Против течения [Лариса Олеговна Шкатула] (fb2) читать онлайн

Глава первая

Родители выдали меня замуж в восемнадцать лет.

Нет-нет, моя история вполне современная, если учесть, что произошло

сие эпохальное событие…

Как раз четверть века назад.

И при этом, я ничуть не возражала.

Просто в один прекрасный день мама мне сказала:

– Юлюшка, – мое имя Юлиана, – Юлюшка, к тебе хочет посвататься один очень приличный молодой человек.

У меня сердце ёкнуло. Несмотря на то, что я училась в университете, имела много подруг, ходила с ними на дискотеки и выслушивала уйму всяких разных историй про то и про это, жизненного опыта у меня было – так, кот наплакал.

Совсем немножко, но зато получен он был в таком, я бы сказала, ударном темпе, что я с трудом устояла на ногах. После некоего приключившегося со мной события. При этом не просто приобрела горький опыт, но ещё панически испугалась, будто ребенок, впервые коснувшийся языков пламени и почувствовавший настоящую боль.

Прежде об этом – о том, что «пламя» жжётся – я знала только из рассказов моих подруг. С двумя я общалась достаточно плотно, чтобы день за днем слушать истории, приключавшиеся с ними или те, что ходили по университету на манер легенд. Они могли начинаться так: «Девчонка с факультета восточных языков влюбилась в парня из политеха. А они там вообще все бесбашенные… Инженеры, блин!..» и следовал душещипательный рассказ о том, как наивная неиспорченная девчонка поверила парню и пошла к нему на квартиру, хотя он предлагал всего лишь кофе попить, и клялся-божился, что пальцем её не тронет…

Уже то, что до первого курса института многие девушки успевали пройти суровую школу жизни, а я только открывала свои прекрасные глаза, говорило о моем крайнем инфантилизме, но я не видела в этом ничего плохого. Скорее всего, я просто не хотела взрослеть. Как пресловутый Питер Пенн. Я понимала, что во взрослом мире совсем другой лес и совсем другая плата за прогулки по нему.

Поначалу судьба меня хранила. Согласитесь, одно дело слушать рассказы, ахать и вздрагивать, и совсем другое – испытать что-то взрослое самой. Я не попадала в дурные компании, мне никто не предлагал попробовать наркотики, и никто из мужчин не пытался применить ко мне силу.

Но вечно так продолжаться не могло…

Я потянулась за расческой и взглянула на фотографию юной девушки, стоявшей в обнимку с тоненькой березкой – именно так, по замыслу одной из моих подруг, должна была выглядеть сама невинность. Чистая как березка и с доверчивостью во взоре. Юлиана Ивашова, восемнадцать лет. Кстати, именно с этой моей фотографии у однокурсницы Лилии началась карьера фотографа, а моё фото напечатали на обложке журнала «Женщина в современном мире».

Для современников это звучит смешно. Может даже, сейчас трудно найти столь наивную девушку в период совершеннолетия. А тогда, двадцать пять лет назад, они ещё встречались.

Для бродящих вокруг таких овечек опытных волчищ, наверное, было весьма заманчиво подкрадываться к ним поближе, потому и сами волчищи были снабжены хитроумными наборами всякой десантной маскировки, принимаемой доверчивыми девушками за белый камзол принца. Чтобы соблазнить понравившуюся овечку, волк должен был предпринимать немало усилий.

Думаю, сейчас нет в этом необходимости. Имеется в виду, в долгом ухаживании…Сейчас, и сами девушки посмеиваются, рассказывают, мол, те, которые ждут принца на белом коне, получили сообщение: конь сдох, иду пешком…

Неужели ТОТ случай так меня напугал? Я больше не хотела рисковать, подозревая, что юная девушка чересчур уязвима, чтобы чувствовать себя свободной от жестокостей мира. Тогда я себе в этом не признавалась. И потому стала убеждать себя, что здорово обскачу своих подруг, выйдя замуж. Ведь никому из них пока никто не делал предложения, а мне, выходит, уже сделали!

Этой эйфорией я чуть ли не захлебывалась: выйду замуж! И буду защищена ото всяких напастей. Муж – это каменная стена, что-то вроде великой китайской стены, за которой меня не достанет неприятель! В серой маскировочной шкуре.

И нисколько не удивлялась тому, что якобы со всех сторон положительный молодой человек вдруг захотел ко мне посвататься. Он меня где-то увидел? Что-то обо мне хорошее услышал? Но от кого? И почему не подошел ко мне сам, а пользуется таким первобытным способом? Ещё бы сваху прислал!

Выйти за него замуж… Я не задумывалась, как это действо выглядит: вот так взять и круто изменить свою жизнь. Наоборот душа моя прямо пела: это здорово! Это здорово! Это очень, очень хорошо!

А чего хорошего-то? Мне предлагали мужа, который тоже чего-то побаивался. Ошибиться, например, выбрать в жёны «не ту», и через друзей своих родителей узнавал, где растёт-цветёт для него девушка, полная всяческих добродетелей? Чтобы наверняка.

Если разобраться, не так уж в душе моей было благообразно и радостно, там внутри меня некоторое время всё-таки жил, шевелился и ворочался червячок-вопрос, – он ощущался материальным и очень неудобным, и на него я старалась не отвечать: так ли нужно мне это? Может, всё-таки самой попробовать?

Потом я задавила этого червяка тем самым наигранным оптимизмом: конечно, нужно! Это как раз то, что мне необходимо, то, что меня спасёт… От кого? Да от самой себя. От жизни, полной опасностей для невинной девушки.

И вообще, найти выход в супружестве я думала гораздо раньше, чем родители предложили мне это. После того испугавшего меня случая вначале я подумала, вот он выход: муж! А потом принялась себя убеждать, что и замужем меня может ждать всё, что угодно, так что, скорее всего, я никогда не соглашусь на брак. Такая вот я противоречивая!

Большинство окружавших меня девушек казались мне намного красивее, стройнее и вообще интереснее, чем я. Но они жили себе поживали и ни о чем не беспокоились. Меня же мой страх заставил суетиться. И оправдание у меня теперь было железобетонное: зато ни к кому из них ещё не сватались.

Благодаря сватовству выходило, что я лучше всех остальных красавиц, потому что ни у кого из моих знакомых девушек никто не просил руки и сердца через родителей. Это же романтично. Как в прошлом веке!

Понятия не имея, что за человек мой жених, и сколько ему лет, я уже была согласна совершить с ним волшебное действо под названием замужество. Оно было так кстати, именно его мне не хватало. Как мне казалось…

Почему я ничего не разузнавала о будущем муже? Потому, что была уверена: мои родители и без меня всё о нём уже знают. Иначе моя мама так бы не возбудилась. Я даже мысленно передразнила ее: «Юлюшка, к тебе хочет посвататься…» Слово-то какое – посвататься!

Может, ей обо всем рассказала одна из подруг? В смысле, кто таков мой предполагаемый жених. В то время у нас не было не то, что детективных агентств, а даже агентств брачных. По крайней мере, мы о таких не знали. Всё происходило как-то само собой: молодые люди знакомились, встречались, семьи образовывались…

Мой жених наверняка был из хорошей семьи. Внешностью тоже неплох. Хотя мама любила повторять, что для мужчины внешность – не главное. Но уж за явного урода она бы никогда меня выдавать не стала. Сейчас вспоминаю и смеюсь, каким образом я сама себя успокаивала!

Родители всегда знали, что для меня лучше, и я с ними не спорила, потому что их диктат ничего во мне не ломал. Они знали, чего я люблю, чего не люблю, и принимали как должное, что у людей разные вкусы. Мне ничего не пытались навязать против воли, вот почему я им верила.

Конечно, папа с мамой не могли полностью защитить меня от внешнего мира, не подстелили соломки на пути, где я делала первые самостоятельные шаги. Я чуть было не расшиблась, поскользнувшись на скользком льду обманчивых представлений… Такая юная, чистая, доверчивая, я не была готова сражаться с сильным полом, а уж тем более побеждать в этом сражении.

Мои умные и заботливые родители! Им тоже повезло с дочерью. Я знала, что никто бы из моих подруг на свадьбу неизвестно с кем не согласился. Они стали бы утверждать, что сами способны позаботиться о себе. Стали бы ссориться с родными, спорить, чего-то там требовать. Ждать… любви!

Но это так глупо, думала я, ведь родители меня содержали. Покупали одежду, давали деньги на карманные расходы. Я просто не имела права ссориться с ними. Да и зачем? После свадьбы они и так теряли право руководить моей дальнейшей жизнью. Тогда чего бы мне портить с ними отношения и чего-то там доказывать, когда нам вместе жить осталось – всего ничего? Ведь, и в этом я тоже не сомневалась, у жениха наверняка есть своё жильё. Или у его родителей достаточно большой дом, чтобы молодая семья жила в нём, никого не стесняя и имея возможность уединиться.

Я ничуть не кокетничала. В отличие от своих сверстников вполне понимая, что по жизни я пока – никто. Так, лягушачий головастик. Но через четыре года мне предстояло закончить институт – кстати, как сообщила мама, мой будущий муж не возражал против того, чтобы дать мне время, получить высшее образование и не заговаривать о детях в ближайшие четыре года. По-моему, только за это его стоило уважать. Как и родители, он не требовал от меня ничего особенного. Никаких жертв.

Между прочим, мои знакомые девчонки, – я близко приятельствовала с двоими, – вскоре после меня вышли замуж по своему выбору и столкнулись с такими проявлениями мужской натуры, что хоть волком вой. Один потребовал, чтобы жена бросила институт.

– Мне вовсе не нужна жена с высшим образованием!

Другой настаивал, чтобы жена непременно сидела дома и не шлялась по всяким там работам.

Мне рассказывали, что встречались и такие, которые не давали денег на домашние расходы. То есть, жена вынуждена была не только работать, но и одна содержать семью. Просить у мужа можно было лишь на большие покупки вроде телевизора или холодильника. Для этого следовало поехать вместе с ним в магазин, где мужчина сам платил за покупку, а жене лишь позволял эту покупку до дома сопровождать.

Случались такие, что деньги таки давали, но требовали отчета за каждый рубль.

Кто-то запрещал посещать своих родителей, кроме как в особо оговоренные дни… Кто-то запрещал встречаться с подругами…

Как сейчас модно говорить: у каждого в голове свои тараканы.

Чуть раньше это звучало так: у него (у неё) пуля в голове.

Ещё раньше – крыша едет, или крышу сносит, или крыша течёт… Что кому в голову взбредёт.

Так вот, моему мужу ничего этакого в голову не взбредало. То есть, все его требования показались мне усредненными. Без затей. Наверное, поэтому спустя двадцать пять лет мы с Иваном не только не разошлись, а, кажется, ещё больше сроднились, подходя рука об руку к своему семейному празднику – серебряной свадьбе.

Двадцать пять лет назад мне казалось, что моя жизнь делает рывок вперёд. Перед тем я уже сравнительно долго топталась на месте. Многое из жизни взрослых мне было нельзя, между тем, как по нашим законам я уже была совершеннолетней.

Тут я верила маме. Те девчонки, что не слушали родителей, влипали в такие неприятности, что я просто диву давалась: почему у них не срабатывает обычный инстинкт самосохранения?

Встречались с кем попало. Позволяли совершенно недостойным парням руководить своей жизнью. Например, позволяли им решать, что их девушке нужно делать, а чего не нужно. А точнее, что нужно им.

Быть в руках парней безвольной игрушкой. Заниматься сексом, даже когда тебе не хочется, пить и курить без необходимости. Употреблять наркотики якобы потому, что в жизни всё нужно попробовать. И вовсе не потому, что тебе этого хочется, а потому, что так хочет парень, который, может, недостоин тебе ноги целовать!

Надо учиться у природы. Да что там, даже заводы, которые разводят рыб – что-то меня всё тянет на водную фауну! – не выпускают мальков в открытые водоемы, пока те не дорастут до определенного возраста. Иначе, их просто сожрут другие взрослые рыбы. А молодые люди считают, будто и сами всё знают. Зачем же заранее ломать себе жизнь, не укрепившись вначале морально и материально. Или, продолжая аналогии с рыбьими мальками, отрастить себе достаточно крепкие плавники…

Судя по фотографиям, я в то время была прехорошенькой. Но вместо того, чтобы радоваться этому дару природы я, как и некоторые другие девчонки, занималась тем, что выискивала в себе недостатки: то излишне пухлую нижнюю губу, то чересчур пышный бюст.

Надо же, тогда многие этого стеснялись, а нынешние девчонки такими достоинствами гордятся и всячески демонстрируют. Да что там демонстрируют, делают пластические операции по увеличению… В общем, как я теперь понимаю, большинство из нас не учили, знать себе цену, и понимать, что такое настоящая гордость. Да и знают ли нынешние девушки эту цену сегодня – не в рублях, я имею в виду, а в неких душевных единицах…

«Судьба Евгения хранила: сперва мадам за ним ходила, потом мосье её сменил…» Я могла бы цитировать «Евгения Онегина» наизусть, мне больше всех других дисциплин нравилась литература. Потому и в университет я поступила на факультет зарубежной литературы, чуть ли не с детства о том мечтая.

Так вот, эта судьба хранила меня, хранила, да и в одиннадцатом классе преподнесла сюрприз: заставила влюбиться в одноклассника по кличке Джордж. Так звали самого красивого мальчика в классе.

На самом деле по паспорту он был Георгий Успенский. Но кличка Джордж ему шла. Несмотря на то, что наша школа располагалась на рабочей окраине города, и никто из родителей школьников особенно не выделялся своей обеспеченностью, Джордж получил свою кличку именно потому, что одежда на нём всегда была импортной, гораздо лучше, чем у других одноклассников. Во всяком случае, моднее. Если остальные мальчишки считали верхом элегантности польские джинсы, у Джорджа они были не английские, так американские.

И в отличие от меня литературу он не терпел. Скорее всего потому и вечно вступал в конфронтацию с учительницей литературы. Именно для неё он громко врал, что один его дядя – известный писатель, живет в Москве, а другой переехал в Америку и зовет племянника к себе на постоянное жительство. Наверное, ещё и отсюда пошло: Джордж. Из-за американского дяди. Которого, возможно, и не было. Как проверить?

Почему я вообще вспомнила Джорджа? Потому, что он был первым парнем, к которому я пошла на свидание, и с которым впервые поцеловалась. Но также именно с него всё и началось.

Джордж первым внёс свою лепту в тот, поселившийся в моей душе страх, что я слишком неподготовлена к взрослой жизни, и не смогу противостоять злу в лице представителей сильного пола, которые станут меня домогаться. К тому же, я чётко понимала, что он – вовсе не тот человек, за спину которого мне хотелось бы спрятаться.

Через некоторое время мы с Джорджем стали дружить. Официально. То есть, ему позволялось, решать, танцевать мне или нет с кем-нибудь, кроме него. Сидеть рядом за столом на наших классных вечеринках. И при всех класть руку мне на плечо. По-кошачьи значит, метить территорию.

Я не возражала. Это был мой парень, и поэтому кое-что ему позволялось.

Но главное, мы постоянно с ним ругались. Просто дня не проходило.

Джордж никак не мог понять, почему на людях ему предъявлять своё право на меня можно, а наедине – нельзя?

Он так и спрашивал:

– Почему?

– Потому! – только и могла произнести я.

Если я не собиралась за него замуж, то и права его были только внешним атрибутом. Потому я принадлежала ему не до конца, как приговаривали одноклассницы.

Некоторое время спустя, когда я уже была замужем, мне стало немного обидно, почему в наше время надо было себя блюсти, а теперешним девушкам – вовсе не обязательно.

Правда, бог наградил меня двумя сыновьями, и мне не приходилось беспокоиться за дочь, учить её отбиваться от парней, сохранять гордость… Я даже точно не знаю, употребляют ли вообще современные девушки – это слово?

– Нет, ты всё-таки объясни, почему ты отказываешь мне, если любишь?

Это я вернулась к воспоминаниям о наших встречах с Джорджем. Такое вообще трудно объяснять, но я попыталась. Лучше бы этого не делала!

– Я хочу целиком принадлежать своему мужу! – выпалила я в одну из таких наших перепалок.

– А меня ты в своих мужьях не представляешь? – он скрипнул зубами.

– Не представляю, – призналась я: меня понесло, и я уже не пыталась смягчить свои слова или просто остановиться.

– Мордой не вышел?

– Мордой вышел, у тебя вообще лицо киношное…

– Но тебя это не устраивает?

В семнадцать лет я почему-то была жутко рассудительной. Я видела, как на Джорджа смотрят наши одноклассницы. Как смотрят девчонки из параллельных классов. Да что там, порой я замечала взгляды, которые останавливают на нём зрелые женщины, и отчетливо представляла себе, что так будет всю жизнь.

Я всегда буду бояться, что на один из таких призывов он откликнется, а когда потом попытается вернуться ко мне, я его не приму. Не то, что я была такой уж категоричной, просто я знала, что мужчина ушедший от меня, уйдёт навсегда… Хотя что же это такое, как не категоричность? Но тут уж ничего не поделаешь: что выросло, то выросло!

Впрочем, жизнь доказала – мои опасения были не напрасны. То есть, не так уж долго судьба такие доказательства готовила. Буквально одну неделю.

В тот вечер вопросов и ответов мы тоже поссорились, но на другой день помирились. Я представляла, как Джорджу пришлось себя для этого изломать. Он никогда не любил идти на уступки. Потому некоторое время спустя мы всё же разругались вдрызг. Причем, из-за такого пустяка, о чём и говорить не стоит.

А на другой день…

А на другой день в класс вошла Берта Смирнова и торжествующе взглянула на меня. Следом вошел Джордж, как-то зловеще улыбаясь. В том возрасте мы всё делали преувеличенно громко, всё чего-то окружающим доказывали.

А на первой же перемене класс уже гудел: Джордж переспал с Бертой!

Почему именно сегодня я стала окидывать мысленным взором свою прошлую жизнь? И почти впервые давать ей оценку. Потому, что я сидела как раз на собственной серебряной свадьбе и вместе с мужем Иваном принимала поздравления. Наверное, всех именно в юбилеи тянет подводить итоги.

Я прожила хорошую семейную жизнь. По крайней мере, стабильную. У меня в кошельке всегда имелась определенная сумма денег на хозяйство. Во всяком случае, при серьезных покупках я могла снять деньги с кредитной карточки. Она появилась у меня первой среди моих знакомых …

Поймала себя на такой мысли и усмехнулась: почему я начала именно с кошелька? Разве только это говорит о стабильности жизни? И вообще, о её итогах. А разве не настоящее везение – мой муж Иван, серьёзный и любящий? За двадцать пять лет совместной жизни я ни разу не усомнилась в его верности. Ни разу досужие рты не донесли мне дурную весть насчёт его связей на стороне. Если что-то и было, я не только об этом не знала, но даже и не подозревала.

Впрочем, как выяснилось, я – та ещё сказительница. Летописец семейной жизни, предпочитающий всякие там ухабы на семейном пути, а также недостатки действующих лиц, обходить стороной. Ну, зачем представлять Ивана идеальным мужем. Любит? Он давно об этом мне не говорит. Вести об измене до меня не доходили, это правда, но разве я сама не подозревала, что здесь всё не так уж благостно, имея кое-какие доказательства тому?

Минуточку, а мои двое сыновей! Они не пьют, не курят, полицейские никогда ими не интересовались… Разве этим я не могу гордиться?

Детьми – могу. Прямо скажем, неплохие получились сыновья. Старший – ему только двадцать один год – уже полностью самостоятельный, успел жениться. На хорошей девушке из приличной семьи.

Правда, если разбирать причины этой полной самостоятельности у нашей молодой пары, то выяснится, что невестка имела собственную двухкомнатную квартиру, так что сразу после свадьбы молодые смогли быть предоставленными самим себе. Мы, как и наши сваты, только изредка заходили к ним, договорившись оставить молодожёнов в покое.

Александр, наш старший сын, удачно вёл свой собственный бизнес. Когда люди узнавали, сколько ему лет, не могли поверить, что парень поднялся без чьей-то помощи. Всем помнились лихие девяностые, когда предприимчивые люди добывали себе капитал правдами и неправдами. В наше время знамя перехватывали уже молодые, которые шли по стопам родителей. А семья Первицких могла похвастаться бизнесменом в первом поколении. Его отец – Иван Первицкий – тоже работал в крепкой фирме, но как наемный работник. Фирма ему не принадлежала.

– В кого парень уродился? – любил пошутить мой муж, с намеком на меня поглядывая, мол, ни в мать, ни в отца, а в проезжего молодца.

Мне такие шутки не нравились, тем более, что в своем отцовстве Иван не сомневался.

В общем, Саша теперь безо всякой помощи с той и другой стороны строил большой дом на окраине города. Купил четыре смежных участка и получил в свое распоряжение участок земли в двадцать четыре сотки! Почему его тянет к каким-то особым, сверхвысоким целям? Может, на его устремлениях сказалось то, что его собственная мать особо ничего не желала, проживая всю жизнь в двухкомнатной квартире, доставшейся Ивану по наследству от бездетной тетки?

Потом, Саша почему-то не захотел получать высшее образование.

– Только время зря тратить! – категорически заявил он, учась в ту пору в строительном колледже. – Пять лет – коту под хвост! Всё, что я не знаю, можно прочитать в соответствующем учебнике, а что касается практики, так я могу дать фору многим институтским преподавателям.

Наверное, он был прав. По крайней мере, я не стала настаивать, а Кате, его молодой жене, Саша нравился и со среднетехническим.

Мой младший сын Алёша без пререканий поступил в университет на бюджетное отделение. Нефте-и-газопереработка. И здесь тоже никто не верил, что мы не нанимали ему репетиторов и не давали на лапу никому в экзаменационной комиссии… Но он тоже стремился к чему-то такому, что мне никогда и в голову не приходило.

– Получу, – говорил к примеру, – диплом и уеду в Америку! Там можно добиться многого с помощью своих мозгов, а здесь – только с помощью денег и беспринципности.

Говорить про свою родину – здесь!

И ведь я не сомневалась: уедет. Он уже сейчас посещал курсы углубленного изучения английского языка и рассматривал вариант перевода в какой-нибудь американский вуз.

– Лучше учиться там, чтобы потом не переучиваться, не подтверждать диплом…

Сообразив, наконец, о чём думаю, я даже оторопела… Я! Которую только что поздравляли все гости, рассказывая, какую счастливую жизнь прожила Юлиана Первицкая? И вот, старший сын уже будто сам по себе, а младший вообще собирается уехать куда подальше.

Хорошо-то хорошо, да ничего хорошего!

Конечно же, мои цели и желания здесь не при чём. Непонятно, почему сюда я приплела себя?

Любой психолог скажет, что стремление Саши к чему-то, для многих молодых людей недостижимому, от того, что он прихрамывает. Почти незаметно. С самого детства.

Странно, что мы не сразу это заметили… Я не сразу заметила! Когда выяснилось, что хромота – не особая походка мальчика, а что он упал с качелей в садике, и воспитательница мне ничего не сказала, мы с мужем бросились к врачам. То есть, сообрази я об этом сразу, всё можно было бы легко исправить. А так… У Саши произошло смещение кости, и надо было ломать ногу, чтобы её выпрямлять в специальном аппарате. Я решила оставить как есть. Один знакомый врач меня даже успокоил. Хромота ребенка просто ничтожна! Зато в армию не возьмут…

А Саша, получается, всегда об этом помнил, и чтобы компенсировать свое «уродство», как он говорил, стремился добиться, возможно, слишком многого. По крайней мере, для своего возраста.

Он ухитрялся работать ещё и дилером одной известной немецкой компании. Высказывал опасение, что в наше время строительный бизнес может зашататься от какого-нибудь неудачного решения правительства, так что не грех иметь ещё какой-нибудь источник дохода. Вот и имел его, зато почти не имел свободного времени. Как он в таком цейтноте ухитрился найти свою жену, такую славную, немного несовременную девочку, которую мы сразу полюбили?

На свадьбу молодые получили от нас небольшую грузовую машину, крытый брезентом фургон, не новую, но в хорошем техническом состоянии, и я совершенно точно знала, что Саша был очень счастлив и даже шутил, что для таких подарков он готов хоть каждый год жениться. Конечно, не при Кате, его жене.

Мы с Иваном взяли деньги со своего счета, когда Саша мне проговорился, что он без машины, как без рук, а выделить на неё деньги никак не получается.

Теперь, благодаря этой машине, он мог привозить на свою собственную стройку нужные материалы, которые таскал отовсюду, мотаясь по краю. Саша к тому же занимался реализацией оптовыми партиями немецких садовых покрытий – удобное изобретение, позволяющее без труда собрать его из пластиковых модулей как детский конструктор.

Иван, скорее ради удовольствия, уложил такое покрытие сам, во дворе своих родителей. Между прочим, выглядело очень даже неплохо. И многие, увидев его, обращались к Саше, что, конечно же, повысило продаваемость этого товара.

Моему младшему сыну Алёше восемнадцать лет, но почему он-то недоволен своей жизнью, если я так хорошо объясняю эту черту у моего старшего?

Кажется, к Алексею я отношусь лучше, чем к Саше. Надеюсь, я не показываю это окружающим – выделять детей, любить кого-то одного, нехорошо. Но мы с Алексеем живём, как говорится, на одной волне, он всегда чувствует изменение моего настроения, говорит мне комплименты. Даже не как сын, а просто как молодой мужчина.

– Мама, ты сегодня прекрасно выглядишь! Мама, эта кофточка тебе к лицу. Мама, у тебя фигура, как у девушки…

Объяснила! Неужели всё дело в его комплиментах? Алёша всегда встает на мою сторону, всегда меня поддерживает… И только?

При этом младшенький уже собрался от родителей уехать, ничуть не жалея, что собирается оставить мать одну… Ну, не одну, с отцом, но в любом случае мысленно он меня от себя уже отрезал.

Правда, пока ещё что-то между нами осталось. Ещё какие-то детские связи мать-сын, но уже совсем тонкие…

Сейчас он вопросительно взглядывает на меня с другого конца стола – пришёл с опозданием, потому и сидит в стороне от нас – мол, мама, у тебя всё хорошо?

Я качаю головой: уж на родительскую серебряную свадьбу мог бы прийти вовремя! Вид у младшенького виноватый, но это только для меня. Сам он никакого раскаяния не испытывает, я в этом уверена.

Глава вторая

Оркестр уходит на перерыв, наши гости по одному выбираются из-за стола, и неожиданно для себя я остаюсь совсем одна. Только что друзья произносили речи в нашу с Иваном честь такими словами, после которых семейную пару Первицких можно было бы смело ставить на пьедестал лучших пар города, и вот истинное лицо моей жизни – одиночество!

Откуда-то во мне вдруг просыпается глубоко запрятанное уныние. Запрятанное потому, что для него нет причины, как всегда считалось. Я вообще не люблю этого слова, – одинокая. А уж применительно к себе, имеющей мужа и детей… Тогда почему я стала произносить его всё чаще?

Наверное, как и большинство людей в таком состоянии, я в который раз начинаю перекладывать на качнувшейся вдруг чаше весов плюсы моей семейной жизни и получаю успокаивающий ответ. Их так много, что можно смело кричать на весь свет: «Я живу хорошо!»

И написать на растяжке через нашу центральную улицу: «У меня удачный брак!»

И прицепить к воздушному шару огромный плакат с моей счастливой физиономией и надписью под ней: «Завидуйте, моя жизнь удалась!» Пусть пролетит над городом, чтобы все жители об этом знали.

Между тем я чувствую тревогу. Точнее, меня одолевает предчувствие чего-то, пока не знаю, хорошего или плохого, но предчувствие перемен, совершенно точно. Как будто сегодняшний праздник прочертил густую черную полосу-границу на листе бумаги, содержавшем жизнеописание идеальной жены и матери.

Предчувствие перемен?

Я взглянула на себя в зеркало. Сорок три года. Пора-пора-пора… не порадуемся, а пора отнести в ломбард, если примут, конечно, эту поплывшую фигуру бывшей стройной красавицы. А почему бы ей не плыть, если никто на неё не обращает внимания и хозяйка никогда ею, имеется в виду, фигурой, не занималась?

Вообще-то обычно я не задерживаюсь у зеркала. Что там можно увидеть нового, кроме очередного разрушения, произведенного безжалостным временем? Ведь через два месяца мне уже и по паспорту сорок три. Как бы там ни говорили про ягодку опять, – до ягодки, между прочим, ещё два года зреть! – выгляжу я отнюдь не ягодкой. По крайней мере, мне так кажется. Точнее, вдруг показалось. А до этого я всем была довольна.

Получается, будто я приготовилась активно стареть, ничуть не сомневаясь, что сорок три года для этого – самый подходящий возраст. Всё осталось в прошлом. Впереди меня больше ничего не ждёт…

Я всегда проводила ревизию своих достоинств без особой жалости. То есть, как человек со стороны, который всё видит, и от которого ничего не скроешь.

Минуточку, разве не я только что призналась почти во всеуслышание, что долгое время не обращала на себя внимания. Это что, самоуверенность или нежелание чего-то замечать? Или то и другое?

А теперь этот самый человек незримо стоит рядом со мной у зеркала и усмехается втихомолку. Есть над чем. Вообще-то я считала, что выгляжу гораздо лучше. И намного стройнее. Хотя толщину мою вряд ли можно назвать безобразной, и некоторые говорят, будто мужчинам нравятся пухленькие женщины. Ерунда! Мы просто себя успокаиваем. И потом, в отношении меня слово – мужчины – вряд ли стоит произносить во множественном числе.

Мой же муж Иван на днях заметил:

– Что-то ты, мамочка, раскабанела!

Вот вам, и приятная пухлость! Мы толстушки-хохотушки! То, что нам не нравится, мы попросту забываем, чтобы не утруждать себя неприятными мыслями.

Может, просто это зеркало полнит? Всех, кроме вон той моложавой женщины, которая худа до безобразия. Если так можно сказать. Зато цвет лица у неё с моим не сравнить! Может, кто не знает: есть женщины, у которых смуглость не янтарная, не розовая и даже не желтая, а вроде черная. Ну, или темно-серая. Мне приходилось с такими сталкиваться. Обычно это злюки, готовые взрываться по любому поводу. Видимо, у них барахлит печень, отсюда постоянное раздражение. Нет, пожалуй, те, которые с печенью, обычно желтого цвета. Или злюки серыми рождаются?

А чего вообще я стою у этой зеркальной ресторанной стены и разглядываю себя? Дома что ли зеркал нет?

Надо спуститься вниз – банкетный зал в ресторане на втором этаже – и «попудрить носик». Тем более, все женщины, сидевшие прежде за нашим столом, наверняка там. Стол накрыт на тридцать восемь человек! Я даже не предполагала раньше, что у нас так много друзей.

Много друзей, вот именно, но потихоньку они все разошлись из-за стола, а меня за собой никто не позвал.

Конечно, это всего лишь совпадение. Просто моя подруга Илона вышла из-за стола первой, у неё что-то с желудком. А мой муж о чём-то говорил со старшим сыном, и так вдвоём они и вышли из зала. Кто-то, что-то, зачем-то…

Другие, менее близкие нам гости, просто тянутся вслед за остальными. Некоторых я вообще впервые вижу. Наверное, их пригласил Иван.

А меня просто забыли! Вот тебе и здрасьте! Нарочно не придумаешь. Счастливая мать семейства стоит одна и чуть не плачет. И почему? Не позвали её с собой. Ну, встань, пойди вслед за всеми, ноги у тебя пока не отказали. Всё приглашения ждёшь…

Забыла, как тебя только что хвалили? Просто никому и в голову не могло прийти, что тебя посещают подобные мысли. Такую-то счастливую…

Я начинаю спускаться вниз. Нет, меня всё же хватились, и у подножия лестницы на первом этаже стоят и нетерпеливо посматривают наверх муж с младшим сыном, и моя подруга Илона.

Из-за своего раздражения на них я спускаюсь с лестницы нарочито медленно. Хватились, голубчики! Вспомнили, что серебряная свадьба с одним действующим лицом не слишком хорошо выглядит, стали искать и теперь пытаются свалить всё на меня: мол, чего ты копаешься…

Но успеваю я спуститься всего на четыре-пять ступенек, как сзади раздаётся вскрик, я поворачиваюсь, и к моим ногам падает мужчина.

Падает не фигурально "к моим ногам", а задерживая падение. Я успеваю вцепиться в перила, так что свалить меня с лестницы этому падальцу не удаётся.

Поднимаю голову. Наверху стоит та самая донельзя худая черная женщина и истерически хохочет. Как я понимаю, она неожиданно толкнула мужчину вниз.

Однако, удар был нехилый. Есть у девушки сила в руках, пусть и девушка как минимум сорокалетняя.

– Чёрт знает, что!

– Извините.

Теперь, чтобы подняться, упавший мужчина хватается за меня и поднимается по мне, как по стволу дерева, перебирая руками по коленам, по бедрам, по талии, по плечам… Это уже ни в какие ворота не лезет!

Да ещё истеричка наверху довольно взвизгивает.

– Давай, давай, прижимай эту толстуху к себе! – кричит она. – Слейся с нею в экстазе!

Что она несёт? Отчего-то ярость бросается мне в голову. То есть, вместо спасибо я получаю оскорбление… Он ведь мог разбиться вдребезги! И тогда бы эта злыдня так легко не отделалась. На месте её муженька, я бы поднялась и врезала ей как следует… Не призываю ли я мужчин, бить женщин?!

Юлиана, что у тебя с головой? Но надо же ей как-то ответить. Хотя бы мысленно, а то ещё немного, и она начнет приплясывать от восторга.

Всё, на что меня хватает, так это ответить ей даже не со злостью, а так, лишь бы ответить.

– Если я толстуха, то ты – щепка! Доска!

И это говорит преподаватель университета. Правда, на самом деле по причине излишней худобы фигура женщины почти без выпуклостей.

Я так зла на весь свет, что могла бы добавить ещё кое-что покрепче, – филологи, они такие, от недостатка словарного запаса не страдают, но неудобно перед моими близкими и перед этим незнакомым мужчиной, который до сих пор от меня не оторвался. Такое выступление мне вовсе не свойственно. Чтобы я в общественном месте вот так по-бабьи выкрикивала оскорбления постороннему человеку! Какого бы эта женщина не была цвета, меня такой выпад вовсе не красит. Потому поспешно я пытаюсь исправить положение. Покаянно гляжу на неё снизу вверх.

– Извините!

А это вообще ни в какие ворота не лезет!

Она от неожиданности захлопывает рот и несколько секунд смотрит на меня в изумлении. Но тут её мужчина, кажется, поднялся и от меня наконец отлепился.

– Спасибо.

Он смотрит мне в глаза, и меня будто поражает разряд электричества. Я даже вздрагиваю от неожиданности, и он тоже, попытавшись что-то сказать, застывает удивлённый. Господи, что это со мной было? А с ним? Чего вдруг его так перекосило? Сверкнула молния, и ударил гром, или произошло наоборот? Но теперь мы друг от друга стремительно отшатываемся, и я быстро сбегаю вниз по лестнице. Никогда прежде не думала, что взгляд может быть настолько материален.

– Мама, ну, ты у нас супер! – восхищенно замечает мой сын. – Этот мужик пусть скажет спасибо. Если бы не ты, он переломал себе руки-ноги.

– В лучшем случае, – подтверждает Илона.

– Вечно с тобой, мать, что-то происходит, – говорит Иван, у которого почему-то испортилось настроение.

Но ведь это не он пострадал, а я. Думаю про себя с досадой, что на теле наверняка останутся синяки – и до сих пор будто ощущаю на себе руки этого мужчины.

– Ну, ты, мать, даёшь! – между тем восхищается Илона – имя образовано от обычного – Елена. Так обычно она представляется при знакомстве, ей самой это нравится, да и мы не возражаем. – Стояла как брестская крепость!

Почему-то вообще и подруга, и муж зовут меня не по имени, а вот так: мать? Возможно, имя у меня чуточку заковыристое – Юлиана, но ведь другие легко выходят из положения, называя меня просто Юля. А то – мать! Неужели я и правда так плохо выгляжу?!

Надо же, задаваться подобными вопросами именно сегодня, в наш супружеский юбилей!

Между тем Илона обращается уже к Ивану.

– Никогда бы не подумала, что и через двадцать пять лет мужчина может ревновать свою женщину! Ты ведь ревнуешь Юлиану?

– А ты считала, что я не стою даже ревности?

Это моя реплика.

Определенно, со мной что-то происходит: если не свиной грипп, то свинское воспаление души. Теперь я злюсь на Илону, кажется, без особой на то причины.

В глазах Илоны удивление. Она услышала в свой адрес нешуточное раздражение, мне вовсе не свойственное.

– Юль, у тебя сегодня серебряная свадьба. Чем ты недовольна? Может, тебе муж ничего не подарил к этой знаменательной дате?

– Подарил. Вот эти янтарные сережки.

Покачиваю для наглядности головой. Сережки очень красивы, как раз такие, как я хотела. В них много и золота, и янтаря. Тем более, что я люблю янтарь, и Иван угодил мне. Как и я ему золотыми запонками с его знаком зодиака – Близнецы.

– Я отойду ненадолго, – говорит Иван и исчезает. Он явно обижен. Чем, хотелось бы мне знать? Неужели он подумал, будто я нарочно предоставила чужому мужчине свой не очень гибкий стан, чтобы он оплетал его, подобно лиане?

А с другой стороны, чем и в самом деле я недовольна? Могут же у моего мужа быть хоть какие-то недостатки! Это раздражение некстати на самом деле всего лишь вспышка ревности. Безосновательная. Меня вдруг осеняет, что в последнее время я слишком часто вижу Илону рядом со своим мужем. Можно подумать, у неё своего нет! Вот где сейчас Федор Вёртышев?

– Пожалуй, мне тоже нужно ненадолго отойти, – говорю я подруге. – Ты со мной?

– Я только оттуда, – отмахивается она.

Едва войдя в туалет, благоухающий запахами санобработки и смесью женских духов, я лицом к лицу сталкиваюсь с женщиной, которая спустила с лестницы своего мужа. Или кто там он ей?

– Напомни, что ты про меня говорила? – грозно спрашивает она и подбоченивается.

Удивительно, она забыла, что мы с нею помирились. Я ведь попросила прощения.

– У тебя ещё и со слухом проблемы? – весело удивляюсь.

В другое время я бы струхнула по причине абсолютного неумения драться. Да ещё и на людях. А сейчас у меня вдруг напрочь атрофировалось желание перед нею расшаркиваться и опять извиняться. И вообще инстинкт самосохранения куда-то ушёл.

Тут нужно пояснить, почему я будто хвалюсь тем, чего стоило бы стыдиться? Дело в том, что до сегодняшнего дня я никогда не вступала в конфликты с женщинами. Мне вообще не свойственна воинственность. Но сегодня почему-то я себя веду не так, как всегда, как привыкли и мои близкие. Непонятно почему моё раздражение, переливающееся в злость и обратно, никак меня не отпускает.

Прежде эта злючка меня бы напугала. Я бы отчетливо представила себе, как она своими когтями впивается в моё лицо, а то и пытается выцарапать глаза. Это раньше, а теперь я вспомнила, что ко всему прочему, неплохо вооружена. Пусть теоретически. Не так давно – незадолго до своей женитьбы на Кате – мой старший сын весьма активно занимался самбо, куда я отдала его с десяти лет. Тренер, кстати, только в последнее время заметил, что Саша прихрамывает, так он научился свою хромоту скрывать.

Чего вдруг сын решил преподать мне урок, не знаю. Может, услышал про какой-то случай, когда пострадала женщина, не сумевшая дать нападавшему на неё отпор?

– Говорят, среди женщин есть такие агрессивные особи…

Ага, значит, он услышал, как подрались женщины, и одной из них крепко досталось. Иначе чего ему волноваться?

– … В общем, мама, тебе надо быть ко всему готовой. Если, к примеру, тебе пытаются вцепиться в лицо – нужно вот так поставить блок. Если хотят ударить в грудь, надо сделать так. Тебе самой лучше принять позу такую, максимально закрыться и смотреть противнику в глаза. Тогда ты поймешь, куда он собирается тебя ударить…

Я хохотала и уворачивалась от сыновней учебы, но он продолжал настаивать. В конце концов, я согласилась маленько поучиться. Чего я так сопротивлялась, в самом-то деле, знания за плечами не носить. Да и вряд ли они мне когда-нибудь понадобятся.

А теперь вот судьба предлагала мне испробовать полученные навыки на практике. Что ж, ничего не остается делать. Я смотрела истеричке в глаза, чтобы уловить момент, когда она на меня бросится. Мне вовсе не улыбалось ходить с расцарапанным лицом. Тем более, в день такого юбилея.

Нет, даже не об этом я сейчас подумала. Просто вдруг решила дать отпор по всем правилам, сгруппировалась, перенесла тяжесть на нужную ногу и приготовилась поставить блок.

Истеричка, однако, что-то почувствовала. Они, истерички, вовсе не такие безрассудные, каковыми хотят казаться, и лезут на рожон, если уверены, что не получат отпора.

В общем, задирать меня и дальше она не стала, но, направившись к выходу, фыркнула:

– Я видела, как ты на Коляшу смотрела, потому хочу предупредить – из сострадания! – он таких толстух, как ты, на дух не переносит.

Что это она заладила: толстуха да толстуха? Никогда прежде я не слышала в свой адрес таких слов. Ну поправилась немного… А с другой стороны, не растолстела же я именно сегодня! Тогда почему…

Потом она взглянула на мое обручальное кольцо и усмехнулась:

– Понятно, свой муж имеется, но в чужих руках что-то толще и длиннее?

И вышла.

Я перевела дух, но осталось ощущение, что меня унизили, – или как теперь говорят, – опустили, а я не смогла дать достойный отпор. Не драться же с нею, в конце-то концов! Или всё-таки догнать и припечатать?

Наверное, другие женщины в свои юбилеи выглядят счастливыми, а уж никак не собачатся с посторонними бабами. Она говорила со мной так, будто была выше меня. Не ростом, конечно, и не общественным положением, а особым достоинством, что ли, если слово достоинство ей подходило. Скорее, завышенной самооценкой. А на самом деле в чём оно: неужели в её костлявой конституции, которой скандалистка так гордится?

Интересно всё-таки, кто ей этот мужчина? Который позволяет спускать себя с лестницы при всем честном народе. Скорее всего, подкаблучник какой-то… Но всё же муж… Не будет посторонняя женщина так себя вести. И вообще, чего вдруг я стала о нём думать, когда у меня сегодня такой праздник?!

Глава третья

Мы с Иваном мужественно вынесли все юбилейные торжества. И даже крики «горько». Целовались, правда, едва касаясь губами друг друга. Я мысленно посмеялась: люди, прожившие вместе двадцать пять лет, стесняются целоваться при других, а те, которые друг друга едва знают, делают это охотно и часто… Молодость, вот чем всё это объясняется, склонность к безрассудству. Или наплевательское отношение ко всяким там установкам и принципам. Установки появляются позже. С возрастом.

Я боялась подумать о том, что вообще для поцелуев между людьми нужны, прежде всего, чувства. А у нас их давно не было. По крайней мере, таких, при которых хотелось бы целовать друг друга.

Что такое? Откуда выползло это страшное: якобы чувств у нас давно не было… Ерунда какая-то. Если бы их не было, чего бы мы вместе так долго жили? Даже холодок прополз между лопаток, что происходит с моей жизнью?

Вспомнились первые месяцы моего замужества. Как Иван тянулся ко мне во всякую свою свободную минуту, и какпризнался – почему-то не сразу, что увидел моё фото в журнале и влюбился. И стал меня искать, пока совершенно случайно не узнал, что наши родители знакомы. Так что, если глубоко задуматься, нашей «крестной матерью» стала моя подружка Лилька, теперь уже известный профессиональный фотограф. И её нет на нашем юбилее, потому что сейчас она на фотосессии в Кении…

И вот к чему в конце концов мы с мужем пришли? Сегодня как раз подводили итог: наша жизнь получилась счастливой, нам многие завидовали, приятельницы и раньше часто приговаривали: «Тебе хорошо, у тебя муж – нормальный мужик…» Мне хорошо. Но почему я сама вдруг перестала это чувствовать?

А ведь большинство наших знакомых семей живет именно так, без особых чувств. Без искры. Неужели институт брака и правда себя исчерпал? Недаром так называемым гражданским браком некоторые ухитряются существовать десятки лет… Чтобы не приходить к такому вот финалу? Нет, вряд ли печать в паспорте что-то кардинально решает. Ведь если чего нет, того нет.

– Боже, как я устал! – громко провозгласил Иван, едва переступив порог нашей супружеской спальни.

Это был даже не намёк, а сообщение о том, чтобы я не ждала сегодня каких-то там нежностей. И чтобы вообще не ждала, мысленно добавила я.

Судьба посылает нам испытания. И мы должны не прятаться от них, а идти им навстречу. Прописные истины. А я постигаю их только сейчас, в сорок три года!

Чего я боялась тогда, двадцать пять лет назад? Боялась ошибиться. Но это была бы моя ошибка. Боялась попасть в историю. Но это была бы моя история! Правду говорят, лучше сделать и потом жалеть, чем не сделать и жалеть…

Так, казалось, хорошо почувствовать себя опекаемой, которой не надо напрягаться и самостоятельно принимать решения. И самой делать выбор. Его за меня сделали родители, и это благодаря им, я столько лет жила без горя и забот. Четверть века. Какая страшная цифра!

Мои родители тоже сидели за нашим «юбилейным» столом и выглядели совершенно счастливыми. В свое время они сделали правильный ход и выбрали своей дочери достойного мужа. Мало кто из женщин в ближайшем приближении может таким похвастаться. Да если быть честными, вообще никто!

За двадцать пять лет – ни одной крупной ссоры! Трудно поверить, но это так. Были, конечно, мелкие размолвки, но чтобы с криками или там с битьем посуды – никогда!

– Как ни крути, мать, а мы с тобой прожили неплохую жизнь, – проговорил муж перед тем, как заснуть.

Подвел итог. А как будто вбил гвоздь в мой гроб. Сильно сказано? Как бы вычеркнул меня из гонок, как старую одышливую лошадь.

Прожили. Почему в этом слове мне слышится черта, которой жизнь подчеркнули, и всё? Дальше ждать нечего? Или могут сказать: а тебе что, мало?

Я выключила свет, но продолжала сидеть на нашей супружеской постели, ошеломленная своим открытием. Что же это, за юбилеем мне не видится никаких горизонтов? «Мать, вы прожили неплохую жизнь! – хихикнул внутри меня кто-то зловредный. – Сливайте воду».

По привычке я попыталась лечь и заснуть. На самом деле, я до сих пор была уверена в том, что любую проблему лучше не расковыривать, а вот так: заспать. Даром что ли придумана поговорка, утро вечера мудренее?

Но на этот раз у меня ничего не вышло. Не помогали ни бараны, скачущие через плетень, ни аутотренинг. Я не могла представить себя на пляже. И ни в каком другом месте, где я когда-либо чувствовала себя хорошо. Мне было плохо. Неуютно. Некомфортно. Грустно. Обидно. Словом, сплошной негатив. И вот тут-то и полезло из меня то, чего я смертельно испугалась давным-давно, и чего запрятала на самое дно души, чтобы никогда не доставать. Но оно само всплыло…

Редко девушкам говорят о том, что жизнь опасна во многих своих проявлениях. Особенно для девушек красивых. Да что там, просто хорошеньких. Матери беспокоятся, если дочери задерживаются позже назначенного для возвращения домой времени, потому что на пути их могут подкарауливать всякие там подонки. Матери объясняют дочерям, что близкие отношения с противоположным полом чреваты нежелательной беременностью. Но разве это и всё? Разве только здесь юную девушку подстерегают опасности?

До восемнадцати лет я успела влипнуть в одну очень большую неприятность, несколько маленьких, не говоря о том, какие страсти поджидали меня в школе, в старших классах… Но помнилась и не давала спать только одна, та самая.

Я заснула где-то часа в четыре с мыслью, что я себе всё это напридумывала.

На другой день в моей жизни внешне ничего не изменилось. Так же по привычке я рано проснулась, несмотря на ночные курбеты. Я встала, попила чая, попыталась смотреть на кухне телевизор. Совершенно забыла, что сегодня воскресенье и не надо идти на работу. Чего, спрашивается, я вскочила? Попытаться опять заснуть?

Я взглянула на мужа – он спал и очень аккуратно похрапывал. Как всё, что он делал. Негромко, без всплесков и рычаний. Под это его подхрапывание и мне неплохо спалось. Прежде.

Но за эту ночь и за прошедший день со мною что-то случилось. Я проснулась другим человеком. Куда-то вдруг исчезла обычная безмятежность и умиротворенность, а в душе поселилось то самое, теперь уже явственно ощутимое чувство тревоги. Откуда оно взялось, если ничего на грядущие неприятности не указывало?

И откуда вообще проявилась во мне предрасположенность к переменам в личной жизни? Причем, главное, меня страшили не перемены, а я сама. Своей неудовлетворенностью. Всё стало не так. И если не переменились декорации, значит, переменилась я?

И почему-то я не хотела соглашаться с тем, что приготовила мне жизнь, судьба, муж и окружающие. Вот глупая, в восемнадцать лет согласилась. А теперь – сколько той жизни осталось! – вдруг решила взбрыкнуть. Так вот ты какой, кризис среднего возраста!

Шутки шутками, но любой, подумав, может испугаться. Сил ещё невпроворот, страсти остались нерастраченными, а тебя уже приговорили к отставке?!

Придя в ванную, я сбросила халат, ночную рубашку и долго разглядывала свое тело – у нас в ванной зеркало во всю стену. Вот именно, не лицо, а тело. И заметила то, на что прежде не обращала внимания. У меня исчезла талия!

Недавно по телевизору показывали какой-то старый кинофильм, в котором портной спрашивал женщину: «Где будем талию делать?»

Оказалось, это обо мне, той, у которой четверть века назад талия была пятьдесят два сантиметра!

Вот посмеялись бы психологи моему удивлению. Сказала бы, что вы хотите, милочка, столько лет прошло. Вспомните из Онегина, мать Ларину – как раз в вашем возрасте великий русский поэт назвал её старушкой.

Старушка! А я ведь ещё так мало жила. И ничего не чувствовала, кроме родовых мук… Чувства… почему я прежде не испытывала тоски по чувствам? Ведь так, ровно-гладко, я могла бы прожить до самой кончины.

А с другой стороны, как можно теперь что-то в моей жизни изменить, имея такое несовершенное, испорченное отложениями жира тело? Мне казалось, всё дело в том, что я стала неинтересна как женщина…

Для кого, для мужчины, интерес которого ко мне больше меня не волновал? Или для всех прочих мужчин, с которыми я пока не встретилась?

Но почему никто мне об этом не сказал? Ну, про то, что я толстая?

А где были раньше мои глаза? И глаза моего мужа? Почему он ни разу не говорил мне о том, что моё тело… То есть, он сказал совсем недавно, что я поправилась, но так по-хамски, в манере ему вовсе несвойственной, и я обиделась даже не на слова, на его непривычно раздраженный тон, в смысл особенно не вникая. А потом решила про себя, что у него просто плохое настроение и нечего так долго дуться…

А ведь ему было всё равно, вот что! Его ко мне не влекло. Он сказал мне гадость именно от того, что я попалась под руку, а не потому, что его это физиологически от меня отвращало. Интересно, что во время моего внутреннего монолога у меня перед глазами стояла та самая сценка в ресторане. Причем, лица мужчины я почти не помнила. Только его глаза. И ещё до сих пор мною ощущалась какая-то особая мужская сила, от него исходившая.

Но при этом, несмотря на пробежавшую между нами искру, он скорее всего тут же обо всём и забыл. Хотя упади он к моим ногам четверть века назад, вряд ли остался равнодушным… Нашла чем себя утешать! Если бы да кабы…Сослагательное наклонение мы применяем в основном от бессилия…

Прежде слова – мужская сила – для меня были какими-то абстрактными. То есть, при этих словах я представляла себе безликого мужика, который легко поднимает мешок с картошкой, чего большинство женщин в принципе не в состоянии сделать.

Как сказала обо мне его спутница? Такие толстухи ему не нравятся? При одном воспоминании об этом меня бросило в жар. Всю жизнь я считалась в кругу своих знакомых симпатичной женщиной. Кто-то говорил – обаятельная. А кто-то даже – обольстительная. А тут вдруг выяснилось, что я как женщина вряд ли могу кого-то заинтересовать? Обольстить. Даже человека, который и помнился мне только своими глазами.

Осознать себя непривлекательной в сорок три года! А до того времени жить в полном довольстве собой. Точнее, до того времени не задумываться о том, как я выгляжу со стороны. Главное, что саму себя я вполне устраивала.

Причем, нельзя сказать, что я всегда была мямлей, которая плыла себе по течению, да и всё. Отнюдь.

Мои родители жили в собственном доме на окраине города. Мама с папой приехали в город из Петербурга строить очередной микрорайон – папа считался в Питере – тогда Ленинграде – хорошим строителем, вот местная администрация его и переманила. Пообещали дать землю под строительство, помочь людьми и стройматериалами…

Судя по разговорам родителей, далеко не все обещания чиновники выполнили, но возвращаться родители не стали, решили, стиснув зубы, «прорываться» здесь, в том городе, где я впоследствии родилась, и который стал моей малой родиной.

Из всей этой истории в выигрыше оказалась моя молодая тогда тётя по отцу. Она училась в Ленинграде в университете, родители её в своей квартире прописали. Сами уехали, можно сказать, в неизвестность, а тётя из провинциалки превратилась в ленинградку.

Но, кажется, я отвлеклась. Так вот, наша рабочая окраина способствовала развитию совсем не того характера, который сформировался у меня к восемнадцати годам.

Прежде всего, уже в первом классе я знала всё. К примеру, откуда дети берутся. А уже в четвертом классе в моем «багаже» было несколько неприличных анекдотов и залихватских частушек с отдельными матерными словами.

В шестом классе я страшно потешалась над своей одноклассницей Наташкой, которая уверяла меня, будто её родная тётка ходила в общую баню, там села на скамейку, не подстелив под себя полотенце, и… забеременела!

