяться было невозможно. Маленькая девочка – вот она кто, и дурак тот, кто решит иначе. И почему-то именно в этот момент во мне проснулась такая нежность к ней, это сложно описать. Хотелось укрыть её всем своим существом, отрастить крылья, чтобы она жила под ними.

Два влажных, готовых заплакать, голубых глаза уставились на меня. До чего же она была красива в этом своём порыве каких-то непостижимых для меня чувств. Я поцеловал её. Не знаю, почему. А она будто только этого и ждала. Выглядя внешне такой независимой, внутри она оказалась слабой и нежной. Впрочем, так оно обычно и бывает.

Так прошёл ещё один день из моей жизни. Они все были хороши, но хороши все были одинаково, а всё, что одинаково – всегда одинаково плохо, что бы это ни было, просто потому что не уникально. Впрочем, это не сразу бросается в глаза, поэтому тогда я был вполне счастлив, даже забыл об Усадьбе. Да и зачем она была нужна мне? Я больше не чувствовал себя одиноким, мне было кому написать утром, было кого обнять. Согласитесь, красивая девушка в большинстве случаев предпочтительнее двухсотлетней давности мертвеца, какой бы он мудрый ни был.

Тем не менее сбегать от реальности иногда нужно было, потому что дома царила довольно нездоровая атмосфера. Каждое утро на моём столе оказывалась пачка новых дел, и каждое утро я отправлял их мусоропровод, а на следующий день всё повторялось. Возможно, это были одни и те же дела, не знаю, я их не открывал. Отец, конечно, со всей своей каменной искренностью говорил, что понятия не имеет, что за странные бумаги ежедневно попадают на мой стол, дескать, у него и без того дел много. Впрочем, меня это всё не слишком беспокоило, были проблемы и поважнее. Внутри начинало зреть какое-то странное чувство, которое я не мог себе объяснить, и это меня беспокоило. Оно гнало меня вперёд, оно постоянно усаживало меня за стол и говорило: пиши, твори, делай что-нибудь. И я слушался.

В то время я написал множество красивых строк, немало было и откровенно халтурных. Порой мне казалось, что я не успеваю столько чувствовать, сколько пишу, но что-то подсовывало мне очередную строку, из которой непременно рождалась другая. В то время вообще было очень много разных идей. Хотелось научиться рисовать, но за эту затею я даже и не думал браться – потребуется потратить вечность, чтобы я начал делать это хоть немного лучше ученика начальных классов. Была мысль заняться прозой, но её я также отверг, поскольку совсем не имел опыта в этом деле и просто боялся начать. Именно этот способ самовыражения тогда почему-то мне казался слишком сложным и серьёзным. Ну да, вот сижу я сейчас и весь такой сложный и серьёзный, пишу. Но кое-что прижилось-таки тогда в моей голове: что если попробовать положить огромное количество написанных мною стихов на музыку? Мои навыки игры на гитаре должны были помочь мне в этом. Это, конечно, подразумевало огромный объём работы, но это мне даже нравилось. Надо признать, что в тот момент у меня было очень обобщённое представление о том, как следует реализовывать такие проекты, но зато энтузиазма было хоть отбавляй.

Саша, кстати, от моих стихов была в восторге, она искренне радовалась всему, что я ей показывал и читал, иногда появлялись сомнения в том, что она действительно их читает, с таким постоянством ей всё нравилось. Однажды только она очень серьёзно мне сказала: «Не говори так часто о любви, она от этого устаёт».

Кстати о любви, наш с ней роман развивался вообще очень странно. То она не отлипала от меня целыми днями, то мне приходилось буквально умолять её обратить на меня внимание. Но я не жаловался. Я никогда не понимал идеи принадлежности, так что на её свободу посягать не планировал, главное, чтобы было хорошо вместе, а остальное приложится. В конце концов, мне и самому было чем заняться, поэтому её периодическое отсутствие было скорее полезно, к тому же таким образом мы не уставали друг от друга, что довольно важно.

***

В общем-то так и прошёл июль, наступил август. Могу похвастаться поступлением в МГЮА им. Кутафина, минут 5 радовался. Ну хотя бы не придётся служить в армии. Наслушавшись об учёбе в вузе от старших знакомых, я относился к ней несколько скептически, но выбора у меня не было.

Так я на первых порах размышлял о своей новой роли студента. Но вскоре после моего официального зачисления я с удивлением обнаружил, что отец победил меня в нашем молчаливом противостоянии. Дела, ежедневно появляющиеся с его лёгкой руки на моём столе, стали удостаиваться внимания. Мне даже начало по-настоящему нравиться. Я вспомнил, как выглядят эти всевозможные кодексы, которых у нас дома было в изобилии, да я не только вспомнил их внешний вид, я начал знакомиться с их содержанием – совершенно невиданное доселе событие. Отец был очень доволен мной: он считал, что я должен заниматься настоящим делом, а не этой своей поэзией, которой, по его словам, денег не заработаешь, он всегда говорил о любых моих творческих начинаниях с заметной долей иронии. Его похвала, его одобрение, наша первая и единственная общая тема для вечерних разговоров на кухне – всё это стоило того, чтобы немного наступить на горло собственным амбициям, тем более, в голову начала закрадываться мысль, что он, возможно, прав. Помимо всего прочего, я постепенно начал приходить к осознанию важности семейных уз. Не знаю уж, откуда эта мысль вдруг появилась в моей голове, но она тоже немного подталкивала меня продолжить династию юристов, а с творчеством как-нибудь приложится. Конечно, это была в некотором смысле жертва, ведь моя учёба занимала довольно много времени, так что о многих идеях мне пришлось забыть, ну или хотя бы отложить их в долгий ящик.

Тем временем чувство становилось всё сильнее, внутри образовывалась какая-то непонятная пустота, хотя вместе с тем я всё больше понимал её природу: это было предчувствие, но о чём именно я пытался сам себя предупредить, понять было невозможно. Обсудить это с Сашей я почему-то не решился, поэтому отправился в Усадьбу. Тряска в метро. Киевский вокзал. Очень красивое место. Не столько сам вокзал, сколько его «городской контекст». Торговый центр «Европейский» – очаровательный человеческий муравейник, человейник, весь светящийся, там ещё всегда очень приятно пахнет, но без денег и хорошей компании, особенно без второго, делать мне там было нечего. Намного больший интерес представлял мост Богдана Хмельницкого, находящийся в паре минут ходьбы от вокзала. Кстати о мостах, как занимателен исторический процесс, подумайте только, мы называем мосты, улицы, проспекты в честь бунтовщиков, конечно, если их бунт был удачен и выгоден тому, кто даёт имена разным штукам. Разве не в этом историческая двойственность? Так вот, уже не знаю, чего такого особенного было в этом мосту, но он всегда притягивал меня к себе, может, дело в открывавшемся оттуда виде, может, в воспоминаниях, с ним связанных. Если перейти через реку, на сторону Хамовников, можно поплутать по узким извилистым улочкам, а можно повернуться обратно и пойти к двум гигантам: старому Киевскому вокзалу и современному светящемуся «Европейскому». Дуализм. Во всём дуализм.

В итоге весь день я провёл там. Ходил туда-сюда, сидел. Прошёлся по торговому центру, даже купил бомбочку для ванной, не знаю, зачем. Наверное, у каждого есть какие-то свои особые места в родном городе, которые напоминают о хороших днях, или о плохих. Я заметил, что самое сильное влияние оказывают именно те места, которые связаны с чем-то хорошим, просто волшебным, особенно если оно в итоге как-то драматично закончилось. Вполне возможно, что именно эта нотка печали, запах чего-то упущенного, незавершённого, и делает из обычного моста Тот Самый Мост, из обычного парка Тот Самый Парк и так далее.

Всегда был убеждён, что самый лучший психолог – это ты сам, надо лишь поглубже заглянуть в себя и быть с собой полностью откровенным, не утаивать от себя истинные причины своих чувств. Это иногда бывает сложнее, чем может показаться на первый взгляд, но когда знаешь, где и что болит, намного проще вылечиться, а кто же это должен знать, если не ты сам? И я смотрел, прислушивался, думал. Не могу сказать, что многое понял или переосмыслил, но почему-то стало легче. Что ж, в тот раз терапия имени Германа сработала, радуемся.

Домой я ехал в очень странном настроении: легче-то мне стало, но я до сих пор не мог до конца объяснить себе природу своих переживаний, немного непривычное ощущение, обычно я отлично понимаю, что и где у меня бобо. В этот же раз даже раскопки собственной души никаких ощутимых результатов не принесли. Впрочем, это настроение рождало мои лучшие строки, они, конечно, не сохранились, как и большинство важных вещей, которые мы записываем в заметках в телефоне, но поверьте, пожалуйста, что они были.

Гул вагона метро, как я выяснил, – звук в высшей степени приятный, когда нужно не думать ни о чём. Наконец-то голову можно было отключить совсем, вагон всё равно довезёт меня, куда нужно, хотя я не исключаю, что не сделал тогда круг по кольцевой линии метро, ну или два. Но в итоге я оказался на нужной станции, было что-то около одиннадцати часов вечера. Обожаемая мной прохлада летнего вечера была тут как тут, под её магическим воздействием я окончательно успокоился и пришёл в себя, а короткая поездка в полупустом автобусе даже сделала из моего настроения что-то пристойное. Немного обидно, что до Усадьбы я так и не доехал, но ничего, как-нибудь в другой раз.

***

Утром меня разбудил телефонный звонок. Это было 4 августа. Дата запомнилась почем-то.

– Доброе утро, блин! И где ты вчера весь вечер был? – проскрежетал в трубку непонятный абонент «Солнышко». Кто это? И не очень-то и вежливо!

Надо было что-то ответить, но почему-то совсем не хотелось. Интересно, почему? Да и что надо было ответить? Спрашивать абонента «Солнышко» о природе его существования было, честно говоря, довольно страшно. Мой собеседник, и без того был, как мне показалось, чем-то раздосадован. Наверное, встал не с той ноги… Спустя пару секунд молчания до меня дошло: Саша! Моя милая девочка Саша, это она скрежетала в трубку. Никогда бы не подумал, что она способна издавать такие неприятные звуки, да ещё к тому же и ртом. Но ясности это внесло, надо признать, не много. В смысле где я был? А где я, собственно, был?

