Предел погружения [Ким Корсак] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Глава 1

Он позвонил раз, другой, с силой вжимая кнопку, наваливаясь на неё. После пяти лестничных пролётов он всё же тяжело дышал, грудь ходила ходуном, и это невольное свидетельство слабости, возраста злило его ещё сильнее. За дверью не было слышно ни звука.

Он полез было в портфель за мобильником, махнул рукой и достал ключ. Набрать Сашку ещё успеется, хотя вряд ли от этого будет какой-то толк, если он до сих пор отсыпается у своих подружек-приятелей. А если он дома, но не открывает…

Если ты дома, Сашка, берегись.

Замок тихонько щёлкнул, дверь открылась. С порога потянуло горьковато-приторным, тяжёлым – он повёл носом, принюхиваясь. Что только за дрянь сейчас курят.

Ну да ладно. Лишь бы без наркоты.

Лишь бы без наркоты, твердил он про себя, разуваясь, аккуратно пристраивая туфли к горе ботинок и носков у стены. Снял фуражку, повесил, поискал глазами тапочки – которых, конечно, не было. Зашлёпал в носках – через холл, в кухню, где чад стоял ещё гуще, и спиртом почти даже и не пахло, всё больше этой цветочной дрянью. И пепел, разумеется, пепел – серыми горстками на паркете, на полированной крышке стола, а под столом – бутылки, завалившийся набок кальян. Темно-бурое присохшее пятно на гладкой, цвета слоновой кости панели – он поскреб его пальцем. Коньяк? Ну не кровь, это уж наверняка, Сашка, конечно, идиот, но не до такой же степени…

Тут что? Гостиная. Кресло на боку. Хорошее кресло, должно выдержать. Чипсы рассыпаны, ещё пакет чипсов, нетронутый, тарелки свалены. И гондон. Точнее, два гондона: один, смятый, на полу, второй на диване – голова свесилась, рот приоткрыт. Сашка.

Пощупал – кожа болезненно-прохладная, влажная, на шее капельки пота. И белый весь, белый – конечно, если круглые сутки этой адовой смесью дышать, которая у него тут вместо кислорода. В автономке на девяностые сутки воздух чище был.

Тряхнул за голое плечо – Сашка замычал, моргнул, разлепляя глаза. Мазнул мутным взглядом – и охнул, в глазах появилась осмысленность.

– Дядь Слав?

– Сейчас будет тебе дядя, – тихо, с расстановкой произнёс он. – Ты чем тут занимаешься, етить твою, рыцарь пера и клавиатуры? Сдал он, значит, хвосты. А мне звонит его декан, когда я лежу себе на даче в гамаке и никого не трогаю – звонит и говорит, так и так, готовим документы на отчисление!

– Дядь Слав, – Сашка поморщился, с трудом приподнимаясь, – ну я же говорил вам… им лишь бы придраться. А я устал.

– Устал, – повторил дядя.

– Ну да… Наверное, не моё это – журналистика.

Он поднёс руку ко лбу, осторожно помассировал висок костяшками пальцев.

– Дядь Слав, – прошелестел, – а можно воды?

– Воды, – вновь эхом отозвался дядя. – Воды. Ну да, конечно, можно! И побольше, – он усмехнулся, растягивая губы. – Только вода тебя, Саша, и спасёт.

– Ну не надо только стёба, – Сашка вновь повалился на подушку, – видите же, плохо мне.

– Ничего, – дядя повернулся к нему спиной, зашагал на кухню, – ничего, скоро будет хорошо!

Он потянул ручку, распахивая окно, с наслаждением глотнул влажного воздуха. Заглянул в чайник – ни капли.

– А вот скажи мне, сокровище ненаглядное, – он повысил голос, открыв кран, – не пойти ли тебе туда, где таких, как ты, очень ждут? Не приложить ли все твои нерастраченные юные силы на одно крайне полезное и нужное дело – защиту Родины?

Из комнаты донеслось нечто невразумительное.

Закрыв кран, дядя прошествовал обратно. Сашка лежал, прижимая к груди подушку, и боль хмельного пробуждения в его глазах уже разбавилась тревогой.

– Дядь, про армию – это же ты не всерьёз? Я не пойду! У меня справка, ты же знаешь!

– Справку эту я тебе нарисовал, – дядя подошёл к окну, распахнул и его, оперся ладонью о подоконник. – Могу нарисовать и новую – о том, что ты целиком и полностью готов упасть в объятия воинской службы. Но есть для тебя и другой вариант.

Сашка дёрнулся на диване, выдернул одеяло из-под задницы, накинул на плечи.

– Окно прикрой! Холодно же.

– А тебе самое время привыкать к трудностям и лишениям, – хмыкнул дядя, сунул ему в руку стакан. – На, пей. Распустил я вас. Алька-то где?

– Да фиг её знает, опять, наверное, на канал ушла рисовать.

– На канал, как же, – буркнул он, – гулянки-ночёвки… Ладно, я и за неё возьмусь. Но сперва ты. Рассказывай, почему дипломное задание не выполняешь.

– А как его выполнять? – Сашка глотнул, зубы стукнули об обод стакана. – Уж если писать, так про что-то выдающееся. Где его найдёшь? Скука одна.

– Подвигов, значит, не хватает?

– Только вот про армию опять не начинайте, – он мотнул головой. – Сказал же: не пойду.

– А это не тебе решать, – дядя покачал головой. – Но раз уж ты четыре года учился статейки писать, грех оставить тебя без диплома о высшем образовании только потому, что тебе на пятом году моча в голову ударила. Наоборот – развернёшься, покажешь, на что ты способен!

– В смысле? – Сашка озадаченно нахмурился. – Дядь, ты о чём?

– О Родине, конечно, – дядя с чувством улыбнулся. – Выбирай, сколько ты готов посвятить ей: год или девяносто дней.


– …А когда он остывал, он любил с нами за жизнь разговаривать. Вот так сядет на парту, ногой болтает и спрашивает: ну а служить-то вы где хотите, миноги? Ну, я ему: здесь же, на Балтике. Всё под боком, до дома недалеко, девчонки в мини по Невскому расхаживают. А на Чёрное море попасть и того лучше. Солнце, тепло, мини ещё короче.

– Рай небесный, – хмыкнул из-за пульта Карцев, потирая кончик носа. – Ну и как, он впечатлился?

– Языком поцокал и посмотрел печально. Эх ты, Ивашов, говорит, я тебе сейчас раз и навсегда судьбу твою предскажу, и даже ручку мне золотить не надо. Лежит тебе путь-дорога прямиком из училища да на Север – жопу морозить и сопли пускать. Десять лет будешь на железе и есть, и спать, берег только во сне видеть. А потом – выйдешь на пенсию поседевшим в тридцать каплеем. И побежишь от моря со всех ног, не оборачиваясь.

– Мда, расписал как по книжке, – Карцев потянул носом, покрутил стриженой головой. – Слушай, во что бы высморкаться… у тебя нет?

– Платочков с лавандой? – Ивашов хохотнул. – Так вот, а я в ответ: тащ капраз, может, я ещё до адмирала дослужусь, к вам с проверкой приеду. А он ржёт, вот прямо в голос. Ну точно, говорит, Ивашов, я хренов Нострадамус, не ошибаюсь в предсказаниях! Ты Севера ещё даже не нюхал – а мозги у тебя уже смёрзлись!

Карцев издал какой-то булькающий звук в ладонь – то ли фыркал, то ли сморкался. Ивашов беззвучно вздохнул, глядя на него, и откинулся на спинку кресла, вытянул ноги под пульт.

Конечно, он был готов, он ждал этого, ждал темноты и сугробов по горло, ждал мошкары, набивающейся в рукава куртки и лезущей в глаза, ждал искрящей проводки и вечно протекающих кранов в казённой квартире, ждал, что Даша отведёт глаза и признается: она, конечно, его очень любит, но Оленево – его даже на картах нет, городишко на тридцать домов, словом… словом, у них была светлая и прекрасная любовь, пока он был курсантом, а теперь он аж целый лейтенант и, конечно, встретит ту самую, единственную.

Ивашов ждал – и улыбался, когда ожидания сбывались.

Вот только перед автономкой Питер так и лез в голову своими проспектами, шпилями, воздушными тоненькими девицами, проплывающими мимо на эскалаторах. Что в первый раз так было, что сейчас.

А Карцев всё шмыгает. Что ж такое.

– Паша, – Ивашов повернулся в кресле, – может, тебе балласт в носу продуть? Задолбал уже сморкаться.

– А что я поделаю, если закладывает? Я к доктору ходил, он говорит – не мешай, у нас опись, лекарства принимаем.

– Опять небось по описи не сходится, – он махнул рукой. – У меня где-то капли были, но за ними надо в каюту бежать.

Карцев меланхолически качнул головой.

– Не советую. Командир, как полагается по закону подлости, спустится к нам именно в тот момент, когда тебя не будет на боевом посту.

– А чего это – меня? Тебе нужны капли – ты и беги, хоть сейчас, хоть потом.

Карцев помолчал. Поднял палец, прислушиваясь: по трапу стучали шаги.

– Сейчас начнётся, – пробормотал он. – Будет рвать и метать.

– Ты что, слышишь командирское настроение по звуку шагов? – хохотнул Ивашов. – Тебе не в механики надо было – в акустики… а лучше в замполиты, они-то всегда на начальство настроены, как локаторы.

На ответ у Карцева не было времени: дверь стукнула, в центральный пост вошёл командир.

– Здравия желаю, товарищ командир! – Ивашов поднялся. – За время вашего отсутствия никаких…

– …происшествий не случилось, – вошедший махнул рукой. Снял с головы фуражку, пристроил её на спинку своего кресла. – Вольно, сядьте уже. И расскажите мне, с каких пор наш корабль утратил своё стратегическое назначение и превратился в круизный лайнер.

Ивашов озадаченно нахмурился. Командир любил, конечно, зайти издалека, но чаще хотя бы можно было догадаться, куда он клонил и где на этот раз накосячили его непутёвые подчинённые.

– Не могу знать, тащ командир…

– Не знаете? А ещё стоите дежурным по кораблю, – командир опустился в кресло, потёр поясницу ребром ладони. Свободной рукой потянулся к «Каштану»:

– Старпома в центральный.

Выпрямился в кресле, отводя плечи назад, и хмыкнул:

– Замполита бы ещё неплохо. Это дело по его части.

– Константин Иванович на берегу, – прогнусавил Карцев, – у жены под боком. Вызвать?

– Успеется. К автономке-то готовы?

– Готовимся, тащ командир.

– Завтра проверка. Чтоб ни на волосок не нашли к чему придраться, ни на крупиночку! Иначе я вас… – он медленно, с наслаждением сжал кулак, потёр пальцами, показывая, как будет снимать всех в пыль. – Карцев, механиков это больше всего касается.

– Так точно!

– Меня и так сегодня обрадовали в штабе дивизии. Хотел бы я знать…

– Вызывали, Роман Кириллыч?

– Заходи, заходи, Палыч. Послушаешь сказку, которую мне сегодня с утра комдив рассказал.

Проводив взглядом старпома, протискивающегося между аппаратурой, командир вытащил из кармана куртки сложенные листы бумаги, прихлопнул их ладонью к столу.

– Комдиву звонили из Москвы. Вершинина помните? Два года назад нашу дивизию смотреть приезжал, ещё вице-адмиралом.

– «Яблочко» пел за ужином, – хмыкнул старпом. – Заслушаешься.

– Так вот. У адмирала Вершинина, большого поклонника лирической песни, есть племянник. Журналист. По словам самого адмирала Вершинина – личность творческая, крайне талантливая. И вот, помимо стрельбы баллистическими ракетами и скрытного возвращения в базу, нам поставлена ещё одна боевая задача: помочь таланту Вершинина-младшего раскрыться на борту нашего корабля. Он идёт с нами в море и пишет о нас яркий, красочный, наполненный эмоциями репортаж.

Старпом моргнул. Ещё моргнул. Глаза Карцева, и без того большие, как плошки, округлились. Он беспокойно заёрзал в своём кресле.

Командир, не обращая внимания на телодвижения, продолжал:

– Это в теории. На практике – мы берём его покататься в автономку. Мы следим, чтобы за девяносто суток он не расшиб себе лоб о переборку – это раз, и чтобы не потопил нас неосторожным движением руки – это два. Что именно будет вариться в его мозгах – не наша проблема, главное, чтобы остался вменяемым.

– Так вменяемым-то и личный состав не весь возвращается, тащ командир, – вставил старпом.

– Не беспокойся: как мозги вправить моему офицеру или матросу, я разберусь. А адмиральский племянник – существо хрупкое и беззащитное, за ним присмотр нужен.

– Да кто его вообще на лодку пустит, – буркнул Ивашов и тут же мысленно одёрнул сам себя. Командир медленно повернул к нему голову.

– Пустим, Ивашов, в том-то и беда. Племяннику готовят журналистскую аккредитацию при Министерстве обороны.

Старпом покачал головой.

– Влипли.

– Ну а что, – Карцев подал голос, – в девяносто шестом в автономку на полюс целый косяк журналистов водили – и ничего. Фильм даже сняли.

– У них старшим в группе был полковник, дурья твоя башка! – старпом ткнул себя пальцем в лоб. – А этот? Мажор под кислотой?

– Отставить пораженческие настроения, – командир выдавил из себя ухмылку. – Приказ есть, будем исполнять. Через три дня Александр Дмитриевич Вершинин поднимется к нам на борт. Не упустите случай показать ему настоящее военно-морское гостеприимство, – мягко произнёс он, приподнял брови. Старпом вновь моргнул:

– Есть показать военно-морское гостеприимство!

– Вот и прекрасно, – командир хлопнул его по локтю. – Наш корабль он никогда не забудет. Наш корабль начнёт сниться ему в снах, после которых он будет в слезах вскакивать на постели и бежать в гальюн с криками «мамочка!» Понятно?

– Так точно!

Ивашов и Карцев переглянулись, покосились на старпома. Тот кивнул с видом зловещей решимости.

– Изучайте тогда, – командир подтолкнул к нему ладонью сложенные листки. – Всё, что мне прислали о нашем будущем, хм, боевом товарище. Я у себя, – он поднялся, – о ходе подготовки систем докладывать мне каждый час. Появится замполит – сразу ко мне.

Глава 2

Сашка чувствовал, как взбрыкивает под ним сиденье, и тусклая зелень веток в окне норовила перекоситься, уйти вниз или наоборот заслонить собой бледный лоскут неба. По ушам дуло: окно спереди, по словам водителя в ношеной матросской форме, не закрывалось уже года два – хотя, может, он выдумал это, чтобы спокойно дымить. Дым тоже тянуло назад, и у Сашки скребло в носу.

Последнее место, отдалённо напоминающее населенный пункт, они проехали полтора часа назад – два домишка, три сарая. И потом только выступающие позвонками сопки, сочно-зелёный травяной ковёр – болота на сорок километров, буркнул под нос матрос – и снова сопки и нежно-голубоватая, едва различимая впереди кромка моря.

Дремать в тряске не получалось, и Сашка смотрел. Смотрел, приникнув щекой к стеклу: вот за тучами блеснуло, высветлило золотыми брызгами листву, стволы, разбитый асфальт – и опять исчезло, опять всё темно, и тихо, и ждёт дождя, нахохлившись.

Пусть чужая, холодноватая, совсем не такая, как дома – но всё же это была красота, и это были последние моменты, когда он мог просто видеть небо и землю. Пока его ещё не посадили в железную бочку и не захлопнули люк.

Спасибо, дядюшка. Удружил.

В листве мелькнул полосатый шлагбаум. Матрос тормознул возле будки, сунул какие-то бумаги в окно. Несколько секунд, и шлагбаум начал с натугой, со скрипом подниматься. Матрос поддал газу, словно он, как и Сашка, опасался, что железная палка даст им по крыше со всей дури, когда они будут проезжать.

Машина вильнула раз, другой, медленно пошла вниз по раздолбанной грунтовке. Через несколько сотен метров, чавкнув, остановилась. Матрос повернулся к Сашке с виноватым видом:

– Там дальше перерыто. Дойдёте? Всё время вниз, вниз, увидите пирс. «Белуга» слева с краю пришвартована. Да вы не ошибётесь: там сейчас беготня, погрузка.

– Спасибо, – Сашка кивнул, вылез из машины. Закинул рюкзак на плечо, захлопнул за собой дверцу.

Шагать под уклон было легко, но он не спешил. Как в детстве, бывало: к зубному от остановки надо было пройти всего три дома и маленький дворик, но Сашка шёл вразвалочку, наслаждаясь каждым шагом, сделанным всё ещё на свободе, снаружи, а не под сводами пыточного логова, по ошибке названного стоматполиклиникой.

Но пирс – вот он уже, и черная спина лодки высоко торчит. Люди на ней тоже в чёрном, и слабо доносятся голоса, что говорят – не разобрать, и море плещет, накатывая на плиты.

Море.

Сашка присел на коленки, протянул ладонь вперёд, и её лизнули холодные брызги. Эх, хорошо дышится, хорошо от солоного вкуса на языке, только это всё на пару минут от силы. Вон уже матрос косится из-за стекла своей будки. Пора.

А может, плюнуть? В Питер пока не возвращаться, рвануть на юга, подождать, пока дядя остынет. Вот прямо сейчас – развернуться и пойти наверх, миновать пропускной пункт, узнать, во сколько и куда отсюда уходит транспорт. Не будут же его задерживать.

Он постоял, глядя, как пенится и шипит вода, отступает, оставляя впереди лишь влажную полоску – чтобы тут же навалиться вновь. Поправил лямку на плече и зашагал прямиком к будке.

– Здравствуйте, – прочистил горло, пальцы сжали пуговицу куртки. – Я Вершинин. Вам должны были позвонить… сказать.

Оловянные глаза уставились на него без всякого выражения.

– Ваши документы.

Сашка полез в карман, зашуршал бумажками. Паспорт, приказ из штаба, приказ из министерства, аккредитация, подписки о неразглашении – одна, вторая, третья… Паспорт выскользнул из пальцев, хлопнулся на пирс, страницы зашелестели. Хотя бы не в воду.

А если бы в воду, его бы на борт не пустили?

– Проходите, – охранник протянул ему паспорт и бумажки. Сашка покосился на деревянный трап, круто поднимающийся куда-то на самую крышу.

– Извините, – он переступил с ноги на ногу, – так это наверх? А мне надо внутрь?

– Сверху спуститесь, – рассеянно отозвался парень, глядя куда-то поверх его головы. С той стороны доносились пронзительные птичьи вскрики, и возня чаек, кажется, уже интересовала охранника больше, чем гость.

Ладно. Перила есть – хоть это хорошо.

Сашка шёл медленно, аккуратно ставя ногу на вздыхающие доски, не выпуская перил. Ветер дул прямо в горло, забивая его чем-то острым, колючим, волосы лезли в глаза.

Могли бы и встретить, вообще-то. Не заставлять его совершать подвиг восхождения в одиночку.

Вверху мелькнула черная фигура, и Сашка, собравшись с духом, позвал:

– Здрасьте! Я Вершинин! К вам, на «Белугу»!

Фигура замерла, но оборачиваться к нему не спешила. Сашка уже почти долез до верха, когда она наконец повернулась, и на него глянуло из-под пилотки обветренное красное лицо:

– Журналист?

– Ну, в общем, да, – он с облегчением улыбнулся, неловко протянул руку:

– Александр Дмитриевич. Можно – Саша.

– Владимир Петрович, можно – товарищ старший мичман, – он лениво пожал Сашкину ладонь. – Спускайтесь, вас командир уже заждался. Не спит, не ест, извёлся весь.

Сашка хмуро взглянул ему в лицо, мичман ответил невозмутимым взглядом.

– Сюда, Александр Дмитриевич, – нагнувшись, он откинул массивную круглую крышку.

Сашка наклонился – и шатнулся назад, выпрямляясь, инстинктивно ища, за что бы ухватиться.

Хвататься было не за что, а из-под крышки на него смотрел темный узкий жёлоб, уходящий прямо вниз. У жёлоба не было дна.

– Да вы шутите, – пробормотал Сашка, зло глядя на мичмана. – Должен же быть нормальный вход.

– Ну что вы, Александр Дмитриевич, – мичман улыбнулся, – где это вы слышали, чтобы на флоте шутили над теми, кто только-только пришёл на корабль? Это и есть нормальный вход. Ненормальный – через торпедный аппарат.

– Ну… ну тогда покажите, как по нему спускаться.

Мичман пожал плечами, потянулся вперёд-вниз, забираясь в люк, и полез по узкой лесенке – только руки-ноги замелькали. Вон он, уже внизу, запрокинутая голова торчит.

– Спускайтесь, Александр Дмитриевич! Если что – поймаю!

Сашкины щёки обдало жаром. Он почувствовал, как шее, лбу становится влажно от пота. Первый же встреченный член экипажа смеялся над ним, над его страхом – не офицер даже, какой-то мичман.

Сашка полез. Сжимая руки на перекладинах, сжимая зубы, чувствуя – вот-вот нога поедет, за ней – вторая, и он повиснет, и ладони не выдержат, разожмутся, и – затылком об железный пол…

Мичман благодушно кивнул, когда их лица оказались вровень.

– Привыкнете. В автономке, собственно говоря, трудно только первые восемьдесят девять дней.

Сашка кивнул. Коленки прыгали, и в горле всё прыгало. Мичман это, наверное, понимал – он ничего больше не говорил, только легонько подтолкнул его под локоть.

– В центральный – сюда. Тащ командир, – заглянул первым, – прошу разрешения. Я журналиста привёл.


Журналист, худенький, беловолосый, в новенькой кожаной курточке, стоял и улыбался, не знал, куда девать руки. То отводил их назад, то начинал крутить застёжку под горлом. Он был весь золотисто-белый, аж прям светился – волнистые пряди на лбу, брови, ресницы, щёки, уши, тонкие длинные пальцы – и Кочетова это раздражало безмерно. Кочетов старался успокоиться и говорил медленно, с расстановкой:

– Осваивайтесь. На ближайшие три месяца вы – наш, и чем скорее вы это почувствуете, тем легче будет вам. И нам тоже. Вы, насколько я понимаю, собираетесь писать значительный журналистский труд? Не откладывайте его до конца похода, – он придвинул к себе пальцем ручку, крутанул в ладони. – Понимаете, безделье в автономке – самая страшная пытка. Экипаж от неё более-менее застрахован моими и старпомовскими усилиями, а вот вы… – он покачал головой. – Ищите себе занятие. Следите, чтобы оно было не разрушительным. Поняли?

– Понял, – парень кивнул, и командир беззвучно вздохнул. Птенец, совсем жёлтый – ну что на него сердиться? Скучно стало в Питере, захотелось на подводной лодке поплавать, а дядюшка-адмирал тут как тут. Вот с него бы и спросить. Узнать, зачем он своего родственника с головой окунает туда, откуда ему лучше держаться подальше, чистенькому и мягонькому.

– Сейчас капитан-лейтенант Карцев проведёт вас по кораблю, расскажет в общих чертах, что к чему. Потом он проводит вас в вашу каюту, где вы сможете отдохнуть. Будут какие-то вопросы ко мне – задавайте, но не раньше, чем мы пройдём узкость и погрузимся на рабочую глубину. Сейчас у нас очень мало времени, когда выйдем в море, его будет и того меньше.

Парень снова кивнул доверчиво, и Кочетов усмехнулся:

– А вообще, не стесняйтесь спрашивать. Кого угодно, о чём угодно. На то и вопросы, чтобы сближаться, не зажиматься в своём панцире. Но и не обижайтесь, когда вам будут отвечать «Пшёл нахуй». Чаще всего это не со зла. Это просто значит «нет времени».

Брови приподнялись. Удивляется.

– Я запомню, товарищ капитан первого ранга.

– И не нужно так длинно. Просто – «товарищ командир».

– Хорошо.

Теперь улыбается – уже не той потерянной улыбкой, поспокойнее. Вот и славно.

Не надо в море дёрганым выходить. Даже журналисту.

– Карцев, – подтянул к себе провод «Каштана», – в центральный, бегом. Вершинин тебя уже ждёт для экскурсии.


Построение в восемь вечера, и домой его уже не отпустят – можно не гадать. Если бы не этот журналюга питерский, ещё можно было бы на что-то рассчитывать… хотя кого он обманывает? Не бывало ещё такого, чтобы в день выхода в море отпускали с корабля.

Значит, Настюху он не успеет обнять, только увидит её тёмный затылок на пирсе, в толпе. Если она ещё придёт. Зря они поцапались из-за этого пылесоса, надо было сразу бежать в магазин за новым, и за цветами, и сажать Настюху к себе на колени, целовать её волосы, пахнущие мёдом и цитрусом. А теперь она дуется, он уходит на три месяца, и ни тебе тягучих томных телодвижений на разложенном диване, ни дёрганых конвульсий у стены – ценой ноющих лопаток и дрожащих коленок. Иди, глотай слюну и щёлкай зубами.

– …Павел, я правильно понимаю, отсюда управляется атомный реактор?

Журналист с опасливым почтением косился на пульт ГЭУ.

– Реакторы, – Паша Карцев подавил зевок, поднёс ладонь ко рту. – У нас их два. Если один выходит из строя, не грустим, переводим все системы на второй и херачим дальше. Если, конечно, первый поломался не настолько хорошо, чтобы рвануть и разнести лодку к японе-матери.

Вершинин быстро кивнул.

– А где сами реакторы?

– В корме, мы до неё ещё доберёмся. Вообще, одному тебе в корму ходить не советую – заблудишься… твою ж налево, ну кто лезет в переборочный люк жопой вперёд?

Он ухватил журналиста за плечо, подтолкнул вбок, к стенке.

– Смотри, учись, салага, как переходить из отсека в отсек.

Привычным гибким движением он скользнул за переборку, выпрямился.

– Боком, боком лезь. Голову-то пригни! Ну, молодец, пошли дальше. Надо тебе святую святых показать. Знаешь, что на лодке самое главное?

– Центральный пост? – неуверенно предположил журналист. – Так мы оттуда и вышли. Может, кают-компания?

– Нужное место, – Паша одобрительно кивнул, – но гальюн важнее. Очень советую тебе с первого раза запомнить, как им пользоваться. А то всякое случается. Был у нас замполит… кстати, ты уже видел нашего замполита?

– Нет.

– Ну, жди, прибежит знакомиться. Ему делать-то нечего, как и тебе. Так вот, тот замполит, который был до него, себе парадный китель дерьмом уляпал – вместе с фуражкой, брюками и кортиком. А всё потому, что не проверил давление, когда смывал. Короче, смотри…

Ну, если Настька не придёт его провожать, пусть даже не рассчитывает, что он ей спустит. Пылесос ей важнее родного мужа, скажите пожалуйста. Ничего, небось за три месяца хвост прижмёт, затоскует… а он-то как затоскует, господи, Настька, хрен с ним, с этим пылесосом, их можно хоть два купить, хоть три, приходи только.

Нельзя же так – идти в море и не видеть её макушки.

– Ну вот, а здесь наше механическое царство. Именно благодаря нам, механикам, эта лоханка ещё как-то держится на плаву и не протекает. Вершинин, ты физику-то в школе учил?

– На четвёрку вытянули в одиннадцатом классе, – он смущённо пожал плечами. Паша махнул рукой:

– Тогда мне с тобой и говорить не о чем, всё равно не поймёшь. Ладно, проведу тебя наскоро – и не мозоль нам тут глаза.

– Погоди, а там, – журналист обернулся через плечо, указал на широкую железную пластину, крашеную в жёлтый, – что?

– Ааа, – протянул Паша, растягивая губы в улыбке, – это спуск в трюм. Туда мы, конечно, не пойдём… впрочем, ты ведь давал подписку о неразглашении? Тебя допустили к гостайне?

– Да вроде подписывал бумажки, – Вершинин сглотнул. – А что?

Паша переступил с ноги на ногу.

– Нет, извини, Саш, я на себя такую ответственность не возьму. Хочешь спускаться в трюм – иди к командиру за разрешением.

Журналист озадаченно нахмурился. Паша, помолчав, добавил негромко:

– Да, и на твоём месте я бы раз десять подумал, прежде чем спускаться. Опыты на людях – зрелище не для впечатлительных.

Губы журналиста запрыгали:

– Какие… эй, какие ещё опыты?

Паша сурово наклонил голову.

– Говорю же, все вопросы – к командиру. Он ответственный за эксперимент. Пошли, – он потянул журналиста за рукав, – покажу тебе нашу автоматику.

Глава 3

– По местам стоять, к погружению!

Над головой хрипело, потрескивало. Сашка повернулся на бок, натянул на плечо сползшее одеяло.

Одеяло было тонким, но мягким, и грело, пальцы уже не мерзли. Спать не хотелось, хотелось выглянуть из каюты, зайти в центральный, видеть, что происходит, как лодку уводят вниз, но сейчас ведь в центральном и без него забот хватает. Командир не зря предупреждал.

Что ж, это не в первый раз – оказаться в стороне, случайным, ненужным, в то время как все кругом чувствуют друг друга с полужеста.

– Погружаться на глубину шестьдесят метров, дифферент пять градусов на нос…

Сашка сел на койке, подтянул колени к груди.

Неделю назад в это время он тихо-мирно попивал сидр в пабе на Кирочной, потом шёл гулять по каналам, куда ноги выведут: хоть к Дворцовому мосту, хоть на Выборгскую сторону. Подставлял лицо ветру, поглядывал на щебечущих туристов.

К вечеру можно было зайти в клуб. Горячие руки на талии, капельки пота на висках, биты, пульсирующие в затылке. Изгибаться, извиваться, приникать телом к телу, глотать паршивый виски, разбавленный сладкой колой. А потом вырваться из прокуренного, проспиртованного зала на свежий воздух, пить и пить его.

Вот здесь, на лодке – когда он сможет снова его глотнуть?

– Скорость пять узлов, глубина двадцать пять… тридцать… тридцать пять…

Свободы всегда было много. Забросить академию, сидеть на берегу с бумагой и карандашами вместо лекций, валяться на кровати с книжкой вместо задач по геометрии… даже и школу прогуливать целыми днями – ну, это ещё до Питера было, они ещё были маленькими. Мама уходила вечером и возвращалась в середине дня – сонная, с розовыми набухшими веками, растрепавшимися волосами. «Сашка, Алька, уроки сделали?» Не дожидаясь ответа, валилась на диван, зевала. Они ставили ей рядом с кроватью пластиковую бутылку с водой, тарелку с бутербродами, если что-то ещё оставалось в холодильнике и в хлебнице, и бежали на овраг – там собирались все со двора.

– Сорок пять… пятьдесят… пятьдесят пять…

Может, всё-таки в центральный? Или к механикам. Как-никак, считается, что он здесь для того, чтобы репортаж писать – а как он напишет репортаж, не выходя из каюты?

А как называют на флоте посторонних, которые мешаются под ногами в ответственный момент, да ещё, чего доброго, лезут с расспросами? Сходи к механикам, Вершинин – узнаешь.

Хмыкнув, он спустил ноги на пол, потянулся под койку за своим рюкзаком. Надо выложить то, что ещё не успел: блокнот с ручкой, блок ментоловой жвачки, томик Лорки. Смена белья – ладно, пусть пока лежит. Тюбик пасты, щётка – в тумбочку. Шарф можно не выкладывать, он его взял на всякий случай: никто так и не сказал ему, жарко или холодно на подводных лодках. Пока вроде ничего, в рубашке и брюках нормально.

– Глубина шестьдесят метров. Осмотреться в отсеках.

– Второй отсек осмотрен – замечаний нет.

– Первый отсек осмотрен – замечаний нет.

– Восьмой отсек осмотрен – замечаний нет…

Уши закладывает, прямо как в самолёте. Интересно, потом пройдёт или все три месяца будешь ходить с чувством, будто тебе в уши ваты напихали? Можно у врача спросить. Где-то недалеко врач, Паша показывал его кабинет. Или каюту? Как это здесь называется? Надо зайти к врачу и познакомиться, и про уши спросить.

Подходить к незнакомым людям и протягивать руку со словами «здорово, я Саша» – стрёмно, но одному ещё стремней. Хотя, по идее, эти все детские страхи не идут ни в какое сравнение с тем, что у тебя прямо вот тут, за стенкой – вода.

А в неё не верится. Ну серьёзно, какая ещё вода? Там должно быть небо, и асфальт, и деревья. И люди чтоб ходили.

– Удифферентовать подводную лодку на глубине шестьдесят метров на ходу пять узлов с дифферентом полградуса на нос…

Да ещё трюм этот. Как спросить про него командира? «Скажите, а правда ли, что вы на своей лодке над живыми людьми эксперименты проводите?» Ерунда, скорее всего, Паша экспериментами для красного словца обозвал какие-нибудь тренировки подводников – дядя Слава рассказывал, что его в своё время чуть ли не в торпеду засовывали с головой. Но мало ли… Может, сначала ещё у кого спросить – хоть у врача? Он-то должен знать.

В сущности, одно то, что он сам, Сашка Вершинин, оказался в железной коробке под слоями воды – тот ещё эксперимент в особо извращённой форме.

Ну ладно, дядя Слава, будет тебе репортаж.


– Тащ командир! А, тащ командир?

Кочетов шёл быстро, но Илья не отставал, успевая вовремя пригибаться, чтобы не треснуться лбом.

– Тащ командир, разрешите обратиться?

– Ну обращайся, – буркнул Кочетов, не оборачиваясь.

– А почему этого питерского ко мне поселили? Это такое дисциплинарное взыскание, не предусмотренное уставом?

– Поговори мне ещё. Петрова на К-213 перевели, у тебя в каюте место свободно. Ты что, хотел жить один в роскошных апартаментах, как адмирал?

– Никак нет, – пробормотал Илья. – То есть… ну я ж ему не нянька и не замполит. Что я с ним делать буду?

– А меня ебёт? – командир пожал плечами. – Хоть серенады пой. Главное, следи, чтоб он был жив-здоров и чтобы никуда не лез ручонками своими шаловливыми.

– Ага, гражданские – они это любят, – вставил Витька из-за перегородки. – Помните, к нам министерскую экскурсию водили? «Ой, а что это за ручка? Ой, а я нажму сюда? Да я понарошку…»

– Чиновники, хуле, – вздохнул Илья. – Тащ командир, но если его присутствие будет отвлекать меня от служебных обязанностей, могу я подать вам…

Рука командира уперлась в стенку над головой Ильи.

– Если тебя что-то будет отвлекать от обязанностей, я возьму тебя за хрен и подвешу вместо флага. Усвоил?

– Так точно!

– А теперь скройся с глаз моих. У тебя смена кончилась, а мне ещё ебаться и ебаться.

– Есть, – Илья машинально наклонил голову, зашагал дальше по отсеку.

Во рту было вязко, воздух казался плотным, тяжёлым. Так всегда бывало первые пару часов после погружения, потом Илья привыкал. В первой автономке он то и дело бегал смотреть процент кислорода в отсеке – начхим только плечами пожимал. «Что ты дёргаешься, Илья, у меня всё точно, как в аптеке. Девятнадцать, не больше и не меньше. И ничем наш воздух не отличается на вкус от атмосферного, не выдумывай».

Но Илья-то знал. И фиалки в кают-компании знали: каждый раз их приносили в горшках, и они держались пару недель, а потом начинали сохнуть, и никли, сворачивались лепестки. Химики приходили со своими приборами, замеряли, разводили руками:

– Влажность нормальная, состав почвы нормальный, радиоактивный фон в норме. Может, ваши матросы их не поливают?

Илья зыркал на химиков. Как они не понимают простых вещей? Здесь, на лодке, неживой воздух, здесь долго не протянет ни одно живое существо.

Кроме подводника, конечно.

– Эй, Илюха, – снизу негромко свистнули, – замечтался?

Он остановился, махнул рукой.

– Здорово!

– Спускайся, дело есть.

Он сбежал по трапу, подошёл к Артуру, крутившему в руках запечатанный пакет.

– Ну, что?

– Давай-ка присядем, – Артур опустился на ящик с запчастями, стоящий у стены. – Давай-давай, садись. Илюха, ты у нас семейный, так? И жена у тебя – человек с культурными запросами.

Илья подавил вздох.

– Ну допустим.

– Так она, наверное, балет любит? И тебя таскает на него время от времени? Всякие там белые лебеди и воздушные сильфиды.

– Откуда ты слово-то такое выкопал, – Илья покачал головой, – сильфиды… Артур, если есть дело – говори, а балетные рассказы мне ни к чему, я в каюту – спать.

– Сильфида, – Артур мечтательно улыбнулся, подпер щёку ладонью. – Её Эля зовут. Солистка Мурманского театра оперы и балета – так она мне утром сказала.

– Ого, – Илья покосился на него с любопытством. – Ты из-за неё, что ли, на построение опоздал?

– Ну! Мы с ней ночью два раза и ещё перед завтраком – пришлось кофе на ходу глотать, пока штаны искал! И, между прочим, – Артур наклонился к нему, понизил голос, – она намекнула, что была бы рада продолжить наше знакомство уже всерьёз. Так что возвращаемся из похода – я сразу в отпуск и к ней.

– Поздравляю, – хмыкнул Илья.

– За первые дней пять можно не беспокоиться. Даже за первую неделю. Но потом-то нам придётся ещё и разговаривать. А как мне с ней говорить? У неё небось в голове Чайковский, пуанты, все дела, а я ей буду рассказывать, как мы из цистерн дерьмо вычищаем?

– А чего сразу про дерьмо? Рассказывай про борьбу за живучесть – вон, как пожар в четвертом отсеке тушили.

– Когда кок на плиту масло пролил? – Артур хохотнул. – Ну а что, если правильно подать, очень героическая история получится. Бабы – они любят всё героическое, и чтоб красивостей побольше.

– Я раньше тоже так думал. А сейчас Лена отмахивается, когда я про службу начинаю. «В отпуск-то когда? Премию опять урезали?»

– Ну, это не беда. Вы ж не скандалите десять раз на неделю?

– Мы вообще не скандалим, – поморщился Илья. – Ей, по-моему, со мной скучно. Да ладно, – он поднялся, – хрень это всё, и балерины твои – тоже хрень. Я иду впадать в спячку.

– Вот и советуйся с таким… Погоди, – Артур пихнул ему в руки пакет, – соседу своему отдашь.

– Одежда?

– И дыхательный аппарат. Заодно передай, чтоб после ужина ко мне зашёл.

– Учить будешь? Слушай, а ты можешь его во время учёбы закрыть в торпедном аппарате – и чтоб не вылезал суток эдак двое?

Артур присвистнул.

– Вы что, уже успели проникнуться друг к другу нелюбовью?

– Да я его не видел ещё, – Илья махнул рукой. – Просто… бесит.

– Так, – Артур встал, – пошли. Я просто обязан взглянуть на это чудо, которое умудрилось вывести из себя связиста Илью Холмогорова, ни разу не попавшись ему на глаза.


– Значит, прохлаждаемся?

Молодой подводник, чернявый и смуглый, смотрел на него с неодобрением, сложив руки под грудью. Его высокая фигура в синей робе заслоняла собой дверной проём, из-за плеча выглядывала русоволосая голова.

Сашка заморгал, приподнялся на койке, машинально прижимая к груди одеяло.

– Ты смотри, – чернявый повернулся ко второму, – я его час в отсеке жду, а он тут десятый сон видит. Встать!

Гаркнул так, что у Сашки болезненно сжалось горло и он вскочил, вытянулся по струнке.

– Извините… товарищ офицер… а в чём дело? Мне никто ничего не говорил…

– Не говорил? – офицер поднял брови. – Да ты сам должен был прибежать ко мне, сверкая пятками. А почему? А потому, что в любой момент что-то случится – пожар, затопление отсека, выход из строя реактора – и что ты будешь делать, не пройдя инструктаж по борьбе за живучесть? Переминаться с ноги на ногу все пять секунд, которые тебе остались?

Сашка сглотнул.

– Я слышал, что подводные лодки этого проекта надёжны, – тихо, твёрдо произнёс он, не отводя взгляда от злых глаз офицера. – И что на «Белуге» опытнейшая команда.

Морщины на смуглом лбу разгладились, офицер вдруг улыбнулся – совершенно по-человечески.

– Правда. Но готовым надо быть ко всему, не забывай. Артур Караян, – он протянул Сашке шершавую тёплую руку, – командир дивизиона живучести. Отвечаю за то, чтобы из ста пятидесяти человек, выбравшихся в море на этой скорлупке, домой вернулись все сто пятьдесят.

– И за то, чтобы гальюн вовремя продували, – подал голос парень за его спиной. Артур сердито обернулся:

– А тебя никто не спрашивал. Связист на подлодке – это вообще ошибка природы, тупиковая ветвь эволюции. Ох и не повезло тебе, Вершинин, с соседом, – он повернулся к Сашке, подталкивая второго вперёд, и тот возмущённо обернулся:

– Это мне с ним не повезло! Я думал, ты мне поможешь его как-нибудь по-тихому извести.

– Видал, Вершинин, как у нас обращаются с журналистами? Знакомься: Илья Холмогоров, связист, лентяй, душитель свободной прессы. Но ты его не бойся, в душе-то он добрейшее создание. Бойся меня, – он вновь сложил руки, – я из тебя все кишки выну и на буй-вьюшку намотаю. Давай, одевайся, – он кинул на кровать пакет. – Бери с собой пэдэашку и дуй ко мне в девятый отсек. Чего до ужина ждать – начнём прямо сейчас делать из тебя подводника.

– Ладно, – Сашка с сомнением покосился на пакет. – А пэдэашка – это что?

– Портативный дыхательный аппарат, – Артур наклонился, рванул пакет, извлёк оттуда красную коробочку на ремне – такую же, какая висела на бедре у него самого. – Вот он, – приоткрыл, изнутри торчал длинный хобот. – Без него из каюты ни ногой.

– Да без толку, – Илья закинул ногу на перекладину, влез наверх. – Он хорошо если к концу автономки им пользоваться научится.

– Почему вы так думаете? – тихо спросил Сашка. В горле заскреблась обида.

– Да потому что на тебя один раз посмотришь – сразу всё понятно, – Илья вытянул ноги, повернулся на бок к нему спиной. – Будешь выходить – дверью не хлопай, я сплю.

Ладонь Артура ощутимо пихнула Сашку в спину.

– Ещё не родился такой дебил, которого я не мог бы научить включаться в дыхательный аппарат. Так что меньше слушай этого соню и больше занимайся делом. Сам доберёшься до отсека или мне над тобой стоять, как наседке?

– Нет-нет, – Сашка поспешно потянулся за пакетом, вытряхнул на койку синюю робу из плотной ткани, такие же штаны, прорезиненные тапки. – Сейчас переоденусь и приду.

– Давай.

Артур повернулся и вышел.

Сашка сел на койку, обхватил голову ладонями. В висках стучало.

– Ну как? – сонно, сипло донеслось сверху. – Дошло, что это тебе не прогулочка по Неве на катере? Надумаешь плакать – отсек не затопи.

Сашка промолчал. Посидел ещё немного, бросил быстрый взгляд вверх и принялся торопливо стаскивать пижамную рубашку.

Лучше не задерживаться.

Глава 4

– Огурец, говоришь?

Доктор, долговязый паренёк с тонкой длинной шеей, поглядывал на Пашу Карцева с видом мудрого аксакала, тонкой струйкой наливая прозрачную жидкость из банки в стакан. На лодку его прислали меньше месяца назад, это была его первая автономка, но экономить спирт он уже научился, как научился гонять матросов из трюма к себе в лазарет и обратно с ящиками, не кашлять в курилке, насквозь пропитанной копотью, и отзываться «так точно!» в ответ на любое слово начальства. Паша доктора уважал – и к кому, как не к нему, было прийти с тяжестью в голове и на душе?

– Значит, огурец, – повторил доктор, поставил стакан перед Пашей. Тот жахнул его одним махом, жадно глотнул воздуха – внутренности обожгло, в висках застучало гульче. – И что ты с ним делал?

– В том-то и дело, Гриш, – Паша придвинулся к столу, – я его резал. Взял нож и вспорол ему бок – от сих до сих, – он рубанул рукой, и доктор осторожно отодвинул от него банку. – И хотел его есть, посыпал солью. Тут сигнал на вахту подали – я и проснулся.

– Ну, прекрасно, – доктор закинул ногу на ногу, плеснул себе. – Чего ты всполошился-то? Не успел во сне похрустеть огурцом и теперь страдаешь?

Паша помотал головой.

– Гриш, ты не понял, – он положил локоть на стол. – Что, если это был не огурец? То есть огурец, конечно, но значил он совсем другое.

– Да наверняка, – отозвался доктор. – Ты Фрейда почитай, там тебе будет и про огурец, и про банан, и про всякую прочую колбасу. Это нормально, Паш, – он хлопнул Пашу по плечу. – В автономке и не такое может сниться.

– Да нет же, – буркнул Паша, – ты вообще куда-то не туда сворачиваешь. Огурец – он же похож на нашу лодку!

– А, ну да. На неё тоже.

– И я ей во сне вроде как брюхо вспорол. Понимаешь? Так-то сон – это ерунда, конечно, – он запустил пятерню в волосы на затылке. – Но вдруг я и вправду где-нибудь накосячу и из-за меня мы все в жопу угодим?

Доктор хмыкнул себе под нос.

– Слушай, Карцев, – он выпрямился на стуле, – я, конечно, понимаю, что у вас, механиков, самомнение до небес. Но поверь мне, вспороть лодку от носа до кормы у тебя не выйдет, что бы ты там ни наворочал.

Паша беззвучно вздохнул.

– Так необязательно ж от носа до кормы, – вздохнул он. – Лодка – с ней нежно надо, аккуратно, чтобы не вздрогнула лишний раз. А у нас столько народу без мозгов – никак не могут это понять. Вон, иду с вахты, мне замполит навстречу – из четвертого отсека. Переборку за собой закрывает – херак! Скрежет на весь отсек.

Доктор иронически покачал головой.

– Какая беспардонность.

– Я ему вежливо так: «Товарищ заместитель командира по воспитательной работе, вы бы чуть-чуть поаккуратнее. Нам ещё три месяца в море болтаться». А он – подбородок задрал, глаза сверкают: «Да ты… да я… как ты со старшим по званию разговариваешь…»

– Ну и правильно, – доктор пожал плечами. – Это ж замполит, что толку его переучивать.

– Конечно, все думают, что железу без разницы, ебашь его как хочешь, – Паша сердито шмыгнул носом. – А потом удивляются, почему корабли всё время ремонта требуют. Гриш, дай мне, что ли, каких-нибудь капель для носа. Ивашов мне свои давал, да что-то ни хрена не помогают.

– А что у тебя – сопли текут? Или нос не дышит?

– Не дышит, – Пашашмыгнул ещё раз.

– Ладно, – доктор привстал, полез в ящик, – сейчас что-нибудь найдём.

Дверь приоткрылась, и в лазарет заглянула светловолосая голова.

– Драсьте, – прошелестело тихонько, – а можно мне давление померить?

– Клапаны срывает? – гоготнул Паша. Доктор выпрямился, глянул на него осуждающе. Повернулся к гостю:

– Садитесь… Александр Дмитриевич, да? Какие жалобы: слабость, голова кружится?

– Есть немного, – журналист вымученно улыбнулся, опускаясь на койку. – Мы отрабатывали надевание спасательного гидрокостюма с командиром дивизиона живучести. На время, – он приложил ладонь ко лбу. Пальцы подрагивали.

– Да, Артур может, – хмыкнул Паша. – В норматив, конечно, не укладываешься?

Журналист передёрнул узкими плечами:

– Да я вообще не представляю, как это чудище можно на себя надеть за пять минут! Вот честно, – отчаянный взгляд скользнул с Паши на доктора, – у кого-нибудь получается?

Они переглянулись, и доктор печально развёл руками.

– Пять минут – ни у кого на корабле нет такого времени. Полторы, максимум две. Давайте руку, – он разложил на столе тонометр. – Посмотрим, что Артур умудрился сделать с вашим организмом.

– Гриш, я тогда пойду? – Паша привстал. Доктор махнул рукой:

– Погоди, я щас.

«Груша» зашипела, липучка зашуршала, натягиваясь. Журналист сидел неподвижно, лишний раз опасаясь вдохнуть. Наконец доктор вынул трубки из ушей, поморщился:

– Сто двадцать на семьдесят.

– То есть всё в порядке? – на бледных губах дрогнула робкая улыбка. – Я, честно говоря, боялся…

«Те, кто боится, дома сидят», – явственно прочитал Паша во взгляде доктора. Но доктор, надо отдать ему должное, не забывал о своей клятве Гиппократа и промолчал. Кремень. Он, Паша, наверное, не сдержался бы.

– Александр Дмитриевич, – вежливо произнёс доктор, – если у вас всё, вы можете пойти к себе и отдохнуть.

Журналист растерянно взглянул на него:

– Извините… у вас, наверное, пациенты, я вам мешаю?

– Да нет, никого, кроме вот этого бедолаги, – доктор с усмешкой кивнул на Пашу. – Мне нужно в кают-компанию. Это мой первый поход, так что нас с ребятами должны посвятить в подводники.

– Вот как? – гладкая, ровная шея вздрогнула. – И вам заранее сказали, когда вас будут посвящать?

– Ну да, старпом ещё с утра всем объявил.

– Понятно, – журналист нахмурился. – Ну… удачи.

Он вышел, аккуратно прикрыв дверь, и Паша с нетерпением повернулся к доктору:

– Ну, капли-то где?


На третьи сутки веки уже наливались свинцом, спина делалась ватной и тяжёлой, стоило посидеть в одной позе несколько минут. Хотелось спать.

Судя по красным глазам матросов, им хотелось спать ничуть не меньше, но они стояли, подтянувшись, и с любопытством косились на плафон в его руках. Плафон был полон воды, и ещё на столе стояла целая банка – чтобы хватило всем: троим матросам, доктору и ракетчику.

Кочетов прочистил горло. Он говорил негромко, но, как всегда, чувствовал, что его слушают.

– Товарищи подводники! Поздравляю вас с первым погружением. Хлебнув воды из глубины, вы сразу прочувствуете, что жизнь у нас несладкая. Но раз уж вы почему-то выбрали её – желаю вам отдать ей всё, что только в ваших силах, и получить от неё всё, что только можете. И главное – пусть количество ваших погружений будет равно количеству всплытий!

– Ура! – первым гаркнул старпом, и возгласы эхом раскатились по кают-компании.

Замполит Константин Иваныч с пухлой красной папкой в руках колобком выкатился вперёд:

– Товарищи! Наша великая Родина возложила на вас огромную ответственность, огромное доверие…

Кочетов качнул головой, глядя в круглое розовое лицо. Замполит, пересекшись с ним взглядом, сник на полуслове. Скороговоркой закончил:

– И ваша задача – не подвести её.

Так-то. Договаривались же: на посвящении – никаких речей о боевом духе, моральном облике и международном положении. Пусть потом хоть по три часа всех мурыжит на собраниях, но сегодня обойдёмся.

Кочетов подошёл к первому матросу, протянул ему на вытянутых руках плафон. Тот осторожно принял, поднёс ко рту. От резких глотков на шее заходил ходуном кадык.

Как же его… Свистунов, да. Трюмный.

Он вернул Кочетову опустевший плафон, поёжился:

– Холодная, бля… ой, виноват, тащ командир! – вытянулся, прижал руки к бокам.

Кочетов улыбнулся.

– Конечно, холодная. А вы думали, матрос, мы тут в тепле задницу греем?

По рядам пронёсся негромкий смех. Старпом уже наливал воды следующему.

Рядовые пили почти залпом, и доктор Агеев от них не отставал, ракетчик вот замешкался, подождал, переводя дыхание. Казалось, он вовсе хотел поставить плафон на стол, но под взглядами Кочетова и старпома допил своё до конца.

Забрав у него плафон, Кочетов уже хотел поблагодарить всех и отпустить – и наконец идти спать, у него сейчас веки слипнутся и он заснёт прямо стоя перед строем – но перед ним мелькнула фигурка в штатской белой рубашке:

– Товарищ командир, а я?

Огромные глаза распахнуты, скулы белые. Куда тебе в подводники, тебе в школу на линейку…

– Палыч, – Кочетов повернулся к старпому. – Налей.

Тот наклонил банку, но рука замерла:

– Роман Кириллыч, а гражданскому разве положено?

– Палыч, – Кочетов вздохнул, – на этой подводной лодке я решаю, что и кому положено. И если я говорю «налей»…

– Готово, тащ командир.

Кочетов взял плафон, опустил его в подставленные руки журналиста.

– Ну, пейте.

Тот наклонил пушистую светловолосую голову, с усилием поднёс плафон ко рту.


Горько так, что жжёт горло. Щиплет в носу, в глазах, кажется, он вот-вот чихнёт, но от холода всё внутри сжимает спазмом. Глотнуть удаётся с трудом. Вот сейчас подавится, закашляется, и все они засмеются. Все будут смотреть на него, как… как, собственно, они уже смотрят, только особо не показывают. Чужой, ненужный, слабый… да какое ему, собственно, дело, что о нём думают эти солдафоны? Плавание закончится, он вернётся в Питер, плюнет и разотрёт, они так и останутся гнить на Севере, а он… а он… Господи, что ж так щиплет в глазах, и слёзы текут, он захлёбывается морской водой вперемешку со своими слезами –

– как он сидел в углу спортзала, уткнувшись в свои колени, и плакал, потому что все побежали по домам, он остался один, а дома пахло потом и спиртом, на градуснике было тридцать девять и пять, в ящике валялось пятнадцать рублей – даже на аспирин не хватит –

– он слизал капли из уголка губ и поставил плафон на стол.

Синие глаза командира Кочетова отстранённо рассматривали его лицо.

– Молодец, журналист, – уголки тёмных губ приподнялись. – Вот, считай, ты и подводник.

– Спасибо, – Сашка наклонил голову. Только сейчас почувствовал, как взмокли лоб и шея.

Кочетов повернулся, окинул взглядом экипаж.

– Поздравляю всех. Свободны, разойтись.

Неторопливой размашистой походкой он направился к выходу. Занятно: других военная форма стройнит, самым угрюмым лицам дарит капельку обаяния – вон хоть на старпома гляньте – а командиру она не то что бы не к лицу, но смотрится на нём странно. Фигура кажется долговязой, ноги – неестественно длинными. Того и гляди переломится. Вот в будничной робе, в мятых штанах он весь – гибкость и сила, сжатая пружина.

В желудке заскребло, Сашка поморщился, отошёл к стене. Ничего, пройдёт. От морской воды ничего плохого не будет. Можно, конечно, к доктору зайти, попросить таблетку от изжоги, но после сегодняшнего как-то не хотелось.

Дома он бы заварил чаю с ромашкой, забрался под плед с недочитанным «Окончательным диагнозом». Эх, зря не взял с собой, интересно же, кто победит, молодой врач или старый, и что там с ребёнком, и как они будут разбираться с анализами…

– Александр Дмитриевич! – замполит требовательно смотрел на него снизу вверх. – Вы мне нужны.

– Нужен? – Сашка машинально улыбнулся.

– Кто-то же должен рисовать боевой листок корабля. Но к кому я ни обращусь – все заняты, и матросов мне выделить отказываются! Нам с вами, Александр Дмитриевич, придётся заняться патриотическим воспитанием личного состава.

Ну, в конце концов, почему бы и нет? Всё лучше, чем сидеть без дела одному – или чем потеть в гидрокостюме под бешеным взглядом командира дивизиона живучести Караяна.

– Вы как никто другой, конечно, знаете о важности воспитания в матросах и офицерах высокой воинской культуры, – разливался замполит. – Наверняка ваш дядя, адмирал Станислав Андреевич Вершинин, рассказывал вам, как ему удавалось вдохновить, повести за собой бойцов несколькими точно подобранными словами о Родине, о подвиге, об отваге.

Мда. Судя по дядиным рассказам и умолчаниям, эти «точно подобранные слова» были сплошь однокоренными к известному слову из трёх букв, и про подвиги в них ничего не было. Но ведь вдохновляли же!

– Хорошо, что вы пришли на флот, Александр Дмитриевич. Журналистика – благородное призвание, но собственную кровь не обманешь, правда? И потом, настоящий мужчина должен быть так или иначе связан с армией, защищать свою страну. Я не удивлюсь, если после нашего похода вы пойдёте в военно-морское училище, чтобы вернуться к нам уже настоящим офицером.

После похода он выберется на твёрдую землю, встанет на четвереньки, чтобы уж точно не качало и не бросало из стороны в сторону, и поползёт как можно дальше от моря. А потом раскинет руки, ляжет и будет лежать, глядя в небо.

Ну а уж когда отлежится – поедет домой, к своим, серьёзные разговоры разговаривать. В глаза им посмотреть. Вот как одному хватило совести засунуть его сюда, а другому – глазами хлопать и не препятствовать?

– А вы настоящий мужчина, Александр Дмитриевич, и с военной косточкой, я сразу это разглядел…

Ой, всё.

Глава 5

Аккуратно прикрыв за собой дверь, Сашка поправил футболку, завернувшуюся под робой, и зашагал назад, к себе в каюту. Гальюн был одним из немногих мест на корабле, куда он худо-бедно помнил дорогу и не нуждался в том, чтобы расспрашивать встреченных матросов. Правда, пользоваться затейливой системой до сих пор было непривычно – перед тем, как Сашка нажимал на смыв, у него внутри всё замирало так, словно это была кнопка пуска ядерной ракеты. Ну да что ж, увидеть это никто не мог, значит, и стесняться не было смысла.

Во рту сохло. То ли что-то химичили с температурой в отсеке, то ли Сашкин организм так реагировал на глубину, но ему весь вечер было жарко и очень хотелось пить. Ничего, в каюте осталась бутылка минералки, стоит на тумбочке. Нагрелась, но оно и к лучшему, от холодной может разболеться горло.

Сашка обвёл языком сухие губы, втянул ноздрями промасленный воздух. На ходу расстегнул верхнюю пуговицу робы. Сейчас попьёт, упадёт на кровать – и спать до завтрака. А за завтраком можно будет спросить у механиков, хоть у того же Карцева, с чего такое потепление.

Он потянул дверь на себя и остановился на пороге: на его койке сидели двое, и чья-то рука деловито лила в стакан его минералку.

