Запах снега [Александра Евгеньевна Мойзых] (fb2) читать онлайн

Запах снега

Основано на нереальных событиях.

В небесах или глубинах

Тлел огонь очей звериных?

Где таился он века?

Чья нашла его рука?

У. Блейк

I

Стальные пружины ждут, молчит таинственный лес…¹

Я вам расскажу одну историю. Нет, не из тех, коими хвастают молодые самцы. Не о том, как я убил за ночь двух оленей. И не о долгой борьбе с отцом и братьями за клочок земли в междуречье. Это история о том, как одна встреча может изменить судьбу.

Просыпаясь с уходом последнего луча неверного зимнего солнца, первое, что я ощущаю – запах снега. Я не открываю глаза, чтобы не перебить это ощущение. Вдохнув сонными ноздрями морозный, мокрый, прелый, пряный, жаркий воздух и навострив уши, я чувствую, не анализируя, что происходит в моих владениях.

Да, в моих владениях. В тайге все живет по законам природы, а царь природы здесь – я. В тайге я решаю, кому и когда умереть.

Вотчина моя огромна и прекрасна. Здесь мощные горные реки мороз заковывает в лед, образуя в каньонах застывшие ледопады. Для человека тайга почти непроходима, поэтому они шастают по рекам, прокладывая широкие тропы коптящими воздух «буранами»². Здесь наверху – купола из высоченных сосен и кедров, а внизу, под многометровым слоем снега – тоже деревья, только маленькие и скрюченные. Люди называют их стлаником.

Не все понимают, насколько совершенен и прекрасен наш мир, но я понимаю. Лес вокруг для большинства его обитателей полон опасностей и загадок, для меня же он – открытая книга, которую я с удовольствием читаю, заостряя внимание то на одном звуке, то на другом. Я чаще использую слух, подключая нюх или зрение по необходимости.

Итак, в одно не слишком морозное и не слишком раннее утро, когда облака заполонили небо перед пургой, птицы замолчали, а звери лениво высовывали морды из нор, и у кого была пища, продолжали спать, а у кого не было – сетовали на пургу и плохую охоту, я вдруг проснулся и насторожился. Запах снега стал другим. Я почуял человека.

Через секунду я услышал тихое бряцание железа, какое-то клацанье и заливистый женский смех. Они были не близко, но я прекрасно слышал все, что происходило там. Судя по эху, они двигались по широкой реке в трех с половиной километрах на север. Я никогда не был на этой реке, но прекрасно знал, что она там есть. А еще я знал, что появление человека в лесу не сулит ничего хорошего. Время охоты еще не пришло, я мало спал и не до конца переварил задранного мной ввечеру кабана. Но тревога и примешанное к ней любопытство не давали мне покоя. Я решил положить конец неизвестности и, откинув присыпанный снегом лапник, фыркая и отряхиваясь, посеменил им наперерез.

Было тихо, тепло и туманно. Но я знал, что пересуды в верхушках вековых сосен скоро принесут ветер. Я ступал по снегу, покрывшему на семь месяцев стланик, и проваливался довольно глубоко, вздымая снежный пух, вырывался обратно, все ниже и ниже по склону горы. Эта игра доставляла мне удовольствие. Я почти кувыркался вперед и вниз, но вовремя подставлял под ловкое тело массивные передние лапы. Внизу была река, но я не знал, лед там или уже вода (шел первый месяц весны), и мне любопытно было увидеть, что творится там, внизу, там, где я еще не был. Ближе к реке лес начал редеть, уступая место торчащему в снегу стланику. Тут уж я дал себе волю – поджал передние лапы и кубарем покатился вниз.

Остановившись посреди реки, я смутился. Река была полосатой. Я уже видел такие полоски – их оставляли охотники. Но люди, проделавшие эти, не были охотниками. У них было железо, но не было пороха, значит, вперед гнала их не жажда добычи, а нечто иное. Я посеменил по следу.

Вдали я увидел горы – отнюдь не пологие, они поднимались вверх острыми неприступными пирамидами и трапециями с плато, уходившими вниз крутыми гребнями. Лыжня шла по неявной буранке³. Тут бывали снегоходы, но нечасто. «Как удачно!» – подумалось мне. Мы, взрослые тигры, хоть и опасаемся, но все же любим компанию человека. Я его вижу, он меня – нет. Я его слышу, он меня – нет. Я его чую, он меня – нет… Если быть осторожным и соблюдать законы тайги, то человек не представляет угрозы. Наоборот, становится чем-то вроде обслуживающего персонала: прокладывает дороги, по которым удобно ходить, привлекает дичь, на которую удобно охотиться. В этом мире никто не равнодушен к халяве – что хищник, что его жертва, которая, чуя легкую добычу, немедленно забывает об опасности.

Они были все ближе и ближе. Я чувствовал, что без труда догоняю их. Теперь я знал, что они не опасны. Поэтому я решил отдохнуть до вечера на берегу и затем продолжить путь по лыжне.

II

Когда я проснулся, уже смеркалось. В воздухе чувствовался неявный запах съестного и дыма. Они были недалеко. Лесным пожаром пахнут жилища людей. Меня пугала их печка, и все же я решил подойти поближе.

Я шел медленно и осторожно. Через час я еще не видел шатра, но уже знал, что их там не меньше шести. Я различал пять голосов, но понимал, что людей больше. Кто-то все время молчал, хотя шевелился. Остальные кричали, тараторили, смеялись, гремели железом. Среди них были самки – от них шел мягкий аромат лета, времени, когда цветут цветы и зреют ягоды.

Их шатер выглядел довольно забавно, но не для меня. Мать рассказывала мне, как выглядит зверинец, где тигры пляшут перед зрителями наравне с псами, лошадьми и прочей скотиной. Да и старшие братья пугали меня этим зверинцем, дескать, не будешь соблюдать наш закон – попадешься к китайцам или в цирке плясать. Меня учили не связываться с человеком. Любой охотник может быть охотником на тигров. Не зря они называют нас «Тойота»: продав тушу в Китай, можно купить приличный автомобиль.

Но эти ребята точно были не опасны. Сами клоуны в своем же цирке, они пришли в лес не за пропитанием, а… мне и сейчас смешно – за развлечением! Невероятно, но со временем я понял: они проводили в тайге свой отпуск! Именно поэтому они были так веселы и беззаботны. Шатер ярко светился изнутри, тени плясали на его стенах, а внутри шел непринужденный разговор.

– Отличный складывается поход, Граф! Ей-богу, я доволен.

– Погоди, Андраш. Самое интересное еще впереди.

– Что ж, мы отлично подготовились к самому интересному, – примирительно сказал хрипловатый женский голос.

Хозяйка его, однако, была молода. Как говорится, в полном расцвете сил. Судя по тембру, ей уже удалось обзавестись потомством, чего нельзя было сказать об обладательнице другого голоса, явно девичьего. Девица та была счастлива. Она говорила немного, но звонко и радостно, и эта радость сразу передалась мне.

Охотник в лесу всегда настороже, как солдат на задании. Лес контролирует его, а он старается контролировать лес. Эти же ребята явно получали удовольствие. И спирт они пили не как охотники – за тихим разговором, чтобы залить стресс и усталость, а громко, с песнями и болтовней.

Тот, кого звали Графом, был здоров и полон сил, но в его голосе явно чувствовались срывающиеся нотки настороженности и сомнения, как будто что-то бередило его, не давало покоя. Оно понятно, Граф доминировал, и в его стае явно были те, кто бы с удовольствием занял его место. Стая – она и есть стая, что волчья, что человечья. Вожак должен все контролировать, и Графу это неплохо удавалось. Все прочие самцы относились к нему дружелюбно. Все, кроме одного. И этот человек молчал.

– Граф, ты когда начал ходить в лыжные походы? С рождения? – острил Виталик.

Все смеялись, и как будто смеялись и скакали по стенкам жилища их тени. Смеялся и сам Граф, а когда все утихли, серьезно сказал:

– В свой первый лыжный поход я пошел в 17 лет с Томилиным. И чуть не лишился пальцев. Пять минут на ветру чинил голыми руками сломанное крепление.

– И что было дальше? – спросила девочка.

– Да я уже не помню подробностей… – вздохнул Граф. – Помню, что трудно было перебинтованными руками кружку держать, когда в поезде на обратном пути трое суток квасили с нефтяниками спирт с вареньем. Дома мама даже разбинтовывать не стала, сразу отправила в травмпункт. Врач разбинтовал, а там уже гангрена, кончики пальцев черные.

Среди прочих звуков – смеха, шевеления, гудения печки, послышалось шуршание бумаги.

– Вот смотрите, – сказал Граф, – мы идем вверх по реке Тихой. Впереди – гора Самандзига.

– Господи, язык сломаешь!

– Самандзига по-удэгейски – шаман, – вставил слово тонкий мальчишеский голос.

– Я смотрю, ты подготовился, – то ли покровительственно, то ли насмешливо произнес голос постарше. Это Виталик.

– Самандзига – высшая точка цирка⁴, где ни один перевал еще не пройден, – продолжал Граф, туда мы и направляемся.

– А где наш перевал? – спросила девочка.

– Вот. Это перевал ведет в цирк. Есть его фото 67-го года. На вид – 1Б. Подъем из леса по ущелью, на границе зоны леса открытый склон. Затем до перевального взлета по кулуару, а там – непонятно. Может, скальный взлет, может, проход найдем по осыпи, в действительности может быть все, что угодно.

– А дальше? – спросил мальчик.

– Дальше – неизвестность… – вдохновенно и немного с усмешкой ответил Граф.

– Где ты взял эти чудо-хребтовки⁵? – прогудел вместе с печкой Виталик.

– Купил у сторожа за бутылку водки в местном краеведческом музее. Кстати, сторож этот, говорят, шаман. Лечит алкоголизм, сглаз и порчу. Так я и не понял, что он говорил – то ли святые, то ли гиблые эти места.

– Господа, разрешите, я произнесу тост?

– Валяй! – хором закричали господа, а громче всех дамы, и Андраш продекламировал:

Аккордным эхом мы вернемся с гор

И, зазвенев, откликнутся стаканы.

Заглянет солнце между штор,

А ты, мой друг, увидишь каны.⁶

Поднялся шум, гам, все повскакали с мест и принялись чокаться железными кружками и пить.

– Ты с шаманом говорил? – тихо спросил мальчик.

– Выходит, с шаманом, – ответил Граф.

– Он, наверное, мой родственник.

– Придешь в деревню – поймешь, кто тебе родственник, – усмехнулся Граф.

– Местные шаманы поклоняются тигру.

– Дикие люди, – вздохнул Виталик. – Чего весь вечер молчишь, Юрка?

– Спать, кажется, пора, – нехотя ответил Юрка, – завтра день трудный, ответственный. А после таких возлияний не встанет никто.

Поднялся ропот: да не, ну что ты. Ну нет, чтобы я, да чтобы мы… И стали укладываться. Они были еще молоды, но не юнцы. Пятеро ребят, две девушки. Я не видел никого из них, но нюх и слух снабдили меня всей необходимой информацией: сколько кому лет, кто в каком физическом состоянии, кто как будет спать, кто наутро встанет бодрячком, а кто будет мучиться с похмелья. Кто лидер, кто серый кардинал, кто оппозиция. Кто кого любит, кто кого ненавидит – за пару часов полеживания недалеко от палатки мне стало ясно все. И я хотел продолжения.

Однако ночь – время охоты. Надо было подумать о пропитании. Нет, что вы, я не людоед. Еды кругом и без того хватало. Привлекаемый объедками, за людьми тянулся целый шлейф непуганого зверья. Мне оставалось лишь прийти и взять свое. Я планировал перехватить дичь метрах в пятидесяти от палатки, чтобы никто с утра не дай Бог не наткнулся на мои следы. Бедняги, если бы они их увидели, их беззаботный отдых был бы окончен!

III

Не знаю, любила ли меня моя мать. Она родила меня, выкормила, поставила на ноги, научила охотиться и добывать пищу в голодные дни, когда не было дичи. Я вышел ничего – и ростом, и шерстью, и мощью. Но когда мои братья встали стеной и погнали меня вон, она даже не вышла проститься со мной. Я развернулся и пошел прочь, а они шли следом, давая понять, что обратной дороги нет и дом отрезан навсегда. Я знал, что пройдет несколько дней, станет еще голоднее, и они также выдавят следующего. Для охоты места мало, и старшие постепенно выдавливают младших. Мать не препятствует этому, зная, что возле нее остаются сильнейшие. Так я стал изгоем.

Чтобы выжить и обзавестись потомством, молодой самец тигра должен пройти огонь, воду и медные трубы. У меня неплохие способности к выживанию. Когти, клыки, все мое тело создано для убийства, под него заточена и голова. Я заметен лишь в движении, но, стоит мне остановиться – я становлюсь невидимым. Так что в сторону обиды. Тигры охотятся поодиночке. Я нашел прекрасную кормушку, жаловаться не на что. Человеки притягивали всех – от пугливых оленей до наглых кабанов.

Итак, я ушел от своих мыслей и сосредоточился на окружающем мире. В пору охоты, полагаясь больше на слух, чем на нюх, я верчу туда-сюда свои круглые мохнатые уши. Со стороны это кажется забавными, но, боюсь, эта забава может стать для вас последней. Свет в палатке давно погас, люди утихли. Но стоило мне подняться, как я услышал шевеление и сдавленный шепот.

– Граф, ну хватит. Я не могу уже. Сейчас всех перебудишь.

– Тише, тише.

– Хватит, дурень! Каждую ночь помираю со стыда. Все же слышно. Вон Виталик с Надюхой спят как сурки.

– Вот и пусть спят.

– Завтра день сложный, я не высплюсь, опять пойду в конце.

– Я тебе помогу.

– На себе потащишь?

Смех. Шевеление.

– Тебе же хорошо?

– Хорошо. Мне с тобой хорошо.

– Милая моя.

– Тихо.

– Позвонишь мне в Москве, приедешь ко мне, никому не будем мешать.

– У меня жена в Москве, дети, я не хочу ей изменять.

– А сейчас ты что делаешь?

– В походе не считается. Поход – другая жизнь.

Уж не знаю, зачем господь бог создал людей такими беспомощными. Их фонарики выхватывают из темноты лишь отдельные куски, я же вижу всю картину целиком. Убить человека ничего не стоит: он глух и слеп, как котенок, а чует он только табак, спирт да горячий обед. Но нападать на человека – последнее дело, так учила меня мать. То же говорю вам и я. Убьешь одного, придут с десяток других, с палками, мечущими огонь. Помните, все законы написаны кровью. Каждое правило – это мертвый тигр. Одно из правил гласит: не попадайся людям, потому что стать пленником можно раз и навсегда. Выйдя из-за решетки, уже не сможешь вернуться к нормальной жизни. Людишки могут убить, а могут засадить за решетку, как они сажают себе подобных. В тесной клетке за несколько дней сойдешь с ума, перестанешь быть тигром. Они будут кормить тебя мясом, чтобы ты навсегда забыл, что значит охотиться – преодолевать расстояния, преследовать дичь, чувствовать лес, свое тело и действовать. Ты будешь питаться мертвечиной, как червяк. Тигр в клетке – больше не тигр, а вонючий плешивый кусок мяса. Ты станешь посмешищем. Человеческие детеныши будут тыкать в тебя пальцами, а с их рук будет капать на землю разноцветное сладкое молоко.

Говорят, людям попалась одна из моих старших сестер. Пытаясь вырваться, она обломала клыки о прутья клетки и провела остаток жизни в зверинце. Итак, для того, чтобы царь тайги пошел на конфликт с человеком, и у того, и у другого должны быть более чем веские основания. Уж лучше голодать, если нет дичи, ловить рыбу, рыть коренья, наконец. Лучше двадцать раз за ночь начать игру и двадцать раз проиграть. Голодный тигр – все еще тигр.

Я приподнял нос и, припадая к земле массивным пушистым телом, зашел с запада. Ибо ветер дул с востока. Молодая самочка пятнистого оленя подпрыгнула вверх всеми ногами одновременно, и я начал преследование. Это был удачный день. Я завалил ее. Молодая и неопытная, она заметила меня слишком поздно. Я догнал ее на третьем прыжке. Редкая удача. Пригвоздив когтями к земле, я сразу перегрыз ей горло, чтоб не мучилась. Я не маньяк-убийца, просто люблю, чтобы пища во время трапезы лежала спокойно.

Я был рад, что встретил этих людей. И та прекрасная Лань, что лежала сейчас расчлененная на кровавом снегу, была тому подтверждением. Не секрет для вас, что результативность атак тигра гораздо ниже, чем у среднестатистического бейсбольного нападающего. Пятьдесят на пятьдесят. Повезет или нет. В целом, это именно так. В еде я скурпулезен. Аккуратно отделил орган от органа, то, что планировалось съесть на ужин, сложил в одну кучку, что на завтрак – в другую. И приступил к трапезе.

IV

Я проснулся от их суеты. Знаете, как проходит утро в небольшой человечьей стае? Все барахтаются, сморкаются, фыркают, матерятся. Стараются быстрее одеться в капроновые штаны и анораки, влезть в ботинки, подбахильники и бахилы⁷, выкинуть из палатки свои и чужие вещи, не попадая на пятна желтого снега, снаружи выкопать и отряхнуть рюкзак, расправить его, вставить внутрь коврик, покидать вещи, помочь снять палатку, чтобы освободить палки и лыжи, на которых она растянута, влезть в крепления, темляки палок накинуть на замерзшие руки, рюкзак на спину – и вперед, отогреваться! Я буду употреблять непонятные для вас выражения, но я провел так много времени с этими людьми, что их лексикон неискоренимо въелся в мою память.

У меня не ахти какое зрение, тем не менее, из моего укрытия было прекрасно видно, как вылез из тубуса⁸ палатки высокий, немолодой, но все еще статный блондин-Капец и начал откапывать свой рюкзак и санки. Было довольно тепло, поэтому он только через некоторое время надел шапку. Из рюкзака сильно несло съестным, особенно вяленым мясом (они называют его колбасой), и я подумал: как мило быть рядом с этими людишками. Если вдруг по какой-то причине я не смогу охотиться, я просто выйду к ним навстречу, они побросают свою еду и убегут, а я смогу немного полакомиться до восстановления.

Затем появилась Рыжая. Да, она действительно была рыжая, как я и предполагал: эдакая Анжелика в пуховке и синей флисовой повязке на голове.

– Капец, – хрипло предупредила она, – не смотри назад по лыжне.

Капец отвернулся, но стоило ей чуть отойти, стал подглядывать через плечо, как Рыжая снимает штаны. Тут появился Вожак, которого звали его Графом. Немолодой, с поседевшими висками (они с Капцом были ровесниками, но Капец выглядел моложавее), с темными усами и бородой. Его движения были мягкими, но уверенными. Мне он нравился. Пометив ближайшее дерево, он громко и радостно объявил:

– Вылезайте! Погодка шепчет!

– Посмотрим чего и кому она сегодня нашепчет, – вторил ему Андраш, и они принялись в унисон ржать, точь-в-точь как вчера, – Виталь! Клади ЦеКа⁹!

– Ямщик, не гони лошадей! – простонал Виталик, – дай чайку допить. Кажись, вчера хапнул лишнего.

– Все хапнули! – жизнеутверждающе поддержал его Андраш, – пора выгонять алкоголь!

Андраш никак не мог натянуть на себя одеревеневшие на морозе ботинки, но это его ничуть не огорчало.

– Ох уж мне эта ваша терапия на свежем воздухе! Пять лет в походе не был, так горя не знал! – выразительно ныл Виталик.

– Ты за эти пять постарел на десять! – вбросил Граф. – Кстати, как тебе удалось не разжиреть, все спросить хочу.

– Я ж тренер по самбо. У меня тренировки шесть дней в неделю с детьми. Так что нельзя мне быть жирным, неудобно.

– Эх, надо тебе Женьку отдать. А то уже третий класс, а постоять за себя не может. Жена постоянно ходит в школу на разборки. Мечтаю, чтобы сам всех мутузил.

– Это ты зря, – затягивая тубус рюкзака, вставила Надежда, – я постоянно хожу на разборки, потому что мой Гришка всех мутузит. Ниже среднего удовольствие.

– Парни! – крикнула из палатки Личка. – Я вещи выкидываю? Тут полный шатер барахла.

– Выкидывай! – радостно ответил ей Граф.

Из открытых тубусов полетели кружки, миски, варежки, остатки продуктов, какие-то железки… Я очень ждал, когда появится сама Личка.

Но появился Валька. Я не ожидал, но у него лицо было, как у местного. И на голове как будто тюрбан. Странная такая шапочка. Вид у Вальки был удрученный. Чувствовалось, что сегодня его одного мучает не похмелье, а просто усталость. Он явно заболевал.

– Валь, – спросила его Надежда, – может тебе антибиотиков дать?

– Не, – вяло отмахнулся Валька.

– Давай, – вмешался Граф, – Валентин, ты явно не в кондиции. В нашей ситуации лишним не будет. Лич, клади Цека!

В то утро я так и не увидел Лику, потому что Капец уже надел лыжи и двинулся прямо на меня.

V

Я решил отойти подальше и залечь спать, а когда проснулся, все вокруг было темным и серым. Облака опустились так низко, что не видны были уже верхушки средненьких сосен и даже тонких берез. К тому моменту, как я поел и решил отправиться в путь за моими подопечными, начал накрапывать мелкий дождь.

Я вышел на лыжню. В такую погоду верхние слои льда подтаивают, снег становится мокрым и налипает на лыжи большими комьями. Они шли впереди по очереди, постоянно меняясь. Это было понятно, потому что возле лыжни через каждые сто-двести метров был след от рюкзака и санок. Судя по всему, тропящий с разбегу налетал на проталину или лужу, за следующие десять шагов набирал на лыжи килограмма три мокрого снега, после чего бросал рюкзак, садился на него, снимал и очищал лыжи.

За день пройти им удалось немного. Пришло время удовлетворить мое любопытство. Я ушел с лыжни, прошел по лесу несколько минут и замер в каких-то двадцати шагах от людей. Грустный Валька сидел на рюкзаке и курил, прожигая варежку. Какой нескладный человечек! Анорака почти до колен, на голове – не шапка, а какой-то тюрбан. Странная внешность: удэгейские черты лица были разбавлены кем-то с юга.

– Валентин! – тяжело выдохнул Виталик, – может тебе сразу ноги отрезать?

– Может, – грустно согласился Валька. Это еще больше взбесило Виталика.

– Ты зачем вообще в поход пошел? Да как тебя вообще Граф взял? У тебя же ноги кривые и мозгов нет! – почти в отчаянии кричал Виталик, в десятый раз за переход ¹⁰скидывая рюкзак, – третью неделю тащимся последними!

Маленький удэгеец молча подал Виталику лыжу.

– Ты знаешь, что у меня остался один тросик¹¹? Если ты и его порвешь, останется только реп¹², а он перетирается в три раза быстрее. Знаешь, что я тогда сделаю?

– В бубен дашь? – с надеждой спросил Валька.

– Нет, дружок. Я тебя прямо под елкой в жопу трахну. Потому что я еще ни с какой бабой наедине столько времени не проводил, как с тобой. А потом скажу Графу, чтобы ходили с тобой все по очереди. Отдам тебе 15 метров расходного репа, и разбирайся со своими лыжами сам. Как хочешь их к ногам приматывай.

Валька только вздохнул.

– Ты бы снял свои бахилы огромные. У тебя ботинки и так сорок шестого размера, вообще без лыж можешь идти! Не рассчитаны тросики на такой размер ноги! Поставлю я тебе тросик потуже, так щечки крепления не выдержат!

– Я хотел, но Граф запретил бахилы снимать. Говорит – ноги отморожу.

– Слишком доброе сердце у Графа.

Он заменил Вальке тросик и, не торопясь, пошел вперед. Валька подхватил рюкзак, догнал Виталика и сосредоточился на созерцании задников его лыж.

– Ну давай, потрещи мне про тигров.

– Я мало знаю…

– Нет уж, трещи давай. Хоть какое развлечение.

Накрапывал мелкий дождь. Валька начал нараспев, будто ученик семинарии.

– Говорят, что добрый дух тигра – Куты Мафа – всегда приходит на помощь охотнику, если он попал в безвыходное положение. У нас есть миф о том, как двое охотников забрались высоко на скалу и не смогли слезть. Тогда они призвали на помощь Куты Мафу, и тот снял их со скалы.

– Занимательно! – потянул Виталик. – Давай, топай, – бросил он через плечо, – Агзу…

– Агзу – это, на самом деле, не фамилия. Это название деревни, где родился мой отец и я.

– Очень интересно.

– А имя моего рода – Хунгари. В свидетельстве о рождении перепутали графы, – Агзу вздохнул и поправил нелепо висевший на его худощавом тельце рюкзак. – Но ни рода, ни деревни уже давно нет, так что теперь это не имеет значения.

– Ладно тебе! – обернулся Виталик, – не грусти. Хоть названия остались – и то хорошо.

– Хорошо, – вздохнул Валька. – И мне здесь хорошо. Я как будто чувствую рядом родную душу.

– Ну, это ты брось, – снова обернулся Виталик. – Какая я тебе родная душа? Я бы сейчас с удовольствием с Надюхой отстал. А тащусь все время с тобой, долбоклюем.

– Я не про тебя.

– Про кого же?

– Про него. Невидимого.

– Да у тебя совсем крыша поехала.

– Знаешь, мой народ строил не юрты, как принято, а двускатные жилища, и крыши крыл древесной корой…

– Как интересно, – кисло поморщился Виталик.

– И поклонялся тигру.

– А еще Ильичу в тяжелые времена.

– Здесь времена всегда тяжелые, – внезапно по-взрослому, даже по-стариковски вздохнул Агзу. – Чтобы выжить, мои предки пили кровь оленя, а желудок ели вместе с содержимым.

– О, это ценно. Я твой желудок тоже с содержимым съем! – резко обернулся и рявкнул Виталик.

Валька вздрогнул, но понял, что Виталик так шутит. Какое-то время они шли молча. Потом, будто вспомнив что-то важное, Валька громко сказал:

– А еще… а еще они иногда берут себе в жены женщин!

– Кто, пидорасы? – спокойно спросил Виталик.

– Нет, тигры!

– Валь, – Виталик с жалостью посмотрел на него, – ты бы хоть иногда думал, что говоришь.

VI

Они грамотно выбрали место возле проталины и сушины. Я снова отдыхал перед охотой прямо возле лагеря. Один раз Личка даже остановила на мне взгляд, но затем отвернулась к Графу.

– Все в порядке? – спросила она.

– Все отлично, – обнял ее Граф, прижимаясь мокрым анораком, – сейчас разожжем печку, выпьем спирту – и все наладится.

День был тяжелым, я чувствовал, как они устали. Дождь зимой в тайге ни к чему хорошему не приводит, тем более, намечалось похолодание. Облака поднимались вверх, небо постепенно расчищалось. Сегодня они вели себя гораздо тише. Снова шуршали, фыркали, гремели, но на шутки сил у них, похоже, не осталось. За ужином шел тихий разговор. Я был снаружи, но живо представлял, как оно происходит внутри.

– У меня вопрос к группе, – сказал Капец.

– Пожалуйста! – Граф изобразил жест великодушия.

Капец так же тихо продолжал.

– Как дела у вас, ребят? Как самочувствие?

– Плохо! – сразу подхватил Валька, радуясь, что кто-то всерьез озаботился его плачевным состоянием.

– Как вообще настрой? – спросил Капец, глядя на Графа исподлобья. – Не пора ли поговорить о запасных вариантах?

– Пока не пора.

– Я хочу знать мнение группы.

Группа не заставила себя ждать. Надюха приподнялась на коленях, взяла в руки пластиковую рюмашку.

– Юрка, да что с тобой? Я понимаю, Вальке тяжело. Может, Личке опыта не хватает, но она держится молодцом! А ты? Сколько у тебя «шестерок»?

– В том-то и дело, Надежда, – он чокнулся с ней и выпил, она тоже, – что слишком много. Слишком много я видел. И смерть видел, и слышал о ней… Иногда лучше остановиться на достигнутом.

– Что ты предлагаешь? – с надеждой спросил Валька.

– Я предлагаю подумать над запасным вариантом.

Все молчали, и Капец, развернув карту, продолжал:

– Послезавтра мы должны подойти к устью ручья Медвежий, который, по всей видимости, течет с непройденого перевала, к которому так стремится Граф. Эти два дня пролетят незаметно, а потом начнется самая трудная часть маршрута. Я вижу, что большая часть группы сильно устала. Поэтому я предлагаю, не доходя до Медвежьего, свернуть на запад, вот сюда, и пройти простой и безопасный перевал Лисий. После перевала мы пару дней будем идти по реке Бияса и наслаждаться остатками отпуска. Закончим маршрут, как и собирались, в Советском. Выйдет хорошая пятерка. И без трупов.

