Когда факс приходит не вовремя [Сергей Владимирович Семеркин] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Когда


– Факс, – произнесла и стоит, ждет, когда я бумаженцию из ее изящных ручек своими клешнями загребу.

Я давно привык к тому, что Машутка на работе обходится без личных местоимений, но теперь она стала исполнять свои обязанности и вовсе без глаголов, ладно, можно сказать безликое "факс пришел", но как ни крути тенденция – ускользает секретарша от мучительного выбора между ты-вы. Вроде на работе – значит, как к начальству – должна на "вы". Но конец рабочего дня, да и наши отношения давным-давно предполагают интимное "ты". А нет глаголов – нет и терзаний по поводу обращения. Хотя, трудно представить терзающуюся Машутку. Она совершенно не подходит по типажу на главную роль для "Плача Ярославны".

Когда "факс" нашел меня, я находился в позе раскорячки. Нет не физически – тело стояло вполне нормально на двух ногах, и даже перебирало ими, что чаще всего обозначают глаголом "ходить". Дались мне эти глаголы! Я был на полпути между столом-окном-шкафом (в биссектрисе углов или междометии ландшафта). Так что непонятно куда я шел и откуда. Дас… я был в раскорячке метафизически, душевно, мысленно, короче в той тонкой области, которая совершенно не важна для моих ген-хромосом, но попробуйте-ка без нее совсем? Или тяжело, или никак. А в раздумьях я был потому, что мое прошлое настолько отягощало мое будущее, что надо было либо стирать историю, либо стираться. Последний глагол мне не нравился, а предпоследний устраивал, но не устраивал сам процесс. Опять суета, опять напрягаться, опять нельзя спокойно погулять между тремя соснами шкаф-ом-окн-ом-стол-ом. Ом! – на выдохе, звонко.

Беру я в руки факс и краем глаза зырю на часы (вообще-то моветон, конечно, жаргон употреблять, но такой фактурностью и сладкостью веет от слова "зырю", что можно закрыть глаза на область литературно высоких слогов). На часах шесть часов вечера. День мирный и только потом рабочий.

Факс из банка "Икс-ком". Существенная бумаженция. Отвечать по этикету следует немедленно. Это не добавляет свободы, а она так необходима существу, находящемуся в позе раскорячка внутри бутонного блока, который никогда не раскроется – проржавелая арматура бетона помешает бутону осуществить свое предназначенье и в этом заключена ее бетонная сущность. Блок же реальный (в смысле метафизический) состоит из оков желаний-характера-привычек-склонностей, а они гораздо прочнее алмаза и не такие хрупкие как титан. Наметанный глаз замечает, что номер факса-отправителя заканчивается на три шестерки. Мозг любезно подгребает ворох дополнительной информации: сегодня шестое июня. Пазл складывается. 06.06 плюс 6 часов вечера. Дотоши и зануды скажут 18:00, но пусть сами ищут цифру 18 на старинных часах работы неизвестного мастера (выдававшего себя многие лета тому назад за одного известного мастера, который умер еще раньше), что стоят у меня около стенки левой – если смотреть со стороны двери в сторону окна – и совсем не стоят в смысле миротиканья – ходят исправно и даже точно (секунды плюс-минус меня не интересуют). И как они найдут 18 на двенадцатисекторном циферблате, интересно мне знать? Обманул – мне не интересны дотоши и зануды. Итак три шестерки времени складываются с тремя последними цифрами телефона, с которого факс отправлен, это еще три шестерки, в итоге мы имеем шестирицу полную – шесть шестерок. Мне бы как мелкому злодею (определение одной из моих любовниц, которая вовремя сделала правильный выбор, бросила меня и вышла замуж за одного олигарха, которого вскорости выслали из страны, а кое-какое имущество осталось – разумеется, на жену, на жену записанное) порадоваться. Ведь пахнет большими деньгами. Ан нет – полное отторжения будущего, связанного с факсом, на всех фронтах.

– Машутка, радость не только моя, отбей-ка этим кексам ответ, гласящий следующие: мне надо посоветоваться с ведьмой. Только дословно без отсебятины и сглаживания выражений и отдельных слов. Мне надо посоветоваться с ведьмой.

Машутка, не смотря на наличия таких достоинств, что можно и не работать, все-таки отличная секретарша – выполнила всё точно, быстро и – самое главное – без лишних вопросов. При этом не поломала маникюр (сегодня черный с белыми черепами – не у одного меня светлый период в жизни) и подняла лишь бровь – ну должна же была она проявить хоть какую-то реакцию на случившееся обыкновенное чудо (настоящих чудес мы, смертные, творить не умеем, вот и приходится раскрашивать парадоксами пустую действительность лишь чудесами обыкновенными).

Мне очень хотелось секса. Но я видел: Машутке не до этого. Посему я ее отпустил и остался в офисе один. Секс дело добровольное, а те уроды, что пользуются служебным положением для взаимности, пусть так уродами и остаются. Мне до них дела нет. Мою голову было и без уродов чем занять. Во-первых, меня щекотал вопросец – через сколько начнут давить? Во-вторых – и в главных, – почему я поступит так, хотя должен поступить эдак. Но не просто должен, ДОлжен ДОЛДЖЕН, Д-О-Л-Ж-Е-Н и далее по иерархии вверх, а всей своей жизнью логично и без вопросов просто и легко я всенепременно (вот тут опять всплывает слово "должен", хотя и не должен) …согласиться на чашечку чая с Бергом (серый кардинал в "Икс-коме", для общения с нашей элитой у них есть вице-президент, для общения с не нашей элитой – президент, но это так зиц-председатели, главный там Берг). И так это в тему, так выгодно… и так тупо, тупее е2-е4. И куколка должна дернуться вот так, а не иначе. Жаль нет зеркала, чтобы увидеть усмешку этой куколки… Офисный телефон зазвонил. Но рабочий день закончился давно и я позволил себе не подойти (сотовый почему-то отключился – и мои шаловливые пальцы тут совершенно не причем – он об уголок стола болезный кнопочкой "выкл" нажался – какое мягкое словечко). Ведь и факс, раз уж так бегают тараканы в голове – можно было сегодня не принимать. Отложить до завтра. Завтра шестерок бы не было. Но ведь я не верю в приметы. Я знаю, что нам подают знаки. А уж видим мы их, или нет – сугубо наши сексуальные проблемы. Число 6 как таковое в моей жизни никакой роли не играет. Просто я знаю, что сумма числе на рулетке 666 – и значит прибыль с них получает всегда казино (посетители, ау!) Вот и факс этот – сулил прибыль тем, кто согласится попить чайку на фуршете по случаю чего-то там. Возражения у меня есть? Никак нет. Дни можно вообще за значимое не считать. Сами людишки делят время на отрезки. С каких это пор июль стал июлем, а? А до римлян он как назывался? Но всё это было не важно. Шестерки не подействовали своей шестеростостью (или шестиричностью?) Их просто было слишком много для этого сентиментального дня.

А почему расчувствовался такой циник (слов "как я" тут не будет – уж больно смахивает на какю, а там и до каки недалеко – а у нас чтиво серьезное) не понять, не погрузившись в прошлое.


Прошлое. Утро.

Я поехал в метро. Просто сесть в "мэ-мэ-рс" за руль или плюхнуться на заднее сиденье, отдав свою жизнь в руки профессионального водителя – нет, это было бы не то. Не соответствовало это моему настрою (позиция раскорячка, только не такая глубокая – мы же теперь в будущем по отношению к настоящему – для нас прошлому, так что позы раскорячки видим в перспективе их разворачивания). И я двинул на работу в метро. С пересадками. С чудными спусками и подъемами по эскалаторам. Разумеется, раствориться в массе не получилось. Слишком я не такой, какие они. Я Бендер с чемоданом, я с чемоданом Винсент Вега (что вам ближе как метафора киношка иль лит-ра?) Я дышу не тем атмосферным столбом и читаю в туалете не те книжки.

Что делала она на этой линии?

Что делали на этой линии твари?

Что на этой линии делал я? (мне было в другую сторону)

Наверное, просто жили.

У нее были потрясающие глаза. Таких глаз я ни у кого не видел. Я не влюбился, конечно. Потому что уже давно не влюбляюсь. Но оценил (не стоимость, а необычность). Все удается подправить современной хирургией – грудь, ягодицы, кожу выбелить, волосы осветлить (или наоборот), здесь подтянуть, там добавить, тут выпрямить, а тут согнуть и проредить (допустим, бровей дугу), тут закачать силикон, там жир отсосать. Да, и цвет глаз можно изменить. Но не то, что притягивает, завораживает и топит вас. Быть может, через тыщу лет, клонирование или генетика научаться взращивать вот это самое. Не описать – слаб я, или слаб язык вообще? Из под черных очков я три остановки наблюдал за этими глазами. Всё остальное – в меру симпатичное. Но глаза! Иной раз они скользили по мне. Но не надолго. Подумаешь обычный человек в костюме сером. Руки в брюки. Расслаблено полулежит-полусидит на сиденье. Ничего особенного. Я не красив и не уродлив, я не вызывающ и не харизматичен, я не крикливо одеваюсь и не эпатирую, я не ношу галстука, чтобы совсем не стать белым воротничком, но и не хожу в металле или джинсе. Как-никак костюм – это та самая непримечательность, которой и должен обладать мелкий злодей. Чтобы жить. Великие злодеи могут себе позволить маленькие слабости, а мелкие почему-то ударяются часто в крупные глупости. Уж вешать золото на шею – так слиток целый. Вот уроды…

Такие же как эти. Зашли они шумно – чтобы слышали. Вели себя отвязно – чтобы видели. Ругались матом – чтобы помнили. Плевались – чтобы оставить после себя хоть что-то. Из всех жертв сначала они выбрали какого-то забитого жизнью мужичка, у которого смяли газету – расчитался здесь, понимаешь, мудило (их формулировка, сильно эвфемизированная – не произношу бранных слов и даже их не думаю – плохие мысли рождают плохие слова, которые естественно приводят к плохим поступкам – а оно мне надо? я хочу делать и добро – редко, и зло – часто одинаково хорошо – плохо оно само собой получится). А потом увидели ее. Она их не боялась. И это уже резало им яйца. Эти фантастичные глаза не уважают их? Как так?

Добрый герой спас бы ее. Классика.

Но я не добрый, я злодей. Мелкий. Поэтому я спас их. От моего гнева. Ведь если бы они хоть что-то сделали в разрез с моим желанием лицезреть эти непередаваемо-словесно-красивые глаза. Я мог бы не справиться со своими эмоциями. Мог бы чуть крутануть кармические колеса, так чтобы шины завизжали… А ведь утопив газ можно в следующий жизни родится снова человеком. Ну уж дудки (или кнопки – равновеликие по своей детскости слова, что-то в них есть, хотя… кнопка – она когда одна детская, когда их много – уже клавиатура, тут от детства ничего не остается, надо быть точным). Человеком – это мы уже проходили. Надо от простого к сложному. Туда, куда я пока не знаю. Короче, лучше нанести точечный удар или прикрепить куда надо пиявку, чем потом ровнять всё ядерным под фундамент или заказывать оркестр на похороны.

Пистолет и напор всегда действуют лучше, чем просто напор, или просто пистолет. Когда тебе угрожают – ты еще можешь юлить, можешь строить планы, можешь дискутировать, можешь саботировать, можешь играть в игры, или обращаться к людям, которые играют в игры. Когда тебе стволом ломают височную кость – тут сразу склоняешься к приемлемому компромиссу. В итоге уроды вышли из вагона на станции, которая любезно и быстро вынырнула из темноты к вящей радости уродов. Они уже через одного вытирали кровь (скорее размазывали – платков у них не имелось в наличии).

– Когда захочешь сделать что-то злое – позвони, помогу. Когда захочешь сделать что-то доброе – позвони, поможешь мне. Я иногда ломаюсь.

Слишком многое хотелось сказать. Поэтому я и больше ничего и не добавил. Уже переборщил с пустыми словами. Визитку она взяла. Ничего не значащее телодвижение. Я запросто завтра переменю номер, а послезавтра она потеряет сумочку и… ничего особенно, просто мы можем никогда больше не услышаться. Я постараюсь не плакать – ведь глаза её красивей некуда я уже запомнил – как просто! – и складировал – как банально! – в своей памяти. Когда-нибудь и от этих лыж в кладовке мне предстоит избавиться. Мы слишком многое носим. Хламьё. Но сейчас ничего красивее в мире я не знал. Знал бы создателя – было бы всё по другому. Ну а пока есть так, как есть. И нечего соплями солить сахарок.

Очень много хотелось сказать. И даже познакомиться хотелось. Но мы бежали даже не по одной улице, не то что в одну сторону. Шум дверей и вот я уже тут, а она уже там (или наоборот). Это я вернулся еще раз в прошлое и чуть не попал со временем – не дошагнул до нужной отмашки. Вот и наскочил на мысль повторяющуюся. Точнее ее сестрицу, которая бежит во след своей старшой, почти по тому же кругу. Остановить мыслишка, да вот уже другая родилась.

Что касается оружия. Пушка у меня короткая, с толстым стволом. Пули тупорылые с насечкой. Мне не нужна пробивная сила, я не стреляю через стены или рельсы, я не стреляю в людей, одетых в броники. Я не стреляю далеко. Уж если что-то случилось, требующие оперативного вмешательства невербальных инструментов, то я стреляю в млекопитающих, без панцирной защиты, обычно на расстоянии менее десяти метров, не сбившихся в стаи более пяти особей. Так что мне требуется, чтобы пистолет стрелял, стрелял примерно туда, куда мне надо (плюс-минус пара миллиметров – не принципиально), чтобы когда пуля попадала в непонятливую обезьяну (с человеком всегда можно договориться), эта обезьяна потом уже никаких гримас – кроме, пожалуй, агонизирующих, – не строила, и не делала резких движений, чтобы падала и умирала (или еще лучше: умирала и падала). Всё. А фирма, калибр, сколько патрон в обойме – это уже к фанатам с блеском в глазах. Мой блеск почти всегда скрывают черные очки. Ведь как бывает: то мешки под глазами, то сами глаза красные, то выражения слишком откровенное, для взоров собеседника таится в глубине, то солнце слишком яркое для дна глазного – особенно в июне-июле и вообще летом. Сейчас лето и июнь.

Как различить где уроды, а где мутанты? Очень просто: уроды – это всё равно что отморозки, то есть очень никчемные и рекомендованные к запихиванию в крематорий, но все-таки люди, а мутанты – это уже выродки, нелюди, поэтому их не обязательно транспортировать до крематория, можно замочить на месте, а уже останки сжечь. Объединяет их лишь то, что лучше бы этим тварям не размножаться и не портить воздух детей наших.

Когда у меня начались первые сентиментальные настроения. Сначала мягкими лапками без когтей они щекотали и толкали внешнюю оболочку, отделяющую меня от всего остального безумия. Потом тихой сапой прокрались внутрь и обосновались под пламенным мотором. Кто бы сомневался в выборе местечка для проживания? Не в извилинах же путаться. И вот моментами они начинают влиять. Влиять по разному, но в одном генеральном направлении. Очень грамотная стратегия. Они не распыляют силы. Ну а когда я столкнулся, а точнее, пересекся с художницей. Тут уж они выпустили умело запрятанные и не обнаруженные бдительной таможней коготки. Шел я аллеей парка не особенно ухоженного, что очищал выхлопные газы на юго-западе спального района. Чуть ниже, чем обычно опускал подошвы ботинок (не сильно фирменных, но добротных – ноги в них не потеют и не обрастают мозолями), образовывалось шуршание с листвой. Занятие бестолковое, но настолько воспетое в литературе велико-русской (что в ней великого и что русского – к филологам), что иногда то ли поддаешься на пиар, то ли в редкие моменты классики угадали и попали в точку. Мы все хотим шуршать листвой осенью багряной. Уроды и мутанты не в счет. И вдруг на повороте. Резко. Девчонка с штакетником, пюпитром или как там эта штукенция раскладная зовется на языке профессионалов. И вся погружена. И что-то водит изящно кисточкой по холсту. Делаю вираж, и не приземляюсь, а вешу на малой высоте над посадочной площадкой. Ведь надо как-то мигнуть огнями сигнальными, чтобы аэропорт принял, а не обстрелял ракетами "наши-ваши". Сам знаю какого излишне надоедливое внимание со стороны, когда работаешь. Помнится на заре юности своей закапывал я в лесу тело одного мутанта, а тут грибник. И нет чтобы обойти, тупо попер на сближение и увидел слишком много. Вот и затих в расширенной яме. С корзиной в руках. Порой, совсем интуиция у людей не работает. Обычные позывные, вроде имени или штампов для знакомства явно не входили в список правильных паролей. Импровизация не импровизировалась, синкопа не запускалась, джаз не начинал чесаться шкурой. Даже интересно стало – во попал! Наклоняю голову в другую сторону и заканчиваю щурится. Методы знатока не катят. Требуется вся ширь глаз и отключение мозга.

Если сравнить то, что росло в парке – а это были деревья -в настоящее время с пожелтевшей листвой, которая большей своей частью уже лежала на землице. И то, что росло на картине. Буйство красок. Крупные мазки. Колор такой яркости, что пробивал даже мои солнцезащитные очки и явно мог освещать землю в темное время суток. То, кажется, сие имеет название импрессионизма. Но ведь я кроме этого длиннющего слова на "и" больше о явлении ничего не знаю. Ну почти не знаю, были Мане и Моне, кто-то раньше, кто-то позже и еще тонкие места в направлении запечатления природы. Ага, а природа-то на картине от жизненной отличается, тогда это же выходит… сюрреализм? Дали и прочие дали и глубины с ним. Вот до чего классификация доводит! Посему не буду хоронить жизнь определениями. Буду жить.

– Извините, что прерываю. Но, может быть, мне сходить для вас за минералкой, – как первая фраза произнесена, так и весь остальной диалог поплывет (не облажался).

– Спасибо, я не хочу пить, – кисточкой она что-то изобразила в мою сторону, наверное, реверанс, а глаза от картины не отвела. И правильно, так и снайпер сначала выстрелит, а уж потом комара раздавит.

– Это для картины. Ее немножко надо остудить, слишком горяча. Опять же пузырьки…

– А что пузырьки?

– Пузырьки не дадут ей замерзнуть и сохранят тепло.

– Тогда сходите.

Я схитрил. Позвонил Борьке (тогда он был еще жив) и объяснил что и где требовалось.

– Так быстрее, – склоняю голову и начинаю шаркать ножкой. Она прыснула.

– Вы похожи на младшего брата Воланда.

– Слишком лестное сравнение. Я, скорее, его племяш.

– Даша, – положила кисть и протянула мне руку.

Так мы и познакомились. Через сорок три минуты ровно, она посмотрела на часы. Я понял, что к ней должен присоединиться и кто это будет. И как неоднократно вспоминал Пятачок в известных детских книгах: я вспомнил, у меня же срочное дело… Кланяюсь и передислоцируюсь. Но ныряю не в авто к Борьке, а взбираюсь на одну из высоток, что так бестолково понатыканы где ни попадя, но это возвышалась в нужном месте. С балкона я лишь убедился в том, что логика порой действует. К Даше на полных парусах примчался бриг под названием "Студент". И они стали обниматься и целоваться.

Вот удивительно: у людей ничего нет, а они счастливы. А мне все что-то хочется на путь встать, куда-то идти, зерна отделять от плевел. И деньги покоя не дают.

Когда у меня будет миллион… такая поганая-поганая мыслишка, гораздо неприятнее Змея Горыныча и во сто крат сильнее. Непрерывность увеличения какой-либо величины наши головы воспринимают с трудом. Нам порядок подавай (не в смысле не хаос, а 10, 100, 1000 – порядок величины). Вот буду миллионером и… как будто что-то изменится. При моем образе жизни до цифры с шестью нулями все время не хватало чуть-чуть. И чем больше я прилагал усилий, тем меньше становилось это чуть-чуть и тем больше надо было прилагать усилий-нервов-времени. Я как та лягушка из парадокса Зенона – никак не мог допрыгать до заветной черты (или черты завета). Нет, если всё, что у меня есть, продать… причем продать не в спешке, а неторопливо, выручая за недвижимость и акции их настоящую цену. Если себя ограничивать и копить. Миллиона можно было достичь. Но я не привык мучиться ради тараканов в собственной голове. Пусть радуются уже тому, что я их не прихлопнул. А тараканчик "хочу быть миллионером" рос и жирел. Матерел и борзел. А может, это был вообще клоп, и он сосал мою кровь.

Я его прихлопнул, когда погиб Борька. Сначала, я ничего не почувствовал. Ну был человек и нету. Ни одна струна не дрогнула. Видимо, как до жирафа не дошло сразу. А потом сделал кой-какие выводы. И пошел примерно в том же направлении, но другим курсом. Мне стало понятно, что я не большой злодей. Я не могу жертвовать людьми. Они никак не превращаются в пешек. Я не войду в историю, ну и собака сутулая с ней! Пусть будет зарыта без мумифицированья. И стало легче. Всё-таки в собственной клеточке классификации жизненных форм на планете земля, жить легче, чем шастать по клеточкам чужим и экспансировать.

Наверное, когда выйдешь за пределы таблицы классификации, тогда и узнаешь всю правду-матку. Ну а пока продолжаю суетиться, в меру сил, стараюсь минимизировать сей процесс.

Когда начали стрелять, я успел лишь сам факт стрельбы зафиксировать. А Борька вывернул руль. Это спасло меня, но уже не могло спасти его. Стреляли из обгоняющей наш "бумер" "девятки". И посему пули принял Борька, хотя летели они несомненно в меня. А вот с контрольными выстрелами у наемников не заладилось. Я выполз из продырявленной консервной банки и стал палить не шибко метко (ни в кого не попал), но в качестве заградительного огня и такого шума хватило. А Борька завалился на баранку и все вокруг заполнили нескончаемый гудок. Реаниматорщики развели руками. А я сидел на капоте и размышлял. Почему-то думалось о простом. О тачках. Я решил больше не платить фирме БМВ: мне некуда больше спешить, и спортивный стиль ни к чему. Все равно тебя, если надо, догонят и остановят. На чем бы ты не ехал. Но думка завершилась без оргвыводов – на огонек зарулили люди в погонах и меня арестовали. Потому что киллеров они арестовать не могли. В газете появилась моя фотография, фотография мертвого Борьки и множество никчемных слов про бандитские разборки. Трупы, пальба, раскуроченные иномарки – это была модная тема. Тогда. Когда погиб Борька.

С тех пор я стараюсь ездить без шофера. Бизнес вести без помощников. Заниматься сексом без жены. Что касается Машутки, то она же ничего не знает. К ней не придут. Ее не будут пытать за городом или мучить вопросами у следователя (чуть-чуть не считого). Можно сказать, что мне не хватило пороху преодолеть очередной невидимый глазу рубеж. А может, я свернул правильно, по стрелке.

А вот когда я стал интересоваться жизнью счастливых людей. Когда понял, что как бы не пыжился, у меня не выходит? Или когда в очередной раз "сошел с ума" и окружающие – в который уже раз – стали судачить о моих причудах? Внешним наблюдателям видней, но непонятнее. Мне понятнее, но не видней.

Водка на могиле Борьки не пилась. Убийцы не находились. Не те, что исполнили – тех-то скоро обнаружили в одном из моргов. Передозировка. Кто-то им помог улететь на волне кайфа в далекое далеко. А вот кто отдал приказ. Я в очередной раз убедился в собственном бессилии. Прожевал и не выплюнул. И немного скис. На рельсы вагонетку моей житухи поставила Даша.

Когда она плача что-то невразумительное голосила в трубку. Когда она плакала у меня на груди. Когда кричала на всю Вселенную, что ей не за чем жить. Я во-первых, высушил ее слезы, во-вторых, согрел ее, в третьих, доставил целый поднос удовольствий. Конечно, всё это не шло ни в какое сравнение с любовью. Но отвлекло. Слезы я высушил опытными и проверенными временем словами-пустышками. Мы хотим услышать то, а не сё и надо говорить именно то, а не сё. Согрел я Дашу своими объятиями и водкой с моей исторической родины – горного аула Казань-сити. Поднос наслаждений состоял из секса, нежного, бесконечно долгого и ни к чему не обязывающего. Потому что дружбы между мужчиной и женщиной не может быть в принципе, мы с Дашей и не стали друзьями. Не любовники мы, потому что нелюбим друг друга. Не муж и жена, потому что она верит в возможность брака по любви. А я уже не женюсь. Мы скорее просто пассажиры одного и того же самолета. Или автобуса (не так быстро, зато можно свернуть).

Когда я позвонил (куда не следовало, но обязательно надо было)? Всему своё время. Тем более, что будущее, которое теперь уже прошлое показало: звонил я в нужное время и по редкому теперь в Москве телефон автомату. Мой звонок не отследили. Порой почтовый голубь гораздо полезнее лазерного канала связи. Приколы технического прогресса – все лазеры под контролем, а про голубей забыли.

Когда я явился – с часовым опозданием – в свой офис в понедельник, Машутка уже ждала меня на боевом посту с кипой новостей.

– "Икс-ком" оборвал все телефоны. Помощники депутата Противовсехова оборвали телефоны. Звонила некая Лика и промурлыкала следующее: "где лапа?", потом продублировала это сообщение трижды, что, видимо, для этой манерной барышни не свойственно, так что можно заключить, что и она оборвала телефон. Звонили от генерала каких-то там стратегических войск или генеральных штабов, я когда звездочки на погонах вижу, теряю волю… в курсе? (она опять пропустила местоимение) – Машутка надула губки и стала вспоминать всех ли, кто обрывал провода, она вспомнила.

– Телефонные компании озолотятся, столько километров кабеля нужно будет поменять.

– Как отдых? – ну ведь могла спросить: как отдохнул, или как отдохнули? Вот ведь…

– Машутка, да какой отдых без тебя! Я так соскучился, я сам бы телефоны оборвал, звоня к тебе. Но ведь знаю, муж, ребетенок, да и трубка у меня чего-то барахлит, надо аппарат поменять.

Бухаюсь на колени, Машутка тянется ко мне. Далее ребятки, которые выбрали профессию слухачей наслаждались абсолютно неинформативными охами-вздохами. А то, что офис уже прослушивался, я знал наверняка. Когда люди оборвут телефоны, они начинают использовать радио и другие беспроводные технологии.

