Советский паспорт: история — структура — практики [Альберт Кашфуллович Байбурин] (docx) читать онлайн



ЕВРОПЕЙСКИЙ
УНИВЕРСИТЕТ
В САНКТ-ПЕТЕРБУРГЕ
Альберт Байбурин
СОВЕТСКИЙ
ПАСПОРТ
история — структура — практики
Санкт-Петербург 2017, 2019
УДК 351.755
ББК 67.401.213
Б18
Утверждено к печати Ученым советом Европейского университета в Санкт-Петербурге
Рецензенты: С. Н. Абашин (д-р ист. наук, профессор ЕУСПб)
К. Келли (Professor of Russian, University of Oxford)
Байбурин, А.
Б18 Советский паспорт : история — структура — практики / Альберт Байбурин — СПб. : Издательство Европейского университета в Санкт- Петербурге, 2017. — 488 с., [16] c. ил. — доп. тираж 2019.
ISBN 978-5-94380-232-4
Монография посвящена советской паспортной системе и состоит из трех частей. В первой рассматривается формирование паспортного портрета в Российской империи, отмена паспортной системы после революции, вве­дение советских паспортов в 1932 г. и последующие шаги по их совершен­ствованию вплоть до перехода к новым российским паспортам. Основное внимание в этой части уделяется процессу паспортизации, созданию паспорт­ных режимов и мерам по совершенствованию учета и контроля населения.
Во второй части предпринята попытка описания паспорта как бюро­кратического конструкта. Рассматриваются изменения бланка паспорта, све­дений о его владельце, реквизитов документа, что дает возможность показать эволюцию официальных представлений о том, какая информация о «паспорт­ной личности» считалась необходимой и как эта информация должна была быть оформлена.
В последней части рассматривается восприятие паспорта самими его обладателями и те практики, которые применялись в различных ситуациях его обретения и использования. Прослеживается влияние паспортных кате­горий (национальность и др.) на формирование индивидуальной идентич­ности.
Книга адресована как специалистам — историкам, антропологам, этно­графам, так и широкому кругу читателей, интересующихся историей, совет­ской повседневностью и культурой России.
УДК 351.755
ББК 67.401.213
© А. К. Байбурин, 2017
© Европейский университет
ISBN 978-5-94380-232-4 в Санкт-Петербурге, 2017, 2019
Предисловие
Будучи антропологом, я занимался другими темами — семио­тикой вещей, ритуалом, стереотипами поведения, и вдруг — паспорт. Не совсем вдруг. В паспорте сошлись предметность, сим­воличность и ритуализованные практики — все то, что меня и прежде интересовало. Бюрократия, особенно советская, пожалуй, самая ритуализованная сфера культуры. Традиции в этой области особенно устойчивы. Другое дело, что я обратился к совсем иной эпохе, принципиально другим контекстам, непривычным иссле­довательским традициям.
Меня всегда удивляло какое-то особое, можно сказать, трепет­ное отношение многих людей к документам и особенно — к пас­порту. Как это сложилось? Как влияли документы на сознание че­ловека и его мироощущение? Почему паспорт стал «документом документов»? Обращение к советскому периоду «паспортной исто­рии» тоже не случайно. Именно в это время паспорту придавался особый смысл. Однако я и не подозревал, сколько ниточек сходят­ся на советском паспорте (по сути дела, вся советская история, осо­бенности самосознания советского человека, траектории жизни конкретных людей и многое другое). Только после нескольких лет работы в архивах и библиотеках что-то стало проясняться, но я и до сих пор не уверен в том, что действительно разбираюсь в пас­портных сюжетах — настолько они разнообразны и разноплановы.
Я благодарен Arts and Humanities Research Council (AHRC) за поддержку моего проекта в начале его осуществления. Особая бла­годарность фонду семьи Георгия Абдушелишвили за постоянную поддержку профессуры по советской повседневности Европейско­го университета в Санкт-Петербурге, в рамках которой продолжа­лась работа над этим проектом.
Мне были в высшей степени полезны комментарии, советы и замечания Сергея Абашина, Николая Вахтина, Катрионы Келли, Анны Кушковой, Георгия Левинтона, Юлии Орловой, Никиты Охотина, Александры Пиир, Константина Позднякова, Арсения Рогин­ского, Габриэля Суперфина, Александра Чистикова.
Книга не состоялась бы без обращения к материалам архивов и музеев. Я признателен сотрудникам Государственного архива Российской Федерации (Москва), Российского государственного архива социально-политической истории (Москва), Архива Между­народного общества «Мемориал», Санкт-Петербургского отделения общества «Мемориал», Центрального государственного архива кинофотофонодокументов Санкт-Петербурга, Музея политической истории России (Санкт-Петербург), Государственного музея исто­рии Санкт-Петербурга, Центрального государственного историче­ского архива (Санкт-Петербург), Архива Центра иудаики Европей­ского университета в Санкт-Петербурге.
Выражаю свою искреннюю благодарность тем, кто оказал по­мощь в сборе и расшифровке интервью: Ирине Назаровой, Дарье Терешиной, Анне Кушковой, Александре Касаткиной, Александре Пиир, Катрионе Келли, Марии Морозовой и тем, кто поделился со мной своими интервью, собранными по другим темам: Марии Ахметовой, Светлане Амосовой, Светлане Сиротининой, Марине Хаккарайнен.
Все это время я работал в Музее антропологии и этнографии (Кунсткамера), преподавал на факультете антропологии Европей­ского университета в Санкт-Петербурге и занимался изданием журнала «Антропологический форум». Я благодарен коллегам по Кунсткамере, факультету и редакции АФ за неизменную поддерж­ку, которую ощущал все это время.
Альберт Байбурин
Июнь 2016 г.
Предварительные замечания
Нет документа, нет и человека.
М. Булгаков
1.
Слова Михаила Булгакова, вынесенные в эпиграф, констатиру­ют не всегда осознаваемое нами обстоятельство: человек в совре­менной культуре существует постольку, поскольку он зафиксирован и представлен в различного рода документах. Если в этих словах и присутствует преувеличение, то весьма незначительное. Во всяком случае, во взаимоотношениях с официальной сферой действует именно такое правило. В фокусе этой книги находятся фиксируе­мые в паспорте сведения о человеке, их «изобретение» бюрокра­тическим аппаратом, с одной стороны, и освоение конкретными людьми — с другой. Естественно, такой ракурс предполагает рас­смотрение сюжетов, связанных с формированием паспортной си­стемы и выработкой деталей паспортного портрета в общем кон­тексте дореволюционной и советской социальной истории.
Ситуацию, в которой оказались советские люди после введения паспортной системы, можно было бы назвать «предписанием к идентификации». Понятие «предписание» в советской (да и в пост­советской) традиции имеет вполне определенный смысл: некое распоряжение (обычно письменное) или требование, исходящее от властных органов (например, предписание явиться в военкомат или предписание устранить выявленные недостатки). Введенный в 1932 г. советский паспорт имплицитно содержал требование идентифицировать себя по тем параметрам, которые были в него включены. Это относилось не только к тем гражданам, которые его получали, но и к тем, кому было в нем отказано. По сути дела, все взрослое население страны было вынуждено примерять на себя паспортные категории и как-то определяться, осуществлять сво­его рода самоидентификацию. В этом смысле даже не властные институты, которые разрабатывали паспортный «портрет», а сам паспорт становился агентом идентификации.
В книге не очень часто используется термин «идентичность», кото­рому присуще значение фиксации чего-то устоявшегося и определен­ного. Вслед за Р. Брубейкером и Ф. Купером предпочтение отдается термину «идентификация» с выраженным значением процессуаль­ности1. Как они отмечают, сам термин «идентификация» приглашает к уточнению образа того, кто является агентом идентификации. Это особенно важно в связи с тем, что речь пойдет о внешней идентифи­кации человека государством, которое усилиями своих институтов разработало специальную кодифицированную систему категориза­ции, воплощенную в паспорте. Навязываемая извне идентификация и категоризация не могли не повлиять на самоидентификацию ин­дивида. Различного рода культурные и социальные эффекты, вызван­ные таким столкновением, представляют для нас особый интерес.
Паспорт традиционно считается одним из основных символов советской жизни. Вокруг советского паспорта сформировался боль­шой миф, в создании которого участвовали поэты, писатели, простые обыватели и, конечно, исследователи. В этом мифе паспорт пред­стает в качестве особой ценности, неразрывно связанной с поняти­ем «гражданин СССР». Вместе с тем он является, пожалуй, самым интересным документом в истории и практиках отношений между человеком и государством. Созданный для идентификации инди­вида и контроля над его передвижениями (собственно для преодо­ления границ), он постепенно вобрал в себя множество значений, подчас весьма далеких от начальных, причем этими значениями его наделяли не только чиновники, но и те, кому он был предназначен. К советскому паспорту это относится, наверное, в большей степени, чем к любому другому2. Впрочем, при работе над этой книгой по­стоянно хотелось наряду с прошедшим временем использовать и настоящее, ибо многие контексты принципиально не изменились и в наше время. Иногда я так и делаю.
1 Брубейкер Р., Купер Ф. За пределами «идентичности» // Ab Imperio. 2002. № 3. С. 61-115.
2 О паспортах разных государств существует огромный корпус исследований. Многие
В советской правовой практике разрешение на пересечение государственной границы было актуально лишь для так называе­мого заграничного паспорта. «Внутренний» паспорт — особое яв­ление. Его основное предназначение — «удостоверять личность», но этим роль паспорта не ограничивалась. Паспорт во многих си­туациях имел большее значение, чем сама «личность», которую он удостоверял. Существует много свидетельств о том, что без него человек буквально «выпадал» из социальной жизни: нельзя было не только устроиться на работу, определить ребенка в детский сад и школу, оформить брак, наконец, умереть «как положено», но и осуществить такие, казалось бы, простые желания, как стать чита­телем библиотеки или получить почтовую бандероль. Он оказы­вался необходим практически в каждом случае контакта со сферой официального (в том числе и для получения других документов), поскольку каждый раз требовалось подтверждение того, что граж­данин — именно тот, за кого себя выдает. А в действовавшей си­стеме социальных отношений человек мог подтвердить свою са­мость только с помощью паспорта3.
Вместе с тем не менее распространены свидетельства о том, что паспортом в советское время практически не пользовались. Он был необходим лишь в очень немногих случаях, поскольку устройство на работу или поступление на учебу происходят не часто. Главное, что­бы он был. С этой точки зрения важным является наличие паспорта, а не его использование. Наличие паспорта делало советского челове­ка «таким как все», и эта встроенность в общее социальное тело пред­ставляла собой безусловную и вполне самодостаточную ценность.
Паспорт вызывал (в зависимости от контекста) различные эмо­ции. Нельзя сказать, что они непременно негативны. Огромное ко­личество его обладателей (особенно послевоенных поколений) гор­дились им. Вместе с тем он удивительным образом не сочетался со своим владельцем. В отношении к нему чувствуется отчуждение даже в том случае, если человек испытывал положительные эмоции от обладания им. Его обретение нередко имело травматический характер, а использование означало контакты со сферой официаль­ного, которые советские люди старались свести к минимуму. Основ­ной причиной такого отношения к государственным органам явля­лось то, что в общении с ними рядовому гражданину была уготована роль просителя даже в тех случаях, когда он ничего не просил. Заведомое неравенство в сочетании с очередями и прочими сопутствующими обстоятельствами приводило к тому, что в офици­альные инстанции старались обращаться только в случае крайней необходимости.
Неоднозначный статус паспорта можно проиллюстрировать с помощью простого вопроса: кому принадлежит паспорт? Государ­ству или человеку? «Мой паспорт»? Скорее — «паспорт меня». Он как табличка на шее или нашивка на одежде. Что в нем собствен­но моего? Только подпись и фотография. Вместе с тем он мой, и всякие изменения в паспорте — изменения во мне или происхо­дившие со мной (например, запись о бракосочетании или о детях). Обладатель паспорта официально называется его владельцем. Од­нако принадлежащий нам предмет мы можем потерять, да и про­сто избавиться от него. Паспорт мы обязаны беречь, а за его утерю полагается штраф. Подделка паспорта считается преступлением, но не против его владельца, а против государства. Получается, что он и наш, и не наш, и такая двойная принадлежность — характер­ная черта этого уникального во многих отношениях документа. И все же паспорт выдается государственной структурой, причем выдается во временное пользование (предельный срок ограничен временем жизни «владельца»), и это обстоятельство тем более не позволяет чувствовать его полностью своим.
Советский паспорт призван удостоверять личность, но обычно человек не нуждается в подтверждении своего «Я». Точнее, бывает, что и нуждается, но в таком случае документ вряд ли поможет. С этой точки зрения паспорт нужен прежде всего официальным органам, а поскольку человек вынужден так или иначе взаимодействовать с ними, то паспорт оказывается необходимым и самому человеку.
2.
Попытаемся разобраться в том, что такое документ. Интуитив­но понятно, что среди разнообразных текстов и артефактов, соз­данных и создаваемых человеком, документы имеют какой-то особый статус хотя бы потому, что они призваны устанавливать границы между фактическим и кажущимся, достоверным и недо­стоверным, истинным и ложным, реальным и вымышленным. Если это так, то с их помощью создается своего рода параллельный мир, удваиваются те отношения, которые в данном обществе рассма­триваются как особенно важные.
Большой юридический словарь следующим образом опреде­ляет это понятие:
«Документ4 — материальный объект с информацией, закреплен­ной созданным человеком способом для ее передачи во времени и пространстве. В автоматизированных информационно-поисковых системах—любой объект, внесенный в память системы. ..»5. Очевид­но, что при таком понимании в категорию документов войдут самые разные объекты. Во-первых, собственно документы, т. е. специально предназначенные для свидетельства о чем-то различного рода справ­ки, удостоверения и т. п. Во-вторых, документами нередко называ­ются всевозможные артефакты, которые изначально имели другое назначение (например, письма, дневники, в принципе любой пред­мет, характеризующий ту или иную эпоху, — те же музейные вещи, да и необязательно музейные). Такие свидетельства о прошлом по­лучают статус документов, но, строго говоря, в таких случаях слово «документ» имеет метафорическое значение. Сейчас понятие «до­кумент» формулируется предельно широко — любой фрагмент ин­формации может рассматриваться в качестве документа6.
У документов какой-то особый и вместе с тем расплывчатый статус не только «в жизни», но и в науке. Например, для историков документы (если иметь в виду письменные источники) традици­онно составляют значительную часть материала, но под ними чаще всего понимаются те тексты, которые изначально не были доку­ментами, т. е. не создавались в качестве таковых. Статус докумен­та как «свидетельства прошлого» им был присвоен позже, искус­ственно. Разумеется, в категорию источников входят и собственно документы, но в общей массе свидетельств они занимают незна­чительное место. Кстати, документы в широком смысле со време­нем приобретают статус «настоящих» документов, а настоящие документы его утрачивают (истекает срок годности), но при этом становятся документами в широком смысле.
Исследователи, имеющие дело с документами, нередко отно­сятся к ним как к носителям объективной информации о прошлом. Этому способствует безличность документа — отсутствие указаний на авторство. Между тем документ, даже если он исходит от госу­дарственных органов, всегда является результатом пересечения интересов разных субъектов, разных взглядов на ту реальность, к которой он относится и которая в нем представлена. Как писал Юрий Тынянов, «документы врут, как люди». Другими словами, проблема авторства касается и документов. За безличными опре­делениями «власть», «государственные инстанции» и т. д. всегда скрываются конкретные «авторы» текста, которые, как правило, остаются неизвестны.
Кроме того, документ так или иначе учитывает точку зрения получателя, даже если его позиция полностью игнорируется — он создается в воображаемом диалоге с получателем. Причем полу­чатель — это не только владелец паспорта, но и тот (те), кто будет его читать. Для паспорта это особенно значимо, поскольку он по­стоянно дорабатывался с учетом множества факторов (экономиче­ских, политических и др.), не говоря уже о том, что в этих измене­ниях принимали участие разные уровни власти, разные ведомства и, как я попытаюсь показать, сами получатели.
Документы традиционно изучаются в рамках таких «приклад­ных» дисциплин, как документоведение, источниковедение, ар­хивоведение. Однако в этих случаях за рамками изучения оказы­ваются субъекты, производящие и пользующиеся документами (человек, социальные и государственные институты). Другими словами, антропологическое значение документов не входит в сферу интересов этих дисциплин. Практически неисследованным оказывается широкий круг социальных явлений, порожденных самим функционированием документов (имеются в виду культур­ные смыслы, которыми наделяются документы, а также специфи­ческие отношения и практики, складывающиеся в процессе их создания и использования7).
В последнее время положение начало меняться. Свидетель­ством этому является проект «Статус документа в современной культуре: теоретические проблемы и российские практики» под руководством И. М. Каспэ. Его основным итогом стал коллектив­ный труд «Статус документа: Окончательная бумажка или отчуж­денное свидетельство» (М., 2013). Пожалуй, впервые (во всяком случае, в российской научной традиции) было проблематизиро- вано само понятие «документ», причем толчком к этому послужило не столько возникновение электронных документов, заставивших по-иному взглянуть на традиционные формы (как это произошло, например, в социологических исследованиях)8, сколько накопив­шаяся неудовлетворенность состоянием изучения документов различного происхождения.
Статьи указанного сборника содержат интересные идеи и со­ображения о роли документа и особенностях его функциониро­вания в разных культурных контекстах, и об этом речь пойдет в соответствующих местах моей книги. Сейчас, пожалуй, стоит от­метить, что представляется полезным предложенное И. Каспэ раз­граничение документального и документного9. Действительно, термины «документальность», «документальное» (особенно в та­ких сочетаниях, как «документальный жанр», «документальный дискурс») связаны с определенной исследовательской традицией, для которой не столь существенны различия между документами в широком и узком смысле. Мы будем иметь дело с собственно документами, т. е. текстами, создававшимися специально для того, чтобы хранить и репрезентировать информацию, которая по тем или иным причинам отнесена к области «достоверного». Характер и смысл таких документов можно описать с помощью таких пре­дикатов, как подтвердить, доказать, свидетельствовать, удо­стоверить, идентифицировать. Они имеют определенный срок действия, реквизиты и т. п. Сейчас и собственно документы, и до­кументы в широком смысле объединены в одну сферу докумен­тального. Для целей нашей работы лучше их расподобить и при­менительно к собственно документу говорить о документном, а документальное оставить тем, для кого указанное различие не имеет принципиального значения.
Даже если мы не очень разбираемся в различных видах доку­ментов, они легко узнаваемы, и это — их важное качество. Они со­ставляют специфический корпус текстов, точнее, разряд бумаг. Их фактурность, «бумажность», была настолько значима, что документ часто так и назывался: «бумага», и эта бумажность наделялась как уважительными, так и уничижительными определениями10. Как для нас в постсоветское время стали узнаваемы рекламные проспекты в почтовом ящике, так издавна узнаваем документ. Он всегда осо­бым образом выглядит. У него своя форма. Именно для документов были разработаны бланки, т. е. типовые формы (в советское время их знали по номерам: форма № 1 — главная анкета, заполняется для получения паспорта, и сведений в ней гораздо больше, чем в пас­порте; форма № 9 требуется при прописке, и т. д.). Это говорит о предельной степени стереотипизации содержания, о том, что до­кументы по своей сути ориентированы на сравнительно узкий круг сценариев. Они типизируют ситуации. Не случайно бланки доку­ментов прежде других текстов переводятся в печатную форму11.
По мнению С. И. Гиндина, можно говорить о двух типах связных текстов: один обусловлен внутренними связями, а другой вписы­вается в некоторую матрицу, бланк, и без граф этого бланка не может быть прочитан12. Паспорт, как и многие другие документы, относится ко второму типу, но его структура настолько въелась в сознание «паспортного человека», что основные сведения легко считывались и без бланка, о чем свидетельствуют такие тексты, как автобиографии советского времени, в которых воспроизво­дятся личные данные паспортного образца и без наличия граф.
Интересующие нас документы являются письменными текста­ми. К письменному тексту иное отношение, чем к устному. Еще относительно недавно письменный документ воспринимался как объект, наделенный магической силой13. На авторитет документа работают все его детали — например, размер и качество бумаги, степени защиты, реквизиты и проч.; все это создает определенную ауру, которая дает понять, что здесь заключена особая, защищен­ная информация. В поздней традиции, когда документы стали пе­чатными, их отличало непременное наличие рукописных вставок (например, конкретного указания даты, ФИО, постановки личной подписи, и т. д.). Сочетание печатного и рукописного можно рас­сматривать как выражение формальной и содержательной двой­ственности документа. Его печатная часть включает стандартную информацию, присущую всем документам данного типа, а руко­писные вставки ориентированы на его конкретизацию и индиви­дуализацию. Такая двойственность предопределяет разное отно­шение к печатной и рукописной составляющим документа. В частности, при его проверке основное внимание уделяется ру­кописным вставкам, которые чаще подвергаются подделке.
Как уже сказано, документ можно рассматривать в качестве транслятора шаблонов, образцов, норм, и эта его стереотипизиру­ющая функция настолько сильна, что распространяется и на язык документа, который отличается прежде всего формульностью — от обращений до формулировок, относящихся к содержанию. «На­стоящим доводится до вашего сведения...»; «Справка дана в том, что гражданин Иванов С. В. ...». Канцеляризмы, как известно, ха­рактеризуются высокой устойчивостью — обычно исходные вари­анты современных форм можно обнаружить в канцелярском пись­ме XIX в. и более раннего времени.
Типизация в сфере документного относится не только к форме, но и к содержанию. Идентификационных документов это касает­ся, может быть, в первую очередь. По отношению к ним склады­вается несколько парадоксальная ситуация: документ, ориенти­рованный на выявление и фиксацию индивидуальных черт, состоит из трафаретного набора сведений, которые имеют заведомо объ­ективирующий характер. О своего рода штамповке личности будет говориться специально.
В отличие от других текстов, документ всегда имеет реквизиты, позволяющие теперь уже точно идентифицировать его в качестве документа. К их числу относятся дата, печать, подпись, серия, номер, защитные качества бумаги и проч. К тому же современный документ (в отличие от документов далекого прошлого) всегда имеет указание на включение в некую систему (базу) данных — так называемый ис­ходящий номер, для того, чтобы его можно было легко разыскать в этой базе. Получается, что документ содержит информацию, проис­хождение которой можно проверить и установить. Реально проверить и подтвердить можно лишь источник сведений (тот орган, который свидетельствовал), но не сами сведения. Можно ли доказать, что NN родился 5 мая 1922 г., если не сохранилось записей о его рождении? Или то, что NN — русский, если прежде национальность никак не определялась? «Ориентированный на приоритет письма, документ не столько подтверждает реальность референта, находящегося где-то за пределами бумажного листа, сколько производит самодостаточ­ную и герметичную реальность документальной записи»14. Другими словами, документ вовсе не обязательно репрезентирует некое со­ответствие внеположной реальности. Его «сила» в другом — в том, что он исходит от властной инстанции. Истинность документа име­ет скорее магический, чем установленный (верифицируемый) смысл. В этом отношении можно сказать, что документ замкнут на себя, т. е. является автореферентным конструктом15.
3.
О категории достоверности, приписываемой документу, стоит сказать немного подробнее, поскольку его основной смысл при­нято видеть в том, что он удостоверяет или подтверждает некие отношения, т. е. представляет их как «истинные». Обыденные пред­ставления о мире основываются на предпосылке (и логике) истин­ности, адекватности и идентичности, при том что сферы истинно­го и ложного находятся в постоянном взаимодействии. Естественно стремление установить более определенные границы между этими сферами и в конечном счете как-то упорядочить этот мир, однако подобные проекты под силу лишь институтам власти, которые с неиссякаемым увлечением занимаются таким упорядочением. Соз­дание документа с точки зрения этих институтов является не сим­волическим, а вполне реальным актом установления такой границы. В этой логике область «истинного» конструируется документами. Она начинает пониматься не как существующее само по себе «пра­вильное положение вещей», а как то, что создается искусственно и прежде всего с помощью документов. При этом документ приоб­ретает статус воплощения достоверности — своего рода заключи­тельного акта, не предполагающего процедуры проверки репрезен­тируемой документом информации (о проверке самих документов см.: ч. 3, гл. 1). Иными словами, с помощью документов создается особый вариант «истины», освященный той или иной инстанцией.
Из сказанного должно быть ясно, что само функционирование документов возможно только тогда, когда существуют институты, которые берут на себя функции если не Господа Бога, то «инстанции правды», поскольку наделяют себя правом устанавливать истину. История функционирования документов от княжеского ярлыка до справки из домоуправления свидетельствует о том, что такие функ­ции берут на себя в первую очередь органы власти. Документы — это всегда реплики властных отношений в культуре (с этим связаны и такие черты документов, как их формальность и официальность)16.
В любом случае можно сказать, что документ — это своего рода перевод каких-либо отношений (или характеристик человека, как в случае с паспортом) в другую, документную реальность. Или иначе: любой документ является пространством перевода и репрезентации тех или иных отношений. Не случайно он может рассматриваться как своего рода двойник, точнее, замена обозначаемого: «Вот мой дом — сказал он, размахивая купчей бумагой». Показательно, что по отношению к идентификационным документам устойчивыми ста­ли метафоры двойника человека, его суррогата, «говорящей вещи»17.
Приписанные документу смыслы реализуются в пространстве социальных взаимодействий. Собственно, документ является тако­вым только тогда, когда он реализует свое основное назначение — удостоверяет что-то, подтверждает или проверяется. Вне этих си­туаций он, по сути дела, — никчемная бумага18. Особая связь с областью воображаемого «достоверного» делает документ есте­ственным объектом фальсификации (оборотная сторона его «истинности»)19. Та же связь превращает его в средоточие недове­рия — ничто не проверяется так тщательно, как документы. Однако проверяются не содержащиеся в документе сведения (нередко их просто невозможно проверить), а оболочка этих сведений (рекви­зиты и проч.), ибо предполагается, что сами сведения уже провере­ны и подтверждены (см. ниже). Фальсификация документа бывает двоякой: она может быть направлена на изменение не только све­дений внутри документа, но и референции: присвоение документа другим лицом. Однако и в этом случае возникает необходимость изменения содержания документа (например, подделки фотогра­фии). Возможность проверить хотя бы частично содержащуюся в нем информацию и, соответственно, сама разработанность про­цедуры проверки — неотъемлемая составляющая документа. Если это так, то документ нужно рассматривать шире: это не просто опре­деленным образом созданный конструкт, но, может быть, в первую очередь, практики его использования — все то, что можно назвать прагматикой документа (этому посвящена третья часть работы).
4.
Для исторической антропологии особый интерес представляют такие документы, как удостоверение личности (паспорт и т. п.), по­скольку в них выражены своеобразное видение человека государ­ственными инстанциями. Удостоверение личности, по замыслу соз­дателей, должно свидетельствовать о «подлинности личности» (хотя бы в том смысле, что данный человек является именно тем, за кого он себя выдает). Это, в свою очередь, предполагает, что удостоверению личности должна предшествовать процедура установления личности.
Установление личности — не то же самое, что идентификация, хотя ему придается такой смысл. Строго говоря, по отношению к личности идентификация невозможна хотя бы потому, что лич­ность нельзя зафиксировать — она постоянно меняется20. Можно сказать, что она равна самой себе в каждый момент существования и сравнивать ее имеет смысл только с нею же в предыдущий или последующий момент. Идентифицировать можно человека в каче­стве физического объекта по его антропометрическим (биометри­ческим) показателям, но и это сопряжено с серьезными трудностя­ми, т. к. всегда существует вероятность ошибки. Парадоксальным образом такие сведения о человеке носят вторичный характер и вводятся лишь на самых поздних этапах.
Применительно к личности совершается установление лично­сти. Эта процедура осуществляется уполномоченным для этих целей лицом, несущим ответственность за ее результаты. Цели установления личности могут быть самыми разными: прием в профсоюз, запись в библиотеку, выдача паспорта и т. д. Само уста­новление личности происходит на основании имеющейся инфор­мации о данном индивиде. Характер процедуры во многом за­висит от конкретной цели. В случае с приемом в профсоюз потребуется документ о работе (например, пропуск). При записи в библиотеку потребуется паспорт, а если будущий читатель не достиг паспортного возраста, то его могут записать и на основании устной информации. Но, как правило, личность устанавливается на основании документов, выданных разными организациями. Например, для получения паспорта требовались свидетельство о рождении, справка о работе или учебе, выписка из домовой книги и т. д. Чем больше справок, тем в большей безопасности чувство­вали себя те, кто отвечал за установление личности, поскольку эта ответственность как бы возлагалась и на тех, кто выдал предше­ствующие документы (с этим, кстати, связаны нередко упомина­емые ситуации, когда чиновники требуют от посетителя раздобыть и предоставить всевозможные справки). Более того, ответствен­ность возлагалась и на тех, чья личность устанавливалась: он/она должны были своей подписью в паспорте подтвердить истинность всех сведений о себе и тем самым стать одним из авторов доку­мента и принять участие в распределении ответственности.
Несовершенство этой процедуры очевидно: например, человек мог представить документы другого лица и свою фотографию. Фи­зическое тождество устанавливалось весьма приблизительно, по­скольку для него нет достаточных оснований (представляемые документы, как правило, даже не снабжены фотографиями). И, мо­жет быть, самое главное — сведения о человеке вовсе не равны самому человеку. Поэтому об «установлении личности» можно говорить лишь с большими допущениями. По сути дела, итоговый документ не устанавливает личность, а является свидетельством того, что некий чиновник считает, что личность «установлена».
Тем не менее результатом этой процедуры должен быть до­кумент, который считается удостоверением личности на опреде­ленный срок. В наших случаях—профсоюзный билет, читательский билет и паспорт. Все они по-своему «удостоверяют личность», но имеют разный статус, поскольку подтверждают не только личность, но и разные ее права. В первом случае — права члена профсоюза, во втором — право пользоваться фондами библиотеки, в третьем — права гражданина, а по сути дела — право на существование.
Наличие удостоверения личности (паспорта) свидетельствует о том, что личность уже установлена и нет необходимости в про­цедуре установления, ибо она считается необходимой только при выдаче документа. Проверке подлежит сам документ и соответ­ствие содержащихся в нем данных (фотография, возраст) визуаль­но воспринимаемым чертам владельца удостоверения, т. е. про­изводится аутентификация21.
Характер проверки (собственно акт удостоверения личности) опять-таки зависит от конкретной ситуации. В каком-нибудь ре­жимном учреждении пропуск должен быть представлен и в том слу­чае, если предъявитель хорошо знаком проверяющему. Предпола­гается, что техника идентификации имеет самостоятельный смысл, который важнее ничем не подтвержденного знания. При входе в Публичную библиотеку достаточно предъявить читательский билет, даже не открывая его, а при входе в институт постоянному сотруд­нику можно и вовсе ничего не предъявлять — пропуск потребуется только в том случае, если в институте находятся проверяющие. Раз­умеется, важным оказывается и то, в каких отношениях ты нахо­дишься с проверяющим (если находишься), как ты демонстрируешь документ, как он выглядит и т. д. Но все это к содержанию докумен­та не имеет отношения. С этой (прагматической) точки зрения до­кумент «работает» в зависимости от контекста: в одном случае — по полной программе, в других — как указание на статус и т. д.
5.
Значимым контекстом при исследовании документов являет­ся проблематика доверия. Новый виток интереса к проблеме до­верия (после ее актуальности в начале ХХ в.)22 связан, видимо, не только с необходимостью уточнения этого понятия и условий его существования (как это представлено у Петра Штомпки, Джеффри Хоскинга и др.)23, но и с выявлением его роли в конкретных ситу­ациях взаимодействия, в том числе и в ситуациях с документом, который, наверное, может рассматриваться как инструмент «фор­мализации практики доверия» (по выражению И. Каспэ), но не всегда выполняет эту роль, во всяком случае в советских практиках.
Категория доверия лежит в основе не только правовых отно­шений. Вообще говоря, она являет собой фундамент взаимоотно­шений между людьми, поскольку человеку необходимо прогнози­ровать свое поведение. Доверие в так называемой традиционной культуре обеспечивалось различными видами обмена, социальным статусом, сословной честью. А подкреплялось оно всегда искус­ственными, специально на это ориентированными практиками, такими как слово чести, клятва, договор. Но требуется, чтобы эта «подпорка» сохранялась во времени, поэтому столь велика роль письменной формы. Документ становится одной из, а со временем и самой важной подпоркой доверия.
Культура письменных документов возникает практически сразу с возникновением письменности, но становится особенно значимой в Новое время. Признаки этого времени достаточно хорошо извест­ны: рационализация всех областей социальной жизни, повышение мобильности, экономический рост, расширение сферы публичного, распространение практик счета, измерений, расцвет статистики (учет населения, переписи) — перечислять можно долго, и все это предполагает выделенность человека, невиданный прежде акцент на его индивидуальности, чтобы не сказать уникальности. Но, по­жалуй, самая важная черта — изменения, произошедшие с самим человеком: он становится активным действующим субъектом.
В этой ситуации возросшей социальной активности появляет­ся необходимость решения нескольких постоянных проблем, в том числе проблемы обеспечения доверия во все более расширяющем­ся круге общения с незнакомыми, чужими. Новая ситуация требу­ет новых форм ответственности — не только коллективной, но и индивидуальной. Следовательно, все настоятельнее проявляется нужда в идентификации, а в этом случае без документов не обой­тись. Кроме того, возникает потребность как-то очертить область достоверного, того, что должно быть не просто принято на веру, а чем-то или кем-то подтверждено. Собственно, одна из причин широкого распространения документов — нехватка достоверной информации в отношениях между социальными агентами.
Распространение документов само по себе становится свиде­тельством того, что наряду с практиками «горизонтального» до­верия внедряются различные формы доверия «вертикального». Если первые функционируют между рядовыми членами сообще­ства, вторые должны обеспечивать отношения между человеком и властными инстанциями, а также взаимодействие с «чужими». Я не случайно написал «должны» — в российской действительности подобного рода конструкции не всегда работали, что постоянно отмечалось в литературных и других источниках, и в особенно­сти — по отношению к документам. Паспорт (и шире — документ) становится преимущественно воплощением недоверия к челове­ку. Д. Калугин в своей рецензии на книгу «Статус документа» от­мечает, что документ в России «противостоит человеку и всему миру как враждебное начало, как железный закон принуждения и инструмент социальной дрессуры, обладающий собственной ло­гикой, неведомой тому, к кому он применяется. Характер этого бытия и определяет статус документа, не только бюрократический, но, собственно говоря, экзистенциальный, задающий основные параметры как самой жизни, так и способов ее репрезентации»24.
Казалось бы, доверие вообще несовместимо с советской по­литикой принуждения, но, как показали исследования последнего времени, это не совсем так. И в сталинское, и в брежневское время существовали различные формы доверия, основанные на личных отношениях (ср. и такие явления, как знакомство, блат) и субкуль­турных правилах (например, в криминальных сообществах). Даже во властных структурах могли возникать доверительные отноше­ния, которые поддерживались с помощью институциональных практик, компромата и т. д.25 Что же касается паспорта и подобных документов, то, будучи преимущественно формами проявления недоверия со стороны власти, они в то же время обеспечивали необходимый уровень доверия в контактах человека со сферой официального, а иногда и в неформальном общении.
6.
