Рассказы разведчика [Иван Николаевич Бывших] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Иван Бывших Рассказы разведчика

Бывших Иван Николаевич

Рассказы разведчика

От автора

Дорогой друг!

Ты учишься в школе или в институте, а может быть, готовишься к службе в армии или уже служишь в ней, и ты хотел бы узнать, как во время Великой Отечественной войны воевали твои сверстники – одногодки по возрасту.

Эта книга, которую ты сейчас держишь в руках, предназначается для тебя и должна помочь тебе в этом. Герои этой книги – полковые разведчики. Ты уже, наверное, слышал, что разведчики на войне были самыми бесстрашными бойцами, что им приходилось выполнять самые ответственные и рискованные задания. Хочу сказать, что на фронте была железная дисциплина. Без нее нельзя было победить такого сильного и коварного врага, как немецкий фашизм. Что прикажет командир, то и делай, куда пошлет, туда и иди. Прикажет стать пулеметчиком, и после соответствующей подготовки и учебы, ты им становишься, пошлет на курсы саперов, и ты идешь в саперы. Но в этом правиле было одно исключение – это разведчики. Никто не мог бойцу приказать стать разведчиком. В разведку брали только добровольцев. Если ты чувствуешь, что у тебя, как тогда говорили разведчики, «кишка тонка», то иди лучше в другое подразделение и не позорь себя. На выполнение очень ответственных заданий из числа разведчиков шли тоже добровольцы. Это потому, что разведка на фронте считалась не только военным делом, но и воинским искусством. Не каждому оно по плечу, а я даже сказал бы, и по душе.

Даже среди опытных солдат-фронтовиков разведчики пользовались большим авторитетом. Обычно, когда они появлялись на переднем крае, бойцы старались завязать с ними знакомства, поговорить и покурить вместе, чтобы узнать от них последние полковые новости: скоро ли будет наступление, что собирается делать противник, когда полк выведут на отдых. Солдаты были уверены, что разведчики знают все, да помалкивают.

В этой книге ничего не выдумано. Из боевой практики взвода пеших разведчиков 210 стрелкового полка 82 Краснознаменной Ярцевской орденов Суворова и Кутузова стрелковой дивизии я выбрал самые интересные и значительные эпизоды и описал их в виде отдельных рассказов. Рассказов этих набралось на целую книгу. Даты, названия населенных пунктов и городов, имена и фамилии разведчиков, бойцов и офицеров – подлинные. Некоторые из упомянутых в книге разведчиков живы и по сей день. Например, Виталий Дмитриевич Чеботарев живет в Москве, а Александр Александрович Хомяков – в Минске.

Из этих рассказов ты, мой друг, узнаешь, как жили, работали и воевали на фронтах Великой Отечественной войны молодые ребята – разведчики, которым в те далекие и грозные годы было по восемнадцать-двадцать лет от роду, примерно столько же, сколько тебе сейчас. Не всегда и всё им удавалось, война дело сложное и рискованное, и об этом ты тоже узнаешь из этой книги. Многие из разведчиков погибли, не дожили до Победы, но они честно и добросовестно, не жалея сил и своей жизни, делали свое трудное, но нужное дело, с каждым днем приближая Великую Победу.

1 ДЕРЗКИЙ НАЛЕТ

Во время крупного наступления, когда наши части продвигаются вперед по несколько десятков километров в сутки, резко возрастает роль полковых и дивизионных разведчиков, которые действуют впереди наступающих частей. Они вовремя обнаруживают врага, уточняют его нахождение, численность, вооружение и наличие укреплений. Все эти разведанные они передают своим командирам, которые по ним принимают нужные решения.

Кроме того, разведчики преследуют противника по пятам, часто заходят к нему в тыл, нападают на его арьергардные части, захватывают мосты, предотвращают разрушение населенных пунктов. Случается и так, что вырвавшись далеко вперед, они иногда при благоприятных условиях выполняют такие задачи, которые посильны только крупным воинским подразделениям. Один из таких случаев описывается в данном рассказе.

23-24 июня 1944 года наша армия неожиданно для врага перешла в наступление и взломала на протяжении сотен километров по фронту долговременную оборону фашистов. Началась знаменитая операция под названием «Багратион», которая закончилась полным освобождением Белоруссии. Наш 210 стрелковый полк 82 стрелковой дивизии удачно форсировал реку Друть, прорвал оборону врага и начал продвижение вперед. 26 июня 1944 года мы, разведчики этого полка, под командованием капитана П.С. Бородина вырвались далеко вперед своих батальонов и оказались на окраине села Добысно. Мы знали, что впереди никого нет, кроме наших танкистов. Приближаясь к селу, мы издали заметили в нем танки Т-34, рассредоточенные вдоль улицы и умело замаскированные между строениями. Это был наш передовой танковый отряд из 9-го танкового корпуса. Нашему появлению танкисты обрадовались. Известно, что танки большая сила на войне, но без поддержки пехоты они часто становятся не такими опасными для врага. Мы тоже были рады быть рядом с танками и танкистами. Разведчики и танкисты стали знакомиться, угощать друг друга махоркой, искать земляков.

– Кто из вас старший, прошу к нашему командиру, – сказал невысокого роста танкист, выскочивший из блиндажа.

Капитан Бородин, старший лейтенант Мочалин, командир взвода наших разведчиков, и я последовали за ним. Сначала мне показалось, что в блиндаже никого нет, но, приглядевшись, я заметил в дальнем углу человека, который смотрел в бинокль через амбразуру. Около него стоял полевой телефон.

– Медленно шагаешь, пехота, – сказал он, подходя к нам. – Заждались вас, почти сутки воюем одни с фашистами.

Он за руку поздоровался с нами и сел на высокую табуретку.

– Как можем, так и идем, – ответил Бородин и сел с ним рядом. – Расскажите лучше о противнике, товарищ майор.

Майор подробно рассказал о сложившейся на этом участке фронта боевой обстановке. По его словам, в селе Добысно, на той стороне реки, фашистов не больше батальона. Их оборона состоит из двух траншей полного профиля с разветвленными ходами сообщения. Основная их сила – минометы, которые расположены в глубине обороны, за бугром, и поэтому подавить их танковыми орудиями невозможно. Через реку есть мост, но хлипкий и для танков не проходим.

– У нас есть приказ, – закончил свое пояснение майор, – как только подойдет пехота, так нам нужно сразу же сняться и перебазироваться на правый фланг.

Наступило неловкое молчание.

– Значит, бросаете нас? – сказал капитан П.С. Бородин.

– Что поделаешь, приказ есть приказ. Но, если вы начнете немедленно, то мы, конечно, поддержим вас огнем наших орудий. Ждать не можем.

Капитан задумался. Если танки уйдут, фашисты сразу это обнаружат и сопротивление их, конечно, усилится. Пока подойдут батальоны полка, пройдет много времени, фашисты укрепят свою оборону и потом выбивать их станет труднее. Было бы хорошо под прикрытием танков начать атаку. Но где батальоны?

От разведчиков прибежал связной Игнат Омельченко, который сообщил, что весь взвод расположился в крестьянской бане на берегу речки, откуда открывается хороший обзор и очень удобное место начала форсирования речки.

Капитан выслушал разведчика и сказал ему:

– Немедленно отправляйся навстречу батальонам и передай командирам, что мы начали наступление на деревню. Беги быстрее, не жалей ног и помни, что от тебя зависит успех нашего наступления.

– Слушаюсь, товарищ капитан, – выпалил Игнат и, сорвавшись с места, бегом помчался по тракту в обратном направлении.

Капитан Бородин подошел к майору и сказал:

– Через полчаса, не позже, мы начнем атаку. Поддержите нас огнем, да смотрите – нас не перестреляйте, ребята у меня напористы, полезут в самое пекло, так что вам будет нелегко определить, где свои, а где фашисты.

– Ладно-ладно. Как-нибудь разберемся.

Мы с капитаном ползком по-пластунски перебрались к бане. Она стояла в низине, недалеко от реки, отсюда хорошо просматривался весь противоположный берег, занятый фашистами. Первая линия траншей извилистой лентой огибала всю деревню, пересекала огороды, посевы и ухолила дальше в поле. Для лучшего обзора немцы часть посевов выкосили, а часть оставили. По траншее не прячась, в полный рост, ходили фашистские солдаты. Оживленно было и в самой деревне. Куда не наведешь бинокль, в его поле зрения обязательно попадет то фашистский солдат, спокойно шагающий по улице, то часть бруствера, над которым торчит дуло немецкого пулемета. Единственный мост через речку был целым, до него от нас было не больше сотни метров. Но никто не знал, заминирован он или нет. Всех разведчиков капитан разбил на две группы.

– Одну группу поведу я, – сказал он, – А вторую старший лейтенант Мочалин. Река глубокая, придется искупаться.

По его команде обе группы одновременно покинули баню и по-пластунски устремились к реке. Густая трава надежно скрывала нас от фашистских наблюдателей. Я ползу по мокрому болотистому грунту, временами делаю короткие перебежки. Вижу, что передние разведчики с ходу бросаются в речку и плывут по воде. Вот уже Сергей Петялин и Алексей Волокитин выбираются на противоположный берег и, сбрасывая с себя тину, во весь рост стремительно бегут к немецким траншеям. За ними устремилась большая группа разведчиков. Я подбегаю к речке и слышу приглушенный стон:

– Тону, тону, помогите.

Я глянул вниз, увидел в воде около берега рыжую голову разведчика Бориса Уцына, который барахтался в воде. Рядом с ним болталась его пилотка. Я бросился в воду и вытащил его на берег.

– Ты что? – спросил я Бориса, помогая ему очистить автомат.

– Плавать не умею, думал, что мелко, – ответил он.

– Эх ты! Бежим в обход через мост, – мы побежали вдоль берега по направлению к мосту. Ноги вязнут в хлипкой болотистой почве. Хорошо, что пока ни фашисты, ни наши не стреляют.

И вдруг все разом изменилось. Фашистские пулеметы, винтовки и автоматы открыли ураганный огонь. Мы бежим теперь через пространство, которое простреливалось со всех сторон. Мы уже не замечаем хлюпающую под ногами воду, а слышим только непрерывный свист пролетающих мимо пуль. Я вижу, как свистящий град прижал к земле наших разведчиков. Их атака срывалась. Но в этот момент над траншеей врага, откуда строчил немецкий пулемет, в небо взметнулся огромный огненный смерч. Сарай, и вместе с ним пулемет, взлетели в воздух. Разведчики поднялись с земли и с криком «Ура!» бросились в траншею врага.

Пробегая по мосту, я повернул голову назад, чтобы убедиться, не затерялся ли в этой суматохе Борис Уцын. Он бежал за мной чуть позади. На какой-то миг я увидел на бугре позади себя наши танки. Они вышли из укрытий и, как огромные черепахи, ползли на фоне белых облаков. Развернув орудия, они на ходу вели огонь по врагу, поддерживая атаку разведчиков. Это они разнесли вдребезги станковый пулемет немцев.

Перебежав мост, мы свернули с дороги и стали нагонять основную группу разведчиков. В это время на мост и на подходы к нему обрушился шквал минометного огня. Мгновенно весь участок дороги был закрыт дымом и пылью, земля клокотала, мины звонко рвались, разбрасывая по сторонам щебень, гальку, куски черной земли. Со свистом и воем проносились мимо нас горячие осколки. Они врезались в болотистую влажную землю и шипели, как сало на сковородке. Добежав до посевов, мы с хода плюхнулись на мягкую теплую землю, чтобы хоть немного перевести дыхание и осмотреться. Я повернул голову и неожиданно встретился глазами с лежащим рядом со мной человеком. Это была женщина, видимо, жительница деревни. Она лежала в неестественной позе, не шевелилась и молча смотрела на меня широко раскрытыми глазами. Я заметил, что из-под туловища этой женщины торчит маленькая пухлая детская ручонка. Так вот почему эта женщина не шевелится и лежит в неудобной позе – она своим телом закрывала ребенка.

Вдали между домами я увидел бегущего вперед нашего разведчика. И вдруг, словно из-под земли, тоже прямо передо мной из траншеи по грудь высовывается фашистский солдат, который ловким движением вскинул винтовку, чтобы взять на прицел бегущего разведчика. Сейчас грянет выстрел и одного нашего товарища не станет. Близко от меня раздалась короткая автоматная очередь, и фашист, выпустив из рук винтовку, стал медленно оседать в окоп. Это Борис Уцын успел срезать немца и спас жизнь своему товарищу.

Коротким рывком мы перебежали открытое пространство и спрыгнули в траншею врага. Убитый фашист лежал на дне траншеи, уткнувшись головой в глиняную стенку. Его винтовка лежала на краю окопа. Между избами и сараями появлялись и исчезали то наши разведчики, то фашистские солдаты. С разных сторон слышались короткие автоматные очереди, гулкие винтовочные выстрелы и глухие разрывы ручных гранат. Из-за поворота траншеи выскочил младший сержант Николай Калинин, увидел нас, крикнул: «За мной» и исчез. Мы бросились за ним. И тут я увидел такое, чего не приходилось видеть за всю войну.

Траншея была забита людьми – мирными жителями. Кучками и в одиночку они сидели на дне траншеи, прижавшись лицами к стенке, чтобы ничего не видеть и не слышать. В основном, были женщины с ребятишками, но были и старики-мужчины. Тут же валялись узлы, мешки и даже чемоданы. Чтобы пройти по траншее, нужно было обязательно наступить на кого-нибудь из них. Почему они оказались в траншее, я не знаю до сих пор.

Мы нагнали Николая Калинина и вместе с ним выскочили из траншеи и у одного дома увидели небольшую группу солдат противника. Дружно ударили по ним из автоматов, несколько вражеских солдат упало на землю, остальные бросились бежать дальше по улице села. Мы побежали им наперерез. Выскочив из-за угла дома, я увидел немецкого солдата, забежавшего во двор одного дома. Мне показалось, что у него были в руках две винтовки. Я тоже заскочил во двор этого дома, но фашиста не обнаружил. Внимательно оглядываясь вокруг, я заметил, что дощатая дверь сарая слегка колыхалась. Значит фашист в сарае! Я рванул дверь и влетел в полутемный сарай, держа палец на спусковом крючке автомата. Фашист стоял в глубине сарая с поднятыми руками. У него оказалась одна винтовка, а то, что я принял за вторую винтовку, был факел с длинной деревянной ручкой. Фашист был поджигателем домов. Его винтовка и не зажженный факел валялись на земле около его ног. Мы знали, часто перед тем, как оставить наш населенный пункт, фашистские офицеры снаряжали отдельную команду с факелами для поджога домов и строений. Этот поджигатель домов не успел сделать своего чёрного дела и оказался у меня в плену. Я вывел его на улицу и встретился с Борисом Уцыным и Николаем Калининым, которые тоже захватили по одному пленному солдату. На высоком крыльце одного дома мы увидели старшего сержанта Виктора Чурбанова, который снял сапог и молча перевязывал раненую ногу. Снятый сапог валялся рядом. У крыльца, уткнувшись лицом в землю, лежали три убитых фашиста.

– Вот что, ребята, – сказал Виктор Чурбанов, – пленных фрицев оставьте со мной, сейчас я всё равно не вояка, а вы бегите вон туда, сейчас там наши ребята вышибают фрицев из второй траншеи. Да, поторапливайтесь, а то не успеете.

– Ребята, смотрите! – крикнул Борис Уцын, указывая рукой на реку. Отсюда с высоты хорошо было видно, как бегущие фигурки наших бойцов с ходу бросались в реку и вплавь форсировали ее. Сомнений быть не могло – это подошел наш стрелковый батальон. Молодец, Игнат, ты постарался, сейчас нам сам чёрт уже не страшен. Но бой ещё не закончился. Мы вдвоём достигли второй траншеи и спрыгнули в неё. Я бегу первым, Уцин и Калинин за мной. Дно траншеи усыпано немецкими термосами, касками, солдатскими шинелями-скрутками, брошенными второпях. Вокруг стрелковых ячеек и пулемётных гнёзд валяется много стреляных гильз – здесь недавно шёл бой. Выскочив из-за поворота траншеи, я увидел двух убегающих солдат противника. Солдат, бежавший последним, обернулся, и мы встретились друг с другом взглядами. Но он тут же исчез за поворотом.

– Стой! Руки вверх! – кричу я по-немецки, ускоряя бег. Я выскочил из траншеи, чтобы не подорваться на брошенной ими гранате, так иногда бывало в нашей практике, и стал верхом догонять их. Оба мои товарищи сделали то же самое. Со всех сторон трещали автоматы и со свистом пролетами мимо нас пули. Это разведчики выбивали фашистов из их траншей. Обоих немцев мы нагнали в низине, где траншея была неглубокой, чуть выше колен. Я дал очередь из автомата впереди их, умышленно целясь мимо, чтобы взять их в плен. Оба солдата остановились и подняли руки. Мы подбежали к ним, наводя на них дула своих автоматов, а Борис Уцын приступил к обыску. Я стою рядом и в упор рассматриваю пленных. Молодой немец, тот, что бежал последним, был белокурым, красивым, с ясными голубыми глазами. Типичный ариец. Второй был значительно старше его, с узким худощавым лицом.

– А это что такое? – воскликнул Уцын, вытаскивая из кармана пожилого солдата небольшой свёрток. Когда Борис развязал концы русского полушалка, то мы увидели засверкавший всеми цветами радуги набор драгоценностей. Здесь были золотые кольца, цепочки, броши, дамские миниатюрные ручные часики и много драгоценных камней, названия которых мы, конечно, и не знали.

– У, гад, говори, где награбил! – закричал на немца Борис Уцын и не по-военному, а по русскому обычаю схватил его за грудки и начал усиленно трясти. Немец молчал и не сопротивлялся.

– Ладно, хватит, – вмешался я и стал собирать рассыпанные на землю драгоценности.

– Да, прекрати ты, – тоже не выдержал Николай Калинин и оттолкнул Бориса от пленного. Мы не фашисты и пленных не бьём.

Когда мы вышли из низины с пленным, споря кому из нас вести их к Виктору Чурбанову, в одной из траншей над бруствером я увидел движущуюся прикладом вверх винтовку. Я бросился к этому месту и увидел, что ещё один немец шёл добровольно сдаваться в плен. Мы его присоединили к этим двум пленным.

Бой стал затихать, к нам подошли ещё несколько разведчиков и тоже с пленными.

– Ребята, смотрите, – крикнул Фёдор Акимов, указывая на группу разведчиков, шедших от подножья бугра, где только что закончился бой. Впереди шёл старший лейтенант Т.М. Мочалин, низко опустив голову. Остальные несли в палатке что-то тяжёлое и хрупкое. Моё сердце дрогнуло и почувствовало что-то неладное. Когда процессия подошла ближе, то я увидел на окровавленной плащ-палатке лежащего капитана. Он был ранен, автоматной очередью была прошита его грудь. Его лицо было бледным, глаза – закрытыми. Ребята осторожно положили капитана на землю. Я подбежал к раненому капитану, открыл свою полевую сумку и высыпал драгоценности прямо на плащ-палатку. Рядом с бледным и тихо стонущим командиром эти блестящие на солнце, красивые и дорогие вещи были противоестественными и лишними. Старший сержант Фёдор Акимов нагнулся и рассовал их по карманам нашего командира.

Вдруг послышался тонкий свист летящих из-за бугра фашистских мин. Не успели мы принять меры, как вокруг нас стали рваться мины со всех сторон. Кто не успел спрыгнуть в траншею, бросился плашмя на землю. Стоящие поодаль пленные присели на корточки и прикрыли головы руками. Бежать в траншею они побоялись. Миномётный налёт был коротким, но сильным, он был последним «аккордом» отступающих фашистов.

– Ребята, капитана опять ранило! – тревожно воскликнул Сергей Петялин, первым поднявшимся с земли. – Вот, смотрите, в ногу, здесь раны не было.

Выше колена правой ноги брюки капитана были разорваны, и из этой дырки вытекала кровь. Старший лейтенант Т.М. Мосалин вытащил индивидуальный пакет и перевязал им рану.

В этот момент с противоположного берега ударила наша артиллерия, которая окончательно рассеяла фашистских солдат. Село Добысно перешло в наши руки. Вскоре к нам подошёл командир нашего полка подполковник К.В Боричевский, который приказал отправить капитана в медсанбат, а пленных отвести в штаб дивизии. Все разведчики – участники этого боя получили от него благодарности, а некоторые, наиболее отличившиеся, получили награды. Я был награждён медалью «За Отвагу».

2 Один русский и десять немцев

Когда началась война, я окончил девять классов и жил в одном глухом сибирском селе. К нам в село приехало много эвакуированных жителей из Москвы и Московской области. В десятом классе я учился, когда шла Великая битва под Москвой. Один эвакуированный из Москвы учитель немецкого языка, за год учебы у него, научил меня разговорной речи на немецком языке.

Прибыв на фронт, и встретив немецких пленных солдат, я, к своей радости, заговорил с ними на их родном языке. Узнав о том, что есть один солдат, который говорит по-немецки, начальник разведки полка нашел меня и пригласил стать разведчиком. Я согласился. Так неожиданно для себя я стал разведчиком, а позже и переводчиком. Через мои руки прошло много немецких пленных солдат. Я хорошо изучил их знаки отличия, награды, солдатские книжки и другие документы. Я часто был переводчиком во время допроса пленных, часто сопровождал их во время конвоирования их в наш тыл. У меня было немало смешных, курьезных и опасных эпизодов и случаев. Об одном курьезном эпизоде я повествую в этом рассказе.

Старший лейтенант Т.М. Мочалин приказал мне и младшему сержанту Борису Уцыну отвести пленных в штаб дивизии. Нам не хотелось отставать от взвода и тащиться с пленными в обратный путь, но пришлось подчиниться приказу. Мы построили пленных в колонну и повели их в только что отвоеванное село. Каждому пленному солдату дали свою кличку, а их набралось ровно десять человек. Того молодого солдата с факелом в руках, которого я пленил в сарае, мы назвали «Поджигателем», пожилого немца, у которого отобрали драгоценности – "Богачом", а его молодого красивого напарника – "Арийцем”. Веселый и добродушный ефрейтор, который нес винтовку вверх прикладом и сам сдался в плен, стал "Добровольцем". Пленные шли молча, опустив головы, изредка бросали на нас косые взгляды. Мы идем по одной из улиц села Добысно, здесь много войск – это наш полк. Подходим к мосту, к тому самому. Здесь настоящее столпотворение. На той стороне реки много войск и обозов, которые пытаются переправиться на эту сторону. Мы идем в обратном направлении.

– Куда прешь? – заорал на нас толстый усатый старшина, перегораживая нам путь повозкой.

Я приказал пленным прижаться к перилам моста, чтобы дать возможность проехать груженым повозкам. Старшина взмахнул кнутом, лошадь рванула повозку, и она с грохотом покатилась по пляшущим бревнам. "Богач" не удержался на таком бревне, схватился рукой за перила, которые оказались перебитыми осколками мины, и полетел в воду, крича во всю глотку. Старшина глянул вниз и спокойно сказал:

– Черт с ним, пусть тонет.

Я же подбежал к краю моста и крикнул на немцев:

– На помощь! Чего стоите!

Те бросились помогать своему товарищу и под гогот наших солдат вытащили его из воды. Мы оказались в центре внимания ездовых и нас беспрекословно пропустили через мост. Когда мы вышли не берег, то Бориса Уцына с нами не оказалось: мой друг под шумок смылся из нашей компании. Так я остался один с десятью немцами.

Случай этот произвел сильное впечатление на пленных. Они подняли головы и стали смотреть на меня другими глазами. Особенно оживился "Доброволец". Он весело посмотрел на меня и стал рассказывать, как "Богач" чуть не ушел на тот свет. Остальные слушали и потихоньку смеялись.

– Кто такие? – услышал я строгий окрик. Поворачиваю голову и вижу, как из легковой машины выходит майор.

– Товарищ майор, сержант из хозяйства подполковника Боричевского сопровождает пленных в штаб дивизии, – бойко доложил я.

– Где взяли?

– В бою за село Добысно.

– Им плакать надо, а они смеются, – сказал майор.

– Для них война кончилась, вот они и радуются, – ответил я.

– Ты им не верь, – сказал майор, сел в свою машину и укатил.

Немцы насупились и умолкли. Я подошел к "Добровольцу" и спросил:

– Как тебя зовут?

– Вильгельм Эбнер, – тихо ответил он.

– А тебя? – обратился я к "Арийцу".

– Меня зовут Фриц Краммер, – ответил "Ариец" и спросил в свою очередь, – А как Вас?

– Иван, – ответил я, улыбаясь.

– Иван и Фриц! Как это интересно! – воскликнул Эбнер.

На самом деле, это было интересное совпадение. Ведь мы – русские солдаты всех немецких солдат звали "Фрицами", а немецкие солдаты, в свою очередь, всех нас, русских солдат, звали "Иванами". И вот сегодня встретились двое, один из них настоящий русский Иван, а второй настоящий немецкий Фриц. Это было знаменательно, и, конечно, немножко смешно.

Фриц Краммер шел рядом со мной и учтиво заглядывал мне в лицо. Он рассказывал, что родился и жил в Берлине, его отец учитель. С другой стороны от меня шел обер-ефрейтор Вильгельм Эбнер и тоже пытался рассказать о себе, но его перебивал Фриц.

– Почему ты решил сдаться в плен добровольно? – спросил я.

Эбнер не отвечал, только низко опустил голову. За него ответил Краммер:

– Все его родные погибли, отец и старший брат на Восточном фронте. А его дом разбомбила английская авиация, под обломками дома погибла его мать. Он остался один.

– Война дело не шуточное, – сказал я со вздохом, – но вы сами ее затеяли, вот и результат.

Со всех сторон послышались одобрительные возгласы. Остальные пленные шли позади нас и прислушивались к нашему разговору.

Эбнер подошел ко мне и спросил как-то особенно:

– Скажите, Вы из Москвы, да?

– Нет, не из Москвы, – ответил я улыбаясь. – В Москве я никогда не был. Война закончится, обязательно побываю в Москве. Я из Красноярского края. Город Красноярск слышали?

– Нет, где это?

– Тоже мне учитель нашелся, – сказал я по-русски и потом уж добавил на немецком языке:

– О Сибири что-нибудь знаете?

Как только я сказал слово "Сибирь" немцы сразу притихли и стали бросать на меня подозрительные взгляды. Конечно, они слышали о сибиряках и сибирских дивизиях, которые, якобы, не боятся морозов и дерутся как львы. Немецкие солдаты боялись сибиряков. И вот перед ними настоящий сибиряк, потому они и примолкли.

– Сибирь, там очень холодно. Бррр! – сказал Вильгельм Эбнер и сам нарочно затрясся, показывая, как холодно в Сибири.

Он попросил меня рассказать про Сибирь, и я много и долго рассказывал им о своей Родине. "Все знают, что в Сибири зимой холодно, – говорил я – Но почему-то никто не знает, что лето в Сибири, жаркое, знойное". Я рассказал пленным о своей родной деревне, о своей семье, о школе, о своих товарищах. А так как почти все пленные были молоды, так же как и я, то мой рассказ пришелся им по душе. Фриц Краммер тронул меня за руку и спросил:

– Скажите, а нас не отправят в Сибирь?

Я посмотрел на него и понял, что его беспокоит. Я сказал:

– Конечно, нет. Вас отправят в глубь России. Там у нас построены лагеря для военнопленных, где вас всех обеспечат питанием и работой. А когда война закончится, то всех отправят по домам и в первую очередь тех, кто сдался в плен добровольно.

Наш поход длился уже несколько часов. Выйдя на возвышенное место, я дал команду сделать привал. Немцы уселись на траву и тихо обсуждали между собой мои слова. Я снял с себя автомат и полевую сумку и положил их рядом.

– А теперь давайте закусим, – сказал я, вытаскивая колбасу из полевой сумки, которую подарили мне танкисты. Я разрезал ее на одиннадцать равных частей и предложил каждому немцу взять по одному кусочку и первым взял сам. К колбасе потянулись руки пленных солдат. Последними взяли свою долю "Богач" и "Сердитый". У кого-то в кармане нашлось несколько галет, которые были переданы мне. Я взял одну плитку, а остальные вернул солдатам. Я посмотрел на "Сердитого" и в упор спросил его:

– Ты, почему такой злой и сердитый? Ты собрался убежать, да?

– Нет, нет! – воскликнул он и вскочил на ноги. Потом он сел на землю, что-то бормоча себе под нос.

Весь остальной путь до села Добротин, где должен размещаться штаб нашей дивизии, мы прошли незаметно в оживленной беседе. После моего угощения пленные осмелели, стали еще более разговорчивыми. В селе Добротин штаба нашей дивизии не оказалось, он переместился вперед вслед за наступающими полками. Во дворе школы, где еще недавно он размещался, я застал последнюю штабную машину, на которую бойцы грузили электростанцию. Работой руководил молоденький старшина в новом, как с иголочки, обмундировании. Я объяснил ему свое положение и попросил совета.

– Чудак-человек, не знаешь, что делать с "Фрицами"? Ты их того… – ответил он, улыбаясь, и сделал движение ногтем большого пальца, когда убивают вошь. Машина взревела мотором и исчезла за поворотом.

Немцы, сидевшие у штакетного забора школы, видели всю эту сцену. Когда я подошел к ним, они вдруг разом попадали на колени, стали, ползая по земле, просить меня не убивать их. Лихого старшину они, видимо, приняли за большого начальника. Я опешил, но когда понял смысл происходящего, то в моей груди поднялась какая-то непонятная ярость. Я схватил автомат и громко крикнул:

– Встать! В две шеренги становись! Вперед шагом марш!

Обратный путь мы шли молча, не разговаривали. Я шел впереди и нарочно не обращал внимания, что делается у меня за спиной. День подходил к концу, а я не знал, что мне делать с немцами, куда их девать. Поздно вечером мы подошли к селу Добысно, и третий раз в этот день мне пришлось с боем пробиваться через мост. На этот раз бороться с саперами, которые его ремонтировали и не хотели пускать нас. Село было забито войсками, и по его улице на запад шли обозы. Мы вышли из села и поднялись на бугор, как раз на тот самый, где были взяты в плен шедшие со мной немцы. Мы пристроились в хвост одному из обозов и поплелись за ним. Обоз шел медленно, часто останавливался и я сказал, ускоряя шаг:

– Обгоняем обоз, не отставать, держитесь ближе друг к другу.

Мы быстро обогнали скрипучие повозки, вышли вперед на пустынную ночную дорогу. В чистом поле и в кромешной темноте я остался один с десятью немецкими солдатами. Если бы немцы захотели расправиться со мной, захватить автомат, то сделать это им было бы нетрудно. Каждый из них мог бы убежать из группы и скрыться, не прибегая к силе. Для этого пленному было бы достаточно сделать шаг в сторону, и он на свободе. Но я был уверен, что у "моих" немцев не было мыслей к побегу. Они уже сделали свой выбор, и перед ними по моим рассказам открылась новая перспектива на будущее. Кроме того, моя уверенность в конечном победном исходе войны и мое "беспечное" с точки зрения здравого смысла поведение, основанное на этой уверенности, само собой исключало возможность побега, и делала ее в глазах немцев абсолютно бессмысленной.

Несколько километров мы шли по проселочной дороге, потом потеряли ее. Я достал карту, разложил ее прямо на земле и включил электрический фонарик. Но что даст карта, если у меня не было компаса. Определить направления стран света по звездам тоже было невозможно – небо было сплошь закрыто тучами.

– Как нужен сейчас компас! – со вздохом сказал я.

– Момент! – отозвался «Сердитый», который при свете тусклого фонарика поспешно расстегивал свой солдатский мундир. Лицо его было, как мне показалось, каким-то торжественным. Сняв мундир, он с трудом вытащил из-под мышки привязанный на веревочки какой-то предмет и протянул его мне.

Это был компас. Компас, как я понял, был припрятан у него давно и он собирался при случае воспользоваться им. И вот теперь он этим жестом оказывал большую услугу и мне и всем своим товарищам. Поверив мне, он окончательно отказался от намерения совершить побег.

С помощью компаса я сориентировал карту и указал направление нашего движения. Вскоре мы поднялись на пригорок, и вышли на твердое полотно дороги. Настроение у всех поднялось. Впереди по нашему курсу должен проходить большой тракт Могилев – Бобруйск, на котором стоит районный центр Кировск. Если мы будем идти строго на запад, то обязательно наткнемся на него. Мы шли плотной группой, громко разговаривали и за весь ночной переход пока еще не встретили ни одной живой души. Где фашистские войска и где наши, мы не знали. Знали только одно, что фашисты повсеместно отступают и бегут. Я выбрал ровное сухое место и дал команду сделать привал.

– Посчитайте, все ли солдаты здесь, – сказал я "Сердитому”, который теперь почти неотлучно находился рядом со мной. Немец исполнил мою просьбу, и оказалось, что среди нас не было Краммера. Я приказал "Сердитому" громко кричать, чтобы Фриц Краммер мог услышать и найти нас. Я не сомневался, что он отстал и заблудился.

– Хэлло, хэлло, – наконец донесся до нас его отдаленный голос. Немцы вскочили на ноги и стали хором звать своего товарища. Когда Фриц Краммер присоединился к нам, он рассказал, что отстал по естественным надобностям. Никого не предупредил потому, что считал дело-то минутное.

Вдруг мне показалось, что с западного направления, где должен проходить большой тракт, донесся какой-то неясный шум.

– Тихо! – сказал я и стал напряженно вслушиваться в ночную тишину. Все разом замолчали, навострив слух. Все мы явственно слышали отдаленный скрип колес и топот лошадей. Всех нас охватило восторженное оживление. Мы бодро и быстро зашагали навстречу доносившемуся шуму. Но, вдруг в моей голове промелькнула страшная догадка. Я резко остановился, на меня наткнулись идущие сзади немцы. Невольно у меня вырвалась фраза:

– А вдруг это немцы!

Сказал я ее по-русски и словно выстрел раздался голос "Сердитого":

– Дойче (немцы). Все разом остановились и замерли в оцепенении. Мне показалось, что возможность встречи со своими напугала "моих" немцев. Но в то же время, это был самый опасный лично для меня момент за весь наш совместный ночной поход. Я стоял в окружении немцев и спиной чувствовал, что пленные могут взбунтоваться, если один кто-нибудь и них возьмет на себя роль зачинщика. Но этого, к счастью, не случилось.

– Разрешите, я подойду ближе и все узнаю, – предложил "Сердитый". Мне не нравилось, что он становится все активнее.

– Нет. Подходить к тракту будем все вместе, – решительно, и даже властно, сказал я. – Только тихо и осторожно.

Вытянувшись в цепочку, один за другим мы стали приближаться к тракту. Немцы выполняли все мои команды четко и скоро, хозяином положения был я, где хотел – останавливал всю группу, заставлял их замолкать, чтобы прислушаться к шуму с тракта. А по нему шли обозы, хорошо был слышен топот многочисленных лошадиных ног, скрип колес, фырканье лошадей. И ни одного человеческого голоса. Какие же войска движутся по тракту – советские или фашистские? Мы лежим в кювете и вслушиваемся в шум движущихся обозов. И вдруг, совсем рядом и очень громко прозвучало удивительное знакомое, русское:

– Но-о-о, пошевеливайся…

Мы поднялись, встряхнули с себя грязь и пыль, и вышли на тракт. Мы пристроились в "хвост" какому-то обозу, молча и понуро зашагали за последней скрипучей телегой. До нас никому не было дела. Хозяин последней телеги, за которой мы шли, повернулся к нам и хрипло спросил:

– Закурить есть?

– Нет, я не курящий, – ответил я и потом добавил: Подожди, я спрошу, – и обратился к пленным по-немецки. Те засуетились, стараясь оказать мне маленькую услугу. Я подал ездовому немецкие сигареты. Тот взял одну, аккуратно прикурил и, выпуская дым изо рта, спросил:

– Немцы?

– Немцы, – ответил я.

– Пленные?

– Пленные, – ответил я.

На это разговор закончился. Вдруг впереди зашумели:

– Воздух! Воздух! – В небе послышался нарастающий шум мотора.

Повозки стали одна за другой сворачивать с тракта и исчезать в темноте. Немецкие самолеты пролетели низко над нами и сбросили несколько бомб. Они разорвались на тракте чуть впереди нас, комья грязи и мокрой земли еще долго падали на наши головы. Кто-то стонал, кто-то звал на помощь. Мы лежали на мокрой траве, а когда самолеты улетели, то сбились в одну кучу, чтобы было теплее, незаметно заснули. Сколько времени мы спали, не знаю, только вдруг рядом затрещала автоматная очередь, и раздался властный громкий окрик:

– Хэнде хох!

Ничего не понимая, мы вскочили на ноги. Было уже светло, вокруг нас стояли люди с направленными на нас автоматам. Я схватил свой автомат, но сильный удар чуть не вышиб его из моих рук. "Руки вверх!"– слышу я над самым ухом сердитый окрик, но я крепко держу свой автомат и ногами отбиваюсь от наседающего на меня верзилы. Автомат я отстоял, но получил несколько увесистых тумаков. Теперь увидел, что на тракте стояли две грузовые машины с нашими бойцами в кузове. Часть их выскакивала из кузова и бежала к нам, чтобы посмотреть, что тут случилось. Обозов уже не было, мы проспали и не заметили, как они ушли. Мне стало ясно, что когда рассвело, мимо по тракту проезжали наши бойцы в автомашинах, заметили нас и приняли нас за немцев и решили взять в "плен".

– Я тебе покажу "руки вверх", дурак несчастный. Убери сам свои руки, – огрызнулся я. Подошел офицер и спросил:

– Кто такие?

– Я разведчик из хозяйства подполковника Боричевского, веду пленных в штаб дивизии.

– Покажи документы, – приказал офицер.

– Пусть уберет руки, – ответил я.

– Отпусти его, – приказал офицер все еще державшему меня верзиле. Тот неохотно освободил одну мою руку, вторую руку я выдернул сам. Верзила, который был в звании старшего сержанта, не хотел сдаваться, ему хотелось взять "пленных", и такой оборот дела его явно не устраивал.

– Вот смотрите, – сказал я, раскрывая свою красноармейскую книжку, но не выпуская ее из рук.

– А у них документы есть? – не унимался старший сержант.

– Есть, да не про твою честь, – грубил я, нахально похлопывая по своей полевой сумке.

Стоявшие рядом наши бойцы громко загоготали. Они уже поняли, в чем дело, и ждали развязки.

– Надо доставить их в штаб, там разберутся, кто они такие. Может быть он тоже немец, только переодетый, – тыча пальцем в меня, не сдавался старший сержант.

– Какой проницательный! Ты сходи сам на "передок", захвати в бою побольше немцев, а потом уж и веди в штаб. А ты, я вижу, хочешь прославиться на готовеньких. Да? Дудки!

Под хохот наших бойцов, я подошел к пленным и по-русски скомандовал им:

– В колонну по два, становись!

К моему удивлению, немцы точно исполнили мою команду. Мы вышли на тракт, было уже совсем светло. Когда солнце золотистыми лучами брызнуло из густых серых облаков, мы уже подходили к городку Кировск, где должен быть штаб нашей дивизии. Нас обогнала колонна новеньких "Студебеккеров". Слышу из кузова одной машины пронзительный свист и громкий окрик:

– Иван! Иван!

Я увидел в машине знакомую фигуру разведчика старшего сержанта Федора Акимова. Когда машина остановилась, он проворно спрыгнул на землю и подбежал ко мне:

– Иван, быстрее садись в кузов, поедем на машине.

– Не могу, у меня же пленные.

– Ты что, все еще со вчерашними возишься?

– Что поделаешь, – грустно ответил я.

В это время я увидел, как наискосок пересекал дорогу капитан С.В. Андрюнин, работник политотдела нашей дивизии. Я бросился к нему, он увидел меня и удивился моей запальчивости.

– Товарищ капитан, у меня десять пленных, помогите мне сдать их в штаб.

– Пленные! Десять человек! Давай их сюда. Меня специально оставили, чтобы заниматься ими.

Я дал знак рукой, и Федор Акимов привел к нам пленных. Мы вошли в обширный крестьянский двор, битком набитый пленными. "Мои" немцы осторожно вошли внутрь и остановились.

Я передал их документы капитану и подошел к ним.

– Я должен ехать, капитан позаботится о вас. Желаю вам всего хорошего. После войны обязательно встретимся. До свиданья. – Немцы понимающе закивали головами.

Мы с Акимовым бросились к машинам, которые уже тронулись с места и на ходу заскочили в кузов. Я повернул голову назад и в последний раз посмотрел на "моих" немцев, которые тоже смотрели мне в след.

3 Семнадцать отважных

Многие люди старшего поколения помнят имя Героя Советского Союза Александра Матросова, который в ответственный момент боя у деревни Чернушки под городом Великие Луки закрыл своим телом амбразуру фашистского ДОТа.

В нашей 82-ой Ярцевской Краснознаменной орденов Суворова и Кутузова стрелковой дивизии служил и воевал тоже Александр Матросов и тоже Герой Советского Союза. Только тот, известный на всю страну Александр Матросов был по отчеству Матвеевич, а наш – Алексеевич, тот был автоматчиком, а наш – разведчиком, тот родился в 1924 году, а наш – в 1918.

Герой Советского Союза Александр Алексеевич Матросов воевал от начала и до самого конца войны, остался жив и даже ни разу не был ранен. Он принимал участие в освобождении Московской и Смоленской областей, городов Минска, Риги, Варшавы, штурмовал Берлин и войну закончил на Эльбе, встречался с американцами. После войны он жил и работал в своем родном городе Иванове. Умер в 1992 г.

О том, какой он вместе со своими друзьями – разведчиками совершил подвиг, за который ему присвоено это высокое звание, описывается в этом рассказе.

В июне 1944 года командир 82-ой дивизии генерал-майор И.В. Писарев дал указание начальнику разведки дивизии майору И.Ф. Чайкину срочно направить в тыл врага группу разведчиков с заданием захватить и удержать до прихода основных сил дивизии один из мостов через реку Березина. Командиром группы был назначен прославленный разведчик дивизии старший сержант Александр Алексеевич Матросов. Он лично отобрал шестнадцать разведчиков, которых хорошо знал по их боевым делам и с которыми не раз ходил за "языком". Каждый разведчик этой группы был вооружен автоматом с тремя запасными дисками и ручными гранатами. На поясе, как положено у разведчиков, висела финка. На всю группу были взяты три противотанковые гранаты и четыре ручных пулемета. Получив задание, разведчики покинули село Бацевичи и направились в лес. Они знали, что им придется идти по топким болотам, пробираться через заросли и чащобы. Впереди идет сержант Петр Авдеев. У него в руках карта и компас, он держит курс по расчетному азимуту. За ним следует Александр Матросов. За Матросовым шагают оба радиста – Владимир Язьков и Михаил Гуйдик, они несут на себе и саму радиостанцию и батареи питания к ней. Далее, растянувшись в цепочку, идут остальные. Группу замыкает сержант Михаил Чердаков. В лесу тихо, изредка по вершинам деревьев прошумит свежий ветерок или с треском обломится и упадет в воду замшелая ветка. Идти тяжело, постоянно попадается валежник, заросший мхом и лишайником. Но главная трудность – болотистая жижа, разведчики иной раз бредут по колено в ней, часто оступаются в ямы и колдобины. Самый молодой разведчик Владимир Кудрявцев зацепился ногой за скрытый в воде корень и упал в болотистую жижу вместе с автоматом. Пришлось сделать привал, чтобы Кудрявцев смог вычистить свой автомат.

К вечеру 27 июня 1944 года разведчики достигли первого населенного пункта – деревни Леневки и расположились на кратковременный отдых на опушке леса. Матросов долго смотрел в бинокль на деревню, пытаясь понять, занята ли она фашистами или нет. Наконец, он дает команду скрытно приблизиться к деревне. Вот уже разведчикиидут через огород и осторожно входят во двор одного дома. В деревне ни одного звука, ни одного огонька, словно все ее жители вымерли. Андрей Дворниченко, Александр Феднев и Александр Матросов оказались у входной двери. Матросов тихонько постучал в нее. За дверью послышалось шарканье босых ног и негромкий женский голос:

– Кто там?

– Откройте, свои, – ответил Матросов.

– Свои давно дома, идите своей дорогой.

– Откройте, а то дверь выломаем… Александр Матросов не успел закончить фразу, как глухо брякнул затвор и дверь распахнулась. В темном проеме стояла пожилая женщина в холщовом сарафане.

– Не уж-то наши! – воскликнула она и, всплеснув руками, побежала во внутрь избы, громко крича, – Филька, вставай, наши пришли, – потом она вернулась обратно и пригласила разведчиков в избу.

– Я же говорил, что они сегодня придут. Говорил или нет? – послышался сначала старческий голос, потом появился и сам старик. – Чуяло мое сердце, что сегодня придут обязательно.

– Как называется ваша деревня? – спросил А. Матросов.

– Леневка, а как же иначе? Леневка и есть, – ответил старик.

– Фашисты в ней есть?

– Есть. Правда, только один фашист. Он сегодня со станции верхом на лошади прискакал. Я его сам видел. Сейчас он у нашего старосты ночует.

– Дом старосты можете показать?

– Очень даже могу, – старик засуетился, стал искать штаны и рубаху и пока надевал их, неустанно говорил, – На станции бой был, фашисты оттэдова, кто на дрезине удрали, кто как.

– На дрезине, говорите, удрали, а куда?

– Как куда? Известно дело за Березину на станцию.

– А разве мост через Березину целый?

– Известно дело, целый. Только там охраны много и на той стороне крепость построена.

Это известие обрадовало Матросова, и он решил проверить его. В сопровождении старика они вышли не улицу, подошли к большому дому в центре села и окружили его.

– Стучи, – приказал старику Матросов. Старик постучал. Ждать пришлось недолго, из-за двери послышался сиплый голос:

– Чего надо?

– Митрич, открой. Это я – Филиппка.

– Чего надо, говори.

– Баня у меня горит, кто поджег, не знаю, тушить надо.

За дверью послышалась ругань, долго гремели запоры. Наконец, дверь приоткрылась и в ней показалась голова старосты. Андрей Дворниченко наставил на него автомат и тихо сказал: "Руки!" и староста послушно поднял их. Василий Мажуга и Михаил Вафин оттолкнули его от двери и проскочили вовнутрь дома. За ними в дом вбежало еще несколько разведчиков.

Фашистский солдат, ничего не подозревая, спал на кровати прямо в одежде. Когда его подняли с постели, то обнаружили, что он был легко ранен. Зажгли лампу, задернули занавеску. Матросов тут же на месте допросил немца и старосту. Они рассказали, что железнодорожный мост через Березину целый, но заминирован и подготовлен к взрыву. Охрана моста малочисленна – не более двадцати человек, но хорошо вооружена, есть несколько пулеметов. На этом берегу солдаты охраны размещены в старой казарме, которую они приспособили для себя, на том берегу построена крепость. Русских не ждут, думают, что фронт еще далеко. Матросов приказал старосте сделать пленному перевязку, посадить его под замок и передать его нашим войскам, когда они займут Леневку.

Разведчики покинули деревню и направились вдоль железнодорожного полотна. Зайдя глубоко в лес, Матросов приказал остановиться и развернуть рацию. Старшина М.Ф. Гуйдик и сержант В.А. Язьков распаковали аппаратуру, а антенну набросили на высокое дерево. Накрыв радиостанцию плащ- палаткой, Михаил Гуйдик стал выходить на связь.

– Товарищ старший сержант, связь есть, говорите, – доложил он Александру Матросову и передал ему трубку.

– Докладывает Матросов, докладывает Матросов. Передайте "Хозяину", что объект номер два целый, начинаю на нем работу. После завершения работы доложу дополнительно.

На этом радиосвязь закончилась, разведчики спешили. Еще перед выходом на задание была договоренность, что объектом номер один будет считаться шоссейный мост у Свислочи, а объектом номер два – железнодорожный мост у поселка Октябрь.

– Выбор сделан, – сказал Матросов разведчикам. – Теперь нам нужно за ночь незаметно подойти к мосту и на рассвете захватить его. Пошли, нам нельзя терять ни одной минуты.

Наконец, после нескольких часов хода, запахло тиной и болотом, дорога стала спускаться в низину, железнодорожная насыпь стала еще выше. Лес редел, появились обширные заросли кустарника. Матросов свернул с дороги и повел разведчиков в обход моста по низине, и вскоре они вышли на берег Березины. Закрытый туманом железнодорожный мост был метрах в ста выше по реке. Одна группа в составе М.В. Чердакова, В.Т. Мажуги и М.А. Вафина стала осторожно подбираться к казарме, вторая в составе Петра Андреева, Андрея Дворниченко и Александра Лукина стала спускаться к воде, чтобы захватить лодки. Остальные с Матросовым шли по пятам первой группы, готовые помочь ей в любую минуту. Три разведчика уже поднялись на насыпь, осторожно приблизились к казарме и исчезли за углом. Пока все тихо и спокойно. Вот уже группа Матросова тоже обогнула здание казармы и вошла во двор. Матросов увидел, как на фоне светлеющего неба взметнулись две тени и оба немецких часовых со стоном повалились на землю. Рядом прозвучал одиночный винтовочный выстрел. В это же время Андрей Максимов и Александр Феднов открыли входную дверь казармы, и каждый с небольшим перерывом бросил в ее темный проем по две ручных гранаты. После их разрывов они вбежали в казарму и не нашли там ни одного живого фашиста. Матросов сам с помощью фонарика обшарил все углы казармы и, убедившись, что все фашистские солдаты мертвы, выбежал наружу. Здесь он встретился лицом к лицу с сержантом В.Т. Мажугой, который, переведя дыхание сказал:

– Там внизу есть еще одна жилая землянка, в которой находилось три немца, одного я убил, а два убежали на мост.

Матросов приказал ему со своей группой остаться здесь, у этой казармы, для охраны, а сам с остальными разведчиками начал преследовать убегающих по мосту солдат противника.

– Ищите провода и кабели, режьте и рубите их, – кричит на ходу А.А. Матросов. Бежать по пешеходному настилу моста опасно, можно сорваться в реку. Как назло густые клубы тумана заслонили почти половину пролетов. Бежавший впереди всех Владимир Кудрявцев с ходу врезался в пламень огня, горели шпалы.

– Туши огонь! – кричит Александр Матросов, он сорвал с себя маскировочный халат и стал хлестать им по горящим шпалам. Огонь удалось потушить, но через несколько метров пути они наткнулись еще на более яркие языки пламени. Тут же валялись пустые канистры и пакля: фашисты заранее расставили на мосту эти канистры с бензином, чтобы в момент опасности поджечь мост.

– Ребята, вперед, если можете проскочить через огонь, то не тушите его, мост все равно не рухнет, – кричит Матросов.

Разведчики, изменив тактику, стали перебегать сквозь огонь, приближаясь к противоположному берегу. Противник встретил их пулеметным огнем. Туман и дым от горящих шпал закрывали их от прицельного расстрела, станковый пулемет бил беспрерывно вдоль моста. Пули ударялись о металлические фермы и с диким визгом пролетали мимо. Владимир Садовничий установил свой ручной пулемет прямо на пешеходном мостике и открыл из него огонь.

В это время разведчики П.Ф. Авдеев, А.Г. Дворниченко и А.И. Лукин кубарем скатились по крутому откосу берега и оказались под балками железнодорожного моста. А там уже шла стрельба, и вспыхнул огонь. Андрей Дворниченко бегал у кромки воды, натыкаясь на бревна, пустые металлические бочки и коряги.

– Ребята, сюда. Лодки здесь! – слышит он голос Петра Авдеева. Лодки были на металлической цепи под замком, пришлось их подорвать гранатой. Разведчики спустили одну из лодок на воду, уселись в нее и начали грести веслами. Авдеев сидит на корме, Дворниченко на веслах, Лукин устроился на носу, чтобы смотреть вперед, ведь туман на реке был очень густым. Неожиданно всплыла впереди по курсу темная отвесная стена – это была мостовая опора.

– Бери левее, – кричит Лукин, вытянув вперед руку.

Вблизи мостовой опоры крутящийся поток воды подхватил лодку и понес вниз по течению. Несмотря на все усилия разведчиков, лодку отнесло далеко вниз от моста. Наконец, она вошла в заводь и плавно заскользила мимо зарослей камыша по тихой воде. Вот и низкий топкий берег. Разведчики выскочили на него, и, бросив лодку, устремились к мосту. Его, конечно, не было видно, туман. Звуки доносившейся с моста стрельбы были надежными ориентирами. Неожиданно разведчики уперлись в гору из земли и щебня, это была насыпь. Вот уже Петр Авдеев первым поднимается вверх по извилистой тропинке. Поднявшись на насыпь, разведчики оказались в тылу у вражеских пулеметчиков. Стали осторожно приближаться к ним. Мгновенно оценив ситуацию, Авдеев, Дворниченко и Лукин вытащили финки и бросились на фашистов сзади и прикончили их. Пулемет замолчал.

– Ребята, кончай стрельбу, мы уже здесь! – громко в туман кричит Андрей Дворниченко. Вскоре из тумана выскочил разведчик Виктор Скворцов, а за ним и все остальные. Мост был взят, но у фашистов еще в руках крепость. Ее надо тоже захватить, во что бы то ни стало. Матросов приказал Авдееву остаться здесь, на насыпи, и охранять подходы к мосту, а сам с остальными разведчиками стал спускаться с насыпи вниз. Вот на пригорке в пробелах тумана показалось высокое бревенчатое сооружение. Вытянувшись в цепочку, разведчики по-пластунски стали приближаться к крепости. Она молчит, ни одного выстрела, ни одного звука. По команде А.А. Матросова разведчики одновременно вскочили на ноги и бросились к ней. Несколько гранат летят через бревенчатую изгородь. Входная дверь оказалась запертой, пришлось ее подорвать противотанковой гранатой, от взрыва которой обвалилась часть стены. Прозвучал одиночный выстрел, потом застрочил пулемет и тут же смолк. Разведчики ворвались в крепость, и нашли только двух убитых солдат противника. С верхней смотровой площадки было видно, как пять фашистских солдат скрылись в тумане. Стало ясно, что в крепости находился дежурный заслон.

– Ребята, – обратился Матросов к разведчикам – обшарьте все углы и ищите подрывную мину. Все провода режьте. Мост надо спасти от взрыва.

– Есть, есть! – закричал сержант Александр Феднов из подвала. К нему сбежались разведчики и увидели, что здесь был оборудован настоящий пульт, который общими усилиями был полностью разрушен.

Старший сержант А.А. Матросов приказал радистам развернуть рацию, связаться со штабом дивизии и доложить, что объект номер два в наших руках. Он обошел всю крепость и расставил людей и ручные пулеметы на удобные для обороны позиции. Скорострельный трофейный пулемет тоже был задействован. А разведчика Петра Кмита он послал к сержантам Авдееву и Чердакову на связь с ними.

Уже совсем рассвело, когда дежурный на смотровой площадке сержант Александр Феднов крикнул:

– Товарищ старший сержант, немцы!

Их было человек сорок, они шли в походной колонне к мосту. Туман уже рассеялся, вот-вот должно взойти солнце, ближайшие избы поселка Октябрь стали видны, как на ладони.

– Приготовиться к бою, – командует А. Матросов, наблюдая в бинокль за передвижением фашистов. Они приближались к крепости без каких-либо мер предосторожности, шли в колонне по два, впереди два офицера. Выбрав момент, А.А. Матросов отдает команду: "По фашистским гадам, огонь!"

Разом заговорили три ручных пулемета разведчиков. Фашисты, скошенные их огнем, падали на землю прямо на тропе. Несколько солдат бросились бежать в низину, кое-кому из них удалось скрыться.

– Для начала не плохо, – похвалил разведчиков Александр Матросов, – Но это только цветочки, ягодки впереди.