В разгар утех не вполне горизонтальных (потому что проходили и на столе и под столом), меня пытались добыть с помощью телефона. Но кто же отвечает на звонки во время секса? Только озабоченные бизнесом кексы. Чтобы не разочаровывать людей на прослушке – в десятых, и в первую очередь ради гармонии полов, оргазмы были повторены многократно. Мебель и более мелкие предметы человеческого обихода пришли в такой беспорядок, что работать в конторе стало абсолютно невозможно.

– Пошли гулять, – два слова были сдобрены десятком поцелуев и наши языки нашли друг друга без звуков-посредников.

– А как же… – договорить Машутка не успела.

Спустя очередной – считайте, ребятки, считайте – акт любви без презерватива (я слежу за здоровьем и уж конечно не заражу семейную женщину ничем, кроме гриппа – но сопливым я не целуюсь) я всё-таки ответил на вопрос:

– Не могу дозвониться до знакомой ведьмы. А без её совета в данном серьезном деле ничего не буду предпринимать.

– Ты мне не рассказывал про ведьму.

– Должны же быть у мужчины какие-то тайны. На прогулке расскажу. Куда пойдем7

– Может, на Чистые пруды. Там нас никто не найдет?

– Быстрее ветра мы помчимся… – нас не нашли на Чистых прудах, потому что нас там не было.

Пока несколько бип-персон писало кипятком от невозможности поймать одного мелкого злодея, я плел ткань своего будущего алиби. Алиби настолько ненадежного, чтобы никто (что значит никто) не смог порвать эту невидимую и неосязаемую материю. Майя рожденная в июне. Это не каламбур, это мой билет на кораблик бумажный "Спасение". Когда вы хотите сделать алиби не стоит финтить ушами – занимайтесь повседневным. Всё, что делали делайте так же как всегда. Введите только один новый элемент. Но фишка в том заключена, что этот элемент должен быть предусмотрен вами загодя. Гораздо раньше, чем шняга кипеша замутит шнягу… я хотел сказать форс-мажор скрасит сюрр повседневного бытия (губы могут выложить кладку: "бытиё-моё" и сдобрить ее раствором слюны).

Когда я познакомился с ведьмой на казанских двориках стоял февраль. Не морозный, но ветреный, что делало хождение по улицам гораздо менее комфортабельным, чем если бы стояли спокойные и не суетливые деды-морозы. Я покупал треугольники в лотке, что был рядом со "Сказкой" (детское кафе). Почему бы мне не зайти в само кафе и не купить всё то же самое? и не мерзнуть, и не ловить скрюченными пальцами мелочь? почему было не послать за пирожками Аделя? Потому что при выборе треугольников нельзя доверять никому, потому что настроение было пакостное и дела не ладились, потому что хотелось кого-то запинать ногами, а если сидеть в тачке, то никакого повода не найдешь запинать кого-то ногами.

– А у вас шнурок развязался, – сказала мне девчонка с летящими глазами (они с хозяйкой, видимо, предпочитали разные авиакомпании).

Я посмотрел на свои высокие шнуровые ботинки (тогда я предпочитал функциональность удобству – пнешь врага такими и он сразу теряет много пунктов здоровья). То ли она прикалывалась надо мной, то ли одно из двух – шнурки были в порядке.

– А, кажется, я поторопилась, они потом развяжутся.

– Когда потом? – из носа моего выбивалась сопля, щетина мерзла и отказывалась согревать щеки, глаза резали и действительность и ветер – организовались, понимаешь, в одну шайку-лайку.

– Не знаю. Я иногда вижу будущее, – она по прежнему смотрела на шнурки моих ботинок, потом летящие глаза зыркнули на меня, – но вы лучше завяжите.

Я должен был завязать завязанные шнурки. Здрастье, пое… впрочем, сейчас я уже не употребляю мат. Так я в тот день никого и не поломал. Лишь сам слегка стал сбоить, переведя на компьютерное арго – глючить. Девчонка легко забурилась в нашу пацановскую компанию, пила водку и не пьянела. Глаза будь сохраняла летящие и всех очаровала. А контингент ведь там кучкавался тогда суровый – могли бы и изнасиловать. Запросто. А за шнурками я с тех пор поглядываю. И ведь действительно иногда развязываются.

Впрочем по настоящему видение ведьмой будущего я проверить не смог. Но это не значит, что она его не видит. Просто я на счет всяких забубенных вещей очень сомневающийся тип. Вот пистолет – штука понятная, сюда нажимаешь и газы начинают расширяться. А проклятия или наговоры, они как-то на меня не особо действуют. Если бы действовали – то давно бы уже знал, есть ли что после смерти.

Когда стране не хватает сверхидеи, это сильно напрягает особо умных и беспокойных. Они начинают вместе думать о разном, потом обзывают друг друга дураками и далее переходят уже на личности, ломают копья и умирают неудовлетворенными и неизвестными. Говорят, человеку, который сформулировал идею для России при жизни поставили бы памятник. В свое время я вдоволь насмотрелся на Ленина. В Казани Владимир Ильич представлен богато и по разному. И его в больших и малых формах не сносят. Он так и воплощает себя в разных материях. А вот с его идеями стало напряженно. Впрочем, если для воплощения идеи в жизнь требуется столько трупов, то я пожалуй обойдусь и без памятника. Но всё-таки скажу. Во-первых, надо приучить себя вместо "вау" говорить "ух ты!" Дальше пойдет легче. Вместо двух бутылок водки пить одну. Дальше пойдет легче. Вместо одной бутылки водки пить две… но минералки, или на худой конец вина. Правда столько вина в природе не существует, так что и я родил утопию. Может, по старинке, по шаблону начать формулировать: бей тараканов – спасай свиней (или наоборот). Это понятнее и легче. Особенно, когда есть что залить за глаза. Ах да, еще надо работать усердно, много и мостить дороги. Нет, правильно сделали, что меня из универа выгнали в свое время.

Когда между тобой и картинкой жизни встает прозрачная водка, то многое меняется. Некоторое понимается легче. Всё остальное не понимается, но колесики под черепушкой крутятся на холостом ходу быстрее, щекочут сильнее и горлышко засасывает внутрь. А дальше просто: или спираль, или алгоритм. Алгоритм простой: мочи его прямо здесь и сейчас. А под рукой кстати оказывается ножичек для колбаски. Плавали знаем.

Когда прячешься от судьбы, пусть она даже воплощена в примитивный факс, груженный шестерками по ватерлинию, нужно полагаться на себя. Только на себя и ни на кого, кроме себя. Ну разве что на добрых людей, которые как известно разбросаны на каждом километре в ненулевом количестве. Вот и доказательство. Даша опоздала на полчаса, но я этого не заметил (часы бы заметили, но у меня их нет, посему глазки иной раз зырили на общаковские, на столбе фигурном). Всю эту встречу мы обнимались и только. У нее было слишком хорошо с парнем. А я же не киборг с вибратором и кредитной карточкой. После Машутки… но не гоже обнимая одну девчонку думать о другой. Только многопроцессорные киборги так поступают, примитивным людишкам оперативки хватает только на одно действие-мысль-образ-обратная-связь-для-контроля. Вообще художницы самые далекие от нормы девчонки, если не считать ведьм, но ведьм я знаю плохо, практически никак. Вот и Даша была далеко не человеком нормальным (не уродом и не мутантом, конечно, но и не человеком, так что при чистке глобальной отправилась бы в огонь, но я бы этого не увидел – утоп в крови раньше). Когда ее волосы разбросаны по подушке, а шейка открыта… Нет, не тогда. Всегда ей присущий большой плюс: она не задает вопросов типа: что происходит в наших отношениях, какие у нас отношения, куда они катятся, кто кого и как сильно любит и любит ли вообще. Очень немногие женщины способны не выяснять отношений. Просто им предаваться. Но сегодня, она чуть отошла от принципа простожития:

– Мне почему-то кажется, что со мной ты ведешь себя не естественно. Как дракон поймавший девственницу и оставивший ее в живых. Ты либо доброе зло, либо им претворяешься, – в ее глазах было столько печали, что хватило бы на целый народ.

Видимо, день сегодня был неудачный. Есть такие дни неудачники, жалкие, никчемные деньки. Зачем они не перелистывают себя в календаре?

– Импрессионисточка моя цветолазочка, ошибочка вышла на полбесконечности. Во-первых, на всеобъемлющее зло я не тяну, пупок не держит давления. Во-вторых, и это главное, наверное, я не претворяюсь добрым и не творю добро по отношению к кому-то вокруг себя. Я поступаю как мне хочется в пределах той свободы, что предлагается путем, что топчут мои ноженьки. Он не вымощен желтым кирпичом, скорее это шоссе в никуда. Поскольку я иду по нему в определенную сторону, то есть с кровью и смертью по пути, я скорее, злодей, чем добродеятель, – а еще я печатаю на клавиатуре слепым деятипальцевым методом и могу слагать вирши нетленные и класть их на гусли (не на ноты, а на гусли!)

– Почему-то злодеи особенно хороши в кино. Объемные получаются.

– Это просто. Люди не могут принести в искусство ничего, кроме себя. А праведники, раз уж выбрали пустыни или благотворительность, то их хрен чем заманишь в искусство вообще и в ширпотреб вроде синема в частности. Ну как можно передать экстаз от любви к всевышнему? Кто его из авторов книг или актеров испытал? Вот и выходят праведники пресными. А злодеи, они же понятны, они же изведаны, они пережиты. Друзья есть, знакомые, сами грешим. Вот и выходят из под пера фактурные негодяи. Вот и притягивают. Вот и тебя, созданье явно не земное, я притянул.

Она улыбнулась и прижалась своей румяной и гладкой щекой к моей небритой и смуглой щеке. И ничего не сказала больше, чтобы не испортить ту гармонию, которой мы были вместе (ну для отпетых зануд признаюсь: да любви не было, а значит не было и гармонии, но вас, отпетые зануды, легче на корм рыбкам пустить, чем на корм собачкам).

После мороженного, кино и легкого ужина в ресторане, но до ночных огней и пустых дорог, до ярких огней фонарей и блеклых звезд я опомнился.

– У тебя дома кто-нибудь сегодня зависает?

– Родители уехали и ко мне придет Игорь, а больше виснуть никто не планировал, да и тупить тоже.

– Позвони ему и отмени свиданку.

– А что будет если я этого не сделаю?

– Или ничего, или я его убью.

– И потеряешь меня навсегда.

– Мне не нужна будущая совместная вечность, мне нужно где-то спастись этой ночью.

– У тебя проблемы, уси-пуси, – она поцеловала меня в щеку, даже не поцеловала, а просто ткнулась губами, и это был самый наш сексуальный контакт за встречу.

– Есть маленько, – я улыбнулся хитро.

Кстати, требуется наличие вкуса, чтобы не произносить банальное: нет проблем, есть задачи. Как не назови пулю у себя в голове, а это пуля у тебя в голове. Впрочем, такие тонкости головы обычно не успевают уловить. Только мозгами пораскинуть способны, да затруднить опознание.

И вот потом было кино с плоскими положительными героями и перчеными ублюдками. Были звезды, сквозь тернии грязной атмосферы и засветку городскую, были тихие набережные (точнее одна одинокая). Она шла по бордюру (или поребрику) и практически не держалась за мою руку. Безбашенные гонщики пытались задавить не в меру осмелевшего пешехода. Но Даша уносила меня в небеса и спасала от червей земляных. Видели бы ее родители. Дочурка спуталась с злодеем. Будь я ее отцом, то несомненно разрядил бы двустволку (охотничье оружие добрым людям только и доступно), но не дал бы такому хмырю, как я, стать мужем своей дочи. Только такие как я, не бывают отцами таких как… ее ноги оплели меня, руки обезоружили, губы впились и высосали мою вечную душу (место хранения – пятки). Мои пальцы не способны порвать джинсы, но способны вполне сделать ткань не заметной (фантазия дорисует то, что не пришлют органы чувств). В притормозившем около нас моторе, мы почти разделись. Я какие-то деньги бросил водиле, чтобы тот гнал. А вот до квартиры мы не добрались. Благо люди в такое время по лестничным маршам не ходят вверх-вниз, а молодежь по подоконникам не околачивается и песен не орет – время позднее. Я, кажется, говорил о самом сексуальном поцелуи в щечку? Соврал.

Когда наступает утро и кому-то надо идти в универ (Даше), а кому-то на встречу в факсом (мелкому злодею). Кому-то (мы) приходится распадаться на составляющие части. Мы пили крепкий кофе. И снова не было вопросов с ее стороны: почему я с тобой, а не с ним, почему так, а не эдак и что будет дальше. А я не спрашивал себя: убил бы я Игоря, если бы она не позвонила. Иногда лучше пить кофе.

Когда я вышел из подъезда сразу понял – добегался. Обворачивает гаденыш. Как клейкой лентой муху, как мокрыми простынями Швейка, как тошнотой рыжего героя Сартра, меня сжимал и душил факс. Ну что ж, два дня я занимался вынужденной пассивной обороной. Пора переходить к обороне высшего порядка – нападению. Но нападению подготовленному, тщательно спланированному. А не так, как у наших в 1941 – хотели напасть на Гитлера, а параноик ударил раньше. Пришлось расхлёбывать. Но тогда было кому. А у меня-то участок локальный – моего рта единственного может не хватить. Да и в рот не всякое хлебалово примешь.

В туннеле, что является прелюдией к эскалатору, который в свою очередь является либретто к станции метрополитена, притулился баянист. Я прохрустел купюрой ему в шапку и заказал: "Переведи меня через Майдан". Песня стала поливать людской поток, поток безмолвный, а я лишь рядом отдыхал и словно форточку открыл в угарной бани – дышать чуть легче стало. А может, всё дело в вентиляции, которая подогнала к моим трахеями-легким именно тот атмосферный столб, что и был нужен. Песня кончилась и меня принял эскалатор. Но ведь остался еще последний якорь, удерживающий меня в положении раскорячки – карта. По карте метрополитена я мог выбрать линию. Мог. Выбрать. Всё что угодно – билет я проплатил. Куда хочу – туда качу. А вот куда мне надо? Куда я поеду? Два вопроса или одни, или уже три? Меня всегда интересовало, почему некоторые верующие всерьез и надолго рассуждают о единственном, некоторые о единственном в трех лицах, некоторые о единственном во многих формах себя проявляющем, некоторые до сих пор не могут в голове удержать ничего кроме многобожия, а некоторые пытаются верить в то, что раз глаз не видит ничего, то ничего и нету. Нет, никто не подойдет и не направит по нужной ветке. Всё, всё надо делать самому. И я под: "осторожно, двери закрываются" уношусь во время, которое из виртуального будущего становится реальным настоящим. Со всеми остановками. На каждой могу сойти и не схожу. Ну не дурак ли?

факс


Как отличить кексов от перцов? Ну если гастрономически пошутить, то кексы лучше употреблять к чаю, а перцы фаршировать не изюмом, а… кому как больше нравится. Если не шутить, особенно, когда явно не получается, тогда все проще и понятнее: кексы – это рафинированные людишки, уже не тесто, посему с претензиями и формой, но еще и не бублики, и потому часто комплексуют по поводу того, что при них нет дырки, а перцы – это овощи считающие себя приправой, готовые выбить слезу или эмоции и часто попадающие под нож. Кто круче? Это как в детстве – на море сильнее кит, на суше – слон. В суши круче тот, кто в него не попал, то же и для бифштекса. Опять к гастрономии философию свел. Пообедать что ли?

Как раз между первым блюдом (но не просто супчиком, а солянкой), и вторым (я заказал шашлык, побольше лука и специй) меня нашли. Нашли люди, которые сначала послали факс, а потом не обнаружили отклика на свой призыв. Они, конечно, не удивились. Как не удивляется луна, когда во время своей полной фазы – с талией далекой от стандартов и в то же время такой, что дух захватывает у влюбленных и поэтов, – какой-нибудь лунатик не выходит на крышу. Не удивились, но приняли меры, чтобы выяснить. Почему так, а не как всегда? В итоге нашли, нашли человека, у которого можно узнать. Меня. Но нашли не просто так. Я сам позвонил и сообщил свои координаты. Почему сообщил? Это не интересно. Должен был обозначиться, не вечно же бегать от неизбежного. А именно вот в этот миг махнул флажками – не раньше и не позже! – потому что именно нужное время для махания и наступило. Факсовое. Все просто: я зашел в тот самый сервисный центр, куда отдал чиниться свой телефончик, там мне сказали, что "тесты неисправности не выявили", а я ответил, что "глюкануло, наверное". Со мной согласились, так как я оплатил счет и кинул чаевых за оперативность и улыбки. А как только у меня аппарат заработал, я тут же позвонил по тому номеру, который должен был набрать еще три дня тому назад.

– Приятного аппетита, – сказала из двух выросших около моего столика фигур, самая тощая (кило девяносто восемь, навскидку). Вторая фигура промолчала (за центнер молчания вышло – порция уважительная).

– Что же вы это от нас бегаете-то? – вежливо поинтересовался самый главный в троице (ибо ума у него была больше по удельному весу, чем у остальных двух вместе взятых).

– Я обедаю. Какой уж тут бег. – Дохлебываю изумительно острую и гармоничную как по составу, так и по насыщенности специй солянку.

Четвертая фигура маячила не периферии. Я рад за периферию, не одной в девкой ходить.

– Есть предложение прокатиться до нашего офиса. Там и пообедаете.

– Шашлык знатный, может, останетесь, откушаете.

– С удовольствием, но некогда, – да, эти парни ждать не любят, они всё время куда-то торопятся и никогда не опаздывают на свои похороны.

Фигуры приблизились. Я сожрал шашлык глазами, что не смог сожрать, то понадкусывал, остальное отдал мухам и прочим летающим дирижаблям.

– Поспешим, – я скоренько почапал к выходу, но фигуры не отставали, такие из цепких лап чужие ягодицы невыпустят.

Вместе мы втекли в черную машину. Чпок – двери всосали нас. Длинный салон, кожа, окружающий мир сквозь затемненные стекла мельтешением не надоедает. Понеслись по улицам (но без мигалок – наверное, скромные). Точка "А" отскочила, точка "Б" обозначилась. Двери, охрана, проверка, лифт, двери, проверка…

И вот захожу в кабинет Берга. Кабинет скромный. Не очень большой. Не поражает антиквариатом и прочей лабудой. Не видно Кремля из окон. Нет и портрета президента на стене (на лобном месте – за затылком хозяина апартаментов и на положенные вершки выше). Там нет и ничьего другого портрета или картины, или экибаны, или макраме. Сажусь за довольно обычное кожаное седалище (до кресла не дотягивает, но и не стул). Не закидываю ногу на ногу – так кровообращению полегче будет. И внимательно слушаю.

– Мелкий, чего это та задумал? – ну, предположим, Берг такое обращение ко мне мог себе позволить, но зачем же сразу дистанцию обозначать, это же не по канонам бизнеса, а похвалить сначала?

– Ни в одном глазу. Я же не выдумщик.

– Тебе сказки надо сочинять. Ведьму какую-то приплел, – нос в меру орлиный, очки в меру эстетичные, глаза (о них попозже), прическа близка к идеальности, пожалуй, только кадык слишком выпирает (я как лиса – виноград куснуть не могу, но хоть про незрелость шпильку ляпну).

– Я не сказочник, – скоро этому кабинету надоест меня переваривать, он поймет, что пища не та, и меня выплюнет.

– В твоей биографии до недавних времен так и было в нужной графе указано. А сейчас и не поймешь. Тебя что-то не устраивает? – костюм сидит отлично, ботинок берговских мне не видно, но могу домыслить – блестят и черные.

– Всё меня устраивает. И все меня устраивают. Я вообще по жизни оптимист, – напрягаю нужные мышцы, улыбаюсь.

– Так зачем бегаешь, прячешься?

– От безысходности. Ведьма не звонит. А без нее серьезное решение принять не могу. Она будущее видит, – крупицы сыплются на нужные жернова, трение возрастает, процессы разбития реальности запускаются, чтобы родить другую реальность, которая мне позже пригодиться. Чем больше раз я ведьму помяну – тем лучше мне будет потом (если вообще будет).

– Кто она вообще такая? Мы ее найти не смогли, – вот тут он признает бессилие даже своих архаровцев почти вездесущих (но ведь не боги).

– Ну так она же в будущем читает как в открытой книги. Трудно ее отыскать без ее желания. Правда, не всё ей доступно, а что доступно, то не всегда видно. Вероятно, накладка с видением моего конкретного будущего. Хотя о какой вероятности можно говорить, когда дело касается магии? – кидаю нелепый вопрос в никуда, Берг его пропускает мимо ушей с маленькими мочками. – Так могу и не жениться. Сам-то жену подобрать не в силах, всё сомневаюсь, вот на неё рассчитывал, но, видимо, не судьба.

– Станешь философом, – Берг откладывает папку, скорее всего, там моё дело.

– Может быть.

Берг закрывает глаза и откидывается на спинку кресла. Выдерживает паузу (или действительно о чем-то поразмыслил).

– Мелкий. Тебе дается шанс. Если у тебя есть повод отказаться, скажи сейчас. Мне бюрократия ни к чему. Подпишешь ты документы или нет – сие несущественно. Будущее будет сформировано сейчас. Ты согласен? – на меня направлена вертикальная ладонь, как будто нож режет хлебушек.

– Да, – вот так люди палачами собственной биографии и становится, но мурашки по спине не побежали, выдрессировал табуны сук.

– Если у тебя за пазухой вдруг окажется какой-то план, помимо генерального… – он вовремя остановился.

– Никаких собственных разработок, – честными глазами смотрю в холодные глаза делового человека. Оптика и искусственные стекляшки более человечны. Но это, конечно, лирика, нагнетания психологических страшилок. Глаза у Берга вполне человеческие. Живые, пока.

Далее мне объяснили генеральный план. И я стал-таки посвященным. Нимб только протирать нечем. Однако, как витиеваты пути бизнеса. Вот зачем серьезным людям связываться с мелким злодеем в крупном деле? А оказывается нужен. Даже, я бы сказал, нужОн. Просто я знаком с Бергом (когда-то вместе расписывали пульки, но потом он поднялся на верх, а я по прежнему посещаю одну квартирку-карточный-притон по пятницам). И имею налаженный контакт с Генералом (вместе парились в бане и ездили на охоту, которая сводилась по большей части к той же бане). Знаком с депутатом Противовсеховым, так как его сын гонялся со мной по ночным улицам и я много раз привозил пьяного не в меру сынишку домой (сам был пьян в меру). И еще я спал с дочерью одного Олигарха, которая – слухи, наверное, слухи – чуть сменила ориентацию и на некоторое время вылечилась от наркоты (навсегда немногие вылечиваются). Я, можно сказать, почти стал зятем олигарха, но выбрал свободу. Всех этих людей должен был объединить план-схемка, простенькая как два пальца в розетку засунуть. Одну подводную лодку с ракетами, у которых вышел срок годности (как, впрочем, и у лодки) перегоняем на один остров, разделенный государствами, находящимися в не очень теплых отношениях. Ракеты все равно никогда не взлетят, но этого и не требуется. Одной половине островитян нужны дополнительные понты. У меня ракета есть, а у тебя нет, гы, гы, гы. Подлодка – у Генерала. Олигарх нужен, чтобы не было проблем с ФСБ, потому что всегда можно сказать: "Родину разворовывают?!" И потребовать доли. А доля не должна быть большой. А у Олигарха в конторе мохнатая лапа. Депутат нужен, чтобы в схемку не вцепились депутаты более жадные и не стали втыкать свои запросы, растиражированные прикормленными СМИшками, в колеса чистой коммерции (ну какая тут политика, подумаешь лодку старую подарили аборигенам, ну и что, а что ракеты забыли снять, так у них срок годности кончился еще при царе Горохе). Берг нужен, чтобы… наверное, чтобы всё работало. Потому что вариант – Берг не нужен… это вы сами пред его очами и выложите. А я просто думаю. Так зачем нужен мелкий злодей? А для связи. Такие люди будут совместно работать – что энциклопедия не горюй! У всех амбиции. Кто к кому первым позвонит, а? Вы думаете это мелочь, когда речь идет о Таких суммах? Вовсе нет. Кто под кем прогнется, это для России важно. Поэтому ни Генерал к депутату первым не позвонит, ни Берг Олигарху, ни в другой последовательности. То, что звонить могут и секретари, и секретари секретарей – сущности невозможности явления не меняет. Нужен рубаха парень, который всем в масть и одновременно мелочь пузатая, чтобы как бильярдный шар туда-сюда гонять. И тут умные аналитики выдали мою фамилию. Совпало так.

Нет, им не нужен был зиц-председатель. План таков, что никакого форс-мажора не предвиделся (что равносильно – и не будет). Я не сяду и меня не устранят (нейтральная формулировка, не правда ли?) И я получу крохи с барского стола, который для меня совсем не крохи. Кстати, я упоминал, что подлодка будет одна, и что ракеты будут безъядерные? Ага… Ну тогда вы знаете всё (только бояться не надо – плохо для пищеварения).


Не успела доярка сойти с трибуны, как на нее залез председатель. Вот. А я, как только покинул небоскрёбыш "Икс-кома" сразу был подхвачен под загорелые рученьки бравыми ребятушками. И вновь меня везут. Везут теперь с мигалками: не потому что важные, а потому что так положено уставом. Привезли к Генералу. Привезли люди военные, потому сделали это быстро и четко. А дальше за крепким чаем мы долго сидели молча. Не потому что нечего было сказать, а потому что чай был хорош. Прогрелись (летом горячее пьют только знатоки энтого дела, неофитам пития гораздо легче охлажденную газировку хлебать). Начали беседу. Сроки, то, се. Легко разговаривать, когда есть рельсы, всё уже утверждено, всё согласовано. Остаются мелочи, решаемые мелочи.

– А не потонет? – интересуюсь. Все-таки лодка, которая должна отправиться в свой последний поход (только туда) – это не тоже самое, что аналогичная лодка отправляющаяся в плановый рейд по нейтральным водам близко к берегам вероятного противника. Там и экипажа будет в обрез, да и поснимают кой-чего.