В теоретическом плане для нашей работы существенное зна­чение имеют несколько концепций. Прежде всего речь может идти о том круге идей, который сформировался при изучении бюрокра­тических форм управления, инициированном Максом Вебером26 и нашедшем свое продолжение во многих исследованиях. В част­ности, представляются важными соображения П. Бурдьё (выска­занные им в работе о бюрократическом поле) о том, что «нужно перестать довольствоваться неким интуитивным полупониманием, которое дает знакомство с конечным состоянием, и попробовать заново схватить глубинный смысл ряда чрезвычайно малых, но решающих изобретений: кабинет, подпись, печать, постановление о назначении, удостоверение, аттестация, реестр и регистрация, циркуляр и т. п., — всего того, что привело к установлению соб­ственно бюрократической логики, власти безличной, взаимозаме­няемой и с виду совершенно “рациональной”, а на деле наделенной самыми загадочными свойствами магической эффективности»27. Применительно к удостоверению личности эта «загадочная эффек­тивность» приведет, помимо всего прочего, к формированию ин­дивидуальной идентичности по единой схеме — еще одна оксюмо­ронная конструкция, характерная для бюрократической логики.
Бюрократизация социальной жизни — один из самых заметных процессов культуры Нового времени28. Посредством документов те или иные аспекты социальной жизни выводятся государственными институтами в режим особого существования — и прежде всего те, которые относятся к человеку, его месту во времени и пространстве. Как уже говорилось, такой режим оказывается необходим, чтобы выделить и закрепить наиболее существенное, то, что должно быть отнесено, с точки зрения власти, в категорию достоверного. Но не только для этого. Переводу на язык документа подвергается и то, что должно быть изменено. В таком случае документ становится своего рода матрицей требуемых изменений. В этой связи остают­ся актуальными идеи Бурдьё и Фуко о государстве, которое стре­мится установить максимально плотный контроль не просто над человеком, но над его символическим образом, над тем, как его определять, называть, классифицировать29. Причем, как пишет Эн­тони Гидденс, в современных обществах подобного рода контроль осуществляется главным образом с помощью документации30.
Р. Брубейкер и Ф. Купер в своей работе «За пределами “идентич­ности”» определяют государство как один из самых важных агентов идентификации и категоризации, имея в виду «формализованные, кодированные, объективизированные системы категоризации, вы­работанные властными институтами»31. К их числу относятся клас­сификации, нашедшие свое выражение в идентификационных до­кументах по признакам социального происхождения, этнической принадлежности, пола, возраста и др. Разумеется, не только госу­дарственные органы занимаются подобного рода категоризацией. По сути дела, любая организация (школа, тюрьма, производствен­ный коллектив) предполагает выработку и навязывание своих ка­тегорий, но только государство располагает необходимыми мате­риальными и символическими ресурсами, чтобы его классификации так или иначе учитывались во всех организационных структурах32.
Одним из результатов бюрократизации социальной жизниста­новится создание документного двойника человека. Рому Харре при­надлежит понятие file-selves - своего рода досье, в которое входят документы о конкретном человеке33. В состав этого досье могут вклю­чаться разные документы: автобиография, характеристики, различ­ного рода свидетельства и др. Каждый из них несет существенную информацию о тех или иных аспектах личности, и поэтому можно сказать, что реальное «я» сопровождается многочисленными доку­ментными вариантами. По мнению Ш. Фицпатрик, «составление досье с первых лет было главным проектом советского государства»34. В русском переводе ее книги “Tear off the Masks” («Срывайте маски!») понятие file-selves переведено как «документное “я”», которое мож­но обнаружить в личных делах различных организаций и учрежде­ний, в папках с компроматом, во внутренних паспортах. В отличие от Р. Харре, который считал, что документное «я» обычно не зависит от самого человека, Ш. Фицпатрик указывает на специфику форми­рования советских досье: их содержание могло меняться не только создателями и хранителями, но и самими гражданами с помощью таких приемов, как сообщение ложных сведений о себе, корректи­рование автобиографий, изменение персональных данных в паспор­тах и т. д. Кроме того, существовала возможность оспорить сведения, содержащиеся в официальных документах. Все это делало документ­ное «я» динамичным явлением, подверженным различного рода изменениям. Советский паспорт можно, вероятно, рассматривать как особый вариант документного «я», с которым у каждого владель­ца («референта») складывались свои отношения.
Рассмотрение такого документа как паспорт предполагает об­ращение к проблематике личности, усилиям власти по созданию образа советского человека, его наделению необходимыми, с ее точ­ки зрения, чертами. В этом концептуальном поле уже немало сдела­но. На смену долгое время превалировавшим взглядам о подавлении личности в советскую эпоху пришли другие подходы, предполагаю­щие и конструктивные эффекты «культурного строительства» по от­ношению к советскому человеку. Йохен Хеллбек рассматривает куль­турную политику советской власти как «проект по превращению несовершенных партикуляристских человеческих существ в универ­сальных социализированных субъектов»35. Основываясь на матери­але дневников коммунистов — активных участников коллективиза­ции, — он настаивает на продуктивном влиянии революционных практик на самосознание и самоощущение советских людей36. По­зиция Й. Хеллбека, ориентированная на несогласие со сложившимся односторонним видением личности в тоталитарном обществе, пред­ставляется необходимой для дальнейших разысканий в этой области. Следует подчеркнуть, что в рамках этой концепции человек пред­стает не механическим исполнителем идеологических установок, но субъектом, наделенным способностью переосмыслять и трансфор­мировать их, сообразуясь со своими целями.
Для прояснения вопросов становления личности в советскую эпоху существенное значение имеют соображения Олега Хархордина о субъективирующих и объективирующих практиках37, по­средством которых происходило превращение «однородной без­ликой массы» в индивидов38. Как представляется, советский паспорт интересен тем, что «работал» в обе стороны, насаждая и субъектность, и объектность. Он «штамповал» людей по единым лекалам, и вместе с тем люди открывали в себе что-то новое, при­меряя на себя паспортные черты, о которых прежде не задумыва­лись. Кроме того, паспорт автоматически придавал публичный характер личным сведениям. С этой точки зрения его можно рас­сматривать в качестве механизма преобразования приватного в публичное39. Известное стремление советской власти к макси­мальному расширению публичной сферы (особенно в сталинскую эпоху)40 проявилось и в паспортной политике.
Наконец, для изучения реакций советских людей на предпи­сываемые им правила идентификации несомненно полезно при­нять во внимание идеи Мишеля де Серто о «тактике слабых», ко­торые «производят бесчисленные и мельчайшие изменения <...> закона, исходя из своих собственных интересов и правил»41. Для советских практик взаимодействия со сферой официального эта тактика особенно характерна.
7.
Интерес к изучению таких документов, как паспорт и различно­го рода удостоверения личности, ощутимо вырос в последнее время. Свидетельством тому является международный проект Documenting Individual Identity: Historical and Comparative Perspectives since 1500 (IdentiNet) под руководством Джейн Каплан (Jane Caplan) и Эдварда Хиггса (Edward Higgs), в котором идентификационные документы стали основным предметом изучения42. В рамках этого проекта вы­шел ряд исследований, посвященных истории и функционированию идентификационных документов в разных культурных традициях43. Среди них существенный интерес представляет картина эволюции паспорта, рассмотренная Джоном Торпи (John Torpey), который уде­лил особое внимание усилиям государственной власти по обеспе­чению контроля над передвижениями со времен Французской ре­волюции. Разумеется, в этом процессе были свои пики и спады. Так, за ослаблением контроля во второй половине XIX в., вызванным строительством железных дорог и резким ростом мобильности, по­следовал очередной период его усиления44.
Все эти процессы не обошли стороной и Россию, но, естествен­но, имели свою специфику. История российского паспорта рассма­тривалась главным образом в контексте развития налогового законодательства (Б. В. Ананьич, Е. В. Анисимов)45. Лишь относи­тельно недавно появились работы, специально ориентированные на изучение паспорта и паспортной системы. К их числу относится исследование истории российского паспорта М. Мэтьюза46, где ос­новной акцент сделан на организационных усилиях власти по кон­тролю за передвижениями, начиная с возникновения паспорта в России и до введения советских паспортов. Как показал М. Мэтьюз, развитие паспортной системы шло параллельно с процессом со­циальной стратификации российского общества, что так или иначе закреплялось и выражалось в паспортных установлениях. В совет­ское время до введения паспортов учет населения и надзор за ним осуществлялись благодаря таким мерам, как обязательный воин­ский учет, трудовая повинность, декрет о прописке и др., что, по мнению автора, неизбежно вело к введению паспортной системы.
Особенно следует отметить вышедшее в 2007 г. фундаменталь­ное исследование В. Г. Чернухи, в котором на архивных и уже опу­бликованных источниках прослеживается история российского паспорта за два столетия, с 1719 по 1917 год47. Кроме собственно исторической линии эволюции паспортной системы, в этой книге особое внимание уделено паспорту как средству полицейского контроля, что делает ее незаменимым пособием для дальнейших разысканий в этом направлении.
Советский паспорт становится объектом изучения довольно поздно (с открытием доступа к советским фондам архивов в 1990-е гг.). Разумеется, существуют и более ранние работы совет­ских историков, но их идеологическая составляющая, как правило, задавала вполне определенный ракурс48. Многие постсоветские исследования уже резко противоположны им по риторике (пока­зательно, например, название статьи В. Попова: «Паспортная си­стема советского крепостничества»)49. В первом случае советский паспорт (и шире — паспортная система) рассматривается в более широком контексте освобождения личности, создания нового со­ветского человека; во втором — в контексте подавления личности и репрессий по паспортным основаниям.
Нужно сказать, что репрессивные функции советской паспорт­ной системы, ее роль в контроле над передвижениями населения внутри страны — общая топика целого ряда исследований50. Мно­гим из них (особенно российским исследованиям постсоветского времени) присуще применение такой рамки интерпретации, в которой, с одной стороны, действует безличная, активная власть, а с другой — столь же безличное, но пассивное общество, которое вынуждено выполнять всевозможные предписания этой власти. Представляется, что картина функционирования советской пас­портной системы была сложнее, и ее невозможно свести к такой схеме, не говоря уже о том, что данные паспортного учета исполь­зовались не только в целях принуждения51.
До сегодняшнего дня остаются актуальными выяснение обсто­ятельств введения паспортной системы в 1930-е гг., ее роли в «на­ведении порядка», характера ее географического распространения, а также вопрос о том, была ли она специально направлена против мобильности сельского населения СССР. Эти и другие проблемы рассмотрены в работах Натали Муан и Дэвида Шерера, представ­ляющих несомненную ценность при изучении интересующих меня сюжетов 52. Я изложу свои соображения по этим вопросам в третьей главе первой части настоящей книги.
Для рассмотрения паспортных категорий идентификации осо­бое значение имели работы Шейлы Фицпатрик, и в частности ее статья о приписывании к классу, в которой она рассмотрела усилия советских органов власти по структурированию советского обще­ства путем «клеймения» по социальному признаку с целью вы­явления «социально-чуждых элементов» 53. Идея изобретения со­ветскими властями «классов» оказалась настолько плодотворной
и востребованной, что во многом определила ракурс рассмотрения паспортных идентичностей — как социальной, так и националь­ной54. При этом особенное внимание было уделено исследованию введения и закрепления национальной принадлежности55.
Даже из такого краткого описания исследовательского контек­ста видно, что достаточно хорошо изучена история советской пас­портной системы, но не сам паспорт, его наполнение, а тем более — участие в его создании и функционировании тех, кому он предназначен.
8.
В своем подходе к рассмотрению советского паспорта я исхожу из того, что функционирование советской паспортной системы определялось не только официальными правилами. Не меньшее значение имело то, как эти правила осмыслялись и усваивались, в каких практиках они закреплялись. Кроме того, в разных группах и сообществах вырабатывались свои схемы интерпретации офици­альных требований. Такой взгляд опирается на некоторые особен­ности правовой сферы СССР. Для советского времени было харак­терно сосуществование двух частей официального права. Одна часть содержала, условно говоря, публичные, открытые для всех указы и постановления, а другая — закрытые, представленные в виде все­возможных циркуляров, приказов, директив с грифами «Не для печати», «Не подлежит оглашению», «Секретно», «Для служебного пользования» и т. д.56 Разумеется, определяющими были закрытые постановления, в которых государственным органам предписыва­лось, как именно нужно трактовать то или иное распоряжение и реализовать его на практике57. Закрытая часть включала и докумен­ты, которые относились непосредственно к обязанностям граждан. О существовании этих документов граждане могли и не подозре­вать — но, тем не менее, требовалось их выполнение.
В этой ситуации информационного голода возникало еще одно, уже неофициальное, право, которое являлось результатом своего рода реконструкции советскими гражданами требуемых от них норм и моделей поведения. Это второе право (право-2) конструи­ровалось на основе реальных и воображаемых диалогов с чинов­никами государственных инстанций разных уровней. Закрытость официального права провоцировала создание неофициальных правил и в тех случаях, когда того не требовалось, но граждане предполагали, что какие-то официальные правила или нормы су­ществуют. При этом, как я постараюсь показать, неофициальное право не было цельным и единообразным для всего населения. Оно включало варианты, которые вырабатывались конкретными сообществами (например, «лимитчиками» или бывшими спецпоселенцами).
В результате паспортная система в ее актуальном функциони­ровании содержала в той или иной мере элементы этих двух прав.
Если рассматривать паспорт как документ, в нем можно видеть бюрократическую версию человека (документное «я»), благодаря которой человек получает право на существование в глазах госу­дарства. Во многом именно посредством паспорта осуществлялось превращение человека в публичное социальное существо. Это пре­вращение, на первый взгляд, не имело альтернативы: всем пред­писывалась идентификация по единым лекалам; однако и в этих рамках оставались зазоры, которые заполнялись в соответствии с нормами неофициального права.
Основной вопрос, на который я попытался ответить, — как функционировала советская паспортная система в официальном и неофициальном вариантах (право-1 и право-2)? Акцент будет сделан на рассмотрении того, как создавались и насаждались пред­писанные властями идентичности и как они воспринимались, усваивались и «корректировались» советскими людьми. Такой под­ход к осмыслению советского паспорта и паспортной системы, как мне представляется, предполагает рассмотрение нескольких более конкретных вопросов:
1. Как формировалась традиция описания личности (ее па­спортный портрет) в досоветский период?
2. Что представляла собой официальная советская «паспорт­ная личность» (право-1)?
3. Как советские граждане относились к своему официально­му образу, правилам паспортной системы и приспосабли­вали их под себя (право-2)?
Рассмотрению этих трех вопросов посвящены три части рабо­ты. Для ответа на первый вопрос представляется необходимым проследить социальную историю паспорта в дореволюционной России и в Советском Союзе с акцентом на том, как властные ин­ституты разрабатывали паспортный портрет. При этом важно от­метить, что функционирование паспорта не сводится к установ­лению и поддержанию контроля и в разное время паспортной системе придавался разный смысл. Эти сюжеты рассматриваются в первой части работы.
Вторая часть посвящена официальному бюрократическому взгляду на паспорт, как на собственно документ, его наполнению: графам, реквизитам, дизайну. Речь пойдет о паспорте как доку­менте, создании и совершенствовании той идентификационной матрицы, по которой формировался официальный образ совет­ского человека. Эта работа до сих пор не сделана, а между тем она необходима для выяснения эволюции представлений официаль­ных «авторов» этого документа о том, какой должна быть советская паспортная личность.
Наконец, в третьей части речь идет об участии самих граждан в конструировании паспортных правил. Рассмотрены некоторые практики усвоения, использования и преобразования паспортных правил (официальной идентификации) в том виде, в котором об этих практиках позволяют судить воспоминания, интервью и исто­рические свидетельства. С этой целью я обратился к неофициаль­ным нормам и правилам, связанным с обретением паспорта, его использованием в разных ситуациях и переосмыслением его функ­ций (право-2).
Следует сказать, что в книге дается лишь самая общая картина советской паспортной системы, и даже не картина, а, скорее, эски­зы к ней. Отсутствуют многие необходимые для полноты описания сюжеты. Практически не рассмотрено то, каким образом проис­ходила паспортизация на местах, в частности на так называемых национальных окраинах. Разные периоды советской паспортной истории рассмотрены с разной степенью подробности. Паспортные практики гораздо более разнообразны, чем они представлены, и т. д. По сути дела, книга представляет собой наброски к теме «со­ветский паспорт».
9.
Материалом исследования послужили как опубликованные, так и неопубликованные источники. К числу первых относятся законодательные акты и документы, представленные в Полном собрании законов Российской империи, Собрании узаконений РСФСР, Собрании законов СССР, Бюллетенях НКВД, сборниках до­кументов по истории ГУЛАГа, советской милиции, высших органов партийной и государственной власти. Использованы материалы советской периодики 30-90-х гг. (газеты «Правда», «Известия», «Труд», «Смена» и др.), а также воспоминания, относящиеся к раз­ным периодам советской истории. Рассмотрение паспортного мифа предполагает обращение и к художественным текстам, ко­торые привлекаются, когда это необходимо. Разделы, посвященные истории советской паспортной системы и наполнения советского паспорта, базируются главным образом на архивных материалах (преимущественно ГАРФа и РГАСПИ) с учетом опубликованных источников и исследований по советской истории.
Рассмотрение паспортных практик потребовало обращения к интервью, собранным в рамках проекта “National Identity in Russia from 1961: Traditions and Deterritorialisation” (грант AHRC, руководитель проф. Катриона Келли), который осуществлялся в 2007-2011 гг. Следует сразу оговорить то обстоятельство, что ин­тервью не могут рассматриваться в качестве свидетельств описы­ваемой в них реальности, хотя и записывались от людей, имевших опыт жизни с советским паспортом. Это скорее воспоминания, и, как всякие воспоминания, они неизбежно модифицируют прошлое (информацию об интервью см. в Приложении).
Часть I.
К СОЦИАЛЬНОЙ ИСТОРИИ СОВЕТСКОЙ ПАСПОРТНОЙ СИСТЕМЫ
Глава 1. Формирование паспортного портрета в России
В истории паспорта можно выделить две основные линии. Одна из них связана с возникновением и распространением разреши­тельных документов на пересечение границ той или иной террито­рии, другая — с изобретением и функционированием документов, ориентированных на идентификацию их владельцев. В современном паспорте эти две линии, как правило, сходятся. В первом случае исто­рия паспорта непосредственно соотносится с историей государствен­ных образований и, в частности, с их территориальной определен­ностью — само понятие границы имеет смысл в том случае, если существует некая регламентация ее преодоления. Аналоги паспорта как разрешения (или прошения) на пересечение границы встреча­ются уже в самых ранних источниках58. Основные предпосылки воз­никновения и функционирования подобного рода документов, ви­димо, связаны (помимо определения границ ранних государств) с установлением контроля со стороны правителей за передвижени­ями «чужих» по «своей» территории, во-первых, и c достаточно вы­соким уровнем обращения письменных текстов, во-вторых.
В этой главе меня будет интересовать главным образом «иден­тификационная» линия, причем не «паспорта вообще», а россий­ского паспорта (до установления советской власти). Речь пойдет о формировании официального портрета человека — каким он виделся с позиций государственной власти. Но прежде необходи­мо сказать несколько слов о европейской паспортной традиции, которая, безусловно, повлияла на российскую.
В европейских странах распространение паспортов вписывает­ся в общую картину начальных этапов перехода от традиционного домодерного общества к модерному в течение XV-XVII вв.59 Этот переход знаменовал движение к индивидуализации человека и ра­ционализации его поведения; распространению письменных форм коммуникации; калькуляции и планированию; выработке непря­мых форм контроля со стороны государства за своими подданными. Паспорт (точнее, его ранние аналоги) использовался и по «прямому» назначению (для пересечения различного рода границ), и в качестве средства борьбы с бродягами, нищими и преступниками. Распро­странение паспортов в XV в. в Германии, а позже и в других странах Европы, было связано не только с расширением торговых связей и ростом числа паломников, но и с сопутствующим росту активности социальной жизни увеличением числа бродяг и беглых людей. Пас­порт стал привилегией тех, кто не хотел быть причисленным к ка­тегории бродяг. Можно сказать, что паспорт имел защитную функ­цию, т. е. играл роль своего рода охранной грамоты. Такой документ обычно «сообщал», что его обладатель находится под защитой сво­его сюзерена60. Изобретение книгопечатания в середине XV в. по­зволило изготавливать стандартные документы, подделать которые в то время было практически невозможно.
Использование документов в качестве средств идентификации их владельцев относится к позднему времени. По материалам В. Гребнера, даже в XVI в. в европейских странах с этой целью при­менялись главным образом внешние знаки, лишь косвенно связан­ные с носителем61. К их числу относились, например, знаки соци­ального статуса (специальные детали одежды посла или курьера).
Такого рода знаки не могли обеспечить надежность идентификации их носителей. То же самое можно сказать о рекомендательных пись­мах, поскольку податель письма в них, как правило, не описывал­ся, а упоминание имени не защищало от возможной подмены.
Казалось бы, естественный путь к решению проблемы иден­тификации — описание индивидуальных особенностей внешности человека; однако самой заметной частью человека вплоть до Ново­го времени считалась одежда, а то, что условно можно назвать «индивидуальностью», если и отмечалось, касалось скорее его за­нятий, но не особенностей лица и тела62. Не случайно портрет от­носится к числу поздних жанров живописи.
Такое обезличенное понимание человека было характерно и для России. Может быть, особенно показательны в этом отношении языковые данные. Будет уместно привести цитату из незакончен­ной статьи В. В. Виноградова об истории слова личность: «В древ­нерусском языке до XVII в. не было потребности в слове, которое соответствовало бы, хотя отдаленно, современным представлени­ям и понятиям о личности, индивидуальности, особи. В системе древнерусского мировоззрения признаки отдельного человека определялись его отношением к Богу, общине или миру, к разным слоям общества, к власти, государству и родине, родной земле с иных точек зрения и выражались в других терминах и понятиях. Конечно, некоторые признаки личности (например, единичность, обособленность или отдельность, последовательность характера, осознаваемая на основе тех или иных примет, сконцентрирован­ность или мотивированность поступков и т. д.) были очевидны и для сознания древнерусского человека. Но они были рассеяны по разным обозначениям и характеристикам человека, человеческой особи (человек, людие, ср. людин, лице, душа, существо и некоторые другие). Общественному и художественному сознанию древнерус­ского человека до XVII в. было чуждо понятие о единичной кон­кретной личности, индивидуальности, о самосознании, об отдель­ном человеческом «я» как носителе социальных и субъективных признаков и свойств (ср. отсутствие в древнерусской литературе жанра автобиографии, повести о самом себе, приемы портрета и т. п.)»63. Тем не менее в таких сферах, как право, отдельность чело­века вполне осознавалась: наказания за нарушения носили инди­видуальный характер. Кроме того, следует иметь в виду выражен­ную маскулинную природу «отдельного человека». Когда речь заходила об индивиде, имелся в виду мужчина, но никак не жен­щина. Показательно, что до начала ХХ в. паспорта выдавались только мужчинам, а женщины, как и дети, вписывались в паспорт мужчины (главы семьи) и не считались отдельными правомочны­ми субъектами. Мужской характер паспорта обусловил некоторые черты этого документа, сохраняющиеся и до сих пор (например, включение в него сведений об отношении к военной службе, от­сутствие указания на пол владельца паспорта и др. — см. ниже ч. 1, гл. 1 настоящей книги).
В течение XVIII и первой половины XIX в. шло постепенное обнаружение личных свойств и качеств человека, и лишь к сере­дине XIX в. вполне оформляются представления о личностном, индивидуальном. Параллельно и в тесной связи с этими процес­сами формировалась традиция определения личности с помощью соответствующих документов (история бюрократии во многом определяется разработкой практик идентификации). Не будет пре­увеличением сказать, что в этом движении к личности паспорт сыграл весьма существенную и еще не вполне оцененную роль64.
Само слово «паспорт», скорее всего, означало в Средние века разрешение на проход через городские ворота65. Слово утвердилось в российском обиходе лишь с начала XVIII в., но это не значит, что подобного рода документов не существовало. Для передвижения иностранцев (прежде всего купцов) внутри России выдавались проезжие и прохожие грамоты66. Их использование фиксируется в конце XVI — нач. XVII в., а официально они были введены петров­ским указом 1719 г. Содержали они, как правило, следующие све­дения: имя (прозвание), откуда выехал, куда направляется, звание (занятия), сведения о членах семьи, которые ехали вместе с ним10. Сведения, указываемые в проезжих грамотах для иностранцев, явились, видимо, образцом для проезжих грамот и российских подданных. По Уложению царя Алексея Михайловича (1649 г.) каж­дый подданный, отправляющийся за границу, обязан иметь Про­езжую грамоту, которая должна выдаваться воеводами без про­медления (гл. 6, ст. 2). За самовольную отлучку виновника ждало весьма суровое наказание, вплоть до смертной казни, если поезд­ка была предпринята «для измены, или для иного какова лихого дела»67 (ст. 3)68.
Во всех подобных документах указывались: имя, фамилия (от­чество); звание (род занятий); место жительства, откуда и куда направляется. Строго говоря, имя и звание (род занятий) не обе­спечивали возможности установления личности, поскольку эти сведения не являются уникальными ее признаками. Они направ­лены скорее на презентацию человека, чем на возможность его определения. И не случайно уже в самых ранних «удостоверениях личности» особенно тщательно прописывается место постоянно­го жительства. По сути дела, только сведения о нем обеспечивали возможность проверки и установления соответствия между дан­ными документа и его предъявителем.
Итак, документами, удостоверяющими личность, снабжались «чужие» или те, кто едет на чужбину. Между тем, среди «своих» су­ществовала категория «незнаемых» людей, к числу которых стали относить беглых холопов, бродяг и нищих. Нужно сказать, что их неустанное преследование становится одним из наиболее важных стимулов совершенствования учета и контроля над передвижени­ем населения на всех этапах существования паспортной системы. В качестве прообразов будущих «внутренних» паспортов можно рассматривать так называемые отпускные (отпустные) грамоты, выдававшиеся отпускаемым на свободу холопам69. Служили они не для пересечения границ, а для возможности передвижения внутри государства, т. е. в качестве разрешительных документов. Судебник 1497 г. законодательно закрепил порядок выдачи отпускных грамот.
Они могли выдаваться владельцами холопов, а также наместни­ками, но имеющей полную силу без дополнительного подтвержде­ния признавалась грамота, написанная самим владельцем холопа (ст. 18). Это обстоятельство может свидетельствовать о существо­вании разных режимов доверия по отношению к подобного рода документам и к инстанциям их выдачи. Грамотами (письмами) стали снабжаться не только отпущенные на свободу холопы, но и зависимые крестьяне для работы в других уездах (ст. 17, 18, 20, 40­43)70. С середины XVI в. требование получать отпускные грамоты распространяется и на низшее духовенство. Согласно принятому в 1551 г. «Стоглаву» священники и дьяконы из других епархий мог­ли приниматься на работу только по предъявлении «отпускных грамот», выданных архиереем по прежнему месту службы71. Можно сказать, что на этом этапе подобного рода документы свидетель­ствовали о зависимом положении их владельцев.
В отпускных грамотах, выдаваемых холопам и крестьянам, на­ряду со стандартными данными (имя, место жительства) непре­менно указывалось, кто является хозяином (платит подати) и на какой срок они отпущены. Собственно носитель грамоты описы­вался по принадлежности своему хозяину. Участившиеся случаи подлогов писем требовали таких сведений о предъявителе письма, которые позволили бы с большей определенностью установить его личность. С этой целью Соборное уложение 1649 г. предписывало обязательно описывать «холопей в рожей и в приметы»72. К со­жалению, это требование никак не детализируется; тем не менее можно сказать, что с этого распоряжения и начинается описание индивидуальных черт каждого отдельного человека, тех особен­ностей его физического облика, которые будут использоваться в целях идентификации.
К началу XVIII в. уже были выработаны основные представления о том, какие сведения о человеке необходимы для удостоверения его личности. В официальный «портрет» непременно входят имя человека, его звание и место проживания (для зависимых — имя хозяина). Введение в число сведений информации о физическом облике — еще один и весьма значительный шаг к паспорту как к собственно идентификационному документу. Следует еще раз под­черкнуть, что первые подобные документы для «внутреннего поль­зования» предназначались низшим, зависимым слоям населения.
Считается, что основы современной российской паспортной системы были заложены при Петре I. В Указе от 30 октября 1719 г. впервые упоминается само слово «паспорт» (точнее, «пашпорт») в отношении документа, удостоверяющего личность73. Указ был направлен на пресечение распространившихся случаев дезертир­ства из армии и флота. Само дезертирство стало определяться как нахождение вне службы без оправдательных документов (паспор­тов) и влекло за собой суровое наказание: «При том же и о том объявляется, что ежели кто <...> где ни будет на пути едущий или идущий пойман, а пашпорта или проезжева или прохожева пись­ма иметь не будет: и такие люди потомуж за недобрых или за пря­мых воров будут признаваться, и повелено будет их разыскивать, и для того, чтобы никуда без проезжих или прохожих писем из города в город и из села в село не ездил, и не ходил; но каждый бы имел от начальников своих пашпорт или пропускное письмо.»74.
Нужно сказать, что роль документов, удостоверяющих лич­ность, резко возросла в начале XVIII в. в связи не только с созда­нием регулярной армии, но и с налоговой реформой — введением единого личного налога взамен многих частных сборов75. Указ от 26 июня 1724 г. («Плакат») относился уже ко всему податному на­селению России76. Все те, кто обязан платить подушную подать, могли отлучиться с места своего проживания только с разрешения должностных лиц, ответственных за сбор налогов (земского ко­миссара и командира воинской части, расквартированной в данной местности)77. Такие разрешительные документы стали называть­ся пропускными письмами78. Пропускные письма, выдававшиеся на срок до трех лет, должны были обязательно содержать приметы «того, кто отпущен будет».
Паспорт составлялся земским комиссаром и скреплялся пол­ковой печатью того полка, в который шла личная подушная подать получателя паспорта. В паспорт должны были вноситься следую­щие сведения: имя, звание, приметы, срок отлучки, откуда и куда направляется. Всякая самостоятельная миграция зависимого на­селения строго пресекалась. В частности, всех беглых (безпашпортных) предписывалось ловить и ссылать на каторжные работы. За составление подложных отпускных писем следовали вырывание ноздрей и ссылка на каторжные работы. Подобными мерами власть старалась обеспечить необходимую степень надежности докумен­там, удостоверявшим личность.
Однако «воровские» (подложные) письма имели, видимо, ши­рокое хождение. Не случайно через полтора года после «Плаката» Указом Екатерины I от 1 февраля 1726 г. впервые заводится речь о печатной форме паспорта79. Переход от рукописной к печатной форме имел значение, которое трудно переоценить, — и дело не только в том, что отпечатанные типографским способом паспорта гораздо труднее подделать, но и в том, что даже при сохранявшем­ся разнообразии пропускных писем появляется тенденция к еди­ной и общей форме внутреннего паспорта80. Кроме того, печатный паспорт означал принципиально иной статус документа — теперь уже «государственной бумаги», к которой было совсем другое от­ношение, чем к рукописной.
Показательно, что для осуществления важнейших в то время реформ (налоговой и армейской), а по сути дела — строительства государства, в качестве действенного инструмента достижения столь разных целей был применен паспорт. Он стал основным средством государственного контроля населения, поскольку во­площал и запрет на самовольные перемещения (без паспорта), и разрешение на таковые для законопослушных подданных. И в дальнейшем все значительные преобразования, совершавши­еся на государственном уровне, так или иначе опирались на пас­портную систему. Введение паспортов — один из шагов Петра к созданию бюрократии европейского типа — новой технологии уп­равления. Паспорт должен был стать важнейшим инструментом управления населением России, и он им стал.
О паспортной системе (а не просто выдаче разрешительных документов) можно говорить, вероятно, только тогда, когда была налажена система контроля и учета таких документов и их владель­цев. Петру принадлежит и создание полиции — того органа, на ко­торый «возложена задача следить за наличием паспорта, занимать­ся его регистрацией, проверкой, отлавливанием беспаспортных. Со своей стороны, полиция получила в паспорте чрезвычайно простой и удобный документ для проверки законопослушности граждан»81.
Рассмотрим немного подробнее те сведения, которые власть сочла необходимыми для описания человека в документах. Прежде всего указывалось имя, которое в правовой сфере считалось и про­должает считаться основным идентификатором человека. Осо­бенность функционирования имени в российской традиции за­ключается в том, что у человека было, как правило, не одно имя, а минимум два.
Ситуация двойного именования для России исторически при­вычна: на протяжении многих веков использовались два имени — крестильное и мирское. Мирское имя, в отличие от крестильного, могло иметь разное происхождение. Чаще всего оно являлось про­звищем, характеризующим именуемого человека82. Об этом сви­детельствует и то обстоятельство, что такое имя человек мог приобрести не сразу после рождения, а несколько позже, когда становились явными те или иные его особенности, — например, при первом пострижении волос, — и дать его могли не только ро­дители, но и «улица». Вместе с тем в роли мирского могло высту­пать и «календарное» имя (т. е. из святцев). Ср. примеры, собран­ные Н. М. Тупиковым: Филип Юрий, Лука Овдоким, Михаил, нарицаемый Митяй (Дмитрий), и др.83. Такие примеры обнаружи­ваются и в самое позднее время, в частности в старообрядческой среде: «Александр по паспорту, но по крещению Софроний, Ва­лентина по паспорту, а по крещению Василиса»84. В любом случае мирское имя не случайно — оно, как правило, мотивировано либо семейной традицией (например, по имени деда или бабки), либо какими-то свойствами именуемого (в случае прозвища).
В исследованиях по исторической антропонимике постоянно отмечается, что «уличные» имена были настолько распространены (вплоть до конца XIX в.), что «даже казенные документы конца XIX в. вынуждены были использовать их — иначе немыслимо бы­вало разобраться, о ком идет речь. Нередко случалось, что и цер­ковное имя, данное при крещении, оставалось никому не извест­ным, а в быту и даже во всех документах значилось только другое имя»85. Устойчивость двойного именования можно, вероятно, объ­яснить не только традицией, но и тем, что крестильные и мирские имена имели разные функции: крестильные объединяли носителя со всеми носителями этого имени, а мирские имели в большей сте­пени различительный характер, хотя бы потому, что их список был более разнообразным и принципиально открытым. В любом случае, человек был известен под одним именем — как правило, мирским.
На протяжении десяти веков официальное имя человеку мог­ла дать только церковь. Имя определялось по святцам, причем мальчикам давалось имя того святого, день памяти которого от­мечался на восьмой день после рождения, а девочкам — имя святой, чей день памяти отмечался за восемь дней до рождения. Эта ар­хаическая практика (сохранившаяся у некоторых групп старооб­рядцев) сменилась обычаем присваивать имя святого, чей день приходился на день рождения или крещения, а нередко и между ними. Так или иначе, имя не выбиралось, а определялось кален­дарной последовательностью поминовения святых, и такой прин­цип установления имени по «совпадению» не мог не осмысляться в категориях судьбы, доли и т. п. Любопытно, что такая практика установления имен не носила канонического характера и, следо­вательно, вопреки распространенному мнению, не была обяза­тельной. Тем не менее ей практически безоговорочно следовали представители низших и средних слоев общества (ср. выбор име­ни Акакия Акакиевича в гоголевской «Шинели»).
Формально церковь, которая на протяжении ряда столетий боролась с народным именником, одержала над ним верх, посколь­ку только церковное имя с появлением метрических книг в XVIII в. стало считаться официальным и «правильным». К церкви же ото­шло и право осуществлять контроль над именованием (регистри­ровать имя и вносить его в метрические книги). Однако переход к закрытому списку имен (святцы), переориентация именования от имени-индекса (прозвище) к имени-символу (имя святого) со­вершились лишь в официальном пространстве. В реальных прак­тиках обе системы так или иначе уживались.