– Отличное предложение! – воскликнул Андраш. – Но несвоевременное.

– Лично я хотел бы все-таки дойти до цирка, – поддержал Виталик.

– Ради него все было задумано, не так ли? – Личка посмотрела на Графа, и тот кивнул.

– Только вперед! – Надежда подняла кружку.

– Наливай! – скомандовал Виталик.

Разлили, чокнулись, выпили. Потом, лениво потягиваясь, Граф спросил:

– Все высказались?

Кто-то кивнул, кто-то пожал плечами.

– Тогда давайте спать.

VII

Я дремал перед охотой, когда они подошли на расстояние трех прыжков. Массивная мужская фигура и маленькая женская. Девочка и Граф. Он обнимал ее, она тихо говорила.

– С кем бы у меня не было отношений, между нами как будто была стеклянная невидимая стена. Как будто я из другого мира, не из этого…

Граф склонился над ней и они долго целовались.

– Да… Даже не верится, что когда-нибудь мы вернемся домой… – он провел рукой по ее струящимся светлым волосам и аккуратно надел ей капюшон. Она опять его сняла и довольно громко сказала:

– Для тебя походы – другая жизнь. А у меня жизнь одна. И для меня все, что происходит – по-настоящему. По-настоящему! – закричала она, – Понимаешь?!

Граф отступил и со вздохом произнес:

– Не понимаю. Наверное, я слишком стар…

– Что будет с нами потом? Я не смогу тебя забыть.

– Да, – согласился Граф. – Забыть человека тяжело. И больно. Как часть тела на живую вырезать, – он вздохнул, и этот вздох перешел в потягивание. – Но возможно. Я это проделывал, и не один раз. Человек не может жить с дырой в теле, но прекрасно существует с дырами в душе.

Лика всхлипнула. Потом посмотрела на Графа.

– Человек не может жить просто так. Просто по инерции. Человеку нужно кого-то или что-то любить.

– Да, – согласился Граф, – я уже давно мертв. Мое сердце умерло, а мозг просто выполняет поставленные перед ним задачи.

– Откуда ты берешь эти задачи?

– Из прошлого. Недоделанные дела. Нерешенные задачи. Мы живем ими.

– Иди в жопу, Граф! – Лика вдруг отвернулась и пошла к палатке.

Мне почему-то захотелось наброситься на этого странного, одетого в пуховку человека. А он стоял и чесал в затылке, как большой неуклюжий медведь.

Наутро я снова видел Лику. После неудачной охоты я мучился голодом и бессонницей, бродил вдоль реки. На льду было много дырок – проталин, в некоторых местах будто большая собака языком слизала. Вдруг в утренних сумерках я увидел девушку в ярко-красной куртке. Словно паршивый кот, я шмыгнул в кусты и замер. Она шла в лыжах, держа в руках каны. Подойдя к промоине, она встала на колени, начала аккуратно черпать воду железной кружкой и сливать в котелок. Из-под синей шапки у нее выбивались светлые пряди волос.

Казалось, уйди она сейчас, пропади с картинки, и картинка бытия сама лопнет, растворится, как мыльный пузырь. Хоть она и человек, не было никакого противоречия между ней и окружающим ее дремучим лесом. Охотник несет беды и суету. Девочка несла мир и покой. Глядя на нее, я был счастлив. Счастлив, что она есть. Вокруг стояла прозрачная тишина, и только тихое сопение воды подо льдом да редкое бряцанье кружки о кан нарушало предутреннее спокойствие спящего леса. Девочка набрала воду, подняла кан и замерла, стоя на коленях. Какое-то время она стояла и просто слушала зимнюю лесную тишь, подняв лицо вверх. Потом ее вывела из оцепенения какая-то маленькая беспокойная птица, она взяла каны и пошла в лагерь. Я отошел подальше в лес, зарылся в сугроб и сладко уснул.

VIII

Объявленный абсолютно чистым предрассветным небом, мороз не заставил себя ждать. Не желая прозябать в спальнике без Лички, Граф разжег печку. Пока разжигал, чуть не отморозил пальцы. Открыла тубус и влезла она, вместе с канами.

Оба долго молчали, то ли не желая никого будить, то ли разделенные вчерашним разговором. Личка готовила завтрак, Граф смотрел на нее и улыбался в усы. Когда после завтрака стали вылезать наружу, увидели, как еще несколько часов назад абсолютно мокрый, снег смерзся до фирна. Андраш катался по нему в чунях¹³. В это день тропежка была неглубока. Сквозь фирн местами топорщилась высохшая до желтизны высокая плоская трава – осока. Все было в порядке.

Размеренная работа на свежем воздухе привела группу в чувство. Мороз крепчал. Обедали быстро – сидеть не было никакого желания. После первого перехода Лика поняла, что не хочет приваливаться.

– Странное дело! – сказала она Надюхе. – Я иду, а мне все холоднее и холоднее!

– Та же фигня, – хрипло ответила Надежда.

По чуть припорошенному фирну девчонки припустили так, что остальные долго не могли их догнать.

– Слушай, это жесть какая-то, – от мороза голос Надюхи стал совсем глухим, интересно, сколько градусов?

– Минус сорок пять, – ответил с трудом догнавший их Граф.

– Все мы здесь окрепнем, если не подохнем.

– Все мы здесь подохнем, если не уедем! Как там Агзу?

– Чешет. Выше по течению есть лесозагатовки. Если повезет, переночуем в избушке.

В спину светило солнце, цвет его из желтого переходил в оранжевый, становился интенсивнее. Миллионы солнечных искр на снегу слепили глаза.

– Ол ю нид изба! – в такт шагам пел Андраш.

Через пару часов стемнело, и группа впала в своеобразный транс от размеренной ходьбы и усталости. Несмотря на опыт, болезнь «избенка» накрыла всех. Каждый рисовал по-своему красивые, но одинаково теплые картины: светлые окошки базы, теплая печка… И только Надежда была недовольна.

– Не к добру эта избушка. Двадцать дней без нее обходились, а теперь все ждут ее как как манну небесную.

– Какая-то мистическая эта болезнь – избенка. Вроде бы всего хватает – поставил палатку, собрал дров, печку разжег. Наверное, есть в человеке какая-то подсознательная, первобытная тяга к оседлому жилищу… – пел ей Виталик.

– А мы идем не к жилищу. Мы идем в неизвестность, – ворчала Надежда.

– Че париться, все равно ж по дороге.

Они шли по льду вдоль берега, не подходя к нему близко, чтобы не провалиться под лед, и высматривали вдали окошки базы. Высмотрели все глаза, пока в неверном зеленоватом свете полной луны не увидели силуэт вахтовки и колючую проволоку забора. На базе не было ни души. Не было и самой базы. Вместо нее на низком берегу озера красовались прогнившие остовы старых машин, навек вросшие в ледяное болото.

Не давая группе опомниться, Граф скомандовал:

– Готовим место для палатки!

Затем он отправил всех, включая девчонок, в лес за дровами, а сам, утрамбовав снег под высокой разлапистой сосной, ободрав с нее нижние сухие ветки, достал маленький кусочек плекса, поджег его и устроил костер на листе алюминия. Из леса раздавался свист двуручки и звонкий голос Андраша:

– Пока я что-то делаю полезное – я есть. Когда не делаю – меня нет. Пилю дрова – я есть. Сплю – меня нет. Троплю – значит, я есть, сижу на месте – нет. И все вы тоже.

– То есть ты сейчас есть, а нас нет? – спросила Лика.

– Так точно, так что давай, ломай ветки. А то мы есть, а вас с Надюхой нет.

Граф засмеялся. Скоро на поляну поодиночке и парами стали выходить ребята. Они несли сухие, напиленные ножовкой и цепной пилой тонкие бревна, сухой лапник, обломанные высушенные ветки. Огонь полыхал, и они выложили нодью¹⁴. В лесу вдруг стало тепло и уютно.

– Лика Валерьевна, что вам помогает выживать в походе? – продолжал бенефис Андраш.

– Спирт! – громко ответила Личка.

– И Граф… – задумчиво сказал Капец.

Граф глянул на него недобро, встал и пошел в палатку.

Валька лежал в спальнике и дрожал.

– Нет, приятель. Так дело не пойдет, – сказал Граф и принялся вытряхивать удэгейца из спальника.

– Леш… Мне плохо. Я не могу.

Определив, что жара у пациента нет, Граф продолжил домогательства.

– Все ты можешь! Прямо в чунях, он выгнал его к костру, приказав достать дневник и карандаш.

– Так ребят. Давайте жахнем!

Он влил в Вальку сто грамм разведенного спирта и, не успел тот икнуть, дал указания.

– Запиши-ка в подробностях наши сегодняшние переходы!

– Ох, я не помню ничего!

– Мы поможем!

Граф специально сделал Вальку хронометристом, то есть объявляющим привалы и обед, чтобы придать ему ощущение собственной важности. И, несмотря на то, что Валька обычно плелся в конце, эта маленькая хитрость все же работала. Догнав уже отдыхающих товарищей, он торжественно объявлял: «Прива-ал!» и все радостно аплодировали. Агзу очень гордился своей должностью еще и потому, что без точной хронометражной таблицы не сделать отчета – главного документа, в котором вся информация о пройденном походе. Как и фотографии, это материальное свидетельство того, что группа прошла маршрут. Каждый турист, идущий в поход от четвертой категории и выше, в тайне лелеет мысль, что отчет попадет в хранилище центрального клуба. Что ж, есть шанс, что через несколько тысяч лет эту библиотеку откопают, словно Александрийскую, расшифруют текст и прочтут о его победах, посмотрят на фото в его счастливое, загорелое и обветренное лицо.

Дежурные закипятили два кана, Граф, наконец, сел к костру, снял левый ботинок, носки и пощупал большой палец.

– Так и знал! – произнес он, а Лика вздохнула:

– Обморозил.

IX

Яркое, почти белое солнце освещало ржавые остовы экскаваторов и грузовиков, колючую проволоку и останки бараков лесозаготовительной базы, на углу которой красовалась яркая палатка типа «Пик». Шатер волновался и гудел.

Народ, а потеплело! – объявил, вылезая из палатки и глядя на висящий у входа градусник, Андраш, – уже минус 27!

Сверившись с градусником, Граф оглядел окрестности.

– Немного они вырубили.

– Да выросло все уже. Ты посмотри на машины. Им сто лет в обед.

– Куршаве-ель! – пробасила, вылезая из тубуса, Надежда.

Вопреки обыкновению, Андраш вышел первым. Он и Граф по очереди шли впереди и тропили так, что никто не мог их догнать. Не только согревшаяся, но и порядком взмокшая, плотно сбитая группа добралась до них только под конец перехода, когда они зависли под правым берегом Тихой, изучая карту. Здесь река делала резкий поворот налево, вымывая себе проход в высоченной каменной скале.

− 

Бля! – изрек Андраш, – я троплю, а мне все лучше и лучше!

– Бля, что это? – вторил ему подошедший Виталик, указывая на серую каменную стену.

– Ух ты! – обрадовался Граф. – Так это и есть те самые петроглифы. Агзу, иди сюда!

Отвесный правый берег возвышался над рекой, как стена исполинской крепости. Наверху, над внушительным снежным карнизом, который, казалось, не таял даже зимой, продолжал расти покатый низенький лесок. Подошли остальные, встали под скалой и, не обращая внимания на опасно нависающий карниз, принялись разглядывать диковинные наскальные рисунки. Они были видны хорошо, отчетливо: кто-то регулярно очищал их от снега и грязи. Тоненькие олени, примитивные человечки, полосатый тигр с большой головой и нелепо маленьким телом. Как будто ребенок нарисовал.

Бережно водя варежкой по рисунку, Валька тихо сказал:

– У тигра два имени – Куты-Мафа и Амба. Амба – это злой демон, карающий охотника за вторжение в свои владения. Куты-Мафа – добрый тигр-отец, дух предка, который, наоборот, помогает и хранит охотника.

Валькина лекция могла быть длиннее, если бы сверху не посыпался снег.

– Оп-оп-оп! – сказал Андраш.

– Назад! – закричал Граф.

Как были – в лыжах и с рюкзаками – они отскочили от стены. В ту же секунду на то место, где они стояли, упала, как будто с неба, небольшая лавина. Снег был мягкий и рассыпчатый.

– Кто-то нас предупреждает, – сказал Агзу.

– Да, – согласился Граф, – то ли кабан, то ли олень…

Осмотрелись. Левый берег реки, наоборот, был низок и заболочен. Непонятно было, где кончается река и начинается болото. Заводь поросла редким кустарником. Кое-где виднелись низенькие скрюченные деревца. Слева и сзади, там, где к болоту подходил густой непролазный лес, они увидели непривычный треугольный силуэт. Это была крыша покосившейся избушки с острой крышей. Бросили рюкзаки и отправились на разведку.

Домик был чуть больше дачного сортира. Внутри валялся матрас, покрытый плешивой шкурой, напротив него в углу примостилась маленькая печка. Ее труба уходила в дырку в стене. В другом углу размещалось множество наскоро сколоченных стеллажей. На них были аккуратно расставлены баночки с жидкостями и травами, лежали какие-то здоровые рыжие перья, сморщенные корешки, расшитый бисером кисет, плетеные феньки, китайские пластиковые браслеты и разноцветные пластиковые карточки.

– Неплохо, – заметил Граф.– Кто-то здесь жил долго и автономно.

– Перья рыжего петуха, – задумчиво проговорил Валька, – это вещь летающего шамана.

– А где же он сейчас? – поинтересовался Виталик. – Улетел?

Лика разглядывала баночки. В одной была голова змеи. В другой – как будто заспиртованный глаз.

– Где-то неподалеку должно быть капище, – не обращая внимания на остроты, все так же задумчиво продолжал Агзу.

– Что?

– Жертвенник. Место, где шаман совершает обряды. Наверное, он туда и ушел. Бубнанет на месте.

– Хочешь поискать? – усмехнулся в усы Капец, и его холодные глаза блеснули.

– Не уверен.

– Так может, это деда твоего капище! – ткнул его локтем Виталик.

– Может, – Агзу снял тюрбан и почесал в затылке. – Но духи не любят посторонних.

Он серьезно посмотрел на Виталика, потом на Капца, надел шапку обратно и вышел из избы.

– Интересно все-таки, куда делся этот шаман? – задумчиво произнес Граф и последовал за ним.

Снаружи Агзу принялся распаковывать рюкзак.

– Не одевайся, – сказал ему Граф, – пошли дальше.

Не обращая внимания на его слова, Агзу продолжал выкладывать на санки содержимое рюкзака и в конце концов достал черный полиэтиленовый сверток довольно внушительных размеров. Развернув его, он аккуратно извлек нечто довольно странное, а именно – старинный шаманский бубен. На деревянный обод была туго натянута упругая коричневая кожа, а с обратной стороны – диаметральные проволоки, на которых позвякивали друг о друга нанизанные железные звездочки.

– Вот это вещица… – Граф аккуратно погладил кожу бубна.

Агзу отпустил бубен, Граф взял его и легонько потряс. Размножился, разлетелся по округе легкий, мягкий звон. Граф ударил ладонью в натянутую кожу, раздался гулкий, протяжный бой. Время будто остановилось. Все были зачарованы происходящим.

– И это ты тащил с собой?! – обалдел Виталик.

– Ты умеешь на нем играть? – спросил Граф, возвращая бубен Вальке.

– Нет, я не имею права, – тихо ответил Валька.

Он взял бубен и пошел с ним в избу. Остальные последовали за ним.

– Не знаю, вернется ли шаман, но пусть он останется здесь, – с этими словами Валька бережно положил бубен на полку. – Хоть он и не совсем настоящий, но я хочу, чтобы он вернулся к моим предкам. Как и моя душа.

– Что значит, не настоящий? – не понял Граф.

– Это уменьшенная копия. Он никогда не использовался в камлании. Мой дед сделал его для матери, когда она уезжала в Москву. Он знал, что она никогда не вернется, и ему хотелось, чтобы частичка Родины осталась с ней.

Агзу вышел из избы, надел лыжи, рюкзак и пошел, почти не проваливаясь, обратно к скале.

– Стой! – крикнул ему Граф.

Агзу прошел на автомате еще несколько шагов, покачивая рюкзаком, и остановился, развернувшись к Графу в пол-оборота.

– Не туда!

Агзу вернулся.

– Здесь река уходит вправо, чтобы потом резко повернуть налево. Там могут быть проталины и прижимы, давайте лучше по болоту срежем, – предложил Граф.

Все согласились и, неглубоко тропя, пошли пересекать болото. Со скрюченных деревьев, окруживших путников со всех сторон, свисали как будто тонкие нити. Дотронувшись до одного из стволов, Лика поняла, что это мох. Яркое солнце рисовало на снегу причудливые узоры тенями. Граф шел по азимуту на север-северо-запад. Тропить приходилось все глубже. Болото как будто засасывало. Через пару бодрых переходов джи-пи-эс¹⁵ внезапно показал, что группа находится южнее точки ночевки, а затем и вовсе перестал ловить спутники. Граф пропустил вперед всех, кроме Андраша.

– Погляди, что творится, – он показал Андрашу незрячий джи-пи-эс.

– Ну и ладно, – махнул рукой Андраш. – Пойдем по компасу. Сто раз обходились.

– Компас врет, – Граф внимательно посмотрел на друга. В глазах Андраша появилось и замерло беспокойство. Граф продолжал.

– От избушки мы шли по азимуту на северо-запад, – Андраш кивнул, – я проверил азимут по джи-пи-эсу и выключил его, чтобы не тратить батарейку. Шел по компасу.

– Понятно.

– А сейчас посмотри, – он снова ткнул в джи-пи-эс, – он показывает, что мы очень сильно промахнулись. На 90 градусов.

– Он не видит спутники.

– Сейчас не видит, но пять минут назад видел.

– Так, а компас?

Они крутили компас и так, и сяк, но красная стрелка все время выбирала одно направление – как и положено.

– Сейчас нормально, по-моему, – сказал Андраш. – Солнце уже клонится к закату, так что север там, – он махнул рукой туда, куда и показывала стрелка компаса, – слушай… так мы же идем прямо на солнце! Ты не заметил, что ли?!

– Черт, – граф опустил голову, – даже внимания не обратил, болван!

– Да никто не обратил внимания, – Андраш похлопал его по плечу. – А мы почти два перехода шли на юго-запад!

– Акела промахнулся? – улыбаясь, спросил подошедший Капец, – у меня были подозрения, но я решил промолчать.

Граф устремил на него взгляд. Капец щурился от солнца, и его глаз не было видно. Граф, наоборот, смотрел на него широко раскрытыми глазами, но морщина на переносице выдавала раздражение.

– Я всегда принимаю твою критику, Юр… Смотрю ты втопил!

Этот возглас одобрения предназначался подошедшему Агзу, но тот не обрадовался похвале.

– Почему вы остановились? – спросил он с тревогой в голосе.

Не обращая внимания на вопрос, Граф достал из-за пазухи со всех сторон заклеенный скотчем альбомный лист – карту – и развернул его перед Капцом.

– Уверен, что мы все время шли на юго-запад?

– Ну, – Капец почесал в затылке, – последний переход точно.

– Значит, мы промахнулись мимо ручья.

– Да, – кивнул Капец, – мы идем в сторону Лисьего.

– Лисьего? – обрадовался Агзу.

– Отставить! – прервал его радость Граф, – никакого Лисьего.

И снова обратился к Капцу.

Возможно, кто-то – или компас, или я тупанули. Но сейчас все в порядке. Компас не врет. Солнце садится на западе, не правда ли?

– Вчера было именно так, – Андраш улыбнулся и поджег сигарету.

– Итак, – Граф зубами стянул перчатку, затянулся сигаретой Андраша и ткнул пальцем в карту, – если пойдем на запад, рано или поздно выйдем на Тихую, южнее ручья Медвежий. Видишь, как Тихая загибается?

– Вижу, – ответил Капец и, отходя, тихо добавил, – как бы самим не загнуться.

X

Когда встали с привала, уже начинало смеркаться. Капец и Граф быстро убежали вперед, Личка и Надюха даже не пытались их догонять. Всецело охваченная дао и пофигизмом участника, Личка кайфовала от радости натренированных мышц, от ровного дыхания и полегчавшего с начала похода рюкзака. Следовавшие за ней шаг в шаг Надюха и Андраш перебрасывались короткими шутками про Куршавель. Агзу двигал лыжами в молчаливой задумчивости. Замыкающий Виталик, снова раздосадованный тем, что Андраш и Агзу мешают ему созерцать сзади Надежду, продолжал подкалывать Вальку.

– Тебе как вообще пришла в голову мысль – взять в поход бубен?!

– Я хотел его в музее оставить, – оправдывался Агзу, – но, если ты помнишь, когда мы приехали в Поперечное, там даже магазин не работал.

– Это ясно, что тебе этот бубен – не пришей кобыле хвост, но шаману-то он зачем?

– Бубен для шамана, – Агзу обернулся и пристально посмотрел на Виталика своими необычными глазами, – это его крылатый конь. С помощью него он путешествует.

– Припоминаю, – усмехнулся Виталик, – нечто подобное читал у Пелевина. Только еще мухоморы нужны. У шамана есть мухоморы?

– Думаю, в достатке.

– Так, возвращаемся. Что же ты раньше не сказал.

– Виталь, – не обращая внимания на ерничанье друга, серьезно продолжал Агзу, – не в грибах дело. При камлании, бубен уносит шамана в параллельный мир.

– То есть, ты считаешь, что шаман ушел на капище со своим бубном для камлания?

– Он мог уйти физически, а мог – метафизически.

– Мудрено…

– Мне все тигр чудится. Наверное, его шаман вызвал.

– Лучшие соседи – тигры и медведи… – запела на весь лес Надежда.

– Тигры здесь не водятся, – отрезал Виталик.

– А что если он – как и я…

– Распиздяй? – громко заржал Виталик.

– Турист…

Ушедшие вперед Капец и Граф в это время вели совсем другую беседу.

– Сейчас на западе уже вовсю используют лавинные маячки, – сухо говорил Капец.

– Биперы¹⁶? Слышал. Но нам они пока не по карману.

– Уж ты-то, без пяти минут отец четырех детей, мог бы и приобрести.

– Томилин предлагал привезти из Франции, но я выбрал хорошие крепления. На кой черт группе бипер, если он будет только у меня??

– Аналогично, – согласился, хрустя лыжами об снег, Капец. – Но если бы мы оба выбрали биперы, у нас в походе было бы уже два бипера!

– А если нас обоих засыпало, какой толк? Чем тебе лавшнур¹⁷ не нравится?

– Мне погода не нравится.

– Чем она тебе не нравится?

– Закат малиновый. Перистые облака размазаны. Завтра-послезавтра быть пурге.

Граф остановился, поглядел в джи-пи-эс, а затем в холодные глаза Капца.

– Ты под старость сильно тревожный стал. Давай отдохнем.

– Нехорошее предчувствие у меня, – скидывая рюкзак, ответил Капец.– Вижу, что горы нас не пускают.

Они достали фонарики, накинули пуховки и сидели молча, глядя в синюю мглу таежных сумерек. Потом Капец вдруг громко сказал:

– Эх, почему за тобой люди ходят, а за мной нет?

–Не знаю, – виновато пожал плечами Граф, – хочешь покурить?

– Покурю.

– Знаешь, Юра, – Граф полез в карман, – это дело случая… В этом сезоне мне просто повезло. Может быть потому, что это мой последний сезон.

Он протянул Капцу сигарету.

– Тебя, Граф, бабы любят, – ухмыльнулся Капец, кивая в сторону подходящей Лички. – А за ними и мужики тянутся.

Граф снова пожал плечами и встал.

– Личунь, пойдем дальше. Через полкилометра выйдем снова на Тихую, там и заночуем.

– О, ты поймал спутники? – обрадовалась Лика.

– Я поймал себя на мысли, что ты классная, Лич.

– Тут все классные, – как всегда мягко и вкрадчиво, словно лиса из сказки, произнесла Надежда, – давайте уже придем в классное место и поставим там классный лагерь…

– И охуенно там бухнем! – крикнул из темноты Андраш.

– Именно, Граф. Я не классная, я – охуенная, – проходя мимо Бесснонова и светя ему фонарем в глаза, заявила Личка.

XI

То, что я шел за группой, иногда создавало некоторые неудобства, – например, мне приходилось убивать чаще, потому что я не всегда мог унести всю добычу с собой. Но эти неудобства с лихвой компенсировались притоком к палатке дичи и грызунов. Глупые, они так радовались халяве, что совсем забывали об опасности. Я уже привык к постоянному соседству с человеками и единственное, что меня огорчало, так это тот факт, что я в Тайге навсегда, а они – лишь на время. А это значит, рано или поздно придет пора прощаться. Темп группы меня более чем устраивал, но тут произошло непредвиденное.

В тот злополучный день я все утро отлеживался после ночной охоты. Результативность тигра, я уже говорил, ниже, чем среднего баскетбольного нападающего. На десяток провальных бросков приходится один удачный. Я прошляпил двух косуль и одного кабана. Но меня в очередной раз спасла маленькая глупая лань. Позавтракав, я немного поразмышлял, оставить ее здесь или тащить с собой, я все-таки решил пойти налегке. Погода была супер, настроение легкомысленное. Хотелось бежать, лететь, катиться кубарем по реке, где уже оставили свой лыжный след пои подопечные. На всякий случай, а может, просто из вредности, прикопав добычу, я помчался вперед, с удовольствием разминая каждый мускул и давая выход накопившейся энергии.

В том месте, где река изгибалась гигантской запятой и уходила на запад, лыжня размножилась. Какие-то следы вели к скале под карниз, какие-то – в лесную чащу. Навострив уши, я услышал удаляющиеся щелчки лыжных креплений и треск сломанной ветки. Это было нехорошее место, и хорошо, что лыжники его покинули. Я обследовал территорию. Здесь было опасно, и мне нужно было знать, в чем дело. Я сходил к скале, потом к избушке. Человеческое дыхание еще не успело из нее выветриться. В звуках леса не было ничего необычного, и тогда я сосредоточился на следах. Одинокая лыжня уходила в лес и упиралась в длинный плоский камень под массивным кедром. На кедре была стесана кора, и на ярко-оранжевом голом дереве были ясно видны схематичные рисунки тигра, медведя и человека. В ноздри мне ударил запах крови, и это была кровь не животного…

К горлу подкатила тошнота и дикая злоба. Кто-то убил, растерзал мою девочку! Я зарычал, и эхо ответило мне моим же страшным ревом. Это немного усмирило меня, вернуло рассудок. Спокойно, полосатый. Они прошли здесь сегодня, а убийство произошло позавчера. Эмоции, все эмоции. Они не ходили сюда, а пошли на запад через болото.

Но убийство все же было совершено. Чуть припорошенный кровавый след уходил дальше в лес. Я пошел по нему и вскоре увидел внушительный холм и в сугробе лаз – берлогу. Не приближаясь, чтобы не выдать присутствия, я рассмотрел ее с некоторого расстояния. Запах мороженной крови прямо-таки бил в нос, и исходил он из лужицы у берлоги и кучки, прикрытой валежником. Ясно. Пару дней сюда пришел медведь-шатун. Голодный и изнуренный, он набросился на какого-то человека возле плоского камня под кедром. Не знаю, был ли человек вооружен, но он не оказал сопротивления, иначе бы я учуял и медвежью кровь. Какую-то часть добычи медведь съел сразу. Но он знал, что ему нельзя много есть на пустой желудок. И тогда он взял тело в зубы и оттащил в чащу. Устроив в стланике у большого корча берлогу, он полез отдыхать, часть добычи прикопав рядом.

Теперь, наевшись, медведь дремал, но он уже не заснет – одного человека мало. И через какое-то время он выйдет за новой добычей. Если это умный медведь, а голод, шатание по лесу и постоянное выживание в экстремальных условиях, несомненно, сделали его умнее, то он пойдет дальше по лыжне.

В общем, как ни хотел, я не мог свыкнуться с мыслью, что на моей территории не сегодня-завтра начнет хозяйничать медведь-шатун. Пора было показать им всем, кто в этом лесу хозяин. Поэтому я вернулся на место ночевки, забрал добычу, улегся недалеко от берлоги и принялся ждать…

XII

Прогноз Капца оправдался. С утра по верхам уже вовсю гулял ветер. Стремительно теплело: стрелка термометра отказывалась опускаться ниже минус пяти. Ребята быстро собрались и пошли по реке обратно, к месту впадения ручья Медвежий. Оказалось, что промахнулись на три километра. Через переход они увидели Медвежий, который падал почти с вертикального отвеса. Цирк был совсем рядом, но его вершины не были видны за склоном, который был настолько крут, что Андраш даже ввел новый термин – «отрицательный лес». Вгрызаясь в стланик, они полезли вдоль ручья вверх, ибо других вариантов не было.