– Без приказа не должна.

Никто не волнуется. Я не волнуюсь, потому что мне вообще волноваться не с чего (да и было бы с чего не мандражировал – прошел я этот уровень). Генерал тоже не дергается – ведь, потонет одна лодка, так можно послать другую. Благо, стратегические запасы есть. А дальше снова пили чай. Такие уж мы чайовники.

А про внешность генеральскую да про его бункер, да про охрану того бункера, да про секреты Отечества всея Руси – ни гу-гу. Ибо подписывал клятву лютую, слово джигитское давал и руку к голове прикладывал, так что все чакры закрыты и аура в режиме совершенной секретности бдит на боевом посту. Могу лишь сболтнуть чуток: над погонами генерала висел портрет Ганнибала. Как объяснил мне-не-разумному хазарину Генерал, портрет Ганнибала, а не кого-нибудь из более современных вояк, украшал его кабинет, потому что сей полководец славный воевал на просторах противника и побеждал то тех пор, пока его на родине не предали, не прислав подкрепленье, денег и фуража. Так и надо воевать! Еще чуть дезы приплету: Генерал вполне может быть маршалом или даже генералисамтыусом, я же не фактов придерживаюсь, а рельсов собственно творимой субъективной биографии, которые в данное время параллельными лентами стелились внутри туннеля. Черного туннеля из белого факса.


Одна весьма разумная девушка (она знала, что двигается привлекательно даже в легких взмахах рук при жестикулирование) и одна весьма симпатичная девушка (но менее деятельная) общались в маршрутке. Кто из них был красивее?.. а у вашего вкуса какие нынче фаворитки? Тема одежды барышень вырулила вдруг к гоблинам (у женщин так часто бывает: начали за косметику, кончили за маникюр). Оказалось, что одни гоблины из среды физиков-лириков и филологов-биологов поехали на толкинистскую игрушку, были они уже в возрасте и небритые до состояния бородатости. Деньги (игровые) они успешно собрали на скользкой дорожке и пошли в бар (игровой), предварительно зайдя в бордель (игровой) и сняв там проститутку (игровую). Тут я сделал для себя вывод, что в общем-то правильно сделал, когда не поддавался на призывы соплисистов или как это бодяга правильно называется по-яйцеголовому, которые убегают от реальности в разные там фантазийные миры. Ведь у меня было всё "это" в реальности (как показало будущее – было не всё, но это я исправил). Девчонку они выцепили в одном мини-бикини, почти не скрывающем уже вполне сформировавшиеся прелести. Но по возрасту лет тринадцать или шестнадцать – шумно бывает в маршрутках и не все нюансы чужой беседы ловишь, а переспрашивать не всегда наглости хватает, короче, ей было -нцать. Отрабатывала она секс тем, что делала массаж (что иногда бывает и приятней секса, у меня во всяком случае порой именно так и бывает, возможно, потому что массаж реже случается и соответственно затрагиваются струны арфы-наслаждений не обыденные, что всегда более остро воспринимается). И еще она танцевала на столе. А в баре гоблины взяли водки и стали ее глушить с закуской (тушенка). И пили не из всяких там кружек-леек, а из пупка этой самой игровой проститутки. Тут я понял, что и соплистия иногда весьма полезна, ведь в том детсаду, что посещал мелкий злодей в мелком возрасте, из пупка не пили. И вот они водку высасывают, тушенкой прямо с девичьего животика заедают, щекочут девчонку бородами. А потом еще и сгущенки добавили в действо, и сгущенку с тела слизывали. Возбудили и ее в общем и себя в частности. И точно бы произошло насилие (знала бы мама, где и как отдыхает ее доча-еще-подросток!), но уж больно много народу собралось вокруг. Да, иногда и гоблины бывают милосердны. Был бы я там… но, может, для кого-то и лучше, что меня там не было (а может и хуже). ведь сексу я посвятил много времени, посему довольно искусен в нем и со мной девчонкам девственность терять в кайф. Хотя и от этой привычки мне когда-нибудь надо будет отвыкнуть. Чтобы не иметь привязаностей. Как в свое время я бросил курить. Сейчас практически бросил пить (хочу пью – не хочу не пью, могу пить столько, сколько захочу и никто не сможет развести на лишнюю рюмку, а уж до блевания… тут и говорить не о чем) – мог бы бросить и насовсем, но пока социально более выгодно иногда употреблять. Да, пришвартоваться к брегу страны чувственных страстей и их потаканий легко, а вот якоря потом обрубать, чтобы башню вашего броненосца сорвало и из паровой и чадящей трубами черепахи вылупилась парусная бригантина, и понеслась бы она в далекое-далеко, не поддающиеся описанию румбами… трудно якорища обрубить, иные из них на таких цепочечках держатся, что не каждая пилочка для ногтей их звенья раскурочить способна.

А в маршутке я катался из конца в конец, чтобы сбить спесь с верных псов факса. Они следили за мной. Но трудно следить на тачке за быстрокопытной "Газелью". Водилы маршруток рвут когти, выбивая лишние рубли из трассы. Нарушают правила, подрезают. Рискуют жизнями своими и пассажиров. И за ними нелегко висеть хвостом. Да, легковушка, особенно, если это не наш народный уродец ВАЗа – телега с мотором – а иностранный средств передвижэн легко и догонит и обгонит газельку. А меня, надо сказать, пасли на хорошей тачке. Но как мучительно для нервной системе следовать за такси от остановки до остановки – ведь на каждой могу выскочить и скрыться в метро. Из конца в конец. Бдительность тупится и вот… вуаля. Меня потеряли. В пятнашки надо играть было в детстве и не ошибаться в настоящей жизни, ребятки. Теперь будете задницы вазелином смазывать и пистоны сфинктерами обжимать. Видимо я излишне хищно обнажил клыки, потому что от меня отсела благодушного вида старушенция, явно москвичка, да, мешает коренным жителям всякие тамбовские волки (но в данном случае помешал волк, вырвавшийся из казанского зоопарка).


Добрался. До офиса, наконец. Вот она, моя работа.

– Привет, Машутка, – целуемся, радуемся единению.

– Довольный Чеширский кот.

– Так есть от чего. Скоро мы будем богатыми.

– И знаменитыми?

– Нет, Анонимно богатыми. Я побольше, ты поменьше.

– Уж такая тяжелая наша женская доля.

– Брось, феминизм начался с жены Сартра, чего-то ей там не хватило, или муж довел. Не важно. Единичный случай раздули на целое явление. Еще пацановский заговор придумали, мало нам масонов было. Теперь уже нельзя просто сказать: заговор. Надо уточнять.

– Не иначе с заседания ложи, – и снова безлично она сформулировала замечание.

– Ага, пацановской. Давай про более реальный вещи поговорим, потому что феминизм себя исчерпал. Всё одно и ту же воду толкут. Про грудь поговорим. Вот у тебя грудь потрясающая. Ты это знаешь, и я, приобщился, так сказать, к знанию этому приятному. Но вот вопрос меня одолел. Это у тебя после родов такой симпатичный размерчик вызрел. Ничего слишком, но очень даже чего можно… или уже и до было? Я ведь тебя тогда не знал.

– И до и после было хорошо. Но левая подтянулась к правой, и как ни крути.

– Ой, дай покрутить.

– Обе слегка налились.

– Это очень здорово с их стороны. Но я бы хотел опуститься несколько ниже. А именно к пупку. Слушай, тут такой разговор услышал в автобусе. Оказывается из него можно водку пить. А я как бы получаюсь девственником. Ведь ни разу! понимаешь, Машутка, ни разу не пил из женской впадины, что пупком зовется!

– А водка будет холодной?

– А какую ты предпочитаешь?

– Ну уж не теплую.

– Тогда не будем медлить мы.

Когда Машутка лежала на столе и горланила песню "Ой мороз, мороз" (ну июнь, и что?), а я осушал очередную чарку холодной водки из знойного женского тела, при этом порой далеко удаляясь от области пупка – никаких возражений не встречал, лишь песня сбивалась по ритму, к нам пришли от депутата и выразили намерение устроить прямо сейчас мой визит к его депутатской особе. Ну не извращенцы ли?


Кулуары законы-даешь! (законодательной) власти были бы неполны без этого человечища. Встретились скромно в стандартном кабинете лидера фракции. Никаких золотых плевательниц или платиновых козявко-ковырятельниц. Всё чинно, даже благородно. Хотя какое благородство, все же от сахи, то есть из народа. Правда, некоторые, кто был никем, тот иммунитет вдруг заимел.

– Ты за кого голосовать будешь? – у депутатов после приветствия, а наше приветствие было чисто деловым, без лишних соплей: мы поздоровались за руку, потом за локоть, потом троекратно чмокнулись в щечки, потом похлопали друг другу спинки, потом умилились скупой слезой в исполнении виртуальной 3д-графики и только потом оторвались друг от друга (внутренне возликовав, что мы не в Китае и нам не надо три часа восходить по традициям императорской лестницы приветствий в 1000 и еще одну ступеньку). Так вот, после… чего после-то? Ах да. У них принято о погоде спросить. Это для нас погода – это гидромет, а гидромет – это погода. А для них, погода – это выборы.

– Как всегда за Клоуна.

– И чем это он тебя в свои сети заманил? – как недобрый и не-самаритянин поинтересовался Противовсехов.

– Он меня веселит, а остальные даже этого не делают.

– Честный, но глупый. Мог бы и польстить. Против всех, сказать, – сейчас, когда он не включил свою харизму кролики этому змеиному взгляду сопротивляться еще могут, а вот потом лучше или не смотреть, или через зеркало, как на Горгону, а иначе воспламенишься идеями еще мгновение назад тебе чуждыми.

– Не приучены, лагерей не нюхали.

– Ладно, ты не передергивай.

– Я всегда сдаю честно, потому что глупый.

Противовсехов каменной задницей сидел на протестном электорате и этим мешком пандорчиков пугал всех, кого мог. За что был уважаем и обелечен финансовыми потоками. Раз люди голосуют стабильно на него, значит его можно питать и проводить нужную линию… чуть не сказал партии. Просто нужную линию. А уж на счет компромиссов, закулисных интриг, лавирования между подводными рифами и их возведению по фарватеру повестки дня – с этим у Противовсехова был полный порядок. Так что он был свой среди тех, кто сам был своим где надо. Остальное лишь эгрегору Пиара известно.

– А вот если бы Клоуна не было. То голосовал бы против всех. То есть за вас.

– Молодец! Понимаешь кой-чего в жизни. Нельзя голосовать ни за кого. За кого-нибудь ты голосуешь даже не голосуя.

Депутат превратился в облако молекул. Молекулы прикинулись треугольничками, квадратиками и кружочками. Кружочков, кажется, было больше, но больше всего углов было разумеется у квадратиков. Дальше облако молекул снова стало похоже на человека.

– А мартовских ид не боитесь?

– А ты портрет видел? – он указал большим пальцем за свою спину.

И только тут я заметил то, что раньше не выбивалось из интерьера. На портрете был…

– А кто это?

– Это наш будущий президент.

– Похож на нынешнего.

– Так и должно быть. Нахлебались уже перемен. Стабильность, законность, правопорядок. Кто в сортире спрятался, тот сам виноват.

– Наверное.

– И это правильно. Всегда надо соглашаться и не соглашаться одновременно. Чтобы всегда быть правым и левым. Как будто смотришься в зеркало, в котором ты настоящий, а здесь – всего лишь отражение. С ведьмой познакомь.

Трехбуквенное бы слово сейчас произнести, кол, желательно осиновый в бок бы этому оборотню в штатском… не думать о политтехнологиях, программировании сознания и прочих ересях, лучше про: яйца, мляко, сало, водка, бабы…

– Восемь… – я продиктовал её номер.

– Да знаю я эти цифирьки. Всегда трубка отключена.

– Так надо.

– К колдуну ходил. Пол избирательного фонда на него грохнул. Нет, говорит, твоей ведьмы.

– Лох ваш колдун. Можете бабки отбить.

– Да он их уже на зелья спустил. Тем более, что нет у меня никакого фонда. За прошлую компанию еще должен.

Всегда, когда общаюсь с Противовсеховым, не могу отделаться от ощущения, что он врет себе, когда говорит правду собеседнику и говорит правду себе, когда врет собеседнику. Причем иногда он обращаясь к собеседнику, на самом деле обращается к себе и значит не врет себе, обманывая собеседника или наоборот. А еще некоторые утверждают, что подсознание не воспринимает частицу "не" и все глаголы с "не" читает без оного и действует, действует 24 часа в сутки плюс те секунды, что мы складываем в закрома февраля-29. И тут конспиралогия, понимаешь. Везде пиар, муар и будуар.


Везде где не, там нет его отныне.

Глаголишь ты, или молчишь,

всё за базар ты отвечаешь

и будущее генеришь.


Сидел в офисе и тупо серфился по сети. От сайта к сайту. По баннерам, ссылкам. Занимательный факт: всё, что в иннете запихано имеет радиус что-то около шестнадцати кликов. То есть от самой забубенной дыры в одном конце обитаемой сети до другого конца можно добраться в среднем шестнадцать раз приголубив мышку. Но я обычно, сколько ни запрягаю двухколесочного грызуна, всё никак за пределы ру окрестности точки (.) не выберусь. Видимо надо переходить на оптических зверей. Поддавшись на громкое слово "прокламация", наткнулся на любопытное:

Бедным надо дать деньги.

Богатым надо дать власть.

Властьимущим надо дать веру.

А у верующих надо всё отобрать

(чтобы было что раздать бедным).

Вот тебе и Ёкарный Молох в одежде национальной идеи для России без водки. Правда Россия без водки тут же будет кочевать по пространству и времени, пока не отыщет исчезнувшую водку. Так что алгоритм сделает недопустимую операцию и закольцуется. Как рулончик факса.

Одиночество – я отпустил Машутку, ей там чего-то надо было сделать с чебуранчиком – мое скрасила знакомая незнакомка. Прелестница былых времен для моего сознанья. Мажорка примерно такого же уровня, каким был Будда, пока не сел… под какое дерево он присел? Под яблоню – Ньютон, в ванну к лилиям – Архимед, а… А ко мне – дубу – присела Лика.

– Привет, – ее глубокий голос мог говорить любые слова, вам всё равно слышалось про секс.

– Привет, привет, – как у мумми-тролей дважды повторил я эхом.

– Не женился? Трахаешь секретаршу и иногда художницу. Две женщины для тебя, как скучно и мало. Лапа, ты стареешь. Хочешь умереть холостяком.

И гладит. Гладит. Так ласково и нежно, так проникновенно и одновременно обволакивающе.

– А ты, вроде бы, решила не умирать под передозом.

– Какой злой. Обидеть хочешь.

– Лишь проверить. У меня тут любая дурь под боком, – я в прошлом доставал для Лики самое разное, причем самого высокого качества. Потакал и прочим ее экспериментам. Мы перепробовали совместно многое из запредельного, что только могут делать один мужчина и одна женщина. Потом она попала в клинику, я за решетку. Меня выпустили, ее подлечили. Но не окончательно. Она в любой момент может сорваться. Я могу сесть. От наркоты и от сумы… осовремененная пословица.

Мы минут двадцать прощупывали друг друга малоинформативными вопросами "а как у тебя", "а правда ли", "чем раскрашиваешь свой досуг" и так далее. Потом сблизились и начали выяснять невыясненное. Так и бывает между людьми, которые не поставили точку в отношениях.

– А кого тебе надо, чтобы была само совершенство?

– Само совершенство – это я. Мне нужно дополнение, апгрейд.

Она прилегла на мои колени и я стал перебирать своими пальцами ее обжигающе яркие волосы.

– Слушай, нельзя быть такой блондинкой.

– Почему?

– Потому что ты можешь обмануть доверчивых, соблазнить слабых, увести свободных и убить односердечных.

– Это после больницы. Хотелось, чтобы на меня бросались. Даже в Турляндию рванула. Там мужики бесились просто. Если бы не охрана, сто раз бы изнасиловали.

– А я тут слышал, ты несколько охладела к нашему полу.

– Так вам и надо.

– Грустно, конечно.

– С Маринкой мне просто. Легко и просто. И я знаю, что меня не бросят. Мне с тобой так же было хорошо, но ты не надежный.

– Что есть, то есть.

– Меня еще папа просил, что-то спросить у тебя. Но я забыла.

– Скажи, что всё хорошо.

– Сволочь!

– Что есть, то есть.

Мы еще долго болтали ни о чем. А я так и не понял, если бы я перешел к делу, она бы мне дала? Но лень было проверять. Нет, скорее не хотелось входить в воду дважды. В другую воду, но дважды. А это все равно, что избегнув грабель поскользнуться на банановой кожуре.

Вовремя подвернулось приглашение попариться в баньке с операми. Даже не думал – взял веник, кинул его на заднее сиденье и попал пробираться через пробки до одной правильной бани. Опера были как действующие, так и бывшие. Ну а я… как познакомились – не важно. Важно, что мы парились вместе. И как воины из разных ратей на нейтральной территории типа Валгалла не рубят друг другу бошки, так в бане и не напрягались по поводу кто есть парень хороший, а кто плохой. Потому что плохих там не было, там при входе уже табличка висела: черт перечеркнутый чертой. Поэтому чертей в бане не было. Хотя не все так безмятежно. Если бы меня нашли с колотой раной (ранами) или пулевыми отверстиями, то сказали бы короткое: "А вовремя бы посадили, был бы жив". А потом бы выпили, чтоб земля пухом показалась. А про баню читайте у Шукшина в рассказе "Бесконвойный", а лучше сами того.


Есть люди, как будто созданные для того, чтобы смущать ваш ум. А не родились ли они специально, чтобы мелькать у вас перед глазами в незначительные моменты вашей жизни. Как массовка в кино. Вот из одного угла кадра выплывает второстепенный среди второстепенных персонаж, говорит пару ничего не значащих слов и скрывается в противоположном экране. Чтобы не появиться больше до надписи "конец" и лишь заполнить строчку титров. Впрочем, можно инвертировать. Я родился только для того, чтобы мелькнуть в его жизни в качестве зрителя в кино. Он живет, снимается, делает несколько дублей, потом разгримировывается и едет домой. Ты для него эпизод. Он может даже решить, что ты ненастоящий. Так, не более чем робот, созданный смущать его ум. Правда, если вот так думать, прыгать из шкуры в шкуру, смотреть на одно и то же действия разными глазами, то скоро можно будет лицезреть потолок в дурке, или пол, если ты спрятался от медбратьев под кроватью…

Для меня Промокашка всегда являлся эталоном подобных случайно-не-случайных героев второго плана в фильме "это моя жизнь". Первый раз, когда невзрачная фигура вплыла как серая подводная лодка в офис и мы с Машуткой застыли (не знали как реагировать на столь вопиющий факт нарушения своих территориальных вод), он вЫмучил и перемУчил улыбку и стал рассыпаться вербальным бисером разного калибра:

– А у нас телефоны отрубились все и я подумал дай-ка к соседям зайду. У нас же атээски разные, может, у вас работают. Здрасьте! – более жалкого и нереального способа проникнуть в наш с Машуткой интим придумать было невозможно.

И я даже подумал, что это засланный казачок. Но проверка – которую я предпринял незамедлительно – показала: не шпион. Зарабатывает гораздо больше, чем мелкий злодей. Посему ему не финансовые или какие другие секреты вынюхивать в нашей гавани. И даже его психоаналитик не смог объяснить чо ему тут надо. Все про какие-то фобии трындел, да на коленки Машутки заглядывался (я взял с собой на расследование боевую подругу, чтоб дух поднимала в унылых местах, типа кабинетов психобаламутов). И понял я, что с Промокашкой (погоняло прилипло к незваному гостю мгновенно и навсегда), всё не так просто, как кажется на фёст зритильнус дасбезконтактс. Уж слишком было много тараканов в голове у Промокашки. Но котелок у него по бизнесу варил и, если бы я был жаден до денег, просто бы копировал фортели с фишками (в данном случае не карты, а акции), которые с ними вытворяли ручки – чистые и без морщин – нашего нового знакомого (не друг, но и не недруг). И обогащался бы. Но это всё пришло позже. А тогда Промокашка нас рассмешил. Мы долго и нагло смеялись над ним, а он лишь смущенно и одновременно радостно улыбался (ну как же его приняли и не торпедировали).

А потом мы привыкли к визитам Промокашки. Он всегда говорил одно и тоже: "мол, телефоны, отключились (сломались), а атээски разные и, может, у вас…". Действительно куда-то звонил, там всегда было занято, и потом зависал у нас. А что, ноша необременительная, сам приходит, сам уходит. Говорящая мебель. Не более. Иногда развлекает, иногда мешает, но всегда можно выгнать. Он не обидится. А когда не выгоняет, то сидит до последней. И как настоящая промокашка впитывает нас. Как будто мы с Машуткой чернила.

В этот раз он притащил с собой два пакета. В одном что-то звенело. В другом – шуршало. После привычного монолога про телефоны и нашего "заходи", он позвонил. И стал распаковывать багаж. Оказывается в первом пакете были все необходимые ингредиенты для глинтвейна. Бутылки вина – две штуки, фрукты и специи – много штук разных, а также… ничего себе!

– А это чего? – спросил я, зачерпывая своей ладонью белые тонкие полоски, коими второй пакет был забит под завязку.

– Лапша. Я документы уничтожал разрезалкой, и решил сжечь. Будем греться глинвейном у камина.

– У нас нет камина.

– Сделаем из подноса.

Кипучая деятельность развелась в нашем офисе, однако. Машутка колдовала над приправами. Я стоял на страже кастрюли, которая грело брюхо на плитке (у нас как в бункере есть много чего помимо положенного пожарной охраной огнетушителя). Глинтвейна приготовление нельзя доверять никому, кроме лиц, умеющих готовить его лучше, чем ты сам. А Промокашка сооружал камин. Когда всё было готово. И положенные занюшки втянуты в легкие. Вы не знаете что такое занюшки? Обратитесь к тем, кто знает, как готовить глинтвейн, профинансируйте его приготовление и сами занюхайте (а иначе не поймете подкоркой). Мы сидели около камина и грели ноги, Машутка разоблачилась от туфель и соблазняла нас оголенными лодыжками (и выше, и выше…), а нам с Промокашкой пришлось сбросить с себя оковы не только ботинок, но и носков. Каждый из нас вытянулся лучиком, исходящим из камина (поднос и горящая на нем бумажная лапша) и изгибающиеся в сторону неба (чай мы не прямые световые лучи, а лучи человеческие теплопроводящие и могущие менять направления своего распространения). В руках у каждого испарялся глинтвейн в стеклянной оболочки из фужеров оранжевого стекла. Видели бы нас санитары из Кащенко – попытались бы неминуемо заарканить и отвезти в свои угодья. За что были бы неминуемо расстреляны и кремированы в камине. Или более гуманный вариант: Машутка их очаровывает, а мы с Промокашкой спаиваем.

Улыбаюсь. В желудке тепло от выпитого, пятки щекочат теплые струйки воздуха. Рука сама собой подкидывает в огонь полено, полешко, веточку, а точнее скрученный в трубочку факс.


Олигарх:

– Почему на дочери не женился?

Как-то этот прием по ошарашиванию собеседника называется. Сначала берешь скелет из прошлого и кидаешь в оппонента, пока тот очухивается и приходит в себя-адекватного, добиваешь его кувалдой, а потом задаешь главный вопрос, который тебя действительно интересует.

– Не смог бы составить ее счастья.

– Врешь.

– Вру. Она не смогла бы составить моего счастья.

– А кого тебя надо?

– Не знаю.

– Нерешительное поколение. Так и вымрем. Останутся одни китайцы.

– Или индусы, их тоже почти миллиард. А может, мы клонироваться будем и не вымрем, просто будем скучно жить.

– Еще и лесбиянки… и она туда же подалась. Всё из-за вас, мямли, мать-перемать (это я мат приглушил кляпом модератора).

– Да вы не переживайте. Я вон тоже лесбиянка, не смотря на наличие кругом потрясных мужиков, только на девчоночек и возбуждаюсь, – надо было как-то человека от глобальных геополитических тем отвести (даже если его задумчивость была не более чем игрой, я же доверчивый тип, глубоко не вижу).

– Что с подлодками?

– Готовы.

– А люди?

– Как пионеры. Всегда готовы.

– Уже не шутим.

– Какие уж тут шутки.

Мне дают отмашку означающую – аудиенция окончена. Смотрю на портрет над головой Олигарха, оттуда на меня смотрят глаза Олигарха. Скромнее надо быть – кидаю я в них взгляд, они как зеркало его отражают и возвращают моим глазам. Прохожу мимо роскоши, открываю внушительную и облагороженную резьбой дверь, и снова роскошь и куча дорогих ненужностей. Говорят, где-то здесь есть паровоз. Настоящий полноразмерный, а не копия в масштабе 1 к 43. Покидаю замок. Прилегающий парк со статуями и фонтанами проезжаю на чувствующим себя дешевкой "Мерседесе-500" (купе). Кованные ворота минули нас как облагороженные донья Сцилла и дуэнья Харибда. Четырехколесный шпиц отряхивается от облепившего его снобизма, фыркает, ловит шкурой дорожных блох, приходит в себя. Я усиливая звук, где неизвестный мне человечище нагнетает: Ом!

Педаль утоплена и ручная коробка начинает неслышно хрустеть суставами передач.

– Куда торопитесь? – меня тормознули рыцари ордена полосатых палочек.

– Тёща умерла. Спешу поделится соболезнованиями.

– А обручального кольца не носите.

– Июнь. Жара. Зато всегда ношу фотографию друга, – отдаю зеленую бумажку с ненашим и давно мертвым президентом. Почему людское тщеславие настолько бесконечно. На деньгах вполне достаточно нулей и прочих цифр, люди там – явление лишнее. Глубоко лишнее.

А в офисе меня встретили улыбка Машутки и звуки. Пыр-пыр-пыр – это из факса вылезал факс. Текст гласил, что меня приглашают на благотворительный спец-проект, где люди богатые светятся и кидают в амфоры с бедными представителями семейства Буратино кости с барского стола. Если я хочу кого-то испортить халявной манной с небес, я его порчу.

– Обойдутся, изверги.