Возникновение документов и, как следствие, появление пас­портного имени означало кардинальное изменение отношения к имени. Оно стало единственным, под которым человек известен в своих отношениях с внешней, официальной сферой. Собственно, и о самой категории официального можно говорить только со вре­мени появления документного (единственного) имени. Не случай­но введение паспортного имени повлекло за собой необходимость создания системы персональной документации, что было реали­зовано в метрических записях (см. ниже).
С распространением документов возникло противопоставле­ние устной и письменной формы имени, которые разительно раз­личаются не только по своей форме, но и в плане бытования. Устное имя изменчиво, подвижно, предрасположено к трансформациям, в то время как письменное (документное) стремится к стабиль­ности и неизменному воспроизведению. Можно сказать, что с этих пор для имени существуют две реальности — устная и письменная (документная). Вторая, разумеется, считается более достоверной хотя бы в силу своей фиксированности. Кстати, именно принад­лежность имени к документной реальности делает возможным его официальное изменение. Документное имя — всегда полное, как правило, не использовавшееся в повседневном общении, и уже эта особенность прагматики имени создавала определенный разрыв в восприятии двух практик именования, а включение в состав офи­циального именования отчества и фамилии лишь подчеркивало специфику документного портрета человека, его нарочитую ис­кусственность.
О составе полной именной формулы, которая состоит из трех частей (имени, отчества и фамилии), необходимо сказать несколь­ко слов. Отчество в официальных документах становится компо­нентом полного имени лишь с петровского времени. Собственно, с тех пор можно говорить об идентификационном смысле отчества, которое является указанием на ближайшего родственника по муж­ской линии — отца. Разумеется, и прежде оно могло использовать­ся в целях идентификации, но к нему прибегали либо для прояс­нения родственных отношений, либо для отделения от другого лица в случае совпадения имен. При Екатерине II были узаконены разные формы отчества. В вышедшей в годы ее правления «Чинов­ной росписи», составленной в соответствии с петровской Табелью о рангах, указывалось, что особ первых пяти классов следовало писать с отчеством на -вич, с шестого по восьмой — именовать по­луотчествами, всех же остальных — только по именам. Таким об­разом, отчество стало (как, впрочем, и было) знаком социального статуса: именно по отчеству можно было судить, к какому слою населения относится человек. Введение отчеств для всех слоев на­селения имело существенный социальный эффект: единая и общая именная формула не могла не восприниматься как своего рода знак социального равенства.
Появление отчества в составе документных реалий означало не только большую полноту описания личности, но и отход от прак­тик повседневного именования, где отчество использовалось толь­ко в особых случаях или в специальных регистрах общения. Тем самым документы создавали параллельную реальность. Принцип происхождения (а отчество ориентировано на его реализацию) является важнейшим для ранних идентификационных документов (ср. «социальное происхождение» и особенно «национальность», о которых речь пойдет ниже).
Фамилии (как указание на принадлежность семье, роду) в раз­ных социальных слоях появляются в разное время. Начиная с XVI в. их приобретают представители высших слоев (боярство и дворян­ство). В XVII-XVIII вв. фамилии появляются у служивых и торговых людей86. Духовенство стало наделяться фамилиями лишь с сере­дины XVIII в. В середине XIX в. и особенно в пореформенное вре­мя фамилии получают крестьяне. В 1888 г. был издан сенатский указ об обязательном наличии фамилии и необходимости ее ука­зания в документах, но и через десять лет (по данным переписи 1897 г.) лишь около 25 % населения России имело фамилии. Процесс обретения фамилий затянулся до 30-х87, а у народов Средней Азии и Кавказа — и до начала 40-х годов прошлого века88. Вместе с фа­милией документная реальность получила еще одну свою спец­ифическую черту, которая скоро выйдет за рамки документов, но сохранит память о своем начальном контексте, — называние че­ловека по фамилии в повседневном общении и сейчас нередко отсылает к официальному регистру89.
Само указание полной именной формулы имело серьезный социальный эффект: представители разных сословий оказались формально уравнены в плане именования в документной сфере, но социальная окрашенность имен никуда не делась, и они по- прежнему указывали на социальное происхождение, которое счи­талось настолько значимой чертой официального портрета, что всегда указывалось в бумагах.
Полное паспортное именование (в отличие от одного имени) давало двойной эффект: оно не только выделяло данного челове­ка и отделяло его от других, но и связывало (через отчество и фа­милию) с определенным кругом родственников (семьей, родом). Тем самым появлялась возможность говорить как о его принад­лежности этому кругу, так и о его происхождении (месте в генеа­логическом пространстве). Эти два принципа (принадлежность и происхождение) будут иметь особое значение для формирования паспортного портрета.
Возраст (лета) владельца начинает отмечаться в идентифи­кационных документах с введением метрических книг, которые стали вестись после распоряжения 1722 г. («Прибавление к Духов­ному регламенту») об обязательном ведении метрических книг во всех православных церковных приходах Российской империи. Однако потребовалось несколькоуказов Синода (1724, 1779 гг. и позже), чтобы метрические книги приобрели единообразный ха­рактер (окончательный формуляр был утвержден лишь в 1838 г.). Они состояли из трех частей (записи о рождении, браке и смерти) и заполнялись тем священником, который венчал, крестил и от­певал прихожан своего прихода. Запись о рождении включала следующие сведения: дата рождения и крещения, имя и фамилия, место жительства и вероисповедание родителей и крестных роди­телей, законность или незаконность рождения. Требование обяза­тельного ведения метрических записей было распространено и на другие конфессии: для лютеран с 1764 г., для католиков с 1826 г. (реально они велись с 1710 г.), мусульман — 1828 г., иудеев — 1835 г., раскольников — 1874 и баптистов — 1879 г. Регистрация рождений, браков и смертей многих так называемых малых народов Сибири и Средней Азии практически не велась, хотя эта задача и была возложена на полицию и местную администрацию. Например, в Туркестане эти записи должны были вести «народные судьи» (мул­лы). До 1905 г. метрические книги раскольников и сектантов велись полицией90.
Записи метрических книг, а позже — актов гражданского со­стояния стали элементами фундамента, на который опиралась паспортная система и ее способность быть на деле идентифика­ционной системой, поскольку хранившиеся в этих записях данные (и в частности, сведения о рождении) являлись определяющими в процедурах идентификации. Сведения о возрасте становятся необходимыми не только для идентификации (входят в графу «Приметы»), но и для определения статуса военнообязанных.
Сведения о месте проживания, на первый взгляд, относятся к числу нейтральных характеристик личности, но со времени воз­никновения паспорта (и не только российского) они становятся важнейшим пунктом, т. к. сам паспорт выдавался только в случае необходимости перемещений. Казалось бы, паспорта в таком слу­чае способствуют мобильности населения, но в реальности полу­чилось ровно наоборот: они никогда не выдавались всем желаю­щим. Вообще, паспортная система была ориентирована не столько на тех, кому выдавались паспорта, сколько на тех, кому они по тем или иным причинам не выдавались. Человек без паспорта автома­тически лишался многих прав, и среди них главного — права на свободное передвижение. Одна из основных функций российской паспортной системы — закрепить человека за местом проживания, ограничивая выдачу паспортов и контролируя его передвижения. Поскольку «место постоянного жительства» становилось юриди­ческой категорией, ей была посвящена отдельная статья в Уставе о паспортах (ПСЗ. Т. 14). Для дворян, чиновников, почетных граж­дан и купцов таковым считалось место службы или занятий, а так­же место с принадлежащим им недвижимым имуществом. Для мещан и ремесленников местом постоянного жительства считался город, посад и общество, к которому они были приписаны; для крестьян — сельское общество. Те, кто не имел постоянного места жительства, выделялись в особую группу бродяг (беглых, нищих), с которыми во все времена велась борьба. Кроме того, сведения о месте проживания давали возможность проверить другую па­спортную информацию и установить ее истинность/ложность (точ­нее, соответствие предшествующим записям). Следует также иметь в виду, что место проживания автоматически указывало на при­надлежность местному обществу (общине).
Имя и место проживания становились основными средствами индивидуализации человека (и до сих пор считаются таковыми), в то время как сословная принадлежность (а также введенные позже вероисповедание и национальность) выступали в качестве средств категоризации, т. е. распределения населения по отдельным соци­альным категориям, которым приписаны разные права (дворянство, духовенство, купечество, мещанство, крестьянство). Можно сказать, что подобные категории вводились с целью создания своего рода ранжирования различных групп населения, поскольку основаны на неравном статусе этих групп. Паспорт фиксировал принадлежность владельца к одной из уже имеющихся групп либо создавал и закре­плял классификационные инновации (как это произойдет с катего­рией «национальность» — см.: ч. 2, гл. 1). Для удостоверения лич­ности вполне достаточно имени и места проживания, но паспорт никогда не был просто удостоверением личности. С самого начала своего функционирования он становится одним из основных ин­струментов утверждения социальной структуры населения.
Указание на сословную принадлежность (звание, занятия) в идентификационных документах входило в минимальный набор необходимых сведений о человеке и являлось столь же обязатель­ным, как и указание имени. Звание считалось своего рода «врож­денной» характеристикой человека (его породы), навсегда закре­пленной за ним, и определялось по происхождению (кем были родители и глубже — предки). Лишь с появлением возможности перехода в другое сословие (такую возможность в послепетровское время давало достижение определенных чинов по службе, а кроме того — образование и почетное гражданство) отношение к этой характеристике начинает меняться. Но в любом случае указанием на социальное положение утверждалась и подтверждалась акту­альная или создаваемая (как это будет позже) социальная страти­фикация общества91.
Одним из существенных шагов на пути к созданию и функци­онированию паспорта как идентификационного документа было введение в число необходимых сведений информации о физиче­ском облике — графа «приметы». Указанное в Соборном уложении 1649 г. требование описывать «холопей в рожей и в приметы» было затем детализировано. В «пропускных письмах» петровского вре­мени требовалось «описывать того, кто отпущен будет, рост, лицо и непременно приметы». В «Уставе о паспортах и беглых»92, из­данном в 1832 г., указывались следующие приметы: лета, рост, волосы, брови, глаза, нос, рот, подбородок, лицо, особые приметы. Однако к началу ХХ в. (в «видах на жительство» и «паспортных книжках») остались лишь рост, цвет волос и особые приметы. Любопытно, что из этого списка исчезли глаза, хотя их цвет не­возможно изменить, а цвет волос можно. Это еще один пример недостаточной мотивированности выделяемых признаков иден­тификации, их весьма условного отношения к референту. Иден­тификационный акцент был перенесен на другие сведения, в част­ности на подпись (см.: ч. 2, гл. 1).
В правление Елизаветы в печатные паспортные бланки была введена деталь, имевшая, казалось бы, чисто технический смысл: год выдачи паспорта не печатался вместе с бланком, а простав­лялся от руки во время его получения.93 Тем самым было введено характерное для современных паспортов (и шире — документов) сочетание печатного и рукописного, позволившее расширить воз­можности их использования. Вообще нужно сказать, что техни­ческая сторона функционирования паспортов последовательно совершенствовалась — в 1798 г. сенатским указом были введены бланки для разных типов паспортов в зависимости от срока дей­ствия (1-, 2-, 3-годичные)94, а несколько раньше (в том же году) было объявлено о возможности продления срока действия пас­портов95.
Все эти меры были направлены на печатные паспорта, но на­ряду с ними продолжали действовать различные рукописные фор­мы. Попытки введения печатных паспортов делались и раньше (собственно с Указа Екатерины I от 1 февраля 1726 г.), но не при­водили к желаемому результату. Основных причин две: дорого­визна печатных бланков и сложность их приобретения. В резуль­тате они с трудом входили в практики использования. Александр I в 1803 г. вновь обратился к проблеме многообразия форм паспор­тов. Было велено выдавать купцам, мещанам и крестьянам не про­сто паспорта единой формы, но непременно печатные96. Введение обязательных печатных бланков снова мотивировалось необходи­мостью сокращения числа подделок, но, очевидно, дело было не только в этом. Единообразие утвержденных форм документа сви­детельствовало о другом, гораздо более высоком уровне государ­ственной бюрократии, которая постепенно устанавливала теперь уже полный контроль над правом выдачи паспортов и, следова­тельно, установлением личности.
При Екатерине II с помощью паспортов были закреплены за отведенными им местами переселенцы из европейских стран (ко­лонисты). Возникшая после разделов Польши «еврейская пробле­ма» тоже решалась испытанным средством: паспорта выдавались только для перемещений внутри черты оседлости. К уже имею­щимся функциям паспорта (пополнение армии, полицейский кон­троль и обеспечение сбора налогов) Екатерина добавила еще одну — фискальную. Манифестом от 15 декабря 1763 г. она вводит «паспортный сбор», который различался в зависимости от срока действия паспорта (от одного года до трех лет)97.
В начале XIX в. одним из указов (от 23 октября 1805 г.) велено публиковать в официальных «Ведомостях» заявления об утрачен­ных паспортах, а также давать информацию о беглых «безпашпортных людях»98. Функционирование паспортов приобретало все более регламентированный характер. В число обязательных све­дений о владельце паспорта (а им, напоминаю, мог быть только мужчина) с 1812 г. вводился новый пункт — о семейном положении (состоит или состоял в браке) в единообразных терминах: женат, вдов, а если вдов, то после какого брака. Мотивировалось это за­ботой о соблюдении правил церковного брака (при длительном отходничестве наблюдались случаи двоеженства)99. Введение этих сведений означало и расширение круга лиц, которые подлежат учету, — в паспорт стали вносить сведения о жене и детях.
При Николае I продолжилось расширение круга данных, не­обходимых для удостоверения личности. В формулярные списки чиновников и их «увольнительные виды», служившие для них паспортами, вводится графа «вероисповедание». Обращает на себя внимание, что новые пункты содержали информацию, ко­торую невозможно проверить вне места постоянного жительства, но позволявшую более надежно устанавливать «личность» в слу­чае проведения процедуры опознания, поскольку и семейное положение, и вероисповедание оформлялись документально. Тем самым паспортные сведения увязывались с другой документи­рованной информацией о человеке. Но это, можно сказать, по­бочные технические эффекты. Графа «вероисповедание» вводит­ся для других целей, и прежде всего — чтобы расклассифицировать население еще по одному признаку. Эта классификация была проецирована на неравный статус конфессий в империи. До при­нятия Закона от 17 апреля 1905 г. «Об укреплении начал веро­терпимости»100 они делились на три группы: 1. государственная вера (православие), 2. терпимые веры (католики, протестанты, мусульмане, иудаисты, буддисты, язычники), 3. нетерпимые (та­кие секты, как духоборы, молокане, иудействующие, а в разное время и раскольники).
Естественно, такая ситуация давала возможность власти рас­сматривать вероисповедание в качестве одного из удобных ин­струментов внутренней политики — выстраивания нужной иерар­хии конфессий и ее использования в своих целях. Особая роль придавалась вероисповеданию в идентификационных стратегиях. На вопрос «Кто вы?» крестьяне и обыватели обычно отвечали дво­яким образом: либо «мы православные» («мусульмане» и т. д.), либо «мы местные» (псковские, из <такого-то> аула, кишлака и т. д.). Конфессиональная и локальная идентичности были той основой, на которой произрастал имперский патриотизм101. При этом особое значение придавалось вероисповеданию, которое выступало в ка­честве основного консолидирующего фактора. По замечанию В. Со­ловьева, государство делало из веры национальность102. Показа­тельно, что русификация окраин империи конца XIX — нач. ХХ в. выражалась в числе прочего в строительстве православных храмов и создании православных приходов.
Вплоть до советского времени вероисповедание считалось го­раздо более важной характеристикой человека, чем его этническая принадлежность, — не случайно национальность в большинстве документов не указывалась, а если требовалось, то она как бы вы­числялась по вере и языку (именно так в случае необходимости поступали с материалами Первой переписи населения Российской империи 1897 г., где не было вопроса о национальности, но были вопросы о вероисповедании и родном языке)103. Объясняется это и тем, что важнейшие вопросы жизни человека (например, заклю­чение брака) находились в ведении церкви, ибо не существовало единого для лиц всех вероисповеданий «семейного кодекса». Ли­цам, принадлежащим к различным конфессиям, для заключения брака требовалось разрешение высшего руководства тех церквей, к которым они принадлежали. В большинстве случаев требовалось принятие единой веры. В этой ситуации документы, содержащие сведения о вероисповедании (в частности, паспорт), служили офи­циальным подтверждением принадлежности к той или иной кон­фессии.
Во второй половине XIX в. в европейских странах происходит кардинальное изменение отношения к паспортам. По сути дела, речь шла об отмене паспортов. Это было связано с бурным строи­тельством железных дорог и, соответственно, с резким ростом мо­бильности населения. Паспортная система явно препятствовала процессам модернизации. Кроме того, в печати шло бурное обсуж­дение прав человека. В результате победила презумпция доверия человеку. Вплоть до Первой мировой войны паспортов в Европе практически не было104. На смену паспортной системе пришла ле- гитимационная система, в соответствии с которой гражданин мо­жет, но не обязан иметь идентификационные документы. Полу­чение паспорта становится необходимым только при выезде за границу.
В России реакцией на новую ситуацию поначалу было ужесто­чение паспортного режима. От пассажиров требовалось не только предъявление «видов» (паспортов), но и специальное свидетель­ство от полиции о том, что с ее стороны нет препятствий для по­ездки, например, из Петербурга в Москву. Это нововведение про­держалось недолго, поскольку создавало неприемлемые условия для пассажиров. Власти пришлось пойти на некоторое ослабление паспортного режима, и Александр II отменил предъявление до­кументов при покупке железнодорожных билетов105.
Для разных категорий зависимого населения устанавливались свои правила и требования по представлению свидетельств о лич­ности, что неминуемо вело к пестроте и неразберихе. Необходи­мость унификации паспортных правил стала осознаваться уже в XVIII в., но в иерархически выстроенной социальной системе это было заведомой утопией. В 30-е гг. XIX в. все предыдущие указы и постановления, вышедшие после Уложения 1649 г. и касающие­ся режима передвижения населения в пределах Российской импе­рии, были сведены в единый «Устав о паспортах и беглых». Они составили весь 14-й том Свода законов Российской империи вто­рого собрания. Проблемы это не решило, но созданный свод по­зволял хотя бы ориентироваться в этой области.
Первая статья Устава гласила: «Никто не может отлучаться от места своего постоянного жительства без узаконенного вида, или паспорта» (это положение было установлено еще Петром I). Местом постоянного жительства считалось то, где подданный служит или где находится его владение, либо где он записан в дворянских, го­родовых или ревизских сказках. Духовенству полагалось жить при храмах и монастырях, купцам — там, где они записаны в обыва­тельских книгах, крестьянам и дворовым — где они записаны в по­душный оклад. Дополнительные ограничения вводились по рели­гиозно-этническому принципу. Особые правила проживания касались еврейского населения (статьи 16-38). Евреям разрешалось жить в семи западных губерниях и Бессарабии. Расселение по дру­гим губерниям регулировалось постоянно меняющимися законо­дательными актами; разрешения чередовались с запретами, как это происходило с расселением в Сибири106.
Дворяне, не состоявшие на государственной службе, могли в качестве паспортов пользоваться грамотами на дворянское до­стоинство. Для крестьян и мещан существовали три вида паспор­тов, различавшихся сроком действия и удалением от места по­стоянного проживания. В отдельные категории выделялись лица духовного звания, монашествующие, раскольники, скопцы и др. Социальная и религиозная дифференциация населения Империи была закреплена в ст. 20 Устава емкой формулой: «Каждое состоя­ние имеет свои особые, законом положенные, виды или паспорта».
Все подданные обязаны были предъявлять паспорта или дво­рянские грамоты при переезде из одной губернии в другую на го­родских заставах. По прибытии в конечный пункт следовало пред­ставить документы полиции. Нарушители подвергались аресту и высылке на место проживания. Те, кто не мог удостоверить свою личность, обвинялись в бродяжничестве и ссылались в Сибирь «на водворение» (аналогом будет советское выражение «на поселение»). Лицам, находившимся под надзором полиции, в паспорт ставилась красная отметка, свидетельствующая об их неблагонадежности107. Все лица, снабженные паспортами, были обязаны предъявлять их в пути представителям власти, а в конечном пункте — зарегистри­роваться в полиции. «Дополнительной формой контроля была обя­занность домохозяев, пускающих к себе на временное проживание приезжих, сообщать в полицейские органы такие сведения: имя, звание, место постоянного проживания, вероисповедание»108.
Во второй половине XIX в. стало очевидным, что громоздкая и запутанная паспортная система является сильнейшим тормозом развития России. Александр II создает Паспортную комиссию под руководством С. С. Ланского, целью которой являлось облегчение существующего паспортного режима. Однако слишком многое оказалось завязанным на паспортную систему: социальная стра­тификация общества, податное законодательство, рекрутский принцип формирования армии и многое другое, не говоря уже о крепостном праве и общинной организации. Серьезная реформа паспортной системы грозила неминуемым потрясением самих основ социальной жизни; тем не менее ее необходимость активно обсуждалась в печати109.
Государственный бюрократический аппарат к этому времени накопил большой опыт документирования личности110 и в принци­пе был готов к переменам, тем более что они совершались в других сферах (например, переход от рекрутского принципа формирова­ния армии к призыву, завершившийся к 1875 г.). После реформы 1861 г. особую актуальность приобрели проблемы, связанные с наймом рабочей силы. Впервые заговорили о введении трудовой книжки в качестве замены паспорта для наемных сельскохозяй­ственных рабочих и прислуги (позже, уже в советское время, эта идея будет реанимирована).
Наконец, в 1894 г. было принято «Положение о видах на житель­ство»111, которое стало результатом деятельности Паспортной ко­миссии под председательством статс-секретаря Д. М. Сольского, начавшей свою деятельность через восемь лет после реформы 1861 г., а также последующей так называемой подготовительной комиссии, которая представила результаты многолетней работы в Государственный Совет. Это Положение затем корректировалось «Уставом о паспортах», принятым в 1903 г., и именным Высочай­шим Указом от 5 октября 1906 г., но основные его установки оста­вались неизменными вплоть до 1917 г.
Показательно само название «вид на жительство», говорящее о том, что человек определялся в первую очередь по месту его про­живания, которое он мог покинуть только при наличии соответству­ющего свидетельства112. Вид на жительство считался документом полицейского учета населения и функционировал наряду с паспор­тами. В соответствии с Положением, лица, проживающие по месту постоянного жительства, не обязаны были иметь паспорта (доста­точно было того, что они приписаны к месту, службе или обществу)113. Вид на жительство выдавался на крестьянский двор и в него вноси­лись сведения о всех членах семьи114. Получение паспорта было не­обходимо лишь при отъезде далее чем на 50 верст от уезда и дольше чем на 6 месяцев. Паспорт стал выдаваться лицам не только муж­ского пола (в 18 лет), но и женского (в 21 год), однако женщинам паспорт мог быть выдан лишь с разрешения мужа или отца. Дети, не достигшие совершеннолетия, вписывались в паспорт отца115.
Поскольку паспорт требовался только за пределами места по­стоянного жительства, было уточнено это понятие. Таковым для дворян, чиновников, почетных граждан и купцов признавалось место, где они работали или состояли на службе, а также место (или места), где они имели недвижимое имущество. Для мещан и ре­месленников местом жительства считался город, посад, где они проживали, и более конкретно — «общество», к которому были приписаны; для крестьян — сельское общество, где они платили подати и поставляли военнообязанных116.
Менять постоянное место жительства могли все категории на­селения, кроме податных сословий. Ограничения оставались для еврейского населения (проживание в «черте оседлости»), цыган, а также лиц, судимых и находящихся под надзором полиции. При необходимости паспорта выдавались даже тем, кто отбыл наказа­ние, но с некоторыми условиями: они могли получить паспорта только с разрешения полиции, в них делалась отметка о судимости и ограничивались места проживания117. Если полиция сомневалась в достоверности предъявляемых документов, она могла провести процедуру идентификации личности с привлечением показаний третьих лиц.
В качестве паспортов функционировали разные документы, предназначавшиеся разным категориям населения. Дворяне, офи­церы, почетные граждане, купцы и разночинцы могли получить бессрочные паспортные книжки. Представители податных сосло­вий (мещане, ремесленники и сельские обыватели) получали до­кументы с ограниченным сроком действия. Пятилетние паспорт­ные книжки выдавались тем, кто не имел задолженностей по сборам и платежам. Паспорта на срок до одного года выдавались неза­висимо от наличия задолженностей. Наконец, виды на отлучку сроком до одного года выдавались пострадавшим от неурожая, пожара, стихийных бедствий. Таким образом, тип выдаваемого удостоверения не только свидетельствовал о сословном статусе, но и являлся своего рода характеристикой обладателя.
С 1903 г. на основе «Устава о паспортах» гражданам России вы­давались виды на жительство с разными сроками действия. От­мена в том же году принципа круговой поруки «общества» за упла­ту налогов привела к тому, что Министерство финансов утратило интерес к паспортной системе. С этого времени главным и един­ственным ведомством, ответственным за функционирование пас­портной системы, становится Министерство внутренних дел. Именно в недрах Департамента полиции усилиями Комиссии И. Н. Дурново был подготовлен проект, предусматривающий не­обязательность паспорта. В 1905 г. эта идея не нашла поддержки, но через 10 лет созданное при Департаменте полиции Совещание под руководством его вице-директора К. Кафафова вернулось к идее превратить наличие паспорта в право, а не в обязанность. Предполагалось, что каждый гражданин получит возможность «всеми доступными для него способами доказывать свою само­личность», однако прежде нужно было решить старые проблемы с евреями, цыганами, разъездными торговцами, нищими118. Война и революция отменили все планы.
В последние два десятилетия Российской империи основным документом, удостоверяющим личность, была «паспортная книж­ка». В это удостоверение включались следующие сведения о вла­дельце книжки:
1. Имя, отчество, фамилия;
2. Звание;
3. Время рождения или возраст;
4. Вероисповедание;
5. Место постоянного жительства;
6. Состоит ли или состоял ли в браке;
7. Отношение к отбыванию воинской повинности;
8. Документы, на основании которых выдана паспортная книжка;
9. Подпись владельца книжки;
Если владелец книжки неграмотен, то его приметы: рост, цвет волос, особые приметы;
10. Лица, внесенные в паспортную книжку на основании ст. 9 или 10 положений о видах на жительство (жена, дети);
11. Перемены, произошедшие в служебном, общественном или семейном положении владельца книжки, а равно лиц, чис­лящихся в книжке.
Кроме того, в паспортной книжке указывались все необходи­мые реквизиты (кем выдана, когда, регистрационный номер, под­писи, печать).
Как видим, паспортная книжка стала полноценным докумен­том, включенным в общую систему документооборота119.
Обращает на себя внимание неуклонное расширение круга персональных сведений, требовавшихся государственным органам для описания человека. К стандартным пунктам (имя, отчество, фамилия; звание; место постоянного жительства) добавились:

Паспортная книжка образца 1906 г. (Государственный музей политической истории)



время рождения или возраст, вероисповедание, семейное положение, отношение к воинской повинности. Другими словами, человек стал видеться несколько иначе и к нему стали подходить с новыми мер­ками. Значимыми становятся его возраст и конфессиональная при­надлежность. Социальный статус стал включать не только звание или занятия (дворянин, крестьянин, мещанин и т. д.), но и семей­ное положение, которое характеризуется как указанием на брач­ные отношения, так и тем, что в паспортную книжку вносятся сведения о жене и детях. «Мужской» характер удостоверения под­черкивается графой отношение к отбыванию воинской повинности.
Неожиданно «нагруженной» становится подпись владельца книжки. Во-первых, ее наличие свидетельствовало о грамотности. Во-вторых, подпись становилась своего рода альтернативой визу­ального образа человека — в случае ее отсутствия требовалось ука­зание его примет (рост, цвет волос, особые приметы).
Принципиально важным с точки зрения достоверности при­водимых данных и возможности их проверки становится пункт о документах, на основании которых выдан паспорт (метрические книги, посемейные списки и др.). Впервые в истории России по­явилась возможность говорить о полноценной паспортной систе­ме — далеко не совершенной, но исправно функционирующей.
Если окинуть взглядом историю формирования паспортного портрета человека дореволюционной России, то картина пример­но такова: вплоть до начала ХХ в. идет постепенное наращивание числа признаков, считавшихся необходимыми для удостоверения личности. Наиболее полный вариант представлен в паспортной книжке образца 1906 г. Сведения, с помощью которых описывалась «личность», можно условно представить в виде трех блоков. В пер­вый входят первичные персональные данные, такие как имя, место и время рождения, приметы, подпись. Именно эти сведения счита­лись необходимыми для идентификации личности.
Второй блок составляют собственно социальные характери­стики: социальная принадлежность (звание), вероисповедание. Эти сведения в разное время становились необходимыми властям для того, чтобы включить человека в ту или иную актуальную или конструируемую категорию населения. В основе категоризации лежал принцип принадлежности той или иной группе населения, обладающей определенными правами. Такая категоризация была необходима не только для контроля и управления, но и для реали­зации идеологических и политических проектов. Именно эти све­дения легли в основу паспортной системы (разные паспорта для разных категорий населения).
Сведения третьего блока характеризуют человека как субъекта правовых отношений: семейное положение, отношение к воинской обязанности и, наконец, подданство.
Общий набор паспортных сведений давал возможность осу­ществления двух режимов наблюдения за человеком: «вблизи» (при непосредственном общении) важны первичные персональ­ные данные, индивидуализирующие обладателя паспорта; «из­дали» (например, в статистических отчетах) человек видится в качестве элемента некоего целого — социальной, конфессиональ­ной общности, государства.
Таков был круг сведений о человеке, который станет основой для советского паспорта.
Глава 2.
Пятнадцать лет без паспорта
Свое отношение к сложившейся в России паспортной системе В. И. Ленин выразил еще в 1903 г., находясь в Лондоне. В брошюре «К деревенской бедноте» он писал: «Социал-демократы требуют для народа полной свободы передвижения и промыслов. Что это значит: свобода передвижения? Это значит, чтобы и в России были уничтожены паспорта (в других государствах давно уже нет пас­портов), чтобы ни один урядник, ни один земской начальник не смел мешать никакому крестьянину селиться и работать, где ему угодно. Русский мужик настолько еще закрепощен чиновником, что не может свободно перевестись в город, не может свободно уйти на новые земли. Министр распоряжается, чтобы губернаторы не допускали самовольных переселений: губернатор лучше мужи­ка знает, куда мужику идти! Мужик — дитя малое, без начальства и двинуться не смеет! Разве это не крепостная зависимость? Разве это не надругательство над народом, когда всякий промотавший­ся дворянчик командует взрослыми хозяевами-земледельцами?»120 Эти слова будущего вождя революционного пролетариата приво­дятся каждый раз, когда речь заходит о начальном этапе создания нового законодательства.
Через считанные дни после октябрьского переворота паспорт­ная система Российской империи была фактически объявлена не­действительной. 11 (24) ноября 1917 г. был обнародован Декрет ВЦИК и СНК «Об уничтожении сословий и гражданских чинов»:
Ст. 1. Все существовавшие доныне в России сословия и сослов­ные деления граждан, сословные привилегии и ограничения, со­словные организации и учреждения, а равно и все гражданские чины упраздняются.
Ст. 2. Всякие звания (дворянина, купца, мещанина, крестьяни­на и пр.), титулы (княжеские, графские и пр.) и наименования гражданских чинов (тайные, статские и проч. советники) уничто­жаются и устанавливается одно общее для всего населения России наименование граждан Российской Республики121.
Поскольку паспортная система основывалась на сословном де­лении (для разных сословий существовали разные правила учета и разные «виды на жительство»), декрет, упразднив сословия, по­ложил начало уничтожению прежней паспортной системы. При этом разрушение паспортной системы происходило именно тогда, когда динамика перемещений населения (вследствие войны и ре­волюционных потрясений) была наиболее высокой, то есть когда и второй принцип (закрепленности человека за определенным местом) перестал работать. В результате прежняя паспортная си­стема (а с ней и вся система учета и контроля населения империи) перестает действовать. Вместе с тем паспорта и другие документы, выданные в прежнее время, еще долго будут функционировать в новых условиях122.
Фактически объявив недействительной внутреннюю паспорт­ную систему, новая власть первым делом озаботилась возведением барьеров между Советской Россией и остальным миром. Уже 2 де­кабря 1917 г. было издано постановление Народного комиссариата иностранных дел о «визации паспортов» при въезде в РСФСР123. Отныне в пределы Советской России допускались лишь лица, имев­шие паспорта, которые были заверены единственным в те дни советским представителем за рубежом Вацлавом Воровским, на­ходившимся в Стокгольме. Тремя днями позже нарком НКВД Гри­горий Петровский распорядился о запрещении «впредь до даль­нейших распоряжений» выезда из РСФСР граждан воевавших с Россией государств без разрешения местных Советов124.
Как писал Юрий Фельштинский, исследовавший историю за­крытости советского государства, «это была робкая и осторожная поступь неопытной советской власти. К концу декабря 17-го она изобрела общие положения о въезде и выезде, да такие, каких не знала еще ни Россия ни Европа. Здесь были одновременно и пас­порта с фотографиями, и надлежащие печати, и специальные раз­решения со специальными подписями, специальные же предста­вители НКВД и НКИД; здесь предусматривались обыски и личные осмотры для всех, включая женщин, стариков и детей (лишь для дипломатов, в соответствии с международными нормами, дела­лись исключения)»125.
Ситуацию внутри России в течение первых лет после револю­ции вряд ли можно характеризовать иначе, чем полный развал и неразбериха в учете перемещений огромных масс населения (пе­реселенцев, беженцев, эмигрантов). У многих не было никаких документов, подтверждающих их личность. Главному управлению рабоче-крестьянской милиции пришлось даже выпустить специ­альный циркуляр «О лицах, задерживаемых за “бесписьменность”». Он был адресован всем заведующим губернскими управлениями милиции:
Ввиду неоднократного поступления в Главное управление со­ветской рабоче-крестьянской милиции запросов о том, как посту­пать с лицами, задерживаемыми за «бесписьменность», Главное управление советской милиции предлагает применять для руко­водства следующее:
При царском режиме паспорта служили только видом на жи­тельство (ст. 1 Устава о паспортах), благодаря чему происходили различные стеснения для населения в отношении свободного пере­движения при искании заработка и т. п. В настоящее время при признаваемой Советской властью свободе передвижения граждан паспорт или другой вид на жительство (например, трудовая книж­ка) может служить лишь удостоверением личности и никто не дол­жен ни в коем случае подвергаться репрессиям и личному задер­жанию за «бесписьменность» при условии, если он не принадлежит к контрреволюционным элементам и если за ним не числится не­отбытых уголовных наказаний, и не имеется налицо констатиро­ванного уклонения от военной службы. В противном случае лицам, не имеющим письменного удостоверения личности, милицией бес­препятственно должны выдаваться им таковые, по представлении об их личности соответствующих доказательств, не исключая и свидетельских показаний126.

Мандат на проверку деятельности Особого отдела ВЧК при 3-й Армии Восточного Фронта на имя Болотова Степана Архиповича. 1919.
Источник: http://stopgulag.org
Самые разные учреждения вынуждены были выдавать всевоз­можные справки, предназначавшиеся для «трудовых элементов». Эти документы подразделялись на специальные и постоянные. Постоянные должны были служить аналогами удостоверений лич­ности. Специальные, или мандаты, выдавались партийными, пра­вительственными и военными организациями руководящим ра­ботникам, направляемым из одной местности в другую. Им была приписана двойная функция: удостоверять личность владельца и его полномочия. Мандаты не имели строгой формы, но в них, как правило, указывались имя, фамилия, отчество владельца, его при­надлежность той или иной организации, а также формулировались цель, с которой направлялось данное лицо, и его полномочия.