Через пару часов корячки они вылезли на полку. Лес кончился, уступив место корявым кустам и скалам, то там, то сям высовывавшимся из-под снега кривыми зубьями. Уже вовсю пуржило, снег захватывал группу, люди подходили ближе к друг другу, чтобы не потеряться и, погружаясь в пургу, как в мировой океан, брели вперед, каждый в своих мыслях, но связанные воедино пургой. Порой прояснялось, и на минуту можно было увидеть стену скального цирка и узкий кулуар, по которому предстояло подниматься на перевал. Здесь Граф остановился, чтобы передохнуть. Надюха, шедшая за ним, будто привязанная, тоже остановилась и скинула рюкзак.

– Где же Виталик? – обернулся Граф, – что-то давно его не видно.

– Наверное, медведь съел, – пробасила Надежда.

– Привал! – бойко скомандовал подошедший Агзу.

– Есть привал! – отозвался Граф, радуясь, что пацан наконец ожил, – Андраш, доставай сникерсы!

Андраш скинул рюкзак и подтянул к себе санки. Остальные сидели молча, закутавшись в пуховики и надвинув на лица обледенелые капюшоны.

– Ну что, все хотят вниз? – с озорцой спросил Граф.

– Было бы неплохо, – отозвался Валька.

– Было бы неплохо, – продолжил догнавший наконец группу Виталик, – если бы внизу нас ждал санаторий с баней. А поскольку внизу нас ничего не ждет, кроме отсидки, то только вперед!

– Есть еще перевал Лисий, – аккуратно сказал Капец.

– Я его и имею в виду, – ответил Граф, сняв с лица и протирая горнолыжную маску, – но мне кажется… я уверен, что время запасных вариантов еще не пришло.

– Тогда зачем тебе мнение группы? – Капец с усмешкой оглядел остальных.

– Ребят, – прервал разговор подошедший Андраш, – У меня сникерсы пропали! Вывалились наверное…

– Дурно-ой знак, – издевательски вздохнула Надюха, – как был ты, Андрашик, распиздяем, так и остался. Годы тебя не берут.

– Что значит пропали? – удивился Граф. – Пойдем вместе поищем.

– Лех, нет их там, – Андраш опустил голову. – Пусть кто-нибудь еще достанет. Пока вы обедаете, я вернусь назад, посмотрю.

– Давай, – согласился Граф, – но не дальше полки. У нас мало времени. И джи-пи-эс возьми, лыжню заметает.

Андраш взял палки, джи-пи-эс у Графа и через минуту исчез в буране.

– Лич, достань сникерсы, – попросил Граф, – что ты думаешь про наше будущее?

Лика вздрогнула, но под пуховкой заметно не было.

– Я думаю как ты, – тихо сказала она и полезла в санки.

– Надежда?

– Согласна с предыдущим оратором, – проговорила Надюха и закашлялась, – и давайте валить отсюда быстрее.

– Мужики, кто хочет высказаться? – невозмутимо глядя в лицо пурге сквозь горнолыжную маску, продолжал Граф.

Снова молчание. «Что ж ты молчишь, Юра??»

– Ладно, – сказал он вслух, – тогда выскажусь я… – Граф снова поднял маску и, щурясь от снега, оглядел группу. – Для того, чтобы повернуть назад, нужен повод. И он у нас, безусловно, есть. Погода портится.

Агзу смотрел на него с надеждой, остальные – с подозрением.

– Но, – продолжил он громче и уверенней, чтобы сквозь вой пурги было слышно всем, – если бы туристы поворачивали назад при первых признаках плохой погоды, не был бы пройден ни один хороший маршрут. – Он почти перешел на крик. – Я думаю, все вы понимаете, что мы собрались не просто отдохнуть на природе. Мы хотим пройти красивый и классный маршрут. А без первопроходов это будет хоть и сложная, но заурядная «пятерка». Этого ли мы хотели?

– Да ты оратор, – ухмыльнулась Надежда.

– Приходится. Ну так что?

– Продолжай, – сказала Лика, когда они встретились глазами.

И он продолжал.

– Метель началась не больше часа назад. Лавинной опасности пока нет. Я считаю, мы можем идти перевал. Если хотим.

– А мы хотим! – сказал Виталик и встал с рюкзака.

– Мы не знаем, какой там спуск, – Капец смотрел Графу в щелочки глаз, но они были непроницаемы.

– Зато знаем, какой подъем, – весело сказал Граф, – вон Андраш идет. Агзу, вперед за Виталиком! Остальные, давайте наберем хвороста на вечер.

Они набрали – кто хвороста, а кто тонких бревнышек, напиленных Андрашем, и пошли дальше. Начался подъем по ущелью. В лицо мела снежная крупа. Шли плотно, тропя лыжню.

– Слушай, Граф, – прокричал, догоняя, сквозь пургу Андраш, – я конечно, распиздяй.

– Несомненно, – качнул головой Граф, – но это хорошо, что ничего не меняется. Сегодня и завтра съедим по пол-сникерса.

– Еще батон колбасы пропал.

Граф продолжал механически двигать лыжи, приподнимая пятку креплений, потом обернулся. Выражение его лица Андраш не видел, оно все было скрыто под маской и капюшоном.

– Но я точно помню, как завязывал санки.

Граф пожал плечами и пошел дальше, давая понять, что разбираться будет потом.

XIII

С тех пор, как я остался один в тайге, мне доводилось драться с крупной добычей – с секачами или лосями, например. Но я ни разу не имел дело с медведем. Так что я не мог знать, что меня ждет. Я знал одно. Меня ждала не охота. Мне предстоял поединок.

Возможно, медведь понимал, что рядом кто-то есть. Но голод не тетка, и почти через сутки, когда человечина переварилась, а сон не шел, он все-таки показал нос из берлоги. В каких-то десяти метрах его ждали дары цивилизации: колбаса и шоколад с орехами. Я подобрал их возле лыжни, уж не знаю, зачем люди их оставили. Может, потеряли. Это был вполне приличный мишка, даже слишком крупный для этих мест – в полтора человеческих роста. Он, конечно, подкрепился шаманом, но в целом был истощен. Уж не знаю, кто или что его разбудило, но не заснуть или проснуться посреди зимы для Мишки – инцидент с катастрофическими последствиями. Его шкура бесконечно долго сохраняет тепло, но чтобы жить, нужна еда, а охотник из него так себе, особенно на глубоком снегу. На ягодах, выкопанных из-под снега, долго не протянешь.

Я же, наоборот, был в прекрасной форме, и я готов был отстоять эту землю. Я понимал, что единственный шанс убить этого гиганта – вцепиться ему в горло. Поэтому я нацелился и прыгнул. Я думал, что убью его сразу, но я был неправ. Я промахнулся мимо шеи и вцепился ему в плечо. От неожиданности он встал во весь рост и, открыв пасть, беспорядочно замахал передними лапами. Челюсть у него была вытянутая, и, хотя, шея медведя не слишком верткая, ему ничего не стоило дотянуться до меня и впиться клыками, поэтому я оттолкнулся от него передними лапами и отскочил назад. Я не ожидал такого отпора. Моя жизнь висела на волоске.

Какое-то время мы продолжали бой, как два боксера тяжеловеса, нанося друг другу удары передними лапами. Он ударил меня по предплечью, но я смог увернуться и он лишь зацепил меня когтем. Будь у него когти поострее, я бы получил тяжелую рану, но мне повезло. И все же я понимал, что скоро везение мое закончится. Даже отощавший, он в два раза превосходил меня по силе и весу. Чудом увернувшись от смертельного удара, я резко сдал назад и пустился наутек.

Косолапый не стал меня догонять. Скрывшись за деревьями, я лег на снег и снова занял охотничью позицию. Хоть мишка и понимал, что далеко я не ушел, ему было плевать. Он расслабился. Не заботясь о том, чтобы унести запасы в берлогу, он неловко уселся на задницу и начал поедать человеческую еду. Он сразу определил, что я молод, горяч и полон сил. Разумнее завалить оленя, чем вступать в драку с матерым медведем за банку сгущенки. Он простил мне глупое нападение. Дал отпор дураку – и забыл. Но он не знал, что у меня была более серьезная мотивация. Я открыл эту территорию и был намерен сделать ее своей. Я хотел гарантий, что ни мне, ни моим подопечным ничего не угрожает. А этот медведь был опасен. Он не остановился бы на шамане. Он был по-настоящему опасен для них, он был опасен для Лички!

Итак, я подполз еще ближе – на расстояние прыжка, и стал ждать. На этот раз, я хорошо рассчитал момент нападения и свои силы. Это был действительно мощный бросок. Я привстал, оттолкнулся задними лапами, взвился над землей и вцепился ему в горло. Он не смог сохранить равновесие и упал на спину. Его лапы сомкнулись на мне и начали душить. Я почувствовал смрадное дыхание – дыхание смерти. Его вытянутая пасть была все ближе и ближе, он сжимал меня сильнее, сильнее… и вдруг обмяк. Я понял, что победил. В тот день боги были на моей стороне.

XIV

– Ох, снег-снежок, белая метелица… Между прочим, – обернулся к Личке Граф, – у эскимосов есть более двадцати слов, обозначающих виды снега.

– Ну и как бы ты назвал этот снег?

– Пиздецхуевый! – обронил идущий за ними Виталик, и они с Графом, как водится, засмеялись.

– Нет такого слова в эскимосском языке! – крикнул им, на ходу выдыхая папиросный дым, Андраш.

– Жопа есть, а слова нет?

Они продолжали подъем на перевал, продираясь сквозь туман и ветер. Взлет, от которого можно было ожидать всего, в том числе и провешивания веревок по скалам, оказался не сложным, но лавиноопасным. Снежный склон был довольно крутой, но не настолько, чтобы слизало снег.

– Все, как мы любим! – задорно объявила Надежда.

Под перевальным взлетом собрались, распустили лавшнуры – длинные красные ленты, которые в лавине всплывают на поверхность, и по ним можно найти человека. Сняли лыжи. На крутой перевал надо было подниматься «в лоб». Погода не радовала. Они медленно продвигались вверх по линии падения воды, всеми четырьмя конечностями вростая в снег, отчаянно наваливались на палки, чтобы удержаться, чтобы не утянули вниз привязанные к поясам санки, не оторвали от склона отчаянно парусившие на ветру, пристегнутые к рюкзакам лыжи.

Наверху подъем выполаживался, и ветер уже не отрывал от склона, а прибивал к нему. Перевал представлял собой аэродинамическую трубу, как будто только через эту дырку ветер и мог вырваться из гор на свободу. Ребята продолжали ползти, волоча за собой палки, стараясь не потерять друг друга в буране, но вскоре Лике пришлось схватиться за Надькину ногу, чтобы не отстать. Та оглянулась, а когда снова повернулась вперед, ползущий впереди нее Граф уже исчез в белесой мгле. Минуту Лика и Надюха, стоя на четвереньках, вглядывались в непроходимую бесконечность бурана, будто потерявшие хозяина лайки, а затем Надежда, будто напрочь забыв о своей человеческой сущности, стала по-собачьи, всеми лапами, рыть в снегу пещеру. Лика тотчас последовала ее примеру. Ей казалось, что они роют уже десять, пятнадцать, двадцать минут, когда к ним в яму снежным комом свалился Ванька, а за ним и Капец.

– Пиздец блять! – сказал он, стирая с лица снег, и все мысленно с ним согласились.

Образовав своими телами, рюкзаками с торчащими лыжами, палками и санками какой-то невообразимо единый комок, они долгое время сидели молча, ожидая развязки. Наклнец, словно прошедший сквозь стену призрак, перед ними возник Граф. И сразу скомандовал:

– Так, отлично! Давайте выбираться отсюда.

– Ты сдурел?! – взревел Капец.

Граф объяснил спокойно:

– Здесь это может продолжаться долго, надо спуститься с перевала, – и исчез в тумане.

Вцепившись в его лавшнур, поползла в никуда Лика, за ней Надя и Ванька, и Капцу ничего не оставалось, как схватиться за Ванькины санки. На мгновение облако слетело с перевала, обнажив узкую трубу в скалах, четыре торчащие из-за камня лыжи чуть левее – это были Андраш и Виталик – и пять ползущих сугробов с плохо различимыми человеческими чертами. Четыре лыжи приподнялись, разделились и ринулись к ползущим. Перевал снова накрыла непроглядная мгла. По мере того, как цепочка согнувшихся людей продолжала продвигаться между скалами к спуску, ветер начал стихать. Теперь они могли даже встать на ноги.

Небо расчистилось, явив их взору фотографический бордовый закат. Счастливые, они с шутками и прибаутками катили зигзагом с седловины вниз, подрезая друг друга, падая, барахтаясь в снегу и смеясь. Надюха притормозила полюбоваться пейзажем, Граф тоже. Обернувшись, он увидел, как прямо на них в снежном вихре мчится Виталик, демонстрируя чудеса телемарка¹⁸. Граф захлопал в ладоши, однако вместо того, чтобы притормозить и насладиться адресованными ему овациями, Виталик оторвался от земли и, перелетев через надеждины санки, понесся дальше. Увы, его санки не столь хорошо владели техникой полета, поэтому они зацепились за надеждины и потащили их за собой, а за ними и саму Надежду. Надюха упала навзничь. Виталик, которого она внезапно заякорила, тоже. Когда подъехали остальные, сидящие в снегу Виталик и Надюха материли друг друга на чем свет стоит. Граф смотрел вниз и улыбался. «Мы прошли перевал. Мы вошли в цирк».

XV

Не славы и не кор-ровы,

Не тяжкой кор-роны земной.

Пошли мне Господь, второго,

Чтоб вытянул петь со мной.

И дальше чуть тише, чуть спокойнее:

Прошу не любви вор-рованой,

Не милости на денек.

Пошли мне Господь, второго,

Чтоб не был так одинок… ¹⁹

– На Лич, теперь твоя очередь, – Андраш привстал на коленях и протянул гитару Лике.

– Что-то руки никак не согреются, – тихо ответила Лика.

– Через минуту будет Ташкент! – воскликнул Граф, закидывая в топку хворост.

Лика приняла гитару.

– Белую Гвардию, – попросил Андраш, – пожалуйста!

Чуть наклонив голову, Лика заиграла. Песня завершалась припевом:

…Когда ты вернешься, все будет иначе, и нам бы узнать друг друга.

Когда ты вернешься, а я не жена и даже не подруга.

Когда ты вернешься, вернешься в наш город обетованный,

Когда ты вернешься – такой невозможный и такой желанный…

– Невозможный и Желанный… – задумчиво произнес Граф. – Классные названия перевалов!

– В точку! – воскликнул Андраш, хлопнув его по плечу, – сегодня мы прошли Невозможный!

Виталик разливал.

– За Невозможный! – объявил Граф, – ка-ак…

– Жахнем, жахнем, жахнем!! – подхватила группа.

– Ну что, господа, – продолжал Граф, когда все утихомирились, – переходим к новому этапу маршрута. Отныне вокруг никого нет. И никогда еще не было.

Агзу смотрел на Графа и улыбался. «Проникся, наконец, пацан?». Граф подмигнул ему. Валька подмигнул в ответ. Неловко так, сначала одним глазом, потом другим. Потом выпил, чтобы сгладить неловкость.

– Полезли в пекло, – прокашлявшись, но все еще хрипя, сказал Капец. – Как выбираться будем?

– Как-как, – ответил Граф, – через Желанный. Он ведь теперь Желанный?

– Желанный, очень желанный! – поддержал его Андраш.

– Мы про него ничего не знаем, – глядя себе в миску, продолжал Капец, – ни-че-го.

– Слушай, это первопроход, не так ли? – Граф почти ерничал, почти издевался. – Не сможем пройти – повернем обратно. Разве не так обычно делается?

– Так.

…Личка выползла посмотреть на звезды. Граф вывалился за ней.

– Не ходи далеко.

– Почему? Здесь ни трещин²⁰, ни медведей.

– Откуда ты знаешь? Ты здесь никогда не была.

– Ты тоже!

– Я пойду с тобой.

Не дожидаясь согласия, Граф пошел по ее маленьким следам, по зафирнованному ²¹ снегу. Она шла долго. Целую вечность. «Первый раз иду за ней, – подумал Граф. – Обычно наоборот».

– Куда ты так топишь? – взмолился Граф.

Лика остановилась и устремила на него свои раскосые глаза.

– Я хочу пройти дальше в сторону перевала. Я хочу быть первой, кто ступал по этой земле. Мне нравится это ощущение.

– Выходи завтра первой! – Граф изобразил рукой жест великодушия, – первой зайдешь на перевал!

– Идет, – вызывающе ответила Личка, – не зря я в тебя влюбилась!

Крикнув эти слова, она побежала дальше.

– Постой, – крикнул Граф, смеясь, – постой! – он упал на колени, паясничая, – я не могу за тобой угнаться!

Он стоял на коленях и смотрел наверх. Звезды кружились. Личка убегала. Вселенная тоже вертелась. Жизнь стремительно летела то ли вперед, то ли назад. Все было по-настоящему. Она, Личка, реально существовала. Граф не помнил, сколько времени прошло, но он провел его в абсолютном блаженстве. Лика вернулась.

– Ты чего? Простудишь колени.

– У меня наколенники… Лик?

– Что?

– Почему ты в меня влюбилась?

– Что за глупый вопрос.

– Нормальный вопрос. Я же старый… И стремный…

– Не знаю, – глядя на него сверху, произнесла Лика, – Наверное, потому что очень люблю горы. А ты крутой альпинист, лыжник. Много где побывал.

– Это было давно, – мягко сказал Граф.

– Это не важно, – Лика скрестила руки на груди, потом, словно передумав, положила их Графу на предплечья, посмотрела в глаза, – важно, что все это в тебе. Каждая вершина, воздух, снег. Все это внутри тебя. Этого не отнимешь.

Граф смутился. Опустил голову, обнял Личкины колени. В закрытых глазах продолжало кружиться небо. Открыв глаза, снова посмотрел на Личку. Она глядела насмешливо. Она всегда глядела насмешливо.

– О горы-горы, седые пряди, о горы-горы, я ваш арестант… Моя жена говорит, что я убегаю в горы, потому что не могу найти себя в нормальной жизни.

– А я, – засмеялась Личка, – я, наоборот, здесь вбегаю в свою жизнь.

А потом спросила серьезно:

– Тебя жена любит?

– Конечно.

– Тогда почему все время пилит?

– Много ты знаешь о семейной жизни, – запрокинув голову, нетрезво засмеялся Граф, – я сразу напрягусь, если она меня пилить перестанет!

Лика не смеялась.

– Это правда, что ты обещал ей, что это твой последний поход?

– Правда, – внезапно серьезно ответил Граф. – Буду искать себя в нормальной жизни.

– Не поздно ли в сорок лет?

– Наверное, поздно. Но я буду стараться.

– Руки больше не распускай, – Лика прищурила глаза, и в свете восходящей луны они показались Графу волчьими.

– Замерзнешь.

– Уж лучше мерзнуть, – сплюнула Лика и быстро пошла к палатке.

XVI

Почти двое суток я спал, восстанавливая силы после драки. Один раз проснулся и подъел оставленную медведем человеческую еду. Не слишком вкусно, но ни на что другое не было сил. Медведь оставил на мне свой отпечаток. Рана была небольшая, но саднила. Мне требовалось время, чтобы ее залечить.

Отоспавшись, я принялся за дела. Надо было завершить начатое. Медведь лежал нетронутый, широко раскинув лапы. Я не испытывал ненависти к поверженному врагу, мне было жаль его. Я также не испытывал никакой бравады. Да, он был сильным соперником, но победа над ним не принесла радости. Наверное, я понял, что повзрослел, и это меня огорчало. Я стал суровее и строже к себе. Долго стоял над тушей. То ли думал, то ли тупил… Затем долго и скрупулезно расчленял. Этот процесс занял у меня целый день. Медвежье мясо и кровь не слишком вкусны, однако, съев его сердце, я почувствовал сильный прилив энергии. Она колыхалась и пульсировала во мне.

Раскидав расчлененного медведя вокруг берлоги (так я показывал всем в лесу, кто теперь настоящий хозяин), я занялся человеком. Часть его обглоданных костей уже лежало в берлоге. Я откопал из-под снега и хвороста остальное – косматую удэгейскую голову и конечности, и отнес их в берлогу. Даже наскоро состряпанное, жилище медведя было для меня весьма просторным. Я внимательно проверил снаружи, не забыл ли там ничего из человеческих останков. Сходил к камню под кедром, нашел там оброненный то ли человеком, то ли уже медведем, оберег – большую деревянную куклу с выражением то ли паники, то ли экстаза на лице – и отнес ее в берлогу, которая стала теперь могилой. Затем я натащил стланика и загородил им вход, зацементировав сверху снегом. Кем бы ни был этот человек, я хотел похоронить его по-людски.

XVII

Просто нечего нам больше терять,

Все нас вспомнится на страшном суде.

Эта ночь легла, как тот перевал,

За которым исполненье надежд.

Просто прожитое прожито зря…²²

До больного кстати были эти слова из старой песенки, как будто сам он их написал в каком-то бреду болезненном. Граф чеканил шаги, тропя, словно робот, преисполненный энергией, весь в своих мыслях, тело движется вперед, мысли убегают назад.

Ну что она на меня набросилась? Был я, был в таких местах и временах, где все было по-настоящему. Ощущение было такое, что все по-настоящему. Но это все настроения, ощущения… Нету, нет ее, истины! А тогда, тогда мне казалось, что истина – не пустое слово, придуманное, чтобы заменить им что-то, чего нельзя ни потрогать, ни познать. Там, на высоте²³, все было настоящим. И ощущение «настоящего» достигалось, заслуживалось упорным трудом, многодневными лишениями. Я научился преодолевать боль, страх, усталость – чтобы попасть туда, где бывали лишь единицы.

Но, кажется, я не понимал истинной ценности этих мест. Мест, куда тяжело попасть. Мною двигало желание победить, мной двигало тщеславие. Не лучшее качество, однозначно… Мои друзья, моя команда. Мне было хорошо с ними, но, по сути, они были для меня лишь инструментами для достижения цели. Я и сам был инструментом… И только теперь, когда инструмент поизносился (он усмехнулся собственной шутке юмора), я стал понемногу понимать, как на самом деле дороги мне все эти места и эти люди рядом со мной. Как бережно к ним надо относиться. Этот снег, это солнце, эти непостижимо прекрасные горы вдали. Эта девочка… Они непостижимы не потому, что на них нельзя попасть, а потому, что их настоящую красоту невозможно постичь…

– Привал! – крикнул Агзу.

Граф поморщился, будто стесняясь своих мыслей, скинул рюкзак и сел на него. Нынче пуржило меньше. Крупные хлопья лениво падали с неба, впереди отчетливо был виден Желанный перевал. На вид он казался довольно простым. Длинный пологий снежный склон уходил вверх, сколько следовал глаз. Кое-где на нем виднелись камни и лбы, над которыми даже чернела какая-то растительность. На самом верху (это можно было увидеть, когда ветер сдирал с вершин зацепившиеся облака, одновременно обнажая над головой куски нежно-голубого неба)… Так вот, наверху этот бесконечный неопределенного угла склон упирался в скальную стенку. Едва завидев ее, Граф стал с тревогой искать в ней проход, щель, выщерблину.

– Твою мать, последний батон колбасы! – Андраш в сердцах треснул кулаком по санкам, так, что те аж подпрыгнули.

– Не понял, – Граф выстегнулся из креплений и, меся снежную кашу, подошел к санкам. – Слушайте! – крикнул он, не скрывая раздражения, – давайте либо узлы учиться вязать, либо ничего ценного в санки не кладите.

– Я хорошо завязал. Они были завязаны, но колбаса исчезла.

– Что-то фигня какая-то происходит, – пробасила Надюха, глядя на Капца, курившего Андрашевскую сигарету и философски глядящего в цирк.

Личка тоже рылась в санках.

– Ребят, у меня исчез пеммикан²⁴. Ткань порвана, как будто кто-то прогрыз. С утра припорошено было, я не заметила.

– Так, давайте подсчитаем наши потери, – в неловкости стоя у Андрашевских санок и почесывая под шапкой затылок, – виновато произнес Граф. – Не хватает колбасы на три едки, пеммикана на две, сникерсов на три. Придется ужаться!

– Не к добру это… – снова сказал Капец.

– В лагере проведем перерасчет продуктов, – продолжал Граф уверенней, оглядывая глазами группу. – Пойдемте дальше, погода портится.

– Вот именно, – глядя под ноги, сказал Капец.

Виталик наконец пошел тропить, за ним, по привычке, Агзу, потом Андраш и девчонки. Граф пропустил всех вперед и отвернулся отлить. Капец ждал. Затем они вместе пошли дальше по лыжне. Спустя какое-то время Граф обернулся и на ходу проговорил:

– Кто-то пиздит наши продукты, Юр. Если это зверь, то очень странный зверь. Не ест крупу, но ест шоколадки. И прячет обертки.

– Ты думаешь…– с нехорошей тревогой глянул на него Капец.

– Кто-то тырит еду и тайком ест, – кивнул Граф. – Но я ума не приложу, кто.

Он продолжил двигать лыжами и говорил на ходу, периодически оборачиваясь к напарнику.

– Я пару дней слежу за тем, кто как ест. Мы все опытные, понимаем, что сулит группе коллективное голодание… Личка и так половину своей еды мне отдает, Агзу вроде тоже не показывает истерического голода… – он усмехнулся, – может, как раз потому, что сникерсами подпитывается, пока срет.

Вдруг Капец обогнал его и преградил дорогу.

– Может это кто-то… – он приблизился вплотную к Графу, взял его за куртку и зашептал, – не из нашей группы?

Бессонов внимательно изучал его лицо. Ледяные глаза, тревожный прищур. Он не любил Капца за эти ледяные глаза, но давно к ним привык. Человек титанического здоровья и воли, всегда спокойный и исполнительный, сейчас казался неузнаваемым.

– Юрк, ты что? Давай начистоту.

– Что что. Мы с тобой не первый раз в горах и знаем, что бывает всякое.

Граф никогда не заострял внимания на Юрке. Они вместе сходили больше десяти походов – это были самые сложные походы в жизни Бессонова – и при этом почти не общались. Граф взял его в команду, потому что…

Нет, здесь лучше всего написать о том, как именно Граф набирал команду, теперь затерянную в снегах никому неизвестного цирка. Сначала он обзвонил «костяк» – тех, с которыми ходил в группе Томилина, а потом и в своей. Тех, кто еще не ушел из игры. Капец, Надюха и вечно молодой Андраш откликнулись первыми. Внезапно через несколько дней позвонил Виталик. Сказал, что развелся, и теперь в полном его (Графа) распоряжении. Фактически, группа была набрана, можно было расслабиться и подумать о душе – и тут к нему в клубе подошла совсем молоденькая девчонка.

– У меня четыре «пятерки», – сказала она. – Раньше я ходила с Морозовым.

– А теперь почему не идешь?

– Честно? – она спокойно посмотрела ему в глаза.

– Конечно, честно, – Граф вдруг почувствовал себя ужасно неловко.

– Ему жена не разрешила.

– Что, – опешил Граф, – походы водить?

– Да нет, – рассмеялась Личка, – меня брать.

– А что, был повод? – не удержался Граф.

– Нет. Не было.

– Сколько тебе лет?

– Двадцать пять.

Выглядела она на восемнадцать и была чертовски красива. В ней причудливо переплелись европейские и азиатские черты – раскосые, но не узкие глаза, чуть выступающие на худом лице скулы, большой рот и пухлыегубы, каких не бывает у азиаток. Морозовскую жену можно было понять.

Агзу пришел последним. Из опыта у него – одна четверка на Приполярном Урале, в марте. Но он так умолял его взять… В своих мольбах он был похож на мальчишку-свана, требовавшего, чтобы его взяли откопать погребенного под лавиной отца.

– Там все мои предки, понимаешь? Мой отец был охотником, а мой прадед – летающим шаманом!..

– …Я редко о чем-то прошу. Еще реже – на чем-то настаиваю, – вывел его из раздумий Капец. – Но то, что мы сейчас делаем – небезопасно. Ты тянешь группу все дальше и дальше, все ближе к смерти!