Оказалось, что ответить на этот вопрос не так-то и просто. Совсем вылетело из головы. Кажется, что-то связанное с водой, помню ещё, всё такое яркое было. Я подумал, что вряд ли её действительно так уж интересует, где конкретно я был, она, скорее всего, просто желала возмездия. Ага, желательно, через повешение или четвертование, судя по всему. Или вот сжечь заживо тоже можно.

– Герман? Ты теперь просто молчать будешь?! – дело было плохо, надо было срочно перестать молчать. Помяукать что ли?

– А, нет, прости. Ты чего, что стряслось? – Конечно, я был не настолько смелый.

– Ты вчера весь день не отвечал на мои смс, на мои звонки, а теперь спрашиваешь, что стряслось? Ты серьёзно?

Смс? Звонки? Я проверил телефон – действительно, всё было. Но я ничего этого не помнил. Весь прошедший день был как в тумане, но ладно, с этим разобраться можно было и немного позже. А вот моя дама сердца ждать явно не планировала, она хотела мою голову к себе на стол сию же минуту. Я подумал тогда: «Вообще, это какая-то нездоровая история, насчёт головы. Вот Пётр I, узнав об измене жены, казнил её любовника, а его голову велел поместить в формалин и поставить в покоях императрицы. Почему именно голова, что за пунктик такой? Тем более если считалось, что душа находится в сердце, а не в мозге. Лишь потому, что головой мы разговариваем? Не по-христиански это как-то, хоть и подтверждает мнение, что люди очень много внимания уделяют словам». Но вот проблема. Пока я об этом всём размышлял, а размышлял я об этом по-утреннему долго, моя незабвенная ждала ответа на поставленный вопрос. Она, конечно, не Петр I, но отрезать что-нибудь при случае сможет.

– Саш, прости, не знаю, что на меня вчера нашло. Давай мы сегодня вечером увидимся, и я тебе всё объясню? – Ага, знать бы ещё, что я ей объясню.

– Ты думаешь, что я после одного «прости» так быстро всё забуду и побегу на свидание с тобой? Герман, ты игнорировал меня, я переживала, места себе не находила. А теперь просто вот так «прости меня», и всё, ничего не было? Посмотрим, что такого ты расскажешь мне вечером. До встречи. В 8 на нашем месте, – гудки.

Так, на нашем месте. Ага. А оно у нас есть, наше место-то?

***

К вечеру я начал приходить в чувства. Вспомнилась моя прогулка по Москве, но вот никаких звонков, кажется, не было. Неужели я мог не заметить столько пропущенных вызовов? Ладно, это ещё предстояло обсудить с моей незабвенной. Я сидел в своём сквере, в моём сознании он уже стал моей собственностью в чистом виде, кстати, оказалось, что теперь это «наше место», вот такой вот Саша узурпатор. Но ничего, вольный народ не сдаётся! Правда, люди приходят и уходят, а любимые места остаются, нельзя позволять другим их отбирать.

Но как следует подумать о принадлежности разных мест я не успел – Саша, надувшись, как большой такой дирижабль, шла в моём направлении. Выдох. Надо спокойненько. Вдруг случилось кое-что неожиданное: она перешла на бег, в несколько секунд оказалась рядом со мной, на её лице откуда-то появилась улыбка, она, как будто ничего не было, обняла меня, поцеловала и звонко рассмеялась. Что? Не могу сказать, что я совсем не люблю американские горки, но… Я-то готовился к серьёзному разговору, даже брови нахмурил вот, а она так делает. Свинство, конечно, полнейшее, но я не имел ничего против.

– Саш, извини за вчерашнее, ладно?

– А что вчера было? – Она изобразила на своём лице удивление, вышло довольно убедительно.

Я не стал настаивать на том, что что-то вчера действительно было, всё-таки улыбающаяся она мне нравилась намного больше, да и нервы целее будут. В итоге мы просто провели вместе ещё один прекрасный вечер. Она как обычно прижималась ко мне, мы смеялись.

– Даже не верится, что мы так мало знакомы, правда? У меня чувство, что мы уже очень давно вместе, что мы каждый день вот так сидим здесь в течение уже многих лет… Как ты думаешь, такое может быть? Может, мы просто забыли? Ведь ты снился мне тогда, в ночь после нашего знакомства, мы целовались, мне было так хорошо тогда. А сейчас это всё происходит наяву? – Она ненадолго задумалась, – Хотя, кто знает? Может, вся наша жизнь – это просто сон?

И тут моё сердце глухо стукнулось о рёбра. А после прекратило двигаться вовсе. То, что я видел тогда, это был не просто милый сон, если она видела то же самое. Людям просто так не снится один сон на двоих. Я был почти уверен, что всё это было моих рук, моего подсознания точнее, дело. Возможно, Пушкин тогда ошибся, и от медиума зависит намного больше, чем он думал. Но подробности игр моего разума ещё предстояло выяснить, а вот с выражением своего лица и прочими внешними штуками что-то нужно было делать прямо сейчас.

– Герман, ты чего? Я сказала что-то не то? – Даже не хочу знать, как я выглядел, раз я так напугал мою девочку.

– А, нет, всё хорошо, – поцелуй в лоб, – не беспокойся.

«Конечно, блин, не хорошо», – кричал разум, но это уж точно нельзя было выпускать наружу. Сашка внимательно посмотрела в мои глаза. Она явно видела меня насквозь, вновь проявилась морщинка на её лбу, взгляд посерьёзнел, но вместо того, чтобы продолжить расспросы, она просто пожала плечами и обняла меня.

– Так что ты думаешь? А что если реинкарнация существует, а мы, например, Николай и Александра Романовы? А то, что мы так быстро спелись, это память души, например. Звучит неплохо, правда?

– Всё может быть, милая. В таком случае, нам следует остерегаться всяких рыжих проходимцев из славного города Симбирска!

– Ой, какие мы осторожные, подумай только. Если что, я просто найду тебя в третий раз, вот и всё, – она взяла меня за руку. – И так до бесконечности. Ты веришь в судьбу?

– Ну… можно сказать, что да. Теперь да.

***

– Александр Сергеевич, что всё это значит?

– Это значит только то, что я ошибся. Видимо, свойства места являются только усилителем, в то время как главную роль играет медиум, то есть ты. В итоге всё оказалось ровно наоборот, вот так-то. Не думаю, что это принципиально меняет что-то, хотя позволяет нам предположить, что, например, ты можешь увидеть нас не только здесь. Правда, неясно, как это будет выглядеть со стороны, друг мой. Но ты можешь попытаться.

В наш диалог вмешался какой-то неприятный хриплый голос.

– Нечего ему вообще тут делать, я давно вам говорю. А теперь ты хочешь, чтобы этот мальчишка потащил нас куда-то. – голос сначала прозвучал только у меня в голове, но вскоре появился и его источник: среднего роста старичок с высоким лбом. Худой, даже сухой, лицо болезненно-желтоватое. Это был не кто иной, как Фёдор Михайлович Достоевский, от себя я добавил ему некоторые черты Магнуссона из «Шерлока» от BBC. Ну, не Саша Петров и ладно.

– Фёдор Михайлович, ну перестаньте ворчать, прошу вас. Ещё никто никого никуда, как вы выразились, не тащит. Герман, почему он здесь появился?

– Я без понятия, правда. – Я был в замешательстве, мне казалось, что я уже довольно уверенно контролирую вызов того или иного человека, а тут вдруг Достоевский, неловко получилось.

– Конечно, не тащит, но его и самого здесь нет. А в следующий раз поленится и нас к себе потянет.

И тут я понял, что я больше не в Усадьбе. Во всяком случае, моё тело точно не там. Да оно там и не было. Оно спокойно лежало в своей постели, рядом лежали материалы по «Делу об Октябрьских утопленниках», которое я, видимо, читал перед сном. Мне сделалось по-настоящему не по себе. Мало того, что я получил подтверждение особой природы моих снов, я ещё и не заметил никакой разницы между… А между чем и чем? Физическими проекциями, которые всё равно существовали, скорее всего, только субъективно для меня и друг для друга и точно такими же проекциями, только теперь уже существующими в менее материальной среде? Пушкин ещё тогда был прав: грань между сном и явью намного тоньше, чем кажется. В моём случае так точно.

Понятно, что шансов уснуть у меня не было ровным счётом никаких, так что я стал писать, меня это успокаивало. Странно, но строки больше не вылетали из-под пальцев, они даже не писались, каждую из них приходилось прямо-таки откашливать, раздирая глотку.

– Не стихи, а карканье вороны какое-то. – немного оттопырив нижнюю губу, высокомерно заявила Саша. Ужасно, но она была права. – Что это с тобой? Обычно ты пишешь стихи, а не царапаешь какие-то каракули на бумаге.

– Не знаю. Наверное, просто… ну, вдохновения не было. – Она строго посмотрела на меня, так воспитательница в детском саду смотрит на нашкодившего ребёнка, но ничего не сказала. И на том спасибо.

– Я исправлюсь, Ваша Светлость, – добавил я, выдавливая из себя улыбку, вышло довольно убедительно. В дополнение я отвесил шутовской поклон.

Было не просто не по себе, становилось немного страшно.

***

Утром отче был какой-то подозрительно довольный, что не могло не настораживать. Мама говорила, конечно, что были времена, когда он периодически улыбался несколько минут кряду, но я совершенно не ожидал, что мне придётся увидеть сие явление. В итоге моё предчувствие меня не обмануло, во время завтрака отец заявил:

– Герман, сегодня ты идёшь со мной на работу. – Если бы это говорил другой человек, я бы подумал, что это шутка.

– Зачем же? – Я не особо понимал, что всё это значит, поэтому просто улыбался, как дурачок. Впрочем, почему как.

– Походишь, посмотришь, как выглядит «кухня». Я уверен, что ты уже готов, – явно имелось в виду «тебя уже можно показывать людям». Как обычно, моё мнение по этому поводу никто не спрашивал. В этот раз я был не против, но можно было хотя бы из разнообразия спросить меня, раз уж у отца сегодня день доброй воли.