Первым шагом к восстановлению системы учета населения стал Декрет Совнаркома РСФСР от 5 октября 1918 г. «О Трудовых книжках для нетрудящихся»127. Изданию этого Декрета предше­ствовало принятие первой Конституции в июле того же года. В параграфе «е» ст. 3 Конституции говорится: «В целях уничтоже­ния паразитических слоев общества и организации хозяйства вво­дится всеобщая трудовая повинность». Статья 18 Основного Закона гласит: «Российская Социалистическая Федеративная Советская Республика признает труд обязанностью всех граждан Республики и провозглашает лозунг: “Не трудящийся да не ест!”». В этом кон­тексте документ о выполнении трудовой повинности имел все шансы стать основным документом советского человека. Собствен­но, так трудовые книжки и задумывались. В Декрете о трудовых книжках говорится, что, поскольку труд является обязанностью граждан республики, то вместо паспортов и прочих удостоверений личности теперь будут использоваться трудовые книжки («Ст. 1. Ввести трудовые книжки взамен прежних удостоверений личности, паспортов и проч.»)128.
Может показаться странным, что первые трудовые книжки предназначались не трудящимся, а как раз «нетрудовым элемен­там». Объясняется это тем, что советская власть была озабочена в первую очередь соблюдением принципа всеобщности трудовой повинности. Предполагалось, что победивший пролетариат со­блюдает этот принцип, а в особом контроле нуждаются прежде всего «нетрудящиеся», к которым, согласно Декрету, относились следующие категории населения:
а) лица, живущие на нетрудовой доход, поступления с иму­щества, проценты с капитала;
б) лица, прибегающие к наемному труду с целью извлечения прибыли;
в) члены советов и правлений акционерных обществ, компа­ний и всякого рода товариществ и директора этих обществ;
г) частные торговцы, биржевые маклеры, торговые и коммер­ческие посредники;
д) лица так называемых свободных профессий, если они не выполняют общественно-полезных функций;
е) всякие лица, не имеющие определенных занятий, — напри­мер, бывшие офицеры, воспитанники юнкерских училищ и кадетских корпусов, бывшие присяжные поверенные и их помощники, частные поверенные и прочие лица данной категории129.
Все перечисленные категории населения были обязаны полу­чить трудовые книжки, в которые не реже одного раза в месяц вносились данные о выполнении возложенных на них «обществен­ных работ и повинностей» (расчистка улиц от снега, заготовка дров и др.). Те, кто не был занят общественным трудом, обязаны были еженедельно отмечаться в милиции, для чего в бланке книжки было предусмотрено специальное место.
Поскольку трудовая книжка имела для «нетрудящихся» статус основного документа, без нее нельзя было перемещаться по стра­не и, главное, нельзя было получать продовольственные карточки, что в тех условиях грозило голодной смертью130. В ст. 5 говорилось: «Только при наличии трудовой книжки <...> нетрудящиеся эле­менты пользуются правом передвижения и проезда, как по терри­тории Советской Республики, так и в пределах каждого отдельно­го поселения, и правом получения продовольственных карточек»131. В ст. 8 еще раз подчеркивается, что трудовая книжка является ос­новным и единственным легитимным персональным документом: «Трудовая книжка должна предъявляться во всех случаях, где тре­буется представление удостоверений о личности». Заканчивается Декрет указанием на санкции за предоставление недостоверных сведений: «Лица из категорий, перечисленных в ст. 1-й, не явив­шиеся согласно сему декрету для получения трудовых книжек в об­мен на паспорта или же давшие неверные сведения о себе и о сво­их занятиях, подвергаются штрафу до 10000 руб. или тюремному заключению до полугода»132. Парадоксальным образом «достовер­ность сведений» можно было подтвердить только прежними до­кументами, которые объявлялись недействительными.
«Временное трудовое свидетельство для буржуазии» (такое на­звание имела трудовая книжка для нетрудящихся на бланке) вклю­чало следующие сведения о владельце:
1. Имя, отчество, фамилия;
2. Род занятий до революции;
3. Звание до революции;
4. Имущественное положение;
5. Возраст или время рождения;
6. Место рождения;
7. Место постоянного жительства;
8. Семейное положение;
9. Лица, внесенные в трудовое свидетельство;
10. Отношение к отбыванию красноармейской повинности;
11. На основании каких документов выдано трудовое свиде­тельство;
12. Кем выдано;
13. Род порученной работы.
Кроме того, на бланке отведено место для регистрации про­писки, ежемесячных отметок о выполнении работы и еженедель­ных отметок о явке. Несложно заметить, что набор сведений в этом уникальном документе должен был удовлетворять требованиям, необходимым не только для удостоверения личности и службы в качестве особого рода трудовой книжки, но и для обеспечения режима надзора над его обладателем. Показательно, что на первых местах фигурируют те сведения, которые позволяют установить «социальное лицо» владельца (род занятий до революции, звание до революции, имущественное положение).
В декабре 1918 г. ВЦИК принял «Кодекс законов о труде», со­гласно которому «каждый трудящийся обязан иметь трудовую книжку, в которую заносятся отметки о произведенных им работах и полученных вознаграждениях и пособиях»133. В качестве при­ложения к ст. 80 Кодекса были представлены «Правила о трудовых книжках». На этот раз речь шла о «нормальных» трудовых книжках для настоящих трудящихся. В них указывались: фамилия, имя

Временное трудовое свидетельство для буржуазии (бланк)
и отчество; дата рождения; название и адрес профсоюза, к которо­му трудящийся принадлежит; категория, присваиваемая при за­числении расценочными комиссиями профсоюзов. Трудовая книжка должна была выдаваться с 16 лет, а при увольнении оставаться у владельца134. По характеру требуемых сведений видно, что проект готовился без участия НКВД. Они разительно отличаются от тех, которые требовались от нетрудящихся, — прежде всего отсутстви­ем информации о социальном положении. В Правилах ничего не говорится о том, что трудовая книжка заменит собой бывшие пас­порта и станет удостоверением личности.
78
Тем не менее идея совмещения в трудовой книжке функций удостоверения личности оставалась актуальной. Ее реализацией должно было стать введение трудовых книжек в Москве и Петро­граде135. В первом пункте Декрета от 25 июня 1919 г. объявлялось:
Все достигшие 16-летнего возраста граждане Р.С.Ф.С.Р обязаны иметь трудовые книжки, которые свидетельствуют об участии их владельца в производственной деятельности и служат удостовере­нием личности в пределах Р.С.Ф.С.Р. и документом на право полу­чения продовольственных карточек, а также право на социальное обеспечение в случае утраты трудоспособности и при безработице.
Примечание 1. Военнослужащие Красной Армии и флота обя­заны иметь трудовые книжки на равных с прочими основаниях.
Примечание 2. Дети до 16-летнего возраста вносятся на осно­вании метрических выписей или удостоверений, выдаваемых по­дотделами записей актов гражданского состояния, в трудовую книжку их матерей или при отсутствии матерей — в трудовую книжку их отца, а в случае отсутствия отца и матери — в трудовую книжку лица, на иждивении которого они находятся.
Примечание 3. При переезде в местности, где трудовые книж­ки не введены, таковые служат лишь удостоверением личности136.
Судя по тексту Декрета (ст. 14), за ним должны были последо­вать инструкции «о порядке введения трудовых книжек и замене ими паспортов и прочих удостоверений личности». Однако введе­ние трудовых книжек — удостоверений личности даже в столицах столкнулось с организационными сложностями и не было полно­стью реализовано. Вместе с тем претворение идеи всеобщей тру­довой повинности в жизнь было невозможно без учета субъектов этой повинности, и власть предпринимает новые попытки борьбы с так называемым «трудовым дезертирством».
В Резолюции IX съезда РКП(б), состоявшегося в марте-апреле 1920 г., сложившаяся ситуация была резюмирована следующим образом: «Ввиду того, что значительная часть рабочих, в поисках лучших условий продовольствия... самостоятельно покидает пред­приятия, переезжает с места на место... съезд одну изнасущных задач советской власти... видит в планомерной, систематической, настойчивой, суровой борьбе с трудовым дезертирством, в част­ности, путем опубликования штрафных дезертирских списков, создания из дезертиров штрафных рабочих команд и, наконец, заключения их в концентрационный лагерь»137. Из этого следует, что для наведения желаемого порядка в сфере учета и контроля рабочей силы власть была готова пойти на самые жесткие меры; однако переход к новой экономической политике потребовал дру­гой стратегии по отношению к «трудовым резервам». Принцип жесткой закрепленности рабочей силы за предприятиями стано­вился тормозом в осуществлении планов подъема экономики. Идея замены паспорта (удостоверения личности) трудовой книжкой была отброшена. Дальше эти два важнейших для советской жизни документа эволюционировали в основном порознь138.
Собственно паспортная линия «главного документа» началась, как и в случае с трудовыми книжками, с неудачных попыток — что и неудивительно, учитывая тот общий фон, на котором они осу­ществлялись (еще шла Гражданская война). Первым шагом в этом направлении, наверное, можно считать «Инструкцию о порядке выдачи паспортов и временных свидетельств», выпущенную Глав­ным Управлением советской рабоче-крестьянской милиции НКВД в 1919 г. На основе этой инструкции были разработаны паспорт­ные книжки, которые выдавались уездно-городскими и уездны­ми управлениями милиции. В паспорта должны были вноситься следующие сведения: 1) время рождения или возраст; 2) каким трудом занят; 3) состоит ли в браке; 4) дети до 16-летнего возрас­та; 5) отношение к отбыванию воинской повинности; 6) отноше­ние к 65 ст. основного закона; 7) подпись владельца паспорта.


Трудовой список (из архива автора)






По желанию владельца паспорта могла быть приложена его фото­графическая карточка. В статье 65 Основного Закона речь шла о ли­цах, лишенных избирательных прав. Такие лица должны были полу­чать паспорта с особой отметкой в этой графе. Паспорта могли получить лишь те, кому они были необходимы. Однако и этот проект остался нереализованным, хотя единичные паспорта были выданы139.
В стране продолжали использоваться в качестве удостоверений личности самые разнородные документы: старые виды на житель­ство, паспортные книжки, свидетельства о рождении и браке, слу­жебные удостоверения, всевозможные справки и мандаты, вы­даваемые различными учреждениями новой власти. Вот как описывает ситуацию, сложившуюся к январю 1923 г., нарком вну­тренних дел Александр Белобородов в записке, адресованной в Политбюро ЦК РКП(б):
С начала 1922 года перед Н.К.В.Д. встал вопрос о необходимо­сти изменения существующего порядка о видах на жительство. Декрет ВЦИК и СНК от 28/VI-19 г. определял лишь введение тру­довых книжек в городах Петрограде и Москве, а в остальных частях Республики никакие документы этим декретом не вводились и лишь косвенно указывалось (ст. 3 этого декрета) на существование паспорта, по предъявлению которого и выдавалась трудкнижка. С введением Н.Э.П. отпал смысл выдачи трудкнижек в Москве и Петрограде и вместе с тем, в связи с установлением частного то­варооборота и частного производства, возникла необходимость более точного учета городского населения, а следовательно, и не­обходимость введения того порядка, при котором учет мог бы быть полностью обеспечен. Кроме того, практика децентрализованной выдачи документов на местах показала, что документы эти вы­давались крайне разнообразные и по существу, и по форме, причем выданные удостоверения настолько просты, что подделка их не представляет никакого затруднения, что, в свою очередь, крайне затрудняет работу розыскных органов и милиции. Учитывая все изложенное, НКВД разработал проект положения, который после согласования с заинтересованными ведомствами 23/II — 22 г. был внесен в СНК на утверждение. В Малом Совнаркоме в заседании от 26 /V — 22 г. признано введение единого вида на жительство в

Свидетельство студента 1918 г.
(Государственный музей политической истории)
РСФСР нецелесообразным. <...> Наконец, 14/IX — 22 г. вопрос вто­рично ставится в Президиуме ВЦИК, и на этот раз введение еди­ного вида на жительство отклоняется и не дается никаких дирек­тив по данному вопросу. Таким образом, вопрос этот тянулся весь 1922 год и в конце концов не получил разрешения. Потребность в установленном документе — удостоверении личности так велика, что на местах уже приступили к решению вопроса по-своему. Про­екты разработали Петроград, Москва, Турк-Республика, Украина, Карельская Коммуна, Крымская Республика и целый ряд губерний. Допущение разнообразных типов удостоверений личности для от­дельных губерний, областей чрезвычайно затруднит работу адми­нистративных органов и создаст много неудобств для населения140.
Видимо, государственные структуры не были готовы к реши­тельным шагам по наведению порядка в системе документообо­рота, тем более что годом ранее (Закон от 24 января 1922 г.) всем гражданам Российской Федерации было предоставлено право сво­бодного передвижения по всей территории РСФСР (это право было также подтверждено в ст. 5 Гражданского кодекса РСФСР)141. И все же был подготовлен декрет о введении единого для всей страны удостоверения личности (он известен как Декрет ВЦИК и СНК РСФСР от 20 июля 1923 г.). Действие предыдущего декрета о вве­дении трудовых книжек в Москве и Петрограде отменялось. Новый декрет открывался необычной статьей: «Органам управления вос­прещается требовать от граждан Р.С.Ф.С.Р. обязательного предъ­явления паспортов и иных видов на жительство, стесняющих их право передвигаться и селиться на территории Р.С.Ф.С.Р. Приме­чание. Паспорт и другие виды на жительство для российских граж­дан внутри Р.С.Ф.С.Р., а также трудовые книжки, введенные декре­том Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров от 25 июня 1919 года, аннулируются с 1-го января 1924 года»142.
В случае необходимости граждане могли получить удостовере­ние личности, но это стало их правом, а не обязанностью. Для полу­чения удостоверения нужно было представить всего один из воз­можных документов: в городах и поселках городского типа это могла быть актовая или старая метрическая выписка о рождении, справка домоуправления о проживании или удостоверение с места работы или службы; в сельских местностях достаточно было пред­ставить выписку о рождении или справку сельсовета о проживании. При невозможности представить какой-либо документ милиция выдавала письменную справку на срок, необходимый для получения того или иного документа. При утрате всех документов и невоз­можности их получения удостоверение могло быть выдано на ос­новании постановления суда, устанавливающего фамилию, имя, отчество, время рождения и семейное положение143.
Удостоверение выдавалось бессрочно либо на три года и со­держало следующие сведения: фамилия, имя, отчество владельца; год, месяц и число рождения; место постоянного жительства; род занятий (основная профессия); отношение к отбыванию воинской повинности; семейное положение; перечень несовершеннолетних детей, внесенных в документ родителей. По желанию получателя в документ могла быть вклеена фотокарточка.
Нетрудно заметить, что графы удостоверения практически полностью копировали пункты дореволюционного паспорта. От­сутствует лишь звание (социальная принадлежность), но это объяс­няется тем, что удостоверения личности выдавались только «трудя­щимся». «Нетрудовые элементы», к числу которых были отнесены бывшие помещики и купцы, нэпманы, мелкие торговцы, бывшие служащие полиции, охранки, тюремного ведомства, а также бывшее духовенство, вошли в особую категорию так называемых лишен­цев — лиц, лишенных всех политических и гражданских прав. До конца 1932 г. учет лишенцев велся по особым спискам, и только по Конституции 1936 г. они были признаны равноправными.


Удостоверение личности, выданное в 1927 г.






Отсутствие у граждан такого документа не влекло за собой ни­каких правовых последствий144. Помимо того, что наличие «удосто­верения личности» было необязательным, его ценность в качестве документа, удостоверяющего личность, была весьма относитель­ной хотя бы по той причине, что в нем, как правило, отсутствова­ла фотография и не содержалось словесного портрета обладателя, как в дореволюционных паспортах145.
Начался короткий период, когда граждане были по сути дела избавлены как от необходимости иметь паспорт, так и от привяз­ки к месту проживания. Такой порядок соответствовал принципам новой экономической политики, обеспечивая необходимую сво­боду развития рыночных отношений. Паспорт становился обяза­тельным документом лишь при выезде гражданина за границу. Этому не могло помешать даже вышедшее через два года Поста­новление СНК РСФСР от 27 апреля 1925 г. с пугающим названием «О прописке граждан в городских поселениях»146. В соответствии с этим постановлением прописка (регистрация) могла осущест­вляться на основе практически любого представленного докумен­та (от профсоюзного билета до трудовой книжки), что делало ее формальной процедурой и если не исключало, то существенно осложняло возможность ее использования для прикрепления че­ловека к определенному месту жительства.
Только сейчас можно было сказать, что с прежней паспортной системой покончено. То, о чем писал В. И. Ленин еще в 1903 г. (см. выше), свершилось. Паспорт — который, по его словам, являл­ся «надругательством над народом» — ушел в прошлое147. Вот как этот период характеризуется в воспоминаниях Николая Владими­ровича Тимофеева-Ресовского: «Одно время, в 20-е гг., вроде как бы под влиянием еще Ленина... начали налаживаться нормальные отношения с заграницей — советский гражданин мог за 35 рублей купить заграничный паспорт и ехать даже лечиться куда угодно. С зимы 22-23-го до зимы 28-29-го у нас был практически свобод­ный доступ за границу. А внутри страны юридически роль пас­портов играли трудовые книжки. Но несколько лет, практически только пятилетку, была такая более или менее свобода»148. Пройдет совсем немного времени, и паспортная система из «надругатель­ства над народом» превратится в необходимый «порядок админи­стративного учета, контроля и регулирования передвижения на­селения посредством введения для последнего паспортов»149.
Глава 3.
Введение паспортной системы в СССР (1932-1936 гг.)
Общая ситуация
Что же заставило большевиков отказаться от одного из самых больших своих завоеваний, каковым считалось уничтожение прежней паспортной системы? Для возможного ответа на этот вопрос следует хотя бы кратко охарактеризовать ситуацию конца 1920-х — начала 1930-х гг. В 1928 г. началась коллективизация сельского хозяйства, означавшая лишение прав на изменение рода занятий и места жительства для трех четвертей всего взрослого населения России150. С НЭПом было покончено; был объявлен курс на индустриализацию и сплошную коллективизацию. Как пишет Елена Осокина, «конфискации и репрессии сократили и ресурсы крестьян, что подрывало их самообеспечение и крестьянскую торговлю. Начался процесс превращения миллионов произво­дителей, которые исконно обеспечивали себя сами и кормили город, в потребителей государственных запасов»151. Страна оказа­лась ввергнутой в жестокий продовольственный кризис. Начался голод. Огромные массы сельских жителей искали спасения от голодной смерти в городах. Но и в городах положение было не­многим лучше. На промышленных предприятиях царил хаос. Учет персонала никогда не был совершенным, но в начале 30-х годов о нем говорить вообще не приходилось — достаточно отметить, что на многих крупных заводах и фабриках каждый день прихо­дилось набирать новых рабочих. Ситуация усугублялась введени­ем непрерывной пятидневной недели, в результате чего население лишилось не только общего календаря, но и единых выходных дней152.
Голодные бунты, неконтролируемые перемещения огромных масс людей, неспособность власти обеспечить продуктами даже рабочих заводов и фабрик, растущее недовольство среди сторон­ников революционных преобразований — все это свидетельство­вало о нависшей угрозе утраты контроля над ситуацией. По опе­ративным справкам секретно-оперативного управления ОГПУ в период с октября 1929 по конец марта 1930 г. в СССР произошло 2883 массовых выступления, в которых принимало участие более 400 тыс. человек153. Было, вероятно, понятно, что крах режима на­ступит тогда, когда остановятся промышленные предприятия, которые давали работу и возможность не умереть от голода. Тре­бовались чрезвычайные меры для выхода из глубочайшего кри­зиса, созданного, во многом, самой властью154.
В 1929 г. вводятся продуктовые карточки для рабочих и служа­щих155. Однако для их распределения необходим был учет работников предприятий, который практически отсутствовал. В большинстве городов карточки можно было получить после предъявления до­кументов, подтверждающих место проживания или место работы. Карточка была действительна в течение трех месяцев. Многие по несколько раз меняли место работы, чтобы добыть дополнительные карточки и купоны на обеды. Незамедлительно возник рынок про­дуктовых карточек. Торговали даже пропусками на предприятия и званиями «рабочий-ударник», что давало возможность вне очереди получить паек или обед в заводской столовой156. По инициативе крупных заводов карточки стали распределять непосредственно в цехах «рабочими тройками» ежедневно. Рабочий, опоздавший на 15 минут, не получал купона. 15 ноября 1932 г. ЦИК принял Поста­новление «Об увольнении за прогул без уважительных причин», в соответствии с которым рабочие, пропустившие один день работы без уважительной причины, могут быть уволены и потерять все, что давала им работа, прежде всего — жилье и продуктовые карточки.157 Однако постановление не выполнялось, т. к. руководители предпри­ятий боялись остаться без квалифицированных рабочих. Дальнейшее усиление надзора за присутствием на работе дало лишь частичный эффект. По мнению партийного руководства, требовались более ра­дикальные меры учета и контроля населения хотя бы самых крупных городов. В сочетании с уже отработанной тактикой насилия такие меры могли дать нужный эффект (созданное в апреле 1930 г. Управ­ление лагерями ОГПУ было готово к приему новых поселенцев).
Объяснять паспортизацию чем-то одним — например, сдер­живанием неконтролируемой миграции сельского населения в города (как это чаще всего и делается)158, необходимостью учета рабочей силы, борьбой с криминалом и т. д. — видимо, не совсем верно159. Показательно, что какие бы объяснения ни предлагались, все они в той или иной мере находят подтверждение. Как мне ка­жется, точнее было бы говорить о паспортизации как о результате поисков выхода из системного кризиса, вызванного прежде всего произволом в принятии стратегических решений в самых разных сферах160. Ближайшие задачи диктовались безотлагательной не­обходимостью урегулировать взрывоопасную ситуацию хотя бы в крупнейших городах, а в перспективе — наладить учет и контроль населения после 15 лет его фактического отсутствия. Наведение порядка в столицах виделось в такой «работе с населением», кото­рая приведет, во-первых, к перенаправлению стихийной миграции (не в город, а из города), а во-вторых, к установлению социальной (классовой) однородности этих городов путем их очищения от «классово-чуждых элементов».
Для темы паспортизации не менее важен другой вопрос, кото­рый до сих пор не ставился: почему в условиях тяжелейшего кри­зиса власть прибегла именно к паспортизации? Глубокие кризисы переживали и другие государства, но для выхода из них, насколь­ко нам известно, не применялась паспортная система. Следова­тельно, речь должна идти о специфическом советском видении общества и, соответственно, о советской версии социальной ин­женерии. Большевики могли применить и более привычные им способы для того, чтобы перекрыть доступ беженцев в крупнейшие города, очистить их и тем более — сократить их население. Однако для выхода из критической ситуации власть поставила перед собой задачу отделить «своих» от «чужих», чтобы оставить первых и вы­дворить вторых. Но каким образом в процессе чистки городов от­делить «своих» от «чужих»? В этой ситуации паспортизация (хотя бы как учет населения) приобретает осмысленность, но простое введение паспортной системы вряд ли могло решить эту проблему. Нужно было организовать ее таким образом, чтобы она стала не просто системой учета, но действенным механизмом сортировки людей. Иными словами, паспортная система должна была выпол­нить роль социального фильтра, который может отделить «чистое» население от «нечистого», тех, кто получит право жить в крупных городах и специальных паспортных зонах, от всех остальных.
Очевидно, что решение этой задачи возможно только в том слу­чае, если паспорт станет инструментом, который «проявит» соци­альное лицо человека, сделает его видимым. Своего рода пропуском в число «своих» станут сведения о социальном происхождении, которые нужно предоставить для получения паспорта. Таким об­разом, основную работу по «сортировке» граждан должны выпол­нить сами граждане. Каждому претенденту на получение паспорта необходимо доказать, что он «свой». Сама паспортная книжка в этой ситуации должна стать знаком «чистоты» и благонадежности, сво­его рода призом, который получат лишь те, кто занят «обществен­но-полезным трудом» и не относится к числу «антиобщественных элементов». Другими словами, на период фильтрации паспорт ста­нет документом только для «своих». Все те, кто не получит паспор­та, должны подвергнуться высылке. Таким незамысловатым ходом можно отделить «своих» от чужих». Немаловажно и то, что проце­дура сортировки будет совершаться в правовой сфере, обеспечива­ющей видимость легитимности результатов.
В случае реализации этих устремлений, помимо всего прочего, решалась еще одна проблема, справиться с которой новой власти не удавалось в предыдущие годы: наладить учет и контроль в сфе­ре документирования человека161. Попытаемся посмотреть, как решались эти задачи и что для этого было сделано на первом эта­пе создания советской паспортной системы.
Официальная версия паспортизации
Новая паспортная система была введена Постановлением ЦИК и СНК СССР № 57/1917 от 27 декабря 1932 г., подписанным пред­седателем ЦИК СССР М. И. Калининым, председателем Совнарко­ма СССР В. М. Молотовым и секретарем ЦИК СССР А. С. Енукидзе. Этот шаг объяснялся следующим образом: «В целях лучшего учета населения городов, рабочих поселков, новостроек и разгрузки этих населенных мест от лиц, не связанных с производством и работой в учреждениях или школах и не занятых общественно-полезным трудом (за исключением инвалидов и пенсионеров), а также в це­лях очистки этих населенных мест от укрывающихся кулацких, уголовных и иных антиобщественных элементов...»162 Ключевые предикаты в этом Постановлении — учет, разгрузка и очистка — приписаны трем разным категориям населения.
Учету на этом этапе подлежала главным образом та часть на­селения, которая могла работать и тем самым приносить пользу (им-то и будут вручены паспорта).
Разгрузка предполагала выселение тех, кто не был связан с про­изводством и работой в учреждениях (из числа местных жителей). Как будет ясно из дальнейшего, цель разгрузки — если не снять, то хотя бы несколько снизить напряжение, вызванное катастрофиче­ской нехваткой жилья в крупных городах: по замыслу организато­ров паспортизации, свободное жилье должно появиться в резуль­тате выселения тех, кто не получит паспорта.
Под очисткой понималось выявление укрывающихся «кулацких, уголовных и иных антиобщественных элементов» со всеми вытека­ющими последствиями. Здесь и далее бросается в глаза широкое использование применительно к социальному «материалу» сани­тарного дискурса и, в частности, метафорики чистоты, очищения vs. грязи, мусора и т. п. В советском политическом дискурсе термин «чистка» стал широко применяться после состоявшейся в 1921 г. пер­вой процедуры очищения партии большевиков от кулацких, мещан­ских элементов и представителей буржуазной интеллигенции163.
Из этих трех направлений только учет в какой-то мере соот­ветствовал идее паспортизации. Однако с ее помощью власть рас­считывала прежде всего разгрузить и очистить города. Другими словами, паспортизация была ориентирована не только и даже не
столько на тех, кто получит паспорта, сколько на тех, кто их не получит. Именно они войдут в категорию «нечистых» и будут вы­селены в десятидневный срок.
Публикация постановления и первые шаги в паспортизации сопровождались пропагандистской кампанией, которая была при­звана растолковать официальные цели введения паспортной си­стемы всем слоям населения и тем самым придать ей легитимный характер. Нужно сказать, что публикаций было на удивление мало, и первое время они размещались преимущественно в центральных газетах. 28 декабря 1932 г. в «Правде» были опубликованы: поста­новление «Об установлении единой паспортной системы по Со­юзу ССР и обязательной прописки паспортов», «Положение о па­спортах» и постановление «Об образовании Главного управления рабоче-крестьянской милиции при ОГПУ Союза ССР» (на это уч­реждение возлагалось общее руководство работой по паспортиза­ции и введению прописки)164. В сопровождавшей эти публикации редакционной статье давалось разъяснение предстоящей кампа­нии: «Введение паспортной системы должно прежде всего ударить по укрывающимся кулакам, ворам, спекулянтам, жуликам. А пас­порт — единственный документ, дающий право на прописку, на постоянное пребывание в советских городах. Таким образом, пас­портная система призвана помочь быстрейшей очистке городов от этих антиобщественных элементов». Этот эффект называется в ста­тье «репрессивным», но при этом подчеркивается, что к нему па­спортизация не сводится. Она «призвана помочь регулированию роста городов, более широкой разгрузке крупных населенных пун­ктов Советской страны». Заранее предполагается работа с жалоба­ми и «сопротивлением классово враждебных пролетариату элемен­тов», поэтому сознательным пролетариям предлагается проявить максимальную твердость.
Тот же набор директив на следующий день (29 декабря) был опу­бликован в газете «Труд». Название редакционной статьи выдержа­но в духе «санитарного» дискурса, которым проникнуты все тексты, так или иначе связанные с паспортизацией: «Очистить город от социального мусора». Крупные города, по мнению автора (скрыва­ющегося за инициалом «А»), притягивают враждебные элементы, которым в них легче затеряться; именно паспорт «даст возможность проявить подлинное социальное лицо его владельца. Поскольку он становится единственным документом, дающим право на прожи­вание в городах, паспортная система тем самым поможет отцедить образовавшуюся здесь накипь и сохранить жилищный фонд совет­ских индустриальных центров для размещения тех кадров рабочих и специалистов, в которых страна действительно нуждается»165.
В «Известиях» информация о подготовке к паспортизации по­явилась лишь 2 января в небольшой заметке. Только 15 января в этой газете были опубликованы постановления и извлечение из Инструкции о выдаче паспортов.
Любопытно, что на фоне такой на удивление слабой «разъяс­нительной работы» не обойдены вниманием оказались пионеры. Объяснение, адресованное подрастающему поколению, мало чем отличалось от пропаганды, ориентированной на взрослых, но не­обходимость быть понятной детям «выпрямила» аргументацию, сделав ее максимально прозрачной. Статья «Для чего вводятся паспорта» в «Пионерской правде» предлагалась для проведения бесед на отрядных сборах. В максимально доступной форме из­лагается общий контекст паспортизации:
Мы разгромили капиталистические элементы в городе и дерев­не. Сейчас проживать кулаку в родном селе очень трудно, ибо он, как паразит, разоблачается ежедневно честными передовыми колхозни­ками. И вот кулачье, а также и другие паразиты — воры, спекулянты, перекупщики, хулиганы, жулики и т. п. — устремляются в большие города, где им легче затеряться и остаться незаметными среди мил­лионов трудящихся. Из этих паразитов и формируются значительные слои летунов и лодырей на наших предприятиях. Из них формиру­ются кадры спекулянтов и перекупщиков, создающих очереди и взду­вающих цены на колхозных рынках. Они же всячески организуют расхищение товаров из наших предприятий и магазинов. Партия и советское правительство принимают все меры к тому, чтобы усилить снабжение рабочих. Паразитические же элементы, проникая в горо­да и промышленные центры, начинают жить за счет трудящихся, пользуясь и прикрываясь различными махинациями. Очистить го­рода от этих кулацких, паразитических, спекулянтских, во­ровских элементов и всех тунеядцев — вот что преследует за­кон о паспортизации (выделено в оригинале. — А. Б.)166.
Пионеры должны были знать и о второй цели паспортизации — необходимости разгрузить жилой фонд крупнейших городов, что­бы сознательные трудящиеся могли улучшить условия своей жиз­ни, а заодно «улучшить санитарные условия советских столиц». Успех начинающейся паспортизации, по мнению автора, зависит в том числе и от пионеров, которые должны проявлять максималь­ную бдительность: «нужно помогать партийным и комсомольским органам и органам милиции разоблачать все кулацкие и парази­тические элементы, которые, несомненно, будут прибегать к раз­личным ухищрениям и махинациям, чтобы укрыться от этой чист­ки пролетарских центров»167.
И все же явная слабость «разъяснительной работы» по поводу паспортизации была замечена «на местах» и вызвала вопросы. На одном из крупнейших предприятий страны — Харьковском трак­торном заводе — отмечали: «Кино, которое посещает ежедневно несколько тысяч человек, не использовано для пропаганды пас­портизации. Радио молчит, а оно могло бы сыграть значительную роль в разоблачении классов враждебных элементов»168. Вероятно, такую ситуацию можно объяснить тем, что сам проект паспорти­зации разрабатывался в невероятной спешке. Не случайно газетам пришлось ограничиться «переводом» официальных постановле­ний на привычный язык советской прессы. Вместе с тем вполне возможно, что органы власти не хотели привлекать излишнего внимания к возвращению паспортной системы, которая еще со­всем недавно преподносилась как орудие полицейского государ­ства. Видимо, считалось, что основные характеристики сложив­шейся ситуации уже достаточно проговорены: враги названы, способ борьбы с ними определен и остается лишь реализовать задуманную операцию.
Гораздо быстрее распространялись слухи169: «Еще задолго до начала паспортизации стали ходить слухи о разгрузке города путем выселки многих из города. Создавалась паника, многие продавали дома, имущество и уезжали, иные позднее, уже во время паспор­тизации бросали пожитки и уезжали, опасаясь быть высланными в принудительном порядке не туда, куда бы хотелось. Создалось напряженное состояние»170. К сожалению, о циркулировавших в то время слухах сохранилось совсем мало материалов, однако можно полагать, что именно они определяли общую атмосферу паспор­тизации.
Организационная работа
Во второй половине 1932 г. состоялось несколько заседаний Политбюро, посвященных вопросу введения паспортной систе­мы171. На заседании 15 ноября 1932 г. было принято решение о введении единой паспортной системы в СССР. На этом же заседа­нии была создана «Комиссия по паспортной системе и разгрузке городов от лишних элементов» (именно так она называлась) под руководством заместителя председателя ОГПУ В. А. Балицкого: «Для выработки конкретных мероприятий, как законодательного, так и организационно-практического характера, создать комиссию в составе т.т. Балицкий (председатель), Агранов, Усов, Булганин, Кадацкий, Медведь, Реденс, Кузоятов (Харьков), Акулов, Гроссман, Ананченко (Донбасс), Якимович (НКЗем)»172, которой было пору­чено разработать Постановление об установлении единой паспорт­ной системы по Союзу ССР, а также Положение о паспортах. Уже 23 ноября В. А. Балицкий шлет записку в ЦК ВКП(б) и Сталину:
Комиссия ПБ о паспортной системе и разгрузке городов от лишних элементов, рассмотрев существующее законодательство по вопросам об удостоверении личности, учете и регистрации насе­ления в СССР, установила, что до 1923 года никаких положений об удостоверении личности на всей территории Союза вообще не су­ществовало и удостоверения личности выдавались произвольной формы. Порядок, установленный декретом ВЦИК от 20.VI.1923 г., измененный декретом от 18.VII.1927 г., являлся настолько несо­вершенным, что в данное время создалось следующее положение: Удостоверение личности не обязательно, за исключением «случаев, предусмотренных законом», но такие случаи в самом законе не оговорены. Удостоверением личности является всякий документ, вплоть до справок, выданных домоуправлением. Этих же докумен­тов достаточно и для прописки, и для получения продовольствен­ной карточки, что дает самую благоприятную почву для злоупо­треблений, поскольку домоуправления, на основании ими же выданных документов, сами производят прописку и выдают кар­точки. Наконец, постановлением ВЦИК’а и Совнаркома от 10.XI.1930 года право выдачи удостоверений личности было предоставлено Сельсоветам и отменена обязательная публикация об утере доку­ментов. Этот закон фактически аннулировал документацию на­селения в СССР173.