Сашка прочистил горло. Оба повернулись к нему – чернявый Артур, пытавший Сашку гидрокостюмом и дыхательным аппаратом, и незнакомый светловолосый парень.

– О, привет, – Артур невозмутимо взглянул на него. – У нас соседи с вахты сменились, спят, а Илья заступил только. Мы пока у вас посидим, не возражаешь?

Сашка поколебался. Просьба отдавала нестерпимым нахальством – с другой стороны, ругаться не хотелось. Хотелось поговорить хоть с кем-нибудь.

– Я не против, – он выдавил из себя усмешку, – особенно если вы мне раздобудете минералку. Мою вы, похоже, оприходовали.

– Так это твоя была? – Артур подбросил пустую бутылку в руке, покосился на своего приятеля:

– А ты пиздил, что Ильи.

– Ну, тумбочки перепутал, с кем не бывает? – Светловолосый привстал, протянул Сашке руку:

– Ивашов Лёха.

– Химик, кстати говоря, – хмыкнул Артур. – Щас он тебе мигом волшебный напиток нахимичит – лучше всякой минералки.

– Не нужно, – вздохнул Сашка, пожимая сухую ладонь. – Вершинин, Саша.

– Что значит «не нужно»? – Артур поднял густые брови. – Даже не выпьешь шила с нами?

У Сашки в голове затрепыхались основательно подзабытые дядины рассказы. «Шило» в них точно упоминалось… вот только что это было такое? Кажется, что-то даже хлеще водки – и моряки эту загадочную крепкую субстанцию глушили по любому поводу…

А, без разницы.

– С удовольствием с вами посижу, – он опустился на койку с краю, рядом с Артуром. – Но пить не буду, я вообще не пью.

Лёха прищёлкнул языком.

– Может, ещё и не куришь? Матом не ругаешься?

– А что смешного? – Сашка поднял подбородок. – Да, не курю, и не ругаюсь… почти.

– Вот это правильно! – тяжёлая ладонь Артура хлопнула его по плечу с размаху. – У нас на флоте матом не ругаются. У нас матом, блядь, разговаривают. А пить никто и не собирается – по глотку, и баста. Напиваться в автономке – со смертью шутить. Лёха, – он пихнул приятеля в бок, – сгоняй в свою каюту, принеси минералки. Сашкину мы в дело пустили, надо же ему возместить.

– Понял, – Лёха улыбнулся уголком рта, вышел. Артур подвинулся к стенке, вытягивая ноги.

– Хорошо у вас тут, – волосатый локоть расслабленно лёг на тумбочку, и Сашка потянулся отодвинуть стеклянную рамку, оказавшуюся в опасной близости от этого локтя. – Не боись, не задену. Дай посмотреть-то.

Беззвучно вздохнув, Сашка протянул ему фотографию.

Смуглые пальцы скользнули по стеклянному ободку, Артур бережно подставил вторую ладонь. Полные губы тронула мечтательная улыбка:

– Класс. Это сколько тебе тут, лет десять?

– Ага, первый раз на рыбалке, – Сашка улыбнулся в ответ. – Дядя Слава нас с Алькой учил.

– А, вон он, вижу, с шампуром, – Артур хмыкнул. – Ишь ты, а говорят, адмиралы на свет появляются сразу с сединой и орденами.

– Возле камышей, видишь, удочку сматывает – Алька. Никак не могла научиться подсекать – а потом больше меня наловила!

– Сестра твоя?

– Ага, мы двойняшки.

– Жёлтенькие, как одуванчики, – засмеялся Артур. – И штаны на коленях оба порвали, ты глянь. От мамки-то влетело потом?

– Нет.

Артур поднял взгляд – карие глаза смотрели мягко, цепко. Помедлив, он протянул Сашке фотографию.

Сашка машинально опустил её на тумбочку, придержал ладонью.

– Мы у дяди Славы жили. Мама в Малаховке осталась.

Покосился на Артура – тот кивнул, показывая, что слушает.

– Он раньше на Севере служил, писал маме иногда. Она нам пару раз фотки показывала: вот это ваш отец, а вот его брат – Слава, военный моряк. Потом его в Питер перевели – и он сразу к нам. Стоит в дверях, худой, белый – автономка была на четыре месяца, он уж потом нам рассказывал. А у нас еды – сухари на газете и блок жвачки, я её у одноклассника выменял на кепку.

– Херово, – протянул Артур. – А что мама? Употребляла?

Сашка махнул рукой.

– Дядя нас с Алькой сразу бегом одевать – и к себе в гостиницу. А там тепло, чисто, суп нам принесли и бутерброды… Я в ванне два часа просидел – забыл уже, что это такое.

Пальцы стукнули по колену.

– Дядя нас вытащил. Мама потом на суд приходила, плакала. Шоколадки нам привозила, плюшевого слона как-то притащила в полкомнаты.

– Любила, значит, – Артур кивнул. – Но одна только любовь – от неё нихуя толку нет.

Сашка пожал плечами.

– Мы всё равно по маме скучали. Один раз перед Новым годом…

– Вот и я, – Лёха нырнул в каюту, дверь стукнула. – Насилу нашёл!

Он потряс пластиковой бутылью, почти до горлышка полной. Артур откинулся спиной на Сашкину подушку, расплылся в улыбке:

– Давай, наливай. Что, Вершинин, по минералке – или всё-таки с нами шила дёрнешь? Подумай: второй раз предлагать не будем.

– Минералку, – Сашка подвинулся, давая Лёхе сесть.

И пить-то, похоже, не приходится, чтобы в откровенности пускаться. Вот кто его за язык тянул?

С другой стороны, Артур вроде и неплохой парень, про него не скажешь, что он готов тебя подставить. Всё равно с этими ребятами три месяца в море болтаться. Может, поучиться им доверять – не такая уж плохая идея?

– Как знаешь, – Лёха сунул ему стакан, взял с тумбочки свой. – Ну, за Северный флот!

Стаканы звякнули. Сашка поднёс стакан ко рту, глотнул на автомате – в мозгу уже звенело: «нет! не то!» – и глотку запалило, выжгло, из глаз брызнули слёзы. Он задыхался, кашлял, прижимал руки к груди, мутный взгляд шарил по каюте – воды, ради бога, воды!

– Молодёжь, – Артур причмокнул губами. – А ведь предлагали ему шила, сам отказался. Думал, он умнее старших товарищей. Ну кто же пьёт спирт насухую? Эх ты, минога…

Сашка двинул бы ему в морду, если бы руки не тряслись так, если бы перед глазами всё не плыло. Вскочив, он шатнулся, шарахнул кулаком по тумбочке и выскочил в коридор.

Воды! Кто-нибудь, пожалуйста!


– Скорость пятнадцать узлов. Погружаться на глубину восемьдесят метров с дифферентом… – Кочетов закашлялся, поднёс кулак ко рту, – четыре градуса на нос.

– Есть скорость пятнадцать узлов, погружаться на глубину восемьдесят метров с дифферентом четыре градуса на нос, – эхом отозвался рулевой.

В глотке скребло. Кочетов старался дышать глубоко, размеренно и видел по торчащему затылку механика, по его розовой напряжённой шее, что ему хочется обернуться и спросить, всё ли в порядке.

Простыл, наверное, на мостике, когда из базы уходили. Как-то по-дурацки привязалась эта хворь, совершенно не вовремя – ещё и подчинённые замечают, отвлекаются.

Ничего. Стакан шила, а потом ноги растереть – и под одеяло. Сразу как рукой снимет. Где бы только время выкроить для лечения?

– Глубина восемьдесят метров. Отсеки осмотрены – замечаний нет.

Кочетов потянулся к «Каштану»:

– Акустик, что у вас?

– Чисто, тащ командир, целей не обнаружено.

– Хорошо.

Кочетов помолчал, обдумывая вводную. В дивизии, помимо всего прочего, от него ждут энного количества учебных тревог по пожарам, затоплениям, утечке радиации и прочей херне, которая только может случиться на атомной подводной лодке. Не то что бы он считал, что автономка – подходящее время для игр, но лучше уж заняться ими сейчас, пока до противолодочного рубежа ещё далеко и чужих субмарин в квадрате не замечено.

– Ну, Сергей Петрович, – он повернулся к вахтенному, – чем займёмся? Пробоина в корпусе? Пожар в первом отсеке?

– Чего уж сразу в торпедном, – вахтенный крякнул, – можно бы что-нибудь полегче. Ребятам бы хоть немного расслабиться.

– Расслабиться? – Кочетов поднял брови. – На моей лодке?

Он рывком потянулся к «Каштану»:

– Внимание всем – учебно-боевая тревога. Возгорание в первом отсеке.

Вахтенный, обреченно подняв глаза к подволоку, щёлкнул тумблером, включая аварийный сигнал. Три коротких звонка ударили по ушам, заревела сирена.

Кочетов откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза.

Сейчас можно было бы оставить пост на вахтенного – и в каюту, хоть на полчаса. Если и без растираний, то хоть внутрь принять.

Нет – сначала доиграть учебную тревогу до логического завершения. Обязательно что-то случается именно в тот момент, когда ты дал себе право отдохнуть лишний раз.

И хватит уже кашлять.

Борецкого, вон, списывают на пенсию по здоровью. Щитовидка. Выясняют теперь, где он умудрился лишнюю дозу радиации хватануть.

А тебя ещё на пару автономок хватит, это уж наверняка. А потом… ну что потом? Адмирала тебе вряд ли дадут, тем более после той истории с учениями – у начштаба флота до сих пор небось глаз дёргается при воспоминании.

Разве что в Москве адмирал Вершинин расчувствуется оттого, что ты его племянника целым и невредимым из-под полярных льдов вернул (дай-то Бог!) и решит, что ты как никто достоин командовать дивизией.

Ладно, оно и так неплохо: капитан первого ранга, командир подлодки – лучшей лодки в дивизии, лучшей во флотилии. Да на всём Северном флоте такой, как «Белуга», не найти!

Все учебные стрельбы – как по книжке. Шестнадцать автономок. И все живы, вот что важнее всего.

А спишут тебя на берег – и пойдёшь с чемоданом. И идти-то не к кому, все порастерялись, поразъехались, всех проглотила лодка.

Значит, в школу устраиваться охранником. Или учителем ОБЖ. Ну-ка, дети, сегодня я расскажу вам, как выжить там, где рыбы дохнут. Всё просто, на самом деле: ни одна рыба не в состоянии так сильно хотеть жить, как мы с вами. Ведь за тем я, на самом деле, к вам и пришёл – попытаться научить вас любить жизнь, а если вы будете её любить, вы уж точно сделаете всё, чтобы сохранить её… и чтобы долго и счастливо…

– Тащ командир, учебное возгорание потушено, – захрипел «Каштан». – Время – две минуты тридцать две секунды.

Кочетов мотнул головой, стряхивая дрёму, выпрямился в кресле.

– Сойдёт. Потери?

– Рядовой Ольховский условно отравлен: с запозданием включился в ПДА.

Кочетов поморщился.

– Условно выебите рядового Ольховского. Чтоб в следующий раз включался быстрее, чем вы успеете произнести слово «хуй».

– Так точно, тащ командир!

На том конце помялись и смущённо добавили:

– Старшина второй статьи Ляшко ушиб лоб. Фактически.

– С чем вас, блядь, и поздравляю, – процедил Кочетов. – Сотрясения хоть нет? Доктор его уже осматривал?


Стукнув в дверь и не дожидаясь ответа, Паша шагнул в лазарет.

– Гриш, слушай, а ты за обедом сегодня пробу снимал?

Постоял, осматриваясь: доктора не было. На табурете у стола, зябко сгорбившись, сидел журналист.

– Что-то ты сюда зачастил, – фыркнул Паша. – Не в курсе, где доктор?

Обойдя стол, он плюхнулся прямо в кресло врача – удобное, мягкое, не то что койки. Журналист поднял белесые брови.

– Кто-то из матросов ушибся, – прошелестел тихонько. – Григорий Иванович не стал будить фельдшера, сам пошёл смотреть.

– Добрая душа, – Паша потянул забитым носом. – А ты чего здесь?

– Проверял, нет ли ожога гортани, – так же тихо отозвался журналист. – Обошлось. Мне обещали полоскания выписать.

– Ожог гортани? – Паша прищурился. – Ты что, реакторные стержни глотал?

Журналист устало взглянул на него.

– Случайно выпил спирта вместо минералки.

У Паши вырвался смешок.

Случайно, как же. Сто лет в обед этой шутке – но ведь работает!

– А что смешного, Павел? – у журналиста голос прорезался, завибрировал. – Человек не ждёт подвоха и ошибается – ну просто верх юмора, живот можно надорвать.

– Да ладно, весело же! – Паша придвинулся ближе к нему, заговорщически наклонился через стол:

– Кто тебя развёл-то, а?

– Да ну их, – журналист слабо усмехнулся, – сами всё расскажут. Как же не похвастаться таким подвигом.

Поморщившись, он приложил руку к шее, потёр её пальцами, словно пытаясь унять резь в горле.

– Секунду. Что это у вас – нафтизин?

Свободная рука указала на белый пузырёк в Пашиной ладони. Паша повертел пузырёк, прочёл название.

– Ну да.

– Это вам врач дал?

– Да нет, я у Ивашова взял… Только помогает ненадолго, каждый час по новой пшикать.

Белесые брови сдвинулись к переносице:

– Павел, этот препарат даже наверху нельзя капать так часто. А здесь его вообще надо выкинуть. Он сужает сосуды, изнашивает их. Вы что, хотите баротравму получить?

– И чем же лечиться, интересно?

– Доктор должен был дать вам разжижающие препараты, – тонкие пальцы сжались в замок на столе. – Лучше всего – раствор морской соли.

– Морской соли? – Паша уставился на него с неприязнью. – Может, мне за борт голову высунуть и нос промыть? Ещё и медика из себя строит, папарацци хренов.

Дверь открылась, вошёл хозяин лазарета – расслабленная походка, благодушный взгляд.

– Заседаем, академики? А я там в поте лица тружусь, раненых пользую.

– Здорово, Гриш, – Паша привстал, протянул ему руку. – Как матрос?

– Да цел. Что этому медному лбу сделается?

Скинув с плеча ремень пэдэашки, доктор бросил её на койку.

– И ну-ка, Паш, быстро оторвал свою жопу от моего командирского трона. Что стряслось, опять нос не дышит?

– Да я зашёл про котлеты спросить – показалось мне или правда пережарены, – Паша встал, обошёл стол. – А тут этот альбинос мне рассказывает, что в нос, видите ли, капать нельзя нафтизином.

– Почему нельзя? – Гриша плюхнулся в кресло, вытянул ноги. – Если насморк мешает заснуть, лучше капнуть на ночь, чем мучиться.

Журналист шевельнул губами:

– Каждый час.

– Каждый час? – негромко повторил доктор. – Паша, ты ёбнулся, что ли? Тебе русским, блядь, языком было сказано – перед сном.

Паша поморщился: уж наезда от доктора он точно не ждал.

– Гриш, да я уж сто лет этой штукой пшикаю. И ничего…

– Пашенька, солнышко, – доктор наклонил голову набок, – а баротравму носовых пазух кто тебе будет лечить? Уж не я ли? Так мне и без тебя тут есть с чем поебаться.

Откинувшись на спинку кресла, он приложил ладонь ко лбу жестом главнокомандующего, вконец измученного недоразвитыми подчинёнными.

– Дай-ка мне этот флакончик, – поманил пальцами. – Буду его тебе под запись выдавать, как химик выдаёт регенеративные патроны.

– Да ладно, – вздохнул Паша, – я ж понял, не дурак.

– Точно не дурак?

– Один раз на ночь, – Паша щёлкнул пальцами, – и всё.

Гриша качнул головой, улыбка блеснула белыми зубами.

– Ну смотри. Ксан Дмитрич, – повернулся к журналисту, молчаливо и внимательно наблюдавшему за происходящим, – а с вами у нас что? Точно: травки для полоскания. Смотрите, – взял ключ, полез в ящик, – по пакетику два раза в день… можно и три, это не нафтизин, а вы не Паша, значит, дров не наломаете…

Глава 6

– Разрешите?

Сашка поднял глаза от своей тарелки, где борща оставалось на донышке. Перед ним стоял с подносом незнакомый офицер – кремовая рубашка с иголочки, разглаженный воротничок, ровный пробор. Офицер улыбался: не той залихватской улыбкой с искрящим в глазах весельем – на грани то ли придури, то ли тоски, которую он часто видел у подводников и которая вызывала в нём смутную тревогу, не бессмысленной военно-строевой улыбкой, а спокойно, по-человечески.

– Садитесь, пожалуйста, – Сашка улыбнулся в ответ. Он ходил есть с первой сменой и уже различал в лицо большинство офицеров, наведывавшихся в кают-компанию вместе с ним, но эти правильные точёные черты, кажется, видел впервые. Он бы запомнил.

– Меня зовут Олег Максимович, можно просто – Олег, – офицер поставил перед собой тарелку борща, потянулся за ложкой. – Очень рад с вами познакомиться.

– Я тоже рад, – Сашка удивленно скользнул взглядом по погонам собеседника. Капитан второго ранга. Кто же он, командир боевой части? Какой? Вечно они у него в голове путались… – Я Саша.

– Как вам у нас, Саша, трудно? – Олег потянулся за солью, широкая белая кисть блеснула обручальным кольцом. Сашка пожал плечами:

– Стараюсь привыкать.

– Как ваше горло, не болит?

– А, это… – он махнул рукой. – Пустяки, давно прошло.

– Может, и пустяки, – Олег задумчиво покачал головой. – Но мелочи часто оказываются первыми шагами на пути к настоящим издевательствам. Если кто-то плохо обращается с вами, Саша, относится к вам без должного уважения, вам достаточно написать рапорт на имя командира. Или на моё имя – в Особый отдел. Мы немедленно примем меры и накажем виновного.

Сашка подпер щеку ладонью. Борщ кончился, пора было приниматься за котлеты, а слова Олега плохо укладывались в голове и мешали сосредоточиться на еде.

– Так ведь я и не питомец, чтобы со мной «обращаться», – он смущённо хмыкнул. – Я знал, куда я иду – на подводную лодку. И что мне надо будет играть по правилам, которые на ней приняты, тоже знал. Ничего плохого ведь не случилось, пошутили – и пошутили.

– С шуток всё обычно и начинается, – Олег удручённо покачал головой. – Хуже всего то, что люди молчат до последнего. Кто-то боится, кто-то не хочет беспокоить старших по званию, кто-то изо всех сил пытается сохранить лицо и надеется, что станет в коллективе своим, если выдержит все издевательства. Саша, – мягко, проникновенно сказал он, – не нужно стискивать зубы и терпеть. Тем более, вы гражданское лицо, ваш родственник – адмирал…

До Сашкиной спины будто кто-то дотронулся холодными сырыми лапками. Он выпрямился на стуле.

– А причём здесь мой дядя?

– Ни при чём, – Олег развёл руками, – я лишь подчёркиваю, что у вас есть все возможности для защиты. И Особый отдел всегда поддержит вас.

– А на меня кто-то нападает?

– Во всяком случае, шутка была опасной. Неразбавленный спирт мог повредить вам горло, пищеварительную систему. Вашим товарищам следовало подумать об этом.

Сашка молчал, вертел в ладони кусочек хлеба. Смотрел на Олега. На розовый, энергично жующий рот, на матово-гладкие щёки без тени бледности, на ясные синие глаза под тёмными бровями вразлёт.

Готов защитить. Цепко слушает, внимательно, не то что все – даже командир если с тобой и поговорит, то разве что на ходу, куда-то торопясь, кому-то отвечая…

Сашка положил хлеб.

– Каким товарищам? Я сам.

– Сами?

– Они похожи на вид. Спирт и минералка. Вот и взял не тот стакан.

Он взял вилку, нож, принялся резать котлету. Олег вздохнул.

– Понимаю. Я всё понимаю, Саша. Просто – помните, я всегда готов вас выслушать.

Так себе котлета. Не прожарили. А вот с борщом кок молодец, борщ удался на славу – разве что сметаны бы побольше.

Олег, впрочем, ел горячее с не меньшим аппетитом, чем первое. Ну настоящий образец чекистской стойкости и неприхотливости в быту, чтоб его.


– Илюха, не спишь?

Тёмный стриженый затылок приподнялся на верхней койке, и Артур обрадовано кивнул, прикрыл за собой дверь.

– Дай водички глотнуть, что ли. Нельзя, нельзя человека на подводной лодке заставлять столько говорить – я думал, у меня горло высохнет нахер.

Илья спустил ноги, соскочил вниз.

– Щас, где-то тут была, – нагнулся к тумбочке, принялся шарить. – А чего болтал-то? Я думал, болтать – дело замполита.

– Только замполита мне и не хватало, – Артур провёл рукой по взмокшим волосам. – Сначала всё утро до меня доёбываются, почему вода не греется. Пожрать не успел – беги исправляй. Ладно, лезем, разбираемся, крутим где надо. Вода наконец идёт горячая. Иду к себе, надеюсь поспать на боевом посту хоть полчаса – а мне Ляшко цветомузыку с лампочками устраивает. Знаешь Ляшко?

– Это который на учебной тревоге головой стукнулся?

– Он по жизни стукнутый, – вздохнул Артур. – Прикинь, на вахте закоротил автоматику – чтобы каждый час в отсек не спускаться, не проверять. Сидит и дрыхнет. А я смотрю – что-то я старые показания сбрасываю, а лампочка всё равно горит! У него десять раз в отсеке что-нибудь заискрит, а мы и знать не будем, пока жопа не накроет. Лампочка-то горит – отсек осмотрен!

– Вот долбоклюй, – Илья подбросил в ладони бутылочку. – Пить-то будешь?

Артур забрал у него бутылку, жадно глотнул раз, другой, третий.

– Уф, – утерся ладонью. – Я его и в хвост, и в гриву, а он стоит, глазами лупает. Телёнок, бля, молочный.

– Командиру-то доложил?

Артур махнул рукой, поморщился:

– Сильней, чем я, командир его всё равно не выебет. Какой смысл тащить наверх дерьмо, которое можешь расхлебать сам?

Илья усмехнулся.

– Жалеешь ты их. А они тебя не пожалеют, вляпаешься по самые яйца.

Артур устало засмеялся. Возражать было лень.

– Журналист ещё этот, – он поднёс ладонь ко рту, зевнул. – Понаберут детей на флот… хосспади… – зевота так и не уходила, выворачивала рот, – а молока не завезут…

– А что журналист? – Илья покосился на него с любопытством. – Тупит?

– Да не сильно для гражданского, – Артур пожал плечами. – Просто я как представлю, сколько мне с ним ещё ебаться…

– А чего ебаться-то? Сказал тебе старпом научить его в ПДА включаться и гидрокостюм надевать. Научится – и гуд бай.

– На кой журналисту гидрокостюм, если он понятия не имеет, как выходить из лодки под водой? На кой ему ПДА, если он при пожаре от ужаса про него забудет? Когда я приду к старпому на доклад, он скажет мне учить его дальше. Да если и не скажет, всё равно придётся учить. А то размажет его случайно по переборке, вину на командира свалят – и на меня заодно.

Помолчав, Артур покосился на тумбочку журналиста, на коричневый томик стихов, заложенный карандашом.

– Где он, кстати, сейчас?

– К акустикам, кажется, пошёл. Или к штурману. Материал для статьи, наверное, собирает, – хмыкнул Илья. – Так-то он ничего, тихий. Сидит на коечке, что-то в блокноте корябает. Вопросами не доёбывает, не истерит. Я думал, будет хуже.

– Это ты его не видел, когда он спирта хлебнул, – хохотнул Артур. – Глазищи в пол-лица, руками машет… Чуть не посшибал тут всё.

– А ты его напои ещё чем-нибудь, хоть керосином, – глаза Ильи блеснули. – Глядишь, он побежит к командиру просить себе другого наставника по борьбе за живучесть.

«Каштан» со вздохом проснулся, щёлкнул и заголосил:

– Комдива-три – в четвёртый отсек.

Артур вскочил, пэдэашка больно хлопнула по бедру – он потёр его ладонью.

– Ну вот опять. Ни сна, ни отдыха измученной душе!

– Поэтично. Откуда это? – поинтересовался Илья, с довольным вздохом вытягиваясь на журналистской койке.

– А хуй знает. Давай, побежал я.


Через двести миль сбавим ход и будем ползти тихонько-тихонько. Вот здесь… да, вот здесь войдём в слой температурного скачка, здесь никто не услышит. А вот дальше нужно уходить вниз, очень круто вниз, на двести метров как минимум. И слушать море. Ждать.

Если в штабе флота с расчётами не ошиблись, ждать придётся недолго. Крейсер появится – сразу его засечём. Тут уж прицепимся, как рыба-прилипала, пойдём дышать ему в брюхо. Не почует. Ни за что не почует, если только их акустик не умеет слышать, как трава растёт.

Хотя, разумеется, с нашим-то везением именно такой нам и попадётся – единственный на весь натовский флот. И тогда охота начнётся уже на нас. Сядут на хвост, вцепятся – попробуй стряхни. Вот и прыгай с тридцати метров на триста, виляй кормой и надейся не опозориться перед командованием на старости лет.

Сорок пять, конечно, так себе старость, но когда в отсеках кислород на полпроцента падает, еле ноги таскаешь, как дед девяностолетний. И брюзжать тянет точно так же. Матросы слишком медленно шевелятся, старпом невыносимо громко смеётся, а замполит… одно слово, замполит. И ты молчишь, цедишь приказы как через сито: одно лишнее слово – и из тебя польются словесные помои. Потом датчики кислорода перестают аварийно мигать, ты дышишь, дышишь и думаешь: а чего ты, в самом деле, бесился?

А гражданский на борту – это и вовсе тысяча и один новый повод для гнева и ярости. Надо к химикам, что ли, сходить, предупредить их основательно: не дай бог кислорода окажется меньше, чем надо – он, командир, устроит им взрыв без всякого реактора.

– Тащ командир, прошу разрешения в центральный!

Матрос Колмаков вытянулся в дверях с дымящимся стаканом чая в руке. Из первогодков, месяца два назад на лодку попал – ишь, как голос звенит, весь подобрался, подбородок ввысь.

– Заходи, – Кочетов подвигал затекшими плечами, сводя лопатки. Прокашлялся в кулак. – Чай-то кому?

– Так вам, тащ командир, – матрос глянул на него удивлённо.

– Мне?

– Так точно. Старшина Палий приказ передал – он с вахты сменился и сразу сказал чаю вам принести…

Рука в промасленном рукаве протянула ему стакан, и он машинально взял его, поставил на пульт.

– Спасибо, боец, – Кочетов покосился на растерянного матроса, – свободен.

Он повернулся в кресле, разглядывая невинно-равнодушные лица подчинённых: все при деле, никто ничего не знает.

– Хотите, чтобы я потихоньку свихнулся? – осведомился Кочетов. В глотке вновь закололо, пришлось отхлебнуть из стакана и понизить голос. – Сначала я не помню, как распоряжался насчёт чая, потом вы пускаете ракеты по Вашингтону и уверяете, что я приказал?

Старпом в своём кресле сердито крякнул.

– Лучше пей, Роман Кириллыч. Не умеешь сам о себе подумать – радуйся, что мы это делаем иногда. Ты к доктору хоть заходил?

– Палыч, – он поморщился, глотнул ещё, – какой доктор? Ещё на простуду время тратить.

– Тем более, пей, – старпом покачал лысеющей головой. – Простуда простуде рознь. Беречься надо.

– Ты кого цитируешь сейчас, свою жену?

– Моя Валя уж точно о здоровье знает побольше тебя, тащ командир. Знаешь, какой она мне бальзам настаивала с мятой, спиртом и мёдом? За полдня температура спала, я наутро бегом бежал на корабль – свежий, как младенец. Вот сейчас бы…

– Тащ командир, шум по пеленгу тридцать. Цель надводная, приближается.

Ага. Вот оно.

– Классификация?

– Десантно-транспортный корабль, предположительно типа «Фудре».

– Погружаемся на глубину сто, дифферент семь на нос, – Кочетов придвинулся ближе к пульту. – Приготовиться исполнить режим «Тишина».


Похоже, за эти полторы недели он настолько привык к ровному размеренному гулу за стенкой и под ногами, что теперь, когда гудение слышалось совсем негромко, чувствовал себя непривычно. Лодка затаила дыхание, лодка шла осторожно, и он словно ждал чего-то вместе с нею.

Карандаш с тихим шорохом скользил по бумаге. Сашка старался припомнить как можно явственней потемневшие доски пирса внизу, стеклянно-серую воду, наваливающийся прибой в лохматых гребнях бурунов, черную горбатую спину лодки. И сверху – клочья облаков, сквозь которые то просвечивают золотые блики, то вновь гаснут.

Это бы всё в цвете, конечно, но не потащишь с собой альбом и краски на подводную лодку. Ничего – вот вернётся, и можно будет повторить акварелью, положить лёгкие мазки там, где приходилось прорисовывать штрихами – а дальше вода всё сделает сама, растекаясь, смешивая тона, и море под бортом непременно получится того самого серо-чёрно-синего оттенка с металлическим отблеском, какой он помнит.

Ещё были чайки, видимо-невидимо чаек, они спускались почти к самой воде и взлетали резко, заворачивая на круг. Интересно, когда же лодка выйдет на поверхность и он снова сможет посмотреть на небо, на морскую гладь. По идее, им же надо запас воздуха пополнять, да?

Дверь открылась тихонько, вошёл Илья. Расстегнул робу, сбросил её, оставаясь в футболке. Подумав, стянул и её.

– Уф, упахался. Тебе в свитере-то не жарко, журналист?

– Если бы пришлось тяжело работать, наверняка снял бы, – он пожал плечами.

– Да на тебя как ни взглянешь, ты вечно во что-то кутаешься, – Илья поставил ногу на перекладину, запрыгнул наверх.

– Питерская привычка, наверное, – отозвался Сашка. – Я живу на набережной канала Грибоедова, там всё время ветры тебя сдувают.

– Питерская, ну да, – буркнул Илья. – Неженки. Про Гремиху слышал? Вот там сдувает так сдувает. Канаты протягивают между домами, вышел – хватайся, держись за него, не то унесёт.

– Мда, – протянул Сашка. Какие всё-таки дикие места бывают, и приходит же кому-то в голову посылать туда людей…

– Я там полтора года служил. Знаешь, как мы Гремиху зовём? – голова Ильи свесилась вниз. – Страна летающих собак. А всякие вроде тебя после Питера из свитеров не вылазят – куда страна катится…

Он снова лёг, завозился – сверху сполз краешек простыни. Сашка положил блокнот на тумбочку, буркнул, поворачиваясь набок:

– От свитеров стране хуже не станет.

– Может, и не станет, – Илья усмехнулся. – Кто-то же должен в офисах кофе пить и за компом щёлкать. Я только одного не пойму, Вершинин – нахера ты на лодку-то попёрся? Думаешь, ты хоть что-нибудь поймёшь про нас? Статейку напишешь, грамотку получишь и подотрёшься? Или про статью – это просто пиздёж, и на самом деле тебя дядя-адмирал под воду запихнул, чтоб ты ему глаза не мозолил?

Сашку укололо злостью – и тут же волной прилило веселье. Он не пытался сдержать смех.

– Не поверишь – так и есть. Дядя меня к вам отправил перевоспитываться. Или автономка, сказал, или служба в армии по полной программе.

– Ого. Что ж ты такого натворил?

– Да ничего особенного, – Сашка пожал плечами, – тусовался, как все. Ну, травку пару раз курнул.

Илья снова наклонился к нему – теперь на его узком востроносом лице было написано любопытство.

– И как оно?

– Да никак… вата в голове, руки-ноги плохо слушаются. Время очень медленно течёт. Пока откроешь рот, зевнёшь, закроешь – кажется, час прошёл.

– И нахрена тогда на это деньги тратить? – фыркнул Илья. – Скажи Ивашову, он тебе углекислоты в отсек напустит – те же самые ощущения за бесплатно.

Дверь открылась, в каюту по плечи просунулся старпом.

– Хорош пиздеть, – процедил, едва разжимая губы. – Режим «Тишина» объявлен для кого? Ещё услышу с вашей сторону хоть звук – ЛОХ вам в глотки залью, попугаи, блядь, говорящие.

И вышел.

Илья комически округлил глаза, поднял их к подволоку. Потянулся было наверх, но Сашка зашептал:

– Илья, а ЛОХ – это что такое?

– Как огнетушитель, только надёжнее, – шепнул тот. – Связывает кислород, и огню нечем гореть, а человеку нечем дышать. Так что если вовремя не включился в ПДА, ты труп.

Сашка кивнул, забрался под одеяло.

Мягкий свет не мешал глазам, в тёплом коконе Сашка проваливался всё ниже, ниже в глубину. Золотистые отсветы ещё тлели где-то наверху, он уплывал от них, они делались всё слабее, слабее, а он погружался, и где-то внизу ждало его дно.

Он не открыл глаза, услышав сверху тихое:

– Всё-таки, Вершинин, зря ты не выбрал армию.

Глава 7

Миловидная брюнетка на кассе неспешно пробивала продукты, складывала в пакет. Вершинин чувствовал, что она поглядывает на него, на черную форму, на адмиральские погоны. Было приятно, что уж там скрывать.

– Да, Серёга, в пять, как договаривались, – он рассматривал пачки и бутылки в корзине, прикидывая, не нужно ли взять ещё чего-нибудь. Мобильник вздыхал и сипел в ухо – наверное, Серёга был в метро. – Я заеду за вами. Да, на пруд нет смысла, там комаров сейчас полно. Лучше ко мне. На веранде посидим, во дворе можно шашлыки пожарить. Чего-чего? Да конечно, кури на здоровье – кстати, чуть не забыл…

Сняв с подставки блок сигарет, он положил его в корзину к остальным покупкам, улыбнулся девушке. Мягкие губы тут же дрогнули в ответной улыбке, ресницы опустились. Эх, хороша. Пусть с семейной жизнью у него так ничего и не вышло, но вот женским вниманием он никогда не был обделён.

– Да помню я: Проспект мира, шесть. Ага, давай. Ане скажи, чтобы больно-то не командовала. Ишь, в автономку тебя отпускала, а как с друзьями посидеть – вечно у неё то давление, то огород… Да, до связи.

Девушка протянула ему пакет, кокетливо стрельнула глазами:

– Запасаетесь для плавания?

– Мда, если только по морям воспоминаний, – он рассеянно кивнул, достал кредитку. – Как всех собрать – вечная проблема, как будто на край света собираемся…

– А я думала, моряки всегда легки на подъём.

Аппарат зажужжал, она оторвала чек, протянула Вершинину.

– Спасибо за покупку, приходите к нам ещё!

Дежурная фраза в её устах прозвучала тепло, почти сердечно. Вершинин забрал пакет, хотел пошутить что-нибудь на тему моряков, готовых возвращаться к прекрасным дамам снова и снова, но взгляд скользнул по оконному стеклу и зацепился за щуплую фигуру в джинсах, спускающуюся по ступенькам напротив.

Да нет, здесь же ничего не разглядишь. Почудилось. Мало ли.

И всё-таки он торопливоперехватил пакет и, едва кивнув девушке, зашагал к дверям.

Вышел. Ветер сразу забрался под полы кителя, под ворот рубашки. Фигура, конечно, исчезла – свернула за угол, или спустилась в метро, или ещё куда делась. Бросаться в погоню за собственным воображением Вершинин не собирался. Но и игнорировать укол тревоги в солнечное сплетение было неразумно: если бы он не слушал свой внутренний голос, он успел бы за годы службы как минимум дважды испустить дух – геройски сражаясь с пожаром в реакторном или не очень геройски отравиться паштетом, присланным с береговой базы.

Мобильник тренькнул, Вершинин сунул ладонь в карман, вылавливая его.

На экране мигала смс-ка. Алька. «Ты звонил, дядь Слав? Я на семинаре в Доме художника. Что-то срочное?»

Срочного, конечно, ничего. Вершинин постоял-постоял, опустил мобильник обратно и энергично зашагал через дорогу, к синей вывеске «Анна-Турс», к нарисованному морю.


Артур глянул на секундомер в ладони, кивнул, и Сашка с облегчением стянул резиновый намордник, глотнул воздуха – настоящего, а не вязкой смеси, которую он с опаской цедил через трубку.

Волосы липли ко лбу, в груди тяжело стучало. Артур косился на него с ухмылкой.

– Четыре-пятьдесят восемь, ишь ты. Ладно, в пятиминутный норматив ты уложился. А значит, что? Значит, твоё увлекательнейшее погружение в науку борьбы за живучесть продолжается. Пока опять тишину не объявили – снимай костюм, готовься внимать моим наставлениям.

Сашка поморщился, скинул перчатки, потянулся к вороту комбинезона.

– А долго там ещё погружаться? Я надеялся, мы на этих одеваниях-раздеваниях закончим – хотя бы на сегодня.

– Зря надеялся, – хмыкнул Артур. – Тебе ещё наворачивать и наворачивать круги ада, и радуйся, что тебе, по крайней мере, попался такой Вергилий, как я. И он жертвует ради тебя, между прочим, часами спокойного сна и просмотром порнухи.

Сашка, выбирающийся из комбинезона, поднял голову. Смуглый оттенок кожи Артура не скрывал тёмных дуг, залегших под глазами, гладкие скулы за недели плавания ощутимо заострились.

– Спасибо, – Саша протянул ему костюм. – Правда, большое спасибо.

– Ладно, – тот лениво махнул рукой. – Лучше скажи, зачем мы вообще занимались этими плясками? Для чего тебе гидрокостюм?

– Ну… чтобы выйти из лодки, если под водой случится авария.

Артур кивнул, сложил руки под грудью.

– Итак. Предположим, что ты кое-как протиснулся через аварийный люк или, не приведи Господь, через торпедный аппарат. Ты ещё будешь заучивать алгоритм действий в обоих случаях – так, чтоб впечаталось в мозги. Так вот, если ты в этом самом гидрокостюме помчишься наверх, как пробка из бутылки шампанского, с тобой, возможно, всё будет в порядке.

Выдержав драматическую паузу, он наклонил голову набок:

– А возможно, твоя кровь запузырится, как шампанское в этой самой бутылке, и ты отдашь концы, ещё не добравшись до поверхности. Зависит от глубины, с которой ты будешь подниматься, и от того, как долго ты на этой глубине пробыл.

Артур неспешно прохаживался вдоль пультов, поблескивая глазами. Похоже, ему нравилось просвещать наивного парня с гражданки.

– Дело в том, что, когда ты дышишь в атмосфере высокого давления, в кровь поступает очень много азота. На глубине он безвреден, но когда ты начинаешь подъём, давление падает – и что, по-твоему, делает азот?

Без сомнения, Артур намеревался ответить на свой вопрос сам, но Сашка пожал плечами:

– Выделяется в кровь и превращается в пузырьки. Если они закупоривают крупные сосуды, человек может погибнуть.

Карие глаза недоверчиво прищурились. Сашка усмехнулся, разглядывая изменённые удивлением черты Артура, напряжённую складку у губ.

– Я курсовую писал по кессонной болезни, – легко сказал Сашка. – Так что можем обойтись без теории. Сэкономишь полчаса сна и пару оргазмов.

– Нихера себе у вас курсовые, – Артур покачал головой. – Это где ж такому журналистов учат?

Ой.

Сашка быстро наклонился – вроде как поправить тапок на ноге, одёрнуть штанину. Только-только успокоившийся пульс вновь заколотился.

– Ну, я о дайверах писал, – он выпрямился, взглянул Артуру в глаза. – Заодно и про кессонку собрал материал.

Артур, помедлив, кивнул.

– Тогда пошли – покажу тебе, какие штуки мы используем, чтобы выходить, не рискуя подхватить кессонку.


Вершинин стоял под вывеской и курил. Повлажневшая ладонь крутила и мяла телефон – он уже отправил смс-ку, и вторую, и третью.

Он не очень хорошо помнил, что именно было в них.

Он ждал звонка. Знал, что звонок будет.

Или он обыщет весь Питер и вытащит этого… этого…

Пусть смотрит в глаза и отвечает. Хоть раз пусть не зассыт.

Дождь уже начинал накрапывать, за ворот падали первые капли. Вершинин затушил сигарету, кинул её в урну, зашёл под козырёк.

Трам-там-там по карнизу.

Телефон ожил, завибрировал. Вершинин ткнул пальцем в кнопку, прижал его к уху.

– Алё? – голос тихий, напряжённый. – Дядь?

– Сашка! Сашка, твою –

Мать-мать-мать! – загремело каплями по карнизу, пульсом в ушах Вершинина.

– Ты какого… ты какого хуя, блядь, в Питере делаешь?

Мнётся. Сопит что-то.

– Мне с лодки докладывали, что ты на борту! – закричал Вершинин. Дождь ливанул, зашипел, даже под козырьком лицо обдавали брызги. – Кочетов не мог так меня наёбывать! Он бы не продался, даже если б ты ему свою квартиру отписал! С почкой, лёгким и анальной девственностью в придачу!

– Дядь Слав, – вздохнул Сашка в трубку. – Извини.

Вершинин помолчал, глотая холодный чистый воздух ливня. Постоял.

– Саш, – тихо сказал, устало, чувствуя, как ноют перетруженные связки. – Хватит игр. Это уже не розыгрыш. Ты кому-то отдал документы, так? Кому-то из своих больных на голову дружков. И не знаю, как, но этому человеку удалось попасть туда вместо тебя. Это очень серьёзно, Саш. Пострадать могут все – и он, и ты, и я.

– Дядь Слав, честное слово, на лодке ни один…

– Стоп, – выдохнул Вершинин, – это не для телефона. Приеду – поговорим.

Сглотнув, он добавил:

– Скажи только, кто.

– Дядь Слав, честное слово, я даже не предлагал, – забормотал Сашка. – Я только сказал, что мне там будет очень плохо, а она посмеялась и говорит, дескать, знаю, как тебя спасти…

Вершинин почувствовал, как ему в загривок впиваются тонкие острые иглы – одна за другой.

– Саша, – пропихнул он сквозь спазм в гортани. – Кто?


– Замечательно у вас выходит, Александр Дмитриевич.

Замполит наклонялся, заглядывал через плечо. Густо-серая тень от его головы ложилась на ватманский лист и тут же вновь уползала: он спохватывался, отступал на шаг. Ходил кругами, снова наклонялся:

– А акулу, может, побольше сделать? И позубастей?

Можно и позубастей, долго ли. Так-то хуже всего, когда со стороны пытаются влезть и рассказать тебе, каким должен быть твой рисунок. Но ведь эти плакатные лодки, катера, акулы – это всё ненастоящее, вроде как в школе на рисовании. Учительница подходила и говорила: вот здесь подтереть, а тут заштриховать. И надо было подтереть и заштриховать поскорее, пока не прозвенел звонок, потому что рисование было последним, а дядя ждать не любил, его резкий голос прокатывался по всему коридору: «Ну где ты там, а? Слышь, пацан, Альку позови!»

«Кого?»

Алькой её в школе никто не звал. Сашка да Сашка – а вот дядя путался и сердился: «Это ж надо было так назвать – Александр и Александра! А вам-то самим не стыдно надо мной шутить? Понятно же, что я щас зову не тебя, а того, кто окно разбил!»

Он пытался называть её Шуркой, но от этого имени она отказалась твёрдо. Сошлись на Альке, мало-помалу даже брат привык.

Ну а здесь, на лодке, путаться не приходилось. Сашка. Александр Дмитриевич Вершинин, будущий журналист.

Вот с кессонкой она не прокололась чудом. Похвастаться захотелось, утереть Караяну нос. Сейчас бы стояла уже перед командиром, старпомом, замполитом, особистом и давала бы показания о том, как она докатилась до жизни такой.

А в самом деле – как?

И ведь уже почти не нервничала, переодеваясь, пока Илья Холмогоров мирно валялся у себя наверху или уходил на вахту. И не гадала, может ли кто-то что-то разглядеть под её робой, по-научному – РБ, костюм радиационной безопасности. Насчёт душа она вначале беспокоилась больше всего, но оказалось, что ей вполне по силам вымыться и переодеться за пару минут, пока смена ещё не пришла с вахты на помывку, а воду в цистерну уже подали.

Никому на корабле особо не было до неё дела, и, пожалуй, её это более чем устраивало.

Всё-таки правильно Караян сказал, провожая её в отсек: страшнее всего, когда человек начинает осваиваться в опасном месте. Тут-то он и теряет бдительность.

Ладно. В другой раз она так не ошибётся. А Артуру ведь не повредит немного пересмотреть свои представления о журналистах, правда?

– Вот хорошо, Александр Дмитриевич, давайте так оставим. А знаете, что я думаю?

Нет, конечно, она не знает. Что на уме у Константина Иваныча, не один оракул не предугадает.

– Давайте мы с вами к картинкам сделаем подписи! В стихах.

– Сложно, – она покачала головой. – Со стихосложением я не очень дружу.

– Так у меня одно уже готово.

Замполит проворно раскрыл пухлую синюю папку на завязочках.

– Любовью нашей доблестной страны

Все наши мысли, все сердца согреты,

И к ней стремятся песни и мечты

Полётом баллистической ракеты!

Он хлопнул ладонью о ладонь, глаза сверкнули творческим восторгом:

– Ну как?

Сашка вдохнула и выдохнула.

– Чувствуется энергия и сила, Константин Иванович. Но, боюсь, командиру не понравится.

– Да почему же?

– Ну, не знаю, как он, а я бы на его месте предположил, что ракеты вы собираетесь запускать как раз по родной стране. Раз они к ней стремятся.

Замполит нахмурился, помолчал, едва заметно шевеля губами. Скомкал листок.

– Буду думать ещё. И вы, Александр Дмитриевич, думайте!

Ну разумеется.


Вершинин сидел на диване, сняв китель. Форменная рубашка липла к спине – не то от дождя промокла, не то от пота. Надо у Сашки сухое что-нибудь попросить. Да. А самому бы горло промочить, в горле сохло нещадно, но сейчас лучше рассуждать на трезвую голову, да и водки нормальной у Сашки хрен найдёшь или хотя бы коньяка. Сплошь ядовито-цветные ликёры в бутылочках за стеклом.

Сам Сашка оседлал угол стула, смотрел, опустив голову, куда-то в сторону ступней Вершинина. Кот нашкодивший.

– Сестру свою отправил на атомную подводную лодку, – тихо говорил Вершинин. – Молодец. У тебя в голове ничего не щёлкнуло? Она же одна у тебя, один на свете человек, которому до тебя, долбоклюя, дело есть. Я что? Я сегодня хожу, а завтра хлобысь – сердце или ещё что-нибудь, и останешься ты сам за себя. И пропадёшь, если некому будет за тобой приглядеть.

– Что вы такое говорите, дядь Слав, – буркнул Сашка. – Живите долго.

– Да с твоими фокусами копыта откинешь лет на десять раньше положенного! – съязвил Вершинин, откинулся на плюшевую спинку дивана. – У этой-то дурёхи вроде бы мозги не слиплись ещё, как она-то согласилась?

– Не соглашалась она, дядь Слав, – Сашка подался к нему. – В смысле, я её не уговаривал, мне вообще в голову не приходило. Мне просто страшно было так, что пиздец. А Алька говорит: давай я за тебя. Я, говорит, не знаю, куда иду, что люблю и в чём смысл меня. Может, там попробую разобраться.

– Смысл, – пробормотал Вершинин. – Я ей устрою смысл. Начиталась сопливых книжонок. От безделья всё. Академ взять – пожалуйста, картинки малевать целыми днями – пожалуйста. Я ей устрою сеанс медитации – живо она у меня просветления достигнет… Но ты-то? – он ввинтился взглядом в Сашку. – Ты хоть понимаешь, в какую глубокую задницу вы залезли? «Белуга» – военный объект. А эта ссыкуха пролезла туда без допуска к государственной тайне и, что ещё хуже, под чужими документами. Вы же сесть можете оба! И я заодно с вами. Спасибо – устроили вы мне подарочек под конец карьеры.

На подлокотнике затренькал телефон. Вершинин потянулся к нему, торопливо принялся вбивать смс-ку.

– И за сегодня – спасибо большое. Посидел с товарищами на природе, шашлыков пожарил. Спасибо, Сашенька.

– Дядь Слав, да никто же не узнает! – Сашка поднял голову. – И вы бы не узнали, и всё было бы в порядке. Как же вы меня вычислили?

Вершинин поморщился.

– Увидел, как ты из турфирмы выходил. Улетать собрался?

– Ну да, на Кипр только загранпаспорт нужен, а он при мне остался. Хотел, чтоб уж точно мы с вами нигде не пересеклись, – Сашкин рот скривился.

– И за Альку мне смс-ки писал?

Вершинин поднялся, прошёлся по комнате. В боку поскрёбывало.

– Я даже не мог всерьёз подумать, что это действительно ты. Так, кольнуло что-то. Зашёл в турфирму, расспросил. Они, конечно, сначала – а вы кто? а с какой целью? Ну, разговорить-то я умею, – он невесело усмехнулся. – Так и так, всё верно, Вершинин Александр Дмитриевич, Кипр, Греция и Испания, на два с половиной месяца…

Остановившись, он взглянул на Сашку в упор.

– Подлый ты. Она хоть дура, да без гнили. А ты гниёшь уже давно.

– Дядь Слав, – он привстал, – ну виноват я, виноват! Но она же сама…

– Сама, – повторил Вершинин. – Вот об этом я и говорю.

Сашка помолчал, ковыряя носком ступни гладкий пол.

– Дядь, – тихо позвал. – Что мне делать теперь?

Вершинин пожал плечами.

– Сдавать билеты. Ты допуск к гостайне подписывал – хрен тебе, а не заграница, пока пять лет не пройдёт. Радуйся, что тебя поймал я, а не погранконтроль.

Сашка вздохнул.

– И молиться, чтобы Алька, во-первых, вернулась живой и здоровой, во-вторых, чтобы никто про ваш маскарад с переодеванием не узнал.

Помолчав, Вершинин нервно хмыкнул:

– Нет, ну как она это собирается делать? На лодке-то!

Глава 8

– Роман Кириллыч, разрешите? – в салон командира заглянула лысеющая голова старпома.

Ну, это он так называется – салон. На деле – две комнатушки, в одной – рабочий стол, шкаф с бумагами, кое-как пристроенный у стенки компьютер, в другой – застеленная койка и ещё один шкаф, для одежды и всяких безделушек с берега. Когда Кочетов принимал корабль, матросы коробками выносили журналы, кассеты, книги, принадлежавшие его предшественнику. С разворотов призывно улыбались обнажённые красавицы, книжки пестрели заголовками в духе «Бешеные Волки-2: возвращение Слепого Снайпера». Кассеты Кочетов проверять не стал – впрочем, наверняка матросы исправили за ним это упущение.

Перед первой своей автономкой в качестве командира (когда ж это было, Господи? Семь лет назад? Восемь?) Кочетов подумывал взять с собой гитару. Но ведь гитара и в кают-компании есть – бери кто хочешь, командиру уж точно не откажут, жаль только, времени взять её в руки никак не находилось. А в каюте она только мешала бы. Если тревога, авария, упадёт ещё, отшибёт тебе что-нибудь или проход загородит.

Вообще, чем меньше вещей на корабле, тем лучше.

– Заходи, Палыч, – Кочетов выключил монитор со схемами акватории, повернулся на стуле. – Садись.

Старпом покосился на него с сомнением:

– Роман Кириллыч, а что это ты сегодня не ходил на обед с командой? Тебе хоть еду принесли?

– Только что вестовой тарелки забрал, – Кочетов махнул рукой. – В кои-то веки я хоть поел с аппетитом. А то сижу с вами, как кол проглотил: только бы не раскашляться, думаю. И так уже все косятся.

– Ты бы всё-таки доктора навестил, – буркнул старпом. – Две недели кашляешь.

– Да я был уже, – хмыкнул Кочетов. – Анализы, говорит, надо сдать, тащ командир. Какие нахер анализы? Ты мне таблеток, говорю, дай, чтоб я от кашля не просыпался и чтоб матросы его не принимали за ревун аварийной тревоги.

– Ну и как, дал? Полегчало?

– Ещё бы он таблеток пожалел для командира. Вон, целая коробка, – Кочетов хлопнул по ней ладонью. – Вроде и правда сплю получше.

Старпом пожевал губами, словно хотел ещё что-то спросить, но качнул головой.

– А ты чего пришёл-то? – поинтересовался Кочетов. – Вряд ли чтобы о моём здоровье разговоры разговаривать. Давай, выкладывай.

Старпом прочистил горло.

– Да, я всё собирался… Кстати, я Олега, особиста, к замполиту отослал боевой листок смотреть. Чтоб он уж точно под ногами не крутился.

– Таак, начало интригующее, – Кочетов сложил руки в замок на крышке стола. – Ближе к делу, Палыч.

– Да мне нечего сказать-то, Роман Кириллыч, – он неловко развёл руками. Я – ты знаешь: раз есть приказ, значит, в лепёшку расшибись, голыми руками в реактор залезь, а выполни. Я у тебя хотел спросить. Мы ведь с тобой подо льды ходили. И «Тигров» испытывали – никто до нас ими ещё не стрелял! Но тогда всё как-то понятно было, – он поморщился. – Если не выгорит, угробим лодку – то хоть понятно, ради чего старались. А щас? Как же оно так выходит? Я с этими парнями из института разговаривал. Всё, говорят, рассчитано точно. А я бы их, Ром, за шкирку – и к нам сюда, в центральный. Раз всё рассчитано, то пусть вместе с нами и стоят.

– Риск, конечно, есть, – отозвался Кочетов.

– Да разве в риске дело? Да ебись оно всё торпедой, разве хоть раз кто-то мог обо мне сказать, что я струсил? – старпом привстал, круглое лицо порозовело. – Просто – я не могу понять, ради чего.

Кочетов помолчал. Пальцы скользнули по краю стола, обводя острый угол.

– Ради страны, как всегда, – он слегка усмехнулся. – Мы испытывали её оружие, подтверждали её право на территории в Артике. Теперь мы экономим ей деньги, пусть и таким не совсем обычным способом.

Старпом кивнул.

Он сложил руки на животе – крепкие, кряжистые пальцы, широкие ладони – и смотрел на Кочетова. Сорока девяти лет, глыбастый, упёртый – смотрел, как смотрят юнцы-матросы перед тем, как хлебнуть забортной воды на посвящении.

– И это пройдём, – сказал Кочетов. Надо было что-то сказать.

Розовое лицо поморщилось:

– Знали б матросы, зачем мы идём – засмеяли бы. Да ещё журналист этот…

– Из-за журналиста можешь не беспокоиться. К концу автономки ему будет не до сенсаций.

– Думаешь? – Палыч поднял седеющие брови.

– Сломается, – Кочетов кивнул. – Такие, как он, ломаются уже на второй месяц. Сами не всегда замечают – но со стороны видно хорошо.


– Ну так что, может, в контру? Или в покемонов? У меня свежая есть.

– Не, старпом говорил, в пять всплываем на сеанс связи. Не успеем. А что, покемонов уже новых выпустили?

Саша посторонилась, прижалась спиной к стенке, пропуская офицеров. Кивнула им – Карцеву и какому-то лейтенанту, чьего веснушчатого лица она не помнила. Они кивнули в ответ, лейтенант шутливо приложил ладонь к пилотке.

– Товарищ журналист, – обернулся к ней, – а вы что думаете на предмет покемонов? Играли?

– Совсем чуть-чуть, – Саша смущённо улыбнулась. – Я огненных люблю.

– Огненных? На подводной лодке? – веснушчатый лейтенант покрутил пальцем у виска. – Только водяные!

– Воздушные тоже сойдут, – обронил Карцев. Он уже не гнусавил – насморк, видно, проходил – и его грудной низкий голос звучал свободно. – Куда ты на глубину да без воздуха?

Саша пожала плечами. Монстрами, зверями и драконами она болела совсем недолго, между Днём рождения, когда дядя подарил им с Сашкой новенький комп и приставку, и тем моментом, когда Сашке стало скучно клацать по кнопкам и он пошёл искать приключений в реальном мире. Вот серьёзно, когда это случилось? Ещё в школе?

В любом случае, сражаться на нарисованных аренах одной ей быстро надоело.

– А с вами сыграть можно, товарищи офицеры? А то что-то тоскливо, – она развела руками. – По солнцу, наверное, скучаю.

– Везёт вам, тащ журналист, – протянул Веснушка. – Нам и поскучать-то некогда, да, Паш?

Карцев кивнул.

– Поиграть, конечно, можно, но тебе сперва надо в график записаться. Желающих много, а приставка одна.

– И вы тоже по графику? – удивилась Саша. Карцев ухмыльнулся:

– Я – по выслуге лет.

– Доблестно послужили Родине, и теперь она доверяет вам покемонов вне очереди?

– Типа того.

– Ну ладно, – протянула она. – А график…

– У замполита.

Ивашов двинулся вперёд по проходу, Веснушка последовал за ним. Собрав остатки смелости в кулак, Саша окликнула их:

– Скажите, а мы действительно всплываем? А то я всё жду, жду…

– Чего ждать-то? – фыркнул Карцев. – Зелёный ты ещё, не знаешь, как качает в надводном положении.

– Вот тогда действительно позеленеешь, – засмеялся Веснушка. – Лодку мотает в волнах, как бочку. Собственно, она и есть бочка, ничего больше. Обыкновенный железный хлам.

Карцев пихнул его в спину кулаком.

– Вот станешь механиком, тогда будешь иметь право лодку хламом называть. А раз ты штурманёнок – рот закрой и не пищи.

Веснушка фыркнул, первым направился к переборке, пробираясь между ящиками.

– Ещё чего не хватало, в механики идти, – буркнул он. – Я командиром буду, а ты всю службу так и просидишь в трюме со своими маслопупами.

– Ты на кого пасть разеваешь, салага, а? Хер моржовый! – загрохотал Карцев, но видно было, как его плечи вздрагивают от смеха.

Веснушка потянул вверх кремальеру, и Саша почти выкрикнула им в спины:

– Так как же всё-таки – всплываем или нет?

– Да всплываем, всплываем, – буркнул Карцев. – Только какой тебе с этого толк, мы всё равно…

Захлопнувшаяся переборка проглотила последние слова.