– Ну, ты наивная!

– Мне так мама сказала, – утверждала со слезами Наташка, – а разве мама может обманывать?!

Пришлось мне отступить, потому что мама и в самом деле обманывать не могла, и я, было, подумала, а вдруг у них какой-то особый случай произошёл с теткой, наукой не объяснённый? Даже хотела Наташке анекдот на эту тему рассказать – уже тогда я была спец по анекдотам. В нём один мальчишка – как раз в шестом классе – писал в своем сочинении: «Вот уже третье поколение наша семья размножается вегетативным способом, не зная прелестей половой жизни». Это когда родители объяснили, что его нашли в капусте.

Короче, ничего не предвещало того, что воспитанная улицей, свободная девчонка без предрассудков и комплексов, вдруг превратится в послушное, управляемое другими существо.

Просто однажды со мной случилось несчастье. Именно о нём я ночью вспоминала. И именно это воспоминание добавило ту самую последнюю каплю в медленно наполнявшуюся чашу.

Несчастье. То есть другие, возможно, утверждали бы: тебе повезло, несчастья не случилось. А я на всю жизнь стала той самой пуганой вороной, которая куста боится…

В общем, я была на дне рождения институтской подруги. Тогда мы только три месяца проучились на первом курсе университета. И с вечера, закончившегося довольно поздно, меня пошел провожать студент медицинского института, неведомо как затесавшийся в нашу компанию.

По сравнению со мной он был профессор в делах обольщения и поначалу пытался меня уговорить. Он обрисовал страшную картину, согласно которой, во-первых, я могу так и помереть в девушках, потому что страх перед таким плевым делом сослужит мне плохую службу. Во-вторых, я таки сохраню своё девичество, но попадусь в руки неумёхе, который навек отвратит меня от секса – тогда говорили, интимная жизнь…

Короче, все его увещевания были тщетными, и тогда он попытался взять меня силой…

Не взял. Я была девушкой сильной, и отчаянно сопротивлялась, и у него ничего не получилось. Но напугалась при этом так, что от страха стала размышлять о суициде. Я проборолась с насильником всю ночь и потому не пришла домой. Как обычно, в одиннадцать часов вечера. Такую границу установили мне мои родители.

– Дура! – сказал мне он. – Ты ещё пожалеешь!

И ушёл. А я осталась сидеть на скамейке совсем недалеко от родительского дома, в измятом и загвазданном платье, да еще и с синяком на скуле. Это после того, как он успел высвободить свое мужское достоинство и даже меня раздеть. Он так резко на меня упал, что сильно ударился о подставленную мной коленку, заорал и двинул мне кулаком в челюсть.

Теперь я сидела на лавочке и с тоской наблюдая, как на небосклоне разгорается рассвет. Что я скажу маме?

Она упадёт в обморок от одного моего вида.

Эта скотина – точнее, этот скот – пытался разорвать на мне платье, но оно было из такого высококачественного поплина, что разорвать у него не получилось, зато я прокусила ему руку, и получилось, что ко всему прочему испачкалась в его крови.

Теперь всё это выглядело ужасно. Пришлось бы долго объяснять, что ничего страшного не случилось, но почему-то именно предстоящее объяснение больше всего меня раздражало. Мне нужно было чего-то придумывать, как будто я была в чём-то виновата, а хотелось только одного: принять душ и заснуть.

Но зря я рисовала себе всевозможные картины унижения. Папа куда-то ушёл, теперь уже не помню, куда, мне было не до того, а мама сидела дома и, увидев меня, обняла и стала плакать, повторяя:

– Жива! Ты жива!

– Ну, конечно, жива, – недовольно пробурчала я.

Молодые – люди находчивые. Раз их не ругают сразу, с места в карьер, значит, они могут тут же взять инициативу в свои руки и позволить себе отодвинуть в сторону мать, молча пройти в ванную и там плескаться, пока не смоются вместе с раздражением и страх, и усталость, и все переживания. Если особо глубоко не задумываться.

Мама меня ни о чем не спрашивала. Только взглядывала вопросительно. И даже жалобно. В конце концов мне стало её жалко. Не поднимая глаз, я сказала.

– Меня пытались изнасиловать.

Мать тихо ахнула, прикрыв рот рукой.

– Но не волнуйся, у него ничего не вышло.

– Правда?

– Правда. Я прокусила ему руку. До крови.

– И правильно сделала.

Лицо матери просветлело. Она бы, наверное, тоже не скоро решилась приступить к расспросам, почему же я пришла домой так поздно? Или рано. Но теперь, раз ничего страшного не случилось, можно было вздохнуть свободно.

Больше мы к этому событию не возвращались. Со временем, и я обо всем забыла. Вроде бы. Но родители, как потом выяснилось, на память не жаловались. И, видимо, тогда решили принять меры.

А я всё равно чувствовала себя виноватой. Ведь подруга со своим парнем предлагала меня проводить, но я отчего-то решила, что медик – человек вполне надёжный… Мы всегда доверяем людям в белых халатах. Даже тогда, когда они ещё без халатов.

«Так тебе и надо!» – шептала я самой себе в ночные часы, когда не могла заснуть и снова и снова вставало передо мной неистовое лицо студента.

Короче, когда спустя несколько месяцев после случившегося родители заговорили о замужестве, я не стала возражать…

Глава четвертая

Проснулась я сегодня с твердым намерением действовать, и первым делом залезла в сервант, чтобы нырнуть в лежащие стопкой деньги, которые моя семья знала, как «деньги на хозяйство». Казалось бы, воскресенье, пользуйся моментом, выспись как следует, но мне как вначале не засыпалось, так в конце – не спалось. Перемен, мы ждём перемен!

С чего начинаются перемены в жизни женщины? С шопинга. Или по-простому, с ходьбы по магазинам. Ну, купить себе что-нибудь новенькое, современное, чего я уже давненько не делала, то есть ничего себе не покупала.

А ведь это самый верный способ перемениться. Как только наденешь новую вещь, подкрасишься-подмажешься, сразу и вид другой.

Но не тут-то было. То есть, в магазине оказалось, что у меня вовсе не сорок восьмой размер, как я всё время считала, а пятьдесят второй! Женщины мне не поверят. Скажут, такого не бывает! А вот бывает…

Это сразу испортило мне настроение. С пятьдесят вторым размером особо хорошо мне не выглядеть, пятьдесят второй размер – это как бы другой возраст, ну, или другой вид. Как ни крути, в пятьдесят втором ты уже тётка, как любят говорить молодые.

Нет, конечно, я ещё могла бы при желании в сорок восьмой втиснуться, но он на мне трещал! Пятидесятый подчеркивал все то, что умные женщины стараются не выпячивать. И только пятьдесят второй располагался равномерными складками…

Как будто я и прежде не покупала себе новые вещи, но если ты хочешь себя обманывать, к тому есть много способов. В примерочных магазинов, стоя перед зеркалом, я могла заметить продавщице:

– Эта вещь мне мала.

Та приносила другую, побольше. Тем более, что частенько в речи продавщиц проскальзывали слова вроде:

– Не обращайте внимания, это маломерки!

И в магазинах стараются не разубеждать покупателя, что у него вовсе не тот размер, на котором он настаивает. Хочет женщина думать, будто у неё сорок восьмой размер, пусть думает! Порой и в бирках на турецких или китайских вещах случается, что размер обозначен чуть ли не пятью «Х». Два икса-эль, три икса и так далее. То есть женщины эти «иксы» всерьез не воспринимают.

Вот так я и жила от одного самообмана до другого. И, возможно, прожила бы так до самой старости, если бы не ехидный возглас: эта толстуха!

В общем, я ничего себе не купила. Попалась продавщица, которая с сочувствием сказала:

– Женщина, вам эта кофточка не подойдет!

– А какая подойдет?

– Пятьдесят второго размера.

Эта женщина подтвердила мне, что я и в самом деле растолстела. Зря только старалась успокоить себя тем, что да, поправилась, но не очень сильно. А на самом деле – на целых два размера! Конечно, в сравнении с Лидочкой – нашим университетским кассиром, которая весит сто двадцать килограммов, я всего лишь пышечка. Но в сравнении со мной, прежней…

Ещё я пыталась уверить саму себя, будто в моем возрасте очень мало совсем уж стройных женщин. Особенно среди тех, кто рожал двоих детей… Какие только сказки мы самим себе не рассказываем! Согласитесь, что быть как все, не так оскорбительно, как быть просто толстухой.

Наверное, звучат мои объяснения не слишком убедительно. Но теперь я могу сказать: посмотрите на себя! Так ли уж вы к себе беспристрастны? Разве вы не уверяете себя порой, что у вас уж точно не такая фигура, как у Вики, и только она может носить футболки в облипочку, имея три складки на животе…

Итак, шопинг с треском провалился. Не заслужила я удовольствия носить новые вещи при такой фигуре.

Некоторые эзотерики говорят, что надо любить себя всякую. Но став на такую точку зрения, вовсе разучишься чего-то добиваться. Например, снижения веса и возвращения к прежней, дожировой фигуре. И вообще не факт, что «всякой» тебя создали, а не ты сама довела себя до такого непрезентабельного состояния.

Значит, всё начинается вовсе не с магазина, как мне думалось. И как ни крути, в магазин мне пока идти не с чем. Если я собираюсь делать с собой что-то кардинальное, значит, приобретённое в магазине сегодня, может попросту не понадобиться мне завтра.

Необходимо заняться своим здоровьем и, как результат, своей фигурой. Слава богу, пока я чувствую себя прекрасно. Волосы блестят, зубы не выпадают. Правда, сердечко пару раз давало о себе знать, но это дело поправимое… Как я думаю.

Я могла бы купить себе спортивный костюм! Отчего-то прежде такая мысль мне в голову не приходила. А спортивный костюм мне пригодится даже после потери веса. Ведь не обязательно он должен облегать фигуру… Вот, даже теперь я пытаюсь подойти к своей проблеме утилитарно. То есть, прикидываю, как затратить на себя поменьше денег.

Если задуматься, я ещё не научилась жить как следует, а уже себя приговорила. Например, к тому, что должна экономить на своих потребностях.

Вспоминай, вспоминай, Юлиана! На первых порах Иван пытался подарить тебе красивые вещи или предлагал пройтись по модным магазинам вместе с ним, а ты что говорила? Напоминаю.

– Мне ничего не надо. Спасибо, у меня всё есть.

Что-то не слишком новое, что-то не слишком подходящее по фигуре и по цвету.

Вот скажи – это я себе! – для кого ты экономила? Однажды залетела на дефолте, потом постоянно теряла деньги на инфляции… Но это я совсем далеко залезла. Причем здесь экономика страны?

Короче, решено: я начинаю бегать. Прямо с завтрашнего утра. А сегодня куплю себе спортивный костюм. Дорогой. Не делая скидки на то, что бегать можно и в чем-нибудь стареньком.

На этот раз спала я спокойно, как человек, принявший правильное решение. Один раз только проснулась, захотелось пить, что я проделала по пути на кухню почти с закрытыми глазами, и опять заснула.

На следующий день, я поднялась я рано.

Звучит прямо как сигнал к бою! Вставайте, братцы, вставайте!

Муж с сыном ещё спали. Алешка допоздна торчал в интернете. Выходя на кухню попить воды, через приоткрытую дверь я слышала, как он щёлкает клавишами. Значит, сегодня раньше двенадцати не поднимется. Наверняка какие-то лекции пропустит, но на мой вопрос станет утверждать, что в этот понедельник занятия начинаются именно с двенадцати.

Иван… Иван любит поваляться в кровати в выходные. Но сегодня ему на работу, потому минут через пятнадцать он поднимется. А у меня и в самом деле сегодня лекции с одиннадцати часов, так что могу не волноваться, время есть.

Правда, мы собирались с ним разобрать подарки, которые так и лежали кучей на столе в нашей большой кухне, превращенной в столовую, и даже под столом. Кроме маленьких свертков и что-то громоздкое. Но вчера он сразу ушел в спальню, а сегодня уже не получится. Ничего, не прокиснут.

Уйти из дома, не подумав о завтраке, я не могла. Даже во имя высоких целей. А потому зашла на кухню, сварила овсяную кашу – как ни странно, её любила вся наша семья. Даже невестка Катенька на днях прибегала, спрашивала, какие секреты есть у меня, а то Саша хоть и ест её каши, но постоянно уверяет, это не то, что у мамы. Вот ведь поросёнок! Разве можно так терроризировать жену? Пусть и на примере своей мамаши…

Приготовила я и какао. Прикрыла всё полотенцами, чтобы не остыло, и вышла из дома. Семь часов десять минут. Нужно было проснуться пораньше. Но я учту на будущее.

Вчера я таки купила себе в магазине спорттоваров тренировочный костюм, специальные кроссовки для бега – прежде я не знала, что существуют и такие. Думала, что кроссовки и есть кроссовки. Для всего. Я купила даже ветровку с капюшоном, чтобы можно было бегать в дождь. Вот как серьезно я настроилась.

Но что странно, я шла домой с пакетами новых вещей и ничуть этому не радовалась. Меня всё ещё не покидало недоумение. Расскажи мне кто такую историю о ком-то другом, я бы не поверила. Как же так? Ведь повсюду зеркала. Близкие люди. Друзья. Твой мужчина, наконец. И не замечать, что ты стала другой?! Вовсе не такой, какой себе самой представлялась.

А, может, всё дело в том, что я просто не хотела видеть подлинное положение вещей, как и не хотела слушать никакую правду? Замечание моего мужа насчёт того, что я раскабанела, показалось мне верхом беспардонности. Я потом весь день с ним не разговаривала, как будто он меня оскорбил. Он даже, помнится, старался подлизаться ко мне, наговорил кучу комплиментов, среди которых было восхищение моей бесподобной фигурой.

Теперь от стыда мне даже жарко стало. «Голубушка, как хороша, ну, что за шейка, что за глазки, рассказывать так прямо сказки…» Это басня Крылова случайно не про меня? Но там лисице от вороны нужен был сыр, а что было нужно моему мужу? Да только прежнего мира в семье. За все годы нашей семейной жизни именно он старался поддерживать в доме спокойную обстановку. А я просто постепенно привыкла: быть дипломатичной, и все попытки нарушить домашний мир тоже давила в зародыше.

Мой муж… Есть он хотел, вот что! Дело шло к ужину, а я валялась на диване вся из себя разобиженная, и не думала вставать к плите!

На приветливы лисицыны слова ворона каркнула во всё воронье горло. То есть, весело побежала к плите, решив, что эпитет – раскабанела – применен моим мужем лишь по причине дурного настроения. Сыр выпал… Оскорбление забылось.

Итак, воспоминание о вчерашнем дне. Я вернулась из магазина около одиннадцати утра, а сынок мой всё ещё спал. В нашей спальне – днём она же гостиная – Иван лёжа смотрел спортивный канал, так что я смогла без помех надеть всё купленное в спорттоварах и налюбоваться собой в зеркало ванной. Красавица! Я прошла в коридор, посмотрела в зеркало там. Костюм скрывал все недостатки моей фигуры. Может, так мне и ходить? На работу, в гости… Шутка!

В общем, я стояла перед зеркалом, одетая в спортивный костюм и рассуждала. Безжалостно по отношению к самой себе. Теперь я только этим и занималась.

В какой-то момент мне захотелось тут же взять и побежать, но мой внутренний голос отчего-то сопротивлялся и всё повторял: «Завтра, голубушка, завтра!»

В это время проснулся мой сын. Вышел в туалет. Вначале не обратил на мой прикид никакого внимания, – я стояла в дверях на выходе из коридора, а на обратном пути заметил:

– Бегать собралась?

И всё. Пошел досыпать. У него это получалось легко. Наверное, как у всех молодых. Пошутил, но в сказанном не усомнился. Он не удивился даже тому, что мать собралась бегать. Можно подумать, что Алёшка постоянно видит меня бегающей…

Впрочем, в таком случае можно за себя и порадоваться. Мой сын считает свою мать на всё способной.

Тут зазвонил телефон. Я машинально взглянула на часы – двенадцатый час. И услышала в трубке голос старшего сына.

– Мама, ну как у вас дела?

– Представь себе, – легкомысленным тоном ответила я. – Дома сплошное сонное царство.

– Я догадываюсь… А у тебя ничего не случилось?

Совсем недавно я рассуждала на тему: мы с младшим сыном – друзья, а старший…. Вроде, он весь в своей семье, как отрезанный ломоть. Но нет, звонит с утра пораньше, – в двенадцатом часу, – интересуется, как дела у мамы.

– А почему ты об этом спрашиваешь?

– Ты вчера была грустная… Как будто услышала о чём-то неприятном и изо всех сил старалась об этом забыть. Когда мы выходили из зала, ты показалась мне такой одинокой, я хотел подойти, но Катя сказала, что, возможно, тебе просто нужно подумать.

Слова сына что-то сдвинули у меня в душе, в которой именно со вчерашнего дня стал намерзать какой-то ледяной ком. Я старалась его не замечать, решила заняться собой, но это решение пришло извне. Обрадовавшись суматохе, которую сама же и устроила, я решила окунуться в неё с головой, холода испугавшись. Казалось, попытайся его растопить, станет только хуже. Останется то же одиночество, только разбавленное талой водой.

– Знаешь, сынок, я вдруг почувствовала себя…

– Старой? – в лоб спросил он.

Вот так всегда. Саше не хватает дипломатичности Алёшки. Тот подбирает слова, старается сказать что-нибудь приятное, а этот тычет в самое больное место.

– Ну, и старой тоже.

Чего я на Саньку обижаюсь? Разве в его возрасте я сама не была такой? Надо сказать, что мой муж Иван немало потратил сил на то, чтобы сгладить мою прямолинейность, которая «никому не нужна»! Потому с сыном мне было разговаривать с одной стороны труднее – кому же нравится голая правда? – а с другой стороны легче: я тоже могла не подбирать слова.

– Не только старой. А той, у которой уже всё позади. Которая никому не может понравиться, понимаешь?

Лешка на его месте непременно спросил бы:

– А как же папа?

И стал уверять, что тот меня очень любит.

Саша и не подумал так говорить, потому что знал, что я имею в виду.

– Знаю, – сказал он, – у меня тоже такое было.

– Тоже?!

У моего молодого сына? Которому едва исполнился двадцать один год!

– Пока у меня не было Кати, конечно, – поправился он.

Теперь я бросилась в другую крайность: из-за меня! Это всё из-за меня. Я плохая мать. Одному сыну я уделяла мало внимания, а другого избаловала. Всё, что со мной происходит, взаимосвязано. Я это заслужила…

– Мама, – позвал меня Саша, – ты задумалась, не отвечаешь…

– Сынок, я тебя очень люблю!

– Я тебя – тоже, – с некоторым удивлением отозвался старший. – Я чего звоню-то. Мы с Катей на дом уезжаем…

Это означало, что молодые супруги едут приводить в порядок свой загородный дом. То есть, убирать строительный мусор и то, что уже построено, «обживать». Первым делом ребята решили обустроить кухню и спальню, а остальное – по мере строительства, как получится.

– … Так что, если мы вдруг не услышим твой звонок, не волнуйся, мы заняты делом.

– Спасибо, Сашка, – невольно улыбнулась я заботливому тону. – Передавай привет Катюше.

– Передам. Она тебе тоже привет передает.

И вот сегодня я костюм опять надела. Зашнуровала кроссовки.

Потягиваясь вышел из спальни Иван.

– Доброе утро. Кто звонил?

– Саша. Они с Катей едут домом заниматься.

– А-а-а… А что это на тебе надето?

– Разве ты не видишь? Спортивный костюм.

– Костюм-то я вижу, а вот куда ты собралась?

– Пока только примеряю.

Ага, струсила! Язык не поворачивается сказать, что именно бегать.

– Решила в фитнес-клуб записаться?

– Решила бегом заняться.

Муж шутовски присвистнул.

– С чего вдруг?

– Вовсе не вдруг. Разве не ты сказал, что я раскабанела? Вот я и надумала, привести себя в такую форму, чтобы мужу нравиться. А то куда это годится. Разъелась до пятьдесят второго размера. С сорок шестого.

Иван отчего-то взглянул подозрительно.

– Чего-то ты, мать, темнишь!

И снова – мать. Нет, этого уже не исправить. Ну, в смысле, не заставить Ивана относиться ко мне по-другому.

Даже если я похудею, он будет смотреть на меня такими же равнодушными глазами, и так же будет меня звать.

Кстати, а почему бы и мне не звать его: отец? Наверняка ему не понравится. А то я все Ванюша, Ванечка, и даже Ивушка… Избаловала. Так что, как сказал юморист: пиши на себя жалобу!

Муж на автомате, ещё толком не проснувшись, вернулся в спальню. Я уже знаю, ещё минут десять полежит и придёт на кухню завтракать. Сам себе в тарелку положит кашу, чайник вскипел – нальёт чаю, так что я выскользнула из дома и быстрым шагом направилась к парку, где у нас бегают спортсмены всех возрастов.

Утро было замечательное. Я бежала по парку и слышала, как среди зелёной листвы деревьев распевают какие-то пичуги. В воздухе ещё пахло утренней свежестью, и если за оградой парка шелестели шинами ранние автомобили, то пыль сюда не долетала и дышалось мне легко. Я прикидывала, что буду считать «кругами» и сколько пробегу сегодня. Скажем, три круга. Или четыре.

Мимо меня проехали два велосипедиста и прокатила на роликовых коньках молодая пара студентов, держа за ручки сумку, в которой спал грудной младенец.

Собственно, это был даже не городской парк, а так называемый дендрарий сельхозакадемии, который независимо от принадлежности посещали все жители близлежащего района.

Стали появляться и другие бегуны. Один очень толстый мужчина, который дышал шумно, как паровоз. И пот катился с него градом. Да, красота требует жертв. Или красота, или здоровье. Когда тебе килограммов сто пятьдесят… Кстати, а что же я не взвесилась перед бегом? Теперь мой эксперимент в чистом виде уже не будет столь точным. Ничего, если я похудею за сегодняшний день на пятьсот граммов, пусть они будут у меня в запасе. А с завтрашнего дня начну считать!

Я только начала бегать, ещё не зная, надолго ли мне хватит дыхалки, но уже почувствовала, как с меня как будто начала слезать старая высохшая шкурка. И под нею, обнажилась, задышала молодая нежная кожа. Почему-то казалось, что сейчас я устану, начну тяжело дышать, но нет, я продолжала бежать, словно с моих плеч свалился груз, который так долго не давал мне жить!

Глава пятая

Но до чего же быстро я «сдохла»! Такие слова в отношении себя я употребляла нарочно, потому что и сама не ожидала, что по части физической формы настолько слаба. Да у меня её и нет, физической формы!

Как там пел Высоцкий? «Я на десять тыщ рванул, как на пятьсот, и спекся!» Вот и я выдохлась. Думала, только стану на дорожку в парке, так и побегу, как молодая газель. Однако, поплелась, тяжело дыша и останавливаясь, как больная корова…

Хорошо, что перед тем, как бежать, я кое-что на тему занятий бегом почитала. В таком вот случае, если во время бега я не смогу что-то сказать, не сбивая дыхания, мне было разрешено перейти на быструю ходьбу, что я с удовольствием сделала. Но, посматривая на часы, я всё-таки постаралась бегать-ходить пятьдесят минут, потому что организм, как объяснялось в популярной литературе, начинает сжигать жиры только через тридцать-сорок минут.

– Да-а, – сказала я себе, возвращаясь домой. – Как всё запущено.

Такая модная фразочка. Её сейчас охотно цитируют герои многочисленных сериалов. Но к моему случаю она особенно подходила.

Ещё одно условие я тоже выполнила – нельзя давать себе сразу запредельную нагрузку, чтобы после занятий возвращаться домой будто выжатый лимон.

Такие «спортсменки», как я, обычно выискивают для себя в инструкциях подобные поблажки.

Приняла душ, стала на весы, предварительно стерев с них пыль. Весы пришлось вытаскивать из-под книжного шкафа. Взвесся я заранее, сейчас бы с удовлетворением наблюдала, как весы качнулись в сторону минуса от прежнего результата, скажем, на килограмм.

Люблю подшучивать над собой. Так мне кажется, что я возвращаю себя в действительность. Есть у меня, есть привычка рассказывать себе сказки, и тогда получается, всё хорошо в моей жизни. И вроде ничего не сгорело, и лошадь уцелела, не как у той несчастной маркизы…

Я окинула мысленным взором огромное поле – так называемую пересеченную местность, которую мне предстояло перейти в моих испытаниях. А, может, ну его? – заныл внутренний голос, – столько лет жили без всяких этих напрягов, почему бы и впредь не жить так же? В смысле, не жили хорошо, и привыкать нечего… Но я задавила в корне это нытьё, едва взглянув на свои щеки с приятным румянцем.

В самом деле, я выглядела гораздо лучше, чем до того, встав с кровати. Что-то на мгновение, как солнце из-за тучи, выглянуло из глубины моих глаз: уж не восемнадцатилетняя ли Юлиана, которая пережила однажды такой стресс, что из-за него позволила родным управлять ею, как шхуной с порванными парусами? Пережила и завернулась в кокон, или просто упала в реку жизни сухим листом, который несет себе река всё вниз и вниз… К морю? Нет, к подземной реке Стикс, в которую она впадает.

Всё-таки я насквозь пропитана классикой и всяческими афоризмами. Чего вдруг я опять стала вспоминать о пережитом стрессе? О том, который изменил на долгие годы мою жизнь. Разве я не запретила себе, никогда об этом не вспоминать? Неужели теперь я всё-таки решила поменять свои привычки и темп жизни, а заодно взглянуть на себя со стороны?

Я почувствовала, как кровь отливает от лица, чтобы смениться бледностью. Даже пульс ускорился так, как не ускорялся во время бега.

Женщине в сорок три года бояться своих девичьих воспоминаний! Это вообще, ни в какие ворота не лезет. По какой причине люди, подобные мне, вдруг начинают сбиваться с колеи и переходить на другую, чужую?

Может, всё же не стоит отмахиваться от своего прошлого? Почему я до сих пор его боюсь? Ведь известно, вытащи занозу, что саднит душу долгие годы, осмотри на свету со всех сторон с учетом своего четвертьвекового опыта, и наверняка уйдут все составляющие страха. А само событие покажется ничего не стоящим переживанием. Так, мелкой неприятностью… Но нет!

Когда-то я нарочно перечитала много афоризмов о страхе, а запомнился почему-то только один: страус вовсе не прячет голову в песок, он просто показывает нам задницу. Наверняка сказал кто-то из американцев, любят они шутить про этот орган.

Мое проклятие – тот самый студент-медик. Не знаю, почему он ничего не боялся. То есть, я ведь могла заявить в милицию и прости-прощай его институт! Надеялся меня уговорить? Не ожидал такого яростного сопротивления? Думал, в случае чего я его не найду?

Позднее выяснилось, что раньше он учился в Москве, а потом перевёлся к нам. Теперь я думаю, что он был самый настоящий сексуальный маньяк, ведь впоследствии на своих пристрастиях он всё же попался. Мне рассказала об этом подруга, которая нас и познакомила.

– Представляешь? – ахала она. – А на вид не скажешь, что он такой непорядочный. Говорят, Галку – его очередную жертву – он связал своим галстуком, чтобы она не могла сопротивляться.

Медика осудили на довольно большой срок, уж не помню, на какой, но думаю, что парнишка получил по заслугам.

Мы тогда и слова-то такого не знали: маньяк. Чего ему было охотиться именно за порядочными девчонками, ведь доступные девицы были всегда. Разве что, чуть меньше, чем теперь. Сидели себе на лавочках парка и на подошвах у них была написана цена за ночь…

Он попытался меня изнасиловать. Сейчас бы я, наверное, посмеялась: мало ли что и кто пытался, ведь не получилось, и ладно.

Целую ночь он то уговаривал меня, то угрожал, и пытался не только рвать на мне одежду, но и бить по лицу.

Потом, когда начало светать, он понял, что ничего со мной не сделает. Обозвал дурой.

Дура, не дура, а свою честь я отстояла.

Глупо сейчас звучит – девичья честь. А тогда девушки порой на смерть за неё шли…

Что-то меня на красивости потянуло. Смеюсь над былыми страхами, хотя в тот момент мне было совсем не смешно.

Как бы то ни было, я на него не стала подавать заявление в милицию. Мы поговорили с мамой и решили, что раз ничего не произошло, пусть живёт.

– Бог его накажет, – как-то на мой взгляд старорежимно выразилась мама.

Но ведь оказалась права… Я была благодарна ей, что она не стала у меня ни о чем спрашивать, подождала, пока я сама спокойно ей обо всём расскажу…

– Ты где была?

Это уже мой муж. И не двадцать пять лет назад, а сегодня. Откуда такое подозрение в смеси с осуждением в его пылающем взоре? Чего это он вдруг?

Ах, да, на часах восемь двадцать утра, а я не только поднялась чуть свет, но уже приняла душ, куда-то из дома исчезала, и теперь стою в задумчивости посреди комнаты… Хотя почему бы мне и не стоять. Завтрак давно готов. Или Ивану трудно приподнять салфетку?

Где я была… Интересно, а почему мне вдруг захотелось ему нагрубить?

Он ведь знал, что я купила себе спортивный костюм, но почему-то не принял всерьёз эту мою покупку. Решил, с жиру бешусь? Тем более, что его у меня вполне достаточно. Жира, имеется в виду. Пока.

А я бегала. Ну да, вон и майку пришлось простирнуть, она оказалась вся мокрая от пота. В ванной висит. Но он продолжал пялиться на меня, будто я совершила что-то недостойное.

– Бегала в парке, – невозмутимо сообщила я, понимая, что мне почему-то всё равно, поверит муж этому или не поверит.

– Ты не говорила, что будешь бегать по утрам. Тогда при чем здесь фитнес-клуб?

– Про фитнес-клуб говорил ты, а я просто не стала возражать.

– С каких это пор ты начала от меня что-то скрывать?

Раздражение из него лилось потоком.

– А ты не говорил мне, что купил себе свитер, – парировала я.

До какой же степени безразличия к своему мужу надо дойти, чтобы до сих пор не сказать ему об этом, хотя новому свитеру уже два месяца. Наверняка подарок женщины, потому что Иван его как бы прятал. То есть, это «как бы» вовсе не дань современному сленгу, а на самом деле муж положил новый свитер в свои вещи, вроде, он там всегда и лежал, но при этом постарался запихнуть его поглубже, к задней стенке полки. Можно подумать, я не знала наперечёт всех его вещей!

Я ещё подивилась, чего вдруг он купил себе летом вещь, которую обычно покупают ближе к холодам. Но потом соотнесла недавний день рождения Ивана – он по знаку Зодиака – Близнецы, и поняла, что это, скорее всего, подарок.

– Купил на распродаже, – сказал он с некоторым вызовом: мол, попробуй, опровергни!

Однако, от меня отстал. Понял, что себе дороже.

Когда это Первицкий ходил по распродажам? Смех, да и только.

Как-то не по-женски это: такая вот моя реакция. У меня, возможно, мужика уводят, а я только констатирую, как это неумело делается.

Уводят? Кто сказал – уводят? Кроме свитера ничего пока на это не указывало.

Однако какие мысли стали приходить ко мне в голову! То, о чём я раньше и думать не думала, вдруг высветилось во всей своей красе.

Кто вообще решил, что муж и жена непременно живут в любви? Да без любви им куда спокойней. Они могут прожить всю жизнь просто потому, что им так удобно. Вот именно, они притёрлись друг к другу, приспособились. Знают недостатки и достоинства друг другу, что позволяет им жить вместе, не совершая слишком явных ошибок. По крайней мере, могут знать, какая ошибка им сойдёт с рук, а какая – нет!

Например, жена – чистюля и хорошо готовит. Это мужа вполне устраивает. А то, что она не слишком расположена к сексу, так и пусть, он всегда может добрать на стороне.

Или муж – не пьёт, на сторону не глядит…

Посмотришь телевизор, а там мужчины чаще всего торопятся уйти из семьи к молоденьким. Выходит, всем женщинам надо этого бояться. Но если подумать, это, мягко говоря, преувеличено.

Если жена не предъявляет к мужу особых претензий, то можно сказать, он как сыр в масле катается. Станет ли умный мужчина такую райскую жизнь менять на неопределенность в лице смазливой любовницы, которая может и капризничать, и вообще отличаться не слишком покладистым характером… Выходит, не только я, но и мой муж, плывём по течению и не считаем такое положение чем-то из ряда вон выходящим. Удобно нам так!

Одно только у меня с Иваном отличие. Он ведет такую жизнь сознательно. То есть, плывёт по течению, но и по сторонам поглядывает, а я плыла по течению тупо, не получая каких-то особых радостей в связи с таким плаванием. Кроме радости материнства, разумеется. И покоя. Как будто покой нам всем в будущем не предстоит…

А какие собственно особые радости в браке? В основном, одна пахота. То ли у плиты, то ли в койке. Для женщины – так сплошь обязанности и супружеские долги…

Между тем, не стоит забывать, что я обо всём этом размышляла и продолжала разговаривать с мужем, по-прежнему вынуждавшим меня оправдываться.

– Скажи, тебе нравятся толстые женщины? – спросила я, наверное, по его мнению, невпопад.

– Толстые, – чего ты вдруг спросила?

Вот так всегда. Есливопрос ставит его в тупик, он начинает отвечать что-то невразумительное или вопросом на вопрос, лихорадочно соображая, как об этом лучше сказать.

Я посмотрела на его почти невозмутимое, впрочем, с долей удивления лицо. Почему в последнее время я ждала, что кто-то непременно скажем мне:

– Ты знаешь, у твоего мужа есть любовница!

Сама себе, понятное дело, говорила, что такого быть не может, всё у нас хорошо, а всякие мелкие шалости я могу и не замечать.

То есть, я сама с некоторых пор перестала сомневаться, – имеется в виду, что он погуливает, – но сказать об этом Ивану не хотела. Он тут же постарался бы отбиться как-нибудь вроде:

– Кто тебе это сказал, какая ерунда, не придумывай, мне никто, кроме тебя, не нужен!

Нет, всё же дело в том, что я не из тех женщин, кто хочет знать. Наверняка. Да и зачем? Если бы я хотела знать, я разобралась бы ещё тогда, когда нашла свитер, а вместо этого я сказала о свитере походя, как бы, между прочим.

Теперь получалось, что я задала мужу задачу, да ещё и усугубила своим утренним преображением. Надо было мне сразу после душа надеть халат. Может, Иван бы ещё не скоро заметил, что я начала бегать, а про спортивный костюм попросту бы забыл.

Нет, мне ничего выяснять не хотелось. Испытав мимолетное удовольствие от его удивления, я передумала и дальше интриговать. Я вовсе не хотела заставить его ревновать или просто водить за нос. Потому и сказала просто.

– Я начала бегать. Прочитала интересную книжку насчет бега и решила, а почему бы не сбросить пару килограммов. Сейчас это очень модно и называется джоггинг.

– Вот в чем дело, – облегченно вздохнул муж. – А я думаю, чего вдруг жена про мою любовь или нелюбовь к толстым женщинам спрашивает? Оказывается, похудеть решила.

– Не только это. Укрепить иммунитет. Скоро осень, начнутся дожди, будем сидеть дома. Хотя в книге говорится, что занятия бегом прерывать не стоит – если хочешь укрепить здоровье. Но ты же не будешь возражать, если я побегу и в дождь. Я вон и ветровку себе купила непромокаемую, как раз на такой случай.

Чего он всё же во мне усомнился? Впервые за двадцать пять лет. Пусть не во мне, в моей верности, но, выходит, что каждый судит по себе. Вот и Ванечка решил, будто я тоже кого-то себе присмотрела. А он не хочет, чтобы на сторону ходили мы оба. Если я хожу, то это они нас, а если он, то это мы их? Все анекдоты из жизни…

Он хочет свободы для себя, а я вроде его собственность, которая должна до конца жизни принадлежать только ему. Такая карманная, как носовой платок. Правда, носовые платки нужно время от времени стирать… Нет, нельзя мне пускать свои мысли на самотек, а то я до такого додумываюсь!

Иван поймал мою снисходительную усмешку и опустил глаза.

– Хорошо, бегай! – наконец милостиво согласился он. – Только, чур, никаких вовлечений меня в это своё предприятие. Ты же знаешь, для меня поспать лишние десять минут – самое лучшее укрепление здоровья.

Итак, гроза прошла мимо. Не то, чтобы я её боялась, но по привычке сводить всякую размолвку к примирению я этому обрадовалась. Мой муж ничего такого в моих занятиях не углядел. Или решил отпустить меня на длинный поводок. Посмотрел глазами чужого мужчины и решил, что я уже никого не смогу заинтересовать? Успокоился?

Все мои вопросы конечно же остались без ответа, потому что были произнесены мысленно. Но всё-таки свежим воздухом повеяло. Сегодня Иван решил даже помочь мне приготовить завтрак. Вернее, не приготовить – каша ведь уже стояла укутанная для тепла – а расставить приборы, налить чая…

Сомнения, как видно, до конца его не оставили. Он чего-то додумывал, и морщил при этом лоб. Будто сам себе что-то объяснял.

– Чего ты хочешь на день рождения? – спросил он, по-моему, ни с того, ни с сего.

– Велотренажёр, – сказала я. – На случай совсем уж плохой погоды.

Иван расхохотался.

– Недаром говорят, что после сорока у женщин – особый возраст. Теперь и я это вижу. Правда, тебе до ягодного срока ещё два года, но они пролетят, и оглянуться не успеешь…

Умеет мой муж сказать приятное: к примеру, напомнить, что мне уже за сорок, как будто за эти двадцать пять лет набрала возраста только я.

– … Нет, надо же, моя жена вдруг начала бегать! Кому сказать – не поверят… Ладно, куплю тебе тренажёр. Чем бы дитя ни тешилось.

У него это получилось снисходительно. Мол, чего с бабы взять, такой возраст. И я эту снисходительность отчетливо видела, и тоже над ним посмеивалась. Оказывается, мой муж совсем меня не знает. Как в известной оперетте он тоже решил, что его жена – прочитанная книга. Но читал он тоже, перескакивая через страницы. Скажем так, невнимательно читал. Пусть потом не говорит, что я в этом виновата.

Чего бы там ни говорили про старую собаку, которую нельзя научить новым фокусам, я незаметно менялась… Никто не помешает мне всё это испробовать и сочинить что-нибудь мудрое про то, что никогда не поздно начать жизнь сначала. Если этого хочешь…

– Ты не знаешь, у Алексея сегодня есть занятия? – спросил меня Иван, не давая опять уйти в свои мысли.

– Не знаю. Мы всё равно его не контролируем. Скажет, что преподаватель заболел…

Мы оба рассмеялись, вспомнив, как в шестом классе он рассказывал нам про какую-то невозможно болезненную учительницу физики. Пока мне не позвонила классная руководительница и не сообщила, что сынок элементарно прогуливает уроки.

– Ты чего-то тоже не торопишься, – заметила я.

В самом деле, обычно Иван спешил, наскоро проглатывал завтрак, дожевывал его на ходу, а тут… Проснулся, увидел – впервые в жизни – что жены нет рядом и… испугался? Удивился? Забеспокоился?

А может, из-за этого свитера он всё время чувствует себя виноватым? Зачем вообще он притащил его домой? Я бы ни о чем не догадалась, оставь он свитер на работе, в ящике своего стола.

Глупый, глупый Иван. Он теряется в догадках.

Между тем, я и сама не догадывалась, что перестала плыть, куда вынесет, а перехватила весло, развернулась, и поплыла против течения.

Глава шестая

– Отлично выглядишь, старушка! – сказал мне Коля Цыганов, мой коллега-преподаватель с факультета прикладной математики, когда мы ехали с ним в лифте. Мы стали приятелями, постоянно сталкиваясь то в общественном транспорте, то в лифте. – Вид свежий, глаза горят. Влюбилась что ли?

– Не угадал, – рассмеялась я. – Твоя коллега всего лишь начала новую жизнь.

– Ты с мужем разошлась? – ахнул он. – После серебряной свадьбы?!

Интересно, почему люди первым делом думают о чём-то плохом?

О свадьбе знали все, но, конечно, всех своих знакомых я пригласить не могла. А их имелось немало, я всё-таки преподавала в университете… целых пятнадцать лет. У меня и здесь круглая дата, о чём я напрочь забыла. А круглые даты у нас положено отмечать. И, как говорят в боевиках, накрывать поляну.

Ничего, раз надо накрывать, накроем! Обычно у нас не принято выставлять какие-то особые закуски и напитки. Главное – атмосфера. Сделаю своё фирменное блюдо – рулетики из баклажанов да отбивнушки из куриной грудки. Главное не промахнуться с количеством. Народ после работы голодный, будет мести всё, что выставишь…

Сразу после университета я некоторое время преподавала в школе. И попутно писала диссертацию. Сейчас, оглядываясь назад, я удивляюсь, откуда у меня было столько энергии. Работать, растить ребенка, потом второго, да ещё и диссертацию писать. Но из школы мне уходить было нельзя. Я не просто работала, а собирала материал для своей научной работы.

В последнее время – и недели не прошло! – я стала оглядываться назад, в свою прошлую жизнь, и искать в ней объяснение своей четвертьвековой тупости. Почему так случилось, что я жила будто в скорлупе, которая вдруг слетела с меня даже не разбившись, не от удара, а от небольшого толчка – брошенной вскользь фразы посторонней женщины?

И что я обнаружила? Точно так же, плывя по течению и ни о чём не задумываясь, живёт на свете уйма мужчин и женщин. Живут себе, живут, и доживают до серебряной свадьбы, являя для остальных неудачников модель идеального брака. И только мне вожжа под хвост попала.

Нет, у мужчин всё попроще. Они не то, чтобы вдруг задумываются, а соображают: жизнь проходит, караул, и начинают срочно искать идеал новой жизни в лице молодой и шустрой особы, на которой почему-то срочно нужно жениться…

Кажется, я поняла, почему нас так мало. Тех, кто задумывается. Потому что всякий остановившийся подумать и оглядеться человек, мешает всеобщему движению. Более того, подумав, он порой решает, что плывет не туда и начинает быстро поворачивать.

Но в прежнем направлении плывут кроме него и другие. И он становится не только помехой всеобщему движению, а порой изменяет маршрут рядом живущих и до сего времени ничего не подозревающих людей.

– Юлечка, что с вами, вы не влюбились? – спросила меня секретарша декана, когда я заглянула на кафедру перед тем, как пойти на лекцию.

Мария Владиславовна, кажется, всю жизнь работает секретарем у деканов. Деканы приходят и уходят, а она почему-то остается.

То есть, если хорошо подумать, станет понятно, почему. Потому что она знает обо всём, что происходит в университете, – на всех других кафедрах у неё если не подруги, то хорошие знакомые. Известная фраза, что тот, кто владеет информацией, владеет миром, относится к ней в полной мере. Миром, не миром, а кафедрой – это точно. Может, и всем университетом?

Обычно прежде, чем сделать тот или иной шаг, к ней заглядывают не только деканы, но и ректор со своим замом. И Мария Владиславовна не отказывается давать дельные советы каждому. Такой вот у нас в университете верховный жрец, как шутят между собой сотрудники.

– А я всё ждала, когда в вас, голубушка моя, женщина проснётся.

– Вы считали меня… – никак не могла подобрать я нужное слово, неприятно удивленная. Мне всегда казалось, что Мария Владиславовна очень хорошо ко мне относится.

– Да-да, не обижайтесь, милая, но вы были как тот старый солдат, который не знает слов любви… Славный человечек, прежде всего не любящий саму себя… Что же теперь с вами случилось?

– Наверное, посмотрела на себя со стороны. До сих пор не знала, что не все это умеют.

– Значит, сами. А я думала, кто глаза открыл. Есть такие люди: чувствуют себя плохо, когда другому хорошо.

– Хорошо жить в тумане?

– Скажем так, в затмении. И чем вы занялись первым делом?

Секретарь была женщиной любопытной, а иначе, как бы она обо всем знала? Но при этом такой доброжелательной, что люди и не скрывали от неё своих проблем. В принципе, человеку нужно совсем немного, чтобы расположить к себе, проявить интерес, только опять же об этом не все задумываются.

– Бегать начала, Мария Владиславовна, – не стала скрывать и я.

– Хвалю, умница, – кивнула головой секретарь, которой было никак не меньше семидесяти лет. Она не любила говорить о своем возрасте, потому её и не спрашивали. Только знали, когда у неё день рождения, а когда юбилей. Но и цифру юбилея не озвучивали, идя навстречу пожеланиям мудреца в юбке. – А то, честно говоря, ты, миленькая, в последнее время ко всему прочему ещё и поправилась. На много худеть не стоит, но пять-семь лишних килограмма сбросить не помешает.

Значит, и Мария Владиславовна отметила про себя и это моё «расползание», а сказала мне об этом только потому, что я сама завела этот разговор… Количество лишних килограммов раза в два приуменьшила.

Итак, Юлиана, ещё один вывод: если другие не делают тебе замечания по какому-то поводу, это вовсе не значит, что они ничего не видят. Просто не хотят тебя лишний раз расстраивать…

– В Архангельской области маршрутка сбила медведя! – бодро оповестил диктор «Чрезвычайного происшествия».

Телевизор потихоньку бурбулит и по непонятной причине вдруг начинает увеличивать громкость на какой-нибудь фразе.

Бедный медведь. Уж если зверей стали сбивать, что говорить о людях? Интересно, предъявили что-нибудь водителю инспекторы дорожно-патрульной службы? А те, из «Гринписа»?

Мысли мои текут лениво, так, всего лишь едва заметная реакция на происходящее вокруг, потому и выводы, мягко говоря, странные.

Нашего человека вообще напугать трудно. Пресса, к примеру, стала называть называет маршрутки «капсулами смерти» – кто-нибудь перестал на них ездить?

Голубые экраны пестреют страшными картинками с мест авиакатастроф, а моя подруга на днях не смогла улететь в Москву – билетов не было. Неужели даже инстинкт самосохранения становится пережитком прошлого?

Я поймала себя на том, что теперь постоянно рассуждаю о смысле жизни, даже просто стоя у плиты и готовя завтрак.

На чём я прежде остановилась в своих размышлениях? На том, что по большому счету мне расхотелось плыть по течению. Но что я могу сделать, кроме бега по утрам и постепенному приведению собственной фигуры в товарный вид?

Разойтись с мужем? Но с чего бы? У меня хороший брак.

Кстати, что я вкладываю в это слово? Главное, моя вторая половина не пьёт как сапожник и вообще не курит. Женщинами если и увлекается, то так, что я об этом почти не догадываюсь.

А что я могу сказать о нём, как о человеке?..

Но потом почему-то мои мысли перескакивают с персоны мужа на его мать, мою свекровь. Эта женщина – такая чистюля, не приведи господь! Сколько лет я её знаю, она всегда с тряпкой в руке. Моет, чистит, вытирает…

Как-то я ради шутки спросила, а не моет ли она потолок.

– А как же, – ответила свекровь без улыбки, – раз в неделю обязательно.

И принесла мне для демонстрации несколько самых разных щёток для этого самого мытья…

Но при этом она ходит по своему дорогому, блестящему чистотой дому в старых трусах своего мужа и его вышедшей из употребления майке, из которой во все стороны вылезают её пышные телеса. Отними у неё тряпку – умрёт!

Это что же получается, даже стремление к чистоте может выглядеть божьим наказанием?

Как-то я подарила ей кокетливый домашний костюмчик, но потом никогда не увидела его на свекрови.

– Ольга Гавриловна, а почему вы мой подарок не носите?

– Не обижайся, Юленька, – сказала она, – но твой костюм с длинными рукавами, мне жарко.

Костюм вовсе не был с длинными рукавами, скорее, наоборот, с длинными шортами и кофточкой на тонких лямках… Иными словами, мой подарочный пакет свекровь даже не вскрывала.

Это не совсем то, о чем я начала размышлять. Может, она вовсе не плывёт по течению, а вполне сознательно отрабатывает свой долг мужу тем, что держит его в стерильной чистоте? Ведь она не работала ни одного дня вне дома. Муж всегда содержал её так, что Ольга Гавриловна вполне могла приглашать домработницу. Но, думаю, такая мысль даже не пришла ей в голову.

А свой труд она вовсе не считает за труд. Скорее, просто супружеские обязанности. Ведь не все вкладывают в это словосочетание только постельные упражнения.

В отличие от свекрови я работаю. И всегда работала. Преподаю в университете зарубежную литературу. Одеваюсь всегда одинаково: классически. Несколько меняются в связи с требованием моды лишь покрой костюма, да разве что обувь. Ведь я покупаю её в магазине, и потому не ношу, к примеру, обувь с длинными носами, если модны тупые носы, только из-за того, что за модой следят сами обувщики.

Вначале свое безразличие к модной одежде я объясняла тем, что у меня дети. Ну, да, я так и говорила своей подруге Илоне и остальным знакомым женщинам:

– Мне не до того, у меня дети.

Как будто у других женщин не было детей.

Прически я тоже не делаю. В парикмахерских. Если нужно, волосы мне подрезает кто-то из приятельниц. Подравнивает. А потом я беру их рукой, скручиваю и закалываю на макушке в узел. Просто и быстро. И уж конечно не крашу, хотя кое-где в моей прическе видны проблески седины. И дождалась комплимента от Марии Владиславовны только потому, что по-иному заколола в причёску свои длинные волосы… Когда-то такие причёски называли – «бабетта».

Пару раз, впрочем, я пришла на кафедру с распущенными волосами и услышала, как одна из преподавательниц заметила достаточно громко:

– Старая русалка.

Решила не обращать внимание, нехай завидують, как говорили в одном из анекдотов. Но ведь и тогда я могла не отмахнуться от «завистницы», а подумать, почему я выгляжу старой, когда в то время мне и сорока не было?

А ещё в течение супружеской жизни у меня образовались некоторые странности. Привычки, которых прежде не было. Например, я никогда не хожу одна по темным улицам. И вообще, стараюсь уйти из гостей «по свету». Стоит кому-то из приятельниц пригласить меня в гости, как, взглянув на часы – скоро стемнеет! – я мчусь домой, несмотря ни на что. Боюсь. Всё мне кажется, произойдёт что-то нехорошее, к чему я не буду готова. Перед чем я окажусь бессильна.

Если случится на кафедре, к примеру, поздний научный совет, я требую у мужа, чтобы он заезжал за мной в университет. А теперь, когда подросли сыновья, встречать меня приходится им тоже. Береженого бог бережёт. Этого правила я придерживалась все четверть века своей замужней жизни.

Почему-то прежде я никогда не считала себя трусихой. А не боюсь ли я самой жизни?

Проклятущий студент-медик определил моё будущее на много лет вперёд. Зато больше никогда со мной ничего непредвиденного не случалось. Вот что значит правильно организовать свою жизнь!

Теперь я частенько приговариваю, но уже про себя: стели соломку везде, где можно упасть! И этот постулат всегда себя оправдывает. Благодаря собственной осторожности я ни разу не сломала руку или ногу, ни разу не упала, даже в гололёд.

Мои папа с мамой не устают восхвалять себя за то, что в своё время подсуетились и не пустили на самотёк выбор своей дочери. Они считают, что всё дело в моём муже. Ведь с ним я живу как за каменной стеной! У меня дом, дети, достаток. Невольно получилось три «д», очевидно, как символ удачного брака.

Но и теперь ведь ничего не случилось. Тогда отчего в моей груди поселилось тревожное чувство, будто я упустила что-то жизненно важное, и никак не могу вспомнить. Скорее, со мной что-то не так.

Бегаю я теперь через день. Завожу будильник на сотовом телефоне, он даже не звонит, а жужжит, заставляя, однако, меня подскакивать, наскоро делать разминку и бежать в парк. Уже по утрам всё раньше наступает рассвет, а ведь начинала я бегать в сумерках.

Правда, и в парке мне попадается не так уж много бегунов. Всё время мимо пробегает маленькая пожилая женщина с унылым лицом. Она бегает так, будто у нее просто нет другого выхода. Да ещё парочка-другая студентов… Возможно, другие бегают позже, не в семь часов.

И как бегаю я? Сосредоточенно. Прислушиваюсь к себе, произношу вслух на бегу какое-то слово, как советуют ветераны бега, и если оно звучит неровно, с придыханием, временно прекращаю бег, переходя на быструю ходьбу.

Когда я стала вообще, вне бега прислушиваться и присматриваться к себе, я вдруг заметила, что очень много ем. То есть, постоянно чего-нибудь жую. И, поймав себя на таком действе, несказанно удивилась: почему я не замечала этого раньше? У меня в сумке вечно лежат не печенье, так плитка шоколада, или чипсы, или сухарики к пиву. Кстати, очень хорошо утоляют голод… Как же мне от этого отучиться? И как вообще возникла эта привычка?

Скорее всего, ещё с той поры, когда я писала диссертацию. Лёшка был маленький, и я по настоянию Ивана почти три года сидела дома. Вот тогда, чтобы время зря не терять, и решила получить кандидатскую степень. Во всякое свободное время садилась к пишущей машинке – компьютера у меня ещё не было – и писала, писала…

Ходила по дому в ночной сорочке, неприбранная, совала что-нибудь в рот Алёше – Сашу водили в детский сад – и сама дожёвывала всё то, что не съедали он, Саша и даже Иван. Жалко было выбрасывать.

Тогда я прибавила в весе пятнадцать килограммов. Не сразу, конечно, постепенно набрала, но после уже не пыталась как-то с излишками веса бороться. Перешла в разряд «пышечек». Вот, вот я и нашла отправную точку! И слово – пышечек – выговорила без запинки. Значит, всё-таки знала, что полновата, но не хотела себе в этом признаться?

На самом деле женщина, которой хочется выглядеть привлекательной, должна всё время быть настороже: взвешиваться, изучать себя в зеркале… В общем, тщательно следить за собой. Не лгать себе и зеркалу, что тебе ухудшение только кажется, и это зеркало полнит, а на самом деле ты так же хороша. И любить тебя должны именно такой, со всеми твоими недостатками.