Картина, нарисованная Балицким, ничего ужасного не содер­жала. При невысоком уровне коррупции и хотя бы минимальном доверии человеку такого рода документов вполне достаточно для нормального функционирования системы. Однако этих условий не было, и «навести порядок» можно было лишь резко подняв ста­тус документа. Для этого был выбран неожиданный способ: объя­вить паспорт необходимым для проживания и в то же время резко ограничить его выдачу. По такому сценарию и велась подготовка к паспортизации.
Записка Балицкого заканчивается тем, что подготовленные проекты постановлений о введении паспортной системы в СССР и прописке выполнены в результате ознакомления с паспортной системой и учетом населения в дореволюционной России. По­добные ссылки на опыт дореволюционной администрации не были характерными для представителей государственных орга­нов, тем более для руководства ОГПУ, но в данном случае четко указывали на источник технологии управления населением. Дру­гое дело, что в новом контексте эта технология приобретет иные цели и смыслы.
Уже 14 декабря проекты постановлений были представлены в Политбюро. Сопроводительное письмо А. С. Енукидзе имело по­казательное название «О паспортной системе и разгрузке городов от лишних элементов». Основная задача виделась в том, чтобы с помощью вводимых паспортов «предотвратить неконтролируе­мое перемещение по стране огромных масс сельского населения». Напомним, что эти «огромные массы» неконтролируемо переме­щались по стране из-за голода и разорения сел и деревень, насту­пивших как результат раскулачивания и коллективизации.
Первым шагом было изменение статуса Главного управления милиции, которое было переведено из оперативного управления ОГПУ непосредственно в его структуру (предыдущие два года оно числилось формально при СНК). На милицию и было возложено проведение всех мероприятий по введению паспортной системы. Тем самым милиция и порученная ей паспортизация становятся частью и функцией политической полиции. Все это произошло в один день с выходом Постановления о введении паспортной си­стемы (27 декабря 1932 г.). Строго говоря, ничего нового и в этом случае придумано не было. Паспортный контроль в дореволюци­онной России еще с петровских времен осуществлялся полицией (как, впрочем, и в других европейских государствах). В областных и городских управлениях РКМ были образованы паспортные от­делы, а в отделениях милиции — паспортные столы174. На органы милиции были возложены следующие задачи: выдача, обмен и изъятие (прием) паспортов; осуществление прописки и выписки; выдача гражданам пропусков и разрешений на въезд в погранич­ную зону; организация адресно-справочной (розыскной) работы; осуществление административного надзора за соблюдением граж­данами и должностными лицами правил паспортного режима; проведение массово-разъяснительной работы среди населения; выявление в процессе паспортной работы лиц, скрывающихся от органов советской власти. Понятия «режим», «зона», «надзор», «розыск» и др. переносятся из профессионального жаргона мили­ции в повседневный язык всего населения и становятся основны­ми категориями советской картины мира.
В один день с Постановлением о введении паспортной системы вышло и Положение о паспортах: «1. Все граждане СССР в возрас­те от 16 лет, постоянно проживающие в городах, рабочих поселках, работающие на транспорте, в совхозах и на новостройках, обязаны иметь паспорта. 2. В местностях, где введена паспортная система, паспорт является единственным документом, удостоверяющим личность владельца. Все же прочие документы и удостоверения, служившие видом на жительство, отменяются как недействитель­ные»175. Но, пожалуй, самым главным является то, что Положение связало паспорт и прописку с приемом на работу. Без паспорта и прописки становилось невозможно устроиться работать, а факт приема или увольнения обязательно отмечался в паспорте. В ре­зультате паспорт становился своего рода сверхдокументом, ко­торый определял жизненно важные для советского человека об­стоятельства: возможность проживания в определенном месте и возможность трудоустройства (следовательно, получения продо­вольственных пайков). Все трудоспособное население городов ав­томатически подпадает под жесткий учет, на обеспечение кото­рого теперь направлены все силы милиции.
При подготовке к введению паспортов в ОГПУ была разрабо­тана «Инструкция о выдаче и прописке паспортов в Москве, Ле­нинграде и Харькове, в 100-километровой полосе вокруг Москвы и Ленинграда и в 50-километровой полосе вокруг Харькова», имев­шая общий и секретный разделы176. В соответствии с этой инструк­цией устанавливались предельно жесткие сроки проведения пас­портизации: с 10 января по 15 апреля 1933 г. Для этого все три города разбивались на части, в которых милиция должна была организовать пункты по выдаче паспортов (в Москве — не менее 400 таких пунктов). На предприятиях численностью более 2000 ра­бочих создавались свои паспортные пункты. В 100-километровой зоне вокруг Москвы и Ленинграда, а также в 50-километровой зоне вокруг Харькова учреждались аналогичные пункты. В областных и городских управлениях милиции учреждались паспортные от­делы, а в отделениях милиции — паспортные столы. Во всех трех городах предписывалось немедленно приступить к реорганизации адресных бюро, основным назначением которых было создание своего рода базы данных для розыска преступников.
Основанием для выдачи паспортов должны были быть следу­ющие документы: 1) справка домоуправления о месте постоянно­го жительства; 2) любой документ, удостоверяющий место и время рождения; 3) справка с места работы или службы; 4) учетно-во­инский билет для всех лиц, обязанных иметь таковой по закону об обязательной военной службе. Отдельным пунктом предписыва­лось управлениям милиции разработать технику и форму про­писки паспортов. ЖАКТы и домоуправления, выдававшие справ­ки, становились важным звеном паспортизации, и не случайно «на местах» она начнется с мероприятий по чистке этих учреждений от работников, которые потенциально могли выдавать фиктивные справки «врагам народа»177.
Пункт 18 Инструкции следует привести дословно: «Лицам, коим не будут выданы паспорта в Москве, Ленинграде и Харько­ве, не разрешается проживать в этих городах, а также в пределах 100-километровой полосы вокруг Москвы и Ленинграда и 50-ки­лометровой полосы вокруг Харькова. Этим лицам выдается орга­нами милиции предписание о выезде в десятидневный срок»178.
В контексте сказанного уже не кажется странным, что лица, которым не будут выданы паспорта, являются главными героями Инструкции. Их перечень составляет весь второй (секретный) раз­дел. Паспорта запрещено выдавать:
а) лицам, не связанным с производством и работой в учреж­дениях или школах и не занятым иным общественно-по­лезным трудом (за исключением инвалидов и пенсионеров);

Комиссия под председательством члена Смольнинского Совета т. Даргис[а] проводит чистку членов жакта по ул. Разъезжей и Достоевского. Ленинград, 3/I - 33 г. Автор: Ребенков (ЦГАКФФД)

б) кулакам и раскулаченным, хотя бы они работали на пред­приятиях или состояли на службе в советских учреждениях;
в) лицам, прибывшим из других городов и сельских мест­ностей Союза ССР после 1-го января 1930 года без при­глашения на работу и не имеющим в настоящее время определенных занятий и специальной квалификации и проживающим большей частью без квартиры у своих зна­комых, родственников или за особую плату в углах;
г) лицам, прибывшим из других городов и сельских местностей Союза ССР после 1-го января 1930 г. исключительно в целях личного устройства, независимо от того, работают они или не работают, и проживающим большей частью без квартиры у своих знакомых, родственников или за особую плату в углах;
д) служителям религиозных культов, не исполняющим функ­ций, связанных с обслуживанием действующих храмов;
е) лицам, лишенным избирательных прав согласно избира­тельной инструкции ЦИК Союза ССР от 3 октября 1930 года;
ж) всем отбывшим срочное лишение свободы, ссылку или высылку по приговорам судов или Коллегии ОГПУ за преступления по перечню, прилагаемому к настоящей инструкции, а также иным антиобщественным элемен­там, связанным с преступными лицами по указанному перечню;
з) перебежчикам из-за границы на территорию Союза ССР. Примечание: политэмигранты под действие указанного пункта не подпадают;
и) членам семей лиц, указанных в п.п. «а», «б», «в», «г», «д», «е», «ж», и «з», находящимся на их иждивении179.
Таким образом, значительная часть городских жителей лиша­лась права на паспорт, что означало выселение из этих городов в десятидневный срок. ОГПУ нельзя отказать в некоторой праг­матичности. Все так называемые «бывшие» были зачислены в категорию «е» — лиц, лишенных избирательных прав180. Но имен­но среди них было много полезных (образованных) людей, для которых делалось исключение. В этом случае предписывалось выдавать паспорта лишенным избирательных прав, «если они работают на государственных предприятиях или в государствен­ных учреждениях и представят от этих предприятий и учреждений свидетельство об их полезной работе»; «находящимся на службе в РККА» и «крупным специалистам», а также состоящим на их иждивении.
Заканчивается Инструкция предписанием подавать жалобы на отказ в выдаче паспортов и в прописке в районные советы по ме­сту жительства, которые обязаны рассмотреть их в пятидневный срок. Эта информация была бы полезной для многих, но Инструк­ция имела гриф «Секретно». В открытой печати были опублико­ваны лишь небольшие извлечения. Остается только предположить, что представитель власти, отказавший гражданину в выдаче пас­порта, мог уведомить его о возможности подать жалобу. Впрочем, это одна из многих иллюстраций функционирования той системы, которую я назвал право-2.
Следует отметить, что Инструкции, вышедшей 14 января 1933 г., предшествовал приказ ОГПУ СССР от 5 января 1933 г. «О че­кистских мероприятиях по проведению паспортной системы». С него, вероятно, и следует вести отсчет реальных шагов паспор­тизации.
В связи с постановлением Правительства от 27/XII-32 г. «О вве­дении паспортной системы», в целях очистки гор. Москвы от контр­революционных, кулацких, уголовных и друг. анти-советских эле­ментов, — ПРИКАЗЫВАЮ:
1. Всем Отделам и Управлениям ОГПУ и ПП ОГПУ МО отнестись с особым вниманием к проведению операции по очистке г. Москвы от указанных элементов.
2. Проработку, проверку и объединение материалов на всех лиц, подлежащих удалению из Москвы, возложить на Оперативный Отдел ОГПУ и ПП ОГПУ МО.
3. Всем Управлениям и Отделам ОГПУ, ПП ОГПУ МО и Москов­скому Управлению Рабоче-Крестьянской Милиции представить в Оперод ОГПУ и ПП ОГПУ МО (по прилагаемой форме) списки контр­революционных, кулацких, уголовных и других анти-советских элементов, проходящих по оперативным материалам (литерные дела, дела-формуляры, агентурные разработки, данные учета и пр.) в сроки: Управлениям и Отделам ОГПУ и ПП МО — к 8/1-33 года, Упр. Рабоче-Крестьянской Милиции — к 13/1-33 г.
4. В этот же срок представить в Оперод ОГПУ и ПП ОГПУ МО особые списки лиц, перечисленных в пункте 3 категорий, но под­лежащих оставлению в Москве по оперативным соображениям (агентура, фигуранты агентурных разработок и т. п.). В списки включить только действительно необходимых для оперативной работы лиц, ставя себе задачей максимальное освобождение (и удаление из Москвы) от малоценной, неработоспособной и не­квалифицированной агентуры и фигурантов малоценных разра- боток181.
Судя по этому приказу, ОГПУ было озабочено не просто со­хранением своей агентуры, но и ее очищением, что вполне соот­ветствовало духу всей кампании. Причем даже эта организация столкнулась с некоторыми незапланированными сложностями. В Москве в это время было довольно много подозреваемых и об­виняемых в совершении различных преступлений. Естественно, у части из них была взята подписка о невыезде, другие содержа­лись в изоляторах. Между тем паспортные предписания требова­ли их незамедлительного удаления. Вопрос был урегулирован Приказом ОГПУ СССР от 7 февраля 1933 г. «О пересмотре отобран­ных подписок о невыезде из Москвы», предписывавшим в пяти­дневный срок пересмотреть подписки у лиц, проходящих по след­ственным и другим делам, и в тех случаях, когда это окажется целесообразным, подписки аннулировать, а данных лиц немед­ленно удалить из столицы182. Таким образом, ОГПУ могло уже в середине февраля рапортовать о высылке первой партии кон­трреволюционных и криминальных элементов.
Наконец, для организации паспортизации существенное зна­чение имел Циркуляр ОГПУ № 96 от 13.08.1933 «О порядке при­менения мер внесудебной репрессии в отношении граждан, нарушающих закон о паспортизации населения». В нем были вы­делены три группы лиц, по отношению к которым предписывалось применять «меры внесудебной репрессии»:
а) отказавшихся добровольно выезжать из местности, в кото­рой им проживание запрещено, в связи с отказом в выдаче паспорта;
б) возвратившихся после отказа в местность, в которой им было запрещено проживание;
в) прибывших нажительство после отказа в выдаче паспорта в местности, в которой паспортизация населения про­водилась по инструкции СНК СССР от 14 января 1933 г. (режимные местности), при условии, что органами РК ми­лиции им было отказано в прописке или сделано преду­преждение о запрещении проживания183.
В этом же циркуляре описывалась технология работы мили­цейских (паспортных) троек и виды наказаний, которые следова­ло применять к нарушителям. Лица, не занятые работой в учреж­дениях и предприятиях, летуны и дезорганизаторы производства должны были быть наказаны запрещением проживания на паспор­тизированной территории (при повторном нарушении — до 3 лет с направлением в трудпоселки); лишенцы, кулаки и раскулачен­ные — направлением в спецпоселки до 3-х лет; отбывшие срочное лишение свободы, ссылку или высылку — направлением в спецпоселки до 3-х лет (при наличии приводов (в комендатуру спецпоселка. — А. Б.) — в лагеря до 3 лет, за исключением семейных, которые направляются с лицами, находящимися на их иждивении, в трудпоселки до 3 лет); преступный и иной антиобщественный элемент — направлением в лагеря сроком до 3 лет. Паспортным тройкам предписывалось рассматривать материалы в течение 48 часов с момента задержания. Их основной работой было со­ставление списков задержанных и определение для каждого из них меры внесудебной репрессии184.
Как проходила паспортизация
Начало паспортизации, намеченное в Москве и Ленинграде на 10 января, было отложено «по техническим причинам» до 25 ян­варя (в Харькове — до 1 февраля)185. Выдача паспортов в Москве началась в 10 утра на 10 пунктах, расположенных на территории крупнейших промышленных предприятий. В среднем на паспор-

Удостоверение, выданное для проведения паспортизации (Государственный музей политической истории)

тизацию одного человека уходило 20-30 минут186. Это означало, что документы были сданы заранее, а указанное время уходило на проверку сведений (установление личности), подписи и печати.
Ситуацию паспортизации можно представить как работу ги­гантского отдела кадров, где в роли инспекторов оказались моти­вированные на «правильный» отбор рабочие, входившие в «пас­портные бригады»187. Их интерес, помимо реализации «классового сознания», основывался и на вполне прозаических вещах: обе­щанной жилплощади, карьерных перспективах, да и просто слу­чившейся возможности распоряжаться чужими судьбами. Фильтр из документов был явно недостаточным и не все сотрудники это­го «отдела кадров» были достаточно компетентны для того, чтобы им пользоваться. Поэтому опирались на другое — на неформаль­ные характеристики, на слухи и, конечно, на «классовое чутье».
Следует согласиться с Натали Муан в том, что паспортизация мно­гим давала возможность свести свои собственные счеты. Была зарегистрирована волна доносов: «Доносили на соседей: бывших служителей культа, на тех, у кого обнаруживали буржуазные наклонности, или на тех, кто якобы занимался какими-то махинациями»188.
По воспоминаниям Ф. И. Горбунова, работавшего с мая по июнь 1933 г. заместителем секретаря одного из паспортных пунктов Че­лябинска, «вся эта история застала публику врасплох. У большин­ства не оказалось почти никаких документов и особенно у стари­ков не было метрик доказывающих их место и время рождения. Не было их и у средневозрастных. <...> В трудном положении ока­зались люди и пришлые столпившиеся сюда со всех концов респу­блики, но и из заграничных мест, как например местностей, ранее входивших в состав старой России и теперь отошедших от нее в границы Польши, Литвы и др. вновь испеченных стран. Полете­ли во все концы запросы о высылке документов. Забегали люди по учреждениям собрать справки о том, что когда-то тот или иной работал в том или ином учреждении»189. При этом следует учесть, что паспортизация докатилась до Челябинска через несколько ме­сяцев после ее начала в Москве и Ленинграде. Тем не менее на­селение города оказалось полностью неподготовленным.
Вот как описывается в дневнике Ф. И. Горбунова техника пас­портизации:
20 мая приступил к работе. Работа заключалась в том, чтобы сверять заполненные стандартные справки с домовой книгой и заверять своей подписью с приложенным штампом. Справки в боль­шинстве написанные малограмотными людьми искажались до абсурдов: в вопросе «национальность» ставили ответ «православный». Не говоря уже о том, что ответы путали с вопросами. Писали не в соответствующих строках, безграмотно, неразборчиво. Все это при­ходилось исправлять. Домовые книги в большинстве истрепанные до крайностей. Приходилось их складывать по кускам и с трудом читать написанное. Многие являлись без книг, так как не были прописаны по таковым. Одни умоляли заверить им справки без книг приводя различные причины мешавшие им прописаться по книге. Иные наивно вписывали себя в книгу и, не заверив этих записей, удивлялись, что получали отказ в заверении справок»190.
Такой виделась паспортизация изнутри, с точки зрения работ­ника паспортного пункта — т. е. заведомо «надежного товарища».
Другая картина первых этапов операции представлена в «Свод­ках о ходе паспортизации», которые были снабжены грифом «Со­вершенно секретно» и адресованы ответственному за эту кампанию секретарю ЦИК СССР А. Енукидзе. Примечательно само название «сводки», которое отсылает, помимо прочего, к сводкам с театра военных действий. Примерно так паспортизация и преподноси­лась — как вариант гражданской войны «сознательных» с «несо­знательными». По состоянию на 10 февраля во всех трех городах и в Московской области было выдано 407324 паспорта. Отказы полу­чили 8549 человек. «Невысокий процент отказов за отчетный срок объясняется тем, что выдача паспортов в первые дни производилась в Москве и Ленинграде проверенным группам старых рабочих, а в Харькове треугольникам предприятий»191. Авторы сводки старают­ся как-то обосновать недостаточно высокий, по их мнению, процент отказов, что само по себе недвусмысленно указывает на характер этого мероприятия. Большая часть тех, кто получил отказы (3401 че­ловек), характеризуются как «лица, прибывшие в столицы после 1/1-31г. без приглашения на работу и не имеющие в настоящее время определенных занятий или хотя бы и работающие, но явля­ющиеся летунами или дезорганизаторами производства»192. Кроме того, выявлено 2701 человек из сбежавших кулаков и раскулачен­ных, 896 судимых, 645 лишенцев, 563 не занятых общественно-по­лезным трудом, 55 перебежчиков и 275 иждивенцев указанных выше категорий. Сортировочная машина запущена.
Пожалуй, самое интересное в «Сводках о ходе паспортиза­ции» — раздел «Настроения и слухи в связи с паспортизацией». Начинается он словами: «Постановление Правительства о прове­дении в Союзе паспортизации нашло живейший отклик и полное одобрение в среде трудящихся». Далее идет подборка одобритель­ных высказываний рабочих, которые, если даже и придуманы со­ставителями сводки, дают некоторое представление о ключевых элементах пропагандистского дискурса:
— Егоров, раб. завода «Борец». «Хорошо, что вводится паспорт­ная система, этим мы избавимся от преступных лиц».
— Яковлев, столяр. «Скоро новые паспорта дадут одним рабо­чим, а всю сволочь выселят из домов и из Москвы. Рабочим будет легче жить и свободнее, давно бы надо было это сделать».
— Юдаев, слесарь ХПЗ. «Надо почистить завод и город. Наши пайки поедают люди ничего общего с заводом не имеющие, какая- то банда бродячая. Есть на заводе такие люди, что по 3 часа в день работают. На что они нам. Я верю в то, что сократят часть рабочих, а программу будем выполнять большую. Это надо было сделать давно».
— Неизвестный рабочий на ХПЗ [Харьковский паровозострои­тельный завод]. «Паспорт это путевка во вторую пятилетку».
— Колхозники Красногорского района Моск. обл. «Нужно ра­ботать, а не быть паразитами. Советская власть правильно делает не выдавая паспортов паразитам и лодырям».
— Рабочие Реутовской ф-ки, Московской обл. при отказе в вы­даче паспортов 6 кулакам и уряднику говорили «Вот молодцы. Прямо в цель попали. Правильно делают, что таким типам паспор­та не дают».
— Рабочий Стадник, завод «Серп и молот» — «Паспортизация это своевременный и верный способ очищения столиц от грязи».
— Служащий артели «Быт и труд». «Харьков крупный промыш­ленный центр с миллионным населением. Здесь свили себе гнездо чуждые делу строительства социализма люди. Много преступного элемента в учреждениях, ничего творческого не проявляющих, мно­го лишенцев. Паспорт выявит действительное количество советских граждан и полезность их в работе»193.
Собственно о паспортах в этих высказываниях речь не идет. Основной мотив — выселение нежелательных лиц. В этом пункте устремления власти и рабочих совпадают, но мотивируются они по-разному: для рабочих важным оказывается высвобождение жилья, пайков и т. п., для власти — «очищение и учет». Вместе с тем, отмечается в Сводке, обнародование закона о паспортах дало «де­классированным элементам» повод к резкому усилению антисо­ветской агитации. Первой реакцией тех, кто был заведомо лишен надежды получить паспорта, было стихийное сопротивление. Так, например: «На заводе “Оргаметалл” — Москва 7/II среди рабочих стали распространяться отпечатанные на шапирографе листовки с призывом организовать забастовку протеста против паспорти­зации под лозунгами “долой паспорта, водку, тюрьмы и палачей из ГПУ”. Виновный установлен и задержан»194. Нельзя не обратить внимания на то, что подобного рода лозунги прежде были адресо­ваны царскому режиму (вместо «палачей из ГПУ» фигурировала царская охранка).
В разделе «Попытки насилия и угрозы» приведена следующая информация:
Харьков. ХПЗ. [После] объявления отказа в выдаче паспортов 20 человекам кулацкие элементы на заводе грозили местью.
Москва зав. «Красный пролетарий». Неизвестным лицом брошен кусок железа весом в 1 1/2 килограмма в пом. нач. пункта при воз­вращении с завода.
Вахрамеев после отказа в выдаче паспорта, подтвержденного райкомиссией по обжалованию, грозил зарезать секретаря комфракции домоуправления.
Ленинград. Судимый Щукин после отказа в выдаче паспорта пытался организовать хулиганскую шайку для расправы с работ­никами пункта195.
Риторика борьбы с затаившимся врагом получает конкретное воплощение. Нужные акценты расставлены. Открытое сопротив­ление паспортизации приписывается кулакам и уголовникам. Судя по сводке, представители других многочисленных категорий лиц, которым запрещалось выдавать паспорта, начали уезжать из сто­лиц. Вынужденная миграция за пределы крупных городов стано­вится преобладающей стратегией для тех, кто не мог рассчитывать на получение паспорта из-за особенностей своей биографии.
В связи с проводимой паспортизацией установлен отлив на­селения из Москвы, Ленинграда и Харькова и сокращение въезда в эти города. В декабре 1932 г. в Москву прибыло 185000 чел., убыло 110000 чел., осело 75000 чел. После опубликования закона картина меняется: с 1 января по 10 января прирост выразился лишь в 8000 человек. Начиная же с 10 января отмечается прекращение роста и неснижающаяся убыль населения. С 10/I по 10/II число жителей в Москве уменьшилось на 28211 человек. Эта цифра охва­тывает собой только выбывших кто был прописан в адресном сто­ле, остальная масса уехавших не поддается учету, так как все они жили без документов и без прописки и уехали, зная, что им рас­считывать на получение паспортов не приходится196.
Можно констатировать, что одна из задач паспортизации была выполнена: массовое бегство в столицы из голодающих районов прекратилось. Более того, начался великий исход «неблагонадежных» из крупнейших городов. По всей видимости, те, кто не стал дожи­даться отказа в выдаче паспорта, провели своего рода процедуру самоидентификации и пришли к выводу, что надеяться на его полу­чение не имеет смысла. Именно поэтому выше уже говорилось, что идентификации подверглись не только те, кто получил паспорта.
По крупнейшим предприятиям Ленинграда приводится такая статистика:
Сбежало не взяв расчета в связи с началом выдачи паспортов:
Завод им. Энгельса — 573
Завод Краснознаменец — 423
Красный Октябрь — 779
Русский дизель — 303
Ильич — 262
№ 77 — 482
Им. Ворошилова — 286197.
По Москве цифры серьезнее — только с завода им. Сталина сра­зу после начала паспортизации разбежалось около 2000 человек. «О текучести рабочей силы на этом заводе можно судить по тому обстоятельству, что за 9 месяцев было принято на работу 11000 чел. и за тот же срок уволено 9000 чел. Кроме того, по имеющимся мате­риалам будет отказано в выдаче паспорта примерно 2000 рабочих»198. В Сводке приводятся примеры «разоблачения» замаскировавшихся врагов: на заводе «Красный пролетарий» выявлена группа из 10 быв­ших «служителей культа». На Трубозаводе выявлено 600 человек, принятых на завод без всяких документов, как оказалось — кулаков и раскулаченных. Полное отсутствие учета рабочих демонстриру­ется на таких примерах, как обнаружение на Лесозаводе в Воскре­сенском районе Московской области целого барака, а на Хим­комбинате в том же районе — 99 землянок, набитых людьми, отказавшимися назвать места работы.
«Классово-чуждые элементы», судя по сводке, проникли и в ряды партии («примазались к ней»). В Ленинграде на «Красном путиловце» выявлено 27 таких «примазавшихся», на «Красном тре­угольнике» — столько же, на «Северной верфи» — 16 и т. д. В Харь­кове на заводе «Поршень» выявлен кулак Якубовский, который бежал из ссылки и под фамилией Яновский устроился на завод, был принят в партию и избран в завком и райсовет. На заводе № 17 в Московской области «кандидат ВКП(б) Рудакова пришла на пас­портный пункт и бросила свой кандидатский билет, говоря, что все равно она паспорта не получит. После этого она скрылась с завода, не взяв расчета»199.
В «Сводке № 2»200 по состоянию на 20 февраля 1933 г. отмеча­ется увеличение процента отказов в выдаче паспортов, что никак не комментируется (видимо, считалось, что так и должно быть). «В среде трудящихся по-прежнему отмечается здоровое настрое­ние и одобрение паспортной системы. Социально-чуждые и де­классированные элементы усиленно распускают панические слу­хи о многомиллионных цифрах выселяемых из города, о посылке выселяемых в Соловки и др. отдаленные места. Отмечен рост анти­советских и анти-семитских настроений»201. В качестве примеров приводится следующее:
В ночь на 15-е февраля был обнаружен (убитым. — А. Б.) у себя на квартире т. Мареев К. Е., член ВКП(б), рабочий завода им. Ста­лина (Москва). Мареев принимал активное участие в проведении паспортизации и за несколько дней до этого говорил секретарю цехячейки о том, что некоторые лица с уголовным прошлым вели разговор о намерении совершить убийство, если им откажут в па­спортах. Подозреваемые арестованы.
На паспортном пункте при заводе им. Энгельса (Ленинград) гр-н Чернышев, получив временное удостоверение на 3 месяца, в присутствии рабочих заявил: «мы с Вами рассчитаемся. Вот у нас убили рабкора, так будет и с бригадиром по паспортам», Чернышев арестован202.
Временные удостоверения выдавались «сомнительным». Па­спортизация принимала форму производственного процесса, о чем свидетельствует должность «бригадира по паспортам».
В Сводке отмечается продолжающийся «отлив населения» (про­ще говоря, бегство людей от паспортизации). За 30 дней (с 10 ян­варя по 10 февраля) население Москвы уменьшилось на 42000 че­ловек. Население Ленинграда уменьшается в среднем на 1 тыс. человек в день. Ведется дальнейшее «очищение» предприятий от «засоренности классово-чуждыми элементами»:
Москва. Завод им. Молотова. Рабочих 1343 чел. Из них отка­зано в выдаче паспортов 121 чел. и выдано временных удостове­рений как сомнительным 95 чел. Там же установлено, что завком оказался засоренным кулаками. Завком переизбран, но и в новый состав пролез лишенец, сын крупного фабриканта, находящегося в ссылке. На этом заводе работало 8 попов истопниками и сторо­жами. В качестве инженерно-технического персонала работали главным инженером Махов, быв. помещик и офицер лейб-гвардии, полтора года служивший у Колчака. Старшим экономистом Ефре­менко, быв. офицер, доброволец белой армии, служивший в частях генерала Дроздова203. (Любопытно, что слово «бывший» стало, ви­димо, настолько частотным, что его везде сокращали, иногда до одной буквы, например, «б. церковь» и т. п. — А. Б.).
Харьков. ХПЗ. Цех Т-2 (имеющий важное оборонное значение) засорен чуждыми людьми. Из 117 чел. рассмотренных паспортным пунктом, оказалось кулаков 65, бывших торговцев, офицеров и ли­шенцев 24 человека, имеющих не менее 2-х судимостей и регистра­цию за кражу — 28 человек204.
Вновь обнаружены и «примазавшиеся к партии» кулаки, их сы­новья, бывшие белогвардейцы, сын одного из осужденных по делу Промпартии, владелец чайной и сапожной мастерской с наемной рабочей силой и др. Примечательно, что большинство «примазав­шихся» — родственники уголовно преследуемых «элементов», чаще всего сыновья, которые призваны к ответу за своих отцов.
Во время паспортизации ОГПУ активно собирало сведения не только о «классовых врагах», но и об асоциальных элементах, к числу которых относились наркоманы, проститутки, содержатели притонов. В фокусе внимания органов оказались и граждане с раз­личного рода «отклонениями», в частности гомосексуалисты. Дело в том, что в разгар чистки гомосексуализм был признан уголовным преступлением, и соответствующая статья вошла в Уголовный ко­декс (17 декабря 1933 г.). Паспортизация оказалась как нельзя бо­лее кстати для сбора компрометирующих материалов на подобные сообщества. К числу первых относится громкое ленинградское дело о 175 гомосексуалистах. Все они были осуждены как уголовные преступники по стандартному обвинению в «содержании прито­нов» и высланы из города205.
Следует отметить особое отношение к «служителям культа». Пункт «д» второго раздела Инструкции, в соответствии с которым запрещалось выдавать паспорта «служителям религиозных культов, не исполняющим функций, связанных с обслуживанием действу­ющих храмов», видимо, нуждался в уточнениях. В Ленинграде он подвергся корректировке и детализации. 16 марта 1933 г. было про­ведено совещание инспекторов по вопросам культов г. Ленинграда и Пригородного района. Тов. Медведев (представитель ОГПУ) ин­формирует, что в районе проживает около 600 служителей культов, из которых только 60 % прошли регистрацию, и объявляет следу­ющий порядок выдачи паспортов для таких граждан: «Ни один из паспортных столов не выдает паспортов служителям культов и вы­дача таковых устанавливается в тройке при райсовете, все же ранее выданные паспорта служителей культов берутся на особый учет и сообщаются в тройки при райсоветах с указанием фамилии, имени и отчества, какую обслуживает церковь и точное местожительство»206.
При этом предписывается дифференцированный подход к священ­никам. Например, не выдавать паспортов «служителям культов иосифлянского вероисповедания», но вместе с тем выдавать «всем служителям культов иностранного вероисповедания: немецким, финским, католическим, еврейским и др.». Предлагается «особен­но крепко подходить к Сергиевской ориентации и мягче к обнов­ленцам». Регламентировалось и количество «оставляемых» служи­телей: «В церквах не оставлять больше 2 и в часовнях больше 1 служителя культа». Даже сторожам и уборщицам при церквях следовало выдавать паспорта только по согласованию с соответ­ствующими инстанциями. К религиозно настроенным рабочим предлагалось «подходить осторожно, так как их еще можно поли­тически обработать». Основными действующими лицами в реше­нии вопросов выдачи/невыдачи паспортов на районном уровне являются «инспекторы культов» и представители тройки при рай­исполкоме. Участники заседания условились о своего рода тайном языке: «слово “является”, вписанное в справку, служит правом для выдачи паспорта, а “ограничивается” отказом»207.
Следует отметить и особое внимание ОГПУ к «паспортизации» железных дорог и прилегающих территорий. Они были объявлены зонами особого контроля. Паспортизация территорий железных дорог началась летом 1933 г. (т. е. вскоре после объявления о вве­дении паспортной системы) и постепенно распространилась на всю сеть железных дорог страны. Перевод территорий «вблизи» железных дорог на паспортный режим означал прежде всего чист­ку рабочих и служащих железнодорожного транспорта, которая особенно усилилась после Приказа НКВД СССР № 001519 от 27 де­кабря 1939 г. Этим приказом чистка была распространена и на на­селение, не занятое работой на железной дороге, но живущее вбли­зи этих коммуникаций. «Антисоветский и уголовный элемент» выискивался в перенаселенном временном и ветхом жилье, кото­рое было фактически полностью снесено, а его обитатели были выселены подальше от «жизненно важных для страны артерий»208.
«Перегибы правового характера»
Как и всякая операция, затрагивающая судьбы многих людей, паспортизация велась в двух регистрах — официальном и неофи­циальном, но регистрировались в основном официальные данные. Составители сводок с «фронта паспортизации» оперировали об­щими цифрами. Судьбы конкретных людей не улавливались такой оптикой, да и не особенно интересовали тех, кто занимался па­спортизацией. Другое дело — рассмотрение данных о претендентах на получение паспортов в так называемых паспортных комиссиях. Здесь подход был строго индивидуальным и малейшие сомнения в чистоте биографии могли повлечь за собой отказ в выдаче па­спорта.
У тех, кому отказали необоснованно (с их точки зрения), оста­вался один способ быть услышанными — жалоба в вышестоящие инстанции. Поток жалоб на неправомерные отказы в выдаче па­спортов постоянно нарастал. В «Информационной сводке Секре­тариата председателя ЦИК и ВЦИК о жалобах, поступающих в се­кретариат на невыдачу паспортов...»209 говорится, что в течение февраля и 19 дней марта текущего (1933) года Секретариатом при­нято 1529 жалоб на невыдачу паспортов. При этом специально оговаривается, что речь идет только о тех жалобах, которые при­няты при личном приеме граждан как имеющие под собой веское основание. Количество непринятых жалоб не поддается учету. Далее следует выборочный материал личного приема в течение двух дней от граждан Московской области. Сводка включает крат­кое описание 22 жалоб. Приведу несколько таких описаний:
Проживающей с 10-летнего возраста (с 1906 г.) в дер. Исаково гр-ке Клиповой отказали в выдаче паспорта, так как ее мужа вы­слали. По справке хозяйство бедняцкое состояло в колхозе. В дека­бре 1932 г. после высылки мужа всю семью исключили по этому же мотиву из колхоза. Семья состоит из Клиповой и ее 4-х детей от 4-х годовалого до 14-ти летнего возраста. Причина высылки мужа никому не известна210.
Гр-ну Звереву Мих. Алекс. 26 лет, работающему пом. бухгал­тера на фабрике «Кухня № 3» при заводе «Серп и Молот» отказали в выдаче паспорта из-за того, что его отец служитель культа, хотя Зверев с момента поступления в Красную Армию где он пробыл с 1929 по 1931 г. никакой связи с отцом не имеет211.
Гр-ка Никитина Мар. Алекс. 28 лет жалуется на отказ в вы­даче паспорта как бывшей лишенке. Была лишена избирательных прав за сдачу в наем помещения, но ВЦИКом была восстановлена в избирательных правах. Муж работает на заводе им. Калинина. Сама работала в 1932 г. в Детдоме а с сентября мес. на заводе № 22. Имеет 3-х детей, 3, 5, и 7 лет. Живет в Борвихе212.