Ей нужно было наверх. Постоять хоть пару минут, подышать воздухом. Она слишком долго старательно не замечала, как мир съёживался до размера железной коробки, в которой она жила. С этим ведь ничего нельзя было поделать – и она давила в себе тревогу, давила тоску по дневному свету, по открытому пространству. А теперь, едва обмолвились: «Всплываем!» – аж заболело внутри.

Может, там действительно качка, может, наверху ливень, ветер. Ерунда. Она будет стоять на палубе, пока не погонят вниз, напьётся небом, морем, огромной, необъятной жизнью. Там всё – живое. И у неё хватит сил как-нибудь протянуть ещё несколько недель до следующей вылазки.

А вдруг её не пустят? Скажет командир – не положено. Да ну, почему он так скажет? Другие ведь тоже наверняка пойдут? Или – может он решить, что гражданскому нельзя? Ну нет уж. Она убедит. Упросит. Заставит. У неё дядя – адмирал, в конце концов!

Как-то там дядя Слава? Узнал ли он, что они с Сашкой провернули? По-хорошему – не должен, но ни разу на её памяти им не удавалось от него что-то скрыть. Даже когда они стащили классный журнал и запрятали его в овраге – Анна Петровна так и не нашла ни журнал, ни виновников. А дядя Слава всё понял и на фильм про адмирала Нахимова их с собой не взял – в наказание. Сашка сильно тогда расстроился, он в то время ещё любил и море, и корабли, и офицеров в бело-золотых мундирах…

Дядя Слава, если ты всё уже знаешь – не сердись. То есть, конечно, ты будешь сердиться, но не так, чтобы разругаться навсегда и сказать «ты мне больше никто». Правда?

И всё будет хорошо, и она, Саша, обязательно вернётся, и они обнимутся крепко-крепко, и будут до ночи сидеть и разговаривать о том, что она натворила. Да. Только для начала надо выбраться и подышать воздухом.

Ого, она и не заметила, как ноги донесли её до кают-компании, пока она раздумывала.

Пусто, голые столы, ещё пахнет щами с обеда. Ивашов, невысокий, поджарый, стоит на носочках у стены и тянется к горшку с лиловыми фиалками, щёлкает приборчиком.

– Лёша? – позвала она. Ивашов щёлкнул ещё пару раз, повернулся.

– Здорово, Сань, – сунул прибор в карман, протянул руку. Саша пожала её, чувствуя ладонью шершавость – не то мозоль, не то рубец от ожога. – Тебе чего?

– Да ничего, – она смущённо переступила с ноги на ногу. – Не знаю, куда себя деть.

– А я цветы на радиацию проверяю, – усмехнулся Ивашов. – Каждую автономку, блядь, одно и то же. Русским же языком вам всем сказано: при штатной работе реакторов фон в отсеках ниже, чем на Красной площади! На кой десять раз мерить заново?

– Командир требует? – сочувственно спросила Саша.

– Командир не идиот, – Ивашов мотнул головой. – Сосед твой по каюте, параноик ебучий.

– Илья? – удивилась она. – Он же связист. Радиация вроде не по его части?

– Вбил себе в голову, что цветы у нас от радиации дохнут. И оттого, что уровень кислорода падает, – Ивашов снял с плеча другой прибор, массивный, металлический, опустил его на стол. – Сейчас и кислород посмотрим, куда деваться.

Саша прошла вдоль стенки, запрокинула голову, разглядывая фиалки. У многих листья желтели на концах, сворачивались в трубочку. Несколько потемневших бутонов безжизненно свисали, так и не успев распуститься.

– А с берега не могли никаких вредителей занести? – осторожно поинтересовалась она. Ивашов хохотнул:

– Вот с этим вопросом Илья вечером побежит к доктору. Потащит его смотреть цветы. Так-то хуй с ним, с доктором, ему всё равно особо нечем заняться. Но Илья каждый раз бегает – сначала ко мне, потом к нему. Я ему десять раз объяснял: цветочкам хуёво оттого, что здесь нет естественного источника света. И кислорода не двадцать один процент, как снаружи, а девятнадцать – это наша норма, и ничего ты с ней не поделаешь, хоть голову продолби!

Ивашов надел ремешок аппарата, пожал плечами.

– Девятнадцать, всё как по книжке.

– Так ведь и для людей девятнадцать процентов – слишком мало, – Саша сложила руки под грудью, повернулась к нему. – Я даже не говорю про стресс для организма. Предполагается, что подводники должны быстро просчитывать ситуацию и принимать решения – а недостаток кислорода вредит мыслительной деятельности.

– Вредит, это точно, – хмыкнул Ивашов.

– Так почему нельзя сделать нормальный уровень кислорода? Техника не даст?

Ивашов пренебрежительно поднял брови – кажется, оскорбился за свои приборы.

– Техника тебе сколько хочешь даст, хоть все пятьдесят, – фыркнул он. – Только ты забыл, что давление у нас повыше атмосферного будет. Знаешь, как легко и непринуждённо вспыхивает кислород под давлением? Ты прошёл мимо компрессора, а он – хоп! – искру, – рука Ивашова ухватила её за загривок, больно потянула, – и твои волосы, на которых полно микрочастиц масла, сколько ты их ни мой, полыхают лучше всякого факела.

– Полегче, – буркнула Саша, повела шеей. Ивашов выпустил её.

– Я видел, – он поморщился. – Не на нашей лодке, на К-314, меня туда прикомандировали. Командир исстрадался: хочу, мол, нормально дышать, кашель замучил. Начхим ему и подкрутил на двадцать один процент. А я, думаю, что сделать могу – не лезть же против командира и начхима, я на флоте без году неделя, старлей, только-только из училища… зассал, короче, – он махнул рукой. – Двух часов не прошло – загорелся анализатор, и у матроса, который с ним возился, сразу волосы загорелись, одежда. Хорошо, нас четверо было в отсеке – он, я и ещё два матроса. Пламя сбили кое-как, затушили.

– Он выжил? – выдохнула Саша. Ивашов кивнул.

– Ожоги на всю жизнь, семь месяцев в госпитале. С флота списали, конечно. Я вот думаю: раскрой я тогда рот, мог я этого не допустить? Вряд ли, кто бы меня слушать стал… а всё ж таки…

Он махнул рукой.

– Короче, Вершинин, имей в виду: цветы подохнут так и так, а у тебя есть шанс сохранить свою шкуру целой. Не проеби его.

– По местам стоять, к всплытию, – донёсся из динамика ясный голос командира. – Всплывать на перископную глубину с дифферентом пять градусов на корму.

«Всплывать», – стукнуло, заколотилось у Саши в затылке. Внутри всё билось, пульсировало. Всплывать.

– А скоро всплывём, как думаешь? – тихо спросила она. Ивашов пожал плечами.

– Минут пятнадцати хватит.

Она чувствовала – губы улыбаются сами собой. Хотелось обнять Ивашова – или кого угодно, обнять и кричать от радости.

Всего только пятнадцать минут – и солнце.


– Сигнал слабый, тащ командир, – связист повернулся в кресле, сдвинул наушники на затылок. – Помехи.

– И что мне с этим делать? – Кочетов пожал плечами. – Сказать: «Извините нас, товарищ командир дивизии, у нас тут жужжит и мы не слышим ваших ценнейших указаний?» Ебись как хочешь со своим пультом, Илья, а связь мне дай. Нормальную связь.

– Тащ командир, всё нормально будет, – скороговоркой пробормотал Илья, розовый ото лба до шеи. – Ещё восемь минут. Сейчас настроим.

– Давай, сокол ясный, настраивай, – Кочетов откинулся на спинку кресла, помассировал веки.

Илья справится, в этом Кочетов даже не сомневался. И в дивизии их не за что особо рьяно костерить – так, слегка, в порядке профилактики. График они держат, осталось пройти один участок, который любят прослушивать натовцы, а дальше будет попроще – до того момента, как они войдут в квадрат и начнут готовиться к стрельбам. Эх, были б это нормальные, привычные, сто раз испытанные ракеты…

Кочетов ещё с училища был уверен, что от всяких режимов секретности больше вреда, чем пользы: экипаж должен знать перед походом, на какое задание он идёт и зачем. И вот в первый раз он чувствовал себя немного легче оттого, что задание запрещено было сообщать команде до входа в заданный квадрат.

Ладно. Отстреляются, вернутся – он ещё поговорит с теми, кому пришло в голову заварить эту кашу.

– Роман Кириллыч, – негромко произнёс старпом, наклонившись к его креслу, указал взглядом в сторону выхода. Кочетов поднял голову, повернулся и увидел в дверном проёме щуплую фигуру журналиста.

– Товарищ командир, – журналист вытянулся, отвёл плечи назад, – прошу разрешения войти в центральный пост.

Ну вот куда его всё время несёт некстати?

Кочетов нарочитым движением приподнял рукав на запястье, взглянул на циферблат.

– Александр Дмитриевич. Быстро говорите, что у вас, или приходите через час.

Щёки журналиста порозовели, он нервно обхватил ладонью запястье.

– Извините, я не вовремя… Я только хотел узнать, когда можно будет выходить наверх.

– Наверх? – переспросил Кочетов. О чём он вообще, что ему надо за пять минут до сеанса связи?

– Ну да… на палубу.

Кочетов посмотрел на старпома, старпом пожал плечами. Из-за пульта связи послышался резкий смешок, тут же оборвавшийся: Илья вспомнил, где находится.

– Товарищ командир? – журналист уже раскраснелся ото лба до шеи. – Я что-то не так сказал?

Кочетов беззвучно вздохнул.

– Александр Дмитриевич, я не совсем понял, как вы собрались выходить наверх в подводном положении.

– В подводном? – глаза парня широко раскрылись. – Как – в подводном? Я думал, сеанс связи…

Кочетов подавил усмешку. Журналист, в конце концов, не виноват в том, что не знает элементарных вещей.

– Сеанс связи проводится на перископной глубине. Наверх выдвигается антенна, а сама лодка остаётся под водой, чтобы не тратить ресурсы зря.

– Так что с прогулкой вы погорячились, – вставил старпом. – Вы, это, Александр Дмитрич, пиздуйте к себе или куда вам там ещё надо. Не до вас сейчас.

Журналист стоял молча. Пальцы выпустили запястье, на котором уже выступили красные отпечатки, руки безвольно повисли. Взгляд остекленел, упёрся в одну точку – куда-то за плечом Кочетова, за пультами.

Кочетов уже собирался окликнуть его, повысить голос, но журналист моргнул, шевельнул губами:

– Извините.

И вышел.

Старпом захохотал, не успели ещё стихнуть шаги. Механик, штурман, связист, ребята-ракетчики дружно подхватили, даже акустик высунулся из своей рубки узнать, что стряслось – и издал ухающий вопль неясыти, не дослушав.

– А ну тихо всем, – проворчал Кочетов, но улыбку прятать не спешил. – Две минуты до сеанса связи. Илья, что у тебя?

– Готово, канал чист, – связист перевёл дыхание.

– Давай сюда, – Кочетов потянулся за наушниками.

Интересно, кто из подводной братвы развёл бедолагу-журналиста. Или тот сам по наивности решил, что они выйдут на поверхность?

Мда, понаберут детей на флот…

А ведь так-то нехорошая история наклёвывается. Смех смехом, а каково журналисту узнать, что на поверхность он может и не выйти до конца автономки?

Америкосы, вон, на лодках психологов держат – аккурат для таких случаев. А нам как быть? Шило наводить? Журналист, говорят, и не пьёт.

– Дельфин, Дельфин, вызывает Чайка, – затрещало в наушниках. – Как слышно? Приём!

– Чайка, я Дельфин, слышу вас хорошо. Докладываю…

Глава 9

Кажется, всё ещё погружались. Саша не вслушивалась в перекличку команд, они щёлкали монотонно, будто горошины сыпались на пол из мешка. Звуки, не складывающиеся у неё в голове в слова, проскакивали мимо. Зато ей хорошо было слышно, как скрипит и вздыхает корпус лодки, как его обжимает нарастающее давление.

Лодке было тяжело, она не хотела идти в глубину. Наверх бы, к солнцу, которое так и не пригрело ей борта.

Сашиному лбу, скулам, подбородку было горячо – будто от солнца, и горло словно щекотал солёный ветер. Да нет, это ей, наверное, не чудилось, солоный привкус во рту был настоящим, и наволочка под щекой вымокла.

Чьи-то шаги – люди идут по коридору, болтают, смеются. Вот откроется дверь – вернётся сосед с вахты, а она тут лежит. Сразу будет ясно: что-то не то.

Или журналист, всхлипывающий в подушку в каюте подлодки – обычная история, нет в ней ничего из ряда вон выходящего?

Она же и не плачет. Плакала, кажется, как пришла, скинула тапки и легла. А сейчас не хочется. Ничего не хочется. Давайте будем погружаться дальше, давайте забьёмся глубоко-глубоко, где нас никто не найдёт. Там тихо, темно и можно спать, спать, спать.

Может, она уже спала? Может, и Илья заходил, а она не слышала? Сколько она здесь лежит?

Если Илья здесь был – видел, значит, как размазало журналиста Вершинина. Без всякого давления размазало, и без шила, будь оно неладно.

Хотя разве Илья что-то заметил? Зашёл – и сразу к себе наверх. Он наверняка и не смотрел на неё.

Можно взять с тумбочки телефон и посмотреть время – всего-то. Они всплыли – господи, не слово, а издевательство – они поднялись, чтобы высунуть антенну, к пяти часам. А сейчас… да какая разница, в руки, в ноги будто закачали воду, как в эту несчастную подводную лодку. Чтобы тянуло вниз и не пускало. Ладонью пошевелить, высунуть её из-под одеяла – и то тяжко.

«Каштан» опять что-то гундосит. Кажется, вахту меняют. Погрузились, значит. Идём на глубине. Будто так и положено человеку – болтаться под водой, дышать спёртой вязкой мутью, месяцами не высовывать голову наверх.

Да, но разве не этого она ожидала, когда решалась пойти на подводную лодку? Кто её обманывал? Сама же себе придумала про ветер и солнышко, а раз так не случилось – в слёзы. Ээх, а дядя говорил – с тобой, Алька, хоть в кругосветку!

– Подвахтенным от мест отойти, – шипит динамик. – Первой боевой смене явиться для приёма пищи в кают-компанию.

Саша садится на постели, суёт ноги в тапки.

Она пойдёт обедать со своими – и съест всё до последней крошки, чтоб никто и не подумал, что у неё могла быть истерика.

Так. Тумбочка. Зеркальце.

Волосы пригладить, зачесать ровненько на пробор. Вот так. Всё-таки удобно с короткими.

Глаза, конечно, красные, мда, но у кого здесь не красные глаза? Припухшие веки, красная сеточка сосудов, тёмные круги – полный набор, без этого и подводник не подводник.

Ах да, переодеться. В робе в кают-компанию запрещено, офицеры непременно меняют рабочую одежду на кремовую рубашку с погонами и чёрные брюки. Ей, конечно, такая роскошь не положена, зато она взяла с собой Сашкины выпускные брюки – он давно не носил, а ей пришлись как раз. И рубашку белую купила прямо за день до отлёта из Питера, как знала, что пригодится.

Рубашка тонкая, под неё неплохо бы утяжку… хотя там и утягивать, считай, нечего, да и не будет никто рассматривать впалую грудь гражданского журналиста. Ну, пусть будет – на всякий случай.

Разгладить воротничок, подвернуть рукав. Можно идти.


– Вот давно замечаю: на третью недели автономки, на крайняк на четвёртую в голову лезть начинает всякая муть, – Паша глотнул, опустил стакан на стол. – Честно: пока я думал про Настюху голую на кровати, или про котлетки с петрушкой, которые она мне жарит – всё зашибись было. Ну, хер стоит, как перископ, слюны полон рот, но к этому я ж давно привык. А вчера сменился с вахты, ложусь – и чего-то припоминаю, как мы с ней в банке очередь стояли. Духота, людей полным-полно, а она меня за локоть тискает тихонько. Глаза такие серьёзные-серьёзные, а уголок рта вверх ползёт. Как девчонка, – Паша вздохнул. – Мне сперва смеяться захотелось, а потом я час ворочался, уснуть не мог. И нахрена мне это, а?

Артур был занят, он допивал свою долю компота из единственной оставшейся банки и не собирался отрываться ради того, чтобы ответить. Доктор тоже не торопился, он меланхолично следил, как из банки в его стакан стекают последние капли.

– Не надо было жениться, – наконец обронил он.

– Да ладно, – Артур поставил стакан, навалился локтем на стол. – Всё ж нормально. Не ты первый.

Паша поморщился.

– Да мы ещё попрощались не по-людски. Разругались: я, вроде как, пылесос доломал. Этому пылесосу ещё до развала Союза срок списания пришёл. Ну, Настюха в крик, а я дверью хлобысь – и на корабль.

– Прям шекспировские страсти, – доктор встряхнул пустую банку. – «Много шума из ничего». Боишься, что заявишься после автономки, а тебя из дома выставят?

Артур понизил голос:

– Вместе с пылесосом.

– Да ну вас, – Паша безнадёжно вздохнул. – Я её на пирсе видел. Она на цыпочки вставала, искала меня.

– Тем более, – Артур пожал плечами, – раз провожала – значит, и встречать прибежит. И про косяк твой не вспомнит. Море – оно быстро стирает из памяти всё лишнее.

– Да соскучился он, – доктор хлопнул Пашу по плечу, – вот и пускает сопли. Это нам с тобой, Артур, хорошо, у нас в каждом порту по пять невест.

– И все недорого берут, – фыркнул Паша.

– Да ладно! – доктор изумлённо покачал головой. – Прекрасные девы согревают усталого моряка теплом своих душ и тел совершенно бескорыстно.

– Без-воз-мез-дно! – Артур поднял палец.

– Истину глаголешь. Учись, Пашка!

– Погоди, – Паша повернулся к Артуру, – у тебя же вроде была фея балетная в Мурманске. Ты говорил, у вас с ней всё серьёзно.

– Что за фея балетная? – доктор поднял брови. – Неужто Эля?

– Ну, Эля, – Артур оперся локтем о стол. – А что? Откуда ты её знаешь?

– Да был случай познакомиться, – доктор криво усмехнулся. – У меня дальше конфет-букетов дело не зашло. А вот ребята из турбинной группы к ней косяками ходили, а потом бегали ко мне. Ты бы поаккуратнее. Триппер – штука неопасная, но мороки много.

– Даже так, – протянул Артур, прищурился. Губы, едва сжавшиеся, разъехались в бесшабашной улыбке. – Вот сюрприз так сюрприз!

Паша досадливо покосился на доктора:

– Ты сам бы поаккуратнее с такими новостями. Если Артуру она действительно нравилась…

– Мне? – иронически протянул Артур. – О да, моё сердце разбито и я сейчас начну горько рыдать тебе в рубашку. А точно – она? – он глянул на доктора. – Полякова?

– Да фамилию я и не спрашивал, – он пожал плечами. – Тоненькая такая брюнеточка, волосы до попы. Она ещё «л» почти как «в» выговаривает.

– Подводная уодка, – у Артура вырвался смешок, губы дрогнули, и он вновь растянул их в улыбке. – Гриша, Гриша, дай мне спирту – залить горе, – он запрокинул голову к подволоку, широко развёл руками, – ты разбил мою мечту о лебединой верности!

Доктор засмеялся, хлопнул Артура по плечу.

– Какие только душевные страдания не готов изобразить подводник, чтобы добыть себе шила, а?

– А то ж! – Артур блеснул глазами. – Всё ради него, ненаглядного.

Паша молча вздохнул.


Так. Кажется, она свернула направо за переборкой – а до этого ещё был трап наверх и перегородка, зеленоватая, проржавелая. За ней кто-то что-то сверлил и приглушённо матерился – Саша не рискнула идти напрямик и отвлекать бедолагу от дел, сделать крюк в тот момент казалось менее опасным для жизни и здоровья вариантом.

Но вот сейчас Саша не была в этом так уверена: она давно уже должна была попасть на торпедную палубу, а оттуда – в жилой отсек. А здесь не было ничего похожего на остроконечные цилиндры торпед, обвитые цепями. Только провода, мигающие лампочки – и потолок всё ниже, ниже. Подволок – так они его здесь называют. И света почти нет.

Где же она? Неужели свернула не в ту сторону? И у кого спросить? Как ни оглянешься, вечно кто-то за плечом торчит, одной ни на минуту не останешься. А тут, как назло, никого.

Это ж надо было умудриться – заблудиться на подводной лодке. Кому скажешь, не поверят.

Серьёзно, где все? Она сейчас обрадовалась бы кому угодно, даже чекисту с сахарной улыбочкой, даже Караяну с его дурацкими шутками и с очередным пыточным приспособлением, которое она должна научиться надевать.

Дверь – широкая, железная. Не открывается. Или надо просто дёрнуть посильнее?

Ой, а разве это не тот самый трюм, куда её не пускал Паша? Он говорил про секретные опыты на людях. Ерунда, конечно. А дверь закрыта просто потому, что нечего посторонним…

Глухой сдавленный хрип отразился от металлических стен шипящим эхом, прокатился по коридору. Сашины руки замерли на ручке двери. Господи, что же это? Может, машина?

Звуки послышались снова – резкие, надрывные. Кашлял, задыхался человек. Саша отпрянула от двери, поспешно оглянулась. Внутри все немело, холодело от испуга, шея слушалась неохотно – и, увидев за спиной другую дверь, с аккуратной надписью «гальюн», Саша коротко хихикнула. Вовсе не в трюме хрипели. Просто, наверное, какой-то матрос решил покурить и поперхнулся.

Ну и поделом, курить в гальюне нельзя, ещё потом от командира влетит…

Дверь лязгнула, подалась наружу, и в коридор вышел командир, прикрывая рот ладонью. По белым щекам, по шее под расстёгнутый ворот кремовой рубашки скатывались струйки, влажные тёмные завитки в беспорядке падали на лоб.

Что-то бормоча в ладонь, он шагнул вперёд – и увидел Сашу, выпрямился, опустил руку.

– Товарищ командир? – она подалась к нему. Сухие губы растянулись в подобии улыбки, грудь с усилием приподнялась.

– Александр… Дмитриевич, – прошелестел сиплый голос. Командир поморщился, поднял ладонь.

Плечи задрожали – он кашлянул ещё раз, другой, третий. Запрокинул голову, втягивая ноздрями воздух.

– Помочь? – Саша машинально оглянулась. – Сбегать за водой?

Ещё бы знать, в каком направлении бежать.

Командир качнул головой, помолчал, сглатывая.

– Всё нормально, – наконец произнёс он – уже почти не хрипя. – Вот ведь служба, – понизил голос, – ни поссать, ни покашлять без свидетелей.

Саша неуверенно улыбнулась.

– Что-то вы всё никак не поправитесь, Роман Кириллович.

– Только вы, бога ради, не смотрите на меня влажными глазами наседки, – командир нахмурился, но в глазах мелькнуло веселье. – Мне хватает одной – старпома.

– А врач? Разве он не должен за вами следить?

– На кой за мной следить? – командир пожал плечами, направился вперёд по коридору – Саша не без труда поспевала за его широким шагом. – Температура нормальная, из носа не течёт.

– Тогда это может быть аллергия. И таблетки от кашля вам не помогут.

– Гриша то же самое говорил, – хмыкнул командир. – Но мы не можем бросить всё и дружно выяснять, на что у меня аллергия.

– Пыль? – предположила Саша. – Я не знаю… масла?

– Я могу,конечно, объявить внеплановую большую приборку, – он усмехнулся. – Вряд ли поможет, но матросам некогда будет заскучать. И вас заодно припашем, Александр Дмитриевич, чтобы не бродили по отсекам, как тень отца Гамлета.

Саша с сомнением покачала головой. Конечно, хотелось занять себя хоть чем-то, но мыть палубу… или гальюн, чего доброго? Ох, лучше не надо.

– Как вы, оклемались после того сеанса связи? – синие глаза командира смотрели на неё внимательно из-под припухших век. – Понимаю, на солнышке все хотят позагорать. На глубине раскиснуть недолго. Но надо потерпеть, Александр Дмитриевич.

– Да я ничего, – Саша почувствовала, как печёт щёки, – я же не раскисаю, товарищ командир.

– И правильно, – командир приостановился, пропуская её вперёд, твёрдая ладонь легонько ткнула её в плечо. – Через пару недель нам так и так придётся высунуться наружу. Полчаса у вас будет – постоять, подышать.

– Правда? – радость пугливо шевельнулась внутри, она уже боялась заявлять о себе в голос – чтобы не шарахнуло больно, как в прошлый раз. – Точно можно будет выйти наверх?

Он остановился, остановилась и она, оборачиваясь к нему. Синие глаза смеялись, но незло и как-то совсем необидно.

– Точнее некуда, Александр Дмитриевич, – уголок рта приподнялся. – Можете готовить восторженные обороты для вашего репортажа.

– Слушаюсь, товарищ командир, – выдохнула Саша.

Что-то легонько стукнуло в стенку с той стороны, забарабанило мелкой дробью – будто сыпали горох. После истории с трюмом Саша готова была посмеяться над своими страхами, она с улыбкой взглянула на командира – а он весь замер сжатой пружиной и, прежде чем заскрежетало снова, подался к трубке «Каштана» на стене:

– Боевая тревога! Слушать в отсеках!

И рванул вперёд по коридору. Саша побежала за ним.

Глава 10

– Селихов, что у тебя?

– Стуки нерегулярные, тащ командир, – хрипловато произнёс из динамиков голос акустика. – Непосредственного контакта с их источником нет. Похоже, это касатки. Эхо очень характерное. В этом квадрате их видят часто, особенно в апреле-мае.

– Эхо, говоришь? – командир потянулся за наушниками. – Ну-ка…

– Может, касатки, – пробормотал вахтенный механик. – А может, наши друзья из-за океана сели нам на хвост.

– Тихо, – буркнул старпом, вопросительно покосился на командира. Тот помолчал, плотнее прижимая наушник.

– Курс тридцать два, скорость десять узлов, – наконец приказал он.

– Есть курс тридцать два, скорость десять узлов!

Уходим, пронеслось у Саши в голове. Пытаемся убраться подальше от этой штуковины. Она опасна? Если это чужие и они идут за нами – что они сделают? А если это касатки – они ведь плывут себе тихонечко по своим делам, не собираются нападать на лодку, правда?

Сашины пальцы, стиснутые за спиной в замок, хрустнули. Она вздрогнула, оглянулась – никто не смотрел на неё. Ей вообще, наверное, нельзя было сюда, в центральный, но она зашла вместе с командиром, встала в уголке – все были слишком заняты, чтобы спрашивать, что она здесь делает. А она должна была быть здесь, ей нужно было видеть, что происходит, не попали ли они все в беду – и как из этой беды выбираются.

– Селихов, – командир прислонился бедром к столу, чуть нагнулся вперёд, к микрофону, – ты уверен, что это касатки?

Дверь рубки приоткрылась, оттуда выглянула лохматая голова Селихова.

– Никак нет, товарищ командир, – он неловко потёр лоб. – Очень похоже на касаток… да и где мы могли америкосов на хвост словить? Но звуки могут быть и посылками их гидролокаторов.

Кочетов кивнул.

– Режим «Тишина», – произнёс он в «Каштан». – Погружаемся на глубину сто восемьдесят метров.

Ну вот. На такой глубине нас, наверное, труднее будет найти, думала Саша. Значит, всё в порядке.

Только теперь она почувствовала, как тянет поясницу – хотелось опереться о что-нибудь спиной, а лучше лечь. Наверняка всё от нервов – или она что-то себе потянула, пролезая через переборочный люк.

Или… О нет, ни в коем случае, ещё слишком рано, у неё в запасе почти целая неделя. Хотя – каждый день прыжки с глубины на глубину, перепады давления – как раз и могло всё сбиться.

А если так – немедленно бежать к себе в каюту, потом в гальюн и спасать положение.

Саша бочком двинулась к выходу, и Кочетов повернул голову в её сторону. На сейчас раз его взгляд не скользнул по ней, как по куску стенки – он улыбнулся ей вполне дружелюбно. Всё, мол, под контролем, не волнуйтесь, товарищ журналист.

Ей бы такую уверенность.


Худощавая фигура в синей матросской рубахе неловко протиснулась в каюту, громыхнула дверью:

– Разрешите, товарищ старший лейтенант?

Доктор Агеев поморщился, опустил «Убийство в Восточном экспрессе» в ящик стола.

– Матрос Ольховский, не горлопаньте на всю лодку. Режим «Тишина» всё ещё в действии. Проходите, садитесь, – он кивнул на кушетку, застеленную клеенкой. – Что у вас? Хромаете?

Матрос уселся, машинально потёр ладонью слева под рёбрами.

– Нет, это ничего, товарищ старший лейтенант, я просто ушибся… упал… пройдёт.

– Допустим, – Агеев запустил руку в коробку с карточками. Нет, не то, это офицерские, где же… а, вот. – Тогда какие жалобы?

Матрос молчал, уставившись на собственные тапки. Пальцы беспокойно елозили по колену. Агеев подавил вздох:

– Так и будем молчать до конца автономки? Ольховский, у нас не всё время мира в запасе, моя смена скоро кончается.

– Я не знаю, как об этом сказать, – Ольховский поднял гладко стриженную голову. – Я, когда подписывал контракт, думал, всё будет в порядке. И пока в базе стояли, мне нормально было. А тут… всё время под водой – я ёбнусь скоро… виноват, тащ доктор, свихнусь. Я не могу так.

Агеев хмыкнул, повертел в руках медкарту Ольховского. Ишь ты, тонкая совсем, почти не болеет.

– Я-то вам чем могу помочь, матрос Ольховский? Выписать успокоительных таблеток? Мы их на борту не держим: от них реакция замедляется и здорово в сон клонит. Или, может, мне пойти к командиру и попросить его срочно всплыть и вызвать спасательный вертолёт, потому что матрос Ольховский пересмотрел свой выбор жизненного пути и не хочет больше служить с нами на подводной лодке?

На худой шее дрогнул кадык.

– Не могу я, товарищ доктор, – глухо произнёс парень. – Видеть больше это всё не могу.

Агеев подавил вздох. Придвинулся ближе к столу, наклоняясь вперёд.

– Слушайте меня, матрос, внимательно. На флоте слов «не могу» нет. И если вам этого не объяснили в военкомате, я могу вам только посочувствовать. Но не буду. Потому что мне плевать, что у вас в башке. И всем на лодке – плевать. От вас нужно, чтобы вы точно и неукоснительно, блядь, выполняли ваши должностные обязанности. И если для этого потребуется окунуть вас с головой в цистерну с дерьмом, мы это сделаем!

Ольховский смотрел на него, белый, большеглазый. Кадык так и вздрагивал над воротом рубахи.

– И это не потому, что мы жаждем напиться вашей крови, Ольховский, – тише произнёс доктор, откидываясь на спинку стула. – А потому, что море хандры не простит. Ни вам, ни всему кораблю. Так что намотайте сопли на кулак, задерите хвост трубой – и работать, работать! Когда вернёмся в базу – хоть в тот же день подавайте рапорт об увольнении, держать вас никто не станет.

Круглые чёрные зрачки всё так же смотрели ему в лицо. Ольховский молчал.

– Синяк покажите, – Агеев указал ладонью на его левый бок. Парень замотал головой:

– Всё нормально, тащ доктор, уже почти не болит.

– А раз нормально – бегом на боевой пост, блядь! Выполнять!

– Есть выполнять!

Криво отдав честь, матрос выскочил из каюты. Агеев покачал головой. Может, замполиту сказать – пусть с ним по душам побеседует? А то ведь два с лишним месяца на таких нервах хрен протянет, придётся в лазарет укладывать.

Повертев в пальцах карандаш, доктор закинул его туда же, где лежало обложкой вверх «Убийство в Восточном экспрессе». Какая история, а – поезд, отрезанный от мира, кругом снега, в купе труп, люди мечутся, не зная, куда деваться…

Мда, на подлодке – чтиво самое подходящее.


Насчёт «спасать» она, конечно, погорячилась. У неё оказалось вполне достаточно времени, чтобы вытащить из-под вороха вещей пачку тампонов, сбегать в гальюн, привести себя в порядок и спокойно пойти ужинать.

Вот только сейчас ложку подносить ко рту вообще не хотелось, хотя мясной суп пахнул пряно, аппетитно. Вниз живота то и дело накатывала горячая волна, в поясницу медленно, методично ввинчивали шуруп.

Ерунда какая-то. Да, девчонки говорили – кто-то в эти дни лежит пластом с грелкой в ногах, кто-то еле передвигает ноги и глотает но-шпу горстями. Но она-то – рассекала на велике по набережной, бегала сдавать зачёты, забиралась с альбомом и красками на склон, согнувшись в три погибели. Ну, ныла поясница пару дней, так она на это и внимания не обращала. А тут…

А тут глубина сто восемьдесят метров, чего ты хочешь. Не мудрено, что организм лихорадит. Хорошо бы к доктору зайти, взять таблеток – да не дай бог начнёт выяснять, что с ней, потребует её осмотреть. Нет, нельзя рисковать. По крайней мере, трюмные не разглядывают мусор, который выбрасывают из лодки. И бельё здесь не стирают, оно тоже летит в мусор, на смену выдают новое. Вот только в душ, конечно, каждый раз не набегаешься… ну ничего, влажные салфетки есть. Главное, чтобы никто…

Ай, ай, да ж что такое-то.

– Вершинин, а ты чего не ешь? – сосед, Паша Карцев, смотрит на неё искоса. – Не заболел?

– Нормально всё, – она растягивает губы в улыбке. – Просто неохота.

– Тогда я возьму твою котлету?

Цепкая рука Карцева с вилкой уже тянется к вожделенному мясу. Саша устало кивает:

– Не лопни.

– Такой разве лопнет, – фыркает акустик. – Ему хоть за всю команду брюхо набивай – всё мало будет.

Через стол Караян что-то рассказывает, блестя глазами, энергично жестикулируя ладонью. Все смеются, у командира подрагивают уголки губ, замполит недовольно хмурится. Караян поворачивает голову, смотрит на неё, поднимает брови – словно бы с вопросом. Она пожимает плечами. Недоеденный кусок хлеба всё ещё у неё в пальцах, она машинально отправляет его в рот.

В ноздрях противно зудит. Апельсиновый сок в стакане, кажется, отдаёт ацетоном. И ещё чем-то противно-маслянистым, сладковатым… или дело не в соке?

Саша поднимает взгляд от стакана, нервно вертит головой. Странно: так всегда пахло – или только сегодня? Сок этот она уже три недели пьёт.

Нет, нет, это где-то рядом, это…

Саша задирает подбородок, разглядывая скрученные листья фиалок в горшке, блеклые бутоны. Командир за своим столом натужно кашляет, прижимая ладонь ко рту, снова наклоняется над тарелкой, и Саша чувствует, что у неё самой скребёт и в горле, и в носу, и даже, кажется, в ушах.


– Фиалки? – доктор Агеев смотрит на неё с интересом. – А что, вполне может быть. Они выделяют эфирные масла – не в большой концентрации, но всё же… Слушай, а ведь когда батя не ходил есть в кают-компанию, ему вроде как легчало. И привезли их нам аккурат перед автономкой, до этого всё какие-то белые лилии чахли.

– Аллергия, – Саша утвердительно наклоняет голову. – Наверняка.

– Ну, тогда, как только снимают режим тишины, я посылаю матросов – пусть побросают всё это ботаническое царство в мусор к ядрёной матери. Молодец, журналист. А то батю нашего обследоваться не затащишь – поди пойми, от какой дряни его так сгибает пополам.

– Рад помочь, – Саша серьёзно кивает. – Слушай      , а может, не надо выкидывать? Поставим их куда-нибудь, где командир редко бывает. К тебе… или хоть к старпому в каюту.

– Старпом нам эти фиалки знаешь куда запихнёт? – Агеев усмехается. – И потом, кто не создан для железа, всё равно на нём засохнет. Тут не надо сентиментальничать. А то приходил ко мне сегодня один… тонко чувствующий лирик, бля. Вьюноша бледный со взором горящим.

– Ты про кого?

– Знаешь такого – матроса Ольховского? Приходил ко мне плакаться, что лодка – слишком грубое место для его нежной душевной организации и что он хочет наверх, на солнышко.

Саша беззвучно вздыхает.

– Его можно понять.

– Понять – можно, а делать с ним что? Почему я, например, не сучу ногами по кушетке и не скулю «хочу к мамочке»? Почему ты, журналист, понимаешь, что, раз тебя хер кто достанет из лодки на свежий воздух, надо улыбаться и не истерить, а он, матрос – не понимает?

Она молчит. Что тут сказать?

– Понабрали детей на флот, – Агеев тянется за блокнотом, листает.

– Как, ты говоришь, его фамилия?

– Ольховский. Здоров, главное, как лошадь, а в голове – полный бардак…

Саша встаёт, и поясницу вновь простреливает – она с трудом удерживается от гримасы.

– Ну так ты разберёшься с фиалками?

– Ага, и командиру доложу, как ты их ловко вычислил, – Агеев улыбается во весь рот. – Бывай, журналист.

Он протягивает Саше ладонь, она с удовольствием жмёт её – и всё-таки решается:

– Слушай, а пару таблеток но-шпы не дашь?

– Дам, конечно, – Агеев лезет в шкафчик, – а тебе зачем?

– Да живот прихватило. Ерунда.

– Это бывает, – смеётся Агеев, – ты же знаешь, какая у нас тут вода после двойной дистилляции? С непривычки кишки в трубочку свернутся. На, – натряс жёлтых кругляшек Саше в ладонь, – только смотри, если до завтра не пройдёт или сильнее заболит – сразу ко мне.

– Спасибо, – Саша выдыхает с облегчением, запивает таблетки водой и уходит.

Облегчения хватает до ближайшего переборочного люка: скручивает так, что она с трудом разгибается.

Привалившись плечом к стене, она дышит ровно, медленно, глубоко. Сейчас таблетки начнут действовать, и будет легче. Сейчас.

– Вершинин, ты что, помираешь?

Саша со злостью оборачивается. Сосед по каюте, Илья, глядит на неё с усмешкой, скалит зубы.

– Не дождёшься, – хмыкает она.

– А я-то уж думал получить каюту в единоличное пользование. Тогда, значит, ты решил с железом пообжиматься? Так стосковался по бабам?

– Отвали, а? – Саша смотрит на него в упор. Поясница всё ещё горит огнём, и теперь, кажется, горят ещё и нервы.

– Экий ты сегодня сердитый, – смеётся Холмогоров. – Ну точно – спермотоксикоз. А наш док говорит…

Осекшись, он шумно втянул носом воздух.

– Погоди… это чё, дымом, что ли, пахнет?

Саша вздрогнула, попыталась принюхаться.

– Да вроде нет, не пойму… ой, глянь!

Из выгородки выползала тонкая белая струйка.

Илья побежал по отсеку к «Каштану», но раньше, чем он схватил рукоятку, по ушам ударил протяжный, заунывный вопль ревуна.

– Боевая тревога! Пожар в пятом отсеке!

Застучало, загрохотало, забегали люди – бежали из отсека, бежали в отсек. Голые спины, босые ноги – Сашу оттеснило к стенке, она вжалась в неё, стиснула ладони в замок. За перегородкой трещало, шипело. Разматывали шланг, он полз змеёй.

«Если случится авария и ты окажешься в аварийном отсеке, твоя главная обязанность – забиться в сторонку и никому не мешать, – застучал в голове уверенный голос Караяна. – В отсеке все знают, что им делать, роли давно распределены и заучены. А ты – не лезь под руку. Если твоя помощь понадобится, тебе скажут».

– Лёха, клапан! Давайте, давайте, жмите!

Сзади что-то лязгнуло, загремело. Переборка. И ещё одна, спереди – матрос потянул вниз рычаг. Переборки закрывают, чтобы огонь не пробился в соседние отсеки.

«Эвакуация? А нет у нас, Саш, никакой эвакуации. Не положено. Или ты тушишь свой отсек, или горишь вместе с ним».

А она-то почему не выбежала? Она же не обязана здесь быть. Надо было спасаться… надо… жарко, как же горло дерёт!

Аппарат. Надеть аппарат для дыхания. Красная коробочка на бедре, маска, шланг.

«Саш, смотри, показываю ещё раз: дёрнуть за ленту, вытащить ПДА –

– вытащила –

– футляр бросить –

– бросила –

– вдох, глаза закрыть –

– закрыть?.. закрыла, закрыла –

– натягиваешь маску – подбородок, потом лоб –

– лоб… ай, больно!.. так, да, держится –

– левой рукой придерживаешь, правой перекидываешь флажок на дыхание через аппарат – вот он, флажок, под трубкой –

– ага, вот… не поворачивается, ещё раз, ну, давай, заело тебя, что ли? Ну!…»

Звонок – резкий, пронзительный. Через несколько секунд пустят смесь для тушения, ядовитую, и, если она не успеет, не справится… не получается, Господи, пожалуйста, что-нибудь…

«Саш, сколько раз тебе повторять: не дергай его вверх. Легонько проворачивай вправо на сто восемьдесят градусов. Спокойно. Не суетись. Вот так…»

Есть!

Она выдохнула, жадно глотнула воздух.

Теперь надо закрепить ремни – на плече, на поясе. Щёлк, щёлк. Да.

– Топор, бля! Кто топор уронил? Дайте сюда!

Саша машинально нагибается. Топор лежит у стенки, она хватает его, протягивает неловко, боком ближайшему парню в противогазе. Как он забирает его, она уже не видит: из-под потолка наползает вязкое белое облако, клубится, и за стеклами ничего не удаётся рассмотреть.

Глава 11

– Товарищ командир, докладывает командир пятого отсека старший лейтенант Холмогоров. Возгорание ликвидировано, погибших и тяжелораненых нет. У пары человек небольшие ожоги, – сбивается он с официального тона, из «Каштана» слышится его негромкий смех:

– Это пустяки.

– Хорошо, – Кочетов медленно разжимает пальцы, стискивающие рукоятку «Каштана». Пальцы слушаются неохотно, успели занеметь. – Личный состав?

– Полностью, и Вершинин тоже с нами.

Вот ведь занесло адмиральского племянника в горящий отсек. Не мог другого места на лодке найти.

– Он в порядке, тащ командир.

– Причину возгорания выяснили?

– Скорее всего, короткое замыкание в сети.

– «Скорее всего»? – Кочетов поморщился. – Мне нужны точные данные. И командованию они будут нужны. Разбирайтесь.

– Есть разбираться, – всё так же весело отозвался Холмогоров.

– Отбой тревоги, боевая готовность номер два, – Кочетов сунул свободную ладонь под воротник, щупая взмокшую шею. – Начать вентиляцию пятого отсека в атмосферу. Открыть переборочные люки.

Всё. Живы – это главное. Теперь вопрос в том, насколько огонь и огнегаситель успели повредить внутренности отсека. Как бы не пришлось сворачивать автономку и возвращаться в базу.

А за такое одним выговором не отделаешься, тут как бы погоны не потерять – и ему, и Палычу, и Холмогорову, спасшему своих людей. Наверху, в штабе флота, всех интересуют только стрельбы. Стрельбы, призванные сэкономить пятнадцать миллиардов бюджетных денег. Отстреляешься – молодец, простим тебе пожар, а не сможешь – не обессудь, шкуру с живого сдерём и вывесим в назидание потомкам.

Механики это всё понимают не хуже, чем он. Механики должны справиться.

Пальцы, которые он всё так же машинально сжимал и разжимал, начинало покалывать. Восстанавливался кровоток.

– Пошли, Палыч, – он повернулся к старпому, – глянем, что в пятом.

Палыч тяжело поднялся со своего места, провел рукой по гладкому блестящему затылку.

– Пошли, Роман Кириллыч.

Пропустив Кочетова первым, он зашагал следом, что-то бормоча под нос. Кочетов обернулся, не замедляя шага:

– Палыч, если говоришь, то говори вслух.

Старпом смущённо кашлянул.

– Я говорю – зато всплывать в том квадрате не пришлось, дотянули до безопасного места. Если нас действительно пасли американцы…

– То шуму мы им дали достаточно.

– Да, но ведь всё равно ушли, не высунулись.

Помолчав, Палыч выдохнул:

– Я бы сразу всплыл. Побоялся.

– Надводное положение от пожара не спасает, – Кочетов пожал плечами.

– Так-то оно так, но… нервы у тебя – канаты, Ром.

Канаты, да. Не видно только, что почти порвались, на паре волокон держатся. И хорошо, что не видно.


Саша шла к себе в отсек. Кажется, переборку открыли уже давным-давно, и все поползли наружу, в пустые коридоры, где был воздух. Сначала резинка дыхательного аппарата никак не хотела сниматься, потом локоть запутался в ремне.

Ничего. Она дойдёт до своей койки и ляжет спать. И всё будет в порядке. Всё уже в порядке, она жива и живы все эти, хохочущие, хлопающие друг друга по плечам.

Надо только лечь и укрыться – да, укрыться поплотнее, потому что холодно. Холод набился внутрь, под рёбра и вот-вот начнёт выходить дрожью. Но не выходит, ждёт.

Зато не болит ничего. Уже не болит. Ей как будто вкатили анестезию, хорошо так вкатили, и она вовсе ничего не чувствует.

Офицер – знакомое лицо, родинка на виске – что-то говорит ей. Она кивает. Кажется, улыбается. Дальше, дальше. Ещё офицер – размахивает руками, едва не попадает ей по носу. Извиняется? Хорошо, хорошо, только дайте пройти.

Караян выныривает из-за переборки и шагает прямо к ней.

– Где шляешься? – рослая фигура загораживает ей дорогу. – Я тебя по отсекам ищу. В пятом был?

– Был.

– Успел, значит? – карие глаза блестят, и Саша понимает, что он о дыхательном аппарате. – Я знал, что ты не задохнёшься. Я же тебя учил.

Прежде, чем Саша успевает что-нибудь ответить, он сгребает её в охапку, прижимает к себе. Ладонь больно хлопает под лопатками.

И её трясет. Холода больше нет, ей горячо и горько, она сейчас заплачет, и она цепляется за Караяна, за его плечо, за локоть.

– Ну хорош, хорош, – тот легонько встряхивает её, смеётся. – Вот ты и сдал зачёт по борьбе за живучесть! Вершинин, ты правда что ли реветь собрался?

Она мотает головой.

– Вот и хорошо. Знаешь что? Наша смена сегодня в каюте у Пашки собирается. Если успеем с ремонтом разобраться. Часов в одиннадцать, а там – кого как отпустят. Давай и ты приходи. Посидим, отпразднуем – повод-то есть.

– Приду, – она наконец сглатывает комок, губы дрожат в попытке улыбнуться. – Только не вздумай мне ещё раз чистого спирта налить.

Густые чёрные брови Караяна приподнимаются:

– Неблагодарная ты скотина, Вершинин. Дорогостоящий продукт на тебя перевели, а ты… Вообще ничего тебе не нальём, кроме ситро «Буратино».

– А что, у вас и такое есть?

– Специально ради тебя химиков попросим изготовить из подручных веществ. Давай, – Караян делает шаг назад, к переборке, – до вечера. Увидит начальство, что я тут ворон считаю – сожрёт меня с потрохами.

– И ты рискнул своими потрохами, чтобы меня искать? – Саша смеётся сквозь выступающие слёзы.

– А как ещё я должен убедиться, что долбоёб с гражданки цел и мне не придётся объяснять трибуналу, почему я не вдолбил ему в голову всё, что надо? – Караян махнул рукой. – Всё, давай.

Ловким быстрым движением он проскользнул в переборочный люк. Саша не спеша направилась к нему же, нагнулась, поворачиваясь боком, аккуратно ставя ногу.

По крайней мере, она уже чувствовала под собой твёрдый пол.


– Не дёргайся, не дёргайся, – ворчал Гриша Агеев, обматывая повязкой ногу Ильи ниже колена. Оттого, что ногу пришлось неестественно задрать, в неё уже впивались мурашки, и Илья морщился. Агеев замечал его гримасы и неодобрительно покачивал головой:

– Хорош страдальца из себя изображать. Мне, можно подумать, много радости ваши красные ляжки рассматривать.

Зрелище и впрямь было так себе: вздутая, налившаяся краснотой кожа, желтовато-прозрачные бляхи пузырей. Когда взгляд Ильи падал на них, ему хотелось их потрогать – и в то же время горло гадливо сжимало, и он отворачивался.

– Командиру я доложил о твоей частичной нетрудоспособности, – бормотал Гриша. – Отдохнуть на коечке он, конечно, тебе не даст, но, по крайней мере, никаких работ с химикатами и в условиях высоких температур.

– Какие температуры, Гриш? – фыркнул Илья. – Я связист.

– Ага, то-то ты в огонь прыгал так, будто должен с ним связь установить, – Гришин рот скривился. – Короче, каждое утро перед вахтой – к фельдшеру на перевязку. Место ожога не мочить, пузыри не трогать, не колупать. Раз в сутки снимай повязку хоть минут на десять, пусть кожа подышит. Ну, что ещё? Аккуратней в следующий раз, бестолочь!

– Ты это нашей проводке скажи, чтоб не горела.

Илья подпер подбородок ладонью, облокотился о стол, не торопясь вставать с кушетки.

– Интересно…

– Что тебе интересно? – доктор уже прятал бинты и гель в шкаф.

– Вот когда мы отсек тушили – Лена обо мне вспоминала? Говорят, если кто-то близкий в опасности, это можно почувствовать, – Илья пожал плечами. – Мне не доводилось, правда.

– И мне. Но вообще интуиция – штука толковая. Вот стояли мы в Гаджиево, туман, морось, в сон клонит. А меня возьми и толкни в бок что-то: приберись у себя! Свистнул я матросов, зашуршали приборку. Заканчиваем – с пирса звонок: к нам флагманские с проверкой, и пуще всего намерены проверять, в порядке ли содержится медчасть!

Доктор с гордостью взглянул на Илью, тот машинально улыбнулся.

– Молодец, Гриша, молодец. А у нас с Леной… Знаешь, она мне говорила, что я на неё внимания не обращаю. Что нельзя одной лишь лодкой жить. Может, она и права? Вот сгорел бы я сейчас, – Илья поморщился, – и что бы осталось? Кем я был – винтиком на железе?

– Винтиком – не так уж и плохо, – хмыкнул доктор. – Многие проводят всю жизнь подушкой на диване. Или куском туалетной бумаги. А вообще, шёл бы ты, Илья, отдыхать и не разводил бы философию. Мне ещё троих осматривать.

– А фельдшер твой как? Справляется?

– Да ничего, потихоньку. Тут к нам кто только не набивался в помощники – от замполита до журналиста. Все говорят: я умею. Вот и объясняй этим умельцам, что четвёрка по ОБЖ ещё не делает из тебя спеца в оказании медицинской помощи, – доктор провёл рукой по лбу. – Иди, Илья, короче, не мельтеши.

– Да иду, иду, хорош бурдеть.

Друг, тоже мне.

Так как же всё-таки быть? Винтик он или нет? Или Лена просто хочет, чтобы винтиком он был для неё, а не для лодки?

Вот если бы им с Леной дитёнка завести. Хорошо бы это было, а? Мальчишку шустрого. Возвращаться из похода и вместе с ним кораблики пускать. И с девочкой тоже хорошо кораблики пускать… а на кого девочке лучше быть похожей, на Лену или на него?

– Тащ старлей, вас в пятый вызывают! Место возгорания нашли!

Вот и славно, вот и бегом – в пятый. А то ишь чего, корабликов захотел.


Спирту ей всё-таки плеснули в стакан чая – чисто символически, как уверял штурманёнок Веснушка. Оно здесь у всех, дескать, символически, ты не думай, автономка же. Она и впрямь ни разу не видела на корабле хоть сколько-нибудь нетрезвого офицера или матроса.

А сегодня почему бы ей и не выпить. За себя.

Во рту и вправду лишь слабо горчило, покалывало. Зато потом потянуло в сон и в жар. От спирта ли, от горячего чая, от утреннего нервяка её разморило, всё тело налилось уютной тяжестью. Она откинулась на чью-то подушку, вытянула ноги – Караян подвинулся.

– Что, Сань, страху натерпелся? Небось очко заиграло, когда отсек задраили? – выспрашивал Паша.

– Я, кажется, толком и не успел… – язык слушался с ленцой, – не успел испугаться. Всё так быстро… Вот когда аппарат не слушался, не хотел включаться – страшно стало.

– Опять дёргал флажок вверх? – заливистый смех Караяна.

– Да. Артур, меня всё время так бесили эти твои зачёты-нормативы. А если бы не они… – Саша приподнялась. Карие глаза смотрели ей в лицо пристально. – Короче, спасибо.

– Да не вопрос, обращайся, – Артур снова засмеялся. – Вот завтра начнём всё по новой: будешь так же включаться в дыхательный аппарат и надевать гидрокостюм, но с завязанными глазами. Уложиться надо в то же время.

– Серьёзно? – она недоверчиво нахмурилась. – Это же невозможно.

– При авариях очень часто вырубается электричество. Аварийное освещение может не сработать.

Помолчав, Артур щёлкнул пальцами:

– Заодно поучимся на ощупь находить переборочный люк и добираться до аварийных выходов из лодки. Кстати, тебя в бассейн отправляли перед лодкой? С кислородным баллоном погружался? В имитатор торпедного аппарата лазил?

Саша покачала головой. Вроде бы угроза тренировок маячила перед Сашкой, но времени до автономки было мало – обошлось.

– Ну, что сказать – поздравляю, – фыркнул Артур. – Застрянешь в торпедном аппарате, как Винни-Пух в кроличьей норе.

– Ничего, – хохотнули рядом, – дадим ему поджопник – сразу вылетит!..

– Ладно. Если вдруг придётся – выходить будешь со мной, я тебя сориентирую, – Артур поморщился. – В конце концов, когда тебя рожали – ты же как-то вылез.

У Саши вырвался смешок.

– Вообще-то, нас с Алькой пришлось доставать. Маме кесарево делали.

Кругом засмеялись, Артур с тяжким вздохом поднял глаза к подволоку.

– Ну… придётся тебе изменить старым привычкам. Выкручивайся как хочешь.

– Ребят, – Веснушка завертел головой, – а может, кто-нибудь за гитарой сбегает?

– Не, старпом сказал не шуметь.

– Так режим тишины же отменили?

– Отменили, чтобы отсек ремонтировать, а не чтоб «Группу крови» петь в десятый раз.

– Да что там песни – херня. Нас всё равно замполит строевые учить заставит. Бабу бы сюда – вот это дело!

– Дим, какую бабу? Тебе на вахту заступать через десять минут.

– А ему больше и не надо.

– Ну да, раза три успеет…

– Да иди ты! Чего ржёте? Вершинин, вот чего ты ржёшь, а?

Саша качнулась вперёд, уткнулась лицом в ладони. Плечи всё ещё вздрагивали от смеха.

– Это тебе сейчас смешно. А вот погляжу я на тебя к концу автономки!

– А хули ему, сошёл на берег – и в Питер, клубы-девочки-койки. А у нас в базе из женщин только жёны сослуживцев и самки бакланов…

– Так я тебе говорил – жениться надо на юге, а жену везти сюда!

– Чтоб она сбежала через две недели?..

Саша со вздохом отняла руки от лица, повернулась к Веснушке:

– Слушай, а на большую землю о нашем пожаре будут докладывать?

– Будут, конечно, – он зевнул. – Только не «пожар», а «локальное возгорание». И, разумеется, «последствия устранены, продолжаем выполнение боевой задачи».

– А какая у нас боевая задача?

– Ты меня спрашиваешь? – Веснушка закатил глаза. – Это пока знает только командир и старпом, ну, может, ещё замполит. А я знаю только, где мы её будем выполнять – потому что я штурман.

– Это Василич – штурман, – его пихнули под локоть, – а ты ещё штурманёнок!

– И хорош выпендриваться, играть в военную тайну, – Паша зевнул. – Ежу понятно, что мы будем стрелять ракетами из подводного положения, с глубины сорок метров. Нас на эту стрельбу последние полгода натаскивали.

Саша рассеянно кивнула, сплела пальцы на колене.

– Значит, дядя Слава узнает, что мы горели.

– Ну, дядя твой сам сколько раз в автономку ходил, таких пожаров было не счесть…

Вот потому, что сам ходил и тушил, он и будет волноваться. А ведь это была его идея. Для братца Сашки, не для неё – но какая разница?

Дверь приоткрылась, в каюту заглянула вихрастая голова в пилотке.

– Командира дивизиона живучести – в пятый. И всех свободных механиков.

– Что и требовалось доказать, – Артур поднялся, отряхнул колени. – Пошли.

Саша поднялась на ноги, машинально отвела руку за спину, поглаживая ноющую поясницу. Черный затылок Караяна мелькнул в дверном проёме, она шагнула следом:

– Артур!

– Что? – он обернулся на ходу.

– Можем мы начать залезать в гидрокостюм не завтра, а хоть через пару дней?

– С чего это?

– Чувствую себя не очень, – не покривила душой Саша. – Слабость, живот болит. Доктор, вон, таблетки выдал.

Караян прищурился:

– Всё настолько плохо? Боишься истечь кровью во время тренировок?

Саша поперхнулась, кто-то, шагавший сзади, хлопнул её по спине.

– Угу, боюсь.

– Ладно, день тебе даю. Из-за пожара только. Не привыкай пинать хуи, Вершинин, это хуёвая привычка.

– Повторяешься, – буркнула Саша. – Вам в пятом чем-нибудь помочь?

– Иди спи давай.


Кто-то тихонько посапывал наверху, свернувшись в клубок, не сняв даже робу. Не Илья: белый затылок, свесившаяся рука едва покрыта светлым пушком. Конечно – Илья, командир пятого отсека, никому не позволит возиться с ремонтом без него. Отдал койку кому-то из погорельцев.

Саша разделась тихонько, натянула пижамную рубашку, штаны. Села, оперлась локтем о столик.

В каюте было тепло, и словно ещё чуточку теплее становилось от слабого мягкого света, льющегося из-под подволока. Саша часто жалела, что окна нет – не бывает окон на военных подлодках, но сейчас оно и не было нужно.

После душа волосы ещё были влажными, кончики щекотали шею. Тихая покалывающая усталость накатывала волна за волной, голову клонило к подушке.

Саша скинула тапочки, легла, обнимая подушку. Тихонько вздохнула, зарываясь щекой.