– Но в этом и есть смысл спортивного туризма – преодолевать.

Граф обошел Капца и пошел тропить дальше.

– Преодолевать – это понятно, – продолжал, следуя за ним, Капец. – Но также надо понимать, где заканчивается экстрим и начинается пиздец. Надеюсь, ты еще помнишь Корженеву²⁵?

Граф остановился, наклонил голову. Повернул ее к Капцу и глянул тяжело. Капец даже подумал, не подымет ли Граф на него столь же тяжелую руку. Но Граф сглотнул и спокойно ответил.

– Мне кажется, ты не соотносишь категории трудности. Мы ведь не на семи тысячах.

– Я соотношу категории пиздеца.

– …Чемпионат по тропежке в Куршавеле!!

Граф вздрогнул от неожиданности.

– Каждый тропит свою лыжню!

Споря, они не заметили, как их догнал Андраш. Не сбавляя скорости, он обогнал Капца и Графа и резво пошел тропить. Капец за ним. Граф решил подождать, скинул рюкзак и надел пуховку – холодовая усталость давала о себя знать. Вскоре его догнали засыпанные снегом Личка, Надюха, Виталик и Агзу. В заснеженном капюшоне, в обледенелом шарфе, с покрытыми инеем выбившимися из-под шапки прядками, она была похожа на Герду из сказки. Лика скинула рюкзак, достала из клапана кусок стропы, нож и стала менять перетертый ремешок крепления.

– Иди сюда, малая. Дай помогу.

– Я сама, – смурно глянула на него Лика.

– Эх! – потянулся Граф и скинул пуховку, – опять Надежда вперед пошла. Чего сиськи мнем, мужики?

– Я ж замыкающий, – грустно развел руками Виталик.

– Да, – усмехнулся Граф, – тебя за Надеждой пускать нельзя. А то она так втопит, что в жизнь не догоним!

Они засмеялись, как друзья старой уверенной шутке. Вместе посмеяться было в кайф.

«Все из-за баб», – подумал Граф, и эта залихватская мысль приобрела вдруг для него какое-то вселенское значение. Как будто все – и бряцание кольца на лыжной палке уходящего вперед Андраша, и щелканье Личкиных креплений, и гул ветра, и нетвердая в глубоком рыхлом снегу лыжня, – все было большой вселенской бабой, хохотавшей звонким Личкиным смехом, переходящим в хриплый Надюхин… Над его судьбой. Он быстро встегнул лыжи, подхватил рюкзак, санки, палки и двинулся вперед.

XVIII

Граф лежал с открытыми глазами и был бы похож на раскинувший руки труп, если бы не бегающие зрачки.

Работа, вера, верность, семья, достижения… Чего на самом деле стоят мои цели? Насколько сильны убеждения?

Отчего все это так мучительно?

Я страшусь того, что будет дальше. Я не боюсь ничего в горах. Но там, на большой земле, среди больших домов и вечно занятых созданием иллюзии занятости людей… Я боюсь, панически боюсь, что придется отвечать за содеянное. Отвечать перед женой, перед Личкой… Главное – перед собой.

Разум должен всегда контролировать чувства. Я расслабился, сдался. Отпустил коней, и кони понесли. Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее…

Слабое сердце. У меня тоже слабое сердце. Я позволяю себе слабости, но я не должен.

И сила моей мысли уже утрачена, рассеяна. Пропита, пролита, прожита, прожжена…

Я раньше на что-то надеялся.

Я всегда считал, что женщина приходит, как награда. Что женщину надо заслужить. Как славу, сладкое или отпуск… А эта девочка досталась мне просто так. В момент слабости и позора. Должно быть, это ловушка. Это демоны заманивают меня. Чтобы я пропал, оступился, упал еще ниже. На человека все разом наваливается… Надо держаться. Хорошо, что это мой последний поход.

XIX

Утро взорвалось вместе с воспаленным мозгом Графа. Голова раскалывалась. Съев с чаем две таблетки Кетанова и мучительно прокашлявшись, он обратился к группе:

– Погода, конечно, так себе. Но я считаю, что имеет смысл собрать лагерь и продолжить штурм. Развиднеется – пройдем Желанный, нет – вернемся обратно и будем отсиживаться.

Шесть фонариков светило ему в глаза. Он поморщился.

– Может, тогда просто сходить в разведку? – предложил Андраш. – Просмотрим подъем, спуск, провесим перила²⁶, если надо.

Граф кивнул. Предложение было трезвое.

– Кто желает в разведку?

Собрались все, кроме Капца и Вальки. Откровенно говоря, пурговать в холодной палатке – удовольствие ниже среднего. Неспешно одевшись и собрав снаряжение, они вышли, когда рассвело. Шли по джи-пи-эсу к точке, где вчера Граф углядел в скалах понижение, поставленной примерно. Виталик и Надюха, кажется, впервые за поход шли вместе и вели начатый еще с утра разговор про детский спорт. Вопрос живо интересовал обоих: Виталика как тренера, Надежду как мать. Несмотря на жаркие споры, было видно, что общение обоим приносит удовольствие. «Как у них все ладно», – улыбнулся Граф.

Андраш, наспех прилатавший к недостаточно длинной куртке кусок авизента, чтобы не задувало спину, был похож на бежавшего из-под Москвы француза. Сегодня он сильно отставал.

– Что с ним, Граф? – спрашивала Личка. – Я думала, ему все нипочем, он железный.

– В нем есть надлом, и рано или поздно он сломается, – пожимал плечами Бессонов.

Личка вспомнила вчерашние шуточки Андраша:

– Всех альпинистов, выживших в горах и умерших своей смертью, можно пересчитать по пальцам рук… Если, конечно, у вас они еще есть²⁷!

Безжалостный ветер едва не сбивал с ног. Граф приказал распустить лавшнуры и пошел «елочкой». По набиравшему крутизну склону мимо них катились снежки, накатывая на себе все больше и больше слоев снега.

– Улитки, – сказал Граф. – Ничего хорошего.

Как будто вторя его выводам, вдали раздался мощный «ух». Все остановились. Кто-то пригнулся, кто-то втянул голову в плечи. Все понимали, что значило это уханье. Граф обернулся и закричал:

– Финита ля комедия! Разворачиваемся!

Все молча развернулись и поехали по лыжне вниз, Граф только успел крикнуть им вслед:

– Дистанцию!!

XX

Пурга. Холодно. Хлопает синий полог палатки. Спальники покрыты узорчатой изморозью – влажно. Влажность выходит с теплым воздухом из ртов, оседая на лицах. Граф, Личка, Надюха, Виталик, Андраш, Валька и Капец лежат в палатке посреди бесконечной сероватой белизны. Отсидка.

Не спится. Вместо того, чтобы дремать, копя силы на следующий день, все ворочаются, толкаются. Наконец, Андраш высовывается из спального мешка и достает из рюкзака карманную книгу.

– Это была самая маленькая книжка в доме, вот я ее и взял.

– У меня бок затек, – говорит Виталик, приподнимаясь на локте. – Главная травма похода – пролежни! Хочешь, я вслух почитаю?

Андраш отдает ему книжку и залезает обратно в спальник, прижимаясь к Вальке теплым боком, и они накрываются, стараясь не касаться верхней части спальника. Не выпуская из лап Надежду, Виталик подтягивает под голову шмотник ²⁸и, держа на весу книжку, начинает читать.

– Старик рыбачил совсем один на своей лодке в Гольфстриме. Вот уже восемьдесят четыре дня он ходил в море и не поймал ни одной рыбы.

Валька берет кружку с остатками почти замерзшего чая, пробует, говорит:

– У меня атрофировались вкусовые рецепторы, – и пристально вглядывается в кружку. – Вы клали сахар в чай?

– Я положила, Валь, – отвечает из-под спальника Лика.

Валька медленно размешивает чай в кружке неизвестно откуда подвернувшимся огрызком карандаша. Капец, скрипя, переворачивается на другой бок и толкает Вальку под локоть.

– Юр-ак-куратней! – Валька отстраняется и морщится. Чай, словно некая плотная субстанция, подползает к краю чашки и, разделившись на несколько быстрых шариков, выплескивается на спальник.

– 

Твою мать! – Не переставая морщиться, говорит Валька.

Все глядят на него, потому что он впервые за поход матерится.

Лика выбирается из медвежьих объятий Графа, который, кажется, спит. Лезет в свой зеленый, пахнущий сыростью, салом и шоколадом мешок с заначками и достает оттуда полплитки «Аленки». Она ненавидит шоколад «Аленка», но разворачивает мокрую обертку и с каким-то мазохистическим наслаждением отправляет в рот, прожевывает и проглатывает твердые коричневые квадратики. Несколько кусочков она кладет в рот Графу. Он с улыбкой прожевывает их и спит дальше.

– Ему теперь уже больше не снились ни бури, ни женщины, ни великие события, ни огромные рыбы, ни драки, ни состязания в силе, ни жена. Ему снились только далекие страны и львята, выходящие на берег. Словно котята, они резвились в сумеречной мгле, и он любил их так же, как любил мальчика. Но мальчик ему никогда не снился.

– Дай я почитаю, – говорит Андраш, – ты уже хрипишь.

Виталик отпускает Надюху, отдает Андрашу книжку, а сам подползает к печке. Андраш начинает читать, по-ученически старательно и выразительно.

– Они пошли вниз по дороге к хижине старика, и по всей дороге в темноте шли босые люди, таща мачты для своих лодок.

Виталик разжигает печку. На его лице отражается пламя. Он сосредоточенно вглядывается вовнутрь железной коробки, наклоняет голову вбок и аккуратно просовывает в дверцу маленькое полешко.

– Зря дрова жжете, – внезапно подает голос Капец. – Осталось на пару едок. А нам тут еще сидеть и сидеть.

– У нас еще есть газ, – спокойно отвечает ему Виталик. – Мы же не собираемся сидеть здесь вечно.

– Придя в хижину, мальчик взял корзину с мотками лески, гарпун и багор, а старик взвалил на плечо мачту с обернутым вокруг нее парусом.

– Хочешь кофе? – спросил мальчик.

– Эх, щас бы кофе… – мечтательно потягивается Валька.

– Скоро супчик сделаем, – отвечает Виталик.

– Сначала положим снасти в лодку, а потом выпьем кофе, – читает Андраш и смотрит на Вальку.²⁹

В палатке становится теплее. Теплый воздух сначала касается мокрых ноздрей, затем разливается в легкие. Самое приятное ощущение за последние четыре часа, когда не топили печку. Граф предвкушает горячий чай с шестью, а может быть и с восьмью кусочками сахара.

XXI

Буран продолжался всю ночь. Не закончился он и утром. На газу сделали завтрак. Вопреки всеобщему подавленному настроению и тотальному отсутствию реакции на шутки, Андраш продолжал острить, будто это было его основной обязанностью.

– В эфире программа «Времена» и я, Владимир Познер. Уже три дня идут обильные снегопады, а у нас впереди лавиноопасный перевал. Скажите, господин Граф, вы не видите здесь некоторого противоречия?

– Нет, – ответил Граф. – Пурга – это штатная ситуация .

– Господин Айдаров, вы разделяете мнение графа Бессонова?

– Абсолютно.

– А что же думает оппозиция?

– Я размышляю о том, как нам остаться в живых, – разглядывая содержимое миски, ответил Капец.

– 

Леш, – Виталик внимательно посмотрел на Графа, – а что ты думаешь насчет запасного варианта?

– 

Какого? – невозмутимо спросил Граф.

– 

Вернуться через Невозможный и уйти на Лисий.

– 

Зачем? – так же безразлично продолжал Граф. Виталик, наоборот, с усердием ученика, объяснял, как будто объяснение действительно требовалось.

– Мы хотя бы уже знаем этот перевал. Пройдем его в обратную сторону, спустимся в зону леса. Там теплее, спокойнее, безопаснее.

Граф приподнялся на локте.

– В обратку он сложнее. Подъем по лавиноопасному склону, спуск по кулуару. Не помнишь? Нас засыпет со стопроцентной вероятностью.

– Лавиноопасные склоны можно ходить. И ты это прекрасно знаешь.

Граф вылез из спальника и сел.

– Не сегодня.

– И сколько ты думаешь сидеть? Это может продолжаться до мая.

– Значит, останемся до мая, – хлопнул по коленке Граф.

Он видел, что его оптимизм разделяют далеко не все. Капец смеялся.

– Чем планируешь питаться? Лишайник откапывать?

– Ты помнишь слова Тома? – Граф смотрел на Капца серьезно, давай понять, что веселье не разделяет. – Сидеть, сидеть. Пока не пройдет снегопад и сутки после.

– Помню. Но из всех правил есть исключения, – Капец глядел исподлобья. – И кому, как ни тебе, об этом знать.

– Хочешь сказать, – медленно произнес Андраш и посмотрел на Графа, – что как только распогодится, мы пойдем назад?

– Нет, – твердо ответил Граф. – Только вперед.

Он заметил, что в группе ерзанье. Ерзали все, кроме девчонок. Личка неподвижно лежала в спальнике, будто спала. Надежда с безразличием ковырялась в зубах.

– Так ты… хочешь идти дальше? – спросил Виталик.

– Я хочу оставить себе возможность идти дальше.

– Предлагаю, – неожиданно громко и приподнято заявил Капец, – поделить снаряжение по-братски. Палатку, горелки, печку мы вам оставляем. Возьмем только спальники, кан и спутниковый телефон, чтобы вызвать бураны.

– Вам – это кому? – все так же тихо и спокойно спросил Граф.

– Как же мы без палатки?! – испугался Валька.

Виталик и Андраш хмуро посмотрели на него, дескать, первый раз, что ли, но Капец учтиво разъяснил:

– Завтра мы пройдем Невозможный и спустимся в зону леса. Сделаем большую красивую нодью, возляжем около нее, и с кайфом в тепле отоспимся. И так все три ночи, пока будем выходить через перевал Лисий на буранку. Дальше вызовем снегоходчиков и – в Советский!

XXII

Капец с видимым удовольствием взял все дела в свои руки, внезапно став общительным, веселым и деятельным. Пока Валька, Андраш и Виталик рассеянно, медленно и как будто с неохотой паковали свои рюкзаки, он разделил еду и снарягу, собрал рюкзак и с прибауткой «кто со мной – тот герой!» вылез на улицу, где уже рассвело и вовсю бушевала пурга. Вслед за ним палатку покинули Валька и Андраш. Тщательно закутавшись, Лика пошла их провожать. За ней вылез и Граф.

– Ну, бывай! – радостно и дружелюбно обратился к нему Капец.

Граф молча подал руку.

– Пошли! – Капец позвал Агзу, и удэгеец молча поплелся за ним, будто забыв попрощаться.

Виталик копался дольше всех. Надежда как будто спала. Когда он, наконец, схватил шмотник и пополз к выходу, она, будто проснувшись, спросила:

– Ты куда собрался?

– Все решено.

– Давно ли?

– Капец прав, – глянув Надежде в глаза, ответил Виталик, – надо валить отсюда.

– Не буду умолять тебя остаться, – Надежда лениво отвернулась и снова легла, накрывшись спальником с головой.

– Надюх, – Виталик сказал тихо, но она услышала, – я, конечно, тебе не указ… А! – он с досады махнул рукой, – никто тебе не указ!

Он долго вылезал из тубуса, как будто тот не хотел выпускать ни его, ни шмотник. Наконец, вылез, но сразу вернулся.

– Надь!

– Чего тебе? – Надежда откинула спальник.

– До скорого, – Виталик с нежностью улыбнулся одними татарскими глазами, – береги себя.

– И ты себя.

Надежда снова накрылась спальником, давая понять, что прощание окончено.

Граф стоял снаружи и наблюдал за тем, как исчезает в пурге Капец и как изо всех сил пытается его догнать Агзу.

– Виталь, – сказал он, – следи, пожалуйста, за Валькой.

– Буду, – кивнул, доставая из оттяжек лыжи, Виталик, – а ты девок береги.

Граф подошел к нему, снял варежку и подал руку.

– До скорого, Граф, – с еле заметной хитрецой улыбнулся Виталик, – не дури.

– Бывай.

Андраш все это время стоял рядом и курил.

– Сомневаешься? – раздраженно спросил Граф, когда Виталик, скрипя тросиками, ушел по лыжне за Агзу.

Андраш глянул на него как-то странно, одернул свою бомжекуртку и пошел за лыжами. Лишившись половины оттяжек, палатка ходила ходуном. Лика закапывала лопату вместо взятой Виталиком лыжи. Андраш попытался вместо своей лыжи оттянуть палатку на Личкины санки, но Лика его остановила.

– Брось, – сказала она, – иди, догоняй! Пурга же!

Андраш оставил санки и вдруг обнял Лику. Разглядывая его лицо, Лика предупредила:

– Осторожно там!

– Сами вы осторожно! – махнул рукой Андраш, надел лыжи и пошел к санкам.

Влез в упряжку, надел на плечи рюкзак, потом, словно вдруг вспомнив что-то важное, повернулся, переступая лыжами, к внимательно наблюдавшему за ним Графу.

– Надеюсь, скоро свидимся!

– Надеюсь, – ответил Граф.

Андраш опять развернулся, перетаптываясь, словно пингвин, опять поправил пришитый к куртке куцый кусок авизента, зашагал прочь и запел:

– Да обойдут тебя лавины!

Закончив с оттяжками, Лика подошла к Графу.

– Нехорошее что-то делается, – сказал ей Бессонов, глядя в снежную мглу, туда, где только что исчез Андраш.

– И Андраш тебя предал… – Лика смотрела в том же направлении. Смотрела как-то отрешенно.

– Ну, я не Христос, а Андраш не Петр, – Граф легко положил ей руку на плечо, – так что вряд ли это можно назвать предательством. Да и предательство – не самое страшное в жизни.

– А что тогда самое страшное?

Граф вздохнул и пожал плечами.

– Наверное, беспомощность. Бессилие. Когда ничего поделать не можешь. С другой стороны… – он посмотрел куда-то в сторону, – пока есть силы терпеть, со всем можешь справиться. Даже смерть – не конец. Не важно, что ты умираешь. Важно – как.

– Ты знаешь, что там, после смерти?

– Нет. Бог не дает нам этого права.

– А мне дает, – усмехнулась Личка. – Я верю в переселение душ.

– Ты ребенок, поэтому веришь в сказки.

– Удобно, когда тебе сорок, – еще раз, еще ехиднее усмехнулась Личка. Граф не выдержал и сграбастал ее в объятия.

– Дурочка! – смеясь, он мотал ее из стороны в сторону, словно тигр, тащащий в укрытие добычу. – И кем же я был в прошлой жизни?

– Баобабом, – звонко смеялась Личка, – нет, дубом!

Он остановил ее и посмотрел в глаза.

– А ты?

– А я, – вздохнула Личка, – рябиной…

XXIII

Когда они залезли в палатку, Граф достал джи-пи-эс и карты.

– Сколько у нас еды? – обратился он к Надежде.

Надежда вылезла из спальника, набросила на плечи пуховку, подтянула к себе валявшийся у печки небольшой капроновый мешок.

– Одна порция пеммикана, – как всегда, протяжно и вкрадчиво произнесла она.– Правда, на семерых.

– Неплохо! – отозвался Граф.– Дня на три-четыре растянем. А крупы?

– Довольно много. Она не терялась.

– Сколько всего кг, можешь посчитать?

Надюха скинула в кучу заскотченные пакетики с крупами.

– Живем! – обрадовался Граф. – Тут килограмма два, не меньше!

– Чуть меньше. Кило восемьсот.

– Все равно хорошо. На этом можно неделю продержаться, при желании.

– При желании… – задумчиво повторила Лика.

– Сладкое? – продолжал Граф.

– Три сникерса, двести грамм ха-вэ-ша, – Надежда откинула в сторону поблескивавшие сквозь скотч, золотисто-красные кубики халвы в шоколаде, – двести грамм щербета. Все.

– О! Да на этом идти и идти!

– Сидеть и сидеть, – хрипло усмехнулась Надежда.

– Когда сидишь, – Граф поднял вверх указательный палец, – есть вообще не надо!

– Когда сидишь, – все так же задумчиво промолвила Лика, – есть хочется еще больше…

– Это все психологически,– улыбнулся Граф.

– И шестьсот грамм колбасы, – победоносно завершила подсчеты Надежда.

В эту самую секунду резкий порыв ветра затрепыхал, заболтал палатку, как море медузу. Цека подпрыгнул, накренился и полетел бы вниз, разрезая натянутые стенки палатки, если бы его не подхватила Надежда.

– Пойдемте-ка стенку строить, – хлопнул по коленям Граф.

– Минуту, Леш, – попросила Лика.

Граф удивленно посмотрел на нее. Раньше она никогда не называла его по имени. Только официально, «по должности».

– У тебя есть план?

Граф смутился, но виду не подал.

– Конечно, есть, – он пожал плечами и положил перед девчонками карту. – План исходный: как только позволит погода, пойдем Желанный. Нас теперь мало, если там вдруг какая-то техника, пройдем быстро. Нам нужна видимость и уменьшение лавинной опасности. Значительное уменьшение. Если погода наладится, все в наших руках.

– А дальше?

– Дальше – больше! Спуск в каньон Хадар. Надо его пройти и найти выход.

– Этот каньон тоже никто не ходил? – спросила Надежда.

– Ходили. Красноярцы в 79-ом году, но с обратной стороны. До Желанного они не дошли, много ледопадов. Они на подъем шли, мы пойдем на спуск.

Граф посмотрел на Лику, то ли наблюдая реакцию, то ли ища одобрения, и продолжил:

– В целом, погода нам нужна только на Желанном. Пролезть стенку или найти дырку и просмотреть спуск. Остальное можно идти в пургу.

– Ты не рассматриваешь вариант возвращения на Невозможный? – внезапно спросила Лика.

– На Невозможный вернуться невозможно, – помолчав, пошутил Граф, но Лика даже не улыбнулась. И тогда он ответил серьезно.

– Я рассматриваю. Но – в крайнем случае. Например, если Желанный в итоге окажется непроходимым. Мы ведь остались, чтобы его пройти?

Он окинул взглядом девок. Лика молча пожала плечами. Склонив набок голову, Надежда протяжно ответила.

– Наверное…

XXIV

…В голове играла песня: «Эх раз, да еще раз… Да все не так, ребята».

Граф рубил и рубил снег на кубы, поднимал и ставил друг к дружке, и мысли его мучили неприятные.

«Вот к чему я пришел. Чуть было не просрал маршрут. Замутил с девочкой, которой в отцы гожусь. Сижу в пурге посреди затерянного в тайге цирка. С двумя бабами. Мечтаю наконец-то трахнуть Лику в Хабаровске. Что-то делаю, что-то говорю. Но мои слова не совпадают с моими действиями. В идеале – должны совпадать. Но это в идеале. Я к этому стремлюсь. И всегда буду стремиться».

Он начал второй ряд. Теперь девчонки подтаскивали к нему снежные кирпичи, а он их укладывал.

«Нет уж, пора поставить себя на место. Дождаться погоды. Пройти Перевал. Пройти Каньон. Взять себя в руки. Порвать с Личкой, пока не поздно. Объяснить ей все, как отец дочери. Не поймет – так и ладно, черт с ней. Я сделал все, что мог. Вернее, сделаю.

А потом? Что потом?

Забуду все. Жаль, конечно. Но все – соблазны. Соблазны сбивают с пути. Сотру из памяти. Само сотрется. В первый раз, что ли?

Говорят, мужчина любит женщину за то, кто он рядом с ней. Я не люблю себя рядом с ней. Я чувствую себя молодым, красивым, умным… но подонком».

Он с ненавистью месил ногами снег, бил кулаками по снежным кирпичам, вытирал с лица то ли растаявшие снежинки, то ли испарину.

«Она говорит, что любит меня. Пусть скажет мне это через три года. Через три года она уже замуж выйдет. Тоже за альпиниста. Или за полярника… Или за какого еще исследователя… Она любит исследователей… Только он будет моложе и лучше меня».

Граф почувствовал в горле то ли ком, то ли тошноту, помотал головой и еще усерднее продолжил таскать и класть кирпичи. Стенка уже была наполовину готова. Она стояла полукругом, защищая ветровую грань и соседние. Долгая работа на свежем воздухе, наконец, подарила просветление. Как будто Создатель сам взял его за макушку и силой развернул назад, поставив лицом к самому себе. Оказалось, что впереди шел идеальный Алексей Бессонов, а он, настоящий, трусливо семенил за ним, словно Агзу за Капцом, пытаясь успеть. Но теперь-то решение принято, и тот, большой Граф, смотрел на него с восхищением.

XXV

Долго ли коротко, я провел на стойбище пять дней, и четыре из них валил снег. На шестой я отправился дальше. Лыжни видно не было, но мне ничего не стоило прощупать ее лапами. Через пару часов размеренного хода по болотам, я снова вышел на реку и был немало смущен тем фактом, что их лыжня уходила по ней обратно. Гадая, в чем дело, я посеменил вперед. Там, где в Тихую впадал проворный незамерзающий ручей, их лыжня ушла с реки и полезла наверх. Видать, ребятам стало скучно, и они решили разнообразить отдых. Что ж, во мне теперь тоже кипела энергия, и я буквально взлетел вверх по склону.

Узкий и извилистый, то покрытый тоннами снега, то наоборот, обнажающий прозрачные искристые воды, ручей бежал по непролазной тайге, и карабкаться то по нему, то по лесу, человекам было непросто. Их лыжня петляла змеей, они шли медленно, продираясь сквозь лес и стланик. Периодически лыжня раздваивалась, потом два лыжных следа снова сливались в один. Возле одного из таких раздвоений я увидел основательно припорошенную снегом кучку продуктов – из нее торчал фантик, собственно, поэтому я ее и заметил. Неужели им было так тяжело, что они стали выкидывать съестное?

Крутой поросший лесом склон выходил на лысое плато, и под перегибом я заметил еще одну кучку. Покопал ее, принюхался. От кучки шел сильный запах съестного, и трудно было определить, в чьем рюкзаке или санках она ехала перед тем, как выпала. Но я унюхал, что дерево рядом было помечено Капцом. Помечено основательно. Выходило, что продукты выкинул Капец. Он не мог их потерять, в туалет отходят без вещей.

Наверху продолжало пуржить, но уже не сильно. Откровенно говоря, мне не хотелось покидать зону леса, там голодно и ветрено, да и я становлюсь заметнее. Но что-то гнало меня, гнало вперед, и я решил пройти немного. Вскоре сквозь вихрящийся тюль снега я увидел впереди кулуар и выходящий из него лавинный вынос. Лыжня шла прямо туда.

В пять минут я домчал до кулуара. В ужасе и ступоре бродя по лавинному выносу, я услышал кашель и тут же начал копать. Мне было плевать на них всех – на задавленного собственной тенью графа, на его хохмача-дружка, на пацанчика, похожего на местного, но не местного, на шкоду Капца, даже на боевую рыжую. Но та девочка… Мне надо было знать, где она.

Вскоре мне в ноздри ударил запах мужского пота. Под снегом явно была не Лика. Но мне стало жаль бросить Виталика, он был хороший парень, и жить ему оставались минуты, если бы не я. Я откопал его лицо и побежал слушать снег дальше. Я слушал и слушал. Но снег молчал. Когда я понял, что все потеряно, я взлетел наверх и увидел выходящую из-под снега свежую лыжню. Они шли в обратную сторону. Их накрыло не на подъеме, а на спуске! В отчаянии я побежал по лыжне. Мне хотелось найти хотя бы что-то. И тут меня осенило. Среди тех, кто попал в лавину, не могло быть Лики! Я очистил старые отпечатки палок и по ним понял, что группа разделилась, и обратно вернулась не целиком. Где-то там, дальше по лыжне, была Лика. Она не стала возвращаться. Я знал отпечатки ее палок, и свежих отпечатков тут не было.

Я немного успокоился, вернулся к Виталику и помог ему откопаться. Бедняга, от страха он начисто лишился рассудка. Кулуар как будто пережевал и выплюнул снег огромными замерзшими комьями. Каждый ком был что камень. Мне пришлось основательно поработать когтями, и почти через час Виталик был на свободе. «Аривидерчи», – сказал я ему и поспешил наверх по слизанному лавиной склону. Погода улучшалась. Небо расчистилось, и солнце уже розовело, клонясь к закату, заливало бесстыжим розовым светом вершины небольшого скального цирка. С перевала я разглядел их палатку. Она стояла на противоположном конце, перед подъемом на следующий перевал.

XXVI

Граф стоял возле палатки и смотрел на открывшийся перевал, когда из тубуса вылезла Лика.