Взошло солнце, под его горячими лучами последние седые клочья тумана растворились без остатка. Птицы без умолку щебетали в поле и в кустах, росших по обочинам многочисленных оврагов. Летний теплый ветер принес со стороны поселка запах дыма и навоза.

– Товарищ старший сержант, посмотрите, что это там такое? Чуть левее, там, где огороды, – сказал Феднов, передовая бинокль.

– Все ясно, фашисты готовятся к атаке. Всем по местам!

Ждать пришлось не долго. Фашисты тремя колоннами вышли из поселка и развернулись в цепь. Весь пустырь от железнодорожного полотна и до берега был усеян фашистскими солдатами. Делая короткие перебежки, они стали приближаться к крепости, стреляя на ходу из винтовок и автоматов.

Три ручных пулемета опять дружно ударили по цепям наступающего врага. Видимость была хорошей, и пулеметы резали фашистов еще на дальних подступах. Со стороны моста заговорил трофейный пулемет, оказавшийся в умелых руках сержанта Петра Авдеева. Часть немецких солдат оказалась под перекрестным огнем, они вынуждены были залечь и отстреливаться. Винтовочные пули со свистом впивались в деревянные стены крепости или пролетали поверху. Ряды наступающих дрогнули, и через полчаса фашисты, оставив несколько человек убитыми, убрались обратно в поселок. Пускать в дело автоматы не пришлось, атаку отбили одни пулеметчики.

– Дали прикурить фрицам, – сказал Владимир Садовничий, перезаряжая диск своего "Дегтярева".

Прошло не более часа, еще не успели как следует остыть стволы пулеметов, как со стороны поселка опять появились фашисты. Делая короткие перебежки, они мелкими группами стали приближаться к крепости. Вдруг ударил скорострельный немецкий пулемет МГ-34, потом второй, за ним – третий. Град пуль посыпался на крепость. Под их прикрытием солдаты врага уверенно шли на сближение. По команде Матросова опять ударили все наши ручные пулеметы, а так же и трофейный со стороны моста. На этот раз фашистам удалось подойти на близкое расстояние к крепости и разведчикам пришлось отбивать атаку и автоматами, но непосредственно к стенам укрепления их не подпустили. Фашисты снова откатились в поселок, не подбирая убитых и тяжелораненых.

Уставшие и прокопченные пороховым дымом разведчики отложили пулеметы и автоматы, молча сидели, отдыхая, на дощатом полу у амбразур, вытирая, кто рукавом, кто пилоткой, пот с лица. Через часа полтора-два в поселке снова было замечено движение гитлеровцев. Вскоре большая группа их в количестве тридцати – сорока человек в походной колонне вышли из поселка. Они переходили через железнодорожный переезд на виду у разведчиков, зная, что их мало, и вооружены они только стрелковым оружием. Миновав переезд, фашисты снова свернули к крепости и, перестроившись в цепь, прямо по посевам пошли в очередную атаку. Рожь была высотой чуть выше колен, и фашистам не удалось замаскироваться в ней. Снова завязался упорный и трудный бой, разведчики отстреливались из всех видов оружия. Наблюдатель на площадке доложил А. Матросову, что небольшая группа солдат противника по оврагам пытается скрытно подобраться непосредственно к мосту, но ее заметили разведчики из группы П. Авдеева и открыли огонь из трофейного пулемета.

В разгар боя, к А. Мотросову подполз старшина-радист Михаил Гуйдик и сказал, что настало время связи со штабом, и он попросил разрешение развернуть рацию.

– Давай, только Язькова не отвлекай, справишься один. Передай обстановку, проси помощи, – ответил Матросов.

Михаил Гуйдик быстро вышел на связь и доложил начальнику разведки дивизии, что Матросов занят, отбивает очередную атаку врага, мост в наших руках, потерь нет. В ответ на это майор Чайкин зачитал радиограмму – приказ генерала Писарева следующего содержания: "Приказываю любой ценой удержать объект номер два до наступления темноты. Повторяю – любой ценой. Объект нужен как воздух. Койбаев спешит на помощь."

Койбаев – командир 250 полка. Получив эту радиограмму, Матросов повеселел – надо продержаться еще 6-8 часов. Только бы фашисты не подтянули артиллерию и минометы. Когда была отбита эта атака фашистов, Александр Матросов зачитал вслух разведчикам радиограмму и от себя добавил:

– Нам нужно продержаться до ночи, только до ночи! Это совсем не много.

Теперь у разведчиков была полная ясность, и была цель – держаться до захода солнца.

За остаток дня фашисты предприняли еще несколько яростных атак. Они пытались захватить мост отдельно, но им это тоже не удалось. Вокруг крепости и у моста валялось много убитых и даже тяжелораненых фашистских солдат, а атаки не прекращались. Разведчиков спасло то, что у фашистов не было артиллерии, да и людей становилось все меньше и меньше.

Медленно идет время. Солнце уже коснулось линии горизонта, вот-вот наступит вечер, до прихода 250-го полка осталось не так уж много времени, а фашисты снова пошли в атаку. На этот раз только на крепость. Им удалось окружить ее. Стреляют по амбразурам, окнам, в каждую щелку, нельзя высунуть головы. Вдруг ни с того, ни с сего, на той стороне поднялась беспорядочная стрельба, в небо взлетела зеленая ракета. Матросов знал, что у Михаила Чердакова не было ракет, значит пришел полк. Так закончилась героическая оборона крепости, фашистам не удалось выбить наших разведчиков. Наоборот, наши стрелки из батальона разогнали фашистов по лесу и освободили поселок Октябрь. Поздно ночью появился и командир дивизии генерал И.В. Писарев. Он приказал немедленно вызвать к себе старшего сержанта Александра Матросова. Когда тот предстал перед ним, генерал взял его за руку и на глазах офицеров поцеловал его.

– Спасибо тебе и твоим орлам за мост. Вы – разведчики даже не представляете, какую огромную услугу оказали нашей дивизии. Сейчас на мосту работают саперы, они на всей длине уложат шпалы и через мост на эту сторону Березины пойдут машины, танки, артиллерия и пехота. Генерал встал, встали и офицеры, он повернул к ним голову и, указывая на Матросова, добавил, – Смотрите на него и его товарищей, это не просто разведчики, это орлы, они умеют, если надо, летать через леса и болота, чтобы выполнить ответственное задание. Приказываю, всех до одного представить к награждению.

Десять разведчиков были награждены орденом боевого Красного знамени, шестеро – орденом Ленина, а их командир старший сержант Александр Матросов был удостоен высокого звания Героя Советского Союза.

Железнодорожный мост через Березину у поселка Елизово (так сейчас называется поселок Октябрь) служит людям и поныне. Если тебе, юный читатель, доведется проехать по железной дороге из Могилева в Осиповичи, то, увидев этот мост, вспомни, как и кем он был отвоеван у фашистов.

4 На связь с партизанами

С началом операции "Багратион" по освобождению Белоруссии в июне 1944 года резко повысилась роль партизанских отрядов, действовавших в глубоком тылу у фашистов на своей оккупированной территории. Они взрывали мосты, пускали под откос воинские эшелоны, разрушали линии связи, нападали на комендатуры врага и его гарнизоны в белорусских городах и селах. В буквальном смысле слова земля горела под ногами оккупантов. Появилась необходимость в совместных действиях партизанских отрядов и регулярных частей Красной Армии. Для этой цели командование Красной Армии послало в тыл врага к партизанам несколько небольших групп разведчиков. В составе одной такой группы был и я. Ниже я подробно описываю свои приключения во время перехода через линию фронта и свое пребывание и участие в совместных боях в нескольких отрядах белорусских партизан.

27 Июня 1944 года в только что отвоеванном у фашистов селе Бацевичи я был срочно вызван к командиру полка. Там уже были разведчики – старшие сержанты Федор Акимов и Виктор Кирсанов. Подполковник К.В. Боричевский поднял на нас глаза и сказал:

– Слушайте меня внимательно, посылаю вас троих на связь с партизанами. Вам нужно в районе села Свислочь перейти линию фронта, переправиться на ту сторону Березины, углубиться в лес, найти там партизан и передать им маршрут движения нашего полка, чтобы они смогли координировать свои действия с нами. Все это надо передать на словах, карт и планов вам не даем, сами понимаете почему. Задание срочное, ответственное, ведь вам надо идти к партизанам по занятой врагом территории. Старшим назначаю старшего сержанта Акимова, запомните маршрут движения полка: Свислочь – Новоселки – Каменичи – Лочин – Пуховичи. До Березины вас "подбросят" самоходчики. Где будете переправляться через реку, решите сами. Начало выполнения задания – сейчас, немедленно. Вопросы есть?

Мы стояли перед командиром молча, не зная, что сказать. Боричевский подождал немного и потом сказал:

– Вижу, вопросов нет. Приступайте к выполнению задания.

На улице нас уже поджидали три самоходные установки СУ-76. Каждый из нас выбрал себе по машине, я же забрался в кузов головной машины, моторы взревели, и мы, поднимая пыль, понеслись по улице села Бацевичи. Я с любопытством стал рассматривать внутреннее устройство самоходки – ведь я впервые сижу и еду в ней. Командир машины стоит впереди меня у пульта управления и все время что-то говорит в микрофон. Изредка он высовывает голову за борт, чтобы видеть, как и где двигаются остальные машины. У самоходок этого типа крыши нет, во время дождя ее верх закрывается брезентом, который сейчас скручен в рулон и закреплен ремнями к борту. Кузов со всех сторон огорожен высокими бронированными бортами. Весь центр кузова занимает казенная часть 76-миллиметровой пушки. По левую сторону от пушки у прицельной панорамы сидит наводчик, а позади него – заряжающий. Далеко впереди за рычагами управления сидит механик-водитель. Командир поддерживает с ним связь по внутреннему телефону. Вскоре я обнаружил и неудобства: это теснота и скученность в кузове. Меня сильно качало и бросало на ходу в разные стороны, и я больно ударялся головой о железные выступы кузова. Так вот почему самоходчики и танкисты носят на голове шлемы с резиновыми утолщениями! Я гляжу вперед, и сердце мое радуется стремительному бегу нашей машины, ровному гулу работающего двигателя и упругому, бьющему в лицо, ветру. Кругом, насколько хватало глаз, виднелось заросшее травой и редкими посевами ровное поле. Но вскоре мы въехали в густой и высокий лес. Первые километры по лесу мы проехали без особых трудностей, но потом начались болота и искусственные завалы. Наконец, мы выехали на просеку, которая, согласно карты самоходчиков, должна была нас вывести к железнодорожной станции “Тачанка”. Скорость машин увеличилась. Я стою у борта самоходки с автоматом наготове, на ремне висят подготовленные ручные гранаты. Сейчас, за поворотом, должны показаться первые дома поселка. Есть ли в нем немцы? Вот и поселок, но пока никого не видно. Вдруг из переулка выезжает груженая повозка. С нее соскакивают немецкие солдаты и успевают скрыться за дощатым забором. Лошадь, увидев мчащееся на нее чудовище, развернула повозку и загородила всю улицу. Наша самоходка, не сбавляя скорости, врезалась в телегу и разнесла ее в щепки. Ошалевшая лошадь понеслась в переулок, волоча за собой оторванные оглобли. Из домов выбегают немецкие солдаты, поспешно делают один-два выстрела из карабинов и скрываются за строениями. Я стреляю по ним из автомата. Вдруг раздался сильный удар, самоходка качнулась и резко сбавила ход. "Подбили"– подумал я. В нос ударил едкий запах пороха, стреляная гильза упала на железный пол – это был выстрел из нашей пушки. Я смотрю вперед и вижу, как под откос насыпи скатываются немецкие солдаты. Я хватаю гранату, выдергиваю чеку и с занесенной рукой жду, когда самоходка поравняется с этим местом. Резким движением бросаю гранату вниз и вижу, как после щелчка летит в сторону прижимная планка. Но разрыва не слышу, так как самоходка вылетела на насыпь и понеслась к станции. Я заметил, что Федор Акимов, по грудь высунувшись из "своей" самоходки, тоже бросил гранату под насыпь. Меня охватил задор боя, в груди поднялась волна ярости и я кричу во все горло:

– "Эх, тачанка – ростовчанка,

Наша гордость и краса…"

На станции было еще больше солдат, чем в поселке. Я продолжаю стрелять из автомата по разбегающимся солдатам и орать песню:

– "…Конармейская тачанка,

Все четыре колеса!"

На большой скорости мы проскочили станцию, проехали еще километра два и остановились в небольшом лесочке. У разведчиков и самоходчиков было приподнятое возбужденное настроение.

– Дали прикурить фашистам!

И вот мы снова в пути. Лес кончился, самоходки выехали на широкую равнину. Впереди в конце засеянного рожью поля виднелось длинное село под названием Вирков. А за ним в болотистой пойме протекала Березина. Машины выстроились в одну линию по фронту и на предельной скорости понеслись вперед, подминая под гусеницы еще не созревший хлеб. Ровно гудят моторы, плавно покачиваясь на рессорах, без толчков несутся к селу самоходки, оставляя за собой широкие следы. "Какой же русский не любит быстрой езды" вспоминаю я гоголевские слова, знакомые еще со школьной скамьи. Только сегодня подо мной не лихой конь, а боевая машина, и мчусь я не на вечернюю прогулку, а в бой с врагом. Село все ближе и ближе. В машине все притихли и замерли, приготовились к схватке. Самоходки, ломая сухие жерди забора, влетели в огороды. Мимо промелькнула приземистая, покосившаяся банька, за ней с оголенной крышей деревянный сарай. Сломав гнилые ворота, наша самоходка с обломками забора на броне, вылетела на главную и единственную улицу села. Точно так же, в клубах серой пыли, на улице появились и остальные машины. Ни одного выстрела! На улицах ни одной живой души – ни немцев, ни мирных жителей. Разворот – и самоходки на большой скорости прошли все село насквозь. Было уже совсем темно. Командир приказал найти большой двор, вогнать в него все три самоходки, замаскировать, и остановиться на ночь.

На другой день командир самоходчиков сказал нам, что самоходки дальше не пойдут, так как впереди на гати все мосты и мостики подпилены фашистами. Мы попрощались с дружным коллективом артиллеристов-самоходчиков и пошли дальше уже втроем. Идем через болотистую пойму по высокой гати. Пахнуло холодной свежестью, скоро река. Но что это? В нос ударил запах дыма и гари. Мы ускорили шаг и вышли, наконец, на берег Березины и увидели, что горел деревянный мост через реку. Пока что пламенем был охвачен всего один центральный пролет, остальные были целы и хорошо просматривались. Мы сделали попытку потушить пожар, но куда там, огонь бушевал свирепо и не давал подойти к себе. Противоположный берег был высоким, и на нем находилось большое село Свислочь. В бинокль мы заметили, что по его улицам ходили празднично одетые жители. Немцев не было видно. Ширина реки в этом месте была не более ста метров. На том берегу мы увидели человека с лодкой. Мы стали кричать и делать ему знаки. Человек заметил нас, сел я лодку и стал переправляться в нашу сторону. К берегу он пристал много ниже и мы побежали к нему. В лодке сидел, поджидая нас, лысый, но еще крепкий с виду старик в старом немецком мундире.

– Здравствуйте, дедушка. Скажите, немцы в селе есть? – спросил я.

Старик долго и внимательно смотрел на нас, потом вдруг встрепенулся и воскликнул:

– Не уж- то наши?

– Наши, наши, дедушка, – подтвердил Кирсанов, – Вы нам не сказали, есть в селе немцы или их нет.

– Какие там немцы! Нет их, со вчерашнего дня нет. Убег фашист, только вот мост поджег напоследок. Чтоб ему ни дна, ни покрышки!

Мы сели в лодку и поплыли по тихой и спокойной реке. Старик рассказал нам, что жители села не спали всю ночь, ждали прихода наших войск. Утром все от мала до велика вышли на улицу.

– Все ждут вас от поселка Октябрь, а вы вот откуда появились. Выходит, что я самый первый вас повстречал- то.

Мы решили не портить праздничного настроения жителям села (три разведчика, это еще не войско), и с помощью старика обошли село огородами и вышли на его западную окраину.

– Вот сюды, по тракту, сначала будут Прудищи, а потом Новая Нива. Все знают, что Новая Нива партизанское село, там и ищите партизан, – напутствовал он нас.

Мы идем по пустынному тракту. По обе стороны его высятся огромные тополя, а за тополями распростерлась заросшая кустарником низина. Устроить засаду в этом месте врагу не представляет никакого труда. Впереди, где тракт выходит из низины, мы заметили какой-то темный предмет, вокруг которого копошились люди. Даже в бинокль не смогли определить, кто эти люди – мешали деревья. Подойдя ближе, мы увидели, что темный предмет есть завязшая в грязи брошенная немецкая грузовая автомашина. Люди, возившиеся около нее – деревенские ребятишки из деревни Прудищи, которые растаскивали по домам немецкие галеты. Увидев нас, парнишки попрятались в кусты и стали наблюдать за нами. Я заметил в кустах одного из них и подмигнул ему. Парнишка высунул свою грязную мордашку и непонимающе смотрел на меня.

– Немцы в деревне есть? – спросил я.

– Немцы? – протянул он неопределенно, потом выскочил из кустов и воскликнул, – Вы наши, да? – и с громким криком "Наши идут" он умчался в деревню. Жители ее старики и дети выскакивали из своих домов, бежали нам навстречу, обнимали и целовали нас. Одна пожилая женщина насильно затащила нас в свой дом, что мы не могли отказать ей. Войдя в ее дом, мы, на первых порах просто-напросто растерялись от чистоты и опрятности комнат. На столе стояли угощения, а в верхнем углу красовалась небольшая иконка. Мы сняли пилотки, и, неуклюже ступая грязными запыленными сапогами и поглядывая на образ, прошли к столу.

– Слава Богу, кончились наши мытарства и терзания, расступилась тьма, и опять пришел светлый день, – сказала старушка. Она встала, подошла к образу и трижды перекрестилась. – А еще говорят, что нет Бога. Есть он, есть, наш всемогущий повелитель и избавитель.

– Бабушка, мы комсомольцы и в Бога не верим, – сказал Виктор Кирсанов.

– Это ваше дело. Вы не верите, а мы верим, если бы не Он, то ни за что бы вам не одолеть черного вopoгa, фашиста проклятого. Это Он помог вам, а вы об этом даже и не знаете.

Мы не стали спорить, и разговор перевели на другую тему. Мы хорошо покушали у набожной старушки, которая была хорошо осведомлена о партизанах и показала нам дорогу в Новую Ниву.

Встреча с жителями села Новая Нива оказалась не такой, какой мы ожидали. Еще издали мы заметили, что в селе был какой-то переполох, люди бегали тревожно по улицам, скрывались в своих дворах. Мы остановили одну бежавшую мимо нас женщину, которая указала на центр села и крикнула: "Там немцы, их много."

Мы побежали в указанном направлении. Вдруг из небольшого переулка вылетела ватага местных ребятишек и остановилась, увидев нас.

– Где немцы? – спросил их Акимов.

– Вон там, они к сараю сбегаются. Мы вам покажем.

– Хорошо, а теперь марш по домам! – прикрикнул на них Федор.

Но не тут-то было. Ребятишки слегка отстали от нас и побежали следом. Мы выбежали из узкого переулка и увидели фашистов. Они стояли у раскрытых ворот большого сарая и о чем-то совещались. Их было четверо, но сколько пряталось в сарае, мы не знали. Увидев нас, эти четверо фашистов скрылись в сарае, затворив ворота. Сарай стоял на задворках села. Мы вплотную подошли к сараю и постучали в ворота.

– Фриц, выходи! – крикнул Акимов.

В ответ молчание. Я начал кричать по-немецки, а Акимов дал очередь из автомата в воздух. И тут медленно со скрипом стала отходить одна половина ворот, образовав узкую щель, в которую с гранатой в руке протиснулся Акимов.

– Руки вверх! – крикнул он.

Мы тоже вошли в сарай и увидели вражеских солдат в дальнем углу с поднятыми руками. Их оружие – автоматы и карабины, было сложено в одну кучу в центре сарая. Так мы взяли в плен шестнадцать бродячих солдат противника, которые не оказали нам сопротивления. К нам подошла группа местных жителей, в которой мы заметили молодого вооруженного парня с красным бантом на груди.

– Партизан? – обрадовано воскликнул я, подбегая к нему.

– Павел, связной партизанского отряда, а вы красноармейцы?

– Ты нам, как раз и нужен, – сказал я, хлопнув его по плечу.

Мы объяснили ему свою задачу и попросили его проводить нас в какой-нибудь партизанский отряд. Павел охотно согласился. Через местного старосту мы достали четыре конных повозки, на две из них усадили пленных немецких солдат, многие из которых оказались больными, на третью погрузили их оружие. На неё же уселся старший сержант Виктор Кирсанов и вместе с пленными отправились в поселок Свислочь, где по нашему предположению уже должны быть наши. На четвертой повозке я, Павел и Федор Акимов отправились в лес. Через несколько часов трудной ухабистой дороги мы въехали в какую-то небольшую деревеньку. Наш проводник остановил лошадь у крайней, вросшей в землю избы. Забор был сломан, большинство окон были выбиты и заткнуты соломой.

– Вы посмотрите, кого я привез! – воскликнул наш проводник, бесцеремонно проталкивая нас в избу.

– Боже мой, да не уж-то наши! – воскликнула, стоявшая у печи женщина. Она выронила из рук ухват и кинулась на шею Феде Акимову. С печи сполз тощий старик, схватил меня за руку и потащил поближе к окну, чтобы получше рассмотреть меня. Оказалось, что проводник Павел привез нас в свою родную деревню, и сейчас мы находимся в его доме. Женщина с ухватом была его женой, а старик – отцом. Видимо, он сделал порядочный крюк, чтобы нас, как самый драгоценный подарок, привести сюда. Мы плотно поужинали, отдохнули, и, когда на дворе стало совсем уже темно, снова отправились в путь. Жители этого села почти все собрались в доме проводника и никак не хотели нас отпускать. Здесь были все свои, все партизаны, немцы в деревню вообще не заглядывали, боялись. Но жители были постоянно начеку.

Несколько часов мы ехали в полной темноте, и мне было не понятно, как Павел выбирал путь. Обняв свой автомат руками, я примостился на краю телеги и вскоре заснул. Только под утро мы приехали в отряд партизан. И не просто в отряд, а в объединенный штаб партизанских отрядов. В его подчинении были все партизанские отряды, расположенные в треугольнике Бобруйск – Минск – Борисов. В сопровождении вооруженных партизан нас провели в бревенчатый домик и представили командиру объединенных партизанских отрядов полковнику Фелиновскому. Он выслушал мой сбивчивый рассказ, из которого понял, что мы являемся бойцами одной из действующих частей Красной Армии и посуху по занятой врагом территории пробрались в его штаб. Только один этот факт для партизан имел огромное значение. Полковник немедленно собрал весь свой командный состав и, указывая на нас, сказал :

– Дорогие товарищи партизаны. Смотрите, перед вами два разведчика из одной наступающей части нашей родной Красной Армии. Часть эта успешно гонит фашистов с нашей земли, она уже в селе Свислочь, скоро будет здесь. Вы понимаете, о чем я говорю? – он остановился, оглядел присутствующих торжественным взглядом и продолжил, – Но нам нужно помочь нашей славной Армии, нам нужно перекрыть все пути и дороги, по которым будут отходить оккупанты, чтобы ни один фашист не смог унести свои ноги.

Мы стояли рядом с полковником и на нас были устремлены все взгляды партизанских командиров. На столе появилась карта, и я с удовольствием показал на ней маршрут наступления нашего полка.

В это время в штаб вошли два человека, как мне показалось, в необыкновенной военной форме. На них были синие кителя и золоченые погоны. Это были наши военные летчики, прилетевшие к партизанам сегодня ночью. В честь этих гостей прямо под открытым небом под сенью огромных ракит был накрыт длинный стол. Их ждали, а мы вовремя подоспели. Нас тоже пригласили к столу и усадили на почетное место. Первый раз в жизни я оказался на таком роскошном званом обеде. И где это произошло? В Белорусском лесу в тылу у немцев. На столе стояли: жареная картошка, дичь, говядина, рыба и даже фрукты. От вина я отказался, но поел с аппетитом. Рядом сидел Федор Акимов и вел себя развязно и не скромно. С рюмкой в руке он тянулся через стол, чтобы чокнуться с каким-нибудь партизаном. Что говорил Фелиновский, он не слушал, а сам хвастался и нес несусветную чепуху. Показывал свои медали, говорил, что он танкист и в одном бою подбил десять танков, за что его, якобы, представили к званию Героя Советского Союза. Я знал его эту слабость, когда он немного подопьет, и мне было стыдно за него и за себя.

После обеда нас с Акимовым провели по расположению штаба и показали, как живут, работают и воюют белорусские партизаны. Мы осмотрели жилые землянки, конюшню, склады боеприпасов, пекарню, кухню и оружейную мастерскую. В мастерской нам показали два автомата: один сделан на заводе, а второй – здесь, в партизанской мастерской, и попросили определить, который из них заводской. Мы не смогли этого сделать. Оказывается, в самых примитивных полевых условиях партизанские мастера и умельцы делали для своих нужд патроны, мины, гранаты, различные взрывные устройства, автоматы, пулеметы и даже пушки небольшого калибра, не говоря уже о пистолетах и револьверах. Удивительно! Я был поражен. А сколько других приспособлений делалось здесь для партизан и подпольщиков! Различные ключи и замки, запоры и сейфы. В отдельной комнате работали художники и граверы, они изготавливали фальшивые фашистские документы, печати и даже фальшивые деньги. Мы надолго задержались в этих мастерских и упоенно слушали рассказы мастеров.

Переночевали мы в отведенных для нас "апартаментах” – в небольшом деревянном сарайчике. На следующее утро проснулись мы поздно. Акимов, натягивая брюки, недовольно ворчал:

– Что-то нас на завтрак не приглашают.

А я выглянул за дверь и воскликнул:

– Федя, смотри – часовой!

– А ну, не высовывайся, – строго сказал часовой и прикрыл дверь. Вскоре пришел посыльный и пригласил нас в штаб.

– Автоматы и гранаты оставьте здесь, их никто не возьмет.

Акимов начал было возмущаться, но я на него так цыкнул, что он надолго умолк. Мы вошли в штаб, где нас встретил не полковник Фелинский, а его заместитель в звании майора, который закончив разговор по телефону, сказал:

– До выяснения всех обстоятельств, прошу вас обоих сдать свои документы.

– Но, вчера их уже несколько раз проверяли, – сказал я.

– Проверим еще.

Боже мой, как возмутился Федор Акимов и чего он не наговорил в гневе! Он требовал немедленно связать его по радио с командиром нашего полка.

– Нас ждут в полку. У нас ответственное государственное задание. Вы будете отвечать за самоуправство! – кричал он.

– Молодой человек, предъявите документы и не заставляйте нас прибегать к силе, – спокойно, но твердо сказал майор. В дверях показались два вооруженных партизана. Свои документы мы отдали, и нас снова отвели в сарай, и заперли снаружи. Ни автоматов, ни гранат в сарае не было.

– Ну, вот, приехали, – раздраженно сказал я. – Это все из-за тебя, из-за твоей глупой болтовни. Танкист, Герой, куда там! Вот, возьмут и продержат в сарае до прихода полка, и ты ничего не сделаешь.

Акимов молчал и правильно делал, у меня все клокотало в груди, я готов был разорвать его на мелкие кусочки.

Через несколько часов нас снова вызвали в штаб. На столе лежали наши документы и оружие. Майор опять долго разговаривал по телефону, а я думал, что он сейчас нам скажет.

– Так вот, – наконец сказал он, внимательно оглядывая нас с ног до головы. – Хотели мы вас отправить в район Пуховичей, где предполагается, будет встреча партизан с частями Красной Армии, чтобы передать вас вашему начальству. Да раздумали, нам просто некогда возиться с вами, своих дел по горло. Забирайте ваши документы и оружие и валяйте на все четыре стороны.

– Как? Без проводников и охраны? Весь лес напичкан бродячими немцами, – воскликнул я.

– Вы же сами утверждали, что у вас какое-то специальное задание, так выполняйте его, – ответил майор, он повернулся к стоящим в дверях партизанам, – Ребята, проводите гостей.

Мы вышли на лужайку, и оба наших конвоира посоветовали нам пройти в ближайший партизанский отряд, который расположен недалеко отсюда на северном краю леса и уж оттуда сделать попытку пробраться к своим.

Идти пешком по дремучему лесу без карт было делом не легким. К тому же мы еще и не завтракали. Но дорогу мы все же не потеряли и точно вышли к партизанскому отряду. Здесь о нас знали и отнеслись к нам по-человечески, покормили и указали дорогу на тракт, по которому уже, якобы, идут наши войска.

– Но этот тракт на севере, а нам надо на юг, – резонно заметил я.

Акимов же ухватился за это сообщение и ничего не хотел знать, кроме того, чтобы немедленно идти на этот тракт. Я возражал, но убедить его не смог. Пришлось подчиниться его очередной прихоти. Наконец, лес кончился, и мы вышли на его опушку. Перед нами распростерлась огромная безлесная равнина, а впереди виднелось большое село. Мы знали, что оно называется Ляды. Ляды – типичное белорусское село: небольшие побеленные хаты, маленькие дворики, узкие улочки. Все село оказалось забито народом. Празднично одетые люди ходили по улицам в ожидании встречи с первыми отрядами Красной Армии. На сельской площади стоял стол, покрытый белой скатертью. На столе традиционные хлеб-соль и фрукты. У стола, сменяя друг друга, стояли две женщины и держали большой портрет Ленина, увитый живыми цветами. Около стола толпились жители с подарками своим освободителям, кто с тарелкой вареной картошки, кто с кувшином молока. Маленькие ребятишки, умытые и причесанные, сновали между взрослыми и надеялись первыми увидеть наших красноармейцев.

– Идут, идут! – раздались в толпе восторженные голоса.

Люди заволновались, некоторые из них побежали вперед. Действительно, с дальнего пригорка, поднимая столб пыли, двигался армейский обоз. Чем ближе подходил обоз к селу, тем сильнее волновались люди, вот уже это волнение переросло в общее ликование. В село входила батарея 45-миллиметровых пушек. Уставшие и запыленные артиллеристы сразу же оказались в объятиях жителей. Поцелуи, цветы, радостные возгласы, слезы и плачь – все смешалось в неповторимую радость встречи.

А нам с Федором нужно узнать, в какую дивизию входит эта батарея. Но попробуй это сделать, кругом такое столпотворение! И все же мы нашли "свободного" офицера, который нам растолковал, что их батарея относится к части, которая входит в состав 2-го Белорусского фронта. Услышав это, Федор Акимов только присвистнул, ведь наша дивизия воевала 1-ом Белорусском! Нам ничего не оставалось делать, как побыстрее покинуть это объятое радостью село.

И вот мы снова идем по лесу, на этот раз двигаемся с севера на юг. Акимов впереди, он идет ходко, я еле успеваю за ним. В лесу тихо и сыро, мы идем по какой-то пересеченной дороге и не знаем, куда она нас приведет. Когда наступил вечер, мы потеряли ее и теперь уже шли прямиком через лес, выдерживая направление по компасу. Воздух начинает обдувать нас свежей прохладой, хотя земля все еще отдает теплом. Мы тихо переговариваемся о том, где бы нам переночевать. И вдруг из темноты раздался грубый и резкий окрик:

– Стой! Кто идет?

– Свои, – ответил Акимов.

– Кто свои?Пароль?

– Мы красноармейцы, пароля не знаем. Идем на соединение к партизанам, – говорю я как можно спокойнее.

– Брось дурить, какие красноармейцы! Бросай оружие и ложись на землю!

– Но, но. Полегче там, – возмутился Акимов.

– Ложись, а то стрелять буду! – зло и властно кричат из кустов.

– Попробуй только, – огрызаюсь я. – Фашисты нас не прикончили, так может быть, ты это сделаешь, трус несчастный! Повторяю, нас всего двое, мы разведчики Красной Армии, идем к партизанам с особым заданием. Теперь понял, что к чему? А стрелять мы тоже умеем.

– Выходи на поляну и бросай оружие на землю! – послышалось из кустов, но голос был уже не таким строгим и злым.

– Вот это другое дело. А то сразу ложись. Ложиться мы не будем, не привыкли, – бормочет Федя Акимов, выбираясь на поляну.

Мы сразу поняли и не ошиблись, что наткнулись на заставу партизанского отряда. Нас повели в хорошо оборудованную землянку, к командиру отряда, который о нас уже слышал и встретил нас, как давнишних знакомых. Он спросил, кто мы, и как сюда попали. Нам пришлось опять подробно рассказывать о своих не очень-то героических похождениях и встречах.

– Что собираетесь делать дальше? – спросил он.

– Искать свой полк или дивизию, – ответил я. – Нас там уже давно, наверное, считают пропавшими без вести.

– Вам нужно идти в район Пуховичей, а продвигаться вы можете от одного партизанского отряда до другого, пока не выйдете в этот район. Завтра я дам вам проводника, и он проводит вас к нашему соседу в отряд майора Подлесного. А сейчас идите отдыхать, – сказал командир отряда и, повернувшись к стоящим в дверях партизанам, добавил, – Отведите их в землянку 1-ой роты, там, кажется, есть свободные места.

Мы вошли в тесную землянку, где спали люди. Дружный храп доносился из каждого угла. Воздух был тяжелый и спертый. Наш проводник чиркнул спичкой, и мы увидели партизан, спящих на нарах и на сене под ними. Он растолкал спящих и освободил место в углу на нарах.

– Отдыхайте, – сказал он, – Я сегодня дежурный, мне надо еще посты проверить.

Акимов подложил автомат под голову и, не разуваясь, лег рядом с партизаном и мгновенно заснул. Я снял сапоги, положил их и автомат себе под голову и с удовольствием вытянул свои уставшие ноги. Я уже начал засыпать, чувствуя теплую спину Феди Акимова, как в землянку влетел дежурный партизан и крикнул:

– Тревога! Немцы!

Мгновенно поднялась невообразимая суматоха. Партизаны соскакивали с нар и пулей вылетали наружу. Федор Акимов оказался среди самых первых, его словно ветром вынесло из землянки. В кромешной темноте люди сновали туда и обратно. На первых порах я растерялся, не зная куда бежать и что делать. Искать Акимова, конечно, было бесполезным занятием. Мимо пробежала группа партизан, и я пристроился к ней. Вдруг прямо перед нами сверкнуло несколько ярких вспышек, это с близкого расстояния бил ручной немецкий пулемет.

– Ложись! – раздалась команда, партизаны попадали на землю и дружно ударили из автоматов и винтовок. Беспорядочные выстрелы, взрывы ручных гранат, треск ломающихся сучьев, крики и стоны людей, все перемешалось в знакомый шум ближнего боя. Я еще не мог определить, в каком направлении он развертывается, даже не понимал, где немцы, а где партизаны. На первых порах я делал машинально то, что делали партизаны из этой группы. Но вот я уже определяю, что немцы отходят в глубь леса, и что наша группа пытается опередить их и зайти к ним с тыла, в то время как другая группа партизан ведет лобовой бой. Коротким броском нам удается выполнить обходной маневр и мы, зайдя с фланга (это уже хорошо), ударили по фашистам из автоматов и винтовок. Сопротивление их сразу прекратилось, и немцы неорганизованно стали разбегаться по лесу. Позже выяснилось, что в этом ночном бою было уничтожено около десяти фашистов и шестеро взяты в плен. Среди партизан оказалось двое убитых и один раненый. В этом бою отличился Федор Акимов, он действовал в передних рядах основной партизанской группы и в рукопашной схватке заколол двух фашистов, так как стрелять было очень опасно. Партизаны восхищенно отзывались о нем и даже предлагали ему остаться в их отряде.

Утром на небольшой поляне состоялись похороны двух погибших партизан. Хоронили их со всеми почестями, которые были приняты у партизан. Два наспех сколоченных гроба стояли на невысоком столе на поляне. На крышке каждого гроба лежала фуражка, перетянутая наискось красной лентой – партизанской эмблемой. Здесь же был выстроен весь партизанский отряд, за исключением боевых постов, дозоров и патрулей. Баянист, сидевший на перевернутой бочке, непрерывно играл траурный марш. Вдруг, была подана команда: "Смирно!" На импровизированную трибуну поднялся командир отряда и открыл траурный митинг. Он говорил о том, какими прекрасными были погибшие партизаны и они погибли в бою, как Герои и Родина их не забудет. Оставшиеся в живых должны отомстить за их смерть. Командир поднял вверх руку со сжатым кулаком и громко крикнул:

– Смерть, за смерть!

Разом над шеренгами партизан взметнулись сотни сжатых кулаков и над лесом эхом отозвалось:

– Смерть, за смерть!

– Кровь, за кровь! – еще громче воскликнул командир.

– Кровь, за кровь! – отозвался опять строй.

– Смерть немецким оккупантам! – проскандировал командир отряда, и ему в ответ мощно прозвучало:

– Смерть немецким оккупантам!

– Клянемся, что не выпустим живыми с нашей родной земли ни одного немецкого изверга!

– Клянемся!

– Клянемся, что будем драться с врагом до последнего патрона, до последнего человека, до последнего вздоха!

– Клянемся!

– Клянемся не выпускать оружия из своих рук до полной и окончательной победы над ненавистным врагом!

– Клянемся!

– Вечная слава павшим в боях за свободу и независимость нашей священной Родины!

– Слава!

– Слава!

– Слава!

Я стоял недалеко от трибуны на виду всего отряда и вдруг почувствовал, как меня подхватил какой-то душевный невероятной силы вихрь и понес ввысь. Мне тоже захотелось кричать о своей ненависти к фашистам, о своей великой любви к Родине.

Под звуки Государственного гимна оба гроба одновременно стали опускать в одну широкую могилу. Когда первые комья брошенной земли застучали по крышкам гробов, прозвучал мощный залп из винтовок.

Звучат второй, третий залпы. Потом был парад. Партизаны с оружием в руках четким шагом прошли перед свежей братской могилой, отдавая честь своим павшим товарищам.

Я стоял и думал, что только ни делали фашисты, чтобы уничтожить или хотя бы нейтрализовать действия партизан, которых народ называл "народными мстителями". Их бомбили с самолетов, устраивали облавы и засады, пытались задушить голодом, бросали на них карателей, засылали шпионов и провокаторов. И все напрасно – они все выдержали и продолжали громить оккупантов. С приближением Красной Армии к границам Белоруссии, партизанская борьба еще больше усилилась, и, по существу, вся многострадальная Белоруссия стала огромным партизанским краем.

Наконец, командир отряда освободился, и смог уделить нам немного времени и внимания.

– Кого же послать с вами, все люди на счету, – задумчиво сказал он, выслушав нашу просьбу.

Мне было неудобно за то, что мы обременяем этого до предела занятого человека. Но он все же нашел нам проводника и наказал ему:

– Проводишь этих разведчиков во второй взвод отряда Подлесного и сам там останешься для связи, – потом он повернул свое лицо к нам и добавил, – Там, куда я вас сейчас направляю, не спокойно, немцы большими группами пытаются пробраться через наши посты, выйти к своим. Будьте осторожны.

Мы попрощались с гостеприимным хозяином, каким был командир отряда, и отправились в путь. Осторожно, в полной готовности вступить в бой в любую минуту, двигались мы по лесной чаще без дорог и тропинок. Наш проводник нервничал, часто останавливался, прислушивался к лесным шорохам и не раз принимал их за шаги немецких солдат. Зато Федор Акимов был невозмутим. Он давно идет впереди проводника, который знаками показывал, куда надо сворачивать, если у Федора возникали сомнения.

– Скоро 6удет передовой пост отряда Полесного, а там рукой подать до деревни Маковье, – сказал повеселевший проводник.

Действительно, в конце поляны из кустов выскочил человек с винтовкой, несколько pаз поднял ее над головой и быстро исчез из вида. Наш проводник остановился и тоже поднял над головой несколько раз свой автомат, держа его обеими руками в горизонтальной плоскости.

– Что это значит? – спросил Федор.

– Эго пароль, – ответил проводник.

– Какой же это пароль? Каждый дурак такую физзарядку может проделать.

– А ты сосчитал, сколько раз он поднял винтовку?

– Нет, а что?

– А то, что он поднял ее шесть раз, значит, мне нужно поднять свое оружие три раза, что я и сделал. Если бы он поднял, к примеру, пять раз, то я в этом случае должен был бы поднять четыре раза. Общая сумма на сегодня должна обязательно составлять девять. Это и есть пароль.

– Интересно, – воскликнул Акимов, – Вот же придумали такую штуку! Молодцы.

Я тоже был доволен очередной хитростью партизан. Вскоре мы оказались среди дозорных, их было всего три человека. Они были сильно возбуждены и встревожены – немцы за этот день уже несколько раз нападали на их пост. В сопровождении все того же проводника мы вошли в Маковье, через которое по тракту отступали фашисты. Фелиновский приказал майору Подлесному оседлать этот тракт, чтобы помешать безнаказанно уходить с белорусской земли. Все жители ушли в лес, взвод партизан был занят сооружением укреплений на восточной окраине села, откуда чаще всего появлялись фашисты.

– Позицию выбрали правильно, но вот окопчики мелковаты, – co знанием дела сказал Акимов командиру взвода партизан.

– Нам некогда копать их, только сегодня два нападения фашистом отбили.

И как бы в предупреждение его слов, один из наблюдателей подбежал к нему и доложил:

– Товарищ командир, немцы опять появились!

Командир взял из его рук бинокль, приложил к глазам, и тот час вернул обратно.

– К бою! – крикнул он и, взглянув на нас, спросил, – А вы?

– Мы тоже, – ответил Акимов за нас обоих.

Я расположился в неглубоком окопчике у самой обочины дороги рядом с массивным столбом. Здесь когда-то была зaплотина, часть изгороди еще сохранилась, сохранились и два высоких столба по обе стороны дороги, которые раньше были частью ворот. У второго такого же столба на той стороне дороги так же в окопчике залег Федор Акамов. Небольшая группа немцев осторожно и медленно приближалась по тракту к селу, где для их встречи приготовились партизаны. Чем ближе подходили немцы, тем чаще они останавливались и тем длительнее были их остановки.

– Ну, чего они тянут, жрать хочется, – слышу голос Акимова.

Командир взвода, не поняв шутки моего друга, серьезно ему ответил:

– Подожди немного, покормим.

Вот немцы поднялись на холмик и опять остановились. В бинокль мы хорошо видим их лица, определили их командира. Да, положение у фашистов серьезное, им надо определить, есть ли в селе партизаны. Ведь каждый куст, каждая опушка леса для них может обернуться партизанской засадой. День был удивительно ясным и жарким. Солнце почти с зенита посыпало на землю свои горячие лучи. Прошло уже более получаса, а немцы все еще стояли на холме и не решались двигаться дальше. Позже нам стало известно, что они пошли на хитрость, которую не раскусили ни партизаны, ни мы с Федей Акимовым. Пока основная группа немцев стояла на холме на виду у партизан, вторая малочисленная группа в это время пробиралась по заросшей кустарником лощине к северной окраине села в обход его. Но здесь она неожиданно наткнулась на один из партизанских дозоров и сразу же завязалась сильная перестрелка. Услышав выстрелы, немцы, стоявшие на холме перед селом, немедленно повернули обратно, и, что было сил, побежали не по тракту, а прямо через поле в лес.

Акимов первым бросился вдогонку и на ходу крикнул:

– Ребята за мной!

Застрочил партизанский ручной пулемет, но тут же замолк. Вдогонку за фашистами побежали партизаны. Партизаны растянулись по всему полю, бежали медленнее немцев и командир, поняв, что погоня не удалась, приказал прекратить преследование.

Остаток этого дня и всю последующую ночь партизаны многократно поднимались по тревоге и вступали в скоропалительные схватки с немцами, которые пробирались на запад в одиночку и группами. Мы с Федором Акимовым участвовали в двух или трех таких стычках. Потом эта суматоха нам надоела и уже после полуночи, не обращая внимания на тревоги и перестрелку, спали в сарае на куче сена.

Утром в Маковье приехал командир отряда майор Подлесный, о котором мы много слышали. Количество партизан в селе заметно увеличилось. Увидев нас с Акимовым, он подошел и поздоровался с нами за руку.

– Ну как? Воюете? Наши ребята довольны вами. Молодцы, – сказал он улыбаясь. Было видно, что ему приятно разговаривать с нами.

– Какая это война? Баловство одно и только, – ответил Акимов и, подойдя к нему ближе, в упор спросил: – Где наши? Вы должны знать.

– Через несколько часов они будут здесь. Мы готовимся к встрече с ними, так что потерпите еще немного.

Это известие ошеломило нас, от радости мы не знали, что делить. Но вместе с тем в душе я не надеялся, что передовым отрядом Красной Армии, который войдет первым в Маковье, окажется наш полк. Уж слишком мало было шансов.

Среди партизан царило праздничное оживление. Кто-то предложил Подлесному послать на встречу частям Красной Армии небольшой отряд партизан. Подлесный согласился и назначил командиром его, того самого командира 2-го взвода, который оборонял Маковье. Акимов и я, конечно, оказались в составе этого отряда. Мы уселись на телегу и вместе с молодыми и веселыми партизанами покатили по тракту. Не успели мы проехать и несколько километров, как на тракте впереди нас появилась небольшая группа вооруженных людей.

– Наши! Наши! – заволновались партизаны.

Между тем из лесу на поляну вышла еще одна колонна вооруженных людей, за ней еще одна, потом потянулись обозы. Я с облегчением вздохнул, так как это были действительно подразделения регулярной Красной Армии. Первым, кого я узнал из шагавших по тракту красноармейцев, был разведчик взвода пеших разведчиков нашего полка Игнат Омельченко. Я не поверил своим глазам и бросился к нему. Игнат остановился, посмотрел на меня каким-то не понимающим взглядом. К нам подбежал старший сержант Василий Костин, за ним Николай Москалец, Валентин Щетинкин и другие разведчики. Они обступили нас, глядели нам в глаза и загадочно улыбались.

– Чего вы улыбаетесь? – обиженно говорю я, – Объясните!

– Чего, чего. Да мы вас в число погибших записали, – опустив виновато голову, ответил Василий Костин, – Понимаете, вы не в курсе. Под селом Октябрь позавчера был страшный бой, погибло много разведчиков, да и не только разведчиков. Мы подумали, что и вы тоже. Мы же не знали, что у вас было особое задание, – Потом он решительно проговорил, – Идите скорее в штаб и заберите свои "похоронки".

– Какие похоронки? – воскликнул я.

– А те, что на вас выписаны. Может быть, их еще не успели отправить. Так вы поторопитесь.

Эго известие стегануло меня. Я представил себе, что будет дома, когда мои родители получат эту похоронку. Я сорвался с места и побежал в штаб. Но меня опередил Федор Акимов. Он стоял у штабной машины и на мелкие кусочки рвал какие-то листы. Увидев меня, он радостно воскликнул:

– Это наши с тобой похоронки. Теперь ты и я бессмертны. Есть такая примета – кого хоронят живым, тот второй раз не умирает.

– Ладно, – сказал я, – Идем к командиру полка и доложим о выполнении задания.

– А я уже доложил. Он нам обоим объявил благодарность. Понял!

Между тем, головной отряд полка в составе 1-го батальона и роты автоматчиков входил в село Маковье. Командир батальона майор М.Т. Ершов шел впереди отряда. Увидев его, равного себе по званию, майор Подлесный дал знак партизанам прекратить шум и крики и когда батальон остановился, он по-военному четким шагом на виду у всех партизан и бойцов Красной Армии подошел к М.Т. Ершову, приложил руку к фуражке и громко, так чтобы все слышали, отрапортовал:

– Товарищ майор, командир Красной Армии, докладываю Вам, что партизаны вверенного мне отряда "За Советскую Беларусь" выстроились для встречи на родной земле непобедимой Красной Армии. Наш партизанский отряд в последних боях перекрывал все пути отхода немецких оккупантов и уничтожил не одну сотню фашистов. Командир отряда майор Подлесный.

Михаил Ершов, выслушав доклад партизанского командира и не опуская руки, в свою очередь сказал:

– Товарищ майор, командир партизанского отряда, бойцы вверенного мне батальона, как и всей доблестной Красной Армии, успешно гонят фашистскую нечисть, и гонят ее прочь с Белорусской земли. Я рад встречи с Вашим отрядом и надеюсь, что мы еще вместе будем добивать фашистского зверя в его собственной берлоге. Командир батальона майор Ершов.

Ершов и Подлесный подошли друг к другу, крепко пожали руки и потом под возгласы всеобщего ликования, крепко обнялись и трижды целовались. Затем они вместе обошли сначала партизан, а затем строй и бойцов батальона. Всюду их сопровождали радостные возгласы и нестихаемые крики "Ура!".

5 Ночной штурм

Если тебе, юный читатель, когда-нибудь доведётся побывать в столице Латвии – красавице Риге, то непременно съезди в жилой массив Югла. На центральном вокзале сядь на шестой номер трамвая и поезжай на нём до самого конца к универсаму «Таллин». Здесь ты увидишь утопающие в зелени красивые 12-ти этажные жилые дома. Миновав несколько коротких улочек, ты выйдешь на берег не широкой, но полноводной реки. Река эта, сделав дугообразный поворот, подходит вплотную к жилым домам. Это река Югла, она-то и дала название всему жилому массиву. Длина её небольшая, она соединяет в этом месте два озера Киш-эзерс и Югла-эзерс. Если с берега реки ты посмотришь вправо, то за её излучиной увидишь гидротехническое сооружение – шлюзы, поверх которого проходит автомобильное шоссе Рига – Псков. Если затем ты посмотришь налево, то увидишь два ажурных железнодорожных моста и высокую насыпь, подходящую к ним.

Сейчас эта излучина Юглы между двумя магистралями – одно из любимых мест отдыха рижан. Каждый вечер, и, особенно, в каждый выходной день, сюда съезжается много отдыхающих, чтобы посидеть с удочкой, покататься на лодке, искупаться в реке, да и просто так погулять по её живописным берегам.

Но ТОГДА здесь всё было не так, как сейчас. Тогда – это в ночь с 12-го на 13-ое октября 1944 года.

12 октября 1944 года 82-ая стрелковая дивизия с боями вышла в район леса у хутора Полстыни и закрепилась на этом достигнутом рубеже. Впереди в серой дымке просматривались купола и острые шпили многочисленных соборов города Риги. Где-то здесь недалеко в болотистой пойме протекала река Югла. Разведкой было установлено, что именно по этой реке и по западным берегам озёр Югла-эзерс и Киш-эзерс проходил сильноукреплённый рубеж фашистов, которому они сами же дали название «Рижский обвод». Оба моста через Юглу шоссейный и железнодорожный, были подорваны, и немцы были намерены оборонять этот укреплённый рубеж до последнего патрона. В наших войсках началась непосредственная подготовка к форсированию Юглы и к уличным боям в Риге. 210-ый и 601-ый стрелковые полки, которым предстояло штурмовать вражеские укрепления, находились недалеко от реки, но в соприкосновение с врагом не входили, чтобы избежать лишних потерь. Они готовили подручные средства для переправы – лодки, бочки, брёвна, доски, проволоку, канаты, верёвки, то есть всё, что могло пойти в ход на изготовление плотов, мостиков, подвесных трапов. Большую массово-политическую работу проводили работники политотдела, комсорги и агитаторы – шли в роты и батальоны, проводили там собрания, митинги и беседы, на которых рассказывали о Латвии и её столице Риге. Развесив географические карты прямо на сучьях деревьев, они читали лекции о международном положении, о сражениях на Втором фронте, убеждали наших бойцов о неизбежном поражении фашистской Германии в этой войне.

Большую нагрузку в этот день несли полковые разведчики. Сменяя друг друга, они держали под непосредственным наблюдением весь участок фронта, где придётся форсировать Юглу и особенно в районе разрушенных мостов. Они изучали и наносили на карту систему обороны противника, засекали его огневые точки, выбирали наиболее подходящие места для форсирования пехоты. Готовились к ночному бою пулемётчики, автоматчики, артиллеристы, тыловики и медики. Всем хватало забот и напряжённой работы.

В этот день вечером, едва только успело стемнеть, к местам переправы стали выдвигаться сапёры, автоматчики и разведчики. И как не старались они передвигаться незаметно и скрытно, немцы обнаружили их, видимо, ожидали, что вот-вот начнётся штурм их укреплений и открыли огонь. И не только из стрелкового оружия, но и из миномётов и артиллерийских орудий. Наши артиллеристы тоже не заставили себя ждать – стали обстреливать засечённые позиции немецких батарей. Завязалась нарастающая с каждой минутой артиллерийская дуэль. Воздух наполнился сильным грохотом от выстрелов и разрывов. С наступлением темноты немцы стали пускать в ночное небо одну за другой осветительные ракеты и местность над Юглой наполнилась каким-то не земным, белым, мерцающим светом.

Стрелковые батальоны снялись со своих мест и передвинулись поближе к реке, и теперь будут ждать сигнала для начала переправы. Сейчас у всех на устах одно слово – «Плацдарм». Плацдарм на противоположной стороне Юглы нужен нашей дивизии как воздух, без него невозможно переправить через водную преграду, какой сейчас является Югла, всю-эту многочисленную массу людей и технику. Бойцы штурмового отряда, тяжелогруженые средствами переправы, продвинулись ещё ближе к реке, и вышли на исходный рубеж для броска через реку. Но чтобы этот отряд начал успешно форсировать реку для захвата плацдарма, кто-то должен под огнём первым переправиться на ту сторону и стать ногами на противоположный берег. Пусть число этих самых первых будет небольшим – всего пять-шесть человек, но они обязательно должны быть. Конечно, самыми первыми «вцепившимися зубами в «тот» берег» могут стать бойцы того же штурмового отряда, но лучше для этого дела подходили разведчики. Им стали разведчики 210 стрелкового полка. А для их поддержки была выделена рота автоматчиков.

Взвод пеших разведчиков 210 стрелкового полка под командованием старшего лейтенанта И.А. Тараненко 12 октября 1944 года в 23 часа 30 минут местного времени начал форсирование Юглы по обрушенным фермам железнодорожного моста.

– Что ж, искупаемся еще и в этой речке! – весело сказал старший сержант Виктор Чурбанов, первым спуская на воду свой плотик.

В этом месте Югла была не широкой, всего каких-нибудь 30-40 метров. Берега были не высокими, но крутыми. Однопролётный однопутный железнодорожный мост был подорван в середине, и обе обрушенные в воду половинки металлической фермы оставляли всего около десяти метров открытой воды. Под прикрытием этих металлических конструкций или прямо по ним, разведчики стали один за другим продвигаться к середине реки. Каждый разведчик имел самодельный плотик, сколоченный из бревен, досок и пустых бочек. Кроме этого имелись еще две лодки, в одной из них сидели старший сержант Иван Прокопьев и красноармеец Иван Щербаков, которые по мере продвижения вперед сбрасывали в воду короткие доски и жерди, связанные между собой через равные промежутки длинной веревкой. Так что получилась натянутая от одного берега к другому связанная цепочка плавсредств. Во второй лодке переправлялись старший лейтенант Иван Тараненко, его ординарец Иван Горшков и командир разведотделения сержант Александр Хомяков.

Немцы, заметив разведчиков, сразу открыли по ним пулеметный огонь. Но молниеносный налет нашей артиллерии поддержки по заранее пристрелянным целям, заставил надолго замолчать эти пулеметные точки врага. Обстрел противоположного берега Юглы наши артиллеристы не прекращали до того момента, пока разведчики не ступили на него.