– Звучит отлично, спасибо за доверие, – я говорил очень неуверенно, потому что не имел ни малейшего понятия, как следует реагировать в таких случаях.

К счастью, мой благодетель уже был занят своим омлетом, так что в его субъективной вселенной меня больше не существовало, оно и к лучшему.

Как это обычно бывает, одно неординарное событие повлекло за собой другое: я надел белую рубашку. Не мог же я появится в офисе в футболке. Благо, отец был удовлетворён этим нововведением и не стал требовать надеть брюки или, чего доброго, не надевать кроссовки и идти в туфлях – такого я бы точно не пережил.

Довольный, я прыгнул на переднее сидение отцовского Volvo, я вполне смирился со своей участью и теперь меня просто разрывало от любопытства: всё-таки мне тоже в будущем предстояло работать в этой сфере, хотелось «узреть грядущее».

– Пристегнись. – Ну вот, веселуха начинается.

– Почему ты решил взять меня с собой?

– Потому что я считаю, что ты своей усердной работой заслужил это, разве не очевидно? Более того, в последнее время я начал подсовывать тебе не архивные дела, а материалы, которые у нас сейчас в работе. Некоторые из твоих мыслей отлично сработали.

– В смысле? Ты шутишь? – я расплылся в улыбке.

– Нет, это абсолютная правда, Герман. Сергей Анатольевич захотел познакомиться с тобой, – если бы я спросил, кто это, это бы всё испортило, так что пришлось мучительно вспоминать, кто мог так именоваться. Вроде бы так звали начальника компании, но… Было как-то неловко подумать, что я мог удостоиться внимания такого человека.

Дальше ехали почти молча, разговор как-то не клеился. Написал Сашке, рассказал о своих «успехах». Мне показалось, что она была не очень-то рада, хотя по сообщениям всегда сложно судить. В любом случае, я уже привык к перепадам температуры между нами, вечно эти прогнозы погоды врут. Между тем, я несколько сомневался, что готов к этом. Да, в последнее время я стал действительно много времени уделять юриспруденции, но всё же.

Офис оказался очень приятным местом. Ну в смысле, я представлял себе это как такие темницы где-то в подвале здания, юристы сидят на цепях и при свете лучины консультируют клиентов, раз в день их кормят похлёбкой, если они хорошо себя ведут – всё в лучших традициях «Игры престолов», но реальность оказалась намного прозаичнее, оно, пожалуй, и к лучшему. На самом деле это была довольно большая контора. Вход находился в одном из уютных двориков в центре города, рядом было припарковано множество дорогих иномарок, а на детской площадке напротив играли дети. Внутри от входа шли две лестницы: вверх, на второй этаж, и вниз, видимо, на половинный этаж. Интересно, у этого есть название?

Было ощущение, что здесь никого нет. Уж не знаю, это мой отец имеет привычку приезжать на работу первым или все юристы сидят по кабинетам, как мышки, и разговаривают исключительно шёпотом. Мы зашли в кабинет, комната хоть и была небольшая, пространство в ней использовалось максимально рационально, при этом нигде не было ничего лишнего: совершенно пустой и чистый стол напротив входа, за столом во всю стену стоял большой шкаф, заполненный какими-то папками, причём папки были упорядочены не только по алфавиту, но и по цвету. Вся мебель была коричневого, даже скорее шоколадного, цвета, стены были выкрашены в светло-бежевый, пол был покрыт серым ламинатом. Наверное, случайно зашедший сюда человек подумал бы, что здесь только вчера закончили ремонт и лишь сегодня утром занесли мебель, но на самом деле это, конечно, не так – просто это был кабинет моего отца, а это значит, что беспорядок этому место не грозит никогда. Днём комната освещалась светом большого окна, выходившего во двор. Рядом с окном рос, создавая приятную полутень, тополь, отсюда отлично было видно площадку с играющими на ней детьми, такими весёлыми и беззаботными.

– Ну что, осмотрелся, теперь можно работать? – Отец подошёл к шкафу , не тратя ни секунды на поиск, достал оттуда большую папку и кинул её на стол. – Это реальное дело, оно сейчас у нас в работе. Сначала думал, ничего особенного – обычный бракоразводный процесс, но в итоге всё оказалось немного интереснее. Разбирайся.

– В смысле? Я? – не то что бы до меня не дошло, но хотелось удостовериться.

– А кто ещё? Ну, я тоже займусь этим, конечно. Александр Анатольевич всё равно пока не приехал, а ты здесь, так что займись делом. – Вот он, наверное, и с клиентами так же делает. Что-то в духе: «Пока я тут думаю, протрите пыль вон там».

Я не думаю, что стоит здесь рассказывать о содержании дела, отмечу только, что, хоть и было немного сложнее, чем обычно, чего-то экстраординарного я не заметил – потребовалось часа два, чтобы родить пару идей. Я поделился своими соображениями:

– Так, ну вот это глупости всё… А такой вариант мы рассматривали слишком много переменных… Нет, это не годится… Ох, Герман, а вот это может сработать! Не могу поверить, что я сам до этого не догадался… Что ж, ты молодец. – Он похлопал меня по плечу.

– Кстати, Александр Анатольевич уже час как пришёл, я не хотел отвлекать тебя от дела, но сейчас, думаю, мы вполне можем зайти к нему, тем более с хорошими новостями, – и даже это он как-то умудрился сказать таким тоном, будто в кафе официантка уже 40 минут несёт его кофе.

Признаться, я не знал, что на это отвечать, поэтому просто кивнул. Мне показалось, что отец моей реакцией был доволен, насколько по его стене вместо лица вообще можно было что-то судить.

Вот мы зашли в просторный начальничий кабинет, после рабочего места отца эта комната казалась полнейшим свинарником, впрочем, как и любое другое помещение за исключением нашей квартиры. Здесь царила атмосфера расслабленности, на столе стояли стаканчики кофе из кафе неподалёку, кажется, было немного накурено, при этом интерьер был выполнен в тех же тонах, что и уже описанный мной ранее. На месте одной из стен находилось панорамное окно, выходившее внутрь офиса, из него отлично было видно холл нижнего этажа офиса, как мне потом объяснили, в холле часто проходили летучки, за которыми Александр Анатольевич предпочитал наблюдать немного сверху. Разумеется, имелись и жалюзи, не позволяющие подсматривать за шефом, но сейчас они были полуоткрыты.

– Ох, а вот и наше юное дарование, – только сейчас я заметил мужчину, сидевшего за столом спиной ко входу, спинка стула закрывала его от взора входящих почти полностью, видно было только рыжую макушку. Обладатель живого, звонкого голоса развернулся и оценивающе взглянул на меня. – Так вот ты какой, Герман. Меня зовут Александр Анатольевич Гусев, думаю, ты немного знаешь меня.

Я кивнул. Во-первых, я просто немного растерялся, когда увидел вместо грозного начальника приятного мужчину средних лет, который с первых секунд знакомства располагает к себе, а во-вторых, я никогда не общался с такими статусными людьми в формально обстановке. Нервничал в общем я, вот и всё.

– Парень, ну ты что! – шеф рассмеялся. – Я же не кусаюсь, не обязательно так бледнеть. Ладно, будем считать, что ты поздоровался. Я правда впечатлён твоими успехами, твой папа мне всё рассказал, это здорово! Ты знаешь, иногда приходят ко мне выпускники ВУЗов или студенты старших курсов каких-нибудь, и вот вроде бы они что-то знают, кодексы иногда наизусть мне читают, а всё равно ничерта не соображают, олухи. То ли дело ты. Ты тоже, Юра, молодец, слепил нам мальчика.

– Спасибо, Александр Анатольевич, мне очень приятно слышать это, – отец первый пришёл в себя, хотя он и не уходил, не его это тема.

– Да, спасибо, я польщён, правда… – Краска выступила на моём лице, не очень-то я привык, чтобы меня так хвалили.

– Герман, на самом деле, я позвал тебя не только чтобы хвалить, хотя это тоже, конечно, – он весело подмигнул мне. – У меня есть сын, Рома, он с недавних пор у нас тут работает айтишником, в общем, ему не помешает лишняя пара рук, пока он что-то там такое шаманит, – мне показалось, что я заметил на лице шефа лёгкое смущение. – Я, конечно, понимаю, что ты хотел бы работать со своим папой с документами, но будет лучше, если ты начнёшь с этого.

– А, конечно, я с удовольствием помогу ему, если это необходимо.

– Да, разумеется, это не бесплатно.

– Не беспокойтесь на этот счёт, Александр Анатольевич. Думаю, финансовую сторону вопроса вам лучше обсудить с моим отцом, во всяком случае, этим вы окажете мне большую услугу, – моего, теперь уже моего, невероятного шефа нужно было срочно спасать, кажется, ещё немного, и он начал бы извиняться за то, что предложил мне работу. Удивительный человек.

Кабинет Ромы находился на первом этаже. Ну то есть как, это нельзя было назвать кабинетом, это был такой тёмный чулан, единственное окно было занавешено, по правую руку стоял большой чёрный ящик – сервер, отовсюду торчали какие-то провода, за компьютером что-то клацало. Источником звука был, конечно, хозяин сего хауса, он выглянул из-за монитора, махнул мне рукой, будто мы уже не меньше месяца работали вместе, кивнул на стул рядом с собой.

– Ты же Герман, верно? Папа говорил мне, что планирует завербовать тебя мне в помощники. Конечно, на самом деле он просто хочет свести нас с тобой, скучно ему стало что ли.

– Введёшь меня в курс дела?

– Да, без проблем, но вообще-то я бы и сам справился со всем, а вот компании жуть не хватает, сидишь здесь постоянно с железками этими, они не очень-то разговорчивые.

Кстати, Гусев младший вопреки моим ожиданиям не был рыжий. Он вообще внешне оказался противоположностью своего отца. Он был намного выше, волосы его были русыми, глаза карими, насколько можно было судить в темноте, он был худой, но широкий в плечах. В целом его внешность скорее располагала к себе, чем нет.

– Ну слушай, я же не могу просто так тут отсиживаться, давай уж чем-нибудь помогу.