– Представляешь, – сказала она, – мне приснилось много полосатых кошек.

– Мне тоже! – удивился Граф, – что ж, видать, полосатые кошки к удаче!

Приобняв Лику, Граф долго изучал перевал, словно пытаясь зафиксировать в голове каждый зуб его пилы. Лика тоже. Потом тихо сказала:

– Что заставляет тебя идти вперед? Упрямство?… Виталик говорит, что упрямство.

– Упрямство тоже, – улыбаясь и морщась, почесал в затылке Граф, но вдруг отпрянул от Лички и посмотрел на нее внезапно серьезно. Настолько серьезно, насколько мог. Она испугалась. – И еще убеждение в том, что завершать дела надо достойно. Ты же знаешь, это мой последний поход. Скоро у меня родится четвертый ребенок. Я обещал жене.

Лика молчала и смотрела на него испуганно. Потом опустила глаза.

– А ты, почему ты осталась? – Граф старался говорить мягко.

– Я люблю тебя, – не поднимая глаз, глухо сказала Лика и все-таки посмотрела на Графа, – я тебе доверяю.

– Доверяешь, потому что любишь? Или любишь, потому что доверяешь?

– Не все ли равно? – сплюнула Лика.

– Не все равно, – покачал головой Граф, – разница есть.

– Какая?

– Подрастешь – узнаешь.

Теперь они стояли на расстоянии метра и молча смотрели друг на друга. Лика враждебно, с вызовом, как смотрят порой на пыточника или палача. Граф угрюмо, словно палач, не особо желающий исполнять приговор, но не имеющий альтернативы.

– Я много думал, Лик. Тревожно мне от тебя. Неуютно в душе. Все, что случилось с нами, противоречит моим убеждениям.

Он не выдержал смотреть на нее, отвернулся и сказал в сторону:

– А на убеждениях строится вся моя жизнь.

– Все понятно, – как-то безразлично усмехнулась Лика, и Граф было с надеждой выдохнул…

Но тут она посмотрела на него своим волчьим взглядом и быстро заговорила:

– Тебе на меня плевать. Все твои убеждения – бутафория, за которыми прячется здоровый эгоизм. Крестик на груди, кольцо на пальце… Это маскарад. Убеждения – красивое слово. Но наступает ночь – и все твои убеждения идут к чертям.

Она чеканила, припечатывала все эти слова – крестик, кольцо, маскарад. Эгоизм, убеждения, к чертям… Словно в вестерне, внезапно выхватив пистолет, она выстрелила и не промахнулась. Граф опустил голову, плечи, постоял немного, и все так же, сутулясь, пошел к палатке. Встал на коленях перед тубусом, открыл его и заполз внутрь.

XXVII

Я бежал к палатке, и мой взгляд был сосредоточен на ней. Я не хотел, чтобы меня видели, но в любую минуту из тубуса мог кто-нибудь вылезти, и тогда выход один – лечь и застыть, в надежде быть принятым за камень. Вдруг палатка заколыхалась, тубус открылся и из него вылез Граф. Он даже не глянул в мою сторону, сразу отвернулся к солнцу и, приставив ко лбу ладонь, стал смотреть вверх, на перевал. Потом выползла Лика. Я лежал, не шевелясь. Лика тоже смотрела на склон, на пилу. Потом они стали разговаривать, но я не слышал, о чем – они говорили тихо. Затем Граф залез обратно в палатку, а Лика, постояв, обошла ее, достала из оттяжек лыжи и пошла вверх по склону – прямо на перевал.

Маленькая, совершенно беспомощная перед всем этим белым безмолвием, она шла вперед, не оглядываясь. Зачем она шла туда, в сторону перевала, одна, я не знал. Но я чуял опасность. Не только для меня, но и для нее. Она шла на лыжах, но снег был ей по колено. Он зыбко лежал на склонах, в любой момент готовый прийти в движение и снести все на своем пути. Горы дышали. Словно гигантские снежные легкие, они делали глубокий вдох из облаков, пятые сутки сыпавших снег. И я знал, что за вдохом последует выдох.

Я вдруг понял, почему так ей симпатизировал, почему она так привлекала меня. Она была смелая. Она была в тысячу раз смелее их всех. Она так любила этот дикий мир, что не боялась нарушать его границ, и эти границы перед ней просто сыпались. Чтобы любить, надо чувствовать. Она нутром чуяла не только лес вокруг, но и весь чертов мир. Она была прекрасна. И внутри нее жил зверь.

Я догнал ее. Никогда еще я не был так близко к человеку. Да и не собирался быть. О чем она думала? Чего хотела? Ее мысли были в смятении. Даже если ей удастся подняться на перевал, ее может накрыть на спуске. Неизвестно, что там, за перевалом. Я слышал, там каньон, ледопады, сбросы. Я шел за ней, шел и думал, что делать, как ее остановить. Наконец, она обернулась.

Ее глаза расширились, рот приоткрылся. Я был для нее и богом, и смертью. Слово «экзистенциальный ужас» теперь у многих вызывает усмешку, но это был именно он. Человек, испытавший его, готов умереть. И она была готова. Медленно переступая лыжами, она развернулась ко мне лицом. Жаль, что я не улыбаюсь. Потому что в этот момент мне захотелось улыбнуться, показать свое расположение. Но я не мог. Не умел. Я просто стоял и смотрел на нее. И она стояла. И смотрела. Но я нашел выход. Я говорил с ней, как со зверем – движениями. Я сел перед ней и расслабленно положил хвост на снег, давай понять, что дальше она не пойдет.

Медленно, она стала пятиться назад. Это получалось у нее не слишком хорошо – задники лыж зарывались в снег. Тогда я встал и отошел в сторону.

– Возвращайся, глупая! – сказал я ей.

Я молил ее, как тигрица просит не трогать ее детенышей – за секунду до смертоносного прыжка. Наконец, она медленно, как во сне, развернулась и пошла в сторону лагеря. Темнело, и черный шатер палатки был еле виден. Я пошел рядом с ней, параллельно лыжне.

Проводив ее, я двинулся дальше, к перевалу, на котором засыпало Капца. В цирке мне было неуютно, да и охоты никакой. Я решил спуститься в лес, убить кого-нибудь некрупного, отужинать и завалиться спать. Пока не встанет солнце, Лика в безопасности. Ночной мороз сковал мокрый снег, я почти не проваливался. Дорога была легкой и приятной. В лунном свете я спустился с перевала по застывшему лавинному конусу, попутно отметив пустую яму, в которой еще недавно был Виталик.

XXVIII

– 

Послушай!

Граф приоткрыл один глаз, и смотрел этот глаз недобро.

– Нагулялась? – спросил он с безразличием.

– Я видела тигра, – коротко сказала Лика.

– Я тоже, – Граф обнял свой шмотник и подпихнул его под голову поудобнее, – а еще прекрасные телячьи котлеты.

Лика молча стояла перед ним на коленях. Казалось, новость ни на кого не произвела впечатления. Надежда топила печку. Граф лежал с закрытыми глазами. Вдруг Надежда подняла голову и посмотрела на Лику. Ее волосы были словно продолжение печного огня.

– Так не делается, – сказала она. – Каждый из нас здесь в ответе за каждого. А ты поступаешь, как хочешь. Тебе, возможно, плевать на всех и вся. Но ни мне, ни Графу, твоя смерть ни к чему.

– Графу и жизнь моя ни к чему, – тихо сказала Лика.

– Это, – Надежда открыла печку и сунула еще пластика, – ваше личное дело.

– Ты сжигаешь санки?

Граф заворочался и сел в спальнике.

– Отряхнись, – сказал он Личке.

Та отползла в угол отряхиваться.

– Что там снаружи? Ты далеко ушла?

– Сыпет, – ответила Личка, – снег мягкий, но мокрый.

– Самый смак, – фыркнул Граф Надюхе, она тоже ответила горловым ехидным смешком.

Граф стряхнул спальник, напялил пухан, ботинки и вылез из палатки.

– Надь, – Лика посмотрела в глаза Надюхе, – ты мне не веришь?

– Вот уж не знаю, – ответила та. – Ты сумасбродка. Это раз. Тебе плевать на людей. Это два.

– Прости. Это Граф меня выбил из колеи. Я не выдержала.

– Я тебя понимаю. Но сейчас не время выяснять отношения.

Лика вздохнула.

– Мне плохо, Надь. Я жить не хочу.

–А я хочу! – громко ответила Надежда, – Гришка сиротой останется, а мне тебя бегать по лавиноопасным склонам искать?!

– Прости, – Лика утирала слезы, – прости.

– Знаешь, – смягчилась Надежда, – в тебе что-то есть. Какая-то чуйка звериная. – Она подняла глаза и улыбнулась. – И если ты этой чуйкой свою судьбу чуешь – то иди до конца. Ты влечешь его, но он боится тебя, как огня. Вернее, не тебя, а самого себя боится. И еще вот что пойми. На человека всегда все разом наваливается – и последний поход, и последняя любовь, и единственная смерть. И все мы здесь повязаны. Пойми это, перестань быть ребенком.

– Что мне делать?

– Графа слушать. Выполнять.

– Ты сожгла последние дрова. Почему?

– Граф велел.

– Ты не думаешь, что это зря?

– Я не думаю, – сурово ответила Надежда и полезла в спальник. Лика последовала за ней.

…Едва высунув голову в тубус, Бессонов увидел, как, прижатый к земле облаками, догорает закат. Палатка осела сантиметров на тридцать, грани провисли. Граф заменил в оттяжках свои лыжи на Личкины, встегнул крепления и пошел по Личкиной лыжне. Стремительно холодало. Ветра почти не было. С неба падали редкие, правильной формы снежинки.

Граф шел и смотрел на перевал. Постепенно набиравший крутизну склон упирался в скальную пилу, будто очерченную мягким черным грифелем на фоне кисельно-красного неба. «Эх, щас бы махнуть наверх, найти проход, покуда все так хорошо видно! Да нельзя. Хоть и подморозило, склон еще дышит. Куда идти? Куда, и главное – когда? Мы в ловушке. В огромной снежной ловушке… Я должен принять решение. Я должен принять правильное решение».

Он шел и шел, и вдруг… За спиной будто выросли крылья. Может, и не самое правильное, но решение пришло само собой. Тяжесть навалившихся событий, драмы, непогоды сама откатилась назад. Он с удовольствием потянулся, расправил плечи, постоял немного, дыша синевой, и пошел в лагерь. Всю дорогу обратно он представлял себе обнаженную Лику на красных простынях. Он ни разу не видел ее голой, но, словно слепой, знал каждый кусочек, каждый изгиб ее тела.

В палатке стояла темнота и тишина, когда из тубуса ее осветил фонарик Графа.

– Девчат! – крикнул он веселым голосом подвыпившего физрука.

– Граф, ты че? – Надежда приподняла голову, – НЗ выжрал?

– Нет, Надюх, – отозвался Граф, – НЗ выжрем вместе. Хочу с вами посоветоваться.

– Кажется, снег перестал, – зевая, сказала Надежда.

– Кажется, – отозвался Граф, садясь возле Лики. – Кажется, завтра будет окно. И я предлагаю его использовать.

– Мы угробимся, – твердо сказала Надежда.

– Другого окна может не быть.

– Твоя жена без тебя детей вытянет, а мой Гришка угодит в детдом.

– Если у тебя так все плохо, – глядя в сторону, сказал Граф, – то зачем ты вообще в поход пошла? – он повернулся к ней лицом, – негде больше развлечься?

– Окей, Граф. Какой план?

– Мне бы хотелось знать мнение третьего члена экипажа.

– Меня? – Лика откинула с лица мокрый конденсатник, – с каких это пор?

– Надь, – Граф устало тронул Надюху за локоть, – давай съедим ужин и выпьем НЗ. А завтра хуйнем перевал.

И, не дожидаясь ответа, полез в рюкзак.

– Хорошо, – медленно кивнула Надежда. – Съедим ужин, выпьем спирт, пройдем перевал. А дальше как?

– Дальше, – глядя на нее через плечо, ответил Граф, – на колбасе и адреналине.

XXIX

Едва был допит последний спирт, съеден ужин и объявлен отбой, Граф полез в спальник. Сразу, без всякого стеснения, звонко расстегнул молнию Личкиной флиски, запустил остывшие руки ей под термобелье, нащупал ребра и грудь. Все. Это днище. В этой жуткой, беспросветной мгле он находил в ней единственное спасение.

– Послушай, – сказала Лика вкрадчиво, – я правда видела тигра.

– Я – твой тигр, – ответил Граф, прокладывая руками неизведанные маршруты по ее телу.

Лика дотронулась рукой до его щеки, поцеловала мягко в шею и прошептала:

– Давай спать, завтра выход в четыре.

– Не могу, – Граф вдруг остановился, неуемные пальцы замерли, мягко сжав натертые поясником рюкзака костяшки ее бедер, – не дает спать мое прошлое. Уже лет пятнадцать, как я почти не сплю.

Мука в его голосе была для нее почти осязаема.

– Расскажи мне, – тихо предложила Лика.

Какое-то время Бессонов колебался, но потом положил свой локоть ей под голову, придвинул ее ухо к себе и заговорил.

– Это было пятнадцать лет тому назад. Мне было двадцать пять, как тебе. Я был такой же, как ты, дурак и максималист. Считал, что нет ничего важнее вершины. Что человек только для этого и нужен – восходить на горы. И у меня, собственно, было все, чтобы реализоваться: силы, здоровье, друзья, моя команда, и наставник, которому я доверял больше, чем самому себе.

– Томилин?

– Да, Томилин.

– Мне он не понравился.

– Слишком строг?

– Скорее наоборот, – усмехнулась Личка, – слишком вольно себя вел.

Граф сделал вид, что не понял. Пауза.

– Томилин очень много для меня сделал. Фактически, был мне вместо отца, которого мне недоставало всю жизнь.

– У тебя не было отца?

– Был, – вздохнул Граф, – но был сугубо отрицательным примером. Добрый, мягкий… Но без убеждений.

– Может, они просто не совпадали с твоими?

– Нет. Просто у него было два дела – завод и бильярд. И он считал, что это нормально.

Палатку плотно обволакивалатишина, нарушаемая лишь Надюхиным похрапыванием. Лика уже почти начала засыпать, но внезапно Граф заговорил снова.

– Это был очень тяжелый поход. Если бы не происшествие, мы выиграли бы все чемпионаты.

– Я знаю про тот случай, – выходя из зоны сна, заметила Лика.

– Знают все. Но я смог сберечь одну тайну, и не знаю, зачем тебе сейчас говорю.

– Ты можешь не говорить. Мне не нужны лишние тайны, – Лика гладила его пальцы, но он сжал ее ладонь и продолжал:

– Он был старше меня на двадцать лет. В таком возрасте мало кто уже ходит в сложные походы. Но он не мог жить без Памира, без больших гор. Он был из тех, кто мечтает умереть один среди снегов, а не в окружении детей и внуков.

– Беляев сам был как скала. Я, когда увидела его на фото в клубе, подумала: «неужели такие бывают?».

– Бывают, но редко. Не знаю, почему он выбрал меня, но я единственный знал, что у него диабет второй степени. Беляев молодец, поступил крайне порядочно, сказал мне об этом еще за месяц до похода. У меня было время и подумать, и принять решение, и рассказать об этом Томилину… Но я не стал этого делать. Я знал, что Томилин его не возьмет, а право взойти на вершину должно быть у каждого.

– Как, впрочем, и право там умереть.

– Я уже много лет в этом не уверен. Ты, наверное, знаешь, что он умер не от диабета, а от острой сердечной недостаточности. Для той высоты это, в общем, норма. То есть, от ОСН, как и от отека легких, на высоте гибнут часто. Но диабет увеличил риск. Его накрыло всем и сразу. В ту ночь мы диагностировали у него и инфаркт, и отек легких. Все это, как выяснилось позже, было вызвано гипогликемией, падением уровня сахара.

– Ты так и не сказал, что у него диабет? – почти воскликнула, отстранившись, Лика.

– Нет, нет. Конечно, я сразу сказал, что у него диабет. Мы вкололи инсулин, но было уже поздно. Надо было срочно спускать. Но была ночь, мы уже поставили лагерь.

– А погода?

– И погода не очень. Не так, чтобы прям ураган, но сильный ветер. На высоте это всегда обморожения. Я думаю, дядя Том понимал, что, в первую очередь, обморожения грозят недвижимому Косте, и это тоже повлияло на его решение…

– Я думаю, принятое решение было правильным.

– Теперь все мы знаем, что нет.

– Постой… Понятно, спусти вы его ночью, его шансы на выживание бы увеличились. Но он мог умереть и по дороге. И вы могли сорваться, обморозиться.

– Могли. Но могли и спасти. Ни этого «могли», ни своего молчания, я себе не прощу. Как ни крути, если быть честным с самим собой, я виноват дважды. Я виновен в его смерти. Больше всех. Да и какая разница, – он стукнул по шмотнику так, что Надежда заворочалась, – больше или меньше. Виновен – и все.

Личка вздохнула.

– Капец же был тогда с вами?

– Да. И Андраш. И все поддержали тогда Томилина. Капец сказал: «пойдем вниз – угробим еще кого-нибудь», и с ним трудно было не согласиться. Никто не хотел рисковать. Это единственный раз, когда я был не согласен с Томилиным.

– Но все-таки, – Лика приподнялась на локтях и посмотрела на Графа, – почему ты был не согласен?

Граф смотрел вверх. Белки его глаз светились в темноте. Теперь он говорил спокойно, тихо и медленно, и лицо его казалось непроницаемым.

– Во-первых, я чувствовал свою вину. Во-вторых, я знал… Тогда я просто знал, что он умрет. Но я не мог спустить его один. Там был склон, потом закрытый ледник. Нужен был вертак, и он готов был сесть на 4500, не выше. А мы были выше шести. Если бы мы начали спускать его ночью, то на спуск ушли бы сутки. Сутки непрерывной работы. А может и больше.

– Да, решение Томилина понятно.

– Все понятно, – Граф резко повернулся к Лике, но тут же опомнился и заговорил тише, мягче. – Непонятно, почему я до сих пор вижу сны, как кто-то умирает рядом со мной.

– Это потому ты так цепляешься за меня, за живую?

– Да, ты живая… – Граф ладонями прошелся по ее ребрам и, сжав их пальцами, еле пряча восторг, прошептал, – ты такая живая…

XXX

На немолодом уже теле земли, на пару пальцев выше экватора и на палец ниже полюса, везде разлилась весна. Посреди весны, вся в снегу, росла, высилась и ходила ходуном, встревоженная весной, тайга. В ее восточной части, там, где необъятная Россия, наконец, соприкасалась губами с Тихим океаном и захлебывалась, когда океан подходил слишком близко, посреди Хабаровского края, высился Баджальский хребет. На самом севере от него отходил безымянный отрог, упиравшийся в такой же безымянный, поскольку никем еще не пройденный горный цирк, чьи белоснежные вершины, словно зубы негритянки, неистово светились в темноте. В восточной части цирка, прямо под склоном стояла шатровая палатка. Было ясно, но ветрено. Палатка ходила ходуном, но держалась молодцом.

Внутри Надежда, Лика и Граф занимались привычным делом – собирали раскиданные по палатке шмотки и паковали их в рюкзаки. После ухода половины группы с Капцом, шатер казался огромным плацдармом.

– Как же жрать-то охота. Вернемся – поведу всю семью в ресторан! – затягивая тубус, провозгласил Граф.

– Когда вам рожать-то? – деловито поинтересовалась Надежда.

– Осенью.

– То есть не знаешь еще, мальчик или девочка?

– Пацана! – радостно крикнул через плечо Граф, вылезая из тубуса, – пацана хочу!

Лика отрешенно смотрела перед собой.

– Чего зависла? – спросила Надежда. – Пойдем?

– Пошли, – тихо сказала Лика.

Они вылезли наружу, Надежда вытащила ЦеКа, и шатер рухнул. Втроем, они еле удерживали его, отряхивая от снега. Когда они, наконец, вышли из лагеря, небо посветлело, звезды поблекли, и за спинами поднимавшихся по склону лыжников начал, пульсируя, разгораться мягкий, светло-розовый закат. Саночки теперь оставались только у Графа. В них он сложил палатку, веревку и железо. Граф поднимался легко, почти не проваливаясь. Заграничные камуса³⁰ хорошо держали на склоне, и он быстро ушел вперед.

Лика и Надежда поднимались параллельно, потихоньку переходя на «елочку». Наконец они почувствовали, что склон пошел вверх, хотя определить зрительно было невозможно ни угол наклона, ни расстояние до нависавших где-то сверху скал.

– Почему ты не ушла со всеми? – впечатывая лыжи в снег и глядя на Надеждины раскрасневшиеся ланиты, спросила Лика.

– Они смертнички, – отпустив палку, махнула рукой Надюха.

– А мы? Снег валил неделю, а мы продолжаем идти туда, где никто никогда не был.

– Не самый плохой вариант, – пожала плечами под рюкзаком Надежда. – Я Графу доверяю.

– Он одержим своей идеей, – обе женщины теперь шли «лесенкой», друг за другом.

– Странно, – чуть наклонив голову, Надежда обернулась и посмотрела на Лику, – ты осталась с ним, хотя сомневаешься в нем.

– Я его люблю.

– Это спорно.

Лика стала еще смурнее.

– Что в этой жизни не спорно?

Глядя наверх, Надежда продолжила подъем.

– Факты, – сказала она вперед.

– Например?

– Ты его держишь за яйца. Жена – за совесть, – тяжело дыша, ответила Надежда. – За яйца приятнее, за совесть больнее. Не знаю, при чем тут любовь.

Лика с ненавистью глядела на снег. Надюха продолжала.

– Держать за совесть, конечно, совсем подло. Человек должен быть свободен.

– Что мне делать? – крикнула ей Лика, отставая.

– Идти перевал, – притормозив и обернувшись, сказала Надежда.

– А потом?

– А потом станет ясно.

Они продолжили подниматься, и вскоре догнали Графа.

– Ты его давно знаешь? – спросила Лика напоследок.

– Давно. Он два раза мне жизнь спас.

Надежда остановилась, чтобы снять одну из трех надетых на нее флисок.³¹ Граф пошел вверх зигзагом, Лика за ним. Крепления Графа отрывались от лыж, как у робота в компьютерной игре. Снег под ногами слегка похрустывал, словно кто-то ел слоеное печенье. Все трое знали, что означал этот приглушенный хруст, это мерное уханье. «Жаль, что мы не роботы, – подумалось Лике. – Роботы бессмертны…». Склон впереди казался морем. Наклонным морем, которое в любой момент могло превратиться в водопад. Лика готовилась к бою. Все ее естество сосредоточилось на правильности движений: не снять склон³², не упасть со склона.

Клац-клац. Клац-клац… За полчаса никто не проронил ни слова. Солнце снова ушло в тучи, посыпал снежок. Небо захлопнуло окно, набежавшие тучи продолжили извергать снег. В этом мареве Граф стал казаться Лике дредноутом из конвоя. Наконец, подъем стал настолько крутым, что всем пришлось переодеться в кошки³³. Девчонки убрали свои короткие лыжи за стяжки рюкзаков, Граф свои длинные привязал к санкам. Черные зубья «пилы» были уже совсем близко и поражали своими размерами. И стояли ровной челюстью, без щелей. «Высоко, но, кажется, одной веревки хватит», – размышлял Граф. Рюкзак, санки и лыжи отчаянно тянули вниз. Упираясь всеми четырьмя конечностями, Бессонов неожиданно испытал давно забытое чувство страха за собственную шкуру, которое когда-то накрывало его на высоте.

– Обвязываемся, девоньки! – скомандовал он, а сам снял рюкзак, достал из клапана бур³⁴, закрутил его в фирн и повесил на бур рюкзак, санки и лыжи. Надев обвязку и пристегнув к ней френды и крючья³⁵, он перекинул веревку через плечо, прошел еще немного по снегу и вскоре полез между зубьями по десне, расширявшемуся книзу осыпному кулуару. Надежда и Лика следовали за ним чуть поотдаль, мешали тяжелые рюкзаки. Когда десна уперлась в черный гранит зуба, Бессонов крикнул Надюхе:

– Пострахуешь!?

– Да! – отчеканила Надежда, подошла к Графу, сняла рюкзак, положила на осыпь, продела в себя веревку и сказала:

– Готова!

Граф встегнул в себя другой конец веревки, как в молодости, испытывая радостное возбуждение оттого, что сейчас придется куда-то лезть. «Разве не для таких моментов мы, девоньки, ходим в горы?». Обернувшись к Надежде, он подмигнул ей озорно, но Надюхино лицо было непроницаемо-сосредоточенным. Сделав несколько махов руками, чтобы отправить кровь в коченеющие пальцы, она взялась за веревку. Граф полез по неровной лощине между двумя зубьями темного монолита. В горных ботинках, в перчатках. Все напоминало высоту, только не было отдышки. Вдыхая кислород всеми легкими, он спокойно продвигался наверх. Где бились крючья – бил, где не бились – клал френды. Лазание было несложным, мешал только кое-где натечный лед. Такие места надо было как-то обходить. Подъем занял чуть меньше часа, и за это время погода еще больше ухудшилась. Началась пурга.

Когда Граф вылез наверх, он увидел, что с обратной стороны плоский скальный зуб упирается в наддув, откуда можно было легко съехать на лыжах. Далее шел широкий длинный склон, частично в камнях и скалах, кое-где над обрывами поросший леском. Снег на нем, казалось, был хорошо зафирнован и припорошен недавним снегопадом.

Граф закрепил веревку и крикнул вниз:

– Готова!

– Понял! – отозвалась Надежда.

Он съехал по веревке к разминавшей руки Надюхе, чтобы забрать вещи. Глянул на Лику и движением головы показал, чтобы поднималась. Лика встегнула жумар³⁶, навязала прусик и начала подъем.

XXXI

– Спуск с виду безопасен, – в задумчивости произнес Граф, – но держите дистанцию и старайтесь не резать склон.

– С виду, – ухмыльнулась Надежда.

– Ты его за нас порежешь, – усмехнулась Лика.

Граф стартанул.

– Лех! – крикнула Лика. – Лавшнур!!

Граф притормозил, смущенно наклонил голову, прижавшись подбородком к груди, и распустил из кармана анорака жизнерадостную алую ленточку. Начался спуск. Длинный, широкий, ровный склон был словно создан для катания на лыжах. Перенося вес с одной ноги на другую, рассекая встречный снег и ветер, он ехал и ехал, порой оглядываясь на ходу, чтобы убедиться, что девчонки едут за ним и сохраняют дистанцию. Земля как будто сама подставляла склон под его лыжи, и вдруг…

Раздался звук просадки снега – этот неявный треск или хруст, ужасающий звук, который больше ни с чем не спутаешь. Лика и Надежда увидели, как от склона отделилась здоровенная снежная доска. В мгновение она разрушилась и превратилась в поток, в центре которого виднелась голова Графа.

Девчонки ехали ближе к камням и резко ушли к ним, Граф же стремительно полетел вниз. Сердце не успело сжаться, голова – испугаться, только на языке появился странный вкус. От неожиданности Граф закричал, но время вдруг замедлилось, дав ему шанс вспомнить вправила выживания. Согласно инструкциям Томилина, Бессонов выкинул палки, но рюкзак сбрасывать не стал. Плотно сомкнув челюсти и дыша сквозь зубы, он работал руками, ногами, плыл, что есть мочи, как ему казалось, вперед и вверх в этой гигантской стиральной машине, но барабан с диким грохотом вращался все быстрее и быстрее…

Неожиданно пространство вокруг стало резко уплотняться, будто поток ударился об стену, вызвав встречную волну. Лавина остановилась. Граф резко отодвинул руки от лица – сантиметров на пятьдесят, дальше уже не получалось, стал толкаться влево-вправо, бить затылком назад – чтобы отвоевать у снега хоть сколько-то пространства, наполненного воздухом. Все вокруг было серым и абсолютно беззвучным. Пустив слюну, Граф понял, что видит вертикально. Он будто попал в яму бетоном – мог лишь чуть двинуть головой, но серость вокруг, а не темнота, давала надежду на то, что свет рядом.

В это время наверху Лика и Надежда с лавлистом и лопатой пробирались на лыжах по лавинному выносу. Вдруг Лика резко рванула вправо вниз, к большому камню, сбросила лыжи и начала копать. Оказалось, она каким-то чудом увидела лавшнур. Частично освободив его от снега, она определила направление по промаркированным стрелкам и стала освобождать его дальше, легонько потягивая и откапывая, пробираясь все глубже и глубже. Подоспела Надюха со щупом.

– Тыкай, – приказала она, передавая его Лике.