За стенкой мерно гудело, пощёлкивало. Лодка дышала, спокойно бился её пульс, и сейчас в пятом отсеке латали её раны, чтобы ничего не болело в её железном нутре, чтобы шла быстро, легко, чтобы пронесла их в себе через глубины и вернула домой.

Сонно, бездумно Саша выпростала из-под одеяла свободную ладонь, провела по гладкой стене.

Эти стены, может, не всегда спасут тебя от огня и воды, но они будут защищать тебя, пока только могут. И эти люди – тоже.

Значит, можно спать.

Глава 12

В дверь осторожно постучали, и Кочетов оторвался от расчётов, повернул голову.

– Вызывали, товарищ командир? – журналист вытянулся на пороге. Белая рубашка, брюки, аккуратный пробор.

– Проходите, садитесь, – Кочетов указал на кресло с той стороны стола. – Пока выдалась свободная минута, решил сказать вам спасибо, Александр Дмитриевич. Вчера я даже спрашивал у химика, не повысил ли он каким-либо образом процент кислорода в лодке. Нет, всё по-старому. А дышится мне легче. И почти не кашляю уже.

Журналист просиял:

– Значит, точно была аллергия.

– Не ожидал, – негромко произнёс Кочетов, – не ожидал. В последний раз аллергия у меня была в пять лет на облепиху – она у нас на даже за сараем росла, и я каждый раз, когда мимо проходил, начинал чихать. Но эти фиалки – они же чахлые совсем, чему там быть опасному? Я бы в жизни не догадался.

– Доктор сказал, что быстро с ними разберётся, – Вершинин негромко засмеялся. – Я рад, что вам лучше.

– Да, и он сказал мне, что идея насчёт фиалок пришла в голову именно вам, – Кочетов взглянул на журналиста с интересом. – Как это вас озарило?

– Да я тоже как будто почувствовал… – Вершинин повёл узкими плечами. – В горле от них запершило. Я временами начинаю лучше запахи ощущать – и организм на них остро реагирует. Ну, а вас, Роман Кириллович, никакими фиалками не сломить!

– Спасибо на добром слове, – Кочетов засмеялся. – А ведь вы сами, Александр Дмитриевич, не лыком шиты. Когда вас прислали к нам, я грешным делом думал: не дай Бог аварийная ситуация – и как мы его спасать будем, всем экипажем? А вы справились. И мне помогли выздороветь. И командир дивизиона живучести вам удивляется – говорит, вы ему так разложили по полочкам первую помощь при баротравме лёгких, что не всякий офицер сумеет.

– Память у меня хорошая, – Вершинин блеснул глазами. – Не знаю, как на практике бы получилось.

– С практикой, конечно, у вас похуже, чем с теорией, – хмыкнул Кочетов. – Как вы пытались вслепую надеть гидрокостюм вверх ногами, мне уже доложили.

Журналист нервно передёрнул плечами – видно, живо вспомнилась неудавшаяся тренировка.

– Я буду работать над этим, товарищ командир.

– Правильно. Надеюсь, навыки выхода из аварийной подлодки никогда не пригодятся в жизни – ни вам, ни кому-либо из моего экипажа. Но готовым надо быть. Всегда.

Кочетов помолчал, покрутил в пальцах карандаш. Вершинин сидел с прямой спиной, смотрел пристально.

– Я всё хотел спросить у вас, Александр Дмитриевич. Как вы всё-таки решились?

Тонкие белые пальцы скользнули по гладкой скуле, обводя её. Вершинин, конечно, понял, о чём он спрашивал – понял и думал над ответом.

– Ну, на самом деле я мог бы, конечно, не приезжать сюда, – он слабо улыбнулся. – Журналистика тут ни при чём. Это всё море.

– Море?

– Я первый раз когда его увидел, оно было странное. Дядя нас в Анапу привёз – народу полно, пахнет тиной, вода мутная. А вечером я вышел из номера, спустился, свернул в сторону от большой тропы – и валуны, соль на языке, прибой так шуршит, будто шепчет, поговорить с тобой хочет. Я на валуне до полуночи просидел, дядя за мной примчался – прямо из бани, в халате. Ты, кричит, такой-растакой, не предупредил, перепугал. А я просто, не знаю, просто…

– Влюбились? – Кочетов придвинулся ближе к столу. Журналист, помедлив, кивнул.

– И мне вот показалось, что море мне шанс даёт. Не тратить жизнь на ерунду, а что-то о себе понять.

Кочетов не попытался сдержать усмешку:

– Поняли?

– Не знаю, – журналист подпер щеку ладонью. – Ещё есть время.

– Н-да, – Кочетов рассеянно покачал головой. – А я вот в детстве жил на Севере, и первую встречу с морем я не помню. Оно было всегда. И я всегда знал, что пойду в подводники, как отец.

– Ваш отец тоже лодкой командовал?

– Не успел. Он не вернулся из похода командиром боевой части. Двенадцать мне было.

Кочетов усмехнулся, кончик карандаша щёлкнул по крышке стола.

– Мама тут же собрала всё, что смогла, и увезла меня на большую землю. Мы как будто забыли о том, что существует флот, подводные лодки. Мама хотела, чтобы я стал врачом. Или юристом. Мне иногда кажется, она до сих пор не простила мне, что я уехал поступать в военно-морское училище… – Кочетов улыбнулся.

– Боится за вас?

– Боится, конечно.

Хорошо хоть не женился, а то были бы две реки слёз вместо одной. Из-за этого мать, впрочем, тоже сердилась: почему один до сих пор, так и не дашь внуков поняньчить… А, да сколько ни объясняй людям, хоть самым близким, свои причины – не поймут. Нечего и пытаться.

– Товарищ командир, – донеслось из «Каштана» на стене, – ремонт пятого отсека закончен, все система исправны. Замечаний нет.

– Хорошо, что нет замечаний, – хмыкнул Кочетов, подтягивая к себе рукоять на пружинистом проводе. – Даю вводную: пожар в пятом отсеке, горит фильтр. Освещение, естественно, отключилось.

На том конце долю секунды изумлённо молчали – и голос Ильи Холмогорова отозвался:

– Есть!

Звонок учебной тревоги ввинтился в уши. Вершинин поморщился, глядя на Кочетова:

– Товарищ командир, так ведь этот отсек только что тушили по-настоящему.

– Александр Дмитриевич. У пехоты, может, снаряд дважды в одну воронку не падает, а у нас на флоте пробоина в одном и том же месте – не редкость. Как в метафорическом смысле, так и вполне себе в реальном.

Вершинин, помедлив, кивнул.


– Евгений Валерьевич!

Матрос Ольховский вздрогнул, едва не уронив ящик с запчастями, который и так с трудом удерживал в руках. Обращение по имени-отчеству в тёмном промасленном коридоре, где изредка звучало «матрос», а чаще «придурок» и менее цензурные варианты, походило на издёвку. Наверное, это у товарища замполита вступление такое: начать мягко и вежливо, а закончить ушатом дерьма на голову.

– Евгений Валерьевич, поставьте ящик.

Ольховский растерянно переступил с ноги на ногу, и замполит кивнул:

– Поставьте-поставьте. Мне нужно с вами поговорить.

Вот ещё не было печали. Что может быть нужно от него замполиту? В кремовой рубашке, при галстуке – как он вообще в трюм забрёл, не побоялся запачкаться.

Зам пошёл вперёд, лавируя среди выступающих частей приборов. Ольховский двинулся следом.

– Мне на вахту заступать через двадцать минут, тащ кап-два, – буркнул он.

– Я не задержу вас надолго, – благодушно отозвался замполит. – Какой отсек?

– Торпедный, тащ кап-два.

– Прекрасно. Нравится служить?

Ответ, естественно, полагался только один – его Ольховский и озвучил.

Хотя на вахте в торпедном, пожалуй, хорошо уже то, что людей мало. Никто не орёт, не огрызается, торпеды лежат себе, остроносые, аккуратные, чистенькие.

И нет торпедам никакого дела до того, что он готов макушкой о подволок биться, лишь бы вылезти отсюда. А ведь, когда он спускается осматривать отсек, он может с ними – со всей лодкой! – что хочешь сделать. У него в кармане коробка спичек, у кока взял, когда курить хотелось. Вот если – чирк! – и поднести к железному колпаку…

– Доктор сказал мне, что вы, Евгений Валерьевич, обращались к нему с жалобами на бессонницу и, ээ… психологический дискомфорт.

А, вон оно что. Доктор заму стуканул.

– Всё уже прошло, тащ кап-два.

– Уверены? – замполит моргнул. – Я изучал вашу биографию, Евгений Валерьевич. Вы хороший матрос, специальностью владеете, с политической подготовкой тоже всё в порядке. Откуда же у вас два взыскания за последний месяц?

Ну да. Как в море вышли…

– Не могу знать.

Кап-два всё равно не поймёт про липкую тошноту, подбирающуюся к горлу, про дрожь от шеи до ступней. Или поймёт? Он же заместитель командира по воспитательной работе. Он должен уметь почувствовать себя в шкуре тех, кого он воспитывает. Вот сейчас, если переспросит – сказать?

– Ладно, Евгений Валерьевич, речь не о том…

Конечно, не о том. А ты уже раскатал губу.

– Лучше расскажите мне, как вы освоились в коллективе. Какие у вас отношения с сослуживцами.

– Да нормальные.

То есть никакие.

– А про командира вашего отсека, старшего лейтенанта Линёва, что вы можете сказать? У вас с ним, насколько мне известно, был конфликт?

Ольховский поморщился.

– Да меня в трюм послали уровень воды проверить. Ну – я и проверял, а в трюм зашёл товарищ старший лейтенант и решил, что я там сплю на полу. Ну, и сделал мне замечание.

Орал так, что подволок звенел. И чего его вообще в трюм занесло, командира торпедной группы. Не объяснять же ему было, что до этого заснуть трое суток не получалось?

И тебе не объяснить, товарищ замполит.

– Только замечание? Он к вам не применял физическую силу?

– Ну, он меня за плечи тряхнул. Чтобы я вставал быстрее.

– А потом?

– Потом – ничего. Он меня не бил.

А вот Любашкин, старшина, заехал под рёбра локтем. Аж дыхание зашлось. До сих пор синяк не сошёл.

«Будешь ещё спать, карась? Из-за тебя всем до ночи впахивать!»

– Старший лейтенант Линёв, возможно, был к вам не вполне справедлив?

– Не могу знать, – в который раз брякнул Ольховский.

Отпустите уже на вахту. Там хоть забыться можно. И смотреть, смотреть на торпеды, побрякивая в кармане коробком.


Саша осторожно провела пальцем вдоль тёмной корочки, прочерчивающей волосатую коленку, спускающейся вниз. Неодобрительно поджала губы, подняла голову:

– Чесал?

Илья пожал плечами:

– Немножко. В отсеке жарко, я сам не всегда замечаю, как рука к повязке тянется.

– А ты замечай. Или у тебя ожоги год заживать будут.

– Да хватит уже, – он откинул голову, на шее недовольно дёрнулся кадык. – Сперва Гриша мне мозги ебёт: не чеши, не чеши. И ты ещё теперь.

– Сам виноват, – она потянулась к тумбочке за мотком бинта. – Перевязывать-то ты меня просишь.

– Не бегать же в медчасть по пять раз на дню, – хмыкнул он. – А у тебя здорово получается. Я как-то сам пытался, так у меня всё время сползало.

– А я давно прошу Гришу взять меня в помощники, – весело сказала Саша, принялась бинтовать от середины лодыжки. – А он говорит – не положено, образования нет.

– Ну, не знаю. Главное, чтобы от помощника толк был, так? – Он поморщился, но не издал ни звука, когда Сашины пальцы осторожно надавили сквозь повязку на поражённое место. – Может, тебе с командиром поговорить?

Кочетов, конечно, может поддержатьробкую инициативу изнурённого бездельем журналиста. А может и заинтересоваться, где и когда журналист успел получить медицинские навыки. Что же, не лезть в глаза?

– Вот так, – она аккуратно завязала узелок. – Полезешь наверх?

Илья тряхнул головой:

– Я в пятый, будем с химиками газовый анализ проводить.

– Ты же с вахты только что сменился.

– Ну да, – он покосился на неё недоуменно, – не на вахте же мне к химикам бегать? До скорого, Сань.

– Пока.

Дверь тихонько хлопнула, и Саша растянулась на своей койке, взяла с тумбочки альбом.

Эх, она ведь даже не знает, можно ли рисовать внутренности подлодки. Может, лист вырвут и отберут, когда она будет сходить на берег. Но уж очень хорошо ей виделся ярко освещённый центральный пост, морщинки, прочертившие широкий лоб Кочетова под тёмными завитками, рельефные скулы, на пульте – широкие ладони с длинными сильными пальцами. И фигуры офицеров рядом – в динамике, в постоянном движении, чтобы чувствовался пульс центрального поста.

Начать с главного, с командира. Лицо, наклон головы, складка у рта…


Он лёг, не разуваясь, свесив ноги на пол. Робу не расстёгивал, только ПДА снял – коробочка лежала под локтем. Второй локоть он пристроил под голову вместо подушки – так и смотрел на тусклую лампочку.

Свет не давал совсем уж расслабиться и задремать. И всё же веки тяжелели, теплели, и из-под подволока выплывали мутные лица. Комдив – «больше некому, Рома, я на тебя рассчитываю», Стас и Толя – «ну, Ром, служба службой, а когда всё-таки на шашлыки?», мама, тоненькая, в белой косынке. «Ромочка, ну сколько, сколько мне ещё надрывать сердце, скажи? Когда ты уходишь в море, я не могу…»

Он мотнул головой, прогоняя недослушанные слова. Двадцать пять лет одно и то же. Мама, когда ты уже поймёшь, что без лодок нечего делать и некем быть? Галя же поняла.

Галино лицо – тёмный румянец, узкие дуги бровей. Рука в кожаной перчатке – в его голой ладони.

«Рома, тебе будет намного легче, если ты сможешь целиком отдаваться своему делу и никто не будет себе требовать отдельный кусочек тебя. А я так не сумею. Я буду хотеть всё больше, больше, и ты будешь разрываться между мной и лодкой. Не надо. Давай закончим сейчас».

Она была права, конечно. Ей больше, чем кому бы то ни было, он хотел бы отдавать своё время, свои силы и мысли. А лодке не хватило бы части его. Лодка требовала его себе целиком.

Хорошо они расстались. И созванивались, писали друг другу – редко, правда, пару раз в год. Это тоже правильно. Чтобы не бередить.

Смешно: он мог представить, какие слова бы она сейчас сказала, чтобы поддержать его, мог мысленно услышать тёплый грудной голос, гортанный переливчатый смех, но лицо виделось ему смутно, как сквозь дымку. Ещё бы, когда они в последний раз виделись? Он, кажется, приезжал к Ковалёвым в Москву – и она зашла, смеющаяся, в зелёном…

– Товарищ командир, говорит штурман.

Кочетов поднял руку, подтянул к себе рукоять «Каштана».

– Слушаю.

– Мы в заданном квадрате.

Пришли.

Время стрелять.

Глава 13

Сашка, как всегда, сидел, подтянув коленки к груди, пристроив на них книжку. Ладонь подпирала подбородок, пушистая светловолосая голова наклонялась над страницей.

Он и бровью не повёл, когда Артур вошёл к нему и дверь тихонько хлопнула, закрываясь.

Артур хмыкнул, подошёл ближе.

В слабом свете ламп от Сашкиной головы на страницу падала округлая тень, тихонько сползала ниже, ниже, перебиралась на следующий лист. Пальцы рассеянно отстукивали на покрывале ритм строк.

Сашка немало книг перетаскал из корабельной библиотеки у замполита, но Артур почти каждый раз заставал его с Лоркой – как сейчас, тихого, задумавшегося.

Артур приподнял ладонь, хлопнул по узкому плечу. Сашка вздрогнул, поднимая голову. Страницы затрепетали.

– Просвещаешься? – Артур выпустил его плечо, сложил руки под грудью. – Дело хорошее, но так можно и всю жизнь пропустить. Дуй в центральный. Там сейчас начнётся то, ради чего ты, собственно, и рвался сюда.

– А я рвался?

– Конечно, рвался. Любой, завидевший нашу лодку, испытывает жгучее желание ступить на её борт хоть разок, – Артур плюхнулся попой рядом с ним, вытянул ноющие ноги. – Ты же собирался кропать статью про наш героический поход? Вот и увидишь самую квинтэссенцию героичности – ракетные стрельбы.

– Ого, – Сашка спустил ноги на пол, принялся ощупью искать тапки. – А меня в центральный пустят?

– Командира спроси, – Артур пожал плечами. – Я бы пустил.

– А ты тоже пойдёшь стрельбы смотреть?

– Я? – он прищурился. – Откуда ж у меня столько свободного времени?

– Так ты же механик, не ракетчик.

– Друг мой Александр, – Артур возвёл глаза к подволоку. – Ты хотя бы в среднем представляешь себе, сколько весит баллистическая ракета? А что случится с подводной лодкой, когда она на глубине потеряет тонн тридцать от своего веса – представляешь?

Сашка смущённо усмехнулся, потянулся за ремнём своего ПДА.

– Она начнёт всплывать.

– Именно. А нам нужно десять таких ракет выпустить с глубины сорок метров. Так что я вместе с моими орлами буду следить за дифферентом, за тем, чтобы лодочка вовремя принимала балласт – и не хапнула его слишком много.

Сашка кивнул.

– Всё будет хорошо.

– Конечно, будет, – Артур улыбнулся, удивляясь, что Сашка вообще об этом заговорил. – Наш командир – железный человек из лучшей межгалактической стали, наши ракетчики – звери. Ну и я тоже кое на что гожусь. Давай, – он пихнул Сашку под лопатку, – иди и не ссы, журналист! Сотвори нам летопись подвига!

– Есть, сэр! – Сашка с серьёзным видом приложил ладонь ко лбу, но губы прыгали от смеха. Артур вздохнул, покачал головой:

– Вот учишь их, учишь – как об стенку горох. На пустую голову честь не отдают! – он сорвал свою пилотку, нахлобучил на Вершинина. – Другое дело! Хоть сейчас на вахту.

– Нет уж, спасибо, – Сашка осторожно снял пилотку, протянул Артуру. – Лучше я посмотрю на стрельбы.

– Иди, иди, – Артур откинулся на подушку.

Дверь прикрылась.

Артур глянул на часы – минуты три он мог себе позволить передохнуть. Ладонь рассеянно прошлась по покрывалу, наткнулась на опрокинутый томик. Он взял книгу, машинально перелистал.

– Мать, отчего твои слезы

льются соленой рекою?

– Плачу водой, сеньор мой,

водой морскою.

– Сердце, скажи мне, сердце, –

откуда горечь такая?

– Слишком горька, сеньор мой,

вода морская…


В фантазиях этот момент представлялся ей более торжественным: офицеры в чёрной форме, строгая тишина, изредка прерываемая резкими, отрывистыми указаниями. Но в центральном все как обычно были в робах, переговаривались, вахтенный что-то, смеясь, твердил боцману, и командир его не обрывал.

Саша шагнула вперёд, развернула лопатки:

– Прошу разрешения в центральный!

– Разрешаю, – командир повернулся в своём кресле. – Проходите, Александр Дмитриевич. Блокнот взяли с собой? Самое время делать наброски.

Ох ты ж. А ведь ей в самом деле придётся как-то рожать эту статью. Не рассказывать же им, что училась она в медицинском и кроме лекций за последние четыре года не писала ничего?

– Нужно? – молоденький парень за пультом протянул ей ручку и двойной лист в клетку. Она рассеянно кивнула:

– Спасибо.

– Пресса во всеоружии, – хохотнули за спиной. – Лодки девятьсот сорок первого проекта зовутся «Акулами», а нашу впору называть «Акула пера»!

Командир покосился в сторону смеющихся, потянулся к «Каштану».

– Боцман, доложите глубину и дифферент.

– Глубина сорок, дифферент ноль!

– Хорошо. Ребята, – сказал он в «Каштан», – от вас не нужно никаких чудес. Сделайте то, что мы с вами регулярно отрабатывали. Я знаю, что вы сделаете это хорошо.

Выждав паузу, произнёс громче, жёстче:

– По местам стоять, боевая тревога! Ракетная атака!


– Командирам боевых частей – доложить о готовности.

– Боевая часть два к проведению предстартовой подготовки готова, – захрипел «Каштан». То же самое повторили ещё четверо, и вахтенный привстал в кресле:

– Подводная лодка к проведению предстартовой подготовки готова.

– Шахта номер пять к пуску готова.

Командир кивнул:

– Пуск ракеты из шахты номер пять разрешаю.

– Открыть крышку шахты номер пять! – Это командир ракетчиков, обычно говорящий сбивчиво, торопливо, а сейчас каждое слово звенит.

У Саши покалывает кончики пальцев. Вроде бы только что переглядывались, пересмеивались, а сейчас будто сам воздух в центральном сгустился, как перед грозой, и его прорезает только ровное гудение приборов и короткие реплики приказов и ответов.

– Открыта крышка шахты номер пять…

– До старта одна минута!

Саша тихо-тихо делает шаг в сторону, чтобы лучше видеть Кочетова в его кресле. Глаза, лоб, скулы хранят молчание, не выдают ни напряжения, ни тревоги – он словно пассажир в салоне самолёта. Только рот слегка сжат.

– До старта тридцать секунд… двадцать пять… двадцать…

«Так что с этими ракетами? – спрашивал кого-то дядя из соседней комнаты. – Экспериментальная модель? Каковы риски? Мой племянник… да, журналист, очень интересуется… я хотел бы быть уверен…»

– Десять, девять, восемь, семь…

А вот ещё на ум приходит – школа, пустой коридор, братец сипит в шарф:

«Если не сделал домашку, надо скрестить пальцы под партой – тогда точно не вызовут…»

Её вжимает спиной в стену, по ушам шарахает. Лодка взбрыкивает и дрожит, готовая рвануться вверх, но Артур держит её, вливая в стальное нутро балласт, перегоняя его по цистернам.

И опять ровное, спокойное:

– Ракетная шахта номер два к пуску готова.

– Пуск ракеты из шахты номер два разрешаю…

Ракеты уходят одна за другой, чётко, не торопясь. Сначала Саша теряет счёт ракетам, потом – времени. Уже пять часов прошло? Или всего только чуть больше часа? В висках пульсирует, роба липнет к спине. В спине что-то сдвинулось от постоянных рывков.

В который раз – обратный отсчёт, и кто-то произносит едва уловимо, но Саша слышит:

– Последняя…

Так же невозмутимо командует Кочетов, так же спокойно и быстро откликаются подчинённые. В голосе командира ракетчиков всё же прорывается ликование:

– …три, два, один – старт!

И несколько вязких, тягучих секунд – ничего. Застряла? Не вышла из шахты? Будет взрыв?

Лодка вздрагивает, за стенкой грохочет. Кочетов бросает взгляд на монитор и поднимается с кресла. Теперь видно, как липнут ко лбу тёмные волосы, как скулы темнеют малиновыми пятнышками. Кочетов улыбается, рука, сжимающая рукоять «Каштана», не дрожит.

– Товарищи подводники! Поздравляю всех нас с успешным окончанием стрельб. Благодарю экипаж за высокий профессионализм и слаженную работу.

Саша оглядывается, куда бы сесть: ноги сейчас растекутся, как желе. На какой пульт вообще нельзя опираться, а на какой – нельзя, но ничего страшного?

Кочетов, кажется, хочет сказать что-то ещё, снова тянется к «Каштану», а может, Саше только кажется. Прежде, чем он успевает поднять руку, грохот раздаётся совсем близко – выбивая пол из-под ног.


– Первый отсек осмотрен, замечаний нет!

Конечно. Он чувствовал – рвануло ближе к корме. В носовых отсеках всё в порядке.

Будь это и впрямь взрыв торпеды или отделившейся части ракеты, они легко могли получить пробоину или начался бы пожар масштабнее того, что пришлось неделю назад тушить в пятом отсеке. И всплыть так легко не удалось бы. Вряд ли, вряд ли… но всё может быть…

– Восьмой отсек осмотрен, замечаний нет!

Не торпеда. Хорошо.

Самому бы к ракетам, осмотреть хорошенько, убедиться. Но его место в центральном, так велит устав, и с этим ничего не поделаешь.

– Ракетчики, ну что вы медлите, черепашьи дети, – бормочет под нос старпом. Пальцы теребят рукав робы.

– Спокойно, Палыч, спокойно, – негромко произносит Кочетов, и почти в унисон с ним два голоса выпаливают:

– Ракетные шахты проверены, замечаний нет!

– Нашёл, тащ командир! Холодильная установка. Баллон с фреоном рванул.

Кочетов чувствует, как старпом беззвучно выдыхает.

– Повреждения?

– Трюм, конечно, разворотило, – медленно произносит Караян – осматривается, видимо. Приглушённо, сквозь ладонь, заткнувшую динамик, доносится:

– Ребят, течёт где-нибудь? Что там, лужа?

И снова громко, дробно:

– Целостность прочного корпуса не нарушена. Но установка не может работать, на ремонт уйдёт дня три.

– Двадцать четыре часа, – приказывает Кочетов, и командир дивизиона живучести равнодушно отзывается:

– Есть двадцать четыре часа. Разрешите приступать?

– Товарищ командир! – новый голос вклинивается, вибрирует. – Третий отсек осмотрен, в медчасти обнаружен начальник медицинской службы корабля. Лежит на полу неподвижно, под затылком лужа крови.

Блядь. Этого ещё не хватало.

– Фельдшера – в медчасть, – пересохшую гортань колет. Старпом прижимается спиной к пульту, давая кому-то пройти. – Живой хоть? Пульс проверяли?

– Я не могу понять, тащ командир, – в голосе явно слышится растерянность. Кочетов морщится:

– Иду к вам.

Дёргается к выходу, вспоминает про рванувшую установку и вновь тянется к «Каштану»:

– Приступить к ремонту холодильной установки.

– Есть приступить к ремонту холодильной установки, – репетует Караян, у него там что-то уже вовсю гремит.

– Палыч, – Кочетов поворачивается к старпому, готовому сорваться с места следом за ним, – центральный на тебе.

– Есть, – он послушно наклоняет голову.

Кочетов мчится в третий.

Если они потеряли члена команды, офицера, врача… потеряли Гришу Агеева, собранного, злого на язык, спокойного… даже не из-за ракет, блядь, из-за пустяковой аварии! Жены у него нет…. есть мать, звонить ей, она не будет верить, ни за что не будет верить… потом протокол, следствие, военный суд… Господи боже ты мой, пусть он будет жив, сука, только бы жив. Хуй с ним, с судом, но, Гриша, как же так?

Лужи крови он не увидел. Неподвижного тела на полу – тоже: Агеев лежал на койке и тихо стонал, пока фельдшер проворно бинтовал разбитую голову, а журналист стоял над ним с пузырьком. Резко пахло нашатырём.

– Гриша, слышишь, видишь меня? – журналист отставил пузырёк на стол, снова наклонился. – Сколько пальцев я показываю?

– Один, – глухо произнёс корабельный врач. – Средний. Перестань, а то я его тебе…

– Тихо-тихо, – Вершинин опустил руку. – Что случилось? Ты упал? Ударился?

– Ещё бы тут не упасть, когда пол под ногами прыгает, – Агеев поморщился. – Подошёл к шкафчику достать шприцы – и меня как кинет назад, на стенку. Как ударился, не помню… просто выключилось всё. Ооой, голова, – он потянул руку ко лбу, но Вершинин настойчиво отвёл её.

– Не нужно прикасаться к ране. Как болит?

– Как, как – сильно! Как будто шуруп ввинчивают.

Он закрыл глаза, тут же вновь тревожно распахнул их.

– Что с лодкой? Почему такой сильный дифферент? Мы же кувырнёмся на дно…

Фельдшер, поправлявший повязку, поднял голову, переглянулся с Вершининым, перевёл взгляд на Кочетова. Кочетов шагнул вперёд, к кровати больного.

– Мы всплыли в надводное положение, Григорий Алексеевич. Дифферент ноль. У вас, видимо, кружится голова.

– Товарищ командир, – Гриша улыбнулся бледными губами. – Вы… вам виднее.

– Рана на лбу поверхностная, – сказал Вершинин. – И, скорее всего, сотрясение головного мозга. Без компьютерной томографии точно нельзя сказать.

Кочетов повернулся к нему:

– Как лечить?

– Пять дней постельного режима, – пробормотал доктор, – ну, я за три на ноги встану…

– Отлежите все положенные пять, – сухо сказал Кочетов. – Александр Дмитриевич и Иван Сергеевич, – он кивнул на фельдшера, – будут вас наблюдать. Если состояние ухудшится, немедленно докладывайте мне.

– Товарищ командир, – прошелестел Гриша, – пожалуйста, не сообщайте в штаб, что меня ранило. Сотрясение за пару дней пройдёт, а вам запишут как халатность или ещё как-нибудь припомнят.

Кочетов помолчал, прошёлся по каюте – её хватило на три шага.

– Докладывайте мне немедленно, – повторил он. – Если Григорий Алексеевич почувствует себя хуже или его состояние не придёт в норму за пять дней, мы сообщаем в штаб и немедленно доставляем его на берег.

Вряд ли получится «немедленно», в штабе начнут проволочки устраивать. Ладно, это их дело. А команде главное – всем вернуться живыми и невредимыми.

– Александр Дмитриевич, – он повернулся к журналисту. – До выздоровления доктора замените его на посту. Поможете товарищу фельдшеру. Возьмите халат.

Серые глаза широко распахнулись:

– Есть!

– Товарищ командир, – улыбка на Гришиных губах могла бы сойти за лукавую, не будь уголки белыми от напряжения, – а запись в вахтенном журнале – будет?

– Григорий Алексеевич, – Кочетов хмуро взглянул на него, – коль скоро вы больны и можете испытывать проблемы с памятью, я вам напомню, что в экстренных условиях имею право принимать любые меры, необходимые для обеспечения безопасности корабля. А вахтенный журнал – не ваша печаль.

Гриша слабо пожал плечами – и поморщился, прижал ладонь ко рту.

– Иван Сергеевич, – ровно произнёс Вершинин, – тазик принесите.

Глава 14

– Разрешите?

Саша подняла голову от карточки, исписанной мелким докторским почерком, спешно прикрыла зевок ладонью. Так уж заведено было на лодке: заходя к кому-то, надо непременно спросить разрешения, а вот ответа можно не ждать вовсе – заходи, да и всё.

Конечно, когда ты спрашиваешь разрешения у командира корабля, ответа лучше подождать: себе дороже. Но Саша и начальником медчасти была всего лишь временно – и не удивилась, когда в каюту, не дожидаясь её слов, протиснулся Артур.

– Здорово, медицина, – он на ходу потёр ладонью тёмно-масляное пятно на щеке. – Как наш док?

– Спит, – тихо сказала Саша, бросила взгляд на дверь в смежную каюту, где стояла его койка. – Надеюсь, всё-таки сотрясение, ничего хуже.

– Эк его угораздило. Может, завтра зайду к нему, если минутка будет и если он не будет спать. Саш, а что с Воробьёвым?

– А, матрос, который себе на ногу кувалду уронил? – Саша сочувственно улыбнулась. Артур мрачно кивнул, размазывая по щеке пятно.

– Он из моего дивизиона. Я обещал ему сам ноги повыдёргивать, как только ты его излечишь.

– Всё нормально, – Саша достала из кармашка своей робы сложенный носовой платок. – Перелома нет, сильный ушиб. Ты только не бей его, ладно? А то опять придётся выяснять, целы ли кости.

Она потянулась в ящик стола за зеркальцем, которым Гриша смотрел у больных горло. Артур досадливо хмыкнул:

– Я вообще никого не бью. У нас бить не принято – кроме уж совсем неебических косяков. Нет, не так: косяк – это значит ты хотел как правильно, но ошибся. А вот если ты намеренно всех подставил… Но такого почти не бывает.

– Хорошо, – Саша встала, подошла к нему, протягивая платок и зеркальце. – Вытри уже. А то скоро весь чёрный будешь.

– Да похуй, всё равно сейчас обратно в трюм, – буркнул Артур, но всё же забрал их у неё, принялся стирать пятно. – А что ты думал, Вершинин? Так и служим. Жопа в масле, хуй в тавоте, но зато – в подводном флоте!

– В таком случае, доктором мне нравится больше, чем механиком.

– Кто бы спорил. Правда, есть вещи, из-за которых я бы никакой, даже самой завалящей специальности не предпочёл медицинскую. Аппендицит подо льдами, например. Ну да тебе здесь сидеть недолго, на тебя такое точно не свалится. Слушай, – Артур протянул ему зеркальце с платком, провёл ладонью по чистой гладкой щеке. – Ты наверху уже был?

– Наверху?

– Ну ты даёшь! – он засмеялся, вальяжно опёрся рукой о стенку. – Рвался наверх, а теперь, когда мы всплыли и выход на палубу разрешён, ты сидишь спокойненько в кабинете, даже не думаешь идти дышать воздухом.

– Ой! – Саша засмеялась, покачала головой. – Честное слово, забыл, что мы всплыли! Сейчас – скажу фельдшеру и побегу!

– Как побежишь? – Артур сложил руки под грудью. – В РБ и в тапочках?

– А что, не положено? – она растерянно взглянула на него. – Я переоденусь…

– Да шучу, – он махнул рукой. – Все так и ходят наверх – в чём есть. Хотя ты у нас птица нежная, ты можешь и пёрышки обморозить на арктическом ветру.

– Да ну тебя, – отмахнулась Саша. – Всё, я пошёл.

Она вышла в коридор и услышала позади голос Артура:

– Вершинин, если жопа смёрзнется – у меня в каюте в шкафу пальто висит. Зимнее. Бери.


Ползти по трапу вверх было легче, чем спускаться. Уже на середине у Саши заныли локти и колени, но она карабкалась бодро, жадно втягивая пробивающийся сквозь вентиляцию ветерок, от которого в носу, на кончике языка становилось солоно.

Она выбралась в рубку, отряхнула робу и штаны, толкнула дверь – и ветерок тут же превратился в режущий глотку, забивающий дыхание, опаляющий щёки вихрь. Она стояла, держась за ручку, глотая холодный воздух раскрытым ртом, и кто-то на палубе обернулся – в темноте не было видно лица:

– Что, Вершинин, от радости в зобу дыханье спёрло?

– Так точно! – гаркнула Саша и захлопнула за собой дверь, осторожно ступая зябнущими в тапочках ногами по прорезиненной палубе. Мелькнула мысль сбегать за шинелью Артура и за ботинками, но здесь все стояли в робах, в таких же тапочках, как у неё. Опять смеяться будут.

А кстати, если зайти вот сюда, за кормовую надстройку – ветер уже не хлещет в лицо, не так уж и холодно.

А небо чистое-чистое, чёрное, видимо-невидимо звёзд. Прямо над головой навис ковш Большой Медведицы, холодным белым огнём горит Сириус – пряжка на поясе Ориона.

– Ты под ноги смотри почаще, – ворчливо произнёс голос Ильи. Теперь, когда он подошёл ближе и Сашины глаза привыкли к темноте, она узнала его. – Будешь думать – палуба, а там уже вода.

– Не упаду, не бойся, – она засмеялась.

– Да мне-то что? – он потянулся в карман за сигаретами. – Зажигалки у тебя не будет?

– Я ж не курю.

– И что за охота вам, Илья Геннадьевич, вместо морского воздуха травить себя этой дрянью, – произнёс глуховатый голос командира. Он подошёл к ним – голая шея в вороте робы, треплющиеся под пилоткой тёмные волосы. – Лучше бы подышали.

– С табаком и воздух вкуснее, тащ командир!

– Ну, как знаете, – Кочетов повернулся к Саше. – Всё в порядке у вас? Справляетесь?

– Справляюсь, товарищ командир, – улыбнулась она. – Спасибо, что дали мне возможность… помочь.

– Да вам спасибо, – он пожал плечами. – Фельдшер у нас молодец, но уж больно робок. Если рядом с ним не сидит и не подсказывает начальство, может растеряться. А вы не мой подчинённый, вы и вовсе не обязаны что-то делать для нас. Другое дело, что праздность и скука…

– Самые опасные в автономке вещи, я помню, – Саша засмеялась. – Я не ваш подчинённый, но мне кажется, что вы очень хороший командир. Вы не кричите, не злитесь, спокойно приказываете – и люди всё делают.

Кочетов кивнул. Постоял молча, глядя вместе с ней, как подкатываются под борт лодки горбатые белые гребни, ударяются с тихим вздохом и рассыпаются, уступая место следующим.

– Мой первый командир был именно таким, как вы говорите, – негромко сказал он. – Очень спокойный. Рассудительный. Но и пошутить, посмеяться умел и любил. Я тогда только пришёл из училища штурманёнком. И мне было не тяжело привыкать, я чувствовал, что мне помогут и подскажут, а не будут колоть меня моими ошибками, – Кочетов хмыкнул. – Он ведь и людей таких же подбирал. Знающих, немногословных. Я с тем кораблём сросся мясом, тяжело было уходить. Спускали новую лодку, набирали экипаж. Взяли меня – на ту же должность. Я пошёл к моему командиру: очень хотел остаться. Командир сказал: правильно тебя берут. Лодка нового поколения, мощная, нужно многое осваивать, проверять – выбирают лучших из лучших. Он убедил меня согласиться на перевод. Правильно убедил, конечно.

Кочетов поднял голову, разглядывая небо, придерживая пилотку на затылке.

– Экипаж у нас на новой лодке отличный подобрался. Только одна заноза: командир. Он толковый был, знающий, но вспыхивал как масло в кислороде. Кричал так, что, кажется, переборки звенели. А я был упрямый, – Кочетов усмехнулся, – я и сейчас упрямый. У нас сразу не заладилось. Но переводиться куда-то ещё раз я не хотел, а он не торопился меня выгонять: дело своё я знал.

Волна накатила высоко, ударилась о корпус лодки. Холодные брызги обдали ноги – Кочетов выругался под нос. Саша инстинктивно отступила назад, но снова шагнула к Кочетову.

– Лодки-то были в одной дивизии – прежняя и новая, – Кочетов негромко хмыкнул. – Пошли мы как-то раз всей дивизией на учения. Отстрелялись как полагается, на отлично, всплываем на сеанс связи. Поздравляют нас, приказывают возвращаться в базу. И тут – «СОС» от гражданского корабля. Прогулочный, с пассажирами. Должен был идти у берега, а его далеко в открытое море вынесло. Тонет. Запрашиваем начальство – нам приказывают сохранять строй и возвращаться.

Кочетов прошёлся по палубе, обхватил ладонью запястье за спиной.

– Право было начальство? Конечно. Это дело гражданской спасательной службы, а у нас формально ещё учения не завершились. Но мы-то все знали, что волнение на море усиливается, начинается шторм, что ржавые тазы спасателей в такую погоду в море не выйдут, а вертолёт второй месяц в ремонте. И пока перебросят нормальные корабли, нормальную технику, семьдесят восемь человек пойдут на дно, пуская пузыри.

– И что вы сделали?

– Три лодки выполнили приказ – пошли в базу. А мой командир наорал на штабного связиста, изменил курс, сломал строй и пошёл забирать людей. Мы их всех сняли, никто не погиб.

Кочетов сухо усмехнулся.

– Его полоскали на комиссии. Нарушил приказ. Сорвал учения. Мой первый командир очень чётко и очень обстоятельно доказал, что этого человека нужно понизить в звании и снять с командования, поскольку он не в состоянии принимать взвешенные, обдуманные решения.

– Но он же людей спас, – Сашина ладонь сжалась в кулак.

– Среди этих людей оказалась сестра жены губернатора – это его и спасло. Губернатор по своим каналам вмешался, отстоял. Но на повышение командир так и не пошёл, через пять лет ушёл в отставку капитаном второго ранга. Я служил с ним эти пять лет, провожал его потом на большую землю. Созваниваемся до сих пор, видимся иногда.

– А тот, первый?

– Он сейчас служит в штабе Северного флота. Вице-адмирал. У нас обычно штабных не любят: говоруны… а он – другое дело, он профессионал.

Саша помолчала, переступила с ноги на ногу. Пальцы мёрзли в тапочках.

– Профессионалом можно быть по-разному.

– Конечно.

– А эти ракеты, которыми вы сегодня стреляли – я правильно понял, что ракеты новые, экспериментальные? Был какой-то особый риск?

Кочетов не спешил отвечать, и Саша прочистила горло.

– Понимаю: секретность. Я ничего не хочу выведывать, просто… пытаюсь продумать, как лучше сказать о вас, когда буду писать репортаж.

– Скажите, что пуск прошёл в штатном режиме, – Кочетов вздохнул. – Что мы выполнили стандартную процедуру. Поверьте, в сложившихся обстоятельствах это будет лучшая похвала.

– Что-то не так? – Саша повернулась к нему. – Вы беспокоитесь из-за взрыва в корме?

– Холодильная установка – это пустяк, уже всё в порядке, – он махнул рукой. – Главное, чтобы доктор Агеев благополучно встал на ноги. Не берите в голову, Александр Дмитриевич: отстрелялись, доложили, идём дальше.

– А дальше – это куда, товарищ командир?

Лицо Кочетова ей было плохо видно, но в голосе послышалась улыбка:

– На полюс.


– Ну, Григорий, как самочувствие? – за ширму заглянуло розовое круглое лицо замполита. Гриша шевельнул сухими губами, улыбнулся. Ему хотелось было притвориться спящим – как минимум наполовину это бы соответствовало действительности: он, даже когда вроде бы не спал, дрейфовал где-то между дрёмой и реальностью, и низкий потолок каюты плыл и качался вместе с ним. Но от звуков бодрого довольного голоса он и сам вдруг почувствовал себя немного бодрее и даже приподнял руку, протянул её замполиту.

– Спасибо, ничего, Константин Иванович.

– Вот и правильно, не залёживайтесь. Что это за офицер, которого может свалить слабенький щелчок по голове? Вы и так уже сегодня пропустили собрание в кают-компании.

– Ай-ай, – Гриша вздохнул. Наверное, если вдруг начнётся третья мировая и ядерные ракеты полетят во все стороны, Константин Иваныч первым делом расстроится оттого, что из-за вражеской атаки сорвётся собрание и он не сможет довести до офицеров любовно собранную политинформацию.

– А ведь решать пришлось очень важные вопросы! – замполит присел на стул, пристроил на коленях толстую синюю папку.

– Что такое? – веки снова наливались свинцом, Гришу тянуло в сон. – Кому-то выносили общественное порицание за просмотр порнухи на боевом посту?

– Гриша, вы, как всегда, несерьёзны, – замполит с укором покачал головой. – Подумайте: мы выполнили первую часть нашего боевого задания: выстрелили экспериментальными баллистическими ракетами.

Ага, уж ты-то точно обстрелялся.

– А впереди у нас – поход в Арктику. Что нужно сделать прямо сейчас, вот в эти дни и часы? Поднять боевой дух экипажа!

– Аа, ну поднимайте, поднимайте, – зевнул Гриша, – а то так и будет висеть на полшестого.

Замполит поморщился, но не сбился со своего плавного повествования.

– Я решил устроить праздник Нептуна. Представьте: разбитая каравелла, морской царь держит в руках трезубец, его слуги выносят нашим усталым морякам сундук с сокровищами…

– С шилом? – Гриша моргнул.

– С конфетами, – вывернулся замполит. – Старый мудрый Кашалот поёт древние песни моря, а прекрасная русалка, сидя на скале, расчёсывает волосы.

– Солидная программа. Только мне-то вы зачем это рассказываете?

– Ну как же: вы – Кашалот!

Гриша поднёс ладонь ко лбу, трогая повязку.

– Ну спасибо, что хоть не Нептун, тащ кап-два. Или эта роль забронирована для командира?

Зам страдальчески скривился, махнул рукой:

– Роман Кириллович сказал, что отправит меня прочищать цистерну грязной воды в трюме, если я ещё раз заикнусь о том, что хотел бы видеть его в своей пьесе.

– Таак, – с удовольствием протянул Гриша. Константин Иванович взглянул на него с укором:

– В общем, Нептуном быть придётся мне.

– А прекрасной русалкой? Кого-то из молоденьких матросов нарядим – или, может, журналиста?

– Ну нет, это было бы слишком очевидно, – Константин Иванович покачал головой. – Чего от нас требуют современные театральные веяния? Неожиданности! Контрастов! Сочетания несочетаемого! Русалкой будет наш командир дивизиона живучести. Матросы уже шьют ему хвост из простыней – а журналист раскрасит этот хвост в самый что ни на есть чешуйчатый цвет.

– Артур? Артур – русалка, серьёзно? – Гришины плечи затряслись от смеха, и виски тут же прострелило болью. Он поморщился, поднёс руку ко лбу.

– А что? Он, во всяком случае, стройный. А парик ему из ветоши сделаем. Такая русалка будет – ахнете от восторга!

– Вы уж не перестарайтесь, – вздохнул Гриша.

– Сделаем всё как надо! Вот, – замполит опустил на тумбочку толстую синюю папку. – Это ваша роль. За три дня выучите.

Гриша прищурился:

– А «Войну и мир» заодно не надо наизусть рассказать?

Замполит взглянул на него с укором:

– Это что же, товарищ доктор, вы отказываетесь подчиняться приказу заместителя командира корабля?

– Константин Иванович, мне чуть череп не проломило, а вы…

– Ладно, ладно, – фыркнул замполит, – не бойтесь. Вот ваша роль, – он ловко выдернул из папки три листочка. – Что ж народ пошёл такой пугливый, к трудностям не готовый…

Гриша сгрёб листы с тумбочки, попытался рассмотреть крупно отпечатанные строчки. К горлу тут же подкатила тошнота, перед глазами замелькали кляксы, и он опустил руку.

– Я Кашалот, слуга царя морского, – пробормотал он. – Тащ замполит, раньше, чем я смогу вернуться к своим служебным обязанностям, я эту херню учить не начну.

Толстые губы замполита сердито сжались, но он добродушно произнёс:

– Конечно, Григорий, сначала – выздоравливайте.


Привалившись боком к ограждению рубки, Паша щурился на солнце и улыбался. Щёки пощипывало ветром, в глотке было свежо и солоно. Паша даже не пытался отойти под ветер, не запахивал ворот робы.

– Картошечки бы сюда жареной, – пробормотал он. – С укропом. Под шило – в самый раз.

– Мне и так хорошо, – блаженно отозвался Ивашов. – Самая главная пища у человека знаешь какая? Воздух. Вот я его никак наесться не могу.

– Или напиться, – хмыкнул Паша.

Он помолчал, рассеянно поглаживая ладонью перекладину, глядя, как внизу наваливаются на острый нос лодки прозрачные пенящиеся волны, отливающие холодной зеленью.

– Но всё-таки согласись, Лёха: одним воздухом сыт не будешь. Вот если бы картошки – да с селёдочкой…

Ивашов усмехнулся.

– Лучше уж с отбивной тогда. Знаешь, я служить начинал – ещё и зарплату толком не платили, перебивались не то что бы с хлеба на воду… а с хлеба на рыбу. Рыбы-то всегда полно было. И вот зовёт меня брат к себе в Москву на свадьбу. У него тогда свой бизнес был, он неплохо поднялся, квартиру купил, Мерс, всё по моде. Невесту нашёл – дочка владельца компьютерной фирмы. В общем, свадьба, ресторан, все разодетые, я в кителе сижу. Невеста воркует с братом, поворачивается ко мне: «Лёша, а что ж вы икры себе не накладываете?» Прямо передо мной салатницы – и с чёрной, и с красной. «Стесняетесь?» Нет, говорю, спасибо за угощение, но я дома икру каждый день ем ложками – надоела, смотреть уже на неё не могу.

– Ого! – Паша в восторге хлопнул в ладоши. – Вот так уел!

– А то! Брат так и поперхнулся. Спрашивал потом, не соврал ли я насчёт икры. А чего мне врать, если у меня в холодильнике стояли два яйца, пакет молока и пять банок икры, чтоб её. Но в эти детали посвящать брата было не обязательно, – Ивашов блеснул глазами.

– Молодец, – кивнул Паша. – А у нас так получилось, что я из родни вроде как самый удачливый. Городок маленький, сахарный завод закрылся ещё в начале девяностых, а больше там особо и работать негде. Ну, кто сторожем, кто охранником в школу, кто так и на огороде копается… А я, вон, подводник, – он хлопнул себя ладонью по груди. – Мне из школы звонили, хотят мою фотку в актовом зале повесить. Вроде как пример.

– Ну, красава, – засмеялся Ивашов. – А в школе небось троечником был?

– Не совсем. У меня даже пара пятёрок затесалась в аттестат – по геометрии и…

Ивашов легонько толкнул его под локоть, Паша осекся, вопросительно глянул на него.

– Вон, – Ивашов повёл бровями, указывая на высокую фигуру в чёрном форменном пальто поверх РБ, подходящую к ним по палубе. – Орёл госбезопасности.

Фигура направилась прямо к ним, поднимаясь в ограждение рубки, и Паша с Лёхой вытянулись по струнке, отдавая честь:

– Здравия желаем, товарищ капитан второго ранга!

– Товарищи офицеры, – особист приложил ладонь к пилотке. – Собственно, не обязательно так официально, мы ведь в походе, не на плацу…

Особист дружелюбно улыбнулся, и Паша растянул губы в ответ:

– Так точно, товарищ капитан второго ранга!

Особист поморщился, но тут же стёр недовольное выражение с лица.

– Я хотел бы с вами поговорить, товарищи офицеры. Особенно с вами, Павел Андреевич, как с механиком.

Ну здрасьте пожалуйста, началось в колхозе утро. Что может быть нужно от механика особисту?

– Вы ведь участвовали в ремонте холодильной установки, в которой произошёл взрыв, верно?

– Так точно.

– Ремонтная команда установила причину взрыва?

– Утечка фреона, – Паша пожал плечами. – Микротрещина в баллоне – скорее всего, из-за перепадов давления.

– А почему неисправность вовремя не заметили и не устранили?

Особист говорил спокойно, доброжелательно, но в нарочитой мягкости его голоса Паша чувствовал хищный азарт.

– Это было бы очень трудно сделать – разве что кто-то случайно полез в установку и обнаружил бы проблему с баллоном. Никаких сигналов о неисправностях на пульт не поступало. Видимо, утечка была незначительной.

– Но её хватило для взрыва, – особист покачал головой. – А ранее в пятом отсеке случился пожар. Тоже случайность? Не связаны ли эти случайности между собой?

Ивашов прочистил горло.

– Эти случайности связаны между собой тем, что подводная лодка – очень большой и очень сложный механизм, товарищ капитан второго ранга. И к походу её готовили в ускоренном режиме. Сбои неизбежны. А вот то, что со всеми сбоями экипаж быстро и эффективно справляется – закономерность, которая многое может сказать об уровне его подготовки.

– Вы очень хорошо говорите о своих товарищах, Алексей Анатольевич, – особист вновь улыбнулся. – Однако мой долг – расследовать всю цепочку событий. Если на лодке кто-то систематически устраивает саботаж, пытаясь вывести её из строя и сорвать выполнение боевого задания…

– Товарищи офицеры, мичманы и матросы! – по рубке прокатился звучный, усиленный динамиком голос командира. – Через пять минут – общее построение на ракетной палубе.

Глава 15

На палубе было шумно от ветра, от гула волн, но сильный чистый голос командира, стоящего перед строем, без труда прорывался сквозь этот шум.

– Товарищи подводники! Принята шифрограмма от командования Северного флота, – Кочетов развернул сложенный лист бумаги, вздрагивающий в его руках на ветру. «Поздравляем экипаж К-214 «Белуга» с успешно проведёнными ракетными стрельбами. Благодарим за высокую воинскую выучку и профессионализм».

Многоголосое «Ура!» загремело в ответ. Кричала и Саша, хотя она к этой стрельбе имела мало отношения и у неё с самого утра саднило горло – может, просквозило с непривычки на палубе.

Но горло – пустяк. Какое яркое сегодня солнце, так и брызжет в глаза. Как здорово глотать ветер, чувствовать щеками холодные капельки – и как не хочется вниз, в затхлые отсеки. Пусть Кочетов говорит, говорит побольше, чтобы они ещё постояли и подышали. Пусть рассказывает про Арктику, про трудный поход подо льдами, про то, что им всем нужно быть особенно внимательными и ответственными…

Эх, замполита бы выпустить – три часа бы заливался соловьём. А командир, увы, долгих речей не любит.

– Все вниз! Приготовиться к погружению.

Палуба вибрирует от проворных шагов, ходит вверх-вниз на волнах. Постоять ещё хоть несколько секунд, посмотреть, как растекаются бело-жёлтым маслом солнечные блики в волнах.

Прямо под бортом – тяжёлая сине-серая тень, будто под волнами гранит, и пена не искристо-белая, как в носу лодки, а темнее, с металлическим отблеском. И резкая, чёткая граница между светом и тенью – контуром рубки, аккуратным прямоугольником.

Пора. Куда все так быстро делись? Они, наверное, уже спускаются, если она задержится, командир будет ругаться.

Палуба скачет вниз-вверх, ветер словно подпихивает к краю. Саша идёт медленно, осторожно, стараясь не потерять равновесия. Где же, где тут вход в ограждение рубки? Она видела, она ходила здесь – и понять теперь не может, как попасть внутрь.

Ах да, вот. Ручку на себя. Теперь захлопнуть… не получается, что ж такое. Ещё раз, изо всех сил. Есть. Вот и трапик, вот и рубочный люк – его прикрыли.

Саша нагибается, тянет ручку на себя – люк не поддаётся. Заклинило, что ли? Дёргает сильнее – никакого толку.

Они что, задраили люк? Не дождавшись, пока она спустится?

– Эй, откройте!

Она стучит ногой в люк. Ай, не услышат, тапочки ведь на резине. Опускается на колени – холодно, как же холодно ногам – колотит кулаками по крышке:

– Откройте!

Тихо, тихо пол уходит вниз. На палубу набегает вода, лижет черную спину лодки.

Погружаются.

Саша судорожно дёргает ручку на себя, сипит:

– Откройте, откройте…

Уже никто и не услышит. Лодка уйдёт под воду, а она захлебнется в рубке или проживёт ещё несколько минут в ледяной воде, бог знает в скольки километрах от земли, совсем одна.

Она вскакивает на ноги, перелезает через перегородку, выбегает на палубу. Под подошвами тапочек хлюпает ледяная вода. Вода лижет щиколотки, подбирается к коленям.

– Вернитесь! – кричит Саша, зная, что кричать бесполезно. – Вернитесь!!!

Палуба выскальзывает из-под ног, Саша падает боком в волны – и подскакивает на койке.

Слабый свет ламп, сбившаяся простыня под попой, койка Ильи над головой. Ровный гул турбин, пощёлкивание за стенкой. Всё как всегда. Они идут под водой, они ещё вчера погрузились, и было всё именно так: брызжущее в глаза солнце, холодный солоный вкус ветра, поздравления, зачитанные командиром. А потом они спускались, и она шла в самом хвосте, командир стоял у рубочного люка, ожидая, пока она пролезет и окажется внизу. Когда они все спустились, он полез сам, сам закрутил рубочный люк.

И лодка стала наклоняться на нос, погружаясь.

– Саш? – сверху свешивается растрёпанная голова Ильи. – Ты чего?

– Я ничего, – она прочищает горло. Вроде бы голос нормально звучит, как всегда. – Сплю.

– Ты кричал, – Илья не торопится убрать голову. – Меня разбудил.

– Извини, – Саша морщится, – херня какая-то снилась.

– Везёт же людям, сны им снятся. Тут так заебёшься за день, что кладёшь голову на подушку – и темнота. Хоть бы раз что-нибудь увидеть.

Он спустил ноги с койки, спрыгнул.

– Всё равно уже вахта через семь минут, – подошёл к шкафу за своей робой. – А что тебе снилось-то?

– Лодка погрузилась, а я снаружи остался.

– Аа, – Илья повернулся к нему лицом. – Такое случалось – за всю историю флота пару раз. Но у таких командиров, которым грош цена. Да и экипажи были не лучше.

Он подошёл к её койке, и Саша машинально подвинулась, давая ему сесть.

– Перед тем, как лодка пойдёт на погружение, командиры отсеков проверяют, весь ли личный состав на месте. И докладывают командиру лодки. Он отвечает за всех. И потом, когда лодка погрузилась до уровня рубки, в отсеках осматриваются ещё раз. У нас такого просто не может случиться – чтобы взять и забыть человека снаружи.

– Конечно, – Саша сглотнула, – члена команды не забудут. А я…

– А ты что, не наш? – Илья поднял брови. – Да я первый скажу «где Вершинин, он не спускался в центральный!» Артур всех на уши подымет – он же над тобой трясётся, как над братом младшим! Да все мы сообразим, что тебя нет, и командир – в первую очередь. Ты, Саш, не знаешь, какой у нас командир, – ладонь Ильи тяжело хлопнула его по спине.

– Хороший командир, – Саша неуверенно улыбнулась, чувствуя, как потихоньку отпускает. – Я вижу.

– Ну так ложись давай и досыпай, – Илья поднялся, просунул руки в рукава робы. – И не еби себе мозг всякой хуйнёй.

– Ладно, – Саша легла, натянула одеяло по грудь. – Хорошей вахты… или надо сказать «ни пуха ни пера»?

– Да без разницы, – он потянул на себя дверь каюты. – Всё равно всё всегда через жопу.


Сделав глоток, Кочетов поставил кружку с чаем на стол, отодвинул подальше от карты. Надо было сосредоточиться на проверке маршрута, составленного штурманом, но в висках ломило – ломило с того самого момента, как они начали погружаться, и Кочетов то и дело потирал лоб костяшкамипальцев.

Так. До семьдесят девятой параллели всё в порядке, дальше начинаются льды. Во льдах трудно. Случись что – никакого экстренного всплытия, иначе шарахнетесь спиной о непробиваемый панцирь.

Ладно. Экипаж натренирован, акустики с закрытыми глазами найдут полынью, чтобы аккуратно всплыть. Надо будет по дороге ещё повторить действия при поступлении воды в отсек, при пожаре и при заклинке рулей на погружение. Ох уж эта заклинка. Рядовая, в общем, ситуация, а промедлишь хоть чуть-чуть, растеряешься – и камнем идёшь на дно, никто тебя уже не спасёт. И тут как раз самое важное – вовремя всплыть, а как ты будешь всплывать подо льдом…

– Товарищ командир, прошу разрешения войти!