Конечно, о старости я не говорю, хотя и ближе к старости одни женщины выглядят чуть ли не молодками, а другие – дряхлыми развалинами.

Я почти всегда могу определить, замужем женщина или нет. Многие считают, что для мужа нечего напрягаться. И так сойдёт. И запускают себя донельзя.

Не была исключением из правил и я, считая, что мужа мне выдали на веки вечные. Сходила однажды с ним в загс, а больше никаких усилий делать не надо.

Видимо, и муж относился ко мне так же. Как к службе в армии. Главное, жить по уставу, пусть и семейному, и всё будет тип-топ!

Со временем Иван привык к тому, что я бегаю по утрам, и перестал обращать внимания на мои утренние отлучки. Только изредка высказывался, вроде:

– Я думал, тебе это быстро надоест, а ты – молодец.

Эдак снисходительно.

А когда я всё же попыталась открыть рот, мол, не побегать ли нам вместе, он выдвинул перед собой руки, словно стараясь не подпустить меня ближе, и нарочито простонал:

– Только вот этого не надо!

Кстати, мой муж подтянутый, худощавый, хотя и спортом не занимается, и на диете не сидит. Если бы я вовремя не спохватилась, его можно было бы назвать моей половиной в прямом смысле этого слова. Пока он меня не стеснялся, а ведь до такого момента оставалось всего ничего…

Нет, это уже самоедство. Всё хорошо в меру. То воспринимала свою жизнь такой, какая есть, то вдруг захотела в момент всё изменить.

Хорошо, что жизнь не стоит на месте, и постоянно приходится отвлекаться на всякие житейские дела.

– Мама, а ты не хочешь сдать на права? – спросил сегодня как показалось, ни с того, ни с сего мой старший сын.

– Зачем? – спросила я осторожно.

Странно, что с некоторых пор я перестала особо удивляться тому, что, устроив себе некоторые перемены в жизни, стала к тому же получать их со всех сторон. Будто так и надо.

– Затем, что я собираюсь подарить тебе на день рождения легковую машину, иномарку. Не новую, но в очень хорошем состоянии. Хотелось, конечно, сделать сюрприз, но если ты хотя бы недолго походишь в автошколу, сможешь несколько метров на ней проехать.

– Саша! – ахнула я. – Ты же строишься. У тебя жена молодая, о ней ты должен думать.

– А кто подумает о тебе, мама? – опять задал он странный вопрос. По крайней мере, до недавнего времени я бы непременно возразила: а папа?

Почему-то вдруг мне представилось странная картина: Саша едет на машине и видит Ивана в обнимку с какой-то девицей. Ему становится жалко меня, и он решает таким вот образом подсластить пилюлю, которую собирается преподнести мне жизнь. У меня всегда было хорошее воображение. Что-что, а картины самой себе рисовать люблю…

– Сынок, твой бизнес, в самом деле, не пострадает от такого дорогого подарка? – спросила я совсем не о том, о чём хотела спросить. Я вдруг решила, что машина мне будет как раз кстати. Но мыслила при этом совершенно нелогично. И не смогла бы ответить на чей-то посторонний вопрос: почему – кстати?

– Открою карты, – рассмеялся Саша. Он заехал в институт, как раз, когда у меня было «окно» между лекциями. – Один человек брал у меня деньги в долг и три года не мог отдать. Я, честно говоря, на них уже не рассчитывал. Теперь у него изменились обстоятельства, он уезжает из страны и предлагает мне в зачёт долга свою японскую машину. Уступает, надо сказать, за полцены. Получается, машина мне будто с неба упала. Вот мы с Катей и решили, что тебе тоже пора пересаживаться с маршруток на собственную машину.

– Катюша знает? – приятно удивилась я.

– Конечно, я от неё ничего не скрываю.

Ну, у кого есть ещё такой заботливый сын? Я даже прослезилась от нахлынувших чувств. Но при этом почувствовала некоторую виноватость. Так получилось, что мой старший сын слишком рано был определен мною во взрослые. Он всегда был «здоровый лоб», который обижал маленького. Это при разнице-то между братьями в три года! Чего и говорить, ему частенько доставалось за мальчишеские проделки вдвойне: как за него самого, так и за его младшего брата.

А я ещё считала, что Алёша – тот, кто меня лучше всех понимает и обо мне заботится, а Саша – так, вещь в себе! И я, вроде, ему совсем не нужна.

Получилось, тот сын, которому досталось меньше родительской ласки, вырос куда заботливей и внимательней, чем мой младший, самый любимый и балованный.

В общем, я поговорила с одним своим заочником, который работал в ГИБДД, и он посоветовал мне, в какую школу вождения лучше пойти. На горе инструкторам этой школы.

– Почему вы всё время с такой силой жмёте на педаль газа? – вопрошал инструктор Федя, чуть ли не со слезами на глазах наблюдая, как по-лягушачьи подпрыгивает бедная машина, в ответ на мои попытки притопить «газ» на первой скорости.

Не могла же я ему объяснить, что музыкальная школа – то, что родители добавили к моим остальным достоинствам, настояв, чтобы я в своё время её непременно закончила, всему виной.

Вот я и исполняла на машине очередной этюд Черни, привычно нажимая на газ, как на педаль фортепиано. Аккорд – педаль, аккорд – педаль!

А ещё мне никак не удавалось «почувствовать габариты» машины. Когда мне навстречу, по встречной полосе мчалась машина, мне хотелось от страха закрыть глаза. Она же должна непременно в меня врезаться!

В мой день рождения получилось всё так, как обещал старший сын. Меня вывели из дома, и у подъезда стояла серебристая «хонда». Такая славная, такая уютная, что я сразу же в неё влюбилась.

Подумалось, даже хорошо, что она не совсем новая, что она уже обкаталась, привыкла к дорогам, и первое время потерпит, пока я, сидя в её кожаном нутре, буду отрабатывать приемы езды. Нарабатывать привычку. Юлиана за рулем! Вот удивятся коллеги.

Интересно, а что скажут на это мои родители? Я представила себе удивленные глаза мамы и недоумевающие – папы.

– Слушай, дочка, зачем тебе это нужно? У тебя же муж за рулём.

Это папа.

– Говорят, что учиться водить машину нужно до тридцати лет, – заметит мама что-нибудь в этом роде.

Так уж она устроена: все её аргументы произносятся с учётом личных недостатков. Юлиане-то уже сорок три.

А она всё на родителей оглядывается.

Вряд ли и коллеги будут так же единодушны в том, что поздно мне, а что нет. Мы всё-таки постоянно общаемся с молодёжью, вот и себе позволяем кое-что, часто вызывающее удивление у остального человечества.

Глава седьмая

Странные вещи стали со мной происходить. Например, я вдруг увидела, как цветёт акация. То есть, я и раньше видела, в основном, в телевизионных фильмах, как она цветёт, но то, что у нас в городе, оказывается, есть ещё немало этих деревьев, для меня стало открытием. Я почему-то считала, что их все давно вырубили. Наверное, многие этому не поверят: как же так, ходить и не видеть? А вот так: идти и думать о чём-нибудь сиюминутном, не замечая красоты, что тебя окружает. Как люди обычно не замечают воздух, которым дышат.

А как пахнет акация! И эти белоснежные грозди, которые почему-то не дарят девушкам, чтобы они ходили по городу, сунув в цветы нос. Понятно, акация колючая, но ведь и розы колючие…

О чём я думаю! Обо всякой ерунде. Как будто вместе с перестройкой своего мировоззрения я потеряла весь интеллектуальный багаж и стала ближе к природе, но дальше от культуры. Философ доморощенный! Акации ей захотелось. Внутренний голос, усмехавшийся сейчас моим размышлизмам, напомнил:

– Забыла, как ту же самую акацию ты в детстве ела? Горстями. Пока подруга Галка не разломила один цветок и не показала тебе какого-то черного жучка… Мол, посмотри, что ты ешь!

Ну и что же, подумаешь, жучок! Мое настроение испортить было невозможно. Вот тогда мы радовались каждому дню и хохотали от всякой ерунды…

Я ехала в маршрутке. Вообще-то домой, но по пути у меня вдруг возникло желание немного пройтись пешком. Вот подъедем поближе к парку…

Стоял необычайно теплый апрельский день. Термометр подскочил до отметки плюс тридцать градусов, народ по городу слонялся толпами, несмотря на рабочее время, вот я и поглядывала из окна, решая, где мне выйти, чтобы тоже пройтись.

И тут я увидела его, своего мужа. Он стоял на тротуаре с какой-то женщиной и заразительно хохотал, запрокинув голову назад. Женщина рядом с ним тоже смеялась, видно, рассказывала ему что-то. Но при этом, кажется, ещё больше её заводил Иванов хохот.

Если сказать, что я испытала шок, значит, ничего не сказать. Можно было бы процитировать старые любовные романы, вроде: земля разверзлась у неё под ногами.

Наверное, я не так бы удивлялась, увидев его обнимающимся и даже целующимся. Но хохочущим… этого я перенести не смогла. У меня вдруг голова заболела оттого, что я пыталась вспомнить, когда в последний раз видела, как муж хохочет. Может, как раз двадцать пять лет назад?

Я вышла из маршрутки напротив центрального сквера, нашла там самую дальнюю и свободную лавочку и с удовольствием принялась рыдать. Почему с удовольствием? Потому, что за последние двадцать пять лет я, кажется, ни разу не плакала. По крайней мере, я этого не помнила. Если и всплакнула, то уж не до рыданий. Да и какой повод мог случиться у меня для слёз?

Странно, но после этого надрывного плача я почувствовала облегчение. Как будто в очередной раз за последние дни сбросила с души очередной камень. Я и не знала, что у меня их так много. Просто сад камней, да и только.

А потом я стала рассуждать. Это уже входило у меня в привычку. Люди, которые живут рядом с нами – я имею в виду близких людей – и нас не любят, делают плохо не только нам, но и самим себе. Или в свете недавно увиденного, не только самим себе, но и нам. Потому стоит ли продолжать отношения, которые ничего хорошего никому не дают?

Однако в чём же я пытаюсь обвинить своего мужа? В том, что он меня не любит? А я его? Столько лет живя с ним бок о бок, выходит, я отучила его от самых простых эмоций: например, хохотать во весь голос… Мне казалось, что застань я его в постели с этой самой женщиной, мне бы не было так обидно… Ну, это конечно чересчур. Дался мне его хохот!

– У вас что-то случилось, я могу вам помочь? – спросил меня идущий мимо незнакомый мужчина.

– Никто не может обидеть человека сильнее, чем он сам, – сказала я, поднимаясь со скамейки. – Украла у себя полжизни.

– Смело, – он испытующе посмотрел мне в глаза. – Но зато вам есть, чем себя успокоить: полжизни всё-таки осталось, не так ли?

Он вовсе не собирался ко мне приставать. Он и в самом деле хотел предложить свою помощь, – оказывается, не перевелись ещё рыцари, – но, узнав, что помощь не требуется, испытал вполне понятное облегчение. Уходя, обернулся и подмигнул мне: мол, крепись!

Надо же, попытка в очередной раз осмыслить прожитые годы произошла во мне всего лишь по причине такого обыденного для других явления, как смех мужа! Причём, я не заметила в отношении Ивана к той женщине, которая только что рассказала ему анекдот или просто смешной случай, никакой там интимности или иного выражения взаимных глубоких чувств, нет. Почему же тогда меня так сильно задела эта сцена?

На самом деле, я просыпалась. От глубокого, почти обморочного сна, в котором основой всему была привычка и… равнодушие? Вот именно, равнодушие! А точнее, желание покоя. Потратить на него двадцать пять лет!

Но даже не это было главным. Главным оказался вопрос, ставший передо мной во всей своей неотвратимости: что делать дальше?

Можно было бы сказать: жить, как жила. Тем более, что у меня нет любви на стороне и, возможно, у моего мужа тоже. По крайней мере, не было ничего серьезного, я в этом себя уверила. Проговаривала мысленно слова о возможном с Иваном расставании, но при этом отчего-то была убеждена, что он тоже ничего не хочет в нашей жизни менять.

Да и такого я ещё не слышала: чтобы люди разводились лишь по причине равнодушия друг к другу. Не имея никаких привязанностей вне семьи. Не прожив и годовщины, разошлись мы без причины! И как объяснить такое суду: мы друг другу надоели? Но речь вовсе не об этом…

Чего бы то ни было, не стоило торопиться и бежать к мужу с таким предложением. Да и о чём мне с Иваном говорить? Может, спросить, комфортно ли ему о мной и не хочет ли он начать жизнь с начала? Повторюсь, что я знаю ответ: он ни за что не согласится. А если я ошибаюсь? Но хотя бы рассказать ему, что меня мучает, я могу?

И я загадала: поговорю с мужем, когда сдам экзамены на права.

Казалось бы, какая здесь связь? Такая: получение прав для меня важная веха. И почему бы именно от неё не начать отсчёт новой жизни…

Вот я неблагодарная! Совсем недавно хотела начать отсчёт от бега, и уже перемены, с ним связанные, воспринимаю как нечто само собой разумеющееся.

А ведь и раньше я вполне могла бы научиться водить машину, но опять-таки предпочитала восседать на сиденье пассажира и поглядывать в окошко. Зачем напрягаться, если тебя и так везут…

И вообще, я шла и мысленно старалась себя заговорить, отвлечь, переключить на что-то другое, но… Сердце никак не хотело успокаиваться и так стучало, как будто только что я взобралась на самую крутую лестницу.

Что со мной? Почему вполне невинная картинка: мой муж стоял с какой-то женщиной и смеялся – вызвала у меня в душе целую бурю?

Да что там, бурю, революцию, переосмысление многих прежних взглядов.

Нет, правильнее будет сказать, что увиденная картина стала апофеозом всех моих недавних размышлений по поводу нашей серебряной свадьбы.

Размышления всё же были достаточно куцыми. По крайней мере, не могли служить оправданием моего теперешнего настроения. На всё можно было сказать: подумаешь! Не забывай о своих обязанностях жены и матери, проживёшь счастливо ещё двадцать пять лет.

И отчего вдруг моё естество начало бунтовать? То, что прошла половина жизни, а я так и не жила? Полной жизнью, с любовью и страстями.

Не говори красивостей, Юлиана!

В общем, я заметалась. Спорила сама с собой, что называется, до хрипоты. Бедный мой внутренний голос, столько лет проведший в полудреме, сейчас будто с цепи сорвался. Постоянно выдвигал какие-то предложения и предположения вплоть до выезда за границу или поисков невстреченной прежде любви в интернете. Любви ему, видите ли, захотелось! Четверть века ничего этакого не хотел, и вдруг – срочно подавай!

Потом метания сменились раскаянием и досадой. Недаром народ говорит: не тронь лихо – будет тихо.

«Лихо», надо понимать, выросло по причине отсутствия в моей жизни любви. Вот чего я вдруг стала о ней размышлять? Хорошо, что никто не слышит моих мыслей. Лучше поздно, чем никогда! Наверное, жизнь человека запланирована таким образом, чтобы любовь в ней непременно присутствовала. В противном случае, он рано или поздно начинает тосковать, ждать её прихода и рушить то, что до сего времени считал нерушимым…

Вернувшись домой, я вдруг потянулась к старому фотоальбому и стала разглядывать снимки своих одноклассников. Почему ни в кого из них я так и не влюбилась? Были же парни и в трёх параллельных классах, почему никто мне не «глянулся»? Это ведь ненормально: у всех была первая любовь, а у меня – нет… Только попробуйте сказать, что этого не может быть! А вот может.

Тогда Иван – какая любовь, если не первая? Неужели вовсе не любовь…

Наверное, прежде такого не могло быть, а теперь нашёлся уникум – Юлиана Первицкая, в девичестве Ивашова. Посмотрите на неё, она ни разу в жизни никого не любила!

Когда вернулся мой муж – кстати, отнюдь не поздно, я ничего ему не сказала. Правда, он посмотрел мне в глаза и спросил:

– Ты чего, уж не плакала ли?

– Нет, ты же знаешь, я никогда не плачу. Наверное, аллергия на пыль. Я сегодня работала в архиве.

– Разве что аллергия… Кстати, а ты не думала, что машина тебе не очень нужна?

Не так уж это и кстати! Пришел черёд мне удивиться.

– Откуда ты это взял?

– Думаешь, закончив автошколу, ты будешь ездить?

– По крайней мере, надеюсь.

– Ты будешь плестись по обочине, боясь всех и каждого.

– Ты хочешь, чтобы Сашин подарок я отдала тебе? – осенило меня.

– Конечно, – ничуть не смутился Иван. – Тебе вполне подойдёт наша «десятка».

– А Саша говорит, что учиться надо сразу на хорошей машине.

– Это «хонда» – хорошая?

– Зачем же ты на неё глаз положил? Хочешь отобрать у меня плохую машину.

Муж несколько смутился.

– Просто мне давно хотелось иномарку.

– Но мы ведь вполне могли бы её купить!

Моему удивлению не было предела. Мы оба неплохо получали, жили довольно экономно и уже пять лет как открыли счет в банке, который регулярно пополняли. Плюс небольшое, полученное Иваном наследство. У нас на счете было полтора миллиона. В рублях, конечно, но для покупки хорошей машины – среднего класса! – нам бы вполне хватило. Что же выходит: муж и жена – одна сатана?! Он тоже с трудом решался на поступки. И на серьезные покупки. Можно было бы сказать, что Иван прежде всего думал о семье. Но я точно знала, что дело не только в этом. Мой муж тоже по мере сил посыпал всюду соломку на случай падения. Копил деньги на всякий случай, и покупка машины к этому не относилась, если прежняя пока на ходу.

Европейцы, видимо, сказали бы, что он – человек рачительный и думает о будущем, но большинство наших людей всегда деньги тратили с размахом. Скупых мы не любим, а к бережливости, увы, не слишком приучены. Но и нас понять можно: мы все выходцы из страны Советов, где большинство людей были равномерно бедны и большие деньги могли получить только в случае какой-нибудь талантливо задуманной аферы. А раз так, то лишиться этих самых денег было просто, если не сразу, немедленно, их не потратить! Ведь государство умело накладывало лапу даже на наследство за рубежом, выступления артистов и спортсменов. Оно могло для встряски устроить нам дефолт или обмен денег… Да мало ли!

Но и я хороша. Считала, что «десятка» Ивана вполне устраивает, а он, оказывается, давно мечтал о другой!

– Мы тебе купим новую иномарку! – решительно предложила я.

Кажется, мой муж даже испугался.

– Но зачем мне две машины, я думал, мы с тобой просто поменяемся. Ты пока все равно не умеешь ездить, так не все ли равно, какую машину бить?!

А я вовсе не хотела отказываться от своей иномарки. Чего вдруг я должна брать то, что похуже? В конце концов, это подарок сына и невестки. Вот, кстати, очередная нестыковка с моим прежним характером. Всего какой-нибудь месяц назад я бы отдала машину мужу, что называется, не моргнув глазом. Мне сойдёт и такая. А теперь? И чего вообще я должна выдумывать поводы для отказа? Подарок, то да се…

– Не отдам!

– Как – не отдашь?

Оказывается, и муж этого от меня не ожидал.

– Так, мне эта машина тоже нравится.

– Ну, знаешь, твое упрямство вообще ни в какие ворота не лезет…

– Бесполезно.

– Почему?

– Потому, что это подарок Саши. И Кати тоже. Это она сказала, что мне нужна машина.

Всё-таки я не выдержала, стала объясняться, выкручиваться, только для того, чтобы не видеть обиженных глаз Ивана. Не то, чтобы я его жалела, но пока ещё помнила про нашу серебряную свадьбу…

– Молодая, глупая девчонка что-то сказала, а ты веришь каждому её слову. Небось, со своими подружками она смеётся: старушка-свекровь ездит на иномарке!..

Я посмотрела ему в глаза – в них не было ни смешинки. То есть старушкой он называл меня без какой бы то ни было шутки, на полном серьёзе, притом, что я была на пять лет его младше. Господи, но сорок три года – это даже не пожилой возраст! Старушка…

Не знаю, долго ли это продолжалось бы, но мне это всё в конце концов надоело!

Что – всё? И свое удивление, и свои открытия – всё можно смело брать в кавычки, так явно это было. Как говорится, лежало на поверхности, а я… Наивная чукотская девушка… в сорок три года.

Недавно я вычитала, что мужчина чувствует себя старым с пятидесяти восьми лет, а женщины – с двадцати девяти. И расходиться с опостылевшим мужем женщина не торопится потому, что боится: в её жизни уже ничего не случится, а в одиночестве ей будет ещё хуже…

На самом деле всё объясняется просто: я не хотела видеть, слышать и чувствовать… А недавние рассуждения о любви? И мысли, не попробовать ли знакомство в интернете?

Было бы понятно, люби я страстно своего мужа, так ведь нет. То есть, это уже клиника.

И как, скажите на милость, вылезать из этих рамок, в которые я сама себя заколотила? Именно это означало бы, что я начала жизнь сначала. Ни фига себе, жизнь сначала – разрушение прежней жизни.

Может, просто поставить кого-то в известность? Ну, сказать, что я хочу всё изменить… Реакция родителей будет однозначной: ты что, с ума сошла? От добра, добра не ищут.

Сыновья… те, пожалуй, согласятся, что стоит попробовать.

По крайней мере, Алёшка по природе своей бунтарь, и это его заведёт. Даже притом, что он любит отца.

А Саша… Теперь я понимаю, что он поглубже младшего. Того заинтересует подоплёка моего решения. А, может, он и так поймёт, что к чему, и скажет: «Давай!»

А мой муж?

Реакцию последнего проверить нетрудно. Вот сейчас приду домой – я ехала в маршрутке, поскольку прав пока не имела, и всё расскажу ему. О своих метаниях, выводах… К тому же я всё-таки решила, пусть с большой неохотой, дать свою машину мужу. Попробовать, поездить.

– Что тебе жалко дать мне поездить? – с обидой сказал он.

А я медлила с решением, потому что была уверена: ездить на моей «хонде» ему понравится, и получить сыновний подарок обратно, будет стоить куда больших трудов, так что лучше сразу её не отдавать.

Дома Ивана не было, хотя я пришла позже обычного. У меня была последняя пара лекций. Обкатывает машину, подумала я. И стала готовить обед, на время о машине позабыв.

Примчался Лёшка. Ходил к кому-то из друзей переписывать лекцию, которую нахально пропустил. Упал на хвост старшему брату, и тот брал его с собой на какую-то жутко интересную стройку.

– Мама, я голодный, как волк. Санёк звал меня с собой, сказал, Катька вареники лепит, а мы, Львы, ты же знаешь, любим мясо! Так что я домой пошёл…

– Ты ещё пока львёнок, – потрепала я его по макушке.

Он снисходительно пробурчал:

– Мне сказали, матери не любят, когда их сыновья взрослеют. Вот и сюсюкают с ними до последнего.

– До какого такого последнего?

– Пока они не женятся.

И закрылся в своей комнате.

И этот, самый молодой, ко мне снисходителен. У отца научился, или даже у сына я такое снисхождение стойко вызываю?

Иван пришёл поздно, взбудораженный.

– Ну, мать, машина у тебя класс! Ладно, не волнуйся, я у тебя больше клянчить её не буду. Решил, что ты права, сколько там той жизни осталось, купим новую. Я себе «форд» присмотрел. «Форд-фокус». Стоит пол-лимона. Да плюс свою «десятку» тысяч за сто пятьдесят продам. И обойдется мне машина в триста пятьдесят тысяч… Ты не против?

– Не против.

Он внимательно посмотрел наменя.

– Хотела мне что-то сказать?

– Просто подумалось: может, нам с тобой развестись?

Вот так, без подготовки, сразу дубиной по башке. Кажется, мои перемены – не все к лучшему. В чём-то я теперь уступаю той Юлиане, которая не стала бы с кондачка резать, семь раз не отмерив!

Иван даже отшатнулся.

– Ты что, с дуба упала? – сказал он грубо и даже, показалось, с ненавистью. – Что плохого я тебе сделал? Взял машину – покататься?

– Нет, при чём здесь машина, – сказала я, и сама испугавшись. – Просто мне показалось…

Вот кто меня тянул за язык? Знала ведь, что ко всякому делу надо готовиться. А тут… Мысленно я как следует себя отхлестала. Если бы и в самом деле хотела развестись, вначале аргументы бы выдвинула. Решила побольнее задеть Ивана, а вызвала только раздражение.

– А что – при чём?

Так и знала, что он не отстанет, будет выяснять до конца. Да и любой на его месте, пожалуй, удивился бы: ведь ничего такой реплики не предвещало. Нет, надо отползти и как следует подумать: чего на самом деле я хочу!

Но в то же время я понимала, вырвалось такое не зря. Вылезло из подсознания, где до сего времени мирно дремало. Обложенное со всех сторон.

– Извини, просто я подумала: какие-то мы с тобой безразличные, что ли. В отношении друг к другу.

– Нет, всё-таки тебе жалко стало машины, и ты из-за такой мелочи вот до чего додумалась!

– Прости, – ещё раз попросила я, – всякая дурь в голову лезет.

– Вот и я о том же!

Только опозорилась. А поговорить серьезно оказалось слабо! Побоялась. Страшно стало. Чтобы плыть против течения, надо смелость иметь.

Глава восьмая

Сегодня я получила права.

И преподнесла моему инструктору бутылку настоящего армянского коньяка. Как же он, бедный, со мной намучился! Но ведь и своего добился. Месяц мы с ним ездили по улицам нашего города, месяц он переживал и нервничал, но основы вождения мне преподал… Конечно, нельзя сказать, вбил, для этого месяца маловато, но сцепление я научилась выжимать в нужный момент, так, что машина у меня больше не глохла. И скорости переключала вовремя.

Но вот что странно: он улыбнулся, принимая от меня презент, и сказал.

– А знаете, Юлиана, такого талантливого ученика у меня давно не было.

– Талантливого… ученика… – я произнесла это почти по слогам. Я ожидала чего угодно, только не похвалы.

– Ну да, у вас врожденное чутье шофера. И машины вас чувствуют.

– Да ладно, у машин, и вдруг чутьё!.. А мне казалось, я вас раздражаю, что у меня ничего не получается…

– Ничего не раздражали. Просто вы так резво с первого раза поехали, что и я поторопился, стал требовать от вас большего, чем может новичок… Без шуток. Будь вы помладше, я бы посоветовал вам идти в гонщицы.

Он подмигнул мне, и махнул рукой.

– До встречи. У меня сейчас занятия. Новую группу набрали.

Будь вы помладше… Именно эту фразу вычленила я из его речи. Звучала она не обидно. И я бы возразила инструктору, что ещё многое могу, но он имел в виду другое. Гонщиками не становятся в сорок с лишним лет. Женщины так уж точно.

Ну и с кем мне отметить свое «полноправие»? Права в сорок три года – это вам не кот начихал! Главное, помладше! Зачем помладше? Я и сама вполне правоспособна. Такой ход мыслей мне понравился. Хотя кто-нибудь из молодых заметил бы: хорохорится тётя! Всё-таки до полного выздоровления – в смысле жить легко и не думать о возрасте – мне ещё далеко. Я всё время самой себе напоминаю, сколько мне лет и хочу доказать, себе же, какая я крутая.

Вот возьму сейчас свою машину, стоящую у нашей многоэтажки, и поеду за город, кататься.

Можно было бы позвонить подруге Илоне, но я вдруг вспомнила, что давно ей не звонила и… звонить не хочется. Надо сказать, с хорошей стороны это меня не характеризовало: взять и забыть свою единственную подругу. Права она получила, вознеслась!

Но той, бывшей Юлиане, нужна была именно такая подруга. Которая всегда была бы рядом, но и толкала под руку, когда Первицкой хотелось вдруг совершить что-нибудь неординарное. Говорила бы: ты что, в нашем возрасте, такое делать недопустимо! Или другое: не смеши людей, водители и так к женщинам за рулем относятся без пиетета, а уж к тем, которые поздно начинают…

При этом она бы стала цитировать какие-то, прочитанные ею в газетах статьи или услышанные по телевизору передачи. А вторым планом легко можно было бы услышать: делать тебе, дуре, нечего!

И ещё. Илоне – я, та, что из прошлого – позволяла откровенно меня унижать. Всё ей прощалось. И разрешалось. Отчего-то я считала, люди так и дружат. И ведь что интересно, Илона не просто указывала мне на недостатки, а тыкала в них носом, снисходительно посмеиваясь. Она считала меня ниже себя, а я воспринимала это само собой разумеющимся.

Илона только и могла, что хватать меня за руки при малейшей попытке что-то в себе улучшить. Вроде, как это было бы пустым занятием. Типа, горбатого могила исправит. Не то, чтобы я ищу виноватых, но вообще…

И вот сейчас мне было совсем не нужно, чтобы меня останавливали. Тем более, каждый мой шаг осуждали.

Ничего не поделаешь, так случилось, что именно теперь кто-то там, наверху, открыл прежде закрытый мешок, и на меня посыпались неприятности, приятности – нет такого слова в современном русском языке, ну, и не надо – и странности. То есть события разного плана. А проще сказать, моя жизнь закрутилась так резко, что я уже стала беспокоиться, как бы пружина не лопнула…

– Вот куда ты намылилась? – сказала бы Илона. – Ты же по темноте даже не ходишь, не то что ездить, а солнце уже у самого горизонта. Не успеешь оглянуться…

В общем, я забежала домой, взяла ключи от машины – благо дома никого не оказалось. Алексей где-то тусовался с приятелями, Иван задерживался на работе… как я думаю, так что уехать куда-нибудь подальше мне, как говорится, сам бог велел.

Я сбежала по лестнице – именно, сбежала, а не спустилась, как обычно, чувствуя в теле странную легкость, которую не ощущала много лет. Вот в чём всё дело: я приготовилась стареть, а потом, в последний момент, передумала. «И рванула в обратную сторону», как поется в песне Бабкиной.

Выезжала я из города по самым глухим улочкам, где было не слишком интенсивное движение, или вообще никакого не было. Меньше всего сейчас хотелось, чтобы меня останавливали гаишники. Я не нарушала правил, ехала не больше сорока километров, но кто знает, что придёт в голову нашим рыцарям дорог. Едет медленно? Значит, что-то не так. И анекдот по случаю вспоминается: а куда это мы крадёмся?

Надо немного прибавить скорость. Если осторожно прижать правой ногой педаль, то стрелка спидометра поползёт вправо, ещё и ещё… Нет, шестидесяти, пожалуй, хватит!

Меня охватило восхитительное чувство. Я выехала на второстепенную, но тем не менее асфальтированную дорогу, параллельно запруженному в этот вечерний час городскому шоссе, и покатила. До сего времени рядом со мной сидел инструктор и всё время бубнил под руку, а теперь я была одна и управляла иномаркой – кто бы сказал мне об этом всего два месяца назад! «Хонда» была в прекрасном состоянии. Ничего нигде не стучало, не гремело, кондиционер нежно гудел, создавая атмосферу комфортной прохлады.

Я веду машину! Люди! Я самостоятельно управляю транспортным средством! Иномаркой!

Некоторое время тело ещё чувствовало напряжение, а потом меня отпустило. Нет ничего лучше, чем вести хорошую машину и чувствовать себя при этом если не элитой, то человеком первого сорта.

Может, закурить?

Вообще-то я не курю, но мне очень хотелось сделать нечто такое, чего я обычно не делаю. И откуда бы в бардачке оказалась пачка сигарет? Но моя рука продолжала к нему тянуться.

И наткнулась на что-то металлическое. Им оказался… пистолет! Этого ещё не хватало! В моем бардачке – оружие! Мысли поспешно пронеслись в голове одна нелепее другой: кто-то подбросил мне оружие! Меня хотят подставить! (Кто бы и зачем? Насмотрелась боевиков. Тоже, важная личность!) Я села не в свою машину! (Вообще глупость несусветная). Но потом по весу я поняла, что держу всё-таки не оружие. Зажигалка. Фу, а я уже подумала, бог знает, что.

Скорее всего, зажигалку забыл в бардачке прежний хозяин. А, может, просто так положил, для прикола. На вид зажигалка выглядела как самый настоящий пистолет. Наверное, только профессионал мог навскидку определить, что это игрушка.

Я остановила машину, нажала на рычажок, вроде предохранителя, и зажигалка легко выдала голубоватый огонек. А вон впереди и газетный киоск, в котором продаются сигареты. Длинные, коричневые, с ментолом, такие курит подруга Илона.

Надо сказать, курить мне не нравилось, я не испытывала никакого удовольствия ни от дыма, ни от того, какое у сигарет послевкусие, но моя рука с маникюром и с сигаретой выглядела так импозантно… Юлиана, сколько тебе лет?! – За тридцать. А что?

Ах, если можно было бы вот ехать и ехать куда-нибудь на край света. Только подумала так, и в голове, как на дисплее забегали мысли: у меня ужин приготовлен? Что в холодильнике? Когда придут мои мужчины, будет им, что поесть?

И с облегчением вспомнила: вчера я приготовила тефтели, которые каждый из родных любил есть по-своему. Алеша разогревал, полностью их размяв и залив яйцами. Иван подливал в сковородку воды и тушил на медленном огне, щедро пересыпая перцем. Он, единственный из семьи, любил всё острое.

Воспоминание о еде не вызвало во мне никаких гастрономических желаний. Месяц назад, обнаружив, что я ем слишком много, я всего лишь стала есть меньше. Но на всякий случай теперь таскала в сумке яблоки и покупала кефир, который прежде не любила. Он мне казался кислым. Но теперь я уже научилась покупать кефир хороший, свежий и вовсе не кислый. То есть, его особая кислинка мне даже понравилась. Половинная порция вроде насыщала, но вскоре мне опять хотелось есть. Яблоки помогали справиться с чувством голода. И вот итог: за месяц я сбросила шесть килограммов!

Интересно, сидя за рулем машины, люди устают? Я устала. И потому теперь ехала обратно со скоростью не больше сорока километров в час. Скосив глаз на спидометр, поняла, что угадала. За окном стемнело, и я зажгла фары, как и все встречные автомобили. Ехала в крайнем правом ряду, чтобы не мешать тем, кто торопится.

До дома оставалось уже квартала четыре, когда фары моей машины осветили неприятную картину: трое мужчин били ногами одного, лежащего на земле.

Мало ли прежде я видела за окном машины, ведомой моим мужем, картины, которые подобно этой не радовали глаз, но чтобы вмешиваться… Я даже Ивану никогда этого не разрешала: сами разберутся, зачем нарываться, а тут…

Вообще в том, что человек кардинально меняется, ничего хорошего нет. В спешке можно вместе с водой выплеснуть и ребенка. То есть, организм от неожиданности начинает метаться, в чём-то дает сбои и, видимо, инстинкт самосохранения тоже отползает в сторону. Как бы ненароком не задавили.

Ну, вот кто объяснит, почему я остановила машину, схватила из бардачка зажигалку в форме пистолета и побежала к ним?

– Стойте, немедленно прекратите, а то я буду стрелять! – закричала я дурным голосом.

Мужчины – на вид вовсе не бандиты, какими я их представляла – удивленно обернулись.

– Шла бы ты своей дорогой, сестрёнка! – сказал один из них, улыбаясь, как оскаливаясь.

– Считаю до трех, – сказала я упрямо.

Все мы воспитаны телевидением с его дурными сценариями. Вот сейчас кто-нибудь из них сообразит, что я блефую, и достанется мне по первое число. Я боялась, и рука с псевдопистолетом у меня подрагивала, но отступать было поздно.

Один из мужчин было шагнул в мою сторону, но другой ухватил его за локоть.

– Чего рисковать? – сказал он. – Дамочка явно не в себе. Ещё выстрелит. Убить не убьет, но и раненым ходить кому хочется. Пойдем, этот хмырь своё уже получил.

Но, проходя мимо лежащего на земле человека, всё-таки пнул его ногой. Шакал!

Осторожность не до конца меня оставила, потому я все же подождала, пока нападавшие отошли на безопасное расстояние, и склонилась над лежащим.

– Послушайте, эй, вы живы? – проговорила я.

Мужчина застонал.

– Если разобраться, скорее мёртв, – бормотнул он.

Раз шутит, значит, не всё потеряно.

– Откуда такой яркий свет? – он попытался сесть. – Поблизости приземлилась летающая тарелка?

– Это фары моей машины. Вы сможете встать?

– Попробую.

Он встал и тяжело на меня навалился.

– Я ничего не вижу.

– Обопритесь на меня, я помогу вам дойти до машины.

Мне пришлось затратить минут пятнадцать, чтобы дотащить его до машины, а потом устроить на заднем сиденье. Похоже, поработали над ним основательно. Наконец я села за руль и захлопнула дверцу. Обернулась к нему.

– Давайте, я отвезу вас в травматологию.

– Ничего не нужно, – сказал он, явно сдерживая стон. – Заживёт, как на собаке.

– У вас разбито всё лицо.

– Шрамы мужчину украшают.

– На вас напали бандиты? Тогда надо сообщить в милицию.

– Никуда не надо сообщать.

В голосе пострадавшего прозвучало раздражение, и я тоже мысленно возмутилась. Теперь он ещё на меня рычать будет! Воистину, не делай добро, не получишь зло…

– Куда вас отвезти? – сухо поинтересовалась я, включая зажигание.

– Не знаю.

Приехали. Так мне и надо! Ну кто меня заставлял выходить из машины, можно сказать, рискуя собственным здоровьем. Да ещё запихивать в почти новую машину всякое барахло! Чуть живое.

– То есть, у вас нет определённого места жительства?

– Теперь получается нету… Правда, у меня есть загородный дом, но вряд ли вы захотите меня так далеко везти.

– Где это?

– «Дубки».

– Километров двадцать, – задумчиво проговорила я и взглянула на часы. – Десятый час.

– Детское время, – повеселел он, услышав в моем голосе надежду для себя.

Стоять здесь, где его избивали, мне не захотелось, поэтому я выехала на оживленную магистраль и припарковалась недалеко от троллейбусной остановки. Троллейбусы после девяти часов у нас ходят редко, так что лучше постоять на виду, чем в том опасном «аппендиците».

Мобильник Ивана откликнулся сразу.

– Юлиана, где ты, что случилось?

Ага, заволновался! Ещё бы, позже восьми часов вечера домой я пока ни разу не приходила.

– Не волнуйся, у меня всё в порядке.

– В порядке! – взорвался он. – Ты сегодня впервые самостоятельно села за руль, и пропала. Не появляешься, не звонишь… Что мы должны были подумать?

– Мы – имеешь в виду себя и ещё кого?

– Нашего сына!

– Вы поели? Там в холодильнике тефтели и салат.

– Поели. А почему это ты нам указания даёшь? Не собираешься возвращаться домой?

– Собираюсь. Просто одному человеку плохо, и я собираюсь отвезти его домой. Буду часа через два.

– То есть, как это, через два? Ты совсем распустилась! Не надо было Саше дарить тебе эту чёртову машину! Тебя как подменили! Ты совсем забыла о своих обязанностях жены и матери…

Как он легко это произносит! На все случаи жизни у моего мужа есть заготовки.

Я отключилась. И повернулась к своему невольному пассажиру.

– Ну что, поехали?

– Досталось вам из-за меня, – виновато отозвался он.

– Родные волнуются. Я сегодня первый день за рулем. Выехала, чтобы попрактиковаться в езде.

– Правда? А я думала, что вы за рулем родились, – бросил он комплимент.

– Спасибо. Инструктор тоже меня хвалил.

Чего нам скромничать? Некоторая лихость, появившаяся вдруг в моих действиях, по-прежнему меня возбуждала. Я самостоятельно, на ночь глядя, еду за город и никого не боюсь! Причем, не просто еду, а везу на заднем сидении мужчину, отбитого мною у бандитов. Как я думаю.

– Ну, как у вас с глазами? – спросила я рассеянно.

– Нормально, – удивленно отозвался он.

– Вы же сказали, что ничего не видите.

– А… Просто меня фары ослепили.

Или по голове его били, вот и почувствовал себя плохо…

Кстати, каков из себя мой пострадавший, я бы описать не могла. По сути, его и не разглядела. А сейчас в темноте салона… Полулежит на заднем сиденье, только глазами поблескивает. Всё лицо разбито, в крови. Оказывать ему какую-то помощь нет смысла. В больницу он ехать не хочет, значит, в загородном доме есть тот, кто ему поможет. Хватит того, что я доставлю его домой.

Ехали мы довольно долго, потому что прежде ездить за рулем по ночному городу мне не доводилось, и потому я стала осторожничать. Небось этот… пострадавший переменил свое мнение обо мне, как о талантливом водителе. Ну и пусть! Всё равно скорость я не прибавлю, и так вся изнервничалась – ни фига себе прогулочка! Кажется, от напряжения я даже взопрела.

Следуя указаниям моего нечаянного пассажира, я наконец подъехала к дому на окраине города. Он возвышался над другими частными домами на «голову». Здесь, на берегу реки, располагались в основном домишки, построенные примерно в середине прошлого века. Никакой конкуренции с новостроем они не выдерживали.

Похоже, хозяин, как и мой старший сын, скупил здесь несколько участков, и теперь за высоким забором располагалось настоящее поместье. Дом был ярко освещен. По крайней мере, перед двором, и за воротами имелись даже не фонари, а настоящие прожекторы.

Впрочем, оно, как и остальные домовладения, выходило задним двором на поле, как видно, давно заброшенное земледельцами. В свете фар виднелись клочки сухой травы, мусор, который неизбежно образуется там, где обрывается цивилизация. А впрочем…

В свое время по всей Кубани прошла раздача земли сельским жителям. Так называемые паи. И далеко не все они обрабатывались своими хозяевами. Вот и этот, заброшенный, мог кому-то принадлежать. Никто не спрашивал за это с владельцев, как делается в той же Америке… Небось, за такую бесхозяйственность, землю у него давно бы отобрали.

Но чего это я про сельхозугодия? Нужно вытаскивать побитого.

У калитки дома, где я остановилась, в свете фонаря было отчетливо видно переговорное устройство.

Я помогла «жертве» вывалиться из машины и предложила:

– Обопритесь на меня.

– На вид вы не так уж и сильны, – брюзгливо проворчал он, – небось, работник умственного труда?

– Я преподаю в университете «зарубежную литературу».

– Тогда понятно!

– До чего вы всё-таки вредный человек! – не выдержала я. – Вот и били вас, наверное, за это.

– А вам палец в рот не клади! – со вздохом сказал он, нажимая кнопку переговорного устройства.

– Слушаю вас! – откликнулся мужской голос.

– Геша, выйди, помоги мне, – прокряхтел мой опекаемый.

Калитка открылась почти сразу же, и из неё выскочил пожилой, одетый в униформу человек, бросаясь к мужчине, и едва не выхватывая пострадавшего из моих рук.

– Владимир Андреевич, что же это делается! – восклицал он. – Я сейчас же позвоню доктору…

– Погоди, – спасенный приостановился. – Мне нужно поблагодарить добрую самаритянку.

Ах, мы ещё и начитанные! Знаем слова, которые сейчас мало кто употребляет.

– Не стоит благодарности, – заявила я, возвращаясь к машине.

– Скажите, хоть как вас зовут?

– Юлиана, – сообщила я и завела мотор.

Если он и сказал что-то ещё, я уже не услышала.

Глава девятая

Подъехала я к дому без десяти одиннадцать. Подняла глаза наверх – все окна в нашей квартире светились.

– Буря, скоро грянет буря! – сказала я словами классика.

И оказалась права.

Едва я подняла руку к звонку, как дверь передо мной открылась и на пороге возник Иван. За его спиной маячил Лёшка, и в его глазах, в отличие от папочкиных, светился восторг.

– Мама, – сказал он, выдвинувшись, – ты ездила на машине одна?

Иван сына отодвинул на место и спросил:

– Где ты была?

– Тебе прямо тут же на пороге рассказывать или можно пройти в квартиру и хотя бы руки помыть? – поинтересовалась я.

Продолжая мысленно цитировать классиков, можно вспомнить нехилую фразочку: брак – это гавань в бурю, но чаще – буря в гавани.

Кажется, намечается крупный семейный скандал, если верить моему утверждению, первый за двадцать пять лет!

Стоило мне только чуть зашевелиться, вернее, попытаться плыть туда, куда мне на самом деле надо, как мой спокойный и уравновешенный муж на глазах переменился.

Сейчас он стоял в позе бога-громовержца, вперив в меня грозные очи. Только вот чего я-то веселюсь? Кажется, уже должно быть не до смеха.

– Тефтели разогревали? – поинтересовалась я устало, потому что в этот момент почувствовала, как я на самом деле устала. И проголодалась.

Те, кто много лет водит машину, не ощущают такой усталости. Разве что, если проводят за рулем много часов, но я-то… Едва села за руль, а уже столько приключений. Помнится, при сдаче экзаменов на права я не слишком хорошо подавала машину назад. А сегодня… Я даже забыла, что у меня это плохо получается. По крайней мере, дважды я лихо включала заднюю скорость, и ничего, всё прошло как по маслу. Но при всём при этом, я таки ощущала напряжение, а легкость – это машинально. И давалась мне определенным усилием воли. У меня болели руки, значит, я против воли вцеплялась в руль и не могла пока вертеть его туда-сюда с изящной непринужденностью.

– Разогревали, – сказал мне муж. – Даже два раза.

– Что поделаешь, я пока не могу рассчитывать время, которое нужно затратить на дорогу. Получилось дольше, чем я ожидала.

– Мама, ну как ощущения? – продолжал допытываться Алёшка, считая, наверное, что отец не по-детски на меня наезжает, а значит, надо возникшее напряжение разрядить. – Нашла общий язык с машиной?

– Нашла, сынок, ещё как нашла. Саша подарил мне классную тачку.

Получилось отчаянно, и даже с вызовом. Но Ивана так просто было не достать. Он свирепо взглянул на сына и прочеканил.

– Алексей, иди в свою комнату, нам с мамой нужно поговорить!

– Папа, я маленький что ли!

– Иди, Лёшка, я зайду к тебе позже, поговорим.

– Поговорят они! Мол, отец – самодур, придирается к матери почём зря. Между прочим, у него завтра экзамен.

– Думаешь, не сдаст? – невинно спросила я.

Я пыталась разрядить напряжение, делая вид, что не понимаю его возмущения, и пыталась всё обратить в шутку. На самом деле, ерунда ведь. Подумаешь, чуть позже пришла домой. Но я же предупредила.

– Не знаю, может и не сдаст. Вместо того, чтобы заниматься, он только и делал, что в окно выглядывал, когда мамочка домой приедет.

– Не задирайся, Ивушка, – нарочито ласково проговорила я, и доверительно положила руку ему на грудь. Муж воинственно запыхтел, не желая мира. Но он не привык ни к ссорам, ни к моему такому поведению, и слегка растерялся, не зная, как нужно реагировать. – Проблема не стоит выеденного яйца.

Он терпеливо ждал, пока я переоденусь, приму душ, сяду за стол, а потом сам сел напротив, наблюдая, как я кладу себе на тарелку разогретые тефтели. Несмотря на раздражение, пока я была в душе, он догадался накрыть на стол.

– И кто этот человек, которому ты помогала выбираться из беды – твой любовник?

Я от удивления всплеснула руками и чуть не смахнула со стола тарелку с тефтелями.

Любовник, ну и загнул! У меня никогда не было любовника. И до сих пор не имелось среди моих знакомых ни одного мужчины, которого я могла бы назначить на эту роль. Но уже после первого напоминания я мысленно оглянулась в поисках оного: как интересно! Выходит, муж подозревает меня в том, о чём я даже не подумала. По мнению Илоны в жизни надо всё испробовать, чтобы в старости не жалеть об упущенных возможностях. Может, проконсультироваться у неё, что и как?

– А откуда ты это взял? Про любовника. Считаешь, мне пора его завести?

– Не притворяйся! – Иван кипел. За последние два дня уже второй раз. Заставить кипеть лед, это круто.

Как в старом анекдоте: вы не разменяете сто долларов? – Нет, но спасибо за комплимент!

Мне было смешно, хотя настроение мужа не позволяло смеяться в открытую.

– Алёшка в самом деле не подготовился к экзамену? – спросила я. Не продолжать же глупый разговор.

Но Иван вовсе хотел переводить поезд на другие рельсы.

– Не уходи в сторону. Я спрашиваю, кого ты катала на своей машине?

– Ты считаешь, интересоваться нашим сыном, значит, уходить в сторону? Просто я не хочу поддерживать глупый разговор.

– Я же говорил: Алексей ждал, когда мамочка вернется со своей конной прогулки.

– Чего бы ему меня ждать? Разве он грудной ребенок? И я уже давно не пою ему на ночь колыбельные.

Кажется, процесс самопознания у меня продолжался. Если прислушаться, я даже по-другому стала говорить. Прежде мои фразы были тяжелые, правильно выстроенные, а теперь с них будто отшелушивалось что-то каменистое, ороговевшее, и обнажалась нежная задорная кожа, придававшая им легкость и юмор. И некоторое хамство, чего уж там!

Вот именно, сейчас я мужу откровенно схамила, что тоже было невозможно для меня бывшей.

– С тобой стало трудно разговаривать! – рассердился Иван.

– Но это всё же лучше, чем вообще не разговаривать.

– Ты упрекала меня, что в последнее время я стал уделять тебе слишком мало внимания, но обстоятельства складываются таким образом…

Он осекся, заметив, что я перестала его слушать, а взяла мобильник, собираясь звонить.

– Чёрт знает что! – он вскочил из-за стола и вышел на балкон.

Саша ответил сразу, как если бы мобильник уже был у него в руках.

– Мама, ты нашлась, ну слава богу! А то я уже получил от отца нагоняй. Мол, додумались подарить человеку машину, который теперь уже никогда не научится её водить.

– Гнусные инсинуации, – хихикнула я. – Инструктор сказал, что я – лучшая его ученица за последние десять лет!.. Скажи лучше, сынок, чья это зажигалка была в бардачке? В форме пистолета.

– Наверняка Васькина. Он увлекался этим: что-то в форме чего-то, понимаешь?

– Нет.

– Ну, как фонтан в виде писающего мальчика. Зажигалка в форме оружия, брелок для ключей в форме человеческой руки, браслет в форме змеи и так далее. Я не помню, как это называется. По-нашему, по рабоче-крестьянски, дурь, да и только.

Он засмеялся.

– Васька не стал эту зажигалку брать с собой, а то, говорит, на таможне кто-нибудь привяжется. Но рубль за сто, за кордоном он себе тут же купил что-нибудь подобное.

– Будешь с ним разговаривать, скажи, что его зажигалка, возможно, спасла жизнь человеку… Жизнь, не жизнь, а здоровье – однозначно.

– Мама, кажется, я начинаю понимать, почему папа разволновался: это на тебя так непохоже. И при том, тебе твое нынешнее настроение нравится, признайся.

– Ну, нравится.

– А машина?

– И машина нравится. Спасибо тебе, мой дорогой! Не так много на свете сыновей, которые могут подарить матери машину.

Саша явственно смутился.

– Ничего особенного. Просто так совпало, я же тебе говорил про Ваську…

– Машина, знаешь… по-моему, это ступенька на пути вперед: освоил машину, поднялся выше. Сегодня я наездила на ней почти пятьдесят километров. Такое пьянящее чувство…

– Представляю… Ой, извини, мама, Катя меня зовет. Я пару ящиков клубники привез, а она на ночь глядя варенье надумала варить. Теперь мне нужно банки закатывать. Я говорю ей, что сейчас никто уже не консервирует, а она не верит.

Сын довольно рассмеялся.

– Поговорим завтра, хорошо?

– Хорошо.

Я обернулась к мужу.

– Ну, и чего ты всполошился?

– Столько лет я тебя знаю, вернее, думал, что знаю, а теперь получается, что и не знал вовсе. Между прочим, той прежней, моей Юлианой, ты мне больше нравилась…

– Пока не наскучила, – подсказала я.

– Не говори глупости!

Похоже, отговорка у него стандартная. Но он смутился, или мне показалось?

– А раз не наскучила… Поешь со мной?

– Спасибо, мы с Алексеем уже поели.

– Тогда, может, выпьем?

У моего мужа, что называется, отпала челюсть. Когда это я за все двадцать пять лет совместной жизни хоть раз предложила ему выпить? Наверное, каждая русская семья подсознательно боится того, что кто-то из её членов станет увлекаться спиртным. Раз выпьем, второй, а там уже и до алкоголизма недалеко. И такие шутки стараются не шутить, чтобы не испытывать судьбу.

Не дождавшись ответа, я пожала плечами.

– Я думала, мы отметим мой первый самостоятельный выезд.

Он ещё какое-то время переминался с ноги на ногу, а потом махнул рукой.

– Ладно, давай. Тебе как всегда полусладкое?

– Нет, сегодня я, пожалуй, выпью коньячку.

Народ ответил на мое желание длинной паузой, так что пришлось самой наливать коньяк в рюмки мне и моему мужу.

– Салатик? – спросила я.

– Клади. И колбаски с сыром. Кажется, у меня на нервной почве разыгрался аппетит.

Я внимательно посмотрела на мужа. Он и в самом деле, будто с голодного края, стал быстро жевать, но не поднимая на меня глаз.

– Подожди, Ваня, мы же хотели выпить.

– Это ты хотела выпить!

– Ты прямо напрашиваешься на ссору. А ведь мы с тобой всегда всем рассказывали, что за двадцать пять лет ни разу не поссорились. Наверное, это всё же не показатель счастливой семейной жизни. Есть супруги, которые часто ссорятся, но при этом нежно любят друг друга.

– Не говори глупости.

– Это уже не оригинально. По-моему, ты застрял на одной и той же фразе. Больше сказать нечего?

– Что можно сказать ещё, если это правда. Ты говоришь и делаешь одну глупость за другой. И я не могу понять, почему?

– Вот и ответ на твой собственный вопрос. Просто ты разлюбил меня… Если, конечно, любил когда-нибудь…

– Не говори глупости, – пробурчал он привычно, и осёкся.

Не выдержав, я расхохоталась.

– Давай выпьем за понимание.

– Странная привычка у тебя появилась: всё вышучивать.