Надежда продолжила копать по шнуру, а Лика сделала несколько тычков и, задыхаясь от волнения, закричала:

– Здесь, здесь копаем!!

Началась гонка со смертью. Еще минуту назад жидкий, снег превратился в груду смерзшихся комьев. Девчонки вбивали в него лавлист и лопату, разбирали глыбы, словно завалы после землетрясения.

Граф не знал, сколько прошло времени. В серой мгле лавины он не чувствовал бега минут. Ноги и руки постепенно коченели, но спину согревал рюкзак, голову – надетый перед спуском капюшон. Первое, что нужно было сделать – устаканить дыхание. Лицо Графа будто находилось в серой железной коробке, и кислород в ней был весьма ограничен. В распоряжении Бессонова было лишь то пространство, которое он отвоевал у снега в первые несколько секунд после остановки лавины. Он мог немного двигать руками внутри отвоеванного пространства, остальные части тела были словно запаяны в бетон. Граф попробовал постучать по окаменевшим стенам своей тюрьмы – следы, оставляемые костяшками пальцев, наощупь были не больше полу-сантиметра.

Обдумывать шансы на спасение не хотелось – уж слишком они были туманными. Бессонов начал скрести потолок, постепенно углубляясь в него, выкапывая маленькую, размером с кулак, ямку – просто чтобы чем-то себя занять. Проблема была в том, что снег, падавший с потолка, занимал пространство перед лицом. Скреб и копал, копал и скреб, изредка разминая пальцы и тихонько дуя на них, чтобы согреть.

Вдруг он услышал над головой еле различимый хруст. Потом еще и еще. А через некоторое время ему в плечо больно ткнулось алюминиевое острие лавинного щупа. Еще никогда в жизни Граф не испытывал такой сладкой боли. В это же мгновение он услышал еще более частый и интенсивный хруст. Сверху явно кто-то копал.

– Лик! – что есть мочи закричал Граф, забыв об экономии кислорода, – Ли-чка!! Я зде-есь!!

Хруст становился все чаще и громче. Граф перестал скрести снег и, тяжело вздохнув сдавленной снегом грудью, засмеялся сквозь слезы, как ребенок. Нашли… Однако предаваться сантиментам времени не было. Опасаясь, что девчонки со всей силы всадят в него лопату или лавлист, он закричал:

– Аккуратней, девоньки!

В эту минуту Лика пробила снег рукой и ощупывала варежкой его лицо и голову. Граф улучшил момент и прикусил ей палец.

– Ой… – тихо сказала Лика. – Живой.

Она разгребла снег у его лица, и Граф зажмурился от невероятно яркого света, будто ему в лицо бил прожектор. Едва он смог снова открыть глаза, свет заслонило Личкино лицо. Ослепленный, он не различал его черты, но остро чувствовал запах меха на ее капюшоне и ощущал на себе ее частое дыхание.

– Живой, – повторила Лика.

Граф поднял голову и смотрел на нее. На ее волосы, выбившиеся из-под шапки. На испуганные глаза. Улыбался и молчал.

XXXII

Мой фильтр сигареты испачкан в крови.

Я еду по минному полю любви.

Я хочу каждый день умирать у тебя на руках.³⁷

Чтобы откопать Графа до конца, понадобился еще час. Копали все вместе, дружно, с шутками-прибаутками. Потом отправились искать палки. Нашли обе, но не сразу. Ближе к вечеру пурга прошла, облака расползлись, и в щель между ними светануло яркое весеннее солнце.

– Смотрите, девоньки, – сказал Граф окружившим его с обеих сторон и склонившимся над картой Надежде и Лике, – нам нужно спуститься к вот этому озерцу и найти вход в каньон.

– Понятно, – закивала Лика, – найти вход…

– И выход, – скептически прохрипела Надежда.

– Выходить будем там, – сказал Граф, тыкая кнопки джи-пи-эса, – где заходили красноярцы. Конечно, за тридцать пять лет многое могло измениться, но будем надеяться, что выход в этой точке, – он показал мизинцем на экран джи-пи-эса. Я поставил ее в Москве, согласно отчету красноярцев и составленной ими хребтовке.

– Будем искать, – пожала плечами Лика.

– Смотрите, – Граф показал рукой вперед, – отсюда видно озеро. Спуск до него относительно безопасен. Давайте стараться ехать ближе к камням.

– Где-то мы это уже слышали, – хитро улыбаясь Лике, произнесла Надежда.

– Поеду первым, не возражаете? – не замечая Надеждиных острот, спросил Граф.

– Валяй, – махнула рукой Надежда, и Бессонов, пристегнув пятки заграничных креплений, погнал вниз.

У него болело колено, локоть, ребра, плечи – да почти все. Но как это было прекрасно – снова чувствовать движения рук и ног, не ограниченные ничем, снова вдыхать бесконечный кислород.

– Живо-ой!!! – закричал он на всю долину.

…Они увидели вход в каньон еще на спуске к озеру.

– А че, нормальный каньон, – сказала Надежда. – Ничего необычного.

Каньон и вправду был самый обычный. В истоке пологие, его борта постепенно росли, увеличивая крутизну и превращаясь в неприступные стены.

– Может, по борту обойдем? – предложила Лика.

– По борту нет смысла, – ответил Граф, – там скоро начнутся прижимы. Да и лавиноопасно, опять же.

– Снимем склон – все равно в каньоне окажемся, – хохоча, добавила Надежда.

– Да, – задумчиво продолжал Граф, – в каньон может тоже прийти³⁸… Но внизу все же безопаснее.

Снега в каньоне было много. Шли плотной группой, тропя по очереди. То там, то сям, на склонах виднелись лавинные выносы. Некоторые из них перекрывали каньон полностью.

– Держите ухо востро, девоньки, – сказал Граф, и в ту же минуту все трое услышали характерный гул, словно из-за поворота вот-вот должен был показаться поезд.

– За мной! – не своим голосом крикнул Граф и неистовой елочкой полез на правый борт каньона, где десяти-пятнадцати метрах чернели скалы. Девчонки последовали за ним. Каньон трясло, а через секунду до них долетели брызги и комья мокрого снега. Они продолжали лезть на склон, не оборачиваясь. Через минуту гул затих.

– Не наша, – выдохнул Граф, вытирая пот с лица.

Здесь они позволили себе обернуться. Действительно, противоположный склон сошел почти полностью. Лавина пересекла каньон и даже немного залезла на противоположный склон.

– Ничего, девоньки, – устало сказал Граф, – скоро борта станут круче. Там лавин не будет. Только карнизы.

Бессонов не обманул. Постепенно каньон становился уже, а стены круче. Начались ледопады.

– Ладно, – бросил через плечо Граф, – будем вешать.

Он скинул рюкзак, достал из клапана бур-самосброс³⁹, встегнул в него веревку, надел обвязку и пошел по веревке вниз. Ледопад – застывший на зиму водопад – был почти вертикальным, с одной ступенькой посередине. Одной веревки хватило. Доехав до низу, Граф окинул взглядом застывшее чудо природы. В эту минуту ледопад почему-то напомнил Графу задницу слона. Задние ноги животного были в наростах, между ними пробитое ручейком отверстие, над отверстием – тонкий, прижатый к заду хвост.

Потом был еще ледопад. Потом еще и еще. Они шли и дюльферяли, шли и дюльферяли, сдергивая веревку самосбросом. Граф благодарил предшественников за это прекрасное изобретение: дернул за веревочку – бур и выкрутился. Знай, закручивай как следует. Тем временем синева в каньоне сгущалась. Наступила ночь. Радовало одно – кое-где по стенкам каньона начала проявляться растительность.

– Где-то здесь, плюс-минус двести метров – точка выхода, – в задумчивости теребя бороду, произнес Граф.

– Пещера в скале? – ухмыльнулась Надюха и приятным низким голосом добавила: – А в ней – телепорт.

– Мы, может, проскочили… – глядя в экран джи-пи-эса, с надеждой предположил Граф.

– Давай вернемся, – пожала плечами Лика, – может и проскочили.

– Можно вперед пройти, можно назад, – сказала, скидывая рюкзак, Надежда. – Только в темноте мы вряд ли что-то увидим.

– И то верно, – согласился Граф. С Надеждой он никогда не спорил. – Пойдемте, поищем дрова. – И, глядя на Лику, с улыбкой добавил:

– Спокойную ночь не гарантирую, но теплую – постараюсь.

Лика нахмурилась.

– Карнизы везде, – пожал плечами Граф, – узко… Утро вечера мудренее.

Наломав веток, они приступили к постановке палатки, которую растянули отчасти на лыжи и палки, отчасти на камни, которые валялись по ущелью в избытке.

XXXIII

Будильник Графа, выставленный на пять утра, не услышал никто. Первой открыла глаза Надежда. На улице было тихо, спокойно и явно светило солнце, хоть его лучи и не попадали в глубокую рану каньона на теле тайги. Надежда разбудила Графа. Аккуратно убрав плечо из-под Личкиной головы, он сразу полез наружу. Напевая «голубой ледопад, ты же сам виноват…», он отошел пять шагов от палатки, и тут его глаз зафиксировал одновременно две странности. Первым, что сильно смутило Графа, был знакомый по многим походам засаленный продуктовый мешочек Капца с вышитой надписью «Юрец-Молодец». Вторым – кошачий след размером с крышку от кана. Сказать, что Бессонов пришел в замешательство, значит, ничего не сказать. Какое-то время он думал, что все это ему снится. Потом – что кто-то его дурачит. Он так и стоял, не двигаясь, пока не понял, что тигриных следов вокруг палатки было множество. Зверь следил, не стесняясь. Пройдя дальше по следам, Граф понял, что тигр пришел снизу каньона и туда же ушел. Следы шли друг за другом, не попарно, выходит – тигр не торопился. Далеко уйти не удалось, ноги Графа, в отличие от тигриных лап, проваливались выше колена. Бессонов повернул обратно к палатке и крепко задумался. Если верить Лике, то за последние пару дней их лагерь посетило как минимум два тигра. Это просто не укладывалось в голове.

Возле палатки его ждала Лика. Присев на корточки, она варежкой гладила застывший тигриный след.

– Ты можешь объяснить, что происходит? – в голосе Графа была злость и обида, он напоминал ребенка, который понимает, что взрослые его дурачат.

– Могла бы, – не глядя на него, тихо сказала Лика. – Но ты все равно не поверишь.

– Надо привлечь третье лицо, – вслух решил Граф, – Надежда!

– Чего? – пробасила из палатки Надюха.

– Ты скоро? Дело есть.

Надежда вылезла из тубуса с кружкой чая.

– Держи.

Не обращая внимания на чай, Граф бросил перед ней мешок Капца.

– Не знаешь, откуда это?

Надежда нахмурилась. Затем достала из мешка три порции пеммикана и батон колбасы, аккуратно разложив на снегу.

– Ничего не понимаю, – покачала она головой и подняла глаза на Графа, – почему ты раньше не сказал?

– Потому что раньше, – Граф сделал многозначительную паузу, – этого не было.

– Чудишь… – Надежда оставила чай и полезла обратно в палатку. – Я кладу ЦеКа?

– Клади, – с некоторой безысходностью проговорил Граф.

Своды палатки рухнули, и Надежда появилась снова.

– Предлагаю разделиться, – сказал ей Граф. – Вы идите вперед, а я пойду назад. Уверен, вчера в сумерках мы проскочили. Через час встречаемся здесь.

Сунув в рот кусок халвы в шоколаде, Надежда достала из оттяжек лыжи, жуя, надела их, вставила рукавички в ремни палок и пошла было догонять Лику… но тут же остановилась. Какое-то время она, опершись на палки, изучала тигриные следы, затем, резко оттолкнувшись палками, понеслась за Ликой, изо всех сил напрягая конечности.

Догнать шедшую в невозмутимой задумчивости подругу не составило труда.

– Ты не боишься? – деловито спросила ее Надежда.

– Тигра-то? – принимая ее тон, ответила Лика. – Нет.

– Почему? Он же нас сожрет! – не выдержала Надежда.

– Не сожрет.

– Откуда такая уверенность?

Лика остановилась и обернулась к Надежде.

– Я провела с ним наедине почти час. И осталась жива.

Она пошла дальше, но продолжала говорить, чуть нагнув и повернув голову.

– Если ты поверишь мне, страх уйдет… Я только не понимаю, как он прошел перевал.

– Может, он пришел с другой стороны, – заметила Надежда.

– Об этом я не подумала, – смутилась на секунду Лика, а потом радостно добавила, – значит, мы идем верно!

В эту самую минуту, словно оспаривая Личкин оптимизм, следы полезли на левый борт каньона. Они продолжали идти в обе стороны, только стали чаще. Зверь нигде не останавливался и не петлял.

– Такое ощущение, что он точно знал, куда и зачем идет, – заметила Надюха.

– Он хотел показать нам выход, – твердо сказала Лика. – Он пришел в каньон только ради нас.

Следы уходили все круче и круче вверх. Девчонки перешли с «елочки» на «лесенку». Сверху были поросшие лесом скалы. Надежда часто останавливалась, оглядывала их, но не видела никакого прохода. Лика шла и шла, глядя лишь на следы. Склон казался почти вертикальным, снег не удерживался на нем. Под ногами был чуть фирн и камни, внизу – сто метров склона, но Лика уверенно продолжала подъем. Неожиданно отпечатки когтей пошли траверсом и даже немного вниз. С трудом удерживаясь на кантах⁴⁰, Надежда и Лика добрались до большого камня, с обратной стороны которого они обнаружили прикрытую ветками кривой сосны дыру. Тигриные следы выходили оттуда и уходили туда.

Опешив, Надежда попятилась назад, еле удержавшись на склоне, а Лика, не медля ни минуты, сняла лыжи, воткнула их в раскисший у камня снег, повесила на них за темляки палки и нырнула в дыру.

– Твою мать! – прошептала Надежда.

На ее глазах Лика залезла прямо в логово зверя. Это было очевидно. Перед Надеждой была пещера, откуда тигр, ради интереса, а может, и ради наживы, с утра совершил выход к их лагерю, а затем вернулся обратно. Эта девка явно спятила! Да и Граф хорош! Что и говорить, отправил их в пасть тигру, а сам пошел в обратную сторону. Надежда развернулась и почесала вниз. Лику, конечно, жалко, но сама же дура!

Через три минуты Надюха уже была на дне каньона. Еще никогда она не спускалась так быстро. Наполовину на лыжах, наполовину кубарем… Жить захочешь – не так раскорячишься.

– Надю-уха!

Последний слог разбежался по ущелью, отскакивая от бортов, как мячик. Надежда съежилась от страха, однако Личкин крик был чересчур жизнерадостным.

– Нашла!!

Медленно повернув голову, придерживая шапку, Надежда посмотрела наверх, откуда доносился голос. Там стояла крошечная Лика, живая и невредимая.

– Что нашла?!

– Выход!!

– Ты спятила?!

– Поднимайся! – Лика махнула рукой.

– Ты уверена… Что там нет тигра?!

– Да!! Тигра нет! Поднимайся!

Надежде не хотелось карабкаться наверх, тем более, что в наличие выхода из пещеры верилось слабо, поэтому она крикнула:

– Скоро час пройдет! Пойдем в лагерь!

XXXIV

Снова пошел снег, поднялся ветер. Граф шел по вчерашней лыжне и пытался увязать в голове события последней ночи. Мешок Капца. Когда последний раз он его видел? В тот день, когда группа разделилась. И мешок, и самого Капца. То есть, Капец забыл мешок, а кто-то из девчонок его заныкал. Заныкала… Но зачем? Да мало ли, зачем? Граф на ходу махнул рукой. Черт с ним, с мешком, откуда тигр взялся?! Пришел ночью, откуда-то снизу. Туда же и ушел. Твою ж мать! А я, мудак, послал туда девчонок! У Бессонова потемнело в глазах. Нарвутся, ей-богу, нарвутся! Граф развернулся и побежал обратно.

Минуя лагерь, двинулся дальше. Лыжня девчонок шла прямо по следам. Время как будто остановилось. Лыжный след петлял по ущелью, а девок все не было. Обойдя каменный завал, он, наконец, увидел Лику. Лика шла к нему и смотрела на него. Граф тоже пристально смотрел в ее замотанное шарфом по глаза лицо. Глаза от неба и гор стали темно-синими.

– Нашли что-нибудь? – буднично спросил Граф, когда она подошла к нему вплотную.

– Там пещера, – воодушевленно ответила Лика.

– Что? – Граф скептически приподнял бровь.

– Это – следы тигра, Леш, понимаешь?

– Понимаю.

– Того же тигра, что я видела под Желанным.

– Это спорно.

– Как бы то ни было, Леш, этот тигр попал в каньон через пещеру и через пещеру же вышел. Если тигр смог, мы сможем тоже.

Граф поморщился. Снова показалось, что его дурачат.

– Как успехи? – спросила подошедшая Надежда.

– Так себе, -Граф закашлялся и сплюнул. – Ума не приложу, как сюда могли попасть красноярцы.

– Тогда выход один, – махнула назад Надежда, – телепорт!

– Хорошо, – вздохнув, Граф развернулся на лыжне и направился к лагерю, – пойдемте собирать лагерь. Посмотрим что там за телепорт.

– Откуда взялся этот мешок? – спросила Лика, едва они подошли к палатке.

– Не знаю. Тебя хотел спросить.

Они оба посмотрели на Надюху, но та в недоумении лишь покачала головой.

– Значит, – порывшись в мешке, заявила Лика,– продукты принес тигр.

– Ты нормальная? – Граф скривился, и его лицо вдруг показалось Личке лживым и неприятным.

– Надь, – попросила она, – подержи оттяжки, – и полезла в палатку ставить ЦеКа, чтобы удобнее было собирать вещи.

…Все, абсолютно все происходящее казалось Графу сюром, болезненным бредом, утренним прерванным сном. В то, что говорила Лика, верить не стоило, но девчонки были настроены решительно.

– Ты как хочешь, а мы пошли.

Это девчонка взяла все в свои руки. Ей было плевать на мнение Графа, на его возраст и опыт. А ему ничего не оставалось, как собрать манатки и пойти за ней. Он проигрывал, пасовал перед ситуацией. Его большой двойник смеялся над ним в голос, но Бессонову было плевать. Связь с Ликой, потеря половины группы, лавина… Казалось, куда можно было упасть еще ниже? Оказывается, было куда. Теперь все, что нужно Графу – просто понять, что происходит. Спит он, бредит или все-таки живет?

Вход в пещеру был настолько узким, что для того, чтобы пролезть внутрь, пришлось снять рюкзаки. Протиснувшись в щель вслед за девчонками, Граф обомлел. Перед ним во всей своей подземной красе развернулась пещера, уходившая вверх гигантской трубой.

– Воронка, – выдохнул Граф.

Было довольно светло, поскольку в действительности у пещеры не было потолка. Свет беспрепятственно проникал в подземелье через круглое отверстие метрах в тридцати над землей. По противоположной стене тек ручей. Видимо, это он, весну за весной, и пробил в скалах эту широченную трубу, закрутив ее в воронку. Включив фонарик, граф увидел под ногами на непривычно голой, бесснежной земле множество тигриных следов.

– Лик – иик-иик! – голос Графа заметался по пещере.

Лика обернулась.

– Ты реально веришь, что тигр поднялся вверх и спустился вниз по этому лазу?

– Ну да, – пожала плечами Лика. – А как иначе?

– Слушай, – раздраженно, как будто в сотый раз объяснял одно и то же, заговорил Граф, – этот тигр пришел из каньона в пещеру, потусил и ушел обратно в каньон.

– Окей. – усмехнулась Лика. – А где он сейчас? Испарился?

Граф снова почувствовал себя дураком. Хотя, казалось, куда уж дальше.

– Иначе ника-ак, – протянула, оглядывая своды, Надежда.

– Хорошо, – обратился Граф к Надюхе, – давай проверим эту версию. Как думаешь, одной веревки хватит?

– Есть один способ узнать, – пожала плечами Надежда, доставая обвязку.

– …Если она права, то этот зверь явно без царя в голове, – покачал головой Граф, пересекая пещеру, выход из которой представлял собой довольно крутой закрытый кулуар, по дну которого тек ручей. Хотя уклон был небольшой, подниматься приходилось на четвереньках, и каждый шаг грозил падением, а падение – поездкой вниз по трубе, пока не задержит веревка. Поросшая мхом и облизанная водой поверхность была чрезвычайно скользкой. Граф старался выбирать камни и скалы поострей, пошершавее. Забив в стену кулуара всего пару промежуточных крючьев, он, наконец, вылез из трубы.

Попав на свет божий, первое, что увидел Граф, были следы гигантской кошки на чистом белом снегу. Чуть выше них он увидел лес, такой плоский и густой… Он будто был знаком ему с детства. Это был лес, по которому столько раз он гнал на лыжах – то с удовольствием, то с волнением, то с досадой. Граф вдруг почувствовал, как снизу вверх на него накатывает волна радости. Будто Иона, вырвавшийся из чрева кита, он снова был спасен и свободен. Вместо затхлого запаха перегнивающих мхов пещеры, он глубоко, до самого брюха, вдохнул свежий, пропитанный ароматами коры и хвои воздух. Достал из кармана кубик халвы, с удовольствием проглотил, закрепил веревку в корнях высоченной сосны и, что было мочи, крикнул в дыру:

– Готова!!

Однако по мере того, как Лика поднималась, Бессонову все больше становилось не по себе. Если все будет в порядке, скоро из-за перегиба покажется ее синяя шапка. Потом улыбающееся торжествующее лицо, раскрасневшиеся от подъема щеки. И он опять не сможет оторвать глаз от этих с легким пушком щек, переходящих в шею, а там все ниже и ниже…

– Душу! Душу мне оставь! – он со всей дури вломил кулаком тонкой высоченной сосне, за что та одарила его лавинкой снега за шиворот. Не замечая жжения и влаги на шее, он прислонился к дереву лбом и тихо произнес:

– Всю душу ты мне выела, милая…

XXXV

На третий день после выхода из каньона лыжня Графа пересекла буранку. Группа пошла по ней. Буранка бежала по реке, потом полезла в лес, на склон и вскоре вывела Бессонова и девчонок к заброшенной узкоколейной железке, по которой когда-то возили добытый зеками уголь. Уходящее солнце светило прямо в проем дороги, между двумя стенами деревьев, которые, казалось, готовы были сжать его, словно Сцилла и Харибда. У полотна стоял забытый людьми и Богом черт знает в каком году ржавый остов-вагон.

Здесь Граф остановился, чтобы прочувствовать момент. Через восемь километров они закончат маршрут. Закончат точно, потому что нарисованная на карте жирной черной линией железка шла прямиком в поселок Советский. Все. Дальше – поезд, самолет, Москва.

Теперь, когда все завершилось, он чувствовал усталость. Душевную. Слишком необычным, слишком сложным для сердца и ума стал для него этот поход. Первая лавина. Первая любовь. Не чересчур ли для того, кто считал свою жизнь окончательно сложившейся? Не слишком ли для того, кто был уверен, что взошел на перевал и дальше – только вниз?

– Я люблю железную дорогу за то, что рельсы могут бесконечно далеко отражать солнечный и лунный свет, – сказала, подходя, Лика.

Стоя к ней спиной, Граф молчал.

– Ну, чего ты?

Лика встала рядом, заглянула ему в лицо.

– Злишься на меня?

Не снимая лыж, приподнялась на цыпочках, повернулась к Графу, взяла его за плечи и коснулась губами его губ. Потом еще. Проникла языком в рот. Граф не препятствовал. Она целовала его и целовала, а он стоял, опустив руки, совершенно беспомощный, даже не в силах рук поднять. Когда закончила, посмотрел ей в глаза, тихо спросил:

– Зачем же ты меня спасла, милая? Как же я дальше жить буду?

Лика отпустила его плечи, развернулась, взяла в руки палки, помедлила и каким-то странно не своим голосом произнесла:

– Время покажет.

Там, куда она смотрела, садилось солнце.

XXXVI

Когда они уже третий час шуршали лыжами по темноте, железку пересек широкий зимник. Не успели Лика и Граф дождаться подотставшую Надюху, как саданул по глазам свет автомобильных фар. Через минуту возле них остановился камаз, водительская дверь резко распахнулась, и с подножки легко спрыгнул сбитый, в тельняшке, мужик, жестко пожал Графу руку и представился:

– Дядя Леша, Афган-89!

– Тезка, – потирая руку, по-детски радостно расплылся в улыбке Граф.

Подошла обалдевшая Надюха.

– Вас Михалыч третий день ждет, – сказал дядя Леша.

Не заботясь узнать, кто такой Михалыч, Граф сразу спросил:

– Группа Капца вышла?

– Нет вроде… – Почесал в затылке дядя Леша. – Кажется, кроме вас, никто не выходил. Но вы у Михалыча уточните.

У Графа засосало под ложечкой. Дядя Леша продолжал:

– Поселок в двух километрах. Я тут не развернусь, так что уж дойдите сами. Как дома увидите, у Михалыча – крайний слева, с хорошим таким забором. На калитке табличка «МЧС».

Поселок появился внезапно, как в старой сказке. Дорога повернула, и вдруг – из ниоткуда возник свет близкого окошка. Улицы поселка не освещались. Лишь вдалеке, на противоположном краю, горел фонарь железнодорожной станции. Граф сбросил лыжи у забора и постучал в калитку с табличкой «МЧС». Никто не открывал. Тогда Граф встал на цыпочки, глянул за забор на светящееся окошко и закричал:

– Михалыч!

Крик разнесся по задремавшему в тишине поселку. Дверь дома отворилась, и в ее светлом проеме Бессонов увидел сгорбленную старушечку.

– Михалыч!! – крикнул он снова.

Дверь захлопнулась, но через минуту отворилась снова. Теперь на пороге показалась девочка-подросток в джинсах, унтах и узорчатом халате. Соскочив с крыльца, она подбежала к державшемуся за забор и задравшему голову Графу, рассмотрела внимательно и, не сказав ни слова, убежала обратно в дом.

Они уже порядком замерзли и решили проситься ночевать на станцию, когда калитка отворилась.

– Да это же туристы! – ахнул звонкий женский голос. – Забегайте скорее!

Довольно молодая женщина-удэгейка, с осанкой танцовщицы и удивительно мягкими, плавными манерами без лишних расспросов повела их в дом. Она будто плыла по двору, и за ней тянулся шлейф домашних запахов – теплого молока, свежего хлеба и овечьей шерсти. Оставив рюкзаки и лыжи на улице, они вошли в ярко освещенные сени. Граф заглянул в лицо удэгейки – миловидное, но как будто чем-то озабоченное.

– Муж ждал вас, – улыбнулась она. – Скоро придет. А вы пока поешьте да в баньку.

– Наконец-то, – выдохнула Лика, а Надежда сладко потянулась.

Когда был выпит весь чай и съеден ужин и Надежда, вымывшись первой, засопела в спальнике на мягкой шкуре, а Лика пошла в баню, Граф отправился за ней. Он знал, что она ждет его и был готов получить награду. Скинув в сенях пуховку и одетые на босу ногу ботинки, Бессонов решительно толкнул тяжелую дверь.

Теплое, благоухающее пожухлой березовой листвой пространство освещалось через дверцу печки, специально сделанной из оргстекла. Лика стояла к нему спиной и в оранжевом свете печи была так ослепительно прекрасна, что Граф застыл. Его вдруг обуял дикий, животный страх, как будто между ним и Ликой сжался в комок мышц готовый к прыжку тигр.

Она слышала, как он вошел, и, красуясь, приподняла свои длинные распущенные волосы. «Господи!, – подумал Граф, – только не оборачивайся! Мне хватит того, что я вижу, а больше я не перенесу…».

Бессонов посмотрел на свои босые ноги. Они будто приросли к полу. Он стоял как истукан и не мог сделать ни шагу. Лика взяла черпак и наклонилась к чану.

– Лика! – простонал Граф.

Но она будто не замечала его, продолжая обливаться горячей водой, которая бунтовала, вскакивала и, кланяясь, успокаивалась на дощатом полу у ее ног. Граф словно обезумел. В глазах потемнело. Лика развернулась и направилась к нему.

– Ты чего, Леш? – ее горячие влажные пальцы взялись за его плечи, а маленькиетвердые соски коснулись его чуть ниже груди.

Граф почувствовал, что его душа отделилась от тела и то ли воспарила в небо, то ли ушла в пятки. Никогда, никогда в жизни он не был так слаб.