Кочетов повернулся в кресле всем телом: если повернуть голову, сразу начнёт резать в затылке. Худощавая фигура в матросской форме неуверенно замерла в дверях каюты.

– Проходите, Евгений… – как же его? Матрос Ольховский, это он помнил, а вот отчество…

– Валерьевич, – пробормотал матрос, бочком протискиваясь мимо шкафа.

– Евгений Валерьевич. Садитесь, – он указал на свободный стул. – В чём дело?

К врачу бы ему. Кожа прямо пергаментная, глазницы провалились, лиловые круги вокруг. Конечно, недосыпают все, но большинство ведь не выглядит как вурдалаки.

– Товарищ командир, – пальцы матроса стиснулись в замок. – Я пришёл по поводу холодильной установки. В четвертом отсеке. Которая взорвалась.

Кочетов выжидательно кивнул, и матрос выпалил:

– Это не я.

– Простите? – Кочетов поднял брови.

– Товарищ офицер Особого отдела расследование проводит, – парень обреченно развёл руками. – С нами вчера разговаривал. Так вот, я подумал, может, вы мне поверите. Я ничего не взрывал, товарищ командир.

– О расследовании мне известно, – Кочетов скептически пожал плечами. – Я не вижу в нём необходимости, но, если Олег Максимович считает, что оно чем-то поможет нам – он вправе собирать какую угодно информацию. Но почему вы решили, что должны оправдываться? Разве вас кто-то обвиняет?

– Нет. Пока нет. Просто я запутался, – пальцы парня хрустнули. – Я смотрел на торпеды и думал – вот бы их… ну, вот бы они рванули. И тут эта установка рванула по-настоящему – мне так страшно стало, товарищ командир! Я же не хотел. Я правда не хотел.

– Так, стоп дуть, – Кочетов поморщился, чувствуя, как вокруг головы сжимается обруч боли. – Вы много всего нагородили – давайте разбираться. С холодильной установкой вы что-нибудь делали?

– Никак нет.

– А с торпедами?

– Тоже ничего. Я просто… Я устал, я к доктору ходил, сказал – не могу больше! А он меня… ну, послал. И я так разозлился! Думаю: ну, когда всё это кончится? А тут, рядом – торпеды.

– И вы думаете: «Вот бы они рванули и всё кончилось!»

– Ну да, – выдохнул парень. – Я виноват. Я не должен был.

– В чём вы виноваты? – Кочетов с силой потёр пальцами висок. – Вахту вы несли удовлетворительно?

– Так точно. Ну, было два замечания…

– За небрежение во время приборки в отсеке и за сон в трюме, если мне не изменяет память. Торпеды тут ни при чём.

– Но ведь я думал нехорошо. Вдруг это как-то, ну, опасно? Вдруг я с ума схожу?

– Евгений Валерьевич, – Кочетов выпрямился в кресле, – думать вы можете о чём угодно – хоть о том, как вы пускаете по родному дому ядерные боеголовки. Это не вина, не преступление и не сумасшествие. И как раз то, что вы впоследствии испытываете страх от таких мыслей, показывает, что вы совершенно нормальный человек с совершенно измотанными нервами.

– Так точно, – уголки бледных губ дрогнули, Ольховский расслабленно оперся плечом о спинку стула.

– Я был бы рад прямо сейчас закончить для вас это испытание и отправить вас на берег. Но – я не могу срывать боевую службу. И именно потому, что вы абсолютно нормальны и что я доверяю вам, я вам говорю: терпите. Через пятьдесят пять суток мы придём в базу, вы расторгнете ваш контракт по состоянию здоровья и сможете больше никогда не вспоминать о том, как болтались под водой. Поняли?

– Так точно, – снова выдохнул Ольховский, поднялся. – Спасибо вам, товарищ командир.

– Свободны.

Ольховский качнулся к нему каким-то детским порывистым движением, словно хотел обнять, и, поймав этот жест, Кочетов, не раздумывая, протянул ему руку. Ладонь Кочетова стиснули влажные холодные пальцы. Отступив назад, Ольховский поднёс ладонь к пилотке и вышел чеканным шагом.

Кочетов откинулся на спинку кресла, массируя пальцами виски.

– Нет, всё-таки америкосы не дураки, – пробормотал он. – Берут на лодки психологов. А то только и остаётся, что командиру на мозги капать. Меня бы, бля, кто выслушал…


Инстинктивно придерживая затылок ладонью, Гриша сел на постели, потянулся к тумбочке за апельсином. Володька-интендант принёс целую коробку ещё в первый вечер, когда Гриша лежал пластом и о еде даже думать не мог, так что пяток апельсинов, возможно, осел в карманах навещавших его товарищей. Ну да пускай, витамин С им всем нужен. А вот сейчас самое время было поесть. Найти себе другое занятие толком не получалось: в глазах всё ещё ломило, когда он пытался читать – достаточно крупный шрифт был разве что в журнале «Сад и огород» и в том злополучном сценарии, уготовившем ему, доктору Агееву, роль Кашалота. Всю музыку в плеере он переслушал за последние два дня. А обиднее всего – вылезти на поверхность так и не получилось, пока все дышали воздухом, он валялся тут с кружащейся головой.

От обиды Гриша с силой вонзил зубы в апельсин, и сок брызнул ему на щёки, на подбородок.

Ну ничего. Теперь уж понятно, что у него обычное сотрясение, и через пару дней он встанет на ноги. И придётся Вершинину отдать халат законному владельцу, а то ишь, раскомандовался.

Сквозь неплотно прикрытую дверь и сейчас слышался его голос:

– Дима, штанину закатайте. Повыше, повыше… вот так. Давно это у вас?

Дима что-то бурчал неразборчиво, звякала крышка – должно быть, Вершинин доставал инструменты из автоклава.

– Наверное, и ходить было больно. А вы молчали. Нам с фельдшером не доверяли, что ли, ждали, пока доктор Агеев вернётся в строй?

– Да нет, думал, само рассосётся как-то…

– Дима, с фурункулом нужно было сразу идти в медчасть. Прижгли бы – и никаких проблем. А теперь нужно вскрывать.

Снова звяканье, слабые шорохи. Тишина. Гриша сам не заметил, как придвинулся в сторону двери, вытянул шею.

– Ступню поверните, пожалуйста. Нет, в другую сторону…

Ну чего ты там телишься? Фурункул за это время можно было вскрыть уже раз десять.

Пустили дилетанта на чужое место, а ему, Грише, потом исправлять то, что журналист наворотит. Как он ещё весь экипаж в койку не уложил своей медициной, эскулап недоделанный.

– Вот так. Теперь наложим повязку. Где у нас тут бинты…

– Пластырь возьми бактерицидный! – не выдерживает Гриша. – Справа в шкафу!

– Точно, пластырь. – Дверца шкафа легонько стучит. – Спасибо, Гриш!

Доктор тяжко выдыхает, голова опускается на подушку. Скорей бы уж всё в мозгах окончательно устаканилось и можно было бы работать.

Пациент выходит, шаркая тапочками по свежевымытому полу, и Вершинин заглядывает в палату. Волосы скрыты под медицинской повязкой, поверх РБ – халат.

– Ты как? – Вершинин улыбается, косится на часы. – Рановато по апельсинам ударять, сейчас вестовой принесёт суп. Аппетит перебьёшь.

– Не учи учёного, – Гриша сгребает корки в кучу на тумбочке. – Как-никак, я доктор на этой плавучей лоханке, даже если ты уже воображаешь себя на моей должности.

– Да кто ж меня на неё возьмёт? Я даже не офицер.

– И не медик, – Гриша снова откидывается спиной на подушку. – А ты чего без ПДА?

Красной коробочки с дыхательным аппаратом нет у Вершинина на бедре. Он пожимает плечами:

– Да неудобно носить поверх халата, ремень давит. Я в стол положил – если что, сразу достану.

– Мне не давило, – Гриша пожимает плечами. – Как знаешь. Только, если попадёшься командиру на глаза…

– Не попадусь, – улыбается Вершинин. – А что твоя роль? Уже начал учить?

Гриша отмахивается.

– Тебе тоже кого-нибудь всучили?

– Товарищ замполит грозится отдать мне роль Морского конька – причём требует, чтобы по сцене конёк не ходил, а только прыгал. Но, может, мне удастся откупиться рисунками в боевой листок.

– Надейся, надейся.

Из-за двери тянет перловкой – и впрямь вестовой с обедом. Вершинин помогает расставить на тумбочке тарелки, кивает Грише и уходит к себе в приёмную.

От перловки Гриша никогда не был в восторге, но после того, как пару дней во рту не было и капельки супа, есть очень хочется. Гриша хлебает пресную перловку жадными глотками, тянется за котлетами. Краем уха слышит из-за двери, как Сашка ищет таблетки от желудка – у боцмана изжога. Потом заходит чекист Олег – «как себя чувствует наш доктор?», заходит командир БЧ-2 – «молодец, док, ох и крепкая у тебя башка!», интендант приносит ещё коробку – на сей раз с яблоками.

Вершинин что-то пишет за его, Гришиным, столом, ручка поскрипывает. Наружная дверь хлопает, и после дежурного «чё там у Гриши?» за стенкой на несколько секунд повисает тишина.

Доктор усмехается себе под нос, слыша голос Артура – звучный, богатый модуляциями, но сейчас звучащий негромко, отрывисто:

– Надевай.

Стук открываемого ящика, шорох.

– Да вот он, Артур, – снова шорохи, – у меня всегда под рукой.

– Ты зашёл в палату, и в отсеке произошло возгорание. Каюта наполнилась дымом. Сколько секунд тебе понадобится, чтобы вернуться, добраться до стола и вытащить ПДА? На какой секунде ты наглотаешься угарного газа и свалишься?

Вершинин молчал – видимо, надевал и поправлял ремень.

– Саша, я думал, после пожара в пятом отсеке ты на своей шкуре прочувствовал, что с безопасностью на лодке не шутят. А ты рискуешь своей жизнью ради того, чтобы тебе ремень плечо не тёр.

Журналист что-то пробормотал в ответ смущённо и недовольно.

– Что за херня у тебя в мозгах? – голос Артура прозвучал тихо, но отчётливо. – Какого хера ты до сих пор не сдал мне зачёт по выходу из затонувшей лодки через торпедный аппарат? Я, что ли, за тобой должен по отсекам ходить и упрашивать: «Александр Дмитриевич, золотце моё, поучитесь ещё немного, как беречь свою жопу!»

– Исправлюсь.

– Исправляйся, – отозвался Артур, и его черноволосая голова заглянула в палату.

– Здорово, клизменная трубка, – хохотнул он, – давай, не залёживайся! Я на развод вахты – вечером с ребятами придём.

Запустив руку в коробку, он ловко выудил оттуда яблоко, куснул.

– Это, вообще-то, для больного, – сухо произнёс Вершинин ему в спину. Гриша махнул рукой:

– Да ничего, тут много. Заходи, Артур, и ребят приводи, а то у меня голова от скуки пухнет.

– Так вставать надо скорей, – назидательно произнёс Артур, снова погружаясь зубами в яблочную мякоть. – Вштавать – и жа приборку! Всякая тоска пройдёт.

Гриша ещё посидел на койке, тиская пальцами простыню, и кивнул:

– Встану.

Глава 16

– Слушай, а почему всё-таки мы будем идти к полюсу почти полтора месяца? Разве мы сейчас так далеко?

– Ну почему же, – Веснушка, младший штурман, отставил пустую тарелку, повернулся к Саше. – Если бы надо было идти максимальным ходом, за неделю дошли бы. Но мы же не просто так на полюс идём, у нас боевое патрулирование. Понимаешь, что это такое? – он выразительно поднял руку со стаканом. – Мы должны следить, чтобы никто чужой не сунулся к нам подо льды – а сами должны быть готовы в любой момент найти полынью, всплыть и шарахнуть по стратегическим точкам вероятного противника.

– Американцев?

– Их, конечно, в первую очередь. Но ещё есть всякие англичане, канадцы… норвеги тоже пытаются с нами за Арктику цапаться, – Веснушка глотнул компота, поморщился:

– Слушай, мне одному кажется, что сюда бухнули картона? Вообще никакого вкуса нет.

– Сухофрукты, – Саша пожала плечами. – Хотя… такое ощущение, что их уже раза три в какой-нибудь компот замачивали, а потом высушивали обратно и клали на полку до следующего раза.

Вестовой матрос подошёл к их столу забрать посуду, и Веснушка с торжественной улыбкой протянул ему стакан:

– Колмаков, передай коку, что, если он ещё раз подаст офицерам такой компот, кока засунут в ДУК и отстрелят из лодки вместе с мусором.

Парень растерянно поднял глаза:

– Тащ старший лейтенант, так ведь меню утверждают командир, зам по воспитательной части, доктор и интендант.

– Я думаю, когда командир утверждает в меню «компот», он и ожидает увидеть у себя в стакане компот, а не разведённую гуашь, – Веснушка всё так же улыбался. – Но кто тебе мешает спросить у него самого? Доктор ещё валяется в палате, а замполит и интендант… – он пожал плечами. – Разве они что-то по делу скажут? Короче, имейте в виду, рыцари ложек и кастрюль – спуску вам не будет.

– Есть иметь в виду!

Вестовой ушёл со стаканами.

За соседним столом химик Ивашов, отодвинувшись, чтобы было больше места, перебирал струны гитары, сперва медленно, негромко, потом уверенней. Веснушка рассеянно кивал, слушая.

– Люблю ходить подо льдами, – мечтательно вздохнул он. – Америкосы боятся туда лезть, для них арктический переход – уже подвиг. А мы люди привычные, нам ото льдов сплошная польза – никаких тебе гидролокаторов, следят только с воздуха, и то у них получается так себе.

– А заблудиться подо льдами не боишься?

– Кто – я? – уголки его рта хитро приподнялись. – Знаешь, почему я никогда не заблужусь?

Он повернулся к ней всем телом, и Саша вгляделась в его лицо с любопытством:

– Интуиция?

– Про интуицию болтают много, – он легонько стукнул пальцем по столу. – Чушь. Главное – уметь считать. Быстро. И не ошибаться. Тогда и с курса не сойдёшь, и маршрут сумеешь проложить лучше штабного. Многие боятся сложных вычислений, начинают мямлить, путаться. А я в училище всё, что связано с математикой, в первую очередь…

Он замолчал. Мягкий грудной голос Лёхи Ивашова в такт мелодии выпевал о том, как «гуляет красотка, подводная лодка – хозяйка морской глубины».

Песня, лёгкая, игривая, очень подходила его манере, тёплым ноткам в голосе. Ребята улыбались, чуть притопывали в такт.

Саша слушала, опираясь локтем о стол, мысленно подпевая. Дядя Слава любил эту песню, часто мурлыкал её под нос, собирая их с Сашкой в школу, ведя машину по спокойной дороге, бродя между магазинными полками.

– Блеск! – Паша Карцев хлопнул Лёху по плечу, едва он закончил. – А скажите, парни, на глубине гитара куда лучше звучит, чем на суше?

– Никакой, по-моему, разницы, – Лёха пожал плечами, спустил гитару с колен. – Споёшь?

– Пусть мой командир дивизиона споёт, – Паша повернулся к Артуру. – У него охуенно получается.

– Спою, – Артур рассеянно улыбнулся, принимая гитару. Пальцы пробежали по струнам – длинные, смуглые, крепкие. И ударили. Пальцы левой руки впились в гриф, зажимая лады.

«Уходим под воду в нейтральной воде.

А если накроют – локаторы взвоют о нашей беде…» Долгим тяжким выдохом, вибрируя, звеня, не срываясь в крик, застыв на самой грани.

«Спасите наши души! Мы бредим от удушья…»

– Ну ты нашёл, бля, что петь, – резко сказал Карцев. Саша вздрогнула, будто хлестнуло по лицу. Артур оборвал аккорд, поднял брови. Тёмные глаза блеснули.

– Не любишь Высоцкого?

– Я люблю Высоцкого, но нахуя такие песни петь на глубине ста метров? Других, что ли, нет?

– А по-моему, именно такие и надо петь, – Веснушка сердито глянул на него. – А перебивать того, кто поёт, вообще свинство.

Паша повернул к нему злое раскрасневшееся лицо:

– Да какого ты…

– Тихо, – Артур поднял ладонь. – Всё нормально: одним нравится, другим не нравится. Я спою другую.

Пальцы вновь пробежали по струнам, привыкая к новому рисунку мелодии – спокойному, задумчивому.

Уходил в туман и темноту пиратский бриг, огни святого Эльма мерцали на мачте. Капитан с помощниками, заранее поделившие добычу, ждали, когда можно будет отбить горлышко у бутылки рома и лакать, забыв о всех тревогах. А дом – что дом? Пираты невесело усмехались хрипловатым голосом Артура: «Когда воротимся мы в Портленд, ей-богу, я во всём покаюсь – да только в Портленд воротиться не дай нам, Боже, никогда!»

Струны брякнули финальным аккордом, Артур, выждав несколько секунд, накрыл их ладонью. Саша сглотнула, машинально потянулась за компотом, забыв, что опустевший стакан давно унёс вестовой.

Парни хлопали, хвалили. Паша, всё ещё лиловый, прочистил горло:

– Артур, ты, это, извини меня, ладно? Зря я… Ну просто, блин, суеверие, я знаю, херня это всё, но…

– Да расслабься, – Артур легонько подтолкнул его локтем. – Все ж всё понимают. Давайте я ещё спою.

Он взял аккорд, прошёлся по струнам перебором – и покачал головой, засмеялся:

– По-хорошему, тут баба нужна. Вторую, женскую партию я не потяну.

– Баба и так нужна, – вздохнул Паша, – не только для песни.

– Кто о чём, – хохотнул Веснушка. – А я с вахты уползаю такой заёбанный, что, кажется, пройди мимо баба красивая – от мужика не отличу.

– Верю, – Саша со смехом кивнула, – верю!

– А ты-то, Саш, вахты не стоишь, по трюмам не ползаешь, – Паша повернулся к нему с интересом. – Небось уже на стенку лезть охота от эротических снов?

– Да вроде нет, – её снова разбирал смех, но она старалась сдерживаться, – сплю нормально. Мне чаще дача снится, лес, река. Ну, универ тоже.

– А у тебя девушка в Питере есть?

Она помотала головой. Веснушка цокнул языком:

– А зачем ему в Питере девушка? Вышел на Лиговский – и на каждом столбе: «Отдых», «Горячие красотки», «Долорес и Бетси ждут тебя».

– Да это ещё когда было – в твою курсантскую юность, – хмыкнул Артур. – Сейчас, может, разогнали всех.

– Не разогнали, – Саша тихонько вздохнула. – Но я, честно говоря, не понимаю тех, кто к ним ходит. Близость – это же жутко личная вещь. Чтобы с кем-то вот так… чтобы слиться с кем-то полностью, надо же знать его. Надо ему доверять. Чтобы ты стоял перед этим человеком обнажённый, и тебе не хотелось закрыться, ощетиниться, а хотелось шагнуть навстречу.

– Ни хера себе философия, – протянул Паша. – Ну я вот одну такую встретил – и женился. Но до этого что ж мне было – не ебаться?

– Да, Сань, ты как-то всё сильно усложняешь, – Веснушка кивнул. – Ну, если не секрет, сколько у тебя было девчонок?

Саша сглотнула. К разговору «о женщинах» она была готова, ожидая, что когда-нибудь на подлодке при ней об этом заговорят. У неё была в запасе пара историй – из вычитанных в интернете и додуманных, из рассказов братца. Но сейчас пускаться в фантазии не хотелось – может, просто было лень.

– Нисколько.

– Серьёзно? – Веснушка прищурился. – Вот вообще никогда ни с кем не встречался?

– Чего ты до него докапываешься? – Артур легонько тронул струны, недоумённо звякнувшие. – Не встречался – значит, не хотелось.

– Встречался, – она откинулась на спинку стула. – Даже хотелось… иногда. Но всё как-то… не срасталось, что ли. Не знаю. Кто-то мне нравился, но не был во мне заинтересован. А кто хотел со мной… всё не то было. И не так.

– Мда, – Паша покачал головой. – Ну, тебе видней, конечно. А нам так нельзя. Мы же в море ходим. Где что случилось – пробоина, там, или пожар, или реактор звездой накрылся… Надо ебаться, пока ебётся, я считаю. Глупо идти на дно девственником.

– На дно, положим, никто и не собирается, – Артур иронически поднял брови. – Вот вернёмся, пойдём на ремонт в Северодвинск – айда с нами, Сань! Все девки нашими будут. Такую красотку тебе снимем – неделю из постели не вылезете.

– Спасибо, – хмыкнула Саша, – подумаю.

– Так что петь-то будем? Давайте нашу, – он бодро пробежался по струнам, – «Прощайте, красотки!»

И начал сходу – задорно, словно бы слегка рисуясь, любуясь собой и лодкой, храбро уходившей под лёд в песне, как и в жизни. Саша знала слова, и хотелось подпевать – но голос наверняка выдал бы.

Она прикрыла глаза, тихонько отстукивая ритм носком тапка.


– Поют, товарищ командир!

Зам смотрел с укором, словно командир лодки был виноват в том, что экипаж, видите ли, поёт вместо того, чтобы писать конспекты о состоянии подводного флота вероятного противника. Кочетов пожал плечами, не отрывая взгляда от карты, разложенной на пульте.

– Ну, поют, и что дальше? Пока ещё ни один из-за пения на вахту не опоздал.

– Так ведь нужно к празднику готовиться! – выпалил зам. – Ко Дню Нептуна! Я и тексты им раздал, и репетировать с ними пытаюсь. А они тратят время на пустяки. Нет, конечно, песня сплачивает коллектив, – он рассеянно поскрёб кончик носа, – но ладно бы они разучивали строевые песни! Ведь что ни проверка – вечно то текст перепутают, то мелодию переврут.

Кочетов усмехнулся, припоминая прошлый разнос от комдива за проваленный парад. Впрочем, тогда досталось всем экипажам дивизии – что ж, «Белуге» отрываться от коллектива, что ли?

– Вы, Константин Иванович, прежде чем разучивать, принесите мне текст песни на утверждение. Не всё, что спускают сверху, годится нам. А вообще, – он покрутил в пальцах карандаш, – это можно до берега отложить. Придём в базу – возьмётесь за них, а здесь пусть поют то, что нравится.

– Слушаюсь, товарищ командир, – замполит пожевал губами. – Так что же, когда проведём День Нептуна? Предлагаю послезавтра, в восемнадцать ноль-ноль, после развода на вахту. Здесь же, в центральном.

– Роли-то выучить успеют? – Кочетов прищурился.

– Куда они денутся!

– Ну, а если забудут, пусть на ходу выкручиваются, – Кочетов кивнул сам себе. – На лодке нельзя не уметь импровизировать.

– Прошу разрешения в центральный!

Гриша Агеев – растрёпанный, роба накинута поверх пижамы – стоял на пороге, с упрямым видом сложив руки на груди.

– Заходите, Григорий Иванович, – Кочетов кивнул ему. – Значит, вам уже отменили постельный режим?

– Я как раз по этому поводу, – хмуро сказал Гриша. – Наш самозваный эскулап Вершинин, у которого даже нет образования, с какого-то ху… хулиганского самомнения решил, что может указывать мне, когда я здоров, а когда ещё нет. Он хочет, чтобы я ещё два дня провалялся в палате. А сам даже фурункулы нормально вскрывать не умеет! Когда к нему пациенты приходят, у меня сердце кровью обливается, тащ командир.

– Так, отставить лирику, – Кочетов подпер подбородок ладонью. – Голова болит?

– Никак нет.

– Кружится?

– Никак нет.

– Слабость в ногах?

– Только когда думаю об Ане Семенович.

– Заступай на пост, – Кочетов кивнул. – Вершинина я освобождаю от исполнения обязанностей корабельного врача.

– Есть заступать на пост!

Счастливый Гриша шарахнулся к двери, и Кочетов произнёс чуть громче:

– Погоди. Если серьёзно – как Вершинин справлялся?

– Да нормально, тащ командир, – доктор благодушно улыбнулся. – Не хуже практиканта из меда… может, даже интерна. До настоящего врача ему, конечно, далеко.

– Особенно учитывая, что он вовсе журналист, – хмыкнул Кочетов. – Ладно, свободен.

– Григорий Иванович! – теперь доктора задержал уже замполит. – Про роль не забудьте!

– Сплю и вижу её во сне, тащ замком, – буркнул Гриша, выходя.

Замполит возмущённо покачал головой, и Кочетов сдержал улыбку.

– А где бы нам раздобыть грим, товарищ командир? – замполит озабоченно убрал руки за спину, прошёлся вдоль пультов. – Кашалоту, например, никак нельзя без усов. А Русалка? Что же, соляркой ей брови подрисовывать?

– Вот смотрю я на вас, Константин Иванович, – вздохнул Кочетов, – смотрю и восхищаюсь вашим хладнокровием. Настоящий воспитатель коллектива.

Замполит моргнул:

– Простите?

– Подо льды идём, а вы беспокоитесь о русалочьих бровях.


Карандаш выскользнул из пальцев, скакнул на пол и укатился вниз, под койку Вершинина. Илья, смачно выругавшись, проводил его взглядом. Надо было отрывать ноющую спину от матраца, откладывать судоку, сползать вниз и шарить под койкой, а может, и тумбочку отодвигать. Самое приятное занятие после вахты и ужина, когда наконец набил живот и забрался под одеяло в надежде потюленить спокойно.

Судоку, конечно, могут и завтрашнего дня подождать, а пока – сунул наушники в уши, включил «Скорпионс» и наслаждайся. Но блин, он только-только, кажется, разгадал комбинацию – и тут такой облом.

Хотя… если он нагнётся, то, пожалуй, дотянется до тумбочки. У Вершинина на тумбочке как раз лежал альбом и из него торчал кончик карандаша. Прямо-таки дразнил.

Вздохнув и успев подумать о том, что, если он наебнётся вниз, это будет самая глупая травма, какую только можно получить на подводной лодке, Илья свесился с койки, протянул руку к Сашкиному альбому.

Ну же, ещё чуть-чуть. Ага, вот, вот, немножко ещё… Пальцы Ильи, привыкшие возиться с аппаратурой связи, аккуратно подцепили кончик карандаша, и Илья, довольно крякнув, втащил его наверх. Альбом съехал к краю тумбочки, распахнулся – Илья всё ещё глядел вниз и снова выругался, на сей раз от изумления. На странице альбома были сопки, и чахлые деревца, и пирс, и их родная «Белуга», торчащая из воды. А как здорово-то нарисовано, это вам не какие-нибудь палка, точка, огуречик – вот и вышел человечек!

Ай да Вершинин. Вон чего умеет, оказывается. И ладно бы что-то другое нарисовал, но – лодку, их лодку!

Совсем забыв о том, что он только что рисковал головой, лишь бы не спускаться, Илья слез, уселся на табурет и принялся листать альбом.

Ещё сопки, потом – верхняя палуба, нос лодки в волнах… А вот командир в центральном – как здорово получился, он вот так смотрит, когда надо было сделать что-то трудное и всё удалось. Как Вершинин углядел – поворот головы, морщинки в глазах… И сами глаза живые. А вот кают-компания… ну здесь как-то не очень, лиц особо не угадаешь. А здесь что, приборка? Илья хохотнул: уж очень живо был выписан Артур со шваброй: ворот на груди распахнут, волосы растрёпаны, то ли Артур готовится пихнуть швабру под трубы, то ли замахивается ею на матросов: шевелитесь, миноги!

А вот ещё Артур – крупным планом, греет пальцы на кружке, из которой завивается дымок. Глаза прикрыл – после вахты, наверное. И снова командир – уже наверху, в профиль, в распахнутом пальто с погонами. Ветер: волосы развеваются, полы развеваются…

Всё? Вот Вершинин зараза, хоть бы разок соседа своего нарисовал. Делишь с человеком каюту, посвящаешь его, понимаете ли, в тонкости подводной службы – и никакой тебе благодарности.

Прищёлкнув языком, Илья закрыл альбом и полез обратно наверх. Уже и комбинация из головы вылетела, попробуй вспомни цифры.

Всё из-за Вершинина с его рисунками. Вот уж точно – зараза!

Глава 17

Смуглый лоб Артура был гладким и тёплым под её пальцами. Она прикасалась к нему осторожно: убрать выпавшую из-под парика чёрную прядку, осторожно оттянуть верхнее веко и коснуться кисточкой там, где кожа пряталась в складке.

Артур моргал, морщился.

– Уму непостижимо, – он покосился в зеркальце, которое услужливо держал Паша. – Бабы так каждое утро себя раскрашивают. Как им терпения хватает?

Саша тихонько усмехнулась.

– Ну, дело практики. Человек со стороны посмотрит на пульт управления общекорабельными системами, и у него глаза разбегутся. А ты не глядя пальцем ткнёшь и найдёшь нужную кнопку, верно?

– А как же, – хмыкнул он.

– И потом, если ты думаешь, что все женщины каждый день красятся, могу тебя разочаровать.

Он приподнял брови, и Саша нахмурилась:

– Застынь, пожалуйста, не двигай лицом. Сейчас всё опять размажется.

– Не знаю, – Паша повертел в руках коробочку с тенями, – моя Настюха из дому не выходит, не наведя красоту. Вот, купил ей, хотел перед автономкой порадовать, – он вздохнул. – Поругались – я и забыл про все эти штучки, так в сумке и лежали.

– Вот и отлично, – Саша промокнула веко Артура влажной салфеткой, – на благое дело пойдут. У нас будет самая красивая Русалка.

– Только не наступи ей на хвост, – хохотнул Паша. Артур поспешно приподнял отрез зелёной клеенчатой ткани, шлейфом стелящийся по полу и должный изображать тот самый хвост.

– Умельцы, мля, – вздохнул он, – даже не могли плавник нормальный соорудить.

– Ну извини, – Паша развёл руками, – матросы как-то больше привыкли торпеды заряжать и палубу драить. Пройти курсы кройки и шитья не успели.

– Я похож не на русалку, а на великосветскую блядь на балу у Петра Великого, – буркнул Артур, заглядывая в зеркало.

Саша хихикнула:

– Почему у Петра?

– Потому что наш первый император любил посмеяться и вкусы у него были совершенно непритязательные. Другой выставил бы эту вульгарную особу из дворца, а Пётр ручку бы поцеловал и ещё на менуэт пригласил.

Паша округлил глаза:

– На что?

– Ме-ну-эт, – по слогам протянул Артур, поправляя спутавшиеся ярко-оранжевые нитки парика. – Танец. Медленный и печальный. Паш, советую тебе до конца автономки перестать смотреть порно и взять у замполита пару исторических романов. Будет чем мозги занять, а не только руки.

– А я тебе советую заткнуться и не умничать, – беззлобно буркнул Паша. – Сань, губы будем ему красить?

– Конечно, – она убрала кисточку в коробку. – Губы у русалки должны быть алыми, как коралл.

– Ну, вот, – Паша снял с помады колпачок. – Настя любит посветлее, так что не сильно ярко получится.

– В самый раз. Артур, не надо делать утиные губы, наоборот, растяни их, улыбнись. Да не скалься!

Смуглая курчавая грудь Артура, замотанная в простыню на манер корсета, задрожала от смеха. Засмеялась и Саша:

– Товарищ командир дивизиона живучести, через десять минут вы должны прибыть в центральный пост для начала представления. А вы гримировку срываете.

– Всё, всё, – он поднял ладонь, – рисуй, журналист.

– А я читал, будто в какой-то американской газете журналист переодевался в бабу, чтобы попасть в закрытый клуб для лесбиянок! – Паша блеснул глазами. – Он потом статью написал, а бабы эти у него сто тыщ отсудили.

Артур что-то неопределённо промычал, не закрывая рта. Саша хмыкнула:

– Хочешь последовать их примеру? Дождаться, пока на лодку под видом мужика проберётся журналистка, и подать на неё в суд?

Паша озадаченно потёр лоб.

– Да нет… Зачем в суд? Женщина – это ж хорошо. То есть женщина на подлодке – это плохо, конечно, но судиться я бы не стал. Я бы ей что-нибудь приятное сделал. Чаем бы напоил. Или шилом… бабы пьют шило?

– Смотря какие бабы, – Саша отступила на шаг, разглядывая плод своего труда. – Сойдёт.

– Коломбина, Коломбина, приходи к нам ночевать, – Артур рассеяно улыбнулся. – Мы тебя же, Коломбина, будем долго согревать. Ручки будем целовать – целовать, целовать…

– Это откуда? «Буратино – восемнадцать плюс»?

– Это Покровский, – Артур легонько пихнул Пашу ладонью. – Только не говори, что ты и его не читал.

– Ребят, – Саша взглянула на часы, – пошли.

Артур шагнул вперёд, наступил на русалочий хвост и ухватился за перегородку, едва не растянувшись на полу.

– Блядь! Сань, побудь рыцарем, придержи мне шлейф.

– Только ради вас, миледи, – Саша поклонилась, прижав руку к груди, и подхватила подметавшую пол ткань. – А ты, Паша, будешь идти впереди, открывать нам переборки и кричать: «Дорогу, холопы!»

– Да пошли вы, – буркнул Паша, но кремальеру всё-таки поднял, открыл переборку.

Медленно и осторожно они прошли в соседний отсек, протиснулись между моргающими приборами. Матросы косились на них с улыбками во весь рот, вахтенный хихикал, прикрываясь учётным журналом.

– Товарищ комдив-три, а вам идёт!

Артур свирепо покосился на матроса из-под парика, но Саша видела, как дрожат уголки блестящих губ, стараясь не выдать улыбки.

– Товарищ комдив-три, вам помочь? – парень потянулся открыть переборку в следующий отсек.

И пол провалился.

Сашины ноги оторвались от него – она полетела вперёд, в переборку. Руки, сами собой оказавшиеся перед лицом, вхлопнулись в железо, ладони обожгло. Лежала она или оказалась в воздухе, в невесомости – она падала, падала, внутри всё скрутилось, сжалось. Вдох, застрявший в глотке, сипел и булькал.

– Пузырь в нос! – Артур подпрыгнул, выхватывая трубку «Каштана». Зелёная ткань задралась, свесилась с его лба. Ошалело оглянувшись, он рванул наверх кремальеру, выскочил в соседний отсек и упал за пульт, наступив на кого-то, кто лежал под ним. Застучали кнопки.

– Оба винта полный назад! – бесстрастно выдал «Каштан» командирским голосом. – Центральный, докладывать глубину.

Глубинометр торчал на соседней стене – вздыбившейся, накренившейся. Саша тщетно пыталась разглядеть цифры на нём: перед глазами всё туманилось.

– Глубина четыреста двадцать метров!

Сколько?!

– Четыреста десять! Четыреста! Триста девяносто!

Триста восемьдесят – пульсом в затылке. Триста семьдесят – наконец удаётся выдохнуть и вдохнуть. Триста шестьдесят – рубаха липнет к спине, будто окатило из шланга. И по лбу пот струйками, струйками.

Так не текло, даже когда она в Турции вышла из-под кондиционеров в уличные плюс сорок в шерстяном свитере.

Триста пятьдесят. Трясёт, мотает во все стороны.

Матрос лежит рядом с ней, у него тоже течёт под глазами. Локоть под ящиком – сорвался, значит, ударило.

Руки свинцовые, но она тянется к этому ящику – отодвинуть.

Теперь уже видно, как ползёт по глубиномеру стрелка, поднимается быстрее, быстрее.

Они выскакивают из воды, Сашины коленки стукаются об пол – в который раз. Ей не больно – она, медик-недоучка, знает, что это плохо. Но пока она просто дышит и хочет ползти к Артуру.

Она столько не проползёт.


– Ой, парни, у меня майка мокрая насквозь! Попробуйте!

Лейтенант-турбинист, Валера, кажется, или Валерьев, красный, всклокоченный, суёт всем подряд майку, свёрнутую комом, хохочет. Веснушка, проходя мимо, хлопает его по голому плечу:

– Подумаешь, майка! Не штаны же!

– Да тут и обоссаться было недолго, – бормочет Валера, снова натягивая майку. – Вернёмся домой – крещусь. Ей-богу, крещусь. Господи, спасибо тебе!

– Ты лучше боцмана поблагодари: вовремя реверс дал, – это голос Артура, хрипловатый, гортанный.

Сашина шея, одеревеневшая, не слушается. Саша кое-как поворачивается всем телом, осторожно переступая ногами – Артур как раз лезет в отсек, грязно-зелёный шлейф волочится за ним по переборочному люку. Оранжевый парик съехал набок – Артур стаскивает его, утирается.

Тени и тушь размазались тёмными синяками, на подбородке пятна помады – ведь помада, не кровь же?.. Саша машинально делает шаг вперёд, но синие спины заслоняют от неё Артура, его обнимают, тискают.

– Ну, Караян, молоток! Не растерялся! А кто за пультом сидел? Снегирь, ты, что ли? Ты глаза-то продирай перед тем, как на вахту заступать! Чуть лодку не проебали!

Саша вытирает лоб рукавом. Артур похож на зомби, и она сама наверняка похожа на зомби, даже и без теней, без туши. Все они сейчас… да нет, командир такой же, как всегда, только лицо белое-белое и волосы прилипли к блестящему лбу.

– Команде объявляю благодарность за чёткие и слаженные действия, – он проходит мимо, и все норовят подойти к нему, что-то сказать. – Механикам осмотреть лодку на предмет неисправностей. Надо разобраться, отчего мы чуть не булькнули на дно.

– Есть осмотреть лодку на предмет неисправностей!

– Ну что, Александр Дмитриевич, – командир поворачивается к нему с улыбкой, до чего же у него хорошая улыбка, – отпустило немного?

– Немного, – Саша старается улыбнуться в ответ, губы дрожат.

– Чтобы меньше бояться, надо понимать, что именно произошло. Вы знаете, Александр Дмитриевич, для чего нужны большие кормовые горизонтальные рули?

Саша пожимает плечами:

– Лодкой… управлять?

– Управлять погружением, – командир кивает, – регулировать глубину, пока мы находимся под водой. К сожалению, иногда рули заклинивает – на погружение или всплытие. На всплытие – не так страшно, опасность заключается в том, что мы можем обнаружить себя перед вероятным противником или даже столкнуться с надводной целью. А нас заклинило на погружение – и мы камнем шли вниз, на дно.

– Мы бы утонули.

Саша почти давится этим словом. Командир слегка качает головой.

– Не успели бы. Под нами километровая глубина. На восьмистах метрах нас просто раздавило бы, смяло, как консервную банку. Но в целом, Александр Дмитриевич, ничего особенного в заклинке рулей на погружение нет. Ситуация давно знакомая и миллион раз отработанная: продуваем нос, даём задний ход на полную, и лодка выпрыгивает наверх кормой вперёд. Единственное условие – всё это нужно сделать быстро. Зазевался – уже не вылезешь.

Она кивает. Командир отступает в сторону, тянется к «Каштану»:

– Отсекам – доложить о пострадавших.

У нескольких – ушибы, царапины, кому-то ящиком прилетело по спине. Командир посылает всех в медчасть.

Саша только сейчас начинает чувствовать, как болит, ноет правое колено. И ладони кровят – не мудрено, она проехалась ими по переборке сверху вниз.

– Вам тоже к врачу, Александр Дмитриевич, – командир приваливается спиной к перегородке. Саша только сейчас замечает широкую лиловую полосу у него на лбу.

– А вы, Роман Кириллович?

Он вяло улыбается:

– И я.


Матросы ползали на корточках, собирали осколки стекла в брезент, вытирали разлившиеся препараты. Старшина Оленев вздыхал, что-то бурча себе под нос, пропихивая тряпку между койкой и холодильной установкой: видимо, ему было жаль медицинского спирта, щедро пролившегося на пол – острый запах до сих пор не выветривался.

От спирта ли, пропитавшего кабинет, или оттого, что тело ещё хорошо помнило, как его с размаху приложило об пол, Гриша чувствовал в ногах какое-то покалывающее тепло и нетвёрдость. Он старался не вставать с кресла, изредка обращаясь к матросам: что вынести, что переставить. Белоглазов, ракетчик, сидел перед ним с закатанным рукавом, и Гриша привычными движениями вынимал из его исполосованной руки мелкие стекляшки, то и дело косясь на обломки ящика у ножки стола.

– Повезло тебе, каплей, крупные сосуды не задеты. Всё по мелочи, за недельку заживёт.

– Ты только осколки все вынь, не забудь ничего, – Белоглазов нервно улыбался уголком рта.

– Не забуду, не забуду.

– А рука скоро отойдёт? Я её ниже локтя вообще не чувствую.

– Вот и наслаждайся, пока не чувствуешь, – буркнул Гриша. – Через часок болеть начнёт, как будто тебе туда опять стекла насыпали. Но ты не ссы, это пройдёт. Хочешь, я тебе таблеточку сразу дам – выпьешь перед сном, чтобы не мучило.

– Ну, давай, что ли.

– Иван Сергеич, – Гриша повернулся к фельдшеру, – анальгину принеси. Да, везучий ты, каплей, – последний осколок тихонько звякнул. – И я тоже везучий. Собирался взять карточки из шкафа – а вставать, подходить к нему так лень, ну вот как будто меня в ватное одеяло и закутали и вылезать из-под него не хочется. Промедлил несколько секунд, начал вставать с кресла и тут – хлобысь! И ящик с полки – вниз, – Гриша слегка пнул обломки. – Если б я к шкафу подошёл, мне бы второй раз голову пробило. Вот так пойдёшь в автономку – идиотом вернёшься.

Белоглазов с философским видом поскрёб щёку ногтем.

– Не были бы мы идиотами, Гриш, разве мы ходили бы в автономку?

Дверь тихонько стукнула, и в проём протиснулось грузное тело замполита – оно висело на плечах у старшины Ляшко, раскрасневшегося, запыхавшегося.

– Товарищ доктор! Товарищ замком просит, чтобы его осмотрели.

– Осмотрите, да, – прошелестел замполит, – я грудью, кажется, ударился…

Он потянул носом, жадно вдыхая запах спирта. Старшина кое-как помог замполиту усесться на кушетку, пока Гриша заканчивал бинтовать Белоглазову руку.

Гришин взгляд упал на марлевый плавник Кашалота, выкрашенный в синий и свисающий со стола.

– Константин Иванович, – Гриша сладко улыбнулся, – а как же с Днём Нептуна? Перенесём на завтра?

Замполит провёл ладонью по лбу.

– Нептун уже с нами поздоровался, – пробормотал он, с трудом шевеля языком. – Хватит его беспокоить.


Из ограждения рубки на верхнюю палубу Кочетов выскочил, как мальчишка. Ноги сами несли вперёд и вверх, а от свежего воздуха голове было легко и жарко, будто он опрокинул натощак одним махом стакан шила.

Всплыли. Выкарабкались. Теперь главное – найти поломку. Механики быстро найдут – и всё приведут в норму. Хорошо, что сейчас. Господи, как хорошо, что рули заклинило вот сейчас, а не через полторы недели, не подо льдами!

Кочетов снял пилотку, нарушая устав, подставляя затылок холодному колкому ветру.

Спешить пока некуда, времени у них с запасом. Пусть люди подышат. Вон, разбрелись по палубе, в робах, в свитерах, кто-то даже в кителе – ну да, особист… А вон кожаная куртка журналиста – он что-то говорит матросу Ольховскому, тому беспокойному парню, измучившемуся на глубине. Размахивает руками, белые волосы развеваются, и оба они смеются. Мальчишки.

Кочетов мерит ногами палубу. Хочется перейти на бег, дать кому-нибудь пять, закричать – как в детстве, когда они с пацанами носились босиком по деревне, прятались за кучей с песком и нараспев выкликали: «Маа-лаа-ко, тваа-рог, сметана!», подражая взрослым, а потом беззвучно ухохатывались, глядя, как озираются выскочившие дачники, нигде не видя продавцов.

Палыча бы сюда. Палыч внизу остался, с механиками. Позвать, что ли – а стармех пока вместо него…

– Ох, скажите, тащ командир – хорошо!

Штурман, розовый, румяный, смотрел мутными глазами. Ну конечно, всех шибает первый глоток свежего воздуха. А тут ещё и после такого прыжка на глубину четыреста с лишним.

– Хорошо, – выдохнул Кочетов. – Так бы и никогда не спускаться, а?

Штурман кивнул со вздохом.

Кочетов стоял, расставив ноги для равновесия: лодка уже мало-помалу начинала ходить вниз-вверх, море волновалось. Грудь, спину потихоньку пробирал холодок. Штурман отошёл в сторонку, достал сигарету, виновато поглядывая на него, и Кочетов хмыкнул: всякой химической гадостью надышаться и в лодке было можно, наверху хотелось дышать морем. Он подождал ещё, повернулся, прикидывая, возвращаться или позволить себе несколько лишних минут – и его схватило железными щипцами под рубахой в ту же секунду, что из рубки донёсся крик вахтенного:

– Тащ-ка!..

Кочетов уже видел сам: медленно, нелепо, молча, словно съезжая с ледяной горки, журналист сползал на заднице с борта прямо в море, тщетно пытаясь за что-то уцепиться.

Глава 18

Удар под дых – воздуха не глотнёшь, не издашь ни звука, только кряхтишь и сама себя не слышишь за звоном в ушах. Пытаешься шевельнуться, протянуть руку к черному борту – вот же он, совсем близко, но рука не слушается, даже пальцы не согнёшь. Под кожей иглы – больно, как же больно… но даже боль – где-то с кем-то другим. Роба, штаны, тапки тянут тебя вниз, и ты только зачем-то упрямо вытягиваешь подбородок, не даёшься. Из горла рвутся хрипы пополам с мычанием.

Канаты падают сверху – вот они, прямо перед тобой, и ты высовываешь из воды ладонь, стискиваешь пальцы. Новая боль прошибает от затылка до пяток – будто ты сжимаешь раскалённое железо. Только не отпускать. Ты уже не помнишь, почему, зачем, что дальше – не отпускай. Держи.

Тебя тянут вверх.Тянут, тянут. Чьи-то руки хватают тебя под мышки, переваливая через борт. Ты лежишь на боку, и хватаешь ртом воздух, и не можешь отпустить верёвку – ладонь разжимают силой.

– Вниз, тащите вниз!

Голос знакомый. Но ты не помнишь, кто это. Тебя держат за ноги, за руки, головой вперёд спускают в темноту.

– Медчасти – приготовиться к приёму упавшего за борт!

Кто-то упал за борт? Точно. Это же ты. Но ты ведь не падала, ты просто подошла посмотреть на волны, и палуба подскочила, и вот ты уже на спине, сползаешь…

…сползаешь…

– Кладите на стол!

– Жив?

– Жив, в сознании. Холодовой шок. Сергеич, спирт сюда, живее!

– Может, грелку?

– Потом. Одеяла тащите! Пройдись по каютам, возьми штуки три.

– А спирт как – наружу, внутрь?

– Всюду. Давай ещё – вон, в шкафу!

…Обод банки стучит о зубы. Кто-то трогает её лицо – она не чувствует ладоней, ощущает только, что ей раскрывают рот, вливают жидкость. Хочется выплюнуть, но приходится глотать, и внутренности обжигает – она кашляет, давится.

– Сухой свитер, штаны, трусы! – это Гриша. – У меня в каюте носки шерстяные – принесите. Снимайте это барахло.

С неё стаскивают робу, штаны – всё мокрое, хлюпает. Нет. Ни в коем случае. Она мотает головой, пытается выговорить вязнущие во рту слова:

– Пог’дите… Н’нада… Пог’рить с кмммндирм… пжлста…

– Тихо, тихо, – командир снимает с её ступней-ледышек тапочки. У командира белое лицо и всклокоченные волосы – всё уже было именно так, совсем недавно, в отсеке. – Потом скажете. Сначала – согреться.

– Тащ кммндир, – сипит, – ошшнь важно… дайте мне скзть…

– Спиртом разотрём, – Гришино лицо близко-близко. – Не боись, Сань, прорвёмся!

С неё сваливается последняя тряпка, и Гриша замолкает.

Молчат все.

Она закрывает глаза. Приплыли.

В каюте тихо, тихо, тихо.

И – голос командира:

– Чего стоите? Оказывайте первую помощь. Что там надо – растереть?

– Так точно, тащ командир, и в тепло…

– Ну так действуйте.

Жёсткие руки вминаются в её тело, а она проваливается куда-то в вату – ниже, ниже. Хочется спать.


Саша просыпается от холода. Её колотит, она пытается крепче прижать к себе что-то плотное, тяжёлое, лежащее сверху. Одеяло. Оно сползает, и локоть вылезает наружу – тут же становится холоднее в сто раз. Саша мычит в подушку, не открывая глаз, тянет ткань на себя, и тёплая рука обнимает её под одеялом, подпихивает что-то горячее, булькающее.

– Лежи, – чужое дыхание щекочет висок, – чего ты разметалась? Сейчас всё на пол улетит.

Руки подтыкают ткань, прижимают плотнее к её плечам. Саша облегчённо выдыхает, пытается произнести «Спасибо», но язык заплетается.

Где она? В каюте? Кто с ней?

Она разлепляет глаза, приподнимает голову. Рядом на подушке черноволосая растрёпанная голова Артура, он смотрит на неё из-под прикрытых век.

– Чего ты дёргаешься, – зевает, – спи давай.

– Я долго спал?

– Часа три. Мёрзнешь?

– Угу… – она придвигается ближе, щека утыкается в его шерстяной свитер. – Колючий.

– Я-то? – Артур хмыкает. – Конечно, колючий.

– А что ты тут делаешь?

Она тоже зевает, её тянет в сон, но держит, не даёт провалиться неясная тревога внутри: что-то случилось. Что-то ещё кроме того, что она упала в ледяную воду и чуть не умерла.

– Тебя согреваю, – Артур пожимает плечами. – Док сказал, нужно тепло человеческого тела. А за твою живучесть вроде как всегда отвечал я, мне и велели.

– Спасибо, – выдыхает Саша. – Я вам, наверное… ну, то есть, из-за меня… – язык снова слушается плохо. – Столько хлопот…

– Да хуй с ними, с хлопотами, – отрубает он. – Главное, вытащили. Нельзя, блядь, нельзя расслабляться на лодке. Ты думаешь: проскочил – и тут-то к тебе подкрадывается толстенькая полярная лисичка.

Он смотрит поверх её головы, в подволок, ладонь так и лежит у неё на боку. Грудь тихонько приподнимается и опускается, ворсинки свитера слабо потирают её щёку, покалывают.

– Ты двойняшка его, да?

Саша дергается, её снова прошивает холодной иглой. Вот оно. Вот. Всплыло на поверхность и никак не хочет тонуть.

Ладонь Артура легонько дотрагивается до её спины.

– Не хочешь – не говори. Но командиру объяснить придётся.

– Вся… вся команда видела? – она сглатывает.

– Вся не вся, но видели многие. На глюки от радиации такое не спишешь, – Артур усмехается без особого веселья.

И она усмехается в ответ. Ей бы испугаться по-настоящему, соскочить с койки, заметаться, забросать Артура вопросами – что теперь будет, что делать, как объяснить Кочетову и остальным, что она не хотела ничего плохого, просто пыталась… пыталась – что? Голова ватная, тяжелая, думать трудно, слишком хочется спать. Холодок, впрыснутый страхом, уходит, по телу разливается ленивый тягучий жар, будто она глотнула глинтвейна. Хотя какой уж тут глинтвейн, на лодке. Один сплошной спирт.

Шорох одеяла, негромкое:

– Ты чего?

Приходится открыть глаза. Артур смотрит на неё, приподнявшись на локте, костяшки пальцев упёрлись в щёку.

Она моргает, пытаясь сообразить, о чём он, и он тихо спрашивает ещё раз:

– Чего смеёшься?

– Смешно, – выдыхает она в подушку, глаза закрываются сами собой. Грелка булькает в ногах, Саша пытается придвинуть её ближе, и нога Артура прижимает её к Сашиным ступням в колючих носках. Она благодарно хмыкает и нехотя ворочает языком, договаривая:

– Потому что не страшно.


– Н-да, товарищи офицеры, – Кочетов придвинулся ближе к столу, наваливаясь на него локтями. – Вот так история.

Его ближайшие подчинённые молча рассаживались, глядя на него – хмурые, растерянные. Вроде никто и не знал, что сказать, все ждали слов от него, командира, как вдруг замполит дёрнулся на своём стуле:

– Но у него ведь документы были! Должны же были хоть фотографию сверить – и на КПП посёлка, и на пирсе. Я всё понимаю, товарищ командир, и я как ваш заместитель по воспитательной работе признаю свою вину: проглядел, – он страдальчески поморщился. – Но ведь другие тоже не распознали.

– Пока я никого не обвиняю, – Кочетов окинул взглядом молчащих офицеров. – Я хочу разобраться – прежде всего, а потом решить, как быть дальше.

– А как дальше? – старпом негромко прочистил горло. – Не прерывать же из-за девчонки автономку. Вернёмся, сдадим её на берег – без нас разберутся.

– Без нас? – особист Олег поднял светлые брови. – Но ведь нарушение режима секретности произошло на нашей лодке, и наш долг – немедленно его пресечь. Я считаю, необходимо немедленно всплыть для сеанса связи, доложить о чрезвычайном происшествии руководству и взять курс на ближайшую военно-морскую базу, чтобы передать нарушителя властям.

– Нам и так по шапке достанется, – пробормотал замполит. – А если мы ещё и автономку сорвём…

– В сущности, основное дело мы сделали – отстрелялись, – заметил штурман. Замполит тряхнул головой:

– Как же это вы, Алексей Васильевич, делите задачи: «основная» и «так, сбоку припёку»? – Круглое лицо розовело с каждым словом, голос сердито вздрагивал. – Приказ дан – его надо выполнять! Что главное, а что нет, руководство без нас разберётся.

– Спокойнее, Константин Иванович, – Кочетов повернулся к нему. – Нам сейчас не нужно лишних эмоций. Безусловно, вы правы: поход прерывать нельзя. Не потому, что с нас за это взыщут, – он выразительно взглянул на особиста, – а потому, что мы обязаны выполнить боевую задачу. Вопрос в другом: докладывать сейчас или сначала самостоятельно разобраться в обстановке и сделать выводы.

– Прошу прощения, Роман Кириллович, – Олег привстал, – но, полагаю, происшествие такого масштаба не должно оставаться неизвестным руководству.

Кочетов беззвучно вздохнул. В кои веки для особиста нашлось дело в автономке, теперь-то он развернётся во всю ширь. Начнёт греметь фанфарами. А Константин Иванович, при всей его любви к перестраховкам, совершенно прав: как только на берегу узнают – забросают приказами, затаскают по инстанциям, и тут все могут с должностей слететь – начиная от него, командира, до последнего лейтенанта. Из похода их развернут, на берегу замаринуют, на кораблях отстоя. Мало ли ржавых корыт по базам числится?

Ему, положим, и так год-два осталось. Но уходить вывалянным в грязи, обхаянным…

Особист ничего этого, конечно, не понимают. Вон как глаза блестят.

– Ещё мнения? – осведомился Кочетов.

Старпом медленно, грузно поднялся.

– Олег Максимович говорит о происшествии, – он потер лоб ладонью, – а мне кажется, пока никакого происшествия и не случилось. Девка чуть жива, дрожит в каюте под одеялом. Очухается – сама нам всё расскажет, и тогда уж решим, как быть.

Кочетов благодарно взглянул на своего старпома и кивнул прежде, чем особист успел бы что-то произнести:

– Резонно. К тому же не будем забывать, что журналиста направили к нам на борт по инициативе адмирала Вершинина, и всё, что здесь происходит, важно и для него. Нам следует быть особенно осмотрительными.

– Так ведь тем более, товарищ командир, – с юношеским задором отозвался особист. – Чем выше должность и звание лица, нарушившего закон…

– Олег Максимович, – Кочетов подпер щеку ладонью, поворачиваясь к нему. – Вы готовы вот так, без фактов, без доказательств обвинить адмирала Генерального штаба в нарушении закона? Или вы считаете, что адмирал намеренно прислал к нам подставное лицо вместо своего племянника? Я бы на вашем месте не торопился с выводами.

Упрямое выражение исчезло из глаз особиста не сразу, но он опустил глаза, а когда вновь взглянул на командира, его лицо уже было приветливо-покорным.

– Конечно, товарищ командир, разобраться надо, – улыбнулся он. – С вашего разрешения, я побеседую с этой девушкой, когда она придёт в себя.

– Побеседуете, – Кочетов кивнул. – После меня.

– Слушаюсь, товарищ командир. Если потребуется, я могу позже помочь вам с содержанием доклада командованию.

Он смотрел спокойно, даже мягко, но в этом дружелюбном взгляде Кочетов читал обещание: утопить и замолчать эту историю не удастся, особист позаботится о том, чтобы наверху узнали обо всём.

Да, но как же могла оказаться здесь эта девка? И как ей удалось столько недель водить их всех за нос?

Худенький и беленький журналист, недотёпа с большими глазами, как-то исподволь, потихоньку, осваивавшийся на лодке, научившийся надевать дыхательный аппарат и гидрокостюм на время, сидевший за корабельного врача, избавивший его, Кочетова, от прицепившегося кашля и не растерявшийся в горящем отсеке. Девчонка. Кому бы в голову пришло?

Кочетову вспомнились волнистые пряди надо лбом, точёные скулы, холёные длинные пальцы. Он усмехнулся, встал.

– Товарищи офицеры, всем спасибо. Можете быть свободны. Семён Павлович, – он окликнул старпома, – для вас отдельное задание. Возьмите у секретчика документы нашего гостя, просмотрите ещё раз – вдруг что интересное отыщется.

Хорошо бы это сделать самому, но через пять минут заступать на вахту, а потом, как сменишься, надо сразу собрать экипаж. Тут объявлением по «Каштану» не обойдёшься, тут надо говорить и видеть лица. И каверзные вопросы наверняка будут – у него, Кочетова, были бы.

Можно, конечно, прямо сейчас послать к людям замполита – в конце концов, это его работа, разговаривать.