– Потусовались бы… я бы…

– Им свои вырезки показала. Дались тебе эти веселые картинки.

– Это моё творчество, самореализация.

– Игра теней на твоих выпуклостях и впуклостях – это твоё творчество. Это твой гений, – я снес всё, что было легким с секретарского стола, лег на него, заглянул в пространство между грудями Машутки и ее же лона и стал рассматривать ее пупок.

– Пирсинг делать не собираешься?

– Да ну…

– И правильно. И так всё совершенно дальше некуда.

– Опять возлияния из данного сосуда? – и как она не произнесла глагол "пить" и логично необходимое после него местоимение, нет, не просто талант, а талантище скрывать красноречие заключенное в ней.

– Да ну… лучше поцелую.

Когда мы упали, факс снова стал пыр-пыр-пырничать. Но его никто не слушал.


Даша сама меня нашла. Позвонила и предложила прогуляться-развеяться. А на встрече после поцелуев и прочих ласкательных симпампушек вдруг выстрелила из главного калибра:

– У тебя критические дни кончились?

– Какие дни? – они так меня совсем с ума сведут, они добьются своего, если уже не… нет, слабы пока.

– Тебя как будто с Олимпа выкинули за то, что техосмотр не прошел, – и идет главное как шла, спокойная такая, как линкор в тихую погоду.

Кинжалом размахивает. Всех порежу, – кричит. И при этом глаза у нее такие добрые-добрые, как на детских книжках про Ленина.

(Как ловко можно из большого душегуба опытной рукой сделать мелкого старикана с добродушной физиономией. И скруглить его мрачные поступки цветами жизни. И он лежит мертвый и набальзамированный как живой, но это уже другая, мраморная книга).

– Встретишь Будду, убей Будду. А Акелло промахнулся. Бывает.

– Ты первый раз промахнулся. Ну и кто же Шерхан? Познакомь с этим всемогущим котиком. Мур-р, – она ткнулась мне в шею и приборы у меня в рубке стали врать.


Вытоптал я себе лужайку и могу теперь свободно по ней гулять. А вокруг стены высокие, бумажные, факсные. Свобода относительная. Как в камере одиночной, как в камере смертников с той лишь разницей, что меня, наверное, еще пока не приговорили. Но я сам себя приговорил. К будущему. Определенному. Не входящему в эту спокойную и тихую (а потому мертвую) декорацию.

Еще раз позвонил ведьме. И еще раз мне никто не ответил. Шалишь, парниша. В карты к соседу хочешь заглянуть? Играй своими. Плавали знаем. Как бы долго неопытный бильярдист ни гонял шар по зеленому сукну, но рано или поздно он его в лузу загонит. Вот и предварительные слушанья меня бип-персонами, а также мои слушанья бип-персон завершись консенсусом, плавно переходящим в катахезис или экстаз, что в принципе равносильно в своем неспособстве отразить ту степень взаимопонимания, которая возникла между действующими в одном генеральном направлении силами. Какое тут плечо к плечу, тут и с семейной связью дедка за бабку, через внучку, жучку, кошку и мышку к желанной репке не передать тесноту наших рядов. Никогда еще лань не стояла так близко к буйволу, а лебедь, рак и щука не варились бы в единой похлебке "завтрак финансиста", никогда еще свет не видывал. Впрочем, и не увидел. Операция до общественности не доводилась, а потому население и не знало о том, что из порта Тьмабезтараканная-11 под покровом сумерек, незаметная для любопытных объективов спутников вышла в свое последнее плавание … с таким-то номером. А может … не одна была, а с подругой. Девки часто ходят парой. Одна более красивая, другая завидует.

Когда я в очередную пятницу прибыл к подъезду, где располагалась обыкновенная квартира, используемая определенными лицами как преф-клуб, сбоку раздалось: "кыс-кыс-кыс", а мне послышалось: "факс-факс-факс". Верил бы в силу крестного знамения – тут же бы осенил себя. А так даже не задержался, когда черная кошка перебежала мне путь. Лишь глазом по ботинкам мазнул. Нормалек – шнурки завязаны.

Кстати, факс (точнее fax) – это одна из шести частей ночи (так делили древние грамматики), время, когда зажигались светильники. Именно сейчас в моей жизни самое время чего-нибудь зажечь, чтобы с помощью рожденного в тьме света осмотреться хорошенько. Но я пока ничего не зажег, выбрал другое решение – преф. Это просто задержка времени – все равно положенный светильник в положенные сумерки запалится.

приходит


Играли на два стола. На первом: СБ (Сергей Борисович) – наш человек в службе безопасности одной корпорации; Алик – занимается очень разным, а его папа в свое время перевел Гарсия Маркеса, те самые 100 лет единения с самим собой, а ему заявили: какой-такой маркес-шмаркес, а некоторое время спустя этот никому не известный в татарском издательстве шмаркес получил нобелевку; Паша – пил с нобелевским лауреатом да и сам кое что в ЯМР и прочих умностях физики понимает; и ПЖП (представитель желтой прессы) – знаменит тем, что может про всех написать хорошо в одной статье; на втором: профессор – больше всех знает про преферанс, можно даже сказать: знает всё, посему может научить всех, даже свою маму, и таки учит; семья – мама и сын (младший, по отношению к вышеупомянутому профессору); и я – мелкий злодей, если учесть, что профессор также принадлежал к семье, то становится ясно, что мне приходилось туго. Поскольку клуб был закрытым и позиционировался для отдыха, а не для обогащения, то профи, то есть те, кто умеет чесать, передергивать и крапить – в заведение не допускались. Игра была честной, по сему дилетантской, с точки зрения шулеров, и нормальной – для большинства граждан, тосующих колоды. И всё было тихо-благородно (то есть с шумом и водкой) пока не началось неожиданное. В дверь позвонили и…

– Кажется, это к тебе, – сказал Профессор (который и пошел открывать, потому что сидел на прикупе во время звонка). – Какие-то две старушки ищут девушку со светлыми волосами.

– Гм… – я размышлял на тему: почему мизер настолько нерешительно стучится в дверь ко мне… старушки… девушка… девушка. – Я буквально на бишь секунд.

– Перерыв, – объявили на нашем столе и употребляющая часть контингента (профессор) пошел к столу с напитками и закусками, Саша мог пиво тянуть и прямо за преферансным столом, а Лидия Александровна алкоголь не жаловала, поэтому ткнулась в бутылку к сыну чашкой и сказала: – Плесни, чуток.

Саша заботился о здоровье матери и долго сопротивлялся и не наливал. Но потом опыт и уговоры подействовали. Для тех кто не в теме: мама заботилась о том, чтобы дети пили меньше и даже иногда уменьшала их дозу за счет своей (обычно ни-ни). Но старшего ограничить было сложно (слишком много водки пришлось бы выпить), ну а на младшего пока еще можно было и вербально подействовать.

Старушек я нагнал на лестнице, они уже успели спуститься на половину пролета, видимо, отчаялись найти среди преферансистов девушку со светлыми волосами. Вообще-то мы свои заседания проводим по пятницам в одном доме в центре, но сегодня заседание было выездным (о причинах умолчу), посему играли в ничем не примечательной квартире, однако в ней нашлось пару столов и необходимое количество стульев – это ее оправдало (антикварный преферансный столик с зеленым сукном остался в "главном штабе").

– Доброй ночи, сударыни. Вы, кажется, интересовались девушкой со светлыми волосами?

– Да, – четыре глаза послали в мою сторону надежду.

– А что случилось?

– Пропала.

– А я совершенно не случайно работаю в …(очень похоже на угр) …озыске.

–… – восторги.

– Так, так, так, – записываю приметы и вникаю в ситуацию. Обещаю помочь. Поднимаюсь. Меня нагоняет вопрос:

– А кого в МУРе спросить?

– Капитана Канта, как кантата, только без та.

– Какая образованная милиция пошла… – слышится мне в след.

Дальнейшие поиски привели к неутешительному. Почувствовал: надо подняться на последний этаж. Там, на площадке я ее и нашел. Действительно по другом и не скажешь: девушка со светлыми волосами. Сидит, но уже не здесь. Рядом шприц, прочие причиндалы. Чем я тут мог помочь, только шейку юную свернуть, чтобы умерла в наслаждении. Но не будем озвучивать кантату без та. Потому что не гуманен и не милостив. Обойдусь без творения блага. Чапаю вниз, к картам.

Да так могло бы быть. Только наверху я ее не нашел. Пришлось спускаться вниз. А около подъезда в час ночной глубинный от безделья маялась группа подростков. Они-то и ответили на нужные вопросы. Не сразу, конечно, сначала пришлось убедить их в том, что я не мент какой-нибудь, а самый настоящий торговец наркотиками и мне тут одна местная пассажирка (все мы пассажиры на шарике) денег должна.

– Да не может быть! Да она не на игле! – начали возражать юноши и особенно девушки (потому что юноши больше молчали, готовились, видимо, к драке).

– Но денег-то должна, – на всякий аргумент найдется свой контраргумент.

Вот тут и пришла пора молодежи злорадствовать надо мной:

– Типа, обломись, она уехала стопом в Уфу.

– А с кем?

– С басистом из… – название группы на английском (ну, разумеется, русских слов уже не хватает, это понятно).

И несолоно хлебавши я почапал вверх, к картишкам.

Да, в Уфу, автостопом – весьма понятно и реалистично, но на самом деле всё было не так. Потому что ни на верху, ни внизу я самой девчонки или ее следов не обнаружил. Может она и не кололась, может, и не уехала с басистом. Может, с папиком каким-нибудь на Шиншиллы улетела. Чем не вариант? Впрочем, правды я никогда не узнаю. Не интересно. Какой бы вариант ни был – я его могу представить. А вот если бы она попала в Изумрудный город, тогда да. Тогда бы я оторвался от карточного стола. А в реальности я ответил просто:

– Да я лучше выпью.

И пошел с профессором опустошать рюмашки. Согласитесь, лучок, сало, чеснок, черный хлеб, майонез ипельмени лучше смазать пятьюдесятью граммами водки. Лучше чем что? Лучше, чем не смазать. Так что старушки, ищущие девушку со светлыми волосами, остались не обелеченными. И пусть орешек тайны останется целым. Ум-м-м… как тепло стало в желудке.

– К барьеру! – позвала труба.

Две сыгранный пули отозвались в бюджете пополнением – я поднял со стола 1400 вистов с копейками. У нас ставки не очень большие, чтобы разориться, но и не настолько маленькие, чтобы хулиганить. Обычно играем не очень много: две пули, реже три или одну.

– Вот пуля пролетела и ага… – неслось из динамиков. На радио поставили ретро. Уважили. Да, видимо, старею. Несколько съеденных пельменей, майонез, чеснок, хлеб и водка перевесили тайну девушки и двух старушек. Закроем тему – Ом!

С очередным продавцом полосатости не разговариваю, чтобы не дышать чесноком в его сторону -водка-то выветрилась и из дыхания, и из крови, а вот чеснок он цепкий, его только время лечит, ну, может, еще и смерть. Пахнет ли от покойников чесноком? Лучше освещу ситуация "наши-ваши" на шоссе: Я виноват, ему денег на работе не платят, посему просто протягиваю бумажку шириною 66.6 миллиметров и на закон закрывают глаза. Три шестерки обвешивают фемиду. И ага…


Откручиваю голову у тела. Голова – это колпачок. Тело – тюбик. Содержимое, мне в данное время нужное – зубная паста. Из отверстия надувается сантиметровый … не мыльный, а зубнопастовый пузырек. На тонких бочках его играется радуга. Я дую – он отправляется в полет до ущелья – раковины. Плюхается и растекается незаметной слизью (даже на капельку не хватает его вещественности). Такая вот краткая история. Не жизни миг, а существования секунда. Не одушевлен, лишь овеществлен. Смотрю в зеркало. Там мелкий злодей начинает чистить зубы.

Было время, когда я обладал просто немереной идеалистичностью (или идеализмом, но мне как-то хочется обладать женским, а не мужским). Когда убили Борьку, я решил бросить все силы и ресурсы, чтобы наказать убийц. Первый развед-анализ не дал результатов. И я решил глобально: потрачу всё, и быть может умру, но достану гадов. Вызрел план тотальный: все, кому было выгодно мое устранение попали в черный список (ну не белый же у злодея на столе должен лежать). Все эти люди должны получить одно и то же сообщение: или называешь, кто заказал, или будешь заказан. Понятно, что легче скинуться и замочить мелкого злодея, чем "терять лицо", "идти на поводу у шантажа" и прочие табуированные позы приличного светского общества. А многие бы просто отмахнулись, мол, у нас охрана, а тут козявка говорит "бу" – не страшно. И тогда мне стал нужен профи. И пути дороженьки вывели меня на Шмеля. Он мог устранить всех. А я готов был отдать все свои деньги, чтобы Шмель устранил всех. Но не пришлось. До меня дошла вполне достоверная инфа, что человек, который желал моей смерти и пытался ее воплотить в жизнь (забавный афоризм) – вдруг неожиданно скончался от переизбытка плюмбума в крови (а такое не вылечишь инъекцией инсулина). С тех пор я стал менее верующим в абстрактное (дружба, любовь, родина), но сохранил контакт со Шмелем. Плюс у меня появился один резерв, можно сказать мешочек золотых кружочков, который никакими (никакими доступными человечеству) ниточками нельзя было связать со мной (то есть можно, но без доказательств). У меня не стало врагов, которых надо было бы ликвидировать таким сложным образом. Я – измельчал, бизнес – укрепился, дикая пора закончилась в нашей экономике. Но счет остался и Шмель пережил все зимы.

А если принять лемму: в жизни не бывает ничего случайного, – то выходит, что Борька погиб не просто так, далее цепочка выстраивалась, которая, если ее обдумывать крепко, могла заклинить извилины. Ибо и пузырек зубнопастовый тоже не просто так вылупился. Я сплюнул белую пену – клыки чистые, можно кусать уверенно: микробов жертве в артерии не занесешь.


Я следил за качелями. Это было важно. Жизненно важно. Не потому, что от этого зависела моя жизнь. Скорее, чтобы не быть мелким злодеям хотя бы короткое время. Я не пытался убежать от себя. Это невозможно. Но что зовет морского одинокого волка, что манит, что грезится в далеке? Правильно, маяк. Задающий смысл. Можно тысячу лет бродить по стране вечных сумерек и пить, и жаловаться на судьбу, и голосить проклятья во все стороны, можно изводить себя и других. А можно подпрыгивать, лезть на деревья, карабкаться на скалы, чтобы только дотянуться до луча, луча надежды на исход. И не важно, что будет там, важно, что больше не будет этого шараханья по здесь. Что в моей жизни сейчас могло бы быть таким маяком? Ничего. Почти ничего. Я давно уже понял – то, что делаю, невозможно дальше продолжать. Путь в никуда. Но другие не лучше. Поэтому я оставался в оболочке и совершал привычные телодвижения. Марионетка, осознавшая себя марионеткой и пытающаяся сбежать из кукольного ящика. Это не так просто – если ящик ничем не отличается от сцены или коридора. Куда не поворачивай, всё вечером тебя привычною рукою уложат баиньки. И только осознание – мне надо отсюда сбежать, придавало уверенность: некуда бежать, но хотя бы за спиной чувствуется стена, которой может и не быть (во всяком случае, так иногда кажется). Пожалуй, только глаза Леры давали шанс. Бывают очень острые глаза, обычно они светлые. Два небесно голубых клинка пронзают ваше сердце. Поэты начинают кляксить свои вирши. А у Леры глаза темные, они не разрезают стилетами пространство, они и не притягивают, они скорее такие капельки ничто, в которые проваливаешься и понимаешь – …, но возможно их обладательница не марионетка, а тогда…

А мальчик стал качать сильнее. Девочка притворно испугалась, завизжала и стала умолять: "Тише! Тише!" Мальчишка лишь удвоил усилия. Они играли. Девочка играла в испуг, мальчик – в глухоту. Дети искренне в своей игре. Они живут и играют. Мы, взрослые, играем и только потом живем. Играем в жизнь. Сейчас надо сыграть так, потом по другому, тут сделать паузу, а тут усилить… от акта к акту монолог ведем. Все испортила мама очаровательных существ – она сказала: "пора домой". Почему пора, почему вдруг ей понадобилась домой? Увела детишек. Мама была очень похожа на человека, но я знал – и она марионетка. Однако сцена опустела и мне ровно ничего не оставалась как тоже покинуть ее – все эти качели, песочницы и грибки никак не вязались с сюжетам игры в факс.

А я ведь даже никогда не видел настоящей субмарины. Все только как информация доносится и в мозг впитывается. В реальности – это те самые тонны водоизмещения, десятки метров длинны, размах руля – это же надо ощутить ладонями, а винт? как нарисовать себя и его вместе? И никакого этого громадья в реальности – лишь сообщения: столько-то миль пройдено, столько-то осталось. Как сводки с полей. Но даже комбайна настоящего я не видел… очень давно. Последний раз много-много актов назад.


Пунктир вероятного маршрута черной субмарины стал обрастать плотью реального подводного похода. Похода с грузом. Грузом дорогим и бесполезным в смысле действия. Но ведь мы, люди, так любим себя баловать ненужными – с точки зрения серьезного практицизма – фенечками, рюшечками и прочими финтифлюшками. И когда вырастаем эти прибамбасики становятся только дороже.

Думки растворяются. Офис материализуется. Его разрозненные пазлы собирает одна фигура весьма приятственно округлых форм:

– Машутка, я тебе разве не говорил, что скоро мы будем богатыми?

– Было дело.

– Тогда чего это ты закопалась в своих вырезках?

– Нравиться.

– Ну тогда ладно. Глупостись.

– Что-что?

– Говорю, занимайся глупостью.

– Это не глупость, это…

– Стоп, стоп. стоп! Меня только не втягивай.

– Гав.

– Мур.

– А вот это не глупость?

– Это милая глупость, глупотень. Прелюдия к сексуальным утехам.

– У меня месячные.

– Тогда просто милая глупотень.


И еще одна ничего не решавшая встреча. Просто двое сошлись и тянули время, потому что не могли тянуть нужного кота за хвост.

– Что это ты сделал из меня лесбиянку? – вот так вот после поцелуев и радости от соединения любовников меня подвергли ковровой бомбардировки, а я уже и забыл где я спрятал то химическое оружие, из-за которого меня и вгоняли в каменный век.

– Чего-чего?

– Дал мой телефон какой-то озабоченной. С утра до ночи звонит, объясняется в любви, страстно желает близости и интима, – я начал кое-что припоминать, кажется, оружия у меня не было, зато была нефть. – Или еще хуже звонит и дышит в трубку. С ума можно сойти!

– Да, я виноват, – и просто веду ее под руку дальше, как будто ничего и не было.

– И это всё?!

– А что?

– Вот так использовал меня для получения какой-то глупой справки и смотришь равнодушными глазами?

– Во-первых, глаза мои не равнодушны, они тебя желают, а во-вторых, я тебя не использовал. Ну дал телефон одной розовой по спектру социальному особе. Уселась, понимаешь, каменной задницей на параграфы и никак не хотела подмахнуть один документик. Я и деньги предлагал и обаяние включал – всё мимо. А когда до меня дошло, придумал кавалерийский обходной маневр. А ты зато научилась отшивать поклонниц.

– Значит, еще не кончилось.

– Что не кончилось?

– Твои заморочки. Ты мне сейчас напоминаешь маленького котенка, которого привязали бантиком к миске с кормом, но забыли туда налить молоко. А сливки на полке, высоко…

– Давай я лучше буду звездолетиком, на котором уже написали название: "Надежда", но забыли залить топливо.

– Это всё очень неживое, – она прижалась ко мне. – Почему-то я никак на тебя не могу обидеться. Если бы такое сделал Игорь… но всё-таки обидно.

– Даша, я не взвешивал тебя на весах, что перевесит: нужная мне бумага или ты. Решение было другим. Я выбрал самое простое: дать ей телефон настолько соблазнительной девчонки, чтобы наверняка пробить ее равнодушие. Твой образ всплыл в сознании первым, к тому же и фотка твоя была под рукой – вот она в кармане поближе к достоинству, в бумажнике – видишь, твоя фотка. Я как ее показал, так у нее сразу слюнки потекли. А дальше никаких рефлексий, просто диктую цифры и получаю нужную бумаженцию.

– Я поменяла номер.

– Слабое решение.

– Мне вообще надоели звонки. Все. Даже от тебя.

– А я тебе два дня не звонил. Дела были. Да к тому же я знал, что у тебя сейчас со студентом хорошо. Вот и наслал заклятье – умирающую от похоти лесбиянку. Встряска, шторм, корабль вашего счастья тонет и акула бизнеса хавает тела утонувших и уж конечно, особенно приятно попробовать на зубок холоднокровной рыбе из отряда хрящевых плоть белокурой художницы, ведь такое блюдо так редко встречается в океане.

(Что, волосы Даши были черными? А кому вы верите, мне или своей памяти? Ошибка. Нельзя верить прошлым данным, особенно поступившим извне. Нет, она их не обесцвечивала, если кто не понял.)

А она ничего не сказала. Только в сумасшедших глазах сменились оттенки голубизны. Тогда я куснул ушко и задул теплым шепотом:

– Ты такая своеобразная. Надо же, котенок с бантиком. Если и так… – отстраняюсь. – То он сидит внутри танка. Вам, стервочкам, такие конфетки с начинкой очень нравятся.

А она опять ничего не сказала. Трудно с ней, с ненашей Дашей.


Приходит. Приходит время. Приходит время, когда все летучие эскадроны отправлены во фланговые прорывы, когда все диверсанты снабжены взрывчаткой и ядами и засланы поближе к мостам и колодцам, когда все бумеранги выпущены на волю вместе с каменюками из пращей, когда нетопыренки натасканы на определенный резус-фактор и уже летят по азимуту, когда билеты уже прокомпостированы, а телега еще не тронулась, когда на экзамене ответил и преподаватель думает, чего бы тебе чиркнуть в зачетке. Нету доли на свете белом тяжелее, чем ждать и догонять. Мне догонять никого не надо было, разве что собственную смертушку, а вот ждать… Вроде не так уж много и осталось. Вечер продержаться, ночь простоять, да утро проводить. А организма измочалилась до состояния распада на запчасти. Доколь? И тишина безответная. Пусть мне будет хуже. Беру минералку и выползаю на крышу. Ключи давным-давно добудены, маршрут отработан. Крыша пустынна и потому прелестна. А высота и простор действуют умиротворяюще. Высота охлаждает воспаленный разум, а простор благодушно высасывает гной из души. Как будто в глаза василиска без всякой мысли (задней и передней) смотрю в никуда. Машин вереницы слепят друг дружку фарами, тормозят перед красным, прорываются на желтый, мчат на зеленый. Неон реклам призывных гудит и воздействует на низкие желания иметь больше вещей хороших и разных. Лампочки Эдисона зажигаются во славу всеобщей электофицированной Ильичом России в отдельных квартирах (коммуналок уж не осталось). Людской муравейник не замечает одного отбившегося от стада муравья с характером мелкого злодея, паразита на теле трудового народа, нарыва на… глоточек минералочки, пузырьки несут в пищевод углекислый газ. Город перестраивается, старое ломается и уступает свое место новому. Архитектура эволюционирует и ее творцы смущает умы масс. Чем больше определенным видом теремка удастся умов омрачить, тем больше шансов, что именно такие избушки площади городские и заполонят. Зачем вам колонны дорические, бойтесь окон готических, избегайте лестниц приставных, подальше от планировок типичных, назад к экологичности минуя техногенность, или в другом направлении – от глупых стен к умному дому, постройте элитное гнездо вместе с термитами из касты вечных каменщиков. Пролетая над гнездом кукушки, не забудьте кинуть туда тротиловую шашку, пусть прокашляет своё последние "ку-ку" и умрет довольной. Лучшая реклама московского метрополитена – это кремль этого же городища из красного кирпича, потому что всю многокилометровую стену венчают одинаковые буковки "м". Попробуй – м-м-м – тебе понравится. Привыкнешь и будешь регулярно платить за трафик. Кремль виден не был – мешали еще более элитные чем мой домишки. Но если мысленно их удалить, то вот оно логовище чудища никогда не спящей власти. Власть безголова и потому требует плакатов и идолов и новостей ежедневных про свои ночные бдения. А народ выбирает такую власть, на какую у него хватает средств и энергии, одним нужно многоголовое чудовище, и чтобы головы менялись через определенное количество зим, другим подавай горыныча одноголового, чтобы раз голову посадил на штифт и уж больше никуда. Третьи выбирают компромисс – голова одна, но меняется. Четвертые ждут миссию, который отведет их в правильный заповедник и чтобы там без чудищ микроклимат был, только гурии доступные присутствовали… еще немножко пузырьков глотаю, вместе с окутывающей их водицей и растворенными в ней солями. Как это часто бывает, совершенно бездоказательно количество никчемной глупости перешло в качественный продукт: рецепт счастья для колобков. Нужно взять и разрушить кремль. Тот что так весело светит рубином звезд, что так неистово рвется башнями к звездам иным. Растащить по кирпичику а потом кинуть в огород к соседям или продать как сувениры, что выгоднее, но не так занимательно. Нет, всё это не нужно понимать буквально. Пусть стоит и собирает толпы туристов и прочих бесполезных любопытных особей. Тот кремль, что внутри вас, требует снесения. Причин не объясню. Сначала доверьтесь и сделайте, или не доверяясь сделайте, так сказать вопреки. А потом, глядишь, объяснения и не понадобятся. Кстати, что хорошо колобку, то и для хомячка подойдет. Конечно, грызть семянки и оприходывать хомячиху приятней, чем с кремлинами в голове бороться. Каждый пусть отгребает своё, но рецепт всем алчущим микстурки ужо выписан. Глотаю минералочки… книжку бы написать типа: "один день из жизни злодея" и прославится. Как описал на корабле в минуты затишья Улисс один день из жизни дублинца Джойса и тем прославил свое никчемное в общем скитание по морям, как описал Иван Денисович, имея несколько свободных минуток на шконках, один день из жизни Солженицына и тем прославил свою ходку в казенный дом. Только зачем мне слава, если я до сих пор не разобрал цокольный этаж в собственном кремле? Ну, если труд бумагомарательный мне не под силам, хоть метафоры выдую пузырек из водицы образов: кто я? попытался индифицировать себя один мелкий злодей. Не более чем песчинка. Но песчинки бываю разные, бывают графитовые и тогда лучше писать, чем говорить, а бывают алмазные и тогда лучше или огрянять что-то нетленное, или уж попадать в отлаженный механизм, чтобы тот захлебнулся маслом и собственными внутренностями. Добрые песчинки гранят, злые – попадают. Вот и мне настала пора попасть между шестеренками. И заскрипело. Хотя не тяну я на песчинку – не цельный. Натура мечется в оболочке, трепещет. Предчувствует новое и не может расстаться со старым. Множество личин борется за место у штурвала. В данное мгновение бытия уперся рогом и занял место у рулевого колеса некто, у кого есть рог – это точно, и мечта стать песчинкой, разрушающей нечто большее, чем оно само по себе только из-за личной неудовлетворенности и призрачного повода, неведомо где привидевшемуся этому некто – это неточно, так пиарит упершийся рогом (себя сил хватило убедить едва-едва, да и то сомнения нет-нет да и просыпаются и требуют своей доли внимания). Минералка уже у горла плещется, если бутылочку накренить почти горизонтально, так и кладу на поверхность крыши, пусть поплывет хоть и без корабля внутри, то хотя бы зачерпнув водицу бортом – как будто не понарошку судно покидает порт. Самое глупое, что только бывает – это самоубийца, думающий, что он чего-то изменяет. Полезно при таких мыслях посидеть на краю (или у края) крыши или постоять на углу оживленного перекрестка, почувствовать движение окрестных муравьишек, тогда и понимается (если есть чем), что ничего не изменится без тебя. Закрываешь глаза, или пускаешь пулю в лоб, или делаешь шаг с высоты – и ничего не изменяешь. Машины будут также освещать в ночи себе путь фарами, люди – идти, самоубийцы – падать с крыш. Сбежишь из одной пробирки – попадешь в следующую тебе не видимую – так и должно быть, что было бы с курицами, если бы они видели весь конвейер птицефабрики? Да они бы забастовку объявили, требуя больше петухов и восьмичасового рабочего дня, и чтобы в каждой клетки дуроскоп с сериалами. Никак не отпускает факс. Пытаюсь беззаботно сидеть на крыше, а всё сижу на крыше и себя только плотнее обволакиваю нитями своего завтра. Как ни гоню феникса, как ни поджигаю его, а он всё знай своё клекочет. Надо прекратить изображать из себя ежа, если ты есть еще пока лишь колобок, идти спать и на единственно доступной машине времени – сну – транспортировать себя в завтра. Шлеп-шлеп, щелк – запираю дверь ведущую на крышу, снова шлеп-шлеп и опять щелк-щелк, шур-шур – падает одежда, хлоп – ресницы взяли в плен очи.