Вдруг эта слабость перешла в какую-то дикую, первозданную, невероятную силу, которая вышла из земли и в мгновение ока наполнила его с пят до головы. Он схватил Лику и уложил на лавку, подложив ей под голову левую руку, а другой рукой сбросил с себя штаны. Затем, в ощущении полнейшего рая и всесилия, просунул руку ей между ног, приподнял ляжку повыше и, наконец, овладел Ликой сполна. Теперь он был богом. Он управлял вселенной. Он пустил в нее корень, и вселенная закружила его в вихре бытия.

Дверь бани с грохотом распахнулась, обдав невообразимым холодом раскаленную спину Бессонова. Лика вскрикнула. Вселенная остановилась, и что-то сильное выдернуло его из Лики, а заодно и из мира могущества и любви в реальный мир унижения и презрения к себе. Вселенная вдруг сдулась до размеров холодных, пахнущих плесенью банных сеней. Бессонов накинул на голое липкое тело пуховку и, спрятав лицо в капюшоне, вышел во двор, где его караулил грузный мужик в ватнике и с ружьем.

– 

Ты уж меня прости, я не ожидал, – смущенно глядя на вырезанную из кости трубочку, сказал Михалыч.

– 

Я тоже, – усмехнулся Граф.

Михалыч понимающе усмехнулся в ответ, поджег трубку и подал ее Графу.

Бессонов втянул в себя едкий дым.

– Дело в том, – многозначительно сказал мужик, потирая нос, – что… дело неотложное. У нас на районе чрезвычайное происшествие.

Он замолчал, принимая у Графа погасшую трубку. Огонек спички осветил его лицо, непроницаемое и будто чем-то недовольное, маленькие узкие глазки, как у всех местных, несопоставимо большие нос и рот. Михалыч неторопливо затянулся, закашлялся.

– Что случилось? – не вытерпел Граф.

– А! – махнул рукой мужик, – я почем знаю? Жена говорит, бронхит хронический из-за курева. Но это она так. Ворчит просто.

– Какое чрезвычайное происшествие? – повторил Граф.

– Тигр! – выдохнув дым и глядя в глаза Графу, ответил мужик. – Никогда живого не видел, разве что в детстве в зоопарке. Они ведь дальше, на юго-востоке обитают. Сюда не заходят. А тут – живой тигр, да еще и людоед!

Граф застыл. К горлу подкатил ком, затошнило.

– Съел… кого-то?

– Не кого-то, – жестко отрезал мужик, продолжая глядеть в лицо Бессонову. – Дядьку моего съел.

Граф сглотнул, чувствуя облегчение.

– Дядя Леша сказал мне, что вы идете. Развернул меня. Я собирался капканы проверить, пока тигр ушел.

– Откуда знаешь, что ушел?

– Слежку за ним установили, – Михалыч устало отвел глаза и пожал плечами, потом тронул Графа за плечо, – да пойдем в дом.

По дороге Графу бросился в глаза внушительных размеров бюст Ленина, весь в искусственных цветах. Рядом лежали подношения: печенье, конфеты, кусочки вяленого мяса, стояла рюмка водки.

– Я бы выкинул, но мать его дюже чтит, – объяснил Михалыч, – отец жив был, притащил от сельсовета. Говорит, очень многие хотели забрать, но досталось ему, ведь мой дед летающим шаманом был!

«Неужто прадед Вальки! – издалека долетело до Графа.– Значит… Значит, либо отец, либо дядя…».

– Да где же ваши остальные? – пропуская в дом, спросил Михалыч.

– Вас хотел спросить, – смурно ответил Граф. – Агзу, Капец, Айдаров и Бранкович отделились от нас в цирке за каньоном Хадар, рассчитывая спуститься и через Лисий выйти на буранку.

– Агзу? – переспросил Михалыч.

– Агзу, – глядя на Михалыча, повторил Граф.

– Фамилия как будто удэгейская, – покачал головой Михалыч, – местный, что ли? Проводник?

– Нет. Наш. Из Москвы.

– Странно… – еще раз покачал головой Михалыч. – Располагайся.

Он провел Графа в боковую комнату, похожую на рабочий кабинет. Простой деревянный стол, компьютер, папки с бумагами, спутниковый телефон. Граф, не снимая пуховки, устало опустился на пол.

– Вот стул, – Михалыч достал из-за стола единственный стул, – садись.

А сам устроился на полу, подложив свернутую в несколько раз мохнатую шкуру, и принялся вслух размышлять.

– Значит, у нас второе ЧП. Ваша группа разделилась в цирке за Хадаром, и часть ее так и не вышла в населенку.

– Может вышла, – с надеждой посмотрел на него Граф, – только в другой поселок?

– От Лисьего путь в поселок один, – пожал плечами Михалыч. – Сколько перевалов в цирке?

– Два, – ответил Граф, – и оба сложные.

– Где они могли застрять?

– Где угодно, – Граф достал из-за пазухи карту и сел на шкуру возле Михалыча. – Вот здесь мы расстались. Они пошли в сторону Невозможного. Вот он – выводит из цирка к ручью Медвежий. Дальше они рассчитывали пройти простой перевал Лисий и спуститься к реке Бияса, по которой идет буранка в Советский.

– Понятно, – Михалыч встал со шкуры, взял со стола спутниковый телефон и вышел.

XXXVII

Солнце разливалось над поселком, со всех сторон стиснутым тайгой. Только ниточка железной дороги чуть-чуть раздвигала загребущие лесные лапы. Сияла стела. Она стояла на холме возле железнодорожной станции, и кучка ребятишек возилась с санками у его подножия. Ревели прогреваемые моторы. Надежда и Лика рассаживались по снегоходам, Граф говорил по спутниковому телефону Михалыча.

– Да, задержаться. Да, обратно в горы. Нет, не обойдутся… На сколько? Не знаю, на сколько. Это спасработы, понимаешь?! – он переложил телефон в другую руку и варежкой нажал на кнопку сброса.

– Давай сверимся, – к нему подошел Михалыч. Граф снова достал карту. – Едем вверх по Биясе, потом сворачиваем в лес. Дальше снегоход не проедет. Прочесываем лес в сторону Лисьего, ищем лыжню. Ты же сможешь логически предположить, – он подчеркнул «логически», будто хотел козырнуть умным словечком, – как они могли пойти?

– Попробую, – Граф утвердительно кивнул. – Плохо, что связи с ними не было.

– Может, батарейки высадили, – развел руками Михалыч и, поправляя ружье, грустно добавил, – а может, и не высадили…

– В любом случае, – уверенно добавил Граф, – если они прошли Лисий, то спускаться с него постараются вдоль ручья, разве только срезать, если русло петляет, да обходить завалы. Надо доехать до впадения ручья в Биясу.

Закинув лыжи в спасательные волокуши, прицепленные позади «Бурана», Граф еле успел занять свое место за Михалычем. Тот развернул снегоход, выровнял за собой санки и, будто снова желая произвести впечатление, втопил полный газ. За пару минут они пролетели вырубку, бетонные столбы, обрамленные завитками колючей проволоки, маленькую и будто обугленную часовенку. Затем спасательная экспедиция поехала по реке, берега которой покрывал густой сизый лес.

– Медленней езжай! – крикнул Граф на ухо Михалычу, – я глядеть не успеваю!

– Чего глядеть-то? – не сбавляя хода, спросил Михалыч.

– Лыжню! Лыжня где угодно из леса может выходить!

Граф вертел головой и ломал глаза, всматриваясь в обступившие берега. Но постепенно все слилось воедино: покрытая ровным слоем снега широкая река и охватившая ее непроходимая тайга. Ели, ели, сосны. В какой-то момент, Бессонов посмотрел вперед и увидел, что дорогу преградил лес. Но Михалыч заложил крутой вираж, они повернули вместе с рекой и вдруг увидели на буранке человека. Он шел, прихрамывая, как-то непонятно согнувшись, как будто что-то склоняло его влево, к земле.

– Тормози!! – крикнул Граф на ухо Михалычу так, что тот подскочил и матюгнулся. – Тормози!

Михалыч сбросил газ и плавно затормозил в десяти шагах от перекошенного путника. Граф одномоментно испытал весь спектр эмоций – от чудесной радости до страха и досадной беспомощности, когда по знакомой куртке и шапке он узнал в путнике Виталика. Он спрыгнул со снегохода, намереваясь побежать, но тут же провалился по развилку. Выбравшись на буранку впереди снегохода, он поспешил к другу. Виталик же, наоборот, остановился и неловко, как в замедленной съемке, воткнул в снег сучковатую палку, на которую опирался. Он попытался расставить руки навстречу Бессонову, но пошатнулся и снова ухватился за палку. Так и стоял, счастливо и немного глуповато улыбаясь, как юродивый.

– Виталя! – выдохнул Граф. – Живой…

Все еще держась левой рукой за палку, Виталик правой неловко приобнял Бессонова.

– Живой… – выдохнул он. – Только ребра, кажется, сломаны.

– Остальные? – держа Виталика за плечи, спросил Граф.

– Все остальные погибли, Леш. Все остальные погибли.

Виталик два раза подчеркнул слово «все». Граф молча смотрел чуть впереди себя, словно пытался что-то разглядеть сквозь пелену отчаяния. Подъехали остальные снегоходы. Оставляя на снегу глубокие следы, девчонки пробрались к Виталику.

– Идешь, перекосившись, – с ходу заметила Надежда, осторожно его ощупывая.

– Ребро, наверное, сломано, – Виталик пожал левым плечом.

– Лицо цело, – заметил Граф, – где это случилось?

– На Невозможном. Лавина.

– Понял, – коротко кивнул Граф.

Девчонки слушали, не задавая вопросов.

– Я последним ехал, поэтому мне меньше всего досталось.

– Первым Капец?

– Да. Я держал дистанцию и видел, как за ним образовалась снежная воронка. Он словно разрезал склон пополам, наискосок. Капец и Андраш поехали вбок, пытаясь выехать из потока, но тяжелый снег буквально засасывал их. Агзу зачем-то рванул прямо вниз и очутился в этом же водовороте. Я попытался вылезти на стенку кулуара к камням, за которые можно было зацепиться, но земля буквально уходила из-под ног. Снег стал невообразимо тяжелым и вязким. Я погружался все глубже и глубже.

Граф поднял глаза и увидел, что спасатели тоже стоят кружком, правда, в отдалении. В этот момент от них отделился Михалыч и пошел к нему.

– Когда я летел вместе с лавиной, – продолжал Виталик, – я врезался в большой камень. Мне чудом удалось за него ухватиться, меня засосало потоком в ранклюфт⁴¹ и присыпало сверху. Это было первое чудо. То, что я был в трещине, давало мне некоторое пространство и запас кислорода.

Подошел Михалыч. Граф коротко обрисовал ему ситуацию.

– Понятно, – так же коротко ответил тот. – Час от часу не легче. Джанси!

Куривший возле снегохода молодой парень отозвался и, ковыляя по сугробам, подбежал к Михалычу.

– Сможешь их всех увезти?

– С волокушей? – парень кивнул в сторону санок, – смогу, наверное. Трасса есть.

– Грузитесь, – велел Михалыч, – я жену предупрежу, поживете пока у меня.

– А вы куда же? – спросил Граф.

– А я поеду разберусь с тигром… – Задумчиво произнес Михалыч, и, неожиданно взяв Графа за рукав заговорил быстрым шепотом:

– Все-таки мой дядька. Из Красного инспекцию вызвали. Обычно они защищают тигров от браконьеров, но тут случай из ряда вон. Люди их домов выходить бояться, дети в школу не идут, охота встала. Все в панике. Говорят, раз Амба убил шамана, это проклятие – быть беде.

– А много на Баджале было летающих шаманов? – неожиданно поинтересовался Граф.

– Нет, только мой дед. Покойный мой дядя унаследовал его бубен, – Михалыч продолжал серьезно и старательно, будто ученик с докладом. – Чтобы быть ближе к духам предков, летающий шаман часто и надолго уходит в лес. Удэгейцы считают своими предками, родоначальниками тигра, медведя, беркута, полярную сову…

– У вас есть сын? – Граф задал вопрос в лоб, понимая, что они могут больше не увидеться.

– Сын? – безразлично переспросил Михалыч.

– Михалыч! Погнали! – крикнул статный русский мужик со снегохода.

– Если и есть, то больше я его не увижу. Первая жена в Москву увезла, ему и трех лет не исполнилось. А ты… зачем спрашиваешь? – Михалыч сощурил щелочки глаз до предела.

– Просто, – Граф опустил глаза и поднял снова, заглянул удэгейцу в лицо, – опасное дело тебе предстоит.

– Справимся! – Михалыч хлопнул Графа по плечу, – где наша не пропадала! – и побежал к снегоходам.

XXXVIII

– Пивка бы!

– Расскажи хоть, как выкопался, – махнул рукой Граф.

Еле выгрузившийся из санок Виталик стоял посреди улицы с обалдевшим видом.

– Да не сам я выкопался, – он прислонился к забору. – Мои руки были свободны, в принципе, я мог копать. Но лавина была мокрой и, как я уже говорил, застыла мгновенно. Все, что я мог – это ковырять дырки ногтями.

– Точно, – усмехнулся Граф.

– Что точно? – не понял Виталик.

– Граф тоже в лавине побывал, – кивнув в сторону Бессонова, мягко заметила Надежда.

– Неплохо выглядишь после лавины, – Виталик похлопал Графа по плечу и поморщился от боли. Вся левая часть туловища ныла и саднила, – что, сильно закопала?

– Сильно, – ответил Граф, – но ты, как ты в итоге выбрался?

– Чудом, – Виталик кивнул, да так и остался смотреть на снег, – чудом…

Он замолчал, но Надежде не терпелось услышать. Она усадила Виталика на деревянную скамью на солнышке и, вздохнув, приказала:

– Рассказывай уж.

– Вы не поверите, – озорно улыбаясь солнышку, сказал Виталик.

– Мы уже привыкли, – ухмыльнулся Граф.

– Ну, – начал Виталик, – я уже говорил, что снег превратился в бетон. Откопаться не представлялось возможным, снежную массу надо было пилить ножовкой. И она, кстати, у меня в рюкзаке имелась. Но, – он поднял указательный палец, – чтобы ее достать, требовалось откопать рюкзак. Я кое-как выпутался из лямок… Представляете, как удобно делать что-то у себя за спиной, когда ты лежишь на спине и по грудь запаян в бетон?

Все засмеялись. Граф смеялся, схватившись за голову.

– В общем, на то, чтобы откопать клапан, у меня ушло часа полтора. Силы были на исходе. Кислорода не хватало. Я решил передохнуть, отдышаться. Я пытался восстановить дыхание, успокоиться… Но вдруг закашлялся и долго не мог остановиться. Это меня и спасло.       Он помедлил, но Надежда хлопнула его по колену:

– Рассказывай!

Поморщившись от боли и сглотнув, Виталик продолжал:

– Короче, меня услышали… Потому что через несколько минут я тоже услышал над головой хруст и лязг. Меня откапывали!

Он окинул взглядом присутствующих.

– Если б я знал, кто меня откапывает, я бы не так радовался…

Лика смотрела на Виталика с улыбкой предвкушения.

– Меня копали, и очень интенсивно. Как будто все сразу. Я обрадовался: значит, живы… Потом лязг стал нестерпимо громким, внезапно прекратился и мне на грудь опустилась огромная мохнатая лапа…

Лика брызнула смехом. Граф глубоко вздохнул и закрыл глаза. Этот тигр буквально издевался над ним, травил его, как в школе старшеклассники. Тигру очень хотелось отомстить, но желание это было совершенно невыполнимым. Обычно у Графа были нормальные отношения с высшими силами – они подчинялись его логике и разуму. Но не в этот раз.

– Меня откапывал тигр!

Виталик ожидал, что Надежда покрутит пальцем у виска, но она смотрела на него совершенно спокойно, как будто в его рассказе не было ничего необычного. Окинув взглядом всех присутствующих, Виталик решил уточнить:

– Меня откопал живой, настоящий тигр. Зверь такой, – он показал руками, – большой, полосатый.

– Бывает, – пожал плечами Граф. – Как откопал? Лопатой?

– Он орудовал когтями, как ножовками! Десять ножовок сразу!

– Впечатляет, – усмехнулся Граф.

– Думаешь, я рехнулся? – не выдержал Виталик.

– Ничего, – успокоила Надежда, – Граф в лавине тоже немного рехнулся.

Виталик раздухарился:

– Из его пасти валил жар и адский смрад! Такой силы, что снег вокруг меня таял. Это было самое настоящее древнее чудовище, огромный Люцифер. Происходящее окончательно уверило меня в том, что я умер и оказался в аду.

– А меня Лика нашла, – Граф неожиданно приобнял Лику, посмотрел на яркое весеннее солнце и с удовольствием улыбнулся.

– Щупом, – уточнила Надежда.

– Прямо в сердце тыкала, поганка! – засмеялся Граф.

– Хошь не хошь, а жизнь твоя теперь в ее руках, – приобняв Графа с другой стороны, вскользь заметила Надежда. Лицо Графа вдруг стало серьезным.

– Он откапывал меня так бережно, словно археолог старинную вазу,– продолжал Виталик, будто опасаясь, что его перестанут слушать. – Его когти размером с медицинский скальпель были в миллиметре от моей головы, – он потряс руками возле ушей, – но меня он ни разу не поцарапал. Я был уверен, что он откапывает меня, чтобы сожрать, но не понимал, почему он сразу не перегрыз мне горло. Я же мог оказать сопротивление…

– Ладно, давайте ломиться в дом, – предложила Надежда. – Надо мутить обед.

Их приняли так же радушно, как вчера. Лика и Надюха побежали в магазин. Граф сидел на шкуре, опершись рукой об пол и опустив голову. Барабаня ногой по зеленому дощатому полу Михалычевского кабинета, Виталик продолжал свой рассказ.

– Весь оставшийся день я рылся в снегу и мародерствовал. Мне удалось найти лыжи – Валькину и Андраша. Я увидел кончик лавшнура и откопал Вальку.

– Он тоже был с рюкзаком, – поднял на него глаза Граф.

– Никто не сбросил рюкзаки. Все помнили твои инструкции.

– В том то и дело, – заметил Граф, – что это были не инструкции. Ты сам знаешь, четких инструкций по этому вопросу нет. Меня, например, рюкзак спас. И несколько еще человек, я знаю.

– В общем да, – опустил глаза Виталик, – кроме меня, на поверхность удалось всплыть только Вальке. Но чтобы забрать тело, нужна отдельная экспедиция. Я не знаю, пойдут ли на это спасатели.

Граф смотрел куда-то вбок и остервенело чесал в затылке. Виталик продолжал.

– Я увидел кончик его лавшнура и сразу начал копать. Он был неглубоко. Но снег был везде. Ему, в отличие от меня, не повезло. Когда лавина остановилась, она просто сдавила его, не оставив ни шанса.

Граф сидел, опираясь локтями на колени, закрыв лицо руками. Виталик вздохнул, глубоко и громко.

– В общем, откопал я его немного… да и закопал обратно, чтобы не объели звери. Место пометил туром⁴².

Граф отнял лицо от рук и посмотрел на Виталика, но как будто насквозь смотрел.

– Что остальные? – устало спросил он. – Может, кто-то все-таки спасся?

– Это невозможно, – покачал головой Виталик. – Если кто-то из них смог уехать от лавины, он был бы сейчас здесь.

– Если их найдут, то только по весне, – заметила вошедшая Надежда.

– Ясно, – хлопнул по полу Граф, – я пойду звонить в Москву.

В дверях он встретился с Ликой. Она быстро глянула на него, и он попытался схватиться за этот взгляд. «Держи, держи меня, милая…». Лика прошла мимо, но обернулась и сказала:

– Держись.

XXXIX

Граф, Надюха, Личка, Виталик и два специалиста по тиграм сидели в кургузом вагончике с решетками на окнах. По всей видимости, раньше он служил для перевозки зеков. Внутри был довольно уютно. Стены обшиты вагонкой, скамьи – дерматином, на стене – японский календарь с садом камней, пара наградных табличек и, конечно, фотографии тигров, сделанные лично Волковым. В алюминиевом чайнике плескался сладкий чай, в стеклянной банке – разведенный спирт.

– Смотри, этот недоволен, а этот, гляди, улыбается! – тихонько говорила Личка Графу, придерживая его за плечо.

– Вот фантазия!

После трех тяжелых звонков в Москву, каждый из которых требовал перерыва в виде пары сигарет и местной водки с колой, к Бессонову подошел пожилой, но крепкий мужчина. Даже будучи в столь пришибленном состоянии, Граф не мог не удивиться такому интеллигентному лицу в этих местах. Крючковатый нос, залысина, ясные глаза – мужик напоминал Бессонову одного знакомого академика. На нем был пуховик приличной фирмы и каракулевая шапка, которую он учтиво приподнял в приветствии.

– Мои соболезнования, – произнес «академик», опустив глаза.

– Знаете, – раздраженно ответил Граф, – все любят подслушивать телефонные разговоры. Но зачем афишировать?

– Алексей Викторович, – мягко сказал «академик», – я знаю о вашей трагедии не из телефонного разговора.

Граф уставился на него, приоткрыв рот.

– Волков, Виктор Иваныч, – протянул руку мужик. – Всемирный фонд дикой природы.

Граф пожал.

– Мне бы хотелось поговорить с вами касательно тигра.

Бессонов поднес ко рту бутылку с заряженной колой и сделал пять больших глотков…

– Ну-с, добро пожаловать в наш временный штаб, – Волков разливал чай. – Это, – открытой ладонью он показал на сидящего в уголке маленького, худого парня в очках, – Курт Кенворт, мой коллега из фонда. Сегодня утром мы прилетели из Комсомольска военным бортом в Герби. Оттуда на снегоходе до Советского, чтобы не ждать поезд. Новость о появлении тигра за Амуром заставила нас торопиться, но то, что я слышу от вас, выходит за рамки разумной действительности!

Вся команда молча смотрела на него, ожидая объяснений.

– Давайте, я расскажу вам немного о тиграх, – примирительно сказал Волков, разливая по стаканам спирт. – В Африке лев – царь зверей, в Арктике – белый медведь. А здесь тигр – царь и властелин, и во многом – бог. Это совершенное животное. Взять хотя бы то, как он ориентируется на местности. В голове у него – отличная трехмерная карта тайги. Покруче, чем в навигаторе. Тигр способен контролировать территорию в радиусе двадцати километров, и он постоянно использует эту способность, заостряя внимание то на одном звуке, то на другом. Он двигается совершенно бесшумно, как кошка, и быстро, как велосипедист. Конечно, идти по лыжне ему удобнее, но и глубокий снег ему не помеха. Его широкие круглые лапы работают как снегоступы. Однако я не помню случая, чтобы тигр поднимался так высоко и вообще уходил из зоны леса. Там холоднее, меньше дичи, а главное там его, рыжего и полосатого, видно. Я могу понять, почему он шел за вами по лесу, но зачем он полез на перевал? Это тайна, которую мне не терпится раскрыть.

– Понятно, – почесал в затылке Бессонов. – А чего, собственно, вы хотите от нас?

– От вас, Алексей Викторович, ничего. Я понимаю… У вас происшествие, вам не до тигра. Но я бы хотел, так сказать, опросить свидетелей, – он перевел взгляд на Лику. – Этот тигр, если так можно выразиться, мой подзащитный. Я знаю, что Климов, Хунгари и Гюрза поехали с местными охотниками в тайгу, чтобы выследить и убить его.

Лика опустила глаза и оперлась лбом на руки.

– Моя задача, – продолжал Волков, – доказать невиновность тигра и получить запрет на отстрел, пока его не убили.

– Тигр невиновен, – резко сказала Лика, как будто дело касалось ее родственника.

– Нужны доказательства, – вздохнул Волков. – И в их поиске вы бы могли помочь.

– Как? – глядя на него, все так же резко спросила Лика.

– Давайте вместе попробуем проанализировать его действия. Составим маршрут передвижений животного. Вы говорите, что видели его высоко в горах, в цирке.

– Да, – ответила Лика.

– Начнем с того, что я не понимаю, как ему удалось уйти так далеко от заповедника. Ладно, – Волков махнул рукой, – это еще можно как-то объяснить.

– Как? – спросил Граф.

– Знаете, почему тигры не пересекают Амур? – Волков низко наклонил голову над стаканом и глядел исподлобья. – Их тупо отстреливают. За Амуром кончается заповедная зона. После перестройки она стала вне нашей юрисдикции. Там самоуправство. Мы не имеем там никакой силы.

Он оглядел всех участников беседы, оценивая, какой эффект произведут его слова. Но все, кроме Лики, выглядели сильно уставшими. Их осоловелые глаза не выражали ни энтузиазма, ни протеста. Тогда он продолжил более эмоционально:

– А этот?! Лишь единицам удается пересечь Амур, а он пошел еще дальше, в горы!

– Зачем ему пересекать Амур? – с безразличием спросил Граф.

– У них – своя политика, своя, если хотите, экономика. Более сильные и матерые ошиваются в прикормленных местах, в заповедниках на побережье. Им не нужны конкуренты, поэтому они вытесняют молодых и слабых на северо-запад. Но наш тигр зашел слишком далеко. – И загадочно добавил:

– Во всех смыслах. Допустим, он смог пересечь Амур и уйти в лес незамеченным. Допустим, он уходил все дальше и дальше на северо-восток, пока не попал на вашу лыжню. Скорее всего, он с какого-то момента все время следовал за вами.

– Как же ему удалось остаться незамеченным? – поинтересовалась Надюха.

– О! – воскликнул Волков, – тигры в этом мастера! – и продолжал тихо и вкрадчиво, – в лесу даже звери не видят тигра. Стоит ему остановиться и замереть, тигр как будто сливается с тайгой, растворяется в ней. К тому же, ему не было нужды подходить к вам близко. Он контролирует все на расстоянии.

– Но следы! – заметил Граф. – Он что, не оставляет следов?

– Если ему не нужно возвещать о своем присутствии, он заметает следы хвостом, – объяснил Волков. – Ему нетрудно это сделать, он ведь проваливается гораздо меньше, чем вы.

– Почему Михалыч вообще решил, что шамана убил тигр? – внезапно спросила Лика. – Если в этих краях и тигра-то никогда не видели.

Волков вздохнул:

– Наш тигр ошивался прямо возле поселка.

– Где конкретно его видели? – Граф достал и расстелил перед Волковым карту, – можете показать?

– Да что тут показывать? – усмехнулся Волков. – Климов лично видел его вот здесь, – он ткнул пальцем в зимник, на котором Граф с девчонками встретили дядю Лешу Афган-89, – в полукилометре от своего дома.

– Понятно, – кивнул Граф.

– Он, конечно, решил сначала, что ему привиделось. Вроде как тут места аномальные, много загадочных историй.

– Например? – нахмурился Виталик.

– Например, тут в середине века зеки железку строили. И вдруг рабочие стали исчезать. А однажды исчез целый обоз, груженный железом.

– Га-а, – засмеялся Виталик, – сейчас у нас в стране все так исчезает! И железо, и золото, и нефть!

– Это сейчас, – Волков поднял указательный палец. – А при советах бардака не было.

– Ну, за отсутствие бардака! – подняв стакан, предложила Надежда.

Ее дружно поддержали.

– То есть, вы хотите сказать, что Михалыч считает, – словно прилежный ученик, Граф жестикулировал правой рукой, подчеркивая каждую фразу, – что тигр убил шамана на его стойбище… какого числа?

– 29 марта сын шамана поехал на стойбище на буране, чтобы проведать и отвезти провизию. Не застав в доме отца, парень пошел на капище, где, по его словам, увидел ужасную картину.

– Бедный… – прошептала Лика.

– Припорошенные снегом лужи крови и останки, но, – Волков поднял вверх указательный палец, – не человека, а медведя! Парень не нашел останков отца и сразу решил, что медведя убил шаман. А тигр, соответственно, убил шамана.

– Этого не может быть, – улыбнулся Граф и перевел взгляд на Лику, – потому что в этот день Лика видела тигра в цирке.

– И я так считаю. Но нужны доказательства. Причем, достаточно веские, чтобы Фонд мог предоставить их инспекции «Тигр» и правлению края. Вердикт выносят именно они.

– Например?

– Например, экспертиза тела. А тела нет.

– Как нет? – смутился Граф.

– Возможно, Гюрза его найдет, но сыну шамана, племяннику Хунгари, это не удалось.

– Почему же тогда он решил, что шамана убил наш тигр? – грозно вопрошала Лика.

– Цепь косвенных улик, – пожал плечами Волков. – Здесь этого вполне достаточно.

– А как же правосудие? – возмутился Виталик.