– Окей, будь по-твоему. Смотри, тут ничего сложного, в целом система в офисе организована грамотно, просто некоторые её части устарели, как программные, так и связанные непосредственно с железом. Надо привести в порядок всю вот эту комнату, кое-где кое-что поменять, но это уже вечером, когда никого не будет и можно будет отключить питание. А потом в течение месяца, думаю, будем разбираться с остальным офисом. Пока можно просто поболтать. Ты и правда так шаришь за юриспруденцию?

– Кажется, что да, – я усмехнулся. – Ну у меня тупо не было выбора, отец настоял, чтобы я этим занимался.

– Блин, не повезло. У меня не так совсем, мне наоборот сказали, делай что хочешь, что нравится, развлекайся, но чтобы результат был. Первое время было тяжело разобраться с такой свободой, но получилось, как видишь, на 3 курсе универа вот, учусь, так сказать.

– Повезло тебе, – я старался подавить нотки грусти в голосе, но вряд ли у меня действительно что-то получилось.

– А сам-то ты чем хочешь заниматься, что тебе самому нравится?

– Я пишу стихи, Ром. Недавно появилась мысль положить их на музыку, я неплохо играю на гитаре, и вообще…

Рома оживился.

– О, слушай, так с этим я мог бы тебе помочь. Я раньше пробовал в эту сторону, научился со звуком нормально так работать, сводить там, ну всё такое.

– Ты серьёзно?

– Да, почему нет? У тебя сейчас есть что-то, что уже готово к записи?

– Ну… – Я замялся, в последнее время я больше времени проводил с бумажками, а не с гитарой, так что похвастаться мне было особо нечем. Рома заметил моё замешательство.

– Так, ладно. Тогда давай займись этим, а через несколько дней сядем с тобой на студии, будем делать вещи, – Рома хищно улыбнулся, в его глазах плясали маленькие белые огоньки.

***

Вечером после работы я успел заглянуть к Сашке. Она как обычно выбежала из подъезда, чмокнула меня в щёку и увлекла за собой в сквер.

– Ну что, рассказывай, как всё прошло? – моя возлюбленная выглядела очень оживлённой. В тот день вообще все были какие-то очень бодрые, что напрягало.

Я во всех подробностях описал ей события минувшего дня, на новости о перспективах появления моего музыкального альбома она чуть визжать не начала. Всё как-то вообще начало налаживаться.

– Милый, а можно я с вами пойду на студию, можно же, правда? – опять эти два голубых глаза уставились на меня, отказаться было совершенно невозможно, да и почему бы и нет?

– Хорошо, но для начала мне нужно что-нибудь написать, чтобы нам было что записывать…

– Думаю, у тебя не будет с этим проблем, – Саша ласково улыбнулась и поцеловала меня.

Что ж, у меня же на этот счёт имелись сомнения, я всё ещё не забыл свою последнюю, просто провальную, попытку написать что-нибудь. Но об этом в то время не было времени думать, я был в некотором роде занят.

Домой я тогда пришёл довольно поздно и сразу же завалился спать: мне предстояло многое сделать, так что было необходимо выспаться.

***

Ночь. Я был в лесу, шёл дождь. Моё, казалось бы, забытое предчувствие вернулось с новой силой: я явственно понимал, скоро должно было случиться что-то ужасное, непоправимое. Я не знал, как я тут оказался. На месте мне стоять не хотелось, и я пошёл, не зная, куда. Вскоре между деревьями я заметил что-то красное – это бушевало пламя. Подойдя ближе, я понял, что горело – Усадьба. «Как это возможно, что здесь вообще происходит?» – я постепенно начинал паниковать.

Я подошёл к окраине поляны, на которой горело место, в котором я был счастлив, в котором я наконец-то не был один. К испугу прибавилась горечь, перехватило дыхание. Вдруг картинка «поплыла», всё будто бы распалось на пиксели. Рядом появился Пушкин. Исчез. Я услышал, как кто-то зовёт меня по имени, но не на улице – моё имя произносили прямо у меня в голове. Какой-то металлический голос гравировал моё собственное имя прямо на моей черепной короб.

Набоков, улыбаясь, подошёл ко мне, пожал мне руку, вдруг на месте его головы появилась голова отца.

– Будь им, Герман, будь! – его голос эхом прокатился по округе, звук был каким-то электронным, искусственным.

В голове раздался писклявый смех, как будто сотни, тысячи людей одновременно насмехались надо мной, все они хотели разорвать меня, я чувствовал, как их голоса царапают мою кожу изнутри, как они рвут мои органы на части. Вновь появился Александр Сергеевич, в его руке был нож, он поднёс его к своему горлу. Его зелёные глаза кричали о чём-то демоническом, голова ужасно болела, хотелось прекратить всё это, нож начал своё движение. Но крови не было, вместо этого к ужасному визжащему смеху добавился звук разрезаемого стекла. Я опустил голову – по моему животу стекало что-то красное и тёплое.

Я узнал эти глаза. Это были мои собственные.

Глава 3. Танцуй или забудь.

– А как тебе такое звучание?

– Ром, слушай, это не то всё, нужно такое «Ту-ру-ру-ру-ру», а потом такое «Т-ж-ж-ж», понял?

Сашка рассмеялась. Пожалуй, со стороны это действительно выглядело очень занимательно, но мы с Ромой уже физически не могли обращать на это внимание – в течение недели каждый день с самого утра до шести вечера мы сидели на студии, а потом вместе ехали в офис и ковыряли там сеть до глубокой ночи, иногда там же оставались ночевать, благо, у Ромы был самый непосредственный выход на начальника, так что никто не запрещал нам так делать.

За это время было сделано очень много. Я сообразил несколько неплохих текстов, Рома помогал писать под них музыку. Выходило неплохо, оказалось, что я не так уж и плохо пою, особенно если как следует обработать мой голос. Иногда я поражался работоспособности своего нового друга: он с каким-то маниакальным упорством пыхтел над каждым треком, всего их должно было быть шесть. Бывало, что после записи голоса я засыпал на пару часов, а ,проснувшись, заставал его в той же позе, что и до этого, только на столе появлялся новый стаканчик кофе. Саша, часто заходившая к нам в то время, сооружала из таких стаканчиков небольшие башенки, а в наиболее плодотворное время и вполне себе достойные замки. Денег, конечно, уходило немерено, но у меня были некоторые сбережения, да и аванс за работу в офисе Сергея Анатольевича мне уже перечислили.

Однажды я спросил Рому:

– Почему ты мне помогаешь? Я же не плачу тебе, ничего такого. А доход от музыки… Кто его знает, что с этим в итоге будет.

– Ну… Деньги же не единственное, что есть в мире, правда? Хочется что-то сделать, ну, такое. Чтобы прям вау. Чтобы ничего не было, а потом раз – и что-то уже есть. Тем более это весело, да и не просто же так я учился всей этой фигне! – Последний аргумент был просто несокрушимым.

– Я хочу сказать, спасибо, что возишься со мной. Вне зависимости от того, что получится в итоге.

– Герман, да забей ты, всё в норме, сочтёмся, – сделал паузу, оценивающе взглянул на меня,вздохнул и продолжил. – Ну хорошо, смотри, если выйдет хорошо, я заработаю, верно?

– Верно.

– А если выйдет плохо, и я не заработаю поэтому, кто будет виноват?

– Я.

– Боже, не бери ты так много на себя, Герыч. – С недавних пор у него появилась привычка меня так называть, не могу сказать, что меня это очень раздражало. – Если выйдет плохо, виноваты оба будем. Так что по сути от меня сейчас зависит, заработаю я на тебе или нет. Такой подход тебя успокоит?

– Не слишком, – я усмехнулся. – Но спасибо, что хотя бы пытаещься.

Рома снова вздохнул. Думаю, ему эти разговоры доставляли удовольствия не больше, чем мне.

Отец отнёсся к моим музыкальным потугам довольно скептически – на учёбу времени не оставалось совсем. Но так как дома я теперь не появлялся практически никогда, он был готов с этим мириться ради всеобщего, их с мамой то есть, семейного спокойствия. Хотя, в целом наши с ним отношения заметно улучшились. Мне казалось, что после моего успеха в офисе он отчасти принял, что я не могу заниматься исключительно юриспруденцией, что мне нужно что-то ещё. Кроме того, я начал немного зарабатывать, думаю, для него было важно, чтобы я стал более самостоятельным, и моя работа давала ему неплохую надежду на это.

Отношения в семье вообще как-то наладились. Я начал больше времени проводить с родителями, стал чаще рассказывать им, чем я занимаюсь, они даже узнали о Саше, хотя, конечно, и без меня догадывались о ней. У меня есть ощущение, что во многом изменение погоды у меня дома поспособствовало успехам за его пределами. Действительно, очевидно, проще жить, когда за спиной люди, которые разведут костёр, чтобы ты согрелся, а не чтобы сжечь тебя на нём. Хорошо, что я понял это сейчас, а не ещё лет через десять.

Помимо всего прочего я перестал пугать сам себя. После того сна с горящей Усадьбой больше ничего экстраординарного со мной не происходило, я было хотел обсудить это с кем-то из её запредельных обитателей, но к такому испытанию своих нервов я явно не был готов. Перестал забывать события минувших дней и видеть странные сны – и довольно. Всякие предчувствия тоже отступили, так что я был вполне счастлив, хоть и работал, как проклятый.

Конечно, из-за моей загруженности мы с Сашей стали намного меньше времени проводить наедине, да и вообще я в то время как-то больше напоминал кота, а не парня: постоянно хотел есть и спать, вечно был чем-то недоволен. Возможно, я бывал таким несколько чаще, чем во время работы над альбомом. Возможно, всю жизнь. Саша терпеливо ждала, когда я закончу со всей работой, тем более она очень помогала нам с Ромой, часто приносила поесть на студию, иногда она приезжала вместе со мной и сидела там вместе с нами с самого утра. Подозреваю, что она немного ревновала меня к Роме и переживала из-за наших постоянных ночёвок в каком-то офисе и близкого общения на студии, вот и старалась держать руку на пульсе. Но это не отменяет того, что она иногда просто-таки спасала меня.