Вслед за Виктором Чурбановым в воду бросился Виталий Чеботарев. Придерживаясь за металлические конструкции, плыл на своем плотике Игнат Омельченко, рядом с ним Валентин Щетинкин, Петр Колесников, Семен Карамушкин, Василий Печенюк и другие разведчики. Наверху «посуху», то есть непосредственно по металлическим фермам моста, передвигались разведчики Василий Пшеничный, Алексей Горбатюк, Николай Сорокин, Николай Шатов и другие.

– Ребята, вперед! – кричит Иван Тараненко, размахивая в воздухе пистолетом.

Вода была холодной, пронизывающей до костей. Разведчики были обуты в сапоги и одеты в хлопчатобумажные бушлаты на вате. Некоторые из них, как, например, Виталий Чеботарев или Василий Пшеничный, сбросили бушлаты еще на берегу, им казалось, что так удобнее переплавляться. Освещенная лунным блеском осветительных ракет, вода в реке казалась не жидкой, а твердо-свинцовой и только падающие в нее осколки мин и снарядов поднимали вертикально вверх многочисленные фонтаны и фонтанчики, обдавая разведчиков холодными брызгами. Хотя с противоположного берега непосредственно у моста немцы вели слабый ружейно-пулеметный огонь, так как наши артиллеристы и минометчики не позволяли им это делать, но с прилегающих к мосту боковых участков обороны врага по переправе фашисты вели непрерывный фланкирующий, перекрестный пулеметный огонь.

Вот уже первые плотики с сидящими в них разведчиками подплывают к металлическим фермам, обрушенным с противоположного берега. Разведчики с радостью хватаются за них руками, некоторые взбираются на них, перетаскивают с плотов длинные доски, прикручивают их проволокой, а сами карабкаются наверх, поближе к берегу. Огонь вражеских пулеметов усиливается. Водная гладь пузыриться от немецких пуль и осколков, рябит и, кажется, что вода вот-вот должна закипеть. Как ни старался Виктор Чурбанов первым ступить на вражеский берег, ему это не удалось, его опередил Виталий Чеботарев, это маленький и юркий разведчик. На своем крохотном плотике, маневрируя между обрушенными в воду конструкциями, под их прикрытием, он первым из разведчиков достиг вражеского берега, первым ступил на него и первым схлестнулся с фашистами. Фашистские солдаты укрывались в вырытых в насыпе окопах, которые сейчас подвергались сильному обстрелу наших минометов. Но некоторые из них спустились к воде, чтобы встретить здесь разведчиков. С одним из них и пришлось схватиться в рукопашной Виталию Чеботареву. Не успел он выбраться на берег, как, в свете разорвавшегося снаряда увидел бегущего на него немца. Он инстинктивно упал на землю, и фашист промахнулся, сделав выстрел из пистолета, и сам упал рядом. Виталий навалился на него сверху и ударом финки прикончил его. Встав на колено, он открыл огонь из автомата по насыпи, ориентируясь по ярким и длинным вспышкам винтовочных выстрелов и по коротким, подслеповатым, но мелькающим как в кино выстрелами немецких автоматов. Бросать гранаты было опасно – они могли скатиться по насыпи обратно и взорваться у себя под носом. Для применения гранат нужно было подняться наверх. Виталий Чеботарев родился в Москве в 1926 году, во взвод разведки пришел в августе месяце, то есть всего два месяца тому назад. На Латвийской земле, он впервые вступил в бой с фашистами и зарекомендовал себя смелым и бесстрашным разведчиком. Как выяснилось позже, он вообще не умел плавать, но этот факт скрыл от старшего лейтенанта, иначе бы он не попал в число первых. Однако за то, что он ступил первым на вражеский берег и в рукопашной схватке уничтожил фашиста, он был награжден первой своей наградой – медалью «За Отвагу».

Вторым высадился на берег врага Виктор Чурбанов и сразу побежал к Виталию, чтобы помочь ему. Затем к берегу пристают, бросают свои плотики и вступают в бой разведчики Игнат Омельченко, Семен Карамушкин, Петр Матвейчук и все остальные. Вот уже обе лодки оказались у берега, из них выпрыгивают Александр Хомяков, старший лейтенант Тараненко и другие. Иван Тараненко бежит уже вдоль насыпи и хрипло кричит:

– Ребята, вперед! Бейте гадов!

В бой включаются все новые и новые разведчики, это Николай Прокопов, Петр Колесников, Анатолий Горбатюк, Иван Горшков. Немцы, засевшие в окопах на насыпи, упорно огрызаются, ведут огонь из винтовок и автоматов. Вот уже застрочил немецкий скорострельный пулемет марки МГ-34, так как наши артиллеристы перенесли свой огонь вглубь обороны врага. Разведчики карабкаются вверх по насыпи, поближе к траншеям. Они почти достигли их, но сильный минометный налет врага заставил залечь, прижаться к земле, а кое-кому из них удалось укрыться внутри железобетонных колец, неизвестно по каким причинам оказавшихся здесь в большом количестве. Минометный налет окончился так же неожиданно, как и начался. Разведчики снова устремились вперед на позиции противника. Вперед и только вперед, любое, даже малейшее промедление может обернуться неуспехом и лишними жертвами. Но немецкие пулеметы в этот момент открыли такой плотный огонь, что разведчики вынуждены были снова залечь на открытом пространстве, опасаясь даже поднять головы. В этот критический момент боя отличился младший сержант Семен Карамушкин. Он заметил, что с правого фланга огонь фашистов был не таким плотным, как в центре, и повел свое отделение в обход пулеметных точек врага. Неожиданно для немцев, на них с фланга обрушился удар разведчиков. Немцы на какое-то время пришли в замешательство, а разведчики, воспользовавшись ослаблением огня, ворвались в траншею, пустив в ход автоматы и финки. Теперь нужно во что бы ни стало закрепиться в этой траншее, не позволить фашистам снова занять ее. Теперь разведчики уже «вцепились», как они говорят, зубами в этот небольшой клочок земли на левом берегу Юглы и выбить их отсюда будет очень трудно, точнее говоря, невозможно. Укрепившись на насыпи, разведчики теперь надежно прикрывали место переправы и обеспечили форсирование по конструкциям моста роты автоматчиков. За этот смелый маневр в критический момент боя отважный разведчик Карамушкин был награжден орденом Красной Звезды.

В это же время разведчики Василий Пшеничный и Николай Шатов все еще находились на мосту и под огнем врага продолжали укреплять настилы по конструкциям моста. Для этого они воспользовались брошенными разведчиками плотиками и лодками и помогли автоматчикам перебраться на другой берег реки без купания в ее водах. Оба разведчика за эту самоотверженную работу под огнем врага были также удостоены звания кавалеров ордена Красной Звезды.

Вот уже на левом берегу Юглы взвод разведчиков и рота автоматчиков. Автоматчики с ходу вступили в бой и закрепили успех разведчиков. Иван Александрович Тараненко – начальник разведки и Николай Васильевич Сучков – командир роты автоматчиков, были не только одногодки, им тогда было по двадцать три года, но и закадычными друзьями. И вот сейчас оба друга со своими подразделениями отвоевали небольшой кусочек земли на левом берегу Юглы и отражают неистовые атаки врага, пытавшегося сбросить их обратно в реку.

– Товарищ полковник, разведчики и автоматчики уже «там», – доложил командиру дивизии Т.Д. Дудорову начальник разведки дивизии майор Ф.С. Чайкин с явным удовольствием напирая на слово «там».

– Хорошо. Я думаю, что можно вводить в дело штурмовой отряд, – ответил Т.Д. Дудоров, подходя к телефонисту. Он взял из его рук трубку и спокойно сказал: «Начинайте».

Достаточно было одного этого слова, чтобы на большом пространстве с обеих сторон железнодорожного полотна все пришло в движение. Солдаты с досками, жердями, короткими бревнами бегут к реке и смело бросаются в холодные воды Юглы. Они знают, что «там» уже дерутся разведчики и автоматчики. Они переплавляются не только в районе железнодорожного моста, где полковые саперы уже закончили делать сплошной настил из досок и бревен по воде на тросах и канатах, но слева и справа от него. Чуть позже штурмовые отряды начали тоже переправу через Юглу и основные силы полка – его батальоны. Там, где прошел один боец, пройдут и сотни, таков закон войны.

Над Юглой беспрерывно взлетают, вспыхивают и гаснут десятки немецких осветительных ракет, освещая все приречное пространство и копошившихся на берегах реки сотни маленьких человеческих фигурок. Немецкие минометы нет-нет, да несут массированный удар по местам переправы. Много мин и снарядов разрывались по обеим сторонам реки и в самой реке. Разрываясь в воде, они поднимали высокие фонтаны, опрокидывали плоты с сидящими на них солдатами, оглушали, убивали и сбрасывали их в воду. По течению реки медленно плыли бревна и доски, всё что осталось от разбитых плотов. Плыли среди них и уцелевшие плоты с застывшими навсегда солдатами, которые так и не смогли достичь противоположного берега.

Когда задача по расширению и закреплению на нем батальонов 210 и 601 была выполнена, командир дивизии поставил новую задачу – как можно быстрее взять железнодорожную станцию Югла. Батальоны устремились вдоль железнодорожного полотна, ведя наступление на узком участке. После упорного боя в три часа ночи 210 стрелковый полк взял станцию Югла, а в пять часов утра уже 13 октября 1944 года взял другую железнодорожную станцию Чиекуркалнс. 601 стрелковый полк, действовавший слева, силами батальона майора Т.С. Глывы захватил огромное промышленное предприятие, ныне всемирно известный завод ВЭФ. Оба полка все ближе подходили к центру Риги.

Примерно в это время на командном пункте дивизии дежурный радист принял необычную радиограмму на русском языке, переданную открытым текстом:

«Внимание! Внимание! Всем, кто сейчас слышит нас, сообщаем – Рига наша! Рига наша! Повторяем – Рига наша! Мы находимся в Риге!»

Еще задолго до начала переправы штурмового отряда группа дивизионных разведчиков из трех человек из 94-ой отдельной разведроты под командованием сержанта Ю.Х. Кущу переправилась на лодке через Юглу в ее устье и удачно проникла в тыл врага. В составе этой группы был и радист-разведчик сержант В.А. Язьков с рацией. Разведчикам удалось установить расположение основных артиллерийских средств в районе Юглы и передать эти сведения по радио еще перед началом форсирования. И вот эти разведчики снова вышли в эфир и с гордостью передают всему миру два коротких слова: «Рига наша!». Это известие с восторгом встретили бойцы наступающих батальонов, которые, зная, что где-то в тылу у врага действуют смелые разведчики, еще с большим упорством стали бить ненавистного врага. После второй радиопередачи эта группа разведчиков была засечена и обнаружена немцами. Началось преследование. Смельчакам удалось уйти от преследования и скрыться в огромном городе, но выйти в эфир еще раз им не пришлось вплоть до соединения со своими. Все три участника этой необыкновенной вылазки в тыл врага остались живыми и получили боевые награды.

Наступая вдоль центральной улицы Ленина, оба полка дивизии 601 и 210-ый в седьмом часу утра вышли к берегам городского канала, за которым находилась старинная, богатая архитектурой и историческими памятниками часть Риги. Все думали, что предстоит еще одно форсирование водного рубежа, но мосты через канал были целыми и по ним первыми проскочили разведчики. Бойцы и офицеры понимали, что эти здания с готической архитектурой представляют собой историческую ценность и что любое их повреждение нанесет им огромный ущерб. Вот поэтому наши бойцы, вступив в старинную часть города, вели по врагу только ружейно-пулеметный огонь и то только в самых крайних случаях и полностью отказались от применения артиллерии, минометов и даже ручных гранат. Сопротивление немцев становилось все слабее и слабее. Основные силы врага были разбиты еще на берегах Юглы. Совсем рассвело, когда разведчики старшего лейтенанта Тараненко вышли на восточный берег реки Даугавы, примерно в том месте, где сейчас построен красавец – подвесной мост. А за ними и все батальоны обоих полков. Одновременно с нашей 61-ой Армией в Ригу с боями вошли и соединения 1-ой Ударной Армии, а в северную часть – 67-ой Армии.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 31 октября 1944 года за успешное выполнение заданий командования на фронте борьбы с немецко-фашистскими оккупантами, за проявленный героизм и мужество личного состава в боях за освобождение столицы Советской Латвии города Риги наша Краснознаменная стрелковая дивизия была награждена орденом Суворова II степени, а все участники ночного штурма получили благодарность Верховного Главнокомандующего.

6 Смелость города берет

Случилось это 31 января 1945 года. В этот день взвод пеших разведчиков 210 стрелкового полка под командованием капитана И.А. Тараненко, усиленный саперами, общим числом около тридцати человек в скоротечном двухчасовом бою взял целый город, гарнизон которого составлял около пятисот человек. С нашей стороны были такие потери: три человека убитых и двое раненых.

В журнале боевых действий дивизии за этот день есть такая запись: «…Штурм был настолько неожиданным, что гарнизон г. Зольдин не в состоянии был оказать организованного сопротивления. Уничтожено 158 солдат и офицеров гарнизона и взято в плен свыше 200, остальные рассеяны. При овладении города Зольдин были захвачены 8 ж.д. эшелонов, 4 паровоза, до 140 автомашин и тягачей, 4 зенитных установки, большие склады шансового инструмента, продовольствия, вещевого имущества и оружия».

Подробности этого беспримерного боя, о котором все разведчики вспоминают с особой гордостью, описаны в нижеследующем рассказе.

Трофейные повозки въехали на небольшой холм и остановились. Сидевшие в них разведчики спрыгнули на землю и стали разминать затекшие от долгой езды ноги. Капитан Тараненко приказал укрыть людей и повозки, выставить наблюдение, а офицерам следовать за ним. Мы осторожно выдвинулись на гребень холма и прямо перед собой в широкой озерной долине увидели город с высокими домами и широкими улицами. В серой дымке виднелись остроконечные шпили готических церквей. На тротуарах было много прохожих, по мостовым сновали автомашины и конные повозки.

Это был Зольдин – немецкий город Восточной Померании.

– В районе железнодорожного переезда немецкие солдаты ведут какие-то земляные работы, – доложил лейтенант Г. Гредасов, командир саперного взвода.

Капитан, не отрываясь от бинокля, подтвердил:

– Да, строят укрепления. Работают спокойно, даже патрулей не видно. Похоже, нас не ждут. Сколько же их там?

В это время послышался продолжительный паровозный гудок и неожиданно из-за высокой выемки вылетел поезд. Обдав нас клубом мокрого пара, он пронесся перед нами буквально в нескольких метрах и исчез за поворотом. Мы успели разглядеть, что это был пассажирский состав, битком набитый немецкими беженцами. Люди с узлами и чемоданами в руках толпились у незакрытых дверей, висели на подножках.

К офицерам подбежал сержант Прокопов и отрапортовал:

– Товарищ капитан, по дороге в нашу сторону идут два немецких солдата. Разрешите, мы их с Валентином Черных мигом сюда доставим, – лицо сержанта расплылось в лукавой улыбке.

– Действуйте. Только без шума и выстрелов. Понял?

Вражеские солдаты спокойно шагали по тракту. Вдруг они резко остановились и разом подняли вверх руки. С поднятыми руками они свернули с тракта и скрылись в кустах. Тут же на дороге появился Валентин Черных и поднял обронённую одним солдатом винтовку.

– Сработано хорошо, – похвалил капитан разведчиков и стал их поджидать.

Привели пленных. И я начал допрос. Пленные оказались из роты, охранявшие подступы к городу, где остальные солдаты вели земляные работы. И были они не немцами, а голландцами, вот почему на боковой стороне их касок, вместо привычного нам фашистского орла, красовалась какая-то незнакомая трехцветная эмблема. По словам пленных, гарнизон города состоял из одного пехотного батальона, да нескольких тыловых подразделений, занимающихся эвакуацией складов и воинского имущества. Всего около пятисот человек. Имелись минометы и зенитные крупнокалиберные пулеметы в центре города. Появление русских войск ожидают не раньше, чем через сутки.

– Голландцы не хотят воевать, – горячо говорили они, – война проиграна, пустите нас в роту, и мы приведем сюда всех наших солдат.

Капитан задумался и внимательно посмотрел на пленных.

– Риск есть и риск большой. Но в нашем деле без риска нельзя, – сказал капитан. – Сделаем так, пошлем обратно в роту только одного из них, а второго оставим у себя здесь. – Капитан повернулся ко мне: – Скажи им, что если посланный не вернётся, то оставшийся у нас его товарищ будет расстрелян. Если они согласны, то пусть сами решают, кому идти, а кому оставаться.

Я перевел, и голландцы приняли это предложение. В город возвращался худощавый голландец, я забрал у него документы и еще раз строго предупредил, что ему дается всего сорок пять минут и не минуты больше. Голландец согласно кивнул головой и, не простившись с товарищем, ушел.

– Ничего из этой затеи не выйдет, зря только теряем время, – сказал командир взвода младший лейтенант Николай Барыбин.

– А мы ничем не рискуем, – отозвался капитан, – если он через час не вернется, то начнем наступление.

– Как? Без разведки огневых точек? Без поддержки артиллерии? – удивился Барыбин, пытаясь понять, не шутит ли капитан.

Тараненко и не думал шутить:

– Без всего. Начнем наступление и возьмем город.

И капитан стал подробно излагать план захвата Зольдина.

– Войдем в город неожиданно и свалимся на фашистов, как снег на голову. Они нас не ждут и к обороне не готовы. Наделаем побольше шуму, посеем панику, отрежем пути отхода, прижмем остатки гарнизона к озеру и уничтожим его. А к этому времени подойдут и батальоны полка. Вот и весь план.

Пока обсуждался этот рискованный план нападения, все забыли про голландцев. Вдруг с наблюдательного пункта послышался радостный крик Василия Печенюка:

– Идут! По тракту идут! Одиннадцать человек.

Вскоре голландцы поднялись на холм и молча остановились перед нами.

– Почему вас мало? – спросил их капитан, – где остальные?

Я перевел.

– Остальные побоялись, думают, что вы их расстреляете, – ответил худощавый голландец. Он сказал, что оружие оставили в кирпичной будке у переезда, где сейчас ведутся земляные работы.

– Пусть скажут, обратился ко мне капитан, если мы сейчас начнем наступление, то голландцы на переезде будут стрелять или сдадутся?

Пленные неопределенно пожали плечами.

– Вот видите, – сказал капитан и отошел в сторону. Для него уже пленные не представляли интереса.

Он подал команду, мы уселись на повозки и лошади рысьюпонесли нас с холма. Все ближе и ближе железнодорожный переезд, отчетливо вижу двухэтажное, покрашенное в красный цвет здание. Со второго этажа по лестнице, надевая на ходу каски, спускаются солдаты. Видимо, это были как раз те самые голландцы, которые собирались сдаваться в плен. Наши три повозки, облепленные разведчиками, стремительно приближаются к переезду. Гулко стучат колеса, поскрипывают перегруженные рессоры, учащенно цокают копыта разгоряченных лошадей. Раздался первый выстрел, за ним второй, третий. Вот вам и голландцы! Капитан был прав. В окопы противника летят наши гранаты. Грохот взрывов, треск автоматов, звонкие винтовочные выстрелы, шум несущихся повозок – все смешалось в невообразимую карусель. Со звоном разлетаются стекла двухэтажной будки – это разведчики обстреливают из автоматов ее окна и двери.

На ходу выпрыгивают из повозки вблизи будки Виталий Чеботарев, Виктор Чурбанов, Николай Шатов. Я тоже кубарем скатываюсь в кювет, хватаю упавшую на землю шапку и бегу к будке, где уже завязался бой. За моей спиной с грохотом проносятся две повозки, обдают меня комьями грязного снега. На ходу ещё выпрыгивают Николай Прокопов, Василий Печенюк и Константин Петряну с ручным пулемётом.

Виктор Чурбанов, присев на колено, расстреливает из автомата выбегающих из будки солдат. Виталий Чеботарёв бросает ручные гранаты, одна из них удачно влетает в окно и разрывается внутри будки. От её взрыва целиком вылетела оконная рама, обрывки тюлевых занавесок разлетаются по воздуху и медленно оседают на голые ветви деревьев. Вторая граната взрывается под лестницей, несколько вражеских солдат замертво падают на снег.

Мы пробегаем мимо будки и выскакиваем на железнодорожное полотно. Видим, как в разные стороны от него разбегаются солдаты. Но вот, впереди на полотне немецкий офицер с пистолетом в руке, останавливает солдат, пытается организовать оборону. Если ему не помешать, он заставит солдат сопротивляться. Виталий Чеботарев, видя это, решительно берет из рук Петряну ручной пулемет и устанавливает его прямо на шпалах. Петряну торопливо вставляет диск с патронами. Виталий, прицелившись, нажимает на спусковой крючок. Немецкий офицер, нелепо взмахнув руками, падает на насыпь, несколько солдат врага тоже падают на землю, остальные, побросав оружие, скатываются под насыпь и разбегаются кто куда по замёрзшей пойме речушки. Первый очаг сопротивления врага сломлен, путь на железнодорожную станцию открыт!

Бежим вперед, перепрыгивая через шпалы. Впереди Виталий Чеботарев, за ним его друг Василий Печенюк. Бежать тяжело, гранаты оттягивают поясной ремень, запасные диски больно бьют по бокам. Жарко! Я расстегиваю воротник гимнастерки. Вбегаем в пригород. Справа и слева сады, хозяйственные постройки, добротные жилые дома. Из центра города доносятся выстрелы и разрывы гранат. Это наши ребята ведут бой. Показывается входной семафор станции. Мы перепрыгиваем через стрелки, приближаемся к составам, пока видим всего три состава. Бежать уже нет сил, но бежать надо. Вдруг из-под вагона вылез станционный рабочий с молотком на длинной ручке. Увидев нас, он остановился. Проходя мимо, я тихо, но твердо сказал ему по-немецки: «Стоять на месте, не двигаться». И на всякий случай по старой детской привычке показал ему кулак. Неожиданно брызнула автоматная очередь. Между вагонами замелькали солдаты в немецких касках. Зашипели тормоза вагонов. Ударная волна прошла через весь состав.

– К паровозам! Вперед, вперед, к паровозам! – закричал Чурбанов и первым бросился в голову эшелонов.

Чеботарев бросает гранату в будку ближайшего паровоза. Раздается оглушительный взрыв, паровоз скрывается в клубах белого пара. Подрываем еще несколько паровозов и надежно закупориваем станцию. А на вокзале творится что-то невообразимое. Обезумевшие от страха люди с чемоданами и сумками лезут в переполненные вагоны. Крик, шум, детский плач. Когда же на перроне появились мы – русские бойцы, все сразу замерли. С отчаянием и страхом глядели немецкие жители на солдат с красными звездами на шапках. В полной тишине мы пересекли перрон и вошли в здание вокзала. Здесь еще больше народу.

– Где начальник станции? – спрашиваю я у первого попавшегося на глаза человека. Мужчина молча смотрит на меня единственным глазом, пытается что-то сказать, но не может, ему мешала дрожь.

Я знал, что у немцев служащие часто имеют квартиры в том же здании, где они работают. Мы поднимаемся на второй этаж, и находим одну квартиру. В ней, кажется, никого нет, только в спальне из-под высоко взбитой перины торчат чьи-то сапоги. Мы сдергиваем перину и видим лежащего на кровати человека в железнодорожной форме.

– Гитлер капут! Аллес капут! – бормочет он, вставая с постели, и пытается поднять руки.

Это и был начальник станции. Я с большим трудом втолковал ему, что мы от него хотим. Я серьезно предупредил его, что если хоть один эшелон уйдет со станции, то ему несдобровать. Мы спустились с ним в диспетчерскую, где никого не было и, надрываясь, звонил телефон.

– Возьмите трубку и отвечайте на вопросы, как будто ничего не случилось. О нас ни слова, – сказал я, показывая на телефон.

Немец поспешно берет трубку, прикладывает ее к уху, и, не сводя с меня и моего автомата испуганных глаз, отвечает в трубку односложными фразами. Потом он, закрыв микрофон ладонью, тихо шепчет:

– Кюстрин спрашивает, когда отправим к ним эшелон с воинским имуществом. Берлин торопит.

– Отвечайте, состав готовим, скоро отправим, – говорю я.

Убедившись, что начальник станции понял нас, мы вышли опять на перрон. К нашему удивлению он был пуст, только у состава тоже громоздились горами брошенные чемоданы.

Из-за угла здания высунулась голова мальчишки лет десяти двенадцати, с любопытством смотревшего на нас. Я весело подмигнул мальчишке, тот улыбнулся и вышел из-за угла. За ним появился второй, третий, через несколько минут нас окружала уже целая ватага немецких ребятишек.

– Куда исчезли пассажиры? – спросил я.

– О! Они все разбежались. – Ответил один из них.

– А вы почему не убежали?

– Нам бежать некуда, мы здесь живем, вот в этом доме. А вы русские?

– Да, русские.

– Из Москвы?

– Не все, – ответил я, – вот он из Москвы, – сказал я, указывая на Виталия Чеботарева, – а я, например, из Сибири.

– Из Сибири?! Там же очень холодно. Брр! – сказал удивленно тот же мальчуган. Он совсем освоился с нами и не испытывал никакого страха. С любопытством рассматривали немецкие ребятишки нашу военную форму, погоны и оружие. И как всегда, мы знали это по опыту, посматривали на наши ярко красные пятиконечные звездочки на шапках. Удивительные создания – эти ребятишки. Видимо, у всех народов и наций они одинаковые – смелые, любопытные, лезущие туда, куда часто не хотят лезть и взрослые. Мне кажется, что я как будто давно знаком с ними, так как они ничем не отличались от моих еще недавних сверстников, с которыми я играл «в войну» в своем далеком сибирском совхозе. Только одеты они были получше, да подобротнее. Но бой еще не закончился, в любую минуту может произойти стычка с фашистами, и мы отправляем их по домам.

На пути к шоссе, ведущего из города, мы несколько раз натыкались на мелкие группы немецких солдат, которые, увидев нас, разбегались. Наконец, мы достигли своей цели – шоссе и надежно оседлали его. И во время! Перестрелка со стороны города быстро приближалась к нам. Константин Петряну замер у пулемета…

…Миновав железнодорожный переезд, повозки продолжали быстро катиться к городу. Капитан Тараненко, сидевший на передней, видел, как несколько разведчиков спрыгнули на ходу и вступили в бой у будки. «Молодцы, ребята!» – похвалил он их.

Впереди показались кварталы города и неожиданно улицу перегородили высокие старинные ворота с узким переездом в центре. Повозки промчались через ворота и понеслись по центральной улице. У подъездов домов толпились пожилые мужчины и женщины, магазины были открыты, за их витринами виднелись покупатели и продавцы в белых халатах. Город жил обычной мирной жизнью. Но он находился в прифронтовой полосе, и на его улицах было немало фашистских солдат и офицеров.

Чтобы не попасть под колеса быстро мчавшихся повозок, прохожие прижимались к стенам домов. Но когда видели русских солдат и когда до их сознания доходил смысл происходящего, они поспешно бросали свои ноши и прятались по подъездам и подвалам. Из-за грохота колес по булыжной мостовой никто не услышал выстрелов, и разведчики сначала не поняли, почему одна из лошадей на всем скаку рухнула на мостовую. Повозка налетела на нее и, сломав оглоблю, накренилась, упала на бок, загородив собой улицу. Разведчики посыпались на мостовую и с ходу открыли огонь из автоматов по удирающим фашистам.

– Первое отделение за мной! – послышался голос Александра Хомякова.

– Второе отделение за мной! – скомандовал Алексей Волокитин.

Бросив ненужные теперь повозки, разведчики устремились к центру города. Немецкие солдаты мелькают в подъездах домов, во дворах, на улицах и в проулках. Но разведчики продолжали упорно продвигаться к центру города. И чем дальше они это делали, тем плотнее становился огонь противника. Заметив скопление гитлеровцев у углового дома, сержант Сергей Ляшко бросил в него ручную гранату, но в этот момент сам был ранен разрывной пулей в руку. Он не стал звать на помощь, левой рукой расстегнул поясной ремень, отрезал финкой кусок нательной рубахи и перевязал разбитую кисть. Он принимал участие в уличном бою уже раненым до окончания разгрома фашистов.

К Хомякову подбежал разведчик Петр Коломиец:

– Товарищ сержант, там во дворе фашисты. Собираются удирать на автомашинах.

– Матвейчуку и Коломийцу перекрыть выход со двора, остальным за мной! – скомандовал Александр Хомяков.

С несколькими разведчиками он проник во двор с заднего хода. Но это был не двор, а обширный плац, окруженный двухэтажными казармами. На плацу стояло несколько десятков груженых автомашин. Полетели наши гранаты, затрещали автоматные очереди, загорелись автомашины. Фашисты, отстрелявшись, бросились к выходу и натолкнулись на нашу засаду. Увидев неповрежденный грузовик с заведенным мотором, Хомяков, шофер по гражданской специальности, бросился к нему.

– Все в кузов, быстро!

Сам сел за руль, и трофейная машина понеслась по главной улице города.

Из показаний пленных капитан Тараненко знал, что на главной площади города за высокой стеной из мешков с песком, установлены четыре зенитных крупнокалиберных пулемета. И все же огонь их оказался для разведчиков неожиданным. Разрывные крупнокалиберные пули прошивали насквозь кирпичные заборы, оставляли на стенах зданий глубокие выбоины. Ударяясь о камни мостовой, они высекали снопы искр и с пронзительным свистом и воем рикошетили. Капитан понял, что с ходу зенитные пулеметы взять не удастся, хотя их прислуга еще не успела приспособиться к стрельбе по наземным целям. Тараненко разъяснил бойцам:

– Зенитные пулемёты прицельно поражают только дальние наземные цели. Чем ближе мы подберёмся к ним, тем меньше вероятности попасть под их губительный огонь. К тому же я предлагаю начать атаку одновременно с трёх сторон.

Глеб Гредасов, Николай Барыбин и Иван Прокопьев возглавили три атакующие группы разведчиков и по команде капитана одновременно бросились к вражеским пулемётам. Первым, миновав простреливаемый участок, к земляному валу подбежал Филипп Зверёв, за ним – Валентин Черных. С противоположной стороны в «мёртвую зону» ворвались Сорокин, Волокитин, Разуваев, и Кривошеин. Через вал полетели гранаты и пулемёты замолчали. Разведчики насчитали возле разорванных мешков с песком десятка полтора убитых фашистов. Но и у нас была тяжёлая потеря. Перед самым валом, сжимая противотанковую гранату, неподвижно лежал лейтенант Глеб Гредасов. Не дошёл до Берлина ростовчанин, не увидел светлого дня Победы.

Но горевать некогда, бой продолжается. Следующий этап – выход к вокзалу. Тараненко ещё не знает, что он уже в наших руках. Всё ближе озеро, разведчики стараются прижать к нему противника, не дать ему ни минуты передышки, чтобы он не понял, что наступление ведёт небольшая группа разведчиков.

Хорошую службу сослужил грузовик сержанта А. Хомякова. Он промчался через весь город, а разведчики, сидевшие в нём, расстреливали фашистов из автоматов, забрасывали их гранатами.

Капитан Тараненко с основными силами разведчиков гнал фашистов к тому месту города, где из большого озера вытекала небольшая речка. Здесь выходил из города через мост асфальтированный тракт. По нему-то и ринулись фашистские вояки из Зольдина. Здесь-то их и поджидала, захватившая вокзал и опередившая их, группа разведчиков Виктора Чурбанова.

Основной бой за город произошел на тракте за речкой. Неожиданно для фашистов с тыла на них обрушился пулеметный огонь. Дружно ударили автоматы. Зажатые с двух сторон под перекрестным огнем, они начали бросать оружие и сдаваться. В этом непродолжительном бою, было убито несколько десятков фашистов и взято в плен больше сотни. Капитан приказал прекратить огонь, собрать сдавшихся в плен солдат и побыстрее отконвоировать их подальше от места боя. Он серьёзно опасался, что пленные солдаты могут скоро разобраться, что нас слишком мало и снова взяться за оружие, которое валялось у них в буквальном смысле под ногами.

Но и после этого бой за город не окончился. Около двух десятков фашистов не захотели сдаваться. Перебежав мост, они свернули с тракта и устроились вдоль берега. Виталий Чеботарёв первым это увидел и бросился за ними. А за ним побежали и мы с Николаем Прокоповым. Виктор Чурбанов и ещё несколько разведчиков побежали фашистам наперерез по соседней улице. Гитлеровцы не стреляя, пытались поскорее скрыться за домами. Я громко кричу им вслед:

– Стойте! Сдавайтесь в плен!

Виталий Чеботарёв, Николай Прокопов и я бежать уже не могли и потому шагали посередине окраинной улицы на виду у шнырявших по задворкам вооруженных фашистов. И только потому, что гитлеровцы были деморализованы, напуганы, в страхе метались по посёлку в поисках укрытия, они не оказывали пока сопротивления.

И это спасло нас. Неожиданно впереди, метрах в тридцати от нас, на улицу выскочили три немецких автоматчика. Я громко крикнул:

– Стой! Руки вверх! Не стрелять!

Автоматчики остановились и подняли руки, а их автоматы поблёскивая металлом, висели на груди. Мы, не ускоряя шага, приближаемся к ним. Солдаты нервничают, пятятся назад, не отпуская рук и не сводя с нас испуганных глаз. Но вот один из них шагнул назад, спрятался за спину товарища, потом резким рывком перебежал улицу и скрылся за углом дома. Остальные тоже дали стрекача и скрылись. Не знаю, почему мы не стали стрелять. Скорее всего, потому, что фашисты тоже не стреляли. С криком: «Стой! Стрелять будем!» мы побежали за ними.

Миновав двор дома, за которым они скрылись, мы вбегаем в сад и упираемся в сеточный забор. Калитку отыскать не удалось, с трудом перелазим через забор и по узкой дорожке, выложенной квадратными плитами, бежим дальше. На отшибе, на задворках посёлка, стоит большой двухэтажный каменный дом. К нему-то и сбегаются солдаты противника. Виталий Чеботарёв впереди с автоматом наизготовку, за ним я, Николай Прокопов следует замыкающим. Вдруг на высокое крыльцо этого дома вбегает рослый фашист, вскидывает винтовку и стреляет. Как выяснилось позже, он не промахнулся, а насмерть сразил Николая Прокопова, который без стона упал на каменные плиты. Но в пылу боя ни я, ни Чеботарёв не заметили гибели товарища. Фашист торопливо перезарядил винтовку, снова вскинул её к плечу. Вот-вот грянет второй выстрел. Нам стрелять в него бесполезно – автомат на таком расстоянии не достанет – далеко, а спрятаться некуда, рядом одни узкие железобетонные столбики. Вторая разрывная пуля ударилась в автомат Чеботарёва, патронный диск разлетелся вдребезги, но спас жизнь младшему сержанту. Третий выстрел видимо, предназначенный мне, гитлеровец сделать не успел – он был сражён выстрелом Виктора Чурбанова, вовремя подоспевший к месту схватки.

Дом, в котором скрылись фашисты, мы обложили со всех сторон. Бьём из автоматов по окнам, не давая врагу вести прицельный огонь. Гитлеровцы умолкают, прекращают стрельбу и разведчики. Я выхожу из укрытия и громко кричу:

– Немецкие солдаты! Вы окружены, сопротивление бесполезно. Сдавайтесь, гарантируем вам жизнь! Не вздумайте стрелять, иначе все будете уничтожены.

В ответ – молчание. Я продолжаю кричать, сложив ладони рупором, чтобы было слышнее. Все окна дома плотно закрыты жалюзи. Фашисты не отвечают, но и не стреляют.

Виталий Чеботарёв решительно снимает с пояса гранату, прижав планку пальцами, выдёргивает предохранительную чеку.

– Чего там рассуждать, вот шугану в окно, и делу конец! – показывает на небольшое оконце, виднеющееся высоко вверху на торцевой стороне дома. Оно одно не закрыто жалюзи.

Он размахивается и резким движением бросает гранату. Она стукается о стену дома вблизи окна, в которое он метил, и летит вниз. Такого исхода никто не ожидал. Увидев летящую обратно гранату, мы попадали на землю. Раздался взрыв, надо мной со свистом пролетели осколки. На месте взрыва зияла небольшая яма, а стена дома была испещрена следами врезавшихся в неё осколков. Из разведчиков к счастью никто не пострадал.

– Ты что, сдурел, что ли? – набросился Чурбанов на виновато улыбающегося младшего сержанта.

– Оконце-то узкое, попробуй, попади! – оправдывается Чеботарёв.

– Если не можешь, не берись. Снайпер нашелся, – язвительно отчитывает его Чурбанов.

В это время послышался звон разбитого стекла и сверху посыпались осколки стёкол. Мы схватились за автоматы. Из чердачного окна, в которое Чеботарёв бросил гранату, медленно высовывается длинная палка, на конце которой был привязан большой кусок белой материи.

– Смотрите, они сдаются! – радостно кричит Василий Печенюк.

– Похоже, что на самом деле сдаются, – говорит Виктор Чурбанов, поправляя сбившуюся на затылок шапку.

– А ты на меня набросился! Граната своё дело сделала, иди принимай пленных, – ехидно ворчит Чеботарёв, стряхивая с себя грязь. Во время взрыва гранаты он укрылся за упавший на землю телеграфный столб, и его всего засыпало комками мёрзлой земли.

Через несколько минут входная дверь заскрипела, в её тёмном проёме показалась голова немца.

– Выходи смелее, не бойся. С тобой ничего не случится, кричу я.

Солдат осторожно выходит на крыльцо, поднимает руки. Потом боязливо озираясь, спускается по ступенькам. За первым солдатом в дверях появляется второй, третий. Всего из дома вышло девятнадцать человек. Так был ликвидирован последний очаг сопротивления фашистов в Зельдине.

– А где же Николай Прокопов? – с тревогой спрашиваю я, не видя своего товарища среди разведчиков.

– Как где? Он же был с вами, – отзывается Виктор Чурбанов. Мы с Чеботарёвым побежали в сад соседнего дома. Николай лежал на спине, запрокинув окровавленную голову. Пуля угодила ему прямо в лоб. Фашист бил наверняка.

– Коля, как же так! – вырывается у Виталия Чеботарёва. Он опускается около своего друга, достаёт из кармана документы, берёт автомат. С этим автоматом младший сержант Чеботарёв воевал потом до конца войны.

– Сначала Константин Петряну, а теперь вот Прокопов! – говорит подошедший к нам Николай Шатов, снимая шапку.

– Как, и Петряну тоже?

– Да, недалеко отсюда.

Рядовой Петряну, словно живой, лежал на обочине дороги у своего пулемёта. Магазин был пуст и, казалось, что и мёртвый пулемётчик держит на прицеле дом-крепость, в котором ещё несколько минут тому назад оборонялись фашисты.

Бой закончился. Не слышно больше ни выстрелов, ни взрывов. Капитан Тараненко смотрит на часы, два часа прошло с тех пор, как разведчики начали штурм города. Два часа беспримерного боя, закончившегося разгромом вражеского гарнизона. Три боевых товарища потеряли разведчики в этом бою.

Вскоре в город вошел передовой отряд нашего полка, и город окончательно перешёл в наши руки.

7 На колокольне

2 февраля 1945 года передовой отряд 210 стрелкового полка вышел к Одеру. До Берлина оставалось всего 70 километров. Действующая левее нас 5-ая Ударная Армия захватила на том берегу Одера плацдарм, который позже стал называться Кюстринским. Нашей дивизии было поручено ликвидировать немецкий плацдарм на этом берегу Одера, в его излучине. Начались затяжные и упорные бои с применением танков и самоходных орудий. Бои шли с переменным успехом. На защиту плацдарма фашисты бросили отряды немецкой морской пехоты.

В том месте, где шли бои за ликвидацию немецкого плацдарма, находилось немецкое село Цэкерки. чтобы взять его в свои руки нашему полку потребовалось больше недели. Село неоднократно переходило из рук в руки. В центре села возвышалась белая колокольня местной кирхи. Как раз на ней разведчики устроили свой наблюдательный пункт и дежурили на нем день и ночь.

Однажды, когда фашисты в очередной раз пошли в ночную атаку… Что случилось с разведчиками в этом бою, ты прочтешь в нижеследующем рассказе.

Утром 3 февраля, когда рассеялся туман и взошло солнце, разведчики Виталий Чеботарев, Александр Хомяков и белокурый украинец Игнат Омельченко поднялись по узкой винтовой лестнице на колокольню кирхи. Звучно стучат каблуки по металлическим ступеням, от бесконечных поворотов кружится голова, ноги тяжелеют. Но разведчики рвутся наверх. Наконец они достигли площадки, где когда-то висели колокола, подняли жалюзи узких щелеобразных оконцев и выглянули наружу. Прежде всего, им в глаза бросилась широкая белая лента, с легким изгибом, уходящая за горизонт. Это был Одер. Окаймленный темной полосой дамб, он хорошо просматривался на север, насколько хватало глаз. Весь противоположный берег реки до чернеющего леса лежал, как на ладони. Четкие линии каналов, извилистые, черные, словно нарисованные на белой бумаге шоссейные дороги, группы деревьев, разбросанные на большой площади хутора и деревни – все это было занято противником. Примерно в двух-трех километрах от кирхи находился железнодорожный мост через Одер, ажурные конструкции которого отчетливо просматривались с высоты кирхи. Мост стоял на высоких каменных опорах, которые как бы растворялись в белом снегу. Четыре пролета моста были целыми, пятый, что примыкал к западному противоположному берегу реки, был пополам разорван, и его обрушенные фермы уткнулись в лед.

Виталий Чеботарев не может оторвать глаз от бинокля. Вот в его поле зрения попалась легковая автомашина. Она легко и бесшумно катилась по невидимой отсюда дороге. Машина то исчезала из виду, то появлялась снова. А вот теперь Чеботарев видит какие-то строения – высокую черепичную крышу, обширный двор, а во дворе много немецких солдат в касках.

Передний край проходил недалеко от церкви, и с высоты даже без бинокля хорошо были видны немецкие окопы, огневые точки и солдатские блиндажи. Особенно четко выделялись траншеи за селом, где передний край проходил по заснеженной равнине. Вот видит Чеботарев, как по ходу сообщения идут три немецких солдата с термосами за спинами. Идут они медленно, часто останавливаются, поправляют лямки, видимо, ноши были тяжелыми. Им с земли разведчиков, конечно, не видно и немцы даже не подозревают, что за ними наблюдают русские. И куда не навел бы Чеботарев свой бинокль, он везде видит немецких солдат и немецкую технику. У него появилась одна идея, и он поспешно отправил Игната Омельченко к разведчикам с наказом:

– Доложи капитану, что место для наблюдательного пункта найдено очень удачное, отсюда все хорошо видно, а тебя я попрошу, сходи в хозвзвод и принеси снайперскую винтовку.

Омельченко вернулся не один, а с сержантом Филиппом Зверевым. Его послал капитан, чтобы он лично проверил и оценил выбранное место для НП.

– А ну, давай ее сюда! – воскликнул Чеботарев, увидев в руках Игната винтовку с оптическим прицелом.

– Ну, дорогая, давай, поработаем вместе, ведь недаром же я когда-то учился этому делу.

Действительно, Виталий Чеботарев, перед тем как попасть на фронт, закончил в Саратове шестимесячную снайперскую школу и получил специальность снайпера. Но на фронте снайпером ему не пришлось стать – он попал в разведку и ничуть не жалел об этом. И вот сегодня он вспомнил про свою полученную в учебе военную специальность, и ему не терпелось на практике применить свое умение. Виталий внимательно и даже нежно рассматривал винтовку, оптический прицел, и с его лица не сходила улыбка. Потом он просунул ствол в узкую щель окна и припал к оптическому прицелу. Он снова увидел железнодорожный мост, по которому, мелькая между фермами, катился мотоциклист. Виталий не поверил своим глазам. Мотоциклист, действительно, мчался по мосту легко и быстро.

– Ничего не понимаю, – воскликнул он, отрываясь от прицела, – Вы посмотрите только, мотоциклист едет по шпалам, да еще как!

Зверев взял бинокль, долго и молча смотрел в него и потом положил его на выступ стены со словами:

– Мотоциклист едет не по шпалам, а по асфальту. Мост совмещенный, рядом с железнодорожным на тех же опорах построен еще и шоссейный. Теперь понял?

Чеботарев снова припал к прицелу. Вот он мягко нажал на спусковой крючок, раздался негромкий сухой выстрел. Приклад больно ударил в плечо. Виталий понял, что это с непривычки. Мимо! Второй выстрел тоже не достиг цели. Тем временем, мотоциклист съехал с моста и исчез за выступом горы. Поняв, что дальней цели ему не поразить, Чеботарев наводит винтовку на проходящие близ церкви немецкие траншеи. Через оптический прицел он видит, как два немецких солдата оборудуют пулеметную ячейку. Один возится около пулемета, другой подчищает дно окопа саперной лопатой. Не торопясь, Чеботарев берет “на мушку” пулеметчика. Выстрел! И немец, неестественно взмахнув руками, медленно сползает на дно окопа.

– Есть один! – радостно воскликнул Виталий.

Второй немец пугливо озирается, присел пониже в окопе, но и его постигла та же учесть: с колокольни он был виден даже на дне окопа. Чеботарев входит в азарт – он метким выстрелом уничтожает каждого фашиста, попавшего в перекрестие его прицела. Однако немцы быстро разобрались, откуда летят пули. Они начали интенсивный обстрел колокольни из пулеметов и винтовок. Пули с визгом влетали в окна площадки и впивались в кирпичную стену, отбивая крупные куски штукатурки. С противоположной стороны Одера ударила немецкая артиллерия. Снаряды с шипением пролетали мимо колокольни и разрывались в поле далеко за деревней.

– Черт знает, что здесь творится. Стреляют так, что нельзя высунуть носа, – недовольно ворчит Виталий.

Вдруг раздался оглушительный взрыв, стены колокольни вздрогнули и, как показалось Виталию, закачались. Сверху посыпались песок и штукатурка. Под полом что-то сорвалось и с шумом покатилось вниз по металлической лестнице. Всю звонницу заволокло дымом и копотью. Это артиллерийский снаряд угодил в церковь.

Разведчики торопливо сбежали вниз, поглядывая, не рухнула ли колокольня.

Капитан Тараненко отругал младшего сержанта за его «инициативу», запретил всякую стрельбу с колокольни, в том числе и из снайперской винтовки. Он разъяснил разведчикам, что на колокольне надо оборудовать наблюдательный пункт, а не огневую точку. Мол, сейчас наблюдение с этой высоты важнее, чем несколько убитых фашистов. Он приказал установить на колокольне стереотрубу, завести журнал наблюдений и организовать круглосуточное дежурство двух разведчиков в смене. При себе иметь автоматы и гранаты, то есть то, что положено иметь разведчику.

– А зачем там наверху гранаты? – удивился Игнат.

– Надо! – отрезал Тараненко и так посмотрел на незадачливого разведчика, что тот готов был провалиться сквозь землю.

Вскоре наблюдательный пункт был оборудован на колокольне по всем правилам военной науки.

Рано утром 5 февраля 1945 года немцы без единого выстрела под покровом темноты неожиданно напали на позиции нашего полка. Они хотели врасплох захватить наших бойцов и это в какой-то мере им удалось. Впереди пехоты шли танки и самоходные установки. Приземистые черные чудовища, злобно урча моторами, выползали из переулков и дворов и лезли на наши окопы и огневые ячейки. Наши бойцы по тревоге выскакивали из домов и подвалов, где они отдыхали и занимали в траншеях свои позиции. Но не каждый боец успел добежать до своего окопа – немецкие танки были уже рядом. Пошли вход противотанковые гранаты, но без поддержки артиллерии нашим бойцам приходилось туго. Передовые позиции в Цэкерках были смяты, и бойцы под напором превосходящих сил противника стали пятиться назад, сдавая одну свою позицию за другой.

Буквально полчаса тому назад на наблюдательном пункте на кирхе у разведчиков произошла смена дежурства. Сержант Александр Хомяков и рядовой Виктор Кондрашов спустились на отдых, а на их место на колокольню поднялись Виталий Чеботарев и Игнат Омельченко. Взвод разведчиков расположился на ночь в подвале одного жилого дома недалеко от церкви. Спустившись в подвал, Хомяков и Кондрашов осторожно, чтобы не разбудить спящих, прошли в небольшой закуток, отгороженный от остальной части подвала массивной перегородкой, и улеглись на мягкие немецкие тюфяки, принесенные из соседних домов.

Виктор Кондрашов уснул сразу, а Хомяков еще долго не спал, ворочался. Когда началось наступление немцев, Хомяков еще бодрствовал. В подвал вбежал стоявший на посту сержант Евгений Шлепин и громко крикнул:

– Немцы!

И это единственное слово заставило разведчиков вскочить на ноги и стремительно выбежать наружу. Хомяков сильно толкнул вбок заснувшего Виктора Кондрашова и тоже побежал прочь из подвала. В темноте он споткнулся на каменной лестнице, ударился головой о стенку и услышал близкие выстрелы. Выскочив во двор, он увидел прямо перед собой большой черный крест, обведенный белой каемкой – это был борт фашистского танка. Танк медленно, крадучись, полз через двор, а за ним двигались темные фигуры немецких солдат. Со всех сторон раздавались взрывы и выстрелы. Несмотря на суматоху, Хомяков обратил внимание на то, что шедшие в атаку немцы были одеты в чёрные бушлаты, и это придавало им какой-то зловещий вид. Хомяков не увидел во дворе своих товарищей и не понял, куда они делись. Он выпустил короткую очередь по фашистам, забежал за угол, одним махом перепрыгнул через каменный забор и оказался на небольшой центральной площади села. Здесь он увидел, как несколько наших бойцов-пехотинцев отбивались от наседающих фашистов. И тут немцы в черных бушлатах и без касок. Позже он узнал, что наступали морские пехотинцы, прибывшие накануне из Штеттина. Хомяков бросил одну за другой две гранаты и, забежав за телеграфный столб, выпустил длинную очередь из автомата. Несколько черных бушлатов попадало на землю, остальные скрылись в прилегающем проулке. Наши пехотинцы тоже убежали с площади вверх по улице. И вдруг Хомяков увидел, а вернее еще не увидел, а почувствовал, что из ближайшего к нему переулка на площадь вот-вот должен выйти немецкий танк. Почувствовал он это потому, что танк на ходу стрелял из пулемета по нашим убегающим пехотинцам. Хомяков не успел все это еще переварить, как из-за угла соседнего дома показался ствол танка с толстым дульным тормозом на конце. Из этого ствола вырвался огромный сноп пламени, и разведчика оглушила сильная звуковая волна, обдало горячим пороховым дымом. Гремя траками о мостовую, танк не спеша вполз на площадь, продолжая непрерывный огонь из пулемета. И в этот момент с противоположной стороны танка раздался мощный взрыв, и небольшие язычки пламени заплясали на броне. Открылись люки, из которых на мостовую стали выскакивать танкисты. Хомяков, оказавшись сейчас ближе всех к танку, стал в упор бить из автомата по танкистам, танку и люкам. Он сам видел, как два фашиста, еще не успевшие выбраться из люка, были сражены огнем его автомата и сползли снова в горящий танк. Третий остался лежать на броне у пушки. Хомяков бросился бежать верх по улице, немного поплутал в лабиринтах улочек и проулков, но все же догнал разведчиков и присоединился к ним. Позже стало известно, что этот танк подбил из немецкого фаустпатрона старший лейтенант 1-го батальона Выборнов.

Сдерживая натиск фашистов, наш полк постепенно отходил все дальше на восточную окраину села. Для нас, солдат, вступивших в войну во второй ее половине и не знавших горечи отступления в 1941-1942 годах, отход на восток было незнакомым делом. Мы привыкли наступать всегда и везде, каждый бой, пусть самый тяжелый и трудный, обязательно заканчивался нашей победой и враг оставлял поле боя. Для нас это было привычно, закономерно, мы уже привыкли, что только наше появление вселяло в фашистов ужас и растерянность. И вдруг – на тебе! Здесь на Одере, под носом у самой столицы фашистской Германии нам приходится пятиться назад, сдавать свои тяжелым трудом и немалой кровью завоеванные позиции. Это было неприятно и, как мне казалось, неестественно. К середине дня село Цэкерик, за исключением нескольких домов, снова оказалось в руках немцев. Но мы знали, что это временный успех фашистов, что вот-вот должны появиться наши самоходки.

… Заступив на дежурство на колокольне, младший сержант Виталий Чеботарев, прежде всего, разгреб кучу битого кирпичи вытащил из-под нее завернутую в рогожу снайперскую винтовку.

– Вот она, родная, целая и невредимая, – любовно говорил он, смахивая рукавом бушлата пыль с ее приклада.

Снайперская винтовка была слабостью младшего сержанта, он любил ее особой нежной любовью, ухаживал за ней, как за девушкой, и даже разговаривал с ней ласково и заботливо. Капитан строго запретил вести огонь с колокольни не только из снайперской винтовки, но вообще из любого вида оружия, а колокольню использовать только как наблюдательный пункт. Чеботарев внутренне но соглашался с этим распоряжением и считал, что капитан не прав, перестраховывается и ничего нет опасного в том, что если он, Чеботарев, изредка будет снимать из снайперской винтовки одного – двух офицеров. А сделать это проще простого. Но в открытую нарушать приказ капитана он не решался. Единственное, что он сделал вопреки приказу начальника разведки, было то, что он не унес с колокольни винтовку, а спрятал ее в бывшем помещении звонницы под кучей битого кирпича и осыпавшейся штукатурки. Во время своего дежурства он доставал ее, чистил, наводил оптический прицел на немецких солдат и со вздохом снова прятал ее.

Проверяя стереотрубу, стоящую на массивном деревянном штативе, Игнат Омельченко услышал шум работающих двигателей, доносящийся снизу. Он выглянул в узкую оконную щель и, ничего не разобрав и не увидев, сказал:

– Слышь, Виталий, немцы что-то подозрительно зашевелились.

Увлеченный своей винтовкой, Чеботарев ничего не ответил. А снизу стали доноситься звуки стрельбы, кое-где взвились разноцветные ракеты.

– Не нравится мне это дело, – беспокоится Игнат, пытаясь еще раз в серой предрассветной мгле хоть что- то рассмотреть и заметить. – Виталий ты слышишь, что я говорю?

– Пошумят, пошумят, да перестанут, – успокоил Чеботарев своего напарника, протирая тряпкой затвор винтовки.

Поблизости церкви ухнул пушечный выстрел, такой силы, что с потолка колокольни посыпалась штукатурка. Ударил наш «Максим», но тут же смолк. Захлопали винтовочные выстрелы, все говорило за то, что начался бой.

– Я сбегаю вниз, посмотрю, что там делается, – предложил Игнат.

– Пойдем вместе, – отозвался Виталий, предчувствуя что-то неладное. Разведчики торопливо спустились вниз по лестнице и выглянули в раскрытые половинки входной дери наружу. Первым, кого увидел Виталий, был немецкий солдат с карабином наперевес, бежавший прямо к ним в церковь.

– Назад! – успел шепнуть Виталий и прижался к стене. Игнат Омельченко затаился за его спиной.

Немец вбежал в церковь, торопливо посмотрел по сторонам и выскочил наружу. Было удивительно, как он не заметил стоявших буквально в дух шагах от него русских разведчиков. Снаружи за дверью слышался топот многих немецких солдат. Улучив момент, Чеботарев и Омельченко закрыли тяжелые двери и заложили засов. Снаружи послышались частые удары в дверь, которые гулко отзывались в пустом помещении. Удары в дверь участились, послышались крики и выстрелы.

– Быстро, наверх! – скомандовал Виталий и бросился к лестнице. Гулко стучат сапоги о железные ступени, кружится голова от бесконечных поворотов. Но уши на чеку, они чутко улавливают звуки, доносившиеся снизу, и Чеботарев определил, что немцы уже взломали дверь и тоже начали подниматься по лестнице им вдогонку. Оба разведчика одним махом оказались наверху в звоннице.