– К сожалению, тигра оно не касается, – задумчиво опустил глаза Волков. – Есть убийство. Тела нет. Тигр бродит в окрестностях деревни, не стесняясь оставлять следы. К тому же поговаривают, что шаман использовал в своей практике снадобья из различных частей тела тигра…

– Недавно у старого Джона быка убили за то, что не дал молока, – вздохнул Виталик.

– А у тех, кто получил право на его отстрел, – продолжал Волков,– вполне могут быть корыстные мотивы. Например, продажа туши в Китай… Однако, давайте вернемся к делу. Тигр шел с юго-востока, потому что в других местах они не водятся. Тигр не меченый, значит, ему не больше двух-трех лет. Молодой, неопытный, любопытный. В принципе то, что зверь идет за группой, вполне логично. Вы прокладываете ему дорогу, к тому же… Вы же вычищаете котелки? Оставляете обертки от колбасы?

– И саму колбасу… иногда, – заметил Виталик.

– Это привлекает дичь, – размышлял Волков. – В конце концов, случись какая-то внештатная ситуация, вас можно просто сожрать!

Виталик шумно сглотнул.

– Я одного не понимаю, – продолжал Волков. – Зачем он полез выше зоны леса? Это выходит за рамки логики поведения животного!

– Я же говорила, что мешочек Капца принес тигр! – громко сказала Лика.

– Может, все-таки, Надежда? – Граф посмотрел на Надюху, но та покачала головой.

– Иногда стоит поверить, – Лика серьезно посмотрела на Графа, – даже если разум отказывается.

– Похоже, вы его заинтересовали, – резюмировал Волков. – В общечеловеческом смысле. Хотя, человек для него – всего лишь примат с ружьишком…

– Так какой все-таки план? – спросил Виталик. – Я готов помочь, но не понимаю, чем могу быть полезен.

– К тому же, надо понимать, сколько все это займет по времени, – заметил Граф. – Мне нужно решать вопросы с родственниками погибших, да и самому бы хотелось попасть в Хабаровск к самолету. Вы намереваетесь ехать на стойбище, чтобы провести экспертизу крови?

– Экспертиза крови на месте трагедии ничего не покажет, – покачал головой Волков.– Медведь убит. Шаман тоже убит. Там кровь и того и другого. Хотя мне было бы интересно узнать, кто убил медведя – шаман или все-таки тигр?

– «Тигр» – звучит убедительнее, – заметил Граф.

– Не обязательно, – возразил Волков. – В поединках с тигром медведь обычно побеждает. А у шамана было приличное охотничье ружье. Хунгари считает, что медведя шаман завалил, а вот тигра уже не смог. Как бы то ни было, мы с Куртом, – он кивнул в сторону худощавого иностранца, – с утра поедем на стойбище. Соберем улики, Курт все заснимет на камеру. Конечно, Климов и Гюрза уже навели там шороху, но я надеюсь, мой подопечный достаточно умен, чтобы на время затаиться. Если удастся доказать, что медведь был убит после шамана и совместить этот факт с вашими показаниями, есть вероятность, что тигра – не без помощи Кенворта и WWF – удастся оправдать и получить запрет на его отстрел… Соу Курт летс гоу ин зе морнинг? – обратился Волков к зарубежному коллеге. – Бат ю ноу, ит кен би дэйнджерос.

– Ok, ok, no problem, tomorrow I’ll be right ahead! It’s my job and I’m enjoyin’⁴³! – Курт поднял вверх кулак.

– И да, – почесал в затылке Волков, – надо бы выяснить, действительно ли покойный шаман использовал снадобья из тигра… – говоря это, он разлил по стаканам спирт. – Спасибо вам за информацию, дальше, думаю, мы справимся сами. Давайте еще по одной и в койку. Завтра длинный день.

XL

Располагаясь на досках импровизированной базы МЧС поселка Советский, Граф задал Виталику весь день мучивший его вопрос:

– Ну, расскажи. Как ты выживал?

– Как-как… – с трудом потягиваясь, отвечал Виталик. – Мне повезло, что лыжи всплыли. Одна Капца, другая Андраша. Они разного размера были, Капец выше на голову, – он горько усмехнулся, – в общем, не без помощи друзей… Еды у меня было достаточно – считай, двойной паек. Горелка была, ножовка. Пуховку Валькину ангажировал. Не было ни компаса, ни карты, ни джи-пи-эс. В этом смысле я полный болван.

– Ладно тебе, – сказала Лика, укладываясь, – ты же отдыхать в поход пошел, расслабиться… У меня, например, тоже – ни компаса ни карты.

– У каждого, – Виталик поднял указательный палец и погрозил Лике, – у каж-до-го в группе должен быть компас и запасной комплект карт. Это не простые слова.

– Ну и как ты ориентировался? – прервала его педагогическую тираду Надежда.

– Сначала, понятно, спустился по ручью обратно до Тихой и пошел дальше по реке. Но я помнил немного карту и знал, что там, где Тихая уходит на восток, мне нужно было на запад. Я очень надеялся, что с Лисьего будет течь ручей. Но местность там болотистая, плоская. Понять, что и куда течет под снегом, трудно. Поэтому я пошел тупо на запад и уперся в горную гряду.

Надежда мягко прощупала ему ребра, от чего по-восточному спокойное лицо Виталика приобрело страдальческое выражение.

– Два ребра точно сломаны. Третье – не понятно.

– Как ты ориентировался? – спросила Лика, – по солнцу?

– Солнце было не всегда, – хитро улыбнулся Виталик. – Иногда по Полярной звезде шел. По соснам-кедрам пытался где север определить, но гиблое это дело! – он рассмеялся. – Короче, два дня у меня ушло на то, чтобы найти в гряде дырку. Я не знал, куда вышел, не знал, где Лисий – слева или справа. Когда мне-таки удалось подняться и перевалить, я так и не понял, Лисий это был или не Лисий.

– Тура не было? – поднял голову от карты Граф.

– Было некое подобие, – протянул Виталик, но в камнях было пусто. – Мне повезло, день был солнечный. Я четко знал, где запад, разглядел реку, по которой шла буранка, поселок разглядел.

– Обалдел наверно от радости, – улыбнулась ему Надежда.

– Не то слово! – расплылся в ответ Виталик. – Это солнце, эта тайга вокруг, поселок вдали, где люди, живые люди! Я как будто рождался заново.

– Точно! – заметил Граф. – Из лавины, как из пиз… чрева матери вылезаешь!

– Классно сказал! – Виталик показал большой палец. – Нет, после того, как меня откопал Амба, я ни на секунду не сомневался в счастливом исходе. Конечно, ребра болели, колено, но я все-таки радовался жизни. Каждому новому дню радовался.

XLI

Я уже не раз говорил вам, что тигры стараются не иметь дела с человеком. На домашний скот, а тем более на людей, нападают либо обессилевшие, либо обезумевшие звери. Убить, даже просто напасть на человека для меня все равно что опозорить Лес. Люди считают меня всемогущим божеством, демоном, Амбой. Всемогущим, суровым и грозным, но – справедливым. К несчастью, я не силен в прогнозировании. И я не смог предугадать цепь событий, последовавших после убийства косолапого.

Спустившись в лес после свидания с Ликой и восстановив силы, я отправился вниз по Тихой в поисках удобного места для охоты. Вскоре после рассвета я услышал шум снегоходов. По всей вероятности, они направлялись на стойбище. Я тоже пошел к могиле шамана. По дороге я понял, что меня началась охота. Люди начали войну, и мне пришлось принять вызов. Нет, я не ушел назад в тайгу. Я – царь зверей, и не мое дело – прятаться в подполье. Врага надо знать в лицо. Хотят они этого или нет, им придется играть по моим правилам. Я двинулся в деревню.

Но… не тем путем, что изъезжен снегоходами. Существует путь более безопасный и более короткий. К западу от Тихой есть небольшой горный хребет. Туда вели многочисленные лисьи тропы. Я знал, что лисы где-то переходят через горы, иначе, зачем им лезть наверх? Следы рыжих хитрецов вывели меня коротким путем на буранку. Я шел на пределе возможностей, останавливаясь лишь, чтобы перехватить какую-то мелкую дичь.

В поселке я оценил обстановку и понял, что мои подопечные еще не появились. Скорее всего, у них возникли сложности при спуске с перевала. Сложности… Легко сказать! Я перепугался не на шутку. Распотрошив капканы, чтобы не тратить сил, я пошел им навстречу. Воспользовавшись все теми же лисьими тропами, а потом и тропами их сородичей – сурков, я, надо сказать, не без проблем, спустился в каньон. Вынырнув из пещеры, я увидел далекий свет лагеря и услышал голоса. Все это время я носил с собой мешок с едой, который еще на ручье Медвежий выкинул Капец. Я знал, что наступит день, когда идти на охоту не будет возможности или сил, и на этот случай, как турист, нес с собой еду про запас.

Я дошел до палатки, побродил вокруг, послушал родные голоса. Они быстро улеглись. Тогда я оставил мешок с едой возле входа и пошел, старательно следя, к выходу из каньона. Путь этот вызывал у меня сомнения, но звери попадали в каньон именно через пещеру. Других вариантов не было. По дороге я размышлял о Лике. Я знал, что она меня поймет и пойдет по моим следам. У нас с ней была какая-то связь. А еще я знал, что больше мы не увидимся. Она уедет на большом чадящем змее, улетит на огромной железной птице. Мне же придется вернуться на восток, меня тянет зов плоти. Но где-то там, в глубине мирового мыслящего океана, мы всегда будем вместе. Я искренне желал этой девочке счастья и, что было сил, молил об этом вселенную.

Однако надо было подумать и о своей шкуре. Я вернулся в поселок и пару дней ошивался поблизости, смотрел, слушал, анализировал. Подойти вплотную к жилищам не позволяли собаки, поэтому я сосредоточился на происходящем на улице. Я был рад узнать, что мои подопечные выбрались, живые и невредимые, даже Виталик. Еще одной хорошей новостью для меня стало появление в поселке защитника тигров. Узнав о его намерении найти могилу шамана, я решил ему помочь.

XLII

Климов, Гюрза, Хунгари и еще несколько человек в камуфляже жгли костер возле домика шамана на стойбище. Проведя холодную ночевку с дежурством, они не выявили ничего, что могло бы указать на присутствие тигра. «Ничего необычного», – постановил Климов, несмотря на то, что каждая пара, отчитываясь о проведенном дежурстве, дополняла рассказ баснями в стиле «Конька-Горбунка». Ожидать нападения тигра в сакральном месте в ночное время – занятие не из приятных, поэтому все были уставшие и злые. Климов и Гюрза вслух размышляли о том, что делать дальше.

– Снегоход! – поднял палец вверх сын покойного.

Все прислушались. Тишина. Однако вскоре Климов и сам услышал далекий надрывный рев двигателя, а через четверть часа на поляну к костру подъехал заграничный снегоход. Гадая, откуда в глухих местах такая птица, Хунгари был рад разрядить обстановку общением с незнакомцем. Гюрза, напротив, смотрел на прибывших напряженно. Спешившись, Волков приподнял в приветствии свою каракулевую шапку и бодро представился.

– Волков Виктор Иваныч, Международный фонд дикой природы.

– Зачем пожаловали? – играя желваками и кривя губу, спросил Гюрза.

– Мы… если так можно выразиться, привезли вам новость, – хитро улыбаясь, ответил Волков. Охотиться на тигра больше нет нужды. Фонд дикой природы взял зверя под свою ответственность. Так что, господа, – он окинул взглядом присутствующих, – можете разъезжаться по домам.

– У меня приказ администрации края, – сплюнул Гюрза, – плевать я хотел на ваших зеленых.

– Try only, – Курт достал из-под куртки небольшой пистолет и направил его на Гюрзу.

Охотники выхватили ружья.

– Вы мне угрожаете? – неестественно высоким голосом произнес Гюрза и посмотрел на Волкова, – переведи!

– Это ни к чему, – спокойно сказал Волков. – Моя задача здесь – не допустить самосуд. Тем более, что я, и теперь не только я, в курсе, кто и куда собирается сбыть тушу. Увы и ах, – он развел руками, нарочито демонстрируя свою безоружность, – этот канал уже перекрыт, не без помощи зеленых, – он кивнул в сторону Кенворта, у которого подергивалась левая скула, – вовремя сделавших звонок в администрацию президента.

Гюрза скривил ухмылку и посмотрел на Волкова.

– Президент далеко, а Китай рядом.

– Просто прислушайтесь к моим словам. Допустим, вы убьете тигра. Что дальше? Ваш высокопоставленный подельник не сможет ее продать, поскольку его уже контролируют. А вот вы, как исполнитель, окажетесь крайним.

Подумав, Гюрза опустил ружье и жестом показал охотникам сделать то же самое.

Сын шамана глядел на Волкова с ненавистью.

– Иван Джансиевич, – мягко обратился к нему Волков. – Вы лично сможете застрелить зверя в том случае, если мы найдем прямые доказательства его виновности. Ни один человек не должен быть казнен без улик. Это противоречит здравому смыслу.

– Тигр – не человек! – воскликнул парень, – а всего лишь зверь!

– Уж не у этого ли зверя просил твой отец помощи и просветления? – прищурившись, спросил Волков.

– Отец просил помощи, а тигр его растерзал!

– Не вяжется, правда? – все с тем же прищуром, усмехнулся Волков, – потому что твоего отца убил не тигр!

Парень пристально смотрел на Волкова и вздрогнул на последнем слове, а Волков продолжал:

– Ты видел останки медведя? Ты рассмотрел их как следует?

Парень покачал головой.

– А я рассмотрел! – грозно сказал Волков. – И у меня хватило мозгов, чтобы составить адекватную версию, за доказательствами которой я и приехал. Твоего отца убил медведь-шатун. Он был изможден и голоден, Джанси стал его жертвой по роковой случайности. Но его дух недолго витал над землей. Он нашел успокоение через несколько дней, когда тигр – тот тигр, которого ты хочешь убить! – отомстил за него. Тигр убил медведя.

Парень смотрел на него и часто моргал. Волков подошел к нему и приобнял. У парня потекли слезы. Волков погладил его по спине:

class="book">– Я сопереживаю тебе. Я никогда не смогу осознать тяжести твоего горя, но я помогу тебе его перенести. Вместе мы должны найти тело твоего отца, чтобы предать его погребению по всем правилам вашего народа.

Иван всхлипнул, утер нос варежкой и кивнул.

– А сейчас позвольте осмотреть жилище покойного.

Гюрза сплюнул.

– Не туда ты лезешь, Волков.

– Работа такая, – Волков был явно доволен. Чаша весов медленно приходила в равновесие.

В хижине Джанси все бело перевернуто вверх дном. Очевидно, здесь уже хозяйничали. Оглянувшись, Волков вопросительно посмотрел на Ивана, но тот пожал плечами. Включив фонарь, Волков долго и внимательно осматривался в темном замкнутом пространстве, потом стал подбирать с пола и разглядывать шаманские принадлежности.

– Полагаю, что слухи о снадобьях из тигра так и останутся слухами, – пробормотал он, – если, конечно, их не прикарманили.

– Отец никогда не использовал снадобья из крови или частей тела тигра, – услышал его Иван, – я не знаю, откуда у Климова такая информация.

– Наверное от того, кому была выгодна эта версия…

– Странная вещица, – прервал поток мыслей Волкова Иван, вертя в руках позвякивающий колокольцами бубен. – Я у отца такого не видел.

Он вышел наружу из избушки с бубном в руке. Волков за ним, и сразу обратился к стоявшим полукругом охотникам:

– Какой план, коллеги?

Ответа не последовало. Внезапно все присутствующие поняли, что перед ними тигр. Как будто он возник из ниоткуда. Как будто сугроб или куст превратился в дикого зверя.

Если вы имели счастье спастись от поезда метро, лежа под ним между рельсами, возможно, вы можете представить, что чувствовали в тот момент стоявшие возле избы полукругом люди. Тигр неторопливо вышел на поляну и встал прямо в центре круга, в десяти метрах от Волкова.

Последовал щелчок. Осечка. Тигр продолжал спокойно смотреть на людей, будто глядел в телевизор. Только сейчас Волков осознал, что тигр держит в зубах обглоданную голову медведя. Не без некоторого пренебрежения, великолепный полосатый зверь бросил голову на снег и пнул лапой в сторону собравшихся. Иван выронил из рук бубен и тот покатился к тигру. Люди окаменели, словно охваченные колдовством. Тигр взял бубен в зубы, медленно развернулся ко всем спиной и пошел по узенькой тропинке в чащу.

Волков не может достоверно сказать, сколько длилось оцепенение. Первым подал голос Курт.

– We otta chip'im.⁴⁴

Все посмотрели на него, а Волков покачал головой.

– Я бы не стал заигрывать с судьбой. Мы и так сильно ему надоели. No Kurt. Not now. Maybe later.

– But it’s a big risk for him to be here, where there’s no reserve.

– I’m sure he is ready for risk, – тщательно подбирая слова, произнес Волков, – let’s follow him a little⁴⁵.

Сотрудники фонда дикой природы пошли по следам тигра в лес. Остальные чуть помедлив, отправились за ними.

– Почему ты не стрелял дробью?! – громким шепотом спросил Климов.

– Шкуру сохранить хотел, – виновато признался Гюрза.

Следы тигра продолжались недолго. Он натоптал возле капища и вокруг приметенного снегом корча. А затем исчез.

XLIII

В снятом на четверых двухместном номере гостиницы в Хабаровске Граф сидел на стуле и смотрел, как Лика вышла из душа и встала у окна. На балконе напротив какой-то молодой, статный и голый по пояс командировочный с наслаждением курил сигарету, нагло и открыто улыбаясь ей. Граф сразу возненавидел его, хотя в парне не было ничего неприятного. Наоборот, он был – сама жизнь, само ее наслаждение.

На Лике была только простыня, прихваченная под мышками и мягко спадавшая по великолепной спине. Она не замечала Графа. С наслаждением потягивая пиво, она улыбалась этому командировочному упырю так, что было видно со спины.

Граф ясно ощутил, как сыпется с него пепел. Лика больше не принадлежала ему. Отныне она снова принадлежала миру. Он знал, что это случится. Но, как приговоренный ампутации солдат, не знал, что это будет так больно и так до краев наполнено безысходностью.

***

Чистое небо Хабаровска наполнялось клубами дыма из труб домов и котельных, курившихся, словно вулканы. Здание аэропорта пестрило рекламами. После месяца белого безмолвия от ярких красок все еще рябило в глазах. На фоне синего неба взлетал изогнутый серебристый самолет. Надежда стояла, прислонившись спиной к стеклянной стене, раскинув по плечам свежевымытые рыжие кудри, курила и, не стесняясь, потягивала из бутылки ярко-красную клюковку.

– Тебе не кажется, что у Графа что-то в голове перещелкнуло после лавины? – произнесла Лика, вглядываясь то ли в облака, то ли в заснеженные хребты на горизонте.

– А! – Надежда махнула рукой и сделала паузу, смачно затянувшись сигаретой. – У Виталика тоже после лавины крыша поехала. Жениться мне предложил.

– А ты? – улыбнулась Лика.

Надежда под пуховкой пожала плечами.

– Что я? Я согласилась.

Лика рассмеялась.

– Но почему? Ты же весь поход ему от ворот поворот…

– Он классный мужик, – глядя вдаль, протянула Надежда, – такие на дороге не валяются.

Она перевела глаза на Лику и, увидев в ее глазах удивление, с озорным прищуром добавила:

– Но и классных мужиков надо воспитывать!

***

Мерно, нереально, гудели двигатели. Граф сидел на свободном заднем ряду. Личкина голова лежала у него на коленях, и он полночи гладил ее мягкие, голубоватые в лунном свете волосы, а потом и сам заснул. Ему снились львы, выходящие на берег, а может, это были тигры, и берег был покрыт ледяными торосами, а тигры брели сквозь льды…

И совершенно ясно, словно не во сне, а наяву, оседала в его голове простая мысль: «Полюс. Мне нужен Полюс⁴⁶».

***

Верхушками гор догорал по-весеннему яркий закат. Погода выдалась морозная и ясная. Было так тихо, что в воздухе чудились звуки органа. Это была тихая месса зиме, горы прощались с нею, замерев в ожидании весеннего таяния снегов. Лавинный вынос, под которым лежали лыжники группы Бессонова, все еще ярко выделялся на склоне.

На перевале стоял красивый полосатый зверь и спокойно оглядывал свои владения. Вся его поза выражала одно: «я отстоял эту территорию перед богом, зверьми и людьми, и теперь безраздельно властвую над цирком, над лесом и над долиной». Издалека казалось, что зверь немного сутулится, но на самом деле выпрямиться ему мешал круглый предмет, который он нес в зубах.

Тигр держал его непринужденно, не заботясь о сохранности, как ребенок игрушку, забыв, что она у него в руке, но инстинктивно не разжимая пальцев. Подойдя к краю, тигр положил бубен на снег и с размаху ударил по нему лапой. Издав гулкий «бам-м-м», бубен, звеня бубенчиками, покатился вниз по застывшему склону, все быстрее и быстрее, стал маленькой черной точкой и скоро совсем исчез из виду.

XLIV

Темнело, но небо оставалось светло-лиловым. Несущиеся потоки машин включили фары. Виталик и Граф стояли и болтали посреди улицы, а кругом бушевала поздняя весна.

– Наверное, ты считаешь меня предателем…

– Я считаю тебя счастливчиком, Вит. Одним на миллион. То, что с тобой произошло, очень похоже на чудо.

– На самом деле, я думал, что ты поупрямишься и повернешь назад. Пойдешь по нашей лыжне обратно на Невозможный и потом на Лисий.

– Во мне слишком много гордыни, Виталь. Я не мог повернуть назад.

– Андраш тоже думал, что ты повернешь…

Бессонов коротко и шумно вздохнул.

– Думал, думал… А теперь только к июлю оттает.

– Одного похоронили. Еще двоих осталось…

– Кстати, – Графу мучительно захотелось сменить тему, – мне звонил Волков. Хотел узнать телефон Лички.

– Зачем? – нахмурился Виталик.

– Рассказать о судьбе ее тигра.

– А тебе, – Виталик посмотрел на Графа, – рассказал?

– Да. Он добился запрета на отстрел. Но пару недель назад в тигра стрелял браконьер.

– Убил? – глаза Виталика расширились, – где?

– На Амуре. Но, к счастью, инцидент не прошел незамеченным для командира соседней военной части. Они задержали преступника и сразу вызвали инспекторов. Прилетевший через сутки Волков с командой из Фонда выследил в лесу раненого тигра и вывез его вертолетом в питомник.

– Как же они, – не понял Виталик, – поймали и погрузили в вертушку живого тигра?

– Перед транспортировкой они стреляют в тигра иглами со снотворным. В больнице бедняга перенес две операции. Вытащили четыре пули – две из брюха, одну из таза, одну из задней лапы. Сейчас ему получше, но все равно хромает.

– Что, будет жить теперь в питомнике?

Граф пожал плечами.

– Волков обещал выпустить его, как только зверь снова сможет охотиться.

– Понятно, – Виталик смотрел на поток автотранспорта, отчего его зрачки смешно бегали туда-сюда, – что ж, удачи моему спасителю.

– Его так и назвали, – улыбнулся Граф, – Спасатель.

– Круто! – обрадовался Виталик и подал Графу руку, – Давай, до встречи!

– Есть одна просьба, – Граф замялся и достал из-за пазухи небольшой сверток. – Передай это ей. Она ведь часто у вас бывает?

– Почему не сам? – Прищурился Виталик.

– Боюсь, прогонит. Я ей с тех пор не звонил.

– Не бойся, улыбнулся Виталик, – она – как ты. Не передумывает.

Граф медленно опустил руку со свертком.

– Где она живет?

– Да здесь же, рядом. Мы у нее продукты перед походом паковали, не помнишь?

– Я не был с вами, мне дети паковали.

– А, точно, – махнул рукой Виталик и, развернувшись, показал, – два дома назад по проспекту, потом во двор, второй подъезд, квартира сорок.

Граф механически посмотрел на часы, сунул сверток за пазуху и протянул руку Виталику.

– Ну, давай. Рад видеть тебя живым.

– Рад тебя видеть живым тоже.

Зайдя в сумрак подъезда, Бессонов долго стоял в нерешительности, осматривался, словно преследуемый охотником зверь, внезапно нашедший укрытие. Потом поднялся пешком на восьмой этаж, постоял несколько минут у двери и, набравшись сил, позвонил…

Примечания

1

Из песни «Без стюардесс» группы Смысловые Галлюцинации»

(обратно)

2

Буран – советская модель снегохода, ставшая именем нарицательным.

(обратно)

3

Буранка – след от снегохода, дорога, проложенная снегоходами.

(обратно)

4

Цирк – котловина в горах в виде амфитеатра, замыкающая верхний конец ледниковой долины.

(обратно)

5

Хребтовка – нарисованная от руки карта.

(обратно)

6

Кан – походный котелок. Здесь намек на известную рекламу конца 90-х: «А ты увидишь Канны!».

(обратно)

7

Анорак – легкая непродуваемая куртка, одеваемая через голову. Бахилы – непромокаемые чехлы на ноги, пришитые к галошам. Подбахильники – теплая прослойка между ботинком и бахилой.

(обратно)

8

Тубус палатки – вход, круглое отверстие, которое стягивается и связывается веревкой.

(обратно)

9

ЦеКа – центральный кол шатровой палатки, обычно связываемый из лыж, подпирает купол.

(обратно)

10

На маршруте группа движется переходами. Один переход – 50 минут. Переходы чередуются с привалами.

(обратно)

11

На тросиковых креплениях при помощи тросика ботинок крепится к лыже.

(обратно)

12

Реп – репшнур, веревка толщиной до 6 см.

(обратно)

13

Чуни – теплые носки для сна, обычно из утеплителя, обшитого капроном.

(обратно)

14

Нодья – костер из бревен, сложенных особым образом.

(обратно)

15

Джи-пи-эс – GPS навигатор.

(обратно)

16

Бипер – радио-маячок, используется для поиска людей в лавине.

(обратно)

17

Лавшнур – лавинный шнур, яркая лента, которая крепится к человеку и распускается на лавиноопасном склоне. По всплывшему на поверхность лавины лавшнуру можно найти человека.

(обратно)

18

Телемарк – особая техника спуска на лыжах с гор, придуманная норвежцами, отличительная черта которой – приподнимаемая в повороте пятка.

(обратно)

19

Песня В. Высоцкого.

(обратно)

20

Имеются в виду закрытые трещины на леднике.

(обратно)

21

Смерзшийся, плотный снег.

(обратно)

22

Бардовская песня, автор неизвестен.

(обратно)

23

Имеются в виду горы выше 6000 м.

(обратно)

24

Вываренное в сале мясо, более продвинутый аналог тушенки.

(обратно)

25

Корженева – пик Е. Корженевской, 7105 м.

(обратно)

26

Перила – страховочные веревки.

(обратно)

27

Имеются в виду ампутации, последствия обморожения конечностей.

(обратно)

28

Капроновый мешок для личных вещей.

(обратно)

29

Э. Хемингуэй, «Старик и море».

(обратно)

30

Камус – подкладка на скользящую поверхность лыж для уменьшения отдачи при подъеме в гору.

(обратно)

31

Флиска – кофта из флисса, теплого синтетического материала.

(обратно)

32

Снять склон – спустить лавину.

(обратно)

33

Кошки – металлические приспособления для передвижения по льду и фирну, крепятся на ботинках.

(обратно)

34

Ледовый бур – средство страховки, полый металлический стержень длиной 20-30 см, с наружной резьбой и закрепленной на его конце проушиной для карабина.

(обратно)

35

Различные средства страховки на скалах.

(обратно)

36

Жумар – устройство для подъема по веревке.

(обратно)

37

А. Башлачев, «Поезд».

(обратно)

38

Имеется в виду лавина со склонов каньона.

(обратно)

39

Бур-самосброс – бур, который можно выкрутить дистанционно, потянув за привязанную к нему стропу. Применяется на спуске по ледовым склонам.

(обратно)

40

Кант – металлическая полоска-лезвие, которая проходит по контуру лыж.

(обратно)

41

Ранклюфт – трещина в снегу вокруг камня или скалы, появляется из-за разницы нагрева скал и снега.

(обратно)

42

Тур – башенка из камней.

(обратно)

43

Нет проблем, завтра отправляемся! Это моя работа и она мне нравится!

(обратно)

44

Нужно было поставить ему маячок.

(обратно)

45

– Нет, Курт. Не сейчас. Может, позже.

– Но здесь он в опасности, здесь не заповедник!

– Я думаю, он готов к риску. Давай пройдем за ним немного.

(обратно)

46

Имеется в виду Северный Полюс.

(обратно)

Оглавление

*** Примечания ***