Кочетов взглянул на розовое, поблескивающее от пота лицо Константина Ивановича, семенящего к двери, и пожал плечами. Как твердили им в училище: хочешь сделать хорошо – делай сам.


По ногам потянуло холодком, и Саша недовольно вздохнула, повернулась набок, подтягивая колени к животу. Одеяло опять свалилось, пришлось протянуть руку, шарить – где край. И где…

Вместо тёплого тела рядом ладонь нащупала пустоту. Саша открыла глаза, поморгала, привыкая к слабому свету.

Артур, опираясь коленом о койку, стягивал через голову чёрный шерстяной свитер. Бросил на тумбочку, нагнулся – на смуглой широкой спине чётким рисунком проступили мышцы. Он достал робу, сунул руки в рукава – прямо на голое тело, принялся застёгивать.

– Ты куда? – Саша оторвала голову от подушки.

– На вахту, куда ещё? – он одёрнул рукав, повернулся. – Ты спи. Скоро Гриша придёт, тебя осмотрит. Да… и я приказал вестовому принести тебе горячего чаю, минут через десять прибежит.

– Спасибо, – смущённо пробормотала она, прочистила горло.

Чай ох как нужен был: голос сипел, горло будто забили мелкие иголки – и скребли, и кололи.

Она поднесла руку к шее, потёрла её костяшками пальцев, и Артур хмыкнул:

– Не бери в голову. Горло, может, поболит и нос похлюпает, но воспаление лёгких тебе вряд ли грозит. Да и то… антибиотики у нас есть.

Она неуверенно улыбнулась:

– Думаешь, ничего страшного?

– Я сам один раз чуть не замёрз насмерть, – Артур поправил ремень ПДА на плече, шагнул к её койке. – Смешно получилось: даже не в море. Шёл с лодки в посёлок, пурга началась, с дороги сбился. Легче лёгкого мог заснуть в сугробе. Благо, замполит посреди дороги на «Волге» остановился переждать, видит – в снегу что-то чернеет, – у него вырвался смешок. – Тащил меня и материл изо всех сил, коньяком потом отпаивал. Коньяк-то он комдиву вёз на День рождения. Ну, пришлось именинника без подарка оставить.

– Ох, ничего себе, – Саша приподнялась на коленки, потянулась к нему. – И как ты потом?..

– Отживел, как видишь. Даже из носа не текло. Через день махнул рукой на все больничные и на построение прибежал. Замполит меня увидел – и опять давай матом крыть.

– Так замполит был наш? – Саша засмеялась.

– Ну а чей же? – зубы Артура блеснули в улыбке. – Константин Иваныч, родной. Если бы не он, быть бы дивизиону живучести с другим командиром – а где ж они ещё нашли бы такого, как я?

Наклонив голову к плечу, он хитро глянул на Сашу.

– И вот что, Вершинин… Вершинина?..

– Вершинина, – Саша коротко кивнула.

– Короче, учти: если только командир не решит ссадить тебя на ближайшем безлюдном острове, теорию и практику борьбы за живучесть тебе придётся отрабатывать, невзирая на набор хромосом. Я от тебя не отстану.

– Ладно, ладно, – она со смехом откинулась на подушки, провожая его взглядом.

Он вышел. Стало тихо, как-то опять мазнуло холодком по ногам. Саша вздохнула, натянула одеяло до колен.

Скоро придёт матрос с чаем – спящей, что ли, притвориться, пусть поставит и уйдёт? Или пусть хоть что-нибудь ей скажет. Жутко одной – сиди и думай, как перед командиром стоять, как оправдываться. И с другими жутко – начнут расспрашивать или просто глазеть…

А Артур глазел? Так сразу и не скажешь. Во всяком случае, не хотелось немедленно засунуть голову под одеяло и раствориться.

В дверь стукнули – Саша вздрогнула. Не дожидаясь ответа, в каюту бочком протиснулась невысокая фигура в матросской форме, пробормотала:

– Пршу разрешения…

Матрос опустил на тумбочку дымящийся стакан и шарахнулся обратно, к двери.

Саша невесело хмыкнула. Когда ей всё-таки придётся встать и выползти, ещё вопрос, кому страшнее будет – ей или им, тем, кто за этой стенкой.


– Да честное слово, видел! – Паша развёл руками. – Не веришь мне, у Гриши спроси, он её растирал-заворачивал. Или у Артура.

Ивашов покосился на него, снова склонился над своими газоанализаторами.

– Я не сомневаюсь, что они скажут то же самое, что и ты, – хмыкнул он. – Можно подумать, я первый год на лодке и не знаю, как у нас салагам лапшу на уши вешают. Что там журналист! Ты завтра скажешь, что старпом у нас баба с сиськами. А доктор и комдив-три подтвердят.

– Да ну тебя, – Паша отмахнулся, – хочешь, у командира спроси? Он-то врать тебе точно не будет.

– Ага, зато он в центральном только и ждёт моих вопросов, – Ивашов наконец оторвался от приборов, отряхнул ладони друг об друга. – Короче, всё нормально, углекислота в твоём отсеке не превышает ПДК.

– Спасибо, друг.

– Не за что, только не надо мне в другой раз сказки рассказывать.

Ивашов говорил насмешливо, но его глаза смотрели с сомнением, а на лбу пролегла озабоченная складка.

– Паш, – он наклонился к нему, – ну неужели правда – баба?

– Да чтоб я, – Паша огляделся кругом, пытаясь придумать, чем поклясться, но клясться своей матчастью, механизмами лодки, было страшновато, хоть он и не говорил ни слова неправды. – Чтоб я десять лет в отпуск не ходил! – наконец выпалил он.

Ивашов покачал головой.

– Может, галлюцинация? Коллективная. На почве длительного воздержания.

– Охуеть как смешно.

Молоденький лейтенант, командир турбинистов, вытянул шею:

– Павел Андреевич, а какая она, эта женщина?

Никто из матросов, смазывавших вал, не обернулся, не поднял головы, их руки мелькали всё так же проворно, но Паша чувствовал, что все навострили уши.

– Синяя, – он пожал плечами.

– Синяя?

– Вся в мурашках. А что, Тёма, – он кивнул лейтенанту, – окуни тебя в водичку с температурой плюс два – ещё и не так скукожишься.

Лейтенант серьёзно кивнул.

Ивашов потянулся к кремальере, чтобы открыть переборочный люк и выйти, но помедлил, повернулся к Паше:

– Ну всё тогда, нашему доблестному атомному крейсеру можно смело давать новое имя «Пиздец». Как дальше поплывём? Баба на корабле или глюки у половины экипажа – всё одно, веселье. Вернёмся в базу – нас даже не придётся наказывать, нас просто под белы ручки проводят в дурдом.

– Ты только квохтать не начинай раньше времени, – буркнул Паша.

– Квохтать? Я? Я только обрисовываю перспективы сложившейся ситуации, – Ивашов провёл рукой по лбу, сдвигая пилотку на затылок. – И, если честно…

– Внимание, – хрипло выдохнул «Каштан», – говорит командир корабля. Всем свободным от вахты офицерам, мичманам и матросам в шестнадцать ноль-ноль прибыть в кают-компанию для проведения организационной беседы.

Паша взглянул на Ивашова, выразительно поднял брови. Тот повернул руку, глянул на часы:

– Через десять минут.

Паша глубоко вздохнул.

Почему-то даже на разносы к командиру было идти не так жутко.

Глава 19

Сквозь басы в наушниках Саша расслышала, как стукнула дверь. Гриша наконец пришёл её осматривать.

Поворачиваться к нему не хотелось, не хотелось ничего говорить. Даже если он и не будет её расспрашивать, он, конечно, объявит её здоровой, а это будет значить, что надо выползать из каюты и появляться перед экипажем. Опять же – не побьют они её камнями, в конце концов, но пойти к ним – кажется, всё равно что опять ухнуть в ледяную воду.

Хотя нет. В воде хуже, и не надо самой себя накручивать.

Вздохнув, Саша сняла наушники, присела на кровати, оборачиваясь, и сглотнула: у койки стоял не Гриша, а командир.

– Здравствуйте, – он слегка наклонил голову. – Как вы себя чувствуете?

– Хорошо. То есть, нормально, – Саша соскочила с койки, машинально одёрнула свитер. – Я Александра. Александра Дмитриевна Вершинина. Товарищ командир, – она стиснула за спиной запястье, взглянула в серьёзные усталые глаза. – Простите меня.

Кочетов вздохнул – беззвучно, Саша увидела, как с силой приподнялась и опустилась грудь под робой, под ремнём.

– Сядьте, Александра Дмитриевна. Вам нужно беречь силы.

Он покосился на стул, шагнул к нему:

– Я тоже сяду. Я бы хотел сказать, что рад знакомству с вами, но уж в очень непростое положение это знакомство ставит всех нас. Что случилось, Александра Дмитриевна? – он смотрел на неё внимательно, изучающе. – Как вы оказались на лодке с документами вашего брата – ведь Александр Дмитриевич ваш брат, я правильно понял?

– Брат, – она кивнула. – Дядя хотел отправить его на лодку – вроде как для перевоспитания. С Сашкой что-то странное происходило, он совсем забросил универ, каждую ночь – вечеринки, коктейли, травка… Он мало что мне рассказывал. Я так поняла, он поругался с очень близким ему человеком – и пытался как-то это в себе заглушить. А дядя как про травку узнал, решил, что Сашку надо спасать. Я говорила ему, что он так его не спасёт, а только утопит… в переносном смысле, конечно, – она нервно усмехнулась, и Кочетов слегка кивнул. – Сашка ходил весь белый, глаза больные-больные. Он и уезжать не хотел, это совсем запутало бы его отношения с тем человеком. И лодки он боялся, очень боялся.

– А вы, значит, не боялись.

– А я плыла по течению, – Саша махнула рукой. – Давно уже плыла. Что я делаю, кем я буду? Хочу я быть врачом или не хочу? Художник я или нет, получится ли у меня хоть одна настоящая картина? Я запуталась. А тут – Сашке такой шанс окунуться в новую среду, в другую жизнь, что-то про себя понять. И он этот шанс обеими руками отпихивает. Вот я и подумала, – Саша усмехнулась, – двух зайцев одним выстрелом: и Сашке помочь, и себе.

– Интересно, – протянул Кочетов. – Я бы даже сказал, резонно. Но в итоге-то вы и брата втянули в нехорошую, можно сказать, криминальную историю, и себя. И дядю вашего.

– Дядя ни в чём не виноват! – Саша привстала. – Он не знал ничего. Это всё я.

– Это всё вы, – повторил Кочетов. – Понимаете, Александра Дмитриевна, дело не в том, что мы получили вас вместо вашего брата. Судя по тому, как вы о нём сказали… ну, не важно. Дело в том, что документы – чужие. А корабль – военный. И мой особист жаждет вашей крови.

Саша вздохнула.

– Глупость я сделала, конечно. Теперь и у вас будут неприятности?

– Посмотрим, – Кочетов слабо усмехнулся. – Даст Бог, отобьёмся. Когда будем всплывать на сеанс связи – он у нас назначен на завтра – мне придётся доложить о вас. Иначе за меня это сделают другие – и, возможно, в других выражениях.

– Я понимаю, товарищ командир, – Саша грустно улыбнулась.

– Ну а пока… видимо, всё остаётся по-старому, – он пожал плечами. – Вас уже выписали?

– Нет, но, мне кажется, вот-вот выпишут.

– Разместить вас в отдельной каюте будет затруднительно, – он провёл кончиком пальца по подбородку. – Разве что переселить вас прямо сюда, в изолятор… но он может понадобиться в любой момент.

– Я могу жить в моей прежней каюте, никаких проблем! Если, конечно, Илья не будет против, – неуверенно добавила она.

– Думаю, что не будет, – он поднялся. – В общем, выздоравливайте, возвращайтесь к нам, а я подумаю, как лучше подать эту историю командованию.

Он потянулся было к двери, помедлил.

– Да, вот ещё что. Особист, Олег Максимович, возможно, захочет сам поговорить с вами. Он умеет взять доверительный тон, – Кочетов слегка нахмурился, – так что я вам советую: будьте правдивы, но сдержанны. Чем меньше подробностей, тем, возможно, безопаснее.

– Поняла, товарищ командир. Олег Максимович один раз уже разговаривал со мной по душам, – она негромко хмыкнула. – Убеждал меня написать жалобу на моих…

Сослуживцев? Она не служит. Соседей? Пустое слово, вообще ни о чём. Товарищей? Как-то по-пионерски звучит, по-тимуровски, но более подходящего ничего не придумывается.

– …на моих товарищей за то, что они надо мной подшутили.

– Вот как? – Кочетов взглянул на неё с любопытством. – Поскольку я не видел никакой жалобы, надо полагать, вы отказались.

– Так точно, отказалась.

– Ну вот, – Кочетов усмехнулся каким-то своим мыслям. – Я же говорил, случайных людей у меня на лодке не бывает. Выздоравливайте, Александра Дмитриевна.

Кивнув, он вышел – в дверях едва не столкнувшись с Гришей и его увесистым медицинским чемоданчиком.


– Связист! Опять дрыхнешь на вахте?

Илья вскидывается на стуле, поднимая голову, убирая с пульта ладонь, так удобно легшую под щёку. Наушники съехали на затылок – он поправляет их, оборачивается, ожидая увидеть командира или старпома. Их нет – это акустик за перегородкой развлекается.

– Лучше бы сам дрых, чем людей дёргать, – бормочет Илья. Он, конечно, не всерьёз: где это видано – спать на вахте в море? Но в то же время связист – не тот человек, который может понадобиться вот так вдруг, неожиданно. Сеансы связи расписаны на месяц вперёд, для того, чтобы вызвать берег, надо сначала как минимум подвсплыть на перископную глубину.

Конечно, сигнал может прийти и по звукоподводной связи – несколько коротких гудков, вызов на внеочередной сеанс. Под водой не поговоришь, берег может только затребовать лодку наверх, и, когда она ощетинится антеннами, выставит их из-под воды, связываться по радио.

Но такой сигнал Илья уж точно не проспит.

Женьке-акустику, видать, и впрямь хочется спать: ёрзает за перегородкой, чем-то гремит. Илья косится на часы: всего-то двадцать минут осталось – и по каютам.

Всего-то, но когда он смотрел на часы до этого в последний раз, до конца вахты оставалось двадцать семь минут. Время вязкое, как мазут.

– Илюха, – Женька не унимается, – а расскажи: как это ты умудрился месяц спать с бабой и этого не заметить?

– Да пошёл ты.

– Илюха, ну поделись опытом! Интересно же!

Илья вздыхает. Женька ведь наверняка не последний, кто будет до него доколёбываться подколками.

– Артура спроси, – хмыкает. – Он с ней в койке был, не я.

– Ну она же в каюте переодевалась и всё такое… Неужели она была прям настолько как мужик, что ты и не заметил?

– Что? Что я должен был заметить? – Илья раздражённо постукивает пальцами по пульту. – У меня, знаешь ли, нет привычки пялиться на мужиков, когда они переодеваются. А ты что, своих соседей по каюте голыми разглядываешь? Надо ребят предупредить.

– Да иди ты!.. – Женька смеётся. – Слушай, а что твоя Ленка скажет, когда узнает?

Лена? Илья пытается представить её лицо, удивлённые глаза.

– Не знаю, – тянет он. – Я не помню, когда она меня в последний раз ревновала.

– Повода не даёшь?

– Естественно.

Хотя, вообще-то, было бы неплохо, если бы Лена хоть как-то давала ему понять: он ей нужен, ей небезразлично, где он, с кем он, на кого он смотрит. Рассказать ей, что ли, когда вернутся?

А когда они вернутся? Что скажет дивизионное начальство, узнав о пассажирке?

– Хорошо, если нас из похода раньше времени не завернут, – он продолжает вслух свои мысли. Женька хмыкает:

– А хоть бы и завернули. Нам-то что, мы в командиры не метим, а из зарплаты небось не вычтут.

– Кэпу влетит, старпому. Могут и команду расформировать. Зашлют куда-нибудь…

– Дальше полюса не зашлют, – ухмыляется Женька. Илья пожимает плечами: неужели ему настолько похуй? Люди-то на флоте разные, а служить с дебилами после Кочетова, после Палыча, после того же Артура – не сахар, ой, не сахар.

Обидно. Из-за какой-то бабы. И за неё обидно, на самом деле: вон как она ему перевязки делала, не хуже Гришиных. Корка ещё осталась, но уже отваливается постепенно, под ней – гладкая розовая кожа. А если бы плохо ожог обрабатывали, остались бы рубцы – вон как у Николаича, соседа, когда он пузо паяльником обжёг.

И в отсеке она горела вместе с ними. Не истерила, не молотила кулаками в переборку, а включилась в ПДА и ждала.

Всё равно дура, конечно: какого хера с чужими документами на лодку полезла?

А Женька по-своему прав: смешно, что он, Илья, даже и не заподозрил неладное. А ведь были звоночки: как его сосед кутался всё время в одеяло, в свитера – а главное, не брился и не обрастал! Эх. Хуёвый из тебя, Илюха, Шерлок Холмс.

А вот и время, наконец. Тощий Иволгин, связист третьей смены, заходит в рубку, и Илья с облегчением поднимается на ноги, поглаживает затёкшую спину, услышав: «Подвахтенным от мест отойти».

Пару часов до ближайшей приборки или тревоги можно поспать по-человечески.

Или нет? Илья выходит из рубки и его тут же останавливает взгляд командира – ещё до слов: «Илья Геннадьевич, вы мне будете нужны. Пройдёмте ко мне».

Он идёт за командиром, глядя в его широкую спину и даже не пытаясь гадать, что от него нужно. Через пару минут всё будет ясно – лишь бы только неожиданные приказы не съели всё время на сон. Но если и съедят – куда он денется с подводной лодки?

Командир ждёт, пока он пройдёт, и аккуратно прикрывает дверь.

– Садитесь, Илья Геннадьевич, – и сам опускается за стол. Илья следует его примеру, выпрямляется на стуле, чтобы не так кололо затекшую спину.

Командир смотрит на него внимательно, но без укора, без досады, расслабленно опираясь локтем на крышку стола, отставив ногу. Кажется, Илья нигде не накосячил, ебать его не будут – и то хорошо.

– Илья Геннадьевич, по плану сеанс связи у нас завтра, в восемь ноль-ноль, – задумчиво произносит командир. Пальцы трогают щёку. – В семь-тридцать мы рассчитывали всплыть на перископную глубину и начать подготовку.

– Так точно, – Илья кивает, не представляя, куда клонит командир.

– Так вот. Мы всплывём в шесть-тридцать. И вы немедленно передадите радиограмму следующего содержания, – Кочетов придвигает к нему листок в клеточку, исписанный крупным ровным почерком. – В Генеральный штаб, адмиралу Вершинину лично.

А, вон оно что.

– Есть передать радиограмму, – Илья берёт листок, не читая. Ещё будет время.

– Мой приказ вы уже получили, – командир выразительно приподнимает брови. – Дублировать его завтра я не буду. Содержание радиограммы и сам факт её передачи не следует ни с кем обсуждать.

– Вас понял, – Илья вновь наклоняет голову, прячет листок в карман РБ.

Обходной манёвр, перестроение – для того, чтобы обвести особиста. А может, и замполита со старпомом. Тут уж не его, Ильи, дело: ему приказали и он выполнит.

И дай бог, чтобы хитрая штука, задуманная командиром, им всем помогла.


В лёгких чисто. Гриша так сказал, отнимая стетоскоп от её спины, и она наконец смогла опустить свитер. Завернувшаяся шерстяная ткань не слушалась, и она дёргала, нервничала, а Гриша и внимания не обращал, он уже сел что-то писать в её карте. «Миндалины красноваты, конечно. Горло болит?» Она уже отчасти взяла себя в руки, в меру сиплым голосом пояснила, что да, першит иногда. Гриша выудил из ящика пластинку леденцов, кинул ей на колени. «А вообще, лучше полоскать. Морская вода – идеальный антисептик, можно бы набрать забортной из клапана, но для тебя, наверное, холодновата будет. Так что – чайная ложка поваренной соли на стакан воды, три раза в день».

Гриша был такой же, как всегда, деловой и собранный, но эта собранность казалась ей неестественной, словно он, как и она, изо всех сил старался не совершить какого-нибудь промаха, не обнаружить свою неловкость – а может, злость. Он злился на неё? Она бы злилась наверняка, на месте любого из этих ребят.

Но она ведь не сделала ничего плохого – за что же смотреть сквозь неё, делать вид, что ничего не случилось и её, Саши Вершининой, здесь просто-напросто нет? И она сама начинала злиться, и старательнее улыбалась, пристально глядя на него.

Гриша не замечал. Гриша пихнул ей градусник и, пока она сидела, зажав его подмышкой, не сказал ни слова. «Тридцать шесть и восемь… ну, кажется, всё в порядке. Насморка нет?»

Никак нет, товарищ доктор. Всё хорошо.

Спохватившись, она кинулась благодарить – за спасение, за то, что благодаря ему она ещё и здорова. Гриша отмахивался: «Да все старались, все… слушай, а носки мои тебе ведь больше не нужны?»

Она, конечно, их тут же сняла, сунула ноги в тапочки, новые, ещё не разношенные. «У интенданта этого добра навалом, а прошлые твои проще было выкинуть. Хлебнули воды так, что не дай бог».

Он вручил ей и новую робу с брюками – в запечатанном целлофановом пакете. «Можешь прям тут переодеться, я выйду. Хотя скоро первой смене ужинать, не пойдёшь же ты в РБ в кают-компанию».

Есть, собственно, не хотелось. Желудок слипся с пищеводом, горло сжималось. Но если она не насмелится выбраться сейчас, потом будет тяжелее. Да и Гриша, несмотря на весь свой пофигизм, наверняка посмеётся над ней, если она попросит оставить её ещё на денёк здесь, в изоляторе.

Так что она просто сказала ещё одно спасибо, взяла пакет и пошла в свою каюту.

Смешно: в отсеке занятые люди крутили клапаны, гремели железками, а ей казалось – стоит неосторожно громко шагнуть, что-нибудь задеть или просто остановиться, не дойдя до конца коридора, все повернутся к ней и начнут буравить её глазами.

Хотя кому она нужна?

За дверью каюты её отпустило. Как будто она и не уходила отсюда надолго: ровный слабый свет ламп, посыпывание Ильи наверху, складки на покрывале – она застилала койку наспех, торопясь в отсек помогать Артуру накладывать русалочий макияж.

Она постояла, подошла к шкафу и ещё успела достать вещи, прежде чем глыбой навалилась усталость. Она села на койку, вытянув ватные ноги, и так и сидела с расстеленной на коленях белой рубашкой, не зная, сколько времени прошло. Наверное, все силы ушли на то, чтобы продержаться несколько минут в ледяной воде – а с тех пор она ничего не ела почти сутки. Даже не вспоминала о еде. А может, эта слабость – от страха, тело пыталось удержать её в каюте, тело твердило: «Не выходи, здесь безопаснее».

Но не умирать же с голоду, в самом деле!

Она взялась за перекладину кровати, осторожно встала, принялась снимать свитер, пижамные штаны. Пакет с РБ можно положить в шкаф, он понадобится после обеда. Чёрные брюки, рубашка. Зашнуровать ботинки. Расчёска… Волосы потихоньку отрастают, ей приходило в голову, что надо бы подкоротить. А теперь уж нет нужды.

Прямой пробор слева, белый воротничок, застёгнутые манжеты. И щёки совсем белые, круги под глазами видны отчётливо, будто она плеснула немного голубой акварели, смешала с водой и дала растечься. Эх. Вернётся – сейчас же на юг, плавать и загорать.

Илья с тихим шорохом повернулся на своей койке, свешивая пятку, и что-то пробормотал в подушку. Саша улыбнулась: говорил, сны ему не снятся…

Постояв немного, посмотрев на него, она взяла красную коробочку со своим ПДА и вышла.


– Вот так всегда, – вздохнул Паша, болтая вилкой в мутно-бежевой смеси, размазанной по тарелке, – в начале похода ешь от пуза, а потом нормальные продукты кончаются и приходится жрать картон.

Артур хмыкнул, косясь на него, пропихивая в рот очередную ложку безвкусного разведённого порошка. Штурманёнок Дима назидательно поднял палец:

– Не картон, а яичный концентрат. Командование заботится о том, чтобы ты в походе не отвлекался на всякие мелочи вроде вкуса и запаха. Ни того, ни другого – и за столом все твои мысли только о службе!

– Да ладно, – Артур отодвинул тарелку, – рыбный суп был ничего. Треска – дело полезное.

– Ага, только эта треска в консервных банках давно уже перешла в состояние пластмассы: не разжуёшь.

– Ну а что прикажешь делать? Хранить свежие продукты на подлодках по три месяца ещё никто не научился.

– Непатриотично рассуждаете! – Дима навалился локтем на стол. – Вон, спросите у Константина Иваныча. Он вам скажет, что любые неприятности с едой – пустяки в сравнении с пользой, которую мы приносим нашему государству.

– Угу, – Паша мрачно потёр лоб. – Знаешь, что говорил матросам комдив-три на моей первой лодке? Прикажем – торпеды будете жрать!

– Вот, – выдохнул Дима, сложил руки, как монашка на молитве. – Вот как надо воспитывать личный состав!

– Точно, – Паша осклабился. – Как-то раз ему сход на берег задержали. А ему надо было к бабе. Он сообразил, что всё уже позакрывается, когда его отпустят, и послал трюмного за гондонами. Ну, через сорок минут тот вернулся с пачкой «Дюрекса», всё как надо. Комдив-три, довольный, ждёт схода на берег, заваливается к бабе, приступают они к делу – он вскрывает пачку, а там только записка: «Припрёт – и шланг натянешь!»

Артур поспешно проглотил отпитый чай, откинулся на спинку стула:

– Сука, – выдохнул сквозь смех, – ну, сука!..

Замполит косился на их угол стола с подозрением, хоть и не мог, видимо, расслышать разговора. Артур широко улыбнулся ему, приподнял стакан чая, салютуя. Замполит нахмурился ещё сильнее, и вдруг его глаза тревожно расширились, он потянулся к командиру, что-то быстро-быстро говоря.

Артур повернулся туда, куда смотрел зам – к двери. Возле неё стоял… стояла Саша, тоненькая, белая, с раскрасневшимися щеками.

Она шагнула к столу неуверенно, оглядываясь, хотя место слева от Паши, где она обычно сидела, было свободно.

– Товарищи офицеры, – негромко, но чётко произнёс командир, поднимаясь.

Встали все.

Саша покраснела ещё сильнее, вцепилась пальцами в рукав.

– Я, товарищи… очень приятно, но не надо… я ведь с вами… как вы…

Она совсем растерялась, нашла взглядом командира, и он кивнул:

– Садитесь, пожалуйста, Александра Дмитриевна. Вестовой – ещё порцию!

Она села рядом с Пашей, грузно, неповоротливо опускавшимся на своё место. Дима зачем-то подвинул ей сахарницу, хотя чай ещё даже не принесли – вестовой только спешил с тарелкой рыбного супа.

Артур почти слышал, как со скрипом ворочаются у всех в голове шарики: «Как с ней теперь – на ты, на вы? А матом ведь при ней нельзя? И анекдоты про блондинок не рассказывать? А лучше и про брюнеток не рассказывать… А я не слишком громко чавкаю? Да ну её, бля, не пожрать теперь спокойно!»

Она старалась сосредоточиться на своей еде, но время от времени отрывала взгляд от тарелки, поглядывала на соседей с неуверенной улыбкой. Тоже, наверное, не знала, что и как сказать.

Ну, все уже заканчивают с чаем, сейчас разойдутся – кое-кто уже встал – и доедать ей в одиночестве.

Артур отодвинул свой стакан, ложка тихонько звякнула. Он повернулся к Саше, и, будто почувствовав взгляд, она подняла голову.

– Сашка, – звучно произнёс он, покачал головой. – Повезло тебе, что ты не потонула и в ледышку не превратилась. Как ты навернуться-то умудрилась с палубы? Под ноги не смотришь?

Её рот изумлённо приоткрылся, у неё вырвался тихий вздох, а может, смешок. Кое-кто рядом негромко засмеялся.

– На небо засмотрелась, – спокойно сказала она. – В другой раз буду внимательней.

– Ой, я так один раз чуть с чердака не наебнулся! – выпалил Паша. Осекся, смущённо покосился на неё, наливаясь свекольным румянцем – она смотрела невозмутимо, светлые брови чуть приподнялись, выдавая интерес.

– Как же это случилось?

– Да совершенно по-идиотски. Я обещал деду разобрать его хлам… Секунду, – он повернулся к вестовому:

– Колмаков, а рыбного супа не осталось? Принеси мне ещё тарелочку!

Глава 20

Вагон легонько потряхивало. Бутылка грушевого ситро на столе вздрагивала в такт стуку колёс, тёмно-золотистая волна лизала стеклянное горлышко. Саша поглядывала на бутылку: от жирного вкуса колбасы во рту было солоно, неплохо бы запить… но для этого надо было оторвать голову от подушки, сесть, протянуть руку.

Саша лежала, свесив локоть, лень было даже пошевелиться и убрать из-под коленки свёрнутую куртку. За стеклом взмывали вверх провода и резко опускались, серые столбы упрямо тянули их к себе. Провода замирали на мгновение и вновь черными черточками упрямо ползли вверх – до следующего столба.

В стекло билась муха, жужжа. Тоже ехала с юга – и не догадывалась своей глупой мушиной головой, что впереди дождик, жёлтые листья, холод, спячка. Солнца не будет, совсем не будет солнца…

– Аль, – сверху свешивается белая голова братца. – Бутерброды ещё остались?

– Вон, в пакете, – она приподнимает руку, показывая на столик.

– Подашь?

– А ты что, нагнуться не можешь?

Братец смотрит так умильно и жалобно, что она всё-таки отрывается спиной от матраца, протягивает ему шуршащий пакет. Заодно бы и попить. Она присасывается губами к горлышку, от сладких пузырьков чешется в горле, в носу.

Братец что-то говорит у себя наверху – она не сразу поднимает голову.

– Эй, слышишь меня? Как думаешь, задачи у нас будут проверять? Я ни одной не сделал.

– Да ну её, эту математику, – Саша ставит бутылку, скрещивает ноги на матраце. – У нас ещё целых два дня каникул. Не хочу ничего слышать про школу.

– Зато придём в класс – загорелые! – он снова свешивается, белые волосы мотаются волной. – Ты сильнее загорела, чем я, – тянет он с досадой.

– Ну я ведь больше плавала.

– Я тоже плавал!

– В бассейне, под крышей, – Саша смеётся. – Там не больно-то загоришь.

– В бассейне дно гладкое. Я на пляже чуть пятку ракушкой не распорол.

– Да чего ты там распорол – даже царапины не осталось, – Саша вздыхает, закидывает руки за голову.

– Я закончу школу, училище – и в море пойду, как дядя. Там не больно-то загоришь. А девчонок в море не берут!

– Пфф, – Саша задирает подбородок, – брали бы – не пошла бы. Болтаться целый год бог знает где, не спать, не есть нормально… И даже не искупаться: начальство не пустит. Я на море летом буду приезжать.

– Ты просто мне завидуешь.

– Тебе? Да ты от волны на четвереньках бежал!

– Сама бежала!

– Я не бежала, я плыла!

– А я…

– Александра Дмитриевна! Александра Дмитриевна!

Саша поворачивается, неохотно открывает глаза. Будто бы всё то же купе, только ночь и горит лампочка, и на верхней полке тихонько сопят.

Она усмехается про себя, медленно садится на постели, спускает ноги.

– Александра Дмитриевна, – шепчет долговязая фигура в матросской форме, – вас вызывают к командиру.

Остатки сна смывает мигом. Она скидывает пижаму, надевает робу и штаны, перекидывает через плечо ремень пэдэашки и мчится по отсекам к двери командирской каюты.

Уже доложили на берег? Что-то решили? Только бы они все не пострадали из-за её дурацкого порыва подменить Сашку.

И Сашка тоже хорош… Но идея-то была её, ему бы такой вынос мозга и в голову не пришёл.

Она стучится в дверь, от волнения гаркает громко, залихватски:

– Разрешите?

– Входите.

Кочетов не один, за столом какой-то парень с прозрачной папкой. Она его видела, конечно, но имя не помнит.

Командир слегка кивает ему, и он придвигает к краю стола несколько печатных листов с мелким текстом.

– Садитесь, Александра Дмитриевна, и поставьте свою подпись внизу каждой страницы.

Она опускается на краешек свободного стула, берёт первый лист, вертит в руках. Слова знакомые, и текст знакомый, но смысл никак не может пробиться в мозг.

– Расписки о допуске к государственной тайне, о неразглашении, – Кочетов, кажется, угадывает её затруднение. – Теперь уж распишитесь сами за себя.

Она берёт с подставки ручку, рисует подписи. Парень забирает бумаги.

Секретчик – кажется, так зовётся его должность, на нём документация.

– Свободны, – говорит ему Кочетов, и тот встаёт с невозмутимым видом:

– До свидания.

Дверь за ним аккуратно прикрывается, и Кочетов поворачивается к Саше.

– Теперь вот что, Александра Дмитриевна. Документы вы, конечно, не брали с собой на борт? Я имею в виду ваши, не вашего брата.

– Вообще-то, взяла, – она стискивает пальцы в замок на колене. – Паспорт. Я его спрятала вместе с… ну, с вещами, которые меня могли бы выдать, но которые мне нужны.

– Вот как? – сосредоточенное лицо Кочетова слегка расслабляется. – Хорошо.

– Я подумала, вдруг меня всё-таки раскроют, – она нервно улыбается, разжимая немеющие пальцы. – Чтобы хоть не пришлось устраивать переполох с… как это называется? С опознанием?

Кочетов слегка пожимает плечами.

– Убедитесь, что паспорт при вас, Александра Дмитриевна, и будьте готовы его показать, если потребуется. Пока – всё. Можете возвращаться в каюту и отдыхать.

– Хорошо, – она встала. – А вы уже сообщали командованию?

– Ещё нет. Сеанс связи с командованием через полчаса. Но ваш дядя, адмирал Станислав Андреевич Вершинин, просилвам передать: по возвращении на берег вас ждёт очень серьёзный разговор.

– Понимаю, – Саша виновато улыбнулась. – Разрешите идти?

– Идите, – Кочетов слабо махнул рукой.


Телефон затренькал на столике, и Вершинин поднял тяжёлую голову, растерянно оглянулся: он сел смотреть футбол, было ещё совсем светло, а теперь сквозь занавески почти не пробивается солнце. И на экране вместо футболистов какая-то девица в блёстках извивается.

Он потёр ноющий затылок, потянулся за неумолкающим телефоном.

– Слушаю. Да, Антоныч, конечно… Дата старая, майская? Конечно. А куда деваться? Да, да, как с подводной лодки, – он вымученно усмехнулся. – Я не удивлён. Скорее, странно, что так поздно выяснили. Именно. Спасибо, выручил. За мной должок. Ну, это когда было, ещё на Севере… Ага, судьба, наверное – друг другу задницу прикрывать. Ладно, давай. Звони, если что.

В прихожей уже поворачивался ключ – Сашка вернулся. Вершинин положил телефон на подушку, прикрыл глаза.

Надо бы что-нибудь от головы выпить.

– Дядь Слав? – лёгкие пружинистые шаги. – Ты чего в темноте сидишь?

– Спал я, – он открыл глаза, недовольно поморгал. – С вами же, долбодятлами, только во сне волноваться перестаёшь.

– Дядь Слав, – Сашка обиженно вздохнул.

– Ладно, ладно, – Вершинин покрутил головой, разминая шею, – включай свет. Поздравляю тебя, Шарик: сестру твою всё-таки раскрыли.

Выключатель щёлкнул. Сашка смотрел испуганно, пальцы стиснули ремень сумки:

– И что теперь?

– А ничего, – Вершинин потянулся так, что в плече хрустнуло. – Нашёлся для вас второй приказ: в связи с твоим слабым состоянием здоровья – психического, я бы добавил – и тем, что подводная лодка уже готова к приёму гражданского специалиста, заменить тебя Вершининой Александрой Дмитриевной, студенткой медицинской академии, которая будет собирать на лодке данные по теме своего научного исследования – баротравмам. Удачное совпадение, не так ли? Пришлось бы поломать голову, если бы она занималась каким-нибудь пульпитом или мастопатией.

Сашкины плечи заметно расслабились под кожаной курткой.

– То есть в тюрьму нас не посадят?

– Я бы вас своими руками утопил, не то что в тюрьму, – Вершинин поморщился. – Но куда ж деваться. Будете жить-поживать и, может, наконец научитесь делать так, как вам говорят. Альке, в конце концов, тоже не повредит засунуть своё «хочу» куда подальше – на лодке этому быстро учат.

Встав, Вершинин наконец взял пульт, выключил мельтешащую картинку.

Молодец Кочетов, не стал поднимать шум, сразу с ним связался. Конечно, если бы не Антоныч, уже вовсю бы пахло жареным, в одиночку тут не справишься. Хорошо, что второй приказ подготовили заранее. А теперь – мало ли, почему его в своё время не довели до командования флотилии? Это косяк самого командования, и оно постарается его замолчать.

– Ну, а ты как, боец медицинского фронта? – Вершинин вышел в коридор. За приоткрытой дверью ванной Сашка запихивал в машинку грязную потную зелёную форму.

– Да никак, – буркнул он, – спина разламывается. Восемь часов в процедурной. Дядь, ну какой из меня санитар, а? Давай я уволюсь, лучше уж устроюсь в макдак, если тебе так надо, чтобы я работал.

– Мне надо, чтобы ты написал дипломный репортаж, – Вершинин зашёл на кухню, глотнул компота прямо из банки. – О ежедневном подвиге людей рядом с тобой. Не захотел на лодку – пиши о больнице, погружайся, так сказать в атмосферу.

Утерев рот ладонью, он удовлетворённо крякнул:

– И потом, ты же сам хотел поменяться с Алькой? Вот и наслаждайся: она в море, а ты…

– Я в дерьме, – буркнул Сашка, запуская машинку.

Вершинин тактично сделал вид, что не услышал.


Пол под ногами дыбился, вновь опускался, и Илья уже чувствовал, как липнет к спине под робой майка. К горлу раз за разом подкатывал ком.

В центральном было легче. Боцман твердил, что там меньше всего качает – хотя, возможно, причина заключалась в другом: в центральном у тебя всегда было дел по горло и ты был на виду у командира, у старпома, у вахтенных. Тут уж не до качки – слушай эфир, записывай, докладывай. А теперь вот, после сеанса связи, напряжение отпускало – и накатывала дурнота.

Идти в каюту Илья передумал. До неё было далеко, и потом, пусть уж псевдо-журналист страдает от качки в одиночестве. Женщины не любят, когда их застают в неприглядном виде.

А уж самому перед ней раскиснуть – хуже некуда!

Илья потянул ручку двери, не стучась – штурманёнок Дима повернулся к нему.

– Я уж думал, Лёха что-то забыл, – хмыкнул он. – Ты как, держишься? Я еле дополз из рубки – а мне ещё в отсек, смотреть, как там мои с приборкой справились.

– Для приборки погода самая подходящая, – хмыкнул Илья, усаживаясь. – Смотри, как бы матросики твои головы об стенку не расшибли.

– Да не, не должны. Бля – я, что ли, план по кораблю утверждал? – Дима поморщился и снова беззаботно откинулся на подушку. – Не должны. Хорошие ребята, дело знают. Зря я их дрючил, что ли?

– Дрючить никогда не бывает зря, – Илья слабо рассмеялся. – Вот когда мой отсек горел – две секунды, и все на своих постах, борются за живучесть. Хотя не уверен, что до них даже после этого дошло, зачем я их гоняю.

– Ну они же дети, – фыркнул Дима, потянулся к сумке, висящей над койкой и опасно раскачивающейся. – О чём сейчас мои говорят? О бабе-журналистке и о её сиськах.

Илья озадаченно взглянул на него:

– Каких сиськах?

– Вот и мои в отсеке гадают, где её сиськи. Воробьёв и Кряква из-за неё чуть не посрались: один говорит, красотка, а другой – скелет ходячий.

Сняв сумку, Дима выудил из неё пачку сухариков. Затрещала фольга, и по каюте пополз пряный запах бекона. Илья поморщился:

– Дим! Другого времени не нашёл?

– Угощайся, – Дима, нимало не смущаясь, протянул ему пачку. Койка, стена ухнули влево, и Илья прижал влажную ладонь ко лбу, другой отпихивая пачку.

– Спрячь это дерьмо, или я скажу начхиму, что ты скрываешь у себя оружие массового поражения.

– Ну ладно, ладно, – Дима с недовольным мычанием запихнул пачку обратно под «молнию». – Рассыплются теперь, вся сумка сухариками провоняет.

– Так тебе и надо, – буркнул Илья.

– А ты что, так и будешь жить с ней под одной крышей?

С ней? А, да, с журналисткой. То есть она даже и не журналистка… ну, какая разница.

– Если не прикажут никуда перебираться – буду, – он пожал плечами. – По-моему, я так привык думать о ней как о мужике, что у меня на неё в принципе не встанет.

Если вообще на кого-нибудь встанет с этой собачьей работой. Эх.

– Ну, класс, – Дима развёл руками. – То ты бесился, что тебе соседа-журналиста подселили, а тут он оказался бабой – и хоть бы хрен.

Илья пожал плечами.

– Тогда, наверное, у меня ещё были силы беситься из-за херни.

– А что, нас из-за этой бабы точно не завернут? Я уж надеялся пораньше на берегу оказаться.

– Точно. На наш запрос передали приказ за май месяц – получается так, что её законно к нам назначили. А то, что она за брата себя выдавала, ни в каких бумагах не отражено.

Илья усмехнулся про себя, вспоминая сеанс связи – и обмен радиограммами с адмиралом Вершининым. Ох и рисковый мужик… зато всё верно рассчитал. Хорошим, наверное, командиром лодки был в своё время.

– Так что никакое дерьмо с её стороны нам вроде не грозит, – добавил он вслух. – Если, конечно, наш доблестный личный состав не одуреет от близости женского пола.

– Это вряд ли, – Дима закинул руки за голову, вытягиваясь на койке. – Командир, по-моему, доступно объяснил: за разговоры в духе «хорошо бы присунуть» он сам присунет так, что мама не горюй.

Помолчав, он скривил рот:

– Вообще… нас так ебут в этой ебучей автономке, что лично мне, например, и думать лень о том, чтобы ебать кого-то ещё.

– Понимаю, – хмыкнул Илья.

Во всяком случае, он не один такой.

Дима повернул запястье, посмотрел на часы:

– Через десять минут ужинать. Я слышал, на камбузе сегодня рыбу жарят. Надо взять две порции, как считаешь?

Крепко стиснув зубы, судорожно сглатывая ком в горле, Илья смотрел на него со всей пролетарской ненавистью.


Дверь была приоткрыта – Саша увидела её, ещё когда спускалась по трапику, цепляясь обеими руками за стену. Интересно, командир у себя? Так-то он должен сидеть за столом в кают-компании, но и она сейчас должна там быть. Однако уже несколько часов кряду её желудок то успокаивался, то опять начинал выделывать кульбиты, и пойти ужинать она так и не решилась.

Может, и Кочетов проявил осторожность?

Если он у себя, можно постучаться к нему и сказать спасибо. За себя, за Сашку. Ведь теперь, кажется, уже точно всё в порядке. Он не выдал их на растерзание, дядю Славу не стал подставлять.

Надо ещё раз попросить прощения. Наверняка ему было непросто разрулить всё, что она наворотила.

Саша неуверенно замедлила шаг, снова оперлась ладонью о стену. Говорить это всё ужасно неловко, но лучше уж с этим не медлить. Сказать – и закрыть тему, перевернуть страницу.

Осторожными шажками она направилась к двери.

Странно, что Роман Кириллович её не прикрыл. Может, спит?

Нет, вроде как голоса слышатся. Кто там у него? В любом случае, не стоит его отрывать от разговора.

Она помедлила, собираясь возвращаться. Как бы так повернуться, чтобы не толкнуло плечом в стену…

– Я считаю, что это недопустимо, – донеслось до неё. – Посторонний тайно пробирается на военный корабль, и этот инцидент даже не расследуется надлежащим образом. От командования скрываются существенные обстоятельства. Я глубоко уважаю вас, Роман Кириллович, но я не намерен с эти мириться.

– Ваше право, – глуховато, сдержанно. – Вы можете направить любой рапорт, какой считаете нужным. Однако я не думаю, что Генеральный штаб захочет ворошить эту историю при отсутствии доказательств преступного умысла – а их у вас, боюсь, нет.

– Генеральный штаб, – и сладость, и едкая горечь в голосе одновременно. – Адмирал Вершинин. Конечно, он приложит все усилия… однако и он не всемогущ.

– Всемогущих нет.

– Вы не опасаетесь, Роман Кириллович, что и вас начнут проверять? А последствия могут быть тяжёлыми – от снятия с командования кораблём до…

– Снятие с командования? – негромкий голос едва ощутимо завибрировал. – Олег Максимович, вы имеете представление о том, чем мы занимались в этом походе?

– Конечно. Наша боевая задача – произвести стрельбу экспериментальными баллистическими ракетами под кодовым обозначением…

– Экспериментальными! У них срок службы вышел тридцать лет назад – ещё бы им не быть экспериментальными! Много красивых слов было, не правда ли? Про науку, про новейшие разработки, про защиту северных рубежей. А на самом деле – нет денег на утилизацию, и нужно эти ракеты расстрелять, рискуя и кораблём, и человеческими жизнями.

Что-то стукнуло, словно костяшки пальцев с размаху въехали в стол.

– И хуй они кого найдут, кто согласится выполнить такую работу – кроме меня и Борецкого. Борецкий в госпитале, дозу хватанул. Лучевая болезнь третьей степени. Где мог так облучиться командир подлодки, на которой по нормативам радиационный фон ниже, чем в центре Москвы? Выясняют. Что-то уж очень долго выясняют. А другие не получат такую дозу, потому что им дай бредовую задачу – и они покрутят пальцем у виска. И хоть гони их с флота, хоть что.

Саша сглотнула, пошевелила занемевшими пальцами. Пальцы мёрзли.

– А я вот ещё трепыхаюсь, – там, за дверью, Кочетов усмехался. – Ещё не получил, видимо, свою дозу. Пока я прикрываю собой их задницы, нихуя они мне не сделают. Не то что адмиральская племянница на борту – я могу здесь кабаре открыть! С блядями! И никто меня отсюда не уберёт.

Каюта ошеломлённо молчала. Саша тихонько дышала по эту сторону двери.

Кочетов засмеялся, уже совсем беззлобно, по-мальчишески, и добавил:

– Хотя вы всегда можете попытаться.

Глава 21

Старпом неспешно, вальяжно прошёлся вдоль трубопровода – так чудно было это видеть вместо его всегдашней торопливой походки. Просунув руку, обернутую махровым полотенцем, между трубами и стенкой, он поводил ею, повернул ладонь, и запавшие глаза блеснули торжеством. Жёсткий ворс, посеревший, покрытый пылью, заколыхался перед Сашиным лицом – она невольно отшатнулась назад, в носу зачесалось.

– И это, по-вашему, приборка, товарищ гражданский недоспециалист? – он шагнул к ней. Был бы ростом повыше – навис бы над нею, а так только смотрел сердито глаза в глаза, задирая подбородок. – Халтура! У вас что, в школе не было дежурств? Вас в детском саду убираться не учили? Лучше возвращайтесь к себе каюту и отдыхайте, – он раздражённо поморщился, комкая полотенце в руках. – Не знаю – зайдите к замполиту, книжек у него попросите про морскую романтику.

– Виновата, товарищ старпом, – Саша стиснула запястье за спиной, заставляя себя не отводить взгляда. – Разрешите, я вытру ещё раз.

Старпом пожевал губами, недовольно наклонил голову к плечу.

– Вытирайте. Пока вот это полотенце не будет оставаться девственно-чистым, когда я его туда засовываю, – я у вас работу не приму.

Он двинулся дальше, проверять матросов, и Саша подавила вздох, нагибаясь за своей тряпкой.

Помочь с приборкой она предложила сама, и Дима-Веснушка, командир отсека, согласился без труда. Молоденький быстроглазый матрос дал ей кусок ветоши, ведро, с шутками-прибаутками объяснил, где и как мыть. Всё прошло бы спокойно, не зайди в отсек старпом и не увидь он её, согнувшуюся между трубами.

– Экий Палыч сегодня в жопу укушенный, – вполголоса пробормотал Веснушка, глядя, как закрывается за старпомом переборка. – У нас здесь всё-таки не операционная и не реакторный отсек.

– Из реакторного он меня вчера чуть ли не за локоть вывел, – хмыкнула Саша, опускаясь на корточки, пролезая рукой за холодильную установку. – Сказал, нечего шляться там, где нейтроны ускоряются.

– Ну так-то да, делать там особого нечего. Туда и управленцы ГЭУ обычно не заходят, если всё в порядке. С другой стороны, – он пожал плечами, – почему бы тебе и не зайти посмотреть? Когда ты ещё увидишь атомный реактор?

Саша хмыкнула. Раскрасневшееся лицо старпома мелькнуло перед глазами.

«Для таких, как вы, на лодке достаточно места: жилой отсек, кают-компания и гальюн. А все другие помещения – для тех, кто делом занят».

Хоть и делом попросишься заняться – всё равно выйдет не так.

Она машинально провела рукой по лбу – вытереть пот – и чертыхнулась про себя: лицо теперь в чёрных разводах, и стереть-то нечем.

– Сань, да хватит, – Веснушка смотрел на неё, наклонившись, поблескивая глазами. – Чисто. Будешь?

Он протянул ей бутылочку, по виду – с томатным соком, который она терпеть не могла, но сейчас в горле сохло так, что она готова была проглотить любое пойло. Поднеся горлышко ко рту, она помедлила, убеждаясь, что пахнет действительно томатами – история со спиртом отнюдь не изгладилась из памяти – и глотнула, поморщилась.

– Спасибо.

– Тебе спасибо, – отмахнулся он. – Хочешь, сбегай заодно в корму, помоги трюмным ЦГВ прочистить. Очень захватывающее занятие!

Уголок его сухих губ лукаво приподнялись, и Саша замотала головой. К цистерне грязной воды она не подходила ни разу, даже не спускалась в тот трюм, но помнила, каким зелёным брёл из трюма в душ парень, лазивший в неё – и как от него несло на весь отсек.

– Ну смотри, – хмыкнул Веснушка. – Я-то думал, ты к нам сюда пролезла, чтобы хлебнуть настоящей жизни, а ты…

Он перегнулся через перегородку, гаркнул:

– Рядовой Кряква! Ты чего клювом щёлкаешь?

Матрос копошился внизу, в темноте, под трубой. Никакого клюва не было видно и в помине – только извивающиеся ноги в черных штанах.

Стоять просто так рядом с Веснушкой было неловко. Саша подумала, не спросить ли – может, где надо ещё протереть, но уже сейчас после ползанья на четвереньках с тряпкой колени гудели и дыхание никак не успокаивалось.

– Сань, – Веснушка пихнул её под локоть, – а вытри-ка в углу, за теплопроводом. Туда вечно пыль забивается, никто достать не может. А у тебя пальцы худенькие, может, пролезут.

Саша с сомнением покосилась на переплетение железных трубок.

– А если застряну, доктор обрубит мне пальцы топором?

– Дык зачем доктора звать – я и сам могу! – хохотнул Веснушка. – Вон и топор наготове, – он кивнул на пожарный щит. – Давай, Сань, вперёд.

– Ладно, – Саша смочила тряпку, направилась в угол. – Если что, я тоже тебе что-нибудь оттяпаю. Даже знаю, что. Будем квиты.

Осторожно просунув кисть руки между трубками, она мазнула тряпкой по пыльной стене, ещё и ещё раз. Веснушка сзади бормотал что-то похожее на «Мурку», наблюдая.

На стене затрещал «Каштан» – Саша вздрогнула, чуть не оцарапала руку.

– Внимание в отсеках, говорит командир! – звучный голос Кочетова прокатился по отсеку. – Товарищи подводники, мы подошли к границе паковых льдов. Прошу всех соблюдать особую осторожность при подлёдном переходе, быть внимательными не только на вахте, но и в свободное время.

– Свободное время, – вполголоса произнёс Веснушка. – Батя умеет пошутить.

– Все действия мы с вами отрабатывали много раз, – будничным тоном продолжил командир. – Я знаю, что вы справитесь. У меня всё.

Динамик щёлкнул, выключаясь. Саша аккуратно выпростала из-под трубок руку.

– Ну что, мужики? – Веснушка огляделся, чумазые матросы смотрели на него. – Поздороваемся с белыми медведями!


– Ходил когда-нибудь подо льды? – Паша, крякнув, подтянул колено к груди, устраиваясь на койке, запустил пальцы в пакет с леденцами. – Хотя чего я спрашиваю, ты ж первый раз в автономке. Вот увидишь: всё, что было до этого – херня. Ну, прошли на глубине, ну, отстреляли боезапас. А вот льды… Чуть подвсплывёшь, и башкой – тюк! Пробоину запросто словить можно.

Доктор Гриша хмыкнул, с рассеянным видом протирая салфеткой щипцы. Слабый запах спирта щекотал Паше ноздри – хотелось не то чихнуть, не то опрокинуть внутрь пару стаканов.

– Чего фыркаешь? Чтоб ты знал: американские лодки вообще в Арктику носа не суют. Прошёл подо льдами – готов герой, президент тебе руку трясёт, орден вешает! А у нас – работа как работа. Что ты за подводник, если к полюсу не ходил?

– Обыкновенный подводник, – Гриша отложил щипцы, сонно подпер голову рукой. – С Черноморского флота, например.

– Да они и моря-то не видели, – поморщился Паша, – плещутся в лоханке. Нет, как говорил мой дед – если уж идти в моряки, то в подводники, а если уж идти в подводники, то на Северный флот!

– А кто твой дед? – глаза доктора зажглись интересом. – Адмирал?

– Не, он на флоте срочную служил. Коком.

– Тогда я ему верю, – рассмеялся Гриша. – Кок на лодке нужный человек, не то что адмирал.

Паша одобрительно кивнул:

– А ты соображаешь, хоть и доктор.

Он снова потянулся за леденцами, но Гриша ловко подпихнул кулёк к себе, взял его и отодвинул ящик стола.

– Хватит с тебя на сегодня. А то прыщами изойдёшь.

– Жадина, – буркнул Паша, глядя, как докторское колено задвигает ящик, поглотивший вожделенные барбариски. – Сам небось хрустишь потихоньку ото всех.

– Хрущу, – Гриша пожал плечами, – только почему потихоньку? И я свою норму знаю.

– Так алкаши говорят.

– И вообще, я их держу на случай качки. Так что надо их растянуть до конца похода, а не скормить все сразу какому-нибудь прожорливому механику.

– Это я-то прожорливый? – возмущённо выдохнул Паша. – Да я нипочём не стал бы…

Сирена взвыла над головой, обрывая его. Пронзительно задребезжал звонок.

– По местам стоять, боевая тревога! – зажужжал «Каштан». – Всплывать на перископную глубину.

– Почему всплываем? – доктор вскочил. – Случилось что?

– Не-а, – отмахнулся Паша, выскакивая из каюты.

Ну почему медотсек устроили так далеко от кормы?


Бледно-белая прореха с рваными неровными краями медленно сползала в правый нижний угол экрана, почти незаметно, но всё же сдвигалась. Кочетов это видел, но всё же потянулся к «Каштану»:

– Акустик, что у вас там?

Вместо ответа из рубки высунулась встрёпанная голова мичмана Селихова в наушниках.

– Судя по отражению звука гидролокатора, полынья уходит, товарищ командир. Не всплывём.

– Всплыть, может, и всплывём, – штурман покачал головой, – но нас льдами затрёт. Они дрейфуют, их сносит течением.

– Значит, будем ждать, – Кочетов пожал плечами. – До двенадцати ночи мы должны успеть выйти на сеанс связи. Ищите полынью. Нужна перископная глубина – как минимум на двадцать минут.

– Есть искать, тащ командир, – отозвался Селихов, дверца рубки прикрылась за ним.

– Отбой боевой тревоги, готовность номер два подводная, – Кочетов опустился в кресло. – Курс двадцать пять градусов, скорость пять узлов.

Через полчаса менять вахтенных. Когда наконец найдут полынью и он передаст координаты, можно будет поспать час или два. Может, и затылок отпустит. Со вчерашнего дня ломит.

– Роман Кириллович, – штурман придвинул к нему карту. – В пятидесяти милях по курсу отмечен слой высокой плотности воды, – неровно обрезанный палец упирается в тёмное пятно. – Мы можем резко перейти в него.

И тогда лодка подскочит вверх. И – башкой об лёд.

– Вас понял. Вахтенный механик, – он поискал глазами черноволосую макушку Караяна, – слышали доклад штурмана?

– Так точно, – рука Караяна замерла над кнопками управления дифферентовочными цистернами в ожидании команды. Кочетов кивнул:

– Утяжелите лодку, тонну в нос.

– Есть тонну в нос, – пальцы забегали по кнопкам прежде, чем он договорил. – Лодка утяжелена, тащ командир, тяжёл нос.

– Добро, – Кочетов кивнул. – Будьте готовы экстренно принять балласт в ЦГБ по команде.

– Есть!

Два часа поспать – это слишком большая роскошь. Сорока минут хватит.


В мутной жидкости плавали белесые островки жира, кое-где виднелась морковь и кусочки тушёнки, древней, как атомные лодки первого поколения. Артур поболтал ложкой в своём супе, покосился на Пашу, подпирающего подбородок кулаком.

– Холодное уже, – тихо сказал вестовой, доливая из половника в миску. – Извините, товарищи офицеры.

– Кок, наверное, отчаялся нас ждать, – хмыкнул Артур.

– Если хотите, можно подогреть. Мы быстро – пять минут.

– За пять минут нас опять по тревоге вызовут, – усмехнулся он. – Давайте уж поедим, пока можно.

Холодный суп оставлял во рту странный вкус – было похоже на недоваренный холодец. Или переваренный? Артур покосился на Пашу, механически отправлявшего ложку в рот раз за разом. Слева от него было пусто.

Артур снова подозвал вестового.