– Закрывай люк! – командует Чеботарев и сам уже тащит на металлическую крышку деревянные козлы, которые использовались кем-то для штукатурных работ. На крышку люка затащили все тяжелые и массивные предметы, которые были на колокольне – ящики с песком и известью, металлические укрепления для подвески колоколов, доски, кирпичи и тому подобное.

– Тихо! Дай послушаю, – сказал Чеботарев, прикладывая ухо к крышке люка. – Поднимаются. А ну, дай гранату.

Он выдернул чеку и просунул гранату в зазор между крышкой люка и полом. Раздался легкий щелчок – это отлетела в сторону прижимная планка. Граната, ударяясь о ступеньки лестницы, стремительно полетела вниз. Раздался гулкий, оглушительный взрыв и вслед за ним протяжный человеческий вопль – А-а-а! Потом все замерло, только с улицы продолжали доноситься звуки нарастающего боя. Чеботарев замер у крышки люка.

– Держи под прицелом люк, – сказал он Игнату, а сам выглянул в окно. За окном стало заметно светлее, только густой туман все еще закрывал большую часть села.

– Да, положеньице хуже некуда, – протянул Игнат, оценивая обстановку, в которой они оказались. – А как же там наши, не прихлопнули бы их немцы в подвале?

– Не беспокойся, ребята выберутся, не впервые. Не то, что мы с тобой, дураки.

Когда окончательно рассвело, разведчики с огорчением убедились, что бои идут далеко от церкви, на восточной окраине села, и что все село было вновь занято фашистами.

– А ну, давай сюда винтовку, решительно заявил Виталий.

– Ты, что забыл приказ капитана! – возмутился Игнат.

– Пойми, неразумная твоя голова, запрет капитана уже не действительный – мы же в окружении, отрезаны, – увещевал своего напарника Чеботарев.

Под шумок боя разведчик Виталий Чеботарев в этот тяжелый для нашего полка день из снайперской винтовки с колокольни безнаказанно уложил десяток фашистов.

…Наконец, прибыли самоходки, пятнадцать штук. Командир полка Дудинцев приказал немедленно вывести из боя батальон Чернышова.

– Вывести из боя? – удивился начальник штаба майор Писарев.

– Да. Передайте комбатам, чтобы они продержались хотя бы один час.

– Понимаю, товарищ подполковник, – догадался Писарев, – вы хотите посадить батальон на самоходки и ударить во фланг врагу?

– Не только батальон Чернышева, но и роту автоматчиков, и взвод разведчиков.

… Ждали не долго, из-за кустов появились Николай Барыбин и Иван Прокопьев. На лице Ивана веселая улыбка, но он нарочито сердитым тоном сказал:

– Нам выделили только одну самоходку, садиться только в нее, все в одну машину. Поняли? На другие не заглядывайте и не лезьте. Предупреждаю, чтобы все было в порядке. Пошли.

Разведчики наконец-то сообразили, в чем дело, куда их привели и сразу все повеселели. Выйдя на опушку леса, они опытным глазом отыскивали замаскированные самоходные орудия – одно, второе, третье.

– Наша самая крайняя, – поясняет Прокопьев.

Нас встретил приветливо артиллерист-самоходчик в темном комбинезоне и в танкистском шлеме. Это был командир самоходки. Он еще издали махал нам рукой и торопил нас. Мы один за другим стали перелазить через заднюю бронированную стенку и устраиваться внутри тесного кузова. Не успели мы как следует разместиться, как командир СУ-76 скомандовал:

– Приготовиться к бою!

– Приготовиться к бою! – повторяет его команду Барыбин, эти слова относились, конечно, к нам.

Взревел двигатель, самоходка резко качнулась, набирая скорость, вышли из леса и понеслись по заснеженному полю. Выглядываю за борт и вижу вереницу таких же машин, но облепленных пехотинцами, несущихся друг за другом, оставляя за собой снежные вихри. Вот они на большой скорости спускаются по лощине к Одеру и стремительно приближаются к селу Цэкерик. Противник из села открывает огонь. В идущую впереди самоходку попадает вражеский снаряд. Взрывом разбрасывает обезображенные тела наших бойцов, секунду назад сидевших на ее броне. Самоходка мгновенно останавливается, несколько секунд дымит и вдруг вспыхивает ослепительным пламенем. Наша самоходка проскакивает мимо и в тесной группе с другими машинами несется к вражеским позициям. Это самые захватывающие минуты. Разведчики крепче сжали свои автоматы в ожидании близкой схватки. Мне показалось, что наступила непонятная тишина, хотя продолжали реветь моторы, стрельба усилилась. Неожиданно наша самоходка резко вздрогнула и, как мне показалось, остановилась, и я подумал, что в нее угодил фашистский снаряд. Но когда увидел, что казенная часть орудия откатилась назад и из нее вылетела пустая дымящаяся гильза, а заряжающий ловким натренированным движением послал в ее пасть новый снаряд, понял, что это был всего лишь выстрел нашего орудия. Другие самоходки, тоже стреляя на ходу, стремительно неслись вперед.

Все ближе каменные дома, за которыми притаились противотанковые пушки, ведущие сейчас огонь по наступающим самоходкам. Все ближе траншеи, в которых засели солдаты противника. Вот уже видны их каски. Видим, как они забегали по окопам, как солдаты врага выскакивают из укрытий, бросая оружие, и пытаются спрятаться во дворах близлежащих строений. Но везде их настигают наши пули.

Самоходка вдруг резко качнулась, последовал сильный удар, от которого меня больно тряхнуло – это наша машина проскочила над передней траншеей врага. Разведчики Иван Григорьев, Филипп Зверев, Алексей Волокитин высунулись по пояс из кузова, ведут огонь по разбегающимся фашистам. Короткий взмах руки – и граната летит в цель. Другие самоходки тоже врезаются в боевые порядки врага. Наша СУ-76, ломая деревья, несется по какому-то саду. Комки и оторванные сучья залетают в кузов. Пробив деревянный сарай, а затем и кирпичную стенку, отчего в кузов влетают обломки досок и битого кирпича, самоходка вылетела на улицу и уперлась в большой каменный дом на противоположной стороне, остановилась. Улица настолько узка, что самоходная установка не может на ней развернуться.

– Всем за борт! – командует Барыбин и первым спрыгивает на брусчатку.

«Тю-тю-тю!»– визжат пролетающие мимо пули.

Помогая друг другу, выскакиваемна мостовую и, не дожидаясь команды, вступаем в схватку с вражескими солдатами. Немцы, отступая в глубь села, группируются во дворах и на перекрестках, выбегают на узкую и извилистую улочку, лицом к лицу сталкиваются с разведчиками. Скоропалительная, ежесекундно меняющаяся обстановка была на руку разведчикам, они привыкли к ней. Неожиданная атака наших самоходок полностью деморализовала врага, и теперь бой походил на завершающий этап шахматной партии, еще одно усилие, и будет поставлен мат. Однако, Барыбин опасался, как бы разведчики, увлеченные преследованием врага, не оторвался бы слишком далеко от стрелков и сами бы не попали в окружение. И в тоже время, важно было не упустить инициативу, умело воспользоваться моментом, чтобы посеять панику в рядах противника, нанести ему значительный урон.

– Не отставать! За мной! – командует младший лейтенант и бросается вниз по улице, надеясь соединиться с какой-нибудь стрелковой ротой. Я вижу, Саша Хомяков, выпрыгнув из самоходки, лицом к лицу встретился с двумя фашистами. Короткой очередью из автомата он уложил их. Потом подбежал к каменному забору, с которого спрыгнули убитые им фашисты, и заглянул через него. Тут же выдернул предохранительную чеку гранаты и спокойно, нет, не бросил, а опустил ее через забор. В ожидании взрыва он опустился на корточки, прижавшись спиной к забору. После взрыва гранаты он еще раз заглянул через забор, чтобы убедиться, что граната сделала свое дело, и побежал догонять разведчиков.

Неожиданный удар батальона Чернышева, поддержанный пятнадцатью самоходными артиллеристскими установками во фланг противника, поставил гитлеровцев под угрозу окружения. Чтобы спасти подразделения морской пехоты от полного разгрома, на отражение этого удара со стороны железнодорожной станции были брошены танки. Завязался ожесточенный бой большого числа бронированных машин. Чтобы отразить танковый удар немцев, Дудинцев снял всю артиллерию и подразделения ПТР с главного направления, которое теперь стало второстепенным, и направил их сюда, на северную окраину села. Таким способом противнику пришлось вывести из села всю морскую пехоту и сосредоточить ее на новых рубежах у железнодорожной станции. Село Цэкерик было полностью вновь занято нашими войсками, на этот раз окончательно. Только в этом бою было убито 350 и взято плен 127 солдат и офицеров противника, уничтожено 13 танков, 9 самоходных установок и 7 бронетранспортеров.

Когда в Цэкерике затих бой, разведчики побежали к церкви, где на колокольне остались двое их товарищей. Виталий Чеботарев и Игнат Омельченко сидели на ступеньках у входа в церковь и улыбались.

– Вот они, голубчики, целехонькие и невредимы! – обрадовано закричал Хомяков. Разведчики сгрудились около них, стали обнимать, хлопать по плечу и расспрашивать о пережитом.

– А где Виктор Кондрашов? – спросил Иван Прокопьев.

– Не знаем, его с нами не было.

Мы тщательно осмотрели подвал, в котором жили, до сегодняшнего наступления немцев и все прилегающие к нему дома, но Виктора Кондрашова нигде не нашли. Его не было ни среди живых, ни среди мертвых. Он пропал, словно канул в воду.

8 Семи смертям не бывать, а одной не миновать

В боях за село Цэкерик ещё раз отличился разведчик младший сержант Виталий Дмитриевич Чеботарёв. О нём, также как и о капитане Выборнове, который подбил немецкий танк трофейным фаустпатроном, политотдел дивизии выпустил специальную листовку.

Листовки эти составлялись по свежим следам, сразу после свершённого подвига, печатались дивизионной типографией в несколько сот экземпляров. Они имели небольшой формат, поэтому их можно было читать в любой обстановке и хранить в карманах. Парторги, комсорги и агитаторы распространяли эти листовки среди бойцов, проводили с ними беседы, рассказывали о свершённом подвиге. Листовки имели большое эмоциональное воздействие на наших бойцов, воодушевляли их на новые подвиги и ратные свершения.

Что ж сделал разведчик В.Д. Чеботарёв? Почему в его честь была выпущена специальная листовка? Об этом и пойдёт наш рассказ.

Батарея 45-ти миллиметровых противотанковых пушек, замаскированная на танкоопасном направлении на опушке леса за ложбиной, оказалась в полуокружении. В любой момент ее могут фашисты атаковать с тыла. Автоматчикам врага ничего не стоит просочиться через жидкие заросли кустарника. Замаскированные и затаившиеся в засаде артиллеристы не подозревали, какая им грозит опасность. Надо было во что бы то ни стало, срочно, предупредить их об этом. Но как? Снежная полуторакилометровая ложбина, которая отделяла батарею от основных сил полка, насквозь простреливалась врагом. Через ложбину в лесок, где находилась батарея, вела прямая, хорошо наезженная дорога, по которой за эти дни прошло много гружённых повозок.

Начальник артиллерии полка со своими офицерами находились во дворе крайнего дома села, смотрели в бинокль через каменный забор в тот лесок, где размещалась батарея, и думали, как предупредить её командира о возможной атаке врага. Здесь же на чердаке сарая вели наблюдение по своему плану разведчики капитана И.А. Тараненко, так как двор этот был построен на возвышенности. В этой группе разведчиков был и младший сержант Виталий Чеботарёв.

– Давайте, пошлём кого-нибудь из взвода управления – предложил один из офицеров.

– Сможет ли он невредимым пробраться через простреливаемый участок? – спросил начальник артиллерии.

– Трудно сказать, но другого выхода нет.

Начальник артиллерии задумался, но размышлял он не долго, у него просто на это не было времени.

– Кого пошлем? – сказал он, обводя глазами присутствующих.

– Вот его, – ответил все тот же офицер.

К ним подошел молоденький солдат, с круглым веснушчатым лицом. Начальник артиллерии поглядел на него и отвернулся.

– Товарищ полковник, – сказал все тот же офицер, это один из лучших артиллерийских разведчиков. Не смотрите, что такой молодой. Дело свое он знает.

Начальник артиллерии еще раз взглянул на него и задал один единственный вопрос:

– Давно воюете?

– Второй месяц, – охотно ответил тот и опустил глаза.

– Ладно. Действуйте, – сказал подполковник офицерам.

Артиллерийский разведчик улыбнулся, подбежал к своим товарищам и передал одному из них свой карабин.

– Если, что случится, напишите по этому адресу, – шепнул он товарищу, передовая треугольное письмо. Он поправил валенки, подтянул ремень на шинели и сказал:

– Я готов, можно идти?

К нему подошёл офицер, видимо, его непосредственный начальник, сказал ему что-то негромко, тот утвердительно кинул головой, выбрался на дорогу и, не торопясь, побежал по ней к лесу.

Офицеры высунулись из-за каменной тяжеловесной стены, кто в бинокль, а кто и без него, стали наблюдать за удаляющимся разведчиком.

– Молодец, – сказал начальник артиллерии, – бежит легко, непринуждённо.

– Он спортсмен, бегун. Мы только спортсменов берём в разведчики, – пояснил офицер.

Прошло несколько томительных минут ожидания. День был пасмурным, небо было задёрнуто сплошными облаками, но видимость оставалась хорошей, и бежавший разведчик отчётливо вырисовывался на белом заснеженном поле.

– Товарищ подполковник, фашисты уже начали обстрел разведчика. Видите, как около него взлетают фонтанчики снега.

Вдруг, все, кто стоял у каменной стены, разом ахнули и заволновались. Они видели, как разведчик упал прямо посередине дороги и некоторое время лежал неподвижно. Потом он подтянул под себя ногу, поднялся во весь рост и побежал дальше.

– Ранен в ногу, видите, хромает, – загудели офицеры.

– Ранен, но бежит, молодец. Может дотянет.

В это время во двор дома на белом скакуне въехал начальник штаба полка майор В.А. Писарев в сопровождении ординарца. Бросив поводья ординарцу, который увёл обеих лошадей за сарай, Писарев подошёл к офицерам и спросил:

– Сорокопятчиков предупредили?

– Нет ещё, послали разведчика, – сказал начальник артиллерии и протянул майору свой бинокль.

Писарев приставил бинокль к глазам, поправил резкость и увидел сначала опушку леса, потом заснеженную ровную лощину и уж потом бегущего человека. Писарев видит его со спины и почему-то обращает внимание на хлястик, который болтался на одной пуговице. Шинель была расстёгнутой, её полы болтались в такт его бега, иногда их раздувал встречный ветер. «Зря он расстегнулся, – подумал майор, – лучше будет виден фашистам». Человек бежит без отдыха и остановок, прихрамывая на одну ногу. И только теперь майор обратил внимание на поднимающиеся вокруг него снежные фонтанчики – следы вражеских пуль.

– Он, что ранен? – спросил майор.

– Да, ранен, но бежит, – ответил начальник артиллерии.

Разведчик споткнулся и снова упал на дорогу, и снова все наблюдавшие за ним офицеры ахнули, как по команде.

– Сейчас поднимется, – сказал начальник артиллерии, но в его голосе не было уверенности в то, что он сказал.

Разведчик лежал на снегу, уткнувшись головой в край дороги. Поодаль чернела слетевшая во время его падения солдатская шапка.

Писарев опустил бинокль и тихо сказал:

– Нет, не поднимется. Он уже мертвый.

Офицеры тоже отняли от глаз бинокли и отошли от стены. Они молча ходили по двору, как будто были виноваты в гибели этого совсем еще юного разведчика. Когда первая минута горечи прошла, майор Писарев спросил, ни к кому не обращая свой вопрос:

– Что будем делать дальше?

Офицеры заспорили, одни говорили, что надо немедленно послать в батарею еще одного посыльного, другие возражали, мол, это верная гибель. Каждая сторона приводила доводы и утверждала, что их предложения – это единый и самый правильный выход. Начальник артиллерии полка подошел к Писареву и сказал:

– Разрешите послать еще одного разведчика?

– А Вы уверены, что и этого не постигнет та же участь?

– Что делать? Если их не предупредить, они могут все погибнуть. В данном случае риск оправдан и закономерен.

– Все же, если этого убьют, тогда что? – не унимался Писарев.

– Пошлем третьего, – ответил подполковник, глядя прямо в глаза начальнику штаба, – если потребуется, пошлем и четвертого. Все-таки это меньшее зло, по сравнению с тем, которое может произойти.

Майор задумался. Предложение подполковника было очень рискованно, Писарев пытался найти какой-нибудь другой выход, дать знать артиллеристам-сорокопятчикам о их положении другим способом. Но как?

В этот момент к нему подошел Виталий Чеботарев и, отдав честь по всей форме, звонко сказал:

– Товарищ майор, разрешите попробовать мне. Я знаю, как это сделать.

Писарев знал в лицо всех разведчиков и вот сейчас, взглянув на Чеботарева, он пытался вспомнить его фамилию. Но не вспомнил и вынужден был спросить:

– Фамилия?

– Младший сержант Чеботарев Виталий Дмитриевич!

– Чеботарев, говоришь. Это не тыл ли в прошлое наступление фрицев сидел на колокольне?

– Я, товарищ майор. Только я там не сидел, а бил фашистов из снайперской винтовки, – обиженно ответил Виталий.

– Ишь ты, какой обидчивый. Вы все такие голосистые или только ты один?

– Все, товарищ майор. Все до единого, с нами лучше не связываться.

Майор улыбнулся. Ему явно нравился этот тоже молодой, невысокого роста разведчик. Писарев спросил его:

– Как ты собираешься проскочить опасную зону? Объясни?

– Это мой секрет. Я только хочу поставить одно условие, то есть высказать одну просьбу. Можно?

– Конкретно?

– Разрешите временно воспользоваться Вашим скакуном?

Писарев нагнулся, чтобы лучше рассмотреть лицо разведчика, потом хлопнул его по плечу и весело воскликнул:

– Хорошо придумал, младший сержант. Твое предложение одобряю!

Майор распорядился привести своего коня.

Чеботарев приказал (теперь уже он приказывал) снять с лошади седло и сам сбросил с себя бушлат и шапку и остался в кожаной куртке, которую он носил, не снимая, еще с лета.

– Да ты, как я погляжу, специально готовился к выполнению этого задания, – с дружеской веселой насмешливостью сказал Писарев.

– Вы правы, я всегда готов выполнять любое задание. На то я и разведчик, – ответил Виталий Чеботарев и протянул майору свой автомат со словами: – Подержите, пожалуйста, он сейчас мне не нужен, будет только мешать. И разрешите временно воспользоваться Вашим пистолетом. Сами понимаете, без оружия на войне нельзя.

– Смотрите, что он делает, – добродушно усмехнулся Писарев, расстегивая свою кобуру. А потом вдруг изменился в лице и строго погрозил пальцем:– Чтоб добрался живым! Понял? Нам не нужны покойники, иначе…

Чеботарев сделал невинное выражение лица и сказал:

– Где же донесение? Я его не вижу. А без донесения я никуда не поеду.

– Какое донесение? – переспросил Писарев.

– Ваше. Донесение или распоряжение, мне все равно. То, что я должен доставить командиру батареи.

– Понятно, – вмешался в разговор начальник артиллерии, – сейчас будет, – и он тут на спине одного офицера написал свое распоряжение командиру батареи 45-миллиметровых пушек и передал его Виталию.

– И еще, – сказал Чеботарев, беря в руки поводья, – распорядитесь, чтобы там, – он кивнул головой в сторону нашего переднего края, – чтобы там не жалели патронов и снарядов, чтобы, как следует, пошумели. Это мне поможет.

Он лихо вскочил на белого скакуна, тронул поводья и, громко крикнув: «Семи смертям не бывать, а одной не миновать!», проскочил раскрытые ворота и во весь галоп помчался по лощине.

Все, кто имел бинокли и кто, не имел их, свои взоры направили в сторону лощины и леса. Лихой разведчик, усиленно работая поводьями, на скаку размахивая ими, гнал скакуна по дороге, не обращая внимания на свист пролетающих мимо пуль. Он низко прижался к шее лошади и одной рукой держался за ее гриву. Хорошо было видно, как широкий круп скакуна качался в такт его бега. Чеботарев подпрыгивал на его спине, иногда очень высоко, но держался уверенно.

– Вот это разведчик! Настоящий кавалерист! Сразу видно, что из села, привык к верховой езде еще с детства, – говорил Писарев, не отрывая глаз от бинокля.

– Товарищ майор, он коренной москвич и сейчас в первый раз в жизни сел на лошадь. Он потому и седло-то снял, что не умеет в нем ездить, – отозвался стоящий рядом с начальником штаба старший сержант Леонид Разуваев.

Писарев опустил бинокль, сердито глянул на старшего сержанта и также сердито ответил:

– Вот и я говорю, что он хороший и бесстрашный разведчик. Задание выполнит обязательно.

Чеботарев миновал то место, где на глазах начальства был убит артиллерийский разведчик. Белый скакун продолжал мчаться вперед все с той же скоростью. Но, вот, его ноги подкосились, и Чеботарёв еле удержался на его спине. Скакун выправил бег и стал приближаться в опушке леса. А там, заметили скачущего к ним всадника и, прячась за деревья, махали руками.

На переднем крае стрелки открыли усиленную стрельбу из всех видов стрелкового оружия, на окраине деревни ракетчики пускали в воздух разноцветные ракеты. Все это в какой-то мере отвлекло противника, и Виталий Чеботарев благополучно достиг цели. До самой темноты он оставался у артиллеристов, помог им вынести тело погибшего и ночью вернулся в разведвзвод. Переданная им записка сделала свое дело: артиллеристы заняли круговую оборону и приготовились отразить любую вылазку врага. Вызванная рота автоматчиков Сучкова, оттеснила немецких автоматчиков на их позиции, ликвидировала в самом зародыше их вылазку. Этим была ликвидирована опасность удара в спину нашим артиллеристам, а Виталий Чеботарев заслуженно стал героем дня. Этому способствовала и выпущенная листовка с описанием его подвига.

9 Операция «Мост»

Ты уже знаешь, дорогой читатель, что вблизи села Цэкерик через Одер был переброшен большой железнодорожный мост. Он имел пять пролетов и покоился на высоких каменных опорах – быках. Четыре пролета были целыми, а пятый, что примыкал к западному берегу, был подорван, и его обрушенные фермы упирались в лед.

На самой середине моста стояли два товарных вагона. Возможно, они оказались здесь случайно, но и не исключено, что оставлены с какой-то определенной целью. Что находилось внутри этих вагонов, никто не знал. Как раз под одним из них фашисты оборудовали огневую ячейку. Пространство между колесами они заложили мешками с песком, поставили в центре пулемет, из которого прицельно вели огонь вдоль моста, никого не подпуская на близкое расстояние. Наш передний край сейчас проходил далеко от моста, по восточной окраине села Альт-Рюднитц, и этот пулемет доставлял немало хлопот нашим тылам. Кроме этого, немцы могли в любой момент совершить по мосту вылазку к нам в тыл и неожиданно напасть на наши тыловые подразделения.

Командир 210 стрелкового полка подполковник М.П. Дудинцев приказал разведчикам уничтожить этот пулемет и очистить мост от фашистов.

Получив задание, командир разведвзвода младший лейтенант Николай Барыбин не придал ему большого значения – великое ли дело уничтожить один вражеский пулемет. Даже не ставилась задача взять при этом пленного. Он поручил выполнение этого несложного, по его мнению, задания своему помощнику старшему сержанту Ивану Прокопьеву, а сам занялся изучением группировки немцев в районе села Альт-Рюднитц. В тот же день Иван Прокопьев с небольшой группой разведчиков провел рекогносцировку подходов к мосту, оставил близи него наблюдателей и вернулся в расположение взвода. Он решил ближайшей ночью подобраться к немецкому пулемету по шоссейному мосту, который находился рядом с железнодорожным на одних и тех же опорах, и забросать его гранатами. На выполнение этого задания пошло семь человек, отобранных Прокопьевым и во главе с ним. Но когда разведчики ступили на мост, выяснилось, что его полотно во многих местах было пробито насквозь. И чем дальше они продвигались, тем чаще стали встречаться железобетонные глыбы, металлические конструкции и целые завалы из них. Иван Прокопьев неожиданно свалил с моста огромный кусок бетонной глыбы, который с оглушительным треском упал на лед. Сразу же заговорил немецкий пулемет, которого разведчики собрались уничтожить, в небо стали взлетать осветительные ракеты. Старший сержант зло выругался и подал команду поворачивать обратно. Задание сорвалось.

В следующую ночь он снова повел тех же самых разведчиков, которые участвовали во вчерашней ночной вылазке. «Пусть знают, – думал он, – что посылать их буду до тех пор, пока они не выполнят задание». На этот раз разведчики спустились с крутого берега к Одеру и ступили на лед. Прокопьев решил по льду подобраться к пролету, на котором угнездился вражеский пулемет и неожиданно для него снизу расстрелять его из ручного пулемета. Забереги уже потемнели, и лед был не таким прочным, как раньше. В ночной мгле опор не было видно, они как бы растворились в белесом мареве. Разведчики идут по льду и вскоре заметили серую громадину опоры. Но в это время в разрывах туч показалась полная луна, и все вокруг заблестело ровным мерцающим светом. Разведчики бросились бежать под прикрытие опоры, кое-кто из них угодил в полынью, и немцы их сразу же обнаружили. Поднялась сильная ружейно-пулеметная стрельба, и разведчикам едва удалось унести свои ноги. Но как только они выбежали на берег, луна снова исчезла в темных и плотных тучах. И на этот раз задание оказалось невыполненным. Усталые, промокшие до последней нитки разведчики, не попадая зуб на зуб от холода, добрались до расположения и сбросили мокрую одежду.

Узнав о невыполнении задания со второй попытки, капитан Тараненко приехал во взвод, собрал всех разведчиков и строго спросил:

– Что будем делать?

Посыпались предложения, одно хлеще другого. А Валентин Черных предложил подложить взрывчатку и взорвать мост.

Сидевший в углу на сломанном табурете Виктор Чурбанов, внимательно слушал, о чём спорят разведчики, но сам в разговор не вступал, а только молча ухмылялся в свои подстриженные усы. Это заметил Тараненко и сказал, обращаясь к нему:

– Товарищ старший сержант, а Вы почему молчите, не высказываете своего мнения? Вас что, это не касается?

– Касается. Только говорить нет никакого желания, потому что некоторые умники несут несусветную чушь. – Чурбанов встал, повернул голову к Валентину и сказал: – Подорвать можно всё, не только этот мост. А надо ли это делать? – Он хотел снова сесть на табурет, заскрипел у его ног и рассыпался на составные части. Чурбанов отодвинул обломки ногой в сторону и сердито добавил: – Я знаю, как уничтожить этот проклятый пулемёт.

– Если знаешь, скажи, – спокойно спросил его капитан.

– Пока это тайна. Ставлю два условия. Если примете их, то через два – три дня по мосту можете гулять, как по тротуару.

– Чего мелешь! Какие там условия? – хотел возмутиться капитан, но потом передумал и уже спокойно спросил: – выкладывай свои условия.

– Условия такие: первое – поручить подготовку и проведение этой операции мне. Второе. Скоро у Витальки Чеботарёва день рождения. Так вот, в этот день нас ни на какие задания не посылать. Мы его отпразднуем, а потом очистим мост от фашистов.

Разведчики понимали, что Чурбанов своих слов на ветер не бросает и у него есть хорошо продуманный им, конкретный план. Что касается его условий, то многие подумали, что это просто шутка, но Чурбанов стоял на своём. Первое условие – поручить выполнение задания ему – было естественным. У разведчиков было заведено такое правило – ты придумал, ты и выполняй. Второе условие посложнее. Сейчас не время праздновать дни рождения, когда не выполняется одно задание за другим. Капитан подумал- подумал и сказал:

– Хорошо, оба твои условия принимаю, но только с моим одним условием: День рождения праздновать тихо и без вина и водки.

– Я согласен, – ответил Чурбанов и вышел из комнаты.

…13 февраля 1945 года разведчику 210 стрелкового полка младшему сержанту Виталию Дмитриевичу Чеботарёву исполнилось 19 лет. Несмотря на свою молодость, он с августа 1944 года воевал на фронте и всё в разведке. Это был смелый, бесстрашный, инициативный, и, как сейчас принято говорить, думающий разведчик. Сказать о нём только это, значило сказать далеко не всё. Он был организатором и «душой» многих операций, больше всех переживал неудачи, был требовательным до скурпулёзности к себе и к своим товарищам. Жить и воевать с ним было не просто. Он был всего лишь командиром отделения и то пока в резерве, а мыслил категориями полка, дивизии и даже всей страны. Это был действительно человек с большой буквы. Он требовал, как от рядовых солдат и разведчиков, так и от офицеров безукоризненного выполнения своего долга и безупречного поведения. Всякую ложь, подлость, высокомерие и другие человеческие недостатки, в том числе и пьянство, он презирал и ненавидел и не прощал их ни кому, даже самым близким людям. Вот почему часто доставалось от него старшему сержанту Виктору Чурбанову за его неблаговидное иногда поведение. Это было не удивительно. Удивительно было другое – Виктор Чурбанов, этот хитрый, расчётливый разведчик, который тоже часто «портил жизнь» многим, но Чеботарёву прощал всё. Больше того, он любил его всей душой и называл его ласково не иначе как «Виталька».

У нас тогда в армии не принято было официально поздравлять солдат с днём рождения. Считалось, что это сугубо личное дело. Во фронтовых условиях часто об этой дате просто забывали. Иногда где-нибудь на марше неожиданно какой-нибудь солдат скажет: «А мне сегодня стукнуло двадцать». Товарищи его поздравляли, жали ему руку и шли дальше.

Благодаря стараниям Виктора Чурбанова 19-ый год рождения младшего сержанта Чеботарёва был отмечен по-особому – торжественно и «шикарно» (выражение Сашки Хомякова). Во-первых, в этот день никто из разведчиков не ходил на задания (капитан сдержал свое слово). Во-вторых, Николай Кузьмин приготовил «царский обед» (выражение Кузьмина), а Виталию в качестве своего подарка он преподнёс «торт» – испечённый в духовке хлеб, облитый сахаром, который был обставлен девятнадцатью горящими свечами, неизвестно где взятыми. Такого чуда мы ещё никогда не видели. Все разведчики от души поздравляли именинника, желали ему взять ещё ни одного «языка» и обязательно дожить до светлого Дня победы. Дарили подарки. Виктор Чурбанов, например, отстегнул от своего пояса и приподнёс маленький, изящный пистолетик марки «Кольт». Саша Хомяков подарил ему трофейный электрический фонарик с увеличительным стеклом, а Леонид Разуваев под шум и хохот разведчиков приподнёс безопасную бритву и пачку лезвий. Разведчики хохотали потому, что у Виталия не росла еще борода, и он не пользовался бритвой. Но мой подарок больше всего пришелся по душе имениннику – я принес и протянул своему другу мокрую и еще пахнущую проявителем целую пачку фотокарточек. Это были мои первые в прямом и переносном смысле снимки. Остальные разведчики также получили «свои» фотокарточки, счастливые и довольные они благодарили меня за удачу и постоянно говорили, что теперь, наконец, у них появился свой собственный фотограф, теперь-то уж наверняка будет, что посылать в письмах домой на родину.

Так «культурно» был отмечен день рождения Виталия Чеботарева.

…Виктор Чурбанов прополз еще метров десять, осторожно опустил автомат, поправил гранаты и замер. Собственное сердце стучало слишком громко, мешало слушать. Он переждал, когда оно успокоится и снова напряг слух. По-прежнему сильно свистел ветер, но Чурбанов отфильтровал шум ветра и старался уловить другие звуки, звуки присутствия врагов. Он пристально до боли в глазах всматривался в темноту, но ничего подозрительного он не увидел и не услышал. Он приподнял автомат, вытянул вперед руку, подтянул под себя правую ногу, приподнялся и осторожно без единого звука на несколько сантиметров передвинул вперед свое довольно грузное тело. Трудно и опасно ползти по эти гладким обледенелым металлическим фермам. Одно неосторожное движение и можно слететь вниз на острые ледяные торосы замерзшего Одера. Чурбанов ползет по главной несущей балке железнодорожного моста. Слева пустота, вернее тридцатиметровая пропасть, справа – металлические шпалы и рельсы. Но по шпалам ползти нельзя – опасно, мост простреливался насквозь. Иногда на пути разведчика попадались корки не то льда, не то утрамбованного ветром снега. Они таили в себе опасность – хруст льда могут услышать фашисты. Такие корки Чурбанов тщательно ощупывал рукой, и, убедившись, что они не опасны, тогда и заползал на них. Пропасти не видно, ее проглотила ночная тьма, но Чурбанов постоянно чувствовал ее присутствие. Так, не торопясь, соблюдая осторожность, он двигался вперед по мосту от одного пролета к другому. Но этот последний пролет ему показался особенно длинным. Наконец, он подполз к узлу крепления раскоса. Широкая металлическая конструкция круто взмывала вверх и исчезала в черноте неба. Здесь удобно, не так сильно дует ветер и при случае можно спрятаться от фашистской пули. Придерживаясь рукой за огромную гайку, Чурбанов высунул голову из-за фермы и снова, в который раз, прислушался, затаив дыхание и напрягая мышцы. И снова он услышал только вой ветра и гудение металла. Он почувствовал легкое прикосновение к ноге. Это вплотную к нему подполз Виталий Чеботарев и этим прикосновением дал знать, что он тут, рядом. Чеботареву тяжелее, помимо автомата, запасного диска с патронами и трех гранат, он тащит еще и трофейный фаустпатрон. За Чеботаревым также осторожно и бесшумно ползет Александр Хомяков, за ним Игнат Омельченко и Леонид Разуваев. Замыкает эту группы разведчиков старший сержант Иван Прокопьев. Чурбанов не видит своих товарищей, но он знает, что они здесь, рядом с ним, и это придает ему силы.

…Когда все условия были приняты, и устный договор был заключен, капитан Тараненко потребовал от Чурбанова изложить суть его плана уничтожения немецкого пулемета. Чурбанов не стал запираться и довольно подробно рассказал, как можно справиться с этим пулеметом и выполнить задание. План этот капитану понравился, он его одобрил, а Чурбанову посоветовал лично подобрать себе в группу разведчиков.

Старший сержант Виктор Чурбанов предложил простой, но очень рискованный план: небольшая группа разведчиков, всего пять-шесть человек, по несущей балке моста должна незамеченной подобраться к вагонам и до самого последнего момента ничем не выдавать себя, если даже немцы ее заметят и откроют огонь. Короткий бросок и последующая за ним рукопашная схватка должны решить исход этого своеобразного поединка. Именно на этом решительном броске и держался весь план операции. Чем ближе разведчики подберутся к пулемету, тем неожиданнее будет нападение, тем больше шансов уничтожить пулемет, тем меньше будет потерь с нашей стороны. Это было понятно каждому, даже малосведущему человеку.

Готовились два дня. Особый упор в подготовке делался на бесшумность и скрытность передвижения. Чурбанов пояснял отобранным им разведчикам, что надо подобраться к фашистам как можно ближе и незаметно, чтобы свалиться на них, как снег на голову. И ради этого разведчики часами тренировались бесшумному передвижению, выдержке и затаенности. Чтобы случайно не создать шума во время движения по мосту, разведчики обмотали обувь обмотками, автоматы и гранаты белыми бинтами. С бушлатов отстегнули и срезали все металлические предметы – пуговицы, застежки, пряжки. Сняли также ордена и медали и отдали их на хранение Николаю Кузьмину. Подгонку обмундирования и экипировку разведчиков Чурбанов проверял сам лично. Он заставил каждого разведчика подолгу прыгать на месте, несколько раз ложиться на землю и вставать. Убедившись, что у разведчика ничего не стучит и не бренчит, он дружелюбно хлопал его по плечу и удовлетворенно говорил:

– Сойдет!

Потом он выстроил свою группу в короткую шеренгу и долго молча ходил перед ней.

– Во время передвижения по мосту ни одного звука. Понимаете, НИ ОДНОГО! Если немцы начнут стрелять – не отвечай, если ранят – не стони, если сорвешься с места – падай молча.

Чурбанов умолк, внимательно посмотрел в лицо своим боевым товарищам и уже по-дружески добавил:

– Задание надо выполнить обязательно, иначе завтра опять кому-нибудь придется идти.

Была организована и вторая группа – группа поддержки во главе с младшим лейтенантом Барыбиным. В нее вошли Николай Шатов, Петр Коломиец, Василий Печенюк, Иван Кривошеев, Петр Матвейчук и другие, смелые и опытные разведчики. Эта группа должна была двигаться по мосту на некотором расстоянии от основной группы и в любой момент прийти ей на помощь, а при необходимости отвлечь на себя внимание и огонь фашистов. В составе этой группы находились также два сапера, которые должны выяснить, заминирован ли мост. Капитан Тараненко вместе с остальными разведчиками расположился в окопах, вырытых в железнодорожной насыпи у самого моста. Здесь же находился и командир артиллерийского дивизиона с телефонистом.

…Прячась за широкими металлическими фермами моста, Чурбанов пытался определить, сколько же прошло времени с того момента, когда его группа начала движение по мосту. По его предположению, прошло уже более двух часов, а это значит, что они где-то близко от цели. Пока все шло хорошо, но хорошо ли? Фашисты не сделали ни одного выстрела. Может быть, они что-то заподозрили, притаились и ждут?

Чурбанов снова почувствовал легкое прикосновение к ноге. Это Чеботарев, ползущий следом. Ему непонятна задержка и он поторапливает. Впереди широкая вертикальная ферма, которую надо обогнуть. Разведчик осторожно передвигается с несущей балки к центру моста. Его рука нащупывает узкий металлический прогон, иногда упирается в шпалы, крепко привинченные к основанию, иногда проваливается в пустоту между поперечинами. Если сейчас ударит пулемет, то Чурбанов сразу будет подстрелен. В этот момент старшему сержанту показалось, что прямо перед ним мелькнула какая-то тень. Он замер, по телу прошел неприятный холодок. Разведчик не спешит двигаться и не спускает глаз с подозрительного места. Но пока все тихо, все спокойно. Видимо, ему это показалось. Осторожно протягивает вперед руку, она упирается во что-то мягкое, живое. Темная человеческая фигура шевельнулась, и он услышал тихий, но явственный шепот на чужом языке. Перед ним был немец.

Всего ожидал Чурбанов, но только не этого. Он столкнулся с фашистом нос к носу, и фашист принял его за своего. В это время, сосем рядом, ударила пулеметная очередь. Отблесками выстрелов выхватило из темноты искаженное страхом человеческое лицо. Фашист поднял руку, как бы защищая себя, и заорал благим матом:

– Рус!

Чурбанов мгновенно вскочил на колено и кулаком нанес сильный удар в лицо фашисту. Немец сорвался с моста и с истошным криком «А-а-а!» полетел низ. Затрещали автоматные очереди, пули ударялись о металл и отскакивали от него словно горох от стенки, в отблесках выстрелов Чурбанов отчетливо увидел контуры двух вагонов «Ага, вот где они!». Мимо него к вагонам пробежали два человека, он догадался, что это были фашисты из боевого охранения. Испуганные появлением русских разведчиков, они сейчас удирают в укрытие по деревянному настилу. Наступила та самая решительная минута, ради которой они готовились столько дней и вложили столько труда и пота. Сейчас самое главное по пятам удирающих фашистов ворваться на их огневые позиции. Чурбанов вскочил на ноги и крикнул:

– Ребята, вперед!

Он удивился, что его призыв получился не громким и хриплым. Опытные разведчики тем и отличаются, что мгновенно умеют ориентироваться в любой обстановке и самостоятельно принимают решение и действуют. Хомяков и Прокопьев тоже бегут к вагонам. Фашистский пулемет молчит, видимо, ему мешают свои же солдаты. Без единого выстрела разведчики подбегают к вагонам, вот уже двое из них схватились в рукопашную, кто-то со стоном валится на рельсы. Там и тут слышны глухие удары, звон металла, гулкий топот ног. Чурбанов бросает под первый вагон гранату, раздался взрыв. Яркая вспышка на время ослепила разведчика, потом опять все погружается в темноту, только редкие автоматные очереди удирающих уже за вагонами фашистов выхватывают из темноты отдельные силуэты людей, вагонов и конструкции моста. Схватка продолжалась недолго, всего три-четыре минуты.

– Виталий, где ты? – хрипло кричит Чурбанов.

– Я здесь! – отзывается Чеботарев, посылая очередь из автомата, вслед убегающим фашистам.

– Чего медлишь, шугани из фаустпатрона.

Но Чеботарев сделать это не может. В начале схватки он оставил фаустпатрон на рельсах, посчитав, что он уже не пригодится. Сейчас фаустпатрон нужен, да еще как! Чеботарев возвращается назад, находит его, и бросается догонять своих товарищей, которые растянувшись в цепочку, гонятся за солдатами врага. Игнат Омельченко и Александр Хомяков обогнали Чурбанова и, добежав до взорванного пролета, остановились.

– Смотри, лестница, – тихо сказал Игнат, нащупав какое-то сооружение. Действительно, по наклонным фермам моста были проложены деревянные слеги. Видимо, по ним-то и спустились фашисты на лед.

– Махнем, что ли? – спросил Игнат, занося ногу на ступеньку.

– Подождем остальных, – отвечает Хомяков.

Подбегают Иван Прокопьев, Леонид Разуваев, за ними Чеботарев и Чурбанов. С противоположного берега, до которого уже не так далеко, ведут огонь несколько вражеских пулеметов. Стреляют наугад, не причиняя вреда разведчикам.

– Отойдите в сторону, – говорит Чеботарев, вставая на одно колено. Он кладет фаустпатрон на плечо и открывает прицельную рамку. Но слишком темно, а расстояние до цели не определишь. Младший сержант выбирает одну, чаще других вспыхивающих точек, наводит на нее снаряд и нажимает на спуск. Вырвавшаяся из трубы огненная струя на миг озаряет разведчиков. Снаряд улетел на вражеский берег. Через несколько секунд оттуда послышался сильный взрыв.

Появился Барыбин, а вместе с ним Николай Шатов, Иван Кривошеин и другие разведчики из группы поддержки.

– Чего митингуете? – спросил он строго.

– Фашистский берег обстреливаем, – ответил за всех Чеботарев.

Барыбин распорядился сломать лестницу и выставить в этом месте боевое охранение. Когда разведчики вернулись к вагонам, саперы доложили, что вагоны пусты и на самом мосту мин не обнаружено. Задание было выполнено без потерь, ни один разведчик не получил даже царапины. Был взят трофей: немецкий скорострельный пулемет. Это произошло в ночь на 15 февраля 1945года.

10 Непрошенные гости

В конце войны, когда наши войска вступили в пределы Германии, немецко-фашистское командование стало забрасывать к нам подготовленных агентов с целью организации среди немецкого населения в нашем тылу боевых групп «Обервольфа» для подрывной работы и диверсий. То есть хотели организовать выступления немецкого населения против наших войск наподобие нашего партизанского движения. Естественно, из этой затеи ничего не получилось. Двух таких агентов, которые хотели внедриться в доверие нашему командованию, были захвачены разведчиками 210 стрелкового полка и доставлены в штаб. Об этом и пойдет повествование в данном рассказе.

Ночь подходила к концу. Появились первые признаки наступающего утра – светлые пятна между густых тёмных облаков. Ветер с Одера стал мягче, ласковее.

Впереди, как всегда, шёл Виталий Чеботарёв. Он шёл быстро, торопливо, с каким-то ожесточением перепрыгивал через камни и ямы. Он был командиром дозора. За ним шли Василий Печенюк, низенький и вертлявый разведчик, и Алексей Волокитин, наоборот, высокий, флегматичный. Они постоянно отставали от своего командира, за что Виталий частенько одёргивал их.

– Я же сказал, курить нельзя, обнаружить могут! – резко бросил Чеботарёв своим товарищам, заметив, как те, присев на корточки и, уткнувшись носами друг к другу, пытались на ветру прикурить трофейные сигареты.

– Что ты злишься? Никто нас не увидит и не заметит. Посмотри, ночь-то какая, темно, как в бочке, – сказал Волокитин, делая глубокую затяжку, от чего огонь сигареты стал ещё ярче и заметнее, – А если и увидят, то ничего страшного не случится. Пусть они «там» знают, что «здесь» находимся мы – русские. А мы, что хотим, то и делаем. Это даже лучше.

Во время своей длинной речи Волокитин делал упор на слова «они» и «там» и многозначительно глянул в сторону, где находился невидимый отсюда берег Одера, занятый противником.

Разведчики были сердитыми и злыми, особенно Виталий Чеботарёв, ведь целую ночь они патрулировали по берегу Одера от железнодорожного моста и до окраины села Альт-Рюднитц. Они продрогли, порядком устали, и хотели спать. Чеботарёва ещё сердило то, что он считал ночное патрулирование ненужным делом. Одер широк, местами разлился больше километра, здесь давно не наблюдалась хотя бы малейшая активность противника. Всё внимание врага было сосредоточено на его плацдарме, где постоянно происходили бои и сражения.

Время дежурства подходило к концу и Чеботарёв подумывал о горячем завтраке и тёплой постели. Заметив, что его друзья опять замешкались, сердито крикнул:

– Чего вы там опять стали?

– Да, тише ты! – настороженно шепнул Печенюк, гася свой окурок. – Посмотри, там что-то темнеет, – и он стволом автомата указал на реку.

Чеботарёв остановился и внимательно посмотрел в указанном направлении. Широкая гладь реки была тёмной, только кое-где белели хлопья поднимающегося тумана.

– Ничего там нет, пошли, – сказал он и всем своим видом дал понять, что он торопиться и не желает задерживаться по пустякам.

– Нет, есть! – твёрдо сказал Печенюк, он подбежал к Виталию и схватил его за рукав, – смотри, вот опять показалось.

– Что показалось? – спросил Чеботарёв.

– Не знаю. Вижу только какое-то тёмное пятно и всё.

– Я тоже что-то вижу, – возбуждённо сказал Волокитин, – смотрите правее.

Теперь заметил и Виталий. Между белыми хлопьями тумана на мгновение показалась и снова исчезла еле заметная тень.

– Лодка! Понимаете, это лодка! – сдерживая голос, закричал Василий Печенюк, – смотрите, она плывёт в нашу сторону!

Печенюк вытянулся, замер, и всё своё внимание сосредоточил на том тёмном пятне, которое быстро неслось вниз по реке. Лодка то исчезала в тумане, то появлялась снова в поле зрения разведчиков. Она бесшумно и быстро двигалась по течению, и разведчики повернули в обратную сторону, ускорили шаг. Но лодка обогнала их, и разведчики вынуждены были бежать по берегу, покрытому галькой, выброшенными досками и брёвнами. Теперь уже лодка и три сидевшие в ней человека были видны ясно и отчётливо. Чеботарёв бежал наперерез её движению, опередив своих растянувшихся вдоль берега товарищей. Но вот, скорость лодки резко упала, и Чеботарёв понял, что она со стремнины вошла в заводь. Вот уже слышны всплески воды и скрип уключин. Разведчики спрятались в прибрежных кустах, как раз против того места, к которому приближалась лодка. Вот она ткнулась носом в берег, один из сидевших в ней проворно спрыгнул на землю и ухватил её за борт. Второй тоже появился на берегу, но с противоположной стороны лодки, и общими усилиями они вытащили её на берег. Третий спокойно оставался сидеть на корме. Подняв со дна лодки какие-то вещи, он тоже спрыгнул на землю и все трое, озираясь по сторонам, стали о чём-то совещаться. Они вели себя так спокойно и уверенно, что у Чеботарёва вкралось сомнение: не наши ли это? Потом неизвестные бросили лодку и направились к кустам, за которыми сидели разведчики. Чеботарёв следил за каждым их шагом и не спускал глаз. Когда они поравнялись с кустами, словно из-под земли перед ним выросли наши солдаты.

– Стой! Хэнде хох! – громко крикнул Чеботарёв, и направил дуло своего автомата на незнакомцев. Печенюк и Волокитин забежали с боков, как бы взяв их в кольцо. Все трое проворно подняли руки, а один из них, шедший впереди, тихо проговорил:

– Битте! Битте! (Пожалуйста!)

– Печенюк, обыскать задержанных! – приказал Виталий Чеботарёв, не спуская глаз с пришельцев.

Василий Печенюк решительно шагнул вперёд. Из массивной кобуры, висевшей на широком ремне у немца, он вытащил зараженный «Парабеллум», снял бинокль и туго набитую планшетку. Немец не сопротивлялся, спокойно стоял. Закончив с одним, Печенюк обезоружил и второго, который тоже имел пистолет.

– Ребята, фотоаппарат! – воскликнул он, легко набрасывая тоненький ремешок фотоаппарата себе на шею. Этот немец тоже не оказывал сопротивления и спокойно давал себя обыскивать. Когда Печенюк подошёл к третьему, тот неожиданно сказал по-русски:

– Вася, это ты?

Печенюк машинально отшатнулся от него и остолбенел от неожиданности. Пленный немец назвал его по имени! Было ещё темно, и Печенюк не мог разглядеть его лица.

– Товарищ младший сержант, это, кажется, не немец, а… – и он запнулся на слове, не договорив его.

Чеботарёв, соблюдая осторожность, подошёл ближе и с трудом узнал впленном своего товарища по разведке Виктора Кондрашова, который примерно месяц назад пропал без вести во время немецкого наступления на село Цэкерик. Тогда его не нашли ни среди живых, и ни среди мёртвых. И вот он объявился, приплыл с того берега в компании двух немецких солдат и сам был одет тоже в немецкую шинель.

– Обыскать! – решительно сказал Чеботарев, ни на минуту не выпуская из рук автомата.

– Виталий, разве ты не узнал меня? Я – Виктор Кондрашов, был в плену, а вот теперь добрался к своим.

– Я что сказал, обыскать! – еще раз крикнул сердито Чеботарев.

Оружие, документы и все ценные вещи были изъяты и пленные под конвоем разведчиков направились в село Альт-Рюднитц, где в большом подвале одного из жилых домов размещался штаб нашего полка. Появление разведчиков с пленными вызвало в штабе оживление.

– Тараненко и переводчика срочно в штаб, – приказал подполковник М.П. Дудинцев.

В это утро я находился на мельнице, где располагался взвод разведчиков, и готовил отчет о действиях разведчиков за прошлый месяц. Капитан Тараненко спал за стеклянной перегородкой, он только что вернулся с ночного задания. На повозке в сопровождении Ивана Щербакова мы приехали штаб.

В комнате с одним единственным окном, расположенным почти у самого потолка, за столом сидели командир нашего полка подполковник М.П. Дудинцев и его заместитель по политической части майор Г.И. Жмуренко. Прямо перед ними на длинной скамейке сидели два молодых немецких солдата с холеными лицами и аккуратными прическами. Их новенькие мундиры выдавали, что они на фронте еще не так давно. Оба солдата были крепкого телосложения и незаурядной физической силы. Лица их были открыты и даже приветливы. Дудинцев и Жмуренко, используя свои скудные знания немецкого языка, пытались объясниться с пленными, но им это не удавалось. Мое появление в подвале вызвало у них вздох облегчения, и они набросились на меня с вопросами.

Я взял в руки солдатские книжки пленных, лежавшие среди других документов грудой на столе, и прочитал вслух фамилию:

– Густав Фурман, кто будет? – спросил я.

Один из них вскочил на ноги и подобострастно ответил:

– Это я.

– Хорошо, Георг Шефер, значит, это вы?

– Яволь, – ответил второй солдат, тоже поднялся со скамьи.

– Спроси, действительно ли они добровольно сами решили сдаться нам в плен, – сказал майор Жмуренко.

Я перевел вопрос. На лице Густава появилась обворожительная улыбка, украшенная аккуратным строем ровных белых зубов. Он вежливо, но твердо подтвердил, что это именно так.

– Не часто вот так запросто сдаются нам в плен немецкие солдаты, – сказал Дудинцев, – здесь что-то не то. Обычно, они дерутся до тех пор, пока из их рук не выбьешь оружие. Вот тогда немецкий солдат сам поднимает руки и кричит: «Гитлер капут». Откровенно говоря, я им не верю. А ты как думаешь? – Дудинцев повернул свою голову к заместителю.

– Бывает по всякому, – неопределенно ответил он и добавил, обращаясь ко мне:

– Выясни, что их побудило принять такое решение?

– Да, да, Гитлер капут, – вступил в разговор Густав Фурман, не дожидаясь, когда я переведу вопрос. Он стал подробно объяснять нашим командирам, что война с Германией проиграна, это ясно всем – и нам, немцам, и нашим противникам. Американцы на Руре, русские у ворот Берлина, что у него своя голова на плечах – при этих словах он многозначительно ткнул указательным пальцем в свой лоб – и он отлично понимает, что у Германии нет сил, нет резервов, ее покинули все союзники и он не хочет продолжать бессмысленную бойню, не хочет умирать напрасно. Он честный немец, до сих пор он добросовестно служил Германии и фюреру, но дальше делать это уже нельзя, это уже бессмысленно.

– Правильно говорит, правильно рассуждает! – воскликнул Жмуренко, – видимо, среди солдат противника начался разброд.

– Да, погоди ты, – перебил его Дудинцев, – спроси, есть ли у них какие-нибудь доказательства.

– Разве русский командир не понимает, что это значит для них, немецкий солдат, с оружием добровольно перейти на сторону противника. Ведь сейчас их обоих считают предателями. К тому же они освободили из плена русского солдата и тоже привели его сюда. Разве это не доказательства?

Георг Шефер сообщил, что если немецкое командование точно узнает о их добровольной сдаче в плен к русским, то их родители будут расстреляны. Есть такой приказ фюрера.

– Допустим, что все это так. А где гарантии того, что вы оба не подосланы к нам этим командованием с каким-нибудь заданием? И вся эта добровольная сдача в плен подстроена специально? А? – сказал Дудинцев, глядя прямо в упор в глаза Шеферу.

Я перевел эти слова как можно точнее. Шефер выдержал взгляд Дудинцева и спокойно ответил:

– Наши генералы не будут выдавать свои секреты, а мы передаём вам секретную схему расположения наших частей на плацдарме и их огневые средства. Вот, смотрите, – он взял лежавшую на столе карту и развернул ее.

Я глянул на карту из-за спины Тараненко. Это была оперативная карта Одерского плацдарма фашистов с подробными данными огневых средств и укреплений, как наших, так и немецких. В левом верхнем углу стояла надпись «Совершенно секретно».

– Обозначено точно. Даже штаб нашего полка успели нанести. Вот гады! – сказал Дудинцев, не скрывая, что ему неприятно, что немцы знают местонахождение его штаба.

Густав Фурман был доволен произведенным эффектом. Он сказал:

– Эту карту мы случайно украли у одного подвыпившего офицера 67-го отдельного батальона, в котором мы оба служили. Там сейчас наверняка творится невообразимый переполох. Обратите внимание сюда, здесь показано большое минное поле, которое надежно прикрывает наши позиции на плацдарме. О его существовании вы, вероятно, даже не догадываетесь.

Тараненко, который до сих пор не принимал участия в допросе, спокойно сидел на стуле и слушал мои переводы, вдруг быстро подошел к столу и стал внимательно рассматривать карту.

– Минное поле здесь нанесено не точно. Разрешите, товарищ подполковник, – он взял карандаш, лежащий у руки Дудинцева, и провел им по карте, обозначая точную границу немецкого минного поля.

Фурман не ожидал этого. Он считал, что делает большую услугу русским командирам, открывая секрет наличия большого минного поля, а оказалось, что русские знают об этом поле, и знают больше, чем он. Ожидаемого им эффекта не получилось. Шефер пододвинулся поближе к столу и сказал:

– У нас есть еще одно секретное сообщение.