Но не всё было так хорошо. Несмотря на то, что мы с Гусевым-младшим проводили вместе чуть ли не двадцать четыре часа в сутки, у меня сохранялось ощущение, что я совсем не знаю его, а усугублялось всё полным непониманием его отношения ко мне. Что бы он ни говорил, я никак не мог взять в толк, для чего он со мной возится. Неужели у него не было более важных дел? Да и вообще, что он думает обо мне? Мы всё-таки друзья или просто вместе работаем? Ну да, и спим. Выглядит как дешёвая русская любовная комедия. В общем, неловко мне было, вот что.

Для меня настолько сближаться с кем-то было странно, это было чем-то забытым, чего в моей жизни давно уже не было. Уж не знаю, как так вышло, но у меня не было по-настоящему близких друзей, просто вот они как-то не появлялись. Что ж, больше времени на стихи оставалось. Но тогда моя некоторая неопытность в этом вопросе мне мешала.

В один по-августовски тёплый день мы с Сашей выбрались в Парк Горького. Я ненавижу появляться там до захода – при свете дня он становится слишком просторным, там становится слишком много людей, но как только солнце скрывается за горизонтом, а вода в реке из грязно-серой превращается в чёрную, отражающую в себе всю пестроту красок ночного города, излишний простор вместо ощущения толпы уже даёт непередаваемое чувство свободы, и все снующие вокруг люди как-то сами собой прячутся в темноте, и даже расставленные повсюду фонари не мешают не замечать их. Именно в такой вечер мы были там, мы стояли на набережной, Саша была в каком-то новом платье, они для меня все всегда были новыми, даже если всё это время это было одно и то же платье. Шум толпы, звучащий где-то сзади, почему-то создавал ощущение уединённости, даже если на нас в тот вечер смотрели все глаза города – мы не могли узнать об этом, ведь когда человек целуется или смеётся, его глаза закрыты.

В последнее время мимолётные беседы о вечном сменились долгой болтовнёй ни о чём, в основном это были какие-то смешные истории из её жизни, в ответ на которые я мог лишь отпустить какую-нибудь шуточку, надо признать, в таком амплуа я чувствовал себя не так уж и уверенно: на её фоне мне казалось, что я и не жил вовсе, хотя в каком-то смысле это так и было. Проводя большую часть времени дома, читая много книг, сочиняя стихи, я не успевал, да и не хотел жить за пределами своей головы. Максимум на кухню спуститься мог, вот это да. Часто одному мне было намного интереснее, чем со сверстниками, а потом это уже переросло в привычку. Саша же была другой.

– … ну и в итоге мы до самого рассвета всей нашей компанией искали мою собаку, – она явно была довольна собой, вот уже двадцать минут она мне рассказывала, как отметила свой последний день рождения, там было что-то про дачу, а потом кто-то куда-то пошёл… Впрочем, я не слушал.

– Ничего себе! Здорово! – Я очень старательно прибавил на своём лице к выражению крайней заинтересованности радостную улыбку. Самое удивительное – она мне поверила.

– Надеюсь, в этом году всё пройдёт ещё лучше, – её день рождения должен был быть как раз через пару дней.

***

– Ну Герман! Ты опять уснул! –Рома изо всех сил пытался казаться злым, получалось довольно комично.

– А? О… – красноречиво заметил я.

– Герман, нам через тридцать минут ехать в офис, ты нашёл в интернете, как нам разобрать тот узел? – Ох, как много я бы отдал, чтобы быстренько узнать это… Ну, или чтобы Рома ушёл куда-нибудь, а я смог бы дальше спать.

Вместо ответа я виновата посмотрел на друга.

– Ладно, с кем не бывает, – попробуйте поверить, пожалуйста, что он именно так мне и ответил, а не устраивал мне разнос минут 15.

В офис ехали молча. Разговор как-то не клеился. И всё-таки чем-то он напоминал мне отца, только машина у него подешевле была, но вёл он её с точно таким же выражением лица – «ничего не происходит», в его лицо как будто вкололи очень много анестезии. И как они оба это делали? Мы специально нашли студию поближе к месту работы, так что наше каменное молчание держалось минут 15, не больше, потом мы принялись за работу, и Роме пришлось заговорить со мной.

– Гер, давай я быстро посмотрю, как там и что, ты пока расчехляй инструменты и давай переставай дуться – у нас работы много.

Вечно у них всех работы много, как будто все деньги мира хотят заработать, а все плясать должны вокруг них и это «много» каким-то образом разгребать, притом это «много» никогда не превратится в «мало» – в лучшем случае в «сегодня работы поменьше, трудимся только на час больше, чем должны». Хотя, стоит отдать Роме должное, работа спорилась, наши темпы позволяли надеяться, что мы закончим сильно раньше конца месяца. Интересно, нам тогда придумают какое-нибудь новое Просто-Самое-Важное-Задание-В-Этом-Мать-Его-Офисе? В любом случае, Рома не позволит мне саботировать нашу работу – мы закончим так быстро, как это физически возможно, а потом, видимо, возьмёмся за что-то новое. Псих, просто псих.

Конечно, мне тоже нравится, когда всё качественно сделано, но ведь есть же вещи кроме работы. Ну, сон, например, нет? Один раз я пытался рассказать об этом Роме – ему не понравилось, его брови так сильно сдвинулись к центру лба, что я даже не понял, как мне это понимать: то ли он удивился, то ли разозлился, то ли просто захотел в уборную. Сложно мне с ним иногда бывало, впрочем, как и со всеми.

Ты им честно – они не верят, зато с таким удовольствием слушаю ложь… А в действительности вообще оказывается, что они не слушают и не понимают ни того, ни другого, а просто ждут, когда ты договоришь, чтобы наконец заняться своими делами. Некоторые делают очень заинтересованное лицо, кивают, даже задают вопросы, а через неделю с удивлением спрашивают: «Разве ты мне это рассказывал?» И так каждый разговаривает с каждым, разговаривая на самом деле лишь с самим собой. А если кто-то и найдёт в своём эго немного места для кого-то другого и всё-таки решит послушать собеседника, так и тогда он ничего толком не поймёт. Ну, поймёт, но как-то по-своему. Вот даже эта книга. Все поймут по-своему, а дураком останусь всё равно я. Так это и работает.

Так о чём это я? Да, работа. А что работа? Мы в итоге решили ту проблему, нашли парочку новых, всё как обычно. Тогда вообще всё стало «как обычно».

***

– Герман?

– Здравствуйте, Александр Сергеевич. – Я уже окончательно разобрался, как всё работает, так что приезжать в Усадьбу нужды не было совсем никакой, я просто мог спроецировать всё у себя в голове.

Это вообще очень интересная штука, ведь по факту у меня был карманный Пушкин, да и не только он. Так как он просто порождение моего разума (умолчим, насколько он имеет отношение к действительности, я уже и сам не был уверен до конца), он действительно был всегда со мной, потому что его по сути не было. Мой мозг каждый раз создавал новую копию Пушкина по основному слепку в моём сознании, ну или что-то в этом роде. Проекции каждый раз немного отличались, особенно это было заметно по их росту и одежде. Каждый раз по настроению я немного корректировал собеседника под себя, довольно удобно, кстати. По сути, в реальности мы делаем то же самое, только у моих проекций было несколько меньше объективных свойств, которые могли вступать в конфронтацию с моими прихотями, поэтому мне было проще.

– Чего это ты вдруг решил навестить меня? Тебя уже довольно давно не видно. – Проекции пользуются моим собственным восприятием времени, как мило.

– Не знаю, как-то одиноко в последнее время.

– А как же Саша? Рома?

Признаться, мне было намного комфортнее, когда он притворялся незнакомым человеком, но все мои высокоинтеллектуальные глюки помимо всего прочего имели полный доступ к моим воспоминаниям. По сути они сами и сделаны из этих воспоминаний.

– Ну не знаю. Даже с ними я чувствую себя как-то немного неуютно. Раньше я думал, что Саша такая же, как я, а сейчас я уже как-то не знаю. Они ещё с Ромой так сошлись, мне иногда кажется, что я там лишний.

– Да, ты в некотором смысле другой, Герман. Как минимум, мало кто может видеть что-то похожее на меня, а уж осознать, что это такое и управлять этим… У меня же есть собственная память, и я помню других «кандидатов» в медиумы – это всегда был провал или почти провал. Точнее, память у нас одна на всех, потому что информационное поле едино, но это сейчас не важно. Тебе не кажется, что только твои способности медиума уже довольно сильно выделяют тебя? Я уже не говорю о том, что в отличие от многих, ты сам создавал себя, среда влияла на тебя меньше, потому что ты с ней толком не взаимодействовал, а когда взаимодействовал, это было не слишком удачно.

– Всё-то вы обо мне знаете. Даже раздражает иногда.

– Поверь, ты бы мне сейчас рассказал о себе то же самое. Скажешь, нет?

– Но ведь не может же быть, что ни с кем я не буду по-настоящему близок теперь? Только потому, что имею собственное мнение. Это же глупость.

***

Я проснулся. Всё-таки кое-что я не мог контролировать. Например, течение времени во сне, в противном случае я бы просто растянул моё пребывание в Усадьбе до бесконечности и никогда не проснулся бы. Впрочем, всему своё время.

В другом конце комнаты на такой же раскладушке, как у меня, сопел Рома. Уже было светло – через пыльное окно нашего кабинета светило солнце, где-то рядом тихо гудел сервер. Странно, что я проснулся до будильника, с моим-то графиком. Спать не хотелось. Конечно, я знал, что делать в таком случае: открываешь «Заметки» на телефоне и начинаешь писать. Даже не важно что, просто чтобы мысли лились ручьём, или пусть хотя бы капают, как протёкший кран, лишь бы голова не лопнула под их натиском. Кто-то курит, а кто-то делает так. Чувства не должны оставаться внутри, они наполняют всё тело, как обжигающе горячий пар, который вне своего сосуда обращается в ничто, но не выпускать его нельзя. Некоторые люди знают, что этот пар можно собрать, получив тем самым воду. Таких людей называют творческими. И тем утром я старательно собирал свой пар, вдруг пригодится.