– Знаешь, ты неси всё сразу: и котлеты, и компот. А Александра Дмитриевна, конечно, уже поела?

– Она не приходила сегодня, тащ кап-три. Сказала, ей нездоровится. Я ей чай приносил с печеньем.

Артур опустил ложку. Нездоровится? Подо льдами не качает. И простудиться на лодке особо негде. Давление? Голова?

– Паш, – он повернулся к приятелю, – вы вроде с доком дружбаны? Ты у него в медотсеке Вершинину, случайно, не видел? Ничего он про неё не говорил?

– Да нет, – тот моргнул, потёр припухшее веко, – а что?

– Слышал – она есть сегодня не ходила? Нездоровится, говорит. Что это значит, хер поймёшь.

– Ну, Настюха моя так и говорит каждый месяц, – Паша важно кивнул. – Что ей нездоровится, чтобы я её не трогал и принёс шоколада. У них эти… бабские дни.

– Аа, – Артур поспешно схватился за ложку, глотнул супа. К лицу приливал жар, щёки уже вовсю горели.

Тьфу, господи, что он, в самом деле, восьмиклассник? Что тут такого-то?

– Конечно, не факт, что у неё именно это, – Паша с философским видом поднял ложку, – женщины – их вообще никогда не поймёшь. Но если она говорит, что ей нездоровится…

– Да понял, понял, – Артур поморщился. Вестовой поставил тарелку с гречневой кашей и котлетой перед ним, перед Пашкой, двинулся дальше.

Артур рассеянно придвинул к себе тарелку, ткнул вилкой котлету.

– Вот из чего они их жарят? – забурчал Паша. – Из резины? Из покрышек?

– Мгм… – Артур повернулся к нему, щёлкнул по столу кончиком пальца. – Слушай, так, может, ей шоколадку отнести? У меня как раз две остались.

– У тебя шоколадки – и ты молчал? – Паша прищурился. Покачал головой, укоризненно вздохнул. – Лучше б ты мне их принёс, а не Вершининой.

– По местам стоять, боевая тревога! Всплывать на перископную глубину!

Артур встал, покачал головой.

– Наша песня хороша – начинай сначала. Пошли, – он легонько пихнул в плечо Пашу, косящегося на свою надкусанную котлету. – Резиновые – нечего о них жалеть.


В боку снова заныло, словно ей понемногу выкручивали рёбра. Саша тихонько вздохнула. Как она только ни пыталась устроиться – на спине, на боку, угнездившись между стенкой и подушкой, сон никак не шёл. Поначалу она опасалась, не мешает ли она спать Илье на верхней койке своим крученьем, но Илья, только зайдя в каюту, влез наверх и замер там, словно его сразили сонные чары.

Конечно, если пять раз в сутки тебя поднимают по тревоге, тут уж не до бессонницы.

Саша осторожно присела на постели, взглянула на экран телефона почти виновато. У кого-то нет минутки поспать, а она три часа ворочается.

Поколебавшись, она сунула ноги в тапочки, накинула робу поверх майки и «домашних» серых штанов. Хорошее средство от бессонницы – пройтись, пусть и не на свежем воздухе, а по пропахшим железом и маслом отсекам.

В конце концов, можно заглянуть в медчасть и попросить у Гриши таблеток. Вроде и не острая боль, терпимая – но сколько можно терпеть?

Саша наскоро расчесала волосы, закинула на плечо ремень ПДА и вышла. В отсеке было непривычно тихо. Ровное гудение, монотонный рокот механизмов – и никаких человеческих голосов. Почти три часа без сигналов тревоги – видимо, все, кто только мог спать, спали.

Она аккуратно, стараясь не греметь, спустилась по трапику вниз, дошла до переборки. Потянулась открыть, и с той стороны слабо стукнула кремальера, переборочный люк распахнулся.

– Сан Дмитна, – из круглой дыры на неё глядело анемично-белое лицо матроса. Волосы всклокочены, в глазах краснота от лопнувших сосудов. – Вы не занесёте в каюту комдиву-три?

Парень протянул ей несколько соединённых скрепкой листов. Какие-то таблицы, цифры.

– Хорошо, занесу.

Он механически приложил руку к пилотке, отдавая честь, развернулся и зашагал на прямых ногах. Хорошо, если в кубрик – свалиться и спать, а если на боевой пост?

Саша ещё раз машинально скользнула взглядом по диковинным столбцам на бумаге. С усилием потянула кремальеру вниз: надо было закрыть люк, не положено держать распахнутым. Переборка глухо стукнула, и Саша пошла назад, в конец жилого отсека, к каюте Артура и Паши.

Вот она. Интересно, Артур на вахте? Если нет, то, наверное, спит, как все. Когда теперь с ним удастся по-человечески поговорить – не раньше, чем они до полюса дойдут? Или даже того позже, когда они снова выберутся из-подо льдов?

Ну ничего, разговоры подождут. Лишь бы всё было в порядке – с лодкой и со здоровьем. А то, если так спать по полтора часа в день…

Отбрасывая тревожные мысли, Саша потянула дверь на себя, шагнула вперёд, осторожно ставя ногу.

В каюте было темнее, чем в её собственной. Лампочка под подволоком слабо освещала голую тумбочку, спинку койки, смятую подушку. Подушку сжимала смуглая рука, в неё зарылась щека, острый нос. Спутанные чёрные волосы падали на лоб, на веки, стелились по грязно-белой наволочке.

Артур лежал, не сняв РБ, и его нога съехала с койки, словно он шагнул в каюту, упал животом на постель и отключился, не успев даже оторвать от пола ногу.

Саша потянулась к тумбочке, тихонько опустила листки.

Странно: в коричневатом свете лампы скуластое, резко очерченное лицо, совсем мальчишеское, не выглядело измотанным. В уголку рта едва обозначилась ямочка – губы, казалось, вот-вот тронет насмешливая улыбка.

Он дышал неслышно, под синей сморщенной тканью робы едва заметно приподнимались и опадали лопатки. Саша невольно наклонилась к нему, вслушиваясь, ловя слабый звук дыхания.

Только бы опять не зазвонили тревогу. Пусть будет тихо – хоть пару часов, пока ему не придётся вставать на вахту.

А ей надо возвращаться. Главное – ни на что не наткнуться случайно, выходя, и дверь закрыть без стука.

Она повернулась, бочком направилась к двери. Помедлила ещё чуть-чуть, собираясь толкнуть дверь, и до неё донёсся шорох простыни. Пальцы Артура беспокойно шарили в складках, пытаясь зацепить край сбившегося на бок одеяла. Он что-то глухо, жалобно промычал в подушку.

Саша шагнула назад, к его койке, нагнулась и потянула одеяло вверх, на себя, выдёргивая плотную ткань из-под колена Артура. Легонько встряхнула, накинула ему на плечи, разгладила складки ладонями, укутывая его. Артур шумно выдохнул, поворачиваясь на бок, наконец-то забираясь под одеяло целиком, с пятками и подбородком. Тёмные губы шевельнулись:

– Маам…

Сашина рука потянулась коснуться растрёпанных чёрных прядей на лбу. Чуть-чуть дотронулась, ладони стало мягко, щекотно, и Саша отдёрнула её: не разбудить бы.

Она вышла на цыпочках.

Глава 22

– Товарищ командир!

– А? – Кочетов рывком сел на койке, придвинул к себе ПДА. Глазам всё ещё было сонно и горячо, тяжёлая голова гудела. Наконец он нашёл взглядом розовое улыбающееся лицо замполита.

– Роман Кирилыч, да не волнуйтесь вы так, – добродушно брякнул тот. – Что ж вы как на пожар подорвались. Я всего лишь зашёл поговорить.

Кочетов сглотнул кислый привкус во рту.

– Надо полагать, я подорвался именно потому, что я не вижу веской причины будить командира корабля во время отдыха, кроме пожара, затопления или ещё какой-либо нештатной ситуации, угрожающей нашим жизням.

Он покосился на часы, лежащие на тумбочки. Двадцать семь минут. Он спал двадцать семь минут из отмеренного на отдых часа.

– А вы что, зашли ко мне поговорить о морально-волевых качествах экипажа?

Замполит переступил с ноги на ногу, опустил взгляд на синюю папку в руках.

– Не совсем, Роман Кириллович, – смущённо произнёс он. – Я просто подумал, что у нас на корабле в последние дни ничего не происходит. Люди начинают скучать.

Кочетов хватанул воздух прямо ртом. Выдохнул. Поднялся, глядя в довольные жизнью глаза замполита.

– Константин Иванович, – тихо сказал он.

Замполит опустил голову. Полные руки дрогнули, задвинули папку за спину.

– Виноват, товарищ командир, – пробормотал он. – Я не хотел сказать… Конечно, я вижу, люди тяжело работают.

– Большинство людей, – впечатал Кочетов. Круглое лицо замполита начало краснеть, как наливающееся яблоко.

– Товарищ командир, – просительно сказал он. – Я только хотел предложить, узнать ваше мнение… когда мы придём на полюс – у нас ведь будет несколько дней отдыха перед возвращением. Может, устроим праздник, раз уж День Нептуна у нас сорвался?

Кочетов потёр лоб, провёл ладонью выше, приглаживая вихры на затылке.

– Праздник – это неплохо. Накроем стол, попросим кока приготовить нам что-нибудь особенное, – он слабо улыбнулся. – Гитару достанем. Можно даже мяч погонять на свежем воздухе, по снежку. Есть у нас мяч, Константин Иванович?

– Кажется, был, – замполит нахмурился. – У боцмана.

– Вот и хорошо. Если ребята захотят, сыграем в футбол. Но, Константин Иванович, – Кочетов снова опустился на койку, – пожалуйста, никаких сценок, ролей и строевых песен. Люди устали. Сначала – выспаться, потом всё остальное.

– Слушаюсь, товарищ командир.

– Ну а плакаты, рисунки, конфетти и прочая мишура – это уж на ваше усмотрение. Можете попросить Александру Дмитриевну помочь вам с организацией. Если у вас всё… – он выразительно поднял брови, и замполит выпрямился:

– Разрешите идти?

– Идите.

Дверь тихонько прикрылась. Кочетов растянулся на койке, подложив ладонь под голову – так меньше ныло в затылке.

Он прикрыл глаза, и в тот же момент над головой зашипел «Каштан».

Ещё одна идея по поднятию морального духа экипажа? Ну, лучше уж пусть будет так, чем авария.

– Командир слушает.

– Говорит старпом, – голос Палыча: замотан вусмерть, но держится. – Докладываю: матрос Ольховский обнаружил в третьем отсеке неисправность распределительного щита. Из-под крышки шёл дымок, плавилась изоляция. Неисправность своевременно устранена, щит функционирует в штатном режиме.

– Принято, – Кочетов кивнул.

Дымок из-под крышки – слабый, тоненькой струйкой. Едва уловимый запах гари в пропахшем маслом и железом отсеке. Одна-две минуты – обесточил щит, снял крышку, накрыл плавящиеся провода, перекрывая доступ воздуха, и готово. Три минуты – искрит, трещит, хватай баллон, пускай пену. Пять минут – горит отсек, горят люди, и некуда всплывать. Сверху лёд.

– Заметь – не на вахте, не у себя на посту. Он просто шёл из медчасти в кубрик. А вахтенный так и прощёлкал клювом пожар в собственном отсеке.

Кочетов хмыкнул себе под нос.

– Ольховского – поощрить… у него ведь было два взыскания?

– Уточню, Роман Кирилыч.

– Короче, сними все.

– Объяви ему благодарность от моего имени… нет, я сам объявлю. Вахтенному – взыскание и…

И внеочередная вахта? Чтобы у него была лишняя возможность угробить корабль?

Кочетов скривил рот, зло усмехнулся. Что тут можно придумать? Как, ну вот как вбить в голову молодому долбоёбу, что на вахте всё как будто понарошку, но умрут они по-настоящему?

– И пусть следующим чистит дерьмо в ЦГВ. Сними его с вахты и позови ко мне, я с ним поговорю.

– Есть!

Судя по голосу, Палыч был доволен, что душеспасительные беседы проводить не ему.

– В остальном – всё в порядке, тащ командир. Следуем курсом двадцать пять, скорость пять, глубина восемьдесят.

– Добро.

Он щёлкнул рычажком, отключая связь, отпустил рукоятку «Каштана», и провод закачался, подпрыгивая.

Кочетов поднялся, зашёл в гальюн, плеснул в лицо холодной водой из умывальника. Из зеркала на него уставились покрасневшие глаза-щёлочки под слипшимися от влаги ресницами.

Ну, чего уж там разглядывать. Растереть полотенцем лоб, щёки, шею – и обратно в каюту. Ложиться теперь нет смысла. Сейчас придёт матрос, вправить ему мозги – и на мостик.

Лодку, команду то и дело испытывают на прочность, ищут брешь. Загоревшаяся проводка, изменение плотности воды, сбившиеся показания глубиномера – если нащупают мягонькое, слабое место, вроде этого мальчишки, зевающего на вахте, то авария обеспечена. А при аварии в этих широтах – девяносто шансов из ста на то, что выживших не будет.

Кочетов прополоскал рот, смывая кислый привкус, достал из кармана мятную жвачку. Холодок под языком здорово бодрит, лучше всякого кофе, который ещё и сажает сердце. Впрочем, что здесь, на лодке, не сажает сердце, хотелось бы знать…

– Товарищ командир, разрешите?

Кочетов сплюнул мятную подушечку в ладонь, убрал под салфетку.

– Входите, – он повернулся боком к двери. – Рядовой Кряква. Рассказывайте, как случилось, что вы чуть не запекли нас всех на гриле.


Струны под смуглыми проворными пальцами легонько тренькали – Саше казалось, что озорную и грустную мелодию она уже где-то раньше слышала. Артур усмехался уголком рта, он не смотрел на струны, на лады, его взгляд рассеянно скользил по стене каюты, время от времени возвращаясь к Сашиному лицу.

– Вот, решил вспомнить, – хмыкнул он. – А то пальцы скоро гнуться перестанут.

– Неудивительно, – Саша сочувственно кивнула. – Я видела тебя в центральном, когда всплывали вчера – у тебя пальцы так бегали по пульту, что и не разглядишь.

Артур отрывистым звуком прочистил горло, его рука потянулась к распахнутому вороту РБ, расправляя смявшуюся ткань.

– Я думал, ты в центральный ходишь смотреть на что-нибудь поинтереснее. На командира, например. Или на штурманские карты.

– В картах я не разбираюсь, – она пожала плечами. – Это надо какие-то непостижимые мозги иметь, чтобы всё высчитать, ткнуть в точку на карте и сказать: «Наша лодка здесь». А у меня вообще с расчётами туго.

Он прищурился, подпер подбородок ладонью:

– Разве врачу расчёты не нужны?

– Да какой я врач, – Саша усмехнулась, – бросила после четвёртого курса. Ну как «бросила» – академ взяла. Решила, что к рисованию у меня больше лежит душа.

– Илья говорил, ты здорово рисуешь.

– Илья? – она нахмурилась. Вот тебе и раз: оставляешь в каюте альбом и думаешь, наивная, что он там в полной сохранности. – Ну… мне приятно. Так-то это только наброски, зарисовки – может, потом что-нибудь интересное выйдет, когда вернусь.

– А что, – Артур засмеялся, – это будет поинтереснее, чем репортаж. Монументальное полотно «Подлодка во льдах, или Кому дома делать нечего».

Саша укоризненно качнула головой.

– Тебе бы всё подкалывать.

– Ну а что такого? – он невинно поднял брови. – Наброски-то покажешь? А то несправедливо: связист видел, а командиру дивизиона живучести не досталось.

На несколько секунд Саша растерялась. Показать – жутко, одно дело – Илья проглядел и никому ничего не сказал, а тут…

– Пошли, – выдохнула она, привстала, и Артур покачал головой.

– Не успеем. Через шесть минут на вахту – я чего и спать-то не лёг, сижу, бренчу, – он тронул струны. – Если б хоть полчаса дали, а то двадцать минут – ни туда, ни сюда.

Саша беззвучно вздохнула. Вместо облегчения она готова была рассердиться.

– Погоди, – она потянулась в карман робы за телефоном, – вот, я фоткала. Не те, что в каюте, а которые отправляла на выставку.

Артур взял у неё телефон, озадаченно нахмурился:

– И как эту штуку?..

– Вот же, он сенсорный, – Саша наклонилась к нему, провела пальцами по экрану, увеличивая картинку.

Артур хмыкнул:

– Стоит небось как парочка дизельных подлодок.

– Не знаю, – она тряхнула головой, – дядя дарил. Ну так ты будешь смотреть или нет?

Уголки его губ задорно приподнялись:

– Уже. О, Петропавловка, как блестит шпиль…

Он отставил гитару, вытянул ноги в проход, устраиваясь удобнее. Смуглые пальцы неторопливо проходились по экрану. Время от времени Артур кивал сам себе, и черный растрёпанный чуб вздрагивал.

– Ну, вот эти линии-зигзаги я не понимаю, Саш, извини.

– Погоди, – она придвинулась, оперлась коленом о койку. – Это нужно смотреть в зале или хотя бы на большом компьютере. Если ты отойдёшь на несколько шагов и чуть наклонишь голову вправо…

– …то с меня можно будет писать картину «Эстетствующий дурак». Что это за искусство такое, – он нахмурился, – отойдите, пригнитесь, встаньте раком!

– Да ну тебя! – она потянулась забрать у него телефон, но свободной рукой Артур перехватил её локоть.

– Вот, – он ткнул ногтем в экран, – вот что охрененно, Саш. Вода. Ты чувствуешь воду.

– Вот теперь ты точно выражаешься, как эстетствующий… дилетант, – выдохнула она. В этот момент она чувствовала только тёплую твёрдую хватку его пальцев выше локтя сквозь рукав РБ.

Он замолчал. Он смотрел на мутно, кое-как набросанную торопливыми мазками деревенскую речушку, и его пальцы так и сжимали Сашину руку – крепко: чуть сильнее, и было бы больно.

И вдруг поднял голову, глянул тревожно – зрачки чуть расширились.

– Извини, – отпустил её, сунул ей в ладонь телефон – он чуть не брякнулся на пол. – Ты здорово рисуешь, Илья был прав.

– Но тебе же не всё понравилось.

Сашу тут же ужалило: зачем она это брякнула? Напрашивается на комплименты? Капризничает?

– На День ВМФ нас с утра выгоняют на плац, – карие глаза прищурились. – Три часа ждём, иногда – четыре. Адмирал выходит, становится перед строем и читает поздравление. Дождь идёт, снег метёт – все кричат «Ура!». Всем всё нравится.

– Ну, тогда я рада, что в этой обстановке всеобщей любви ты сохранил немного здравого смысла, – усмехнулась она.

Дверь приоткрылась, к ним заглянула вихрастая голова матроса.

– Тащ кап-три, – бодро произнёс он и проглотил остаток слов. – Виноват… Думал, вы спите, – круглые, как у совы, глаза растерянно моргнули. – Меня будить на вахту первую смену послали.

– Раз послали – лети, – Артур пожал плечами.

– Есть!

Дверь со стуком закрылась.

– Чего он дёргается-то, – Саша пожала плечами, улыбнулась. Улыбка вышла натужной. – Как будто за просмотром порнухи тебя застал.

– Порнуху все смотрят, – Артур поднялся, перекинул через плечо ремень ПДА. – Это не серьёзно.

– Не понимаю, – она встала тоже, повернулась, заглядывая в его лицо:

– А что серьёзно?

– А хер его знает, – он засмеялся, но смотрел пристально, внимательно. – Я в центральный. Телефон не забудь.


Щёлкнув кнопкой, Гриша выключил лампу, опустил зеркальце в ящик стола.

– Можно закрыть рот, – легко сказал он.

Старпом, медленно сомкнувший челюсти, смотрел на него снизу вверх запавшими глазами. Матросам от такого взгляда, тяжёлого, давящего, наверняка становилось не по себе.

– Ну? – спросил старпом.

– Дырки нет, все зубы в целости и сохранности, – Гриша принялся стягивать резиновые перчатки. – Никаких повреждений я не вижу. Конечно, не исключено, что воспалительный процесс идёт внутри, в пульпе – без рентгена его невозможно определить.

– Значит, будешь дёргать?

Гриша кинул перчатки в корзину под столом – они тихонько шмякнули. Покосился на старпома, всё ещё лежащего в кресле обмякшим кулем. Увы – Гриша прекрасно представлял себе, как этот куль мгновенно может стать непробиваемой, неумолимой глыбой.

– Дергать, Семён Палыч, пока не будем. Подождём хотя бы сутки, а лучше – пару.

– Пару? – старпом дёрнулся в кресле. – Да я, сука, ёбнусь! Я после вахты два часа заснуть не мог от боли! Хорош, блядь, ломаться, Гиппократ полярный. Доставай свои щипцы или что у тебя там. Выдернем его нахуй, и я пойду, мне ещё отсеки осматривать.

Гриша терпеливо кивнул:

– Мы всплывали со ста восьмидесяти метров, а через полчаса опять погрузились на двести. От таких перепадов глубины может разболеться здоровый зуб. Мне не жалко, Семён Палыч, я вам могу хоть все повыдёргивать. Но боль от этого не пройдёт.

Старпом нахмурился. Морщины на массивном, как гранитная плита, лбу углубились.

– Ты хочешь сказать, что зуб, в котором нет никаких дырок, с какого-то ляда начинает заводить весь этот концерт?

– Так точно.

– Ну и как тогда его угомонить? Какого хуя ему надо?

Гриша придвинул к себе лист в клеточку. Ручка не хотела писать, и он повозил ею, пока на бумаге не остался извилистый синий хвост.

– Попробуйте раствор соды, Семён Иваныч. Полоскать два раза в сутки – можно и чаще, – ручка тихонько скребла по бумаге. Старпом поморщился – может, от этого звука, или зуб вновь напомнил о себе. – Вода обязательно должна быть умеренно тёплой. Вообще, не пейте и не ешьте пока горячего и холодного. Сладкого тоже не советую, зубы иногда дают высокую чувствительность на сахар…

– Разрешите?

В каюту вошла Саша, удивлённо глянула на старпома, распростёртого в кресле. Тот повернул голову, ответил ей неприязненным взглядом.

– Гриш, – она смущённо улыбнулась, – занят? Я могу потом зайти.

– Извини, – он цокнул языком, – совсем из головы вылетело. Давай завтра. К вечеру всё скопирую.

Саша спрашивала его пробаротравмы, про случаи из практики, и он обещал ей скинуть на диск всё, что у него есть. Но для этого надо было собрать всё вместе, убрать из историй болезни имена, звания, да и к тому же у него так и не дошли руки перебить в компьютер добрую половину карточек пациентов. Привычнее было заполнять от руки.

И кто его за язык дёрнул пообещать?

– Ладно, – она качнулась с носка на пятку, – извини, что побеспокоила. Увидимся!

Дверь за ней прикрылась.

Гриша вернулся к своим записям: что добавить? Обычный совет при спазматических болях – нервничать поменьше, но для старпома рекомендация невыполнимая.

Надо ухом резко, неодобрительно хмыкнули. Гриша поднял голову.

– И часто Александра Дмитриевна отвлекает вас от работы? – осведомился старпом.

– Вообще не отвлекает, – Гриша пожал плечами. – Я обещал помочь ей, найти узкопрофессиональную информацию. Она ведь моя будущая коллега.

– Коллега, – старпом смачно сплюнул в плевательницу. – Коллеги ваши будущие за партами сидят в институтах, а не виляют жопой по отсекам. Сидела бы у себя в каюте тихонько – так нет же, ей надо, чтобы все слюной давились. А на то, что один еблан на секунду зазевается и мы все на дно пойдём – ей похуй.

Гриша, дописав, подчеркнул «два раза в сутки», сложил лист вдвое и протянул старпому.

– Вот, Семён Палыч. Не знаю… никто вроде особо не давится, – он пожал плечами. – И она ни на ком не виснет, нормальная баба.

– Да уж, нормальная, – буркнул старпом. Узловатые пальцы сунули лист в карман.

– Так-то, если что, у меня бром есть, – осторожно заметил Гриша. – Могу прописать, если кто-то слишком уж перевозбудится.

Старпом промолчал, направился к двери. Повернулся, хотел что-то сказать, но только махнул рукой и вышел из каюты, едва не столкнувшись с высокой худой фигурой.

– Товарищ старпом, – Артур отступил назад, в коридор, пропуская старшего по званию. Старпом что-то неразборчиво буркнул в ответ, и Артур вошёл, прикрыл за собой дверь.

Гриша вздохнул.

– Надеюсь, ты не с зубом.

– Не, у меня что-то ногу сводит, – Артур потёр левое бедро. – Как с вахты сменяться, не могу из-за пульта выбраться – прямо кости выворачивает.

– Вон оно что, – Гриша нагнулся, полез в нижний ящик стола. – У тебя может быть нехватка витамина D – вот его пока и попьёшь, – он выудил из ящика блистер, кинул Артуру – тот поймал одной рукой. – Солнышка нет, откуда же витамину браться?

– Резонно, – хмыкнул Артур.

– По одному драже два раза в день после еды. Если не поможет, – Гриша пожал плечами, – если судороги будут усиливаться и мешать тебе на вахте, поделаем уколы. Не помнишь, у тебя на барбитураты аллергии нет?

Артур фыркнул, закатил глаза:

– Нашёл что спросить.

– Ладно, – Гриша покачал головой, – я в любом случае в твоей карте посмотрю. Но я надеюсь, до уколов не дойдёт. Ещё препараты на вас, долбоёбов, разбазаривать.

– Ох и жмоты вы, докторишки, – поморщился Артур. – Только брому вам не жалко.

– Ну, это ж я перед старпомом такой щедрый, – усмехнулся Гриша. – А что, возникла надобность?

Артур помолчал, губы тронула ответная усмешка.

– Нет, спасибо, – он крутанул блистер в руке, таблетки стукнули внутри. – Я как-нибудь сам.

Глава 23

– До Северного полюса три кабельтова.

Василич, штурман, рапортует негромко, спокойно, словно между делом напоминает о какой-нибудь мелочи, особого внимания не стоящей, но никуда не денешься – положено о ней сказать. Ещё бы: у Василича на одну автономку больше, чем у него самого, командира, и Северный полюс для них обоих вещь вполне привычная.

Так лучше – без надрыва, без юношеского задора, хлещущего через край. Жаль, этого не усвоишь, не походив на корабле лет пять, а лучше – десять. Достаточно взглянуть на Диму-штурманёнка: сменился с вахты – шёл бы спать, пока в отсек не вызвали. А он до сих пор в центральном штаны протирает. Формально – для помощи штурману, а на деле Василич прекрасно обошёлся бы без него.

Народу набилось, как шпрот в банке. Ладно ещё командиры боевых частей, но особист с замполитом – неужели они считают своё присутствие необходимым? Или боятся проспать полюс? Василич по «Каштану» объявляет, всем отсекам слышно.

Особиста не сразу удалось заметить среди толпящихся фигур в синем, а вот замполит в кремовой рубашке с погонами прямо-таки сияет солнечным бликом. Дать ему, что ли, на досуге НРБ ПЛ почитать? Глядишь, вспомнит воспитатель коллектива, что в центральный пост положено входить только в спецодежде.

Раскраснелся весь, глаза блестят, как у мальчишки-лейтенанта. Конечно: Северный полюс, торжественная речь, знамя Родины, вбитое в сугроб. Только перед этим не мешало бы ещё и всплыть. А чтобы всплыть…

Что нам выдаёт гидролокатор?

Ну разумеется. Лёд, лёд и лёд на мили вокруг. Можно подумать, хоть кому-то удавалось поймать полынью тогда, когда она больше всего нужна.

– До Северного полюса два кабельтова.

Ладно. К юго-востоку – слой тонкого льда. Двадцать сантиметров, кое-где – двадцать пять. Лодка продавит его снизу и выйдет.

Всплывать по пять сантиметров в минуту, не быстрее. Проламывать лёд аккуратно, не помять лёгкий корпус, не повредить рубку. Такая точность вполне достижима. Он уже проделывал всё это дважды, один раз – на «Белуге». Главное – терпение.

– До Северного полюса один кабельтов.

Из-за плеча вахтенного выглядывает белокурая голова. Полюс хочет высмотреть?

Щёки порозовели, белесые пряди падают на глаза, но Вершинина не пытается их убрать. Она замечает его взгляд, и уголки её губ приподнимаются в ответ, из глаз так и брызжет: «Мы здесь! Наконец-то!».

Сразу царапает под ложечкой.

Не торопитесь, Саша. Мы ещё не «здесь», мы подо льдами, и дай нам Бог…

– Товарищ командир! Подводная лодка находится в географической точке Северного полюса.

Кочетов поднимает голову, улыбается, обводит взглядом людей, сгрудившихся вокруг его кресла. Тянется к «Каштану»:

– Товарищи подводники! Поздравляю вас с достижением Северного полюса!

Троекратное ура перекатывается в центральном, как горошины в жестяной банке. Кричат все.

Палыч наклоняется к креслу и негромко спрашивает:

– Ждать не будешь?

А что толку ждать полынью? Течение здесь такое, что она может появиться через полчаса или не показываться неделями.

– Двадцатисантиметровая корка, – Кочетов пожимает плечами. – В восьмидесяти кабельтовых. Прямо как подарок нам готовили.

Палыч молча кивает. Если он и не согласен, в центральном он этого не покажет.

– Будем всплывать? – это Вершинина. Спрашивает, видимо, у своего соседа, штурманёнка, но Кочетов отзывается вместо него:

– Будем. Всплытие, скорее всего, займёт несколько часов. Вы пока можете отдохнуть у себя в каюте.

– Спасибо, товарищ командир, я не устала, – снова улыбается, и улыбка тут же пригасает:

– Или вам будет удобнее, если я уйду?

Судя по сжатому рту Палыча, он готов ответить «да, уёбывайте, ради всего святого». Кочетов качает головой:

– Разницы нет. Оставайтесь, если хотите.

Палыч вздыхает, а Кочетов может разве что усмехнуться уголком рта. Дело ведь не в девчонке. И не в слое льда, о который так легко с размаху размазать лодку.

Просто внутри до сих пор поскрёбывает. Что-то не предусмотрел? Ошибся?

Ещё раз мысленно прокручивая предстоящее всплытие, Кочетов отодвигает неприятное ощущение в самый дальний уголок разума. Всё под контролем – насколько это возможно на борту атомной подводной лодки подо льдами.

– Курс сорок пять, скорость пять узлов.

Откинувшись на спинку кресла, он поводит плечами, пытаясь расслабить ноющую спину.

– Акустик, осмотреть горизонт.

Вдруг в последний момент откуда ни возьмись появится полынья и не придётся подставлять под лёд собственные головы?

Смешно, да.


Выдвинув ящик стола, Гриша взял в руку пухлый томик в мягкой чёрной обложке, отложил, потянулся за вторым. Он не мог припомнить, на каком детективе он остановился: «Выстрел для любовницы» или «Стриптиз для киллера». Кажется, там было что-то с наркотиками… и кого-то подставили, посадили в тюрьму, и опер пытался выбить признание, а ещё была красивая и стервозная баба… проще сказать, где всего этого не было.

– Знаешь, что тяжелее всего в автономке? – он повернулся к фельшеру Серёге, играющемуся в телефоне. – На третий месяц Агата Кристи и Конан Дойль уже прочитаны, и даже Маринину с Незнанским ты кое-как пролистал под котлеты и компот. Остаётся только вот это, – он бросил на стол «Стриптиз для киллера», и желтоватые страницы раскрылись веером. Фельдшер оторвался от телефона, повернул голову:

– О, я, кажется, читал. Там в конце он получит нефтяную компанию и трахнет следачку.

Гриша вздохнул.

– Знаешь, мне даже сердиться неохота за то, что ты слил мне концовку.

– А вы возьмите у замполита ещё каких-нибудь книжек. Ну, раз детективы закончились.

– Да к детективам я как-то привык… – Гриша пожал плечами. – Каждый раз вроде ничего не понятно, а с другой стороны, сразу всё ясно: есть убийца, есть сыщик, и в конце вроде как всё раскроется. Ладно, – он снова вздохнул, – пока всплываем, всё равно нельзя покидать боевой пост. Может, в картишки? Или лучше делом займёмся, – он выдвинул верхний ящик, с бумагами. – У нас до сих пор нет в компьютере медкарт матросов.

– Виноват, тащ док, – фельдшер встрепенулся. – Я собирался их перебить, но то комп подвисал, то люди приходили на осмотр…

– Погоди, – Гриша подпер щёку ладонью. – Откуда такая инициативность?

Фельдшер растерянно покосился на него:

– Виноват?

– С чего ты вообще решил их перепечатывать? Я пока тебе и не давал такого распоряжения.

– Да как же не давали, – фельдшер озадаченно покрутил головой, – ещё в начале недели, во вторник, кажется – мы шли из кают-компании, и вы сказали, мол, хорош хуи пинать, Серёга, карточками пора заняться…

Гриша нахмурился:

– Ты хочешь сказать, у меня что-то с памятью? Как же я мог тебе об этом говорить во вторник, если я сам про них вспомнил только тогда, когда Вершинина попросила скопировать ей файлы на дискету?

Фельдшер пожевал губами.

– Не могу знать, тащ док.

– Может, тебе это приснилось?

– Может, и приснилось, – покладисто отозвался парень. – У меня уже несколько раз так было: что-то происходит, я с кем-то говорю, а потом оказывается, это был сон. А раз вышло наоборот: тащ старпом попросил накапать ему корвалола, а я потом просыпаюсь за столом – задремал, думаю, привиделось. Пяти минут не прошло, возвращается старпом. Ну, говорит, и где мой корвалол, ты совсем, что ли, страх потерял?

Гриша хмыкнул.

– Говорю же, автономка. Как же тут не запутаться, если вчера было как сегодня, а завтра – то же самое?

Помолчав, он щёлкнул пальцами.

– Ничего. Сейчас всплывём – и на льдину. Вот ты был раньше на полюсе?

– Два раза.

– Ишь ты. А я не был. В любом случае, – он откинулся на спинку кресла, – пройдёмся, косточки разомнём, подышим воздухом с нормальным процентом кислорода. Тогда и сны перестанут путаться с явью. Верно я говорю?


Сквозь прорезиненные подошвы тапочек Саша чувствовала, как едва ощутимо подрагивает пол. Дрожь расползалась по стене, о которую опиралось Сашино плечо, и неуклонно вливалась в тело.

Поначалу было не так, первые минут сорок Саша вообще не замечала всплытия. Только стрелка глубинометра лениво ползла вверх по дуге – почти так же медленно, как минутная стрелка на часах. Саша выводила каракули в блокноте – мало-помалу они превращались в горбатые силуэты лодок, птиц, в тёмные завитки волос. Вслушивалась в дробь спокойных чётких команд, рассматривала лицо командира – отстранённо-цепкий взгляд, плавная линия рта, чёрточки морщин на лбу.

Артур сидел дальше от неё, за пультом, но когда старпом поворачивался в кресле боком, в её поле зрения попадали смуглые ладони с длинными крепкими пальцами, она могла увидеть скупые движения рук. Артур что-то нажимал на пульте, и стрелка глубинометра то замирала, то шла вверх быстрее.

Он ни разу не повернулся в её сторону, и ей трудно было разглядеть выражение лица. Только острый профиль и растрёпанный чуб, сползающий на лоб. Она снова опускала взгляд – мигающая лампочка, проворные пальцы с коротко обрезанными ногтями, кнопка, щелчок, перевитое тёмными венами запястье в распахнутом, неловко завернувшемся рукаве.

Широкая спина старпома снова закрывала пульт механиков, и Саша возвращалась к своему блокноту.

Но вот сейчас уже и рисовать становится трудно: карандаш дрожит вместе с лодкой, мягкий штрих норовит сорваться в испуганный зигзаг. Команды по-прежнему звучат размеренно, никто не суетится, ни в ком не видно тревоги. Значит ли это, что всё в порядке?

Она осторожно вертит головой, проводит ладонью от затылка вниз, разминая занемевшую шею. Замполит поглядывает на неё добродушно, кажется, вот-вот улыбнётся, и тугой узел у Саши в горле понемногу распускается.

– Принимать с двух бортов!

Под лопатками снова сжимает: эту команду она раньше не слышала. Что-то не так?

– Есть принимать с двух бортов, – безмятежный голос Артура. Лодка дрожит всё сильнее, стена бьётся Саше в плечо, и Саша отодвигается, складывает руки под грудью. Жаль, сесть некуда, все, кто сидят – на боевых постах.

– Приготовиться к ускоренному приёму!

– Готов.

– Принимать ускоренно с обоих бортов!

Командир не успевает договорить, как лодку дёргает, бросает, и Саша снова стукается плечом о стену – гораздо больнее, перед глазами темнеет, а из горла само собой вырывается сдавленное шипение. Но уже всё. Лодка замирает. Она как будто затаила дыхание – то ли опять рванётся вверх, то ли её потащит вниз, ко дну.

– Четыре насоса за борт! Две тонны в нос!

Лодку снова пробирает и отпускает дрожь. Или это дрожат её, Сашины коленки.

– Ждём, – роняет Кочетов.

Стрелка подрагивает на делении двадцать пять метров, не сдвигаясь. Кто-то тихо выдыхает.

– Открыть кормовую ЦГБ.

– Есть открыть кормовую ЦГБ!

Стрелка медленно сдвигается вверх. Пол под ногами снова вибрирует.

Саша проводит ладонью по лбу, стирая влагу.

Если бы она всё-таки пошла к себе в каюту и легла, было бы ей спокойнее? Или она бы извелась, измучилась от неизвестности? Конечно, она и здесь не понимает, что они делают, но можно просто слушать перекличку голосов, всматриваться в движения рук. От этого становится немного легче, как будто ты маленькая и лежишь на кушетке, застеленной клеёнкой, облепленная холодными железными датчиками, а приборы попискивают, мигают, и ты пытаешься скосить глаза на экран, где всё мигает и ничего не понятно – но за столом перед экраном сидит большой человек в белом халате, и ты веришь, что сейчас он щёлкнет кнопкой, повернётся к тебе и кивнёт: «Всё хорошо».

Ноги устали. Ноют от коленей до щиколоток, пятки покалывает мурашками. Ещё немного, и она, наверное, сползёт прямо на пол. Если она никому не будет мешать – какая разница?

– Тащ командир, лодка больше не всплывает.

– Принято. Акустик, – Кочетов говорит в «Каштан», но инстинктивно поворачивается в сторону рубки, – толщина льда?

– Двадцать два сантиметра, тащ командир.

Кочетов кивает.

– Приготовиться дуть среднюю.

– Есть приготовиться дуть среднюю, – отзывается Артур, пальцы легко ложатся поверх кнопок, готовые надавить.

Балласт из средней группы цистерн продувается последним. Значит, всё, остался один рывок вверх. Сейчас будут ломать лёд – или лёд будет ломать лодку.

– Продуть среднюю!

– Есть продуть среднюю!

Глубокий, утробный выдох где-то под полом, в трюмах – и вверх, вверх, не останавливаясь, и треск – тонкий и сухой, а потом сильнее, сильнее, и тяжёлыми дробинами над головой – грух, тух, тух! – выламывает, выкручивает вместе с твоими собственными позвонками – подскакиваешь, стукаются зубы – и плеск.

И всё.

Над головой всё цело. И под ногами.

Командир тяжело заваливается спиной в кресло и ударяет ладонью о ладонь.

– Молодцы, – едва размыкает губы, но голос всё так же хорошо слышно.

Рядом кто-то смеётся, кто-то матерится сквозь зубы – неужели замполит?

Дима-Веснушка трёт ладонями покрасневшие щёки. Артур за своим пультом запрокинул голову к подволоку – на шее резко обозначился кадык, за ворот скатывается прозрачная струйка.

– Отбой боевой тревоги, – командир выпрямляется в кресле, – от мест по всплытию отойти. Свободным от вахты разрешаю выход наверх… только учтите, что вахта сменится через пятнадцать минут.

Старпом энергично кивает:

– Надо посмотреть, как лодка снаружи. Помять мы вроде ничего не должны, но бережёного бог бережёт.

На воздух, наконец-то! Саша делает шаг, другой к выходу и останавливается, виновато поворачивается к командирскому креслу, из которого неловко выбирается Кочетов.

– Извините, товарищ командир, – она смущённо улыбается. – У меня с собой только осенняя куртка – я подумала, может…

– Возьмёте пальто у любого из вахтенных. Дмитрий Алексеевич, – он поворачивается к худенькому Веснушке, – вам заступать. По комплекции вы всё-таки ближе к Александре Дмитриевне, чем я или наш боцман.

– Она и в моём пальто всё равно утонет, – Веснушка машет рукой, поворачивается к Саше. – Четырнадцатая каюта, слева в шкафу. Или хочешь – я сам тебе покажу. Пошли.

Благодарно кивнув командиру, она идёт к выходу следом за Веснушкой. Оборачивается – Артур вылезает из-за пульта, согнувшись, энергично растирая бедро.

Нога затекла? Или судороги?

Ладно. От ходьбы, от движений ему наверняка станет легче.


Снежок похрустывает под сапогами, щёки щиплет. Ветра нет совсем, и флаг, вместо того, чтобы гордо развеваться, лениво свисает вниз.

Пашка проверяет ещё раз, крепко ли вбили флагшток.

– Не боись, не свалится, – Артур усмехается. – До завтра уж наверняка простоит.

– Интересно, на фотках его хоть видно?

Артур пожимает плечами. По-хорошему, в кадр должны были влезть и они все, и флаг, и лодка… ну, хотя бы её рубка. А на деле давно известно, откуда руки растут у матросов – хорошо ещё хоть замполитовский фотоаппарат не ухнули в полынью.

За плечом смеются, Лёха встряхивает в руках Димино пальто – пуговицы блестят на солнце так, что глаза слезятся.

– Да чего ты будешь бегать опять на лодку переодеваться? Хочешь, прям на куртку надевай, она у тебя всё равно как рубашка. И глотни сразу – вон, у Гриши есть.

Артур оборачивается, глядит, как на Сашку накидывают длинное, широкое черное пальто. Его пришлось снять, когда делали общую фотографию: гражданский должен быть в гражданском – и нет, Александра Дмитриевна, не прячьтесь в третьем ряду, говорил командир. Вас – поближе, рядом со старпомом.

Тоненькая фигура Сашки проваливается в пальто, как в сугроб. Длинные белые пальцы осторожно обводят звёзды на погоне. Светлые волосы стелятся поверх ворота, в солнечном свете отливают золотом.

– У тебя волосы отросли, – говорит Артур. Она поворачивается к нему, застёгивая пуговицу на груди. Руки болтаются в рукавах.

– Отросли, да. Я обычно ношу длинные.

Понятно.

Он не замечает, что переминается с ноги на ногу – соображает, когда слышит хруст снега.

Она-то чего молчит? Стоит и молчит.

Подходит чуть-чуть ближе. Щёки разрумянились, кончик носа тоже покраснел.

– Не холодно без шапки? – вырывается у него. Он мог бы отдать свою, всё равно сейчас никому нет дела, по уставу ты одет или нет.

Она рассеянно дотрагивается до виска:

– Не очень. А знаешь, почему лучше ходить без шапки? – наклоняется поправить голенище сапога – тоже не по размеру, но хорошо хоть такие нашлись у интенданта. Он не успевает спросить, почему: шапка слетает у него с головы, снежные брызги сыплются на веки, на нос, на щёки.

Ах так!.. Да я тебя!.. Сама напросилась.

Сашку обдаёт очередью снежков, белый вихрь сыплется за ворот, в рукава. Он не промахивается, и он быстрее её, и сапоги на нём не вдвое больше, чем надо. Она кое-как пытается отстреливаться, но достать его получается плохо – и она больше не уворачивается. Стоит, тяжело дыша, грудь ходит ходуном, и, когда он подходит ближе, она с пронзительным боевым кличем прыгает к нему, сцепляет руки у него на шее. Пальцы в мокрой перчатке старательно пропихивают снежок ему за шиворот.

Ну нет уж. Он хватает её за плечо, за талию – может, он в самом деле поскользнулся? – и неловко падает в сугроб, утягивая её вниз своим весом.

Под ним – Сашкины бёдра, живот, грудь в складках плотной ткани. Распахнутые сине-серые глаза смотрят снизу вверх. Брови, ресницы обсыпаны снежной пылью, и щёки тоже в снегу, и кусочек шеи под шарфом. И надо вставать, не хватало ещё Сашке простудиться.

Вот только…

Розовый рот приоткрывается – может, просто в попытке глотнуть побольше воздуха. Трещинка в уголке – маленькая, поджившая. Малиновый кончик языка.

Он машинально наклоняет голову, остаются какие-то миллиметры, но ведь здесь нельзя, не получится, здесь, как только он коснётся…

– А теперь, уважаемые телезрители, вы можете увидеть брачные игры тюленей!

Блядь.

Что и требовалось доказать.

Он рывком приподнимается на локтях, смотрит на Гришу. Тот на всякий случай отступает назад.

– Слушай меня, Николай Дроздов, – Артур встаёт на ноги, машинально протягивает руку Саше, торопливо отряхивающейся. – Ещё раз так подойдёшь, и следующим полярным зверем, которого ты увидишь, будет песец.

– Да ладно, не заводись, – ещё и ржёт. – Я чего спросить хотел: мы с Лёхой и Ильёй собрались пройтись. Тут в паре километров «Александр Невский» всплывал пять лет назад. Думаем глянуть, может, осталось что – флаг, там, или письмо от команды.

Артур прикидывает в уме. Пройтись бы неплохо, но он собирался вернуться на корабль, проверить системы.

– Командир разрешил, – хитро добавляет Гриша.

– Конечно, разрешил, – хмыкает Артур, – без клистирной трубки корабль часок-другой обойдётся. А без комдива-три – хуй там! Я на корабль, мне ещё с клапанами ВВД ебаться.

– Ну, как знаешь. Желаю не заскучать, – Гриша отходит всё с той же хитрой ухмылочкой. Артур поворачивается к Саше, запоздало соображая, что выругался при ней.

Саша поддевает носком сапога искрящуюся снежную пыль.

– Ты правда на корабль?

– Угу.

Бедро в который раз за день скручивает судорогой, и Артур жалеет, что не сообразил захватить Гришку с собой и заставить его вколоть-таки ему, Артуру, препарат, от которого эта гадость пройдёт окончательно.

– Тогда я тоже на корабль. Хоть куртку сниму.

Артур рассеянно кивает, наваливаясь всем весом на ногу, которую раздирает боль. В конце концов, Гришу можно и не ждать.

Глава 24

«Знаешь, Караян, у меня тоже почти три месяца бабы не было, но я хотя бы не пытаюсь никого завалить прямо на снегу. Неужели настолько припёрло?»

Или нет, лучше так: «Караян, а ты знаешь, что командир военного корабля имеет право регистрировать брак? Помяни моё слово – после того, что ты вытворял с Вершининой, тебе придётся жениться на ней прямо на лодке. А для брачной ночи мы вам, так и быть, трюм торпедного отсека освободим».

Паша гоготнул, спускаясь по трапу, гулко топая ногами. Можно, конечно, ещё что-нибудь посмешнее выдумать, но на это времени много, пусть Артур даже не рассчитывает, что до возвращения в базу все забудут, как он в снегу кувыркался. Охуеть какой самец нашёлся. Он, Паша, может, тоже хотел бы Настюху к себе прижать, а она за тыщи миль.

Всё-таки правильно баб в море не берут. Даже самая нормальная как начнёт улыбаться и ресницами хлопать – всё, пизда кораблю.

«Караян, а не хочешь ли ты сдать командование дивизионом – например, мне? Я точно буду смотреть на помпы и компрессоры, а не на задницу Вершининой!»

Паша потянул на себя дверь, вошёл в каюту. Артур сидел на своей койке, вытянув ногу в проход, навалившись локтем на стол, и, кажется, похрапывал. Они недели две последние вообще толком не спали – не мудрено.

Паша аккуратно переступил через ногу Артура, повернулся к койкам и охнул: глаза Артура были приоткрыты – вокруг расширенных зрачков розовые пятнышки лопнувших сосудов, рот тоже приоткрыт – и это не храп, господи, это какое-то утробное бульканье…

Паша сдёрнул вниз рукоятку «Каштану»:

– Карцев – медчасти!

Никакого ответа. Паша притопнул ногой:

– Медчасть, вашу мать, слышите меня?

– Есть медчасть, – сонный голос фельдшера.

– Артур сознание потерял, еле дышит! Бегом в четырнадцатую!

Короткое, испуганное «есть!»

Так. Пульс. Вроде бьётся… но ему шею раздуло, что ли? Она же не была такой толстой. Даже кадыка не видно. И он красный, он весь красный.

Пашка выхватил из тумбочки бутылку с водой, вылил её Артуру на голову. Вдруг поможет? Сейчас придут врачи, разберутся.

Так. Доложить командиру. Знать бы хоть, он на борту или всё ещё снаружи.

– Карцев – центральному! Караян потерял сознание у себя в каюте, я вызвал медиков.

– Есть центральный, – резкий голос старпома. – Вас понял, передаю на берег командиру и врачу. Держите меня в курсе.

Ах ты ж блядь. Гришка тоже на берегу. И не просто на берегу, а намылился в ебеня искать флаг с «Александра Невского».

Дверь стукнула, вошёл фельдшер Серёга и с ним Вершинина. Паша отступил в сторону, пропуская их. Вершинина присела рядом с Артуром, протянула руку – Серёга снял с шеи стетоскоп, отдал ей.

– Фенобарбитал? – спросила, не оборачиваясь.

– Ну да, – Серёга прочистил горло, – он попросил от судорог укол сделать. А я только что с берега… в голове вата, вот-вот засну. Ну я и подумал, что ему это уже кололи раньше. Надо было в карточку посмотреть.

– Что в карточке?

– Предрасположенность к аллергии на лекарства. Про барбитураты там ничего нет, но я должен был проверить, сначала вколоть микродозу…

– Адреналин, – скомандовала Вершинина. – Потом преднизолон.

Серёга закатал рукав РБ Артура, вынул из чемоданчика шприц, ампулу. Стекло хрустнуло, Паша инстинктивно отвернулся.

Не смотреть всё равно не получалось.

Вершинина оттянула нижнюю челюсть Артура, потом веко.

– Артур, слышишь меня?

Глаза Артура чуть прищурились. Он кивнул не сразу – вяло, через силу.

Вершинина привстала, потянулась к «Каштану».

– Вершинина – центральному. Анафилаксия, нарушена проходимость дыхательных путей. Готовьте процедурную, будем интубировать трахею.

– Есть готовить процедурную, – отозвался старпом. – Кают-компания подойдёт? Мы сдвинем столы.

– Хорошо, – она отпустила рукоятку переговорного устройства, повернулась к Серёге:

– Включи в кают-компании кварцевую лампу. Подготовь инструменты, проверь ларингоскоп и дыхательный мешок.

– Есть!

Задержав руку, Серёга аккуратно вынул иглу, сунул в мусорный пакет шприц, разбитую ампулу. Стекло противно звякнуло.

Он вышел.

Вершинина повернулась к Паше – белая, как бинт.

– Артура нужно отвести в кают-компанию.

Паша потянулся к рукоятке:

– Двоих трюмных в четырнадцатую!

Закинул себе на плечо руку Артура, потянул его наверх. Хоть из каюты пока вывести.

«Каштан» снова зашипел:

– Врач будет на борту в течение получаса.

– Как только появится – в кают-компанию.

Вершинина вышла из каюты, аккуратно придержала Паше дверь. Матросы Кряква и Данилов уже шагали по коридору – при виде бессознательной тушки их командира дивизиона на лицах начал расползаться страх.

– Ведите. Осторожнее, чтобы он не ударился головой, – велела Вершинина и пошла к переборочному люку.


Артур лежит на столе с запрокинутой головой, подставив беззащитное горло. Хрипит. В чёрном квадратике прыгают цифры пульса – сто двадцать три, сто двадцать, сто двадцать пять.

Веки вздрагивают – опухшие, тёмно-розовые. Ноздри раздулись, в уголке рта влажно блестит слюна.

Нужна преоксигенация. Нужно нормальное обезболивание. На всё это уйдут лишние минуты, которых у неё, возможно, нет.

– Ларингоскоп.

Рукоять ложится ей в ладонь. Четвёртый размер клинка, должен подойти. У Артура длинная шея, прямой клинок подошёл бы больше… хотя изогнутым легче удерживать язык.

Вставить клинок – вот так, как показывал Долинский в больнице. Как она вставляла в рот манекену на зачёте. Нет, не давить на челюсть, ни в коем случае – можно повредить зубы, и будет Артур ходить с щербатым ртом. Вот сюда, в ямочку валлекулы… да, вот это, узкое, багровое – голосовая щель.

– Трубку.

Сюда, между голосовых связок… теперь надо вынуть из трубки жёсткий каркас, чтобы она стала гибкой и прошла глубже. Сергей вытаскивает его – как-то слишком резко.

Хорошо, что она всё-таки брызнула Артуру в горло лидокаина. Он сейчас практически без сознания, он не должен чётко ощущать боль, но чувствовать, как тебе раздирают глотку – тяжко.

Сколько же слюны.

Ниже трубку, ниже, за голосовую щель. Восемнадцать сантиметров… ещё хотя бы парочку. Давай же, пропихивайся!

Аккуратнее, аккуратнее, нежнее.

Такие вещи делает анестезиолог-реаниматолог. После практики, после интернатуры, а не с четырьмя курсами и заброшенной учёбой…

Рассуждать – потом, сейчас – раздуть манжету.

Да, Серёжа, давай сюда дыхательный мешок. Прикрепить к манжете – и нажимать с силой, размеренно, как учили.

Раз. Два. Вдох. Выдох.

Грудная клетка Артура приподнимается и опускается в такт нажатиям.

Хорошо. Теперь зафиксировать трубку. Отёк уже потихоньку спадает, и, когда Артур сможет нормально дышать сам…

Ах ты ж господи, чуть не забыла.

– Продолжай, – она сует Сергею дыхательный мешок, берёт стетоскоп. Прижимает круглый диск к груди в густых чёрных волосках. Наверное, они мягкие на ощупь – через перчатки не почувствуешь.

Ну разумеется, справа дует сильнее.

– Сергей, поправь трубку. Чуть левее. Ниже. Ага, вот так. Фиксируй.

Она забирает у него дыхательный мешок, сжимает и разжимает пальцы, пока Сергей отрывает белую полоску пластыря, обклеивает трубку, оборачивает скулы и подбородок Артура. Сбоку он аккуратно затягивает узелок.

Вдох. Выдох. Следить за дыханием и пульсом. Вдох. Выдох. Отёк совершенно точно спадает, ей не показалось.

– У нас есть супрастин для инъекций?

Сергей отзывается не сразу.

– Только димедрол.

– Сойдёт. Сделай укол, один миллиграмм.

Маска липнет к щекам. Рубашку и халат можно выжимать.

Слабый стон со стола. Она каменеет, пальцы немеют, но продолжают сжиматься и разжиматься.

Тихо, тихо, всё пройдёт. Всё будет хорошо. Обещаю.

Хорошо бы вколоть раствор эуфиллина, было бы легче дышать. Ничего. Обойдёмся тем, что есть.

– Можешь экстубировать, – негромкий голос за плечом. – Видишь, он уже дышит сам.

Она оборачивается, смотрит на Гришу в халате. Белая полоска лица между маской и шапочкой, спокойные внимательные глаза.

Она отступает на шаг в сторону, но он, кажется, вовсе не намерен вставать вместо неё, и она отлепляет пластырь, вытягивает из манжеты воздух шприцом.

Да. Дышит.

Теперь трубку – на вдохе, быстро, но плавно. Главное – не повредить связки.

Трубка стукается о стол. Сергей протягивает тампон – вытереть всё во рту, удалить слюну. Ещё раз провести от нёба к языку.

Она косит глаза – не на датчик дыхания, а на грудь Артура, медленно приподнимающуюся и опускающуюся. Он шевелит губами, и всё его тело напрягается, вздрагивает от короткого сухого кашля.

Она испуганно вскидывается, и Гриша поднимает ладонь:

– Это нормально. Главное сейчас не раздражать горло.

Она кивает. В голове шумит, как будто волна бьётся о борт лодки.

– Ну, вот и всё, – спокойно говорит он. – Можешь идти отдыхать. Мы с Серёгой отведём его в лазарет, будем следить за восстановлением. Острая стадия миновала, но антигистаминные препараты ему сейчас необходимы. И горло чтобы зажило.

Она опять кивает.

– Командиру сама доложишь? Интубировала ведь ты.

– Доложу.

Голос сел, как будто это ей в глотку ларингоскоп пихали.

Она снимает маску, снимает шапочку, подходит к «Каштану». Пальцы занемели, с трудом удерживают рукоять.

– Процедурная – центральному, – прочищает горло, но оно всё равно сипит. – Интубация прошла успешно, жизнь капитана третьего ранга Караяна вне опасности.

– Молодец, – тихий, тёплый голос Кочетова. – Молодец, Александра Дмитриевна.

В горле перехватывает сильнее. Она отпускает рукоять, выходит из кают-компании. Жгучая соль в глотке, в носу, в глазах распирает, рвётся наружу, и Саша опускается прямо на пол, как была, в халате.

Она сжимается в комок, стискивая маску в кулаке. Она рыдает в голос, размазывает по щекам слёзы и сопли.

Кто-то выходит из кают-компании, но её не трогают. Она сама сейчас… она сейчас… сейчас, ещё немножко – подняться, дойти до своей каюты и лечь.

Спать очень хочется. Почти так же сильно, как плакать.


Горло бы промочить, хоть самую малость. До сих пор внутри печёт.

Он зря расслабился, когда всплыли. Подумал – пронесло. Надо ж так совпасть: аллергия, фельдшерская дурость, врач, которого он отпустил всего-то на час…

Подставил борт. Сам виноват.

Думал, на полюсе после своей вахты ляжет и проспит полсуток. А попробуй засни теперь.

Время он хорошо помнил – откачивали Караяна семнадцать минут. Но за эти семнадцать минут, кажется, можно было дойти от полюса в базу.

Ветер какой, пятки примерзают к палубе. Ну а что, молодец, выскочил в тапочках, трудно было из-под койки достать сапоги. Свалишься завтра – ещё добавишь работы медицинской команде, чтобы ей скучно не было.