Гр-ке Немировской Р Д., прожившей 2 года в Москве и 2 года в Быкове не дали паспорта также как и ее мужу, отказываясь в объ­яснении ей причин невыдачи. Муж Немировской кустарь одиночка, работающий по починке портфелей, на что имеет бесплатный патент. Сама она в прошлом работница ткацкой фабрики. Имеет 2-х детей213.
Как видим, отказ в выдаче паспорта можно было получить по самым разным причинам, вовсе не обязательно тем, которые при­водились в инструкции. Любые сомнения в принадлежности к «своим» могли послужить поводом для отказа. И не случайно «Сводка № 2» заканчивается словами: «за последние дни усилилось поступление жалоб...»214.
Вскоре поток жалоб на невыдачу паспортов стал, видимо, таким, что требовал какой-то реакции властей. Сохранилась Докладная записка с грифом «Секретно», датированная 16 марта 1933 г. Она начинается словами: «Практика по выдаче паспортов показывает, что до настоящего времени дело по проведению в жизнь паспорт­ной системы обстоит неблагополучно»215. Речь идет о «перегибах правового характера», под которыми понимались случаи выдачи паспортов тем, кто не имеет на них права, и, наоборот, отказы вы­давать паспорта тем, кто имеет право по действующей Инструкции (стилистика записки явно восходит к статье Сталина «Головокру­жение от успехов. К вопросам колхозного движения»216, в которой речь шла о «перегибах» при коллективизации).
Основную причину неудовлетворительного течения кампании автор записки (она подписана редактором-консультантом Игнать­евым) видел в недостаточно «политически квалифицированном аппарате» паспортных пунктов и отсутствии контроля за действи­ями этого «аппарата». Если отследить количество безосновательно выданных паспортов трудно, то об отказах без достаточных осно­ваний говорят заявления и жалобы, количество которых, видимо, зашкаливало. Недостаточная квалификация работников паспорт­ных пунктов, по мнению автора записки, проявлялась в том, что реально применялась не только официальная инструкция, но и ее «устные» варианты.
Причина искажения инструкции заключается в том, что эта инструкция, апробированная директивными органами, расходит­ся с теми устными установками, которые давались товарищам при посылке их на паспортную работу. Эта последняя установка тре­бовала лишать паспортов всех бывших людей, независимо от того, совершено ли ими какое-либо преступление, являются ли они те­перь трудящимися, какого они возраста, старожилы ли Москвы и т. п. Поэтому в районных тройках и на паспортных пунктах систе­матически вступают между собой в коллизию эти устные установ­ки с инструкцией СНК Союза СССР. Инструкция, например, требу­ет, чтобы трудящимся, не совершившим известных преступлений, поименованных в ней, паспорта выдавались; устная же установка исходит из того, что данный трудящийся сын генерала, или по­томственный дворянин, или сын попа, и поэтому паспорта таким гражданам не выдаются. Или инструкция допускает выдачу па­спортов даже лишенцам, не совершившим указанных в инструкции преступлений, — старожилам-уроженцам Москвы. Устная же уста­новка, говоря «вообще» о классовых врагах, относит и восстанов­ленных в избирательных правах к тем категориям, которым паспорт не выдается. Инструкция требует, чтобы паспорт не выдавался лишь отбывшим наказание за ряд указанных в ней преступлений. Прак­тика, на основании устных установок, отказывает в выдаче паспор­та за арест в ГПУ — 2-3 суток по валютным делам. Поэтому первое, что требуется сделать в целях избежания перегибов, — это устано­вить, является ли обязательной инструкция СНК Союза ССР и под­лежат ли точному применению все ее пункты217.
Эти устные установки, помимо всего прочего, являются хоро­шей иллюстрацией функционирования того института, который обычно называется «властью». К нему могут относиться самые разные субъекты, в том числе те, которые приобретают этот статус окказионально (например, передовые рабочие — члены бригад по паспортизации). Чиновники на местах по-своему интерпретируют и «внедряют в жизнь» правила, сформулированные на более вы­соких уровнях. Устные версии идущих сверху указаний становят­ся их окончательными вариантами и непосредственным руковод­ством для остальных граждан.
Расхождение инструкции и практик, основанных на «устных установках», особенно заметно по отношению к родственникам лиц, которые попали в категорию «врагов». Практики преследо­вания родственников возникли еще до введения паспортов и осо­бенно усилились в процессе коллективизации. Не случайно с на­чала 1930-х гг. нарастает поток отказов от близких родственников, который лишь увеличился в процессе паспортизации. Официаль­ные издания местных исполкомов оказались заполнены такого рода объявлениями: «Я, гр. Чвыров, В. И., проживающий в г. Лю­бань, Банный, 3, отказываюсь от своего отца гр. Чвырова, И. М., проживающего дер. Заполье, Старорусский район»218. Или: «Вал. Як. Петрова объявляет о порыве связи с мужем — служителем культа»219. Но даже такого рода публичные отказы не всегда спа­сали. К тому же наличием преступной связи считалось родство до нескольких поколений. Здесь нужно отметить одну деталь, харак­терную не только для сталинского, но и для всего советского пе­риода: особенности реализации директив «на местах» таковы, что их, как правило, ужесточали, а не смягчали, и чем ниже уровень практического исполнения, тем с большим рвением это делалось.
Автор Докладной записки от 16 марта 1933 г. предлагает ряд мер по устранению «недочетов»: создание комиссий по проверке работы паспортных пунктов; рассмотрение этими комиссиями от­казов в выдаче паспортов; вменение инстанциям в обязанность «выносить свои решения на основе подлинных дел», с затребова­нием документов с мест, а не на основании телефонных сообщений; предоставление гражданам возможности давать свои пояснения при рассмотрении их дел и др.220 Видимо, к числу «недостатков» было отнесено и отсутствие в сводках данных о сопровождавших паспортизацию самоубийствах, которые должным образом не рас­следовались. Их количество было таково, что Главное Управление милиции вынуждено было разослать циркуляр (от 19 апреля 1933 г.) с требованием не только сообщать обо всех случаях самоубийств, связанных с паспортизацией, но и «тщательно их расследовать»221.
Жалобы и письма в высокие инстанции — особый жанр взаи­моотношений между гражданами и официальными органами в СССР222. Они должны были демонстрировать непосредственное участие граждан в общей борьбе с различного рода недостатками и искривлениями линии партии. По этой причине было принято на них реагировать223. Реакция последовала в виде Циркулярного письма от 03.06.1933 г., адресованного Центральным Исполни­тельным Комитетам РСФСР, УССР, БССР, ЗСФСР, Уз. ССР, Турк. ССР, Тадж. ССР. В нем отмечаются «серьезные перегибы в проведении паспортизации», подтверждается статус «Инструкции о выдаче и прописке паспортов» как основного руководства по паспортизации и указывается на недопустимость ее нарушения224. Трудно сказать, насколько это письмо возымело действие «на местах», но, судя по характеру и темпам проведения кампании, никаких существенных изменений в ее характере не произошло. Об этом свидетельству­ет организованная паспортными отделами и столами летом 1933 г. «зачистка» тех, кто скрывался от паспортизации, в частности цы- ган225. К тому же расширилась география паспортизации — она распространилась на другие крупнейшие города.
Собственно человеческий (неофициальный) регистр восприя­тия паспортизации представлен не таким большим объемом ма­териала, как официальный, но все же сохранились свидетельства тех, для кого паспортизация стала жизненно важным событием. Многое зависело от состава работников паспортных пунктов. Из воспоминаний Павла Филонова: «10 [марта]. Утром мы с Петею ходили по вызову на паспортный пункт. Предвидя объяснение, я взял с собою каталог со статьею Исакова и афишу из Горкома, где было отпечатано о моем докладе. Когда меня позвали к начальни­ку пункта, замечательно честному с виду рабочему (по моему мнению), он сказал, что в документах моих нет указания, состою ли я членом профсоюза. Я сказал, что работаю дома как исследователь, и предъявил членский билет из Сорабиса, показал каталог и афи­шу. Он с глубочайшим интересом рассмотрел все рисунки в тексте и спросил, где эту книжку можно приобрести и кто ее издавал.
Сказал, что паспорт я получу»226. Если основываться на таких вос­поминаниях, то можно было бы сказать, что каждый случай — сво­его рода лотерея, но вместе с тем магистральная линия выдержи­валась в заданном направлении227.
Уже через полтора года после введения паспортной системы, 13 августа 1934 г., НКВД рапортовало об итогах паспортизации, хотя правильнее было бы говорить о промежуточных итогах228. В первой части Отчета дана картина проведенной работы по организации введения паспортной системы. Во второй — описание сложностей, с которыми столкнулись органы при ее проведении: «Классовый враг оказывал проведению паспортизации активное противодей­ствие. Антисоветская агитация, распространение всяких нелепых слухов, подделка документов (особенно справок сельсоветов), дача взяток, угрозы, избиение работников паспортных пунктов, поку­шения на работников паспортных пунктов и даже диверсионные акты — все это было пущено в ход классовым врагом»229.
Всего, если верить отчету, было «охвачено паспортизацией» 27 009 559 человек. Но это далеко не главный итог. Как уже было сказано, основной целью паспортизации было установление кон­троля над населением важнейших городов и районов страны. Кон­троль предполагает налаженный механизм учета, а именно в этом направлении сотрудники НКВД столкнулись с основными труд­ностями: «...было выявлено безобразное состояние учета не толь­ко рабочих на предприятиях, но также населения городов. Так, на­пример, в Магнитогорске до паспортизации числилось 250 тыс. населения, фактически же в момент паспортизации оказалось всего ок. 75 тыс. На о-ве Сахалин числилось 120 тыс. населения, фактически же оказалось около 60 тыс., и т. д.»230. Такое несоот­ветствие объясняется просто: население в массовом порядке по­кидало паспортизируемые территории, предупреждая тем самым неминуемые проверки и возможные репрессии. В этом же отчете можно обнаружить, что в результате паспортизации население Москвы уменьшилось по сравнению с «вероятной численностью» на 578 тыс., Ленинграда — на 300 тыс. Даже среди тех, кто считал себя чистым перед властью и в надежде на получение паспорта не покинул место проживания, получили их далеко не все. Отказано в получении паспорта в Москве — 102955 чел., в Ленинграде — 34160 чел. Поскольку паспортный режим с момента начала паспор­тизации считался введенным, те, кто не получил паспортов, были осуждены по новой статье «нарушение паспортного режима».
Несмотря на суровые методы наведения порядка, о торжестве паспортного режима говорить не приходилось, и не случайно отчет об итогах заканчивается без обычных победных реляций. Вместо того констатируется: «...уже после паспортизации было обнару­жено в режимных местностях 123.953 чел., принятых (на предпри­ятия. — А. Б.) без паспортов, причем хозяйственники ссылаются на производственные задания и настаивают на выдаче им паспортов»231. Тем не менее можно сказать, что надежды, возло­женные властью на начальный этап паспортизации, оправдались. Гигантская сортировочная машина была приведена в действие. Отделение «своих» от «чужих» совершалось не только по вертика­ли, с опорой на анкетные данные о социальном происхождении, но во многом было переведено в горизонтальную плоскость и до­верено классовому чутью «своих».
Второй этап паспортизации
Постановлением Совнаркома СССР № 861 от 28 апреля 1933 г. «О выдаче гражданам Союза ССР паспортов на территории СССР» к режимным были отнесены города Киев, Одесса, Минск, Ростов- на-Дону, Сталинград, Сталинск, Баку, Горький, Сормово, Магнито­горск, Челябинск, Грозный, Севастополь, Сталино, Пермь, Днепро­петровск, Свердловск, Владивосток, Хабаровск, Никольско-Уссурийск, Спасск, Благовещенск, Анжеро-Судженск, Прокопьевск, Ленинск, а также населенные пункты в пределах стокилометровой западно­европейской пограничной полосы СССР. Начался второй этап па­спортизации, который наметил контуры новой советской географии (о ней подробнее в следующем разделе).
Резкое расширение территории паспортизации привело к тому, что органы милиции все хуже справлялись с нарастающим потоком дел. В середине 1934 г. в недрах московской милиции родилась идея максимально упростить процесс. Рассмотрение дел о высылке из Москвы деклассированного, преступного, нищенствующего и бес­паспортного элемента было поручено так называемым тройкам, которым было предписано вести внесудебное расследование дел, связанных с паспортизацией232. Вероятно, опыт применения этих троек дал ожидаемый эффект. В следующем году появилась запи­ска Г. Г. Ягоды и А. Я. Вышинского, адресованная Сталину и Моло­тову: «В целях быстрейшей очистки городов, подпадающих под действие ст. 10 закона о паспортах, от уголовных и деклассирован­ных элементов, а также злостных нарушителей Положения о па­спортах, Наркомвнудел и Прокуратура Союза СССР 10 января 1935 г. дали распоряжение об образовании на местах специальных троек для разрешения дел указанной категории. Это мероприятие дик­товалось тем, что число задержанных лиц по указанным делам было очень значительным, и рассмотрение этих дел в Москве в Особом Совещании приводило к чрезмерной затяжке рассмотрения этих дел и к перегрузке мест предварительного заключения. Считая целесообразным организацию на местах таких троек для предва­рительного рассмотрения дел указанной выше категории с после­дующим утверждением их решений Особым Совещанием, просим утвердить прилагаемый проект постановления». В левом верхнем углу листа помета фиолетовыми чернилами: «За — Молотов». По­перек текста красным карандашом И. Сталин написал: «“Быстрей­шая” очистка опасна. Надо очищать постепенно и основательно, без толчков и излишнего административного восторга. Следовало бы определить годичный срок окончания чисток. В остальном со­гласен. И. Ст.»233.
В появившейся вскоре «Инструкции тройкам НКВД по рассмо­трению дел об уголовных и деклассированных элементах и о злост­ных нарушителях Положения о паспортах» замечание Сталина было учтено: «Изъятие уголовного и деклассированного элемента, нарушителей паспортного режима должно производиться без лиш­ней торопливости, не допуская массовых операций и кампаней- ства. При рассмотрении дел тройки должны тщательно и внима­тельно изучать все обстоятельства каждого дела и в точности руководствоваться инструкцией ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 8 мая 1933 г.»234. В состав троек были введены представители прокура­туры. Решения троек утверждались Особым совещанием ОГПУ. В ведение троек вошли не только нарушители паспортного режи­ма, но и «уголовные и деклассированные элементы». Можно ска­зать, что бюрократическая основа последующего террора была заложена именно в процессе паспортизации, которая стала своего рода испытательным полигоном подобных рационализаций.
Говоря о технологии «работы с населением», следует отметить еще одно существенное новшество, подмеченное Д. Шерером: если прежде она велась главным образом на местном уровне комбеда­ми и местными органами ОГПУ, то с началом паспортизации все они были поставлены под контроль центра235. Эта централизация неизбежно повлекла за собой использование другой оптики, при которой операциональными становятся бюрократические катего­рии и прежде всего «социальное происхождение».
1935 год отмечен важными событиями в паспортизации на­селения. На этот год был назначен первый в советской истории обмен паспортов (второй обмен состоится в 1940 г.), и в это же время вышла новая «Инструкция по паспортной работе». Паспор­тизация еще не была завершена. В соответствии с первоначальным планом конец третьего (заключительного) этапа намечен на 1936 г. Однако паспортизация велась настолько непрофессионально, что, по мнению руководства НКВД, уже «зачищенное» население нуж­далось в дополнительной фильтрации. Формальный повод к ней был — заканчивался срок действия первых паспортов, выданных в 1933 г.236 Предполагалось обменять паспорта у 10 млн человек, однако средств хватило только на 5 млн, к тому же обмен был пе­ренесен на следующий год.
В Приказе Народного комиссара Внутренних дел Союза ССР № 00279 от 1 августа 1935 г. говорилось: «В начале 1936 г. предстоит обмен паспортов, выданных в 1933 году, за истечением срока их действия. Проведенная в 1933 г. паспортизация прошла при наличии весьма серьезных недочетов, как то: очереди трудящихся за полу­чением паспортов, незаконная выдача и необоснованные отказы в выдаче паспортов, допуск к паспортным документам непроверен­ных лиц, в результате чего были случаи хищений паспортов, рас­траты денег и т. д. Это обусловливалось краткостью срока, отсутстви­ем опыта и недостаточностью контроля. При наличии достаточного опыта и времени для обмена паспортов возможность подобных недочетов должна быть исключена»237. В ходе обмена паспортов предполагалось «выявить и удалить из режимных местностей со­циально чуждый и уголовный элемент, ранее незаконно получивший паспорта». При этом НКВД решительно отбрасывает всякие услов­ности: «Не прибегать в этой работе к методам, применявшимся в 1933 г., как то: собрания жактов, митинги, публикации всякого рода и т. д.»238. С этих пор каждый обмен паспортов становился большой чисткой накопившихся «нежелательных элементов».
Инструкцией по паспортной работе 1935 г., помимо паспорт­ных книжек сроком на пять лет, вводились годичные паспорта, а также временные удостоверения сроком до трех месяцев, которые выдавались «в нережимных местностях при отсутствии докумен­тов, необходимых для получения паспорта». Теперь речь шла уже не о паспортизации, а о паспортном режиме. Основными задача­ми милиции по поддержанию паспортного режима виделись сле­дующие: недопущение проживания без паспорта и без прописки; недопущение приема без паспорта на работу или службу; очистка режимных местностей от уголовных, кулацких и иных антиобще­ственных элементов, а также от лиц, не связанных с производством и работой; взятие в нережимных местностях всего кулацкого, уго­ловного и иного антиобщественного элемента на особый учет239.
Идея установления классовой однородности зоны паспортно­го режима превалировала над всеми другими240. Даже наличие недавно обретенного паспорта не спасало от новых проверок и преследований. В этом смысле показательна предпринятая в 1935 г. массовая высылка «бывших» из Ленинграда, толчком к которой послужило убийство С. М. Кирова. Она происходила в течение ме­сяца — с 28 февраля по 27 марта 1935 года. Вот как описывал ее А. Краснов-Левитин:
Я отправился на Шпалерную посмотреть на высылаемых. Ни­когда не забуду этого дня. Еще не доходя до Шпалерной, я увидел старую даму, лет за 70, видимо, очень хорошего общества, которая еле двигалась на своих подагрических ногах; в руках она держала какую-то зеленую бумажку; встретившимся знакомым она громко жаловалась, что ей предложено уехать куда-то в Башкирию в те­чение 24 часов. Все улицы, прилегающие к Шпалерной, были на­полнены такими же пожилыми людьми. С перевернутыми лицами, спрекрасными манерами, нагруженные вещами... Район Литейно­го — район аристократических особняков, и многие уцелевшие хо­зяева этих особняков ютились в дворницких и подвалах своих бывших домов. Теперь всем им надо было уезжать. Куда? Зачем? Неизвестно. Но вот я дошел до Шпалерной, с трудом протискался в приемную, где несколько месяцев назад мой отец справлялся обо мне. Боже! Что я здесь увидел. Большой зал, битком набитый людь­ми. Такого ужаса, такого отчаяния я еще никогда не видел. Порядок был такой. Человека арестовывали; через 2 дня выпускали, пред­писав явиться в НКВД с паспортом; паспорт отбирали и вместо него давали предписание: в 24 часа выехать в определенную мест­ность. (Ту самую зеленую бумажку, которую я видел в руках старой дамы.) В приемной было очень много бывших офицеров. Это было видно по военной выправке и по остаткам формы. Эти держались намеренно бодро, даже шутили друг с другом, но и у них на лицах я видел ужас и безнадежность. Я помню какую-то даму лет пяти­десяти, когда-то, видно, прелестную, с остатками былой красоты, которая жаловалась: «Ну пусть мы, но за что же наших детей, наших внуков? Что ж, это месть до десятого колена, что ли?» А поблизости стоял старичок с лицом типичного писаря, который говорил: «Вот уж не думал, что меня тронут. Я занимал ответственные должности, был заведующим канцелярией в Гороно, и вот...». Какая-то измож­денная женщина читала вслух заявление, в котором содержалась просьба отсрочить выселение, так как она болела туберкулезом. Вышел какой-то хорошо одетый человек, видимо, инженер, сказал, что его высылают в Астрахань, но чекист его заверил, что там ему будет очень хорошо, что «это — не прежняя ссылка». В ответ по­слышался горький смех. Действительно, все эти несчастные были рассованы по медвежьим углам, а через 2 года (в 1937 г.) первыми были арестованы и почти все погибли в лагерях. Наша семья не пострадала, но лишь по счастливой случайности. Высылка произ­водилась по следующему принципу: брали старую справочную книгу «Весь Петербург» и тех, кто уцелел, высылали. Высылали также по доносам. Высылали всех «бывших»: бывших дворян, быв­ших аристократов, бывших офицеров, бывших купцов, бывших лавочников, бывших торговцев. Как далеко заходило это гонение на бывших, показывает статейка в «Красной газете», в которой какому-то директору школы ставилось в вину даже то обстоятель­ство, что «...он сын бывшего ...губернского секретаря», т. е. Акакий Акакиевич (из гоголевской «Шинели») и Вырин (из пушкинского «Станционного смотрителя»). Они тоже должны были бы быть вы­сланы. Мои родители не жили до революции в Питере; следова­тельно, в книге «Весь Петербург» они не числились, а при узком круге их знакомств доброжелателя-доносчика не нашлось241.
Последняя фраза весьма примечательна. Кроме адресных книг, изданных до 1917 г., основным источником информации о «быв­ших» стали доносы соседей, желавших расширить свою жилпло­щадь. «За месяц из Ленинграда было выслано 39 тысяч “бывших”. 4393 человека расстреляли, 299 — отправили в лагерь. Почти 70 процентов из репрессированных были старше 50 лет. Зато ос­вободилось 9950 квартир и комнат»242.
Высылкой «бывших» из Ленинграда дело не ограничилось. На­против, эта операция стала прелюдией к гораздо более широкой чистке, распространившейся на 28 режимных городов. Высылались не только «бывшие», но и «злостные нарушители паспортного ре­жима», «уголовные и деклассированные элементы». Всего, как до­кладывал Г. Ягода, в процессе чистки 1935 г. было осуждено и вы­слано 122726 человек243.
Итоги паспортизации
По намеченному в 1933 г. плану паспортизация должна была в основном завершиться в 1936 г. Четвертого сентября 1937 г. В. В. Чернышов докладывал В. М. Молотову:
По СССР выданы паспорта населению городов, рабочих посел­ков, районных центров, новостроек, мест расположения МТС, а также всех населенных пунктов в пределах: 100-километровой по­лосы вокруг гг. Москвы, Ленинграда, 50-километровой полосы во­круг Киева и Харькова; 100-километровой Западно-Европейской, Восточной (Вост. Сибирь) и Дальне-Восточной пограничной по­лосы; эспланадной зоны ДВК244 и острова Сахалина и рабочим и служащим (с семьями) водного и железнодорожного транспорта. <...>
Паспортизировано всего населения по СССР (в круглых цифрах) 50000000 чел.245
Грандиозная операция по документированию населения горо­дов и режимных зон в основных чертах была завершена.
Итак, в начале 1930-х гг. советское общество оказалось на по­роге катастрофы. Поиски причин привели к обнаружению «вну­тренних врагов». Справиться с затаившимся повсюду «врагом» без системы учета и контроля населения оказалось невозможно. При­шлось вернуть паспортную систему (разумеется, на уровне офи­циальной риторики речь шла об «установлении социалистической законности»). Казалось бы, логика предотвращения катастрофы не очень согласуется с логикой модернизации бюрократической си­стемы, для которой вполне естественно формирование механизмов учета и контроля, но, как оказалось, они могут совмещаться.
Впервые в советской истории выведение страны из кризиса такого масштаба опиралось преимущественно на административ­но-бюрократические практики и соответствующие дискурсивные стратегии. По сути дела, был проведен грандиозный эксперимент в сфере управления, который позволил власти решить главную задачу — предотвратить катастрофу в крупнейших городах и взять под контроль ситуацию в стране. Применение риторики выявления затаившихся врагов (на которых была возложена вся ответствен­ность за разруху) позволило не только перенаправить на них на­копившиеся в обществе агрессию и недовольство властью, но и легитимизировать действия по «наведению порядка», привлечь сторонников, руками которых паспортизация и была проведена. Манипуляции с различными категориями населения приобрели необходимое обоснование. Само это население переводилось из требующих (продовольствия, жилья и проч.) в просящих (различ­ного рода справки), а это уже совсем другая диспозиция. Не менее важно: власть дала всем понять, что она располагает необходимы­ми средствами для предотвращения развала и наведения порядка.
Режим недоверия всех ко всем определял не только общую ат­мосферу кампании, но и ее конкретные процедуры: выдачу не­обходимых справок, «чистки» аппарата всех уровней и как резуль­тат — различного рода проверки и перестраховки, повлекшие за собой, в свою очередь, многочисленные жалобы на невыдачу пас­портов без необходимых оснований и т. п. По сути дела, вся эта кампания была ориентирована на прояснение четвертой графы нового паспорта — «социального положения» предполагаемого владельца. От ответа на этот вопрос зависело получение паспорта или занесение в списки неблагонадежных. При этом показательно, что во всех сомнительных случаях «ответ» исходил не от претен­дентов на получение паспорта, а от самих вопрошающих.
Идея классовой однородности на этом этапе распространялась главным образом на территорию паспортизации и осуществлялась путем выяснения социального облика каждого отдельного пре­тендента на получение паспорта. Такая эксклюзивность вовсе не гарантировала нужного результата, поскольку вся ситуация была замешана на массовом производстве поддельных справок, сочи­нении новых вариантов биографий, с одной стороны, и доносах в сочетании с «классовым чутьем» — с другой. Кроме того, местная администрация по-своему интерпретировала «Инструкцию» и по­ступавшие сверху распоряжения, преобразуя их в свои устные версии, которыми и руководствовались бригады, непосредственно занимавшиеся паспортизацией. Причем, как правило, эти версии были направлены не на смягчение, а на ужесточение официальных правил.
Основная цель паспортизации (социальная фильтрация, от­деление «своих» от «чужих») вряд ли была бы достигнута без при­менения принципа льготного права, в соответствии с которым паспорт получали далеко не все даже из числа жителей режимных территорий, не говоря уже о сельском населении. Все не получив­шие паспорта горожане подвергались высылке, и в задачи милиции входило недопущение их пребывания на паспортизированной территории. В дореволюционное время паспорт получали прежде всего зависимые слои населения, и он был знаком подчиненности, разрешением на отлучку. Сейчас паспорт становился своего рода наградой, поскольку давал вполне ощутимые преимущества перед теми, кто его «не заслуживает», и прежде всего — саму возможность проживать на паспортизированной территории. Льготное право стало широко применяться и в других сферах жизни. В результате принципиально изменились смыслы, придаваемые паспорту. Из символа несвободы он превратился в привилегию ограниченного числа граждан, что привело к резкому повышению статуса этого документа.
Глава 4.
Паспортные режимы и реформы
Паспортные режимы
Завершив кампанию начальной паспортизации, НКВД при­нялся за совершенствование паспортного режима и его распро­странение на другие территории. Об этом свидетельствуют прак­тически все нововведения конца 1930-х и более позднего времени. Искомый порядок виделся не только в выстраивании системы учета, но и в дальнейшей категоризации и дифференциации на­селения по степени социальной близости/чуждости, причем эта сортировка происходила в идеологическом пространстве, но была закреплена и объективирована в реальном, географическом.
Понятие режима — одно из ключевых не только для паспортной системы, но и для советского государства в целом. Простое пере­числение связанных с этим термином словосочетаний может занять довольно много места — это не только паспортный режим и раз­личные режимные территории, но и режимные предприятия, ла­герный режим, режимы секретности и даже режим дня в пионерских лагерях246. Исходно нейтральное слово, обозначающее государ­ственный строй, обрело в СССР дополнительные коннотации и ста­ло относиться к особому (чаще всего принудительному) порядку, характер которого описывался в специальных инструкциях247.
В рамках паспортной системы существовали свои особенности применения термина режим. Паспортный режим определялся как совокупность мер по поддержанию и упрочению того порядка, который устанавливался паспортной инструкцией для паспорти­зированной территории страны248. Отсюда следует, что он дей­ствовал на всей паспортизированной территории, однако не все паспортизированные местности считались режимными. Понятие «режимной местности» определяется в подписанной Г. Ягодой Инструкции по паспортной работе 1935 г. следующим образом: «Местности, в которых паспортизация проводится по особой ин­струкции, т. е. местности, в которых паспорта выдаются не всем гражданам, — называются режимными местностями. Местности, в которых паспорта выдаются всем без исключения гражданам, называются нережимными местностями»249. Можно сказать, что на всей паспортизированной территории действовал паспортный режим, но в режимных местностях применялись особые его раз­новидности. В таком случае корректно говорить не об одном, а о нескольких паспортных режимах.
Как уже говорилось, на начальном этапе паспортизации к территориям особого паспортного режима были отнесены Москва и Ленинград со стокилометровой зоной вокруг них, а также Харьков с 50-километровой зоной250. Уже через несколько месяцев после начала паспортизации такой же статус получили еще 25 городов (Киев, Одесса, Минск, Ростов-на-Дону и др.) и населенные пункты в пределах стокилометровой западноевропейской пограничной полосы СССР.
В Положении о паспортах 1940 г. и в Инструкции по применению этого Положения было введено существенное новшество — диффе­ренциация режимных зон по степени «экономической, политической и оборонной значимости» и, соответственно, строгости надзора. Они были разделены на две категории. К первой были отнесены запрет­ные зоны и пограничная полоса вдоль всей границы, г. Москва и Московская область, г. Ленинград и 100-километровая полоса, г. Киев и 50-километровая полоса, гг. Баку, Белосток, Гродно, Львов, Сева­стополь и Севастопольский укрепрайон, г. Мурманск, Сочи и Сочин­ский район, г. Гагры и Минераловодская группа курортов. Ко второй категории — свыше 70 городов и районов: Анжеро-Сунженск, Алма- Ата, Ашхабад, Аккерман, Брянск, Батуми, Барановичи, Брест, Воро­неж, Винница, Вилейка, Грозный, Горький, Дзержинск и др.251
В режимных местностях 1-й категории запрещалось прожива­ние судившимся за контрреволюционные и уголовные преступле­ния; перебежчикам из-за границы; лицам без гражданства; лицам, прибывшим на работу без приглашения предприятий и учрежде­ний; лицам, не занятым общественно-полезным трудом, за ис­ключением инвалидов, пенсионеров и иждивенцев, а также лицам, судившимся за хулиганство. В режимных местностях 2-й категории запрещалось проживание судившимся за контрреволюционные и уголовные преступления252. Таким образом, характер паспортно­го режима определялся запретом проживания на данной терри­тории тех или иных категорий граждан. Принцип простой: чем строже режим, тем больше ограничений.
По тому же Положению 1940 г. территория простого паспорт­ного режима тоже существенно расширилась: теперь в нее были включены районные центры и населенные пункты, в которых были расположены машинно-тракторные станции (МТС). Кроме того, в режимную зону были включены территории, захваченные СССР в 1939-1940 гг.253
Вопрос об отнесении того или иного города к числу режимных решался Президиумом Верховного Совета СССР и Советом Мини­стров СССР254. Специальные режимы вводились не только в тех местах, которые считались особенно значимыми в промышленном и оборонном отношении. К их числу был отнесен, например, г. Сочи. Город-курорт считался витриной советского образа жизни, где должны проживать только проверенные люди. Судя по исследова­нию О. В. Натолочной, паспортизация в Сочи была проведена в 1934 г. Результатом стал острый недостаток специалистов, не полу­чивших паспортов и высланных из города. В 1949 г. приказом МВД СССР город Сочи был отнесен к городам особого списка. 20 апреля 1957 г. выходит Постановление Совета Министров РСФСР «О рас­пространении особого паспортного режима в городе Сочи». По­казательный случай из практики города особого режима: в 1963 г. на заседании Исполкома горсовета говорилось о том, что в «по­следнее время участились случаи приезда в город Сочи на посто­янное жительство престарелых родителей к детям и детей к роди­телям. Как правило, прибывшие в город граждане не могут быть использованы для работы на предприятиях и других организациях по обслуживанию курорта»255. Незамедлительно было принято ре­шение, запретившее прописку в городе Сочи всем приезжающим лицам, не имеющим приглашения на работу, независимо от род­ственных отношений. А руководители предприятий получили ука­зание при увольнении граждан, работающих по трудовым догово­рам, немедленно выписывать их и из города Сочи.
Однако городским властям и этого было мало: «В 1983 г. Горком партии города Сочи обратился в ЦК КПСС и Совет Министров с просьбой о распространении на Сочи Положения о прописке и выписке населения по г. Москва, утвержденного постановлением Совета Министров СССР от 25.06.1964 г. Эта просьба была удовлет­ворена, и 4 марта 1985 г. Совет Министров СССР принял постанов­ление “Об ограничении прописки граждан в городе Сочи”. Оно обязывало граждан получать разрешение административных ор­ганов на проживание в Сочи, устройство на работу или учебу, при­обретение в собственность жилых домов, квартир, дач, гаражей»256.
Режимная география оставалась неприкосновенной даже во время войны, о чем свидетельствует приказ НКВД от 30 сентября 1941 г., запрещавший прописку граждан из прифронтовой полосы, прибывающих «неорганизованным порядком» в областные центры объявленных на военном положении местностей и в режимные города первой категории. Показательно, что и здесь вводилась своего рода иерархия, теперь уже беженцев. Их запрещалось про­писывать в режимных городах первой категории «за исключением лиц, эвакуированных из Москвы и Ленинграда, которые прописы­ваются во всех местностях, кроме пограничной полосы»257.
Тридцать пять режимных городов находились во временной ок­купации258. Немцы не меняли паспорта, а ставили в них свои отмет­ки. По сведениям НКВД, в захваченных городах пропало множество паспортных бланков, следовательно, нужно было ожидать волны под­делок. В 1942 г. в штаты паспортных отделов милиции были введены должности инспекторов-экспертов, в обязанность которых входили исследование подделок и проверка хранения бланков паспортов. На бывших оккупированных территориях уже с 1943 г. началась пере­регистрация паспортов. На остальной территории особое внимание предписывалось уделять поддержанию паспортного режима.
С переходом к мирной жизни паспортный режим не ослабе­вал — скорее наоборот. Достаточно сказать, что пик выселения из режимных местностей пришелся не на 30-е гг., а на послевоенный 1947 г., когда было выселено с режимных территорий 513 693 чел. По данным Главного управления милиции, которые приводил Л. П. Берия в своей Записке в Президиум ЦК КПСС, «в течение 1948-1952 годов по всем городам страны выявлено 5 млн. 591 тыс. человек, нарушивших паспортный режим, из них привлечено к уголовной ответственности за эти нарушения 127 тыс. человек и оштрафовано в административном порядке 4 млн. 365 тыс.»259.
Максимальный рост режимной территории пришелся на 1953 г. К этому времени режимные зоны охватывали более 300 городов и районов. Кроме того, к ним относилась пограничная полоса вдоль всей границы страны. Ширина этой полосы колебалась от 15 до 200 километров, а на Дальнем Востоке она доходила до 500 кило­метров. Закарпатская, Калининградская, Сахалинская области, Приморский и Хабаровский края, а также Чукотка и Камчатка были полностью объявлены режимными местностями260.