В общем, к тому моменту, когда действительно нужно было просыпаться, я спал без задних ног, а мой телефон был полон всякой зарифмованной дряни. Противное верещание будильника – выключил. «Бдзым», – произнёс мой телефон. Пришлось пару секунд очень усердно думать, чего это он вдруг, такой приличный вроде, а тут вдруг такое. А. Это было уведомление. Читаю. Прочитал. Ничего не понял. По прошествии ещё нескольких секунд я смог вникнуть в суть сообщения, пришедшего мне: у Саши сегодня день рождения. Может, Рома поэтому вчера так торопился? Ну, чтобы мы сегодня смогли ничего не делать и пойти на праздник. Хотя он всегда такой, о чём это я.

Боковым зрением я заметил движение: что-то большое перебирало конечностями у Ромы под одеялом. Я было понадеялся, что какой-нибудь огромный лохматый паук съел его ночью, а теперь пытается улечься поудобнее, но реальность оказалась довольно разочаровывающей: это был сам Рома, просто он длинный, так что иногда бывает сложно поверить, что все эти длиннющие штуки – действительно части его тела. О, к шуршанию добавилось какое-то бормотание. Что-то про кофе, кажется.

В последние пару дней просыпаться нам было довольно тяжело, хотелось отдохнуть. Даже Рома, человек-киборг, выглядел уставшим. Мой мозг просто как-то не был готов увидеть такое, я скорее ожидал, что вся Москва рухнет и даже тогда Рома будет искать в руинах города офис, ну, потому что понедельник. Но нет, он действительно выглядел очень уставшим.

– Эй, дружище, у тебя так в чашке места для воды не останется, будешь чистый кофе жевать. Или так и запланировано? – Я с сомнением посмотрел на друга, который самозабвенно ложка за ложкой пересыпал весь кофе в офисе в турку.

– А? О, действительно. Ничего себе.

– Слушай, Ром, сегодня у Саши день рождения, она нас приглашала, помнишь? Может отдохнём сегодня, развеемся? На тебя уже смотреть страшно, подозреваю, что и на меня тоже.

– Ну… – Боже, даже тогда на его лице были заметны следы внутренней борьбы. Насколько под мешками под глазами, конечно, что-то можно рассмотреть. – Наверное, ты прав. Мы на неделю опережаем график, а альбом никуда не денется, верно?

В смысле на неделю?! То есть мы тут чуть ли не живём в этом офисе, почти не спим, чтобы на неделю опережать график?! Наверное, у Ромы под подушкой лежит маленькая статуя Никиты Сергеевича Хрущёва, и он просто очень хочет перед ней выслужиться. Надо будет спросить их обоих, что они об этом думают.

Впрочем, я был так обрадован дарованным мне днём отдыха, что в конфронтацию вступать не было совершенно никого желания. Быстро написал Сашке. Конечно, помимо хороших новостей я усыпал её различными пожеланиями, в красках рассказал ей, какая она прекрасная и замечательная, пожелал завоевать весь наш мир и ещё парочку параллельных миров в придачу, в общем, поздравил.

Мы с Сашей решили, что поедем с Ромой на машине, а дальше уже она одна решила, что сообщить об этом самому Роме должен я, не могу судить её за желание лишний раз обезопасить свою жизнь. Но вообще-то у меня была более важная проблема – подарок. У меня с этим всё время было сложно, всю жизнь. Хоть мне и казалось всегда, что я обладаю неплохой эмпатией, с подарками это почему-то никогда не работало: обычно я в лоб спрашивал о подарке или, что бывало чаще, дарил какую-нибудь фигню. Но вот проблема: в этот раз я просто забыл спросить! У меня был единственный шанс на спасение, и я даже не попытался им воспользоваться. Так похоже на меня.

– Рома, у нас проблемы.

– Герман, ты что такое в своём телефоне увидел? – Он рассмеялся. Ему, видите ли, смешно. А ещё друг!

– В каком телефоне? – Всё ещё было утро, не судите строго, – а, в этом. Там ничего. Зато в одном из московских домов сидит девушка, у которой сегодня день рождения, а в одном офисе неподалёку от неё есть парень, которые совершенно не представляет, что этой девушке подарить.

Рома кивнул, довольная улыбка расплылась на его лице. Он любил пошутить над проблемами, с которыми люди сталкиваются в отношениях, ведь сам он уже несколько лет был одинок, и, кажется, его это вполне устраивало. Шутки в духе «Ой, Герман, ты в футболке, тебе не кажется, что ты одет слишком откровенно? Сашка не одобрит» стали нормой нашего общения, разумеется, мне было, что ему ответить, но об этом не в книге.

– Так, давай не сейчас, прошу – Рому уже чуть ли не рвало от обилия придуманных шуток, так что я решил пресечь его юмористические излияния в самом начале. – У меня вообще-то проблема!

– Ага, твоя проблема с твоей девушкой! Беда-беда! – А ещё друг! Какой-то он слишком бодрый стал, мне не понравилось. Когда он перестал корчить мне довольные рожи и посерьёзнел, его уста наконец начали изрекать умные мысли, мне такое было не под силу. – Ну, слушай, она же сто процентов тебе намекала, она же девушка. Подумай получше.

После этих слов Рома поднял на меня глаза и оценивающе осмотрел мою тушку.

– Да, что это я. В общем, попытайся вспомнить, она по-любому говорила тебе что-нибудь такое… бредовое в общем. Что-то, что у неё не было никаких причин говорить, но она сказала.

– А, тогда все наши разговоры – один сплошной намёк.

Мне показалось, что Ромин вздох мог проломить мне череп, настолько он был тяжёлый, но нет, к сожалению.

Несколько минут мы молчали. Я очень надеялся, что Рома думает, как помочь мне, потому что у меня действительно не очень-то получалось. Вот что ей подарить? Что она вообще любит? Ну, разговаривать со мной, например, но на подарок на день рождения это как-то не тянет. А что ещё? А кроме чего-то связанного со мной? Мда. Неожиданно для себя я вдруг понял, что совсем ничего о ней не знаю. Конечно, я знаю её любимый цвет и все такие мелочи, но вот что насчёт её внутреннего мира? Я до сих пор толком не узнал её.

– Герман, ну не напрягайся ты так, разберёмся. Лучше собирайся, поедем по домам, будем приводить себя в порядок. Потом я за тобой заеду, придумаем что-нибудь с подарком, а там уже и за Сашей надо будет ехать. План ясен?

– Так точно, товарисч! – Я улыбнулся и подмигнул другу, не забыв шутовски отдать ему честь.

Через 3 часа я, уже весь такой красивый, вновь сидел в машине Ромы, всё ещё не понимая, что делать с подарком, но спокойный. Если Рома сказал, что придумаем, значит, придумаем.

– Я правильно понимаю, что идей у тебя нет? – Думаю, он спросил просто из вежливости, да и ответа ждать не стал, – у моего отца есть знакомая, котов разводит. Понимаешь, о чём я?

– Нет, подожди, ты серьёзно? А если он ей не нужен?

– Она мне говорила недавно, я только, когда папа сказал про котов, вспомнил. Да и идей других всё равно нет. У тебя ещё остался аванс?

– Да, немного осталось.

– Ну вот и отлично, купишь ей замечательного котяру, и всё будет отлично.

После этих слов мы отправились на… кошачий шопинг? В общем поехали мы.

Иногда я начинал побаиваться его. Он из бедной женщины верёвки вил. Она была готова бесплатно отдать любого своего питомца, лишь бы угодить Роме. И как он это делал? В итоге мы выбрали «спортивную модель», как говорил мой друг. Это был австралийский дымчатый кот. Ну, что о нём ещё сказать? Он был дымчатый, действительно, именно такой и был. Несмотря на то, что австралийский, ходил он лапами вниз, по крайней мере пока. Возможно, в полнолуние что-то меняется, кто знает. А так кот он и есть кот, глаза у него были серые, морда наглая, умная. Рот был, лапы, усы, хвост – полный комплект документов, как говорится. После официальной передачи нам животинки мы уже было хотели отправиться за Сашей и только тогда заметили подвох.

«А вот мы кота в машине как объясним? Или мы его спрячем? В багажник, видимо. А продукты… Мы привяжем тележку из супермаркета к машине и всё такое? Неловко получилось», – в автомобиле поднимались панические настроения.

Решили, что кота дарить будем не на даче, а когда мы будем забирать Сашу из дома. Оно так даже лучше выйдет, вдруг она не захочет его брать с собой?

План был следующий: мы приезжаем, я быстренько проникаю в подъезд и следую в направлении её квартиры, звоню в дверь, девочка выходит, видит меня с цветами, радуется, бросается мне на шею, потом видит кота, радуется опять, потом опять видит меня, видит нас с котом, радуется в третий раз, потом мы едем на дачу, все танцуют.

Реальность оказалась немного более прозаичной. С самого начала всё как-то криво пошло. Сначала я не мог вспомнить код от подъезда, потом не без труда нашёл нужную квартиру, но это всё ладно. Выдох, звонок в дверь, слышу шаги. Парадная улыбка, букет повыше, кота рядышком, хотя в переноске всё равно непонятно, что это именно кот, но всё же, в общем, полная боевая готовность, дверь открывается… Мне ни разу не пришло в голову, что дверь может открыть кто-то кроме Саши. Это было просто фиаско.

На пороге стоял мужчина, мужик, среднего роста в махровом халате, на вид ему было лет 50, лысый. Лицо его располагало к себе, он выглядел достаточно спокойным человеком, но что-то было в нём такое, что давало понять: эту лестничную клетку ты можешь покинуть очень быстро, и повезёт, если сделаешь ты это по своей воле и ногами. Конечно, это был отец моей возлюбленной. Пришлось быстро соображать, нужно было вспомнить его имя, не знаю, почему, но мне не хотелось обращаться к нему просто на «вы», здесь нужно было имя. И поклониться ещё можно на всякий случай. «Бью челом» и всё такое, вы знаете. Тем временем он выжидающе смотрел на меня, брови его были слегка приподняты, на лбу появилась морщина, у них это, видимо, семейное.

– Здравствуйте, – я так уверенно начал, как будто уже вспомнил его имя, невероятно. Пришлось использовать первый пришедший в голову вариант, – Валерий Дмитриевич, я Герман, мы с вашей дочерью…

«И вот как ему сказать об этом? Может, просто отдать ему кота и убежать? Цветы, пожалуй, протягивать ему не стоит».