      И всё так и было бы на самом деле. Если бы не моя организованность. Раз решил – не выделяться из своего обыденного распорядка, так уж и не дергаюсь. Потому посещение крыши и созерцание окрестностей, а также думки разные, при этом голову посещающие, были смоделированы мной не выходя из спальни на полигоне с длинным названием: "я думаю, значит я существую" при участии этого самого я и еще нескольких мыслеформ, всё время пытающихся данный тезис оспорить. Лишь минералка была неизменной и в виртуале и в реале. Может быть, я перебарщивал с паранойей. Пусть за мной не следили, такое возможно. Пусть никто бы меня не заметил гуляющем субботним вечером на крыше. Только обойдусь без пусть. Ведь в пиковом случае, как объяснить порывы оригинальности: на протяжении н минус один дней на крышу не лазил, а тут бабах – выперся? Ежели спросят в ненаступившем еще будущем: "где был в ночь с субботы на воскресенье", то я, не моргнув шальным глазом, заявлю: "спал в одиночестве в квартире своей холостяцкой, ибо сделал несколько запросов по телефону, но ни одно из высших созданий, а именно представительниц слабого и красивого пола, не согласилось скрасить мое одиночество. Вот и лечил почки заранее солями минеральными да отсутствием алкоголя в крови. А дуроскоп не смотрел, ибо нету у меня оного. Есть домашний кинотеатр, который давно пора выбросить, ибо библиотека круче. Могу даже обосновать: библиотека – она, кинотеатр – он. Отпустите меня на свободу, я буду пользу человечеству приносить". Выдыхаю, вспоминая всех, с кем сегодня общался, какие роли играл. Не известно как будет завтра, а сегодня кошмаров я не увижу. Но и Оле-Лук-Ойля не придет и не раскроет надо мной свой цветной зонтик, придется обходится собственным багажом снов. Вещие чего-то не заплывают, по крайней мере так было до сих пор. Звонит телефон, беру трубку, короткие гудки без объяснения. К чему бы это?


Лодка пришла в нужный порт. А через несколько дней деньги перечислили на веселый счет на мамуаских островах свободного выкл-шора. Фейерверков там не было. Радость была здесь. В обстановке дележа больших денег посвященные в детали происшедшего собрались вместе, чтобы выпить, ну и порадоваться за себя. Молодцы же, как-никак. Это где-то на востоке могут строить, строить стену и наконец потомки начавших строительство стенку заканчивают и тут же начинают лепить другую. Это где-то на западе могут строить небоскреб, сдать объект в срок, а потом тут же начать строить такой же, но еще выше. А у нас душа просит небольшого перерыва между стройками. Праздника. А иначе бессмысленность заест. А поскольку бояре не могут выделится между собой (без государя, то бишь), то им необходима массовка. Посему позвали мелкого злодея, пару раскрученных челов из культур-мультур области (не умных, но вышедших в тираж и потребляющих роскошь и явства), одну модную телеведущую и своих первых и вторых помощников (для кучи). Кучка получилась где-то с полроты. Скромный стол длиною в стометровку, на периферии охрана и где-то на уровне горизонта забор, сливающийся с небом голубым.

Да, в столе несомненно укладывалась стометровая дистанция, но прямая сосиска такой длинны была бы безвкусна. Посему ее загнули как полумесяц с сильным ревматизмом или изрядно сплющенная буква "с". С-с-э под пресс-сс-ссом. Все впис-с-сано в ландшафт, а ландшафт радует гармонией с природой (кастрированная, то есть без мертвых цветов или сухих деревьев, или гроз или не приведи случайность – снег, но снег в июле это как-то не по нашему).

Из всяких там забубенных вкусностей мне ближе к желудку обычные бутерброды с мясом, причем хлеб должен быть обязательно ржаным черным, без полезного но жуткого на вкус тмина и прочих отрубей-проросших-зерен. Пельменей опять же побольше, да майонеза, да с чесночком (не буду я целоваться без Машутки или без Даши), да пульку бы расписать. Хотя кой-чо в замен здесь будет расписано.

Наблюдаю. За людьми. Многие из них (в том числе и я) очень скоро – возможно – окажутся не здесь. В данном случае это означает либо – там (разумеется, если такое место, как там действительно есть), либо – просто не здесь. Очень популярна в массах теория, что люди предчувствуют собственную гибель, не летят на самолетах в нужные точки, не приходят на встречи, меняют расписания и т.д. Может быть, но только в этот раз компания собралась полная. Все овцы явились, чтобы сдать золотое руно. Всех собрал факс.

Вот олигарх о брови которого можно гвозди гнуть. В сшитой на заказ стальной серости – не человечище, а глыба, титан, пожирающий своих детей (в роли детей в данное время выступала массовка из устриц), зато рядом женщина в красном, но не в безвкусно красном, а красном вкусно, с бриллиантами и шармом, и надменностью в глазах, такую нельзя приобрести, если ты сам вылез из грязи, первое поколение вылезших не может так смотреть на свет. Только если твои родители кончали универы и их родители тоже кончали, вот тогда ты интеллигент (по статусу, глазки могут подвести). С глазками у женщины в красном было все с порядке – княжна не иначе, наверняка, еще от бандитов Рюриков. Только это они тогда были бандитами, а история со своим периодом полураспада в памяти, всё кровавое вымела, и осталось только благородное и интересное. Мясорубка рыцарства превратилась в томные романы для барышень и натур утонченных. Ага, ага. Олигарх и сам самодостаточен, но в купе с барышней в красном – сверхдостаточен. Хотя, спутница Берга красивее. Но о ней позже.

Генерал слегка резок и выпадает из тусовки. Потому что штатские. Потому что этот брутальный человек не совсем еще отлакировался в штабах, ведь он когда-то был на линии фронта, а это не всегда быстро шлифуется (если вообще шлифуется). Жена генерала в теле, не красивая (если применять жесткие критерии глянцевых журналов), но пышущая румянцем и здоровьем, надежная как второй фронт. Им бы где-то на дачке зелень выращивать, да солдатиков-срочников по фазенде гонять. Или мемуары строчить, где и когда были получены те звездочки и эти крестики. А еще лучше – на войну. Именно по ней скучают глаза генерала, а глаза генеральши скучают по мужу из прошлого, когда он приходил домой еще лейтенантом, пропыленным маневрами, небритый, и начиналось…

Депутат манерен, как будто является режиссером спектакля. Слишком много говорит, слишком показно смеется. Он и здесь зарабатывает голоса на предстоящих в декабре выборах. Жена его омолодилась, подтянулась и налилась. Только глаза выдают возраст. Глаза всё повидавшей в жизни баракуды. С такой можно лечь в постель, но только предварительно надев на голову бумажный пакет (лучше на ее). А иначе не заладиться. Бывают стервы, а бывают язвы. Эта язва, но ее супруг терпит. Потому что она обеспечивает поддержку лучшую, чем электорат на родине Противовсехова, вот и приходится с ней жить. И иногда притворяться. Имитировать супружеский долг. Впрочем, сие личное дело каждого, не гоже компроматом на ветру полоскать, тем более без финансирования данной операции.

Берг ничего не делает, чтобы быть центром этой вселенной. Но – если вы не воин – то вмиг прогнетесь под его эманациями (излучением харизмы) и занесете на карты в качестве пупа Земли (за неимением пупа более мощного). А вот за что его уважаю я, так это за жену. Он женат на действительно красивой женщине. Красивой настолько, что ей не надо участвовать в конкурсах и обращаться к сонму хирургов, косметологов, стилистов, портных, чтобы чего-то кому-то доказать. Красота ее безупречна и потому долговечна, чуть около глаз морщинки появились (она их не подтягивает) – но это не признак увядания, а неизбежная дань возрасту. Такое лицо не надоест даже если его созерцать десятилетие. Не просто быть женатым на такой красавице, даже на просто красивой бабе не просто. А уж тут. Это как найти конец у радуги. Балансируешь, балансируешь. И все равно либо ревнуешь до отупения, либо терпишь измены с экстазом копающегося в собственных болячках мазохиста. Или махаешь кинжалом, или бьёшься рогами о притолоки. Случаи, когда красавица холодна как змеевик холодильника, пусть рассматривают дотоши социологи, да разбирают колумисты в журналах с претензиями на знания. А если ты любишь и красавица отвечает тебе взаимностью и об изменах не может быть и речи – это к романистам или, что вероятнее, к сказочникам. Мужчина не может обладать чем-то и одновременно делиться этим со всем человечеством, особенно, когда это женщина, особенно, когда это красивая женщина, особенно, когда это настолько красивая женщина. Дурость? Расскажите это мужикам, штурмовавшим Трою.

Пожалуй только Даша могла бы затмить супругу Берга. Ее белокурые волосы и голубые глаза. И голубые сумасшедшие глаза. Сумасшествие могло бы побороть красоту. Я не понимал мою знакомую ведьму, но понимал ее глаза, читал в них – и поэтому мне становилось ясно – при всей своей загадочности, ведьма – человек. А когда я пытаюсь своими сенсорами и примитивными инструментами залезть в голубые озерца художницы – терплю фиаско. Нет, Даша бы не перевесила красоту своей – пусть мы сделаем ее таковой только в собственном воображении – соперницы. Но беспристрастные наблюдатели явно расставили бы флажки. Бы, бы, бы – наседает сослагательное. Чистого эксперимента не получится – не мог же я взять сюда Дашу. Надеюсь, она выйдет замуж за студента. Если, конечно, он не полный дебил. Впрочем, если он позволит себя охмурить – он полный идиот. Попробую быть объективным: не идиот, а дурак. Умные выходят замуж, а дураки женятся. Такова жизнь до смерти.

Специально не упоминаю Леры и ее глаза. Здесь для нее нет места. Не потому что я бы не хотел, чтобы ее убили ненароком, как в случае с Дашей, а потому что она для меня надир – туда я взлечу, если смогу (уж, конечно, не к зениту рвану). А пока трепыхаюсь здесь. Выношу из под скатерти одну ногу, осматриваю, повторяю то же с другой – порядок, шнурки на страже благополучия мелкого злодея и задушат любого, до кого дотянуться (в пиковом случае, а таковой пока еще не наступил).

Тосты произносятся нейтральные, типа: "как здорово, что все мы здесь сегодня собрались". Посвященные знают, чего празднуем. Непосвященным достаточно собственно присутствия на халяве. Обслуге вообще не важно зачем и почему льется из бутылей шампанское, коньяк, вино и прочее бухло. Среда близка к бинарности: с одно стороны подковы стола элита элит, соль пота вокруг пупка землицы, с другой – приглашенная мишура блестящей никчемности. Помощники не могут присоединиться к первым и не хотят смешаться со вторыми, посему являются как бы инертным газом, который ничего не добавляет в среду. Котел тел человеческих поставили на огонь, пока никому кроме меня не видимый – из тех, кто в котле, повар, где-то затаившийся, естественно, в курсе, только он знает еще и время. Время когда запиликает таймер и значит пора будет снимать пробу.

Когда сквозь площадку, на которой пировали довольные жизнью люди стали пролетать свинцовые шмели. Когда люди стали умирать. Брызгать кровью. Кричать (непрофессионалы, профессионалы умирали молча). За столом недвижимыми остались только двое. Лика и я. Она потому что уже успела накидаться так, что и встать-то навряд ли смогла – мешала шампанское с водкой (причем не отрывалась от бокала). Я – потому что знаю: не надо мельтешить перед линией прицела киллера. Это еще Дон Хуан у Кастанеды советовал (выдуманный ли это персонаж или настоящий маг – какая разница, раз дело толкует).

А началось всё буднично – говорился очередной тост и – вдруг – Олигарх ткнулся лицом в тарелку, забрызгивая скатерть и всё, что на ней было разложено, собственными мозгами и кровью. Тик-так-туе – или в очередные мгновения когда сердце киллера не билось – как гнилое яйцо раскололась голова генерала. Дальше кое-кто из людишек дернулся. В суматохе закрывая объекты. Пули стали сжимать промежутки в своей стройной очереди. Стали появляться невинные жертвы. Хотя, невинность, понятие относительное – на фига спрашивается под танки ложиться, даже если танки невидимые. Противовсехов успел пробежать метров десять, и тут на его спине расцвела алая розочка, на светлом костюме она была хорошо заметна. Берга пытались прикрыть телохранители. Как упрямые боровы они были нашпигованы свинцом, не спасли их не броники, ни накаченные мышцы, всё прошивали шмели. Не знаю, какой марки использовалась швейная машинка, но она безупречно пробивала ткань и не стопорилась, когда сшивала с землей кости, жилы, кевлар. Из той кучи тел, что представляло собой место борьбы многих людей за жизнь Берга, пыталась выбраться прекрасная женщина в красном. Одна из пуль добавила красноты и перевела движение в звук. Меня не раздражали ее высокие вопли, хотя в любое другое время я попросил бы такую крикуху заткнуться, либо помог бы это сделать. Поскольку, точного плана я не дал изначально, а Шмель обладал и собственным видением ситуации, он не ограничился устранением только лиц обозначенных сенью факса. Надо было добавить неразберихи – и вот захлебнулась своими легкими, которые перестали давать кислород и пытались вывести из горла непривычную красную соленость, телеведущая. Аккредитованный фотограф бородатый и жизнерадостный лежал навзничь и фотоаппарат его цифровой наводил резкость на бесконечность безоблачного неба, но кнопка спуска уже не будет нажата пальцами, мертвецы не щелкают кадры. Первые помощники следовали в погребальную пирамиду вслед за своими фараонами. А судьба такой. Путь внутрь пирамиды был у каждого свой. Кто-то лежал, трясся от страха и дрожь страшная превращалась от чирканья очередного шмеля в судороги агонии. Кто-то бежал, бежал хватая воздух ртом, без ритма, без направления, без стратегии и скоро хватал ртом землю. Кто-то пытался спрятаться под столом. Защита из дерева и скатерки накрывала жертву белым саваном, когда шмели пропев короткую песню проникания внутрь "бункера", находили людей там, где не могли видеть ни оптический, ни лазерный прицел. А были еще никем не описанные (потому что их никто не видел) битвы на местах. Охранники перриметра что-то орали в рации, куда-то палили наугад, куда-то бежали бестолково (даже при наличии собаки – две головы в данном случае не были лучше одной). Двигались только для того, чтобы не стоять соляными столбами в бездействии тягостном. И от ноши их обязанностей профессиональных освобождали проникающие всюду шмели. Ломающие пальцы добежавших до дома счастливчиков вдавливали кнопки сотовых, трубки выпадали из непослушных рук, номера вели не туда. Но вот начали поступать первые сигналы в службу спасения, которая никому не успевала помочь. Потихоньку начали раскручиваться маховики различных организаций, призванных если не устранять беспорядки, то хотя бы минимизировать их последствия и выявлять виновных.

Когда смерть кончила. Когда шмели кончили летать. Когда еще много раз когда. Я подошел к Лике. Сел рядом, прижал ее к себе. Так нас и нашли. Я успокаиваю плачущую девушку посреди луж крови и куч мертвых тел. Картина просто для капреализматической живописи (или более массового кино). Остальные мертвые (некоторые второстепенные людишки выжили и разбежались – но они не несут информацию, лишь энтропию разжижают). Началась беготня и суета, за которыми никто. За которыми никто не. За которыми никто не заметил. Что Лика не плакала. Она смеялась. Тряслась от хохота полупьяного полуистерического, полушального. Ей было не жалко погибших людей, включая своего отца. Как и мне. Но у меня-то была причина – я являлся причиной их смертей и потому не мог быть причиной для грусти по их не неожиданной для меня кончине. А вот почему она так черство реагировала? Мы все такие, или только те, что растут на полях ягодных, где и я тоже созреваю? А ведь большинство не верит в возможность жизни после. И потому, наверное, так остервенело убивает, пожирает, тиранит. Многие думают, что за базар отвечать не придется и творят историю своих стран и свою собственную. А может, им это только кажется.

От чинов, которых выдернули с разных мероприятий и короткие приказы направили на место бойни, зашкалили бы шкалы любых рейтинги влияния. Слишком громкие смерти случились в одно время. Это вам не самолет грохнулся с простыми смертными. Они падают иногда. А тут… есть где разгуляться фантазии журналистов. Это уже не заказное, а суперзаказное убийство. А кто виноват? (потому что на вопрос: "что делать?" во-первых, есть предварительный ответ: хоронить, а во-вторых, окончательный ответ зависит от того, кто же все-таки виноват?) Пока же проблесковые маячки всех допустимых цветов важности подсвечивали подступы к месту трагедии и ничего, ничего не могли изменить.

Множество гончих и легавых разбежалось по всем румбах компаса в поисках зверя, от топота лап и клацанья клыков, от игры мускулов под шкурами, от жаркого дыхания, от ржания коней, от свиста и окриков создавалось впечатление громадной работы по его поимке; и за глобальными этими действиями ни одно заинтересованное око не приметило обыкновенного шмеля, перелетающего от одной корзинки клевера к другой. Басовитое гудение его крохотных турбинок не засек ни один сенсор.

Потихоньку-помаленьку, незаметно, мало-помалу – но с неизбежностью наступления ночи после дня – из счастливчика-выжившего я превратился в подозреваемого без всяких нудных рекс-пекс-фексов. И даже без факсов. Причем в главного. Потому что других не было или их было невозможно достать. А как тут кого-то достанешь, если кругом ниточки, канаты и тросы ведут к таким бип-бип-персонам, что никакие красные корочки не властны вызвать их для объяснений. Выручает мелочь пузатая. Мелких злодеев в топку! Нормально, я был к этому готов.

И, конечно же, меня раскололи, если бы…

не


Этот снайперский пулемет многим покоя не давал. Ну ладно, бип-персон положили – уже есть повод пошуметь – и пошумели говорящие головы ого-го как! – это вам не электричку с простыми смертными пластитом подорвали, тут тема с большой буквы, а значит и возможность знатная свои комментарии в объектив набурчать, порассуждать о смысле бытия и зигзагах судьбы, ярко посветиться в кадре (выгодные ракурсы, стильный макияж и всё такое). Опять же версии правдоподобные и не очень (зато хорошо проплаченные) озвучить, свою эрудированность на голубом экране выгулять во всей ее причесанной красотени. Но еще и киллер в масть подфартил – применил супероружие, прямо как в самых высокобюджетных блокбастеров фабрикушечки заморских звездюлечек. Таким образом в тему добавилась приправа (пикантная и острая). И понеслась колесница вымысла по кочкам действительности. Долго снайперский пулемет по дуроскопам показывали, да его косточки-детальки птицы-говоруны своими губками-клювиками обсасывали. Хотя надо признать, это была штукенция действительно весьма занимательная. Весь агрегат такой хромированный и серебристый, стройный, с оптическим прицелом, глушителем, длинным стволом, обеспечивающим высокую начальную скорость пуль и кучность их попадания в мишень, и… в эту изящную форму вдруг безвкусно врезается банальная пулеметная лента, как на "Максимах" из фильмов про Первую мировую войну. Негармоничность данного "изнасилования", вызывала вопросы специалистов: ненадежно – может заклинить и прочее и прочее… однако факты бесстрастно крушили теорию, из этого уродливо-красивого гибрида положили более десяти человек, даже более дюжины и еще дюжину раненых надо в счет кровавый добавить.

И я тоже снайперский пулемет со всех сторон разглядывал, пока. Пока ко мне в огород не прилетел камень-повестка. Добрая такая без придури или сказочной приторности рафинированно добродушного нрава. И я уже не ("господин" – не называемое слово) свидетель, а гражданин подозреваемый. Грань весьма тонка между этими понятиями, по крайней мере, у нас. На родине слонов, шмелей и мелких злодеев (один Сталин чего стоит – сам маленький, а ведь злодей, да еще какой!) А следом за плоской представительницей флоры явился вполне объемный, можно сказать, трехмерный розовый слоненок, с гладкой и тонкой кожей, как у поросенка, если, конечно, допустить, что бывают такого размера поросята. Нет, положительно: не бывает поросят размером со шкаф. По крайней мере, если шкаф не игрушечный, не крохотный какой-нибудь для комфорта лилипутов, а полноразмерный для нормальных людей с планеты Земля. Да, точно, поросят не бывает таких… такими бывают только слонята, обыкновенные розовые слонята. Вот один из рода-вида-стада ко мне и причапал…

Он ткнулся в мой нос своим хоботом, послюнявил, трогательно просопел чего-то и вымолвил человеческим голосом:

– Я так рад тебя видеть!

– Правда? – а я как рад! Не каждый день удается увидеть розового слоненка, тем более так дружелюбно к тебе настроенного. Наверное, день будет счастливым. Так оно и вышло…

– Ну конечно! Мы же так давно не виделись! Целую неделю, или подожди, даже больше, восемь дней! Расскажи о себе? – косит лиловым глазом.

– Да что рассказывать, просто живу. Лучше ты расскажи что-нибудь, ни разу не слышал, чтобы слоны говорили. Тем более розовые.

– Прости, но здесь вопросы задаю я…

И улыбнулся, и хобот его раздвоился, и он от избытка добрых чувств сжимал уже не только мой нос, вторым хоботом он целовал – и поцелуями этими контролировал – мой рот. Мне стало затруднительно дышать.

– Слоник, а ты не мог бы умерить свои ласки? – мои глаза тоже стала застилать лиловая поволока.

– Нет, ведь я так тебя люблю! я хочу быть к тебе ближе! я хочу быть с тобой рядом! я хочу быть с тобой одним целым!!! – сближение на всех фронтах. И почему я не зоофил?

– Но ты… ты не даешь мне дышать.

– Я буду дышать за тебя и фильтровать воздух. Там могут быть яды и прочие опасные для тебя органические и неорганические вещества.

– Спасибо, но не надо.

– Надо, мой любимый мелкий злодей, надо.

Я постарался не думать о розовом слоне. Абстрагироваться от него, уйти в другой мир, мир без розовых слонов. Но тяжело не думать о маленьком розовом слоненке, который не дает тебе дышать. Он ласковый, топчется очень аккуратно у тебя в гостиной, не бьет посуду, не дебоширит, паинька. Его можно не замечать – настолько он тих и незлобен по характеру. Но как не думать о нем хотя бы секунду, хотя бы только один миг, когда так хочется вздохнуть, так хочется глотнуть пусть не свежего, пусть спертого или даже отравленного воздуха или выхлопных газов или дыма, или копоти. Но и нос твой и рот заняты лобызаниями обыкновенного розового слоненка, котором не возможно выбросить из головы. Я бы давно убил его, если бы мог. Но я слишком короткорукий, я слишком слабый, я не могу причинить вред детенышу розового слона и розовой слонихи (они мне даже браслетики подарили и одели на запястья, и застегнули – заботливая семейка). Уши моего навязчивого глюка как блины, может быть, будь у меня такие уши, я мог бы дышать через них, но уши у меня маленькие, через них много не надышишь. Ноги его – как колонны макета древнегреческого храма, кожа розовая слегка мохнатая, это прозрачные волосы образуют пушок, да, именно пушок, легкий пушок, а совсем не мех, это же не мамонт, а слон, обыкновенный розовый слон. О нем можно не думать, но это никак не получается.

Когда я почти умер, поцелуя несколько ослабли, я смог чуть продохнуть. Как заботливо – теперь я мог отвечать на вопросы.

– Расскажи, как ты жил без меня. Без своего любимого розового слоненка?

– Нормально, как все.