– Смеяться, право, не грешно над тем, что кажется смешно! – процитировала я и выпила рюмку коньяка залпом, хотя и знала, что этот благородный напиток нужно смаковать.

– Юль… – он помолчал и предложил. – А что, если нам с тобой начать всё заново?

Я прямо застыла с вилкой в руке.

– Считаешь, у нас всё так плохо?

Иван уставился на меня, словно не мог поверить, что слышит такую ересь.

– Вообще я не это хотел сказать… Просто меня беспокоит, что ты всё дальше уходишь от меня, и я боюсь, мы оба об этом пожалеем.

Думаю, многие женщины в возрасте, скажем, за сорок хотели бы услышать от своих мужей такие слова. Предчувствие новой влюбленности, страстности, нежности… У меня такого желания почему-то не было. Видимо потому, что двадцать пять лет назад у меня не было никакой прелюдии.

Не было этих самых нежностей-страстностей. Подали документы в загс, съездили в ателье, примерили: я – свадебное платье, Иван – свадебный костюм. Провели брачную ночь, как в старые добрые времена, а потом поехали в свадебное путешествие по путёвке, которую подарили нам родители.

Иными словами, отсутствие той самой прелюдии, какая бывает у других, тот самый высмеиваемый юмористами конфетно-букетный период, в дальнейшем не вызывало ни у кого из нас ностальгии. Не по чему было грустить. Иными словами, какое-то время муж всё не мог поверить, что владеет той самой красоткой, в которую влюбился, увидев фото в журнале… А когда поверил и понемногу привык, тоже стал считать, что всё идёт как надо…

Но прелюдии, как выясняется, не было у меня. За мной, по крайней мере, до свадьбы, жених особо не ухаживал. Так, я перешла из рук в руки, как товар или кошка, которую в эти самые хорошие руки отдают.

Иван же, не встречая ответной восторженности с моей стороны, спасибо, не стал требовать выражения особой любви… Считал, стерпится – слюбится? Что поделаешь, если я такой человек, равнодушный!

Правда, никто и не обещал, что у меня непременно будут с мужем романтические отношения. Предполагали, что у нас сложился прочный брак, и оказались правы. На все двадцать пять лет. Гарантия, как на японские телевизоры, ну а после гарантийного срока – это уж как получится!

Обычно женщины винят в распаде семьи своих мужей, но если у нас такое случится, виновата буду только я одна.

– Что мне в тебе всегда нравилось, так это жертвенность, – сказал вдруг Иван, до того от меня чего-то ожидавший. – И вряд ли утверждение, что я тебя совсем не знал, правильное. Вот сейчас могу поставить сто к одному, что ты вовсе не винишь во всём меня.

– Почему ты так думаешь?

– Потому, что ты ужасно самокритична. И когда у тебя на лбу появляются две продольные морщинки, значит, ты готова признаться всему свету: это я во всем виновата!

– Правда, что ли? – удивилась я.

Судя по всему, мне ещё долго предстоит удивляться. На самом деле так и есть. Чтобы плыть по течению, много ума не надо. И жертвенности в этом никакой. Не позволяй душе лениться, даром что ли сказал классик. А я позволила!

Глава десятая

– Слушай, Илона, у нас вроде тьма гаишников, и где они все, – по кустам за городом? По крайней мере, в городе их не видно. Недавно я передачу смотрела, говорят в стране полицейских – миллион двести тысяч. Я к чему это говорю: сплошь и рядом машины подрезают даже трамваи, а штрафануть нарушителей некому!..

Мы стояли возле двери на кафедру и разговаривали. Оказывается, работая в одном здании, мы ухитрились не видеться больше месяца. Ни у кого из нас не возникла в том потребность.

Подруга как бы ненароком осматривала меня, и в глазах её стыло удивление. Даже больше того, недоумение: что случилось? Очевидно, я была настолько не похожа на привычный однажды вылепленный образ, что она никак не могла сообразить, почему это и откуда? Да и тема, выбранная мною для разговора, ей оказалась совершенно незнакома, а если она о чём-то таком и слышала, то это не вызвало у неё интереса.

– Не думала, что ты такая высокая, – задумчиво проговорила она.

Я невольно посмотрю на её каблуки, такой же высоты, что и у меня. Оказывается, мы с нею одного роста. Просто обычно у меня туфли были без каблуков, в то время, как Илона без каблуков кажется и в туалет не ходила. Вот и казалось, что она выше меня.

Что-то в её голосе меня насторожило, но ненадолго. Конечно же, показалось! Именно раздражение, а возможно и ненависть…

Неужели я стала сомневаться в той, которую прежде считала своей лучшей подругой. Какая же она лучшая? А такая, что другой просто нет. Если не считать приятельниц, которые хорошо если появляются в моей жизни раз в год вроде Лильки-фотографа. Кажется, она не выпускает фотоаппарат из рук, а подруг любит за то, что на её фотоснимках хорошо получаются. Глянцевые журналы охотно берут у неё эти фотографии – на них мы, Лилькины подруги получаемся невероятными красотками. Получается, наша с Иваном серебряная свадьба праздновалась недавно благодаря Лилии…

Так что про Илону можно было бы сказать: лучшая и единственная подруга. В постоянном отсутствии Лили.

А ведь когда-то у меня были подруги. Ещё в школе. Вот в них я всегда была уверена. И ни разу об этом не пожалела. Ни разу не убедилась в обратном. Мы всегда стояли друг за друга, как мушкетёры! А после школы разъехались кто куда, словно нашей дружбы и не было. Кто в этом виноват? Может, я…

В Алёне же я не была уверена… чего уж там, никогда! Тогда зачем я с нею водилась? Есть такие мазохисты. Получают удовольствие от того, что их всячески унижают.

И тут же вспомнилось: я сегодня приехала на работу сама, на своей машине. Вот бы порадовались за меня подруги-одноклассницы Люська и Валентина. А сейчас мне не с кем и поделиться радостью.

Илона о таком не мечтала… Или мечтала? Ведь я с самого начала нашего разговора стала усиленно намекать, что я теперь за рулем, а она слушала меня вполуха… Как мне казалось. Получалось, не хотела меня слушать. На её лице было написано: чему здесь радоваться!

Пока я в этой самой машине ехала на работу, вертела головой, словно хотела тут же увидеть, какое впечатление произвожу на коллег-водителей. Но что они могли видеть? Мой новый макияж, который придавал мне совсем другой вид? Что можно разглядеть во время движения? А макияж – да и весь, весь мой внешний вид – больше не соответствовал образу записной училки. За рулем иномарки сидела современная моложавая женщина, которая не просто тщится выглядеть моложе своих лет, а именно так и выглядит.

Однако, не переборщила ли я? Довериться девчонке, у которой взгляды на макияж скорее всего девчоночьи. Сходила на приём к молодой визажистке.

Я углубилась в свои мысли, забыв о подруге, но Илона тоже молчала. Похоже, я сразила её наповал. Но нет, она открыла рот, чтобы сделать какое-то замечание.

– Быстро же ты приобрела повадки закоренелого шофёра. Едва научилась водить, а уже пальцы веером. Надо сказать, это тебе не слишком идёт! Смешно смотреть.

Значит, вот для неё главное раздражение. Мои новые повадки. Судя по всему, не женственные. А сказать самую привычную фразу, ту, что говорят своей подруге, вроде: а ты отлично выглядишь! Или хотя бы: ты изменилась в лучшую сторону! Тут у нас тямы не хватает. Но не станешь же спрашивать, а как я тебе? Потому отвечаю репликой на реплику.

– Ничего не поделаешь, перемена обстановки вызывает перемену привычек…Главное, если ещё получаешь от этого удовольствие…

Между прочим, так и есть. Я езжу на работу на машине и потому познакомилась с некоторыми преподавателями, которых прежде видела только мельком, и даже не здоровалась с ними. Университет-то большой… Теперь же у нас появились общие интересы.

– Вы отлично паркуетесь! – сказал мне Анатолий с кафедры физики.

– Эта машина так вам идет! – сделал комплимент Николай Эдуардович с кафедры прикладной математики. – Как будто она с вами заодно.

Илона закончила свой придирчивый осмотр – меня, женщину в новом обличье – и слегка наморщила нос.

– А что это на тебе за хламида?

– Не хламида, а платье, – слегка обиделась я. – Между прочим, я отвалила за него кругленькую сумму.

– Заметно, – фыркнула Алена. – И накрасилась. Ты же обычно не красишься, когда идёшь на лекции.

– А как тебе моя новая прическа?

Я хотела заставить подругу сказать мне хоть какой-то комплимент. Или хотела её разозлить – пора поставить точки над «и», пусть она скажет мне открытым тестом какую-нибудь гадость, чтобы и я перестала вести дипломатические разговоры.

– Так себе, мне не нравится.

– Ты, кстати, не знаешь, почему?

– Знаю, что про мужчин говорят, седина в голову, а про женщин – они молодятся, потому что гонятся за тем, чего уже не догнать.

Не слишком большие изменения в прическе, причём здесь молодятся?

– Думаешь, мне стоит подстричься?

– Не вздумай!

Она сердилась на меня, и как обычно в раздражении старалась задеть побольнее. Укусить. Я мысленно уговаривала себя, не обращать на её шпильки внимания. Ну, что поделаешь, если она такая уродилась. Не скажет кому-нибудь гадость – день прошёл зря! Но и её можно понять: на глазах у всех разрушается привычный образ Юлианы, такой удобный, неконкурентный, тот, что отложился в мозгу окружающих на веки вечные.

– Ещё про женщин говорят, что после сорока жизнь только начинается!

– Нужно же себя как-то успокаивать, вот престарелые бабёнки это и придумали.

Но она меня всё-таки достала! Точнее, мне стало понятно, если Алену сейчас не остановить, она дойдет до прямых оскорблений.

– Престарелые, значит. То есть, ко мне это относится, а к тебе – нет? Из-за того, что ты на семь месяцев меня моложе? Так повесь себе на шею табличку. Мне сорок два года и пять месяцев, но это не та престарелость, что у других, а моя собственная!

Разве не справедливо, что я отказывалась и дальше терпеть её укусы? Как аукнется, так и откликнется. Тем более, что на самой Илоне было нечто джинсовое, с мини-юбкой. Интересно, кто из нас молодится?

И вообще, недаром мне не хотелось делиться с нею последними событиями своей жизни. Мои перемены подруга встретила откровенно в штыки. Не понимаю, чем ей нравилась прежняя, унылая и правильная Юлиана? С нею же со скуки можно было помереть.

А с другой стороны… та, до мелочей знакомая Юлиана была неопасная, что ли. По крайней мере, в компаниях не блистала и не задерживала на себе взгляды других мужчин. Да и мужа самой Илоны, который несмотря на разницу в возрасте между ним и женой почти в двадцать лет, продолжал кобелировать. Всегда найдется та, что помоложе. Или просто интереснее как женщина.

Между прочим, сегодня день у меня начался как обычно, с той разницей, что во мне родилось и стремительно росло желание чем-нибудь себя порадовать.

Я вышла из дома раньше времени, – у меня была третья пара, – чтобы прийти точно к открытию фирменного магазина «Галатея». Если я начала новую жизнь, мне срочно нужна была новая тряпочка. Как говорят молодые, новый прикид.

Народу в этот утренний час в магазине не было, потому возле меня захлопотали сразу две продавщицы, наметанным взглядом определив во мне покупателя, а не праздношатающуюся особу.

– Что вас интересует? – чуть ли не хором спросили они.

Я вкратце рассказала: мне нужно летнее платье, не слишком открытое, с небольшим рукавом, чуть ниже колена, – у меня вовсе нет столько смелости, сколько у подруги Алёны, – пастельного оттенка.

– Мне придется появиться в нём на занятиях в университете. У меня в полдень лекция.

Кстати, последняя лекция в этом году, а потом начнется сессия.

– У нас как раз есть такое!

И в самом деле нашли. Красивого светло-карминового оттенка, не броское, но и не мрачное, которое удивительным образом высветило мои глаза. У меня вообще-то красивые глаза. Почему я считала, что ничего особенного? Надо же так себя не любить!

– К нему вам нужен совсем другой макияж, – заметила одна из девушек. – Жаль, что я не визажист…

Не знаю, что на меня нашло. Но я вдруг сказала:

– А вы не могли бы попробовать… показать, что вы имели в виду.

То есть, я знаю, что на меня нашло: у этой девушки были живые, пытливые глаза, и я решила, что и руки у неё растут оттуда, откуда надо.

Она сначала растерялась, но потом оглядела пустой магазин и решилась.

– Галя, побудь пока в зале, а мы на пять минут зайдем в подсобку.

Галя закивала, скрывая довольную улыбку.

Подсобка была вполне приличным кабинетиком, с зеркалом, перед которым стоял компьютерный стул на колесиках.

– Садитесь, – девушка придвинула ко мне стул. – У вас есть с собой что-то из косметики?

В нетерпении, или в предчувствии я не стала искать, а просто перевернула открытую сумку на столик. Не так-то много этой косметики и было. Девушка цепко окинула взглядом небольшую кучку, как-то у нее шевельнулись ноздри, как у крольчонка, и она сказала неожиданно весело:

– Маловато будет!

Выдвинула один из ящиков, а там чего только не было! И карандаши-подводки, и наборы теней и помад, и всевозможные туши. Для чего это хранилось, если девушка – не визажист?

– Это мое хобби, – ничуть не смутилась она; и не удивилась, что я это в ней угадала. – Хорошо, начальство сюда не заглядывает, а то б вышибли меня из магазина.

И началось действо. Наверное, она немного торопилась: в самом деле, застав её не в зале, а в подсобке, раскрашивающей лицо постороннему человеку, девушку бы не похвалили.

Я всё же спросила имя мастера, чтобы знать, кого хвалить. Или ругать.

Её звали Анжелика. И имя не часто встречающееся, и талант, скрывающийся под простенькой внешностью. Она напомнила мне художника, который некоторое время стоит перед мольбертом, вглядываясь в изображение, какого ещё нет, чтобы потом взмахнуть кистью, как дирижер палочкой, и начатьдейство…

Из зеркала на меня смотрела какая-то незнакомая красавица. Выразительные большие глаза, чуть удлиненные к вискам, ресницы такие густые, что ощущался каждый взмах ими, кожа нежно-матовая и губы, как говорят в рекламе, зовущие к поцелую. Неужели это я, может алая заря… Я шутила, а на сердце появился холодок: значит, вот какой я могу быть? Но почему только теперь, после стольких, чуть было не сказала, упущенных лет? Как заметил мужчина в парке: ещё половина-то жизни у меня осталась!

– Спасибо! – у меня больше не было слов. – Возьмите.

И положила на столик тысячу рублей.

– Но это.. это много! – удивилась польщенная Анжелика.

– А, возможно, и мало, – пробормотала я, решив не переодеваться в мою прежнюю одежду.

– И ещё, – сказала я, выйдя в зал, второй продавщице. Кажется, Гале. – Мне нужны туфли.

– Сейчас принесу! – подхватилась она. – У вас какой размер?

– Тридцать восьмой.

– Анжелика, – теперь уходила Галя, – налей покупательнице кофе, я сейчас приду.

Девушки между собой, похоже, соревновались, потому что Галя принесла, между прочим, из соседнего отдела! – сногсшибательные босоножки на шпильке. Точь-в-точь подходящие по цвету к моему платью.

Я чуть не прослезилась. Наверное, муж сказал бы, что я чокнулась, но когда я встала на каблук и почувствовала, как напрягается в радостном предвкушении моё тело – вот то, чего мне не хватало столько лет! – я дала пятьсот рублей чаевых этой самой Гале. И вовсе не потому, что она сказала:

– Это последняя пара, на нее скидка пятьдесят процентов.

А ещё девчонки, переглянувшись, принесли откуда-то сумку, которая удивительно подошла к моему наряду.

Я вышла из магазина, слегка покачнувшись от стремительности, с которой поспешила к моей машине, но тут же будто получила ускорение от моих новых туфель. В каком-то мультике герой кричал в упоении: «Я лечу!»

И я летела.

Думаю, именно мое внешнее преображение так раздражало подругу, которая стояла сейчас передо мной, украдкой рассматривая меня и, похоже, не переставая удивляться. При этом она не говорила со мной, а как бы цедила слова сквозь зубы. Да что же это такое, ко всему прочему, я ещё и друзей себе выбирать не умею?..

– Юлиана, – позвал меня чей-то мужской голос. – Юлиана, здравствуйте!

Я обернулась. К нам подходил незнакомый – по крайней мере, если я с ним когда-то и встречалась, то слишком мимолетно – мужчина. Элегантный, одетый в светлый костюм, худощавый… С некоторых пор я могла уже не бояться произносить это слово: худощавый. Если я сама и не достигла своего юношеского веса, то сейчас своей фигурой я могла не то, чтобы гордиться, но чувствовать себя удовлетворённой. Подумать только, многие ли женщины могут так себя преобразовать всего за месяц с небольшим!

Широкий модный пояс на талии подчеркивал её, – есть у меня теперь талия, есть! – а движения как-то сами собой стали плавными. И я, кажется, стала привыкать к тому, что как сейчас, обернувшись, уловила становящееся привычным одобрение во взгляде мужчины.

А ещё незнакомец держал букет. Какой-то неправдоподобно шикарный. Наверняка дорогущий. Мне никогда таких цветов не дарили. Даже студенты во время сессии. Алёна, кажется, позеленела от зависти. Притом, что сама была достаточно успешной женщиной, и мужа имела любящего, вполне обеспеченного, заместителя ректора нашего университета. Чему позавидовала, букету?

– Это друг твоего мужа? – спросила Алена, стрельнув в мужчину глазами. Вроде ничего особенного не сказала, но при этом опять поддела. На всякий случай, если он не знает, что я замужем.

– Простите, вы по какому-то вопросу? – спросила я, решив, не за своего ли юного родственника он пришел просить. И даже быстро пробежала в уме небольшой список своих записных лентяев-студентов. А иначе почему он изображает во взгляде на меня такой восторг?

– Неделю назад вы всего лишь спасли мне жизнь.

– А, так это вас я тогда подвезла домой, – сообразила я, разом отметив загримированные, но всё ещё проступающие сквозь грим синяки и ссадины, местами уже посиневшие и позеленевшие. – Удачный грим, почти ничего не заметно.

– У меня друг в театре работает, помрежем, вот и подретушировали мне лицо, чтобы не пугать народ… А вы молодец!

Он говорил, обращаясь ко мне, так что Илона оказалась стоящей в стороне и как бы посторонней. Она такого стерпеть не могла. Привыкнув всегда быть в центре мужского внимания – из-за того, что муж её намного старше, Илона долгое время выглядела при нём этакой изящной куколкой – она не хотела мириться с моим неожиданным лидерством.

Что поделаешь, Илона не занималась собой так дотошно, как я, потому и не понимала, почему это внимание переключилось вдруг на её неприметную подругу? Неприметную прежде, замечу я в очередной раз.

– Ладно, я, пожалуй, пойду, – сказала подруга, – ты ведь так занята. Ивану от меня привет. Зайду на днях.

Незнакомец не проводил её взглядом, как, вероятно, она надеялась, иначе чего бы это ей так усиленно вертеть бедрами, а продолжал смотреть на меня.

– Это ваша подруга?

Но спросил как-то отстраненно, между прочим, потому что иначе продолжать разговор нам было не о чем.

– Моя, – кратко ответила я, мысленно покачав головой, – коллега.

– Надо же, мы с вами видимся во второй раз…

– Ну, тогда было столь темно, что употреблять слово – виделись, не очень подходящее, – пошутила я, потому что начала чувствовать себя неудобно под его внимательным изучающим взглядом.

– Я хотел сказать, что встреть вас на улице, никогда бы не узнал, но на кафедре зарубежной литературы, к счастью, оказалась только одна Юлиана. Возьмите, пожалуйста, цветы вместе с моей огромной благодарностью.

– Спасибо.

Букет я взяла. А почему не взять, разве в самом деле я его не заработала?

– Наверное, если я приглашу вас поужинать со мной, вы откажетесь?

– Откажусь…

– Тогда… тогда что ж… Город у нас не слишком большой. Думаю, мы ещё встретимся.

– А зачем?

– Мне было бы приятно снова вас увидеть. Сегодня вы кажетесь мне ещё красивей, чем в первый раз.

– Странно, я думала, смущаю вас тем, что стала свидетелем сцены, в которой, мягко говоря, вы не выглядели победителем.

– Меня оправдывает то, что их было трое, а я, к сожалению, и по молодости не был слишком спортивным… Наверное, женщинам куда приятнее наблюдать, как один мужчина легко расшвыривает трех нападавших… Вы хотите меня о чём-то спросить?

Он увидел, как я приоткрыла рот, чтобы спросить, и опять захлопнула: чего лишний раз его смущать? Но если мне предлагают…

– Вопрос, как говорится, на посошок: а за что вас били?

Нет, ну оно мне надо? Недаром говорят, любопытство – не порок, а большое свинство. Так и есть. Почему он должен рассказывать то, о чём, возможно, ему стыдно и вспоминать, и хочется побыстрей забыть? Лучше бы спросила, как его зовут. Так, из вежливости. Он же стоит и как будто чего-то ждёт. Нет, чтобы вручить цветы и идти себе, куда глаза глядят.

Очередной момент, на который я прежде не обращала внимания. Оказывается, мысленно я постоянно шучу, а вслух почти ничего этакого не высказываю…

– За глупость, – между тем ответил он. – Подробности даже рассказывать неинтересно. Больше вы ничего не хотите спросить?

– Как вас звать?

– Владимир Зеленский.

У нас в классе тоже был Зеленский, только Толя. Может, родственник, вяло подумала я. Не иначе от растерянности. Таких фамилий в городе наверняка не один десяток. Пауза затягивалась, и я поспешила её сократить.

– Спасибо, Владимир, за цветы, но мне пора. У меня через пять минут лекция.

– Последний вопрос.

Он протянул руку, будто хотел ухватить меня за платье.

– Поверьте, неприятная сторона того случая заслоняет от вас суть нашей встречи. Неужели вы ничего не чувствуете?

– А я должна?

– Конечно, это же судьба!

До чего же глупо он улыбается! Не понимает, что я уже ощущаю некоторое неудобство от встречи. Подарил цветы, и чеши себе вальсом по холодку!

– Прямо-таки судьба! Неприятная ситуация, которая удачно разрешилась. Скажем ей спасибо и пойдём дальше. Каждый своим путем.

Я пошевелила пальцами в знак прощания – невольно получилось кокетливо – и скрылась за дверью кафедры.

Проходя мимо зеркала, я вроде ненароком взглянула. Пожалуй, я и сама бы себя теперь не узнала. Но с другой стороны, мой новый облик не был так уж безупречен. Эта учительская прическа… Анжелика попыталась приподнять волосы повыше, но все равно теперь они – длинные – шли в разрез с остальным образом. Надо будет всё-таки сделать стрижку, несмотря на «запрет» Илоны.

Забрав тетрадь – лекции для себя я коротко конспектировала – пошла в зал, где уже сидели и шумели мои студенты.

Тетрадку я как обычно взяла на всякий случай, потому что давно знала свои лекции наизусть. За пятнадцать-то лет! Можно и выучить. То есть, я конечно регулярно их обновляла, но всё равно…

Лет пять назад я сильно подвернула ногу. Растянула связки, и временно – временно! – надели туфли без каблуков. Так с той поры и ходила. Без каблуков было куда как удобней. Красота требует жертв, шутят женщины. Но без шуток, – требует. А я решила, что мне красота не очень-то и нужна? Просто я тогда не думала о ней. О красоте.

Кажется, я уже опаздывала. Пришлось поспешить в аудиторию.

Студенты встретили меня гулом. Некоторые даже с мест поднялись в едином порыве: Юлиана Дмитриевна!

Надо сказать, будучи под впечатлением от встречи с Зеленским, я уже подзабыла, что сегодня так резко поменяла свой имидж. Напомнили. Молодежь.

– А что случилось? – невинно поинтересовалась я.

– Вы так изменились!.. Клёво, вам идёт!.. Вы помолодели лет на двадцать!

– Ну, уж и на двадцать. Намекаете, что я совсем старушка?

– Не намекаем. Просто теперь вы молодо выглядите. На пятнадцать лет – точно моложе!

Студенты редко жалуют лекции: слушай, чего надо и не надо, записывай, и частенько стараются отвлечь преподавателя. Но сегодня у них ничего не получится. Так я думала, но внешне не показывала этого, а довольно жмурилась, как кошка от сметаны. Пусть думают, что меня так легко улестить!

Скрывая улыбку, я произнесла.

– Так, мои хорошие, все замечания после лекции. Сегодня у нас – Шарль Бодлер!

Глава одиннадцатая

Я вышла из университета и невольно прикрыла глаза. Солнце сияло ослепительно, как в пустыне. От непривычной для конца мая жары над асфальтом поднималось колеблющееся марево. Когда из кондиционированной прохлады ступишь в нагретую духовку, разница температур ощущается особенно остро. Наверное, поэтому я не сразу заметила Ивана, который поджидал меня недалеко от входа.

У меня ёкнуло сердце: неужели что-то случилось? Когда это Иван среди бела дня приходил ко мне на работу. Может, налоговая инспекция прикрыла его бизнес?

– С Лёшкой всё в порядке? С Сашей? У тебя неприятности на работе?

– На работе у меня всё хорошо. С детьми всё нормально. Ты же сама говорила, что они уже взрослые и в твоей опеке не нуждаются…

Я вовсе не так говорила, не надо передергивать! Наш старший сын уж точно самостоятельный, а младший… Между прочим, младший тоже не пропадёт. Он сейчас занимается тем, что везде ищет подработку, продолжает копить деньги на поездку в Америку. Кажется, Саша кое-что ему подбрасывает, но об этом оба брата молчат, как партизаны. Если с ними всё в порядке, то остальное вряд ли стоит особого волнения.

– Кто подарил тебе этот веник?

– А, по-моему, очень красивый букет. Ты для этого приехал, спросить, кто мне его подарил?

Иван скривился точно от зубной боли.

– Я приехал с тобой поговорить.

– Послушай, а нельзя это сделать дома? Лекции у меня закончились, я свободна, хотела только зайти в супермаркет, купить кое-что к ужину… Ну, хорошо-хорошо, если не хочешь идти домой, давай зайдём в кафе, заодно и пообедаем.

Кафе «Блудный сын» – вот у нас наловчились давать названия подобным заведениям! – славилось своими довольно высокими ценами, и студенты обычно сюда не заглядывали. Разве что, из обеспеченных семей.

Иван взял меню, коротко пробежал его глазами.

– Тебе блины с икрой?

Ну, любила я прежде есть блины, а что здесь такого? Каждый человек имеет право себя изредка побаловать. Иван смотрел на меня как-то по-особому проницательно, ждал… чего, моего возмущения? Мол, так несмешно он шутит.

– Мне овощной салат и говяжью отбивную с зеленым горошком.

– Я думал, ты попросишь что-нибудь диетическое.

– То есть, считаешь, я должна отказаться от мяса? Ну уж нет! Недавно я прочла, что люди с первой группой крови не могут без мяса, а у меня, как ты помнишь, первая…

– Вообще-то, у меня тоже первая.

– … К тому же, ты знаешь, что кальций, который предупреждает хрупкость костей, усваивается в организме только с витамином D, а он, как известно, содержится в мясе, рыбе, масле…

Муж махнул рукой.

– Попрошу без лекций. Тем более, что ты не медик. И даже не диетолог.

– А ты хочешь лекцию по моей специальности? Кто тебя интересует: Сомерсет Моэм, Герман Гессе?

– Ладно, хватит препираться. Пить не будем?

– Я за рулем.

– Я тоже, – усмехнулся он.

Наши пререкания начали меня тяготить, потому что они не соответствовали моему общему настроению – перемен к лучшему, и утяжеляли его, что ли. Короче, ломали мне кайф. Муж уподобился моей подруге, изо всех сил старался меня – не люблю я этого слова – но из песни слова не выкинешь: опустить! Потому я не стала поддерживать его ехидный тон.

– Слушай, дорогой супруг! Если ты позвал меня в кафе, чтобы вышучивать и подкалывать, я не собираюсь этого терпеть.

– Хорошо. Спрошу напрямик: для кого ты так вырядилась?

Вырядилась, надо же! На моей памяти мы в первый раз разговариваем с Иваном в подобном ключе… Да он элементарно устроил мне сцену ревности!

– Я тебя не понимаю, среди рабочего дня ехать через весь город, ждать меня, чтобы задать такой дурацкий вопрос?.. Кстати, разве тебе моё платье не нравится?

– Не нравится! – упрямо заявил он.

– Почему?

– Оно тебе не идёт.

– И макияж? Представь, мне сделала его в магазине готового платья одна продавщица.

– Ты накрасилась, как молодая девчонка. Даже в восемнадцать лет ты так не красилась!

Всё, что я ему говорила, Иван не слушал, а гнул свою линию: он не мог поверить, или не хотел даже слышать о том, что его жена пытается в чём-то измениться. Чего вдруг? Это всё очень подозрительно…

– Кто тебе позвонил, Илона? И что сказала, что у твоей жены весеннее обострение? Чего ты вдруг приехал?

– Она сказала правду…

Цирк, да и только! У него не хватило даже сообразительности, прикрыть свою подружку. Вот как его разобрало.

– … Про мужика, который примчался к тебе с огромным букетом. Даже пошутила так же грубо, как умеет Илона шутить. Он, говорит, просто пожирал её глазами. Смотри, мол, а то всю сожрёт и тебе ничего не оставит.

Кажется, Илона пошла вразнос. Ничего не боится. Вот тебе и невольная проверка нашей дружбы. Только непонятно, чего вдруг? Если бы я ей чем-то насолила, как-то её спровоцировала… По-хорошему мне давно с нею разобраться… А как, к слову сказать, разобраться: побить или просто дать отставку?

Но Ивану я об этом не хотела говорить. Отчего-то уверилась, что он станет злорадствовать. Сама разберусь. У меня как раз подходящее настроение. Для разборок. Илона всё ещё помнит меня той, которой можно было спокойно говорить любую гадость, не боясь за это поплатиться. Почему она вообще ставит себя выше меня? Считает, что я некрасива? Неумна? На чём основано это её чувство превосходства?! Хорошо бы и Ивану сейчас не лезть ко мне под горячую руку.

– Послушай, я утомилась говорить на эту тему. Ты убедился, что никто меня не сожрал?

– Я хочу знать, кто этот мужик?

Можно было бы ему ничего не объяснять, раз он так агрессивен, но это всё же мой муж, и одно дело дать отставку подруге, и совсем другое – ему.

– Ты помнишь, как неделю назад я поздно приехала домой…

– Впервые сев за руль! Такое не забудешь.

– Так вот, я пыталась тебе рассказать, что со мной случилось, но ты кохал свою гордость и не удосужился меня послушать. Только повторял что-то про глупости.

– Прости, бывают моменты, когда тебя одолевают неприятности, вот организм и пытается заблокировать лишнюю информацию. Но сегодня я готов слушать.

И в самом деле Иван вдруг стал непривычно кротким, хотя при этом я чувствовала, что он готов взорваться от любой чепухи.

– Короче, неделю назад я ехала домой и увидела, как трое мужиков избивают четвертого ногами, причем с такими свирепыми лицами, что я поняла: если не вмешаюсь, они его убьют.

Мне показалось, что муж подскочил на стуле, хотя он таким образом выразил свое крайнее возмущение.

– То есть, как это, не вмешаюсь, ты что, пошла их разнимать?

Ну а что тут странного? Ну, пошла!

– Конечно, и не с голыми руками.

– Ага, с монтировкой.

– Нет у меня никакой монтировки, не перебивай! Зато в бардачке я нашла пистолет-зажигалку.

– Юлиана, это старый анекдот! Не бери папу на понт.

– Ванька, что за слова, ты всегда такой чинный, благонравный, и вдруг – понт! Может, ты вообще ранее судимый, а я только теперь об этом узнаю?

Муж некоторое время с недоверием смотрел на меня, а потом протянул.

– Всё, дальше можешь не продолжать. Я-то думаю, чего вдруг моя жена стала в авантюры ввязываться? А ты решила, что наш брак, в основном, скукота и серость, и твой муж тоже скучный и серый…

Какой Ванечка, однако, раздражённый. Если бы он всегда был таким, мне бы не пришлось хвастаться перед друзьями, что за двадцать пять лет мы ни разу не поссорились… Пожалуй, тогда и я рядом с ним тоже бы менялась. Но он стал таким именно сейчас, и не из-за меня, а из-за Илоны, которая накрутила его…

– Это не совсем так. То есть, про брак, возможно, а вот про тебя – нет, ты ничуть не серый…

– Светло-сиреневый!

Он бросал мне в лицо всё, что приходило ему в голову и не давал сосредоточиться. Получался какой-то разговор глухого со слепым. Но я всё же не хотела идти на поводу ни у Иванова раздражения, ни у своего, – так мы никогда ни в чём не разберёмся. И терпеливо продолжала.

– … Я вдруг обнаружила, что совсем тебя не знаю, и когда на днях увидела, как ты стоишь рядом с какой-то молодой женщиной и хохочешь во всё горло, то испытала шок…

– Хохочу… Что за ерунда… А, так это мне бухгалтерша анекдот рассказала. Ты же нас возле банка видела?

Как может извратить увиденное наша женская фантазия! Мы чего не поймём, чего не дослышим или не знаем, непременно сами додумаем. И вот что может получиться. Это же надо: я сидела в парке и рыдала о своей погубленной жизни! Но в чём это заключалось? В том, что Иван якобы любит другую женщину.

– Просто со мной… Ты никогда так не хохотал.

– Что ты говоришь!.. – кажется, он призадумался, удивился и даже не сразу ответил. – Представляю, как мы с тобой вдруг стали бы хохотать. Да и о чём можно хохотать с собственной женой?

У моего мужа своеобразное чувство юмора. Иной раз он так шутит, что я даже не сразу понимаю, что это именно шутка, а не оскорбление.

– То есть, тебе со мной скучно? И ты тоже считаешь наш брак серым?

Мне всё-таки хотелось услышать от него правду. Не какие-то там экивоки, а обоснование того, что мы должны жить, как прежде. Относиться друг к другу, как прежде, и отдельно пожелание мне – быть такой, как прежде.

– Если бы это было так, я бы тоже кинулся спасать женщин, попадающих во всякие там переделки. Как, например, сделала ты. Так кому всё же из нас скучно?

Причём здесь скука? То есть, всё, что я делаю по его мнению не так, объясняется только скукой? Тем, что мне «делать нечего»? Обсуждение моего поступка недельной давности пошло по второму кругу, и я перевела разговор.

– Всё-таки, почему тебе не нравится мое платье?

– Потому, что оно привлекает внимание.

– Считаешь, женщина своим видом не должна привлекать внимание?

– Замужняя немолодая женщина – однозначно, нет!

После таких слов хочется заплакать. Рыдать в голос. Странно ведь, что и муж, и подруга не сговариваясь дудят в одну дуду. Я – старая, и моё место за печкою! А почему он не разу не сказал о себе, что он старый? Сорок восемь лет! Можно тоже поупражняться. Говорить, например, что ему уже под полтинник!

Но мне такое и на ум не пришло, а вот Иван своими замечаниями будто по щекам меня хлестал. Будто застал меня при попытке стащить у него золотые запонки. И сразу показалось, что у меня в жизни всё так плохо… Остается только лечь и помереть. Или заняться арифметикой.

Итак. Человек – в частности, женщина – живет в среднем восемьдесят лет. Из них – шестнадцать лет пребывает в состоянии взросления, во время которого её гнёт и корёжит: трудный возраст, перестройка организма, то есть, пубертатный период. От восемнадцати до двадцати пяти – возраст невесты. Примерно, конечно. После тридцати начинается старение. То есть, из отпущенных ей восьмидесяти лет женщина живет без претензий со стороны окружающих, в полном осознании себя взрослым человеком, но при этом не задвинутым в угол, всего каких-нибудь семь лет? Потом, дети, пеленки-распашонки, не успеешь оглянуться, тебе за тридцать, и ты уже не котируешься. В то же время мужчина может быть женихом, пока не помрёт. И где же тут справедливость?

Почему сорокатрёхлетняя женщина – немолодая? Она же и не жила ещё! А её уже все вокруг пытаются списать в архив. Сунуть в сундук, где она до старости будет пылиться среди поношенных вещей в каком-нибудь тёмном углу.

Не знаю, чего вдруг у меня вырвалось.

– Как ты считаешь, Илона – тоже немолодая?

Этот вопрос повёрг Ивана в ступор. Ага, значит, в её отношении он ни о чём подобном не задумывался?! И джинсовое мини-одеяние на ней тоже воспринимал как само собой разумеющееся. В чём же тогда дело?! Чуть было не подумала: чем я хуже, но запретила себе об этом думать. Лучше думать: я лучше!

– Если бы ты знал, – вслух сказала я ничтожную часть своих размышлений, – как много дел мне хочется попробовать, и где только ни хочется побывать.

– Например?

Иван только брови приподнял. Он не стремился тратить энергию даже на удивление. Странный у меня муж. Прибежал ко мне с другого конца города, только испугавшись, что некто с большим букетом на меня покусится, и вот, взяв за веревку, которой я была привязана к колышку как пасущаяся на одном месте коза, он тут же успокоился.

И вдруг…

– Юлиана, надо же, мы опять с вами встретились, я ведь говорил! – раздался уже знакомый голос и передо мной предстал Владимир Зеленский, прямо-таки излучающий радость. – Не подумайте, что я за вами слежу…

– Но это – судьба! – с яростью в голосе продолжил за него Иван.

Мне оставалось только удивляться тому, как моментально «въехал» во всё мой муж.

– Примерно, что-то вроде этого, – согласился тот. И вопросительно посмотрел на меня: мол, кто это? И имеет ли он какое-то право… качать права?

– Это мой муж, – спокойно пояснила я, – Иван Григорьевич.

И почему бы мне не быть спокойной? Разве я в чём-то виновата? Мы действительно встретились случайно, хотя Зеленский, видя, что я сижу с мужчиной, мог бы и не подходить. Ей-богу, простой, как хозяйственное мыло! Я ничего не боялась, но мой муж стал нервничать от того, что заприметил возле меня постороннего мужчину, и мне не хотелось, чтобы он продолжал выяснять со мной отношения. Чего, спрашивается, дергать тигра за усы?

Оказывается, я его недооценила. Своего мужа. Он встал из-за столика, за которым мы сидели, и прошипел моему новому знакомому:

– Что, любовничек, явился? Не ожидал встретить здесь, так сказать, законного обладателя?!

Зеленский почему-то уходить не спешил и на реплику охотно откликнулся.

– По-моему, вы торопите события. Я бы, конечно, не возражал, но мы с вашей женой только неделю назад познакомились. Конечно, у молодых неделя – это целая вечность, но мы – люди зрелые, нам, как вы справедливо заметили, для узнавания нужно гораздо меньше времени…

Тут Иван замахнулся и ударил его. Точнее, попытался ударить. Но Зеленский оказался человеком шустрым и отскочил в сторону, так что мой муж до него не достал, а только смёл на пол графинчик с морсом, который перед тем заказал. Но и на этом всё не закончилось. Ту самую руку, которую Иван в его сторону выбросил, Зеленский как-то ненавязчиво взял за запястье и потянул на себя. Мой муж перелетел через стол и рухнул на пол.

– Простите, как неловко получилось, – делал вид, что ничего подобного не ожидал, этот Владимир. – Но и вы тоже хороши, батюшка, такой горячий! Не разобравшись, бросаетесь на человека. Я ни в чем перед вами не виноват и, по-моему, не заслужил такого к себе отношения, не правда ли, Юлиана Дмитриевна? Разве я осмелился бы переступить через правила приличии, разве я обидел вас хоть словом или движением? Или вы считаете, что можно оскорбить человека, преподнеся ему как дань благодарности букет цветов? Просто я думал, что рабство у нас отменено, и муж или жена вовсе не синоним собственности…

Разыгрываемое в кафе в моем присутствии действо было ни на что из моей предыдущей жизни не похоже. То есть, возможно, мужчины из-за женщин дерутся сплошь и рядом, но я-то до сей поры никогда не была предметом ссоры, а уж тем более драки. И не ожидала, что стану им, спустя двадцать пять лет после моего выхода замуж.

Вообще, по правилам приличия Зеленскому нужно было сразу уйти, узнав, что я сижу за столиком рядом с мужем. Как будто эти самые правила вовсе не про него писаны, мой новый знакомый продолжал вести себя так, словно ничего плохого в своём присутствии подле меня не видел. И ещё, как будто ему это ужасно нравилось. Такой тип может вывести из себя кого угодно, особенно того мужчину, кто считает женщину своей собственностью. Правильно его все-таки пинали, он из тех людей, которые прямо-таки напрашиваются на взбучку! Если человек не понимает… Вот я до чего разозлилась!

Иной раз мне приходилось видеть, как женщины в подобных случаях бросаются поднимать упавших мужчин, чем приводят их в ещё более агрессивное настроение. Я видела, что Иван не настолько пострадал, чтобы бежать ему на помощь. К тому же, он сам нарвался, и если считает меня виноватой, тем более мою помощь не примет. Как сказали бы в старом романе, отринет. Но как-то реагировать всё же было необходимо.

– Думаю, Владимир, вам лучше уйти!

Я посмотрела ему в глаза с неодобрением, и он понял, что заигрался.

– Простите, я подошел без всякой задней мысли, – отозвался он, не обращая внимания на моего неловко поднимающегося с пола мужа. – Увидел, что вы сидите, и решил ещё раз выразить вам свою благодарность.

Я не могла понять, чего он хочет? Странная разновидность благодарности – испортить настроение благодетелю… Или… или он влюбился в меня, и потому просто не обращает ни на что внимания. Нет, он нарочно разжигает напряжёнку между мной и Иваном.

– Однако, вашей благодарности уже так много, что она начинает превращаться в свою противоположность, – тоже начала злиться я.

Иван поднялся, сел за столик, и на возгласы подбежавшей официантки сухо проговорил.

– Включите разбитое в счёт, я вовсе не отказываюсь платить.

– Позвольте заплатить мне, – вмешался Зеленский, – это ведь из-за меня всё случилось.

Нет, ну до чего же противный мужик! Я не могла решить, то ли он по природе такой твердолобый, то ли нарочно устраивает спектакль. Поистине, не делай добро, не получишь зло! Интересно, сколько раз мне придётся это повторять?! И сколько раз мне аукнется моё новое состояние?

– Юлиана! – взревел мой муж. – Скажи своему… знакомому, чтобы он убрался прочь, а то я за себя не отвечаю!

Наверное, в такие вот минуты мужчины во всём винят женщин, хотя что я должна была сделать: не брать букета, не разговаривать с Зеленским, не вытаскивать его из беды или…

Теперь я уже не знала, на кого злюсь больше: на Зеленского, всё ещё стоявшего у нашего стола, или на моего мужа, который на глазах превратился в какого-то оголтелого собственника.

– Пожалуйста, простите меня! – заговорил Зеленский. – Честное слово, я ничего такого не хотел. Но поймите меня правильно, мне на помощь пришла посторонняя женщина, в то время, как другие люди шли или ехали мимо и делали вид, что ничего не видят… Ваша жена – удивительная женщина. Я даже не знал, что такие есть на свете!

Какие другие люди шли-ехали мимо? Я никаких людей на месте происшествия не видела. Кроме тех, кто его избивал.

Теперь Зеленский чуть ли не кланялся Ивану.

– Не сердитесь на меня, Иван Григорьевич! Врачи говорят, у меня сотрясение мозга, потому я туго соображаю. Я не думал, что вас так заденет простое проявление благодарности… Или я выразил его как-то не так? Вас оскорбили мои цветы?

Казалось, ещё немного, и я стукну его по башке чем-нибудь тяжелым.

– И вы меня простите, Юлиана Дмитриевна.

Он стал уходить от стола, пятясь спиной. Клоун, да и только!

– Если бы ты знал, как я жалею, что его спасла, – честно призналась я своему мужу. – Уж лучше бы в самом деле его там и добили.

Иван смотрел на меня и кажется, никак не мог решить, как ему дальше себя вести… Нам ещё есть о чём поговорить, или пойдём домой?

– Пойдем домой! – рыкнул он и пошёл к официанту расплачиваться.

Глава двенадцатая

Этот в принципе незначительный случай произвёл странное воздействие на наши с Иваном отношения. Он тоже как будто пробудился ото сна. То есть, столько лет жил рядом со мной и почти не обращал внимания… Нет, неправда, правильнее будет сказать, привычно помахивал мне флажком с надписью: «мать», а тут вдруг заметил, что я как женщина ещё кое-что значу. Неужели за каких-то полтора месяца я так изменилась?

А, впрочем, наверное, изменилась.

Кто никогда кардинально не худел, пусть мне поверит: ощущения, которые при этом испытываешь, не идут ни в какое сравнение с прежними.

Ведь обычно мы каждый день мимолетно смотрим на себя в зеркало, не замечая особых изменений. А тут вдруг смотришь и не веришь своим глазам: неужели я теперь совсем другая, или это только кажется? И вглядываешься, и прикидываешь, как ты выглядишь со стороны, и даже подумываешь, а что бы ещё изменить?

И всего-то… вначале я уменьшила количество съедаемого сахара… ну, да, в три раза. Оказалось, что и полчайной ложки, добавленной в чашку кофе, делает его достаточно сладким. Нет, честно говоря, сначала к этому надо привыкнуть. А немного привыкнешь, и уже кофе, скажем, с двумя ложками сахара, начинает казаться приторно сладким.

Притом, на ночь я по-прежнему ела. Не то, и не так, может, кефир или простоквашу с сухариком, но они давали чувство насыщения. И поняла, что худея, вовсе не обязательно себя изводить голодом. Наверное, с точки зрения диетологов я делала глупые выводы: те же коты, собаки поедят, а потом спокойно спят. А лечь спать на голодный желудок человеку, не привыкшему испытывать чувство голода, тоже не очень полезно. Организм начинает бунтовать, и вместо отдыха ты будешь видеть кошмары.

И я себя начала понемногу себя успокаивать. Не надо фанатизма, Юлиана! Не спеши. Не мучайся. Во всем должна быть мера.

Вот какой я стала мудрой, всего лишь начав меньше есть. Некоторые человеки даже не подозревают, как мало нам нужно для жизни. Я имею в виду количество еды. Многоедство – просто дурная привычка.

Мне так понравилось худеть, что я решила почитать соответствующую литературу, где говорилось бы, когда нужно вовремя остановиться, потому что вовсе не хотела доводить себя до истощения.

И даже не потому, что теперь мне гардероб придётся полностью менять, но и потому, что в моих глазах, кажется, появился какой-то хищный блеск, притом, что он вовсе не связан с желанием чего-нибудь съесть. Наверное, так давала себя знать тревога моего подсознания. Что ещё она – то есть, я – выдумаю, к чему готовиться?!

Да, у каждого плюса есть свои минусы. Скулы у меня затянулись, стали торчать ключицы, что – хоть я и не люблю говорить о своем возрасте – у меня выглядело не лучшим образом. Пожалуй, пару килограммов надо было бы вернуть. Но это потом.

За полтора месяца я похудела в общей сложности на десять килограммов, причем без каких-то особых диет, только на уменьшении количества съедаемого и самодисциплине. Наверное, не последнюю роль сыграл и бег, подтянув мне заодно мышцы нижней части спины.

Единственно, что плохо, мне пришлось завязать с привычными на нашей кафедре кофе-чаепитиями, где непременными атрибутами были тортики-печенюшки… Чувствуете, с какой нежностью мы относились к этим перекусам? Кто-то, возможно, и не полнел на них, но ко мне это не относилось. У меня все наши подъедания откладывались на талии и бедрах. Оказывается, можно есть четыре-пять раз в день, но при этом обходиться без сладкого и вообще печеного. Мне было трудно, я всегда была сладкоежкой.

Здесь мне помогли фрукты и овощи.

Всё-таки начало лета у нас на юге пора благодатная. Клубника, черешня, вишня… ранние огурцы и помидоры, пусть пока из теплиц.

Просто рассказывать даже не очень интересно, а вот о моих новых чувствах стоило бы поговорить.

Прежде всего, у меня появилось ощущение легкости. И выпрямленной спины. Я просто играла сама с собой, напоминая: грудь вперед! Спину подтянуть! И шла упругой походкой, чувствуя себя молодой и красивой, как бы муж и подруга не шпыняли меня за то, что я выгляжу и одеваюсь не по возрасту.

Еще бы! Прежде у меня не было джинсов, леггинсов, капри, бриджей, только юбки существенно ниже колена, а теперь для своей одежды мне пришлось дополнительно занять в большом трехстворчатом шкафу ещё две полки. В конце концов, в комнате Алексея был вполне вместительный шкаф, куда я и перенесла его вещи.

Иван, поняв, что уговорить меня вернуться к прежней жизни не удастся, махнул рукой, впрочем, исподтишка за мной наблюдая.

И что интересно, он больше не говорил, что устал, – имеется в виду исполнение супружеского долга, – а сразу после ужина спешил в душ, чтобы потом в нашей спальне лежать и читать газету, не отвечая на мои предложения посмотреть телевизор в гостиной. На самом деле, он просто ждал, когда в спальне появлюсь я…

Естественно, я не могла, покупая себе гардероб, не купить новые ночные рубашки, и даже пеньюар, которого у меня прежде никогда не было. Роль пеньюара обычно исполнял отнюдь не кокетливый домашний халат. Не иначе, в конце концов я заразилась от своей свекрови, потому что ложилась спать в старых майках Ивана. Теперь я изорвала их на тряпки, называемые «ветошкой», они всегда нужны были в машине.

Однажды – не иначе, подсмотрев в каком-то кинофильме – Иван попросил разрешения, расчесать мои волосы. Только от неожиданности я дала согласие.

Муж усадил меня перед зеркалом и стал медленно водить щеткой по волосам. Не спеша, прядь за прядью, встречаясь со мной глазами в зеркале. Всего-навсего от расчесывания волос мы оба так завелись, что потом почти до утра не спали. Ничего подобного я не помнила со дня брачной ночи.

Чёрт знает, что творилось теперь с моим мужем! Между прочим, меня это не слишком радовало, потому что напоминало лихорадку, какое-то нездоровое любопытство, которое неизвестно, чем могло кончиться. Непредсказуемо это было. То есть, сама я знала, чего хотела, а вот Иван действовал под влиянием минуты. Ему этого не хотелось. Думаю, он сам себя не узнавал, и оттого злился.

Получалось, и мне трудно угодить: то я жаловалась на обыденность и серость, то стала опасаться неизвестно к чему ведущих перемен.

После двадцати пяти лет семейной жизни мы вдруг заинтересовались друг другом. То есть, правильнее будет сказать, заинтересовался Иван, а я лишь время от времени поглядывала на него, просто отмечая что-то вроде: ты смотри, а он, оказывается, и это умеет!

Между делом произошло ещё одно событие, которое обнаружила я. Не знаю, что мне пришло в голову, но я захотела получше рассмотреть злополучный свитер, якобы купленный моим мужем на распродаже.

Полезла на ту полку, где его видела и, увы, ничего не нашла.

– Ванюша, а ты не подскажешь мне, куда делся тот красивый свитер, который не так давно откуда-то появился в нашем шкафу?

– Какой свитер? – притворился удивленным он.

– Тот, с распродажи, – пробурчала я, соображая, а стоит ли вообще ворошить эту историю? Ну, пропал и пропал!

– Толику подарил, – наконец признался он.

– Какому Толику?

– Да ты его не знаешь. Это наш прораб. У него был день рождения, а у меня в портфеле как раз оказался тот свитер, ну, я ему и подарил. Между прочим, ему он идет гораздо больше, чем мне… А чего ты вдруг про него вспомнила?

– Да так, делала уборку и решила ещё раз на него взглянуть. Может, думаю, зря я полезла с подозрениями. В конце концов, почему бы один раз в сто лет тебе не зайти на распродажу?

– Вот именно, – облегченно заулыбался муж. – Но ты же не расстраиваешься?

– Нет, тем более, что Толику идёт…

Больше ничего на ум не пришло. Вот ведь как выкрутился, не подкопаешься. Можно было бы спросить, конечно, чего вдруг свитер оказался в его портфеле среди лета? Но он скорее всего опять что-нибудь придумает. Главное, Иван не хочет со мной ссориться, а мне что же, больше всех надо?

– Хочешь, мы с тобой съездим куда-нибудь в супермаркет? В самом деле, сейчас повсюду распродажи, а у тебя нет хорошего свитера.

– Давай. На твоей машине или на моей?

Ах, да, я и забыла: у моего мужа появилась машина, о которой он всегда мечтал – «Форд»! И он, конечно, счастлив. Что же в конце концов получается? Я стала меняться, а моему мужу от этого только лучше. Прежде он и не подумал бы покупать такую дорогую машину. На последнем этапе, выяснив, что вожделенный автомобиль стоит гораздо больше полумиллиона, которые Иван решил потратить, он заколебался – такой удар по семейному бюджету! Точнее, по семейным сбережениям. Но я легкомысленно высказалась, что за столько лет жизни в экономии мой муж заслужил игрушку подороже. Теперь за рулем «форда» он рос не только в моих глазах, но и в своих.

– Поедем на твоей машине, – сказала я, заметив, как муж горделиво усмехнулся.

Если по справедливости, прежде я не обращала внимания не только на себя, но и на Ивана. Думала, что его в жизни тоже всё устраивает. То есть, конечно, я ему стирала, готовила обеды, убирала, но чтобы поинтересоваться, о чём мечтает мой муж, чего хочет, ни разу не удосужилась. Значит, я виновата не только в собственном безразличии к жизни, но и его.

А ведь так мало нужно человеку для счастья! Хорошо, хоть я вовремя это поняла. Не в пятьдесят три, не в семьдесят три… Ну то, что человек должен любить себя. Не только себя, конечно, но себя – обязательно!