– Говорите.

– С большим трудом нам удалось сфотографировать заминированные опоры железнодорожного моста через Одер в районе станции Альт-Кюстринхен. Сейчас этот мост служит основным средством сообщения немецких войск, находящихся на плацдарме. Если плацдарм удержать не удастся, то при отходе этот мост будет подорван. Эти снимки вас должны заинтересовать.

– Покажите их.

– Пленка еще не проявлена, она в фотоаппарате.

– Где фотоаппарат?

Немец неопределенно пожал плечами и, улыбаясь, сказал:

– Руський зольдат, цап-царап!

– Значит, у них был еще и фотоаппарат! – с негодованием воскликнул Дудинцев. – Капитан, что Вы скажете на это?

Тараненко шагнул к двери и громко крикнул:

– Чеботарева к подполковнику!

Через минуту на пороге появился Виталий. На его лице сияла обворожительная улыбка, он был готов принимать поздравления.

– Где фотоаппарат? – строго спросил капитан Тараненко.

– Какой фотоаппарат? – машинально переспросил Виталий, изменяясь в лице.

– Я спрашиваю, где фотоаппарат? – капитан сжал кулаки и стал медленно приближаться к разведчику.

– Будет фотоаппарат, через десять минут он будет здесь, – пролепетал Чеботарев, пятясь в дверной проем, потом сорвался с места и стрелой вылетел из комнаты.

– Черт знает, что у вас творится, – выругался Дудинцев и, глядя на Тараненко, добавил, – Ну капитан, доберусь я до вас. Вот с плацдармом покончу, займусь вами. Помяните мое слово.

Наступило неловкое молчание. Жмуренко заговорил первым:

– Пусть расскажут, как они совершили побег, как им удалось бежать самим, да еще и прихватить с собой нашего пленного разведчика?

Оба пленных солдата заулыбались, когда я перевел им эти слова. Вот что они рассказали. Виктор Кондрашов работал на кухне одного немецкого подразделения, колол дрова, чистил картошку, выносил помои, ухаживал за лошадьми. Когда Густав Фурман задумал побег, он открылся в этом своему товарищу Георгу, который сразу согласился, и они уже оба договорились прихватить с собой русского пленного солдата, чтобы убедительнее показать искренность своего поступка. Несколько дней Фурман внимательно приглядывался в Кондрашову, потом познакомился с ним поближе, стал давать папиросы и старался расположить его к себе. Это ему удалось. Но, когда они предложили ему бежать за Одер, то Виктор решительно отказался, он принял это предложение за провокацию, Фурман и Шефер выждали несколько дней и снова предложили участвовать в побеге и снова получили отказ. Тогда они заявили, что лодка готова, и они сегодня ночью отправляются к русским в плен. Тогда Виктор согласился. В два часа ночи они встретились в условном месте и незамеченными вышли на берег. Здесь в прибрежных кустах и зарослях они нашли заранее спрятанную ими лодку, благополучно переплыли Одер и сразу же попали в руки разведчиков.

– С нашим солдатом мы разберемся сами. А теперь выясни, что это за фотокарточка? На ней заснят Геринг, так ли это?

Я перевел вопрос и долго выслушивал их ответ. Когда я перевел их рассказ, то все присутствующие офицеры были удивлены. Оказывается оба они – футболисты из знаменитой Берлинской команды «Олимп». Много лет играют за Германию в международных матчах, играли в Норвегии, Дании, Швеции. На этой фотографии, про которую спросил Дудинцев, заснят момент вручения приза их команде. Вручает его ни кто иной как рейхсмаршал Герман Геринг.

– Вот оно что, – сказал Дудинцев, поглядывая на сидящих перед ним футболистов.

– Я, кажется, начинаю припоминать эту Берлинскую футбольную команду, – сказал Жмуренко и, повернувшись ко мне, продолжил:– Спроси, почему они такие знаменитости оказались на переднем крае?

– Тотальная мобилизация, сейчас всех забирают в армию, даже артистов, художников, писателей. А о спортсменах и говорить не приходится, – ответил Фурман.

– Не верю я им, ни на грош не верю! – Дудинцев встал и вышел в соседнюю комнату. Все поняли, что он пошёл звонить в штаб дивизии. Когда появился Чеботарёв с фотоаппаратом, на него никто не обратил внимания. Он молча положил фотоаппарат на стол и вышел.

Дудинцев долго просидел у связистов. Было слышно, как он громко кричал в телефонную трубку, с кем-то ругался, кому-то что-то доказывал и разъяснял. Когда он вернулся в комнату, то обвёл всех присутствующих недоуменным взглядом и сказал:

– У чёрт, а про футболистов-то я и забыл сказать. Ладно, сделаем это потом. Немцев надо немедленно доставить в штаб дивизии. И это сделаете Вы, – сказал Дудинцев, обращаясь ко мне. Я встал и вытянул руки по швам, – возьмите надёжных разведчиков и немедленно отправляйтесь. Да, смотрите, доставьте их целыми и невредимыми, за их головы отвечаете своей.

– Товарищ подполковник, футболисты сдались добровольно, согласно инструкции, я обязан выдать им удостоверения, подтверждающие этот факт, – сказал я.

– В дивизии решат. Эти «футболисты» не нашего ума дело. – Дудинцев повернулся к капитану Тараненко и сердито сказал: – Из дивизии сообщают, что в районе высоты 60,6 немцы готовят атаку. Почему наш штаб ничего об этом не знает?

Я понял, что командир пока включился в обычные текущие заботы войны, ему уже было не до нас и не до футболистов.

Весть, что разведчики поймали знаменитых берлинских футболистов, быстро разнеслась по соседним воинским подразделениям. Все хотели взглянуть на знаменитостей. Около штаба полка собралась целая толпа любопытных. Мы вышли из подвала, сопровождаемые десятками любопытных взглядов, уселись на повозку и тронулись в путь. Лошадьми управлял Иван Щербаков, наш неизменный конюх и возчик. Футболистов охраняли те, кто их взял, Чеботарев и Волокитин. Печенюк простудился и остался «дома». В моей объемистой полевой сумке хранились все их документы и вещи. Штаб дивизии находился в селе Дюррен-Зельхов, примерно в десяти километрах пути.

День выдался ясным и солнечным. Весна была в самом разгаре, снег стаял даже в самых темных оврагах и балках. Из-под прошлогодней листвы дружно пробивались молодые всходы. Со всех сторон доносилось разноголосое щебетание птиц. Даже не верилось, что рядом идет война и что здесь, в ее огне и дыму, каждый день сотнями гибнут люди, самые молодые, самые сильные.

Немцы сидели на повозке мрачные и отрешённые. Они угрюмо рассматривали местность, по которой мы проезжали, встречных солдат и замаскированные в складках местности огневые артиллерийские позиции. Они не были похожи на тех, вежливых и обаятельных солдат, которых я допрашивал в штабе полка.

Когда мы приближались к селу Дюррен-Зельхов, с неба послышался монотонный шум сотен работающих моторов. Шум этот нарастал с каждой минутой, становился всё могучее и грознее. Вот уже он слился в единый рёв, от которого в окнах трескаются стёкла, а у людей по спинам начинают бегать мурашки. Лошади, почуяв неладное, грозно храпели и всё время порывались пуститься вскачь. Щербаков едва сдерживал их.

Я поднял голову и высоко-высоко в ясном небе увидел широкую темную полосу, которая медленно надвигалась с севера. Если внимательно приглядеться, то можно заметить, что полоса эта состояла из бесчисленного числа отдельных темных точек, и каждая точка была не чем иным, как мощным самолетом-бомбардировщиком. Сколько их было, никто сказать и сосчитать не сможет. Как раз над нами эта полоса сделала широкую дугу и завернулась на запад. В голубизне неба исчезла голова этой полосы, а хвост еще не показался. Гнетущее парализующее чувство страха и своего бессилия охватило меня и моих товарищей. Но мы знали, что нам ничего не грозит: американские бомбардировщики заходят на очередную бомбежку Берлина. Это мы видели уже не раз. Немцы же проворно соскочили с повозки и бесстыдно начали метаться в поисках укрытий.

– Назад! – строго крикнул я, а Чеботарев и Хомяков схватили их за шиворот и усадили на повозку.

– Не бойтесь! – добродушно говорил Виталий немцам, – это американцы, наши союзнички, бомбить нас они не будут. А вот вашему Берлину не поздоровится, ведь они как раз на Берлин завернули.

– Да, да они летят на Берлин! – пролепетал побледневший, но уже оправившийся от испуга Фурман.

Мы остановились и, задрав головы наверх, долго смотрели на медленно плывущую в небе армаду американских бомбардировщиков. Неожиданно из-за соседнего лесочка вылетела стая небольших юрких самолетов с ярко красными звездочками на крыльях. Они прошли низко над землей и молниеносно скрылись за горизонтом.

– Это наши штурмовики, ИЛ- 2 называется, – продолжал Чеботарев тоном экскурсовода, – под шумок они сейчас зададут много перцу вашему брату на переднем крае. Машины хорошие.

Чеботарев повернул голову и посмотрел на пленных, те, ничего не понимая, утвердительно кивали головами. Щербаков и Волокитин, отвернувшись в сторону, беззвучно хохотали.

В Дюррен-Зельхове нас встретил майор Чайкин, начальник разведки нашей дивизии и забрал пленных.

– Расписка нужна, что мы в полной сохранности доставили пленных и их документы.

– Обойдешься без расписки, – весело ответил Чайкин.

…В особый отдел дивизии был доставлен и бывший разведчик нашего полка Виктор Кондрашов. После обстоятельной поверки он был признан невиновным, что попал в плен, и был направлен пулеметчиком, но в другую часть. Он воевал до конца войны, был ранен. После демобилизации вернулся в родную деревню в Саратовской области, где живет и по сей день.

…Примерно через месяц, в разгар Берлинской операции, на какой-то железнодорожной станции нас нагнал майор Чайкин. Он подошел к капитану Тараненко, хлопнул его по плечу и после традиционного обмена приветствиями, между прочим, сказал:

– Помнишь пленных футболистов? Так они не соврали, они на самом деле те знаменитые футболисты, но только в плен сдались не добровольно, а их послали с заданием втереться к нам в доверие и начать создавать группы «Обервольф» в нашем тылу.

– А что это такое? – спросил Тараненко.

– Что-то вроде немецких партизан.

– Немецкие партизаны в нашем тылу? – удивился капитан. – Что-то я о них ничего не слышал.

Он улыбнулся и зашагал дальше.

11 Агитация

Я уже говорил, что попал в разведку благодаря знанию немецкого языка. На своем опыте убедился, что такой человек очень нужен разведчикам. Он может на месте по горячим следам допросить пленного, изучить захваченные документы и оперативные карты врага и получить нужные нашему командованию разведданные о противнике.

Но у меня была еще одна обязанность. По поручению политотдела дивизии я проводил агитационную работу среди немецких солдат и офицеров, не пленных, а тех, которые сражаются против нас. Это общественная обязанность, а человек, который выполнял ее, назывался инструктором по агитации и пропаганде среди войск противника. В его обязанность входило распространение листовок, напечатанных типографским способом на немецком языке. Идут, к примеру, разведчики по спецзаданию в тыл врага. И ты идешь с ними с толстой пачкой таких листовок, и разбрасываешь их в тылу вблизи жилых землянок, на дорогах, у мостов, вдоль телефонных линий, так чтобы немецкие солдаты могли найти их и прочитать. Или забрасываешь эти листовки с помощью минометов специальными деревянными минами, напичканными такими листовками. Эти мины разрываются в воздухе над немецкими окопами и разбрасывают листовки.

Часто приходилось мне и моим товарищам вести агитацию с помощью рупора или громкоговорящей установки. Как это делалось практически и пойдет повествование в рассказе, который ты сейчас прочтешь.

Однажды, рано утром, к нам в комнату вошел маленький худощавый боец в длинной не по росту шинели.

– Алеша! Курский! Откуда ты взялся? – воскликнул я и бросился обнимать своего товарища.

– К тебе, принимай гостей, – ответил Курский мягким низким голосом.

– Раздевайся, будь гостем. Вот удружил, ну как тебя за это не благодарить, – суетился я.

– Постой, еще успеешь это сделать. Да ведь я не один, там во дворе еще двое.

Мы спустились по бетонной лестнице во двор, где у забора стояла груженая повозка. Лошадь, опустив голову, понуро жевала брошенный на землю клочок сена. Рядом с повозкой стояли два незнакомых мне солдата.

– Познакомься, это – Иван Богатиков, техник-радист нашей установки, а это – ездовой Марк Грибов.

Я радушно пожал руку молчаливым спутникам Алеши Курского.

– А это наша установка, – продолжал Курский своим приятным, я бы сказал музыкальным, голосом. Я всегда удивлялся, что у этого невзрачного на первый вид парнишки, такой бархатный голос. – Тебе с ней тоже надо познакомиться. Называется она ОЗС, что значит ОКОПНАЯ ЗВУКОВАЯ СТАНЦИЯ. Мощная, целый километр перекрывает. Это тебе не в рупорок кричать, надрываться, сидишь себе в блиндаже и спокойно говоришь в микрофон, а она, брат, твой голос усиливает так, что за километр в округе слышно.

– Постой, постой, так вы приехали, чтобы… – неуверенно говорю я, начиная кое о чем догадываться.

– Да, да, Андрюнин послал, сегодня ночью будет передача. У меня есть целая программа, рассчитанная на три часа вещания на противника.

В это время на лестницу выбежал Игнат Омельченко, дежурный по взводу разведчиков и позвал меня к телефону. На ходу я крикнул Алексею, чтобы он располагался во дворе, как дома, взял телефонную трубку и услышал голос капитана Тараненко:

– Скоро к вам прибудут агитаторы из политотдела дивизии, так вы их примите, накормите…

– Они уже здесь, товарищ капитан, – перебил я Тараненко.

– Хорошо, как стемнеет, вместе с ними приезжай в батальон Чернышова, я буду у него и вас встречу. За это время разведчики подберут участок, удобный для передачи.

На этом наш разговор закончился.

Алеша Курский мой старый фронтовой приятель, вместе с ним я начал свой боевой путь с Днепра в марте 1943 года. Тогда мы оба успешно закончили армейские курсы и получили удостоверения рупористов. Практику проходили по реке Вопец близ села Сафроново Смоленской области. Нашим оружием был жестяной рупор, точно такой, какой можно увидеть у капитанов речных пароходиков, которым они отдают команды во время швартовки и отчаливания. Ночью мы выбирались из окопов, подползали как можно ближе к траншеям противника и, приставив рупор ко рту, громко кричали выученный наизусть текст на немецком языке. Слышимость была плохой, фразы сильно искажались. Как правило, немцы сразу же открывали огонь из всех видов оружия, как только мы начинали агитацию. Сопровождаемые разрывами мин и свистом пуль, мы еле успевали уносить свои ноги. Отдохнув и глотнув несколько глотков теплой воды, мы переходили на новый участок, опять подбирались к немецким окопам и снова начинали передачу. Немцы снова открывали огонь, и мы снова бежали к своим окопам, предварительно заткнув полы шинелей за поясные ремни. Такая игра продолжалась целую ночь. Иной раз мы надрывали свой голос так, что потом несколько дней разговаривали только шепотом. Немцы не любили такие агитационные передачи и любой ценой пытались заглушить наши голоса. На мины и снаряды они не скупились. Да и наши командиры, честно говоря, не особенно жаловали нас. Они всеми силами старались переправить нас к соседям, мол, там и немецкие траншеи поближе, а наши окопы поглубже.

…Во взводе разведчиков мы отдыхали целый день, к вечеру запрягли лошадь и поехали на передний край. Нам удалось проехать через всё село Альт-Рюднитц и добраться до штаба 1-го батальона. Здесь встретили нас ласково: кто, откуда, почему именно на этом участке нужно вести передачу и так далее. Вопросы были неприятные, подковыристые. Курский привык к ним и к такому, так сказать, «прохладному» отношению. Он спокойно отвечал на все вопросы, в том числе и на явно оскорбительные.

– Немцев надо агитировать снарядами и минами, поверьте, это самая действенная агитация, – утверждал капитан Л.П. Трембак, заместитель командира 1-го батальона.

– Слова тоже неплохо действуют, испытал сам, иначе бы нас не держали, – ответил Курский уверенно.

В блиндаже появился капитан Тараненко, а за его спиной я увидел старших сержантов Ивана Прокопьева и Александра Хомякова.

– А, прибыли, – сказал капитан, но, увидев наши невесёлые лица, добавил, – почему носы повесели, почему не рады, ведь сегодня ваша ночь?

Мы промолчали. Смотрю я на нашего командира и удивляюсь, как у него всё ладно и складно получается. Всего несколько минут назад мы были здесь лишними, над нами подшучивали и посмеивались, а стоило ему появиться, как сразу всё изменилось. Мы оказались в центре внимания, все присутствующие изъявляют желание помочь нам. Капитан Трембак не только выделил нам двух бойцов для переноски аппаратуры, но даже решил сам заняться нашим размещением в блиндаже.

И вот мы, гружённые тяжёлыми ношами, идём на передний край нашей обороны по узким и извилистым ходам сообщения. Я несу динамик – десятикилограммовую металлическую чушку. Нести неудобно, динамик перекатывается по спине, цепляется широким раструбом за стенки окопа, бьёт по бокам и позвоночнику. Встречные солдаты, завидев нас, прижимаются к стенкам траншеи, стараются понять, что это за оружие мы несём, которого они ещё не видели. Наконец, мы достигли нашей цели – небольшого блиндажа на самой передней траншее, предназначенного для отдыха свободных от дежурств бойцов. На одну ночь этот блиндаж отдали в наше распоряжение. С удовольствием сбросил свою ношу на пол и вышел наружу. Ночь была звёздной и тихой, но луны не было видно. В траншее в огневых ячейках дежурили солдаты, наблюдали за противником, пулеметчики изредка посылали короткие очереди. В ответ с немецких позиций тоже раздавалась такая же пулеметная очередь или в небо взлетит осветительная ракета, вырывая из темноты куски местности. Редко откуда-то прилетали одиночные мины и звонко шлепались где-нибудь за окопом.

Я стою в окопе и смотрю в темноту, где скрывается противник. Пахло свежей землей, с Одера тянуло сыростью. Вдруг я замечаю, как справа на светлом еще фоне неба появилась и быстро исчезла черная точка. Да это же птичка, догадался я. Она улетела туда к немецким траншеям, для нее не существовало ни переднего края, ни войны вообще. Я постоял еще с минуту-другую и вернулся в блиндаж. Ящики уже были расставлены на нарах, чехлы сняты и валялись под ногами на земляном полу. Богатиков, встав на корточки, возился у батареи электропитания. Курский колдовал над усилителем: щелкал переключателями, дул в микрофон, крутил какие-то ручки. На щитке усилителя заманчиво горели разноцветные сигнальные лампочки. Разведчики, офицеры, и залезшие нахально в блиндаж любопытствующие солдаты стояли поодаль и молча наблюдали за работой радистов. Гордость за моих друзей-радистов, за себя, так как я считал себя причастным к этому делу, охватила меня. Вот какую сложную технику доверяют нам – бывшим рупористам, над которыми вы еще недавно посмеивались.

– Кажется все, – сказал Богатиков, выпрямляясь во весь рост и стукаясь головой о перекладину, – Осталось самое главное – установить динамик.

Все повернули головы в угол, где, поблескивая металлом, лежал динамик-громкоговоритель. Разведчики вызвались сделать эту работу, но Курский и Богатиков заявили, что установка динамика ответственное дело и никому не могут поручить ее. Себе в помощники они взяли старшего лейтенанта Грищенко, как знавшего лучше других нейтральную полосу на этом участке, и меня по старой дружбе. Грищенко убеждал радистов установить динамик на одном из деревьев, которые росли на нейтральной полосе метров в сорока-пятидесяти от нашей траншеи перед проволочным заграждением.

– Эти деревья наверняка уже пристрелены фашистами, может быть установить рупор прямо на кольях проволочного заграждения? – не соглашался Курский.

– Деревьев на нейтралке много, вы сами увидите, что это лучший вариант. Только не отставайте, я бегаю быстро.

С помощью разведчиков мы выбрались из траншеи на бруствер и оказались на нейтральной полосе. Впереди идет Грищенко, за ним Богатиков и Курский с громкоговорителем. Замыкающим иду я. На этот раз мне поручена катушка с проводами, которую я тащу на своей спине. Сейчас особенно чувствуешь, как тесно, грязно и неуютно в окопах и как хорошо здесь в поле. Какой чистый и свежий воздух! Он пропитан чарующим и опьяняющим запахом полевых трав. Так и хочется встать во весь рост, крикнуть диким голосом и побежать босиком по полю навстречу упругому ветру, как это мы делали в далеком детстве, когда гоняли совхозных лошадей в ночное. Но вместо ржания лошадей я слышу пулеметные очереди. Где-то в стороне разорвалась залетевшая мина, а слева от нас взвилась ввысь одиночная ракета. Я еле успеваю за своими товарищами – мешает катушка, она медленно со скрипом вращается у меня на спине, оставляя на земле размотанный провод. Если я начинаю передвигаться быстрее, катушка скрипит еще громче.

– Ну вот, смотрите дерево, – вполголоса сказал Грищенко, садясь на корточки перед куцей березкой. Курский качнул ее и сказал басом:

– Не годится. Колокол тяжелый, а это деревце слабое, к тому же оно в нескольких метрах перебито осколками, вот смотрите.

Ползем дальше.

– Сейчас должно быть еще одно дерево, – шепчет старший лейтенант.

Действительно, из темноты начало показываться большое ветвистое дерево. Богатиков первым подполз к нему, шлепнул его по толстому стволу и весело прошептал:

– То, что надо.

С помощью Алексея он ловко забрался на нижний кряжистый сук, из его рук подхватил динамик и куском проволоки крепко прикрутил его к стволу, подсоединил провода и спустился на землю. Потом он взял у меня катушку, приставил ее к дереву и тоже привязал ее куском провода.

Когда работа была закончена, он встал во весь рост и дважды обошел дерево.

– Немец что-то заметил, видите, уже два пулемета бьют в нашу сторону, – сказал Грищенко.

– Кажется, я слишком высоко задрал раструб динамика, весь звук будет уходить в небо. Так не годится, нужно переделать.

– Да, тише ты! – кричит на него Курский.

Но Богатиков еще раз залез на дерево, развязал крепление, повернул раструб динамика строну немецких окопов, откуда уже велась усиленная пулеметная стрельба, и снова надежно прикрутил к толстому шершавому стволу.

– Ну вот, теперь все, – сказал Богатиков, стоя во весь рост и оправляя помятую гимнастерку.

– Пошли! – скомандовал Грищенко и мы быстро, не пригибаясь, подгоняемые немецкими пулями, побежали к своим окопам.

– Ну, как? – спросил Тараненко, помогая встать на ноги свалившемуся на него старшему лейтенанту.

– Нормально. Только вот немцы нас засекли и постреливают.

– Ничего, сейчас замолчат, – сказал Курский и вдруг, перейдя на официальный тон, спросил: – Товарищ капитан, разрешите начать.

– Давайте подождем майора Чернышева, как ни как он все же здесь хозяин и с минуты на минуту должен объявиться.

– Ждать нельзя, уже одиннадцать часов ночи, немецкие солдаты скоро начнут расходиться по блиндажам, пойдут к себе в тыл, кого же мы будем агитировать?

– Если нельзя ждать, то начинайте, – согласился Тараненко.

Мы вошли в блиндаж. Богатиков повернул выключатель, и на панели вспыхнула красная сигнальная лампочка, стрелки приборов пришли в движение, где-то внизу загудел умформер. Курский пододвинул пустой ящик поближе к нарам и сел на него.

– Минут пять-шесть даю на прогрев ламп, а потом на полную мощность включу музыку, – пояснил он, выбирая пластинку.

– Пойдемте наверх, послушаем, – предложил Тараненко. Мы вышли наружу и прислушались.

Вдруг сильные аккорды музыки прозвучали над окопами. Музыка спокойно и величественно разливалась по полям и ложбинам, по блиндажам и траншеям и, наконец, полностью заполнила все окружающее пространство. Торжественная мелодия Бетховена заставила умолкнуть пулеметы и минометы, заставили сидевших в окопах людей отложить оружие, вытянуть шеи и прислушаться к ее звукам. Обедневшие души и ожесточенные сердца этих людей наполнились чем-то новым, еще неосознанным и непонятным, но радостным и одновременно печальным, от чего захотелось смеяться и плакать, любить и ненавидеть. Были задеты какие-то затаенные душевные струны, к которым давно – давно никто не прикасался, которые долго молчали и сейчас вот вдруг заиграли и запели, выворачивая наизнанку душу человека. То, что было далеким и забытым, стало вдруг близким и явственным, дорогим и значительным. Музыка! У каждого человека в сердце есть для нее место, у каждого человека с ней связано что-то дорогое, заветное. Музыка на войне! Сейчас она многим солдатам показалась каким-то чудом, свалившимся прямо с неба. Вот почему каждый сидевший в окопах солдат, который постоянно видит смерть и разрушение, вдруг понял, что есть другая жизнь не похожая на эту – мирная жизнь, о которой он только может мечтать.

Солдаты стояли в окопах, крепко сжимали огрубевшими руками винтовки и автоматы, и жадно вслушивались в звучащие в воздухе звуки. Их мышцы и нервы были напряжены, лица стали суровыми, а души наполнились воспоминаниями о далеком, но еще не забытом, родном доме. Прозвучал еще один мощный заключительный аккорд, и торжественная мелодия разом оборвалась. Вокруг стало тихо, необыкновенно тихо. Ни выстрелов, ни разрывов, ни стука оружия, ни человеческих разговоров. Наступила тишина, такая же величественная и торжественная, как только что отзвучавшая музыка. Никто не решался ее нарушить первым.

В этой глубокой тишине прозвучал спокойный голос человека, усиленный мощной аппаратурой:

– Внимание, внимание! Товарищи бойцы и офицеры! Начинаем передачу на немецком языке для солдат и офицеров противника. Просим усилить наблюдение и прекратить стрельбу из всех видов оружия.

Это голос Алёши Курского! Каким он был мощным, веским, убедительным! Даже не верилось, что обладатель этого голоса был маленький, безусый, стриженный наголо мальчишка.

Курский ещё раз повторил призыв и после небольшого перерыва включил «Камаринского». Воздух наполнился звуками весёлой, задорной, русской народной пляски. Осунувшиеся лица солдат постепенно расплывались в улыбках, в окопах возникали оживлённые разговоры, в такт мелодии послышались свист и похлопывания. Но вот музыка стихла и Курский начал читать текст на немецком языке:

– Внимание, внимание! Немецкие солдаты и офицеры! Послушайте, что сказал Сталин в приказе № 55 и расскажите об этом своим товарищам. В иностранной прессе иногда появляются утверждения, что советские люди ненавидят немцев, потому что они – немцы. Поэтому, якобы, Красная Армия не берёт в плен немецких солдат, что Красная Армия, якобы, имеет цель уничтожить немецкий народ и немецкое государство. Конечно, это явная ложь и злостная клевета на Красную Армию. У красной Армии нет расовой ненависти, потому, что она воспитана в духе братства, равенства и уважения всех народов. Нельзя забывать и о том, что в нашей стране наказывается всякое проявление расовой ненависти. У Красной Армии есть одна цель – вышвырнуть немецких оккупантов из нашей страны и освободить советскую землю от немецкого фашизма. Немецкие солдаты! Кончайте с войной и с Гитлером! Сдавайтесь в плен!

Отработанный слог, хорошая дикция делали передачу Курского качественной и доходчивой. Слушая его речь, я радовался за своего друга. Его громкие чёткие фразы слушали и немецкие солдаты. В начале чтения было тихо и спокойно. Но вот, из немецких окопов раздался винтовочный выстрел, потом второй, третий. Дробно ударил скорострельный пулемёт. С каждой минутой стрельба становилась всё сильнее и интенсивнее. Немцы стреляли только в одну точку, туда, откуда доносилась немецкая речь. Именно там сходились нити трассирующих пуль. Вскоре стрельба с немецкой стороны стала настолько сильной, что слова диктора было невозможно разобрать. Они тонули в грохоте выстрелов.

Курский выключил микрофон и, выждав минут десять, пока стихнет стрельба, включил музыку. На этот раз из рупора громкоговорителя разлеталась в округе задорная мелодия фокстрота:

«Танцуем, танцуем,

Танго, фокстроты, вальсы,

Поём о счастье песни,

Всех песней чудесней.

Кто танцев не любит,

Не любит песен звонких,

Тот время даром губит,

Блуждая в сторонке…»

Стрельба стихла, и снова в воздухе властвовала музыка весёлая, задорная. Курский знал по опыту, что немецкие солдаты любят музыку и когда она звучит, они не стреляют, а слушают. И он пользовался этим.

В блиндаже появился молоденький шустрый солдатик.

– Товарищ капитан, обратился он к заместителю командира батальона Трембаку. – Меня сержант Зайцев послал. Там немцы что-то сильно кричат, а что, понять никто не может.

– Ты почему боевое охранение оставил? Как ты мог? – набросился на него капитан.

– Я сегодня не в наряде, а к сержанту я просто так, в гости ходил. – Обиженно отозвался солдатик.

– Я покажу тебе, как «в гости ходить», на всю жизнь запомнишь! – Уже спокойно, без злости сказал Трембак, видя, что зря погорячился.

– Сходи, послушай, что там фрицы балакают. – Предложил мне Тараненко, толкнув меня локтем в бок.

– Есть, товарищ капитан, – отрапортовал я охотно и, взяв под руку солдатика, потащил его за собой вглубь траншеи.

– Автомат возьми. – Крикнул мне капитан вдогонку, не заметив, что я был с оружием.

По извилистой траншее мы поднялись вверх по склону. Солдатик бежал быстро, уверенно.

– Вот здесь, – сказал он, останавливаясь, и первым выбрался из траншеи на бруствер.

– Да тише ты, куда так торопишься? – Взмолился я, еле успевая за ним.

– Музыка скоро кончится и опять свистопляска начнётся. Надо спешить, тут немного осталось, метров пятьдесят, не больше.

Мой проводник опасался не зря. Как только кончилась музыка, Курский сразу без перерыва начал читать текст. Не торопливо, но обстоятельно рассказывал он о положении на советско-германском фронте. Он говорил, что Красная Армия в 70 километрах от столицы Германии, войска Союзников продвигаются вглубь страны, что дальнейшее сопротивление бессмысленно. Курский обратился к немецким солдатам с призывом: «Кончайте с Гитлером, кончайте с войной, добровольно переходите на нашу сторону. Этим вы сохраните свою жизнь для Новой Германии, для Германии без Гитлера и фашистов».

Мы не успели добежать до окопа боевого охранения, как снова вспыхнула стрельба. Стреляли не только из винтовок, автоматов и пулемётов, но и из миномётов. Мины летели через наши головы и разрывались там, откуда доносились слова призыва. Добежав до окопа, мы свалились на головы сидевших в них бойцов.

– Товарищ сержант, вот переводчика привёл, – крича в ухо, доложил командиру мой попутчик.

В узком, но глубоком окопчике, рассчитанном на двух человек, сейчас размещалось четверо. И всё равно во время миномётного налёта он казался нам широким. Грохот разрывов бушевал несколько минут. Кончился также неожиданно, как и начался. Снова наступила тишина, но в ушах всё ещё непрерывно звенела высокая нота.

– Концерт по заявкам, – сказал сержант Зайцев, разгибая спину и стряхивая с себя комки земли.

– Где здесь немецкие окопы? – спросил я, выглядывая из-за бруствера.

– Тут не далеко. Вон темнеет бугорок, видишь? Так их траншея проходит перед этим бугорком. Я внимательно посмотрел в указанном направлении, и, откровенно говоря, не заметил ни бугорка, ни немецкой траншеи.

Курский снова начал читать. Ему удалось произнести буквально несколько слов, как снова затряслась земля, и всё потонуло в грохоте разрывов. Миномётный огонь был на этот раз особенно интенсивным – немцы хотели заставить замолчать агитатора.

После окончания налёта, в воздухе снова зазвучала музыка. Курский поставил немецкую трофейную пластинку. Певец просил прелестную Марию подарить свою божественную улыбку, напомнил ей о встрече в замке Луция, сравнивая её, то с лучезарным светом солнца, то с блеском далёкой звезды.

Эта популярная у немецких солдат песенка-танго прозвучала в полной тишине, не было сделано ни одного выстрела. Сержант Зайцев, толкнув меня в бок, тихо сказал:

– Слышишь, опять кричат!

Вытянув шею, я внимательно прислушался и на ветру уловил довольно разборчивые возгласы, доносившиеся со стороны немецких траншей.

– Что они кричат? – спросил Зайцев

– Они просят ещё раз включить эту пластинку, они танцуют.

– Вот черти.

Но вместо музыки Курский снова начал читать агитационный текст. Он читал его быстрее обычного, стараясь в короткий промежуток затишья сказать как можно больше.

И тут началось! Словно из рога изобилия с неба посыпались мины и снаряды. В начале обстрела голос диктора ещё прослушивался между разрывами, доносились отдельные слова и даже фразы, но потом он потонул в море грохота, свиста и гула. Осколки снарядов проносились мимо, с диким воем врезались в землю. Мы прижались к самому дну окопа, сбились в один живой комок и каждый из нас думал и надеялся, что снаряд пролетит мимо. Вдруг среди этого адского хаоса раздался мощный гулкий удар, земля вздрогнула и закачалась. Это била тяжёлая артиллерия с левого берега Одера. Заговорила и наша артиллерия, а это всегда наполняет радостью сердца солдат. Наши артиллеристы били не только по переднему краю противника, но и по целям в глубине обороны – по миномётным и артиллерийским позициям, по штабам и перекрёсткам дорог. Дуэль длилась почти всю ночь, она то затихала, то вспыхивала с новой силой. Выбрав момент, мы с шустрым солдатиком выскочили из окопа и побежали к своей траншее. От прямого попадания во многих местах она была разрушена. Наши солдаты лопатами восстанавливали завалы и мы с трудом протискивались через них.

В блиндаже толпилось много народу. Здесь каждый разрыв тяжёлого снаряда отмечался тем, что сверху за шиворот высыпалась большая порция песка.

– А где же агитаторы? – спросил я у капитана Тараненко, заметив, что у выключенной аппаратуры не было никого.

– Ушли снимать громкоговоритель, – ответил капитан.

Вскоре в сопровождении разведчиков в блиндаж ввалились Курский и Богатиков. Богатиков попросил присутствующих посторониться и бросил динамик на пол. Но что это? Динамик был изуродован до неузнаваемости. Он был изрешечён пулями и осколками, а его раструб напоминал ромашку, с торчащими в разные стороны металлическими лепестками.

– Конец, нам здесь больше делать нечего! – сказал он и начал упаковывать аппаратуру.

Динамик, конечно, пришлось тащить опять мне. В чехол его засунуть не удалось, гильзой от артиллерийского снаряда я пригнул торчащие лепестки, завернул его в чехол и обмотал куском провода. Понёс я его на руках, как младенца.

Восточный край неба уже стал светлеть. Артиллерийская дуэль хотя и ослабла, но продолжалась. В небо продолжали взлетать осветительные ракеты. Прощание было коротким и не весёлым.

Проходя мимо двух солдат, дежуривших у пулемёта, я услышал сказанные им нам в след такие слова:

– Заварили кашу и уходят, а кто будет её расхлёбывать?

В эту ночь ни один немецкий солдат не перешёл на нашу сторону.

12 За «языком»

Иногда нашему командованию требуется срочно уточнить, какая воинская часть врага обороняется против наших войск, и не появились ли на этом участке фронта его новые части. Для этого нужно взять в плен солдата противника, а лучше офицера, прямо из его окопа. Такой пленный на языке генералов называется «контрольным», а все наши солдаты называют его просто «языком». Как правило, захват «контрольного» пленного поручают дивизионным или полковым разведчикам. Дело это не простое, даже для опытных разведчиков, особенно, если противник длительное время стоит в обороне и успел отгородиться минными полями и колючей проволокой в несколько рядов.

В нашей дивизии мастером по захвату «языков» считался разведчик Герой Советского Союза Александр Матросов. Когда после неоднократных попыток разведчикам не удаётся захватить пленного, то начальник разведки дивизии майор Ф.С. Чайкин приглашает к себе старшину АЛ. Матросова и говорит ему:

– Саша, позарез нужен «язык». Помоги.

– Если нужен, достану, – спокойно отвечает Матросов. В «дело» он брал двух-трёх проверенных и лично ему известных разведчиков и через несколько ночей приводил пленного. У него были свои навыки и методы работы.

В этом рассказе описывается, как разведчики 210 стрелкового полка в марте 1945 года ходили за «языком» и что из этого получилось.

Сегодня ночью мы идём за «языком». Вот почему на мельнице, где размещался наш взвод пешихразведчиков, не было подъёма, и каждый спал, сколько хотел. В помещениях и во дворе стояла какая-то особая тишина.

Я лежу на кровати. Проснулся давно, а вставать не хочется – приятно думать о своём доме, о далёкой и милой сердцу Сибири. Мои родители живут под Минусинском. Вспоминаю мать. Нет, не вспоминаю, а вижу как наяву, суетящуюся на кухне в затрёпанном клеёнчатом фартуке, с ухватом в руках. Вот из столярной мастерской вернулся отец. Стряхнув с рукавов опилки и повесив пиджак, он не спеша сворачивает самокрутку.

Затем открывает дверцу железной печки и пальцами достает из неё тлеющие угольки, тоже не спеша, прикуривает. Я всегда удивлялся, как ему это удавалось делать. Вот в комнату вбегают мои младшие сестрёнки Лида и Галя, и сразу она наполняется щебетанием и смехом. Я знаю, что за эти три с лишним года разлуки сёстры сильно подросли, повзрослели, стали уже девушками, а я всё ещё вижу их длинноногими девчонками. Много бы я дал, чтобы хоть одним глазком взглянуть на них, на мою мать и отца. Душа соскучилась по родному дому, по родным сибирским просторам, по всему русскому, мирному, что меня окружало в то, кажется, очень далёкое время, когда я был школьником.

Рядом на узкой койке посапывает Николай Барыбин. Во сне он поворачивается, кровать скрипит. Младший лейтенант Николай Барыбин возглавит сегодня операцию по захвату контрольного пленного. За стеклянной перегородкой в большой комнате спят те, кто будет участвовать в операции. Вот в комнате кто-то встаёт, одевается и выходит наружу. Я натягиваю на себя новенькую, только что полученную гимнастёрку, и открываю дверь. День выдался тёплым, хотя и не солнечным. Несколько разведчиков сидят за столом, завтракают. Филипп Зверев, пристроившись на перевёрнутой вверх дном бочке, старательно бреется трофейной бритвой. У нас во взводе поддерживалась хорошая традиция: на ответственные задания ходить побритыми и со свежепришитыми подворотничками.

Свободного времени было много, и каждый старался использовать его для отдыха и для подготовки к предстоящей операции. Пётр Матвейчук смазывал автомат, проверял, хорошо ли без перекоса заряжен диск. Потом осматривает гранаты – «лимонки», покачивает их на руке, словно взвешивает. Валентин Черных подгоняет обувь. Виктор Чурбанов отстёгивает от гимнастёрки ордена и медали и завязывает их в тряпочку. Некоторые разведчики на случай своей гибели пишут прощальные письма и отдают их Николаю Кузьмину. Если придут живыми, то с радостью разрывают эти письма на мелкие кусочки. Сегодня я тоже решил написать такое прощальное на случай своей гибели письмо. Вот его содержание:

«Здравствуйте дорогие родители и сестрёнки!

Я пишу вам это письмо и хочу, чтобы оно не попало вам в руки. Дело в том, что его отправят мои товарищи только после моей смерти. Сегодня мы идём на ответственное задание, кому-то из нас суждено отдать свою молодую жизнь за счастье нашей Родины. И это выпало на мою долю. Прошу вас и заклинаю – не плачьте, и не убивайтесь по мне. Особенно прошу мою дорогую мамочку. Ведь я погиб за вас, за нашу любимую Родину, за счастье всех русских людей. Знайте, что я честно и добросовестно сражался с ненавистным врагом и до конца выполнил свой долг. Иду на задание с чистым сердцем, с думой о вас мои родные! Завидую тем, кто будет жить после Победы. Ваш сын и брат Иван».

Незаметно прошёл день. Барыбин дал команду собираться в путь. Мы попрощались с товарищами, которые не шли на задание, расселись на повозки и покатили по знакомой дороге.

Передний край проходил по западной окраине села Альт-Рюднитц. Фашисты занимали оборону по вершинам холмов. Выкопали траншеи в полный профиль, отгородились минными полями, подтянули с другого берега Одера орудия и миномёты. Противник израсходовал все свои резервы, прекратил атаки и вкопался в землю. Но и у нас не хватило сил сбросить его в Одер. Каждая сторона временно перешла к обороне, накапливала силы, готовилась к решительной схватке.

Неделю назад командир полка подполковник Дудинцев поставил перед разведчиками задачу: во что бы то ни стало взять контрольного пленного. Это приказ сверху. Целую неделю мы вели наблюдение за противником, тщательно изучали его огневую систему, режим дня передовых подразделений. Объектом для нападения был выбран наблюдательный пункт, расположенный на высоком бугре, где постоянно дежурили два солдата, видимо, артиллерийские разведчики.

Мы досконально на местности изучили маршрут движения по нейтральной полосе. В группу захвата вошли самые смелые и решительные разведчики – Виктор Чурбанов, Виталий Чеботарёв, Александр Хомяков и Иван Прокопьев. Каждый из них имел за пазухой обрывок верёвки, чтобы связать пленного, и тряпку, чтобы заткнуть ему рот. Две группы прикрытия по пять человек в каждой, должна обеспечить работу группы захвата, её отход и в нужный момент поддержать её огнём, принять бой на себя. Одной группой прикрытия командовал старший сержант Леонид Разуваев, другой, в которую был включён и я, – сержант Филипп Зверев.

Солнце давно скрылось за горизонтом, и на землю опустились вечерние сумерки. Лошади бегут бойко, повозки то и дело встряхивает на неровностях дороги. Поглядываем на небо, появиться ли сегодня луна? Но пока всё в порядке – небо затянуто не очень плотным покровом облаков.

Штаб 1-го батальона располагался в обширном подвале одного из жилых домов села Альт-Рюднитц. Посреди накуренной комнаты стоял большой стол, заваленный схемами и картами. Вокруг него толпились офицеры. Здесь находились командир нашего полка подполковник М.П. Дудинцев, начальник разведки капитан И.А. Тараненко и много других офицеров.

– Располагайтесь пока в соседней комнате, – сказал нам Тараненко.

Мы ждали долго. Наконец, в комнату вошёл Дудинцев. Он был в кителе и без головного убора. Разведчики вскочили на ноги и вытянулись по стойке смирно. Дудинцев как-то по-стариковски махнул рукой и сел на табурет. Положил свои жилистые руки на колени и долго смотрел себе под ноги. Потом поднял на нас глаза и тихо, не по-командирски, проговорил:

– Сыны мои дорогие! Я посылаю вас на трудное, даже очень трудное дело. Возможно, будут жертвы. Без них, к сожалению, на войне не обойдёшься. Но вы должны понять, как нам сейчас нужен пленный, живой фашист. Посылаю вас к врагу не ради славы, не за наградами, а ради нашей общей Победы, которая уже не за горами.

И вот мы уже в первой траншее. С тревогой смотрю в темноту, в сторону вражеской обороны, откуда время от времени раздаются винтовочные и пулемётные выстрелы. Всё готово к началу операции. Я знаю, что в нашем тылу, у орудий и миномётов замерли расчёты, готовые по первому сигналу открыть огонь. Телефонисты припали к трубкам, ведут контрольные переговоры: «Вишня», «Вишня» – я «Берёза», как слышишь? Отвечай». Огромная невидимая пружина сжата до предела, достаточно спустить крючок – и она мгновенно придёт в движение. А на боевом взводе этой пружины находимся мы – пятнадцать молодых ребят, одетых в военную форму и названных гордым словом «разведчики».

В ноль часов тридцать минут покидаем траншею и по одному по-пластунски ползём на нейтральную полосу. Впереди Николай Барыбин, за ним в два ряда разведчики обеих групп прикрытия. Последними ползут Чурбанов, Прокопьев, Хомяков и Чеботарёв. В таком порядке мы будем ползти до самого подножья бугра, на вершине которого находится вражеский окоп с наблюдателями – наша главная цель.

На переднем крае тихо. Изредка из глубины обороны противника пролетит над нами снаряд и разорвётся где-то на окраине села. Справа за цепью холмов, время от времени взлетают осветительные ракеты. Слева от нас низина, она полого спускается к самому Одеру. Здесь особенно тихо, так как фашисты построили большое минное поле.

Прижимаясь к земле, ползём вперёд. От земли несёт знакомым с детства запахом пашни. Местами уже успела вырасти трава, мягкая и нежная. По коридору, сделанному заботливыми руками сапёров и обозначенному вешками, минуем наше первое минное поле. Сразу же за ним заграждение из колючей проволоки. Около него дежурят два сапёра, которые приползли сюда часом раньше. Они отвечают за проходы в минных полях и колючей изгороди. Ещё раньше мы сделали подкопы под изгородью, в которых одновременно могут проползти два человека. Но когда мы будем возвращаться обратно, часть проволочной изгороди сапёры оттащат в сторону, получится широкий коридор, через который можно проскочить целой группой. Эти сапёры должны зелёными ракетами обозначать места проходов. Отходить мы будем, конечно, под аккомпанемент вражеской артиллерии и миномётов. В этой суматохе нам будет нелегко найти правильный путь. Поэтому наш передний край будет тоже обозначаться белыми ракетами.

Осторожно, без спешки преодолеваем проволочные заграждения, затем и второе минное поле. Слева замечаю силуэт деревянной изгороди. Видимо, здесь было какое-то строение, война уничтожила его, а часть изгороди осталась. Это хороший ориентир, обозначающий вход в коридор.

И вот нейтральная полоса. Позади в окопах остались наши бойцы, от которых теперь мы отрезаны двумя рядами минных полей и колючей проволокой. Впереди лощина. За ней – огромное минное поле, поставленное противником на танкоопасном направлении. Ползём в той же последовательности. Впереди Николай Барыбин. Он часто останавливается, чтобы сориентироваться и послушать, что делается вокруг. Постепенно в темноте вырисовывается еле заметные очертания отдельно стоящего дерева. Это тоже наш ориентир. Мы проползли левее его в десяти-двенадцати метрах. Дерево сильно побито, макушка отсечена осколками снарядов, наклонилась и держится только на уцелевших нижних ветках. Война его тоже не пощадила. Почти под прямым углом пересекаем просёлочную дорогу. Но что это? Произошла непонятная заминка. Барыбин остановился и дал сигнал «внимание». Мы лежим неподвижно. Проходит несколько томительных минут. Автоматы наготове, глаза ощупывают темноту, уши навострены. Тревога была напрасной. Возможно, Барыбину показалось что-то. Мы снова ползём. Вот-вот должно показаться лодка. Через несколько минут видим её тёмный силуэт в низине. Лодка была кем-то брошена и лежала на боку, её хорошо было видно как нам, так и противнику. Фашисты изрешетили её всю пулемётными очередями, да наши бойцы тоже постреливали в неё. Лодка тоже ориентир. Сразу за ней начинается вражеское минное поле. В позапрошлую ночь к лодке добрались Барыбин, Чурбанов и Чеботарёв с двумя сапёрами, чтоб на месте уточнить границы минного поля и наметить пути подхода к объекту нападения. Дальше этого места никто не был. Делаем короткую остановку. Потом вся группа поворачивает вправо и двигается по краю минного поля. Пока всё идёт по нашему плану. Начинается подъём в гору, травы стало меньше, чаще стали встречаться камни и каменные плиты. Напряжённо всматриваемся в темноту. От нашего внимания не должны ускользнуть ни малейший шорох, ни слабая тень. Вот и подножье бугра, до вражеского окопа остаётся не больше полусотни метров. На «нейтралке» по-прежнему спокойно. Через неплотную завесу облаков просвечивается полная луна. На фоне светлого неба чернеет вершина бугра. Пришло время выдвигаться вперёд группе захвата. Обе группы поддержки слегка раздвинулись и пропустили четырёх разведчиков, на которых теперь возлагалась самая большая надежда. Теперь Виктор Чурбанов задаёт тон движению всех разведчиков. Николай Барыбин позади всех, он должен если не видеть, то чувствовать действия каждого разведчика и вовремя подавать нужные команды и сигналы. А у нас их разработана целая серия.

Ползти по каменистому склону труднее и опаснее. Порывистый ветер доносит со стороны противника запах дыма и гари. Стараюсь держаться как можно ближе к Валентину Черных, который ползёт впереди. За мной – Игнат Омельченко и Николай Шатов. В мою обязанность входит следить за правым флангом. Опасаюсь, что выйдем к вражеской траншее не в том месте, где нужно. Всё зависит от Чурбанова.

Неожиданно на фоне светлого неба, метрах в десяти-пятнадцати перед нами, вырастает по грудь тёмная фигура фашистского солдата. Несколько секунд солдат неподвижно стоит, видимо, прислушивается к ночным звукам. Потом медленно опускается в окоп. Моё сердце забилось тревожно и радостно. Ещё бы, такая удача! Фашист выдал себя с головой. Теперь мы точно знаем, где он находится. И не только это. Он даже не подозревает, что рядом с ним затаилась целая группа русских солдат. Иначе, он ни за что бы не высунулся из окопа.

Медленно, ох, как медленно, тянется время! Моё сердце громко стучит, нервы напряжены до предела. Не дай бог, если кто-либо брякнет оружием или зацепится за камень. Вот-вот что-то должно произойти. В этот момент в ночной тиши раздался ясный и чёткий немецкий окрик:

– Стой! Кто там?

И сразу я увидел несколько взметнувшихся вверх и тут же исчезнувших человеческих фигур. Послышался короткий глухой удар, приглушённый стон, затем длинный пронзительный вопль.

– Русс Иван! Русс Иван!

Как потом выяснилось, это закричал второй наблюдатель, случайно оказавшийся поодаль и теперь удиравший по траншее. Рядом слышим отрывистые немецкие команды, топот и звон оружия. В этом направлении летят наши гранаты. Воздух наполняется трескотнёй автоматов и разрывами ручных гранат. Я лежу рядом с Николаем Шатовым и стреляю короткими очередями. Там, где действует группа захвата, творится что-то непонятное. На фоне светлого неба то и дело появляются и исчезают силуэты людей, и не поймёшь, где наши, а где фашисты. Огонь противника становится плотнее. Зверев, Омельченко, Черных и Шатров тоже ведут усиленный автоматный огонь. Ждём красную ракету – сигнал отхода, но её почему-то нет. Видимо, группа Чурбанова ещё не закончила своё дело. Красную ракету должен дать Барыбин – это сигнал не только для отхода разведчиков, но и знак для Тараненко, который примет меры для обеспечения и поддержки огнём нашего отхода. Уже прошло много времени, уже позади нас слышаться крики и топот, не исключено, что это гитлеровцы, а красной ракеты всё нет. Не в силах больше сдерживать натиск противника, начинаем отползать. И вот мы бежим вниз. То же самое делает и вторая группа поддержки. Вот-вот должны ударить фашистские миномёты и орудия. За эти считанные минуты, пока там, во вражеском тылу, будет объявлена тревога, пока из блиндажей выскачут расчёты и откроют огонь, мы должны как можно дальше отойти от опасного для нас места. Слышу чей-то крик: «Сюда! Сюда!», и мы бросаемся в ту сторону. Я ещё не знаю, захвачен ли пленный. В такой суматохе это сразу не определишь.

Вот заговорила вражеская артиллерия, и вся долина наполнилась сполохами разрывов. Снаряды рвутся на нейтральной полосе с другой стороны бугра. Наш расчёт оправдан: фашисты обстреливают кратчайший путь от бугра к нашим позициям, а мы бежим по краю минного поля, по направлению к реке. Передний край наших войск обозначился цепочкой белых ракет, одна за другой взлетавших в небо. Среди них я увидел и две зелёные, указавшие нам проходы. Но почему они появились раньше времени? Они должны появиться только через десять минут после нашего отхода. Ведь их увидят фашисты, поймут, для чего они предназначены, и перенесут огонь именно сюда. А может быть, я просто потерял уже представление о времени?

Как только мы сбежали с бугра в низину, путь преградил мощный миномётный налёт. Пламя огня и разрывов несколько секунд бушевало перед нами. Мы залегли, но когда налёт кончился, мгновенно повскакали и бросились бежать дальше. И здесь я увидел, что Саша Хомяков с кем-то на пару (разглядеть того я не успел), волочил за собой связанного человека. «Ага, есть!» – радостно подумал я.

Свист пуль и грохот разрывов сопровождал нас на всём пути. Лодку проскочили – не заметили, видимо, сделали поворот раньше времени. Уже позади просёлочная дорога. Но чем ближе наши окопы, тем труднее определить проход через минное поле и проволочные заграждения. В два счёта можно напороться на минное поле. Даже дерево, служившее казалось бы, надёжным ориентиром, трудно найти в этом хаосе огня и дыма и отличить от поднятого взрывом столба чёрной земли. Новый миномётный налёт накрывает нас. Мины рвутся со всех сторон. Под отблеском разрывов вижу, как ребята падают на землю.

– Ложись! – раздался чей-то хриплый голос.

– «Языка» берегите! – вслед ему кричит Барыбин. И это была его последняя команда.

Несколько человек бросились на пленного, закрывая его своими телами от фашистских мин. Смерть пляшет вокруг нас, разрывы мин слились в один стонущий гул, земля дрожит и, кажется, вот-вот лопнет. Налёт кончился неожиданно, в ушах стоял звон, а мы всё ещё лежали на земле. Но вдруг разом все зашевелились, все повскакали на ноги, лишь младший лейтенант Барыбин продолжал лежать без движения. К нему подбежали двое, кажется, Разуваев и Шатов, подхватили под руки и потащили за собой.

Налёт разбросал нас во все стороны, и теперь каждый бежал, самостоятельно выбирая направление. Было лишь одно желание – скорее в траншею, скорее спрятаться поглубже в землю. Я потерял всякое представление о времени и о пространстве, бегу, не зная куда, лишь бы не отстать от бегущего рядом со мной человека. Под отблесками разрывов узнаю, что это Виталий Чеботарёв. Внезапно возникает деревянный забор. Сознание автоматически фиксирует, что мы отклонились вправо. С хода перепрыгиваем через этот забор, к нему подбегает ещё один разведчик и тоже перепрыгивает через него. Но вдруг валится на руки подоспевшего Виталия Чеботарёва. Это был Валентин Черных, пуля пробила его насквозь. Мы подхватили убитого разведчика и потащили его к проходу.

– Быстрее, быстрее! – кричит сапёр, приподнявшись с земли, и машет нам рукой.

Ещё одно усилие – и мы на бруствере траншеи. Нас подхватывают чьи-то сильные руки и опускают на дно окопа. И сразу стало как-то тихо и спокойно. Мне даже показалось, что стрельба прекратилась. Сверху на нас падают остальные разведчики. Последним спрыгивает в траншею Виктор Чурбанов. Слышу голос Тараненко, он просит рассредоточиться по траншее или пройти в блиндаж. Осторожно затаскиваем Валентина Черных в блиндаж, слабо освещённый коптилкой, и кладём его на плащ-палатку. Погиб рядовой разведчик Валентин Дмитриевич Черных. Он родился в 1922 году, воевал с 1941 года и был уже дважды ранен. Сюда же принесли Николая Алексеевича Барыбина. Осколок мины пробил ему правое плечо, он потерял много крови и был без сознания. Санинструктор тут же в блиндаже сделал ему перевязку, и его сразу же отправили в медсанбат. Рана оказалась тяжёлой, даже лечение в госпитале не помогло, он вскоре умер. Лёгкое ранение в ногу получил ещё один из сапёров, провожавший и встречавший нас у проволочного заграждения.