– Не верю, ты особенный, ты уникальный, ты единственный в своем розе. Я так тебя люблю! Но прости, я не верю тебе. Ты самоуничижаешься непонятно почему. Не скрывай ничего от любящего тебя!

– Да я и не скрываю.

– Тогда говори, поделись со мной всем, всем-всем. И мы сольемся в экстазе телесном. А наши души образуют гармонию.

– А, может быть, завтра сольемся? Сегодня что-то я не в настроении, да и вообще…

– Сейчас, прямо сейчас! И всегда! Мы будем вместе всегда! Я буду приходить к тебе во сне.

– Это сон, ты – просто сон. Не бывает розовых слонов!

– Я слоник, я не знаю ничего про слонов. Может быть, их действительно не бывает. Но я-то есть!

– И тебя нет, ничего нет!

– Ням-ням, какой ты вкусненький!

– Прочь, прочь! Уйди прочь! Если ты меня любишь, уйди!

Докакого только изуитства не дойдет мелкий злодей, не влюбленный и лишь позволяющий себя любить слонику цвета роз, в своих издевательствах над влюбленным созданием лилейно-розового цвета с пушком на ушках, с желтенькими бивенькушичками.

– Потому что я люблю тебя, я и не уйду. Как ты мог допустить такое, как мог помыслить о таком?! Чтобы я, твой раб, твой верный слоненок бросил тебя? Тем более в трудную минуту! Ведь тебя, героя нашего времени, держат в застенках сатрапы. Да пусть мои бивни станут нецками! пусть хвост мой станет сувениром! пусть череп мой станет пепельницей! но я не брошу тебя!! Особенно сейчас, в такой тяжелый, можно сказать переломный, для тебя период в жизни. Ты же одинок, ты запутался, ты врешь, даже мне, своему одновременно другу-брату-любимому. Но я тебя излечу.

И снова поцелуи, которые не дают вздохнуть. Уж засосы так засосы, специалист, мать-его… впрочем, не надо трогать розовую слониху, она может и затоптать, и почки опустить, и … Но как не трогать розовую слониху, если ее чадо пастельных тонов кислород перекры…

– Хорошо, я всё скажу!

– Давно бы так. Я внимательно тебя слушаю и повинуюсь…

Слоник склоняется в полупоклоне. Бьет бивнями об пол. От грохота я просыпаюсь. Да, приснится же такое!

Следователь, уже наяву:

– Признаетесь, что заказали массовое убийство?

Растет борода протокола, а следователь – чирк-чирк – ее ровняет (чтобы усе волоски ложились в правильную прическу).

– Всё зависит от того, чем вы подкрепите свой вопрос.

– В каком смысле подкрепим? доказательства у нас серьезные.

Судя по жесту, доказательствами моей вины, видимо, были заполнены все окружающие комнаты.

– Я понимаю, но не количество отпечатков пальцев на сантиметр квадратный имею в виду. Если вы меня будете бить по почкам, делать мне ласточку или слоника, то рано или поздно я признаюсь, что главный злодей на Руси совсем не Горыныч, не дороги и дураки, а я собственный персоной. Более того, я в красках распишу, что не просто заказал десяток уважаемых и могущественных людей, а готовил массовый заговор с целью свержения правительства, плюс убийство президента, плюс групповое изнасилование депутатов государственный думы женского пола, плюс мечтал разжечь костер из межрелигиозной розни и ее межнациональной сестренки, и уж, конечно, что я лично стрелял из снайперского пулемета и одновременно сидел за столом рядом с другими мишенями. А если вы просто спрашиваете, без физической подоплеки вышеуказанными действиями, то отвечаю вам честно-пречестно: нет, нет и еще раз нет. И совершенно вежливо, между прочим, прошу свидание с адвокатом. А уж если вы по природе щедрый человек, то можно ли позвонить моей секретарше Машутке и предупредить её о невыходе меня на работу. Пусть не волнуется.

Нуль эффект, то ли я никудышный актер, то ли публика собралась деревянная, без сердец… зачем они только розового слоника привели в зал?

– Закончили спектакль?

– Да.

– Можете сказать определенно, чтобы эту определенность можно было занести в протокол. Вы заказали групповое убийство… – и он перечислил фамилии людей, которых уже не было.

– Нет.

– Так и запишем. А теперь вами займутся… (я внутренне готов был к слову "палачи", но прозвучала совсем другое – "психологи")

Как волны моря, накатывая раз за разом на камень, после подобной тысячелетней обработки сглаживают его острые грани, так и меня укатали специально обученные сивки… причем гораздо быстрее. Все самое страшное, что только может с вами случится, вы можете себе представить. А что вы можете себе представить, то знают эскулапы из службы травли подчерепных тараканчиков. Интересно, откуда они узнали, что я ненавижу, когда из крана каплет? Вроде, не писал в автобиографиях ничего даже отдаленно похожего на каплефобию (или как там она по латыни зовется). Не писал…

Держали меня не в камере, а в однокомнатной квартирке низшей степени паршивости. И там протекал кран. И я не мог его ни плотно закрыть ни насовсем свернуть. Точнее, свернуть мог, и свернул, но поставили точно такой же кап-капистый. Это час или два, или сутки-двое можно стерпеть. А изо дня в день, неизвестно сколько.. кап-кап… которые, никак нельзя приглушить – тут котелок сорвет. Нет музыки, даже дуроскопа нет, нет книг и собеседника. Кроме психологов, меняющихся как в калейдоскопе, один проникновеннее другого. И вечное кап-кап. Звук именно такой силы, чтобы бьющаяся о раковину кухни вода слышалась в спальне. Кап-кап. Как ни погружайся в собственные мысли от этого кап-капа не избавиться. Пробовал подкладывать мягкое под капель. Мягкое забирали, били линейкой по рукам непослушного мелкого злодея. Пробовал мастерить беруши из подручных средств. Зоркие птицы клесты-клещи прилетали тут же и вытаскивали из ушей неположенное, с их клювами это было сделать просто. Пробовал прятаться в дебрях собственного разума. Но в мысли сильно погружаться нельзя, враз вычислят о каком именно заказном убийстве ты навязчиво думаешь. Кап-кап. Можно ломать пальцы и этим звуком заглушать кап-капель. Только вот сколько у человека пальцев, а сколько секунд в сутках? Кап-кап. С одной стороны душат, когда оставляют в покое, покой мелкому злодею только снится. Потому что кап-кап. С другой стороны, душат на задушевных беседах. Потому что души нет, и посему всё видно, всё прозрачно. Кап-кап. Я не сошел с ума только в следствии отсутствия такового органа.

Одним из главных второстепенных вопросов, которым меня пытали был: "а чего это ты сидел за столом как Будда спокойный, а? Знал, небось, что тебя не грохнут. Потому что ты смертоубийство и организовал". Пришлось им рассказать историю одну из своей бурной и беспутной молодости. Как-то раз мы накурились травы. Занятие никчемное, но тогда мы были молоды и глупы, хотелось в жизни попробовать всё. И вот группа молодых балбесов стоит и дебильно ржет над любой самой тупой шуткой. Движения замедленные, глаза прищуренные, жесты ленивые. И через час или два времени субъективного к нам неспешно приближается молодой чемодан в черном плаще. И один из нас (неважно кто) произносит с оттягом: "Пацаны, это киллер, он сейчас достанет ствол и начнет нас валить", мы хи-хи-ха-хакаем, соглашаемся бессвязными междометиями, мол, точно киллер! гы-гы, дальше ржем – прикольно ведь, киллер. А парниша достает ствол и действительно начинает нас валить одного за другим. Как вы, психоэскулапы, понимаете, я остался в живых. Вот тогда у меня был подспудный шок, не измена или истерика, а именно тихий – размытый канабисом – шок. Да, давно это было. А касаемо недавних событий. Что, люди, которые бежали или кричали, избегли участи им уготованной? По-моему, нет. А я сидел и спокойно глядел как смерть проявляет себя. Так-то вот.

Но мозго-сантехники не сдавались и много-много раз спрашивали и повторяли вопрос и переповторяли и засаживали его как занозу в шерсть обыкновенного разговора о ни-о-чем-погоде. И когда я успокаивался сзади у самого уха вдруг раздавался шепоток:

– Ты нанял киллера? – или мимикрически на него похожее предложение с загогулиной вопросительного знака на конце. Один и тот же смысл скрыть можно под разной формой.

Мои попытки перевести стрелки на Лику – она же тоже жива осталась, к тому же у нее мотив был – не увенчались успехом. Также в пустоту канули мои упоры на логику: ну зачем мне их убивать? Я же на них работал, деньги должен был получить. А теперь с кого получу? Эффект нуль. Ну ясно, они же жалование у государства получают, что им заботы коммерсантские?

И снова – неожиданно! – раскаленные щипцы почему-то не зацепили эпидерму мелкого злодея. Даже наоборот, ко мне допустили посетителя.

– Привет! – улыбается.

– Привет, коли не шутишь.

– Можно с тобой посидеть? – умоляющий взгляд.

– Посиди, раз пришел.

– Мне холодно, – гусиная кожа, клацанье зубами, дрожь подтверждают данное утверждение.

– Понимаю.

Какой никакой а все-таки диалог. Средство избавится от кап-капа. Пусть говорить и приходится не с душевным человечищем Дедом морозом, а с кровавым мальчиком.

– Не узнаешь?

– Я никогда раньше тебя не видел.

– Ты и не мог меня видеть. Я не рожденный… – и он углубляется в виртуальную генеалогию.

– Бывает.

– Ты не сожалеешь?

– Мне не о чем сожалеть. Каждый отвечает за свой базар. Мои плечи не выдержат ответственности за разгребания чужого мусора.

– А за что отвечаю я? – сразил бы несомненно… менее подготовленного человека.

– Это не ко мне.

– А к кому?

– Не знаю.

– Тогда хотя бы согрей меня.

Чадо приближается. Системы мои (пусть будут моими пока, до всеобщего дефолта и разбазаривания собственности компании "я-без-всего-остального") на грани разрушения. Его тельце прижимается ко мне. Мальчик весь в крови и холодный. Он дрожит и не может согреться. Он вытягивает тепло из меня.

– Почему ты не обнимешь меня?

– Без комментариев, – как будто жизнь может обнять смерть.

– Я же твой сын.

– Ну да, конечно.

– Помнишь…

И он называет события из далекого года. Как будто фонариком на чердаке прошлого вспыхивают эпизоды жизни мелкого злодея. Да, действительно, одна девчонка лет десять назад делала аборт и, быть может, даже от меня, но при чем тут…

– Это был я, – его головёнка на моей груди, глаза подернутые розовой (в радуге бывают другие цвета, а?) пленкой, весь кровоточит, словно потеет и самое страшное… похож, не сказать, что на меня (хотя схожесть есть), но вот на нее – точно. Только ведь…

– Конечно, меня нет. Вы сделали за меня выбор. Я был не нужен. Но если бы я родился, сейчас я был бы таким, – детская слеза смыла не построенный счастливый мир, в котором так хорошо было одному мелкому злодею. – Мне так холодно. Мне так холодно, папа.

Я открываю глаза и проваливаюсь в явь. Холодный пот – это метафора, липкий пот – это реальные выделения живого – пока – тела. Кап-кап. Рядом дрожит замерзающий мальчик, очень похожий на нерожденного сына знакомых в некотором роде мне людей; он весь вымазан кровью. Где-то я это уже видел. Вложенный сон. Говорят, если пять раз подряд ты проснешься в собственном сне, то уже не выберешься, настолько далеко отлетишь… туда. Не знаю. У меня больше трех вложений-сновидческих-матрешек ни разу не было. На третий раз просыпаюсь уже в одиночестве. Кап-кап – иногда даже самый раздражающий тебе звук дорог как якорь, не дающий твоей подводной лодке всплыть под огонь вражеского флота по ту сторону ума.

А был еще водолаз. Я наблюдал за этим паучком исподволь, краем глаза, не поворачивая ушных раковин, не показывая вида, что это единственная фигура в окружении меня мире поддерживающая, а не разлагающая – как все остальные. Узнали бы – смели членистоногое безжалостно. Паучок был с характером, не то что у меня. Жил в уголке, терпеливо ждал свою жертву и не жужжал. К тому же не капал – это, пожалуй, было его самое плюсовое качество. И он был независим от… впрочем был он и зависим от… (много явлений, все их обдумывать – думалка заболит, хотя и отвлекает от капанья по бестолковым витиеватым мыслеформам-бирюлькам – весьма хорошо, но… глупостью не забьешь надсадный звук кап-кап). Главное от чего паучок был независим – это, конечно же, факс. Бумажка совсем не трогала паучка, он жил вне сферы ее влияния. Единственный спутник. Не друг, не товарищ, не брат, но все же лучше, чем ничего. Не так мучительно ждать непонятно чего и непонятно сколько кап-капов. Я не расколюсь. Могу сойти с ума и бурчать, пуская слюни: "Шестерки, проклятые шестерки, всё они виноваты, они виноваты все…" и прочую гнать пургу, а могу и тихо сбрендить, и как растение в горшке торчать и поглощать свет, ничего не давая окружающей среде путного взамен, разве что удобрения, впрочем, их безжалостно смоет канализация. Что мы имеем с гуся? С гуся мы пока не имеем добровольного признания, показаний и вообще порывов к сотрудничеству. Во что-то твердое он уперся и ни в какую не колется. Что это? Думаю, щелкунчики в мундирах не решили кроссворда. Ведь так не похожа на негнущийся внутренний стержень, на монолитный фундамент, на нерушимое основание для твердейшего здания "Молчание мелкого злодея" обыкновенная полупрозрачная паутинка.


Паутинка, паутинка,

расскажи как ты живешь?

О чем думаешь, мечтаешь?

тихо мирно окружаешь…

мир ты весь весьма тихонько

от окна и до окна.

Чуть замешкался и вскоре

ты внутри уж оказался.

незаметной паутинки.

Липк – и в кокон ты спеленут,

ручки-ножки не помогут…

Яд разжижит тело мигом

и кефиром ты кровавым

потекешь неспешно в брюшко,

брюшко монстра паука.

Ты не бойся, он же добрый

неумытый осьминогий

И не так уж плохо все же

в паутинке умереть.


Кап-кап! – разбивает мои не стихи вполне реальная проза жизни. И как с этими легионами гвоздей, втыкающихся в броню моего танка… почему-то он стал плюшевый, дружелюбный к вражеским воздействиям, и экипаж, поддавшись вражеской пропаганде, завязал ствол своего бронехода в узел и выкрасил хаки оранжевым в красную крапинку безобразием… как с легионами гвоздей даже не бороться – нет, бороться уже невозможно, хотя бы их куда-то поскладировать, запереть и сжечь?! Хотя, гвозди не горят. Непонятки очередные. Классификация и анализ собственности временно недоступны – подсказывает мне леди-автопилот. Переспать бы с ней.


Кап-Кап!

Ногтями по стеклу

Кап-Кап!

И кровью у виска

Кап-Кап!

Люблю я тишину

Кап-Кап!

Какая же су-ка

Кап-Кап!

что изменяет с ним

Кап-Кап!


Смешное продолжение. Тот же следователь:

– Вы свободны под подписку о невыезде. Распишитесь здесь, здесь и здесь, – тычет пальцем по квадратам и квадранты эти я покрываю своими подписями.

Таким образом я (смешная неопределенность – что это "я"?) расписываюсь в показаниях некоего мелкого злодея, в обязательстве этого же злодея мелкого не покидать территорию города мелкого Москвы (и отмечаться в положенное время), а также подмахиваю прощальную любовную записку, розового цвета и надушенную бананами до невозможности, из которой явствует, что моё сердце обливается кровью, но я вынужден покинуть своего наиненагляднейшего из мелких розовых слоников. Говорят, он сбросился с ближайшего обрыва на камни. И стал розовым блином. Ха-ха, шутка-юмора – плоский розовый слонёнок.


В конторе всё было по другому. И взяли меня бесшумнее (или тише?), и говорили без протокола, и заполнения других бумаженций. Без церемоний. Сразу отвели к Полиграф Полиграфычу. Мужик он хоть и невзрачный, но цепкий, жилистый, может, даже двужильный. Он быстро меня в свою разработку вмонтировал. Под локоток чутко взял, пальчиками своими короткими мои музыкальные сжал и больше уже не отпускал. Третьей или четвертой рукой обхватил грудь и так сдавил, что без его ведома и не вздохнуть стало, языком к щеке прижался, чтоб потоотделение контролировать, в глаза заглянул и своими зрачками мои обхватил. И вопросы стал задавать.

– Это цифра шесть? – показывает мне цифру.

Похожа на шесть, двумя пальцами Полиграф Полиграфыч закрывает часть окружности, так что цифра может быть и такой и сякой.

– Нет.

– Это не цифра шесть?

– Да.

– Это цифра девять? – перевернул шестерку, сейчас она похожа на девятку.

– Нет.

– Это не цифра девять?

– Да.

– Это цифра восемь? – убрал пальцы, сейчас видна восьмерка полностью.

– Нет.

– Это не восьмерка?

– Это знак бесконечность, вставший на попа. Поп, похоже, расстрига.

– Отвечать только да или нет!

Меня бьет током или это слишком высокая энергетика Полиграф Полиграфыча пробивает воздух, нас разделяющий. Запахло озоном.

– Ты заказал Противовсехова? – показывает фото Противовсехова.

– Нет.

– Это Противовсехов?

– Да.

– Ты родился… – называются мои паспортные данные.

– Не знаю. В паспорте так написано. А сам я не помню.

– Только да или нет, неужели не понятно?

– Понятно, то есть да.

– Ты заказал Генерала?

– Нет.

– Это Генерал? – показывает фото неизвестного мне мужика, возможно, даже не служившего в рядах ВС РФ.

– Нет.

– Ты знаешь, кто на этом фото?

– Нет.

– Это шофер Генерала.

– Сколько мелких злодеев помещается на кончике иглы?

– А как ответить на этот вопрос с помощью только да или нет?

– А ты подумай, – Полиграф Полиграфыч улыбается. – Как тьму народу замочить додумался, а на вопрос простой уже мозгов не хватает ответить?

– Мозгов хватает, слов не хватает, – огрызаюсь, пошел-ка бы уважаемый П.П. со своими данетками куда подальше!

– А ты новое придумай. Чисто да. Чистосердечное да. Чистосердечное признание.

– А оно мне надо?

– А куда ты денешься?

– Без комментариев.

И ведь действительно не сдал я ни единого комменса – мне бы в партизаны на полставки.

– Может, чайку? – ага, знаем-знаем, стратегия кнута и пряника.

– Нет.

– Да ты не бойся, сыворотки правды там нет.

– Нету?

– Крепкий чай без сахара, без лимона, без серебряной ложечки.

– А что ж вы время на чаи-гонки тратите, не эффективнее было бы кольнуть сыворотку и все узнать? – учу я жизни того, кто сам может поучить меня.

– А зачем? ты и так мне все расскажешь, правда ведь расскажешь, поделишься со стариком информацией.

– Конечно.

– Отвечай только да или нет, – и Полиграф Полиграфыч улыбается. Лучше бы не улыбался. – А то будет хуже.

И конечно, по хорошему вышло гораздо хуже, чем по плохому. Участие обернулась дьявольской личиной, лучше бы не оборачивалась и вообще не приходило. Не вызывал же!

– Кровавые мальчики не мучают? – а глазища у нее были такие добрые-добрые.

– Нет.

– Точно? – подергивание плеча отпускает бретельку бюстгалтера в свободное падение.

– Никак нет. Они сами мучаются. Все в крови, мерзнут, жуть одним словом.

– Я тебя согрею! – как набухают ее соски, тушите свет, гусары!

– Не надо.

– Я тебя все равно согрею.

– Понял. Ты, наверное, моя нерожденная дочь?

– Нет, но я буду твоей.

Девочка с лицом, обращенным в мое прошлое, начинает на мне елозить, потом ласки доходят до оральности. Такого скользкого минета у меня никогда не было (и, надеюсь, никогда не будет). Девчонке от силы двенадцать, вся в крови и старательно чмокает. Чмок-чмок. А потом дует, как в воздушный шарик. Но презерватива нет и мой член выворачивается наизнанку, врывается внутрь меня. Мы его теряем… Открываю глаза, щурюсь в потолок. Где-то должен здесь сидеть телепат. С добрым утром, голова рассеяная. Меня тоже приветствуют. Ребятки, неужели непонятно, что все мои мысли могут быть направлены только и исключительно на секс. Я не трахался… сколько точно я не трахался? Сейчас бы с Машуткой упасть… сейчас бы с Дашей поваляться, сейчас бы… я представлял и эротику и порнография вместе взятые. Могу кувыркать и с телепатом, ежели она женского пола телепат, пусть даже не красивая, в конец концов наконец, водки можно выпить, а уж потом принять горизонталь и вертикалью догнать ускользающие…

Головастые ребята. Смекнули, что в моей голове только секс и помещается от виска и до виска. Подослали барышню. Да какую. Кровь с пороком – гремучая смесь. Кувыркаемся. Сначала я имею её. Аля программа "В мире животных", хомячки на арене цирка, бесплатное зрелище без хлеба для народа, точнее для сотрудников отдельно взятой конторы (которая, впрочем, опосредовано работает на благо народа и в каком-то смысле сама народ). Потом наоборот, я сваливаюсь в штопор стагнации, она имеет меня, то медленно то быстро, то со страстным царапаньем то с метронометрически правильно выверенным ритмом. Далее меня испивают до дна. У нее есть кнопка выключения?

– А ты никогда не насыщаешься? – это даже не связки говорят, не миндалины, не легкие, наверное, жабрами шепелявлю (устали губы, устали).

– Мне это нравится.

Понял – нимфоманки тоже встречаются в зоопарке жизни человеческой – не дурак чай, способен воспринять. Меня доводят до состояния плюшевого Чебурашки, из которого вынули батарейки. Достигаю степени спокойствия такого сатори, какое не каждый дзен-буддист в своей жизни испробовал. Внутренний диалог остановлен. Никакого ом-м-м… нету никакого ома. Тишина и даже мысли о том, что тишина – нет. Такое за собой замечал раза три в жизни и всегда после обильного секса. Ребятки (или девчатки) телепаты, вы хотели залезть в мою башку? Милости прошу, наслаждайтесь идеальным порядком. Кругом чистота и ни одной грязной или какой другой мыслишки у вас в шнурках не запутается, под ноги не бросится. Пусть и не под ноги, чем вы там меня топчете?

Небесные хляби разверзлись и из них появилась огроменная голова сома. Туловища никакие небеса не могли вместить – настолько большущим был сомище. Усами морда зашевелила и произнесла низким подводным звуком:

– Меня зовут дядюшка Сэм, я могу помочь тебе.

– Да пошел ты, дядюшка, к едрене фене, мне твоя помощь нужна, как собаке третье яйцо.

Уроды всякие во сны пролазить начали. Раньше такого не было. Переворачиваюсь на другой бок и закрываю глаза, чтобы не видеть кровавую девочку, в которую снова превратилась разнузданная нимфоманка из реальности. Сны они такие, чуть дал слабину и веселая кинокомедия тут же превращается в кишечно-полосной ужастик. Контроль должен быть тотальным и ежеминутным, а лучше ежесекундным.

Мужики в серых костюмах меня выпустили, видимо, услуги читающих мысли индивидуумов понадобились на другом участке невидимого фронта, а обычными методами меня разрабатывать то ли было им в лом, то ли просто неинтересно. Выпустили под честное слово. То есть, я обязуюсь не исчезать. И всё – других условий нет. Подписку не взяли, конторе не нужны формальности. С видом шпиона, распродавшего Родину оптом, выхожу на свет белый, водружаю на нос черные стеклышки. Последний раз ладошки шуршат в моей голове и находят только праведный гнев ни в чем не виновного добропорядочного мелкого злодея, ни одной свое ресницей не касающегося заказного убийства. Забыл у них спросить, бывает ли такая болезнь телесная, когда член внутрь заворачивается, или это тараканы в голове шубуршат?


На мотив веселенького джаза в исполнении хулаганской банды:


Я бита стоеросовая, а я утюг чугунный,

мы вместе и вместе навсегда.

К тебе мы приставали, как черные монахи,

Злодейчик, нажми на тормоза!


Бита – стройная стриптизерша с маленькой грудью, в левом соске золотая сережка, еще несколько разбросано по эрогенным зонам, и всё это соблазнительно затянуто в портупею аля Анка пулеметчица, плюс пояс с подвязками и чулками, но без трусиков. Утюг – приземистый толстячок, похожий на Кота Базилио из сказки про Буратино, только без очков, весь одет в что-то унисексовое пластиковое, яркое и аляповатое, ни дать ни взять чудило из детской телепередачи, или раскрашенный дальтоником пупс, забытый ребенком в песочнице. Кожа розо… едрить, других цветов что ли нет?! "Базилио", видимо, не бреется: ни намека на щетину, широкий рот всё время искажает порочная улыбка. Взяли они меня в оборот всерьез и надолго.

– Где деньги, злодей? нам нужны деньги!

– Ребята, я всё отдам, – такой вот я покладистый стал, себя не узнаю.

– И последнюю долю, – заискивающе подмигивает мне бита.

– Какую долю?

– За лодку с ракетами, – уточняет утюг и глумливо улыбается во всю свою пасть.

– Я еще не получил положенный мне куш…

Не успеваю договорить. Снова люди заблуждаются, видят во мне бейсбольный шарик и мятое белью. Бьют и гладят. Гладят и бьют. Не буду тешить фибры садомитов описанием многочисленных и разнообразных пыток. Тем более, что они кончились. Меня спас ослик. Что нехарактерно – серый, а совсем не розовый!

– Привет! – сказал серый ослик с мохнатыми ушами, почему-то от него пахло псиной, но я из деликатности не спросил почему.

– Бить будешь?

– Что ты! как же я тебя ударю? я же не существую.

– Уже хорошо.

– Я пришел спасти тебя!

Гм… поторопился я, оказывается плохо.

– Я твой проводник, я тебя выведу! – вещает с оптимизмом страхового агента серая пахнущая псиной образина ослиная.

– К кому? – я подозрителен.

– В твою жизнь приведу, недоверчивый. Сейчас важно не к кому, а от кого. От биты и утюга. Или ты хочешь остаться?