Кстати, Илона, с которой в последнее время Иван задружил, при встрече со мной высказалась в том смысле, что некоторые жены сами подталкивают мужей к тому, чтобы они смотрели на сторону. Мол, теперь молодые девахи будут с разбега прыгать в его машину, и как следствие, в постель. Интересно, что сказал бы сам Иван, если бы я передала ему Илонины слова? Но я не ябеда, в отличие от некоторых.

Да и не только ябедничество можно было бы вменить в вину моей подруге. Что-то я всё чаще выступаю в роли этакого душевного археолога, который добирается до таких глубин когда-то происшедшего, что просто мурашки по коже.

Всего три года назад. У меня день рождения. Сорок лет. Вроде, не такая уж и глубина, но видимо я постаралась об этом забыть. И хотя в последнее время появилось столько дурацких примет – вроде того, что сорокалетие не празднуют – нескольких человек я в этот день домой пригласила. Естественно, гости вставали и один за другим, говорили хорошие слова – а что, это тоже подарок, пусть и нематериального свойства. И вот берёт слово Илона. Встает из-за стола и говорит:

– Юлиана. Ты такая мерзкая, такая толстая…

Вот, вот когда в первый раз услышала о себе, что я толстая. А почему не обратила на это внимания? Я и прежде знала, что на Илону накатывают приступы дурного настроения, и при этом она впадает в такой раж, так несёт близких по кочкам, что потом ничего не помнит. То есть, она так говорила. И мы все верили. Типа, у Илоны очередной приступ, что с неё взять!

– … но при этом рядом с тобой такой классный мужчина…

Но тогда я всё-таки остолбенела от неожиданности и некоторое время не могла прийти в себя, чтобы как-то отпарировать такой прямо-таки подлый удар под дых. Вот когда нужно было обратить внимания не только на Илонину беспардонность, но и на её слова насчет меня толстой. Значит, мне замечали так или иначе, что я поправилась. Но я не обращала на это внимание. Не хотела обращать. Я услышала слово – мерзкая. И застопорилась. От неожиданности не могла ничего сказать.

Помнится, её муж Илону одёрнул. Не слишком вежливо, конечно.

– Заткнись, дура! Совсем спятила.

И я даже после такого высказывания объяснила себе это тем, что Илона просто так несмешно пошутила. Мол, врач на больных не обижается. Или что у неё почему-то плохое настроение, вот она и вымещает его на всяком, кто под руку попадётся. Даже на имениннице… И простила ей это. Знать бы, почему?

Иван заметил, что я усмехаюсь каким-то своим мыслям, и спросил:

– Что-то вспомнила?

Однако, не так я ему безразлична, как стараюсь себя уверить. Привычка свыше нам дана, замена счастию она. Только и всего. Я просто об этом раньше не задумывалась.

– Вспомнила. Речь Илоны на моем сороковом дне рождения.

– Я тогда думал, ты устроишь ей скандал.

– Но ты ничего мне не сказал. Между прочим, как и ей.

– Ты же знаешь мою позицию: не тронь «г» – не будет «в». Тогда всё и обошлось. А то, что ты только теперь об этом вспомнила… и, по крайней мере, не слишком расстраиваешься, значит, тебя её слова не слишком и задели. Главное, выводы правильные делать.

– И какие же?

– Твоя подруга тебе завидует. Черной завистью.

Я прямо обалдела. Хорошо, что была не за рулем.

– Но в чём мне завидовать? Живем мы материально не лучше других, со средними доходами… Вёртышевы гораздо богаче нас. У них прекрасная дочь…

– Разве ты не знала, что её Федор хотел сына? А у него в первой семье детей не было, во второй – дочь, и в этой дочь. Он ей все мозги прогрыз: роди мне сына, да роди мне сына. Но Илона больше рожать не захотела. Зато у нас с тобой – двое сыновей!

Муж сказал это не без гордости, но в то же время с расстановкой, как будто он только что это осознал.

– А ещё что? Вернее, что ещё Илону заедает?

– То, что мы с тобой – почти ровесники, а Федор на пятнадцать лет старше. Она морщится, когда о нём говорит. Мол, что с него взять, он же старый…

– А когда она за него выходила, об этом не знала? Или тогда разница между ними меньше была?

– Просто, для некоторых, в чужих руках даже утка гусем кажется. И хочется этого гуся с руками оторвать!

– То есть… – если мне не показалось, в снисходительности Ивана что-то такое было… Совсем незаметное, почти неосязаемое, но я вдруг спросила в лоб подсказанное интуицией. – А это случайно не Илона тебе свитер подарила?

От неожиданности он вздрогнул, и «форд» рыскнул на шоссе.

– Откуда ты взяла?

Прозвучало неискренне. Не только мой муж знает меня, и я его – тоже.

– Логически вычислила. Если, как ты говоришь, Илона мне завидует, что она должна сделать?

– Незнаю.

– Не придуривайся. Она должна сделать мне плохо. Заставить ревновать, страдать. Небось, нарочно подарила тебе такую вещь, которую просто так не спрячешь. Почти интимную.

Нашла интимную вещь – свитер!

– Да, я и сам не пойму, чего она ко мне привязалась! – с досадой выпалил Иван. – Я никакого повода ей не давал. И потом, мы столько времени знакомы, что питать какие-то чувства друг к другу… Всё равно, что к сестре.

– И тем не менее, ты ее не оттолкнул.

– Не оттолкнул, – закряхтел он.

И остановил машину возле какого-то кафе.

– Ты чего?

– Зайдем, поговорим, раз уж ты сама разговор завела. Я, знаешь ли, даже рад. Поймала меня за одно место эта Илона, а теперь ещё и шантажирует: смотри, я всё Юлиане расскажу!.. Лучше уж я сам. Расскажу, как на духу. А то она ещё и прибавит то, чего не было…

Ещё по дорожке к этому кафе на меня что-то напало. Идти ни на какие разговоры не хотелось, а внутренний голос прямо вопил: «Что ты делаешь, зачем эти выяснения, ничего хорошего из этого не выйдет!»

Мы сели за столик. Иван взял мне бокал сухого «каберне», а себе грейпфрутовый сок. И орешки «кешью», которые мы любили оба.

– Не нужно мне это было, понимаешь? Но, видимо, мужчины так устроены: если кое-что само плывёт в руки, то почему бы не попользоваться.

– Ну и как, попользовался?

– Больше понты, – сказал он нарочито грубо. – И сравнивать нечего, моя жена лучше…

Идиот! Несмотря ни на что, он всё-таки нас сравнивает…

– … Да и она зануда ещё та! Как только с нею Федор живёт? Всё время ноет, чего-то требует. Не так на неё посмотрел, не то сказал…

Мамочки, и это происходит в образцовой семье! Почему он думает, что я в состоянии спокойно его исповедь слушать? А я ведь могла ничего и не узнать… Получается, клубок начал разматываться только потому, что я среагировала на обидное замечание какой-то посторонней женщины. Это было просто последней каплей. Мне стало страшно, но я запретила себе подавать вид. А делала вид, что мне всё интересно, и даже задавала наводящие вопросы.

– Где же вы с нею встречались?

– В отеле почасовом. Их сейчас по городу столько развелось! Два-три часа – тысяча рублей.

Иван не врубался. Он так обрадовался возможности выпустить пар, снять со своих плеч неудобную ношу… И для чего? Для того, чтобы тут же взгромоздить её на мои плечи.

– Дешевле грибов, – согласилась я.

– Может, другой стал бы и скрываться, но я думаю, что все непонятки между супругами можно разрулить обычным честным разговором. Или ты меня не простишь?

– Почему не прощу, прощу!

Я пожала плечами, а у Ивана отчего-то вытянулось лицо.

– Насколько же я тебе безразличен, – тихо пробормотал он.

Странный у меня муж. Нужно же различать, где привычка, а где – железом по стеклу! Уши закладывает!

– Тебя не поймёшь. Ты хотел скандала? Всплеска ревности? Мордобоя с битьем посуды?

Вот странно, если женщина узнает что-то или увидит ненароком, то её это заденет гораздо больше, чем ей обстоятельно обо всём расскажет сам виновник. Трудно поверить, но меня его признание почти не задело.

Мы сидели и спокойно разговаривали, не понимая всей необычности, по крайней мере, для нас с Иваном, происходящего. Да раньше я бы… А что, я бы? Упала в обморок, зарыдала? Впрочем, я ещё успею проанализировать случившееся наедине с собой…

Муж некоторое время помолчал и продолжил о своей обиде:

– Такая реакция по крайней мере давала бы надежду.

– А ты меня к кому-нибудь ревновал?

– Ревновал. Почище Отелло, причем совсем недавно, когда увидел тебя с букетом, а потом в кафе этого хмыря. Даже не думал, что способен на такое чувство. В тот момент я взглянул на тебя новыми глазами. И подумал: Илоне рядом с моей женой и рядом не стоять!

– То есть, ты стал меня сравнивать с другими женщинами? Кто это из поэтов сказал, Васильев вроде: «Но, дорогая, как же я узнаю, что в мире нет прекраснее тебя?!»

– Считаешь, это плохо? А я думаю, именно сравнивая получишь представление о подлинной цене своей жены.

– Ну вот, теперь мы заговорили о цене!

– Не притворяйся, будто ты меня не понимаешь.

– Что же ты тогда прощения не просишь, как положено? На колени не встаешь, головой о стену не бьешься?

– Ты же сказала, что и так простишь.

– Вот именно, – нарочито тяжело вздохнула я, – ни женщина, ни пути подхода к ней не должны быть легко доступны. Иначе мужчина не захочет её добиваться, а просто подойдёт и скажет: «Ну, что, пойдём?»

Иван взглянул на меня внимательно и спросил, по-моему, совсем не о том, о чём хотел.

– Что же ты всё-таки столько лет жила со мной безо всякой любви?

– На себя посмотри! – неожиданно для себя взорвалась я. – Или ты считаешь измену следствием любви?

И добавила помягче.

– Я и сама ни о чём таком не задумывалась. Просто жила и всё. Казалось, как все.

– Но ведь неплохо жили! – сказал Иван с какой-то глубинной тоской. – Чего тебе не хватало? Чего вдруг ты решила устроить ревизию нашей жизни? Это ведь всё равно, что её сломать…

Мне вдруг стало его жалко. Казалось, меня бы кто пожалел, а вместо этого я жалею мужа, который признался мне в измене.

– Знаешь, что, а давай устроим вечер прощения…

– Хорошо, что не прощания, – пробормотал он.

Всему своё время!

– Свечи у нас есть, я приготовлю мясо по-французски, посидим, как когда-то, когда мы с тобой только поженились. Лёшка к деду с бабкой поехал, мы будем одни… Давай, рули к супермаркету, затаримся!

– Разве у нас пустой холодильник?

– Там нет ничего вкусненького. Только борщ и котлеты с гречкой.

– А тебе этого мало? – продолжал вредничать Иван, направляя, однако, «форд» к магазину.

Поставив машину на стоянку, мы вошли в гипермаркет, взяли тележку и покатили между рядами, почти не сговариваясь, сгружая в неё с полок то одно, то другое.

– Вспомнил! – воскликнул Иван, бросаясь к полке с парфюмерией. – У меня закончился крем для бритья.

Я пошла медленней, толкая перед собой достаточно нагруженную тележку, как вдруг она зацепилась колесами за чью-то другую. В досаде я подняла глаза и вдруг встретилась с глазами… такими знакомыми глазами…

– Это вы?

Только не это! Я беспомощно оглянулась, муж доставал с полки что-то ещё.

– Простите, не знаю, как вас звать, но ведь это вы не дали мне упасть тогда, в ресторане. Я мечтал вас встретить, чтобы поблагодарить…

Просто поток благодарностей со стороны мужчин!

– Но я тоже не знаю, как вас звать.

– Николай. Меня зовут Николай. А вас?

Тут я вспомнила, что «щепка» называла его имя. И я не иначе, как от плохого предчувствия, – вот сейчас Иван повернётся, – поспешно сказала:

– А меня – Юлиана.

Он стоял и улыбался мне, не замечая, что мой муж, сжимая в руке бутылку не то с шампунем, не то еще с чем-то парфюмерным, стремительно направляется в нашу сторону.

– Только не это! – опять простонала я и тихо проговорила сквозь зубы. – Коля, уходите, мой муж не поверит, что вы меня просто благодарите, а подумает…

– А что, я бы не возражал, – громко проговорил он удаляясь. И похихикивая. Что-то со своей «доской» он не был так смел!

Глава тринадцатая

Напрасно я надеялась, что муж не станет выяснять отношения. Его будто всё время бросало из жары в холод и обратно. А ещё он себя для чего-то подзуживал. Говорил вслух то, что сам и напридумывал.

– Очередной спасённый, – проскрежетал он сквозь зубы.

Я уже поняла, что в таких случаях мне нужно, как говорят молодые, включать дурку. Или вспомнить старый принцип: лучшая защита – нападение.

– Разве ты не узнал? Это тот самый мужик, которого его баба столкнула с лестницы! Помнишь, в ресторане, в день нашего юбилея.

Да, именно так, и мужик, и баба, – обычно я не любила такой вот нарочитой простоты – зато каждому станет ясно, что я его если и не презираю, то отношусь снисходительно и без всякой симпатии.

Иван сразу тормознулся. То есть, он ведь летел ко мне выяснять отношения, а оказалось, всё дело не стоит выеденного яйца. Теперь ему было стыдно.

– Прости! – интимно проговорил он и пожал мне руку. – Но картина тогда была ещё та. Ты стоишь на лестнице, а он вцепился в твои ноги мертвой хваткой.

И захохотал. Но как-то зло. На меня злился или на себя?

Это у меня было очередным знанием, которым я прежде не владела. Ну, способ, которым можно было укрощать новоявленного Отелло. Сразу огорошить его в лоб каким-нибудь невинным замечанием, сбить с агрессивного настроя.

И делать вид, будто я ему так доверяю, что рассказываю всё-всё-всё! Вот как, например, теперь, когда он доставал с полки мое любимое сухое вино, а я стояла рядом и щебетала:

– Представляешь, Ивушка, я совершенно забыла, что в пятницу исполняется пятнадцать лет моей трудовой деятельности в университете!

– Мы можем это отметить, – благодушно отозвался он.

– Думаю, не стоит. У нас ещё будет немало поводов что-нибудь отметить. Скоро вон Лёшкин день рождения. Представь, младшему уже девятнадцать! А профессиональный праздник… Мы на кафедре устроим небольшой девичник. Мария Владиславовна даже предлагает в складчину. Ты не возражаешь?

– Не возражаю, – милостиво проговорил он.

Как будто я стала бы его спрашивать! Главное, своего я добилась отвлекла его от праведного гнева.

Вообще на девичнике мне бывать прежде не приходилось. Может, кто-то скажет, не может быть, а вот может! Меня порой приглашали, ничего не могу сказать, но я всегда отказывалась. Мне казалось, что девичник – это словно какое-то предательство по отношению к моему мужу. Мы всюду ходили вместе с ним, а теперь я должна была идти куда-то веселиться в одиночку.

Девичники мне казались собранием разведёнок или просто одиноких женщин, у которых не было своих мужчин, с кем они могли пойти куда-то в другое место. Девичник – это для тех, кому делать нечего! Замужняя женщина всегда найдет себе работу дома.

Не знаю, с чего вдруг пришло ко мне это решение – устроить девичник. И первой, к кому я с этим предложением обратилась, была секретарь декана Мария Владиславовна. Мол, не хочет ли она в «узком кругу ограниченных людей» отметить мой вроде бы юбилей – целых пятнадцать лет работы в универе.

– Конечно хочу, Юленька! А почему именно девичник?

– Так, официоза мне не хочется, не такой уж и большой праздник, а почему бы просто с коллегами не посидеть, не выпить по пять капель…

– Я поговорю с девочками, – сказала на это Мария Владиславовна, чем очень облегчила мне жизнь: не ходи, каждому не сообщай, да и если кто не захочет, пусть тупо не приходит, и всё.

Я уходя обернулась, Мария Владиславовна смотрела мне вслед, покачивая головой своим мыслям. Мол, ну и ну!

Её удивление было понятным. Первый раз я сама высказала такое пожелание. Наверное, коллеги могли объявить мне бойкот. Припомнить, как я от их предложений отказывалась. Могли, чтобы я не слишком впредь заносилась.

Но пришли все. Нас собралось девять человек, включая двух лаборанток. Самое хорошее число. И не много, и не очень мало.

– Я предложила каждой принести с собой по какому-нибудь салатику. Устроим небольшой конкурс на звание лучшей салатчицы кафедры, – посмеивалась Мария Владиславовна. – У меня как раз в шкафу парочка призов остались после смотра на лучший кабинет.

Конечно, притащили кто что мог. Включая домашнее вино и всевозможные напитки, с виду вполне безобидные. Решили заодно устроить дегустацию. А поскольку наше руководство – преимущественно мужчины – такое наше собрание не одобрили бы, мы дождались, пока они уйдут по своим делам. Редко кто из мужчин оставался на работе после семнадцати часов, потому в семнадцать тридцать мы стали накрывать стол.

Все были немного возбуждены. Женщин радует не только присутствие мужчин, но и возможность высказать всё, что у тебя наболело, и убедиться в том, что и окружающим ненамного лучше, чем тебе. Можно даже услышать и вовсе душераздирающую историю о жизни той, которую ты до сего времени считала успешным человеком, а оказалось…

Я много потеряла, прежде не соглашаясь на девичники. Потому сегодня и решила организовать его, чтобы женщины кафедры перестали считать меня задавакой и вообще особой некомпанейской. Нужно было объяснить, что это не так, что я решила начать новую жизнь – не в смысле другой семьи или работы, а в смысле пересмотра прежних ценностей.

Этот спич я для начала произнесла перед Марией Владиславовной и, судя по всему так её удивила, что она только покачала головой и сказала:

– Неисповедимы пути господни…

Правда, потом добавила:

– Это ты хорошо придумала. Давно пора.

Больше ничего уточнять не стала. Но о том, что в отношениях с коллективом у меня не всё потеряно я поняла: они пришли.

И все с сумками. Каждая из женщин выгружала на стол заботливо завернутую или даже укутанную для сохранения тепла посудину, которая оказывалась очередным кулинарным шедевром. Они оживленно переговаривались между собой, приветливо посматривая на меня. Кто-то даже заметил:

– Никак нашего полку прибыло?

– Прибыло-прибыло, лучше поздно, чем никогда, – это уже я подключилась.

Надеюсь, я искупала свою вину перед коллективом уже тем, что отказалась от всех своих прежних привычек.

Наконец мы сели вокруг стола. Мария Владиславовна, кстати, свой фирменный салат приготовила. Типа известного «Цезаря», но с семгой и еще с какими-то особыми ингредиентами, которые предлагала всем распознать. На угол стола поставила механическую собачку-сувенир, которая ключом заводилась. Чувствовалось, что девичники на кафедре уже праздник отработанный.

Итак, собачка загавкала и поскакала к центру стола, а Мария Владиславовна поднялась и произнесла:

– Девочки, давайте выпьем! Дата круглая, чего уж там. Пятнадцать лет на кафедре работала с нами Юлиана, а мы, как выяснилось, толком её и не знали…

Ещё какое-то время между нами царила не то, чтобы натянутость, а некоторая суровость. Словно коллектив держал паузу, в течение которой я должна была почувствовать, осознать, что вела себя неправильно…

Но потом члены девичника махнули рукой – ладно, пусть живёт – и всё покатилось, как по маслу. Для начала поговорили о положении в стране. А как же без этого? Преподаватели как получали копейки, так и получают, рубль добавят, а три заберут, на коммуналку да на продукты цены растут, не успеваешь за ними. Какие там официальные пять процентов инфляции, все двенадцать…

– Если не больше! – говорит Нина Илларионовна, которую остальные коллеги зовут Нинель.

И тут в какой-то момент я заметила, что разговоры ведутся как-то нехотя, вроде, для разбега, а на самом деле будто ждут чего-то. Уж не моего ли покаянного слова?

– Твоего признания, голубушка, – вдруг проговорила Мария Владиславовна, – раз уж ты нас в кучу собрала, признавайся, в кого ты влюбилась?

– Да, Юлиана Дмитриевна, – подхватила лаборантка Леночка, – мы сгораем от нетерпения!

– Я – влюбилась? – не сразу среагировала я. От удивления.

– Давай, колись, Юля, – настаивала и моя приятельница Виктория, преподающая постмодернизм. Мы с нею давно не виделись, и никак не могли выделить время, чтобы поговорить, так что она тоже была «не в курсе». – Такого не скроешь. Новая одежда, новая прическа, туфли на каблуках.

– А букеты цветов, которые тебе дарят не дожидаясь сессии, – подсказала преподавательница античной литературы Ольга Викторовна.

– А фигура! – воскликнула не без восхищения другая лаборантка Марина, ладненькая пышечка, тщетно мечтающая похудеть. – Как вам это удалось?

– Дело в том… – начала я, и умолкла: как им это объяснить?

– Не надо ничего придумывать, – подтолкнула Мария Владиславовна, – расскажи всё, как есть.

– Началось всё с того, что одна крыса назвала меня толстухой!

Женщины дружно расхохотались. А преподаватель классицизма Алла Даниловна громко фыркнула.

– Мало ли как меня кто называет! На всякий чих не наздравствуешься. Правду хотим, правду!

И все стали скандировать:

– Правду! Правду!

Я никак не ожидала, что именно правда не будет принята ими. Впервые я столкнулась с тем, что именно правду народ и не хотел.

– Обещайте меня не перебивать…

– Обещаем!

– Короче, на праздновании нашей с мужем серебряной свадьбы я вдруг посмотрела на себя со стороны…

– Нарочно не придумаешь, – нарушил установившуюся после моего рассказа тишину голос «романтика» Дарьи Артуровны. – Это называется: богатые тоже плачут.

Я только отхлебнувшая изрядный глоток сока – промочить пересохшее горло, чуть не захлебнулась.

– В каком смысле?

– В таком.

Дарья посмотрела на меня и усмехнулась.

– Жаренный петух тебя, деточка, не клевал! То, что ты для себя только открыла, мы давно уже прожевали и выплюнули.

Деточка! Ей же самой… ну да, пятьдесят один. И откуда вдруг такое раздражение. У нее муж, дети – сын и дочь, ездит на работу на «мерседесе»…

Девчонки-лаборантки прыснули. Они ещё такое не жевали.

– Ну, и к чему ты это сказала? – поинтересовалась Мария Владиславовна.

– Да так, чтобы напомнить, для чего мы здесь собрались. У Юлианы – юбилей. Она пятнадцать лет с нами бок о бок.

– Да не совсем о бок! – включилась преподаватель «средневековья» Валерия Александровна. – До сего времени Юленька наших застолий избегала. Глядишь, и раньше бы прозрела, если бы вела себя, как другие.

Ничего себе! Называется, отмечаю юбилей. Вместо того, чтобы меня хвалить… Не то, что я этого так уж хотела, но и что меня станут разбирать по косточкам, точно не ожидала.

– Хватит! – строго приказала Мария Владиславовна, и все замолчали. Она уже мягче продолжили. – Вы увлеклись. Завидовали, что ли?

– Завидовали, – соглашается Нинель и поправляет затейливую прическу. – Но получается, что завидовали тому, что слепой не видит, и оттого счастлив.

Будто меня здесь нет! Разговаривали между собой как об отсутствующей.

– Ты лучше о себе расскажи, – предложила Нинели Алла Даниловна. – Сфотографировала ты ту продавщицу?

– Сфотографировала.

Женщины опять рассмеялись. Теперь я была не в курсе. Перегнувшись через подлокотник, Валерия Александровна вкратце рассказала мне о событиях в семье Нинели: муж увлекся продавщицей хозяйственного магазина, и Нинель, которая всегда считала, что сделала одолжение, выйдя замуж за простого строителя, вдруг узнала, что он вовсе не влюблен до гроба в свою жену.

– Главное, уже лет пять, как ничего не может, а туда же. Как говорится, куда конь с копытом, туда и рак с клешнёй… С чем там за другими бабами ухлестывать! – возмущалась Нинель. Когда женщина в гневе, она не видит перед собой препятствий и не думает о том, что такие вещи лучше бы держать в тайне от других. Зачем? Пусть все знают, как она мучается. Она! Такая красавица и умница с таким козлом…

– А зачем надо было фотографировать? – полюбопытствовала я.

– Затем, чтобы ему в морду ткнуть: ну, и чем она лучше, уж не тем ли, что тоже вполне обходится без образования, и с нею есть, о чем поговорить, особо не напрягаясь…

Надо же, а мне всегда казалось, что Нинель живет без забот. Всегда у не на лице улыбка, всегда она с удовольствием хохочет, и дети у неё удачные, и муж – заботливый да любящий. Чужая семья – потёмки. Но это нас роднило.

После таких вот излияний под мудрой рукой Марии Владиславовны девичник катится по рельсам без задержки и резких торможений. И мы как обычно говорим о работе, о студентах, которые теперь не то, что прежде.

– Представляете, – говорит Дарья Артуровна, – они даже не знают, кто написал «Каштанку».

Лаборантки переглядываются. Они и есть та самая молодежь, и я слышу, как Леночка спрашивает у своей коллеги.

– А ты знаешь, кто эту «Каштанку» написал?

– Знаю, конечно, Чехов. Антон Павлович.

– Конечно, я тоже знала, но как-то забыла…

Но потом всё-таки эти вредины вернулись к тому, с чего начали.

– Девочки, а ведь она заговаривает нам зубы!

– Заговариваю, потому что вы не верите… Ладно, расскажу еще одну историю, а вы решайте. Короче, я вывела машину из гаража и поехала кататься. Ну, или тренироваться в езде. Я как раз накануне получила права.

Всё-таки кое-что коллеги обо мне знали. Как и о том, что старший сын подарил мне машину. Вот и дополнительный повод позавидовать мне. И как я размахивала пистолетом-зажигалкой, умирая от страха. И как Зеленский принёс мне на кафедру букет, а потом в кафе подрался с моим мужем…

Женщины хохотали, и мне показалось, кое-кто с облегчением. Значит, это не любовь. А то было бы совсем несправедливо: кому – всё, а кому – ничего.

– А потом… Помните наш с мужем серебряный юбилей? Тогда в ресторане какая-то женщина столкнула своего мужа с лестницы, и он не разбился только потому, что падая ухватился за меня. И представьте, спустя какое-то время я встречаю его в супермаркете, и он начинает изливаться в благодарностях… Кстати, это именно его жена – или кто там она ему – обозвала меня толстухой… Мой бедный муж едва поверил, что между нами ничего не было!

Все опять рассмеялись. Правда, о мужниных откровениях насчёт Илоны я рассказывать не стала. Пусть думают, что у нас по-прежнему крепкая семья.

А в самом деле, почему не рассказала? Потому, что не привыкла обсуждать с посторонними свои проблемы. Разве что, раньше делилась с Илоной, но потом и это прошло.

Что ни говори, а девичник прошёл на «ура». Мне всё-таки пришлось поделиться секретами своего похудения. И как я бегаю, и насколько меньше обычного стала есть…

– Только и всего? – наперебой расспрашивали меня коллеги, которые начали «расползаться». – Просто уменьшить порцию? А так можно есть и после шести?

И даже заставили меня раздеться и продемонстрировать свою новую фигуру.

Глава четырнадцатая

Этот наглый джипер, мало того, что обогнал меня через двойную сплошную линию, ещё и шарахнул бедную мою «хонду» слева так сильно, что ободрал ей бок. У меня даже зубы заныли от этого «скр-р-р».

Машину резко бросило вправо, и я, с трудом выправив руль, приготовилась остановиться у обочины и разобраться, кто виноват, но нарушитель даже не притормозил. Более того, он удирал с места «дэтэпэ», что называется, не оглянувшись. Хорошо, в этот момент справа от меня не оказалось никакой машины, потому что я бы точно в неё влетела. А, может, и кувыркнулась бы потом в кювет. И это едва сев за руль! К счастью, скорость у меня была минимальной.

Прежде – прошу прощения за навязчивое желание постоянно оборачиваться на собственное прошлое – я остановила бы машину и принялась охать и ахать, возможно звонить Ивану или кому-нибудь из друзей, чтобы приехали за мной. Полезла бы в аптечку, чтобы выпить глицин или ещё что-то успокаивающее, а до того дрожала мелкой дрожью, не в состоянии справиться с собой.

Что делают в таких случаях опытные водители, я не знала, но в этот момент мне не удалось спокойно рассуждать и философствовать. Кто-то сидевший глубоко внутри меня и доселе мирно почивавший, вдруг рыкнул по-львиному, выплеснув ярость, и нажал на газ.

Этого не могло быть! Сегодня я всего лишь собиралась попробовать, поездить при скорости семьдесят-восемьдесят километров в час, потому что до сего времени и шестьдесят километров для меня было геройским прорывом. Я хотела по-настоящему ощутить машину, слиться с нею если не в одно целое, то в идеально работающий агрегат.

И вот моя «хонда», словно сама по себе, устремилась в погоню, стрелка спидометра весело поползла вправо, и больше я старалась на неё не смотреть.

– Не догоню! – чуть не плакала я. – Не догоню!

И уже не задавалась вопросами, даже таким: а что я стану делать, когда его догоню?!

Но чем на самом деле нельзя долго заниматься на наших дорогах, так это нарушать правила дорожного движения. Не потому, что так уж суров закон, а потому, что слишком много охотников на такую вот зарвавшуюся дичь. Мне помогли те, которых обычно ругают водители – гаишники из кустов. Тормознули вышедший на запредельную скорость джип, так что я, издалека это заметив, свою скорость благоразумно сбавила и притормозила рядом, хотя никто из полицейских мне этого не предлагал.

– Вот хорошо, что вы его остановили, – подбежала я к инспектору с довольной улыбкой. Не потому, что любила фискалить, а потому, что сама бы я с ним не справилась.

Полицейский удивленно поднял брови.

– Он подрезал меня через двойную сплошную и ободрал бок, не подумав даже остановиться!

Но этот тип ничуть не смутился, а посмотрел на меня в упор и спросил:

– Чего тебе надо?

– Вы повредили мою машину!

– Я могу повредить кое-что и тебе.

Как легко было прежде сбить меня с настроя таким вот хамским наскоком. Прежде, но вовсе не теперь! От злости я не обращала внимания, что нарушитель обращается ко мне на «ты», и вынуждена была призвать в свидетели службу дорог.

– Слышите, товарищ сержант, он угрожает мне прямо при вас!

Ну и что, что я ябедничала, а он первый начал!

Напарник сержанта, до того сидевший в машине, видимо, решил, что пора и ему вмешаться.

Это был лейтенант полиции, который спросил:

– Ну, что тут у вас?

– Женщина говорит, что этот водитель повредил её машину.

Лейтенант подошёл и для чего-то потрогал облупившуюся краску, потом присел перед джипом и тоже что-то потрогал.

– Что будем делать, гражданин? – он скосил взгляд в документы мужчины. – Торопов!

Тот вдруг резко сменил тон, обращаясь к гаишникам:

– Если вы не возражаете, мы с пострадавшей поговорим наедине.

И оттащил меня в сторону, хотя мне нечего было скрывать от полицейских.

– Да, пойми ты, – продолжал наглец, – я тороплюсь! У меня, можно сказать, жизнь решается. Вот, пятисот долларов хватит?

– Не знаю, – растерялась я.

– Хватит! Здесь работы на полчаса. Отпусти меня, а? Я и так уже кучу времени потерял.

И заглянул мне в глаза. Потом я объяснила себе, что он гипнотизёр. Или колдун. Короче, из тех, кто умеет подчинять других одним усилием воли. А как ещё по-другому можно было бы это объяснить?

Его взгляд проник мне в самую душу. И что странно, полностью меня обезволил.

– Вот, мы обо всем договорились, – подошёл тот к патрульным.

– Это правда, у вас нет претензий? – строго спросил лейтенант.

– Нет, – медленно проговорила я, продолжая держать в руках баксы. Вот, видимо, по-идиотски выглядела!

И поплелась к своей машине. Ну не знала я, как вести себя в такой ситуации! Со мной никогда такого не случалось. И я вовсе не собиралась брать у нарушителя деньги. Я хотела его проучить. Ну или может, составить протокол. Он должен был понять, что со мной так нельзя поступать! А на деле? Сунул мне деньги, как… как попрошайке какой-то…

Почему патрульные не вмешались, не стали ничего говорить мне? Скорее всего, и они получили свою толику зеленых. Но их вряд ли мучили угрызения совести.

Интересно, что на моем месте сделал бы другой? Не стал брать деньги? Но я уже взяла. Бросила деньги на пассажирское сиденье и сидела, размышляла.

Фыркнуть гордой кошкой и уехать. Тот, на джипе, уже давно укатил, а я продолжала сидеть, чего-то ожидая. Пока сержант не стукнул в стекло.

– Езжайте, гражданочка, если вы все свои вопросы решили.

В голосе его сквозило ехидство. Намек на то, что как только я взяла деньги, так все мои претензии сошли на нет.

Вот догоню-ка этого джипера и брошу в лицо его вонючие деньги… Внутренний голос ехидно заметил: с его-то скоростью… А ещё вспомнилось: деньги не пахнут!

Я развернулась и поехала домой. На душе было погано. Возбуждение улеглось, и лежащие на сидении деньги раздражали, так что в конце концов я просто засунула их в бардачок, чтобы глаза не мозолили. Конечно, к примеру, выбросить их или порвать я никогда бы не смогла, потому что знала цену деньгам, но полученные после такого случая, как сегодняшний, радовать меня они не могли.

Подъезжая к городу, я притормозила машину у обочины и позвонила старшему сыну.

– Саша, тут один лихач ободрал мне бок…

– Мама! – не разобравшись вскричал тот. – Ты в «скорую» позвонила?

– Бок машины, – проговорила я членораздельно. – Посоветуй, сынок, куда мне подъехать, чтобы побыстрее отремонтировать.

Сын продиктовал адрес.

– Они сделают быстро. Сошлись на меня. Спроси Валеру и скажи ему, что Первицкий, тот, что доставал ему по дешёвке природный камень, просит помочь.

– Спасибо, – сказала я, заводя машину.

Но чувство неудовлетворенности не проходило. Будто я сделала что-то недостойное.

А с другой стороны, если всегда и во всём себя винить…

Вот как определить нужное количество виноватости? Как научиться напрасно себя не есть и принимать как должное, что в жизни не убережёшься ни от ошибок, ни от чужого хамства. И в то же время уметь, не давать себя в обиду. И чтобы всяким хамам неповадно было… Ладно, хватит уже, Юлиана! Разнылась…

Машину на другой же день пригнал к нашему дому Саша, но деньги за ремонт взять категорически отказался.

– Не возьму я никаких денег! – сердился он. – Можно подумать, что мы с тобой не родные люди. Брать деньги с собственной матери!

И получилось, что, взяв деньги с мужчины, повредившего мою машину, пятьсот баксов, я их на ремонт как раз и не истратила…

– Юлиана! Ивашова!

Услышав позади себя радостный голос, я обернулась. Надо же, была так погружена в свои мысли, что пробежала мимо какой-то женщины с молоденькой девушкой не глядя. Ивашовой мог назвать меня человек, который по крайней мере учился со мной в одном классе. Тот, кто знал мою девичью фамилию.

Передо мной стояла Валентина Терёхина, одноклассница и подруга, с которой мы расстались в десятом классе по причине переезда её родителей в Ленинград. У Терёхиной была кличка Терёшка, потому что в нашем классе так создавались клички. Меня в классе, например, дразнили Ивашкой, что тоже не слишком благозвучно. А нашу общую подругу Люську Маслову – Маслёнкой.

– Терёхина!

– Ясный перец. Точнее, Савина. Терёхину из моего окружения никто не знает.

– Я между прочим тоже давно не Ивашова!

– А это, знакомься, моя дочь, Эвелина. Ты что здесь делаешь?

– Я здесь работаю.

– Правда? А я… то есть мы пришли узнать насчет поступления в университет.

– Вроде, рановато ещё.

– Лишь бы не поздно. Надо выяснить, какие экзамены сдавать, позаботиться насчет репетиторов…

– Мне казалось, что ты живешь… в Питере.

– Жила.

По лицу Валентины пробежала тень.

– Но пришлось уехать. Спасибо, у меня здесь наследство появилось.

Она опять смутилась.

– То есть, о чём я говорю! Отец умер, а недвижимость мне завещал… Но он же с матерью восемь лет назад развёлся и сюда приехал. Ему от родителей дом достался. Близких родственников, кроме меня, у него не осталось. А теперь вот, понимаешь, родовое гнездо, дом деда с бабкой достался мне…

Я ничего не понимала. Переехать из Питера в наш город? То есть, мои собственные родители когда-то переехали… Но ведь это было советское время, их пригласили на работу, а здесь… У меня было несколько знакомых питерцев, и они не захотели бы уезжать из родного города ни за какие коврижки… Да и дом в нашем городе разве нельзя было продать?

Мне как всегда нужно докопаться, что да как. Так ли уж мне это важно? И это при том, что Валентину в свое время я считала своей лучшей подругой. Как и подругу Люську Маслову, о которой уже лет двадцать ничего не слышала и даже на разу не звонила. Не оттуда ли растут корни моей прошлой жизни? Себя не любила, подруг не ценила. Я – равнодушная, ленивая особа, которой всё по барабану.

Очнувшись от этих не слишком весёлых мыслей, я обратилась к Валентине.

– На какой факультет девочка хочет поступить?

– На иностранные языки, конечно.

– Почему, конечно?

– Ведь не на филологический же. Там одни девчонки, да и будущего никакого.

– Какая ты категоричная! – проворчала я, будучи весьма задета. Понятное дело, что зарубежная литература сейчас мало котируется, но я люблю свою работу, и если рассматривать её только с точки зрения престижности…

– Юлька, ты чего притихла, обиделась на что-то?

– Нет. На что, собственно, мне обижаться?

– Слушай, давай с тобой куда-нибудь пойдём, посидим, а Элька и сама всё разузнает. Я-то с ней потащилась от нечего делать. На работу ещё не устроилась, а ты же знаешь, с моей энергией только дома сидеть!

– Давайте, я сама всё узнаю и вам позвоню.

Эвелина явственно обрадовалась. Шла она с матерью с явной неохотой, а её наверняка ждали свои молодые дела.

– Тогда, мама, я пойду?

– Ладно уж, иди.

Девушка помахала нам рукой и вошла в подошедший трамвай.

– Вчера с парнем познакомилась. Сегодня на свидание пойдёт. Всю дорогу ныла, что она голову не успеет помыть, – хихикнула Валентина.

– А ты чего вредничаешь?

– Ну, чтоб служба мёдом не казалась! У них, у молодых, всё легко и просто…

Подруга, ещё глядевшая вслед дочери, повернула ко мне круглое жизнерадостное лицо.

– Какие-то глаза у тебя невесёлые.

Я не стала уточнять, что и мне в чрезмерную веселость Валентины тоже не слишком верилось. Как будто подруга скрывала от всех, в том числе и от меня, серьезные неприятности в своей жизни. Но на вопрос Вали не видела причин не отвечать.

– Да, в последнее время случается со мной всякая ерунда. Ей-богу, будто кто сглазил…

Я не собиралась рассказывать Валентине подробности происходящего, потому что готова была поспорить: она так и не избавилась от привычки всё вышучивать, а моя жизнь – вовсе не повод для её уколов. Но Валентина ухватила меня под руку с каким-то нездоровым возбуждением.

– Вот сейчас ты мне всё расскажешь, и выяснится, что у тебя нет никаких поводов для переживаний. Знаешь, я ведь недаром закончила философский факультет. И думать не думала, что смогу работать в Центре помощи в решении жизненных трудностей, но проработала восемь лет, причём небезуспешно…

Ого! А я и не думала, что такие центры существуют. В самом деле, чужую беду руками развести могут не только близкие люди, но и философы… как теперь выясняется.

– … Здесь есть поблизости какое-нибудь приличное заведение?

– Есть, – не выдержав, прыснула я, вспомнив кафе «Блудный сын». Во всяком случае, кормили в нем вполне прилично. – Давай подъедем на моей машине, у них стоянка охраняемая, а то здесь я приткнулась, где было место, не слишком удачно…

Я поймала себя на том, что делаю всё машинально: разблокировала машину, усадила подругу на пассажирское место, села за руль, мягко тронулась с места, проговорив Валентине.

– Пристегнись.

Она резко потянула на себя ремень, и его заклинило. Я освободила ремень, сама его пристегнула. И уже не поворачивала голову к своей пассажирке, аккуратно вывела машину на шоссе. Стоянка перед университетом всегда забита, и есть возможность «поцеловаться» с каким-нибудь новичком вроде меня. Чмоки-чмоки!

Валентина взглядывала с уважением, что придавало моим движениям дополнительную лихость.

– Надо же, Ивашова водит машину!

– А Терёхина – нет?

– Да как-то всё не сподобилась. Теперь уже вряд ли и научусь. Наша семейная тачка досталась мужу при дележе…

Значит, не только я прежде плыла по течению. Мне бы и в голову не пришло отказываться от машины только потому, что будто бы поздно учиться. Главное, не рано! В этих словах для меня была некоторая гордость своими достижениями. Мы с Терёхиной – ровесницы, а слово – поздно – по отношению к себе она произносит, а не я.

– Эту машину мне сын подарил. Но пришлось и мужу новую покупать, уж больно он завидовал.

Посмеялись вместе, а потом Терёхина спросила.

– Ну, я же говорила, что у тебя в семейной жизни всё хорошо. Непонятно только, чего ты вздыхала. С мужем ведь не ссоришься?

– Раньше не ссорилась, пока он не начал моих новых знакомых метелить.

Это было не совсем правдой. Первый мой знакомый скорее отметелил его, а второй – закончил бой на равных. Я усмехнулась, вспомнив изумление Николая. Ко всему прочему, он не был так настырен, как Зеленский, и не собирался выяснять отношения с Иваном, просто уйдя с чужой территории.

Вот только зачем я рассказываю об этом подруге. Хвастаюсь, что ли? Нет. Что-то с Валентиной не так, и я говорила ей эту ерунду, чтобы развеселить. А то создавалось впечатление, что она разговаривает со мной, а мысли её так далеко, что запросто оттуда не вытащить.

– Весело живёшь, – заметила она. – Я даже по-хорошему тебе завидую. Небось, ты обо мне давно забыла, но поверь, старая дружба не ржавеет. Разве есть у тебя такие подруги, какой была я? Или Маслёнка?

– Таких – нету, – призналась я честно.

– То-то же, небось, и проблему твою обсудить не с кем?

– Не с кем, – опять согласилась я, вспоминая, что Валька всегда была самой проницательной из моих школьных подруг. Только вот к чужим проблемам относилась без пиетета. То есть, считала, что возникают они по глупости и разрешить их умному человеку ничего не стоит. Легко всё решала, легко в чужие дела вмешивалась. Казалась себе умнее других. Интересно, свои теперешние проблемы она так же легко разруливает?

Мы, правда, с нашей третьей подругой Люсей Масловой особо не давали ей разгуляться. Сдерживали нездоровую энергию, как мы сами говорили. Ну, начала Терёшка грязью фонтанировать. Надо перекрыть эту скважину. Только тогда мы это делали легко и долго друг на друга не дулись. Верили, что не со зла она на нас наезжает, а в таком случае чего ж с друзьями ссориться…

Раскидала нас судьба. Нас двоих и Люську Маслову. Маслёнка уехала в Москву учиться, да вроде так в Москве и осталась. После школы мы с нею и не виделись. Зато в школе погусарствовали, чего уж там. Главное, у меня и в самом деле больше не было таких верных и преданных подруг, как они. Может, потому, что я сама, выйдя замуж, стала совсем другой. Вовсе не той, какой была Юлиана Ивашова. Как будто лишив меня верных подруг, судьба выбила у меня почву из-под ног.

Оказалось, мне действительно не хватало слушателя. Мне некому было рассказать даже о том, – любому другому я просто постеснялась бы, – как я попала в аварию и взяла деньги от нарушителя…

– Правильно сделала, что взяла! – безапелляционно заявила Валентина. – Не понимаю, что тебя беспокоит? Ты всегда была перестраховщицей, а в современной жизни так нельзя. Нет, надо же, до сих пор не поумнела!

Я чуть было не сказала, что она сама, похоже, не слишком практичная, если при разводе с мужем вынуждена была уехать из Петербурга. Не иначе, ему досталась и машина, и квартира…

– Мне-то ремонт обошелся гораздо дешевле… как я думаю. Сын так и не сказал, сколько он заплатил.

– Ну и что же. Этот тип правила нарушил? Нарушил. Пусть платит. Как ты была, Ивашка, клушей, так и осталась.

– Что-то раньше ты меня клушей не называла.

– Жалела. Всё как обычно затевали мы с Люськой, а ты просто таскалась за нами хвостом, в душе наши хулиганства не одобряя.

– Ну, еще бы! Подделывать подписи учителей! Бросить в лужу портфель с учебниками, чтобы дневник намок, и двойка в нем расплылась.

– А дневник и намок, – расхохоталась Валентина, – только двойка в нем осталась цела-целёхонька.

Честно говоря, я была разочарована нашей встречей, о которой в какой-то момент подумала: вот, то, что мне нужно. Валька поможет расставить всё по местам.

Мне казалось, моя семейная жизнь никак не связана с предыдущей жизнью, где я представлялась себе девушкой смелой, веселой, отчаянной и могущей за себя постоять. А получается, по мнению Терёхиной, я и тогда плыла по течению? То есть, была не слишком боевой… Если я такой уродилась, так может и не стоит мне ничего менять, мелькнула трусливая мыслишка.

Но я уже слишком далеко от меня прежней, «уродившейся», отошла. Поздно было останавливаться.

– Чего ты примолкла? – затеребила меня Валентина. – Расстроилась из-за моих слов? Не слишком ли ты, Ивашова, уязвимой стала?

– По-твоему, плохо быть уязвимой?

– Очень даже плохо! – убеждённо сказала моя школьная подруга. – Конечно, я не психолог, а всего лишь философ, но поверь, постоянная работа с людьми привела меня к такому выводу. Что такое – уязвимый человек? Тот, кто от всякой шпильки, от всякого грубого слова, замыкается в себе и чуть ли не заболевает: ах, его обидели, ах, его оскорбили! Твою нежную душу укололи – дали тебе денег! Баксы! Тогда отдай их кому-нибудь. Хотя бы и мне. Честное слово, не откажусь!

Между прочим, я на эту подначку не повелась. Была уверена: возьмёт. А я потом пожалею. Не потому, что жадная или имею такую уж страсть к деньгам, а потому что… В самом деле, почему? Да она меня просто провоцирует! Нет, я пожалею потому, что меня разведут. А кому хочется чувствовать себя лохом?

Ну, совсем уж простодырой я не осталась. Это я сказала Валентине, вызвав её смех.

– Всё хорошо в меру, дорогая. Мы пытаемся договориться с собственной совестью. Вроде, и не быть такими же, как все вокруг, корыстными. Но в то же время и не отказываться от денег, что сами плывут к нам в руки… Ладно-ладно, не пыхти. Главное, передо мной тебе незачем притворяться, я сама такая. Человек должен с уважением относиться к деньгам. Чему, кстати, в школе нас не учили. Как-то всегда считалось, что мы не должны тянуться к материальному. Пели: раньше думай о Родине, а потом – о себе… А между прочим, биоэнергетики считают, что деньги – это энергия, необходимая нам для жизни. Так что нельзя относиться к денежкам без пиетета, а то уйдут… А ты увянешь.

Она рассмеялась собственной шутке.

Несмотря ни на что от встречи со школьной подругой я повеселела и в самом деле перестала терзать себя всякой там риторикой, почему да отчего. А улучшила своё настроение, скорее всего, ещё и потому, что мы заказали с Валюхой двести граммов хорошего коньяка, и тянули его потихоньку, впрочем, не забывая закусывать.

Я оставила машину на платной стоянке и договорилась с Иваном, что после работы он её заберет. У него были запасные ключи от моей машины.

Муж отнесся с пониманием к тому, что я встретилась с подругой, которая до того больше четверти века прожила в Питере, и теперь вернулась в родной город.

– Я всегда мечтал жить в Петербурге, – сказал мой муж, чему я несказанно удивилась: раньше он мне ничего такого не говорил.

И ведь было время, когда мы ещё не имели детей и свободно могли поехать куда угодно. Университет? Можно было бы перевестись на заочное. Если бы да кабы…

– Чего же не поехал? – вслух удивилась я.

– Да как-то не срослось. Сначала была свадьба, потом медовый месяц, ты училась в универе… Слишком многое пришлось бы менять.

Ну я и свернула разговор. Валентина сидела со мной за столиком, оживленно разговаривала. Чувствовалось, ей это тоже было необходимо – вот так спокойно посидеть и обо всём поговорить.

Как же давно я не сидела с кем-то из подруг в кафе и не пила алкогольные напитки. Разве что, с первого курса университета. А потом, когда вышла замуж… Да, мне бы в голову не пришло, явиться домой подшофе… Стоп, я же за рулем!

Подумала так, и рассмеялась, вызвав удивление Валентины. Я ведь уже обо всём предупредила мужа. И машину на стоянку поставила. Сказала ей об этом, и она тоже посмеялась.

Подруга посматривала на меня чуть ли не с умилением. Её, похоже, обуревали те же чувства. Мы не виделись столько лет, а вот встретились и теперь заново привыкали друг к другу. Как быни изменил нас возраст, но суть осталась прежняя. Иначе, почему мы так крепко подружились когда-то?

– Расскажи хоть, с кем ты общаешься? Что, после нас и подруг не завела?

– Таких, как вы, не нашлось… А может, слишком быстро замуж выскочила, некогда было искать.

– Или не искала.

– Или не искала, – легко согласилась я. – Ты уехала с родителями. Люська в Москве училась, не до меня ей было. В восемнадцать лет я вышла замуж! Если бы вы были рядом, разве такое бы случилось? Только перешла на второй курс…

Валентина удивленно похмыкала.

– Ты говоришь о своем замужестве, будто о травме какой. У тебя же всё хорошо.

– Откуда ты знаешь?

– По твоему виду. Машина у тебя приличная. Дети… Говорили, у тебя двое?

– Кто говорил?

– Девятов. Недавно его в торговом центре встретила.

Вот как бывает, живем с Девятовым в одном городе, а после школы ни разу не встречались. Я вообще-то не ходила прежде не только на девичники, но и на встречи одноклассников. Ни Валентина, ни Люська в родной город не приезжали, а больше мне никого видеть не хотелось.

– Двое у меня, двое. Мальчишки. Старший женат, думаю, скоро бабушкой стану.

– И спишут тебя в утиль. Баба Юля.

– Хорошо же тебе надо мной смеяться. Ты свою дочь, когда родила?

– В двадцать шесть. На четыре года раньше Люськи. Над нею посмеивалась, чтобы у меня не спрашивали: а ты-то почему сидишь, ребенком не обзаводишься. То есть, мне тоже могут преподнести сюрприз, но надеюсь, ещё дадут в молодухах побегать. Согласись, внуки как-то прибавляют нам возраста.

– Ты что же, хочешь ещё раз замуж выйти?

– Как говорил тот же Девятов, а если нет, то почему? Сорок три! Ягодка только созревать стала. Такой шанс – начать новую жизнь… Хотя, если честно сказать, боязно. Делать ошибки в двадцать пять лет совсем не то, что за сорок.

– Да-а-а…

Мы обе пригорюнились.

– И вообще, почему бы не делать? Ошибки, они иной раз бывают так мучительно … сладки.

Валентина расхохоталась, глядя на мою вытянувшуюся было физиономию.

– У тебя-то они были, ошибки? Или твой муж у тебя – единственный мужчина?.. Нет, вы посмотрите на неё! В сорок три года краснеет как девчонка. Не дрейфь, подруга, это же хорошо, что у тебя так мало опыта. Значит, всё ещё впереди. Есть чему поучиться. Люди ведь отчего скучать начинают? Оттого, что всё знают, всё умеют. А вот в сорок три пойти в школу жизни, в первый класс… Для такого как раз старые друзья нужны: и научат, и подскажут… Даром что ли я на родину вернулась?

– Скажи, Валь, – я помедлила, – а почему на самом деле ты не осталась в Питере?

Подруга вздрогнула, будто я ткнула её в самое больное место, и сказала:

– Зачем тебе об этом знать?.. Вот настырная! Почувствовала же, что я не хочу говорить, и всё равно пристаешь…

– У тебя учусь.

Подруга уловила мою усмешку и с вызовом взглянула на меня.

– Да потому, что меня угораздило выйти замуж за бандюгана.

Я думала, ослышалась.

– К-каким же образом?

– Т-таким! – передразнила Валентина. – Встретила парня, влюбилась и всё время считала, что он работает менеджером в газоперерабатывающей компании. А оказалось, он самый натуральный рейдер… Кого-то на разборках пришили. Вот Толик и кинулся в бега. На нашей машине, между прочим… Оставил меня всё разгребать. Я еле успела продать квартиру за гроши и уехать. Мне ведь ещё Эльку поднимать.

– Он тебя здесь не найдет?

– Надеюсь.

Теперь она опять загрустила, но через несколько минут махнула рукой и бодро проговорила.

– Давай выпьем за то, чтобы неприятности не нашли к нам дорогу!

Глава пятнадцатая

Я не просто стала потихоньку меняться. Я и свою жизнь стала по-другому обустраивать. Но, как говорится, во всяком плюсе есть свои минусы, – не всё хорошее стало приходить ко мне с переменами. А кое-что из прежнего вдруг всплыло в памяти, то, о чём я долгое время не вспоминала и что казалось прочно и навсегда забытым.

Сколько же мне тогда было? Всё те же восемнадцать, чего тут и гадать. Мы сидели за столом с родителями моего жениха и вдруг его мать, сняв с пальца кольцо с бриллиантом, предложила:

– Примерь!

Несколько недоумевая, я примерила. Показала всем сидящим и вернула хозяйке. Та довольно покивала и опять надела кольцо на палец. По-моему, не только я, но и все сидящие за столом ждали, что вот сейчас она снимет-таки кольцо и подарит его мне.

– Мы угадали! – торжествующе проговорила будущая свекровь и протянула мне коробочку, в которой оказалось небольшое колечко с красным камешком.