Вдобавок ко всем этим режимным территориям в послевоенное время начинают появляться и «закрытые» города, принадлежащие Министерству обороны и Министерству среднего машиностроения (МинАтом)261. По словам Г. М. Лаппо и П. М. Полян, «все эти города находились на особом режимном положении, их “закрытость” была и остается отнюдь не метафорой, а физической реальностью. Их окружали и окружают контрольная (или контрольно-следовая) по­лоса и запретные зоны, а сам их периметр обнесен двойными-тройными ограждениями (в том числе из колючей проволоки), внутрь которых попасть можно было только через контрольно-пропускные пункты. В географическом (не говоря об административном и прак­тическом) плане такое положение выключало города из жизни окружающих районов, а сами жители оказывались в состоянии от­носительной изоляции. Своего рода компенсацией за сложности и неудобства, вызванные отгороженностью от внешнего мира, слу­жили неплохие, по советским меркам, условия жизни в закрытых городах»262. Речь идет о лучшем снабжении, обеспечении жильем, медицинском обслуживании, 20 % надбавке к зарплате и других льготах. Не случайно режим этих городов называют не карающим (как другие режимы), а наделяющим привилегиями263. На геогра­фических картах закрытые города не указывались (кроме таких, как Кронштадт, который считался условно-закрытым городом). 47 городов и 1,5 млн чел. существовали только в «совсекретных» документах. Очередной парадокс: невидимые города просматри­вались органами особенно пристально.
Если нанести режимные местности на карту, то мы получим своего рода географию паспортных режимов, где все население распределено по территориям, в каждой из которых действуют свои правила прописки. По степени «чистоты» они разделялись следующим образом:
1. Пограничные зоны (пропускной режим).
2. Закрытые города со своим режимом, близким к погранич­ному.
3. Режимные местности 1-й категории (крупнейшие города и особые зоны отдыха).
4. Режимные местности 2-й категории (в основном — област­ные центры).
5. Зоны простого паспортного режима («нережимные терри­тории»).
6. Непаспортизированная территория («серая» зона с сельским населением и со всеми теми, кому запрещено проживание даже на нережимной паспортизированной территории)264.
Паспортные режимы распространялись на большую часть насе­ления СССР, но сельское население (за исключением режимных мест­ностей) находилось вне зоны их действия. Такое разделение созда­вало массу трудностей преимущественно для сельских жителей, но не только. Разные правила учета и контроля существенно затрудняли проведение единой политики для всего населения страны, что ска­зывалось в первую очередь на процессах экономической модерни­зации. Стремлением распространить действие паспортной системы на все население страны можно объяснить разработку нового Поло­жения о паспортах, инициированную Л. П. Берией. Формально проект мотивировался тем, что «во время войны значительная часть бланков действующих паспортов и инструкций по применению положения о паспортах попала в руки врага и уголовно-преступного элемента, чем была в значительной мере расшифрована техника паспортной рабо­ты в СССР»265. Предлагалось ввести паспорт нового образца (более защищенный), но главное новшество состояло в предложении от­менить многие паспортные ограничения. Этот проект обсуждался на бюро Совета Министров 3 марта 1949 г., но не встретил поддержки266.
Тем не менее именно с подачи Л. П. Берии вышло Постановле­ние Совета Министров СССР № 2666-1124с «О сокращении коли­чества режимных городов и местностей и перечня паспортных ограничений»267. В предваряющей это постановление Записке, адресованной Президиуму ЦК КПСС, Берия предлагал оставить особый режим лишь в Москве, Ленинграде, Кронштадте, Севасто­поле и Владивостоке и существенно уменьшить пограничную зону, которая, по его словам, «не имеет практического значения для охраны границы», но создает много неудобств для народного хо­зяйства268. О характере существующего режима Берия приводит следующие данные: «За последние 10 лет по судимости получили паспортные ограничения 3 млн 900 тыс. граждан (из них только за один 1952 год 275286 человек), которые после отбытия наказа­ния не могут возвратиться в режимные местности, чтобы устро­иться на работу или соединиться со своими семьями»269.
Любопытно, что для обоснования своего предложения смяг­чить режим Берия ссылается на мнение граждан и — уж совсем нетривиально — на опыт зарубежных стран: «Установленные огра­ничения для свободного перемещения и проживания на террито­рии СССР вызывают справедливое нарекание и недовольство со стороны граждан. Следует отметить, что такой практики паспорт­ных ограничений не существует ни в одной стране. Во многих ка­питалистических странах — в США, Англии, Канаде, Финляндии и Швеции — у населения паспортов вообще не имеется, о судимости никаких отметок в личных документах граждан не делается»270. В подписанном Берией приказе Министерства внутренних дел от 16 июня 1953 г. необходимость «послаблений» мотивировалась тем, что «режим и паспортные ограничения, введенные в этих районах, тормозят их экономическое развитие»271.
Однако вскоре Берия был арестован. Инициированные им По­становление Совета Министров о сокращении количества режимных городов и местностей, новое Положение о паспортах и приказ МВД были отозваны. В Справке о работе паспортно-регистрационного отдела ГУ МВД за 1953 г. о сложившейся ситуации говорится: «Таким образом, на местах практически имеются два закона по паспортной работе. Это приводит к серьезным нарушениям, исключает возмож­ность со стороны паспортного отдела ГУ Милиции предъявлять по­вышенные требования в паспортной работе, почти исключает воз­можность направления сотрудников в командировки для проверки и оказания помощи в работе»272. Работники паспортных служб были в растерянности. «Настоятельно необходимо разрешить вопрос с новым Положением о паспортах»273. Осенью этого же года появилось новое Положение, в котором список режимных городов был все же сокращен, но не так радикально, как предлагал Берия. По этому Положению в спецрежимных местностях запрещалось проживать тем, кто был осужден за контрреволюционную деятельность, пред­умышленное убийство, бандитизм, разбой, повторное хулиганство, групповую или повторную кражу. К их числу с 1961 г. были отнесе­ны и лица, «уклоняющиеся от общественно-полезного труда и ве­дущие антиобщественный паразитический образ жизни» (тунеядцы и др.), которые подвергались высылке в специально отведенные местности на срок от двух до пяти лет с конфискацией имущества274. Список режимных городов и территорий снова стал расти275.
Сто первый километр
В описанном выше социально-дифференцированном простран­стве особое значение приобрела граница между режимными и не­режимными зонами. В узком смысле выражение «на сто первый километр» означало выселение за пределы 100-километровой зоны вокруг Москвы и Ленинграда. В широком — за пределы режимных зон. Эта граница получила название «советской черты оседлости», организованной не по этническому признаку, а по признаку со­циальной разделенности276.
Созданию особого пояса вокруг столиц предшествовало при­нятие нескольких постановлений. В марте 1924 г. было принято Положение «О правах ОГПУ в части административных высылок, ссылок и заключения в концентрационный лагерь». ОГПУ полу­чило полномочия высылать «контрреволюционные элементы» из какой-либо местности с запрещением проживания в ряде установ­ленных списком ОГПУ местностей, ссылать в конкретную мест­ность под гласный надзор местных отделов ГПУ, высылать за пре­делы СССР. Отсюда берет начало так называемая система минусов (запрет проживать, допустим, в трех крупнейших городах — «минус три», в шести — «минус шесть», и т. д.), однако 101-й км в то время еще не определился.
Происхождение выражения «сто первый километр» обычно связывают с 58 статьей УК РСФСР (контрреволюционная деятель­ность), которая была введена в 1927 г., а перечень ее подпунктов опубликован в 1934 г. Действительно, освобожденным после за­ключения по этой статье запрещалось селиться ближе 100 км от Москвы, Ленинграда и других крупных городов (те самые минусы), но освобождались они (если освобождались) уже после введения паспортной системы в 1932 г. и, соответственно, после введения запрета на прописку в 100-километровой полосе для различных категорий населения, в том числе для осужденных по 58-й статье. Введение паспортной системы регулировалось инструкцией НКВД, которая так и называлась: «Инструкция о выдаче и прописке па­спортов в Москве, Ленинграде и Харькове, в 100-километровой полосе вокруг Москвы и Ленинграда и в 50-километровой полосе вокруг Харькова», однако выражение «сто первый километр» при­надлежит не документам, а неофициальному языку.
В соответствии с инструкцией высылке на 101-й километр под­лежали лица, не связанные с производством, кулаки и раскулачен­ные, служители религиозных культов, лишенные избирательных прав, все отбывшие заключение, а также члены семей всех этих категорий. Как уже было отмечено, всего в процессе паспортизации (и грандиозной чистки) столиц население двух крупнейших горо­дов страны уменьшилось в общей сложности на 878 тыс. человек. В дальнейшем ежегодно из режимных местностей выселялось до 500 тыс. чел., и многие из высланных оседали на 101-м километре, поскольку за самовольное пребывание в пределах режимной сто­километровой зоны высылка могла быть заменена на лагеря277.
После первой и самой большой волны заселения 101-го кило­метра в начале 30-х гг. дальше этот пояс будет заполняться в ос­новном теми, кто отбывал срок заключения как по политической (58-й) статье, так и (в основном) по уголовным статьям. Список будет постоянно корректироваться (например, в конце 30-х гг. исчезнут такие категории, как кулаки, «лишенцы»; в 50-е гг. до­бавятся тунеядцы, лица БОРЗ278 (современные бомжи), еще позже — диссиденты, но принцип останется прежним: запятнавшие себя чем-то и неугодные власти лица не будут иметь права жить в «чи­стых» режимных зонах.
Скопление лиц, вытесненных в серую зону, особенно ощущалось вокруг Москвы и Ленинграда — что естественно, учитывая количество высланных из этих городов и их стремление поселиться как можно ближе к ним. Неугодные чаще всего селились в небольших городках, таких как Кингисепп, Нарва, Луга, Новая Ладога, Волховстрой, Под­порожье и др. под Ленинградом, подмосковные Орехово-Зуево, Пе­тушки, Малоярославец, Муром, Таруса, Боровск, Можайск279 и др.
Основное скопление «отверженных» было вокруг Москвы. Сла­ву «столицы 101-го километра» снискал город Александров (на границе Московской и Владимирской областей), где концентрация выселенных была наиболее значительной. Минимально разрешен­ное расстояние от столицы и прямое железнодорожное сообщение делало этот город желанным для многих сосланных. В нем посели­лись, например, сестры репрессированного маршала Тухачевского, позже — известные диссиденты Анатолий Марченко и его жена Лариса Богораз и др.
Своего рода интеллектуальным центром 101-го километра был г. Таруса (137 км от Москвы), имевший давние традиции такой жизни: с конца XIX в. эти места облюбовали художники и поэты (Поленов, Ватагин и др.). Не случайно именно здесь поселилась Надежда Мандельштам, сюда, на дачу Святослава Рихтера, при­езжали Солженицын, Александр Гинзбург и другие советские дис­сиденты. На 101-м километре составлялись и редактировались знаменитые «Хроники текущих событий», первый номер которых вышел 30 апреля 1968 г., издавался журнал «Вече» и др. Можно сказать, что подмосковный 101-й километр стал центром неофи­циальной культурной жизни.
Память о 101-м километре жива в этих городах до сих пор. Вот что сравнительно недавно (в 2007 г.) говорил Николай Кузин, гла­ва администрации города Петушки: «У нас свежи еще в памяти времена, когда население города делилось на собственно петушинцев и “зонников”. Почему “зонников”? По той причине, что при­легающие к Московской области районы Владимирской и других областей были фактически превращены в зоны — поселения для москвичей, освободившихся из мест лишения свободы. Толпы этих вынужденных переселенцев, не имея постоянного жилья и особо­го желания работать, кочевали с предприятия на предприятие, удерживаясь до первой заработной платы. В результате в городе складывалась напряженная, криминогенная обстановка: кражи, грабежи, драки были в порядке вещей. Большинство выселенных на 101-й километр людей возвращалось не в Москву, а в места лишения свободы. В конце восьмидесятых — начале девяностых годов, когда Москва распахнула двери для своих же заблудших сыновей и дочерей, жители города облегченно вздохнули. Слово “зонник” практически вышло из оборота»280.
О том, как наполнялся 101-й километр, можно судить по вос­поминаниям Э. А. Лалаянца, относящимся к 1972 г.:
За несколько месяцев до освобождения лагерное начальство осведомилось у меня, куда я хочу направить свои стопы после 15 июля. По приговору суда после отбытия лагерного срока мне не предусматривалось каких-либо других наказаний, вроде ссылки или высылки, поэтому юридически я имел право поселиться где угодно на территории СССР, кроме, разумеется, городов с так на­зываемым «паспортным режимом», в число которых входили Мо­сква, Ленинград, столицы союзных республик и курортные города. Никто не мог мне толком объяснить, впрочем, что такое этот самый «паспортный режим», ведь все инструкции по этому поводу были засекречены, что давало возможность местным властям творить свой произвол. Эти тайные инструкции приравнивались к закону, и их нарушение по причине их незнания не освобождало граждан от ответственности, в том числе и уголовной. А как мог знать гражданин такой закон, если он был секретным? Новую Ладогу я выбрал по причине ее сравнительной близости к Ленинграду...281
Лалаянц очень точно описывает правовой контекст, в котором пребывали советские люди. Поскольку инструкции, по которым надо было жить, были секретными, приходилось как-то реконструиро­вать их содержание, главным образом на основе устных распоря­жений работников милиции, паспортисток и других чиновников.
Выселенные на 101-й километр в результате паспортной кам­пании получат у местного населения название «стопервики», «вы­сланные», а вернувшиеся из мест заключения — «зонники». Это тоже своего рода категоризация, но уже не вертикальная, а горизонталь­ная. «101-й километр», конечно, не только правовое или географи­ческое понятие. Это особый образ жизни, своя стилистика поведе­ния. Об особенностях обитателей 101-го километра сохранилось довольно много свидетельств. Основная черта, постоянно всплыва­ющая в воспоминаниях, — разнородность оказавшихся в одном ме­сте людей. По воспоминаниям жительницы г. Александров Ксении Митрофановны Аксеновой: «Люди были пришлые, никому не нуж­ные. В первую очередь, самому городу, а также и местным жителям: ходили по городу, искали жилье, стучали в окна, просились на квар­тиру. Они были “высланные”, по местному выражению, т. е. отси­девшие свои сроки и лишенные своих законных прав или совсем потерявшие квартиры. Разношерстная публика из политэмигрантов, частью из уголовников и членов семей изменников родины. Осуж­денных “тройкой”, т. е. заочно, в немыслимых фантастических по­литических преступлениях. Вся эта масса людей, соблазненная бли­зостью Москвы, ютилась в старых домиках в три окна, и большей частью не жила, а уезжала в Москву, как только их прописывали»282.
Похожее описание находим у Вальдемара Вебера: «От Караба­нова до Москвы 101 километр. Те, кого в Москву после лагерей и тюрем не пускали, поселялись у нас. Сочетание блатных и поли­тических, характерное для сталинского лагеря, было особенностью и нашего городка. Здесь оседали и надзиратели, вышедшие в от­ставку или на пенсию»283.
Жизнь этого пояса сочетала патриархальный быт местного на­селения и лагерную динамику пришельцев. Точнее, для пришель­цев это была скорее вокзальная жизнь в ожидании перемен. При­ливы и отливы определялись чистками и амнистиями.
Из воспоминаний В. Вебера:
Август 1957-го запомнился тем, что с утра наше Карабаново пустело. Все устремлялись на Всемирный фестиваль молодежи. Въезд в Москву был ограничен, но пассажиров электричек про­пускали. Ажиотаж вокруг этого события коснулся Карабанова уже за полгода до него. Город почти еженедельно пополнялся новыми жителями. Случалось это и в предшествующие годы: и когда объ­являли амнистию, и во время кампаний по оздоровлению крими­нальной или нравственной обстановки в столице. К нам сплавляли неблагонадежных, нелегалов, бомжей, беспризорников, отщепенцев и тунеядцев. На этот раз прислали неожиданный контингент: му­зыкантов-джазистов, художников-модернистов и массу массовиков- затейников. Было даже специальное указание: посодействовать им в нахождении жилья. Их разместили по квартирам, но совершенно не знали, что с ними дальше делать. Пришлось каждому цеху дать своего затейника, а в школах, техникуме, РУ и ФЗУ устроить само­деятельные оркестры и кружки ИЗО284.
Однако подавляющее большинство поселенцев составляли те, кто отбывал наказание по уголовным статьям (воры, бандиты, на­сильники и проч.). В сочетании с другими обитателями они об­разовывали гремучую смесь. Всех объединяла, пожалуй, только ненависть к всякого рода властям и особенно — к милиции. Обста­новка была настолько взрывоопасна, что достаточно было какого- то неординарного происшествия, чтобы люди стали неуправляемы. Так и произошло в 1961 г. в Муроме, где разгоряченный алкоголем мастер одного из заводов попытался забраться в кузов проезжав­шего мимо грузового автомобиля, но сорвался, упал и получил серьезные травмы. Случайно увидевший это начальник милиции Мурома вместо Скорой помощи вызвал наряд милиции, и масте­ра отвезли в отделение, где он к утру скончался. Похороны пре­вратились в погром отделения милиции и КГБ. Началась цепная реакция — массовые беспорядки произошли и в других городах, в частности в Александрове, где их участников усмиряли с приме­нением оружия285.
После 1953 г. высылка на 101-й км присуждалась все реже, но официально не была отменена, и в случае необходимости о ней вспоминали. Последняя в советское время актуализация этого по­нятия случилась перед Олимпиадой 1980 г., когда «очищали» Мо­скву и Ленинград от бомжей, тунеядцев, проституток и неблаго­надежных286.
Прописка
Паспортный режим касался и паспортизированной территории, и непаспортизированной зоны, а его главный принцип был прост: выселенные в результате паспортизации категории граждан долж­ны обитать в предназначенных для них местностях и не смеши­ваться с населением режимных территорий. Граница между ними возводилась с помощью соответствующих постановлений и под­держивалась периодическими чистками и обменами паспортов.
Основной инструмент закрепления человека за предписанным ему местом — прописка. Правила прописки постоянно менялись, причем местные органы власти могли изменять их по своему ус­мотрению, но основные принципы этой процедуры оставались неизменными. Прописка начиная с 1932 г. имела разрешительный, а не уведомительный характер, и уже поэтому была ограничитель­ной (другими словами, человеку могли разрешить прописаться в выбранном им месте, а могли отказать даже без объяснения при­чин). Все предшествующие попытки связать человека с опреде­ленным местом имели скорее уведомительный характер.
Технически прописка была чисто бюрократической процеду­рой287, но в действительности именно от нее в буквальном смысле зависела жизнь каждого конкретного человека. Не получив штампа о прописке, он должен был покинуть запретную для него местность. При благоприятном стечении обстоятельств (т. е. при получении прописки) этот штамп диктовал свои условия: медицинское обслу­живание, почтовое отделение, школа, детский сад и многое другое определялись «по месту прописки». Излишне говорить, что про­писка была обязательным условием устройства на работу. В свою очередь работа являлась второй привязкой к месту жительства288.
Проживание без прописки влекло за собой административное наказание (штраф), а при повторении этого нарушения — испра­вительно-трудовые работы до 6 месяцев. С введением новых ре­спубликанских кодексов в конце 50-х — начале 60-х гг. неодно­кратное нарушение правил прописки стало уголовно наказуемым и могло привести к лишению свободы на срок до 1 года. Уже в пе­риод паспортизации была выделена особая категория «злостных нарушителей паспортного режима», которая оставалась актуальной весь советский период — речь идет об «отказавшихся добровольно выехать из местности, проживание в которой им запрещено в свя­зи с невыдачей паспорта или непропиской, и нарушивших данную ими подписку о выезде в указанный милицией срок, а также о ли­цах, самовольно возвратившихся в местность, в которой им было запрещено проживание»289.
Основное требование при получении разрешения на пропи­ску — наличие жилплощади, что всегда было проблематичным, поскольку жилье, в основном, принадлежало государству290. Осо­бенно напряженной ситуация была в крупных городах, где к тому же по Положению о паспортах 1953 г. была введена так называемая санитарная норма: «...Не разрешается прописка лиц, прибывших на постоянное или временное (более полутора месяцев) житель­ство в города и поселки городского типа, если жилая площадь, на которую они прописываются, не соответствует требованиям сани­тарной нормы, за исключением случаев, когда один из супругов прописывается на площадь другого, нетрудоспособные или пре­старелые родители — на площадь детей, несовершеннолетние дети — на площадь родителей. Во всех других случаях прописка на жилплощадь, не отвечающую требованиям санитарной нормы, может быть разрешена лишь с ведома органов санитарного над­зора».
Средняя «санитарная норма» по РСФСР была 9 кв. м на чело­века, а конкретные нормы вводились городскими и республикан­скими органами. В Москве минимум жилплощади на одного че­ловека — 7 кв. м (4 кв. м в общежитиях), в Ленинграде — 9 кв. м. При меньшей жилой площади прописка не разрешалась. При этом претендовать на «улучшение жилплощади» могли лишь те семьи, в которых на каждого приходилось не более 5 кв. м в Москве и 4,5 кв. м в Ленинграде. Естественно, «санитарная норма» стала удобным инструментом регулирования прописки — точнее, мани­пулирования ею291.
В режимных зонах первой и второй категорий запрещалось про­писывать бывших осужденных практически по всем статьям Уго­ловного кодекса. Вместе с тем по отношению к бывшим заключен­ным действовали разные нормы. Если «особо отличившимся ударникам» из числа осужденных по уголовным статьям в виде ис­ключения давалась возможность жить в режимных местностях, то по отношению к бывшим кулакам никаких исключений не пред­усматривалось. Как справедливо отметил Д. Шерер, социальное клеймо оказывалось сильнее криминального292. После отбытия вы­сылки паспорта им выдавались «исключительно по месту располо­жения труд-поселения», покидать которое категорически запреща­лось293. В графе 8 их паспортов делалась запись о том, что он выдан на основании списка комендатуры, и с этой записью можно было проживать только по месту поселения. В нережимных местностях разрешалась прописка всех прибывающих граждан, не имеющих подобных ограничений (не только разрешалась, но и, как уже от­мечалось, строго предписывалась, поскольку каждый гражданин должен был состоять на учете).
Некоторое послабление произошло при амнистии в связи с Победой. В приказе по МВД от 12 июля 1945 г. органам милиции предписывалось «выдать освобожденным паспорта по месту ос­вобождения из мест заключения на основании списков, представ­ляемых администрацией мест заключения», но вместе с тем «при направлении освобождаемых к месту жительства руководство­ваться перечнем режимных местностей...». Последнее означало, что им запрещено проживание на режимных территориях. Ис­ключение делалось лишь для несовершеннолетних, беременных женщин и женщин, имеющих малолетних детей, лиц преклонно­го возраста и инвалидов, следующих к прежнему месту жительства, к родным или близким родственникам294.
Проблемы с пропиской были у возвращающихся не только из лагерей, но и из эвакуации. Особенно драматическая ситуация сложилась у ленинградцев, прописка которых в местах прежнего проживания была (судя по всему, намеренно, поскольку катастро­фически не хватало жилой площади) усложнена местными вла­стями: «До 18 июля 1944 г. для постоянной прописки в Ленинграде гражданин должен был представить: а) разрешение горисполкома на въезд в город; б) пропуск на въезд, выданный милицией; в) пас­порт со штампами об отметках с последнего местожительства; г) письменное заявление с просьбой о прописке; д) справку до­мохозяйства или ордер РЖУо наличии жилой площади; е) наряд городского или районного бюро распределения рабочей силы о направлении на работу; ж) справку о прохождении санобработки. При отсутствии любого из перечисленных документов прописка не производилась»295. Самовольно возвращающиеся из эвакуации задерживались специально организованными заслонами: «Толь­ко за декабрь 1944 г. заслонами и опергруппами УНКВД ЛО было задержано 12701 чел., пытавшихся незаконно въехать в Ленинград, из которых более 6 тыс. чел. были возвращены обратно. В январе 1945 г. задержали еще 10163 чел., из которых свыше 4,5 тыс. чел. вернули обратно в тыловые районы страны. Работа заградитель­ной службы и фильтрация возвращенцев продолжалась практи­чески весь 1945 г. и всю первую половину 1946 г.»296.
Сосланные в конце 1930-х и во время войны в результате эт­нических ссылок на спецпоселение начали получать паспорта лишь с середины 1950-х гг. Постановление Совета Министров СССР от 10 марта 1955 г. «О выдаче спецпоселенцам паспортов» распро­странялось на тех спецпоселенцев, которые проживали в городах и тех местах, жители которых должны были иметь паспорта, — т. е. в паспортизированных, но нережимных зонах. В пункте 3 этого Постановления не забыли указать: «Произвести в паспортах, выданных спецпоселенцам, отметки об ограничениях их места жительства»297. Это означало, что сохранялся запрет проживания в режимных зонах. Более того, им не разрешалось возвращаться на места своего прежнего жительства. Власть была заинтересова­на в том, чтобы они оставались в регионах выселения, во избежа­ние конфликтов с поселившимися на их местах после высылки298.
Тем не менее начало постепенного освобождения и реабилитации репрессированных народов было положено299.
Особенно жесткие ограничения на прописку существовали в Москве. С конца 50-х гг. одно за другим выходят постановления, направленные, с одной стороны, на то, чтобы максимально умень­шить возможность прописки в Москве для приезжающих из дру­гих регионов, а с другой стороны — на выявление и высылку на­рушителей паспортного режима и аннулирование их прописки. В 1964 г. вышло постановление Совета Министров, утвердившее особое «Положение о прописке и выписке населения в г. Москве»300. В соответствии с этим постановлением прописаться могли только ближайшие родственники (родители, дети), некоторые категории военнослужащих, а также жители Москвы, возвращающиеся после работ на «важнейших стройках и предприятиях страны», либо отработавшие по распределению после окончания учебных за­ведений.
Однако огородить Москву, как и другие крупнейшие режимные города, от наплыва «иногородних» не удавалось. Население Москвы ежегодно увеличивалось почти на 100 тыс. человек, и отнюдь не за счет «естественного прироста»301. Гражданами использовались все законные и незаконные способы «зацепиться» за Москву, Ле­нинград и другие привлекательные города (о некоторых из них см. в ч. 3, гл. 2).
В то же время именно в этих городах сложилась серьезная дис­пропорция в структуре рабочих кадров. Они оказались перена­сыщены квалифицированными специалистами и испытывали недостаток работников низкой квалификации. Подпитка необхо­димой рабочей силой шла во многом за счет введения «лимитов прописки» для отдельных служб и предприятий. Другими словами, выделялись квоты, в пределах которых предприятия могли про­писать приезжих на нужные специальности. «Лимитчики» полу­чали временную прописку и место в общежитии. В этом статусе они должны были прожить от 5 до 10 лет (общего правила не су­ществовало), после чего могли получить постоянную прописку и встать в очередь на улучшение жилищных условий.
В 1970-1980-е гг. правила прописки становятся инструментом работы с диссидентами. В 1974 г., вместе с новым Положением о паспортах, в котором была объявлена всеобщая паспортизация, вышло постановление «О некоторых правилах прописки граждан» (№ 678 от 28 августа 1974 г.). Оно имело открытую и закрытую части. В опубликованной открытой части излагались правила, су­щественно смягчавшие прежние. Разрешалась прописка в городах и поселках городского типа целой категории граждан, независимо от того, удовлетворяет площадь санитарной норме или нет. Так, было разрешено прописывать мужа к жене и наоборот, детей к родителям и наоборот, братьев и сестер — друг к другу, демобили­зованных из армии — на жилплощадь, где они проживали до при­зыва в армию, отбывших наказание — на жилплощадь, где они проживали до ареста, и т. д. В закрытой части содержался перечень преступлений, за которые лица, уже отбывшие наказание, не под­лежали прописке «в городах, районах и местностях, перечень ко­торых определен решениями Правительства СССР». Наряду с осо­бо опасными рецидивистами к их числу были отнесены и лица, отбывшие наказание по статье 190-1 УК РСФСР, т. е. диссиденты. Ограничения по отношению к бывшим заключенным продолжа­лись и дальше. В 1985 г. (постановление № 736) список лиц, не под­лежащих прописке в Москве, был расширен, а их пребывание в Мо­скве было ограничено тремя сутками.
Осужденные за антисоветскую деятельность жители режимных городов (и прежде всего Москвы) после освобождения не могли вернуться и прописаться в своих городах и таким образом факти­чески пребывали в ссылке. В качестве примера приведем фрагмент письма бывшего политзаключенного Александра Болонкина пред­седателю Моссовета с требованием немедленной прописки в Москве от 09.07.1986 г.: «Я еще раз прошу вас не попирать ст. 44 Конституции СССР — право на жилье и место жительства. Даже ссылка на ст. 306 ГК РСФСР незаконна, ибо не может быть распо­ряжений, правил и кодексов, противоречащих Конституции, и кроме того, в п. 5 ст. 306 ГК сказано, что за осужденными, у которых остались родственники в их квартире, право на жилплощадь со­храняется. А вы вот уже два года держите меня в ссылке, хотя срок моего наказания окончился в 1984 г.»302. Разумеется, в этом тре­бовании А. Болонкину было отказано. Он вынужден был отказать­ся от гражданства и эмигрировать. Неизвестные гражданам под­законные акты неизменно одерживали верх над Конституцией303.
Об этом негласном праве пишет в своем обращении к пред­седателю Верховного Совета СССР Н. В. Подгорному другой дис­сидент, Л. Рендель, после отказа властей разрешить ему прописку в Москве: «...единственным юридическим основанием для отказа в прописке является “Положение о паспортах”, которое граждане обязаны соблюдать, но содержание которого полностью им неиз­вестно: только десять статей приводится в извлечениях в паспортах304. <...> Соответствует ли принципам социалистической законности существование негласных “Положений о паспортах”, которым тем не менее должны подчиняться все граждане по од­ному слову милиции?»305.
Пожалуй, только диссиденты публично выражали свое отно­шение к особенностям советского права. Большинство восприни­мало эту ситуацию как данность.
Детали процедуры прописки постоянно оттачивались. В Ин­струкции к Положению о паспортах 1953 г. предписывалось оформ­лять отказ в прописке в виде определенных формул — например, «ввиду отсутствия жилплощади по установленной норме» или «на основании Положения о паспортах.». Вместе с тем запрещалось производить такие записи, как «отказано по судимости» и т. п.306 Паспортный язык основывался на иносказаниях.
Поскольку прописка в буквальном смысле представляла собой регистрацию паспортов, она не могла не быть формой учета их владельцев. В обязательном порядке следовало брать на учет всех, кто имел судимость307: «Хорошо поставленная работа по выдаче паспорта, прописке и выписке является одним из наиболее эффек­тивных средств розыска преступников. На разыскиваемых лиц направляются сторожевые листки, которые вливаются в картотеки кустовых адресных бюро не позднее 2-х дней после поступления»308. При совпадении данных в сторожевом и прописном листках сле­довало немедленно доложить начальнику отделения милиции309.
На системе учета следует остановиться специально.
Учет «естественного движения населения»
В 1935 г. вышло Постановление СНК Союза ССР и ЦК ВКП(б) «О постановке учета естественного движения населения»310. За невзрачным названием скрывалась попытка создания нового для СССР уровня учета, необходимого для того, чтобы в конечном сче­те установить более совершенный контроль. В преамбуле этого текста признавалось, что из-за отсутствия должного контроля учет населения находится в явно неудовлетворительном состоянии. Более того, «органы учета часто использовались классовыми вра­гами (попы, кулаки, бывшие белые), пролезшими в эти организа­ции и проводившими там контрреволюционную, вредоносную работу, скрывая рост населения путем недоучета рождаемости и явно преувеличивая смертность населения путем регистрации по нескольку раз смертей одних и тех же лиц»311.
В целях улучшения учета предлагалось:
1. Ввести с 1 января 1936 г. обязательную выдачу отделами актов гражданского состояния НКВД специальных свиде­тельств о рождении на гербовой бумаге по специальной форме.
2. Предложить НКВД — т. Ягода совместно с т. Вышинским — в месячный срок разработать и представить на утверждение СНК СССР единый союзный закон о регистрации рождений и смертей.
Положения этого Постановления распространялись не только на паспортизированную территорию, но и на всю страну. Предпо­лагалось «предусмотреть уголовную ответственность секретарей сельсоветов за отказ или за несвоевременную регистрацию и за непредставление в срок первичных отчетных данных об естествен­ном движении населения, а также за представление неправильных данных»312. Этим же Постановлением вводились известные всем советским гражданам отметки о вступлении в брак или разводе, которые отныне приказано делать сельским жителям в свидетель­ствах о рождении, а горожанам — в паспортах313.
Именно на это Постановление «О постановке учета естествен­ного движения населения» делались ссылки при организации гран­диозной сети розыска. К паспортным столам и отделам добавились адресные бюро. В Инструкции по паспортной работе 1935 г. задачи адресных бюро определялись следующим образом: «а) оказание содействия административным органам в розыске необходимых им лиц; б) выдача учреждениям и частным лицам справок о ме­стожительстве граждан; в) ведение учета движения населения»314.
В крупных городах создавались кустовые адресные бюро (цен­тральное адресное бюро, естественно, находилось в Москве). Ку­стовые бюро были ориентированы почти исключительно на «осо­бый учет». Этот вид учета основывался на сборе компрометирующих материалов, которые заносились в графу «Для особых отметок органов РК милиции» Формы № 1, заполнявшейся для получения паспорта. Затем эта информация вносилась в региональные кар­тотеки. Именно в кустовых адресных бюро находились региональ­ные картотеки, в которые стекалась вся информация. Учет населе­ния велся с помощью так называемых адресных листков, которые были двух типов: листки прибытия и убытия. Основное внимание уделялось листку прибытия, проверявшемуся по книгам розыска паспортов и обязательно сверявшемуся со специальной картотекой сторожевых листков, которые содержали информацию о разыски­ваемых преступниках315.
С 1939 г. в целях усиления контроля за «движением населения» система адресных листков была усовершенствована. Были введены два типа адресных листков: с отрывными талонами и без них. На листках без отрывного талона осуществлялась временная прописка командировочных, дачников, экскурсантов и т. п., а с отрывным талоном — всех остальных, причем «в режимных местностях такие листки заполнялись в двух экземплярах: один оставался в адресном бюро, а другой в отделении милиции для контроля за выездом про­писанного в срок». На «социально чуждый» и «уголовный элемент» заполнялись дополнительные листки прибытия (или убытия), ко­торые направлялись для централизованного учета в кустовые адресные бюро316. Таким образом предполагалось контролировать все передвижения человека, чтобы в нужный момент он оказался досягаемым. Однако именно при передвижениях появлялась воз­можность в случае необходимости «исправить» свою биографию и, например, получить паспорт без компрометирующих записей (под­робнее см. в третьей части).
К тому же функционировали адресные бюро явно не так, как хотелось надзорным органам. Регулярно появлялись циркуляры НКВД, в которых констатировалась их неудовлетворительная работа в различных районах страны. Например, в одном из цир­куляров говорилось: «в кустовом адресном бюро Полтавской области обнаружено не разложенных в картотеки в январе: ро­зыскных листков 11442, адресных листков 28000, в марте соот­ветственно 14000 и 4500, в Туркменской ССР в марте 23202 ро­зыскных и 19232 адресных листка»317.
Граждане вносили свой посильный вклад в неразбериху с их учетом. Ссылаясь на материалы Российского государственного ар­хива экономики, Дэвид Шерер приводит такую статистику: «Не­многим более 5 процентов населения не зарегистрировали новое место жительства по прибытии, почти 13 процентов не зарегистри­ровали пункт назначения после отъезда из места жительства»318. Ситуация учета и регистрации настолько беспокоила власти, что летом 1945 г. в Берлин для изучения немецкой системы регистра-
ции населения была послана специальная комиссия, которая при­шла к выводу о целесообразности заимствования опыта немецкой системы, где при отбытии с места проживания граждане обязаны заполнять формы в трех экземплярах — для того, чтобы их учет велся сразу на нескольких уровнях. Еще одно необходимое усло­вие — регулярные (не менее одного раза в полгода) проверка и обновление картотек319.