Пленного затащили в соседний блиндаж, положили на земляной пол и развязали руки. Фашистский солдат лежал на полу и не подавал признаков жизни. Тревожное беспокойство охватило разведчиков.

– Дайте скорее воды! – приказал Тараненко.

Кто-то торопливо отстегнул от пояса алюминиевую фляжку, послышался звук булькающей воды. Тараненко плеснул воду на бледное лицо пленного. Никакого эффекта. Тогда капитан стал торопливо расстёгивать его китель. Он нервничал, никак не мог расстегнуть пуговицу. На помощь ему потянулось несколько рук. Когда, наконец, китель был расстёгнут, все увидели, что грудь пленного была залита кровью. Фашистский солдат был мёртв. Наступило неловкое молчание. Все головы повернули к нам в ожидание, что скажем мы. Но нам сказать было нечего. Такого исхода не ожидал никто.

– Проверьте, есть ли у него документы, – тихо сказал капитан.

Документов не оказалось.

Кропотливая подготовка, опасность, которой подвергались разведчики, жертвы, которые мы понесли – всё это оказалось напрасным. Мёртвый, без документов «язык» был никому не нужен.

– Как же так? – растерянно проговорил Тараненко и вышел из блиндажа.

Усталые, грязные, в изорванных и пробитых пулями бушлатах, стояли мы, опустив глаза, готовые провалиться сквозь землю. В своё оправдание нам сказать было нечего.

…Контрольный пленный всё же был взят на этом участке фронта двумя сутками позже. Но это сделали не мы, а дивизионные разведчики во главе с командиром взвода 94-ой отдельной разведроты Героем Советского Союза старшиной Александром Матросовым.

13 Поединок

Снайпер – сверхметкий стрелок. У него и винтовка-то особая, с оптическим прицелом. Из такой винтовки он способен прицельно, без промаха поразить цель на большом расстоянии, почти до километра. Он выходил на передний край на «свободную охоту» за фашистами в одиночку, но чаще всего вдвоём с наблюдателем. Ещё в темноте перед рассветом снайперы занимали заранее подготовленное и тщательно замаскированное укрытие с хорошим обзором и целые сутки, затаившись и выжидая, охотились на фашистских офицеров, связных, наблюдателей, на пулемётные и артиллерийские расчёты, а также на немецких снайперов. Если на участке фронта появлялся советский снайпер, то жизнь в немецких окопах оказывалась парализованной, и фашисты принимали все меры, чтобы уничтожить его.

Наши снайперы пользовались заслуженным авторитетом у бойцов, каждый вел личный счет уничтоженных фашистов, а лучшие из них были удостоены звания Героя Советского Союза. Среди снайперов было немало женщин.

Были снайперы и у фашистов. Они тоже доставляли нашим бойцам много хлопот и забот.

Этот рассказ о том, как девятнадцатилетний разведчик нашего полка Петр Матвейчук во время одного наступления обнаружил немецкого снайпера, вступил с ним в нелегкий поединок и уничтожил его. Политотдел дивизии выпустил листовку с описанием этого подвига.

27 марта 1945 года началась наступление нашей дивизии по ликвидации немецкого плацдарма на восточном берегу Одера. Сколько хлопот доставил он нашим войскам! Почти два месяца наша дивизия вела упорные и непрерывные бои, а удалось ценой больших потерь только сузить этот плацдарм, оттеснить противника и запереть его на небольшом участке в излучине Одера. И вот сегодня в середине дня началась мощная артиллерийская подготовка немецких позиций. Она продолжалась всего тридцать минут, но за эти минуты были разбиты блиндажи, огневые ячейки, ДОТы и ДЗОТы.

Во время артподготовки разведчики сидели в траншее недалеко от наблюдательного пункта 1-го батальона и ждали, как и все стрелки батальона, команду на начало атаки. Старший сержант Иван Прокопьев, после ранения Николая Барыбина, был назначен командиром взвода пеших разведчиков. Сегодняшний бой был его первым боем в новой должности, и он хотел провести его наилучшим образом. Вдруг в траншее все зашевелилось и пришло в движение. «Значит, – подумал Прокопьев, – была подана команда приготовиться к атаке». Бойцы и разведчики стали подниматься, стряхивать с себя песок и пыль, поправлять ремни и лямки, проверять оружие и боеприпасы. Каждый боец подошел к тому месту, где заранее была вырублена ступенька в стене траншеи и поставил на нее ногу, чтобы в нужный момент быстро выскочить на бруствер.

– За Родину, в атаку, за мной! – крикнул командир взвода младший лейтенант Иванцов и первым выскочил из траншеи. Солдаты тоже выскочили из траншеи и, обгоняя друг друга, устремились к окопам противника.

Разведчики держатся в атаке отдельной группой. У них задача – первыми ворваться в траншею врага и уничтожить те огневые точки, которые окажутся уцелевшими после артподготовки. Стена огня и дыма быстро приближается. Разведчики стараются держаться ближе к этой стене, больше шансов захватить врасплох фашистских солдат. На военном языке это называется взаимодействием артиллерии и пехоты во время прорыва обороны противника. Но попробуй, подберись близко к рвущимся снарядам, даже если они свои! Бежавший впереди всех Алексей Волокитин, самый рослый из разведчиков, с размаху упал на землю. С его головы слетела пилотка и повисла на колючей проволоке. «Убит!»– мелькнуло в голове Ивана Прокопьева. Но Волокитин не был убит, его даже не ранило. Он просто запутался в сплетении тонкой проволоки, раскиданной на земле. Эти проволочные сплетения так и называются МЗП (малозаметные препятствия). Вслед за ним в проволоке запутались Александр Хомяков, Петр Матвейчук и другие разведчики.

– Стой! Проволока! – крикнул Леонид Разуваев, он сорвал с себя бушлат и набросил его поверх заграждения. Все остальные последовали его примеру. Затем вместе с подоспевшими саперами проделали широкий проход в проволочном заграждении и бросились в него. Вперед и только вперед!

Наша артиллерия перенесла огонь вглубь обороны врага. Облако пыли, сквозь которые бежали бойцы, неожиданно кончилось и совсем близко показалась вражеская траншея. Первым в нее ворвались разведчики. Траншея была основательно перепахана снарядами и минами. Завалы были такие, что местами невозможно было определить, где проходила траншея. Да, хорошо поработали наши артиллеристы.

Разведчики разбились на две группы и по уцелевшим участкам траншеи стали разбегаться в двух направлениях. Виктор Чурбанов, бежавший первым в одной из групп, заметил, как из-под груды земли выкарабкивался гитлеровский офицер с пистолетом в руке. Старший сержант, не останавливаясь, ударом сапога выбил из его рук пистолет и короткой очередью прикончил фашиста. Где-то поблизости застрочил вражеский пулемет. Скорее вперед! Разведчики выбежали на небольшой холмик и увидели посреди завалов каким-то чудом уцелевший вражеский пулемет, который вел огонь по нашим пехотинцам. Почти одновременно несколько автоматных очередей прострочили пулеметчика.

– У, гад! – выругался Виктор Чурбанов.

В этот момент на него набросился сзади неизвестно откуда появившийся гитлеровец и повалил на землю. Подоспевший Алексей Волокитин финкой прикончил гитлеровца.

Вот уже в траншеях появились и первые наши стрелки. То тут, то там все еще возникали короткие рукопашные схватки. Но все же фашисты оказали слабое сопротивление, так как большинство из них было погребено в разрушенных блиндажах и заваленных окопах. Первая траншея врага была полностью очищена от фашистов, и командиры рот приказывали бойцам окапываться.

– Танки! – крикнул кто-то.

Сразу же раздалось несколько выстрелов из противотанковых ружей. Танки выползали из клубов оседающего дыма и пыли. Толстые дульные тормоза и черные круглые отверстия на концах стволов придавали им зловещий вид. За танками в серой мгле еле просматривались человеческие фигуры – это в контратаку шла немецкая пехота. В бронированные машины полетели противотанковые гранаты. Несколько машин было подбито. Но остальные продолжали на небольшой скорости, чтобы не отстала от них пехота, двигаться вперед, на не успевших еще окопаться наших бойцов. Трудно бороться с танками врага без противотанковой артиллерии, которая еще не успела сменить свои позиции. Немецкие танки ворвались в занятую нашими бойцами траншею и начали утюжить ее. Немало наших бойцов погибло под гусеницами этих танков. Роты стали отходить. Отходили организованно, отбиваясь от наседающих гитлеровцев. В это время появилась батарея наших самоходных установок и огнем орудий подбила еще несколько танков врага, остановив их продвижение. Стрелки получили приказ занять новые позиции на нейтральной полосе и закрепиться. Усердно работая лопаткой, каждый боец стал окапываться там, где его застал приказ.

Разведчики оказались разбросанными по всему участку наступления и тоже стали отходить каждый самостоятельно вместе со стрелковыми ротами.

Разведчик Петр Матвейчук оказался в воронке от снаряда. Оглядевшись по сторонам, он заметил несколько наших бойцов, работающих лопатами и понял, что находится в какой-то стрелковой роте. Рядом в соседней воронке он увидел торчащий из нее ствол противотанкового ружья. Значит, там окапывается бронебойщик. Он посмотрел в сторону только что оставленных нашими бойцами вражеских траншей, убедился, что фашисты прекратили преследование, и стал соображать, что ему делать дальше.

– Ну, как устроился? – услышал он позади себя чей-то голос.

Он повернул голову и увидел лежащего на краю воронки старшего сержанта Михаила Кочуру. Он знал этого помощника командира стрелкового взвода еще раньше, встречался с ним не раз, когда сам служил в стрелковом батальоне.

– Да вот, обживаюсь, – неопределенно ответил Матвейчук, – а ты что здесь делаешь?

– Как что? Обхожу свой взвод, даю задание бойцам. А ты вот, плохую позицию выбрал. Отсюда тебе ничего не видно, фашиста прозевать сможешь…

– Да я здесь временно. Пережду, когда немного стихнет и пойду искать разведчиков. В бою увлекся, отстал. Может быть ты знаешь, где находятся разведчики?

– Нет, не знаю. Только ты сейчас отсюда никуда не выберешься, все равно окапываться надо. Послушай, а ты, случайно, из ПТР стрелять не умеешь?

– А что?

– Это на случай новой танковой атаки. Первый номер убит, а второй молодой, молдаванин. Совсем не опытный, растерялся, сам понимаешь, это его первый бой. Помог бы.

– Ладно, подумаю.

– Ну, спасибо. Молдаванин с ружьем рядом, тоже в воронке сидит. Ты бы перебрался к нему и вместе оборудовали бы огневую ячейку для стрельбы. Да, чуть не забыл, предупреждаю, у фашистов опять снайпер появился, будь осторожен. Мне на левый фланг надо…

– А где командир взвода?

– Убит. Я за него. Ну, я пошел. – Михаил Кочура, прижимаясь к земле, пополз к следующей воронке.

Матвейчук посмотрел на ползущего старшего сержанта и улыбнулся тому, как он «ходит» по переднему краю. В это время он увидел, как рядом с Кочурой поднялся невысокий столбик пыли – след вонзившейся в землю пули. По нему кто-то стрелял прицельно, но промахнулся. Не тот ли это снайпер, о котором говорил Кочура? Матвейчук навел трофейный бинокль на вражескую траншею и сразу же в его поле зрения оказался фашист, высунувшийся из окопа почти по пояс. Фашист смотрел как раз в ту сторону, где находился он – Матвейчук. Гитлеровец исчез в окопе и разведчик понял, что это был именно тот самый снайпер. Матвейчук стал наблюдать. Вот из дула винтовки, торчащей их окопа, показался дымок, и фашист тотчас снова высунулся из окопа. Таким способом он проверял результат своей стрельбы. Гитлеровец действовал нахально, самоуверенно, вопреки сем правилам войны, видимо, он считал, что в такую заваруху останется незамеченным.

– Спасибо, товарищ старший сержант, за предупреждение, – прошептал Матвейчук, – если этого гада не ликвидировать, то сколько наших бойцов погибнет от его выстрелов! Но как его ликвидировать? Подползти и бросить гранату? Под «шумок» снять фашиста можно. Жаль только, что рядом нет никого из разведчиков, кто бы поддержал его огнем, отвлек внимание снайпера. Мысленно Матвейчук уже наметил маршрут движения и даже выбрал место, откуда будет удобно бросить гранату. Но где взять поддержку? Без нее нельзя. Хорошо бы поговорить об этом со старшим сержантом, но тот «ушел» и когда «придет» – неизвестно. И тут разведчик вспомнил о противотанковом ружье! Вот она поддержка, о лучшей и мечтать не надо!

Выбрав момент, когда снайпер сделал очередной выстрел, Матвейчук резким броском перебежал расстояние, отделяющее его от соседней воронки, и камнем свалился с нее. В ней он увидел молоденького солдата, о котором говорил Кочура. В обнимку с противотанковым ружьем он неподвижно лежал на дне воронки. При появлении разведчика солдатик неохотно поднял голову и удивленно посмотрел на него.

– Послушай, что ты здесь делаешь? – возмутился Матвейчук.

– Отдыхаю. Наступать будем ночью, тогда не до отдыха будет.

Однако, солдатик быстро поднялся на корточки, поправил тяжелый патронташ и начал устанавливать ружье.

– Я покажу тебе отдых! – закричал на него Матвейчук. – А ну, давай окапывайся, живо! Да ружье из воронки не высовывай, сразу засекут.

– Лопатки нет, нечем копать, – оправдался молдаванин.

Но лопатка нашлась. Вместе начали работу. Он умело работал лопаткой, и они вскоре хорошо оборудовали огневую ячейку. Солдат оказался послушным и исполнительным. Матвейчук успокоился. Припав к окулярам бинокля, он стал тщательно изучать местность на предполагаемом своем маршруте. Вот он снова увидел снайпера. Серая дрожащая дымка размыла его очертания. Матвейчук вдруг подумал, а что если пальнуть по фашисту из противотанкового? Эта идея захватила его сразу. Молдаванин уже закончил установку ружья и Матвейчук скомандовал:

– А ну, дай-ка его мне.

Разведчик приладил приклад и осторожно навел ружье на вражескую траншею. Без бинокля ему было трудно определить, где именно находился снайпер. Первый выстрел он решил сделать наугад.

– Заряжай!

Солдат послушно вогнал в ствольную коробку непривычно большой патрон. Здесь все было непривычно: и длинно-предлинный ствол, и тяжелый и массивный приклад – не ружье, а целая пушка. С помощью молдаванина Матвейчук установил прицельную рамку.

– Возьми бинокль и проследи за результатом стрельбы.

Матвейчук тщательно прицелился примерно в то место, где, как ему казалось, высовывался снайпер и стал ждать.

– Показался! – крикнул ему молдаванин.

Матвейчук и сам заметил, что фашист высунулся опять из окопа. Петр посадил его на мушку и плавно нажал на спусковой крючок. Сильный удар в плечо отбросил его на дно воронки. Схватившись за ушибленное плечо рукой и, корчась от боли, разведчик подполз к солдату и спросил:

– Ну, как? Что молчишь?

– Мало…

– Что мало?

– Надо рамку еще поднять, пуля ударилась в землю. Недолет.

Молдаванин переставил прицел, а Петр Матвейчук снова взял в руки ружье. Он как можно плотней прижал приклад к плечу и обеими ногами уперся в выступ. Второй выстрел был тоже неудачным, но снайпер вел себя, как и раньше, и не обращал внимания на выстрелы. Матвейчук еще раз прицелился с особой тщательностью и стал ждать. Но вражеская мина неожиданно разорвалась в метрах десяти перед воронкой и присыпала Матвейчука землей. Протирая глаза и стряхивая с себя комки земли, разведчик сердито проворчал:

– У черт, так и убить может…

Матвейчук снова навел ружье и стал ждать появления снайпера. Сердце громко стучало в груди, глаза туманились от томительного ожидания. Боясь пропустить нужный момент, он ценой больших усилий, заставил себя замереть, не шевелиться.

– Ага, фашист выстрелил, сейчас высунется, – сказал солдат.

Матвейчук снова, не спеша посадил снайпера на мушку и очень плавно нажал на спусковой крючок. Раздался выстрел, и Петр увидел сам, как высунувшийся снайпер нелепо взмахнул рукой и упал в окоп.

– Есть, есть, ты попал, понимаешь, попал! – радостно закричал молдаванин. Он схватил Петра за руку и начал трясти её. Разведчик стоял на корточках и тыльной стороной ладони протирал заслезившиеся глаза. Его сердце восторженно колотилось в груди.

– Чего митингуете? – недовольно спросил Михаил Кочура, неожиданно скатившись в воронку.

–Товарищ старший сержант, он только что фашистского снайпера уничтожил! – выпалил солдат-молдаванин.

– Да, ну! Каким образом? – удивился Кочура.

– Третьим выстрелом, вот из этого ружья.

– Поздравляю с удачей… Жаль тебя отпускать, но начальник разведки уже тебя ищет, иди. – Кочура помолчал, потом добавил: – Хороший бы из тебя бронебойщик получился…

– Я и так не плохой, только не бронебойщик, а разведчик, – сказал Матвейчук и пальцем показал на грудь, где красовался значок «Отличный разведчик». С этими словами Петр пожал руку старшему сержанту и солдатику и выбрался из воронки.

14 Непредусмотренный вариант

На фронте фотографов не было, а каждый солдат мечтал сфотографироваться и послать свою фотокарточку домой на родину. Часто эта мечта оставалась так и не осуществлённой.

Разведчики нашего взвода тоже иногда подумывали, где бы им сфотографироваться на память. Сёла и города, которые они освобождали, были разрушены, предприятия и учреждения не работали, и в первые дни освобождения нечего было и думать о фотографировании. А когда жизнь в них наладится, когда откроются магазины, парикмахерские и фотографии, разведчики уйдут далеко вперёд.

А как хотелось послать домой с фронта фотоснимок бравого разведчика с автоматом в руках, с биноклем на груди, и с лихо сдвинутой на бок пилоткой! Какой фурор произвела бы эта фотокарточка в родной деревне, как притихли бы знакомые девчата, рассматривая её.

Оставался только один путь получения фотокарточек – найти трофейный фотоаппарат и самим заняться фотографированием. Мы так и сделали. Ещё на Одере. На мельнице, где мы жили, я оборудовал что-то похожее на фотолабораторию и сам стал делать любительские фотокарточки.

Сейчас, в наши дни, когда мы – бывшие разведчики собираемся вместе, то подолгу рассматриваем старые, пожелтевшие фотоснимки военных лет. Почти все они сделаны моими руками в ту памятную весну 1945 года.

Во время Берлинской операции разведчики хотели сфотографироваться у таблички с надписью «Берлин», которая устанавливается у въезда в столицу Германии. Я приготовил фотоаппарат, зарядил в него плёнку и стал ждать того момента, когда разведчики подойдут к Берлину. И дождался. Но фотографировать не пришлось. Мы постояли, повертелись около этой таблички, и пошли дальше. Почему? Об этом ты узнаешь, если прочтёшь этот рассказ.

20 апреля 1945 года через густой смешанный лес по просёлочной дороге к станции Тифензее двигались три фаэтона, запряжённые каждый парой породистых лошадей. Фаэтоны были на рессорном ходу, в центре возвышалась красиво отделанная кабина на три пассажира, по бокам на высоких резных подставках красовались изящные фонари. Колёса большого диаметра были обтянуты стальными ободами, а точёные буковые спицы придавали им экзотический старомодный вид.

В этих фаэтонах ехали разведчики. Они уселись не только на сидениях в кабинах, но и на козлах, подножках и даже на задней площадке, где обычно перевозили багаж. Почти тридцать человек умудрились разместиться на трёх фаэтонах.

Старший лейтенант Николай Степанович Фараонов, не так давно назначенный начальником разведки 210 полка вместо раненного и выбывшего в лазарет капитана И.А. Тараненко, сидел на козлах рядом с Иваном Щербаковым, который управлял лошадьми переднего фаэтона и сам по карте держал маршрут движения. Я сидел в кабине второго фаэтона и поглядывал по сторонам через застеклённые слюдой дверцы. На груди у меня вместо бинокля висел на тоненьком ремешке заряженный плёнкой трофейный фотоаппарат.

Шёл пятый день Берлинской операции. Уже были прорваны две мощные полосы обороны врага и разведчики, а за ними и весь полк, приближались к третьей, не менее мощной, полосе обороны. Впереди Берлин. До него оставались считанные километры. Бойцы нашей дивизии готовились к сражениям на его улицах.

Я сижу в кабине второго фаэтона не рядом со ст. л-м, как это было раньше, потому, что он опасается, как бы меня случайно не подстрелили фашисты. По его предложению в кабине, за закрытыми дверцами мне будет безопаснее. Охраняет он меня так потому, что все разведчики хотят сфотографироваться у таблички при въезде в Берлин. А сделать это могу только я. Мудрый ст. л-т предусмотрел даже и вариант на случай моего ранения или гибели. Он приказал своему ординарцу старшине Ивану Горшкову получить у меня инструктаж в обращении с фотоаппаратом. Горшков тоже сидел в кабине, но только в третьем фаэтоне.

Сколько раз командир полка М.П. Дудинцев отбирал у разведчиков «организованный» ими транспорт – в зимнее время сани, летом – телеги, всякого рода повозки и даже автомобили. Проходит некоторое время, и разведчики снова катят на колёсах. И вот сейчас они не идут пешком, как все пехотинцы, а едут на трёх фаэтонах, «реквизированных» у одного богатого немецкого бауэра.

Лошади неторопливо бегут по узкой лесной дороге, то поднимаясь на взгорье, то спускаясь вниз по пологому склону. Фаэтоны натружено скрипят и покачиваются на рессорах. Все разведчики с автоматами наготове внимательно следят за дорогой. В лесу тихо. Не слышно не только стрельбы и разрывов снарядов, этих постоянных спутников войны, но и обычного шума человеческой деятельности. Всё тихо, спокойно, мирно, даже не верится, что мы на войне и приближаемся к большому городу и ни к какому-нибудь, а к самой столице фашистской Германии. Но такая тишина обычно бывает недолгой и обманчивой.

Начался ещё один очередной подъём в гору. Лошади перешли на шаг и натянули постромки, Саша Хомяков, Виталий Чеботарёв и ещё кто-то спрыгнули с фаэтонов на землю. Вижу, что передний фаэтон, от которого мы немного отстали, поднялся на вершину холма и остановился. Я понял, что эта остановка нужна ст. л-ту, чтобы сориентироваться на местности. С вершины холма это сделать удобно. «Пусть помучается» – злорадно подумал я, обиженный, что он лишил меня этого права. Мы вплотную подъехали к фаэтону ст. л-та, и я невольно залюбовался открывшимся с холма видом. По правую руку от нас простиралась, насколько хватало глаз, широкая лесистая долина. К ней с холма вела дорога, по которой мы ехали. Там вдали, согласно карте, находилось большое озеро. Долина была внизу, значительно ниже того места, где мы сейчас находились. Слева от нас поднималась высокая безлесая гора и заслоняла собой всю южную часть лежащей перед нами местности. Впереди спуск к стоящему стеной лесу.

– Где же Берлин? – спросил ст. л-т Фараонов.

Но в этот момент раздался чей-то громкий истошный крик:

– Воздух!

Я случайно глянул не в небо, как обычно, а вниз, в долину, и сразу же увидел, тоже случайно, летящий ниже нас один единственный самолёт. Кажется, это был «Фокке-Вульф», с такой необычной позиции определить тип самолёта нелегко. Самолёт этот, как разбойник, шёл прямо на нас со стороны озера по дну долины, чуть ли не задевая колёсами вершины мохнатых сосен. Я увидел его в тот момент, когда он сделал резкий поворот вправо и стал огибать безлесую гору, поднимающуюся позади нас, иначе бы он непременно врезался бы в неё. Одновременно от самолёта отделилось и понеслось в нашу сторону несколько светящихся пунктирных точек.

Ни один разведчик после крика «Воздух» не успел даже повернуть головы, как вокруг нас стали рваться крупнокалиберные разрывные пули, выпущенные этим самолётом. Лётчик во время разворота успел выпустить всего одну короткую очередь и …промахнулся. Все пули прошли низко над нашими головами и врезались в склон холма. Врезавшись, они разворотили землю и подняли столб пыли, оглушив и напугав разведчиков и лошадей. Последние сорвались с места и неуправляемые, так как Иван Щербаков и другие ездовые, выпустили из рук вожжи, набирая скорость, понеслись по дороге вниз по склону холма.

– Держись! – слышу я голос Виталия Чеботарёва и вижу, как он сорвался с подножки и кубарем полетел под откос. Мою кабину болтает и сильно встряхивает на кочках и неровностях дороги. Замечаю,что на козлах, где сидело три разведчика, уже никого нет. В кабине тоже было пять человек, но они один за другим повыскакивали из фаэтона. Я остался один, двери открыты настежь, одна из них болтается на верхней петле и вот-вот отвалится, вторая то распахнётся настежь, то громко с треском бьётся о кабину. Чувствую, что фаэтон скоро перевернётся, а я всё ещё не решаюсь прыгать. Я зажал фотоаппарат между коленями, а сам обеими руками крепко вцепился в сидение. Если я выпрыгну, то от фотоаппарата ничего не останется. Я боялся не за себя, а за фотоаппарат, за наше общее дело.

Фаэтон стремительно несётся вниз к лесу, лошади, распустив постромки и вожжи, скачут во весь опор. Резкий толчок, я вылетаю вверх и больно ударяюсь головой о крышу кабины, потом снова плюхаюсь на мягкое обитое бархатом сидение, стараюсь ещё сильнее вцепиться в него. Левой ногой прижимаю автомат к полу, чтобы он не вылетел в раскрытые двери. Жду, что вот-вот фаэтон начнёт кувыркаться по склону холма. Но он, продолжая трястись и подпрыгивать, всё ещё был на колёсах.

Вдруг стало тихо. Это фаэтон, миновав крутой спуск, без сильных толчков на большой скорости нёсся по равнине к лесу. У меня сжалось сердце, сейчас он ударится о дерево и разлетится на куски. Но, лошади, завидев впереди себя стену леса, сами стали сдерживать свой бег. Снова сильный толчок, слышу глухой треск ломающейся оглобли, и фаэтон развернулся и стал плавно падать на бок. Я с трудом открыл дверцу, которая оказалась над головой, и вылез наружу. Прямо на меня нёсся с холма ещё один фаэтон, в котором сидел Иван Горшков. Я едва успел отскочить в сторону, как мимо пронеслись лошади и оба фаэтона с треском столкнулись. Из-под обломков вылез Иван Горшков, целый и невредимый, но страшно сердитый и злой, и ругал фашистов на чём свет стоял.

По склону горы врассыпную бежали вниз разведчики, они махали руками и что-то громко кричали. И тут я увидел стоящий в кустах на колёсах фаэтон, в котором ехал Фараонов. Иван Щербаков крепко держал под узды разгорячённых лошадей, а сам Фараонов подбежал ко мне и, переведя дыхание, спросил:

– Целый?

– Целый. Со мной ничего не случилось, отделался лёгким испугом. – Весело ответил я.

– А фотоаппарат?

Я спохватился и стал торопливо рассматривать фотоаппарат. Он тоже был, к счастью целым и невредимым. Сбегавшиеся с холма разведчики интересовались только тем, цел ли я и целый ли фотоаппарат. И когда узнавали, что для волнений нет оснований, начинали широко улыбаться и рассказывать друг другу о подробностях только что пережитого события.

…Началось это ещё на Одере. Однажды в комнату, где отдыхали разведчики, вбежал взволнованный старшина Горшков, ординарец капитана Татаренко и торопливо спросил:

– Где Иван?

– Какой Иван? – переспросил старший сержант Прокопьев, видя, как глаза старшины нетерпеливо перебегают с кровати на кровать.

У нас во взводе было много Иванов: красноармейцы Иван Кривошеин и Иван Щербаков, сержант Иван Григорьев, старший сержант Иван Прокопьев. Начальник разведки полка капитан Тараненко тоже был Иваном, да и сам старшина Горшков был тоже не кто иной, как настоящий русский Иван. Сплошные Иваны. Недаром немцы звали нас русских солдат – «Рус Иван». И это соответствовало действительности.

– Какой Иван? – снова спросил Иван Прокопьев.

– Иван Бывших!

– Он спит вон на той кровати у стены.

– Вставай, немедленно вставай, сейчас увидишь! – набросился на меня старшина, бесцеремонно стаскивая одеяла.

– Чего орёшь? Чего тебе надо? – огрызался я, недовольный его вторжением.

– Вставай, говорю, сейчас такое увидишь, что закачаешься. Ребята, держите его, а то он упадёт.

Разбуженные разведчики высовывали головы из-под одеял и тоже недовольно цыкали на старшину.

– Да, ну тебя, – отмахивался я от назойливого разведчика и снова с головой залез под одеяло, думая, что Горшков просто меня разыгрывает. В комнату, громко стуча сапогами, вбежал Игнат Омельченко и Василий Печенюк, держа в руках какой-то увесистый свёрток, Они торжественно положили свёрток на стол и стали медленно разворачивать его.

– Ну, Иван, получай подарок! Долго ты его ждал, наконец, дождался! – Сказал Печенюк, сверкая глазами.

Меня осенила догадка, в один миг я сбросил с себя одеяло, соскочил с кровати и очутился у стола.

– Постой, не торопись, – сдерживал мою прыть Игнат.

Когда он, наконец, развернул обёртку, то я увидел красивый, новенький, блестящий никелем фотоаппарат. Это был немецкий «Кодак», с раздвижными мехами, похожий на наш «Фотокор». Я чуть не закричал от радости, схватил его обеими руками и прижал к своей груди.

– Говори, что ещё надо, из-под земли достанем, – сказал Иван Горшков.

Иметь фотоаппарат было моей давнишней мечтой. Ещё в детстве, когда я был школьником, отец пообещал мне подарить фотоаппарат ко дню моего рождения. Тогда в моде были «Лейка» и «Фотокор». «Лейка» была дорогой фотокамерой, а вот «Фотокор» имели многие, в том числе и один мой школьный товарищ, сын заместителя директора нашего совхоза. Отец не выполнил своего обещания, но не по своей вине, просто тогда фотоаппараты были редки и он не нашёл его в магазине. Вместо фотоаппарата он купил мне велосипед, тоже отличный подарок. Очутившись на фронте, я всё время пытался раздобыть трофейный фотоаппарат, но всё как-то не получалось. Об этом желании знали все разведчики и тоже пытались помочь мне.

Горшков торопил меня, настаивал, ему не торопилось сейчас же начать фотографироваться. Что ему ответить? Хотя все считали меня знатоком в этом деле, но я сам не фотографировал, но хорошо знал всю технологию.

– Вот что, ребята, – начал я, – прежде всего нужна фотобумага, много фотобумаги.

Разведчики занялись поиском фотореактивов и фотопринадлежностей. У меня на столе росла их куча, не хватало только одного красного фонаря. А без него, по моему тогдашнему представлению, никак нельзя обойтись.

Кто-то высказал предложение, что фонарь можно сделать самим, было бы только красное стекло. Но где его достать?

–Ха! Красное стекло! Я знаю, где его можно найти, – воскликнул Вася Поченюк. – В детстве я не раз забирался на семафор незаметно от железнодорожного мастера и снимал с него красные и зелёные стёкла для самодельного калейдоскопа.

– Брешешь, – вступил в разговор Виктор Чурбанов, – на семафоре нет никаких цветных стёкол. Он семафорит своим крылом, на то он и семафор.

– Есть цветные стёкла, и красные, и зелёные – это для ночной сигнализации. Знаю точно, сам лазил.

Уверенность Василия Печенюка передалась всем разведчикам, и они стали соображать, где поблизости есть семафор… Конечно, на железнодорожной станции Цекерик. Она, можно сказать, рядом. Василий Печенюк, Игнат Омельченко и Иван Горшков, не мешкая подхватили свои автоматы и отправились на станцию.

Передний край проходил в непосредственной близости от станции. Все три батальона нашего полка вели на этом участке местные бои с противником за улучшение своих позиций. Солдаты копали траншеи, строили блиндажи, оборудовали огневые ячейки.

Разведчики незамеченными подползли к железнодорожному полотну и выглянули из-за насыпи. Метрах в десяти-пятнадцати от них высилась решётчатая конструкция семафора. Под его единственным крылом маячила металлическая заслонка с двумя круглыми прорезями, в которых отчётливо виднелись зелёные и красные блики. К разведчикам подполз незнакомый старшина-пехотинец (как раз по насыпи проходила траншея нашего переднего края) и сказал:

– А, разведчики. Зачем пожаловали?

– Ответственное задание. Не мешайте, – ответил Игнат, но спохватившись своей резкости, примирительно добавил: – Не поддержите ли нас огоньком? Вот на эту башню залезть надо.

– Почему не поддержим? Поддержим. Только скажите когда?

– Сейчас, немедленно.

– Надо командира роты предупредить. Так сразу нельзя.

Но едва разведчики высунулись из-за насыпи, как попали под сильный ружейно-пулемётный огонь. Пришлось ждать ночи. Под её покровом Василий Печенюк и Игнат Омельченко выползли на нейтральную полосу и стали приближаться к семафору. Игнат остался на земле у семафора, а Василий полез на него. Было так темно, что даже Игнат не мог различить фигуру своего товарища на решётчатой конструкции семафора. Медленно идёт время, а Печенюк всё ещё сидит на башне. Наконец, он спрыгивает и довольный шепчет Игнату:

– Всё в порядке, пошли.

Запыхавшиеся, потные, но довольные, они свалились с насыпи прямо на головы своих товарищей, держа в руках, как боевую награду, круглое стекло. Старшина-пехотинец взял его в руки, повертел и удивлённо спросил:

– И ради этой стекляшки вы рисковали жизнью?

– Ничего не поделаешь, надо! – Ответил Игнат, улыбаясь.

Красный фонарь после этого был изготовлен, и я стал пачками печатать фотокарточки с моих друзей-разведчиков.

…На опушке леса ст. л-нт собрал разведчиков, убедился, что никто из них не пострадал от налёта фашистского самолёта и приказал бросить фаэтоны, а лошадей отпустить «с богом». Так и сказал – «отпустить с богом». Навстречу передовому отряду он отправил двух разведчиков – Николая Шатова и Алексея Гладкова с наказом, передать майору Чернышову о случившемся.

Остаток этого дня был для нас не лёгким, правда, никто и не ожидал другого. В лесу было много отступающих и бродячих подразделений врага, на которые мы постоянно натыкались. Не успели мы пройти и километр по лесу, как встретили небольшую группу фашистских солдат, шедших нам навстречу походным маршем. Мы открыли по ним огонь из автоматов и стали заходить с флангов. Солдаты врага разбежались по лесу, от их преследования мы отказались, опасно. На этот раз ст. л-нт передал мне карту с маршрутом нашего движения в полосе наступления полка, и я вёл разведчиков через лес, ориентируясь только по компасу и этой карте. Наша ближайшая цель – железнодорожная станция Тифензее, а перед ней два узких продолговатых озера. Моя задача: кратчайшим путём вывести разведчиков, а значит и весь передовой отряд, в узкий проход между этими двумя озёрами в районе отметки 141.0.

В небе всё время кружили самолёты – наши и немецкие. Часто завязывались скоротечные воздушные бои. Фашистские лётчики не выдерживали длительного боя и с позором удирали за линию фронта. Наблюдать за воздушными боями не позволяли кроны деревьев и сама боевая обстановка. Несмотря на наше явное господство в воздухе, всё же фашистам удавалось бомбить наши наступающие войска небольшими группами самолётов, иногда даже одиночными. Сбрасывали они в основном мелкие противопехотные бомбы и обстреливали из бортовых пушек и пулемётов. Хотя существенного вреда нашим войскам такие налёты не приносили, но определённый урон всё же был.

К междуозёрному проходу мы вышли, когда на землю опустилась плотная темнота. Как мы и ожидали, фашисты встретили нас сильным ружейно-пулемётным огнём. Где-то здесь должен проходить внешний обвод обороны Берлина. Может быть, он проходит как раз по этому перешейку?

Фараонов немедленно послал двух разведчиков к майору Чернышеву с известием о встрече с немцами, приказал Ивану Прокопьеву с одним отделением держать под наблюдением весь перешеек между озёрами и по возможности определить, есть ли у фашистов укрепления, а сам с остальными разведчиками пошёл в обход одного из этих озёр. Я иду с ним.

– Представляю себе, как хорошо здесь отдыхать в мирное время, – говорит ст. л-нт, быстро шагая на юг вдоль берега.

– Товарищ ст. л-нт, Вас что-то на минорное настроение потянуло? – удивлённо отзываюсь я.

– Это естественно, ведь война идёт к быстрому концу, – сказал он, но потом вдруг резко изменил тон разговора, как это нечасто бывает, строго спросил меня: – Как называется это озеро?

– Чёрт его знает, сейчас посмотрю, – ответил я, недовольный его резким переходом от дружески-мечтательного настроения к официальному тону. Я вытащил карту, осторожно осветил её электрическим фонариком и с трудом прочитал название.

– Гаман, товарищ капитан, озеро называется Гаман. Оно небольшое, всего два километра в длину.

– Приказываю, марш-бросок: как можно быстрее выйти на южный берег озера и разведать, есть ли там укрепления. За мной, бегом марш! – скомандовал Фараонов.

Разведчики были удивлены, уж не шутит ли ст. л-т. Но он не шутил, первым побежал вперёд. Разведчики нехотя последовали за ним. Я был в свою очередь тоже удивлён и поражён такому решению ст. л-та. Такое случается не часто, а если сказать честно, то в первый раз за всё наступление с Одера. Ведь разведчики и так устали, как черти. Конечно, бежали мы не долго и перешли на быстрый шаг. Вдоль берега шла хорошая просёлочная дорога, правда, сильно извилистая, она то приближалась к самому берегу, то уходила далеко в лес. По ней-то и шагали мы за ст. л-том быстрым ускоренным шагом. Примерно через полчаса мы вышли на широкое магистральное шоссе с асфальтовым покрытием. Шоссе это, если верить карте, огибало озеро Гаман и выходило к станции. Фараонов остановился, дал возможность мне хорошо сориентироваться. Я выключил фонарики, ни слова не говоря, показал вытянутым пальцем вдоль шоссе на запад. Осторожно, один за другим, вытянувшись в цепочку, мы стали двигаться вперёд по обочине этого шоссе. Ст. л-т с револьвером в руке идёт первым. Ни одного огонька, ни одного звука. Только где-то позади нас изредка прослушивается отдалённый грохот артиллерийской стрельбы, а впереди, чуть-чуть левее уже вторую ночь подряд видим на низкостелящихся тучах полыхающее оранжевое зарево. Мы знаем, что полыхает оно над Берлином, но не знаем, горит ли он или освещён каким-то неестественным светом.

– Ребята, траншея! – воскликнул Виталий Чеботарёв, посланный вместе с Волокитным в боевой дозор.

Действительно, мы наткнулись на хорошо оборудованную траншею с огневыми ячейками и пулемётными гнёздами, В траншее и в блиндажах не было немецких солдат. Ни одного! Только теперь мне стало понятно, почему так спешил сюда ст. л-нт.

– Товарищ ст. л-нт, а где же фрицы? Куда они подевались? – шепотом спросил Матвейчук, недоумённо разводя руками.

– Подожди немного, сейчас появятся, – ответил Фараонов и потом вдруг громко и официально крикнул, – всем оседлать шоссе, занять удобные позиции для встречи фашистов. Живо!

Ответ ст. л-та, оказывается, не удовлетворил любознательности Матвейчука, он подошёл ко мне и задал тот же самый вопрос.

– Вот непонятливый, – ответил я недовольным тоном, – пойми же ты, немцы не успели занять эти позиции. На перешейке уже заняли, а здесь ещё нет. Мы их опередили. Конечно, они вот-вот появятся и ст. л-нт их хочет встретить, Теперь-то понял?

– Так бы и сказал сразу, – обиделся Матвейчук и стал устраиваться в траншее.

– Старшину ко мне! – слышу я голос ст. л-нта. «Какого старшину? Меня или своего ординарца старшину Ивана Горшкова зовёт ст. л-нт?»– подумал я, но на всякий случай отзываюсь:

– Товарищ ст. л-нт, я здесь!

– Возьми двух ребят, нет лучше трёх, и немедленно бегом отправляйся к Прокопьеву и приведи его сюда. Понял? Вместе с ним отправь кого-нибудь к Чернышову. Нет, лучше сам встреть его и тоже приведи сюда. По этому шоссе будем идти на станцию. Здесь удобнее. Выполняйте приказ.

– Слушаюсь, товарищ ст. л-нт, – отрапортовал я и потом крикнул, – Матвейчук, Чеботарёв и Печенюк ко мне!

Если перефразировать известную русскую пословицу, то можно утверждать, что разведчика тоже ноги кормят. Да, у разведчика должны быть сильные, крепкие и быстрые ноги. Сколько раз за эту войну они выручали меня. И вот сейчас нам предстоит пробежать эти два километра туда и два километра обратно. На всякий случай я отдал карту с маршрутом ст. л-ту, сейчас она ему будет нужнее, чем мне. «Полчаса туда, полчаса обратно» – прикидывал я мысленно – «Через час должны быть снова здесь». По той же извилистой дороге без приключений мы добрались до перешейка и нашли Ивана Прокопьева лежащим у дерева и посылающим одну очередь за другой из автомата в сторону противника.

– У них там укрепления, траншеи, блиндажи. Это мы установили точно, – сказал он.

– Ты что так палишь, патронов не жалеешь? – вместо ответа сказал я сердито. На самом деле, зачем впустую стрелять? Разбазаришь их впустую, а где и когда пополнишь? Впереди-то Берлин!

Прокопьев не обиделся на моё замечание, он только усмехнулся: – Беречь, конечно, надо, но только не всегда.

– Ст. л-нт приказал, оставить перешеек и всем перебраться к нему, Мы там вперёд немцев траншею заняли и шоссе оседлали. Понял? Пусть немцы думают, что они напугали нас, а мы зайдём в это время к ним с тыла. Вот он покажет, где находится ст. л-нт. – проговорил я, указывая на Петра Матвейчука.

– А ты куда?

– На встречу с Чернышевым, его тоже надо туда завернуть.

– Чего его встречать, когда он на подходе.

Это сообщение обрадовало меня. Батальон майора Чернышева я встретил буквально в сотне метров от разведчиков из группы Ивана Прокопьева и доложил ему результат нашей разведки и решение ст. л-нта. Сначала Чернышев не хотел делать крюк вокруг озера, но узнав, что фашисты на перешейке сидят в хорошо оборудованных окопах и неизвестна их численность, принял предложение разведчиков. Я выслал вперёд всю группу разведчиков, а сам остался с Чернышевым и благополучно привёл передовой отряд на шоссе. К этому времени Фараонов с разведчиками вёл бой с наседающими фашистами, которые хотели занять «свои» траншеи. Батальон Чернышева решил исход этого неравного для разведчиков боя. Фашисты были рассеяны по лесу, и путь на станцию был открыт.

Забегая вперёд, скажу, что здесь, по берегу озера Гаман, проходила укреплённая полоса обороны противника под названием «Внешний Берлинский оборонительный обвод». Но боя на ней не получилось: фашистские войска не успели занять её вовремя, и мы опередили их. А может быть, у фашистского командования просто не было этих самых войск.

– Ну как, целый? – спросил меня Фараонов, когда я подошёл к нему, шагавшему по тракту впереди всех разведчиков.

– Как видите, товарищ ст. лейтенант, целый и невредимый, – ответил я, польщённый, что ст. лейтенант проявил обо мне заботу.

– Да не ты, а фотоаппарат?

Я смутился своей недогадливости и стал осматривать фотоаппарат, который всё это время болтался у меня на шее. Честно скажу, что в этой суматохе я забыл о нём, а вот Фараонов помнил.

– Целый, товарищ ст. л-нт, фотографировать можно.

– Береги. До Берлина осталось не так уж много, видишь, как он полыхает.

Передовой отряд 210 стрелкового полка под командованием майора Г.М. Чернышева в 3.00 21 апреля 1945 года без боя занял станцию Тифензее. На станции было много немецких солдат, которые поспешно грузили железнодорожные вагоны. Я тут же допросил одного из взятых на станции в плен немецких солдат и выяснил, что в селе Фройденберг, которое находилось в трёх километрах северо-западнее станции, обороняется большое немецкое воинское подразделение. Чернышев выслушал моё сообщение и сказал:

– Ну и пусть обороняется, а нам надо поспать. – И он отдал команду на отдых.

Разведчики разместились в большом жилом доме в центре посёлка. Хозяева сбежали, бросив весь свой домашний скарб.

– Всем спать, – приказывает ст. л-нт, забираясь в широкую двухспальную кровать с перинами. – Завтра вступаем в Берлин.

– Сегодня, товарищ ст. л-нт, – поправляет его Алексей Волокитин, поглядывая на часы. – Уже светлеет.

– Тем более! – бормочет ст. л-нт, засыпая.

Я тоже улёгся в другую кровать, стоявшую в углу прихожей комнаты. Полевую сумку, электрический фонарик и фотоаппарат я положил на стол, стоявший рядом с кроватью у окна, и на всякий случай задёрнул занавеску. Автомат, гранаты и запасной диск, как обычно, положил под подушку, так надёжнее.

Разведчики затихают, постепенно смолкают разговоры, погасли папиросы, и дом наполнился храпом и посвистыванием. Я засунул голову между двумя подушками и заснул сразу, уставший и голодный с надеждой, что Николай Кузьмин к утру найдёт нас и привезёт нам завтрак.

Вдруг раздался мощный сотрясающий удар, земля вздрогнула и зашаталась, а сверху посыпались куски штукатурки. Мне показалось, что дом покачнулся и рушится. Взрывной волной меня сильно ударило головой о кирпичную перегородку, кровать вместе со мной отнесло в противоположный угол прихожей и ещё раз стукнуло о стенку. Я обхватил голову и, ничего не понимая, вывалился из кровати и на четвереньках пополз по полу, не зная куда. В ушах стоит несмолкающий сильный звон, который заглушает все остальные звуки. В глазах, сменяя друг друга, плывут разноцветные круги и полосы, а на виски давит страшная тупая боль и мне кажется, что эта боль вот-вот раздавит мою голову. Не слышу, а чувствую своим телом, что земля содрогается от взрывов, и я каким-то шестым чувством понимаю, что рядом рвутся тяжёлые снаряды или авиационные бомбы.

Сколько прошло времени от близкого взрыва, который оглушил меня, не знаю, но когда, пришёл в себя, то обнаружил, что сижу в той же самой прихожей, но под кухонным столом и с подушкой на голове. Несмотря на моё глупое и плачевное положение, мне всё же стало смешно над собой и я криво, превозмогая боль, улыбнулся. Скорее сбросил с головы подушку, чтобы никто из разведчиков не увидел её, ведь засмеют потом, и вылез из-под стола. В комнате, наполненной дымом, пылью и разлетевшимся пухом от разорванных перин и подушек, никого не было, все разведчики убежали в подвал. Оконные рамы были выбиты и валялись на полу. Стол, на который я сложил на ночь свои вещи, был перевёрнут, полевая сумка пробита осколком, а фотоаппарат валялся в дальнем углу прихожей. Я поднял его и ужаснулся – он был изуродован до неузнаваемости.

В прихожую вбежал Фараонов, а за ним и остальные разведчики. Они обступили меня.

– Целый? – с тревогой в голосе спросил капитан.

– Разбит вдребезги, вот посмотрите, – сказал я, протягивая капитану груду металла вместо фотоаппарата.

– Да не фотоаппарат, а ты? Мы все в подвал сбежали, а ты почему здесь остался? Ишь, какой храбрый нашёлся! – с возмущением отчитывал меня Фараонов, бесцеремонно ощупывая мои ноги, руки и грудь. Я быстро оделся, подхватил свой автомат, который не пострадал от взрыва, и вышел на улицу. Прямо перед домом зияла огромная воронка от разорвавшейся авиабомбы. Массивные каменные стены дома выдержали и спасли нас от неминуемой гибели. На улицах посёлка было много разбитых повозок, валявшихся лошадей со вспоротыми животами. Санитары спешно подбирали раненых красноармейцев и тут же на улице оказывали им первую помощь. Было уже светло и в небе резвились наши истребители.

В этот день, то есть 21 апреля 1945 года примерно в 18.00 местного времени разведчики во главе передового отряда с боями подошли к границе Большого Берлина. Наконец-то, мы добрались до заветной цели – до самой столицы фашистской Германии или, как тогда было принято говорить, до «логова фашистского зверя»! У въезда в небольшую улочку с одноэтажными домами, дворы которых утопали в цветах сирени, стоял невысокий столбик, на котором красовалась табличка с надписью «Берлин». Каждый разведчик с улыбкой подходил к этому столбику, трогал его руками, становился в позу, удобную для фотографирования, но сделать не удалось ни одного снимка, не чем. Но об этом никто из нас не пожалел. Фотоаппарат был исковеркан, а мы фотографы, Иван Горшков и я, были целыми. Такого исхода никто не ожидал, и такой вариант не был предусмотрен даже нашим мудрым старшим лейтенантом.

15 С белым флагом в руках

Парламентёры! Это смелые и мужественные воины, часто идущие на верную гибель, чтобы спасти тысячи жизней. Чем ближе Победа, тем чаше стали попадать в окружение немецкие части. Иногда большие, иногда маленькие. Разгром окружённых группировок врага неминуем и чем дольше они сопротивляются, тем больше несут потерь в живой силе. Наше командование во избежание не нужной гибели немецких солдат, руководствуясь гуманными соображениями, посылает к фашистам своих парламентёров. Обычно это небольшая в три-четыре человека группа людей во главе с опытным офицером. Как правило, в неё включается переводчик или офицер, знающий немецкий язык. С белым флагом в руках, без оружия, на виду у наших и фашистских солдат парламентёры идут в расположение врага. Встречали их фашисты по-разному. Иногда безжалостно по-зверски расстреливали их ещё на нейтральной полосе, не подпуская к своим окопам. Иногда встречали на подходе к окопам, завязывали глаза и доставляли к своему высшему командиру, который был вынужден вступить с ними в переговоры.

В конце апреля 1945 года мне, как полковому переводчику, тоже довелось в составе небольшой группы парламентёров идти в занятый фашистами костёл и вести с ними переговоры об их капитуляции.

Как это происходило, ты узнаешь, если прочтёшь ниже напечатанный рассказ.

25 апреля 1945 года войска двух фронтов – 1-го Белорусского и 1-го Украинского соединились у небольшого немецкого городка Кетцин, взяв в кольцо столицу фашистской Германии. Наша 82-ая стрелковая дивизия, пройдя по северным окраинам Берлина, форсировала реку Хавель и 26 апреля 1945 года с двух сторон – с севера и запада вплотную подошла к западному пригороду Берлина – городу Шпандау. В этот же день, примерно, в 20 часов по местному времени начался штурм этого города. 210 стрелковый полк наступал с запада на восток, сжимая кольцо окружённой группировки. Всю ночь с 26 на 27 апреля 1945 года на улицах Шпандау шли ожесточённые бои. Фашисты сопротивлялись неистово, зная, что они защищают свою столицу. Каждый городской квартал, каждый дом, которые они превратили в укрепления, каждый подвал, чердак и даже лестничную клетку приходилось брать с боем, а иногда и штурмом.

Разведчики полка действовали на главном направлении и продвигались вперёд по одной из центральных улиц. Улица была широкой и хорошо простреливалась, поэтому разведчики были вынуждены продвигаться через дворы и жилые дома, врывались в них через окна и двери иногда и через проломы в стенах. Немцы хорошо приспособили каждый угловой дом для обороны, заложив в нём окна мешками с песком и установив в них пулемёты и даже небольшие пушки. С чердаков били снайперы, которых приходилось в прямом смысле слова выкуривать из их гнёзд.

Разведчики во главе со старшим лейтенантом Фараоновым только что выбили фашистов из небольшого одноэтажного магазинчика на поперечной улице города и засели в нём. Фараонов позвал меня и сказал:

– Возьми кого-нибудь из разведчиков, поднимись на пятый этаж дома, – при этих словах он кивнул головой на жилой пятиэтажный дом, который мы только что покинули, – и посмотри, что там впереди нас темнеет, и откуда сейчас стреляют фашисты. Отсюда ничего не видно, а потому и ничего не поймёшь. Понял? Выполняй.

Рядом со мной оказался разведчик Анатолий Горбаток, который слышал приказ старшего лейтенанта. Я не стал повторять, а только легонько ткнул его кулаком в плечо и начал отползать назад. Через пролом в стене, сделанный немцами взрывом фаустпатрона, мы спустились в подвал жилого дома и по низу вышли на лестницу. В полной темноте мы бегом поднялись на верхний этаж. Бежали вверх уверенно, так как знали, что дом не имеет больших разрушений, и что в нём нет фашистов. Я нащупал дверь и прикладом автомата начал её вышибать. Мы знали, что сейчас, во время боя, все мирные жители скрываются в подвалах, и в закрытых квартирах никого нет.

Вдруг я неожиданно для себя услышал по ту сторону двери щелчок задвижки. Дверь приоткрылась. Я вставил автомат в щель, и держа палец на спусковом крючке, крикнул:

– Руки вверх!

В дверях стоял человек в очках и в домашнем халате. Падавший на него со стороны спины из комнаты слабый свет освещал его плечи, лысую голову и очки.

– Я не солдат и оружия у меня нет, чего вы хотите? – сказал он по-немецки спокойно, и как мне показалось, недовольно.

– Солдаты в доме есть? – спросил я тоже по-немецки.

– В доме – не знаю, а в моей квартире их нет.

– Тогда разрешите нам войти, – сказал я, делая шаг вперёд.

– Проходите, – сказал немец и посторонился, пропуская нас в обширную прихожую.

Появление нас – русских солдат с автоматами в руках, как мне показалось, не удивило хозяина квартиры, а наоборот, он вроде бы ждал нас и вот дождался. Он неторопливо закрыл дверь на защёлку и прошёл вглубь квартиры, не приглашая и не останавливая нас. В комнате, богато обставленной дорогой мебелью с картинами и коврами на стенах, с люстрой, свисающей с потолка, но не горящей огнями, было много народу, в основном, женщин и подростков. Они сидели на диване и стульях, а при нашем появлении встали и устремили на нас внимательные взгляды. Чувствовалось, что это была не типичная немецкая семья. На большом столе в центре комнаты в бронзовом старомодном подсвечнике горела единственная миниатюрная низковольтная электрическая лампочка. Я знал, что такими лампочками, питающимися от батарей и аккумуляторов, пользовались немецкие семьи, когда электросеть не работала. Все окна и двери, естественно, были плотно зашторены.

– Почему Вы и Ваша семья не в бункере? Это опасно, на улицах города идёт бой, – сказал я.

Хозяин квартиры, маленький сухонький старичок с лысой морщинистой головой, вынул руки из глубоких карманов бархатного халата, поправил очки и, не глядя на меня, неохотно ответил:

– Мы никогда не прятались в убежище. Даже во время сильных английских налётов.

– Почему?

– Скорее всего, из-за принципа. Если уж суждено умереть, то это лучше сделать в собственном доме, чем в душном подвале.

Я подошёл к балконной двери, дёрнул её за ручку и сказал резко:

– Погасите свет и откройте эту дверь.

– Там никого нет, там балкон.

– А мы никого не ищем, нам нужно выйти на балкон, только и всего, – ответил я с улыбкой.