Тут он сам неожиданно пришёл мне на выручку.

– Да, я знаю, Герман, мне Саша рассказывала о тебе, – он сказал это как-то быстро и отрывисто, а в голосе его не было слышно ни нотки удивления. Ну хоть с именем вроде попал. – Я правильно понимаю, что ты не ко мне пришёл? Сейчас позову её.

Да, очень романтично получилось. Валерий Дмитриевич развернулся, закрыл дверь, чтобы через пару минут она открылась вновь, но в этот раз я всё-таки увидел то, на что с самого начала рассчитывал. Выглядела Саша, как всегда, ангельски. Как обычно, лёгкое платье, только в этот раз она почему-то предпочла красный цвет. В сочетании с её голубыми глазами и светлым, даже бледным, цветом лица получался ярко горящий триколор, от неё буквально веяло цветущей свежестью, я будто оказался в Кёкенхове в самый сезон, сразу как-то запахло весной.

Дальше всё пошло вполне по плану, она крепко обняла меня, совсем рядом с лицом я ощутил её дыхание – мята, руки у неё были холодными, но в жаркий августовский день это было как нельзя более кстати. Может, у меня и было заготовлено какое-то поздравление для неё, я не знаю, даже если да, тогда я его напрочь забыл – были дела и поинтереснее.

Нас прервало недовольное «мяу». Я вспомнил о переноске, которая вообще-то всё ещё была у меня в руке. Саша испуганно отскочила от меня, надо же, она и не заметила, что я не один сегодня.

– С днём рождения! – Я смущённо улыбнулся, – это твой подарок. Он кот.

После этих слов я стал напряжённо вглядываться в её лицо: как она отреагирует? Сначала она нахмурила брови –, видимо, думала, потом задумчивость в одно мгновение сменилась широкой улыбкой, она чмокнула меня в щёку и полезла в переноску смотреть животинку.

По её довольному лицу я понял, что Рома был совершенно прав, подарок ей не просто понравился – она была в восторге. Она тискала его, целовала. Бедный кот, у него и так в жизни начали происходить какие-то странные вещи, так ещё и некая непонятная девушка начала проделывать с ним граничащие с садизмом манипуляции.

– Это австралийский дымчатый, – не то что был я был уверен, что это так уж важно, просто хотелось напомнить, что я всё ещё здесь.

– Тогда будет Тасман. – Безапелляционно заявила моя леди, не обратив на меня никакого внимания. Думаю, если бы это сказал не я, а сам Сатана, она отреагировала бы точно так же.

Минут через 5 мне всё же удалось вытащить её из подъезда, так что Рома даже не успел уснуть за рулём своего авто. Она подбежала к двери водителя, постучала своим кулачком по стеклу, как только оно опустилось, она выслушала его краткий вариант поздравления, чмокнула его в щёку и прыгнула на заднее сидение автомобиля. Пока мы ехали в машине она не расставалась с Тасманом, хотя я, конечно, ожидал, что на его месте буду я. Ревновать к коту, почему бы и нет? Звучит, как хорошая идея.

Когда мы приехали в супермаркет, вместе со мной в замешательство пришёл и мой друг: Саша отказывалась идти с нами за продуктами, потому что, видите ли, с котом её туда не пустят, а его одного она не хотела оставлять. Она сообщила нам, что по телефону будет объяснять нам, что следует купить. Мы явно переборщили с подарком, она вполне могла обойтись новым феном. Впрочем, я всё равно с ней в последнее время разговаривал не так уж и много, в наших отношениях появилась какая-то напряжённость, так что, может, и хорошо, что она так занялась котом.

В общем, на дачу приехали трое: Саша, Тасман и какие-то два парня, слившиеся в одну бесформенную массу, состоящую из тихой и стыдливой ревности к коту. Кампания в высшей степени занимательная.

К вечеру всё было готово: мы с Ромой не только занялись мясом, но и смогли оторвать Сашу от Тасмана, чтобы она всё-таки тоже что-то приготовила. Впрочем, проверить её сознательность мы никак не могли, потому что остановить душевные посиделки у мангала не может совершенно никто, особенно когда в этой самой беседке жарится мясо. По многим причинам, начиная запахом шашлыка и заканчивая некоторым шансом его возгорания и впоследствии вегетарианского дня рождения. В какой-то момент в нашу мужскую компанию подтянулся Тасман, получив кусочек сырого мяса, он стал вместе с нами задумчиво вглядываться в огонь. Главное, чтобы палёной шерстью не начало пахнуть.

Постепенно, видимо, на запах еды, начали приходить какие-то люди. Как выяснилось позже, гости. Всего пришло около десяти человек, не считая нас. Немного больше среди них было девушек, но были и молодые люди, в основном в качестве багажа этих самых девушек, но всё же. Все парни поочерёдно занимали место в беседке и присоединялись к нашему созерцанию огня, уже без мяса, кстати. Мы даже подумывали ввести обряд посвящения: каждый, чтобы получить место у Великого Огня должен был вкусить сырой плод Свиньи Животворящей по подобию Тасмана, но потом поняли, что тогда вся потенциальная вторая партия шашлыка пойдёт на обряд инициализации каких-то незнакомых людей, имён которых я так и не запомнил, а оно того явно не стоило.

Рома тогда взял на себя роль предводителя племени мужского. Серьёзно, он оказался настоящей душой компании, он не только не забывал развлекать ребят какой-нибудь весёлой историей, но и очень вовремя замечал, когда кому-то становилось скучно и быстренько решал эту проблему. Лишь меня он не трогал – Рома знал о моей нелюбви к большим компаниям, и он один понимал, насколько тяжёлым для меня обещал быть тот вечер.

Постепенно в беседку стали перемещаться и девочки, по их розовым щёчкам и блестящим глазкам мы поняли, что вино они открывать умеют. Я бы предпочёл ограничиться теоретическим предположением, если честно. Когда все расселись, настало время говорить всякие слова, предварительно сделав очень торжественное лицо, и всё такое. Первым на правах молодого человека Саши слово взял я. Конечно, умей Тасман говорить, первым был бы он, но хоть каким-то недостатком он обладал.

Конечно, я не мог просто сказать тост. Я написал стихи. А почему нет? Я же умею, правильно? Вообще, ничего такого не планировалось, просто нужно было как-то убить время в поездке на дачу, набросал быстренько. Разумеется, все были в восторге. Не уверен, что все из них до этого читали стихи. Сашке очень понравилось, она радостно аплодировала, видимо, они смогли открыть не одну бутылку вина. Стихи и правда были довольно дурновкусными, поэтому в книге приводить их я не буду. Далее за столом поочерёдно звучали пошлые шутки, избитые поздравления и звон бокалов. Стаканов. Фужеров. Вот бы кто рассказал, чем они принципиально отличаются.

Стемнело, Рома поставил вторую партию мяса. Аккомпанемент пьянству тем временем стал более скудным – из списка исключили тосты, за ненадобностью, полагаю. Я в тот вечер ограничился бокалом вина, больше пить не хотелось. Постепенно все переместились из беседки в гостиную, там была отличная аудиосистема и бильярд, так что можно было включить какую-нибудь замечательную попсу. Постепенно наша дружная компания распалась на стайки и парочки. Мы с Сашей и Ромой сидели втроём за барной стойкой, они болтали о чём-то, смеялись, я не слушал.

Было как-то неприятно, хотелось помыться. Всё это казалось очень противным, грязным, и я не мог объяснить себе, почему. В задымлённой комнате играла музыка, слышны были разговоры о чём-то, смех. Столько людей и ни одного человека. В итоге оказывается, что всех более всего интересует, как допить бутылку и в какой комнате потом можно будет уединиться с кем-нибудь, желательно, незаметно.

Я заметил на себе взгляд Ромы, такой понимающий, даже немного ласковый. Видимо, он какое-то время наблюдал за мной и понял, что что-то не так. Сашка, не замечая нашего безмолвного разговора и моего, по сути, отсутствия и улыбаясь, продолжала что-то там рассказывать. Я поцеловал её в шею и шепнул на ухо: «Я пойду подышу немного».

На улице было свежо, уже около двенадцати часов ночи, так что дневная жара окончательно спала, я сел на ступеньки крыльца, рядом присел Тасман. Напротив стоял Александр Сергеевич.

– Герман, неужели у тебя получилось?!

– Да, это оказалось не очень-то сложно. Причём я почему-то уверен, что остальные люди вас не увидят.

– Но зачем?

– Не знаю, ну не с ними же мне быть, – я кивнул головой в сторону дома. – У вас тоже так было?

– Да, иногда. Мы с тобой уже это обсуждали, ты немного другой, не стоит ждать, что вы найдёте общий язык.

Я вздохнул. Со всей ясность я осознал тем вечером, насколько мой потусторонний друг прав. Или это все они потусторонние, а он как раз более чем нормальный, здешний, скажем так? Тасман с интересом уставился на нового знакомого. Чрезвычайно умный кот. Почему-то меня не очень удивило, что он увидел мою проекцию, даже более того, он вполне спокойно на неё реагировал. Кот и мёртвый поэт, вот так, вот она, моя свита.

За спиной хлопнула дверь, это была Саша. Тасман быстренько шмыгнул обратно в дом, мы с ней остались наедине.

– У тебя такие глаза, будто в каждом по два зрачка, как у самых новых машин, – вспомнилась почему-то песня.

– Что? Герман, ты чего?

Какая-то горькая усмешка вырвалась сама собой.

– Ты в норме? Как себя чувствуешь? – Сашка выглядела какой-то взволнованной.

Да, всё хорошо, конечно, хорошо.

– Всё отлично, не переживай, пожалуйста.

Я поцеловал её, это был долгий поцелуй, мне не хотелось отпускать её, хотелось просто раствориться прямо сейчас, чтобы на этом закончилась моя жизнь, чтобы это было самое последнее, самое важное, единственное. Её горячая рука коснулась моей шеи, другой она нежно гладила мою голову. Где-то на фоне играла какая-то очередная популярная, ничем не отличающаяся от других мелодия. Кажется, начались танцы, значит, закончился алкоголь. Не знаю, почему меня тогда вдруг заинтересовало это.