– Нет, но…

– Ты мне не доверяешь? – ушами шевелит в негодовании.

– А можно доверять ослику, который не существует?

– Только такому и можно. Я же не буду упрямиться и стоять столбом, когда нужно вести поклажу. Но и тебя я не повезу на своем горбу, которого у меня нет в отличии от всяких верблюдов.

– Уж слишком много не… – я архиподозрителен, особенно не доверяю горбатым серым несуществующим ослам, почему-то пахнущим псиной.

– Так обойдись без них.

– Ты будешь мне махать хвостом, или я должен следовать за твоими фосфоресцирующими в темноте ушами?

Даже в бреду надо находить понятные символы и по ним метить территорию на условно безопасную и всю остальную.

– Не юродствуй! – опять "не". – Главное, придерживайся левого края тропы.

– С какой стороны левого?

– Без разницы, они обе левые, как и сама тропа, – ослик начал качать головой как часами-луковицами на цепочке качали гипнотезеры конца девятнадцатого века.

– Пошел ёршиком по извилинам драить. И чего это у тебя вид такой неприглядный? На контрастах работаешь? Умные речи под обыденным соусом, а?

– А на что ты надеялся? Лимузинов на всех не хватает, спецотрядов спасения тоже, и даже простых карет скорой помощи для каждого не запасено. Тебе достался я. Принимай таким, каков есть.

– А что есть? Несуществующий осел с мохнатыми ушами? – я квази архиподозрителен.

– Нравятся? – он стал копытами наглаживать свои уши, и как это ему удается удерживать равновесие на двух задних ногах? Впрочем, для него, наверное, и равновесие – понятие мнимое.

– Не пробовал.

– Кажется, кто-то был недоволен, заметь какой глагол! онечен с обоих концов, обилием не. Или мне кажется?

Я смирился.

– С чем?

У-у-у, и он мои мысли читает, я же в слух не сказал: "я смирился". Становлюсь сверх квази архиподозрительным.

– Уже с твоим присутствием. С тем, что мне придется идти по левой стороне левой дороги неизвестно куда. С тем, что половина существ, которые играют разные роли в кошмаре, практически утопившем меня, нереальны. Но вот с чем я никак не могу смирится, это та вонь, что прет от тебя. Когда ты мылся в последний раз? почему от тебя пахнет псиной?! почему ты не пользуешься несуществующим дезодорантом?!!

– Дурак! это же правая сторона.

Ослик растаял в тумане, а я очутился на мостовой. Ни биты, ни утюга не… А что было? Я выплевывал изо рта розо… иногда, лучше не иметь правильной цветопередачи красок окружающего мира.


Соврал я в очередной раз, не могу избавиться от вредной привычки. Ослика действительно не было. Меня просто… как в плохом театре абсурда меня отпустили. Без причин и без объяснений, возможно, надеялись, что я сам выведу хозяев дуэта "бита и утюг" к сейфу, набитому золотом-бриллиантами. Наивные. Плетусь по мостовой… уже мостовая… а не грунтовка… какая же это мостовая, гладкая уж больно да и колор неподходящий… ага, асфальт. Кажется, полосу темную потихоньку стала сменять более светлая. Не иначе к свету карабкаюсь. Для маленького злодея это не совсем правильное направление. Или…

Не успели еще синяки изменить свой цвет, как я навострил лыжи в банк "Икс-ком". Пробился сквозь частокол охраны и буфер секретарш. Удостоился аудиенции у человека, ставшего преемником Берга. Молодой, амбициозный, прямо акула бизнеса. Выслушал он меня внимательно, кивал, предлагал чай и кофей, почти даже сочувствовал. Потом кликнул по селектору начальника службы безопасности и когда вызванная глыба вошла, сказал:

– Молодой человек, – кивок в мою сторону, – по-видимому, был знаком с Бергом, может быть, они в преферанс вместе играли или еще какие-нибудь панибратские отношения их связывали. Но это не важно, – ладонь пожинает несуществующую рожь над столом. – Сейчас использует светлую память о покойном как средство для шантажа. Утверждает, что наш банк ему должен какие-то деньги. Проводите, пожалуйста, до выхода. И больше его никогда сюда не пускайте.

Глыба нависла надо мной и не моргала. Что-то мне захотелось проведать: "как там самочувствие у Машутки?" и я поднял якоря. Я не сказал "до свидания" – это было бы слишком вежливо, я не сказал "прощайте" – это было бы слишком милостиво. Я промолчал. Это не было сильным поступком, но я слишком мелкий, чтобы менять историю человечества. Каждому своё. Мне бы свою научится менять. К дочери убиенного олигарха, к родственникам Противовсехова, к сослуживцам Генерала и другим траурным лицам – мне так подсказывала интуиция – я не пошел. Посему денег не получил (даже по почте перевода не дожидался). Обиделся на меня золотой теленок, он ко мне со всей душой – факс прислал, а я его по-подлому финкой в брюхо. И еще денег хотел. Так не бывает. Так и не было.

Итого. Секса мне хватило выше либидо, громких звуков – выше наковаленки, света яркого – дальше ультрафиолетовой границы… Значит, для организмы треба чего-то спокойного, и в то же время не тихого, а то, глядишь, до кладбища дойти можно, или до стен желтых. Пиво, что ли выпить полтора литра, иль водки пол? Лучше водки, ее больше войдет. Но не абы какой. Хотелось водки недорогой и родной. Да, ее родимую и буду пить. Только вот с кем? Лучше с другом. Но все мои друзья…

Бойтесь желаний собственных, они исполняются. Рефлексирую: не знаю как бы я со всем этим справился, если бы не приехал друг. С нашей казанской водкой. По мне так все равно какую пить, лишь бы на спирте качественном настоена была и не в цеху паленом вызревала. Однако, если другу приятна патриотическая позиция в данном вопросе, то почему бы и не порадовать человека. Выпили мы тогда много. Ладно еще, что есть поезд "Татарстан", который ходит регулярно и может гостинца подбросить страждущим.

Хотя, я снова соврал. И без друга и без водки я бы особо не кис. Не с чего. Пока жив – улыбаюсь. А там видно будет… Ладошки лишь изредка шуршали в голове и натыкались на сплошь некриминальные мысли среднерусского мелкого злодея. Бабы, водка, тачки, бабки. Наркотиков я не употребляю, ну а то, что ствол на кармане таскаю, так я же его в милицию несу. У меня активная гражданская позиция. Хочу сдать пистолет отвечающим за приемку огнестрельного оружия органам власти. Не верите? Могу записочку показать с сегодняшним числом. Всё путём. Который на тот берег вывел, где Маруся моет белые ноженьки. Присмотрелся и понял: нет, берег еще этот. Территория майи.


К зеркалу подошел мелкий злодей и посмотрел на себя, потом показал сам себе клыки. Не страшно. Привычным движением потянулся к тюбику с зубной пастой; руки дрожали. И снова сжатие мышцами пластмассы выдуло в пространство пузырек. Выдох. Не полетел. Ветер злодейского дыхания погубил тонкий субъект. Форма сдулась, а содержание… жалкий каркас из ячеек потрепыхался как сачок и сник. Сдувшийся мертвый, нет не мертвый просто уже не пузырь. Дальше только рефлексы: выдавить пасту, запихнуть щетку в рот и автомоторика начала выскабливать ряды кальциевых сталактитов и сталагмитов (кроме скалолазов и любителей кроссвордов еще кто-нибудь знает кто из них растет снизу, а кто сверху? – вы? …увлеченный человек или зануда). Несколько чертиков подзуживало:

– Лох, не правильно выбрал свою судьбу! Надо было лечь не на факс, а с факсом… Сейчас бы аки победитель тратил денежки в компании…

– Цыц! – шуганул их мелкий злодей.

Чертики были слишком крупными для такого вялого цыка, им подобный что слону горох или стене дробина.

– Неудачник, здоровья сколько пунктов потерял? Не проберешься на следующий уровень, тут даже вилами на воде водить не треба. И коды не помогут, тем более ты их не знаешь, потому что ты…

– Неудачник!

Холодный душ, конечно, не напалм, но чертей изводит примерно с такой же эффективностью, впрочем, напалма черти могут и не бояться. А вот душа холодного… злодей запрыгал на одной ноге и вытряхнул из уха последнего засевшего там и упорно сопротивлявшегося изгнанию чертяку. Однако вакуум, образованной ритмичными действиями мембраны-ладони из норки хомячка только вытащил, а добила мантра: "Да идите вы все на… я отдыхаю!" которая рогатенького окончательно аннигилировала на данном уровне игры.

Гм… ведьме что ли позвонить, о своем будущем узнать? Нет. Узнаю из него самого.


Захотелось окунуться во что-то доброе и вечное или хотя бы в просто доброе. Но сказки Андерсена были перечитаны недавно, а новый фильм Квентина выйдет у нас только в декабре. А сейчас лето. И я его не посмотрел. Потому что желание пришло не…

вовремя.


И наши курсы совпали. Как два латинских танцора танго мы сблизились. Как два ковбоя из вестернов долго-долго смотрели друг другу в глаза. Добро как всегда победило более слабое добро. Молчание в качестве контрибуции отошло терпеливейшему.

– Я слышала, что ты пытался свалить на меня массовое убийство, – как выгнулась бровь, как растянулись губы в горькой усмешке.

– Ты правильно слышала. Но согласись, если взять из трупов только одного твоего папочку, то мотив к его устранению есть у тебя и совершенно отсутствует у меня, – огрызаюсь, где моя природная вежливость к дамам? Нет чтобы убить или изнасиловать, а я словами колю – вот садюга!

– Ну конечно! Умению стрелки переводить вас в казанских школах учат?

– Ага, – мифы нельзя опровергать, от этого они только становятся сильнее.

– Зато у тебя есть возможность.

– У меня масса возможностей.

– У тебя есть знакомые киллеры.

– У меня масса знакомых киллеров. Так было. Но некоторые переехали на тихие кладбища или безымянные погосты, некоторые далече.

Что-то у меня затылок зачесался. Не иначе где-то сидит телепат и шурует своими щупальцами у меня в голове. Если у вас паранойя, это еще не значит, что за вами не следят.

– Так и будет здесь отношения выяснять или где-нибудь посидим? – вот это уже более по-женски, подумать о комфорте даже во время скандала (пусть пока и тихого – тлеющего).

– А ты не одесситка. Выяснение отношений у них принято обставлять с шумом и помпой так, чтобы весь двор, а лучше вся улица была в курсе.

Мы сели в одно дорогое и с претензиями заведение. Зато мальчики-гарсоны бегали туда-сюда резво и просто-таки облизывали нас-клиентов, впрочем, я задал им вектор движением своих бровей – мол, облизывайте, чертяки, не меня, а Лику. А я и сам водки себе могу плеснуть. Хлоп, хлоп – начали накидываться мы в традициях великорусского пьянства, свинства и прочего гостеприимства (кто без бутылки к нам придет, тот от нее и погибнет етк). Я не покидал территорию трезвости, а Лика почти не пьянела. Нам бы в разведке служить. Да где уж.

– Значит, ты не причем? – маникюрчиком теребит мочку уха. Ба, она сегодня без сережек.

– Послушай, даже если бы я был причем, то ни за что не признался бы тебе, не смотря на отягчающие обстоятельства, вроде нашего обручения или женитьбы. А мы ведь совсем не женаты и даже не обручены, – наливаю еще водки по рюмашкам. – Но я на самом деле не причем.

– Поэтому тебя и выпустили.

– Наверное. Моя свобода находится в руках… – верчу стеклянный бочонок, кручу, доверчивых обмануть хочу, – моей свободы.

– Я хочу тебя, знаешь, ты такой неприкаянный… и в то же время опасный как катана, тебя надо держать сильной и нежной рукой, – дальше ее язык ничего не говорил, потому что отправился в путешествие: обрисовывать изнутри силуэт губ.

– Тебе бы женские романы писать. Типа:


Ее нежные руки схватили

на сеновале сильно

нефритовый

стрежень его…

рукоятки катаны.


Циничная улыбка обняла мои губы. Ее изогнулись в ответной смешливости.

Хлоп, хлоп. И от обжигающей водки наши языки нашли убежище в объятиях друг друга.

"Интересно, а сколько и кому тут надо дать, чтобы…" – это, скорее, мысли, которые не положили на музыку.

Мы достаточно быстро выяснили, что вообще никому ничего не надо давать. Для просто секса (то есть для секса бесплатного – в этом заключалось его простота) нам выделили диванчик комнаты отдыха и попросили не закрывать дверь. Через нее подсматривали все кому не лень. Я и не знал, что на кухне работает такая прорва народу. Лика наслаждалась всем этим необычным изюмом внутри ее в общем-то пресно булочной жизни, а я проходил чистилище (пыжился, но другого сравнения не нашел). Причем наказания я сам себе вынес, как та вдова, что вошла в поговорку и так из нее и не вышла. Только не понятно за что. Мазохизм и мораль тут были явно не причем.

Растрепанные и разгоряченные мы вывались из не такого уж дорогого и явно без претензий заведения. Вовремя. Туда нагрянула то ли налоговая, то ли служба по борьбе с распространением наркотиков. Пару официантов, махающих нам на прощанье платочками, загнали внутрь. А мы добровольно залезли внутрь моего купе.

– Какой глупый у тебя автомобиль, в нем даже компьютера нет, – и ножку на переднюю панель, длинная она все-таки – панель у 500-го мерса, да и ноги у Лики тоже не короткие.

– Зато надежный, почти как телега, – движок завелся с полоборота стартера – а как могло быть иначе? Я же все необходимые ТО моему "мурзику" делаю вовремя.

      Нельзя одновременно игнорировать золотого тельца и надеется на получение денег вдосталь. Что-нибудь одно возможно. А исправно засыпать в свои закрома золотые кружочки и вместе с

этим еще и иметь привилегию смеяться над парнокопытным (или монокопытным?) рогатым… – такое не пройдет. Мне факс в руки, а я его в печку. Логично предположить, что все дела мои пришли в упадок (сие естественно – потому что по закону). Полный такой упадочек – что на него ни положишь, всё падает. Я даже хотел денег занять у Промокашки. И вряд ли бы отдал. Но Промокашки уже не было. Он прыгнул в Лондон. У Сальвадора Дали есть картина, где на женское тело обнаженное прыгают тигры неодетые. Вот так и Промокашка махнул из России (которая вряд ли Европа и не совсем Азия) на запад. И не попрощался. И так он это вовремя исчез, что я снова прокачал вариант: а не засланец ли он был? Но когда узнал, в какую финансовую малину тот затесался (он прислал забавную открытку нам с Машуткой на наш офисный ящик электропочты), сразу понял: Промокашка был по настоящему не героем второго плана в нескольких сериях кина про мелкого злодея. Хлопушка хлопает, дубли дублируются, всё в одном, и это уже было. Так глядишь скоро овса для моего "мерина" не на что будет купить. Но после всего, что со мной приключилось, после тех думок, что я передумал, я уже не мог крутиться в том колесе прозрачном, которое для хомячка заботливо помещает в аквариум хозяйская рука, чтобы животинка не заплыла жирком.

Мне бы тоже рвануться из болота, да прыгнуть. А я чего-то наоборот расслабился: позволял себе лежать минут по двадцать по утрам в кровати. Раньше такое было не возможно в принципе. Раньше как очнусь, разлеплю веки, так сразу бежать в ванную за холодными струйками бодрого душа. А сейчас… медленно открываю глаза… сначала один… потом другой… щурюсь на потолок… а может, исчезнет? неа… не исчез… закрываю глаза… потягиваюсь… (или сворачиваюсь в клубок зародыша…) открываю глаза… сначала один… Тьфу!

Обратно вернуться не могу, будущее уже считаем меня своим прирученным подопытным зверьком, клыкастый мелкий злодей стал анахронизмом давно забытой истории. И еще я немножко запутался в себе. Надо увидеть глаза. Те черные, что могут освятить мой дальнейший путь смыслом. А пока нет смысла, можно и в постели валяться, пока кости не заломит нега. Плоть мелкого злодея мертвела и отваливалась от костей. Клыки выпадали, когти слоились и крошились. Шерсть облезала. Я даже притаранил в спальню дуроскоп и иногда его включал, правда, без звука, но все равно: икону 20 века в святая святых – в логово! – декаденс без апелляций.

Лишь одно действие произвел не лишние. Купил хомячка, накормил. Потом достал иголку из футляра, что пылился многие лета в нижнем ящике стола. Смазал веществом из рядом пылящейся склянки. Уколол грызуна. Тот задергался и издох. Я даже время засечь не успел. Что это со мной, окружающее перестал осознавать? По-тихому выкинул трупик в мусор. А ведь раньше мог придти и устроить бузу: почему продали дохляка? Но сейчас мое существование находится на энергетическом уровне ниже плинтуса.

Невозможность самому найти Леру даже не обсуждалась. Невозможно было это сделать не потому, что не было способов ее найти. В десятимиллионом городе проще простого найти нужного человека даже без координат (имя-фамилия, адрес, телефон), если он, конечно, действительно тебе необходим, как воздух, как кровь. Но мне нельзя было постучаться в её дверь. Она или позвонит, или нет. Но об этом нете не хотелось думать и захлебываться надеждой на его нерождение. Я мог ошибиться глобально: она не была моим проводником ко мне. Но я не мог ошибиться локально: если она – проводник, то она объявится. Обязательно мелькнет. И тут уж от меня будет зависеть: увижу ли именно ее точки темного света среди белой тьмы, поймаю ли именно ее сигнал шепота в грохоте призрачной тишины. Или нет. А в Казани почему-то говорят: "нету". Смешно так: "Нету!" и словно руками разводят. Нету. Но только не в этот раз. Только Бы не в этот раз…

Зал ожидания аэропорта. Большой и просторный. И светлый. И по своему холодно комфортный. Потолок на вас не нависает – до него не доплюнуть, под ногами сухо и не хлюпает грязь. Но настолько большое помещение не обживет и тысяча человек – им это не под силу. Да, барахла своего натащат, а вот уюта не создадут. Здесь можно быть только гостем. Пришел, посидел, и улетел, или пришел, посидел, встретил. Я не делал ни того, ни другого. Просто жил в просторном помещении, которое в данное время почти пустовало. В подобных местах можно делать практически всё и оставаться незамеченным. Сначала ты сидишь и наблюдаешь, отмечая повороты видеокамер, приходы и уходы ожидающих и встречающих. Все заняты собой: кто-то уткнулся в книгу или по десятому разу изучает все то же информационное табло, кто-то давит кнопки банкомата, кто-то жует, кто-то читает, кто-то дремлет. И скорее всего, всем делающим, а значит что-то совершающим, нет ни какого дела до тебя. Да и то право, что ты же не звезда, автографы чай у тебя брать не треба… – тики идут за таками положенной чередой – три часа ожидания и еще двадцать восемь минут и еще пят… ше… пусть будет двадцать секунд. Мы встретились. Не то чтобы это была встреча судьбы, ее можно было вообще не заметить. Но в определенном смысле зал аэропорта был построен именно для того, чтобы мы встретились в нем именно сейчас, то есть вовремя.

Ребенок был четкий. Однозначно – гнида. Одет в чистое, умытый и причесанный, тем не менее мысли его гадкие отражались в глазах, надо было только туда заглянуть. Он прятал их как мог за стеклянным маскировочным стеклом, на котором было ярко намалевано: "хороший мальчик". За данной витриной для зевак, не обладающих видением, скрывался танк, за бронещелями которого хоронился взгляд уже совсемдругой оптики. Вот такой вот человечек ко мне подошел: с наружи плюшевый отличник с безупречной репутацией, изнутри киборг, напичканный извращенными программами. Он долго высматривал что бы тут сделать плохого. Но я его опередил. Не люблю когда зло делают плохо, предпочитаю делать его хорошо. Я не добрый злодей из романтизирующих этот образ книг или – не дай Монтаж! – фильмов, я – мелкий злодей, находящийся в стадии трансформации и потому уже сентиментальный, но все-таки…

На миг я отложил книгу, которую перелистывал, но не читал, ускорился: наклон, режу воздух длинным выпадом, коему позавидовали бы фехтовальщики и завершающее движение открытой ладони, и ладонь стыкуется со лбом гниды. Чпок – есть контакт! Наши кровяные давления выравниваются, теперь можно открывать люки… но мы же пара: космическая станция и челнок. Дальше подействовала сила. Пацаненок отлетел метра на два и проехался по гладкому полу еще с метр и тут же разразился а-о-у! – междометиями хныча-плача. И уволок за собой он в даль свою испачканную на спине майку – пыль он с пола вытер почище полотера, – и шорты тоже малость пылью задетые вскользь с карманами, несшими пустоту. Так велика была его обида, что она и душила и заставляла одновременно: рыдать и орать, негодовать и чувствовать своё полное и окончательное унижение. Его, пакостника и шкодника вот так на месте уничтожили?! Он извергал потоки слез, сравнимые только с пропускной способностью Волжско-камской ГЭС, он завывал на всех частотах, многие из которых не были лицензированы, он хлюпал носом почище вантуса, он взывал к родителям, точнее к маме. Мы все в периоды бессилия обращаемся к более могущественным существам, на первой стадии жизни это чаще всего мама. Ма-ма-ма… завывало чудовище. Четверо любопытствующих зевак, оказавшихся поблизости, следили за удалением гниды. Я пятым поднял брови и сделал невинное лицо, только-только оторвавшегося от интересной книги человека. Чего это случилось с мальчиком, почему он орет и мешает читать роман "Бесы"? Я могу, конечно, одолжить платок или сделать искусственное дыхание, но плачь… гм… а вот уже и утихло. Можно вернуться к чтению.

Фурия или валькирия или обе в одной ворвалась в зал ожидания в сопровождении милиционера. Где она отловила этого стража?

– Кто?! Кто этот… – я много слышал витиеватых выражений, но чтобы так виртуозно обходились без мата. Не иначе она глубоко вежливый человек.

– Вот… хны-гы… вот он! – и перст гниды замыкался на мне.

Поднимаю недоуменные глаза. Полнейшая невозмутимость, праведное недоумение. Чего это? Сучка попыталась вцепиться мне в щеки своим маникюром, но накладные ногти царапнули вскользь обложку "Бесов", книга выдержала натиск. Представитель закона или просто мент решил возложить себе на фуражку еще и голубую каску миротворца, которая, как известно, бывает тяжелее шапки Мономаха.

– Это вы?…

– Да, это я, – подтвердил я очевидное.

– Я не договорил. Это вы сделали?

– Что именно?

– Ударили мальчика?

– Сударь, – сжимаю на груди томик Достоевского, чтобы фамилия автора бросалась в глаза. – Что за произвол? Какого мальчика я ударил?! Я не бью детей вообще, ни мальчиков, ни девочек.

– Он врет, он врет! – скандировала сучка, ей бы в предвыборном штабе работать у кандидатов в депутаты.

– Сударыня, не имею за собой такой привычки – бить детей. Фу, гадость какая!

– Он! Он ударил меня гны-хны! – врал гнида и не краснел.

– Этот мальчик тут действительно упал недавно, но, простите, при чем тут я? – очи к небесам.

– Вы хотите сказать, что не били его? – мент пытался составить мысленный протокол событий, а сие очень трудно сделать без свидетелей.

– Послушайте, я встречаю профессора Мендосова. А рейс из Новосибирска задерживается, можете убедиться в этом, посмотрев на табло (смотрим с ментом на табло). Чтобы скоротать время я погрузился в чтение и оторвался от этой увлекательной, как вы, наверно, заметили, книги только когда вот этот… малыш вдруг заревел и со всех ног куда-то понесся. Что с ним произошло и как я понятие не имею, также у меня нет никаких догадок на этот счет. Может быть, он упал, поскользнувшись. Я сделал такое предположение, быть может, излишне поспешно… – как подобная ахинея похожа на правду. Сумятица, лепет – это жизнь. А выверенные, отточенные фразы, вроде: "бить или не бить" – это театр.

– Да я тебя! – да, настоящая мать должна защищать свое чадо в любых обстоятельствах.

И снова между мной и сучкой встал товарищ сержант и "Бесы". Наших и нейтралов было больше, чем протагонистов не наших идей.

– Документы… ваши… пожалуйста, – мент сдерживал недюжинный напор свирепой мамаши.

– Вот…

Предъявляю. У меня всё с документами в порядке.

– А не может ваш сын ошибаться? Возможно, не этот… гражданин его толкнул? – версии, всё это версии, не имеющие к бытию никакого отношения.

– Мой сын не стал бы врать! – плюется во все стороны негативными эмоциями, ну что за сучка, право слово, что за типаж. Ее бы на картину перенести: "Сабинянки показывает римлянам где раки зимуют".

Я пожимаю плечами на такое голословное выражение. Могу поставить сто мороженных против ни одного мороженного, что он врет так же часто, как дышит.

– Возможно, нам следует обратиться, так сказать, к третейскому оку. К видеокамере наблюдения. На ней, наверное, записывается окружающая обстановка и сей эмоциональный спор… гм… быть может, обретет почву из доказательств.

Мент утирает пот. Сучка бесится. Гнида продолжает плакать. Я выжимаю слезу из "Бесов". Топчемся в наблюдательскую и там после долгих манипуляций с кнопками выясняется, что камера, цитирую: "Ни хрена не засняла, мать её за ногу". Мамой камеры была японская фирма. Что бы эти японцы сделали на подобную рекламацию, харакири или катаной по сусалам? Абсолютно не важно. В общем, улик нет. Или нету улик.

А вот профессора Мендосова я прошляпил. О чем не преминул доложить голубой каске.

– Придется брать такси.

Мент не чувствовал себя виноватым в моих мытарствах и лишь ухмыльнулся, когда я садился в катафалк с шашечками – цены от аэропорта до города даже с рекламными скидками "пол счетчика" безбожные. Но когда мы отъехали, я чисто конкретно объяснил, с применением идиоматических выражений и фени, кого и куда я буду иметь, если меня не довезут докуда мне надобно и всего за… а вот тут уже заматерился таксист. Он оказался крайним. Сам виноват – не фиг зубами щёлкать и встревать в не те моменты не туда. А вот сучка, судя по всему, будет будировать вопрос о снижении звездности на погонах голубой каски и выбивать скипидар для прочистки видеокамер. Попутного беса в помощь!