Можно было бы прослезиться от умиления, если бы в дальнейшем не выяснилось, что кольцо было не только не золотым, но даже и не серебряным. Так, какой-то сплав… Получается, что с самого начала у меня вся жизнь словно была не настоящей. Всего лишь сплав вместо драгоценного металла.

Мне вообще родственники со стороны мужа ничего путного не дарили. Свекровь впоследствии призналась, она считала: бриллианты должны носить зрелые женщины. Молоденьких украшает их молодость, так что нечего было и напрягаться… Добавлю мысленно, а мне – губу раскатывать. Но что это, во мне говорит обида? Через столько лет я вдруг призналась самой себе, чего ждала от родственников мужа.

Странно, что я вспомнила об этом именно сейчас, а тогда даже не слишком и обиделась. Подумала, судя по рассказам других женщин, у большинства свекровей, мягко говоря, не все дома. Почему моя должна быть исключением?

Подтверждение этому тезису я получала и позднее не раз, так что не имела повода в нём усомниться. Ну кто поверит, что есть такие женщины, которые начиная готовить на кухонной плите еду, снимают переключатели газа, чтобы не забрызгать их? Или закрывают мебель в квартире газетами, – вместо того, чтобы вытирать пыль тряпкой или щеткой, – потом выбрасывают их, поменяв на другие, более свежие. Последнее я добавила от себя. Просто припомнилось. Всякий раз, когда я заходила проведать свекровь, она спрашивала у меня:

– Ты газеты принесла?

Так она экономила, чтобы самой их не покупать. И я ещё саму себя критиковала! Достаточно было всего лишь вспомнить Ирину Вениаминовну Первицкую. Но, как ни крути, а мы с нею носили одну и ту же фамилию, потому я никому об этом не говорила. Даже Ивану. Тем более, что мать он нежно любил…

И ведь свекровь-то была счастлива. Как я думаю. По крайней мере, вряд ли изводила себя мыслями, так она живёт или не так? Что же мне-то неймётся?

Но прикинув её модель жизни на себя, я содрогнулась. Картина представилась мрачная. Скорее всего, мрачная только для меня, а вот наверняка найдутся женщины, замученные бытовыми проблемами, которые скажут про Первицкую-старшую: счастливая! Хотя в чём счастье? Она могла бы иметь горничную, или как там называют помощницу по дому, но она не хотела, чтобы посторонние люди могли прикасаться к её щеткам-тряпкам, царствовать в её домохозяйской империи…

Странно, а почему всё-таки я на неё не обижалась? Это при том, что родители мужа были далеко не из бедняков… Точнее, они были гораздо обеспеченнее нас с Иваном. Помнится, в девяностые мы с мужем как-то пришли к ним в гости. В гостиной стоял обычный крафт-мешок, доверху набитый долларами. Свекровь ещё похвасталась: «Вот в какой таре мне муж зарплату приносит!» Я не считаю деньги в чужом кармане, но сейчас задним числом удивляюсь… Не слишком ли много удивлений для той, которая могла бы уже и привыкнуть! Почему я дарила свёкрам дорогие подарки, порой даже перехватывая деньги у знакомых… Может, я ко всему прочему и мелочная?

А если дело во мне самой? Есть ведь женщины, которым вообще не дарят дешёвых подарков: только драгоценности, дорогие духи, меха и прочее, никому даже в голову не придет подарить им какую-то дешёвку. Одна моя знакомая швырнула в лицо мужу купленную им с распродажи кофточку. «Мне – с распродажи?!»

А есть такие, что и заколкой для волос обойдутся. Это что, неумение себя «поставить»? Удивлялась, но к себе не применяла. И успокаивала себя: ничего, обойдусь. Не последнюю копейку доживаю, не последний кусок доедаю… Дарёному коню в зубы не смотрят! Тогда почему мне вдруг стало обидно теперь? Задним числом.

Поневоле поверишь утверждениям космоэнергетов, будто нам дают сверху то, чего мы просим. Или не дают, когда не просим.

Может, не стоило бы так углубляться в осознание смысла собственной жизни. В конце концов, к чему сводятся все мои размышления? К сожалениям. Но надо же было что-то делать! То есть, разнообразить свою жизнь несанкционированными телодвижениями. Почему действий я всё время ждала от кого-то?

Чуть было не расхохоталась вслух. Не хотела, не просила, не требовала. От мужа, например. И сама приучила его к тому, что мне ничего не нужно… Мне было неудобно не то, чтобы требовать, просить! Моё теперешнее самоедство выросло на пустом месте. Все мои беды… ну, не беды, недовольства прежде всего от нелюбви к самой себе. Или я это уже говорила? Буксуешь, Юлиана! А как ещё в своей жизни разобраться?

Подруге Валентине я решила помочь – долги надо отдавать. В юности она много чего для меня сделала. По крайней мере, помогала мне становиться личностью. Правда, как теперь выяснилось, несколько усечённой… И кто виноват, что стоило ей уехать с родителями в Ленинград, как все её уроки тут же забылись.

Люська – третья из нас – сразу после школы отправилась на учебу в Москву. Не ближний свет. Но вот ведь, не усомнилась в том, что сможет поступить в столичный институт, учиться там вдали от родителей, и благополучно его закончить.

А я осталась в родном городе. Даже не подумала о том, что можно куда-то уехать. Страшно было отрываться от маминой юбки. А почему вообще говорят именно так: от юбки? Не меньше материнского было отцовское влияние. Но получилось бы: не отрываться от отцовских брюк? Двусмысленность!

Уроки. Мне не хватало жизненных уроков. А с другой стороны, почему мне кто-то должен был их давать? Мы же с Валентиной ровесники. И она, получается, могла не только взрослеть самостоятельно, но и учить меня, а я не могла… Интересно, почему человек, подобный мне, вдруг начинает пересматривать свои взгляды на жизнь, потому что прежние перестают его устраивать? «Какого ей ещё рожна, что ей не так или не этак?» – возмущался женщинами кто-то из современных поэтов.

Кстати, другая моя подруга Люська тоже получила то, чего хотела: закончила московский автодорожный институт и поехала строить транссибирскую магистраль. Правда, на строительстве она пробыла кажется года три и вернулась в Москву. Но ведь опять поступок…

Успокойся!

Но не успокаивалось. Как будто в своей жизни я чего-то недополучила, и теперь надо было торопиться, чтобы успеть хоть что-то, куда-то ехать, зачем-то бежать… Конечно, у меня есть дети, но они потихоньку отдаляются, начинают жить своей жизнью. Даже Алёшка. Носится с Америкой и не задумывается о том, что собирается уезжать прочь от родителей, возможно, навсегда.

Саша весь в своей семье, и это правильно. Вспоминает о нас с отцом изредка, и то хорошо… Вот так в одночасье разрушается то, чем я прежде жила. Жизнь как-то вдруг опустела. Но скоро появятся внуки и… Нет, не то, а где во всем этом я? Что нужно лично мне?

Кстати, это ещё неизвестно, так ли хорошо в Москве Люське?

И насчет Валентины: она вообще вышла замуж неизвестно за кого!

Вообще, почему бы мне, как многим другим женщинам, не жить только для своих детей? То есть, прежде я могла бы, без раздумий жить именно так, а теперь не хотела. Проснувшиеся во мне эмоции – лучше поздно, чем никогда! – не давали мне спать по ночам, заставляли ворочаться и вздыхать, пока проснувшийся Иван не прикрикивал на меня.

– Спи!

Я плелась на кухню, где у меня была коробка с лекарствами, выпивала три драже «Вечернее» с мятой, хмелем и валерианой, возвращалась в спальню и незаметно для себя засыпала.

Мои проблемы всё равно сами по себе не решались.

В следующую нашу встречу с подругой мы созвонились и встретились в университете: я рассказала Валентине обо всём, что нужно было для поступления в университет её дочери. А потом сама вдруг поинтересовалась, не знает ли она, как дела у Люськи?

– Хреново, – не раздумывая ответила Валентина, словно ждала моего вопроса.

Вот вам и жизнь в столице! А я чуть было не начала ей завидовать.

– А что с нею не так?

– Всё не так. То есть, родила она дочку, как я тебе говорила, в тридцать лет, считалась матерью-одиночкой. Получала что-то от правительства Москвы на ребенка. Папаша Кристины уехал в Израиль. Одно время ей помогал, а потом пропал. То ли погиб в бесконечных израильских войнах, то ли создал семью, и его новая жена потребовала несанкционированную материальную помощь прекратить. Короче, я об этом её не спрашивала, боялась расстроить…

– Ну не голодает же она, – как-то странно Валентина ожесточилась от моего вопроса, но я все равно продолжала расспросы, – разве специальность Люськи её не кормит? Она всегда умела устраиваться. Сейчас, говорят, инженеры опять востребованы. Да и вообще, уйма женщин растит детей в одиночестве…

– Не тебе об этом судить! – сурово заметила Валентина, будто я была виновата в том, что у Люськи, да и у самой Валентины, не оказалось мужа.

– Прости, я всего лишь подумала, что ты подразумеваешь под хреновостью? Оказывается, неустроенность.

Валентина посмотрела на меня даже не снисходительно, а как на человека её внимания недостойного, хотя почему мне нужно было догадываться об этом? То, что с нею случилось в Питере, похоже, подругу так ожесточило, что она нудит по любому поводу. Но я в своих предположениях ошибалась.

– Рак у Люськи. В последней стадии… Ты же знаешь её. Этакая голая оптимистка. Когда нужно было позаботиться о себе, она решила, что здоровье подождёт. Но пропустила все сроки, махнула на себя рукой, обиделась на весь свет, и теперь уже ничего не сделать.

– А дочь её?

– Что – дочь?

Чувствовалось, что Валентина говорит и злится на себя, а заодно и на меня.

– Пусть папаша подсуетится. На самом деле он вовсе не сгинул, а жив-здоров, и ребенок у него один. Кто я для них – чужой человек! Тут бы со своей жизнью разобраться…

Она посмотрела на меня и почему-то закричала:

– Вот скажи, что я могу для Людмилы сделать, будучи от неё за тысячу километров? Бросить всё здесь и ехать в Москву? На какие, простите, шиши? Да и моей дочке нужно в институт поступать. Каждый думает о своём потомстве…

– Я совсем не это имела в виду, – я растерялась от этого раздражения подруги. Она чувствовала себя виноватой. Может, Люська её просила о помощи, а Валентина ей отказала? – Скажи, Люська сейчас в Москве?

– В Москве.

– А у тебя случайно нет её электронной почты?

– Есть. У меня есть её визитка с этим самым адресом, но я ей никогда по интернету не писала. Я вообще с компьютером на «вы», а проще говоря, не пользуюсь. Зачем? Надо позвонить, набираю номер телефона…

– А Люська компьютером пользуется?

– Это да, это её – хлебом не корми. Она по интернету себе даже жениха нашла, да болезнь на всем крест поставила.

Люська… Болезнь…Тринадцатилетняя дочь… Как-то не вязалось всё это с обликом рыжей смешливой девчонки, какой Людмила Маслова осталась в моей памяти.

– Что это опять с тобой? – затеребил меня вернувшийся с работы муж.

– Я же тебе говорила, бывшую одноклассницу встретила…

– И вы решили поехать с нею к морю, дикарями.

– С чего ты взял?

Иной раз Иван любил вот так ни с того ни с сего что-то придумать. При чём здесь море? Но не переносить же и мне на него своё раздражение!

– Вспомнил, как ты рассказывала мне про поездку к морю всем классом.

– Всем, не всем, но тогда шестнадцать человек собралось. На майские праздники, нам выпало отдыхать аж четыре дня.

– Ностальгия! – понимающе кивнул Иван. – Романтика. Это не то, что с мужем куда-нибудь ехать.

– Нет, к морю-то мы можем с тобой вдвоём отправиться.

– Слава богу, можем, – согласился муж, – а я уж подумал, что ты, как некоторые мужики, будешь говорить, что в Тулу со своим самоваром не ездят.

И тут вдруг что-то со мной случилось. Я внимательно, словно впервые, посмотрела на своего мужа: на прорезавшие лоб продольные морщины, на поседевшие виски – время тоже над ним поработало – и подумала: а туда ли я гребу? Это что же получается, пока он был молод – это взгляд со стороны – он мне был нужен… Нет, ну ерунда же, ему всего сорок восемь, для мужчины, говорят, расцвет жизни…

Разве всё это время – все четверть века! – я не чувствовала рядом его плечо? Что такого, что между нами не существовало роковой страсти? И наши отношения были по-семейному спокойны…

Душа моя рванулась ему навстречу с благодарностью. Я обняла Ивана, прижалась к нему, поцеловала, склонила голову на это самое плечо и услышала:

– Чего это с тобой, мать, угорела?

Ну и куда после этого девать свои благие намерения? То, что мне самой захотелось измениться и изменить свою жизнь, вовсе не означало, что Ивану хочется того же. Нет, сначала он было попробовал, но оказалось, что для этого требуется прикладывать усилия, к чему мой муж просто не привык. И не хотел привыкать.

Собственно, он ни о чём со мной не спорил и выполнял все мои просьбы немедленно. Подозреваю, всё дело в том, что в житейской суматохе я его ни о чём не спрашивала. Хотя однажды незадолго до этого случилось нечто, чего – я уже привыкаю не удивляться – никогда прежде не было. Мой муж пришел домой под утро. Я слышала сквозь сон – почему-то не беспокоилась и не обзванивала наших знакомых, а преспокойно заснула! – как он плещется в душе, а потом хлопает дверцей холодильника в кухне.

Потом он пришел и осторожно лег с края нашей супружеской кровати, стараясь меня не разбудить.

А мне показалось глупым, прерывать сон, ну, или дрему, и я отложила объяснения на утро.

Утром я встала рано, бег – для меня теперь святое, – бегала, накручивая метры и себя, и собиралась устроить мужу грандиозную разборку, но тот трусливо скрылся с поля боя. Умчался на работу, даже как следует не позавтракал. Потом я замоталась, потому что наш старший сын предложил нам купить недостроенный дом у молодой семьи, уезжавшей в Америку. Мы поехали с Сашей посмотреть этот дом.

И в самом деле странно, мы прожили с Иваном вместе двадцать пять лет, год на съемной квартире и двадцать четыре в той же двухкомнатной квартире. Почему мы никогда не хотели поменять её на что-нибудь побольше? Имея двух сыновей?

Я радовалась, что мы купили Ивану новую машину, а о квартире и не подумала. Второй раз предлагал мне что-то новое мой сын Саша. Сначала подарил машину мне. И вот теперь я еду смотреть какой-то дом, за который просят меньше, чем за нашу квартиру!

– Только папе пока ничего не говори, – попросила я.

Саша понимающе кивнул.

Разговоров о доме мы прежде не вели. О продаже нашей квартиры – тем более. Почему же мой старший сделал нам такое предложение? Почему он вообще заговорил о доме? Понял, что я изменилась, и теперь для меня как для мачехи из «Золушки», королевство было маловато?..

А почему я этому не удивилась? И приняла как само собой разумеющееся разговор о покупке дома? Мы далеко не богачи, какой дом! Но вот ехала, размышляла, и все эти мысленные вопросы так мысленными и оставались.

Катя тоже поехала с нами, и в машине мы разговорились. Как ни странно, раньше у нас не было такой возможности. Всегда при нашем общении присутствовал Иван, а его невестка стеснялась. И кажется даже побаивалась.

– Если бы у нас были деньги, мы бы непременно купили этот дом! – вроде бы просто болтала Катюша, но при этом бросала на меня изучающие взгляды. – Хозяева – ребята молодые, по двадцать пять лет – столько любви в его строительство вложили! Но я думаю, не каждый это поймёт, потому что построено нестандартно. Не как у всех. Многие не любят недостроенные дома. Получается, надо воплощать в жизнь чьи-то чужие идеи… Вот я и подумала, а не предложить ли этот вариант маме? Саша со мной согласился.

– То есть, ты считаешь меня оригиналкой? – улыбнулась я, однако польщенная.

Девчонка замялась.

– Я думаю, вы созрели для перемен! – выпалила она.

Неужели это заметно даже детям? В салоне машины возникла некоторая пауза, и, наверное, поэтому мой старшенький решил вмешаться.

– Мама, Катя имеет в виду, что у тебя всё здорово получается. Вот ты уже и машину водишь, как заправский водитель, и внешне изменилась так, что некоторые тебя даже не узнают, а кое-кто из мужчин готов в тебя влюбиться…

– А это ничего, что у меня пока есть твой папа?

Саша так смутился, что даже заикаться стал.

– Мама, я же ничего такого не имел в виду!

Нашла, кого смущать. А сама-то! Что вы, Юлиана Дмитриевна, имеете в виду, говоря «пока»?

Дом мне понравился. Даже очень. Я увидела, чего молодые хотели, размахнувшись аж на три этажа. Правда, более-менее достроенным оказался только первый этаж. Второму этажу требовалась штукатурка – восемьдесят квадратных метров! Третий имел лишь перекрытия, но тоже какие-то особенные, модные, как мне представлялось, выкрашенные то ли морилкой, то ли какой-то особой краской – которые как само собой разумеющееся венчала крыша.

Можно было не сдерживать свою фантазию, мысленно располагая здесь, здесь и здесь какую угодно мебель и бытовую технику. И всё это за пятьдесят тысяч долларов, на земельном участке пятнадцать соток.

Интересно, как отнесётся к этому Иван?

Оказалось, на удивление спокойно и доброжелательно.

Его к нашему будущему дому свозила уже я сама.

– Ты права, здесь есть, где развернуться, – самодовольно сказал он, будто сам отстраивал этот дом. – Прямо-таки целое поместье.

И, помедлив, торжественно сообщил:

– Берём!

Мы сняли со сберегательной книжки все наши накопления, но всё равно трёхсот тысяч не хватало.

– Эх, знать бы про дом, я бы машину не покупал, – обращаясь в пространство, сказал муж, хотя я была уверена, что теперь своего «форда» он ни за что не отдаст.

– Давай возьмем кредит? Пока наша квартира будет продаваться…

– Мы не будем её продавать! – строго сказал Иван. – Будем сдавать квартирантам, и этими деньгами платить кредит. Нам отдадут его за мизерный процент. Ты разве забыла, что у нас Толян в банке работает.

Толян Скворцов был школьным товарищем Ивана. Что ж, значит это наша судьба!

Я не стала спорить, вся в эйфории от предстоящих перемен. У нас будет собственный дом! О таком я и мечтать не смела.

Где-то по монитору моего подсознания пробежала мысль, но я не смогла её ухватить. Что-то об Иване. Что я ему не сказала? Впрочем, мне тут же стало не до неё. Копаться в памяти было некогда.

К тому же у нас начались приятные хлопоты, мы таскали мебель, – благо у Саши была грузовая машина, устанавливали её, всё время кто-то приходил, уходил, даже Саша с Катей пару нас ночевали. На красивом новом диване, который они подарили нам на новоселье.

Въезжать в недостроенный дом! Но на первом этаже были закончены огромная кухня, ванная и две жилых комнаты. Жить можно!

Конечно, мы на этом не успокоились. У нас всё время толклись в доме мастера то сантехники, то электрики, то маляры-штукатуры. Правда, я категорически отказалась от материальной помощи со стороны Саши. Им самим предстояло ещё достраивать собственный дом.

Пока решался вопрос с кредитом, я ради такого случая взялась за репетиторство. Иван тоже пообещал, что вспомнит молодость и сделает пару смет. Говорят, сейчас хороших сметчиков маловато и за эту работу неплохо платят.

Но больше всего удивил меня младший сын. Он взял, да и отдал нам тысячу долларов из своих «американских» сбережений.

– Просто хочу, чтобы вы этот дом поскорее закончили, – объяснил он. – Я выбрал себе комнату на втором этаже, рядом с санузлом.

У парня губа не дура. Из этой комнаты был самый красивый вид. Поле– всё в ромашках, а на краю – лесополоса. Мы с Иваном туда съездили, хотели подобрать полянку для пикника. Увы… Всё, насколько хватало глаз, было загажено остатками былых выездов на природу горожан. Кучи, горы мусора. И эти горы потихоньку приближались к близлежащим домам. Никому не хотелось за собой убирать. Издалека, со второго этажа нашего дома ничего этого не было видно. И я не стала Лёшку расстраивать.

– Как же ты сам будешь жить в чужих палестинах без денег? – всё-таки спросила я.

– А я решил не ездить ни в какие палестины! – заявил младшенький. – Я тоже хочу, как Сашка, свой дом здесь построить. И жену себе в России найду. Зря что ли американцы на русских женятся! И вообще, через четыре года (имелось в виду после окончания института) я поеду в Тюмень. Многие олигархи именно там начинали.

Впервые в словах Алексея прозвучала гордость за свою страну. Пусть пока только за её девушек. Впрочем, я считала, что выводы в отношении него всё равно пока делать рано. Сегодня Америка, завтра Тюмень – куда только его не потянет послезавтра?

– Но теперь, – подумав, сказал он, – я буду копить на свою машину. Вначале куплю подержанную «японку», как у тебя, а потом какой-нибудь джип…

Запросы у мальчишки! А ведь он пока только первокурсник.

Потом достройка дома перетекла в вялотекущую фазу. У нас кончились деньги. Когда время от времени они появлялись, мы звонили Саше и просили прислать очередного мастера, с которым сами и расплачивались.

Первый этаж полностью закончили, и строители перешли на второй. Там у нас предполагалась даже не гостиная, а каминный зал с росписью фресок на потолке, огромным камином и барной стойкой, шкаф для напитков, за которой взял на себя Иван. И целенаправленно покупал для него напитки, которые мы пока складывали в подвале.

А ещё мы все стали ездить по магазинам, выискивая там на свой вкус то облицовочную плитку, то обои, то ламинат. К сожалению, паркет мы пока не «тянули».

Учебный год в университете закончился, прошли экзамены, и я ушла в отпуск.

– В этом году, наверное, на море съездить не сможем, – предположила я, впрочем, особо не расстроенная.

– Обижаешь, – фыркнул Иван и полез в портфель, чтобы продемонстрировать мне солидную пачку тысячерублевых банкнот.

– Откуда дровишки? – спросила я.

– Заработал! Ты же не думаешь, будто твой муж станет раздобывать деньги нечестным путем?

– Не думаю.

Мы поцеловались.

Вообще в последнее время в наших с Иваном отношениях появилась не только страстность, но и некоторая тщательно скрываемая нами нервозность. Мне вроде не с чего было нервничать или тревожится. Всё хорошо! Как говорится, ничего не предвещало… Может, это передалось мне от Ивана?

Он тоже стал каким-то вздернутым, что я объясняла просто: у нас появилось слишком много нового и непривычного. А ведь прежде у нас годами ничего не происходило. Может, потому он и волнуется?

– Хочешь сказать, на отдых всё равно поедем?

– Поедем! Лёшку оставим на хозяйстве, Саше тоже отдадим ключи – пусть время от времени проверяет, не разнесёт ли наш младшенький дом по кирпичику!

– Чего это я должен разносить? – обиделся Алексей.

– Папа шутит!

– Когда поедем? – на всякий случай поинтересовалась я. Порой мне приходилось ждать, когда у Ивана на работе возникнет то самое окно, в которое мы без ущерба для его производства сможем уехать на отдых?

– Думаю, где-то с середины июля, – задумчиво протянул он, как будто мыслями уходя куда-то.

А куда, муж не сказал. Или он пока не решил, и предоставит это мне? Может, у него какие-то проблемы, почему его не расспросить? Но я отмахнулась от собственных предположений: если бы у Ивана случились какие-то неприятности, он бы об этом сказал. А пока мы все, включая Алёшку, были счастливы и ни о чём плохом не думали. Как мне казалось.

Глава шестнадцатая

Сегодня я впервые смогла выйти из дома, не чувствуя за спиной груза невыполненных дел. Я была совершенно свободна! Отпуск, у меня отпуск, ура! И пока ещё не решила, чем я буду заниматься. Вчера наконец позвонила Валентина Терёхина и продиктовала мне «мыло» нашей общей знакомой Люськи Масловой, так что вечером я непременно отправлю ей «эсэмэску».

Ощущение легкости и благостной лени могло продолжаться долго, но напомнило о былых ощущениях моё собственное тело. Оно разбудило меня чуть свет, когда весь дом спал, не дало мне улечься обратно в мягкую постельку, и вот теперь я бегу. Впервые после относительно долгого перерыва. Дней десять… да именно столько времени я уклонялась от джоггинга. Отчего-то вдруг решила, что вполне могу без привычного уже бега обойтись.

Правда, сейчас я бежала не в парке, неподалеку от нашей старой квартиры, а почти в чистом поле – ведь наш дом теперь на окраине города.

Мы не особо ощущаем эту удаленность от центра, потому что у нас с Иваном машины, а у Алексея поблизости живёт тоже в частном доме однокурсник, который подвозит его к университету на старенькой «копейке». Вообще, если сравнивать наши расстояния с московскими, удаленность от центра на каких-нибудь десять километров вовсе и не удаленность…

Даже странно, что я так рано проснулась. До того полночи провалявшись без сна. А всё потому, что на наш домашний телефон – мы забрали с собой прежний в новый дом – кто-то позвонил. Причем, как в плохом детективе то ли прищепку на нос цеплял, то ли трубку чем-то прикрывал. Или прикрывала.

– Веселишься? – глухо спросили у меня. – Была ты дура, дурой и осталась. Запомни, историю нельзя повернуть вспять, и молодость нельзя вернуть. Решила молодиться? Да над тобой все смеются! Старая кляча…

– А ты-то кто будешь, уж не молодая ли? – разозлилась я.

– Да помоложе тебя. Из-за своей глупости ты и мужа потеряла, если до сих пор об этом не догадываешься…

Итак, звонила женщина. И отчего-то я решила, что Илона, хотя по голосу этого нельзя было понять.

– Кстати, а почему бы вам не позвонить ему на сотовый, – для чего-то спросила я. Отправлять недоброжелателя по адресу мужа! – Или у вас нет его нового номера?

Она не ответила, но трубку не положила. Просто громко дышала, как в фильмах ужасов. Мне стало смешно.

– Илона, ты что ли? – спросила я.

Трубку тут же отключили.

Что она от меня хочет, если это Илона? Чтобы я разошлась с мужем? Но тогда… Что-то я не слышала про предстоящий развод Вёртышевых. Не позвонить ли Фёдору, не спросить… Обязательно спрошу. Раньше я бы стала уверять себя, что не хочу отвечать подлостью на подлость, а теперь… Может, и правда приятели разводятся? А если нет, что же тогда Алёна решила, и своё оставить и моё забрать?

– Ванечка, – спросила я мужа в один из ближайших вечеров, – ты случайно не знаешь, Вёртышевы не разводятся?

Муж побледнел. Я даже сама не ожидала такой реакции.

– Почему ты об этом спрашиваешь?

Совсем не умеет своими эмоциями управлять. На мгновение мне стало его жалко. Обманывать, хитрить за столько лет так и не научился.

– Представляешь, мне кое-кто звонит и дышит в трубку. А ещё гадости говорит. Например, что я своего мужа потеряла. То есть, тебя!

В комнате повисло молчание. Я не захотела его длить. Не испугалась, просто стало как-то не по себе. Встала и сказала:

– Пойти что ли, блинчиков испечь?

А на кухне я взяла, да и набрала номер телефона мужа Илоны, Фёдора Вёртышева, чтобы узнать наверняка: как дела у него на семейном фронте?

– Федя, привет, это Юлиана.

Он всегда относился ко мне с симпатией, только дружеской, ничего больше, и порой мы могли с ним поболтать на тему университетской жизни, как две подружки.

– Юленька, здравствуй! Сто лет тебя не слышал. Говорят, вы купили дом и по этой причине зазнались, со старыми, но бедными друзьями больше не общаетесь.

– Ты прав, Федюня, зазнались мы. Знаешь, что такое – зазнаться? Возгордиться, возомнить о себе, выказывая пренебрежение к другим…

Федор злился, когда я порой вот так объясняла ему очевидное. Но я никак не могла удержаться и слегка его не позлить.

– Юль, не доставай меня своими филологическими примочками, а? Ты же не для этого мне позвонила?

– Не для этого… Послушай, Фёдор, а мы не могли бы с тобой встретиться?

– С удовольствием, Юлечка, с удовольствием! Давай завтра в час дня в кафе «Ивушка зеленая». Знаешь, возле «Моста поцелуев».

Я приблизительно знала, где это кафе. Недавно проезжала мимо, оно как раз строилось, просто на название не посмотрела. Найду, не маленькая. Вообще-то я могла бы всё, что мне нужно, выяснить и по телефону, но уж больно вопрос был деликатный. И по понятной причине я о нашей встрече с мужем Илоны своему мужу ничего не сказала.

Фёдор уже сидел за столиком, но меня заметил не сразу. А, заметив, вскочил, едва не опрокинув стул.

– Юлька, обалдеть можно! Что ты с собой сделала? В смысле, как ты этого добилась?! Такая красотуля, глаз не отвести… Теперь я понимаю, почему моя жена в последнее время о тебе спокойно говорить не может! Злится, шипит, как змея… Пластику что ли сделала?

– Не говори глупости. Другой оттенок волос, другая стрижка, каблуки – вот и вся премудрость.

– Как же я раньше этого не видел? В смысле, твоей красоты. Увел бы у Ваньки и глазом не моргнул…

Как выяснилось, я соскучилась по комплиментам. Это тоже показатель твоей деградации. Когда тебе перестают говорить комплименты.

– Федь, ну закругляйся уже. Хватит комплименты рассыпать!

– Не могу. Мужик я или не мужик? Фигура, ножки, про грудь я уже молчу… А чего ты раньше-то ноги не показывала? И грудь не носила…

С каждой минутой Фёдор всё больше смелел, а я от неожиданности будто воды в рот набрала. Но потом опомнилась. Скорее всего, наш друг тянет время. Боится, что предстоящий разговор будет не из приятных.

– Федька, если бы мне не нужно было с тобой поговорить, я бы ушла, честное слово!

– Ладно, ладно, молчу, но хороша! Сколько мы с тобой лет знакомы. Пятнадцать? О, горе мне, где были мои глаза!

Таков он, Вёртышев, уж если начнет прикалываться, не остановишь!

Впрочем, он сам наконец угомонился и уставился на меня глазами дамского угодника. Их брак с Илоной был для него третьим, и я бы с уверенностью не могла сказать, что последний. Если бы я хоть одним словом или намеком пошла ему навстречу, Феденька не посмотрел бы на то, что наши семьи столько лет дружат. Отчего-то я в этом не сомневалась.

Он меня отвлекает, и я никак не приступлю к делу.

– Федя, у меня к тебе вопрос, скажем так, не очень скромный… Какие у вас с Илоной отношения?

– В смысле? – удивился он.

– Ну, вы не собираетесь разводиться? Не поссорились ли?

– Это она тебе так сказала?

В его голосе сквозила не тревога, а вроде пренебрежение. И даже некая усталость. Мол, чего только мне слышать не приходится!

– Сначала ответь на мой вопрос.

– Не знаю, что там говорила тебе Ленка, но я ни о чём подобном не знаю. Отношения как отношения. Какими они могут ещё быть после двадцати лет супружества?

Как же мне приступить-то к расспросам? Чтобы и друга не обидеть своей бесцеремонностью, и узнать то, что я хотела.

Между тем, Фёдор продолжал меня рассматривать. Он что-то продиктовал подошедшей официантке, ни о чем у меня не спрашивая. Конечно, знал мои вкусы, но с некоторых пор…

– Я хочу рыбу, – сказала я, наверное, с некоторым опозданием.

– Как раз я рыбу и заказал. Видишь, желания женщины я умею угадывать… Ты, наверное, знаешь, здесь лучшая рыба в городе… А вы, сударыня, все в свои мыслях. Ничего не вижу, ничего не слышу!

– Ты не совсем прав. Я всего лишь прикидываю, с какого бока к нашей проблеме подойти, чтобы ты на меня не обиделся.

– Издалека танцуете, леди. С каких это пор ты стала осторожничать?.. Хорошо, я тебе помогу. Ты, видимо, кое-что узнала. К примеру, об отношениях Илоны и…

– И.., – передразнила я.

– Это ведь ты узнала, а не я… Всё-таки что с тобой случилось? Ты ведь не просто похорошела, помолодела!

– Не будем пока обо мне.

– Твое «пока» обнадеживает.

– Фёдор!.. Неужели я от тебя серьезности так и не дождусь!

– Может, по коньячку?

– Я за рулем.

– Как будто я – нет! Кстати, моя жёнушка жутко завидует, что ты машину водишь. Уже ко мне подкатывалась: купи машину! Говорю, сдай сначала на права!..

– Значит, между вами всё по-прежнему?

– Начинаю беспокоиться.

А что, если я зря всё это затеяла? Своими расспросами я могу если не разрушить семью, то поколебать ровные отношения супругов… Какое я имею право!

Фёдор побарабанил пальцами по столу.

– Неужели мне не показалось? В противном случае ты бы этот разговор не завела. Ты не из тех, кто людям подлянки делает. Значит, моя Мойра задумала вашу семью развалить.

Я не выдержав, хихикнула. Фёдор как скажет! Мойра – богиня судьбы? Не слишком ли много она на себя берёт? Вёртышев правильно истолковал моё молчание.

– Илона считает, что ей всё подвластно. Дура она. И Иван твой дурак будет, если на её уловки поддастся!.. Правильно я угадал?

У меня по спине пробежал холодок. Что я делаю? Боялась разрушать его семью, а под угрозой оказалась моя… Сразу после серебряной свадьбы… Страшно ведь… Выходит, я сильно преувеличила своё спокойствие. Или нет?.. Друзья завидовали нашей семье… Какая глупость, можно подумать, меня интересует чья-то зависть. Меня же всегда всё устраивало!.. Опять хожу по кругу.

– Я его удерживать не стану, – вот я какая лихая! – Просто захотелось узнать, как ты к этому относишься?

– Да никак! Труден только первый развод.

Он зло захохотал.

– Как там кот Матроскин говорил: мы его на помойке подобрали, отмыли-отчистили… Да что я теряю! Наташка уже большая, сама не сегодня-завтра замуж выйдет.

– Федя, поверь, я вовсе не хотела стать катализатором ваших отношений… У меня и уверенности в этом нет, только интуиция…

Чего уж там, есть и уверенность. Я ведь уж и разводиться собралась, а потом передумала, а теперь опять мысли появились. Неужели человек, «прозревая», вот так долго не может определиться, и носится из угла угол, не находя себе покоя?

– Не придумывай!.. Честно говоря, я просто разленился. То, что легко делаешь в сорок лет, в шестьдесят уже делать не хочется. Сидишь и думаешь, а вдруг оно само рассосётся?!

Нам принесли рыбу. Она и в самом деле была приготовлена отменно.

– Замечательно! – воскликнула я.

– То-то же, с возрастом начинаешь ценить такие вот мелкие радости, они не подводят. И возможность наслаждаться ими не на бегу, а сидя в хорошем месте, не спеша… Как твои ребятишки поживают? Алексей жениться не собирается?

– Он же только первый курс закончил.

– Кому это когда мешало? А то, может, поженим наших детей и будем родственниками. Что там народ говорит про кума и куму?

В общем мы говорили обо всём и ни о чём. Зачем я вытащила Фёдора на этот разговор? Тем более, что он явно ускользал от всяческих откровенностей. Тоже подозревал и старательно отметал от себя подозрения? Делал вид, что ничего не замечает?

Доели мы рыбу, обмениваясь ничего не значащими фразами. Если бы не вкусная еда, извела бы себя сожалениями. Не тронь лихо… Не раз вспомнишь. Надо закругляться с пустыми хлопотами.

– Спасибо, что вытащила меня сюда, – сказал на прощание Фёдор.

– Прости, если что не так!

– Пустяки.

Мы разошлись по машинам.

Ну и что нового я узнала? А ничего. Убедилась, что развод для него не слишком большой удар? Но при этом своё чёрное дело сделала… Почему сразу – чёрное… А что в настоящий момент делает Илона? Сообщать мужу о своем решении не спешит. Да и будет ли оно, это решение? Или она ждёт определённых действий от Ивана? Он тоже ведёт себя странно. А иначе, зачем недавно признался мне в этой связи, уверяя, что между ними всё кончено… И я так спокойно эти заверения его слушала… Другая женщина просто выгнала бы его вон, а я будто общалась с нашалившим ребенком…

Кстати, что Фёдор имел в виду, говоря про помойку, где он её якобы нашёл?? Я познакомилась с Илоной, когда она уже была замужем за Вёртышевым… Где она раньше работала, кем? Хотелось бы отдать мужа в хорошие руки. Это я так шучу.

Отчаянная Юлиана. Говорили же тебе, хорошая семья, хороший муж, радуйся! Но ты не послушалась.

Я подъехала к дому. Машины Ивана ещё не было, зато во дворе стояла машина Саши. Ах, да, сегодня же должны были привести сантехнику для второго этажа. Мы отдали сыну деньги, и он сам выбирал, что купить. Говорил, лучше немецкая сантехника. Мы не возражали.

Саше доставляло удовольствие помогать нам. Он ездил по городу и доставал то одно, то другое, порой с приличной скидкой. В строительных супермаркетах постоянным покупателям делают эти самые скидки. У сына там оказалась куча всяких бонусов.

Сын привозил нам проспекты магазинов, и мы с Иваном сидели на кухне, голова к голове, выбирали то, что нравилось нам обоим. Это было так интересно! Мы давно ничего не покупали в дом…

Эти совместные хлопоты нас сближали, мы посматривали друг на друга чуть ли не с нежностью… Вот почему забеспокоилась Илона, она решила, что Иван у неё в кармане, а он опять стал косить в сторону возвращения.

Пока я шла к калитке, а потом по дорожке к крыльцу, отчего-то в голову змеей вползла мысль: кому достанется дом, когда я подам на развод? Именно, не «если», а «когда». Какая всё-таки гнусная моя бывшая подружка! Неужели она испытывает к Ивану серьёзные чувства? Но это вовсе не значит, что я должна пойти ей навстречу…

Меня бросало то в жар, то в холод потому, что я не знала, ни как себя вести, ни чего мне хочется.

Глава семнадцатая

А на море мы всё равно поехали. Просто в один прекрасный вечер Иван приехал пораньше и стал меня торопить:

– Собирайся, едем! Поезд сегодня в двенадцать ноль четыре. Ночи, конечно!

И продемонстрировал мне путевки в дом отдыха в Сочи.

Прошлым летом мы ездили на море дикарями, снимали комнату в какой-то завалюхе. Питались, как придётся, а тут… Шикарный дом отдыха, в котором можно не беспокоиться о еде. Смешно сказать, но мы повысили свой уровень жизни, имея кредит и недостроенный дом. Значит, когда с деньгами у нас было всё в порядке, мы старались их не слишком тратить, а теперь, когда их нет… Это нас с Иваном веселило.

Собраться я успела. В последнее время я научилась многое делать быстро. Но когда мы уже были у дверей, я оглянула в последний раз гостиную и увидела мобильный телефон Ивана на телевизоре.

– Вань, а мобильник?

– Фиг с ним, у меня другой. Этот я решил оставить для производственных дел и на выходные отключать.

Я не сразу сообразила, что он и в самом деле завёл себе новый мобильник, и номер его не сказал Илоне. Отдыхать, так отдыхать!

И отдыхали мы на всю катушку. Покупали отличное вино, украдкой пили на тёмной лавочке на территории дома отдыха, и возвращались в номер обнявшись. Наши соседи по столику считала нас любовниками.

Мы вновь полюбили друг друга? Нет, нас будоражила какая-то пограничная эйфория – брак трещал, а мы развлекались. Какой-то пир во время чумы. Иван чувствовал, что я не прощу ему отношений с Илоной – она не соглашалась его отпускать, а он никак не мог решиться на решительный отказ. Меня же это просто оскорбляло. Но пока все эти неприятности, подкравшись, ждали нас на выходе, мы отрывались по полной.

Отпуск вначале казался таким большим, а не успела я оглянуться, как опять начался новый учебный год. Потянулись лекции, практические занятия, за преподавателями стали ходить «хвостисты».

Студентыкажется уже привыкли к моему новому облику, но вот что странно, при этом они изменили и своё отношение ко мне. Например, стали с удовольствием со мной откровенничать. Раньше мы были традиционно разделены: преподаватель и студенты, можно сказать, по разные стороны баррикады, а теперь я, встав на шпильки, будто получила право не на приятельство, а на доверие, что ли.

Почему-то раньше – что поделаешь, опять раньше! – меня эта разделенность не особенно волновала. Я вообще не приветствовала доверительности между студентом и преподавателем. Скорее всего, боялась, что не смогу удержать границу между дружбой и амикошонством и потом, на экзаменах, мне придётся скрепя сердце ставить приятелю-ученику совсем не то, что он заслужил…

Теперь я этого не боялась. Была уверена, что в случае чего сумею справиться с таким положением. Хотят дружбы, пусть оправдывают моё доверие.

Как раз сегодня я шла по коридору с одним из студентов Александром Васиным – кстати, не самым усидчивым, но хватающим всё на лету студентом, и оттого пользующимся моей большой симпатией. Хотя и тщательно скрываемой.

– Вот вы, Юлиана Дмитриевна, утверждаете, что Альберт Камю в своем романе «Чума»…

– Сударыня! – раздался позади нас какой-то официальный мужской голос. – Позвольте ненадолго отвлечь вас от высоконаучных бесед.

Мы оба обернулись, студент с удивлением, а я с недоумением. Человек был мне неизвестен, или мне приходилось встречаться с ним прежде, но у меня просто плохая память на лица? А если и приходилось, то откуда в его обращении чуть ли не фамильярность?

– Извините, я пойду, – сразу заторопился Александр, – мы сможем завтра договорить?

– Обязательно. Только послезавтра, моя лекция у вас – послезавтра, – поправила я и обернулась к мужчине. – Мы с вами знакомы?

– Знакомы, – кивнул он. – Увы, мир тесен. Но я не нарочно. Я и в самом деле торопился… Что поделаешь, я по жизни хулиган…

– Прокатилась дурная слава, что похабник я и скандалист! – в тон продекламировала я. Потому что наконец вспомнила, это тот самый водитель, что поцарапал мою машину, да ещё и бросил мне в лицо пять сотен долларов.

– О, да вы не только зарубежную литературу знаете!

Как говорят мои студенты, это просто беспредел! Недаром он мне не понравился с первого взгляда… своим хамством и уверенностью, что всё можно купить.

– Почему вы сразу стали задираться? – возмутилась я. – Как и в тот раз. Ведь вы были виноваты, а вели себя так, будто виновата я. Что ещё вам от меня надо? Полицейские требуют от вас характеристику с места ДТП?

Он как будто опомнился.

– Вообще-то я искал вас. Целый месяц, между прочим.

Любимое выражение Илоны: мужик ходит косяком. В других обстоятельствах я могла бы гордиться: только с одним мужчиной разберёшься, а на горизонте уже другой.

– Не говорите ерунды. Искал он! Можно подумать, мы ещё как-то с вами связаны, кроме того дорожного столкновения.

Он опустил голову и крякнул, будто собираясь с силами.

– У нас и в самом деле маленький город… Короче, моя дочь мне вас показала: у неё хвосты, а денег, говорят, вы не берёте… И тут я вспомнил, где вас раньше видел…

– И убедились, что деньги я беру? – полувопросительно продолжила я, – он меня просто активно раздражал. – Если бы вы не признались, я бы так и не узнала, что вы отец Ксюши Тороповой. Ну, держись, Ксения, теперь я начну тебе мстить за отца!

Он вздрогнул от моих слов и недоверчиво всмотрелся: а вдруг я не шучу?

– Откуда вы знаете, что я… У вас что, моя дочь – единственный должник?

– Не единственный, но такие же рыжие волосы – я имею в виду, не крашенные – только у неё.

– Ксюха права, вы и в самом деле умны.

– Не знаю, насколько я в вашем представлении умна, но в наблюдательности мне не откажешь, не правда ли? Не только вы самоуверенны, да, господин Торопов?

– Лев Владимирович.

– И что вы от меня хотите, Лев Владимирович?

– Не поужинаете ли вы со мной, Юлиана Дмитриевна?

Я так и замерла, кажется, с приоткрытым ртом. Но быстро пришла в себя. Торопов определенно живёт и действует на пятой скорости. При моей второй. Независимо от дорожного покрытия. Не может сразу же всучить мне доллары, ничтоже сумняшеся зовёт в ресторан. А там, видимо, как обстановка покажет.

Надо его слегка тормознуть. Я снова почувствовала себя преподавателем – как если бы нужно что-то объяснить непонимающему студенту.

– Не можем мы всё-таки не копировать американцев. Это у них в фильмах чуть что, так и давайте поужинаем. А просто так, без участия желудка, ваш вопрос не решить?

Он усмехнулся, не сводя с меня глаз. Испытывающе. Как будто хотел сказать: говори, говори, всё равно я тебя достану.

– Чем вас не устраивают американцы? Ведь у нас-то, увы, не в обычае просто так незнакомым людям посидеть рядом в ресторане, поговорить о делах. Чего же тут плохого?

– Ничего. Наверное, потому, что у нас говорится: когда я ем, я глух и нем. Имеется в виду беседовать не за едой.

– Это выражение давным-давно устарело. В противном случае я не знаю, как ещё по-другому можно общаться деловым людям… А кофе попить где-нибудь – тоже нельзя?

– И поговорить? – съехидничала я.

– И поговорить.

– Ладно, вам повезло. У меня как раз «окно» двухчасовое. Очень неудобно составлен график занятий. Всё потому, что теперь я не дружу с нашей Ириной Викентьевной…

– Кто она такая? – грозно осведомился Торопов.

– Так, одна заведующая учебной частью, – засмеялась я.

Кстати, раньше я с Ириной Викентьевной была в хороших отношениях. То есть, нарочито хороших. Просто никто из преподавателей не хотел с нею связываться. А тут с некоторых пор я расхрабрилась и не стала перед нею расшаркиваться, и вот – итог! У нас на кафедре говорят, не так страшен черт, как его малютка. Это что же получается, плыть против течения не только сложно, но и опасно? Такая как Ирина загнобит, не моргнув глазом…

А ещё во мне проклюнулось чувство удовлетворения: теперь Лев Владимирович от меня зависел. По крайней мере, он обратился ко мне с просьбой. Можно было бы гневно осудить его хамское поведение, или ответить ему тем же, но будем снисходительны: может, человек и вправду куда-то страшно торопился. Не то, чтобы его зависимостью я собиралась как-то пользоваться, но на этот раз ощущала себя куда уверенней.

Я зашла на кафедру, взяла свой плащ. С утра небо морщилось, словно собираясь заплакать, но так и не сподобилось. Да и наш метеоцентр рисовал на экране телевизора тучки, из которых горошинами катился дождь. Но оговаривался: переменная облачность.

Все годы, что я преподавала в университете, слава неподкупного преподавателя грела мне душу. Я – неподкупная! И, кроме всего прочего, человек, никогда не идущий на компромисс. Но так ли уж это хорошо? То есть, железная леди, которая вряд ли может кому-нибудь нравиться. Люди, наверное, должны идти на уступки друг другу, а если не станут этого делать, то получится не жизнь, а сплошная конфронтация. Я вовсе не имею в виду недобросовестных преподавателей.

Это пронеслось у меня в голове в считанные секунды, когда мы шли рядом со Львом Владимировичем, время от времени касаясь друг друга плечом.

Я направилась к своей машине, а Торопов крикнул вслед:

– Езжайте за мной!

И помчался.

Не будешь же каждому объяснять, что я за рулём недавно, и правила движения стараюсь не нарушать. Хорошо, что в центре города у нас полно светофоров, так что из поля зрения тороповский джип я не потеряла. Остановился он у старой пятиэтажки, в торце которой примостилась кафешка с названием «Кофейня». Мы заняли столик на улице, благо теплые сентябрь позволял это: посидеть на улице, наслаждаясь бархатным теплом. Лев Владимирович привел с собой официантку, и она загрузила наш столик уймой десерта. Если я вот так стану с каждый родителем пить кофе с пирожными, меня даже усиленный утренний бег не спасёт. Я не стала делать ему замечаний, съем столько, сколько захочу, а он пусть сам с остальным разбирается.

– Честно говоря, я не знаю таких людей, которые отказываются брать деньги за свою работу, – пригубив кофе, проговорил он.

– Это вы о взятках? – решила уточнить я.

– Что значит, взятка? Если бы мы хотели…

– Ах, уже вы!

– Если бы мы, я имею в виду заинтересованные лица, требовали от вас чего-то, что не входит в ваши обязанности, тогда другое дело. Но ведь вы тем и занимаетесь, что экзаменуете своих студентов.

Ему бы с кафедры выступать, или в думе речи произносить о том, что считать, а что не считать взятками. В свете так называемой борьбы с коррупцией.

– Послушайте, Лев Владимирович, давайте не заниматься софистикой. Из-за неё у нас так много дилетантов во всех сферах. Никто не хочет прилагать усилия и думать над смыслом сказанного. В том числе и ваша дочь. Болтают, что на ум придёт. А вы, вместо того, чтобы заставить её работать, развращаете легкостью, с какой Ксения сдаёт… вернее, покупает экзамены.

Мне подумалось, хорошо, что Ксения не учится в медицинском. А то страшно представить, как будет лечить такой с позволения сказать доктор несчастных пациентов. И ведь способная девчонка, ей бы немного приналечь на учёбу, не понадобилось бы и папашино участие!

– Видите ли, Юлиана Дмитриевна, всё объясняется просто: я чувствую себя виноватым в том, что в свое время оставил Ксюшу на воспитаниё матери, хотя и подозревал, чем всё это может кончиться. Валерия – Ксюшина мамочка – всё решает с помощью денег. И я эти деньги всегда давал. Как говорится, по первому требованию.

Он вопросительно взглянул на меня.

Если что мне в моей работе и не нравилось, так это подобные разговоры с родителями. Все они кончались одним и тем же вопросом: «Сколько?»

Мне, как и всем нашим преподавателям, конечно же нужны были деньги, но зарабатывать их таким путем! Всё же хотелось себя уважать… А с другой стороны, неужели моё самоуважение только в этом? Получается, назло кондуктору, возьму билет и не поеду. Что я делаю такого, недостойного? Всего лишь пью кофе с одним из родителей.

– Юлиана Дмитриевна, не согласитесь ли вы позаниматься с Ксенией дополнительно? – предложил Торопов. – С учениками-то вы могли бы заниматься.

– Могла бы. Но у нас мало времени, Ксения не сдала экзамен, а уже начался новый материал.

– Ей много внимания не понадобится. Пару-тройку занятий наверняка будет достаточно, – самоуверенно заявил он.

– А не пойти ли и вам преподавать, Лев Владимирович ,раз вы так хорошо владеете ситуацией.

Он хохотнул. Но посмотрел на меня с надеждой.

Я разозлилась и решила плюнуть… не на свои принципы, а может, и на них… на свою позицию, из-за которой я выглядела каким-то мастодонтом.

– Хорошо, позанимаюсь я с вашей Ксенией. Тем более, что девушка не безнадёжна. Если бы захотела, могла бы и своими силами обойтись!

Но папаша нерадивой студентки вычленил из моей речи согласие и не стал заморачиваться.

– Вот и хорошо.

Он протянул мне конверт.

– Здесь деньги как раз за три занятия.

В конверте оказались доллары. Три сотенных купюры. Ну, и к чему привели все мои рассуждения? Ладно, отдам деньги позднее, самой Ксении…

Но тут же осеклась: придумала лучший вариант! Ксения сразу сообразит: Первицкая берёт! А папочке всё равно ничего не докажешь. Начни совать ему деньги обратно, получится тот же цирк. Неужели какой-нибудь американский профессор – если уж на Америку ссылаться – вот так спокойно возьмёт взятку, эскюз ми, плату за дополнительные занятия, не боясь слуг закона… В конце концов, как в прошлый раз я просто оставлю деньги себе! Недолго мучилась старушка…

А просто стала привыкать к взяткам. Настолько, что мне даже подумалось: вот меня на этом поймают и полечу я с кафедры птичкой легкокрылой. Но страшно не было, а было ощущение какой-то лихости, как будто я собиралась ограбить банк. Кто меня будет ловить, я возьму деньги за три урока…

– Вы с такой легкостью козыряете долларами, – я всё-таки не удержалась, кольнула.

– Что поделаешь, сам виноват, – пожал он плечами.

– Но с семьей похоже вы связи не теряете.

– К сожалению, молодая жена не смогла родить мне ребёнка. Вот и получается, что Ксюха – моё единственное дитя… И знаете, я не укоряю себя за это, ну, за то, что плачу не торгуясь. В конце концов, я сам себе хозяин, и могу сам решать, что стоит денег, а что – не стоит.

– Хотите сказать, ваши деньги, вы их и считать будете.

– Вот именно. И перестаньте угрызаться. Я заплатил вам за работу. Кто виноват в том, что этого не делает наше государство…

– Вроде, обещают на следующий год повысить зарплату.

– Видите, на следующий. А до него ещё дожить надо.

Короче, я решила не прислушиваться больше к укорам совести. Взяла и взяла! Не просто так, плату за предстоящую работу.

А Ксении скажу так: мы с твоим папой договорились, что я проведу с тобой три дополнительных занятия. Пусть думает, что хочет. В конце концов, почему я просто так должна тратить собственное время на нерадивых студентов?! Пусть учатся работать.

Наверное, на моем лице все мои размышления легко читаются. И работа мысли просматривалась. В общем, Торопов терпеливо ждал. Торопов – и терпеливо! Только сейчас я подумала, что фамилия Льву Владимировичу очень подходит.

– Скажите, а кто вы по профессии? – спросила я, нарочито медленно складывая деньги в портмоне. Надоел он мне со своими долларами, но отказываться поздно! Не выдержав серьезности, я улыбнулась.

– Ну, вот! – облегченно выдохнул он, будто от моего согласия или несогласия зависела чуть ли не его жизнь. – А по профессии я – строитель. Моя люди как раз сейчас строят французскую деревню. Слышали, наверное?