Интересно, почему всякий раз, ругая себя, он делает это голосом Галки?

Она ведь, если вдуматься, и не ругала его никогда. Только пожимала плечами и улыбалась – невесело так, с укором.

Эх, Галка, знала бы ты, от какого пустяка может сдохнуть человек на подводной лодке…

– Тащ командир!

А вот и ещё один герой в тапочках.

– Я весь внимание, Сергей Иванович.

Фельдшер сутулится, неловко переступает с ноги на ногу. Ты-то хоть с палубы не сверзнись, как Вершинина три недели назад.

– Тащ командир, меня теперь в тюрьму посадят?

– Ты-то сам как думаешь?

Сергей медлит.

– Так-то надо бы, конечно, – он шмыгает носом. На таком ветру немудрено. – Из-за меня чуть человек не погиб. Но я ведь ничего плохого не хотел… я просто не подумал. Я вообще ни о чём думать не мог.

Кислородное опьянение, да. Третий месяц автономки. Кое-кто из учёных уверяет, что людей нельзя под водой держать больше двух месяцев: крыша едет. И, как правило, не быстро и эффектно, с фейерверками и судорогами, а исподволь. Не угадаешь: вчера с тобой служил адекватный человек, а сегодня ему бы на бережок, психику подлечить, не то может сотворить что-нибудь эдакое.

– Об этом ты будешь с капитаном третьего ранга Караяном говорить, – Кочетов пожимает плечами. – Я считаю, что состава преступления нет: пациент жив, и доктор обещает через несколько дней вернуть его в строй. И записи об аллергии на этот конкретный препарат в карте не было. С другой стороны, ты действительно подверг жизнь Караяна опасности… ох, чую, опять меня товарищ особист залюбит вусмерть своими требованиями «разобраться и наказать по всей строгости».

Фельдшер всё так же смотрит на него, и Кочетов машет рукой:

– На берегу разберутся. И поговори ты всё-таки с Караяном. Может, он намерен не тюремного заключения для тебя требовать, а твоей головы на серебряном блюде. И моей заодно.

– Вас-то за что, тащ командир? – изумляется Сергей. Кочетов усмехается.

– Пошли вниз. У меня скоро тапки к палубе примёрзнут.

Он пропускает фельдшера вперёд – привычка, командир при погружении спускается последним – и лезет за ним. Скоро должны кормить вторую смену, так что на камбузе наверняка есть горячий чай.

– Роман Кирилыч! – суховатая фигура старпома выглядывает из-за двери кают-компании. – А я за тобой как раз. Зайдёшь, посидишь с нами? Надо же отметить второе рождение Караяна.

– Отмечают, я так понимаю, все, кроме самого виновника торжества, – Кочетов хмыкает.

– Оклемается окончательно – ещё раз отметим, – бодро отзывается старпом. – Агеев принёс кой-чего из своих медицинских запасов.

– Палыч, – Кочетов качает головой, – тебя сегодняшний день не научил, что в автономке расслабляться нельзя?

– Так мы по полстакана, чисто символически.

– Ну-ну…

– К тому же тебе надо согреться.

Помедлив, Кочетов кивает. Кажется, ему действительно надо согреться, и дело не только в ветре и ледяной палубе.

Глава 25

На бок он поворачивался осторожно, прислушиваясь к саднящей боли внутри. Раздирало так, будто в глотку ему совали по меньшей мере якорь. Но лучше уж так, чем после этой Гришиной пшикалки, от которой во рту всё немело и он даже не чувствовал, как ворочает языком, как глотает слюну.

И ведь даже нахуй Гришу не пошлёшь: вместо голоса какое-то сипение, как будто клапан воздуха низкого давления не докрутили.

– Не ссы, – говорил Гриша, – через пару дней серенады сможешь петь. У Вершининой, конечно, руки-крюки, горло тебе поцарапала, но ничего серьёзного. Связки невредимы, им просто надо отдохнуть.

Он кивал и глотал куриный бульон, водянистую кашу, тёплое молоко с маслом – такое же противное, как в детском саду.

К нему заходили, смеялись, материли его, хлопали по плечу, хватали за руку – словом, проделывали всё то, что он сам проделывал бы с человеком, чудом не угодившим в гроб. И он улыбался. Серёга-фельдшер принёс ему блокнот и карандаш, так что он мог писать, задавать вопросы, но чаще всего он просто улыбался. Ну, или морщился, если кто-то уж чересчур размахивал руками, рискуя угодить ему по лбу.

Все норовили его расспросить, как же он угодил в такую передрягу, хоть и видели прекрасно, что он не может выдавить из себя даже хрюк. Ну а потом – что он потом сможет рассказать?

Зашёл сделать укол, вернулся к себе в каюту. Вроде как душно было, но ведь он только что с берега, чему тут удивляться. Потом провал. Выплыл на чуть-чуть: вроде как пытался дотянуться до «Каштана», вызвать медчасть. Глотку забило, не вдохнёшь. Опять провал. Вершинина – губы шевелятся, а что говорит, не слышно, ладони у неё сухие, горячие-горячие. Потом – серый подволок, что-то брызгают в горло. Пальцы во рту, ещё что-то во рту, глотку прямо распирает, очень больно. И воздух. Много-много воздуха, вкусного, и хер с ней, с болью, раз можно дышать.

Вот зря они думали, что это снаружи воздух – воздух, а в лодке так, дыхательная смесь. Девятнадцать процентов кислорода, дескать, ни то ни сё, не живёшь, а существуешь. Ребятки, девятнадцать процентов – это очень много, когда только что у тебя не было и их. И какой же это кайф – дышать. Жить.

Хотя когда горло дерёт – бесит, конечно.

Потом его ещё куда-то тащили, укладывали. В руки-ноги как будто ваты набилось. И в голову тоже. Сколько же он спал, сутки?

Ну вот, а так бы до конца похода и не выспался. Понятно вам, дорогие боевые товарищи? Читайте! Завидуйте! Я достаю из широких штанин, и все возмущаются: «Гражданин!»

Мда. Шутить самому с собой – занятие вроде онанизма, только ещё более жалкое. Особенно когда вместо смеха ты не то булькаешь, не то кудахчешь.

Дверь опять стукнула – не здесь, у Гриши. Кто-то зашёл. Слов не разобрать, зато голос слышно хорошо.

Ну наконец-то, а то уж можно было подумать, что и не придёт. Или лучше бы не? Лежишь как бревно, волосы колтуном свалялись, хорошо хоть до душа сил хватило доковылять, несмотря на Гришины протесты. Всё равно зрелище так себе.

– Привет.

Ресницы длинные-длинные. Бежевый свитер, ворот под горло. Не уходи. Сядь.

Ага, вот сюда. Подашь блокнот?

– Гриша говорит, ты идёшь на поправку. Голос восстановится, ты не волнуйся. Мне тоже было бы тяжко всё время молчать.

Да ничего. Говори ты. Я ещё наговорюсь.

– Некоторое время у тебя горло может болеть и сохнуть, – вот это совсем тихо. – Нужно полоскать.

Сохнет, ага. Вот прямо сейчас.

Она улыбается, пальцы мнут шерстяной рукав. Тонкие же совсем, как она ими лазила… как она… та ещё мерзость, наверное.

Надо написать. Спросить.

Карандаш корябает бумагу, она морщится. Жирный вопросительный знак, и можно протянуть лист ей. Почерк в полу-лежачем положении совершенно дикарский. Разберёт?

Она читает вслух – медленно, как первоклашка:

– Это было противно?

Пожимает плечами.

– Не знаю… я про это не думала. Я вообще старалась не думать.

Да и правда. Что за херня в голову лезет. Лучше про тебя, Саш. У тебя волосы пушистые. Наклонись чуть-чуть, ага. Щекочут пальцы, мягонько так. Хорошо.

А руки прохладные. Ты только что с холода, с берега? Не похоже, щёки не покраснели.

Ого, как ты сильно… Нет, не больно, не отпускай.

Или нет, пусти. Самое ж главное не написал. Где там карандаш?

И чего ты смеёшься? Каракули разобрать не можешь? Я же вижу, щуришься.

– Пожалуйста.

Не отодвигайся, лицо сейчас хорошо видно в свете лампы. Розовый рот, неровная полоска зубов. Прыщик под нижней губой.

– На самом деле, это я тебе должна сказать спасибо. За то, что выжил.

А, да это-то всегда пожалуйста.

Сиди, Сашка, не отворачивайся, не опускай глаз. Смотреть бы на тебя и смотреть.


Наскоро протоптанная тропинка под ногами была рыхлой и неровной, сапоги проваливались по щиколотку. Снег налипал на них влажными комьями. Ветер, совсем слабый, тянул сыростью, и Паша с неудовольствием шмыгал носом. Не хватало ещё, чтобы вернулся насморк.

Лёху Ивашова сырость, судя по всему, не беспокоила: он стоял у самого борта, сняв шапку, запрокинув голову, и смотрел поверх Пашиной макушки, куда-то, где, не было ничего, кроме марлево-серых облаков.

Лёха услышал шорох шагов, глянул на Пашу:

– Весна.

– Здесь весны не бывает, – хмыкнул Паша. – Денёк похлюпает – и опять мороз.

– Всё равно, – Лёха с рассеянным видом покрутил головой. – Пахнет весной. Как у нас под конец апреля.

– Ага, самая слякоть, – Паша поморщился. – Как уволюсь, уеду куда-нибудь, где снега вообще не бывает. Только чтоб у моря. У южного. Чтоб купаться круглый год.

– А я домой хочу. И хер с ней, со слякотью. И пусть бакланы орут. И крыша в общаге протекла, и дорогу опять размыло. И «хорош спать, а ну пиздуй на корабль, через полчаса ввод ГЭУ, а начхим, сука, дрыхнет!» – Лёха засмеялся.

– Этого тебе здесь, что ли, мало?

– Да нет, – он махнул рукой, – просто – домой хочу. А ты разве нет?

Паша фыркнул:

– Хочу, конечно. Под одеяло – и спать, как сурок. А проснулся – грибным пирогом пахнет, компотом, Настюха ждёт не дождётся, когда я встану, а будить не хочет.

– Хорошо тебе, – засмеялся Лёха. – Так вот послушаешь – самого жениться потянет. А то возвращаешься в свою берлогу, а там тебя никто не ждёт, кроме грязных носков.

– И на кухне засохший батон, – Паше припомнилось возвращение из самой первой автономки. Отпустили их с корабля уже ночью, всё было закрыто – он об этот батон чуть передний зуб не сломал.

– Во-во, – Лёха сунул руку в карман, выуживая смятую пачку «Винстона». – Как раз две осталось, бери.

– Как ты растянуть-то умудрился до конца, – хмыкнул Паша, полез за зажигалкой. Неужели на корабле осталась? А, вот, завалилась за подкладку.

Зажигалка щёлкнула. Паша затянулся блаженно и глубоко, поглядывая на чёрный борт лодки, на сутулую фигуру вахтенного. Вот всё-таки многие ли могут похвастаться, что курили прямо на макушке земли?

– Но ведь женщины,Паш, они тоже не дуры, – Лёха опустил сигарету, выдыхая носом белесую струйку дыма. – Они, как и ты, хотят на юг, к тёплому морю и абрикосам. Кто ж со мной на север поедет?

– Кое-кто, вон, с нами на Северный полюс махнул, – хмыкнул Паша. – Повезло Артуру.

– Повезло, – Лёха серьёзно кивнул. – Гриша мог и не добежать вовремя. Говорит, счёт был на минуты.

Паша подавил желание поёжиться.

– Вот ведь, бля, из-за какой херни – укол, ногу сводило… Серёге бы яйца открутить, на самом-то деле.

– Он же не знал.

Паша вздохнул, переступил с ноги на ногу. Под подошвами хлюпнуло.

Вроде и не знал, а вроде – можно ж поаккуратнее, если у человека бывает аллергия? Это как с переборками: замполит, вон, до сих пор хлопает ими со всей дури, кремальера у него в руках аж визжит. А можно – тихонько, бережно.

– Эй, тюлени косолапые! – сверху, с палубы им махнула фигура в чёрном пальто. Паша сощурил глаза, узнал Илью.

– Радиограмма с берега! Всё! Домой идём!

Паша глотнул сырого холодного воздуха полной грудью, затушил бычок. Глянул на Лёху и от души, не думая, тряхнул его за локоть, крепко стиснул.

Лёха улыбался.

– Чего вы там черепашитесь? – Илья прошёлся по палубе. – Дуйте наверх, сейчас общее построение объявят.

Паша двинулся к кораблю первым – напрямик, сойдя с тропинки, загребая подошвами снег. Под ногами всё разъезжалось, чавкало, влажный солёный ветер щекотал нос.

Опять в лодку, в духоту, но это совсем на чуть-чуть.

Скоро они будут дома.


Легонько стукнув в дверь, Саша заглянула внутрь:

– Гриш, можно?

Гриша оторвал взгляд от компьютера, куда он что-то сосредоточенно вбивал, и повернулся к ней с явной неохотой:

– Если ты к Артуру, приходи часа через три. У него сейчас трюмные были, пришлось выгонять под угрозой лишней вахты. Что за народ – у меня пациент только-только разговаривать понемногу начал, хотя бы не каждые десять минут кашляет, а их так и разжигает с ним болтать. И он-то хоть бы о себе подумал – нет, никак наговориться не может, а потом удивляется, почему он сипит, как волк простуженный.

Саша сочувственно улыбнулась.

– Я не буду его ни о чём спрашивать, пусть молчит. Просто с ним посижу. Можно, Гриш?

– Через три часа, – доктор смотрел неумолимо. – А то, знаешь, благими намерениями…

– Ладно, – вздохнула она. – Слушай, может, тебе помочь чем? Ты говорил, нужно карточки больных забить в компьютер.

– Мы с Серёгой уже почти закончили. А что, тебе заняться нечем? – хмыкнул он. – Потерпи, мы уже почти дома.

– В том-то и дело, – нахмурилась она. Пальцы потеребили широкий рукав РБ. – Я всё думаю – когда же, ну когда же, скорей бы, только бы ничего не случилось! Знаешь, я эти три месяца как-то вообще не волновалась, а вот сейчас… Ты только не думай, – она смущённо улыбнулась, – это не страх, я просто…

– Ты просто хочешь домой, – Гриша встал из-за компьютера, подошёл к ней. – Уже совсем немножко осталось. Всё будет нормально.

– Я знаю, – она кивнула. – Мне надо чем-нибудь заняться. Я сейчас Диме помогала, пыль вытирала в отсеке. Старпом к нам спускался, на меня ещё посмотрел так мрачно – но ничего не сказал.

– А что он теперь тебе скажет? – Гриша пожал плечами. – Сань, а хочешь, книжку возьми? Отвлечёшься.

Он протянул ей затрёпанный «Стриптиз для киллера», и она со смехом отмахнулась:

– Нет уж, лучше я пойду порисую.

– А что рисуешь?

– Ну, это пока только эскиз, – она отвела глаза. – Попрошу потом замполита мне фотографию распечатать, чтобы никакие детали не забыть. Лодка, флаг – и мы все на полюсе.

– Меня на той фотке между штурманом и стармехом затолкали, – вздохнул Гриша, – виден, наверное, один затылок. Сань, а ты что будешь делать, когда вернёмся? Дальше, наверное, рисовать, выставки устраивать? Или ты типа ещё учишься?

– Вообще-то я думаю в мед вернуться. Не так уж и много пропустила, наверстаю.

– Это дело, коллега, – Гриша одобрительно кивнул. – Кстати, а у вас в меде заочники есть?

– Никогда не интересовалась, – она рассеянно взглянула на него. – Я очно училась, на бюджете. А зачем тебе?

– Да так, подумалось, – он пожал плечами. – Ладно, чего я-то буду в ваши дела лезть… А рисунок потом покажешь?

– Конечно. Я вам на лодку его подарю, если хотите.

Она помолчала, силясь улыбнуться, и махнула рукой.

– Будет вам лишний повод вспомнить. Правда?

– О, этот поход у нас забудут нескоро, – Гриша засмеялся. – О нём будет говорить вся дивизия, и в итоге матросы начнут друг друга пугать историями о русалке, пробравшейся на лодку под видом журналиста.

– Вот не надо, – сонно донеслось из-за перегородки, и к ним высунулась встрёпанная вихрастая голова Артура. – Русалка – это я, пусть даже мне не пришлось сыграть в замполитовском шедевре.

– Тебе сейчас не русалкой надо быть, – буркнул Гриша, – а спящей красавицей. Лежи себе и помалкивай.

– Не вопрос, – Артур прошёлся по каюте, тёплая рука легла Саше на запястье. – Буду молчать. Но я хочу, чтобы кое-кто молчал вместе со мной.

Улыбка, дрожащая у неё на губах, а может, довольный вид Артура заставили Гришу поморщиться.

– Учтите – я отсюда всё слышу, – он покосился на тонкую перегородку. – Опять начнёшь болтать, Караян – будешь объяснять, почему срываешь лечение, не мне, а командиру.


– Рад, что вы идёте на поправку, Артур Игоревич, – Кочетов задумчиво кивал собственным мыслям. – Давно хотел зайти вас проведать, но сами знаете, при подлёдном переходе не до визитов.

– Да я уже почти здоров, тащ командир, – Артур прочистил горло. – Только вот говорить громко пока не могу. Так что вы с чистой совестью можете приказать мне вернуться в строй.

Кочетов усмехнулся – без досады, по-доброму:

– Ну, уж я сам как-нибудь разберусь, что мне делать. А вам куда же без командного голоса? Никто и не услышит ваших приказов. Так что, Артур Игоревич, придётся вам подлечиться ещё немного. Да и куда вы рвётесь, скажите мне? – он покачал головой. – Соскучились по сну два часа в сутки? Мне сейчас хорошо если столько выпадает.

Артур подался вперёд, усаживаясь на койке:

– Так я потому и рвусь, Роман Кириллович.

Кочетов кивнул, сухие обметанные губы тронула усталая улыбка.

– Знаю. Это всё я знаю. Но дело же не в одном только голосе. Вы были в крайне опасном состоянии, и пока Григорий Алексеевич настаивает на постоянном наблюдении.

– А он всегда так, – Артур пожал плечами. – Если, например, нога болит адски, двинуться не можешь, или голова разламывается, он тебя пошлёт по матушке: живо на службу, хватит симулировать. А из-за пустяка готов неделю в палате мариновать.

Кочетов помолчал, что-то взвешивая в голове.

– Добро. Завтра утром доктор вас ещё раз осмотрит и, если не найдёт ничего критического, вы вернётесь к выполнению служебных обязанностей.

– Спасибо, тащ командир!

– Да не за что, – Кочетов махнул рукой. – Товарищи-то вас не забывают? Заходят?

– О, Гришка их то и дело разгоняет, а они всё равно ко мне пробираются, – Артур заулыбался. – Если бы не ребята, можно было бы свихнуться от молчания. Сегодня вот тоже…

Он невольно покосился на сложенный вчетверо листок с рисунком, лежащий на тумбочке. Командир проследил за его взглядом.

– Александра Дмитриевна заходила? Что ж, на этот счёт, я думаю, нам с доктором можно быть спокойным: она последит, чтобы вы не перенапрягали связки.

Артур кивнул. Покрасневшие от постоянного напряжения, но всё такие же ясные глаза командира внимательно всматривались в его лицо.

– Она хороший человек, – негромко произнёс Кочетов.

– Конечно, – с лёгким удивлением отозвался Артур: зачем это вообще было сказано?

– Хороший человек, – повторил Кочетов, – но непростой.

– Виноват, товарищ командир, – Артур нахмурился, – не понимаю. Вы имеете в виду её дядю-адмирала?

– Нет, я сейчас не о нём. Ты Настю, жену Павла, помнишь?

– Само собой.

– Я к ним присматриваюсь время от времени, и мне иногда кажется, что у них всё хорошо именно потому, что в Павле – вся её жизнь. Когда они рядом, она глаз от него не отводит. Когда он в море, она ждёт. Павел, вон, жалуется иногда на их ссоры, но ведь на следующий же день приходит – сияет.

– Это хорошо, – протянул Артур. – Особенно если от жены тебе нужны покой и внимание, а всё остальное не так важно.

Кочетов кивнул.

– Я знал женщину… она была совсем другой. Она бы ни за что не потеряла себя, не растворилась в ком-то. Она меня… мы были очень дороги друг другу. И мы разошлись. Я ушёл в море. А она очень любила свою яркую, непростую жизнь. И не согласилась бы пропустить её, ожидая меня на берегу.

Артур молчал, бездумно рассматривая собственные пальцы, сложенные в замок на колене, дырчатые носы тапок, клетчатый листок на тумбочке, худощавую фигуру командира, как-то неловко сгорбившуюся, словно игрушка, из которой вытащили твёрдый проволочный каркас. Секунда, другая – и командир выпрямился, тело снова обрело привычную жёсткость, устойчивость.

– Зря я сказал, Артур Игоревич. Понимаю. Меня не касается. Это здесь я за вас всех отвечаю целиком и полностью, а там, в береговой жизни… Извини.

Он коротко наклонил голову, поднялся, шагнул к выходу.

– Выздоравливай.

– Спасибо, тащ командир, – пробормотал Артур.

Кочетов аккуратно прикрыл за собой дверь.

Глава 26

Ветер забирался под куртку, трепал волосы, обжигал лицо и руки холодом. С берега он нёс ликующие раскаты какого-то энергичного марша, пронзительные птичьи вскрики, почти тонущие в низких протяжных гудках буксира. Солнце било прямо в глаза, и, чтобы посмотреть вдаль, надо было прищуриться, приложить руку козырьком ко лбу, но Саша всё равно вглядывалась до зелёных пятен перед глазами. Музыканты в чёрно-золотой форме, выдувающие свой марш, не останавливаясь, несколько человек впереди – наверное, начальство, а чуть поодаль – женщины с цветами, машущие руками дети в разноцветных куртках.

Саша сглотнула. Вот же тропинка от пирса наверх, по сопкам, к серым коробкам домов. Саша спускалась по ней три месяца назад, когда так хотелось развернуться и убежать. А теперь она поднимется по ней, сядет в машину, в автобус, что там у них есть… До Мурманска рукой подать, а там – самолёт до Питера.

Внизу уже суетились матросы, бросали канаты – их ловили на пирсе, привязывали. Сейчас приставят трап, крутой, высокий, с синей надписью «Белуга» по боку. Саша машинально сделала шажок вперёд, и мозолистая рука старпома легла ей на плечо:

– Куда тебе неймётся-то, дурная башка? Сначала командир на берег сходит, докладывает командиру дивизии. Командир дивизии поздравляет экипаж, вернувшийся из похода. А потом уж, как разрешат сход с корабля, можно и идти – и то не всем.

Она испуганно повернулась к нему, и он усмехнулся уголком рта:

– Тебе-то можно. Головой не верти, люди смотрят. Несолидно. И так, прости господи, баба на борту…

Саша тихонько фыркнула, не без труда подавила желание обернуться ещё раз, посмотреть, как ветер ерошит чёрные вихры Артура под пилоткой.

Командир сбежал по сходням ловко, молодцевато. Упруго чеканя шаг, приложив ребро ладони к пилотке, направился к коренастому военному, стоящему чуть впереди остальных.

– Товарищ командир дивизии, – раскатилось эхом, – подводная лодка К-214 «Белуга» возвратилась с боевой службы. Боевая задача выполнена. Потерь среди личного состава нет. Материальная часть в строю. Командир подводной лодки капитан первого ранга Кочетов.

Комдив что-то сказал ему – тихо, наверху не было слышно. Выставил руку, от души тряхнул протянутую навстречу ладонь и неловко обхватил долговязого Кочетова за плечи, обнимая.

– Товарищи подводники! Поздравляю вас с возвращением и успешным выполнением боевой задачи!

Загремело «ура», пугая мечущихся чаек, и по взмаху руки комдива двое матросов в нарядной отглаженной форме понесли к Кочетову накрытый рушником поднос. Саша невольно вытянула шею, прищурилась: хлеб-соль, что ли? А, да это же поросёнок! Дядя столько раз рассказывал.

– Я думала, эту традицию забросили ещё в девяностые, – тихонько хмыкнула она.

– В девяностые чего только не забросили, – неодобрительно буркнул старпом. – Правильные вещи не надо забывать.

Ветром к ним уже тянуло сочный запах жареного мяса, и Саша невольно сглотнула слюну. Надо было лучше позавтракать. Думала, пара часов – и поест на берегу, по-настоящему, а тут, кажется, никто не торопится их отпускать.

Не она же одна ждёт. Вон, женщины – им даже на причал пройти не дали, так и стоят в сторонке. Кто-то комкает в пальцах платок, то и дело прикладывает к глазам, рядом ещё одна машет красной косынкой. А не ей ли Пашка машет в ответ? И сердитые взгляды старпома ему нипочём. Наверное, это его Настя.

Рядом с ней – черноволосая, статная, в темно-синем пальто, обитом мехом, и светлой шапочке. Стоит спокойно, положив руку в перчатке на столбик ограждения. Интересно, чья она?

Задумавшись, Саша не сразу заметила движение вокруг. Ряды, выстроенные на палубе, распадались, люди уже шли к трапу.

– Всё? – она поспешно шагнула к старпому. – Можно?

– Иди, иди уже, – он дёрнул головой.

Саша через силу улыбнулась, пытаясь что-нибудь сказать, но слова не шли на ум, и она протянула руку, неловко сжала его холодные шершавые пальцы.

– Иди, – фыркнул старпом, легонько подпихнул её в спину.

Она кивнула. Повернулась, медленно пошла к трапу. Лодка всё ещё ходила вверх-вниз на волнах, и не стоило рисковать снова потерять равновесие слишком близко к краю, как месяц назад, в ледяных водах.

– Саш, – пальцы коснулись её запястья. Что-то перехватило внутри, встрепенулось, заколотилось.

Артур взял её под локоть, отвёл в сторону, давая другим пройти к трапу. Чёрные глаза блестели.

– Саш, мы матчасть выводим в исходное. Нас отпустят ближе к ночи.

– Ты… – она растерянно оглянулась, обвела рукой берег, солнечный, сияющий, – тебе даже спуститься нельзя?

– Никому из механиков нельзя. Пока не закончим. Но мы быстро, к ночи наверняка освободимся. Саш, – он сунул ей в ладонь что-то холодное, железное. – Улица Макарова, двенадцать. Комната тридцать восемь – это на третьем этаже. Улица самая первая от моря, не ошибёшься, а если что, спросишь у кого-нибудь, тут все всё знают. – Он сглотнул, на смуглых щеках едва заметно проступал тёмно-багровый румянец. – Ты придёшь? Приходи. Пожалуйста.

Саша раскрыла ладонь, на ней поблескивал ключ с продетым тёмно-синим растрепавшимся шнурком.

– Я… да, я приду, – она стиснула руку, бороздки ключа впечатались в ладонь. – Во сколько?

– В одиннадцать… да нет, в одиннадцать нас хорошо если отпустят, – он запустил пятерню в волосы, ожесточённо потирая затылок. – Давай в двенадцать. Или в одиннадцать, если ты не хочешь выходить слишком поздно. Так-то у нас светло всю ночь, и бояться некого, все свои. Слушай, ты приходи, как тебе будет удобно, а я – как только, так сразу. Хорошо?

Саша тихонько засмеялась.

– Хорошо.

– Караян, тебя командир БЧ-5 ищет!

– Иду, – отозвался он, не оборачиваясь. Сгрёб её за плечи, притиснул к себе крепко-крепко – её обожгло, она хватанула ртом воздуха. Выпустил её и зашагал к ограждению рубки.

Она постояла, поправляя завернувшийся воротник куртки, успокаивая сбившееся дыхание. Крепко ухватилась за перила трапа, принялась спускаться.

Занятно: когда она в первый раз лезла наверх – думала, что слезать будет страшнее.

Ох, ну точно, девушка с красной косынкой – это Настя, вон как она на Паше повисла. Старпома облепили трое детей, его под ними и не разглядишь, и ещё жена сверху букетом накрыла. А эта, в синем пальто, так и стоит одна, улыбается уголком рта. Поглядывает в сторону командующих. Может, к кому-то из них приехала и ей нельзя подойти при всех?

Споткнувшись, Саша беззвучно выругалась. Под ноги надо смотреть, а не разглядывать, кто там к кому приехал.

Она опустила взгляд, осторожно переступая по доскам, но всё-таки ещё раз взглянула на женщину в синем, на офицеров с адмиральскими погонами – и один из них оглянулся.

– Дядя Слава! – вскрикнула Саша, ноги сами снесли её вниз. Она бежала по причалу, с трудом переводя дыхание – скорее, скорее, ещё скорее! – и дядя кинулся ей навстречу, схватил, прижимая к груди, и с размаху хлопнул под лопатками.

– Ну, Алька, – выдохнул он ей в затылок. – Ну, чёртова девка!

– Дядя Слава, – она прижималась к нему, сцепив ладони у него на спине, и из глаз текло.

– Ну будет, будет, не реви, – он гладил её плечи. – Вернулась – вот и молодец, – хрипловатый голос дрогнул. – Не реви, слышь, а то я сам сейчас…

Она оторвалась от его кителя, запрокинула голову, вглядываясь в порозовевшее, непривычно смущённое лицо.

– Вот, – он достал из кармана платок, промокнул ей глаза. – Ну как, задраили пробоины? Угроза затопления ликвидирована? Вот и славно.

– Дядя Слава, – она снова прижалась мокрой щекой к его груди, всхлипывая, – вы простите меня. Простите.

Осторожно, но уверенно он отстранил её, крепко взял её лицо в ладони.

– Алька. Думал, увижу тебя – разнесу так, что рыбы будут за тебя краснеть. А вот вернулась, и… – он махнул рукой. – Бог с тобой. Тебе ж там тоже круто пришлось, сама десять раз обо всём пожалела. Зачем ещё я добавлять буду?

Она взглянула ему в глаза, попыталась сморгнуть слезинки.

– Не пожалела.

Густые брови слегка приподнялись, он кивнул.

– Раз так – тем более.

Приобнял её за пояс, повёл. Им навстречу шёл Кочетов, и дядя обрадовано шагнул к нему, протянул руку:

– О, кап-раз, здравствуй. Спасибо, что сберёг, – он кивнул на Сашу.

Кочетов крепко пожал его ладонь.

– Александра Дмитриевна спасла жизнь моему командиру дивизиона. Так что – спасибо вам.

Глаза адмирала округлились, он изумлённо взглянул на племянницу:

– Это как же ты умудрилась-то?

Саша, краснея, улыбнулась:

– Там просто врача вовремя рядом не оказалось, а я смогла помочь. Я тебе расскажу.

– Конечно, расскажешь, и в подробностях! – дядя аж руки потёр. – Ну, Роман Кириллыч, дело вот какое. Петрунин через два месяца уходит в штаб флотилии, это вопрос решённый, – он указал взглядом на коренастого комдива. – Дивизией-то хочешь командовать?

Кочетов блеснул глазами:

– Так точно!

– Вот и славно. Где, правда, нам на лодку вместо тебя толкового командира отыскать…

– Так, товарищ адмирал, мой старший помощник Кузьмин…

– Ну, посмотрим. До встречи, Роман Кириллыч. Ещё увидимся не раз.

– Счастливо, товарищ адмирал!

Синие глаза остановились на Сашином лице с теплотой.

– Всего доброго, Александра Дмитриевна. Я рад, что вы были гостьей на моём корабле.

– Спасибо вам, товарищ командир, – не думая, она взяла его руку, стиснула обеими ладонями. – Спасибо за всё.

Он постоял, посмотрел на неё, наконец приложил к пилотке ладонь и зашагал дальше, к своей лодке.

– Ну, пошли, Алька, – вздохнул дядя. – Сейчас в гору, но до гостиницы тут совсем недалеко. Сегодня мы отсюда уже не уедем, придётся заночевать – зато на завтра я договорился.

Она направилась за ним и не сразу собралась с духом – прочистила горло, уже когда они поднимались по каменистой, заросшей зелёным мхом тропинке.

– Дядь Слав. Я ночевать сегодня буду не в гостинице. Мне друга надо навестить.

Дядя остановился, она едва не ткнулась ему в спину.

– Какого друга?

– Ну… товарища по боевому походу. С «Белуги».

– Таак, – он развернулся к ней, – интересно нынче в автономку ходят. Кто такой? Имя, звание, должность?

– Артур Караян, – выпалила она, – капитан третьего ранга, командир дивизиона живучести.

– Понятно. Пузо, как говорится, в масле, нос в тавоте.

– Нос? – Саша невинно взглянула на него. – В поговорке вроде что-то другое было.

– Для тебя – нос!

Он покачал головой.

– Ну, Алька, ну, удружила. Это ему ты, что ли, жизнь спасала?

– Ага. Но мы не поэтому… то есть… ну, совпало так.

– Совпало, – он досадливо крякнул. – Ждать тебя, я так понимаю, к утру.

– Ага, – она широко улыбнулась.

– Ну, смотри. Вы люди взрослые. Я Сашкины глупости намучился разгребать – не хватало ещё, чтобы ты дров наломала.

– Не наломаю, – она легонько коснулась его рукава. – Ты не волнуйся, всё будет хорошо.

– Ладно, ладно, молчи! А про этого твоего я ещё узнаю. Как живёт, чем дышит, как службу несёт.

– Хорошо несёт, – Саша засмеялась. – Знаешь, он меня сколько раз выручал?

Дядя измученно вздохнул и снова направился вверх по тропе широким шагом.


С моря тянуло холодком, и Кочетов невольно поёжился, ускоряя шаг. Пальто он надевать не стал, август же, но в кителе было не по-летнему зябко. Ладно, быстрее дойдёт.

Давненько он не был дома. Думал уже, после этого похода придётся собирать вещи и отчаливать на все четыре стороны, но, похоже, он тут ещё задержится. Можно всё-таки купить новый комп, а то старый уже еле пыхтит. И обои в спальне переклеить не помешает.

Он привычно нырнул под арку, прошёл во двор. Здесь на лавочках по ночам временами собирались подростки, шушукались, что-то пили из пластиковых стаканчиков, но сейчас их не было. На ближней к арке скамье, возле песочницы, сидела женщина в синем пальто, отороченном мехом, в кокетливой белой шапочке, и читала книгу.

Кочетов невольно замедлил шаг, но она услышала, подняла голову.

– Роман, – встала, провела рукой вдоль полы пальто, отряхивая. – Здравствуй.

– Здравствуй, Галя, – он машинально кивнул, подошёл ближе. – Ты меня ждала, что ли?

– Конечно, тебя, – она пожала плечами. – Только не говори, что не видел меня на причале. Я не стала подходить, знала, что тебе ещё на лодку возвращаться. Ну, а во сколько тебя примерно ждать, я помню после прошлых походов.

Кочетов неловко переступил с ноги на ногу.

– Замёрзла?

– Замёрзла. За чай или что-нибудь покрепче буду благодарна, – она слегка улыбнулась, и он кивнул:

– Пошли. Покрепче – есть, а насчёт ужина – сухпаёк какой-нибудь сообразим.

– Нет нужды, – она взяла со скамьи пакет, – я зашла в магазины.

– Ох, какая ты предусмотрительная, – засмеялся он, забирая у неё пакет. Ты не меняешься, Галка. А как ты здесь оказалась?

– Приехала шефские связи налаживать, – снова короткая улыбка, – между нашим холдингом и вашей дивизией подводных лодок. В прошлом месяце договор подписали.

– Твоя идея была?

– А чья же?

Она взяла его под локоть, легко приноравливаясь к его походке.

– Я устала, Ром. Ты один и я одна – это не дело.

Кочетов хмыкнул:

– А как же этот твой…

– Дала ему отставку, – Галины зелёные глаза вгляделись ему в лицо. – Очень тяжело найти кого-то, кто подходил бы мне больше, чем ты. Я так и не нашла.

Кочетов рассеянно улыбнулся, чувствуя, как бухает под рёбрами.

– Ну и как ты это себе представляешь? Ты в Москве, а я здесь?

– Ты ведь теперь почти всё время будешь на берегу, – она негромко засмеялась, – ты теперь большой начальник.

– Пока ещё нет.

– Остались формальности. А я буду приезжать часто и надолго. Теперь у меня есть и пропуск, и дела, и возможность.

Он потянул на себя дверь подъезда, пропуская Галю. Она шагнула вперёд, обернулась к нему – в полумраке её лицо, тонкое, изящно вылепленное, казалось совсем белым.

– Вопрос только в том, хочешь ли ты меня видеть.

На какую-то секунду ему захотелось брякнуть «А если нет?» – за свою бессонницу в автономках, за пустоту в квартире, за тоску. Но видеть боль, обиду в зелёных глазах – нет, ни за что, и рисковать тем драгоценным, что на него только что свалилось, он не станет.

Он аккуратно поставил пакет на ступеньки, чтобы не мешался, и потянулся к Галиному лицу, накрывая губами губы, такие же податливые, вишнёво-терпкие, как одиннадцать лет назад.


Под потолком коридора, длинного, узкого, горела одна-единственная лампочка, и Саша не без труда вглядывалась в затертые таблички с номерами на дверях. Кое-где табличек вовсе не было, а порой они шли вовсе не по порядку – двадцать вторая после семнадцатой, тридцать первая после сороковой.

Позади что-то стукнуло, послышались лёгкие шаги. Саша обернулась, увидела худенькую рыжеволосую девушку в пёстром халатике. В руке девушка держала увесистый утюг.

– Ой, здрасьте, а вы к кому? – на веснушчатом личике нарисовалось любопытство. Саша подавила вздох.

– Мне нужна тридцать восьмая комната.

– А вон, по коридору и направо, первая от окна, – девушка указала свободной рукой. – Точно, «Белуга» же сегодня из автономки пришла. А Караяна я ещё не видела!

Пожав плечами, Саша направилась вперёд по коридору.

– И вас я тоже не видела, – не сдавалась бойкая соседка. – Вы к нему приехали? Давно? Вы его невеста или просто так подружка?

Саша остановилась, снова повернулась к ней, складывая руки под грудью.

– Я не невеста и не подружка. Мы с Артуром вместе в автономку ходили.

И пошла дальше. Судя по тому, что грохота падающего утюга так и не последовало, соседка справилась с недоумением.

Вот они, позеленевшие железные цифры тридцать восемь. Саша вставила ключ, аккуратно повернула – замок поддался без труда.

В маленькой комнатке было светлее, чем в коридоре. Саша постояла, осматриваясь: у стены – аккуратно застеленная кровать, полки, заставленные книгами. Вытершийся ковёр на полу, столик, кресло и приткнувшаяся сбоку табуретка. Тёмно-коричневый прямоугольник шкафа, глухая тёмная штора на окне.

Саша разулась, поискала взглядом тапочки. На цыпочках прошла по холодному линолеуму, отдёрнула штору, впуская в комнату свет.

В Питере белыми ночами всё-таки не так ярко, по улицам словно растекается бледная дымка. А здесь солнце так и палит.

Опершись ладонями о подоконник, Саша прижалась носом к стеклу. Через двор – несколько бетонных коробок по три, по четыре этажа, а дальше вниз – изломанные линии сопок, укрытых бархатно-зелёным ковром мха. И голубая полоска, почти сливающаяся с небом.

Хорошо, наверное, по утрам открывать глаза и видеть её. Особенно когда только-только выбрался из железной бочки, где просидел три месяца.

А зимой каково? Темнота, хорошо ещё, если фонари горят. Всё серо, заметено, засыпано.

Саша вздохнула, отошла от окна. Послонялась по комнате, остановилась перед книжными полками. Внизу сплошь затрёпанные учебники с названиями вроде «Дифферентовка подводной лодки», «Теория плавания ПЛ во льдах», а сверху – и классика, и боевики в чёрно-красных обложках, и Пелевин, и Гарри Поттер верхом на метле.

Сняв с полки томик Гоголя, Саша с ногами забралась в кресло: ноги мёрзли нещадно.

Перелистывая страницы, она не заметила, как отяжелела голова, потянуло в сон. Опомнилась, только когда тихо стукнула дверь.

Саша вздрогнула, растерянно глянула на книжку, съехавшую на грудь, поспешно встала, поправляя волосы, разглаживая завернувшийся край юбки. Артур стоял в дверях – не в привычной робе или потёртой куртке, а в черном с золотом кителе, в белой рубашке. Чёрные кудри прятались под фуражкой, и лицо казалось строже, старше.

Под взглядом Саши он ещё сильнее выпрямился, развернул плечи. Покосился на набитый магазинный пакет у себя в руке – поспешно опустил его на пол, отодвинул ногой к стене.

– Привет, – она подошла к нему, улыбаясь, протянула руки – обнять, и он притянул её к себе, прохладные обветренные губы коснулись её губ – легко-легко, и он отстранился, придерживая фуражку рукой, вглядываясь в лицо Саши, и снова прижался губами к её рту, теперь уже крепко, сладко, не отрываясь.

– Сам уже не помню, сколько времени хотел это сделать, – выдохнул ей в рот. – Саш, мне ведь повезло. Если бы не эта дурацкая аллергия, я бы крышей поехал, наверное. Или выставил бы Павла из каюты и затащил туда тебя.

Она тихонько засмеялась, прижалась виском к его груди.

– Жуть, да? – шепнул он ей в волосы. – Это ж подводная лодка, там думать надо только о деле.

– Ты здорово справлялся, – она озорно глянула ему в лицо, и он выдохнул:

– Из последних сил. Слушай, Саш, – отступил на шаг, взял её руки в свои, – а ты такая, ну… Ещё лучше, чем на лодке.

Саша даже и не пыталась сдержать довольную улыбку. Как же хорошо, что дядя подумал о том, чтобы захватить её вещи. Зелёную юбку, простенькую, в складку, и светло-кремовую блузу она дома надевала не так уж часто, но сидели они на ней куда лучше, чем потёртые брюки и растянутый свитер из похода.

– Ты тоже, – тихо сказала она.

– Да вот, вырядился, – Артур развёл руками. – Как на парад. Смешно, да?

– Тебе идёт, – она потянулась снять с него фуражку, осторожно дотронулась до мягких чёрных прядок, и он подался к ней, потёрся о её пальцы гладкой щекой.

– Давай откроем, что ли, – кивнул на пакет. – Я сам не успевал, попросил ребят взять что-нибудь нормальное, а они фруктов накупили. Апельсины будешь?

В комнате тут же запахло апельсиновой кожурой. Саша проворно снимала ножом тонкий слой, выкладывала дольки на тарелку – и они тут же исчезали у Артура во рту.

– Смотрю, по апельсинам ты соскучился всерьёз, – хихикнула Саша.

– Твои не ем, видифф? – пробормотал он с набитым ртом.

– Так я тебя ни в чём и не подозреваю, – Саша сбросила в мусорный пакет последний кусок кожуры, потянулась попробовать апельсиновую дольку. – Ой, где вы такие сладкие достали?

– После похода нужно всё самое вкусное, – Артур кивнул с довольным видом, зашуршал рукой в пакете. – А, вот, хотя бы колбасу не забыли. И шампанское. Будешь?

– С колбасой? – она засмеялась. – Давай.

– Щас. Бокалов вот только нет, – он открыл шкаф, со смущённым видом покрутил в руке кружку – синюю в горошек. – Слушай, я могу к Литвиновым сбегать, у них точно есть.

Он шагнул к двери, но Саша удержала его за руку.

– Они же, наверное, спят, второй час ночи. Не убегай, – она крепче сжала его ладонь, и он заглянул ей в лицо сияющими глазами.

– Да теперь уж я никуда не денусь, Саш, – обнял её за плечи, притягивая к себе. – Мы дома.

Она тихонько засмеялась.

– Знаю. А всё равно хочется выглянуть в окно и убедиться, что там не вода.

– Ага, мне после первого похода недели две лодка снилась. Закрою глаза – и я опять на пульте, пытаюсь считать дифферентовку, а цифры не сходятся.

Он уселся на кровать, вытянул ноги – брючины подтянулись вверх, открыв худые щиколотки в белых носках. Саша опустилась рядом, откинула голову ему на плечо.

– Я вот гляжу на тебя и думаю: как же я мог столько времени не замечать? – Смуглые пальцы легонько поддели отросшие светлые пряди. – Как ты нас всех обхитрила?

– Люди видят то, что ожидают увидеть, – Саша пожала плечами. – Если бы я не упала тогда в море так по-глупому…

– Ну нет, я бы рано или поздно тебя всё равно раскусил, – он упрямо вздёрнул подбородок. – Я чуял: что-то не то. И когда с тебя сняли мокрую одежду, когда я лёг рядом с тобой и обнял, у меня внутри как будто мозаика сложилась. Всё наконец стало ясно.

– Это тебе сейчас так кажется, – засмеялась она. – Так бы и вспоминал обо мне, как о питерском журналисте, который был хлипким и изнеженным, но всё-таки очень старался.

– Ничего подобного. Я знаешь какой въедливый! Уж если захочу в чём-то разобраться…

Слегка отодвинувшись, он взял со стола бутылку, упёр донышком в колено.

– Ой, – Саша опасливо покосилась на неё, – может, лучше…

– Сиди, сиди, – он слегка отстранился, закрывая от неё бутылку корпусом. Потянулся, выудил из ящика стола штопор. – Ну-ка, сейчас посмотрим… Ну-ка…

Пробка хлопнула, Артур с торжеством опустил её на стол.

– Видишь? Северный флот – не подведёт!

Он придвинул кружку в горошек, покачал головой.

– Не подумал я. Извини. Но шампанское, по идее, хорошее.

– Да ладно, – Саша со смехом протянула ему свою, – когда я ещё попью из таких шампанское?

Пузырьки полопались, осела, успокоилась пена. Саша устроилась поудобнее, поджав ногу под себя, и подняла кружку:

– Ну что – за успешно завершённое плавание?

– За него обязательно выпьем, – Артур взглянул ей в глаза серьёзно, пристально. – Но сначала я хочу выпить за тебя. За твой глупый, но очень смелый поступок, за твою стойкость и терпение. За твои руки, – он накрыл её костяшки пальцев, – которые меня вытаскивали. За то, что я дышу благодаря тебе.

Саша сглотнула:

– А я – благодаря тебе. Помнишь, ты меня учил перед пожаром?

Он кивнул.

Кружки стукнули друг об друга, Саша глотнула сладко-терпкое шампанское. В горле защекотало, к щекам волной прилило тепло.

Она глотнула ещё, ещё раз, отставила кружку. Повернулась, вглядываясь в тёмно-карие блестящие глаза.

Потянулись друг к другу медленно, почти уткнулись нос к носу. Она обхватила его за плечи, стиснула в ладони ворот кителя, чувствуя, как дрожат коленки, дрожат пальцы. Он попытался накрыть её губы, протолкнуть язык – стукнулись зубами почти больно, и она тихонько засмеялась, раскрывая рот, прижимая к его губам.

Он дёрнул пуговицу её блузки, пытаясь расстегнуть – вышло не сразу, но шершавые горячая ладони всё-таки нырнули под ткань, огладили рёбра, живот, накрыли тяжело вздымающуюся грудь. Саша вздрогнула, спина сама выгнулась ему навстречу – чтобы ещё вот так же прикоснулся, сладко и пугающе.

– Артур, – собственный голос показался ей тонким, писклявым. Ладони замерли, будто обжегшись. Он выдохнул сквозь зубы:

– Да?

– У тебя есть эти… как их… резинки?

Он выдохнул ей в шею горячо, с облегчением.

– Есть. Всё есть, – прильнул к её шее губами, выцеловывая, спускаясь вниз, к распахнутому вороту блузы, – всё хорошо, Саша, Сашенька, родная моя, красивая… как же долго я тебя… как долго…

Непослушными пальцами она стаскивала с него китель, развязывала галстук, расстёгивала ремень. Снять, всё снять, чтобы кожа к коже, вжаться, вплавиться.

И до самого последнего мига – не закрывать глаз, не прятаться от белого, яркого, брызжущего полярного дня.


Шампанское они допивали из горла, свернувшись на кровати. Устроившись затылком у него на груди, она тихонько поглаживала его ладонь, лежащую у неё на бедре.

– Аккуратней, – выдохнул он, передавая ей бутылку. – Лучше всё-таки сесть, а то захлебнуться можно.

– Ты хочешь вставать? – она глотнула, облизала саднящие губы. Он лениво качнул головой:

– Не-а…

– И я нет.

Повернулась на бок поставить бутылку за кровать, поморщилась, втянула воздух сквозь зубы. Он приподнялся на локте:

– Больно?

– Чуть-чуть, – она тихо засмеялась. Протянула руку, разглаживая морщинки у него на лбу, под влажными от пота чёрными прядками. – Всё замечательно.

Он глубоко вдохнул, обхватил её под лопатками, притягивая ближе.

– Нас обещали на две недели на Чёрное море отправить, отдыхать. Между прочим, на жён и подруг тоже обещали места. И потом ещё полтора месяца отпуска.

Она потёрлась виском о его плечо. Он сполз ниже, поцеловал её в бровь, в щёку, потянулся в блаженной тёплой истоме.

– Саш, а когда мы с тобой заявление подадим? Лучше, наверное, поскорее, а то тебе не разрешат ко мне переехать: посёлок закрытый. Да и опять же, чтобы квартиру нам успели дать, не ютиться же тебе в этой комнатушке.

Саша оперлась ладонью о постель, медленно села. Повернулась к нему:

– Артур, я хочу вернуться в мединститут. И учиться – по-настоящему, а не заочно по книжкам. Да и вообще… Здесь же ни жизни, ни цивилизации.

Он сунул руку за кровать, поболтал в руке бутылку с остатками шампанского. Снова поставил.

– Люди живут, – сказал наконец.

– Живут. Теряют зрение из-за полярной ночи. Вырваться некуда, поговорить не с кем – одни и те же лица. Мне дядя рассказывал, как спивались, как изменяли – просто от скуки.

– Случается, – кивнул он.

– Потому что здесь душно, как в вашей подводной лодке – но вы хотя бы можете всплыть!

Он так и смотрел на неё, запрокинув голову, снизу вверх.

– Не могу с тобой спорить. Ты всё верно говоришь.

– Слушай, – она рывком придвинулась ближе, сжала его локоть, – давай я поговорю с дядей. Тебя переведут в Питер, в академию или куда-нибудь при штабе.

– В штабе? – уголок его рта приподнялся. – Никогда не рвался на канцелярскую работу. А в академию мне рановато, опыта не набрал ещё.

– На Балтийский флот, – она пожала плечами. – На Черноморский. Куда захочешь. Главное, чтобы мы могли быть вместе.

Плечи Артура тяжело опустились. Он запустил пятерню в волосы.

– Ты, наверное, скажешь, что я больной на голову. Но я Север люблю. И я хочу ходить в Арктику, а не бултыхаться в луже.

Он обнял её за плечи, прижался лбом к её затылку.

– Я знаю, что гроблю себя, что Север высосет из меня всё и выплюнет дряхлым и ненужным. Но я же и шёл в подводники – чтобы вкалывать, тянуть за десятерых, чтобы на волосок от пиздеца. Не умею по-другому. Не хочу.

Саша тихонько вздохнула:

– Я понимаю.

– Что же нам делать?

Она пожала плечами. В горле горчило, проглотить, пропихнуть едкий солёный комок она не могла.

– Ты правда не должна хоронить себя в нашей дыре.

– А ты не должен переступать через себя.

Она спустила ноги на пол – голые пятки обдало холодом.

– Погоди, носки надень, – он встал, подошёл к шкафу. Нагнулся – под смуглой кожей проступили мышцы, выудил пару носков, коричневых, шерстяных. Присел рядом с Сашей, тёплые ладони обхватили замёрзшую ступню, принялись растирать, и она вздрогнула сильнее, чем от холода. Сглотнула, улыбнулась через силу:

– А твой отпуск? Мы ещё можем поехать вместе?

Он кивнул, шумно выдохнул, натягивая колючий носок вверх по её ноге, до щиколотки.

– Два месяца у нас есть. А дальше… ну, посмотрим.

Эпилог

10 ноября 20.. года, Санкт-Петербург

Привет, Артур!

У нас сегодня такой ветер, что хоть не выходи из дому. И дождь: вольёт на пять минут так, что промокнешь до последней нитки, утихнет. Лужи успевают высохнуть, будто и не было ничего. Через пару часов – опять стена воды.

Но лекции пропускать никак нельзя: нам на общей хирургии рассказывали про лапароскопию органов пищеварения. Сказали, на зачёте обязательно будут у всех спрашивать. Вообще, это так здорово, когда вместо полостной операции – она же обычно тянется несколько часов и вдобавок оставляет шрамы – делают маленький аккуратный надрез и за пятнадцать минут решают проблему. Врач должен калечить пациента как можно меньше, правда?

А потом мы ездили на другой конец города в лабораторию, с кровью работали. Закончили поздно, охранник пришёл нас выставлять. Так что забрать рамку для картины я уже не успела, завтра поеду.

Очень рада, что она тебе нравится. Это ты ещё вживую не видел. Вот вставлю в раму, выбью себе пропуск и привезу её к вам на лодку. Дядя сказал, что пропуск не обещает, но постарается. Это он специально говорит, чтобы я не расслаблялась и учёбу не забрасывала – да я и так не заброшу.

А что там у тебя? Знаю, тебе много писать про службу нельзя, секретность, но хоть скажи, всё ли в порядке, не собираются ли вас снова послать за тридевять земель. Дядя обмолвился про какие-то учения – вы тоже в них участвуете? Это надолго? Насколько опасно?

Если тебе нельзя на эти вопросы отвечать, не отвечай и не сердись на меня, пожалуйста. Я просто волнуюсь. Днём всё нормально – лекции, лабораторные, бегаю в студию рисовать – а вечером как приду домой, как накроет…

Артур, не могу я так больше. Мне нужно тебя видеть, говорить с тобой, целовать тебя и знать, что у тебя всё хорошо. Ладно, три месяца автономки – тут никуда не денешься, но сейчас-то ты на берегу, и я могла бы быть с тобой, и даже если бы мы виделись две минуты в день, до твоей службы и после, насколько легче мне было бы!

Может, я приеду? Насовсем. Как только доучусь. Я не хочу переезжать на Север, но без тебя я как будто дышу теми самыми девятнадцатью процентами кислорода и никак не могу надышаться. Смешно, наверное, звучит? Сама бы обсмеялась.

Братец Сашка говорит, что я стала бледная, вредная и злая, только это неправда. У меня ещё загар с Чёрного моря не сошёл, на курсе до сих пор спрашивают, где я так классно отдохнула. И я не злюсь, я просто нервничаю. Если бы вам хоть нормальную связь провели, если б можно было говорить каждый вечер…

Ну а вредная я всегда была, сам знаешь.

Кстати. Позавчера столкнулась в коридоре с Долинским, это наш профессор анестезиологии. Он стал спрашивать, как мой академ прошёл – я и рассказала ему про тебя, как я интубацию лёгких проводила. В общем, от Долинского тебе привет и поздравления. Он мне, конечно, сказал, что, если бы я не отлынивала в своё время от учёбы, ты бы восстановился намного быстрее, но я-то видела, как у него глаза от гордости блестели.

А ещё тебе привет от дяди Славы, ему жалко, что он до сих пор с тобой не познакомился. И от Сашки привет – вот ему-то как раз не жалко.

А от меня передавай поздравления командиру дивизии контр-адмиралу Кочетову. И вообще, всех наших от меня обними – хотя бы на словах.

Напиши мне, как только сможешь. Я люблю тебя.

Саша.


10 ноября 20.. года, Мурманская область, посёлок Оленево

Сашка, привет! Только что прибежал с погрузки, пока не дёрнули проверять корабельные системы – забился в угол с ручкой и листиком. Как скоро меня здесь найдут, не знаю, но, надеюсь, успею хоть что-то тебе написать.

У нас серьёзные перестановки: нового командира прислали, притираемся. Вроде ничего, нормальный мужик, хотя если сравнить со старым… ну да ладно.

Роман Кириллович никак не хочет сидеть на берегу, как положено начальству: уже собирается в автономку старшим на борту. Что ж, за ребят, с которыми он пойдёт, можно только порадоваться.

Константин Иваныч наш тоже пошёл на повышение, он теперь замполит дивизии. Вот его с тех пор на лодку и не заманишь, в кабинете корни пустил.

Наши тебя часто вспоминают. Вообще, в дивизии о тебе уже рассказывают легенды, так что не удивляйся, если приедешь и услышишь о том, как блондинка, похожая то ли на Бритни Спирс, то ли на Памелу Андерсон, спустилась на «Белугу» на парашюте прямо над Северным полюсом.

Хотя насчёт «приедешь» – это я, наверное, себя обманываю.

Знаешь, Саш, погорячился я тогда.

От меня мало проку на службе, пока у меня голова забита тобой – а забита она тобой всё время, когда мне не нужно сосредотачиваться на конкретном действии. Я думал, пройдёт – но уже третий месяц что-то не проходит ни хрена.

Не хватало ещё наошибаться в самый неподходящий момент. Уж лучше Балтфлот, лучше баржу водить по реке – но чтоб не резало пополам.

Правда, что ли, попросить о переводе?

Ну, это не раньше, чем в январе. Пока что нас две недели не будет дома и, судя по всему, понырять придётся.

Ты только не бери в голову: это дело привычное, всё давно отработано, справимся, придём в базу – и я опять тебе напишу.

Вчера хотел позвонить, но связи нормальной, как всегда, нет, а на телеграф добежать я уже не успею. Ничего: вернусь – созвонимся.

Ой, Сашка, полундра, явился командир БЧ-5 по мою душу, и сейчас я узнаю о себе много интересного в самых красочных выражениях русского языка.

Люблю. До скорого. Пиши.

А. К.


В оформлении обложки использована фотография c сайта https://pixabay.com по лицензии СС0.


Оглавление

  • Глава 1
  • Глава 2
  • Глава 3
  • Глава 4
  • Глава 5
  • Глава 6
  • Глава 7
  • Глава 8
  • Глава 9
  • Глава 10
  • Глава11
  • Глава 12
  • Глава 13
  • Глава 14
  • Глава 15
  • Глава 16
  • Глава 17
  • Глава 18
  • Глава 19
  • Глава 20
  • Глава 21
  • Глава 22
  • Глава 23
  • Глава 24
  • Глава 25
  • Глава 26
  • Эпилог