Чего я добился? Да просто провел время. Не убил, а провел – почувствуйте разницу.


Приклеился к сидению вагона метро. Открываю глаза, закрываю глаза. Свет и темнота. То круги и пятнышки, то лампочки и люди. Рядом девушка присела. Скользкий белый локон вскользь скользит по незагорелой шее (экзамены она что ли сдает, почему игнорирует пляж?). Белое на розовом. Простые краски, простые вещи. Практически реальная, воплощенная в жизнь идеальность. Монада философов обрела плоть для практиков. Ведь живую девчушку, которая тебе понравилась можно трахнуть (может, конечно, и не получиться), а вот монаду трахнуть нельзя. Просыпаюсь. Выгибаю перископ (он у меня гибкий, все же я не подводная лодка). Хотя знаю – миллион против одного, что разочаруюсь тем, что увижу. И точно. За локоном нет ничего. То есть не совсем ничего нет. Есть личико, вполне симпатичное, чтобы увлечь и зажечь, влюбить и женить. В общем, определить чью-то жизнь. Но только для меня за локоном нет ничего ин-те-рес-но-го. Мордашка перечеркивает локон, шейку и идеальность их гармонии. Закрываю глаза. Но в темноте не скрыться – все круги да пятна, у меня не идеальное зрение, примерно минус ноль пять на обоих глазах. Пытаюсь смотреть сквозь ресницы на карту метро, похожую на цветок, и найти на ней точку, где вагончик непрерывно стремится вперед, из А в Б а в нем сидят девушка с локоном и злодей уже практически лишившейся всего своего злодейства. И ресницы и карту видно плохо. Они мешают друг другу. Карте бы отряхнуть пыль и впрыгнуть в глаза, но ресницы блюдут – мимо них хрен проскочишь. Впрочем, какая разница где я сейчас, если я не могу смирится с временем, в котором нахожусь. Оно не моё, мне в нем нечего делать. Оно приматирует и диктует пространству. Я могу поменять окружающее и потратить на это время, есть способы, например очень простой: сесть в метро и крутиться по линиям. Когда тебе никуда не надо, это бессмысленный бег приведет тебя к цели стопроцентно – найдешь глупость и будешь улыбаться. Достиг. Наверное, есть какой-то миг, когда можно выпрыгнуть из этого маршрута в никуда, только я не замечаю его. Не вижу знаков. Вот сообщают о переходе на другую линию, табло с буквицами и значками сообщает: вот там-то есть такие-то магазины, а здесь можно справить нужду. Но для моей нужды момента нет. Не вовремя она себя проявляет. Нужда неудачница. Комплексует, мучается.

Мудрые люди говорят, что в любой истории есть момент, когда можно сказать "нет" (или "да") или промолчать, что может быть расценено как согласие (или нерешительность). Гм… этим мудрецам надо бы поконкретнее формулировать, или я неточно запомнил…


Офис, но это уже не место работы. И похоже, больше не место для секса.

– Я ухожу, – а кто бы, Машутка, сомневался, ты должна была это сделать.

– Правильно. А куда, если не секрет? – это вопрос простой вежливости, а не искреннего интереса.

– Помнишь, – она обратилась ко мне на "ты" – это знак, – я вырезала разное из журналов, подрисовывала. А ты еще над этим глумился? – в ее глазах искорки победительницы, я улыбаюсь и подбадриваю ее к дальнейшему рассказу. – Ну так вот… – пауза необходимая, – меня признали самым модным модельером города!

– Да ну?

– На время, конечно. Но не может же модельер работать секретаршей.

– Никогда такого не было и быть не может! Увольняю тебя с выходным пособием.

Она захватила мою голову в тиски своих ладошек и седлала контрольный поцелуй в лоб. Помаду сейчас делать умеют – я потом посмотрел: совершенно ничего не отпечаталось, никаких следов разврата. Дальше она провела ладошками по своему платью, разглаживая невидимые мне складки и обрисовывая ужасно знакомые мне выпуклости.

– Вот такой вот модельер.

Я выдохнул воздух. Получилось похожим на уф-ф-ф.

– Ах да, тебе еще Лера звонила. Оставила номер.

Я понял: это действительно всё. Мы с Машуткой разошлись гораздо дальше, чем могут отплыть друг от друга в море корабли. Но все-таки между нами встал риф последнего вопроса. Прежде чем уйти насовсем, она спросила:

– А почему ты меня взял? Только из-за внешности?

– Да ты что! Машутка… нет, конечно, и из-за нее тоже. Но я же плохой, а ты душевная, вот чудовище и потянулась к свету белому, к красоте и доброте… – мог бы я сказать, а сказал совсем другое:

– Какая внешность, Машутка, только из-за волос.

– Сволочь!

– Местами.

И хлопнула дверь. И наши траверзы с Машуткой больше не совпадали. Пусть я и не морской волк (или волчонок), но некоторые термины шпангоутского характера в башке засели крепко – а все детство, со своей патологической страстью у мальчишек к бригантинам и прочим парусникам.


Смотрю в окно. Часами. Пытаюсь определить: есть ли в занавесе дырки. В театре ведь так бывает: моль проест, или из пистолета выстрелят в дурного актера, или актер пьяный не по роле, а по жизни, бычком прожжет. В театре всякое бывает. И в жизни должно нечто похожее иметься. Но занавес жизненный так серьезно сделан, что незаметен – как ни присматривайся! Машинки туда-сюда шустрят, пешеходы помедленнее чапают, но тоже сюда-туда. Настолько схема ловко отработана, что и не понять: где начало, где конец декорации. А ведь они есть. Не могут не быть. Иначе нелепо. Но как только я ни всматривался, как ни замедлял дыхание, как ни ловил зрачками щели между нарисованными складками, так и не смог раскусить занавес. И еще я пытался найти себя в ребусе. Когда мой выход? Где тот момент и те слова, что я должен произнести. Чтобы было вовремя (не раньше и не позже!) И кому? И для кого? Ну не для себя же. Ибо нелепо. Столько раз я мог в последней истории всё бросить и что-то найти там, за занавесом. Но ведь не этого от меня хотели. Ибо нелепо. Оконное стекло темнело и превращалось в зеркало. И я видел в нем глаза. Не те глаза. Эту плоть надо было сорвать, как в известном фильме машина сдирает с себя кожу как бы человеческую, чтобы показать свою ложность. Но стриптиз танцуют для кого-то. Рассечь, рассечь себя и выбраться. Или полоснуть по занавесу. Только где он и с какой стороны по отношению к нему я? На меня смотрели глаза и в них не было ответа. Нелепо. Труп мелкого злодея улыбнулся сам себе. И выбил стекло. Двумя ударами, ибо двойной стеклопакет требовал двойного усилия. И ветер растрепал волосы, и пахнуло выхлопными газами, но мысли лишь заострились и пробили виски. Я ни хрена не знаю! Не знаю даже того, насколько именно хреново не знаю того, что ни хрена не знаю! По телефону не звонил и стекла не вставил. А кровь высохла сама. Насколько все же мы теплокровные совершеннее неорганики, мы что-то можем с собой сделать. Опускаю горизонт до асфальта, там блестят осколки, и ни одного живого взгляда, способного отразить мой, ответить сигналом помощи, на сигнал бедствия. Я открыл ящик и проверил содержимое. И переложил. Завтра. Или-или. Или оно мне пригодится, или я пригожусь ему. Или опять буду слушать тишину и смотреть на занавес. Ведь для укола необходима решимость, а для решимости воля, а где ее взять, если прежней злодейской уж нет, а новая еще не родилась, не сделала ни одного вздоха, еще не агукает, зараза. Но колыбелька для нее есть – бумажка с цифирьками. Как все же человеку трудно без бумажки, и как только мы жили в раю, без письменности? Золотой век без документа с печатью, подтверждающего, что век золотой. Нелепо. А я? От одной бумаженции сбежал и не принял ее в гости, другую боюсь принять. Цифры на бумажке написаны красивым почерком и он отразился в моем мозгу и выжег извилины. Номер я запомнил. Но когда мой номер на арене цирка?

Есть такие магазины, типа "художник". Никогда в них не захожу.

– Ух ты! собольи кисточки… – она вертела в руках подарок. Мой последний подарок сумасшедше-неземной и этим прекрасной художнице. – Спасибо!

Она чмокнула меня в щеку. Как будто я был ее отцом. Какие-то слишком моральные мысли лезут в голову. И как коробит губы фальшь. Но о ней чуть позже, не сейчас.

– Доброе в кавычках зло покидает тебя. Придется довольствоваться одной стороной силы. Но я думаю, справишься.

А вот это уже настоящие объятия любовников, которые никогда больше не увидятся.

За нами не подглядывают сценаристы комедии положений. Нет? Смешно. Или это их нелепая недоработка?

Как все непохоже и одинаково. С Машуткой мы как сувениры. Взаимные сувениры друг друга. Каждый купил себе приглянувшееся и некоторое время таскал. Всегда можно было выкинуть. Это грубо звучит, но это так. Она была моим приобретением (обратное тоже верно, но пусть Машутка подбирает свои слова для описания в дневнике). Она моя свободная рабыня. Я знал: она в любой день может без предупреждение не придти. И всё. Я знал: в любую секунду могу не явиться на работу и исчезнуть. Без каких-либо предварительных звонков. И всё. А с Дашей… мы тянулись друг к другу и пробивали какие-то свои закостенелые оболочки и рвали ткань пространства, сжимали время, изменяли мир и… не смогли стать единым. Почему? Потому что были разными частями детской головоломки (наверное – или я так думаю). Или слишком взрослыми, чтобы вставить пазл не на свое место. Она ведь никогда не изменяла своему. Да, да, даже когда проводила ночи со мной. Нет, это он – идиот! – изменял ей своим недоверием, оскорблял грубостью, унижал пренебрежением, обижал холодностью. Ей нужно было отогреться где-нибудь и зло в своей малости подпускало хрупкое добро к себе, чтобы созерцать несвое и посему интересное. И тем не менее была между нами какая-то фальшь. Причем с самого начала и до самого конца. Что-то, что резало плоть души и душило горло. Мы не выросли в одно. Может быть, потому что ей было предназначено быть с ним. Может быть, потому что я не смог превратиться в того самого. Странно, мы как чокнутые носимся с мифом Платона о двух половинках и отторгаем эту страшную для нас историю. Ведь она страшна приговором. Ты не можешь жить один. А если не получается найти? И жить со второй половинкой себя. Что тогда? Цинизм, смешки и гогот в след удачливых парочек и смакования их расставаний. Ага, и они тоже не смогли! Уже легче, а потом выдавливаешь из себя холод: "Прощай, я не люблю тебя" – или – "Здравствуй, хоть я и не люблю тебя". Остается только рассуждать: а может быть, всё совсем не так. И нет той самой половины.

Вот и у нас с Дашей было не так. С Машуткой я был свободен. С Дашей всегда зажат тисками роли, которой не понимал до конца, возможно, её вообще невозможно было понять, только играть, только мучаться без репетиций, в прямом эфире, без дублей, всегда выходя в кадр вовремя. Можно укрыться пледом и сосать безтабачную трубку и смотреть на пламя в камине и рассуждать, что:


обогатились опытом бесценным,

за время связи роковой,

и годы минули блаженно,

и дети выросли без нас.


В принципе можно, но это виртуальная история. А вот расставание было реальным. И губы мои коробила фальшь. Я так был благодарен всем, кто участвовал в направлении маленького злодея к светлому существу Даше. И уж конечно ей во сто крат нежнее хотел протянуть те невидимые отростки, что зовутся легкими энергиями или астральными оболочками. Но стоял столбом, улыбался и начитывал текст. Не моего сценария, который был гораздо роднее мелкому злодею, чем всё, что бы он мог сам написать. Тут бы эпизод обрубить или музычку фоном погромче. Но обрыв длился и длился и длился, пока терзаниями и плохой игрой в чинном расставание "некто" не был удовлетворен. И где та шапка, в которую благодарная публика кидала свои гроши?

А что там на втором плане. Ух ты, неужели тоже разрушение? Не иначе век созидания еще не настал. Сосед с низу Афанасий был толст и добр. Иногда мы с ним сталкивались на лестнице – он выводил своего живчика эрделя на прогулку, чтобы тот просрался и не гадил дома, а я принципиально (по совету Шмеля) не пользовался лифтом и посему часто мерил шагами пары ступенек. Мы не здоровались – такова была традиция. Мы при каждой встрече выплескивали в коротких ёмких фразах все, что случилось с каждым, плюс делились житейскими мудростями, я их подмечал меньше, он – больше, это естественно: при жене, детишках и куче других домашних животных многое понимаешь быстрее. Ну например, про голод он выражался так: "Когда место пышногрудых блондинок в моем сознании занимают пельмени – значит пора домой отведать горяченького". Жена у Афанасия была маленькая, спортивная черненькая Гульнара, в которой было много намешано кровей и все они были южными. Может, потому то его так и тянуло к блондинкам, но он не изменял, по крайней мере, мне об его походах на лево ничего не известно. И очень быстро Гулю сжег рак. Бывают смерти предсказуемые: смотришь на человека и видно – скоро откинется. А тут – такая она была заводная и энергичная а вот – пшить – несколько месяцев и всё. И дальше двоих детей воспитывал уже один Афанасий. Бывало, с ним мы принимали на грудь совместно. После смерти Гули – чаще. Но не регулярно, Афанасий не спивался. Но… как-то в подпитии он не там переходил дорогу. А можно сказать и по другому: кое-кому не надо было так гнать. Блатных водил в первопрестольной как грязи. Чуть выбился – уже козырные номера на точку лепят и мигалки оборудуют. Чтобы быстрее улицы рассекать. Пьяному море по колено, но если на неглубокой мостовой мимо течет речушка со скоростью за что километров в час, то на ней запросто можно и до Стикса добраться. И вот уже двух сирот вместе с эрделем увозят родственники. Куда-то далеко и надолго…

Верчу в пальцах бумажку с номером. Помню их наизусть, но так надежнее. И все-таки уверенности нет. Непохоже, что за этими цифрами скрывалась она. Целый человек, целый мир, вот за этим клочком бумаги, сильно мятом от частого разворачивания и бережного теребения. Но. Смешно даже думать: звонить или нет. После всего что случилось, этот клочок бумаги и цифирьки – единственное, что может выкупить ту кипу глупости, что я наворотил с помощью…

Клик, клик, клик – клавиши нажимаются об пальцы. Да, мелкий злодей не позвонил бы сам. Но трансформация уже брала своё.

– … – нечто похожее на "да", возможно, это действительно то самое "да", после тысячи и одного нета, которым я потчевал факс?

– Привет, это я.

– Плохо слышно!

– Я говорю: привет, это я! – ору в трубку, мечусь по комнате, пытаясь отыскать место уверенного приема.

– Приезжай к крематорию прямо сейчас.

– К какому? – перебираю в памяти цивильные морги.

– Новый клуб на…

Мозг записывает адрес, а ноги уже несут. Недалеко. Через двадцать пять минут лихого вождения подруливаю к клубу. Она стоит в группке такого же юного молодняка (смотрю на них с высоты своей тридцать одной весны – высоковато). Увидела. Машет приветственно. А ведь она могла и не понять: кто ей звонил – как дернулось сердце – мысли, зачем вам испытывать сердце сейчас? Что-то ломается в мелком злодеи. В очередной раз пальцы срывают личину и ошметки старой кожи остаются в прошлом. Скоро матрешка станет неделимой. Рыкнуть бы в пространство, да кожа на губах еще не обсохла. Выхожу. Мы обнимаемся и я кружу ее.

– Слушай, забери меня отсюда, – она немножко хмельная, немножко веселая, и ей куда-то надо. Этого так много!

– А в клуб не пойдем?

– Я уже там отработала.

– М-м-м… – не понимаю я понятное.

– Ты же уедешь?

– Куда это?

– Ну после того, что было. Ты же уедешь? – глядя в эти бездонные глазища я все-таки могу произнести "нет". Только вот зачем? Чтобы проверить себя. Спасибо, уже шпагатами тело истомил, заморочками ум завел за разум, и фибры души конкретно продул.

– Конечно, уеду.

– Возьмешь меня с собой?

– Легко.

"Мерс" послушно тронулся с места. Лера помахала компании. Некоторые искренне ответили взаимности, большинство манерно еле-еле пошевелило верхними конечностями. Среди молодежи модна нынче томность – мол, все наркотики кушали и девственность имели во всех позах… впрочем, чего это я? Каждому свое. И мы поехали…

– Куда поедем? – чего это я хриплю, или это мой новый голос?

– Айда сначала в Казань (сначала в Казань – музыка). Я, кстати тоже оттуда (а где еще могла родиться девчонка с такими глазами?). Устроим праздник для друзей и попрощаемся, а потом…

– Видно будет.

– Точно.

Не знаю правильно ли я свернул по жизни, но то, что сделал это вовремя – точно.

Но не так просто проехать из тьмы к свету. В мир, где люди счастливы, где есть любовь, семья и путь без насилия. Где люди не убивают друг друга. В сказку всегда надо прорываться через терновник. И не важно как он выглядит, пусть даже колючки его частокола выглядят как пушинки шмеля. Мы остановились на заправке, ну и перекусить заодно. Тут-то он и появился, как чертик из коробочки. Я сам такой и знаю что почем. Фактор неожиданности.

– Привет, – Шмель улыбался.

Говорят, что он выбрал себе такое прозвище потому что с точки зрения современной аэродинамики вообще не понятно, как шмели летают, но то, что шмели летают – знает даже ребенок. Вот в этом и прелесть: этого не должно быть, но это есть. Почти как смерть непонятное. Хорошее прозвище для убийцы.

– Наверное, ты пришел не просто так, – между нами была разница: он меня мог убить в любой момент, а я его, только если бы он лопухнулся. Но киллеры такого уровня не расслабляются до состояния беззащитности обыденного растения "лопух обыкновенный".

– Так точно. Знаешь, может выйдем на воздух?

– Только что об этом подумал, – я обратился к Лере: – Буквально на бишь секунд удалюсь.

– Удачи, – слегка напряженно пожелала она мне, видимо, почувствовала, что это будет не просто разговор о погоде. Действительно, чего это слова перетирать о климате? Итак всё ясно: лето, жарко, дождя нет. Загорай и купайся не хочу!

Двадцатью саженями на восток. Ельник.

– Наверное, ты уже понял зачем я тут нарисовался. Если заглянуть в будущее, то меня ждет там одно задание, – он говорит спокойно, без позы, без жестикуляции и излишней мимики, просто сочувственно, и губы его складываются в короткий выдох: – Ты. Вроде бы ты никому ничего не должен. Но слишком много ниточек оборвалось на тебе и тебя решили тоже оборвать. На всякий случай.

– Уже подписал контракт? – этот вопрос даже не для проформы, а для формы для проформы.

– Нет еще, иначе бы мы не болтали. Только тебе не доехать до Казани. Уже завтра тебя закажут.

– У меня есть некоторое имущество. Если продать быстро, то кусков на двести потянет. Можно купить за это отсрочку. Мне много не надо, – я не умоляю, но явно прошу. Сие крайне не по-понятиям. Но я ведь и не конкретный злодей, а скорее абстрактный неразбери-пойми-кто.

– Бумаги необходимые при тебе?

– Конечно.

– Тогда пошли. Кстати, у тебя шнурок развязался.

Если это шутка, то несмешная… но ведь он не будет так шутить, чтобы меня кончить. Он может кончить меня и так… тем более, что не может он знать о нас с ведьмой… и значит, про шнурок. А я не могу никак его достать. Сейчас. Так что посмотрю я на шнурок или не посмотрю… Гм… а ведь действительно развязался. Вот так смотришь за вещами, заботишься, а они предают в самый-самый пиковый моментище… но некоторые надежны. Простые вещи. Как игла с ядом кураре.

Двадцатью саженями на запад. Без ельника.

– Я вернулся, – широко и глупо улыбаюсь.

– Это ведь не был твой друг.

– Точно. Так знакомый враг. Бывает.

Мы покушали и тронулись в путь. Но…

Надо было кое-что оставить за плечами. Лишние летом лыжи. В их роли выступает труп Шмеля. Нельзя доверять профессионалам. Они делают дело, заключают контракты, разрывают их, живут по кодексам чести и нарушают их. Не угадаешь. А шнурки – это знак, как ни крути. Ну ведьма, ну человечище. Так… в Казань на приметном "мерсе" мы не попадем. Придется бросить и ехать автостопом. Алга!

– Ты не против, если дальше мы поедем стопом?

– Конечно, нет, даже прикольно. А то как-то пафосно, хотя тачка у тебя дружелюбная…

Да, так "мурзик" еще никто не называл, он аж замурлыкал. Ласковое слово даже телеге приятно.

Ночь. Лесная дорога. Лера ждет на шоссе. А мне нужно всего-то десять минут. Открываю багажник. Снимаю с себя груз – цепочку с двумя черными титановыми пластинками, а на них вязь кириллицы и арабских цифирик (данные по мелкому злодею: как зовут, группа крови и т.д.). Аккуратно вешаю на шею Шмеля сей медальон. Руки его накрываю грелкой. Не с целью согреть – когда бензин загорится резина проглотит человеческую кожу, а с ней и отпечатки. Вторую грелочку – на лицо (по уму, еще и от зубов надо избавиться, но некогда). Бензин булькает из канистры в багажник. Сверк – пламя высекается колесиком о кремний и зажигалка падает в аквариум… в террариум… в крематорий для насекомых. Мою спину подсвечивают отблески урчащего пламени. И никакого хлоп, или бум, или шабах-бабах – взрыва не было. Хорошая все-таки машина Mercedes, может, потому что название красивое. Или наоборот: иногда тени отбрасывают вещи (кто-то из наших сказал, из тех, кого не печатали при жизни).

Снова я вру. Тот хомячок, на котором я испытывал яд, умер не от первого укола. Старая отрава потеряла от времени свои свойства. Пришлось мне добывать свежее мгновенное умертвие, у которого срок годности не вышел. И только со второго укола хомячок издох. А потом я произвел некие манипуляция с колпачком от ручки "паркер". И стрелочка обрела наконечник. И когда я подписывал документы, делающими Шмеля владельцем недвижимого и движимого… стрелочка отделилась и рванулась к цели, зажатая моими пальцами. Но вот что значит воин – он мне успел-таки один удар нанести. Я его сложно доставал: яд, упаковка, укол исподтишка, а он меня чуть не уделал простой открытой ладонью. Однако первому встречному и даже совсем не первому встречному, а наоборот – очень надежному и проверенному моими и не моими заданиями убийце, я свое адамово яблоко не отдам.

Кстати, как я оттранспортировал труп Шмеля в багажник? На руках через ельник? Да нет, всё проще. Как в анекдоте про чукчу и русского, где они пошли на охоту, разозлили медведя, а потом от него бежали, бежали… и русский подумал: "Чего это мы бежим, ружья же есть?" и медведя застрелил, а чукча сказал: "Ну ты и дурак, теперь до деревни мы его на руках тащить будем, да?" Когда идете в разрез с законами и обычаями, главное, чтобы на вас не смотрели. А чего на вас смотреть, если вы разложили с приятелем на багажнике бумажки и чего-то там чиркаете пусть даже и ручкой "Паркер". Скукотища. А потом незаметное тра-ля-ля-ля и сразу после него простое раз-два-три: открыли багажник, положили туда шмеля, закрыли багажник. Можете перевести дух, собрать бумажки и помассировать адамово яблоко, едва не разбитое во время незаметного действия "тра-ля-ля-ля". Да и вообще вопрос о транспортировке – был совсем некстати.

В Казань стопом – такого из заинтересованных моими передвижениями лиц не ждет никто. Если будут считать меня живым – тогда решат: махну куда угодно, но только не на историческую родину, где точно будут искать (а значит, если и будут искать, то рутинно). Если поверят в смерть – тут уж не до дальнейших поисков. А в Солнечном городе наш с Лерой десант не будет задерживаться, операцию проведем предельно быстро. На баню и преферанс срока командировки не хватит, только-только на короткий визит к другу. Друзьям можно доверить свою судьбу, особенно, если их помощь проста и не сводится к риску для жизни. Подумаешь, переправить на военном самолете пару молодых людей в дальневосточный военный округ. Для человека, имеющего завязки в авиационных частях, сие не обременительно. А там – за тысячами верст от Солнеграда – граница с полосатыми столбиками. И совсем другая жизнь, и в то же время та же. Наша. Я посмотрел на часы. Дешевая электроника показывала отсебятину – ночь на дворе, а палочки на экране затемняют светлое 18:20. Какая-то цитата вертится. "Если двое или трое собраны в моё имя там…" но в эту технологию надо верить, чтобы она работала. Тогда, наверное, и узнаешь, что ждет там. На следующей странице. Пусть даже и факса.

Моторы взревели и шасси оторвались от бетонки. Мы в самолете; забрались в какие-то сетки и притулились как два птенца в гнезде, которое эвакуируют. Сидений не предусмотрено для беглецов на борту такого-то планового рейса летчиков с погонами. Мы вне плана. Рев сменился гудением – набрали высоту. Разговаривать невозможно. Но молчали не поэтому. Мы просто молчали. Она обнимала меня, и косила черным глазом и улыбалась. Я ерошил ей волосы, и улыбался и уже не был мелким злодеем. Я потерял весь свой старый мир, всего себя, проиграл битву с факсом (потому что в ней невозможно было победить, можно было только сгореть вместе с этой бумажкой) и обрел нечто большее. Или меньшее. В свое время ведьма посмотрела на мои руки, ей почему-то всегда важно было какие у человека – особенно у мужчины – руки, и сказала, что я окольцован. Тогда я подумал, что она ошиблась, ведь я не был женат (а другие кольца-перстни никогда не носил в принципе – ну не моё это). Да и не собирался вступать в "законный и до самой смерти" союз. А сейчас на моем пальце светится кругляк. И это, конечно, пройдет, но… Когда я смотрю в глаза Леры, я не могу анализировать бытиё бабочки, которой казалось, что она мелкий злодей. Делайте это сами. Теперь уже сами. Можно даже прямо сейчас, когда…


Оглавление

  • Когда
  • факс
  • приходит
  • не
  • вовремя.