Хозяин с трудом нашёл ключ в какой-то резной шкатулке, долго возился с разборкой светозащитного затемнения, и, наконец, открыл нужную нам дверь, предварительно выключив электролампочку.

Мы с Анатолием Горбатюком вышли на открытую площадку и увидели с большой высоты распростёршийся перед нами город. В глаза бросилось огромное играющее разноцветными огнями зарево над Берлином, который был впереди нас на расстоянии четырёх-пяти километров. Снизу долетали звуки ночного боя – грохотали автоматные и пулемётные очереди, хлопали винтовочные выстрелы, ухали сорокапятимиллиметровые пушки, которые артиллеристы выкатили на прямую наводку. То тут, то там, вспыхивали и гасли яркие точки – ночную тьму в разных направлениях пересекали пунктирные линии трассирующих пуль.

Я обратил внимание на возвышавшуюся впереди по нашему движению тёмную громадину каких-то строений.

– Что же это такое? – сказал я, указываю Анатолию на эти строения.

– Это один из корпусов завода «Сименсверке», – услышал я позади себя голос старика. Оказывается, он тоже вышел на балкон, хотя я этого не заметил.

– Завод этот действующий? В нём есть рабочие?

– Нет. Он разбит американской и английской авиацией, людей в нём нет, одна охрана.

– А это что там, вдали блестит и светится? – спросил я у старого немца, указываю пальцем на серебристую ленту. Я догадался, что это такое, даже знал почти точно, но мне хотелось, чтобы немец подтвердил эту мою догадку.

– Это река Хавель, а за ней сразу же начинается Берлин, – охотно ответил он.

– А что темнеет вон там, в узком месте на берегу Хавеля?

– Это крепость. Или её ещё называют цитаделью. Это старинное мощное укрепление.

Я хотел задать немцу ещё несколько вопросов, но в этот момент поблизости раздался хлёсткий удар, и всех нас обсыпало кусочками битого кирпича и пылью. Это ударилась в стену дома немецкая разрывная винтовочная пуля.

– Товарищ старшина, фашисты нас заметили и обстреливают! – предупредил Анатолий Горбатюк, прячась за массивные перила.

– Что вы делаете? Немедленно прекратите курить и бросайте сигарету! – возмутился я, заметив, что старик стоял на балконе с зажжённой сигаретой. – Идите в дом и закройте дверь.

– Это немецкий снайпер, – опять сказал я. – И бьет он вон из того трехэтажного дома, что напротив нас.

– Точно фашистский снайпер. Сколько их здесь? Надо немедленно доложить о нем капитану, – сказал я, – бежим вниз, нам здесь делать больше нечего.

В комнате было темно, я плотнее прикрыл балконную дверь, включил электрический фонарик, направив луч света в пол, чтобы никого не обидеть своей бесцеремонностью и сказал:

– Мы уходим, извините за вторжение. Будьте осторожны, из противоположного дома бьет фашистский снайпер.

– Ничего, ничего, пожалуйста, – ответил старик и поспешно открыл нам входную дверь.

Подвал дома был уже забит солдатами нашего штурмового отряда. Разведчиков мы нашли в том же магазинчике. Рядом со старшим лейтенантом Фараоновым лежал капитан Л.П. Трембак, заместитель командира штурмового отряда и оба в бинокли смотрели на противоположную сторону улицы. Видимо, они обдумывали план наступления. Я доложил Фараонову о результатах разведки, предупредил, что впереди полуразрушенные корпуса завода и доклад свой закончил так:

– Товарищ старший лейтенант, на чердаке дома на противоположной стороне улицы сидит фашистский снайпер и ведет прицельный огонь. Его надо обязательно уничтожить, а то во время штурма он убьет немало наших бойцов.

Пока Фараонов обдумывал мои слова и пытался рассмотреть место, где засел снайпер, я некоторое время боролся с собой, потом неожиданно для себя выпалил:

– Разрешите это сделать мне, ведь я точно знаю, где он скрывается. А в помощь прошу взять вот его – Анатолия. Он тоже в курсе дела.

Фараонов вроде бы и не слышал моих слов, о чем-то тихо разговаривал с Трембаком, но потом вдруг, как это часто с ним случается, резко, даже сердито, как будто я был в чем-то виноват, выпалил:

– Давай, действуй! Даю тебе полчаса, пока вот капитан не начал еще наступление.

Я попросил у ребят еще две гранаты, засунул их в боковые карманы своей длинной комсоставской шинели, кивнул головой своему напарнику Анатолию Горбатюку, и мы вместе стали выбираться из магазинчика.

На глазах своих товарищей даже умереть не страшно. Страшно другое – не выполнить задания, на которое ты же сам напросился. На меня вдруг напала минута малодушия и я даже мысленно стал ругать себя за свой длинный язык. «А вдруг я не справлюсь с этим фашистом?» – подумал я, и мне стало не по себе. Я стал себя уверять и успокаивать, что фашистский снайпер так увлечен своими делами, что не заметит, как я подберусь к нему с тыла. Самое главное сейчас – найти дорогу на чердак. Незаметно у меня прошли слабость и неуверенность, и я стал думать, как лучше и незаметнее подобраться к дому, в котором сидел снайпер.

Здесь внизу на мостовой улице, по которой мы сейчас ползли, оказалось светлее и виднее, чем там, на балконе пятого этажа. А может быть это уже рассвет? Ведь скоро наступит утро 27 апреля 1945 года.

Еще издали, рассматривая этот дом, я убедился, что он действительно кирпичный, трехэтажный с большими высокими окнами, но не жилой, как я предполагал раньше. На фронтоне его парадного входа виднелась вывеска, но разобрать надпись было невозможно. Видимо, в этом доме размещалась какая-то контора или бытовая мастерская. А это значит, что все ходы и выходы из него хорошо и надежно закрывались. В нем нет привычных лестничных клеток и маршей, по которым я собирался пробраться на чердак. Моя задача усложнялась.

Мы без особого труда переползли улицу и оказались у стены соседнего дома. Выглянув из-за угла, я долго наблюдал, чтобы уточнить, откуда бьет фашистский снайпер. И мне это удалось. Крыша трехэтажного дома, так же как и всех остальных, была очень крутой и покрыта красной черепицей. Из чердачных комнат через черепицу выходили четыре окна в виде небольших флигельков. Из такого флигелька, третьего по счету и стрелял фашистский снайпер. Оба дома и тот, в котором засел фашист, и другой, у стены которого мы сейчас затаились, выходили друг на друга глухими торцевыми стенами, поднимающимися до самого конька крыши. Я заметил, что внизу к торцевой стене соседнего дома была сделана небольшая, одноэтажная, застекленная со всех сторон, пристройка. А по стене была проложена пожарная лестница, которая наверху оканчивалась не то площадкой, не то балконом с дверью на чердак. Я обрадовался такой находке, хотя понимал, что подниматься по этой лестнице рискованно и опасно. Но другого выбора у меня не было.

– В случае чего, прикрой, – сказал я моему напарнику и перебежал к пристройке. Я заглянул через стекло вовнутрь, но было темно, и я ничего там не обнаружил. Пришлось еще раз перебежать на другую её сторону и по водосточной трубе подняться на крышу этой пристройки. Через некоторое время Горбатюк повторил мой путь и оказался на крыше рядом со мной.

– Видишь окно? – указал я ему на торец соседнего дома, у которого мы только что были.

– Вижу.

– Если заметишь в нем какое-нибудь движение, стреляй сразу. Только из этого окна, единственного на всей стене, фашисты могут снять меня с лестницы. Конечно, если они там есть. Понял? И еще, обратно я буду возвращаться другим путем, постарайся найти меня и встретить.

– Добро, – ответил Горбатюк и лег за высокий козырек входа.

Только теперь я обнаружил, что пожарная лестница, проложенная по стене дома, почти на два метра не доходила до крыши пристройки. Я смог только дотянуться и взяться обеими руками за ее нижнюю ступеньку, но подтянуться и залезть на нее я не сумел. Мешала тяжесть оружия и боеприпасов. Я позвал Горбатюка, который подставил мне свои плечи и помог забраться на металлические прутья лестницы. Дальше дело пошло проще, я быстро поднимался наверх, но постоянно чувствовал, что в любой момент может раздаться автоматная или пулеметная очередь или даже одиночный винтовочный выстрел и я камнем свалюсь с этой высоты на крышу пристройки. Но когда я на несколько секунд замирал на лестнице, обхватив холодный металл обеими руками, чтобы перевести дыхание, я с тревогой смотрел на это единственное тёмное окно на торцевой стене соседнего дома. Мои силы быстро таяли, и подъём резко замедлился. Я чувствовал, что фашисты могут меня и не заметить, потому что громада соседнего дома заслоняла собой всю торцовую часть дома и отбрасывала тень от берлинского зарева. Но, когда я всё же поднялся на верхнюю площадку, то стал, как мне показалось, виден со всех сторон. Тень от соседнего дома уже не доставала до этого места. Выбравшись на площадку, я толкнул ногой дверь на чердак, но она оказалась запертой. Я толкнул её ещё сильнее – никакого эффекта. Внутри у меня всё похолодело. Некоторое время я стоял в полной нерешительности, не зная, что делать и что предпринять и ужас моего положения стал медленно заползать в мою душу. Я понимал, что воспользоваться гранатой для взрыва двери, я не могу, потому что мне самому некуда спрятаться от её осколков. Кроме того, фашистский снайпер услышит взрыв, поймёт в чём дело и примет меры. Внезапность моего нападения будет раскрыта. Что же мне делать?

«Спокойно, возьми себя в руки и помни, что нет безвыходного положения, а есть безвыходные люди» – прошептал я, как молитву, наставление старшего лейтенанта. Я прислонился спиной к двери, чтобы осмотреться и подумать о своём положении и почувствовал, что дверь не заперта плотно, хлопает от моих толчков спиной. Я внимательно осмотрел зазор между дверью и косяком и понял, что держит её не замок или защёлка, а что-то тяжёлое и массивное, чем она подпёрта изнутри. Мне удалось просунуть в щель ствол автомата и, воспользовавшись им как рычагом, нажал на приклад. Дверь подалась, внутри чердака что-то заскрипело и образовалась широкая щель, в которую я уже просунул приклад автомата. Мне удалось раздвинуть дверь настолько, что в неё пролазила моя голова, а дальше, сколько я не старался, ничего сделать не мог. Дверь не поддавалась больше ни на один миллиметр. Мне ничего не оставалось делать, как снять с себя ремень и шинель и обвешанные на мне гранаты и запасной диск. Ещё в детстве я уяснил на собственном опыте, что если в какую-либо дыру или щель пролазит твоя голова, то при определённом умении и ловкости ты можешь пролезть и сам. Действительно, мне удалось с трудом протиснуться в эту щель, затащить на чердак своё имущество и снова одеться. В чердачной комнате было темно, только оранжевым слабым светом выделялось небольшое оконце, первое по счёту, а фашист стрелял из третьего. Значит, если на чердаке комнаты, то мне нужно пройти ещё две двери. Следующая дверь оказалась не запертой, и я через неё проник в соседнюю комнату, открыл ещё одну дверь и увидел его. Точнее говоря только его зад и ноги. Туловище и голову фашистского снайпера закрывала круто поднимающаяся вверх черепичная крыша. Фашист почти наполовину влез в оконный флигелёк и опирался ногами на подставленный ящик. Раздался гулкий выстрел, и я увидел, как ещё дымящаяся гильза упала к его ногам. Этим выстрелом фашистский снайпер наверняка подстрелил кого-то из наших бойцов. Меня охватила непонятная ярость, я даже почувствовал дрожь в руках, захотелось броситься на фашиста, схватить его за горло и задушить своими руками. Но я сдержался, справился с охватившим меня волнением и заставил себя, как учил старший лейтенант, действовать разумно и последовательно. Я вытащил из кармана две гранаты и бросил их одну за другой под ноги фашисту, а сам спрятался за широкую дымовую трубу. С небольшим промежутком прогремели два взрыва. Дверь, через которую я бросил гранаты, была выбита взрывом, часть крыши проломанной и куски черепицы обрушились на пол чердака. Вся комната наполнилась едким дымом. Для страховки я бросил в заполненную дымом комнату ещё одну гранату и после её взрыва, забежал в комнату и увидел лежащего на полу мёртвого фашиста. Поодаль валялась его винтовка. Плетёная корзина лежала на боку, из неё выкатились на пол побитые и целые бутылки, хлеб, и консервные банки. Фашист, видимо, обосновался на чердаке надолго. Но я ему помешал. Я быстро поднял винтовку и, задыхаясь от дыма, стал искать выход из чердака. С трудом я отыскал его, но ещё труднее было сдвинуть с закрытого люка громоздкий деревянный шкаф, которым фашист забаррикадировал чердак. Подняв железную крышку люка, я спустился по винтовой лестнице на третий этаж, по парадному порталу сбежал на самый низ. Очередью из автомата разбил большое витринное стекло и вылез через него на улицу. Здесь я сразу же увидел бегущего навстречу мне Анатолия Горбатюка.

– Ну, как? – спросил он, беря из моих рук трофейную винтовку.

– Всё в порядке, фашистского снайпера больше не существует, – радостно воскликнул я. Но в это время над нами прошла пулемётная очередь, может быть, даже выпустили её наши пулемётчики, мы распластались на тротуаре. А я продолжал: – Пришлось бросить три гранаты. Понимаешь, боялся что выживет.

– И правильно сделал, – согласился Горбатюк, отползая за угол дома. Через улицу бежали стрелки и вели огонь извинтовок, их поддерживали наши пулемётчики, стреляя по чердакам и окнам домов, где сидели фашистские солдаты.

– А где наш взвод? – спросил я.

– Не знаю, надо искать, – ответил Горбатюк, и мы оба побежали вслед за наступающими бойцами.

За уничтожение фашистского снайпера на улице города Шпайдау сразу после окончания войны мне был вручён второй орден Красной Звезды, а Анатолий Горбатюк, который рискуя жизнью, сопровождал меня и сильно помог мне в этом деле, даже не получил благодарность. Больше того, через несколько минут после этого, во время штурма заводских ворот разведчик Анатолий Денисович Горбатюк будет убит. Такие несправедливости и нелепости на войне случаются не редко. Ещё от своего отца – старого царского солдата, я слышал старинную поговорку – «У кого грудь в крестах, а у кого голова в кустах». На войне у солдат бывают разные судьбы. Это и называется солдатским счастьем или несчастьем.

Мы бросились догонять разведчиков, но в суматохе уличного боя с постоянно меняющейся обстановкой, сделать это не просто. Нашли мы их в кювете объездной дороги перед проходной завода, корпуса которого я видел с балкона жилого дома.

– Товарищ ст. лейтенант, фашистский снайпер уничтожен. Вот его винтовка, – сказал я, указывая рукой на мой трофей, который всё ещё таскал Анатолий.

– Знаю, молодец. Мы слышали твои взрывы, после боя доложишь обстоятельно, а теперь давай включайся в наше дело, – ответил он. Он был занят разговором с Иваном Прокопьевым, командиром взвода пеших разведчиков, и мне показалось обидным его недостаточное внимание ко мне после того, что я сделал. Я обиделся и про себя решил: «Ну и пусть, больше никуда не пойду. Никакой инициативы, буду делать только то, что прикажут». Конечно, такого настроения и напускного упрямства хватило у меня на несколько минут.

Перед разведчиками возвышались тёмные корпуса огромного завода. Его опоясывала и уходила в темноту высокая, глухая кирпичная стена. И я подумал, как мы будем перелазить через неё, что бы проникнуть на заводской двор. Хорошо бы её разрушить фаустпатроном, но фаустпатрона я не вижу ни у кого из разведчиков. Чуть левее вижу приземистое одноэтажное здание проходной, радом с которым высокие узорчатые ворота. На фронтоне их красуется полукруглая вывеска «Сименсверке».

– Отдай мне её, – попросил Виталий, который держал в руках трофейную винтовку с оптическим прицелом и внимательно рассматривал её. – Как-никак я снайпер.

– Пожалуйста, бери. Она мне не нужна, – ответил я охотно.

Я понял, что ст. лейтенант уже в деталях договорился с командиром штурмового отряда майором Чернышовым о предстоящем штурме заводских ворот и проходной, и ждал сигнала для атаки. Вот заговорили два наших станковых пулемёта, в небо взвилась красная ракета и ст. лейтенант негромко скомандовал:

– Ребята, вперёд! – и сам первым бросился через пустырь, отделяющий разведчиков от проходной завода. Мы с Анатолием Горбатюком, ещё не успев как следует отдышаться и разобраться в обстановке, тоже побежали за разведчиками. А разведчики рассыпались по пустырю и с нескольких сторон приближались к заводской стене. Вот уже несколько человек укрылись под её высоким отвесом, бегут к воротам. Я бегу за Горбатюком и думаю: не отстать бы. Хорошо, что у меня нет лишнего груза – трофейной винтовки. Что бы я с ней делал? Проходная без окон, но у неё несколько входов, в которые сейчас вбегают разведчики. Многие из них столпились у ворот и безуспешно пытаются открыть их. Кто-то карабкается вверх по согнутым в узоры металлическим прутьям. Мы с Анатолием подбежали как раз к этой группе и, забросив автоматы за спины, тоже полезли вверх. Только теперь я заметил, что со стороны заводского корпуса, видневшегося в глубине двора, ведётся обстрел ворот и проходной. Там немцы. Вдруг на меня сверху падает кто-то из разведчиков и сшибает на землю. Хорошо, что я ещё не высоко поднялся. Я наклоняюсь к упавшему, чтобы помочь ему встать на ноги, и узнаю в нём Анатолия Гарбатюка. Его глаза закрыты, а голова беспомощно свисает в низ. Почувствовав неладное, я начинаю его тормошить, а когда расстёгиваю его бушлат, то вижу пулевое ранение на груди. Немецкая пуля ударила в грудь молодого разведчика, прошла на вылет и оборвала ему жизнь. Я оттащил убитого друга к стене и громко крикнул:

– Санитары, ко мне!

А разведчики уже спрыгивают на землю по ту сторону ворот, бьют чем-то по массивным засовам, гремят железом. И вот ворота медленно, со скрипом, начали отворяться. Через пустырь с винтовками наперевес бегут бойцы штурмового отряда и устремляются в открытые ворота.

– Санитары, ко мне! – кричу я снова.

Ко мне подбегают два санитара с носилками, и я помогаю им уложить на них тело убитого разведчика. Так погиб ещё один наш разведчик Анатолий Денисович Горбатюк, девятнадцатилетний парнишка с Украины, который не дожил до Победы всего десять дней. Мне было до слёз жалко Анатолия, ведь в последних боях за Берлин мы как-то сдружились и сблизились, старались чаще быть поближе друг к другу. И вот на тебе! Нет больше моего друга. Он погиб так нелепо и так неожиданно. Я стоял у ворот завода «Сименсверке» и глазами провожал носилки, на которых лежал мой новый товарищ, который мог стать моим настоящим другом, но не успел.

Между тем, штурм заводских корпусов успешно продолжался. Батальоны полка везде теснили фашистских солдат, вышибали их из укрытий и один за другим занимали огромные полупустующие корпуса, похожие на ангары. Пройдя завод насквозь, разведчики, а за ними бойцы штурмового отряда и других батальонов, заняли ещё несколько жилых кварталов в городе и ровно в 5 часов утра 27 апреля 1945 года вышли на западный берег реки Хавель, полностью очистив город Шпандау. По ту сторону реки хорошо просматривались кварталы Берлина, в которых продолжался бой. Посреди реки виднелся большой остров Эйсвердер, но мост к нему был разрушен. В это же время к берегу Хавеля вышли с боями и другие полки нашей дивизии. Ближайшая задача была выполнена, и Берлин ещё плотнее был зажат в железное кольцо наших войск.

Я сказал, что в 5 часов утра город Шпандау полностью перешёл в наши руки. Но, оказалось, что не совсем так. Недалеко от завода в центре одной городской площади стоял массивный костел с высоким остроконечным шпилем. За стенами этого костела, как в крепости, засели фашисты и продолжали отстреливаться через узкие оконца, никого не подпуская к костёлу.

Я узнал об этом тогда, когда неожиданно к старшему лейтенанту Фараонову прибыл офицер связи и передал ему приказ командира полка, немедленно взводу разведки прибыть на его НП. Подполковник М.П. Дудинцев и его заместитель по политической части Г.И. Жмуренко как раз обсуждали создавшееся положение и что нужно сделать, чтоб быстрее ликвидировать этот последний очаг сопротивления гитлеровцев.

Начинался новый день, а в светлое время суток ничего было думать о штурме – было бы много напрасных жертв, так как у фашистов имелось несколько станковых пулемётов. Применение артиллерии тоже исключалось – вокруг были жилые дома. Подполковник Жмуренко предложил предъявить засевшим в костёле фашистам ультиматум о сдаче в плен. Может быть, они пойдут на это. Сейчас, в последние дни войны, а это все понимали, участилась добровольная сдача в плен фашистских солдат, если их поставить в безвыходное положение. В качестве советского парламентёра была предложена кандидатура начальника разведки полка старшего лейтенанта Фараонова. Вот почему так срочно он был вызван к командиру полка.

На пути к Н.П. Фаранов успел кое-что выведать у офицера связи, молоденького лейтенанта о причине его вызова и когда командир полка спросил его:

– Знаешь обстановку?

Он ответил:

– Знаю, товарищ подполковник.

– Пойдёшь к немцам?

– Пойду, товарищ подполковник.

– Возьми с собой переводчика и ещё одного разведчика и больше никого не надо. Хватит вас троих. Даю вам десять минут, приведите себя в порядок. Всё остальное мы приготовили сами.

Этот разговор, произошёл у меня на глазах, и только тогда, когда Фараонов назвал меня и Виталия Чеботарёва своими спутниками, я понял, о чём идёт речь, и страшно заволновался. А беспокоился я не за свою жизнь, я уже сказал, что на глазах людей смерть не страшна, а за то, что я могу не выполнить свою, как мне казалось, высокую миссию.

Наблюдательный пункт командира полка находился в квартире жилого дома напротив костела, и наблюдение велось прямо через обыкновенное окно, выходившее на площадь. Нас провели в соседнюю комнату и два ординарца Дудинцева и Жмуренко начистили нам сапоги, пришили недостающие пуговицы на шинелях и бушлате, заменили у меня поясной ремень, а Виталия Чеботарёва заставили надеть новую пилотку вместо какого-то шлема, который он носил постоянно в последнее время.

Начищенные и подтянутые мы предстали перед нашим начальством. Дудинцев и Жмуренко бегло осмотрели нас и ничего не сказали.

– Пойдёте с белым флагом в руках через площадь к главному входу в костёл, – начал своё напутствие командир полка: – и на словах передадите


< Здесь текст утрачен>


Выглянув из-за угла, я увидел площадь, точнее говоря, часть её, на которой не было ни одного человека. Оттуда доносились винтовочные и пулемётные очереди, как с нашей, так и с немецкой стороны.

– Как ведёт себя немец? – спросил Жмуренко у майора Чернышова.

– Обыкновенно, как всегда. Постреливает, но большой активности не проявляет. Мы тоже держим его под постоянным обстрелом, – ответил майор.

– В таком случае, начинаем действовать, – сказал Г.И. Жмуренко и посмотрел на часы. – Сейчас 8 часов 25 минут.

Майор Чернышов отдал команду, и стрельба с нашей стороны сразу прекратилась, видимо, наши стрелки были заранее предупреждены об этом. Два офицера вышли на середину переулка, подняли вверх руки с ракетницей и одновременно выстрелили. В небо взметнулись сразу две зелёные ракеты. Офицеры быстро перезарядили ракетницы и снова одновременно выстрелили. В небо взметнулись сразу две зеленые ракеты. Офицеры быстро перезарядили ракетницы и снова одновременно выстрелили. Так с небольшим перерывом в небо было послано шесть зеленых ракет.

Прошло несколько томительных минут ожидания. Фашисты тоже прекратили стрельбу. Они, конечно, ни о чем не догадываются, но тоже не стреляют, выжидают, припав к амбразурам. Тогда офицеры-ракетчики еще дважды пустили в небо парные зеленые ракеты и мы, сделав несколько шагов, вышли из-за угла большого многоэтажного дома и оказались на площади.

Впереди идет старший лейтенант Фараонов. Он двумя руками держит древко с развивающимся над его головой белым флагом. Полотнище большое, плещется от встречного ветра, временами касается моего лица. Я иду по левую руку капитана и зорко смотрю вперед, а по другую сторону ходко идет Виталий Дмитриевич Чеботарев.

В нашем полку не было громкоговорящей радиоустановки. Такая имелась в политотделе дивизии. Ею заведовал мой старый друг красноармеец-агитатор Алексей Курский. По моему предположению, надо было бы перед нашим выходом к немцам известить их об этом по радио. Выпущенные зеленые ракеты они могут истолковать по-другому, а увидев нас, не разберутся в чем дело и подстрелят, как солдат противника, попавших им на мушку. Вот о чем я думал, выходя на площадь.

Мы идем на виду у наших и фашистских солдат, четко отбивая шаг о брусчатку пустынной площади. Я знаю, что сейчас из своих укрытий за ними наблюдают сотни любопытных, коварных, удивленных, ненавидящих, ликующих, настороженных, восторженных человеческих глаз. Вот почему я расправляю свою спину и еще выше поднимаю голову. Чувствую, что мое неровное и беспокойное состояние постепенно проходит, и его место занимают уверенность в себе, твердость и удивительное спокойствие. Мне в эту минуту было ничего не страшно, ни торчащие из узеньких щелей-оконцев стволы немецких пулеметов, ни угрожающее молчание темных проемов костела. Наши шаги гулко, а я бы сказал, звонко раздаются на площади в утренней тишине, и эхо возвращает их нам обратно от высоких стен зданий, обступивших нас со всех сторон. Я смотрю вперед на торец костела, к которому мы приближались, и вижу дугообразный арочный портал и массивную металлическую дверь в глубине его. К богатому резьбой порталу ведет невысокая, не больше чем на десять ступенек, конусообразная лестница. Я соображаю, в каком месте этой лестницы мы будем подниматься к двери.

Вдруг впереди нас в десяти-пятнадцати шагах на брусчатке вспыхнули голубенькие фонтанчики от ударов немецких пуль, которые с воем отрикошетили мимо нас. Это была короткая пулеметная очередь – предупреждением которой немецкие пулеметчики, видимо, хотели нас остановить.

– Спокойно! – сказал старший лейтенант, не замедляя своего шага. – Не поддадимся на провокацию!

Это была действительно провокация, рассчитанная на наши слабые нервы. Если бы фашистский пулеметчик захотел нас расстрелять, то сделать это он мог бы без особого труда. Мы-то знаем, как метко стреляют немецкие пулеметчики. Я, конечно, вздрогнул от неожиданного удара разрывных пуль о мостовую, но не подал вида, а старался спокойно, как старший лейтенант, идти за ним дальше. Жду еще такой очереди, но ее больше не было. Мы идем неторопливо, старший лейтенант высоко над собой держит развивающийся флаг, все ближе и ближе лестница, она, словно магнит, притягивает мой взгляд. Вот уже мы подходим к ней вплотную, и старший лейтенант первым ставит свою ногу на ее нижнюю ступеньку. Не спеша, мы поднимаемся по ней наверх и подходим к порталу. Я обращаю внимание на изумительные рельефные узоры, которые обрамляли портал сверху до низу. Входная дверь из двух металлических массивных половинок была закрытой. На каждой из этих половинок висели вместо ручек два огромных металлических кольца. Ст. лейтенант остановился, придерживая флаг, чтобы он не ударился о лепные украшения и тихо сказал:

– Откройте двери.

Мы с Виталием Чеботаревым оба бросились к двери, схватились за кольца и попытались ее открыть. Дверь не открылась, она была заперта изнутри. Наступила неловкая минута, я не знал, что делать дальше.

– Стучите в дверь, пускай открывают, – также спокойно и негромко сказал Фараонов.

Я стал кулаками стучать о металл, но удары получались глухими и мягкими, их могут и не услышать. Тогда я стал стучать металлическим кольцом. Виталий Чеботарев делал то же самое.

Неожиданно дверь приоткрылась и из нее высунулась рыжая голова фашистского солдата. Солдат этот удивленно посмотрел на нас и спросил:

– Чего надо?

Я шагнул поближе к двери и четко начал говорить по-немецки:

– Мы парламентеры Красной Армии, прибыли к вам…

Немец не дослушал меня и скрылся за дверью.

Мы с Виталием Чеботаревым стали снова стучать и бренчать кольцами. Прошло уже много времени и никто не отзывался на наш стук. Но вот за дверью что-то брякнуло, она снова приоткрылась и в ней показался немецкий офицер, который вышел наполовину из-за двери. Я удивился, что он был медицинским работником, согласно его погонам. Я снова начал говорить по-немецки заранее подготовленный текст:

– Мы парламентеры Красной Армии, прибыли к вам для ведения переговоров о вашей капитуляции. Прошу провести нас к старшему по званию офицеру или к начальнику вашего гарнизона.

Немецкий офицер криво усмехнулся и пробормотал:

– Какой гарнизон? Здесь нет гарнизона, здесь только одни больные, да раненные солдаты. Здесь лазарет.

И он тут же скрылся за дверью, оставив ее приоткрытой. Я схватился за кольцо, а Виталий успел просунуть в дверь ногу, и дверь осталась не запертой. Старший лейтенант первый вошел в нее, а мы последовали за ним. В нос ударил неприятный, едкий, больничный запах. Мы оказались в темном помещении прихожей и на первых порах ничего не могли рассмотреть. В темноте мы нащупали еще одну дверь и когда открыли ее, то увидели такое, что не поддается описанию. Посередине большого зала, в проходах и на каких-то возвышениях сплошь стояли койки и даже носилки, на которых лежали раненные немецкие солдаты. Некоторые из них, которые были ближе к выходу, увидев нас, привстали на локти и неузнаваемо смотрели на нас. Другие, поняв, в чем дело, отвернулись к стенке, некоторые стонали и просили пить. Противный, затхлый, больничный запах парил в костеле, как густой туман над озером. Это был настоящий лазарет раненных солдат.

К нам подошел молодой щеголевато одетый офицер с ехидно-веселой улыбкой, вид которого не вязался с обстановкой, парившей в этом зале, посмотрел на нас и сказал:

– Я старший врач лазарета, что вы хотите?

Я начал опять говорить заранее подготовленный текст, который закончил словами о немедленной капитуляции.

– Какая капитуляция? Разве вы не видите, что здесь делается? – ответил врач с ехидной усмешкой.

Я перевёл эти слова ст. лейтенанту, тот спросил:

– Видим, раненых много, им надо оказать срочную медицинскую помощь.

– Так окажите, вы же победители! – опять съехидничал врач.

– Для этого вам необходимо прекратить всякое сопротивление и сдаться в плен, – сказал капитан. – Прикажите своим солдатам прекратить огонь из любого вида оружия и выбросьте белый флаг.

– Мои люди не стреляют, они лежат на больничных койках, – ответил немецкий врач, показывая рукой на раненых.

– Кто же тогда стреляет из пулемётов и не подпускает наших солдат к костёлу?

– Не знаю. Они забежали сюда недавно, установили пулемёты, и стреляют, хотя мы просили их не делать этого. Идите и возьмите их в плен сами.

Я перевёл эти слова ст. лейтенанту и от себя добавил:

– Товарищ ст. лейтенант, врач говорит правду. Может быть, мы с младшим сержантом поднимемся наверх и разоружим этих пулемётчиков?

Капитан пропустил мимо ушей моё предложение и приказал мне точнее перевести его следующие слова:

– Значит, Вы здесь не хозяин! В таком случае мы понапрасну тратим время. Если через час не прекратиться стрельба из костёла, то мы откроем такой артиллерийский огонь, что от вас останется мокрое место. И за это в ответе будете вы!

Я перевёл. Немецкий офицер стоял молча, опустив голову. Ему было не до улыбок. Я знал, что ст. лейтенант пугает его, и мы вряд ли пойдём на артиллерийский обстрел костёла. Но офицер этого не знал, тем более ему уже говорили о «зверствах» коммунистов, вот ст. лейтенант и воспользовался немецкой пропагандой, чтобы принудить немецкого врача к капитуляции. Вдруг он, ни слова не говоря, повернулся к нам спиной и скрылся за небольшой низенькой дверью, которую мы не заметили раньше. Через минуту из неё вышел пожилой, седой подполковник медицинской службы, видимо, начальник этого лазарета. Он тихо сказал:

– Хорошо, мы капитулируем, но только при одном условии.

Я перевёл.

– Никаких условий. Немедленная капитуляция и всё. Сразу же мы окажем вам помощь в лечении ваших солдат, – сказал ст. лейтенант.

Подполковник выслушал мой перевод и потом сердито приказал своему врачу:

– Арестуйте этих нацистов, из-за них действительно пострадают мои раненые солдаты. – Потом он повернул лицо к ст. лейтенанту и продолжил: – Хорошо, мы согласны с Вашим предложением и ждём Ваших медработников. Идите и передайте мои слова Вашему командиру.

Старший лейтенант выслушал перевод этих слов, повернулся и твёрдой походкой зашагал к выходу. Мы поспешили за ним. Выйдя из душного костела, мы в том же порядке пошли через площадь, только капитан держал флаг в опущенной руке, выпущенный кусок полотнища которого, волочился за ним по брусчатке. Разговором с немцами я остался недоволен, не верил им и ожидал, что вот-вот раздастся пулеметная очередь, которая прошьет нас насквозь, ведь за пулеметами, как сказал немецкий подполковник, сидели нацисты, которых он приказал арестовать. Удастся ли это сделать старшему врачу лазарета? Нацисты – это члены гитлеровской партии, самые фанатичные и оголтелые солдаты.

Однако, мы спокойно, без приключений пересекли всю площадь, завернули за угол и встретились с офицерами, которые нас провожали. Только теперь я почувствовал, что моя спина была мокрой.

– Ну, что? – с нетерпением спросил майор.

– Сдаются, – ответил старший лейтенант и присел на край каменного выступа. Нервное напряжение дало о себе знать. – Там у них целый лазарет. Просят оказать их раненым солдатам медицинскую помощь. Я обещал.

Минут через двадцать Г.И. Жмуренко отправил нас снова в костел. Но на этот раз с нами шла большая группа медиков во главе с нашим старшим полковым врачом А.В. Чувыкиным. Медики несли с собой объемистые сумки с медикаментами, на которых красовался большой красный крест. Со стороны костела не было сделано ни одного выстрела.

В костеле находились 184 раненных немецких солдата, в основном с тяжелыми ранениями, 24 медицинских работника и 8 солдат, о которых говорил немецкий подполковник. Все они были разоружены и не оказали нам сопротивления.

Позже мне стало известно, что недалеко от костела на берегу Хавеля находилась мощная старинная крепость, в которой тоже был размещен немецкий лазарет. Воинская часть, которая действовала правее нас, тоже посылала в эту крепость своих парламентеров. Крепость эта тоже сдалась без боя.

16 В лабиринтах подземного завода

2 мая 1945 года пал Берлин, а 4 мая наша дивизия, которая уже находилась западнее столицы фашистской Германии, снова, во второй раз, форсировала реку Хавель под городом Ратенов, и захватила на противоположном берегу два села Геттлин и Грютц. До Эльбы теперь оставалось ровно двадцать километров. Мы знали, что река Эльба – разграничительная линия между нашими войсками, которые наступали с востока, и Союзными армиями, которые наступали с запада. По договоренности между союзниками эти войска должны встретиться на Эльбе. Но кто бы из них первыми не достиг Эльбы, дальше продвигаться не должен, а ждать союзников.

Фашисты продолжали упорно и фанатично сопротивляться. Они цеплялись за каждый населенный пункт, за каждый перекресток дорог, за каждую канаву и бугорок, но сил у них уже не было, остановить наше победоносное наступление они не могли. И все же, они еще могли обстрелять нас из пулеметов и минометов, сделать артиллерийский налет, в результате этого наши части продолжали нести потери. А это значит, продолжали умирать молодые наши парни, а кому захочется умереть на последних километрах войны, за несколько считанных часов до Победы?

Перед самой Эльбой разведчики 210 полка неожиданно для себя обнаружили огромный подземный пороховой завод, в котором работали сотни невольных рабочих из разных стран Европы. О том, что увидели разведчики в подземелье и что они там делали, ты узнаешь из этой очередной главы книжки.

5 мая 1945 года наш полк с тяжёлыми боями продвинулся вперёд и занял небольшую немецкую деревушку Ферхельс. До Эльбы оставалось всего десять километров. Рано утром 6 мая после небольшого артиллерийского налёта подразделения полка смяли ещё одну оборонительную полосу врага и устремились вперёд к Эльбе. В эти дни на устах всех наших бойцов и командиров было одно слово – Эльба! Здесь она несла свои воды с юга на север, по её восточному берегу проходила скоростная автомагистраль, на которой стоял небольшой немецкий городок Клитц, конечный и желанный пункт нашего полка.

Впереди наступающих подразделений, как всегда, идут разведчики. Командир взвода пеших разведчиков 210 полка старший сержант Иван Прокопьев вдруг спросил:

– Ребята, кто помнит, какого цвета шинели у американских солдат? Как бы нам не напороться на американцев, да не спутать их с немцами.

Этой ночью к нам во взвод приходил заместитель командира полка по политической части подполковник Г.И. Жмуренко и провёл беседу с разведчиками. Он сказал, что мы, разведчики, идём первыми и можем первыми встретиться с американцами.

– Так, не оплошайте и вовремя отличите американцев от немцев, – говорил он. – Помните ли вы силуэты американских танков, форму и знаки различая американских военнослужащих, которые вы изучали ещё на Одере?

Видимо, Прокопьев вспомнил эту беседу и вот сейчас неожиданно задал свой вопрос. Разведчики молчали, думали, и никто из них не решался ответить. Виталий Чеботарёв всё же откликнулся:

– Признаюсь честно, не помню. А вот какого цвета шинели у фашистов помню отлично. Так что, товарищ старший сержант, это тоже сейчас кое-что значит!

Местность, по которой шли разведчики, была не совсем обычной: песчаник, низкорослый сосновый лесок, который похож на кустарник, большие бестравные поляны и плохие просёлочные дороги.

– Ребята, где мы находимся? – воскликнул Алексей Волокитин, – По-моему, это не Германия, а что-то другое?

– Действительно, эта местность сильно смахивает на Одесские степи, – отозвался Василий Печенюк.

– Степи, не степи, а смотреть надо в оба! Видите, на опушке вон того лесочка замелькали немецкие каски? – сказал Иван Прокопьев, прячась за дерево. И как бы в подтверждение его слов над головами прошла пулемётная очередь. Сухие и острые колючки посыпались за шиворот разведчикам.

– Сколько их там, не пойму, – сказал Прокопьев, рассматривая в бинокль занятую фашистами опушку леса. – Сделаем так, Хомяков, ты зайдёшь со своим отделением к ним в тыл слева по низине. А мы здесь в это время пошумим, постреляем.

– Ребята! За мной! – скомандовал Александр Хомяков и сам по-пластунски стал уползать в кусты в обход фашистов.

Остальные разведчики рассыпались по низине, заняв обе стороны просёлочной дороги, и открыли огонь из автоматов с разных сторон и направлений, чтобы создать видимость, что нас здесь много. Это был ещё один из фашистских заслонов, которые разведчики встречали много раз. Солдаты противника засели в небольших окопчиках и вели ружейно-пулемётный огонь. Лезть под пулемёт было опасно, и Прокопьев ждал, когда отделение Хомякова ударит им с тыла. Все разведчики по опыту знали этот манёвр и подготовились к решительному броску. У каждого разведчика за плечами было не менее десятка таких вот стычек с фашистами, им – разведчикам, не надо объяснять и вталковывать, что делать в данной конкретной ситуации. Под конец войны успешно бить фашистов научился каждый боец и каждый командир. То, чего у нас не хватало в начале войны, сейчас было хоть отбавляй.

Фашисты огрызались недолго. Вдруг в их стане поднялась беспорядочная стрельба, ухнуло несколько взрывов ручных гранат, возникла паника, пулемёт замолчал.

– Ребята, вперёд! – крикнул Прокопьев и бросился бежать к опушке леса, на ходу стреляя из автомата.

Каждый разведчик заранее наметил себе путь движения к цели, на этом пути выбрал укрытие на случай, если немецкий пулемёт заговорит опять. А если нет, то стремительным броском он преодолеет это расстояние и ворвётся в расположение врага. Я всегда подчёркивал, подчёркиваю и сейчас, что во время такой скоротечной схватки, разведчики действуют дружно, напористо, с инициативой и знанием своего дела, помогая и защищая друг друга. Командовать и руководить ими во время схватки не надо, им надо только указать цель, поставить задачу, остальное они сделают сами. В последних боях особенно, разведчики громили врага с каким-то невероятным воодушевлением и подъёмом, легко и как бы играючи. Вот такое было наше моральное и материальное превосходство над врагом. Хотя пулемёт в руках немецкого солдата, оставался пулемётом и стрелял он не хуже, чем в прошлых боях и сражениях.

Фашистский заслон был разгромлен. Основное дело сделали разведчики из отделения Александра Хомякова. Они незамеченными подползли к фашистам с тыла и забросали их гранатами. Пулемёт был разбит, пулемётчики уничтожены.

В воздухе послышался тонкий нарастающий и одновременно меняющийся тоном свист летящего снаряда. Вот уже вместо свиста слышаться низкие булькающие звуки, которые вскоре совсем исчезли. И в этот момент не далеко от разведчиков прогремел мощный потрясающий всю округу взрыв. В воздух взлетели вырванные с корнями кусты и комья земли, которые дождём стали падать вокруг разведчиков.

– Ничего себе, подарочек! – сказал Филипп Зверев, стряхивая с себя упавший кусок земли, – Откуда это прилетел?

Минут через пять снова послышался точно такой же нарастающий свист. Снаряд с характерным рокотом пролетел высоко над головами разведчиков и разорвался далеко позади нас. Начался методичный обстрел наших наступающих частей немецкой дальнобойной артиллерией, может быть даже из-за Эльбы. Обстрел этот не прекращался до конца дня.

Ещё утром разведчики услышали длинный несмолкающий гудок. По мере их продвижения вперёд гудок этот становился всё громче и громче. Пройдя ещё несколько сот метров, разведчики неожиданно упёрлись в колючую проволоку. А за ней на небольшом расстоянии возвышался сплошной сеточный забор высотой в три-четыре метра. Металлическая сетка держалась на массивных железобетонных опорах, вкопанных в землю. Поверх забора проходили электрические провода. В пролётах через равные промежутки весели плакаты с изображением мёртвой головы и скрещенными костями и надписью по-немецки: «Внимание! Высокое напряжение!» Забор встал поперёк пути разведчиков и тянулся в обе стороны на неизвестное расстояние.

– Вот тебе на! – Воскликнул Николай Шатаев, поправляя на голове пилотку.

– Зона какая-то, а вышек с часовыми не видно, – рассуждая, вслух, промолвил Сергей Ляшко.

– Ребята, по нему ток идёт, чуете… – предупредил нас Евгений Шлепин.

Разведчики удивлённо рассматривали забор, не понимая зачем он здесь, так как за ним не было видно никаких сооружений, а продолжалась та же самая песчано-лесистая местность.

– Может быть, это какой-нибудь новый вид укреплений с электричеством? – воскликнул Алексей Гладков.

– Осторожно пройдёмте вдоль забора, – сказал Иван Прокопьев. Может быть, найдём ворота или калитку.

Разведчики двинулись параллельно забору по еле заметной тропинке, готовые в любую минуту открыть огонь по врагу. Шли долго, с остановками и выжиданием и, казалось, этому забору не будет конца.

– Немцы! – воскликнул Пётр Матвейчук и бросился на землю.

Над головами разведчиков просвистели фашистские пули. И только теперь Иван Прокопьев увидел их за забором в зоне, перебегающих от одной группы кустов к другой. Одновременно ответили сразу несколько наших автоматов.

– Товарищ старший сержант, тут вот дорожка какая-то, посмотрите… – сказал Пётр Коломиец.

Действительно, к забору вела свежевытоптанная и хорошо просматриваемая тропинка, которая имела продолжение и за забором. А сетка забора в том месте была сильно помята. Всё это создавало впечатление, что люди подходили к сеточному забору, перелазили через него и шли дальше. Это место заметили многие разведчики и стали сбегаться к нему. – Осторожно! Может быть это ловушка! – предупредил Прокопьев, заметив, как Виталий Чеботарёв протянул руки, чтобы взяться за проволоку. Окрик старшего сержанта заставил разведчика машинально отдёрнуть их. Фашисты продолжали обстреливать разведчиков, били не прицельно, больше для острастки. Сами же убегали дальше вглубь зоны. Чеботарёв тем временем схватил валявшийся на земле моток проволоки и набросил его на сетку.

– Товарищ старший сержант, не искрит, думаю, что электрического тока нет, – сказал он. Не успел Прокопьев ему ответить, как Виталий Чеботарёв резким движением забросил автомат за спину, повернул к товарищам своё улыбавшееся лицо и с возгласом: «Семи смертям не бывать, а одной не миновать!» бросился на сетку. Разведчики оцепенели от неожиданности, ведь каждый из них был уверен, что сетка находилась под высоким напряжением. Об этом же предупреждали и плакаты с нарисованными на них мёртвыми головами. Но, Чеботарёв, видимо, не разделял этого мнения. Несколько долгих секунд на глазах товарищей он неподвижно висел на сетке, вцепившись в неё голыми руками. Потом он медленно повернул голову, и разведчики увидели его широко улыбающееся лицо.

– Смотрите, живой, шевелится! – воскликнул Сергей Ляшко и подбежал к нему.

– А что со мной случится, если на сетке нет никакого тока, – откликнулся Виталий и быстро, как кошка, вскарабкался на самый верх, перелез через электрические провода и с самого верха спрыгнул на землю по ту сторону забора.

– Гладкову и Матвейчуку остаться здесь и встретить стрелковый батальон или роту автоматчиков, кто подойдёт первым, и указать путь в зону. Остальным всем – через забор, быстро! – командует Иван Прокопьев.

На преодоление этого очередного препятствия разведчикам потребовалось не больше минуты. Оказавшись по ту сторону проволочной сетки, они включились в погоню за фашистами. Виталий Чеботарёв бежал далеко впереди нас, изредка постреливая из автомата. Фашистов уже не было видно, они бежали быстрее нас, но стрельба их ясно прослушивалась из глубины зоны. Хотя местность в зоне была такой же, как и за забором, песчаные холмики, группы корявых сосёнок, различные перелески и большие отдельно стоящие деревья, но стали чаще попадаться дороги и дорожки, даже асфальтированные, со следами повозок и человеческих ног на песке.

Не буду томить читателя неизвестностью, скажу сразу, что местность эта, если только всё это можно назвать местностью, была не настоящей. И кустарники, и песчаные бугры и холмики, и деревья – всё это сделано человеческими руками. Это была своеобразная, огромная театральная декорация под открытым небом, предназначенная для введения в заблуждение американских и английских лётчиков. Разведчики этого, конечно, не знали. Не знали они так же и то, что под их ногами на глубине нескольких десятков метров находился огромный действующий пороховой завод с сотнями подневольных рабочих. Но об этом они, конечно, узнают и узнают очень скоро. Больше того, они даже спустятся в подземелье и своими глазами увидят рабочих и освободят их. А получилось это так.

Продвигаясь вперёд, разведчики стали обращать внимание на то, что всё чаще стали попадаться на глаза какие-то небольшие аккуратные холмики со встроенными и закрытыми дверцами. Вот появилась широкая аллея, по обеим сторонам которой возвышались земляные валы, стали встречаться и железобетонные тумбы непонятного назначения и вкопанные в землю металлические трубы большого диаметра с колпаками наверху.

Охранную вышку с пулемётом первым заметил сержант Филипп Зверев и вовремя предупредил своих товарищей. С вышки ударил немецкий скорострельный пулемёт. Пули прошили несколько тонкоствольных сосёнок, которые, как люди, вздрогнув, попадали на землю. Вышек было несколько, между ними проходил земляной вал и ещё один сеточный забор, но уже с воротами и будкой.

– В укрытие! – кричит Иван Прокопьев.

В это время старший сержант Алексей Волокитин, сделав короткую перебежку, свалился в какую-то яму, вырытую для проведения строительных работ. На дне валялись доски, кирпичи и железобетонные балки. Перешагнув через одну из них, он неожиданно встретился глазами с человеком, грязным и чумазым, который высовывался из-за кирпичной кладки. Точнее говоря, из-за кирпичной кладки показалась только его лохматая голова, но так близко, что её можно было достать рукой. Человек этот тоже замер от неожиданности и удивлённо смотрел на Волокитина. Потом чуть-чуть улыбнулся и осторожно стал протягивать к нему свою руку с вытянутым указательным пальцем. Потом ещё раз улыбнулся и сказал: «Москва!» ударил себя в грудь и радостно воскликнул: «Париз!»

Конечно, это был не фашист. Волокитин понял, что этого человека заворожила, как это было уже не раз, красная пятиконечная звёздочка на его пилотке. Волокитин ткнул в его грудь пальцем и спросил:

– Ты кто?

Тот схватил его за руку и громко закричал:

– Москва – Париз! Москва – Париз!

Волокитин с негодованием вырвал свою руку и сердито сказал:

– Но-но, осторожней! Потом повернулся и громко крикнул:

– Ребята, сюда! Посмотрите, кого я встретил!

В эту неглубокую яму мгновенно сбежались почти все разведчики. Они удивлённо смотрели на грязного незнакомца и ждали меня. Я прибежал последним.

– Иван, поговори с ним и узнай, кто он такой и как тут оказался, – сказал мне Прокопьев.

Конечно, я тоже понял, что это был не солдат и даже не немец. Но по-немецки он говорил неплохо, но очень быстро и эмоционально и я с трудом прослеживал его мысль. Из его длинного и путаного монолога я узнал новость, которой поспешил поделиться с разведчиками.

– Ребята, оказывается под нами в земле находится большой завод. Там сейчас много невольных рабочих. Их сотни, русских, поляков, бельгийцев и других национальностей. Этот парень – француз, его зовут Пьером. По вентиляционным каналам он поднялся наверх, разобрал кирпичную стенку, чтобы посмотреть, что делается на поверхности и встретился вот с ним – с Волокитиным.

– Здорово! – воскликнул Филипп Зверев. – Спроси, много ли там внизу фашистов?

Я перевёл этот вопрос Пьеру и его ответ разведчикам.

– Фашистских солдат там нет, одни мастера, да «капо». Вчера спускались полицаи, работы остановили, всех рабочих загнали в блоки и выключили электричество и вентиляцию.

– Капо? Что это такое? – спросил Виталий Чеботарёв.

Я знал по прошлым встречам с узниками концлагерей и ответил без помощи Пьера:

– Капо – это надзиратели из числа самих же заключённых или в данном случае рабочих. Они выслуживаются перед немцами и издеваются почище их.

Иван Прокопьев подошёл ко мне поближе и сказал:

– Спроси, можно ли нам вмести с ним спуститься в подземелье и выйти из него где-нибудь в другом месте?

Пьер на это радостно ответил:

– Конечно, можно. Я вас проведу по всем коридорам жилых блоков. Я всё там знаю. А как будут рады рабочие, когда увидят вас. Имейте в виду, спускаться тяжело и опасно, ведь шахта глубокая и отвесная, к тому же еще сплошная темнота. Но у моего товарища, который ждет меня на дне вентиляционной шахты, есть электрический фонарик.

– Фонарики есть и у нас, – ответил я Пьеру.

– Было бы неплохо через подземный завод выйти в тыл вот к этим! А? Как выдумаете? – спросил Прокопьев у разведчиков, указывая стволом автомата на сторожевые вышки врага.

Разведчики одобрительно зашумели, всем понравилось это необычное предложение.

– Сделаем так, – начал он приводить свой план в действие, – Волокитин, ты останешься здесь. Понимаешь, один. Замаскируешься как следует и сиди здесь до прихода старшего лейтенанта Сучкова. Сиди и ни гу-гу. Понял? Встретишь его или Карлыханова и все расскажешь и сам останешься с ними. Вниз не спускайся. Понял? Все.

Прокопьев повернулся ко мне и добавил:

– Ты пойдешь за проводником, я за тобой, остальные по отделениям. А ты, Алексей, пойдешь последним, замыкающим. Понял? Пересчитай всех, кто спустится под землю, чтобы знать точно.

– Я первым его встретил, а идти должен последним. Так не справедливо, – обиделся Волокитин.

На это Прокопьев ничего не ответил, пропустил его слова мимо своих ушей. Некогда спорить! Он приказал проверить оружие и обувь и вытащить электрические фонарики, у кого они есть. После этого отдал приказ на спуск в шахту.

Надо было видеть, с какой радостью Пьер стал протискиваться в узкий неудобный пролом в кирпичной стенке. Я с трудом пролез в него и оказался в низкой горизонтальной галерее. Пьер проворно ползет вперед, а я жду, когда пролезет в пролом Иван Прокопьев. Больно стукаясь головой о низкий потолок, я тоже ползу дальше, освобождая место для следующего разведчика. Проходит одна, две, три мучительных минуты, а мы все еще ползем по этой неудобной галерее. Я опасаюсь, что мои брюки на коленях могут прошоркаться об острые колючие, как рашпиль, камешки, которыми усыпан пол. Наконец, я ткнулся головой в зад Пьеру и остановился. Я понял, что мы достигли горловины шахты. В этом месте к шахте подходят несколько точно таких же галерей-воздухозаборников, в одной из которых мы и находились. По словам Пьера, шахта имеет диаметр около двух метров и уходит вертикально вниз на 10-13 метров. По ее бетонной стене проложены скобы, по которым Пьер поднялся на поверхность земли и по которым мы сейчас будем спускаться. Горловина шахты плотно закрыта металлической решеткой, но рабочие предусмотрительно прорезали в ней узкое отверстие. Сейчас Пьер найдет это отверстие и пролезет в него. Эти слова Пьера я перевожу Прокопьеву, а он передает их дальше разведчикам.

Пьер пролез быстро, а вот я застрял основательно. Отверстие в решетке было не только узким, но и неудобным, отстояло далеко от стенки шахты. Пролезь через него мне мешали автомат, запасной диск с патронами, финка и главное гранаты, висевшие на поясе. Только начну уже пролазить через него, как опять зацеплюсь чем-нибудь за прутья решетки, и мне снова приходилось подниматься наверх. Наконец, я протиснулся через него, и мои ноги повисли в воздухе. Но Пьер во время поймал их и руками поставил на первую металлическую скобу-ступеньку. Точно так же я помог найти эти ступеньки и Прокопьеву.

Вслед за Пьером я стал осторожно спускаться вниз по металлическим скобам, расставленным довольно далеко друг от друга на гладкой, как паркетный пол, стене шахты. Иван Прокопьев, словно тёмная туча, навис над моей головой.

– Если сейчас кто-нибудь включит вентиляторы, то мы сразу же будем смыты мощной струёй воздуха и окажемся на бетонном полу шахты, – сказал Пьер во время краткого отдыха.

Я посмотрел по сторонам и ничего не увидел, кроме непроглядной всепоглощающей темноты. Хотя я знал, что подо мною десятиметровая пропасть, мне было не страшно: я не видел эту пропасть глазами.

Вдруг далеко внизу мелькнул слабый огонек и тут же погас. И вот теперь у меня внутри все похолодело от ужаса. Видимо, я боялся высоты.

– Это Шарль, мой дружок, – сказал наш проводник. – Он заметил нас и подает сигнал, что там внизу у него все в порядке.

Я полностью потерял представление о том, сколько уже прошло времени от начала спуска и мне казалось, что не будет конца этим неудобным холодным ступеням на гладкой стене. Руки мои дрожали от усталости, и я стал опасаться, что могу и не выдержать и свалиться в шахту.