Ещё бы не слышать. Эту деревню у нас рекламируют по телевизору во всякую свободную минуту. Видно, строители столько заплатили за рекламу, что телевизионщики обалдели. Говорят, прорабом у этих строителей – или как это называется, топ-менеджер – работает настоящий француз…

– С французами работаете? А что, неплохая фишка. Сами придумали?

– Ну а кто же, конечно, сам. Народ ведётся… Если вам интересно, могу рассказать, как я начинал.

– Интересно.

– Тогда поехали в ресторан.

– Вроде, решили на кофе остановиться.

– В рес-то-ран! Решайтесь наконец. Не стоя же вам слушать мои рассказы.

– А у вас их много, о, Шахерезад?

– Много. На тысячу и одну ночь хватит.

– Я почему интересуюсь, – поспешила уточнить я, потому что наш разговор плавно перетёк в русло некоторой легкомысленности, чего мне не хотелось. По крайней мере, пока. – У меня сын тоже строитель.

Он проявил живой интерес.

– А как его фамилия, можно узнать?

– Первицкий. Саша Первицкий.

– Замечательно! – воскликнул Торопов, как мне показалось, излишне эмоционально. – Возможно, моё утверждение спорно, но круг строителей довольно ограничен, и мы все знаем друг друга. Могу поздравить, Юлиана, у вас хороший сын. Самый молодой из нас, руководителей строительства, и один из самых талантливых. Далеко пойдёт парень…

Не скрою, мне приятно было слушать. Потому и пожаловалась, как хорошо знакомому.

– Вот только высшее образование получать отказывается.

– Ничего, придёт время, захочет учиться. Сейчас ему это не очень нужно, скорее, некогда, а потом… Как говорится, для престижа будет необходимо.

Торопов остановил машину возле ресторана. Что-то повадилась я по ресторанам шастать. Наверное, Ивану бы это не понравилось… Подумала так, и усмехнулась про себя: разве совсем недавно я не продумывала варианты наших с ним отношений, среди которых на первом месте стоял развод? И как следствие уже не слишком интересовалась его мнением по тому или иному вопросу.

Я было открыла рот, что хочу поехать в ресторан, где Фёдор угощал такой вкусной рыбой, но потом подумала, что и там, куда привёз меня Лев Владимирович, вполне может иметься свое фирменное блюдо, так что лишняя информация о злачных местах мне не помешает, раз я собираюсь остаться в одиночестве. И жить на широкую ногу благодаря долларовым взяткам.

Как легко об этом думается! Ненормально. Сколько я знаю женщин, все борются за то, чтобы сохранить семью. За своих мужей они держатся руками и ногами. Идут на всевозможные уловки, вплоть до подлости, считая, что все средства хороши. А я? Почему вдруг я перестала ценить свой брак и вообще беречь семью? Может, я испугалась Илоны?

В ней всегда ощущалась некая стервозность. Даже стервозность – слишком мягко сказано, затаившуюся подлючесть, вот что!.. Уж не о своей ли лучшей подруге я размышляю? Нет, пожалуй, я не испугалась. Я не хочу бороться с НЕЮ. Пусть и за своё. Почему я должна именно бороться… Если у меня нормальная, крепкая семья?! Без борьбы она не будёт существовать? К тому же Илона… Разве она для меня соперница? Если Иван к ней уходит, значит, видит в ней нечто более привлекательное для себя, чем во мне…

– Как вы, Юлиана насчет мяса, запеченного с сыром и орехами? – прервал мои размышления Торопов.

– Вы считаете, что это подходящая закуска к предложенному ранее кофе?

Всё дело было из-за неустроенности моего теперешнего бытия. Почему-то вдруг оно стало раздражающе хрупким и как будто от моих действий независящим. Потому я и вредничала, а Торопов просто попал мне под горячую руку.

Но он, наверное, решил не обращать на меня внимания.

– Обеденный перерыв. В крайнем случае, обед надо разделить пополам с товарищем. Но кофе – это не обед. В кои века представляется возможность не есть его – имеется в виду обед – в одиночестве…

– А кто говорил про молодую жену?

– Я-а?! – возмутился он.

– Именно. Вы жаловались, что она не захотела родить вам ребенка.

– Юленька, когда это было! Два года назад. Мы давно в разводе.

Его тон был едва ли не фривольным, а глаза… какие-то хитрючие. Короче, я не стала делать ему замечание, а просто буркнула:

– Конечно, два года – это срок!

Торопов вел себя не как отец неуспевающей студентки, а просто как мужчина, увлеченный понравившейся ему женщиной.

– Надо же, в прошлый раз вы показались мне такой… стервозой, простите за это слово. И внешне вы были другой. Вас никто не подменил?

В самом деле, с того времени я успела покраситься в цвет так называемый бургундский, и сделать стрижку.

Этот новый цвет моего мужа добил. Он громко ахнул, когда я пришла домой после парикмахерской, и пробурчал:

– Ну ты, мать, даешь!

Опять – мать! Я даже думать стала в рифму. Да что же это такое?!

– Ты забыл моё имя?

– Раньше ты ничего не имела против такого обращения.

– Просто решила не обращать внимания, а теперь думаю, а почему? Почему я должна терпеть то, чего терпеть не хочу? Мне не нравится! И я думаю, у меня красивое имя. Ты что, его стесняешься?!

Вот как я всё перевернула!

При этом я покосилась в зеркало, которое висело возле двери в кухню. Хороша, чего там! И называть себя матерью мужу больше не позволю, вот так!

Глава восемнадцатая

Хочу я, не хочу, а серьезного разговора с Иваном не избежать.

Так размышляла я, загоняя во двор машину. Дома никого не было, и я легла в гостиной на диван, который мы поставили под лестницей на второй этаж.

Ковры и паласы лежали скатанными в небольшой комнатке, которую планировали отвести под так называемый хозблок, где в будущем мы станем хранить швабры, ведра, стиральные порошки и прочее.

В общем, планировали и строили обычное семейное жильё, как будто наша семья была по-прежнему крепкой и с надеждой смотрела в будущее.

Неожиданная слабость охватила меня. Заразилась чем-то в этих блоках общепита?

То ли от своих невеселых мыслей, то ли в обычный день конца июня я каким-то образом простудилась, то ли ко мне подбиралась неизвестная болезнь, но я вдруг почувствовала озноб, достала из шкафа плед, закуталась в него и забылась на скрытом от посторонних глаз диване тяжелым тревожным сном.

– Юлиана! Юлиана!

Кто-то звал меня, но я никак не могла проснуться. Веки были тяжелыми, едва приоткрылись, а голоса через ушные раковины будто шурша прокрадывались в голову.

– Ты уверен, что она дома? – спросил женский голос.

– Её машина стоит во дворе.

– Ну и что же, уехала с кем-нибудь.

Дивана под лестницей из входной двери не было видно. Я не имела привычки спать днем, потому Иван и не стал искать меня здесь.

– Зачем ты поехала со мной? – сердился его голос, продолжая начатый разговор.

– А почему я не могу приехать к своей лучшей подруге? И спросить её, интересно, на какие шиши вы купили такой домино!

Это говорила Илона. В последнее время мы с нею не виделись. Она мне не звонила – или звонила? Я ей – не звонила. Как-то не хотелось.

Они мне не снятся? Если это не сон, почему мое тело меня не слушается? Я не могла двигать ни руками, ни ногами, не соображая, что не только испытываю слабость, но и слишком туго завернулась в плед.

– А что у вас на втором этаже? – спрашивал голос Алёны.

Сейчас они станут подниматься по лестнице и увидят меня…

– Второй этаж ещё не построен, там нет ничего интересного, – сухо проинформировал Иван.

Почему я не могу встать с дивана и показаться им? У меня даже голос сел, и я что-то шепчу, другим не слышное. Может, это пресловутый свиной грипп? Говорили, у нас в городе от него кто-то умер…

– Ты на что-то злишься, Ванечка? – опять голос, похожий на Илонин. – Ну прости меня, пожалуйста! Ты сам виноват: пообещал Юлиане всё рассказать, а сам… Неужели из-за этого дома? Думаешь, она не захочет его делить…

– Делить?! – Иван чуть ли не взревел. – С чего ты взяла, что я собираюсь что-то делить!

– Успокойся, Ванюш, успокойся, ничего я такого не думала.

– Скажи, Илона, чего ты ко мне пристала? Чего я могу дать тебе такого, что у тебя нет? Фёдор человек богатый, обеспечивает тебя так, как я не смогу… Отпусти меня, я ничего не хочу в своей жизни менять!

– Ванечка, мы же с тобой обо всём договорились. Вашей семьи как таковой больше не существует, твоя жена нашла себе другого, а мой старичок просто больше ни на что не годен.

Я нашла себе другого? Какого – другого? Кто это придумал?

– Поздно, Ванюша, коней на переправе не меняют… Я понимаю, тебя страшит неизвестность, но ты не переживай, у нас всё будет хорошо…

Я услышала звук поцелуя, или мне показалось? А вот голос Фёдора мне точно не показался.

– Браво, браво! Всё исполнено в лучшем виде. Бедная Юлька, а я думал, у неё крыша поехала на почве излишней моложавости. Может, думал, колют ей что-то из новых препаратов…

Так, меня уже жалеют. Сейчас встану… Я с трудом села на диване, и комната плавно качнулась в сторону. Борясь с головокружением я кое-что пропустила. Говорила Илона.

– Фёдор, это не смешно. Ты что, будешь тыкать в меня отверткой? Ножом как-то эффективнее. Ножи есть на кухне. Пойди – возьми!

Что она говорит?! Я бы ни за что не стала так шутить с Фёдором. При всём его внешнем спокойствии он может быть опасным. Однажды я видела его в таком состоянии, когда мы вчетвером ездили на отдых в Карелию… Он был похож на проснувшегося среди зимы медведя. Трое парней – трое! – пытались напасть на него возле магазина, куда нас послали за спиртным. Он тогда взревел, кинулся на мужчин, и они разбежались, даже не вступив в драку…

Кажется, пусть с опозданием, но Илона это поняла и попыталась отступить.

– А чего вообще ты такую мину состроил? Я что, не могу прийти в гости к подруге?

– Можешь, только вот где сама подруга?

Даже сквозь пожар, бушующий в моей голове стало понятно, что между действующими лицами возникло некоторое замешательство.

Но поскольку главным действующим лицом Илона назначила себя, она и продолжала монолог.

– Ты что ли следил за мной?

– Нет, я приехал в гости к твоей подруге, – передразнил жену Фёдор.

Раздался язвительный смешок Илоны.

– Следил, конечно, следил! Ну, и чему ты удивляешься? Тому, что я нашла здорового любовника, настоящего мужчину, а не того, кто мужчина только по паспорту!.. Если ты импотент, нечего жениться на молодой. Взял бы в жены такую же старушку…

Раздался шум, треск, рёв, долгий, протяжный крик, который послышался вроде не снаружи, а как бы внутри меня.

Некоторое время спустя услышала заполошный голос Ивана:

– Скорая, алло, скорая, срочно, приезжайте!..

И уже тише:

– Дурак, что ты наделал!..

А затем изумленно:

– Юлиана! Откуда ты взялась?

И тут же пол стал стремительно ко мне приближаться.

Пришла я в себя от равномерного покачивания. Пробки из ушей будто вывалились, и стали отчетливо слышаться звуки извне. Как и ощущения. Игла шприца, которую вытащили из моей вены. И голос мой прозвучал почти нормально.

– Где я?

– В машине скорой помощи, – ответил сидящий рядом Иван и склонился надо мной. – Слава богу, ты пришла в себя!

– Что со мной?

– У тебя какая-то нереально высокая температура, – растерянно сообщил он.

– Мужчина, оставьте в покое больную! – раздался где-то у изголовья сердитый женский голос. – Ей нельзя разговаривать.

А потом я, кажется, опять потеряла сознание.

Пришла в себя – судя по солнцу – утром следующего дня или ещё какого, и тут же увидела возле своей кровати женщину в форме, похожей на военную, зеленую. Правда, потом разглядела, что это медицинский костюм. И женщина, судя по решительности, доктор.

– Просто удивительно, милочка, где вы ухитрились подцепить этот вирус! – улыбаясь сказала мне она. – Мы еле сбили температуру. Ваш муж утверждает, что вы никогда не болели…

– Никогда, – подтвердила я, с трудом ворочая пересохшим языком. – Все наши знакомые удивлялись.

– Вот и сглазили! – как-то не по-медицински сказала врач и обратилась к стоящей рядом медсестре. – Какая утром была температура у больной?

– Тридцать семь и восемь, – прошелестела худенькая, дунь – улетит, медсестра.

– Ну, можете пускать посетителей. Кто там к больной рвется? Родственница?

– Говорит, жена сына.

– Надо же! – обидно фыркнула врач. – О свекрови беспокоится. Прямо-таки факт нетипичный…

– Доктор, – решила я вернуть внимание врача к моей скромной персоне. – Хотите сказать, у меня грипп?

– Свиной, – покивала она. – Очень редкий штамм. Мы подоспели вовремя… Надо же, среди лета!.. Девушке скажите, пусть обязательно наденет марлевую повязку.

Притом, что сами медики были без всяких там повязок. Респираторов, то есть.

Выходит, я сама себе поставила правильный диагноз! Может, звучит это нереально, но я прежде и в самом деле никогда не болела. Не знаю, почему. Может, иммунитет был какой-то особенный. Крепкий. Или что там говорят об иммунитете? А только уколы если и получала, то разве что, когда рожала Сашу. Витамины. Врачам казалось, что я слишком худа. До истощения! Ну, если не считать небольшой насморк, конечно, в эпидемию гриппа…

В палату осторожно заглянула Катюша, жена моего старшего сына.

– Можно?

– Заходи, дорогая.

С женой старшенького я всегда общалась с удовольствием. Такая славная девчушка. Моему сыну Саше повезло. Почему-то подумалось, что Алексей такую не найдёт. Он совсем по-другому смотрит на девушек. Без особого внутреннего зрения. Увы. Глаза, ноги и попка есть у многих.

Конечно, про марлевую повязку все забыли. Я рукой отмахнулась от попытки Катюши подойти и поцеловать меня.

– Доченька, не подходи близко. Говорят, у меня какой-то зверский грипп. Не будем рисковать… Лучше скажи, у нас дома ничего не случилось?

В глазах девчонки метнулась тревога.

– Не бойся, у меня температура спала – тридцать семь с копейками, так что любая новость… Единственная просьба. Катенька, дай мне воды!

– Сейчас, мама, я как чувствовала, воду принесла, – кристальная, родниковая.

Мне нравилось, что девочка называет меня мамой. Притом, что Ивана – вот интересно! – Иваном Григорьевичем.

– Катя, наверное, ты думаешь, что я – тяжело больна и меня нельзя волновать, правда? А вообще всё не так! Я что-то слышала, но у меня, говорят, температура была под сорок, и теперь, придя в себя, я не могу понять, что было на самом деле, а что мне привиделось в бреду. И бред был какой-то дурацкий: как будто мою приятельницу Илону Константиновну муж убивает отверткой. Как в дурном кино… Причем, я ничего такого не видела, а только слышала. Мне так и кажется, сейчас объявится любимый муж Иван Григорьевич и скажет: умнее ничего не могла придумать?!

– Скоро Саша придёт, – почему-то не ответила на мой вопрос Катюша. – Он так переживал. Говорят, от этого штамма в крае было два смертельных случая… Ой, простите, ну что у меня за язык такой! Не хотела же волновать… Ах, да, я же вам куриный бульон сварила. У меня никто из знакомых в больнице не лежал, но я читала, что больным очень полезен такой бульон.

Она склонилась к большой хозяйственной сумке, которую принесла с собой и достала из нее огромный термос.

– Я и ночную рубашку вам принесла. Подумала, а вдруг Иван Григорьевич не догадается!

Она была права, Иван Григорьевич не догадался. Мне выдали больничную. Вообще непонятно, почему, придя в себя, я не увидела его у своей кровати?

Невестка не молчала. Она рассказывала, как у них строится дом, что гостиная скорее похожа на большой танцевальный зал и сейчас мастера устилают пол цветным паркетом. Скорее всего, девчонка всё-таки боялась, что я стану настаивать на своём и спрашивать о том, о чём ей вовсе не хотелось говорить. Вот и трещала без умолку, хотя это ей было вовсе не свойственно…

Зато сразу после Катюши ко мне пришли оба сына. У Алёшки радостно светилась мордаха, а Саша наоборот был серьёзен.

– Мама, сестра сказала, у тебя спала температура! Мы с Санькой перепугались, да, Санёк? Но ты оказалась молодчиной, я знал, что у тебя организм крепкий. Что нам какие-то свиньи, их грипп – это не наш грипп…

Саша молчал, лишь кивал в знак согласия со словами брата, но не сводил с меня глаз. Как будто боялся, что у меня вдруг, прямо у них на глазах, опять полезет вверх температура.

– Папа… с ним всё в порядке? – осторожно спросила я.

– Так он с этой… – весело начал Алексей, но тут же прикусил язык от сильного толчка брата.

Ну и кто из моих детей чуткий? Саша, а не Алексей всегда старался уберечь меня от стресса и вообще от неприятностей.

– Чёго ты толкаешься, – пробурчал Лёшка, – всё равно мама узнает.

– Так Алёна Константиновна жива? – спросила я, почему-то решив, что ее убили.

– Жива, – кивнул Саша, – а вот дядю Фёдора арестовали.

Значит, мне вся эта фигня про него не привиделась. Вслух сыновьям сказала.

– Я уж думала из-за температуры разговоры про отвертку мне померещились.

– Была отвертка, – хихикнул Алексей. – Так и тётя Илона тоже не права. Кто же оскорбляет человека, когда у него в руках холодное оружие!

Ему казалось, что происшедшее всего лишь прикол.

– Мне всегда казалось, что дядя Фёдор такой спокойный, – наконец проговорил и Саша. – В последнее время он выглядел странно. Вроде говорит несерьезно, улыбается, а глаза полные ненависти…

Интересно, а почему же я этого не заметила? Почему-почему, по кочану! Я вообще многого не замечала. Получается, внимательность к друзьям и близким была мне не слишком свойственна. Мы встречались с Фёдором, и я думала, что он излишне спокоен, вон даже шутит, а всё было гораздо сложнее.

– А как вы узнали, что говорил дядя Фёдор?

– Папа сказал мне, а я – Саньке. Он говорил вообще, без подробностей, мы уже сами догадались… Папа сказал, чтобы ты не обижалась, но тётя Илона в больнице, а её дочь пока приедет… Короче, некому за ней ухаживать… Ты же не обидишься на папу?

В голосе сына прозвучала тревога. Он тоже привык, что семья у нас крепкая и никаких сюрпризов никто не ожидал. Ведь развал семьи может негативно отозваться и на судьбе самого Алексея. Саша высказался скупо:

– Будем надеяться, всё будет хорошо.

Я поняла, что пока братья вдвоем, ничего путного мне не услышать, и послала Алёшку на первый этаж больницы, где была аптека, чтобы купил мне аскорбинки. Хотя она была нужна мне, как рыбе зонтик.

– Быстро, говори, что за отвертка, и как на самом деле всё было. Моя запредельная на тот момент температура всё в голове перепутала. Говори, я нормально себя чувствую.

Саша не стал уклоняться и вкратце рассказал. Отвертка лежала на подоконнике. Накануне к нам приходил электрик, вешал в холле новую люстру. Вот он её и забыл. Длинную, тонкую, наверное, очень удобную для электрических работ.

– Тётя Илона сказала дяде Фёдору, что он… ну, что он как мужчина неспособен, он её и ударил. В живот. Сутки она была в реанимации, сегодня перевели в палату… У неё и в самом деле здесь нет родных. Выходит, и друзей тоже…

Положим, друзей, не друзей, но приятельницы у неё точно имеются. Неужели никто, включая самого Ивана, не видит, что его присутствие у кровати… кого, его любовницы, почему бы не озвучить то, что всем известно? – ничто иное, как манипуляция Илоны моим мужем… Почему-то мне захотелось пойти к ней в больницы и надавать как следует по её наглой физиономии – какое она имеет право?! Собственное бессилие злило меня так, что я прямо ощущала, как подскакивает температура. Но с другой стороны во мне вдруг проклюнулась собственница?

– … К моей жене – тьфу-тьфу! – полгорода бы собралось… Я тебе об этом рассказываю, потому что Лёха прав, лучше ты обо всём от нас узнаешь…

– Неужели и правда тебе это папа рассказал?

– Как мужчина мужчине. Мужчинам тоже хочется делиться впечатлениями. А с кем, если не с сыном? Ты и в самом деле на него не обижайся. Знаешь же, папа добрый. А женщине он не смог отказать. К сожалению…

Саша вздохнул.

Оригинально! И ведь не возразишь. Папа добрый. И когда ему предложили на выбор, к кому применить эту свою доброту, он не усомнился, что к Илоне. Всё вокруг меня шло наперекосяк. Устоявшаяся жизнь… О ней можно было лишь вспоминать. Неужели я открыла этот ящик Пандоры?

Мой дорогой сын. Мужчина. Ничего не видел в том, что его отец поехал дежурить у постели чужой тёти. Я никак не могла этого осознать. Хотелось что-то делать: кричать, требовать справедливости, куда-то бежать. Но я лишь могла сморгнуть слезу, которая набежала вдруг на глаза.

Глава девятнадцатая

Ужин мне принесли в палату. Я лежала здесь одна, и в суматохе забыла спросить, кто из моих родных за это платит? Раньше я бы ни в чём не усомнилась, но теперь… Ладно, потом узнаю…

Во всяком случае, я могла лежать в одиночестве, которое мне нисколько не мешало, и размышлять. Информация, сообщенная сыновьями, никак не хотела укладываться в голове. Фёдор, и вдруг какая-то отвёртка. Я относила её на счет бреда. Мне это привиделось… Видать, Илона уже достала своего мужа до печёнок. А он – её, в буквальном смысле слова…

Невероятно, Вёртышев – кандидат наук, интеллигентный человек. Или правду говорят генетики – в каждом из нас дремлет первобытный человек?!

В остальном – тоже не всё нормально: Иван вчера ко мне так и не пришёл. Что это он, совсем спятил, что ли? Во всем случившемся была какая-то ирреальность, так не должно было происходить!

Нет, когда я сама думала о разводе, это одно, а когда он вот так, без предупреждения вёл себя очень странно… Ничего не боялся, или всё уже для себя решил…

Определись уже, Юлиана, чего ты в конце концов хочешь?

А хочу я, чтобы всё было по-человечески. Иными словами, мой муж может любить другую женщину. Иначе говоря, Илону. Хотя он совсем недавно говорил, будто она к нему липнет, а сам Иван будто бы ничего такого не хочет. Опять в моей голове начался большой барабум. Что же они со мной делают? Я не хочу ничего этого знать, не хочу!

За дверью моей палаты послышалась какая-то возня, и вошёл, – лучше поздно, чем никогда, – любимый супруг. Часы посещения давно закончились, вот медсёстры его и не пускали. Что он им говорил: пропустите меня, я только что со смены?

Иван коснулся губами моей щеки, присел возле кровати, и некоторое время мы молчали. Потом муж внимательно взглянул на меня и понимающе усмехнулся.

– Как и положено хорошей жене, ты знаешь всё, но разборки устраивать не хочешь, ждешь, когда я сам признаюсь?

– Фёдора жалко, – сказала я как будто невпопад.

Понятно, тянула время. Не хотела первой начинать. Да и никак не собирались в кучу мои разрозненные знания и впечатления.

– Сам виноват: мало того, что Отелло разыгрывал, да ещё с отверткой на жену кинулся.

Всё страннее и страннее… Причём здесь Отелло? Ревнивый мавр подозревал жену напрасно, а Федор, можно сказать, её застукал на горячем. Никакой двусмысленности, всё как на ладони.

– Кто-то заплатил за отдельную палату? – опять о другом спросила я.

– Кто-то! – передразнил Иван с некоторым раздражением. – Не догадываешься?

– Опять какую-то подработку сделал?

– Просто взял в кассе взаимопомощи. Я в неё каждый год по мелочам вкладывал, а сам никогда не пользовался. Вот, видишь, пригодилось…

– Ты моей маме позвонил?

– Прости, – повинился он, – только сегодня вечером, когда к тебе ехал. Она конечно раскудахталась: как, откуда, среди лета!

Иван осёкся, не собираюсь ли я напоминать, чтобы он проявлял соответствующий пиетет, тёща всё-таки!

Ничего оскорбительного он не сказал. Наши с мамой отношения с самого начала складывались странным образом: она всю жизнь будто выполняла свои обязанности по отношению ко мне. Сначала я с удовольствием рассказывала ей всё, что происходило со мной в школе, а она слушала меня как бы вполуха. Только однажды, когда я попал в переплёт всё с тем же медиком, она будто открылась и прижимала меня к груди, успокаивала. Потом выдала замуж – ничего не скажу, сделала всё, что надо, и успокоилась.

Своих внуков воспитывать отказалась сразу, когда с рождением Лёшки я уставала, не высыпалась, и обратилась к ней за помощью:

– Ты их нарожала, ты и воспитывай.

Она любила отца, а он любил свою работу и этак ненавязчиво отстранялся от семьи, чего мама не давала ему делать. Так они и были по-своему завязаны друг на друге, но внешне демонстрировали как могли свои родительские чувства. Без искры.

Подумала так и вспомнила анекдот.

– Муж сказал, что между нами пропала искра. Купила электрошокер. Придёт в себя, спрошу ещё раз.

Иван криво усмехнулся.

– Это намёк?

– Нет, кто-то газету в тумбочке забыл… Наверное, я завтра выпишусь. Лекарства можно принимать и дома.

– Может, не будешь торопиться?

Наш разговор – общение двух супругов – напоминал что угодно, только не выяснение отношений, а между тем мы подошли к барьеру, за которым нас ждал полный разрыв. Выходит, нам и сказать друг другу нечего? Я лишь не понимала, что случилось с Иваном. Он сознательно нарывался? Или делал всё мне назло. Но он ведь не знал моих мыслей. Тогда чего вдруг пошёл вразнос? Ждал, что я сама всё разрулю, его прощу, и опять будет всё как прежде?

– Я всё-таки сложу продукты в тумбочку?

Иван покачал пакетом, полным фруктов, и ещё каких-то цветных пакетиков, то ли сладостей, то ли чипсов с сухариками.

– Тебе ведь можно всё?

– Наверное, – пожала я плечами.

Говорить было не о чем. Дожили! Настаивать на подробностях Илониного самочувствия не хотелось. Да мне и было всё равно. Расспрашивать Ивана разве что из вежливости? Кроме Илоны у нас не осталось ничего общего? Каламбур!.. Итак, муж выбрал меня главной по решению спорных вопросов. Оставлять всё так, как есть, мне не хотелось. Наверное, большинство женщин таковы: лезут выяснять отношения, даже, как я сейчас, лежа на больничной койке. Им надо непременно расставить точки над «и». Хотя главное уже всё равно случилось.

– Дом я с тобой делить не стану, – вдруг вырвалось у меня, – вообще, он даже в эксплуатацию не сдан! Бери квартиру и уходи…

И увидела его расширяющиеся от ужаса глаза. Интересно, он не предвидел такой развязки или рассчитывал, как раз на дом? Или думал, что всё ему сойдёт с рук? Это я мысленно проговаривала, злясь на его молчание: ну почему мне всё надо делать самой?! Я не хотела! А молчать было уже невыносимо.

– Говорят, это время ты был у Илоны?

– Был, – согласился он; видимо, готовился к разговору всю дорогу до больницы, а как дошло до дела, слова будто замёрзли у него во рту. – У неё ведь нет здесь родственников…

– А ты ей – самый близкий человек, – подсказала я.

Непонятно, почему я тоже тянула кота за хвост, заставляя Ивана вымучивать ответы на мои дурацкие вопросы. К прошлому возврата больше нет, как поется в известном романсе.

И решилась.

– Ладно, я всё знаю, понимаю, и освобождаю тебя от необходимости каяться. Ты ведь сделал выбор, не так ли?

– Так, – он опустил голову, стараясь на меня не смотреть. – Ты, как бы это помягче сказать, сильнее и… крепко стоишь на ногах. Если ты и в самом деле хочешь оставить себе дом, я с твоего позволения, возьму квартиру. Думаю, нам понадобятся деньги. Я хочу увезти отсюда Илону. Она пропадёт без меня…

Вот ещё одно отличие от меня прежней, вяло подумала я, он больше не считает меня слабой и думает, что помощь нужна Илоне, которая как раз всегда была сильной. И прикидывается слабой из-за отвертки в животе! Сейчас она тоже лежит в больнице со своей колотой раной. С дырочкой в правом боку… Интересно, могут звезды загораться в мозгу? Казалось, что со мной именно это и происходит. Я как-то туго стала соображать, мне мешал этот постоянный звездный треск… И мелодия детской песенки про резинового ёжика. И сквозь все эти звуки, как в перегруженном эфире: а Фёдор, между прочим, в тюрьме!..

Додумывала я это уже в одиночестве, сама отправив Ивана с глаз долой. Говорить нам было не о чем и он напрасно маялся у моей кровати.

– Иди уже, глаза бы мои на тебя не глядели!

– Прости, – сказал он, наклонился и поцеловал мне руку.

Иван ушёл, ещё раз оглянувшись у двери. Ждал, что я его остановлю? Вряд ли. Подозревал, что жизнь с Илоной вовсе не будет походить на нашу с ним жизнь, по которой мы оба, хоть и каждый по-своему, скучали. И заменить её можно было только суррогатом.

Я позвонила Кате, чтобы она принесла мне какую-нибудь цивильную одежду. Завтра выходной день, и вполне может не работать камера хранения, или как там она у них называется.

Невестка не стала спрашивать, выписывают меня или нет, а просто приехала через час и мою одежду привезла. А я не глядя сунула пакет в тумбочку.

Ей я тоже не разрешила у себя задерживаться. Что за радость в пятницу торчать в больнице у кровати свекрови, которая отнюдь не умирающая, вместо того, чтобы поджидать с работы уставшего мужа.

Я осталась одна, впрочем, об этом не жалея. Мне нужно было подумать. Вошедшая медсестра сделала укол – скорее всего, витамины – и неслышно удалилась.

Случившееся со мной я спровоцировала сама. Что-то похожее было у Рэя Бредбери по поводу «эффекта бабочки». Не нужно нарушать хрупкое равновесие, трогать то, что в любую минуту может обвалиться, накрыв своей лавиной энтузиаста. А я не просто тронула, стала на этом равновесии плясать и его всячески раскачивать. И получила то, что получила…

Думала, после таких мыслей не засну, но провалилась в сон, не успев свои философические выкладки додумать.

Как ни странно, проснулась я в хорошем настроении с нормальной температурой и решила сама себя выписать. Сходила на завтрак, поела манной каши и вернулась в палату. Лечащего врача сегодня не было, только дежурный,и я решила попросту сбежать. Ближе к обеду.

Глянула на себя в зеркальце: могла бы и причесаться, привести себя в порядок, а то выгляжу, как чёрти кто!

Полезла в тумбочку за косметичкой, которую принесла мне Катюша. И стала медленно наводить порядок в своей внешности. Хорошо, лежала в палате одна, и мне некуда было торопиться. Навела такой марафет, как будто на бал собралась! Ресницы хлопали, как крылья бабочки. Хотя в ближайшее время меня не ждали особые развлечения. Впрочем, как и посещения…

Если разобраться, на «воле» у меня куча дел. Надо посмотреть, что там за облицовочную плитку привез Саша. Мы с ним накануне как раз спорили, в каком цвете делать ванную первого этажа. Он привез всякие дизайнерские разработки, но мне ничего не нравилось.

На самом деле, мне нужно было срочно себя чем-нибудь занять, пока моя голова не лопнула от переполнявших её мыслей, главная из которых была: меня бросил муж! Мне мазохистски нравилось это повторять. Интересно, он бросил бы, если бы я сама с этим не согласилась? Закатила бы истерику, валялась в ногах, кричала бы: «Не бросай меня!» Вспомнился старый анекдот: вас, Ивановых, не поймешь! Она говорит, хорошо, ты – плохо…

Нет, домой, срочно домой! Дома не будет таким мучительным одиночество. Как будто все близкие вдруг от меня отвернулись. Точнее, все вдруг меня покинули…

Я уже было спустила ноги с кровати, как дверь в палату отворилась и вошел ещё один мужчина. Я не поверила своим глазам: Зеленский! В отличие от Ивана вошел тихо, безо всякого шума, буквально проскользнул.

– Как вы узнали, что я здесь?

Моему изумлению не было границ.

– Наш город не такой уж большой, – сказал он сакраментальную фразу. – Не забывайте, что я всё-таки адвокат, и у значит, у меня знакомых – вдвое больше, чем у других людей.

– Я смотрю, вас уже посещали, – он кивнул на ворох лежащих на тумбочке неразобранных пакетов.

– Непонятно, чего вы меня решили посетить! – свое плохое настроение я невольно изливала на Зеленского, будто сварливая жена. – Мы с вами не друзья и даже не приятели! Свое спасибо мне вы уже сказали.

– Подождите, Юлиана, что вы злитесь? Вас оскорбляет моё ухаживание? Но я, честно говоря, никак не могу прийти в себя. Представьте, всю жизнь я защищаю других, и вдруг защитили меня! Да не кто-нибудь, а хрупкая женщина! Я сразу представил себе, что вы – моя женщина, моя половинка, и был страшно удивлён, что вы замужем, и никак не можете быть моей… Теперь вам понятна моя неадекватность тогда, в кафе?.. Мне нет оправданий… Кстати, вчера я видел вашего мужа, он как раз отъезжал от больницы. Лицо у него было нерадостное. Он так переживает из-за вашей болезни? Я правда не решился зайти, поздновато было. Как говорится, что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку. Юпитеру – в смысле, мужу.

– Я поняла… Он переживает из-за любовницы, которую проткнули отверткой! – выпалила я и покраснела, потому что вышло грубо и зло.

– Серьёзно, что ли?

– Серьёзнее не бывает! – меня несло. – Он забирает нашу двухкомнатную квартиру и на эти деньги собирается увезти её из города для новой жизни. Чтобы она пришла в себя и скорее забыла своё ужасное прошлое.

– В самом деле? – продолжал удивляться он. – Но по закону не так-то просто «забрать» квартиру. Тем более, когда он сам виноват. Скажите только слово, и мы разденем его догола!

– Нет, что вы, пусть берёт, – опомнилась я. – Мы недавно дом купили. Правда, недостроенный, но со временем он будет стоить намного дороже квартиры. Тем более «хрущевки».

– Конечно, вам виднее, – согласился он. – Главное, что вы теперь свободны.

– Для чего, интересуюсь спросить?

– Для меня, конечно. Теперь мы сможем пожениться.

– Мы?! – у меня от возмущения не хватало слов. – Когда, интересно, возникло это – мы?

– Я вам совсем не нравлюсь? – он театрально понурился. – Вот ещё одно ваше отличие от других женщин. Я им нравлюсь, и они поощряют мои ухаживания. Ждут от меня предложения, требуют, с угрозой и скандалами, а моя единственная – отказывается!

В глазах его приплясывал чертёнок. Как-то неприлично так радоваться. В конце концов, меня только что бросили!

– Мне ещё ловеласа не хватало.

– Почему непременно ловелас? Просто свободный мужчина. Но когда я на вас женюсь, я надену пояс верности…

Не выдержав, я хихикнула.

– Пояс надевали на женщин!.. Отвернитесь, мне нужно переодеться.

– Вы хотите…

– Вот именно, уйти отсюда. Сколько можно лежать…

– А вы давно здесь?

– Очень давно! Третий день. Вы отвезете меня домой?

– Могли бы и не спрашивать.

В самом деле, чего это я набрасываюсь на Владимира? Оттого, что мне плохо? Оттого, что сама не знаю, чего хочу?

Опять меня тянет анализировать и начинать непременно с «если бы…»

Если бы я не захотела так кардинально меняться и не вызвала зависть Илоны, она бы не стала отбирать у меня Ивана… Впрочем, не факт! Может, как раз в то время она оглядывалась вокруг, в поисках свободного – или легкоуводимого – мужчины. Её отношения с Федором и тогда оставляли желать лучшего, значит, она всё равно обратила бы внимание на моего мужа и попыталась его увести. К чему это сослагательное наклонение? Назад дороги нет! Звучит пафосно…

А я теперь не водила бы машину. И мы бы не купили дом. Та, робкая, не склонная к авантюрам Юлиана не стала бы выскакивать из машины и спасать какого-то постороннего мужчину, а сделала вид, что его избиения не видит. Если кто и выиграл от моего перевоплощения, так это один Зеленский. Ну разве ещё Илона, получившая моего мужа.

– Юлиана, – заговорил тот, о ком я как раз подумала, – вы что же, так и не простите меня?

Он вел машину легко и небрежно, и как-то ухитрялся одновременно смотреть на дорогу и на меня.

– А ты поможешь мне, спасти одного человека? – ответила я вопросом на вопрос, тем более, что его вопрос был чисто риторическим. Причем, сразу перешла на ты, чему он ничуть не удивился.

– Твоего мужчину? – всё же поинтересовался он.

– Нет, он – муж любовницы моего мужа.

Владимир коротко хохотнул.

– Юлиана, чем больше я тебя узнаю, тем больше ты меня удивляешь…

– Такая вот я удивительная женщина.

– Именно…А что не так с этим мужем любовницы?

– В тюрьме сидит!

– А… это тот, с отвёрткой?

– Именно! – передразнила я его. – Фёдор не виноват. У каждого человека – и у мужчины тоже! – есть свой предел терпения. А когда жена унижает мужа перед любовником, это вообще наглость! После того, как выдавила его до капли.

– Мне понравилось это: у каждого человека, и у мужчины. Понятно, почему ты так относишься ко мне.

– И почему же?

– Потому, что ты мужефоб!

– Мужененавистник, так лучше звучит. Но это неправда.

– Так ты серьезно, насчет защиты? Вообще-то я больше по гражданским делам… Он тебе очень дорог?

– Он просто жертва вздорной бабы. Мне его жалко. Нормальный мужик. Сейчас их так мало, и что же, последних под нож отдавать?

– Под нож, скажешь тоже… Мужчин нельзя жалеть, как говорит мой сын… Он сейчас в Испании, работает в одной фармацевтической фирме…

– Всех можно и нужно жалеть, – не согласилась я, – но, наверное, некоторых лучше исподволь…

Глава двадцатая

Я стояла под душем, едва не визжа от удовольствия. С этим дурацким гриппом!.. После высокой температуры… И этот въедливый больничный запах…

Дома никого не было. Зеленский хотел просочиться следом, как бы помочь, но я твердой рукой закрыла перед ним калитку. Наверное, на это простое действие истратила все свои силы, потому что сейчас просто опустилась на дно ванны, боясь, что вылезу и упаду на пол.

Но ведь и раньше случалось так, что я приходила домой, куда остальные члены семьи ещё не пришли из школы или с работы, но я не чувствовала, будто квартира опустела. Понимала, что рано или поздно она наполнится знакомыми голосами, а сейчас такого чувства не было. Дом именно опустел. И я осталась одна. Причём, как выясняется, вовсе не выздоровевшая.

Притом, что даже не знала, где сейчас Иван. У постели Илоны или в нашей квартире, откуда мы не стали перевозить старую мебель, чтобы туда можно было в будущем пускать квартирантов. Мы вели разговоры об этом совсем недавно, чуть больше месяца назад…

Я села за письменный стол – одну из комнат мы с Иваном выделили под кабинет. Не конкретно чей-нибудь, а кабинет вообще. Там я могла писать свои лекции, а Иван считать свои сметы. Здесь даже мог заниматься Лёшка, если бы захотел. Кабинет был очень даже вместительным.

Ну и мысли меня одолевают! Как сказала бы моя бабушка, за что боролись, на то и напоролись.

Думы думами, а мои руки продолжали бегать по клавишам, открывая интернет и электронную почту, в которой кроме «спама» белело конвертиком только одно письмо… от Люськи. Я его открыла почему-то враз вспотевшими и подрагивающими руками. Старая подруга мне написала. Впервые за столько лет. Ответила на мое письмо, которое на четверть века в пути задержалось.

«Привет, Ивашова! – писала старая подруга. – Ты как почувствовала, объявилась. Спасибо. Я только недавно поняла, что если и была у меня когда-нибудь подруга, так это ты. Хотя ты и свинья. Не могла написать раньше?!.»

Прости, Люська, я и сама совсем недавно поняла, что «легче мы друзей своих теряем, обретаем их куда трудней!»

«… А я умираю…»

Что за ерунда! Терехова говорила, что Люська серьёзно больна, но я как-то не приняла это близко к сердцу. Почему сразу умирать? Люди болеют. А в сорок три года не обязательно смертельно. То есть, сообщение услышала, но к сердцу не приняла, считая, что такого просто не может быть. Насколько я знаю, пока никто из наших одноклассников не умер, и Люськино письмо никак не хотело укладываться в сознание. Нам всем по сорок три, рано, нам ещё рано умирать! Вот, даже на рифму ложится.

«… Конечно, пишу не потому. Ты всегда у нас была девочка приличная. В смысле, обязательная. Юлиана, а сейчас сосредоточься, пожалуйста, и убери с лица эту идиотскую улыбку… Вот откуда она знает про улыбку, откуда?

«… У меня сиротой остается дочь. Кристина. Ей всего тринадцать лет. Не знаю, говорила ли тебе Валентина, но я поближе к себе перетащила маму. Мы продали хороший дом в Краснодаре, Ну, да ты наверное помнишь, самый большой на улице, и купили в Пушкино домик поменьше, но вполне приличный. Так вот, посылаю тебе её адрес и телефон. Позванивай ей, ладно? Если и с мамой что-нибудь случится, не оставляй мою дочь без внимания, очень тебя прошу! Деньги у Кристины будут, я продаю трехкомнатную квартиру в центре Москвы… Отец её легкомысленный балабол, в поле ветер, где-то дым, живёт в Израиле, и надеяться на него я не могу… Понимаю, что наша школьная дружба теперь ничего не значит…»

Значит, ещё как значит, Люська! Я не сразу сообразила, что у меня из глаз льются слезы, и я слизываю их языком. Я же никогда не плачу! Не плакала. А теперь будто кран забыли закрыть.

Письмо было отправлено пять дней назад. Ну да, с этим переездом, а потом с моей болезнью некому было проверять почту. Я, как говорят молодые чиновники, выпала из формата…

Скользнув глазами к концу письма, я прошептала вслух номер телефона и побежала звонить в Москву. Трубку взяла какая-то женщина, голос был незнакомый и официальный, и я поняла, что опоздала.

– Скажите, Людмила Маслова, она… её можно к телефону?

Я никак не могла выговорить это страшное слово – умерла.

– А вы кто ей будете? – строго спросила женщина.

– Её подруга, школьная, мне сказали, что Люда болеет…

– Похоронили вашу Люду. Три дня назад. Мы купили её квартиру, договорились, что в течение двух недель хозяева должны вывезти все вещи.

Слышно было, как она усмехнулась.

– Такая обязательная женщина. Всё сделала быстро. Несмотря ни на что, выехали день в день. Правда, уже её мама с дочкой. У меня есть телефон Людмилиной матери.

– Спасибо, я знаю.

Наскоро попрощавшись, я повесила трубку и набрала телефон Маргариты Викторовны. Конечно же, я знала Люськину маму. И отца, который умер, когда моей подруге было всего десять лет. Как же так получилось, что мы с нею не просто потерялись, а ушли из жизни друг друга? Мы же учились вместе с первого класса. Валентина перебралась в нашу школу позже, в девятом классе.

Я позвонила Маргарите Викторовне.

– Здравствуй, Юля! – ответила она, как будто мы с нею общались на днях, а не четверть века назад.

– Понимаете, я попала в больницу со свиным гриппом и только сегодня…

Кажется, она меня не слушала, потому что сказала:

– Я всегда считала, что это такое несчастье – у Людочки слабое сердце, а вышло кстати. Она не успела почувствовать ни жутких болей, ни бесконечных лекарств. Не дожила до этого ужаса. Просто тихо отошла…

– Я могу вам чем-нибудь помочь? – спросила я в образовавшуюся паузу.

– Нет, спасибо, ничего не нужно. Людочка оставила деньги на всё. Квартиры в Москве такие дорогущие… Я даже не знала, что делать с такой кучей денег. Спасибо, Яша приехал. Он хочет Кристину забрать с собой, в Израиль. Ну, я ему все деньги и отдала. Похоронили Людочку по-человечески. Яша с собой звал, да что я буду делать в том Израиле? Домой вернусь, на Кубань… Знаешь, я здесь так и не прижилась, по нашим местам скучаю… Свою избушку здешнюю продам, она по нашим меркам приличных денег стоит, да ещё Яша пятьдесят тысяч долларов вернул. Что же, говорит, вы себе ничего не оставили? Я не хотела брать, да Яша говорит, мало ли, он далеко будет, может, быстро приехать не получится…

– Маргарита Викторовна, – заторопилась я, – вы все мои телефоны запишите, и адрес. Приедете, я вас встречу. Можете у меня пожить, пока дом себе не подберете.

Это самое большое, что я могла сделать для Люськи. Хоть мы с подругой и не виделись много лет, а пока она была жива, кусок моей прошлой жизни существовал вместе с нею, такой далекой. Теперь этот кусок отвалился, и в глубине моей души осталась незаживающая саднящая рана.

Почувствовав ужасную слабость, я как была одетая, рухнула в кровать. Потолок медленно закачался. Сейчас полегчает, встану и сделаю себе чаю с мёдом…

Во дворе стукнула калитка, сработала машинная сигнализация и по коридору протопали две пары ног. Вначале к кухне, а теперь шли к спальне.

Я испугалась. Тут же мысленно навертела кучу вероятностей. Иван идёт сюда вместе с Илоной, она передумала брать двухкомнатную квартиру, и решили оттяпать половину дома, начнет сейчас качать права.

Невозможно было привыкнуть к моей такой реакции на все предполагаемые действия пока ещё мужа… Я даже не подумала, что Алёна скорее всего в больнице. Я даже не поинтересовалась, насколько серьезна её рана…

Да и с Иваном… Мы пока не подали на развод, а меня уже крутило так, что ум за разум заходил. Вот как происходит расставание супружеских пар! Даже если между супругами нет любви, в действие вступают какие-то вовсе низменные чувства: жадность, ревность, ярость, неизвестно на чём выросшая… Так не доставайся же ты никому! Или точнее: так не доставайся же тебе ничего! Или просто срабатывает привычка – столько лет бок о бок…

А приехали всего лишь Саша с Катей.

– Мама, мы заезжали к тебе в больницу. Между прочим, доктор возмущён. Говорит, он считал, что преподаватели – люди дисциплинированные, а на деле… Мол, теперь ему понятно, почему студенты у нас такие безалаберные…

Саша наклонился ко мне.

– Видно же, что ты больна, вон какая бледная.

Катя согласно покивала.

Я приобняла сына, поцеловала Катюшу.

– Сынок, не ругайся. Просто я почти выздоровела, а доктор не хотел в этом признаваться. Принято гриппозным больным лежать семь дней, вот и лежи, не кашляй!

– Разве ты кашляла?

Катюша хихикнула, а я ей подмигнула.

– Я сказала в переносном смысле.

– А-а-а.

– Отец вещи забрал?

Саша тормознул и с испугом посмотрел на меня.

– В каком смысле? Ты его выгнала, что ли?

Оказывается, мои сыновья не в курсе последних событий, и то, что их отец ходит в больницу вовсе не к матери, считают всего лишь стечением обстоятельств. В самом деле, наши семьи дружат столько лет, а дядя Фёдор в тюрьме…

Не хотелось мне говорить на эту тему, но и в себе носить было тяжело.

– Подозреваю, он сам ушёл. То есть, я ещё не проверяла, здесь его вещи или нет…

– Мама, ты хочешь сказать, что он уходит… к тёте Илоне?

– Судя по всему.

Мне не хотелось до срока говорить об этом сыновьям, но так получилось.

– Кстати, вы не слышали, как её здоровье?

Саша с Катей переглянулись.

– Говорят, печень задета – сказала Катя. – Иван Григорьевич предлагал и нам её навестить, но мы всё не можем собраться.

Зазеркалье какое-то!

– Ничего, тётя Илона переживёт, – не без ехидства заметила я; такое впечатление, что Илонина жёлчность постепенно переливается через космос прямо в меня.

Мне вспомнилась встреча с моей соперницей – теперь я уже могу её так называть – как раз накануне этих невероятных событий.

С некоторых пор я полюбила совершать этакие мини-шопинги. Ездить в гипермаркеты, каковых у нас развелось огромное количество, ходить по этажам и бесконечным галереям. Время от времени здесь объявляли по громкой связи, к примеру: в гипермаркете работают шестьдесят восемь обувных магазинов, семьдесят два магазина женской одежды, сорок восемь – мужской. Наверняка особенно никто в эти цифры не вслушивался, но они впечатляли.

Даже странно, что раньше мы могли видеть на небольшом пространстве два-три обувных магазина, а теперь шестьдесят восемь! И везде толпились люди. Интересно, где они покупали себе обувь прежде?

Короче, в одном из переходов я встретила Илону. Показалось, она хотела пробежать мимо не здороваясь, и даже скрыться в одном из переходов. Но я сама окликнула её, без всякой задней мысли. Мне надоели бесконечные магазины, в которых, казалось, были одинаковые товары.

– Илон, давай в какой-нибудь кафешке посидим, – предложила я, не сразу обратив внимание на её кислую физиономию.

Она вообще не умела чему-то радоваться, но вот по части ехидства, а порой и откровенных насмешек над другими, тут её хлебом не корми! Может возникнуть вопрос, а почему вообще я с нею дружила? Неужели мне нравилась её язвительность? Или подруга обладала тем, чего мне не хватало? Хватки, умения добиваться своего, пусть на мой вкус не слишком достойными путями… Нет, это она выбрала меня в подруги. Назначила.

Наверное, в последнее время я к тому же её раздражала своей постоянно улыбающейся физиономией. А если мне было весело от того, что как женщина я ещё способна была интересовать мужчин – не так давно кое-кто из-за меня даже подрался. А такого не было даже в юности.

– Давай, – не слишком охотно откликнулась подруга и пошла вперёд, очевидно точно зная кафе, где хорошо готовят.

Я бы пошла в первое попавшееся, выбрав его интуитивно, и не всегда верно, а Илона всё делала основательно.

– Ну, как живешь? – спросила она, подчеркнуто не поднимая глаз от меню.

– Спасибо, я хорошо живу.

– Странно, а вот твой муж Иван такого сказать о себе не может.

– То есть, он жалуется тебе на жизнь со мной?

Она наконец смутилась.

– Я такого не говорила… Но то, что мы иногда… разговариваем, можно понять. Он нормальный мужчина, и ему нужна жена, которая будет о нём заботиться, а не с жиру беситься. И я могу его понять…

– Скажи, а в чем это выражается… мое бешенство?

– Посмотри, как ты стала одеваться!

Уж сколько раз твердили миру… а он все не делает выводов! Вот перед кем я мечу бисер? Что я хочу услышать из лживых уст этой женщины, – одобрение? Слова похвалы?.. Кажется, я опять стала говорить высоким слогом.

Не знаю, как у других, а у меня есть одна… дурацкая черта: если мне хорошо, я хочу, чтобы было хорошо и моим окружающим, и чтобы они меня любили так же, как я готова любить их. И при этом думаю, что все хотят любви, не только женщины к мужчине, а вообще друг к другу! А на самом деле большинству моих близких и друзей эта любовь вовсе не нужна. Это скорее обуза. Я не имею в виду моих сыновей…

Выходит, и правда, мой дом – моя крепость, а за крепостными стенами хоть трава не расти! Вернее, эта самая трава растёт совсем не так, как нам хочется.

Да сейчас хоть стань я перед Илоной на колени, хоть ещё по-иному унижайся, она примет это как должное. Не то, чтобы я собиралась унижаться, но вообще. Анекдот, да и только: ну не люблю я тебя! И тут бесполезно наизнанку выворачиваться.

– Лена, – я нарочно так её назвала, ведь она по паспорту Елена, – а ты не могла бы привстать из-за стола?

– Что? – она решила, что ослышалась.

– Ну, привстань, что тебе трудно?

Она вообще вышла из-за стола.

– Ну, привстала, и что?

Я встала рядом с нею.

– Смотри, твоя юбка примерно на семь сантиметров короче моей. Это притом, что мы с тобой одногодки. Почему тебе можно то, что мне нельзя?

– Я не юбку имею в виду, а вообще…

– И я вообще. У тебя в одном ухе три сережки, это в сорок три года! У тебя сиськи вылезают из выреза во всех твоих платьях. У тебя стрижка… какая, «ирокез»? Такую носят шестнадцатилетние девчонки. Ты грызешь меня за то, что мужчины преподносят мне цветы, просто из симпатии, а сама внаглую спишь с моим мужем, хотя мы уже много лет считаемся подругами…

Давно пора было объяснить этой.., что я обо всём знаю. Иван сам признался, но Илона ничего не говорила, так что пришлось взять её на пушку. Вот я научилась задавать вопросы! А прежде всегда бекала-мекала, говорить прямо казалось неудобным. А тут мгновенный результат. Илона пошла пятнами, вскочила со стула, потом опять на него плюхнулась.

– Кто тебе сказал?

Это был тон виноватого, но при этом воинственно настроенного человека.

– Неважно. Свинья ты, Вёртышева, не знаю, зачем я вообще открыла тебе двери своего дома!

Опять высокопарный тон. Вот как, оказывается, я выражаю свой гнев. Совсем недавно я высказывалась вслух, что мы с мужем никогда не ругались. Но и с друзьями тоже я никогда не выясняла отношения, особенно на повышенных тонах. Всё-таки, как теперь выясняется, глубоко во мне запрятана скандалистка, о чём я и не подозревала. Можно ведь не расставлять всё по местам, махнул рукой, и иди себе дальше. Неужели всю жизнь прежде я не жила, а лишь притворялась? Нет, не притворялась, а не задумывалась, так, не так, какая разница! Плыла по течению, короче!