Поцелуй был жаркий и влажный, в нос мягко прокрался запах вина. Ветра не было, ничего не было, так мне хотелось думать, но я слышал позвякивание каких-то пустых сосудов в доме, уж не знаю, что это было. А Саша уже не была продолжением меня. Раньше я не касался её, раньше мы просто сливались в одно целое, не надо было обнимать друг друга осознанно, всё происходило само собой, она была моя, а я – её. Тогда же я был вполне свой собственный, а девушка рядом была как-то отдельно, как деталька лего, которая случайно зацепилась за другую в коробке. Одной рукой она взъерошила мои волосы, другая рука была на моём колене, а мне всё ещё хотелось просто принять душ.

Всё когда-то происходит впервые, первый поцелуй, первое «я люблю тебя», тогда мы первый раз стали чужими. Я убрал её руки со своего тела, поднялся и на затёкших ногах пошёл обратно в дом.

– Ром, дашь денег на такси? Я последние на Тасмана потратил.

– Герман, ты чего? Что случилось?

– Нормально всё, не переживай. Я домой поеду, не хочу здесь быть. Извинись там перед всеми за меня, я всё равно их имена не запомнил.

***

Мы стояли у ворот. Саши было не видно, оно и к лучшему, видеть её совсем не хотелось. Было видно, что Рома хотел как-то подбодрить меня, что-то сказать, но слов не находил. Мы молчали, иногда молчание бывает лучше слов, намного чаще, чем мы думаем. Тишину нарушил звук подъезжающего автомобиля – Toyota Camry, до сих пор помню. Мы пожали друг другу руки, а потом я укутался в салон автомобиля.

Глава 4. Дирижабль.

Так непривычно было просыпаться дома.

Непривычно было быть одному. Я не знал, что сказать Саше, но совершенно ясно понимал: общего у нас больше ничего не было и быть не могло. На телефоне было 15 пропущенных от неё, похвальное упорство. «Заблокировать абонента», – тап. Была пара сообщений от Ромы, он переживал за меня, похоже, больше, чем я сам.

– Алло, Ром, извини, забыл вчера написать, что доехал. У меня всё нормально. – Я решил позвонить ему.

– Доброе утро, ладно, хорошо, что всё так закончилось. Слушай, я подумал, наверное, стоит нам пару дней отдохнуть, а то пашем, как проклятые, – его голос показался мне немного странным, но особого желания разбираться в причинах сего явления не было.

– Хорошо, напиши, когда приезжать в офис.

Кладя трубку, я уже совершенно чётко понимал, что ни в какой офис я больше не приду. Сварил себе кофе, достал ноутбук и стал писать. В голове было кое-что, что было необходимо записать, почему-то мне так показалось, во всяком случае. Часа два я стучал по клавишам, к полудню моя работа подошла к концу. Установил таймер публикации на восемь вечера. Это было стихотворение, которое должно был увидеть свет хотя бы в социальных сетях.

12:00

Дверь тихонько приоткрылась, вошёл отец. Наверное, он что-то хотел сказать, но, увидев моё лицо, осёкся.

– Доброе утро, – как-то неуверенно произнёс он.

Уж не знаю, чего такого он увидел в моём лице, но это здорово выбило его из колеи. Мысль как-то пропала из его глаз.

– Там мама блинчиков испекла, будешь?

– Может, позже.

Вдруг мне почему-то вспомнилась одна вещь. Стихотворение некоего Китова Д.Б., которое я тогда нашёл в библиотеке. Я пытался найти в интернете что-то об авторе, но в итоге только узнал много нового о китах. Я наизусть помнил ту строфу, так что просто прочёл её отцу и спросил, кто это такой.

Он выглядел удивлённым, даже несколько шокированным. Тяжёлый вздох, на его бледной, сероватой коже вдруг почему-то появился румянец. Он как-то смущённо улыбнулся каким-то своим мыслям, подумал немного и с блеском в глазах сказал:

– Это я, – это слова как-то так просто вылетели из его рта, что я подумал бы, что это шутка, но вряд ли от старого доброго Юрия Антоновича можно было такое ожидать.

– В смысле?

В смысле? Мне всегда казалось, что мой отец родился с Уголовным кодексом в руках и читать он учился именно по нему. Я ни разу не видел, как он читает художественную литературу, а уж чтобы писать стихи…

– Мне же тоже когда-то было восемнадцать, – он улыбнулся и похлопал меня по плечу. – Я тоже был молод, тоже хотелось всего, хотелось браться за всё, чтобы искры летели и горячий воздух жёг лицо. А потом я понял, что кроме себя у меня появилась твоя мама, мы с ней довольно рано познакомились, и я рано стал задумываться о браке, поэтому отбросил мечты, пока была возможность и начал много учиться, потом работать. Ну и писал стихи, конечно, закончил тогда. Большая их часть не сохранилась, но вот, видишь, кое-что всё ещё можно найти, да ещё и в довольно неожиданном месте. А Китов Д.Б. – мой псевдоним. Особой идеи в этом нет, просто в голову пришло. У меня даже сборник стихов небольшой был.

Последнее он сказал с некоторой гордостью, которая была заметна, хоть отец и пытался её скрыть. Вот так новость. Многое мне становилось понятно после его откровения, но не могу сказать, что это «многое» меня уже как-то очень сильно интересовало. В итоге моё восприятие ограничилось скромным «мой отец тоже был поэтом, ну прикольно».

– Ладно, я пойду, мне на работу пора. Вечером увидимся, – он пожал мне руку, развернулся и было начал уходить, но вдруг остановился в дверном проёме. – Тебе принести дело какое-нибудь интересное? Или, может, купить что-нибудь?

– Не знаю, нет, наверное, – я постарался улыбнуться.

Дверь закрылась, я взял гитару и стал играть «Лампами», этим и занимался, пока пальцы не начали болеть.

16:30

В комнате было душно и тесно. Ненавижу это время, когда последние следы утренней свежести испаряются на солнце, а облегчение заката ещё не скоро, в это время вся Москва устаёт. Кажется, ещё немного и совковых девятиэтажках можно будет разглядеть испарину. Решил поспать.

19:40

Проснулся. Небо ещё было светлым, но где-то рядом с горизонтом уже стали появляться алые слёзы заката. Чего это он, закат-то?

20:20

Поднялся на крышу, здесь дышать было легко и приятно, над всеми. Я всегда видел немного дальше, чем другие, и сейчас это обрело своё физическое воплощение. Мне никогда не было места среди них.

Впервые захотелось перечитать свои стихи, теперь они не казались мне такими ужасными, каждое было крупицей меня, каплей моей жизни. Не важно, хороша ли рифма, красив ли образ, это всё эмоции, а они ценны сами по себе. Тогда я понял, что можно было начать ценить их немного раньше, чем тогда, когда я мог о них лишь вспомнить.

Вот стихи о Саше. Придуманные стихи о придуманной Саше. Ну хоть моя фантазия в этом мире смогла себя сполна реализовать, а вот всё остальное сплоховало. В сказки я всегда верил, так что сочинить свою смог без особого труда, а затем и поверить в неё.

Было немного неловко, эту дверь хотелось закрыть так же тихо, как дверь в мою комнату закрывал отец, но такую дверь без грохота не закрыть, зато её потом и вскрыть никак не получится.

22:00

Через 2 часа будет опубликовано моё первое стихотворение. Никогда не мог набраться смелости публично показать свою писанину, но теперь уже не было никакой разницы. Это был мой магнум опус, моя песня. Первые да будут последними, какое интересное переосмысление. Многое я так и не узнал, например, как же расшифровывать эти циферки в скобках рядом с библейскими цитатами.

Над горизонтом ласково светила красная полоска заката, всё остальное небо уже было нежно-синего цвета. Может, и правда, глаз великана?

Прозвенел будильник. Я ненавидел делать что-то по будильнику, по графику, по указке, но в этот раз хотелось, даже было просто необходимо, сделать что-то немного неожиданное, даже для самого себя.

Я нажал «Отложить», как будто это имело смысл. Плевок через правое плечо. Шаг через бортки. Полёт.

Эпилог

Информация о моей смерти несколько преувеличена. Ну, если вы читаете это, значит, не так уж я и умер, правда? Ну то есть я умер, но не совсем. Пушкин тоже умер, а тем не менее я неоднократно говорил с ним, да и Тасман его видел. Как Александр Сергеевич очень правильно отметил, грань между сном и реальностью – штука очень условная. Так и со смертью, как выяснилось.

Я продолжил своё существование, только в более интересной форме – я переехал в Усадьбу. Насколько вообще можно судить о моём местоположении с учётом отсутствия у меня какого-либо физического воплощения, конечно. Я теперь везде, знаю всё и при этом совершенно мёртв, вот так.

Конечно, моя смерть была большим потрясением для близких, даже говорить об этом не хочу. Но потом всё как-то постепенно наладилось, насколько всё могло наладиться. Посмертно вышедшее стихотворение тогда мгновенно разлетелось по сети, его до сих пор периодически цитируют, а вот музыкальный альбом успеха почему-то не возымел. Да, Рома тогда довёл его до ума, выложил в сеть, его даже первое время пытались слушать, но очень быстро забыли о нём. Впрочем, я не расстроен. После меня кое-что да осталось, пусть это только лишь одно стихотворение.

Рома, кстати, женился на Саше. Видимо, общее горе их так сблизило, не знаю. У них всё отлично, Рома основал собственную компанию, они там делают какие-то умные технические штуки, Саша просто классная, ей не надо было для этого ничего основывать. Не очень хорошо всё получилось с Тасманом – оказалось, что у Валерия Дмитриевича, отца Саши, аллергия на котов, так что мой подарок чуть не отправился на мороз, но в итоге он остался у моих родителей, для них он память, да и животинка занимательная.

Вот так. Не знаю, что ещё сказать, у всех всё довольно обычно, так что… Прощайте. Ну, или до встречи!

Оглавление

Пролог

Глава 1. Поэт.

Глава 2. Гражданин.

Глава 3. Танцуй или забудь.

Глава 4. Дирижабль.

Эпилог