Наконец, я слышу, как Пьер ступил на пол шахты и помог мне встать на мои тоже дрожащие ноги, а его друг уже поддерживал Ивана Прокопьева. Пока я приходил в себя от путешествия по вертикальной стене, все разведчики, том числе и замыкающий Алексей Волокитин, оказались на дне шахты. Здесь было тесно, как в кузове самоходной установке. Пьер и его дружок Шарль, лицо которого я еще не видел, шепотом оживленно о чем-то говорили. Я не понимал их, они говорили на французском языке.

– Скажи им, пусть ведут нас прямо в жилые помещения рабочих, – сказал мне Прокопьев.

Я перевёл им эти слова нашего командира.

– Да, да, мы это понимаем, – сказал Пьер, – надо что-то делать с капо, их много и они вооружены.

– Так ведите нас к ним, – сказал я.

– Вот мы и думаем, как лучше это сделать. Капо надо захватить внезапно и без шума, что быдругие капо в других блоках не услышали это.

– Ничего, рабочие помогут, – уверенно сказал я, зная по опыту, когда мы освобождали лагеря военнопленных и как заключённые хватали охрану и своих мучителей – надзирателей.

Мы снова идём по горизонтальной галерее, но на этот раз в полный рост. Ведут нас новые французские друзья Шарль и Пьер. Перелазим через какие-то бетонные барьеры, попадаем то в одну, то в другую камеру с решётками и задвижками. Идём гуськом, тихо, стараемся, чтобы наши шаги, так гулко отдающиеся в бетонных камерах, были не слышны. Шарль иногда включает свой фонарик, чтобы найти дальнейший путь в этом лабиринте воздуховодов, камер, смесителей и вентиляционных полостей. Я иду и думаю, что нам самим, если потребовалось бы, ни за что не найти обратный выход. Вот французы, кажется, зашли сами и завели нас в тупик. Дальше хода не было, на нашем пути бетонная стенка, загороженная рамой с узкими вертикальными прогонами, похожими на жалюзи. Шарль с помощью длинного шеста, стоящего в углу, нажал на небольшой рычажок и жалюзи, встав на ребро, открылись. За ними я увидел огромные лопасти мощных вентиляторов.

– Будем пролазить между этими лопастями, – сказал Пьер и, став на колено, стал протискиваться в узкий зазор между лопастями. За ним полез я, а Шарль стал помогать мне, показывая, как лучше это сделать. Видимо, он не один раз пользовался этим путем.

По ту сторону вентилятора я опять оказался в большой бетонной камере с задвижками и решетками. В боковой стене я увидел небольшую дверь с ручкой и задвижкой. Все разведчики удачно преодолели это препятствие, только Алексей Волокитин сделал это со второй попытки. Пьер ключом открыл эту дверь, и мы по небольшой металлической лестнице спустились на бетонный пол довольно большой комнаты, в которой по одну сторону стояли электрические щиты с приборами и сигнальными лампочками, а по другую – верстаки, точила, ящики с инструментами. На стене висели предупредительные плакаты и огнетушители.

Пьер вытащил из своего кармана еще один ключ и, показывая им на высокую дверь, предупредил меня, а я всех разведчиков, чтобы мы шли тихо и ни в коем случае не включали даже на миг свои электрические фонарики.

– Капо очень подозрительны, беду чуют за километр, – пояснил он.

Мы приготовили свои автоматы и в полной темноте покинули щитовую и долго шли за проводниками по длинному коридору. Один раз в проходе блеснул тусклый огонек. Наши проводники остановились и прижались к холодной стене. Наконец, они подвели нас к двери, через щели которой пробивался слабый свет, и прислушались. Пьер тихо шепнул мне:

– Тут живут капо. Они там.

Прокопьев с силой толкнул дверь, от чего она настежь открылась и разведчики вломились в слабоосвещенную комнату. В центре ее стоял большой стол, заставленный консервными банками, недопитыми бутылками, повсюду на столе валялись куски хлеба и рыбы. По обе стороны стола на деревянных лавках сидели повеселевшие здоровяки и играли в карты.

– Хендэ хох! – громко крикнул Иван Прокопьев, наставляя на них свой автомат.

Здоровяки вскочили на ноги и послушно подняли руки. Только один из них, прячась за спину своего товарища, схватил телефонную трубку и неистово закричал в нее:

– Алярм! Алярм! (Тревога!),

Но он не знал, что Пьер и Шарль предусмотрительно оборвали провода. Кричал он напрасно, его никто не услышит.

Разведчики быстро разоружили надзирателей или как их презрительно называют сами заключенные рабочие «капо». Вооружены они были только пистолетами с небольшим числом патронов и… плетками. Всех их связали по рукам и заперли в соседней комнате, служившей им спальной. В комнату набежало немало рабочего люду в спецовках и халатах. Как они узнали о нашем появлении, неизвестно.

Прокопьев распорядился всем разведчикам остаться в этой комнате, а сам он, я и Виталий Чеботарев вместе с Пьером должны пойти в бункер, где жили рабочие. Бункер этот был рядом и когда мы вошли в него, то я невольно зажал свой нос рукой от того, что воздух был тяжелым, затхлым и не здоровым. Дышать было нечем. В бункере стояла сплошная темнота – зажигать свет, курить, ходить и громко разговаривать категорически запрещалось. В нем в несколько рядов стояли двух и трехэтажные нары, на которых лежали люди. Освещая себе путь электрическим фонариком, мы прошли между нарами весь бункер до конца. Люди еще не знали, кто мы и откуда появились. Они, видимо, приняли нас за надзирателей. Иногда луч света падал на лежащего на нарах человека, который, как бы защищаясь, закрывал лицо руками или натягивал на голову одеяло.

Но вдруг, все пришло в движение, люди повскакивали с нар, хватали нас руками, возбужденно и громко стали кричать и шуметь. Пьер объяснил нам, что все рабочие подземного завода размещены в блоках по национальному принципу. В этом – шестом блоке, где мы сейчас находимся, живут только французы, в четвертом и пятом блоках – русские, в третьем – поляки, а в первом – немцы. Я не был удивлен этим, так как знал, что фашисты держали концентрационных лагерях и немецких рабочих, противников Гитлера, в основном коммунистов и обращались с ними нисколько не лучше, чем с остальными. Всего было в подземелье десять блоков и два на поверхности.

В бункере поднялся невообразимый гвалт, и мы поспешили вернуться в комнату надзирателей. Здесь набилось еще больше народу – прибежали представители из других блоков. Перед Александром Хомяковым стоял человек в грязной спецовке и что-то убежденно говорил ему. Увидев нас, Хомяков обрадовался:

– Товарищ старший сержант, у них на заводе есть подпольный комитет, вот он представитель этого комитета от русского блока.

– Николай Маслов, – представился этот рабочий.

– Комитет – это хорошо. Сейчас надо немедленно арестовать всю охрану и всех надзирателей, но так, чтобы там наверху этого не заметили, – сказал Иван Прокопьев.

Пока Прокопьев говорил, Маслов утвердительно кивал головой в знак согласия и когда он кончил, Маслов сказал:

– Товарищ командир, это уже сделано. Во всех подземных блоках. Как только мы узнали, что вы в шестом блоке, так наш комитет сразу отдал приказ захватить надзирателей. Ведь в каждом блоке у нас есть боевые дружины, и есть оружие. – Маслов умолк и долго смотрел на Прокопьева, как бы раздумывая сказать или нет. Потом решился: – Товарищ командир, люди задыхаются от недостатка кислорода, разрешите включить вентиляцию? Да и освещение тоже?

Прокопов подумал и ответил:

– Освещение включить можно, а вот вентиляцию не надо. Подождите немного. Потерпите ещё. У нас наверху в галерее сидит разведчик, его затянет в шахту. Понимаете?

– Хорошо, так и сделаем. С поверхности нам передали, что там, на территории завода, уже идёт бой.

Это известие подхлестнуло старшего сержанта, и он сказал Николаю Маслову:

– Пойдёте с нами и покажите нам путь наверх, чтобы мы могли с тыла ударить по фашистам.

– Самый короткий путь через третий – польский блок. Пойдёмте, покажу.

О том, что аварийное освещение было уже включено, мы узнали, когда вышли в коридор. Теперь при тусклом свете электрических лампочек я мог получше рассмотреть этот огромный бетонный погреб, который называется блоком номер шесть. Стены, потолки, пол были бетонными и непокрашенными. На стенах кое-где красовались, выполненные масляной краской, указатели и запрещающие надписи, вроде «За курение – смерть!». Пол, вытоптанный тысячами ног, имел форму желоба, где скапливался мусор, вода и грязь. Кое-где он подновлялся путем укладки нового бетона. С потолка свисали электрические лампочки в матовых плафонах, огражденных сеткой из толстой проволоки, которые сейчас горели в пол накала.

По коридорам, несмотря на запрет, сновали возбужденные и взъерошенные люди. При виде нас они приостанавливались и приветливо улыбались.

– Позаботьтесь, чтобы все люди оставались на своих местах. Иначе могут возникнуть паника и давка. Пусть подождут, осталось недолго ждать, – сказал Прокопьев шедшему рядом с ним Николаю Маслову.

Тот, как обычно, утвердительно кивнул головой и ответил, что такой приказ комитет тоже отдал.

Мы шли по высокому, но узкому коридору, который, то разветвлялся на несколько ходов, то делал крутые повороты. Хорошо, что на всем пути коридор был освещен, хотя и слабо.

Третий, польский блок встретил нас пением. Польские рабочие сидели на своих нарах и в один голос пели свой национальный гимн «Еще Польска не сгинела». В центре бункера на столе стоял рослый поляк с бело-красным флагом в руках и махал им в такт гимна. Это был государственный флаг Польши. Удивительно, как польские рабочие сумели сохранить и сберечь его в этом страшном месте. Увидев нас, поляки повскакивали на нарах, кто на ноги, а кто и на колени и стали петь еще громче и энергичнее. Всеобщее ликование, слезы радости и счастья, приветственные рукопожатия и объятия сопровождали нас на всем пути по польскому блоку. Не трудно представить, что творилось сейчас в душах этих измученных, униженных, изработанных людей – рабов двадцатого века.

Наконец, мы миновали полутемный тамбур и через массивную дверь, точнее сказать ворота, вышли в огромный тоннель с полукруглым сводчатым потолком. Здесь нас ожидали три автокары с водителями. Это позаботились комитетчики. Тоннель не имел электрического освещения, поэтому были включены фары этих трех автокар. Николай Маслов и его товарищи разместили разведчиков на открытых площадках этих самодвижущихся тележек и сами пристроились на них, чтобы проводить нас к главному выходу. Тут я увидел стоящего у ворот Пьера в группе рабочих, не выдержал, спрыгнул с тележки и на прощанье крепко пожал ему руку.

Водитель нашего переднего электрокара, пожилой рабочий в замызганной спецовке, стоявший на приступке спиной к нам, нажал на рычаг, и тележка плавно и бесшумно, набирая скорость, покатилась по бетонной дорожке вглубь тоннеля.

– Куда это нас везут? – слышу я голос Филиппа Зверева.

Николай Маслов, услышав этот вопрос, ответил:

– К центральному выходу. Он у нас один. Правда есть еще запасной, но туда нам запрещено ездить и мы ничего о нем не знаем. К главному, или как он у нас называется центральному выходу из подземелья и проложен этот четырехкилометровый тоннель. Пешком идти далековато, вот мы и позаботились о вас, организовали транспорт.

Чувствовалось, что подпольный комитет рабочих здесь имел реальную силу и во всем старался услужить нам.

Наша тележка бежит легко и ходко. Посередине тоннеля проложены два узкоколейных пути, но вагончиков на них не было. Навстречу нам повстречались два порожних автокара, посланных с другого конца тоннеля. Они развернулись, приняли на свои площадки часть разведчиков, разгрузив остальные, и помчались им вслед. Наш водитель, видимо, не раз совершавший поездки по этому тоннелю, уверенно держал рычаги управления на больших скоростях. Мы миновали два перекрестка с такими же тоннелями и одно ответвление и, наконец, въехали в огромную слабоосвещенную, заставленную такими же тележками, подземную полость, где нам навстречу выбежала группа ожидавших рабочих. Они предупредили, что охрана наверху уже заподозрила неладное и перекрыла все выходы на поверхность специальными бетонными запорами и плитами. Оба лифта, естественно, были отключены. Получилось так, что верхняя часть выхода-подъемника находится в руках охраны, а нижняя – в руках рабочих. Удар разведчиков с тыла не получался. Рабочие предложили нам подождать, пока наши бойцы там, на поверхности не захватят контору, центральный пульт управления, подъемник, электростанцию и не освободят нас. Отсюда снизу в этих условиях они – рабочие ничем помочь не могут.

Эта новость не только взволновала, но и возмутила Ивана Прокопьева. Он весь вскипел от возмущения и с негодованием воскликнул:

– Нет! Этого нельзя допустить! Мы не будем сидеть, и ждать чего то, сложа руки. Маслов, ищите выход, любой выход! Вы должны, понимаете, должны немедленно, немедленно вывести нас на поверхность. Нам надо помочь нашим бойцам, ведущим бой на территории завода.

Маслов, как всегда, утвердительно закивал головой и стал живо обсуждать создавшееся положение с рабочими по-немецки, ругаться и чертыхаться по-русски. Разговор и спор их закончились быстро.

– Положение, можно сказать, безвыходное. Запасной выход тоже в руках фашистов, вентиляционные и другие выходы – тоже. Осталась единственная возможность – это канализация. Но там, вы сами понимаете, агрессивные химикаты и зловоние.

– Веди хоть к самому дьяволу, но только побыстрее! – крикнул Прокопьев и приказал разведчикам следовать за ним.

Впереди нашей группы шли два чумазых, пахнущих нечистотами рабочих, видимо, из числа тех, кто обслуживал канализационные сооружения и хорошо знал трассу водостока. Каждый из них на лямке через плечо нёс стандартную объёмистую сумку. Но я ещё не знал, что это был респиратор, то есть специальный противогаз для работы в канализационных системах. Рабочие, однако, так и не воспользовались ими, видимо он им на самом деле не требовался. На ногах у них были высокие резиновые сапоги.

Мы прошли несколько тёмных коридоров и через массивную металлическую дверь проникли в подземное царство хаоса и нагромождений. Огромные каменные глыбы торчали со всех сторон, они даже нависали над нашими головами, и нам приходилось обходить их и карабкаться по ним. Я сразу вспомнил открытую нами ещё в детстве пещеру на берегу реки Тубы, которую потом долго в несколько заходов обследовали с преподавателем истории. Я иду за одним из наших проводников и рукой крепко зажимаю свой нос, так как в этом царстве не стоял, а шевелился как живой противный, вызывающий рвоту запах из смеси ядовитых химических раздражителей и вони человеческих испражнений. Где-то рядом шумел и плескался этот мутный канализационный поток. Каменные глыбы то расступались на нашем пути, образуя обширные пустоты, то сужались настолько, что мы еле-еле протискивались между ними. Поднявшись на крутой каменный гребень, мы в лучах электрических фонариков увидели клоаку, главный канализационный сток, мчавшийся вниз с большой скоростью в широком железобетонном лотке. Поперек потока на уровне человеческой груди был туго натянут металлический трос, и я понял, что по этому тросу нам предстоит переправиться на ту сторону потока.

Вот тут-то мне, да и всем разведчикам, пришлось разжать нос и полной грудью хлебнуть этот запах и ногами ступить в вонючую движущуюся жижу. Переправа прошла без приключений, но мы все вымазались по грудь в вонючих нечистотах. Дальнейший наш путь был не легче, и мы поднимались все выше и выше навстречу мчавшемуся потоку, который заметно слабел и разветвлялся на несколько ручьев и ручейков. Некоторое время мы шли по колено в мутной жиже образовавшегося на горизонтальном участке пути стоячего озера. Другого пути не было. Но мы уже привыкли к этому запаху.

Усталые, сердитые, с забитыми носами, которые уже не способны различать никакие запахи, мы остановились еще перед одной металлической дверью, которая была запертой. Ключей у проводников не оказалось.

– Не стучать! – приказал Прокопьев. – Волокитину подорвать дверь. Всем в укрытие.

Однако, один из проводников, поняв наши намерения, сказал:

– Здесь стена и дверь прочные. Если их взрывать, то лучше другую дверь и другую стену. Идите за мной, я покажу.

Мы прошли еще через какой-то узкий проход и увидели вторую такую же дверь, встроенную в незаштукатуренную кирпичную кладку.

– Эта стенка всего в один кирпич, неделю назад сам ее складывал, – пояснил рабочий.

Алексей Волокитин прикрепил связку из трех гранат Ф-1 к косяку двери и отогнул усики у одной из них. Он подождал, когда разведчики и рабочие укроются за камнями, и с силой выдернул кольцо. Раздался хлесткий щелчок, а прижимная планка взлетела высоко вверх и упала в расщелину. За эти шесть секунд, отделявших нас всех от взрыва, Алексей успел спрятаться за каменный выступ. Подземелье озарилось яркой вспышкой, сильный взрыв потряс выступающие каменные глыбы, сверху посыпались песок и каменное крошево. Все пространство заполнилось едким дымом. Кирпичная кладка была пробита со всех сторон металлической двери, хотя сама дверь, как ни в чем не бывало, стояла одиноко в темном проломе. Как только затих грохот взрыва и сверху перестали падать камни, разведчики, как по команде, со всех сторон ринулись в этот пролом. Бетонный широкий коридор, в котором они оказались, вывел их на лестницу, где встретились с вооруженными фашистами. Их было всего трое, они бежали вверх по ступенькам, озираясь по сторонам – сильный взрыв встревожил их. Но это были не солдаты, а вооруженные охранники завода. У них и форма одежды была другой, для нас незнакомой. Но это не остановило разведчиков, которые дружно ударили из автоматов и уложили всех троих разом. Поднимаясь бегом по лестнице, я вдруг снова услышал тот самый однотонный несмолкающий гудок, который мы слышали еще на подходе к заводу. Теперь этот гудок мощно ревел где-то очень близко. «Значит, мы недалеко от поверхности» – подумал я. Мы выскочили в зал, освещенный через застекленные окна с решетками белым дневным светом. Я даже зажмурился, как мне показалось, от слишком яркого освещения. В зале было много дверей. Сидевшие у входа за стеклянной перегородкой у вертушки два привратника, увидев нас, безоговорочно подняли руки. Я подбежал к одному из них и спросил:

– Где фашистские солдаты?

Привратник смотрел на меня выпученными глазами, пытался что-то сказать, но вместо слов извергал что-то похожее на мычание. Сколько раз за последнее время я сталкивался с такими вот остолбенелыми от страха истуканами. Привратников этих разоружили и передали под охрану рабочих. Все поменялось местами – раньше привратники охраняли рабочих, теперь наоборот, рабочие охраняют привратников.

Это была всего минутная заминка. Именно во время этой заминки мы услышали снаружи сильную винтовочно-автоматную стрельбу и топот человеческих ног. Через входную дверь, протискиваясь через неудобную вертушку и не замечая нас, в зал забежали три немецких солдата в касках. У одного из них из дула карабина исходил серый дымок. Их тут же схватили, разоружили и передали рабочим, которых все прибывало в зале. Видимо, они шли вслед за нами. Нам стало ясно, что фашисты под натиском наших передовых подразделений отходят все дальше и дальше, оставляя завод. Сейчас самое время ударить по ним, если уж не с тыла, как хотел Иван Прокопьев, то по отступающим рядам. Прокопьев дал команду выбежать из помещения и вступить в бой. Мы один за другим выскочили во двор, который весь был забит фашистскими солдатами. Здесь их было не меньше сотни, и мы ударили по ним из автоматов. Несколько солдат замертво свалились на бетонные плиты, которыми был услан весь двор, остальные бросили оружие, подняли руки. Разведчики никак не ожидали такого исхода, ведь их было в несколько раз больше нас. И на какой-то момент мы даже растерялись от неожиданности, ведь стрелять в безоружных людей было не в наших правилах. Наступило неловкое затишье, немая сцена, которая длилась всего несколько мгновений. Тогда я первым бросился к немецким солдатам и приказал им:

– Всем пройти вон в тот угол. Быстро!

Я стволом автомата указал на кирпичную подпорную стенку на противоположной стороне двора. Разведчики с направленными на них автоматами стали теснить их в угол к кирпичной стене, чтобы оттеснить их подальше от брошенного оружия.

– Шатрову и Печенюку собрать трофейное оружие, – приказал Прокопьев, не спуская глаз с фашистов.

Двор был окружён со всех сторон трёхметровым земляным валом. Такие валы тянулись дальше вглубь центральной наземной части завода, между которыми проходили асфальтированные дороги и бетонные тротуары. Они нужны для защиты людей и техники во время бомбёжек. С другой стороны двора земляной вал упирался в небольшое кирпичное здание, видимо, главную проходную завода, рядом с которой возвышались металлические ворота. Поверх них виднелись красные черепичные крыши жилых домов. Это уже был город Клитц.

Из глубины завода во двор продолжали вбегать, отстреливаясь, группами и в одиночку немецкие солдаты, которых настигала такая же участь, то есть их немедленно разоружали и присоединяли к общей массе пленных. Разведчики понимали, что такое неустойчивое равновесие между нами и пленными долго держаться не может. Немцев было слишком много, а нас очень мало. Прокопьев, Чеботарёв, Волокитин, Зверев и другие разведчики обступили пленных, держали их под дулами автоматов и не позволяли им сделать даже шага в сторону, чтоб не предупредить и не окрикнуть, хотя руки опустить разрешили. Шатров, Печенюк и ещё кто-то подбирали их оружие, в основном винтовки, и складывали его в кучу у земляного вала. Они же встречали забегающих во двор солдат и разоружали их. Разведчики стоят перед пленными, а пленные тоже стоят у кирпичной подпорной стенки и ждут. Чего ждут? Кого ждут? Эти минуты ожидания неизвестно чего и кого, были самыми тревожными и опасными для разведчиков. Если бы немецкие солдаты захотели снова взяться за оружие, то едва ли разведчики смогли бы помешать им. Кроме того, в любой момент во двор могло бы зайти какое- нибудь подразделение фашистов и освободить пленных. Так могло быть, но так не случилось. Во двор вбежали наши русские солдаты. Как раз на это и надеялись разведчики. Это были автоматчики из роты старшего лейтенанта Николая Сучкова. Они вбежали и остолбенели от неожиданности. Среди них были и наши товарищи – Кривошеин, Гладков и Матвейчук. Вслед за автоматчиками подошли и стрелки из 1-го батальона, и завод полностью перешёл в наши руки. Я побежал в проходную подъёмника, нашёл там Николая Маслова и сказал ему, чтобы немедленно включили вентиляцию в блоках.

Примерно через час появился подполковник Г.И. Жмуренко, заместитель командира нашего полка по политической части, который со своими офицерами – политработниками занялся рабочими подземного завода.

Не так давно я узнал, что сейчас в послевоенное время бывший подземный пороховой завод уже не существует, на его месте построен огромный танкодром.

17 Конец войны, начало мира

Как кончаются войны? Для каждого воинского подразделения, для каждого солдата по-разному. Для нас – воинов 82 стрелковой дивизии война практически закончилась во второй половине дня 6 мая 1945 года, хотя мы об этом тогда еще и не знали. В этот день были последние бои с фашистами и последние, боевые потери в личном составе. Хотя на вражеских минах-ловушках еще долго подрывались наши солдаты, да и немецкие мирные жители. В этот день мы вышли на всей полосе наступления к Эльбе и в этот же день произошли многочисленные встречи наших бойцов с американскими солдатами и офицерами. Это были удивительные и неповторимые встречи – открытые, добродушные, дружественные. Мы встретились с американцами в самом центре фашистской Германии, разрезав ее словно острым ножом на две части. Ее дни были уже сочтены, и вскоре наступил долгожданный день – день 9 мая 1945 года, день нашей Великой Победы!

Во второй половине дня 6 мая 1945 года городок Клитц был занят нашими войсками и вскоре в нем разместился штаб нашего 210-го стрелкового полка.

Я хотел и мечтал принять участие в работе группы офицеров, возглавляемой подполковником Г.И. Жмуренко. Сейчас начнется самая интересная работа: встреча с рабочими только что освобожденного подземного завода. Работы будет много, работы ответственной. Прежде всего, нужно будет выявить всех больных и истощенных, организовать им лечение и питание. Питанием нужно обеспечить всех рабочих; а их сотни. Сделать это непросто. Кроме того, нужно всех рабочих вывести из подземелья и разместить их где-то на поверхности. Нам известно, что многие рабочие, если только не большинство, по несколько лет подряд находились под землей и не видели дневного света и солнца. Переводчик в этой работе нужен и я надеялся, что вот-вот за мной прибежит посыльный.

Но вместо этого, мне с разведчиками пришлось выполнять другое задание, не менее важное. Принес это задание старший сержант Иван Прокопьев, который был вызван в штаб полка. Задание заключалось в следующем: нужно немедленно заставить замолчать немецкую крупнокалиберную артиллерийскую батарею, ту самую, которая еще утром начала обстрел наших наступающих подразделений и продолжает это делать до настоящего момента. Прокопьев принес и передал мне карту, на которой красным жирным кружком обозначалось местонахождение этой батареи. Это уже полдела! Я взял карту, внимательно изучил ее и сказал:

– Батарея недалеко, в трех-черырех километрах. Управимся быстро. Пошли.

Я выбрал путь от вокзала Клитца к селу Нойермарк вдоль железнодорожного полотна, чтобы зайти к фашистам с тыла. Мы шли, как всегда гуськом, по отделениям. Впереди Иван Прокопьев, я за ним, а там уже все остальные.

– Что нового в штабе? – спросил я Ивана.

– Американцы давно на Эльбе, пришли и сидят на том берегу, нас поджидают. Говорят, что кто-то из наших офицеров уже видел американских солдат.

– Это интересно, – отозвался я, – а что американцы там делают? Ты не спрашивал об этом?

– Принимают немцев, которые бегут от нас. Сдаются им целыми пачками, с оружием и техникой.

– Вот черти, – сказал я, пристально вглядываясь в серую дымку на запад, – Эльба рядом, до нее всего два километра, а по ее берегу проходит высокая дамба, вот реки и не видно.

– Давайте поднимемся на насыпь, может быть, тогда Эльбу увидим! – предложил Николай Шатов, услышав наш разговор.

– Тогда фашисты заметят нас, – парировал Прокопьев.

Вдруг по левую руку от нас послышался отдаленный раскатистый залп тяжелой артиллерии, земля вздрогнула, покачалась слегка и затихла.

– Это она! Точно она! – воскликнул Филипп Зверев, указывая рукой в сторону видневшегося лесочка.

Да, это действительно была та самая батарея, которую мы шли уничтожать. Мы уже слышали нашу цель, но пока еще не видели ее. Село Нойермарк, небольшое, ухоженное, прошли насквозь. Все окна, двери, ворота и калитки закрыты наглухо. Но мы знали, что жители местных сел и деревень остались в своих домах, бежать-то ведь некуда, и сейчас сидят в подвалах и погребах. Ну и пусть сидят там, так лучше для них и для нас.

Не доходя до села Любарс, мы углубились в небольшой лесок, и оказались за спинами немецких артиллеристов и стали осторожно, чтобы не обнаружить себя, приближаться к ним с тыла. Вражеская батарея продолжала вести огонь, правда не очень интенсивно. Она время от времени выпускала порцию снарядов и потом надолго замокала. Через определенный промежуток времени опять вздрагивала земля, и воздух наполнялся громовым раскатом.

– Ничего, скоро замолчит навсегда, – сказал Иван Прокопьев, наблюдая в бинокль из укрытия. Теперь и мы все видим торчащие из-за кустарника стволы пушек.

– Ребята, смотрите! – громко и тревожно воскликнул Виталий Чеботарев. – Вижу Эльбу, а на ней катер с американским флагом!

Я повернул голову назад и без бинокля с высоты холма, на который мы только что поднялись, увидел серебристую ленту. Конечно, это была Эльба, желанная река для каждого солдата нашей дивизии и которая вот уже несколько дней была у него постоянно на устах.

– Дай мне, – сказал Алексей Волокитин и с силой вырвал бинокль из рук Виталия.

Все, у кого были бинокли, направили их в сторону Эльбы, я тоже стал смотреть в бинокль на Эльбу и на противоположный берег, усаженный деревьями. Вот в поле зрения показался силуэт корабля, который шел к нашему берегу и мне он виден был с носа. Никакого флага на нем я не обнаружил, зато отчетливо различал торчащие якоря и буруны воды, разлетающиеся в обе стороны от его острого, как нож, носа. Корабль стал медленно разворачиваться против течения, и я увидел его спроектированный на светлом фоне воды тонкий профиль. Теперь-то я заметил красно-синий флаг на его корме.

Но что это? По борту корабля блеснуло одна за другой несколько ярких вспышек. Я с тревогой стал наблюдать дальше, думая, что в катер прямым попаданием угодило несколько фашистских снарядов и что вот- вот он загорится.

Но как раз в это время низко над нашими головами со стороны Эльбы с низким звуком воздух пробуравили летящие снаряды, которые разорвались прямо в расположении немецкой батареи. Оказывается, это был залп бортовых пушек американского катера. За первым залпом последовал второй и третий, и потом все смолкло. Все это произошло так быстро и неожиданно для нас, что на первых порах мы растерялись, нам было приятно за неожиданную помощь. Петр Матвейчук поднялся во весь рост и приветливо махал американцам пилоткой, поднятой на палке. Другие разведчики тоже с восторгом кричали и махали пилотками.

– Надо бы пойти на батарею, да посмотреть, что там делается, – предложил Сергей Ляшко.

– Нет, не надо, – весело сказал Прокопьев и пояснил, – мы не знаем намерений американцев, вдруг они ударят по ней еще раз? Тогда что? Лучше подождем, когда они уберутся с реки.

Филипп Зверев рассудил по-другому, он сказал:

– Кажется, я понял американцев, если хотите, объясню?

– Давай, чего мямлишь.

– Мы хорошо видим американцев? – спросил он, и сам же ответил: – Хорошо! А они нас? Тоже хорошо? Они увидели нас и поняли, что мы – русские солдаты идем на штурм немецкой батареи. Поняли и решили помочь нам. Вот и все.

– А почему это они не сделали раньше? – спросил Виталий Чеботарев. – Почему? Эта батарея на их глазах стреляет с самого утра. Почему они ждали нас? Почему они не ударили по этой батарее еще утром? Если все это так, то это не честно с их стороны.

– Немецкой батарее все равно каюк. От нее ничего не осталось. Это ясно. Ходить туда абсолютно незачем, – авторитетно заявил Хомяков.

– Ребята, американский катер причалил к нашему берегу. Смотрите! – воскликнул Алексей Волокитин, не отрывая глаз от бинокля и одновременно показывая рукой в сторону Эльбы. Потом он подошел к Ивану Прокопьеву, выждал, когда тот закончит смотреть в бинокль, сказал:

– Ну, как, командир, рванем на встречу с американцами? А?

– Нам такую задачу никто не ставил, – ответил Прокопьев, но по выражению его лица, особенно по блеску его глаз, горящих от нетерпения, было очень заметно, что он сам только и думает об этом.

– Товарищ старший сержант, немецкая батарея уничтожена, американский катер у нашего берега, чего ждать? – взмолился Сергей Ляшко.

– Ладно, чёрт с вами, пошли! – выпалил Прокопьев и сам один из первых побежал вниз с холма.

Мы с криком «Ура!» наперегонки бежали по перелеску, с ходу пересекли автодорогу Нойермарк – Любарс и устремились к реке по травянистой, заболоченной пойме, изрезанной вдоль и поперёк многочисленными каналами и канавами. Но мы знали, что аккуратные немцы обязательно в нужных местах перебросят через них мосты и мосточки, которые мы быстро находили. Так что к дамбе мы вышли, не замочив своих ног. Ещё издали мы увидели шестерых американских матросов, важно прохаживающих по верху дамбы. А за дамбой виднелись две мачты и чёрные клубы дыма, поднимающиеся из невидимой нами трубы катера. Союзнички тоже заметили нас и стали махать нам руками и беретами. И вот мы тоже на высокой дамбе и с широко раскрытыми глазами идём к ним навстречу. Все шестеро были одеты в фирменные кителя и широкие брюки, заправленные в кожаные краги. На ногах большие ботинки, чем-то напоминающие альпинистские. Первое, на что я обратил внимание, было крупное телосложение американцев и их высокий рост. По сравнению с нами они выглядели настоящими богатырями с широкими открытыми лицами. Независимое поведение, порой граничащие с небрежностью, говорило о их самостоятельности. Они были сильны и молоды, но не молоденькими, какими были мы. Двое из них оказались неграми, а негров я видел впервые в жизни. Толстые красные губы и ровные, удивительной белизны зубы на чёрном, как будто измазанном сажей лице, делали их похожими на живых кукол, с которыми можно поиграть и повеселиться.

Крепкие рукопожатия и сильные до боли хлопки и объятья сменились вскоре восторженными, но не понимаемыми друг другом возгласами и восклицаниями. Разговаривать друг с другом мы, естественно, не могли, мы не знали английского языка, а они русского. Но это не мешало нам проявлять знаки внимания и порывы искренней дружбы. Вместо слов мы использовали мимику и жесты.

Один американец «разговаривал» со мной, таким образом, попросил у меня автомат. На какое-то мгновение я растерялся, не зная, что делать, но быстро справился с собой, снял автомат с груди и отдал его в руки этому американцу. Тот внимательно осмотрел его со всех сторон и, что-то приговаривая на своём языке, похлопал его по деревянной ложе и вдруг взвёл затвор и под ликование своих товарищей, выпустил из него длинную очередь в воздух. Мне это не понравилось, но я не показал вида и с улыбкой на лице принял из его рук свой – горячий и дымящийся автомат. В ответ на это американец расстегнул кобуру и сунул в мою руку массивный необычной конструкции пистолет. Я взял этот пистолет и, несмотря на просьбы американца, не стал из него стрелять. Рассматривая пистолет, я похвально похлопал рукой на манер американца по его воронёному стволу и вернул его владельцу. Таким образом, американец этот хотел показать свою или проверить нашу доверчивость, как к своему союзнику.

Пришло время дарить друг другу памятные подарки. Американцы раздарили нам множество мелких, красивых и нужных предметов. К примеру, бензиновые зажигалки, безопасные бритвы, электрические фонарики, ручки, блокноты и главное, толстые, похожие на торпеды, сигары. Нам же дарить было нечего. Не будешь же ты дарить им кисет с канской махоркой. Впрочем, когда Василий Печенюк захотел угостить ответно беседовавшего с ним американца русской самокруткой и вытащил кисет, оставшейся у него как память о его друге Валентине Щетинкине, американец этот увидел на нём вышитые цветочки, прижал кисет к своей груди, а Васе предложил в замен красивый портсигар со встроенной в нём зажигалкой. Я хотел было подарить «своему» американцу трофейные карманные часы, да постеснялся, они же были не русского производства, а немецкого. В ход пошли, как обычно, наши пятиконечные красные звёздочки, которые мы бесшабашно срывали с пилоток и бушлатов. Александр Хомяков даже снял с плеча свои сержантские погоны и, хлопнув ими по руке, протянул их американцу, который с великим удовольствием принял их как драгоценный подарок. Я думаю, что и сейчас в личных архивах этих американских солдат наверняка ещё хранятся наши бесхитростные подарки, которые мы дарили им в этот счастливый день встречи на Эльбе.

К берегу пристала ещё одна лодка, привёзшая с катера ещё трёх американцев, которые, как я думаю, решили, что на дамбе идёт обмен драгоценностями. Но, увидев, чем мы были богаты, разочаровались, однако, тоже были довольны встречей с нами. Сразу же замечу, что американские военнослужащие имели склонность даже в этот исторический момент делать свой бизнес, о чём мы никогда не думали.

В стороне от всей группы стоял Виталий Чеботарёв и с помощью жестов «беседовал» с одним американцем, весёлым и улыбчивым. Виталий ткнул пальцем в его грудь на удивительной смеси русских и немецких слов сказал:

– Вы, бух-бух по немецкой батарее. Ду ферштеен?

Американец охотно отозвался на это так:

– Ес, ес, американ бух-бух энд дойч капут.

Виталий взял его за руку и, глядя ему прямо в лицо, сказал:

– Но почему вы сделали это слишком поздно? Немецкая батарея весь день стреляла по Вашим союзникам, то есть по нам, а вы молчали? Почему? Так не честно, так не по товарищески.

Американец, конечно, не понимал его слов, он только улыбался широкой добродушной улыбкой и продолжал тыкать себя в грудь, показывая рукой, то на катер, на отдалённый бугор. Видимо, он считал большой заслугой, что американцы уничтожили немецкую батарею и не понимал, что хочет этот маленький, но настырный русский солдат. А Виталий Чеботарёв искал правду и справедливость, и, ничего не добившись, сердито выругался и отошёл от своего собеседника, бормоча себе под нос: «Тоже мне союзнички!» А мы с Иваном Прокопьевым обсуждали своё намерение, а не пригласить ли нам этих американцев в наш штаб полка, как вещественное доказательство нашей с ними встречи на берегу Эльбы. Только побаивались, не влетит ли нам за эту инициативу.

Вдруг мы заметили, что по верху дамбы к нам приближается большая группа наших солдат, численностью до взвода во главе с незнакомым мне лейтенантом. Лейтенант подошёл ко мне, как к старшему по званию и, приложив руку к пилотке, официальным тоном сказал:

– Я командир сторожевой заставы из хозяйства Пазухина, прибыл сюда для несения сторожевой службы. А вы кто?

– Мы разведчики их хозяйства Дудинцева, – охотно ответил я и, кивнув головой в сторону американцев, восторженно добавил: – Вот встречаемся с союзниками!

– Вы, наверное, думаете, что только вы одни встретились с ними? Сейчас такие встречи идут по всей Эльбе, – сухо заметил лейтенант.

– Хотим пригласить их в штаб к командиру, – вмешался в наш разговор Иван Прокопьев.

– Ни в коем случае. Получен приказ командира дивизии, всех американцев, появившихся на нашем берегу Эльбы, отправлять обратно на ту сторону, а наших солдат и офицеров в свои подразделения. Так что вам следует немедленно вернуться в свой полк.

Мы стали наблюдать, как после традиционных рукопожатий американцам, лейтенант и его люди вежливо и настойчиво стали предлагать им вернуться на катер и переправиться за Эльбу. Американцы улыбались, но не спешили убираться восвояси. Они еще долго обменивались рукопожатиями, хлопали по спинам и плечам наших солдат, в том числе и самого лейтенанта, говорили им что-то, потом нехотя сошли с дамбы и на лодках перебрались на катер. Катер дал прощальный, пронзительный гудок, задом отошел от берега, потом развернулся и, набирая скорость, пошел вниз по реке. Только теперь я увидел американский сине-красный полосатый флаг, который развивался на корме быстро удаляющегося катера.

Итак, во второй половине дня 6 мая 1945 года для нас – воинов 82-ой дивизии война практически была уже оконченной, хотя мы этого еще не знали. Все три полка дивизии, каждый в своей полосе наступления, достигли берегов Эльбы. Штабы полков, стрелковые батальоны и приданные подразделения разместились по окрестным городкам и селам. К реке Эльбе, точнее говоря, к ее дамбе были направлены сторожевые заставы, численностью до взвода каждая, которые заняли ключевые позиции по всему берегу реки. Одну из таких застав мы видели во время встречи с американскими матросами. Были выставлены также полевые патрули, которые круглосуточно курсировали вдоль реки по дамбе.

К вечеру мы вернулись в Клитц и разместились в одном двухэтажном доме с обширным и богатым двором. Мы заняли первый этаж дома, а хозяину и его многочисленным домочадцам оставили второй. На другой день 7 мая 1945 года Иван Прокопьев был снова вызван в штаб полка за получением нового задания. Какого? Этого никто не знал. Я все еще надеялся, что и меня вот-вот вызовут в штаб, чтобы я принял участие в работе на пороховом заводе. Время шло, а меня никто не вызывал.

Иван Прокопьев получил для разведчиков необычное задание: вылавливать просочившихся через наши сторожевые заставы американских военнослужащих и возвращать их обратно за Эльбу. А чтобы нам – разведчикам делать это было сподручно и оперативно, нас всех до единого посадили на велосипеды. Откуда же появилось сразу столько велосипедов? Почти три десятка. Когда нас завели во двор, где мы должны получить их, то я был поражен количеством их. Весь двор в буквальном смысле слова был заставлен и завален велосипедами, большими и маленькими, мужскими и женскими, дорожными и спортивными. Оказывается, по приказу командира полка сюда, в этот двор, были свезены все велосипеды, которые были реквизированы у наших солдат и офицеров, которые в свою очередь добыли их как военные трофеи.

Эти два дня мы только и делали, что выезжали по первому зову срочно в указанное место, находили там американцев и всеми мерами вежливо и культурно вынуждали их вернуться к себе за Эльбу, а они тоже всеми правдами и неправдами старались уклониться от этого. У меня осталось от этих дней впечатление, что все американцы, которые проникали на нашу территорию, имели цель сделать какой-нибудь бизнес. Здесь, на Эльбе, я впервые услышал это слово, но тогда толком не понял его значения. 8 мая 1945 года я и Иван Прокопьев, по заданию начальника штаба полка, на американской моторной лодке переправились через Эльбу в американскую зону в город Арнобург, чтобы найти двух наших солдат, которые самовольно накануне вечером отправились в гости к американцам, и до сих пор не возвратились.

Солдат этих мы с трудом нашли в каком-то кафе-подвальчике в окружении веселых американцев, подвыпивших и агрессивных. С большим трудом мы уговорили их вернуться к себе в подразделение. Они не возражали против этого, но момент возвращения всячески оттягивали. В конце концов, мы взяли их под руки, вывели из подвальчика и привели на берег реки. В лодке они сразу заснули богатырским сном с храпом и посвистыванием.

В конце этого дня в Клитце объявился мой старый приятель Виктор Кирсанов. Вместе с ним мы объехали и осмотрели всю территорию порохового завода. Я рассказал ему о своих приключениях во время подземного прохода в тыл к фашистам. У Виктора был фотоаппарат, и он сделал много снимков. В моем семейном альбоме до сих пор сохранились некоторые из них.

На другой день рано утром я проснулся от страшного шума, топота и беспорядочной стрельбы. В комнате, где я спал с разведчиками, к моему ужасу никого не было. Я торопливо на босу ногу надел сапоги, схватил автомат и пулей вылетел на улицу, тревожась, что фашисты напали и захватили нас врасплох. Боже мой, что творилось на улицах Клитца! Сотни бойцов и офицеров ошалело без памяти бегали по мостовой, хватали друг друга, тискали в объятиях, грубо влепляли встречному и поперечному свои поцелуи, подбрасывали вверх пилотки и стреляли в воздух из всего, что попадалось под руку, кто из винтовок, кто из автомата, кто из маленького трофейного дамского пистолетика. Я остановился у ворот дома и непонимающе с открытыми от удивления глазами смотрел на эту дикую пляску и думал: «Неужели они все разом сошли с ума?» Но вот мимо меня, растопырив руки без ремня, но с пистолетом, пробежал знакомый мне офицер Леонид Зубов, который во все горло кричал: «Победа! Победа!».

И вдруг я все понял и нутром почувствовал, что сейчас происходит на улице. Не умом, не головой, не мозгами, а именно нутром, животом что ли. Потому что там внутри меня что-то всколыхнулось, зашевелилось, пришло в движение, голова закружилась, а в горле образовалась затычка, что я не в состоянии был ни дыхнуть, ни кашлянуть, ни дажепоперхнуться. Грудь распирала нахлынувшая волна кипучей радости, которая просилась наружу. Я понял, что тоже начинаю сходить с ума и еще немного, и я окончательно рехнусь. Не помня себя, я заорал благим матом, выбежал на середину улицы и с геркулесовой силой стал трясти автомат над своей головой. Потом я взвел затвор и выпустил в воздух все 72 патрона автоматного диска. «Победа! Победа! Победа!» – орал я что было сил, обезумев от радости и опьянев от счастья.

Всё это происходило утром 9 мая 1945 года. Сейчас мы все знаем этот день и празднуем его как День Победы. А тогда в далёком 1945 году он наступил обычно, серо, и был бы ничем не примечательным днём, если б рано утром радио из Москвы не передало важное сообщение об окончании войны. В одно мгновение этот день превратился во всенародный праздник, и я уверен, что его будут помнить и праздновать во все века, пока будет жив хоть один русский человек, пока на свете будет существовать наше Российское государство.

В чувство меня привела острая боль в левой пятке. Я перестал, как шальной, бегать по улице и вспомнил, что обут на босую ногу, а в левом сапоге торчит маленький гвоздик, который я давно собирался загнуть или вытащить. Голой ногой я хорошо почувствовал его остроту. Прихрамывая на левую ногу, я побежал к себе, чтобы переобуться и захватить с собой запасной диск с патронами и снова включиться в бесшабашное празднование Победы.

Во дворе я столкнулся с Иваном Прокопьевым, Александром Хомяковым, Виталием Чеботарёвым и ещё с кем-то из разведчиков, которые с мрачными лицами осторожно волокли на плащ-палатке раненого, залитого кровью человека. Его лицо, руки, ноги были так обезображены, что я не мог его узнать, кто был этот человек, но нутром почувствовал, что это был разведчик.

– Кто? – выдавил я из себя это слово, глотая подступивший к горлу комок и не в силах проглотить его.

– Алеша Волокитин, – отрешенно ответил Иван, помогая разведчикам положить раненного на запряженную повозку.

– Алексей Волокитин! Алёша! В такой день! – говорил я и чувствовал, что говорю это я совсем ни к чему.

Конечно, Алексей Волокитин, смелый и храбрый разведчик, прошёл путь от Днепра до самой Эльбы. И вот на тебе! И когда! В самый радостный и светлый день, к которому мы все так стремились, о котором все так мечтали, в День Победы, когда, наконец, закончилась это страшная война, и уже шли первые часы мирной жизни. Я ещё не знаю, что произошла трагедия, что случилось непоправимое. Внутри у меня всё похолодело и сжалось в комок. Мне показалось, что меня, как кусок раскалённого докрасна железа, только что вынули из пламени горна и опустили в ледяную воду. Спина, грудь, шея, всё покрылось каплями холодного пота, и ослабевшие мышцы предательски задрожали.

Я подбежал к повозке, поправил неудобно свисающие ноги раненого, который тихо стонал, и вместе с остальными разведчиками отправился в медсанбат. Лошадьми управлял наш бессменный возчий Иван Щербаков. Мы покинули двор и выехали на бурлящую людским водоворотом улицу. Люди бегали, стреляли, горланили, плясали, пели песни, ни на что не обращая внимания и ничего не замечая вокруг. Не заметили они и нашу странную процессию. Мы миновали главную улицу, на которой я ограждал повозку с раненым, чтобы ошалелые люди не наскочили на неё.

В пути я узнал, что Алексей Волокитин в этот день был дежурным по взводу пеших разведчиков. Вмести с Иваном Щербаковым и Николаем Кузьминым он должен был точно знать в каждый час дня, где находятся разведчики, и что они делают, во время приготовить им пищу и доставить её по назначению, охранять оставленное ими имущество, заботиться о своевременном пополнении боеприпасами.

Сегодня рано утром Иван Щербаков – наш ездовой и конюх, попросил его найти сено для трёх пар лошадей, которые имелись в хозяйстве взвода. Волокитин зашёл в соседний брошенный хозяевами двор и в открытом сарае увидел одиноко лежащий тюк спрессованного сена. Этот тюк был заминирован. Ничего не подозревая, Алексей Волокитин покрепче обхватил тюк руками и приподнял его. В этот момент раздался взрыв, который словно ножом отрезал кисть левой руки, а правую руку разможжил и оторвал несколько пальцев на ней. От взрыва пострадало лицо, ноги, а главное, и живот. Однако плотно спрессованный тюк всё же заслонил собой жизненно важные органы и Волокитин избежал неминуемой гибели, отделался тяжёлым ранением. Он быстро пошёл по госпиталям и вскоре оказался в центре Берлина в центральном госпитале 1-го Белорусского фронта.

И надо же было так случиться, что как раз в этот день 9 мая 1945 года в одно и тоже время дня, то есть рано утром, на другом конце Германии в господском дворе под Берлином никому неизвестная украинская девушка Клава, вывезенная в рабство в Германию, случайно наступила ни мину, от взрыва которой у неё было снесено полступни. Она тоже попала в госпиталь, сначала в один, потом в другой и вскоре оказалась как раз в том, где лежал Алексей Волокитин. Они встретились в больничном коридоре, чтобы потом никогда не расставаться. После выздоровления они поженились и уехали на постоянное место жительства на родину Клавы в Одесскую область. Жили они дружно, потому что любили друг друга, помогая, и заботясь друг о друге. У них родились три девочки, красивые и белокурые, сильно похожие на отца. Рана Алексея сильно давала о себе знать, он часто болел и в 1957 году умер на руках у Клавы. Вот такую жизнь уготовила судьба нашему разведчику Алексею Михайловичу Волокитину. После войны я долго разыскивал его в его родной Брянской области, но нашёл только его детей и жену. Живым его захватить не успел.

Под конец дня всеобщее ликование немного улеглось, и улицы Клитца опустели. Солдаты и офицеры перенесли празднование Дня Победы с улиц в помещения. Весь вечер и всю ночь продолжались стрельбы, в небо взлетали разноцветные ракеты и по ночным улицам ходили в обнимку и орали песни подвыпившие солдаты.

Разведчики, удручённые случившимся, подавленные, сидели в своём доме, и каждый занимался делом: кто чистил оружие, кто приводил в порядок одежду и обувь, а кто просто так без дела слонялся по двору. Но большинство разведчиков, не сговариваясь, засели за письма. Им нужно было как можно скорее поздравить своих родных и близких с Днём Победы и главное сообщить, что он – Иван, Пётр, Сергей вышел из войны живым и теперь вот собственной рукой пишет им письмо. Текст такого письма сочинил я и прочитал разведчикам, он понравился всем, и они сейчас повторяли его в своих письмах, часто просили ещё раз прочесть его.

– Старшину на выход! – услышал я голос Александра Хомякова, который заступил на дежурство вместо Волокитина.

Я вскочил во двор окрылённой надеждой, что, наконец-то, вспомнили и обо мне и вот теперь обязательно назначат в группу подполковника Жмуренко.

В центре двора я увидел старшего лейтенанта Минияна Насырова из 1-го батальона с ординарцем, который вежливо поздоровался со мной и объявил:

– С сегодняшнего дня я комендант двух немецких сёл Вользир Притцен. Вы, товарищ старшина, назначены ко мне в помощники. Завтра утром мы выезжаем к новому месту прохождения дальнейшей службы. Прошу вас быть готовым к отъезду. Вопросы есть?

Я стоял перед старшим лейтенантом, смотрел ему в глаза, молчал и думал.

– Вы поняли, что я Вам сказал? – спросил Насыров, не дождавшись моего ответа.

– Понять-то, понял, только я не согласен с этим, – ответил я.

– Как это «не согласен»? Приказ подписал начальник штаба полка. Вы думаете, что говорите? – удивился Насыров.

– Я хочу на завод! – неожиданно выпалил я.

– На какой завод? – опять удивился Насыров. – Сейчас много офицеров и бойцов нашего полка назначены работать в комендатурах в немецких деревнях и сёлах. Это ответственная и почётная работа. Вы знаете немецкий язык, кто как не Вы лучше других окажет помощь немецким жителям начать новую для них жизнь? Они сейчас напуганы, растеряны и совершенно не представляют себе своё будущее. Именно Вы должны помочь им устранить все их сомнения и недоверия к нам. А вы – на завод!

– Ладно, я согласен, – прервал я речь коменданта, – скажите лучше, на чём мы завтра поедем?

Насыров улыбнулся, посмотрел на меня с недоверием и сказал:

– На велосипедах. Надеюсь, у Вас есть велосипед?

– Конечно, есть. Хорошо, я завтра с утра буду в Вашем распоряжении.

На другой день 10 мая 1945 года я простился с моими боевыми друзьями – разведчиками, думая, что скоро снова увижусь с ними. На самом деле, со многими из них в это утро я простился навсегда и никогда их больше не увижу. Но с некоторыми из них, например, с Виталием Чеботарёвым, Александром Хомяковым, Петром Матвейчуком и другими я всё же увижусь, но только через тридцать – сорок лет, когда они станут солидными людьми, уважаемыми Ветеранами войны.

С этого дня для меня началась новая жизнь, жизнь работника комендатуры в Германии, наполненная напряжёнными трудовыми буднями. Я принимал участие в восстановлении промышленных предприятий, в проведении земельной реформы, в организации местной и даже политической власти на местах в новой Германии.


Дальнейшие события описаны в книге Ивана Бывших “Ваниляйн и Лизхен”.


Красноярск

2004

Разведчики 210 стрелкового полка




Старшина переводчик Бывших Иван Николаевич.

Весна 1945 года





Младший сержант-разведчик

Чеботарев Виталий Дмитриевич




Сержант-разведчик Матвейчук

Петр Константинович



Старший сержант помощник командира взвода Прокопьев Иван Абрамович




Младший сержант разведчик

Щетинкин Валентин Григорьевич



Младший сержант разведчик

Прокопов Николай Петрович




Начальник разведки

Бородин Петр Савельевич



Разведчики Иван Бывших, Виталий

Чеботарев, Виктор Чурбанов




Разведчик Виталий Чеботарев

на Одере




ПНШ-2 Фараонов

Николай Степанов, переводчик

Бывших Иван Николаевич




Младший сержант

разведчик Виталий Чеботарев



Красноармеец-разведчик Игнат

Омельченко




Разведчик Александр Александр

Хомяков



Помком взвода старший

сержант Виктор Чурбанов




Комбат-1 майор Чернышев

Григорий Митрофанович



Командир взвода разведчиков

ст. лейтенант Мочалин Тимофей

Михайлович




Сержант-разведчик Разуваев

Леонид Егорович



Командир-разведчик Щербаков

Иван Матвеевич

Разведчики 94 разведроты





Герой Советского Союза

прославленный разведчик 82-й стрелковой дивизии, командир

разведгруппы, которая захватила и удержала ж-д мост через реку

Березина Матросов Александр Алексеевич




Начальник рации старшина

Михаил Гайдук



Радист, разведчик сержант

Владимир Язьков




Разведчики, участники захвата ж-д моста (слева-направо)

сержант Александр Федков, сержант Владимир Язьков, рядовой разведчик Виктор Скворцов

Разведчики 210 стрелкового полка




На Одере, апрель 1945 год. ПНШ-2 капитан Иван Тараненко, переводчик старшина Иван Бывших, младший сержант Иван Горшков




На встрече в Москве 24 апреля 1973 года.

Иван Бывших, Виталий Чеботарев, Александр Матросов,

Сергей Ляшко, Александр Хомяков

Фотографии взяты из личного архива автора


Оглавление

  • От автора
  • 1 ДЕРЗКИЙ НАЛЕТ
  • 2 Один русский и десять немцев
  • 3 Семнадцать отважных
  • 4 На связь с партизанами
  • 5 Ночной штурм
  • 6 Смелость города берет
  • 7 На колокольне
  • 8 Семи смертям не бывать, а одной не миновать
  • 9 Операция «Мост»
  • 10 Непрошенные гости
  • 11 Агитация
  • 12 За «языком»
  • 13 Поединок
  • 14 Непредусмотренный вариант
  • 15 С белым флагом в руках
  • 16 В лабиринтах подземного завода
  • 17 Конец войны, начало мира
  • Разведчики 210 стрелкового полка
  • Разведчики 94 разведроты
  • Разведчики 210 стрелкового полка