– Знаешь, что, подруга, уматывай-ка ты отсюда! – вдруг сказала я, уже ничему не удивляясь. – Я сама заплачу за всё.

– Это, между прочим, не твое личное кафе…

Илона попробовала качать права, но я так на неё взглянула, что она фыркнула как лошадь, встала из-за стола и пошла по залу, виляя бедрами.

Что можно было сказать? Так мне и надо. Пока не поздно, учись, Юлиана, выбирать себе друзей.

Думаю, именно после той нашей встречи Илона уговорила Ивана привести её в наш дом, и где судьба в лице Федора наказала подругу за это.

Глава двадцать первая

После сына с невесткой пришла мама. Я убирала со стола в кухне – после чая с мёдом мне и в самом деле стало лучше, а может, просто от того, что у меня в гостях побывали люди, которые любили меня…

Тут я не сомневалась, кто пришёл. Я мамочку узнаю по походке.

– Юлиана! Я не успеваю за тобой! Ты кажется должна быть в больнице!

Она всегда так говорила в порыве недовольства – все предложения с восклицательными знаками.

– Что поделаешь, времени мало, вот я и тороплюсь.

– Не придумывай, у тебя ещё уйма времени впереди, чего обо мне не скажешь… А где Иван?

– На старой квартире.

И я не лукавила. Он по идее там, если не в больнице у Илоны. Её ведь уже перевели из реанимации. До срока маме не стоит знать о том, что мы разводимся. И разрушаем её детище – это ведь она двадцать пять лет назад соединила нас в пару. Лишь при небольшом содействии свекрови. Мы помолчали. Странно, с родной матерью говорить не о чем. Внукам они звонила сама, на мобильники, а у меня? У меня всё по-прежнему. Разве что, только болезнь.

– А как папа?

– Здоров. Как обычно, по утрам бегает.

– А ты не дозрела.

– А у меня конституция организма такова, что физические нагрузки его подрывают.

Мама всегда умела доказать свою правоту, если чего-то не хотела делать.

Она и дома не хотела сидеть, в шестьдесят пять лет, преподавала этику поведения в кадетском корпусе. Что-то около пяти часов в неделю. И очень следила за собой. Кажется, она – одна из немногих женщин, кто не сталкивался с ходьбой отца на сторону. Он был верен жене, объявлял её лучшей женщиной на свете, и в свободное время писал мемуары о своей работе в КГБ.

– Ты побледнела, – сказала мама, – пойдём, уложу тебя в кровать.

Моего взбадривания после чая мне отчего-то надолго не хватило. Видимо, я против своего утверждения была всё-таки ещё больна. Потому я покорно последовала за мамой.

– Я как чувствовала, – кричала она мне из кухни, – куда тут же устремилась, ставить чайник на плиту, – взяла из дома малиновое варенье.

После антибиотиков, которые кололи мне в больнице, малиновое варенье было как слону дробина, но я покорно опять пила и чай с вареньем, и ела мёд, отыскавшийся в холодильнике, и аспирин, так как всунутый под мышку градусник показал тридцать семь и восемь – мама всегда была бурно деятельной, сколько я её помнила. Никогда не сомневавшейся в своей правоте. Поневоле вспоминался анекдотический зануда, которому легче дать, чем объяснить, почему ты не можешь… Прости меня, мама!

– Папа передавал тебе привет, – сказала она взглядывая на часы. Она не любила оставлять отца надолго одного.

– Спасибо.

– Теперь ты постарайся заснуть, а я побежала. Ты же знаешь, отец без меня не станет ужинать. Он терпеть не может сам лазить по тарелкам.

Конечно я всё знала.

– Закрой за мной дверь! – приказал удаляющийся мамин голос.

Я заставила себя встать и поплелась к двери. Закрыла её на верхний, автоматический. У всех членов моей семьи есть свои ключи. И у Саши…

Но как ни крути, а проснулась я с ощущением здоровья, правда, всё ещё в сырой ночнушке. Видно, всю ночь потела, но не нашла в себе силы встать и поменять на сухую.

Поднялась – голова не кружилась, в теле присутствовала легкость. Скорее всего мой послушный организм настраивался. Сегодня я должна была ехать на железнодорожный вокзал, встречать Люськину маму.

Я ожидала на вокзале прибытия поезда «Москва-Адлер», который стоял в нашем городе пятнадцать минут.

Вначале хотела прихватить кого-то из сыновей, но потом подумала, что управлюсь одна. Я чувствовала себя всё лучше, и даже с аппетитом поела, наскоро сварив суп из пакета. Машину я вожу теперь довольно уверенно, а если вещи будут тяжелыми, возьму носильщика.

Стояла и искала глазами Маргариту Викторовну, мать ныне покойной подруги. Наверное, оттого, что я не видела её умершей, не была у неё на кладбище, представление о Люське как об умершей, в моей душе так и не оформилось. То есть, я говорила, вспоминая Люську, царство ей небесное, но только говорила, а вовсе не чувствовала, что она может быть где-то там, наверху, а вовсе не рядом с живыми.

Хотя мы и давно не виделись, узнали друг друга сразу. Мать Людмилы с возрастом внешне не очень изменилась, но была полностью седой, и эта седина совсем ее не красила. Моя мама в шестьдесят пять лет закрашивала седину и выглядела очень моложавой, а Маргарита Викторовна, в отличие от неё, казалась старушкой.

Она подошла близко, взглянула мне в глаза и уткнулась головой в моё плечо.

– Вот и ушла моя доченька!

И заплакала так горько, что у меня сжалось сердце и тоже выступили слёзы.

Я плакала вместе с ней: и о Люське, и о своей разбитой жизни, которую совсем недавно вовсе не считала таковой.

– Не переживайте, Маргарита Викторовна, – всхлипнув, я погладила женщину по плечу, – у нас в городе сейчас упали цены на недвижимость. Я думаю, мы купим то, что вам понравится.

Конечно, плакала она вовсе не из-за дома, и не из-за предполагаемой цены, но я старалась говорить побольше, потому что горе Масловой было так велико, что не выплакать, а мы всё стояли на перроне, и возле нас почти не осталось ни встречающих, ни провожающих…

– Нет, Юля, я в Краснодаре оставаться не хочу. В свою родную станицу поеду. В город-то я замуж вышла за Милочкиного папу, а так я станичная… Позвонила двоюродной сестре, и та говорит, что с ними по соседству продается хороший дом. Буду жить рядом с племянниками – у них уже и детишки есть. Не пропаду…

– Но у меня-то хоть немного погостите?

– Погощу.

Она подняла голову и внимательно посмотрела на меня.

– Вон ты какая стала!

– Какая?

– Взрослая. Мила рассказывала, у тебя двое мальчиков…

Взрослая! И это про женщину сорока с лишним лет! Получается, для кого-то я чуть ли не девчонка.

Маргарита Викторовна звала дочь Милой, а в классе она для всех была Люськой… И Люська получается, до последнего дня интересовалась моей жизнью, в отличие от меня, неблагодарной. Я до встречи с Валентиной о ней почти не вспоминала. Прости меня, Люська! Сколько лет прошло с той поры, как мы были близкими подругами, а я у тебя даже на похоронах не была…

– Я читала, что рак – это следствие стрессов, – теперь говорила Маргарита Викторовна, как видно, тоже боясь возникновения тягостной паузы, – а моя бедная девочка столько этих стрессов натерпелась!.. Ты водишь машину, как заправский водитель. Странно, в школе ты была такой пай-девочкой, такой интеллигентной… слова не подберу, изнеженной, что ли, за рулем тебя невозможно было представить. А сейчас машину ведёшь небрежно, на дорогу только посматриваешь…

Я смутилась. Невольно получилось, что я перед матерью Люськи выпендриваюсь. Вот как укоренилось во мне желание быть если и не крутой, то женщиной бывалой, в хорошем смысле слова. То есть я невольно пыталась добрать теперь то, чего сама себя прежде лишала. И мне хотелось выглядеть не овцой, не примерной женой и матерью, а крутой вумен…

– Прости, я всё о себе да о себе, – проговорила моя пассажирка, хотя, как раз о себе она почти и не говорила. Только о Люське, своей дорогой девочке, кроме которой у неё почти никого и не осталось. Она вздохнула. – Уж и не знаю, увижу ли когда-нибудь Кристинку… Не в Израиль же мне ехать в самом деле!

– Почему – нет? – подхватила я. – Деньги у вас есть. Сделаете себе загранпаспорт, зять визу пришлёт, и самолетом до места!

– Старая я стала, – тихо сказала она.

– Подумаешь, шестьдесят с хвостиком! – бодро принялась успокаивать я. – Для женщины, может, и не средний возраст, но и не закат…

Маргарита Викторовна как-то странно посмотрела на меня.

– Мила разве не рассказывала? Я ведь ее в тридцать пять лет родила. Мой старший сын, первенец, погиб, его на велосипеде машина сбила… Я так горевала, что у меня здоровье не то, что пошатнулось, развалилось. И нельзя мне стало рожать, врачи запрещали, но я никого не послушала. Надоело беречься: то нельзя, это нельзя. Мне хотелось ребенка, и всё. Эгоисты мы, те, которые плюют на запреты. Себе-то подарок сделали, а то, что произвели на свет ребенка, насквозь больного, и не задумываемся. До поры-до времени, конечно…

Произведя нехитрый подсчет, я поняла, что для семидесяти восьми лет мать Люськи выглядит прямо-таки неприлично молодо. Всё познаётся в сравнении.

Мне и в самом деле припомнилось, как Люську ломало, если она съедала что-нибудь не то. Как она корчилась и стонала, пытаясь запихнуть в рот таблетку, которые всегда носила с собой. Нам, её сверстникам, было хоть бы что, по выражению той же Валентины, мы были здоровые, как кони, а ей многое чего было нельзя. Но и она тоже плевала на запреты. Может, это и правильно, пытаться всеми силами оставить на земле свой генный набор…

– Какую домину ты себе отгрохала! – подивилась Люськина мать, когда притормозила машину у дома.

– Мы купили дом недостроенный, – призналась я, – продавался срочно, недорого, а теперь кое-что приходится переделывать на свой вкус, но мне нравится… Все-таки дом на ступеньку выше, чем квартира… Я не в том смысле, что хотелось непременно выше…

Я замолчала, почувствовав, что увлеклась.

– Может быть, тебе деньги нужны? – спросила вдруг Маргарита Викторовна. – Я могла бы занять…

Я так растрогалась, что чуть не заревела. Мои родители – я знаю, у них на счете есть деньги – и не подумали предложить мне помощь, а здесь, по сути дела посторонняя женщина… Всё-таки нам нравится, когда о нас заботятся. В любом возрасте.

– Спасибо, но пока не нужно… Тетя Рита, а можно я дам вам совет? – вырвалось у меня. – Вам это покажется нахальством, но, наверное, мне позволительно, ведь ваша дочь была моей лучшей подругой… Пусть и в последнее время мы почти не общались…

Мне не хотелось признаваться в том, что в последнее время мы вообще не общались.

– … Но при этом обе знали, случись что, и каждая из нас сможет на другую рассчитывать.

– Ну, попробуй, – с некоторой растерянностью предложила она, уже собравшись вылезти из машины, но так и застывшая с выставленной наружу ногой.

– Не говорите никому, сколько денег у вас на счете. Вообще никому.

– Ты думаешь…

Она наконец вылезла и слегка встряхнулась, как кошка от воды. Я тоже умница, нашла время для серьезных разговоров!

– Назовите сумму, в которую обойдется вам дом, и еще немного прибавьте. А сколько на счете, пусть никто не знает. Вдруг у внучки в Израиле что-то не заладится, или просто не понравится там жить, и она захочет к вам приехать. А есть люди… Они как узнают, что у кого-то имеются деньги, так непременно хотят их занять. И по возможности не отдавать.

– Я об этом не подумала, – растерянно проговорила Маслова. – Наверное, ты права. Спасибо.

И как-то повеселела.

– А хотите, завтра мы походим по магазинам и купим подарки вашим родственникам?

– Конечно, хочу!

Разговаривая, мы прошли в кухню, и Маргарита Викторовна стала выставлять на стол самую разнообразную снедь.

– У меня до поезда было четыре часа, вот я и опустошила ближайший супермаркет, – сказала она, приходя в себя на глазах. Не то, что она вдруг забыла о смерти дочери, нет, но это печальное знание мирно улеглось в её душе, позволяя несмотря ни на что продолжать жизнь.

Недаром говорят, что похоронный стресс отбирает у человека больше всего сил. Вот появилась возможность отвлечься, переключиться на что-нибудь другое, и у разбитой, обездоленной женщины откуда-то взялись силы.

А насчет двоюродной сестры и её детей… Пусть меня простят, но я знаю, какими бывают родственники. Есть прямо виртуозы по выманиванию денег у тех, кто потерял близкого человека и считает своей жизнь конченной, замыкается в своем горе. Он становится удобной добычей для них…

Какая, однако, я стала умная!

– Да, Юленька, у меня же есть для тебя подарок.

Она нырнула в одну из самых больших сумок и вытащила оттуда… куклу!

– Понимаешь, я случайно забрела на выставку работ одной театральной художницы, которая в качестве хобби мастерит таких вот кукол. Кажется, это Джульетта.

Женщина смутилась, наверное, боясь насмешки или неудовольствия. Мол, какой же это подарок – кукла для женщины среднего возраста. Но я… я просто ахнула. Сначала про себя, а потом уже и вслух. Это была роскошная кукла. Наверняка со всякими тонкостями костюма, со своим особым выражением лица. Мне никто не дарил ничего подобного.

– Такой дорогой подарок!

– Могу себе позволить, – грустно заметила она.

– Она будет первой в моей будущей коллекции кукол, – пошутила я, но тут же подумала: а почему – нет?

«Это во сколько же обойдется такая коллекция!» – хмыкнул мой внутренний голос, но я отмахнулась от него. Возьму репетиторство! Я вдохновилась: а почему в самом деле у меня не может быть хобби? Всегда считала, что это мне не по карману? Нет, просто думала, что глупость всё это, а теперь что изменилось? Моё отношение к жизни и к самой себе. Она наполнилась каким-то особым содержанием. Стала не одинаковой изо дня в день, а непредсказуемой. Но меня это не пугало. Я поняла, что хобби может позволить себе человек свободный. Тот, что не беспокоится о хлебе насущном. Не беспокоится о том, что о нём кто-то не то скажет или не так подумает… Точнее, он не обеспокоится, что доставив себе эстетическое удовольствие ляжет спать голодным…

Хотя вообще-то всё объяснялось гораздо проще: теперь мне не нужно было думать о том, что нужно надеть и как прокормить детей. Один полностью от меня не зависел, а второй… Интересно, папочка нашего сына намылился в далекие палестины, и теперь я одна буду «доучивать» младшенького до окончания университета! Вот как я расстроилась при мысли о грядущем разводе! Подсчитываю, во что мне он обойдётся.

На самом деле я думала об этом вовсе без напряга и восклицательного знака, а возмущением по-бабьи откуда-то из глубины души. Мол, теперь мой муж и отец моих детей всё заработанное станет тратить на постороннюю женщину…

Наверное, есть некоторые вещи, которые имеются в характере у всех нас, просто одни дают им прорываться наружу, а другие себя сдерживают. Чего вдруг я заговорила о том, что Алёшка будет доучиваться без материальной помощи со стороны отца. Разве я его одна не прокормлю? Если до сих пор я не увлекалась подработками, то лишь потому, что в этом не было необходимости.

Совсем недавно я думала, что отлично проживу без Ивана, и вот уже рассуждаю о том, как трудно мне придётся. Выходит, не так легко отказываться от того, кого считала только своим, даже рассуждая о материальном…

А вообще меня задела та легкость, с которой он от нас отказался. Неприятно осознавать, что привычно твой мужчина тебя больше не любит. Стоп! Откуда я взяла, что Ивану легко? Нет, не может он не переживать. Просто Илона висит на его совести со своей отверткой – Иван решил, что он должен её поддержать… Но думать так отчего-то было обидно.

Маргарита Викторовна наверняка давно спала, уставши после долгой дороги, а я ворочалась с боку на бок – постель казалась мне даже не теплой, а горячей.

Гостью я специально положила в одну из недавно отделанных комнат на втором этаже. Комнату для гостей, которую я давно мечтала иметь. Думала, что Лёшка опять придёт поздно и может её разбудить. Но недавно мой младший позвонил, чтобы сообщить: он останется ночевать у товарища. У товарища или у подруги, кто же мне честно скажет?

Или надумают заехать Саша с Катей… Нет, конечно, оба не так воспитаны, чтобы наносить визиты среди ночи…

О том, что может приехать Иван, я старалась не думать. То есть, я убедила себя в том, что он ушёл от меня насовсем. И что всё мы между собой выяснили, так что объяснения нам больше не понадобятся…

Это меня и подвело. Я услышала, как хлопнула входная дверь – её мог открыть своим ключом только Иван. И вышла ему навстречу, схватив висящий на спинке стула банный халат.

Странно, прошло всего несколько дней, а я уже стесняюсь мужа, с которым прожила двадцать пять лет…

– Любовника принимала, – безо всякого вступления заговорил Иван, кивая на остатки сервировки нашего с Маргаритой Викторовной ужина; посуду я перемыла, но не успела прибрать хлеб, вазу с фруктами и вытертые чистые бокалы.

– Ко мне приехала мать моей бывшей одноклассницы, – отчего-то стала оправдываться я.

– Ко мне, не к нам! – он говорил, почти не слушая меня и смотрел при этом то ли вбок, то ли просто в стену.

– Ты за чем-то пришёл?

Все вещи Ивана я дотошно собрала и самолично отвезла в нашу квартиру. Ту самую, которую он собирался продавать, чтобы с Илоной куда-то уехать.

– Ты мне изменила, – в том же тоне опять произнес мой пока ещё официальный муж.

– Откуда ты это взял? – удивилась я. А в голове вдруг возникли строчки шуточной студенческой песни: «А ты мне изменила, другого полюбила, зачем же ты мне шарики крутила?!» Как я поняла в последнее время моё подсознание обладало странным юмором, хотя психологи с этим не соглашаются. Ну с тем, что подсознание может иметь юмор…

– Илона сказала. Она видела, как ты разговаривала с тем мужиком, который принес тебе цветы прямо на кафедру. Говорит, они друг на друга так смотрели… Странная она, эта Илона! По-моему, у неё не все дома. Она тебя так ненавидит, как будто ты изменила ей, а не мне…

– Да не изменяла я тебе! Не заставляй меня оправдываться!

– Ты пошла по рукам, – заявил Иван, и я, не выдержав, расхохоталась. Но смеялась, как выяснилось, зря. Не обратила внимание на состояние Ивана – напряженно спокойное, если так можно сказать. И опасное, потому что это спокойствие было обманчиво, как потом выяснилось.

– Вот скажи, чего тебе не хватало? – он вперил в меня какой-то лихорадочный взгляд. – Я всегда считал, что жизнь у меня состоялась: крепкая семья, хорошие воспитанные дети. И моя жена, как я думал, женщина порядочная…

– Да что ты заладил! – не выдержав, взорвалась я. – Я думал, я считал. Только «я» да «я»! Попова свинья!..

Выражение было из детства.

Определенно, в моих мозгах произошел какой-то сдвиг: вот зачем я выкрикнула эту бессмысленную фразу, которой когда-то давно мы с друзьями дразнили друг друга?

– Если тебе ничего не нужно было, значит, и я должна была довольствоваться тем, что есть? При первой же трудности ты сбежал из своей идеальной семьи, чтобы строить другую?

– Да если бы не ты, я бы в сторону Илоны даже не взглянул! Зачем она мне нужна, лживая завистливая дрянь!..

Я ничего не понимала. Разве к другой женщине уходят просто так? Усомнившись в своей… Или назло ей… Разве уходят к той, которую элементарно не уважают?

– Но тебя возле неё никто не держит…

– А мне некуда идти! У меня ничего не осталось. Даже сыновья, и то на твоей стороне!

От прежнего, спокойного и обстоятельного Ивана ничего не осталось… А, может, он болен? – вдруг подумалось мне. Может, на него стресс повлиял вот таким образом, что он сам себя не понимает…

Иван вышел из-за кухонного стола, за которым мы оба сидели и подошел ко мне.

– Ты сломала мне жизнь, – сказал он, нависая надо мной сидящей; я считала, что так обычно говорят женщины и хотела ему об этом сказать, но он вдруг схватил меня за шею и стал душить.

Причем, нисколько не шутя, крепко сжимая шею, так что через несколько секунд у меня вдруг кончился воздух и настала тьма. «Ну, вот и всё», – кажется успела я подумать.

И некоторое время качалась на невидимых волнах, пока эти самые волны не захлестнули мой рот, и пришлось приподняться, отфыркиваясь. Оказывается, воду плеснула на меня Маргарита Викторовна.

– Ну вот, пришла в себя! – облегченно улыбнулась она и отхлебнула из того же ковшика, что держала в руке. – Надо в полицию позвонить. Я как чувствовала, спустилась вниз, водички попить…

Моя гостья держала в левой руке тяжелую разделочную доску, которую подарил мне кто-то на восьмое марта. Доска была не то из дуба, не то из бука, разрисованная целыми жанровыми сценками, но по причине тяжести я ею не пользовалась. Что за доска, которую нужно поднимать двумя руками?! А вот Маргарите Викторовне она приглянулась. Или вернее, попалась под руку, и вовсе не кажется тяжелой. Вон она до сих пор держит её в правой руке.

– Зачем в поэлицию?

– Как же, а грабителя мы по-твоему просто так отпустим?

Только теперь я посмотрела на Ивана, который сидел, привязанный к стулу мотком бельевой веревки, даже полностью не размотанной –остальной моток так и висел на его руке.

– Это не грабитель, – хрипло сказала я, почувствовав вдруг страшную усталость. – Это мой муж…

– Как… он ведь тебя душил!

– Это от большой любви.

Я достала из шкафчика бутылку коньяка, рюмку и под осуждающим взглядом Маргариты выпила. Спазм в горле, из-за которого мне было трудно говорить, сразу отпустил.

– Вы его этой доской стукнули?

– Что под руку попало.

– Спасибо.

– Теперь мне неудобно. Вроде вмешалась не своё дело…

– Вовремя вмешались. И меня от смерти спасли и этого… от тюрьмы.

Язык не поворачивался назвать его мужем. Всё-таки Отелло – явно из жизни. Ну надо же, придумать себе мою измену, накрутить себя донельзя, а потом чуть не лишить жизни. Цирк, да и только!

Глава двадцать вторая

– Ты хочешь сказать, что это…

– О да, это оно, – теперь я передразнивала рекламу.

– Тогда мне надо извиниться… – Маслова выжидательно посмотрела на меня.

– Ещё чего! Это пусть он извиняется…

Картина была дурацкая. Не станешь же объяснять, что такое с Иваном впервые. Да и Маргарита Викторовна не поверит, будет думать, что увиденное ею для нас в порядке вещей.

Когда мы перед тем сидели за столом, моя гостья осторожно поинтересовалась, где мой муж.

– Ведь ты вроде замужем, если я ничего не путаю?

– Теперь получается, что мы в состоянии развода, – вздохнула я, а что ещё можно было сказать.

И вот врывается Иван, изображая из себя ревнивого мавра. Позор, да и только. И главное, за что?

– Развязать? – спросила Маргарита Викторовна; она чувствовала себя виноватой.

– Нет уж, пусть связанным побудет, подумает.

Конечно, в конце концов Ивана мы развязали.

– Сумасшествие заразительно, – пробурчал он и тоже налил себе рюмку.

– Чье сумасшествие ты имеешь в виду? – спросила я, переглянувшись с Маргаритой Викторовной. Ведь не на неё же он намекал.

– Обоих Вёртышевых, кого же ещё?

– Тебе видней, – я пожала плечами. Муж явно пытался свести всё к шутке и так же явно не хотел уходить.

– Разреши мне остаться? Я лягу в дальней комнате на первом этаже, там, где планировали Лёшкину комнату. Представляешь, он заявился в нашу квартиру с какой-то девицей, а в квартире у Вёртышевых мне отчего-то неуютно.

– Понятно, почему. Квартира-то чужая… И вообще, как там Илона? – спросила я вовсе не из одного интереса.

Федор сидел в тюрьме и выпускать его в ближайшее время не планировали. Кстати, я вспомнила о том, что сегодня с докладом мне должен был позвонить Зеленский – он обещался изучить его дело и сказать, что можно сделать для Вёртышева? Попал мужик, как кур в ощип… Но не позвонил, и хорошо. Завтра я всё отложу в сторону, и сама этим займусь.

– Нормально, – пробурчал равнодушно Иван и уставился в одну точку. Что-то в его взгляде было странным. Будто он пытался заглянуть вглубь себя и попытаться найти там объяснение своему выпаду.

Мне никогда не приходилось сталкиваться с людьми душевно больными, и вообще с теми, у которых неполадки с психикой. А то, что я увидела их признаки у своего мужа… От одной мысли мне стало не по себе. Теперь он вёл себя так, как если бы ничего не случилось. И он не пытался только что меня убить.

Временами он будто невзначай касался огромной шишки, которая выросла у него на голове.

Но не могла же я сказать Ивану, что боюсь его. Вон даже Маргарита Викторовна поглядывала на него с настороженностью. Называется, приехала женщина в гости!

– Конечно оставайся. Это ведь и твой дом тоже… Знакомься, это Маслова Маргарита Викторовна, мама моей лучшей школьной подруги. Едет к месту своего постоянного проживания… Я как-то пыталась разрядить обстановку.

– Иван, – муж встал и даже каблуками щёлкнул. – Приятно познакомиться

– А уж как мне приятно, – проговорила Маргарита Викторовна. – Пожалуй, я пойду спать… Голова не болит?

Она скосила на меня глаз, мол, не опасно оставлять меня одну с Иваном? Я отрицательно покачала головой. Глупо было бы и в самом деле опасаться собственного мужа.

Кстати, на двери в её комнату имелась защелка. Думаю, женщина догадается ею воспользоваться. Ну, хотя бы выспаться как следует и не подскакивать в кровати от каждого звука.

– Спокойной ночи, Маргарита Викторовна. А воду вы возьмите с собой, – я вытащила из холодильника бутылку минеральной воды и успокаивающе ей подмигнула. Пусть не волнуется за меня.

Мы остались с Иваном одни, и я отыскала в аптечке крем, рассасывающий всякие травматические образования. Осторожно намазала Ивану шишку.

– Такое впечатление, – усмехнулся он, – что твоя гостья этой дурацкой разделочной доской поставила на место сползавшую набок мою крышу. Ты прости меня, ладно? Я и сам не понял, что со мной произошло.

Я перестала философствовать, а просто подошла и обняла мужа, прижавшись к нему. Наверное, он чувствует себя одиноким и покинутым. Илона вовсе не та женщина, от которой ему стоит ждать ласки и участия. Я думала так вовсе не из ревности, а потому что в последнее время стала видеть все её недостатки. То, чего не замечала раньше. Он тоже крепко обнял меня и посмотрел на сверху мне в глаза.

– Какая ты стала красивая, Юлька! Больше всего мне обидно, что я так поздно это понял. Ну, что в твоей новой внешности нет ничего порочного. Просто женщина расцвела. Говорят, в сорок лет так бывает.

– И ты у меня красивый.

Он покивал головой, словно огорчённый этим.

– К сожалению, уже не у тебя… Не обижайся, дело вовсе не в Илоне. Знаешь, мне её просто жалко: вроде, нормальная с виду женщина, а ладу дать себе не может. Всё кажется, что судьба женщину обделила, а кто-то забрал её удачу.

– Например, я?

Иван улыбнулся краем губ.

– Ты… Она не понимает, что всё в её руках. Тебе ведь тоже ничего не подносили на блюдечке… Я помню, как ты начала бегать…

– Иной раз подносили. Только я этого не ценила. Принимала, как должное.

Он встал и прошествовал к своей спортивной сумке, которую в последнее время всегда носил с собой. Как если бы его выгнали из дома, и он старался иметь при себе самое необходимое. Стал выкладывать на кухонный стол продукты, как будто у меня в холодильнике их не было. Он потихоньку становился для меня как бы человеком со стороны и не надеялся, что я возьму и просто его покормлю.

– Слушай, давай с тобой посидим, выпьем. Когда ещё такая возможность представится… Между прочим, я как раз и шёл с тобой поговорить. А заметил остатки застолья, и в голове что-то перемкнуло…

Я покашляла, как будто у меня першило в горле. Всё-таки некий дискомфорт ощущался. Придушил меня любимый муж с удовольствием. Иван обратил внимание на это мое непроизвольное движение шеей.

– Интересно, смог бы я сам вовремя остановиться? Ну, когда схватил тебя за горло.

– Может, тебе и интересно, а вот мне совсем не хотелось бы это проверять.

Мы не сговариваясь, привычно в четыре руки накрыли на стол, я быстренько порезала салат, как Иван любит, с подсолнечным маслом. А он достал приборы, сел, положил перед собой на стол руки, взял в правую вилку и рассеянно покрутил.

– Дело в том, что я перестал успевать за тобой. Ты вдруг так резко рванула вперёд, а я растерялся и остался на месте. То есть, какое-то время бежал следом, вон машину новую купил, а потом как отрезало. Я понял, что ничего не хочу менять, а ты меня и слушать не хотела… И дом этот… Ну зачем нам такая хоромина? Я здесь теряюсь, мне неуютно, и я вовсе не хочу его достраивать… Я чувствую себя так, будто вдруг стал меньше ростом… Кстати, ты знаешь, Лёшка в Америку собирается?

– Раньше собирался, а потом сказал, что хочет жить в родной стране.

Иван взглянул себя как будто с некоторой жалостью.

– Наверное, это мы подтолкнули его своими разборками к тому, что ему с нами стало неуютно. Короче, ехать он опять решил, причём где-то через две недели. Ему пришёл вызов.

Я почувствовала укол в сердце. Неужели я теряю не только мужа, но и сына?

– Как… а почему он мне ничего не сказал?

– Говорит, боялся сглазить. Он там в какую-то программу встрял по обмену студентами. Сегодня пришёл положительные ответ. Он тебе завтра скажет. А сегодня у него девушка, Марина. Они недавно встретились. И вот теперь наш младшенький перед выбором: мечта или любовь? Теперь он занят тем, что пытается это объединить… Получается, вся моя семья идёт вперёд, и только я остался на обочине… У тебя правда никого нет?

– Правда, есть просто приятели.

– Звучит не слишком обнадеживающе… А я, как выяснилось, жутко ревнивый. Раньше думал, мне это чувство незнакомо.

– Послушай, Вань, может, тебе врачу показаться?

– Считаешь, мне крышу окончательно снесло.

– Я этого не хочу сказать, но ты был так…

– Неадекватен!.. Не знаю, как такое возможно, но за то время, что я провёл с Илоной, что-то в моей голове нарушилось. Как будто я – это не я, а её выдумка. Только я пытаюсь сделать шаг в сторону, как она хватает за руку и кричит: «Не бросай меня!» Почему я не должен её бросать? Кто она мне? Первое время я даже будто чувствовал за неё ответственность: крики, рыдания – у нас с тобой никогда ничего подобного не было. Вот я и оказался беспомощным перед этим… шантажом, враньём и прочим. Ты была хорошей женой…

– Спасибо!

– В какой-то момент мне даже показалось, что всё из-за тебя. Как будто ты мне её навязала, Илону…

– Замечательно!.. Может, и правда, всё из-за меня.

Ну а что ещё сказать? Как бы мне ни жалко было Ивана, а где-то там, на втором плане утренним солнцем всходило понимание, что, увы, прошлого не воротишь. Мне уже не больно, я уже вижу жизнь впереди без него. Наверное, Иван тоже это понимал.

Кому скажешь, не поверят: оказывается, крепкая семья может распасться просто так, без особой причины. Жена захотела себя изменить, а вместе с этим её желанием поменяла и всё вокруг.

– Собственно, чего я хотел сказать: ты не возражаешь, если мы и в самом деле продадим нашу квартиру? Всё-таки не хотелось бы ехать в незнакомое место с пустым кошельком. Мало ли…

– Ты по-прежнему хочешь уехать…

– Нет, не с Илоной, – усмехнулся он. – Меня в крупную фирму приглашают, в Мурманск, замгенерального.

– Твой сын в Америку, а ты в Мурманск…

– Что мне делать в той Америке, я и языка-то не знаю!

– Значит, Илону ты оставляешь здесь.

Он кивнул, но счел должным объяснить.

– К ней сегодня сестра приехала двоюродная. Кстати, я её на вокзале встречал, потому так поздно заявился. Отвёз на квартиру к Вёртышевым, показал где что… – он замялся. – Ну да, я там уже всё знаю… Короче сестра, Ирина, Илону… досмотрит. В смысле, пока она не выздоровеет. А насчет нашей квартиры… У меня один мой коллега её покупает. Я ему сто тысяч уступил от средней цены аналогичной квартиры. Ты не думай, я возьму эти деньги из своей половины.

– Какой половины? Мы же договорились, мне остается дом.

– Перестань, Юлька, что уж ты из меня монстра делаешь. В этот дом деньги ещё вкладывать и вкладывать… И машину я продаю. Деньги поделю между сыновьями. Лешке – на Америку, Саньке – его дом достроить. Короче, раздам всем свои долги. Если конечно такие долги можно измерить деньгами…

Мы посидели, помолчали. А потом он посмотрел на меня из-за бокала и сказал:

– Я дурак, да?

– Я так не думаю…

– Чего уж там, думаешь! И жалеешь. Иначе такой скандал бы мне закатила.

– Я – скандал? Ты ничего не путаешь?

Это прозвучало из его уст прямо-таки оскорбительным.

– Если бы любила, конечно бы закатила. Все женщины за мужчин цепляются, а ты что, исключение?

– Слово-то какое подобрал – цепляются! Всего лишь боятся остаться одни. У нас в стране женщина-одиночка имеет какой-то половинчатый статус. Одиноким женщинам за работу даже платят меньше.

– А ты, значит, не боишься?

Язвительность из Ивана прямо так и капала. Я своей независимостью и даже ненормальным, по его мнению, спокойствием мужа раздражала. Со мной такой он чувствовал себя неуверенно, как будто с чужой.

– Я боюсь стать заложницей этой боязни! – фыркнула я от собственной тавтологии. – Получилось бы, что я живу с тобой не из любви, а из-за этого… Боязни остаться одной.

Короче, я сама уже запуталась и дала повод Иванову злорадству.

– И ведь времени прошло – всего ничего, – вдруг тяжело вздохнул он, – а кажется – целая жизнь!

– Ты уверен, что ехать в Мурманск хорошая идея?

– Может, и плохая, – Иван пожал плечами, – только мне надо прийти в себя, чего здесь просто не удастся. С тобой стану встречи искать, Илона будет доставать… Нет-нет, начинать новую жизнь нужно с начала.

– А меня ты тоже бросаешь? – не знаю, зачем, спросила я.

– Перестань, Юлька, не дергай за нервы. А то ты не понимаешь.

Мы, не сговариваясь, понурились. Хотя мне показалось, что муж будто бы оживился и с надеждой смотрит в будущее.

Утром он умчался очень рано. Я только по горячей турке определила, что Иван варил себе кофе. Он как всегда убрал посуду за собой. Золото, а не муж, вот что мне ещё было надо?!

Вопрос риторический. Тем более, что кроме меня его пока что никто не задает.

Маргарита Викторовна спустилась вниз, и мы с нею не спеша попили кофе с оладьями, которые я успела приготовить. И поехали по магазинам. Накупили подарков и сложили их в огромный баул на колесиках.

– А вдруг, Маргарита Викторовна, вы захотите куда-нибудь поехать?

Это я приговаривала, когда мы размещали свои свертки в пустом гардеробе. Кто летом сдает вещи в гардероб.

Сели за столик, и тут как будто кто-то провёл по лицу Масловой мокрой тряпкой, стирая и нарисованное веселье, и смешинки из глаз, и прямую спину женщины без возраста. Всё! Она будто выдохнула из себя это искусственно поддерживаемое веселье, будто шарик с лицом веселой женщины сдулся, заодно теряя краски.

– Всё, больше не могу! – сказала Маргарита Викторовна с тяжелым вздохом.

– Как же, мы собирались посмотреть дома на продажу. Я вчера подчеркнула их в газете объявлений…

– Не хочу. Ничего не хочу. До чего же я старая, Юленька! Старая и уставшая.

– Но мы же только что…

– Оказывается, притворяться молодой гораздо труднее, чем быть ею… Думаю, многие женщины не хотят для этого напрягаться. Не тратьте, куме, силы, спускайтеся на дно! Как говорил тонущий свояк тонущему же свояку. Не хочу ни начинать жизнь сначала, ни бодриться. Хочу закрыться в каком-нибудь помещении – может, в своём доме – и никого не видеть. Я хочу побыть наедине со своим горем. Поговорить с Милочкой. Мы ведь как следует даже не простились…

В этот день Маргарита Викторовна опять поднялась в свою комнату, и спустилась вниз только к ужину, когда я уже стала волноваться.

– Юленька, ты утром во сколько просыпаешься? – спросила она.

– Когда нужно…Вы хотите уехать пораньше?

– Да, я устала, не физически, морально. Хочу уже сказать себе: приехала!

Короче, на следующий день, чуть свет, я сложила в багажник все оклунки матери моей подруги и повезла её в станицу. Не так и далеко. За сто пятьдесят километров. Туда, где Маргарита Викторовна хотела остаться наедине со своими тоскливыми мыслями.

Глава двадцать третья

– Лёш, ты тоже меня бросаешь?

Выходило это как-то уныло и натянуто, с дурацким словом «тоже», отчего Лёшкина бровь слегка взметнулась вверх… А всё потому, что мне хотелось стереть с лица Алексея эту довольную ухмылку. Любимый сыночек просто эгоист. Обо мне он ничуть не думает, только о себе! В Америку, видите ли, едет, а мама хоть пропади!

Но потом я сама уж себя и одернула: уж его-то отъезд мои метания не провоцировали. Лёшка давно грезил Америкой. Тогда чего я хочу: чтобы он остался и свою мамочку успокаивал?

Алексея провожали в аэропорту всем табором: мы с Иваном, Саша с Катей, девушка Алексея – он летел в Москву, а уже оттуда в Бостон. С его лица не сходила довольная улыбка, и мне ли было на неё сетовать. Человек своего добился.

На другой день я опять провожала. На этот раз на железнодорожном вокзале своего мужа. Иван почему-то захотел ехать поездом.

– Посмотрю хоть наш север, – пояснил он, – а то все мимо пролетал. Ничем не интересовался.

С Сашей и Катей он простился накануне. Посидели вечером за накрытым столом. У старшего сына сдавался объект, а невестку Иван избавил от проводов своей властью.

– Занимайся своими делами, Катюша, всё равно нам с мамой поговорить нужно. С глазу на глаз.

Радостью мой муж – мы с ним юридически развод пока не оформили – не лучился, но и несчастным не выглядел. Подозреваю, что он торопился уехать, потому что не сегодня-завтра врачи грозились выписать Алёну, а объясняться с нею Иван не хотел. Да и кто из мужчин вообще любит объясняться?

Короче, я осталась одна. И, наверное, тоже попыталась бы по примеру Маргариты Викторовны уединиться в доме со своими мыслями, но мне предстояли дела, которые я была обязана исполнить.

Мы должны были встретиться с Зеленским, которого я наняла для защиты Фёдора Вёртышева. А до того, мне надо было увидеться с Илоной и поговорить. Может, она заберет своё заявление, которое её заставил написать следователь, ведущий дело Фёдора.

Кстати, я рассказала Ивану, что решила помочь нашему товарищу, и он был на редкость благоразумен.

– Ну а кто ещё ему поможет?

Правда, я не стала говорить, кто адвокат. Зеленский вызывал у мужа стойкую неприязнь. Хотя казалось, чего бы?

Илону уже выписали из больницы, и, предварительно созвонившись, я поехала на квартиру к Вертышевым.

Открыла мне дверь незнакомая улыбчивая женщина. Видимо, кузина Илоны, ничем, впрочем, на неё не похожая. Представляю, если бы вся родня была похожа на ту, которая до сих пор винила в своих бедах весь род людской.

– Проходите в комнату, – сказала она, – я на кухню, траву Леночке завариваю.

Леночке. Родня звала ее Еленой, а мы – Илоной.

Услышав в трубке мой голос, Илона нехотя откликнулась.

– А, это ты… Вернула все-таки своего мужа. Ни себе, ни людям, да?

Похоже, она не знала, что Иван уехал, и её игры закончились по причине отсутствия напарника… Я дала себе слово, на идиотские шуточки бывшей подруги не реагировать. Если конечно, она совсем уж не станет борзеть.

Зеленский позвонил мне по телефону и спросил, смогу ли я со своей стороны повлиять на Вёртышеву? Как ни крути, а в её руках была судьба Фёдора. Но ведь это её муж, а мне… просто коллега. Я могла бы уйти в сторону, пусть разбираются сами. Но между тем, я уже дала Зеленскому задаток, сняв деньги с нашей общей с Иваном книжки, куда он положил часть денег от проданной квартиры.

Кстати, мой новый знакомый юрист Владимир Андреевич поначалу деньги брать не хотел, а я не хотела быть ему обязанной, потому что вполне отчетливо осознавала: между нами ничего не случится большее, чем просто приятельство. Пока я в лоб ему об этом не сказала, но поговорку процитировала: дружба дружбой, а денежки врозь.

– Хочешь приехать, а зачем? – между тем спросила Алёна, но передумала и сказала. – Приезжай.

Выглядела моя подруга отвратительно. Вся какая-то желто-зелёная, глаза тусклые.

Едва я заговорила насчет Фёдора, как она рассерженно фыркнула:

– Вытаскивать убийцу из тюрьмы, ну уж нет! Он сделал меня инвалидом, а я его избавлю от наказания? Пусть посидит, осознает, как это, поднимать руку на жену!

– Послушай, Илона, но ведь ты сама его спровоцировала.

– Не лезла бы ты не в своё дело, – махнула она рукой, покорно укладываясь на диван по знаку своей сестры. – Федор будет сидеть! От звонка до звонка.

Сестра посмотрела на Алёну, потом на меня и уточнила.

– Вы говорите сейчас о Федоре, муже Лены? Но ведь он чуть её не убил.

– Потому, что застукал вашу Лену в доме любовника, – не стала скрывать я. В конце концов, как аукнется, так и откликнется. Пора и мне переходить на общий с Алёной язык.

– Леночка, это правда? – ужаснулась та.

– Да что ты её слушаешь? Она сама всегда на Фёдора вешалась.

От неожиданности я просто онемела. Такой расклад и во сне не мог присниться. Всё-таки Алёна женщина не слишком умная. Но хитрая. Ляпнет что в голову придёт, а ты оправдывайся, если хочешь.

– А иначе чего бы она стала так его защищать, – продолжала моя бывшая подруга. – Ты бы ещё адвоката ему наняла.

– Уже…

– Что – уже?

– Наняла. И как раз адвокат сказал, что лучше бы ты написала, что не имеешь к мужу претензий… Вот, позвони ему сама.

Я протянула Илоне визитку Зеленского.

– Учти! – крикнула она мне вслед –я решила, что в её квартире мне больше делать нечего и пошла к выходу. – У меня денег нет, я не собираюсь платить твоему адвокату.

Вышагивая по улице к гипермаркету, где я решила снять стресс от встречи с этой… женщиной, я усмехалась про себя. Не подумав, подсунула Владимиру Андреевичу головную боль. Но если он хороший адвокат, сможет отбиться от Илоны.

– Володя, – позвонила я Зеленскому, – насчет оплаты не беспокойся, я заплачу тебе все до копейки.

– А что, у меня может появиться повод беспокоиться? – засмеялся он.

– Ты можешь подумать… Короче, тебе позвонит жена Фёдора Вёртышева. Возможно, она станет говорить, что у неё нет денег.

Гипермаркет принял меня в свое прохладное нутро, и я внушила себе, что про Илону нужно забыть. Что, мне думать больше не о чем!

Надо сказать, что цены здесь не так уж и отличались от цен в маленьких специализированных магазинчиках, но возможность купить всё сразу и погрузить в одну тележку, впечатляла. Приходилось буквально держать себя за руку. Одно дело, покупать продукты на семью, и другое – для себя одной. От этой мысли мой энтузиазм сразу увял, и я медленно покатила тележку в отдел, откуда отчетливо пахло рыбой. В конце концов, много ли надо мне одной? Плюс небольшой запас на случай появления гостей.

Продавщица отдела, отвернувшись от начавшей собираться очереди, что-то горячо доказывала мужчине в таком же как у нее халате.

– Девушка, – с раздражением выкрикнула я, – а нельзя ваши проблемы решить после работы?

Остальные часть речи что называется замерзла у меня на губах. На меня с насмешливым выражением лица смотрел никто иной, как… Николай! Ну да, тот мужчина, которому я не так давно невольно помогла не расшибиться вдребезги, когда он падал с ресторанной лестницы.

– Здравствуйте, Николай, – я поздоровалась первой не иначе, как от растерянности.

– Здравствуйте, Юлиана… – он повернулся к продавщице. – Работай, Людмила, потом поговорим.

– Николай Валерьянович… – крикнула та, которую назвали Людмилой, но поскольку Николай не повернулся на её отчаянный вскрик, стала взвешивать рыбу очередному покупателю.

А он тем временем ненавязчиво взял меня под руку и повлёк за собой.

– Вы всё время меняетесь, – говорил он, приноравливаясь к моим шагам, – мы видимся третий раз, и всякий раз я едва вас узнаю…

– Иными словами, не успеваете запомнить.

– Можно сказать так. Вы появляетесь в моей жизни как шаровая молния…

– Ну и сравнение! – расхохоталась я. – Когда в первый раз вы упали к моим ногам, я передвигалась очень медленно. Спускалась вниз по лестнице и при этом размышляла, почему в день серебряной свадьбы осталась одна? Ненадолго, но всё же… Я была вся в обиде.

– Иными словами, ваша жизнь не слишком вас радует, не так ли? Хотя, если честно, я этому рад.

Он как-то задорно фыркнул, но я не поняла этого его веселья.

– Рады?!

Разве не странно, что человек радуется чужому несчастью? Вот именно, так дословно про себя и подумала. Не знаю, что со мной происходило, но глядя на Николая, я почему-то пользовалась лишь какой-то небольшой частью своего мозга. Остальная пришла в полное отупение. Почему он так странно на меня действует?

Наверное, он ожидал какой-то другой реакции, потому что счёл своим долгом пояснить.

– Понимаете, когда я первый раз вас увидел, то подумал: а вдруг вы свободны? Вдруг вы, как и я, ждёте свою половинку и случился именно тот звёздный час, когда мы с вами встретились. Но потом увидел внизу лестницы мужчину, который разговаривал с вами как собственник, без огня в глазах, то есть собственник, к своему положению привыкший. Видно было, что даже чувства его как бы на автомате. Потом увидел кольцо у вас на правой руке, понял, что это ваш муж. Потолкался среди ваших гостей, которые рассуждали о чьей-то серебряной свадьбе, и рассудил, что скорее всего мне придётся как следует потрудиться, чтобы встретиться с вами ещё раз и спокойно поговорить… Хотя скорее всего безрезультатно.

Я почувствовала, что меня засасывает в какое-то чувственное болото, потому что переставала адекватно оценивать всё происходящее, как если бы на меня наслали морок. Неужели влюблённость проявляет себя именно таким образом?

– … Но как назло возле меня опять появилась Анька и опять стала строить свои козни, вынуждая меня отвлекаться на эти несущественные дрязги. Главное, с кем? С моей бывшей женой, с которой я уже полгода как развелся…

– Простите, Николай, я тороплюсь, – не знаю, почему сказала я. Наверное, упоминание об этой Аньке выбило меня из колеи. Да и он показался мне странным. По сути дела, рассказывает посторонней женщине то, что ей может быть совершенно безразлично.

И зашагала прочь. Точнее, попыталась это сделать.

– Куда это вы? – удивился он. – Я как-то неправильно себя веду? Но вы могли бы дать мне скидку.

– На что?

– На то, что я волнуюсь. И потом я не знаю, как с вами разговаривать. Лет двадцать назад я бы не стал даже заморачиваться с этим, но проведя столько лет в заключении.

– Вы сидели в тюрьме? – не поверила я.

– Фигурально выражаясь, в заключении. Женат я был. Двадцать лет. На женщине с психическими отклонениями.

– Чего же раньше не развелись?

– Темная история, – согласился Николай. – Вы хотели бы её услышать?

Атмосфера вокруг меня сгущалась до мистической. По крайней мере, я так это ощущала… Но я и в самом деле хотела знать о Николае если и не всё, то многое. Такая вот у меня была чувственная стадия: знать. Потому я так и сказала.

– Хотела бы.

– Ну ладно… – он покряхтел, как будто эта правда о нём была тяжела как бревно, и он сейчас его ворочал. – Короче, когда в первый раз после разговора на повышенных тонах Анюта вдруг выбежала из комнаты, – мы жили тогда в станице у родителей, – и бросилась к дворовому колодцу с криком: «Я утоплюсь!», показалось, наступил конец света. Я так испугался! Помнится, в каком-то нереальном прыжке перепрыгнул через весь двор и у колодца сгреб молодую жену в охапку. Но на этом ничего не кончилось, а её истерики стали повторятся с пугающим постоянством… Как Анна ни отбивалась, я пошел с нею в поликлинику к врачу, рассказал, что да как, и ей поставили диагноз: истерия…

– Истерия? Мне казалось, что это… невыдержанность что ли, которая зависит целиком от самого человека.

– Это не совсем так. Да, Анна могла бы эти приступы в конце концов преодолеть, но не захотела. Она наслаждается тем, что держит человека в страхе. Наш сын не смог жить в одном доме с матерью, уехал жить в Испанию. Живет там уже три года и не собирается возвращаться… Но когда и я вырвался из её пут, а суд после двух заседаний нас всё-таки развёл, Анна стала не давать мне покоя, преследуя повсюду, куда бы я ни шёл. И даже приговаривала: «Куда ты от меня денешься?!»

– Иными словами, вы как были несвободны, так и остались.

– А вот это фигушки! – оживился Николай. – Раньше я просто… плыл по течению, а теперь…

– А теперь?

– Теперь мне есть для чего… решать эту проблему. Или я не прав?

Он заглянул мне в глаза. И я отвела взгляд. Куда он меня тащит? Почему не дает мне хотя бы осознать, что между нами происходит. И вот это: плыл по течению, а теперь… совсем недавно, и я себе это твердила, но наоборот: мол, поплыву-ка я против течения…

– У меня такое чувство, что ты всё решаешь, как бы без меня. Сам разработал план, сам его и осуществляешь…

– А что мне остаётся? Я ведь не знаю, захочешь ли ты всё это терпеть и искать пути для преодоления или просто скажешь: зачем мне это надо?! Но я чувствую, я просто уверен, нельзя нам расставаться, понимаешь?

Мы не сговариваясь перешли на «ты» и не заметили этого.

Он помолчал, а потом спросил, как мне показалось ни с того ни с сего.

– Я вообще тебе хоть чуть-чуть нравлюсь?

– Не знаю.

– Вот тебе и здрасьте!

– А чего ты хотел?

– Ты хотя бы с мужем разошлась? – спросил он ворчливо.

Чёрт знает, что!

– Тебе-то что за дело? – нагрубила я.

– Как это, что? – нарочито завёлся он. – Мы не должны с тобой грешить и вообще чего-то там нарушать. Два свободных человека не должны на кого-то оглядываться, у кого-то просить разрешения…

– Да ты хотя бы с Анной разберись!

– Я давно разобрался. Ещё, когда на развод подал, и суд пошёл мне навстречу. Но потом… Получилось, непонятно, для чего старался. Анька едва поняла, что у меня женщины нет, злорадствовать начала, мол, кто со мной станет водиться, с таким-этаким…

– Что за ерунда, – не выдержала я его самобичевания, – ты очень даже интересный мужчина! Тогда на лестнице я в тебя чуть не влюбилась…

– Мы в детстве говорили: чуть по-русски не считается! – улыбнулся Николай и поднес к губам мою руку. – Но надежда у меня появилась.

– Не передёргивай, – покачала я головой и отчего-то развеселилась. – Надежда умирает последней, а у тебя она слишком юная, чтобы умирать… Подожди, я же продукты накупила. Надо заплатить. А то у меня холодильник пустой. Вдруг кто в гости придёт.

– Это можно понимать, как намёк?

Я сообразила, что сказала, и смутилась. Николай подмигнул мне, а потом еле оторвал мои руки с продуктовой тележки.

– Позволь мне заплатить!

– С какой стати, мы с тобой едва знакомы, – стала упираться я.

Но он отмахнулся и повез тележку куда-то к самому дальнему выходу. Позвал какую-то девицу в фирменном халатике и сказал:

– Олеся, посчитай, сбрось стоимость мне на счёт.

– Хорошо, Николай Валерьянович, – кивнула она, усаживаясь за свободный кассовый терминал.

– Ты здесь кто? – на всякий случай поинтересовалась я.

– Хозяин. Правда, один из трёх. Мы с друзьями скооперировались… Олег! – крикнул он высокому парню тоже в форме и наказал. – Эту тележку сгрузишь в мой багажник.

Он достал из кармана связку ключей и бросил парню. Тот ловко её поймал.

– Ну ты хитрый! – фыркнула я. – Хочешь посмотреть, где мой дом?

– Именно. Ну а что ты хочешь: непременно конфетно-букетный период?

– Этого все хотят.

– Не все. Я не хочу. Я тороплюсь. Можно ведь все периоды объединить в один. И у меня в загсе есть знакомая.

– Какой ты быстрый, – я покачала головой, не в силах понять, нравится ли мне такая скорость.

– Я и так слишком долго плыл по течению.

Надо же, совсем, как я!

Оглавление

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

Глава пятнадцатая

Глава шестнадцатая

Глава семнадцатая

Глава восемнадцатая

Глава девятнадцатая

Глава двадцатая

Глава двадцать первая

Глава двадцать вторая

Глава двадцать третья