Кроме того, в ориентировках 1930-х гг. постоянно отмечался рост числа поддельных паспортов, что объяснялось слабой степе­нью их защиты от подделок и недостаточной идентификационной возможностью. Для исправления этой ситуации в разгар репрес­сий, в 1937 г., выходит Постановление ЦИК и Совнаркома СССР № 112/935 «О введении фотографических карточек на паспортах»320. Введение фотокарточек происходило ударными темпами. Плани­ровалось за два года (1938-1939) обеспечить фотокарточками все паспортизированное население СССР — около 50 млн человек (из них население погранполосы численностью 3,5 млн человек обя­зали иметь фотографии в паспортах уже в 1937 г.)321. Несколько раньше, в 1935 г., появилось постановление «Об изготовлении пе­чатей и штампов и пользовании ими»322. Этим же постановлением были введены спецчернила для заполнения паспортных бланков и спецмастика для печатей. Кроме того, ГУМ стало регулярно рас­сылать в низовые структуры методические инструкции о способах определения фальшивых паспортов323.
Не лучше обстояло дело с розыском похищенных и утерянных паспортов. В Приказе Народного комиссара Внутренних дел Со­юза СССР за 1940 г. № 0202 рисуется неприглядная картина:
Существующая система объявления в розыск похищенных и утраченных паспортов, путем издания и рассылки в кустовые адресные бюро бюллетеней похищенных и утраченных паспортов <...> не обеспечивает поставленной перед ней задачи. Количество паспортов, разысканных посредством этой системы, ничтожно, а объявляется в розыск огромное количество. Введение на паспортах фотокарточек и специального пресса для крепления их значитель­но осложняет возможность проживания по чужому паспорту, а под­делка паспорта, благодаря этим мерам, без того, чтобы этого нель­зя было обнаружить, затруднена, поэтому в целях сокращения непроизводительной затраты труда и расхода бумаги
Приказываю:
Существующую систему объявления во всесоюзный розыск всех похищенных и утраченных паспортов отменить <...>. При провер­ке документов у задержанных и при прописке граждан тщательно просматривать паспорта, обращая особое внимание на то, как на­клеена фотокарточка, как поставлена гербовая печать и штамп крепления фотокарточки на паспорте, не повреждена ли защитная «сетка» паспорта, не подвергался ли текст паспорта смыванию и пр., а при обнаружении сомнительных паспортов немедленно за­прашивать Паспортно-регистрационный отдел ГУРКМ НКВД СССР на предмет установления, не является ли данный паспорт похи­щенным или утраченным324.
Надежда на новые формы защиты частично оправдается, но общее положение дел с учетом и розыском не удовлетворяло даже сами надзорные органы.
Поддержание паспортного режима
Поддержание паспортного режима с самого начала паспорти­зации объявляется основной задачей милиции, которая, собствен­но, для этого и была создана. В Инструкции 1935 г. дается такое разъяснение:
Поддержание паспортного режима заключается в:
• недопущении проживания без паспортов и без прописки;
• недопущении приема на работу или службу без паспортов;
• очистке режимных местностей от уголовных, кулацких и иных антиобщественных элементов, а также от лиц, не связанных с производством;
• во взятии в нережимных местностях всего кулацкого, уго­ловного и иного антиобщественного элемента на особый учет325.
В последующих инструкциях «кулацкие элементы» исчезнут, но суть поддержания паспортного режима останется прежней — это комплекс мер по обеспечению социальной однородности на тех территориях, где такая однородность предусмотрена.
Накануне войны (20 июня 1941 г.) был издан Приказ НКВД СССР «Об усилении работы органов милиции по поддержанию паспорт­ного режима», в котором особое внимание обращалось на недо­пустимость проживания в городах и местностях с особым режимом прописки граждан без паспортов. Меньше чем через месяц после начала войны (17 июля 1941 г.) был разослан Циркуляр НКВД, ко­торый определял порядок «документации граждан, прибывающих без паспорта в тыл, в связи с военными событиями». Процедура включала тщательную проверку всех граждан, прибывающих в тыл без паспортов. Их следовало допросить об обстоятельствах утраты документов, определить место их получения, послать туда запрос вместе с фотографией заявителя. Только в случае подтверждения выдачи паспорта и тождественности фотокарточки, разрешалась выдача паспорта. «Если же у прибывших не окажется никаких до­кументов и возможность подтверждения выдачи паспорта будет исключена, таких лиц тщательно проверять путем личного допро­са, а также допроса лиц, знающих их, и только после этого выдавать справки о сделанном заявлении об утрате паспорта, ведя одновре­менно дальнейшую проверку. Выдачу же временных удостовере­ний в этих случаях производить только по окончании проверки»326. Все прибывшие без документов не только автоматически подпа­дали под подозрение в шпионской деятельности, но и должны были сообщать о своем проживании на захваченной территории. Циркуляр был отменен лишь в 1949 г.
В послевоенные и последующие годы особое внимание уделя­лось проверке документов. Во всех случаях, когда возникали со­мнения в подлинности, следовало направлять паспорт на иссле­дование в Научно-техническое отделение Оперативного отдела милиции, где, в частности, устанавливалось:
• соответствует ли серия и номер паспорта месту его выдачи (это можно было установить только по соответствующим журналам с полным перечнем серий и номеров);
• соответствует ли текст (в том числе оттисков печати и штампов) сведениям, даваемым о себе предъявителем па­спорта (такое соответствие можно было установить, только запросив то отделение милиции, где паспорт был выдан и где хранится Форма № 1; естественно, в таком случае про­верка могла затянуться);
• соответствует ли подпись владельца подписям этого же лица на других документах (обычно других документов с подписями у гражданина не оказывалось, и в таких слу­чаях его просили несколько раз расписаться для установ­ления тождественности);
• соответствует ли фотографическая карточка, наклеенная на паспорт, внешнему виду предъявителя паспорта;
• нет ли признаков переклейки фотографической карточки владельца паспорта (несовпадение оттисков печатей на карточке с оттисками на странице паспорта, поддельность оттисков печати на фотокарточке и т. п.);
• нет ли на паспорте поддельных оттисков штампов о про­писке, о приеме и увольнении с работы327.
За время войны и в послевоенные годы было выпущено более 20 оперативно-методических ориентировок под названием «Ос­мотр и исследование паспортов». В этих ориентировках предпи­сывалось особое внимание обращать на то, нет ли в паспорте по­вреждений защитной сетки и исправлений в следующих графах: первой — «Имя, отчество, фамилия», второй — «Время и место рождения», третьей — «Национальность», в графе 6 — «Отношение к военной службе» и в графе 8 — «На основании каких документов выдан паспорт»328.
Подделки в первой графе («Фамилия, имя, отчество») считались наиболее распространенными, поскольку они давали надежду скрыть нежелательные подробности биографии, не говоря уже об украденных паспортах. Изменения могли быть столь разнообраз­ными, что никаких рецептов по их выявлению не предлагалось, кроме того, что подделывались чаще всего фамилии, к которым дописывалось другое окончание. Более кардинально эти сведения менялись в связи с подделкой в графе «национальность».
По приводимым в ориентировках данным подделки года рож­дения совершались чаще всего с целью уклонения от военной служ­бы или трудовой мобилизации. Здесь нужно иметь в виду, что в этой графе до 1940 г. указывался только год рождения (месяц и день не указывались), но и с введением полной даты подделыва­лась она довольно легко. Еще проще подделывались сведения в графе об отношении к военной службе. Чаще всего это делалось путем дописывания к слову «военнообязанный» частицы «не».
Не менее распространено было изменение записи в графе «национальность» владельца паспорта. Как известно, в 1938 г. была кардинально преобразована процедура определения на­циональной принадлежности. Если прежде национальность за­писывалась со слов владельца паспорта, то отныне она должна была определяться по национальности родителей. Сделано это было для того, чтобы поляки, немцы, а затем и представители других народов не могли приписать себе другую национальность. Эта графа стала своего рода стигмой для всех репрессированных по национальному признаку (калмыков, чеченцев, крымских та­тар и др.). Естественно, ее старались подделать. Сделать это было гораздо сложнее, чем приписать «не»; тем не менее на это шли. По данным ориентировок, делали это самым примитивным об­разом, подчищая прежнюю запись. Видимо, страх подвергнуться репрессии по национальному признаку был сильнее, чем страх возможного обнаружения подделки. Чаще всего переделывали, например «немец», «немка» на «русский», «русская». Более изо­щренными считались подделки, в которых на месте подчищен­ного слова «немец» или «калмык» было написано «еврей», «бело­рус» или какая-то другая «неопасная» национальность. Подделки в графе «Национальность» часто сопровождались изменениями фамилии, имени и отчества, поскольку о национальности неред­ко судили именно по ним.
В графе 8 («на основании каких документов выдан паспорт») трудно что-либо подделать, если в ней есть запись «Выдан на ос­новании статьи 38 (39) Положения о паспортах» (означавшая, что владелец паспорта был осужден по тем статьям, которые исклю­чают проживание в режимных местностях), но в таком случае была возможна замена на листки из другого паспорта.
Подделки в этих графах подтверждаются и материалами еже­годных докладов о работе Паспортного отдела Главного Управле­ния милиции. Например, в докладе «О работе Паспортного от­дела Главного Управления милиции за 1943 г.» говорится: «В результате проверок было выявлено 5428 чел., проживающих по поддельным или чужим паспортам. Это относится, главным образом, к лицам, которые пытались скрыть возраст с целью укло­нения от мобилизации, скрыть свою национальность (немцы и др.), или скрыть ограничения, занесенные в паспорт»329. Казалось бы, количество выявленных подделок в масштабах всей страны невелико, но следует учесть стремление составителей таких до­кладов занизить показатели, которые отрицательно характеризо­вали состояние паспортной системы даже в условиях шпионома­нии 1940-х гг.
По окончании войны актуальность подделки возраста снизи­лась, но все еще оставались страх перед графой «национальность» и записями ограничений на проживание в режимных местностях. Подделки вообще очень показательны, поскольку имеют диагно­стический характер и довольно четко указывают на болевые точки того времени, которые сходятся в паспортах многих советских граждан: стигматизация по национальной принадлежности и за­прет на проживание в режимных территориях тем, кто был осужден или даже без судимости не имел на это права. Даже если не все подделки реальны (учитывая общий фон шпиономании в после­военное время), их распределение по графам показательно.
Судя по нескончаемой череде приказов об усилении мер по соблюдению паспортного режима, эффект от этих мер был невы­сок. Приведу выдержки лишь из одного циркулярного письма ми­нистрам внутренних дел союзных республик. «Министерством внутренних дел СССР выявлены серьезные недостатки в соблюде­нии паспортного режима в районах предприятий угольной, не­фтяной и особенно лесной промышленности. Значительное коли­чество граждан в этих местностях проживают без паспортов, с просроченными паспортами и без прописки. Так, за 1957 год в Архангельской области выявлено и привлечено к ответственности 3579 нарушителей паспортного режима, в том числе проживающих без паспорта 807 человек, с просроченными паспортами 613 че­ловек и без прописки 2071 человек. В Карельской АССР выявлено 4696 нарушителей»330.
Отмечены и такие факты нарушения паспортного режима, ког­да начальники отделов найма и увольнения рабочей силы пред­приятий, учреждений и организаций изымают паспорта у рабочих и служащих для хранения в отделах кадров, причем нередки случаи их утраты: «Так, в марте 1956 г. из конторы лесопункта Новая Иль­ма (Арх. обл.) было похищено 130 паспортов, изъятых у рабочих администрацией лесопункта для хранения. В отделе кадров ком­бината “Архангельсклес” в феврале 1957 г. обнаружено 129 пас­портов, местонахождение владельцев которых руководителям комбината неизвестно. Рабочие завербовываются и завозятся без паспортов особенно на лесоразработки в Архангельской области, Карельскую и Коми АССР»331.
В ряде документов отмечается, что работники паспортных сто­лов и управдомы тоже были небезгрешны. Так, в циркуляре, разо­сланном Народным комиссарам внутренних дел союзных и авто­номных республик, начальникам УРКМ краев и областей, речь идет о том, что ревизии паспортных столов проходят формально, а в некоторых отделениях милиции не проводились годами; злоупо­требления и недочеты не вскрывались. Для примера приводятся следующие факты:
В Лунинском РОМ Пензенской области паспортист Маланин растратил 308 руб. 60 коп. и брал взятки. Акты ревизии паспорт­ного стола Маланин составлял сам, а начальник РОМ подписывал их без проверки.
Паспортист Кзыл-Ордынского РОМ Казахской ССР Имарындиев в августе мес. 1939 г. выдал паспорта 24-м корейцам, бежавшим из мест поселения, с которых получил 550 руб. взятку.
Начальник паспортного стола 6-го отделения мил. г. Тулы Ни­колаев в 1938-39 гг. присвоил и растратил 1746 руб, что было об­наружено только в 1940 году332.
В других циркулярах приводятся не менее красноречивые дан­ные. В Харькове раскрыта группа преступников, занимавшихся на протяжении 1939 г. подделкой документов на право проживания. В ее состав входили в основном управдомы, «...получение паспор­тов и прописка осуществлялась по одному методу: под видом уте­ри паспортов или перемены места жительства внутри города». Преступники снабжали фиктивными справками о прописке333. Начальник паспортного стола Ново-Ивановского РО МВД Изма­ильской обл. О. И. Любимцева незаконно выдавала паспорта, полу­чала взятки (за что ей был вынесен приговор: «лишить свободы сроком на 10 лет с последующим поражением в правах сроком на 5 лет»)334. Эти факты приводятся в качестве примеров. Разумеется, реальное количество таких случаев неизвестно, но, видимо, речь идет о вполне распространенных практиках.
Положения о паспортах и Инструкции по паспортной работе 1940 и 1953 гг.
В советский период «Положения о паспортах» выходили не­сколько раз (в 1932, 1940, 1953 и 1974 гг.). Выход нового положения обычно сопровождался обменом паспортов, что, в свою очередь, означало большую чистку. К каждому положению НКВД (МВД) го­товил свою «Инструкцию по применению Положения», и если по­ложения публиковались в открытой печати (хотя бы частично), то инструкции выходили с грифом «Сов. секретно». Естественно, они были недоступны гражданам, но именно в них содержалась ин­формация, следование которой гражданам предписывалось.
В 1940 г. происходил второй обмен паспортов (о первом обме­не 1935-1936 гг. мы уже говорили в предыдущей главе). Парал­лельно велась проверка состояния работы органов РКМ по под­держанию паспортного режима. Например, проверки 35 отделений милиции в Ленинграде «выявили целый ряд различных видов нарушений паспортного режима. На территории всех 35 отделений ЛГМ были обследованы 125 домохозяйств, 90 различных предпри­ятий и учреждений и 160 общежитий. При проверке обнаружили 280 человек, проживавших без прописки, 67 — с просроченными паспортами, 12 — без паспортов и у 19 человек паспорта были без фотографий. Одновременно с этим в процессе проверки устано­вили большое число лиц, не занимающихся общественно-полез­ным трудом, а также лишенных права проживать в Ленинграде»335.
Обмен продолжался недолго — 30 ноября 1941 г. в связи с началом войны появился приказ руководства НКВД о прекращении обмена паспортов: «Вместо обмена производить продление срока дей­ствия названных паспортов на один год»336.
В этом же году было принято новое Положение о паспортах337, а НКВД выпустило Инструкцию по применению этого Положе­ния338. Основные изменения касались следующих сюжетов. Вво­дились паспорта трех видов: 1) бессрочные; 2) пятилетние и 3) вре­менные удостоверения (на срок не свыше 3 месяцев). Бессрочные должны были получать лица, награжденные орденами Союза ССР, а также граждане, достигшие 55-летнего возраста, инвалиды во­йны и труда, пенсионеры 1-й и 2-й групп и пенсионеры по вы­слуге лет. Пятилетние были предназначены гражданам от 16 до 55 лет, временные удостоверения — утратившим бессрочные и пятилетние паспорта, а также выезжающим из местностей, где не введена паспортная система.
В Положении был также определен круг лиц, которым пред­писывался особый порядок владения паспортом. В него вошли работники стратегически важных отраслей экономики: оборонной промышленности, угольной, Госбанка, системы инкассации, пере­возки и хранения ценностей (еще раньше, с 1937 г., — работники железнодорожного транспорта). Они были обязаны сдавать свои паспорта на хранение, а взамен получали специальные удостове­рения. Получить свои паспорта обратно они могли, например, при отъезде в отпуск или в командировку, для внесения записей актов гражданского состояния, получения денежных переводов, при перемене места жительства и работы (последнее было возможно только с согласия администрации).
По этому Положению была расширена режимная территория и введены две категории режимных местностей в зависимости от их значимости в оборонном, экономическом и политическом от­ношении. В Инструкции НКВД к этому Положению был установлен порядок выдачи паспортов кочующим цыганам и лицам, полу­чающим гражданство СССР. Им разрешалось проживать только в нережимных местностях. При отсутствии документов (у цыган) их данные устанавливались «путем допроса лиц, хорошо знающих получателя, и личного опроса получателя. Получатель должен быть дактилоскопирован и проверен по центральной дактилокартоте­ке Специального отдела»339. В паспортах бывших заключенных, «лишенцев» и «перебежчиков» из-за границы делалась запись: «Выдан на основании ст. 38 (39) Положения о паспортах». Такая же запись делалась и в паспортах кочующих цыган.
В оформлении паспортных бланков в период между первым Положением (1932) и вторым (1940) произошли существенные из­менения: с 1936 г. делаются отметки о регистрации браков и раз­водов, а также отметки жителям запретных зон и пограничной полосы. Начиная с 1937 г. в паспорта вклеиваются фотокарточки, а несколько раньше, с 1935 г., паспортные бланки начинают за­полняться специальными чернилами. Тем самым вводятся не до­полнительные, а самые необходимые меры защиты идентифика­ционных данных.
В Инструкции содержалось важное нововведение: националь­ность должна определяться «не по месту рождения и проживания получателя паспорта, а исключительно по национальности роди- телей»340. Подробнее этот сюжет рассматривается в другом месте, а здесь стоит лишь отметить, что именно с этого времени нацио­нальность будет рассматриваться как наследственная черта. Уточ­нено и наполнение графы «Социальное положение». Социальная структура СССР виделась следующим образом: рабочий, служащий, колхозник, крестьянин-единоличник, кустарь, пенсионер, уча­щийся, домработница, служитель культа, без постоянной работы, иждивенец341. Это, конечно, не столько социальная структура, сколько типы занятий. Такой подход к наполнению графы «со­циальное положение» объясняется, видимо, тем, что определяю­щим признаком социального статуса с царских времен считалась область занятий владельца паспорта. В советское время к этому добавилось отношение к средствам производства: те, кто исполь­зовал наемный труд, в эту классификацию не вошли. Они оказа­лись за пределами актуальной социальной структуры и не могли получить паспорта.
Подготовка к введению послевоенного Положения началась, видимо, не позже 1948 г. Во всяком случае, известно, что 3 марта 1949 г. Л. П. Берия представил на рассмотрение Бюро Совета Ми­нистров СССР проект нового Положения о паспортной системе, но он не был поддержан. По принятому после расстрела Берии По­ложению был введен новый, более защищенный бланк паспорта с обложкой темно-зеленого цвета. Были изменены сроки действия паспортов. Бессрочные паспорта выдавались лицам, достигшим сорокалетнего возраста, десятилетние — лицам в возрасте от 20 до 40 лет, пятилетние —от 16 до 20 лет. Вместо годичных паспортов и временных удостоверений вводился краткосрочный (на срок не более шести месяцев) паспорт, который выдавался при утрате па­спорта, а также для сезонных работ («отхода») жителям непаспор­тизированной сельской местности. Он выдавался и мог быть об­менен только в случае наличия заключенного договора.
В территорию сплошной паспортизации были включены при­балтийские республики. Режим прописки остался прежним, но появилась так называемая временная прописка при сохранении постоянной. Как уже говорилось, этим Положением была введена «санитарная норма» (минимум жилплощади для одного человека), при отсутствии которой прописка не разрешалась (средняя норма по РСФСР — 9 кв. м). Сама Инструкция оставалась секретной и не публиковалась до последнего времени.
Проекты реформ 1960-х гг.
Возникшее при введении паспортной системы деление всего населения страны на паспортизированное (в основном городское) и непаспортизированное (преимущественно сельское) приобре­тало все большую остроту. Еще первыми постановлениями 1932 и 1933 гг. было определено, что сельские жители получают паспорта только в том случае, если они живут на режимных территориях или работают в совхозах (позже к ним прибавились МТС). Фор­мально никакого запрета на получение паспортов для остального сельского населения не существовало. Если человек переезжал в паспортизированную местность, он должен был получить времен­ный паспорт (который затем мог быть заменен на постоянный), но для этого требовалось представить сведения о приеме на рабо­ту. Для приема на работу, в свою очередь, требовался паспорт.
Из этого замкнутого круга удавалось вырваться немногим. Кроме того, правление колхоза должно было выдать разрешение на уход из колхоза, а в ситуации постоянно растущего дефицита рабочей силы получить его было не менее сложной задачей.
После смерти Сталина такой порядок перестал считаться не­зыблемым, причем инициатива исходила «сверху». Уже не раз упоминался проект Берии о смягчении паспортного режима и ра­дикальном сокращении режимных территорий, который был при­знан несвоевременным. Существует устойчивый миф о том, что сельское население стало получать паспорта при Н. С. Хрущеве342. Возникновение и распространение этого мифа связано, видимо, с тем, что после смерти Сталина крестьянам стали выдавать крат­косрочные паспорта, но только на время действия договора на сезонные работы за пределами их места жительства. Принципи­ально ситуация в юридическом плане не изменилась, но даже та­кая возможность была воспринята как нечто революционное343.
Между тем развитие экономики требовало совсем другого уров­ня мобильности населения. Проводимые А. Косыгиным с середины 60-х гг. экономические реформы были возможны при условии при­влечения рабочей силы из сельских районов. Существующая пас­портная система превратилась в серьезный сдерживающий фактор государственного строительства. Поскольку никаких видимых ша­гов не предпринималось и в хрущевское время (кроме выдачи крат­ковременных паспортов), паспортные правила официально оста­вались прежними, но отношение к ним постепенно менялось и со стороны властей разных уровней. Проявлялось это в ощутимом смягчении паспортного режима: легче стало получить прописку, расширились возможности для колхозников перебраться в город, поскольку с середины 1960-х гг. крупные предприятия получили лимиты на наем необходимой рабочей силы. Объявленная после Мартовского (1965 г.) пленума ЦК КПСС стратегической задача лик­видации различий между городом и деревней предполагала из­менения прежде всего в жизни деревни. Проводились мероприятия по ликвидации неперспективных сельских поселений, преобразо­ванию колхозов в совхозы (перевод села на производственную основу); а работники совхозов получали паспорта, в отличие от колхозников344. Вероятно, все это и подпитывало миф об «освобож­дении колхозников» при Хрущеве.
Менялась и общая политика работы государственных служб с населением — от видимости персонального подхода (эксклюзив­ности), характерной для периодов паспортизации и построения режимной географии (когда требовалось «установить социальное лицо» каждого гражданина) к уравниловке хрущевского времени (инклюзивности). Развернувшаяся при Хрущеве борьба с «излише­ствами», при всей очевидности экономического подтекста, была выражением политики построения однородного общества, что про­явилось не только в идеологической и культурной сферах (борьба со всевозможными «отклонениями»), но и, например, во введении всеобщего среднего образования по единой программе, в застрой­ке городов и поселков одинаковыми (типовыми) домами и т. д. На этом фоне паспортная система, ориентированная на дифференци­ацию разных групп населения по разным режимам, входила в явное противоречие с политикой построения гомогенного общества.
К вопросу о всеобщей паспортизации вновь вернулись в 1967 г. в связи с Запиской первого заместителя председателя Совета Ми­нистров СССР Д. С. Полянского в ЦК КПСС. Вряд ли Полянский выступил с личной инициативой, хотя он и курировал сельский сектор экономики и, следовательно, должен был радеть за сельчан. Для такого шага требовалась серьезная поддержка, но остается лишь гадать о тех, кто стоял рядом. Приведу часть этой Записки:
По данным Министерства охраны общественного порядка СССР, число лиц, проживающих сейчас в сельской местности и не имею­щих права на паспорт, достигает почти 58 млн человек (в возрасте 16 лет и старше); это составляет 37 процентов всех граждан СССР. Отсутствие паспортов у этих граждан создает для них значитель­ные трудности при осуществлении трудовых, семейных и имуще­ственных прав, поступлении на учебу, при получении различного рода почтовых отправлений, приобретении товаров в кредит, про­писке в гостиницах и т. п. Имеются многочисленные факты, когда сельская молодежь, демобилизованная из Советской Армии и полу­чившая там специальность, необходимую для работы в сельском хозяйстве (шофер, тракторист и др.), не возвращается в деревню. В ряду других факторов это объясняется в известной мере и жела­нием приобрести право на паспорт. Наблюдаются также случаи, когда родители направляют на жительство из деревни в город и поселки городского типа к родственникам своих детей для того, чтобы по достижении 16 лет они могли получить паспорт. Одним из главных доводов нецелесообразности выдачи паспортов граж­данам, проживающим в сельской местности, являлось стремление сдержать механический рост городского населения. Однако про­веденная в указанных выше союзных республиках и областях пас­портизация всего населения показала необоснованность имевших­ся на сей счет опасений; она не вызвала дополнительного притока населения из деревни в город. К тому же такой приток можно регулировать и при наличии паспортов у сельских жителей. Ны­нешний порядок паспортизации, ущемляющий права советских граждан, проживающих в деревне, вызывает у них законное недо­вольство. Они справедливо считают, что такой порядок означает для значительной части населения ничем не обоснованную дис­криминацию, с которой надо покончить. Следовало бы рассмотреть и положительно решить вопрос о выдаче паспортов всем гражда­нам, проживающим в сельской местности345.
Аргументы, в которых присутствуют ссылки на «права совет­ских граждан», их недовольство существующим положением и «ничем не оправданную дискриминацию» были довольно серьез­ны и допускались только в таких засекреченных записках для уз­кого круга адресатов. Вместе с тем куратору сельского хозяйства лучше других было известно об опустении деревни, и он не мог не предполагать, что всеобщая паспортизация лишь ускорит этот про­цесс. Тем удивительнее, что этот проект исходил от Д. С. Полян­ского. Записка была разослана членам Политбюро. Из 11 его членов 6 высказалось «за», однако Брежнев, Суслов и Кириленко не голо­совали, а Косыгин и Мазуров предложили обсудить этот вопрос дополнительно. В результате его «после обмена мнениями при­знано целесообразным временно снять с рассмотрения...»346 Это «временно» растянулось еще на два года.
В 1969 г. в ЦК КПСС со своей Запиской и новым проектом По­ложения о паспортной системе обратился министр внутренних дел СССР Н. А. Щелоков. По его словам, действующее Положение, принятое в 1953 г., существенно устарело, к тому же за это время приняты новые уголовное и гражданское законодательства; «кро­ме того, в данное время согласносуществующему Положению пас­порта имеют только жители городских местностей, сельское на­селение их не имеет, что создает для жителей села большие трудности (при получении почтовых отправлений, приобретении товаров в кредит, выезде по туристским поездкам за границу и т. п.). Происшедшие в стране изменения, рост благосостояния сельского населения и укрепление экономической базы колхозов подготовили условия для выдачи паспортов и сельскому населе­нию, что приведет к устранению различий в правовом положении граждан СССР в части документирования их паспортами»347.
Не будем комментировать то обстоятельство, что трудности жи­телей села представлялись министру МВД СССР своеобразно. По мнению Щелокова, действующие паспорта, утвержденные еще в тридцатые годы, морально устарели и недостаточно защищены от подделок. В отличие от Полянского, Щелоков заранее заручился под­держкой «заинтересованных» государственных органов. В конце Записки он указывает, что проект согласован с КГБ СССР, Министер­ством обороны, Министерством финансов и другими ведомствами.
Данный проект не случайно разрабатывался в недрах МВД; он был продиктован, скорее всего, не столько сочувствием к стра­даниям сельского населения, сколько тем, что около 60 млн взрос­лых жителей села находились вне зоны паспортного контроля. Существенной мотивировкой было и то, что прежнее Положение действительно устарело, постоянно дополнялось различными нор­мативными актами (свыше 30) и его практическое применение вызывало значительные сложности, тем более, что паспортная си­стема была жестко увязана с уголовным и гражданским кодексами, которые были уже заменены на новые. Судьба этого проекта по­хожа на судьбу предыдущего. Один из членов Политбюро, Н. Под­горный, на своем экземпляре написал: «Это мероприятие несво­евременно и надумано» (хотя по Записке Полянского он голосовал «за»). В результате — «рассмотрение вопроса временно отложено»348. Обращает на себя внимание апелляция к несвоевременности таких предложений (не настал нужный момент).
Еще через 3 года, в июне 1973 г., МВД снова вносит этот проект на рассмотрение Политбюро ЦК КПСС. Текст Записки остался преж­ним, но в этот раз дело сдвинулось. В июле того же года была об­разована Комиссия для подготовки предложений о мерах по со­вершенствованию паспортной системы под председательством К. Т. Мазурова. Комиссия предложила принять новое Положение о паспортной системе в СССР. В ее Записке ЦК КПСС после повторе­ния прежней мотивировки («действующее Положение устарело») говорится: «Проектом предусматривается выдавать паспорта всему населению. Это создаст благоприятные условия для осуществления гражданами своих прав и будет способствовать более полному уче­ту движения населения»349. Показательно, что паспортизация будет способствовать не движению граждан, а учету их движения. МВД добилось своей стратегической цели: распространить паспортную систему на все население СССР. Не стоит, конечно, преувеличивать роль МВД. Положительное решение было принято потому, что в нем были заинтересованы и другие ведомства, прежде всего экономи­ческой направленности.
Возникает вопрос: почему такой порядок просуществовал не­сколько десятилетий и почему именно в 1974 г. он, наконец, был отменен? Ведь со времени проекта Полянского в 1967 г., а тем бо­лее первой Записки Щелокова в 1969 г. ничего принципиально не изменилось, одобренный вариант ничем не отличался от отвер­гнутого (точнее, отложенного). Для того, чтобы разобраться, в чем тут дело, нужно, видимо, обратиться еще к одному сюжету, с кото­рым так или иначе связаны проекты о всеобщей паспортизации. Я имею в виду создание новой Конституции (которая должна была заменить сталинскую Конституцию 1936 г.), где было объявлено, что все граждане СССР обладают равными правами, однако ча­стичная паспортизация никак не вписывалась в это положение и портила всю благостную картину.
Работа над новой Конституцией началась еще при Н. С. Хруще­ве350. В 1962 г. была образована рабочая группа и комиссия под руководством Хрущева. В августе 1964 г. проект был завершен, од­нако в октябре Хрущев был смещен со всех постов. Председателем конституционной комиссии становится Л. И. Брежнев. Работа этой комиссии активизировалась в 1966 г. (она была реорганизована, проведены рабочие заседания). Создается впечатление, что суще­ствовала идея приурочить принятие новой Конституции к 50-летию советской власти в 1967 г. Видимо, и Записка Поспелова не случай­но появилась в 1967 г. Однако принятие новой Конституции было отложено и Записка, как уже говорилось, была сочтена «несвое­временной». Вернулись к идее новой Конституции в 1973 г., и тут же Записка Щелокова (отвергнутая три года назад) была принята без всяких изменений и дополнений. Нужный момент наконец-то настал. Теперь, в преддверии торжеств, посвященных 60-летию советской власти, и принятия новой Конституции, уместно и свое­временно дать всем понять, что партия работает в нужном направ­лении, она знает все нужды и чаяния народа и делает все возмож­ное для их осуществления.
Таким образом паспортная реформа 1974 г., скорее всего, ста­ла результатом сугубо политического решения, приуроченного к принятию новой Конституции в юбилейном 1977 г. Она могла быть принята и десятью годами раньше, но тогда Конституция была отложена. Они шли как бы одним пакетом. Конечно, к паспортной реформе подталкивали нужды экономической и социальной мо­дернизации, но, видимо, вовсе не они и не забота о многих мил­лионах граждан подвигли Политбюро. Ей было отведено вполне определенное место в общем политическом сценарии: она долж­на была непосредственно предшествовать принятию новой Кон­ституции и демонстрировать готовность партии к решению самых сложных, застарелых проблем.
Колхозники в конце концов получили паспорта, но не право покидать колхозы. Для этого, как и прежде, требовалась справка о том, что правление колхоза их отпускает351. Это обстоятельство лучше других опровергает до сих пор распространенное мнение, будто «второе закрепощение крестьян» произошло потому, что сельские жители не получили паспортов. Это не совсем так. Пас­портная система, конечно, не способствовала свободе их пере­движений, но основные ограничения были связаны с колхозными уставами, фактически не допускавшими выхода из колхоза и, со­ответственно, получения паспортов352. Аналогичные правила, за­прещавшие покидать предприятия, были введены в 1940 г. и в отношении рабочих353, но они действовали в течение относитель­но непродолжительного периода (до 1956 г.). Борьба с «текучкой» кадров на городских предприятиях и «утечкой» кадров в деревне была навязчивой идеей не только в сталинское время, но и позже.
Положение 1974 г.
Последнее советское Положение о паспортах, над которым тру­дилась комиссия под председательством К. Т. Мазурова, замеча­тельно не только тем, что распространило паспортизацию на все население страны. Впервые паспорт стал называться «Паспорт гражданина СССР». Вероятно, именно это название привело к тому, что торжественное вручение паспорта стало называться «Посвяще­нием в гражданство» (см.: ч. III, гл. 1). Несколько смягчились сроки прописки: до 1,5 месяцев разрешалось жить без нее. Срок, в течение которого следовало сдать документы на прописку, увеличился до 3 суток (прежде — в течение суток). Теперь «Лица, которым отказа­но в прописке в населенном пункте, куда они прибыли, обязаны выбыть из этого населенного пункта в 7-дневный срок» (прежде — в трехдневный срок). Более подробно обновленные правила про­писки были изложены в вышедшем вместе с Положением Поста­новлении «О некоторых правилах прописки граждан» (№ 678 от 28 августа 1974 г.). Эти правила включили не только новые положе­ния, но и те, которые были введены после Положения 1953 г. Среди них значимым было разрешение прописывать ближайших род­ственников (мужа и жену, родителей и детей, братьев и сестер) не­зависимо от санитарной нормы, а также возможность для отбывших наказание вернуться и прописаться на прежнюю жилплощадь.
Был введен новый бланк паспорта, с темно-красной обложкой и с более совершенной защитой страниц. В пункте 5 Положения о паспортах устанавливалось: «Действие паспорта не ограничива­ется сроком. По достижении гражданами 25-летнего и 45-летнего возраста органами внутренних дел вклеиваются в паспорта новые фотографические карточки, соответствующие этим возрастам. Паспорта, не имеющие таких фотографических карточек, являют­ся недействительными». Этот пункт продлит жизнь советского паспорта и в постсоветское время (см. ниже в следующем разделе).
Сокращено было количество граф, содержащих сведения о лич­ности. В частности, были исключены сведения о социальном по­ложении, что мотивировалось не только построением бесклассо­вого общества, но и тем, что социальное положение в течение жизни могло меняться. Изъята графа «на основании каких доку­ментов выдан паспорт». Не включались в новые паспорта и сведе­ния о месте работы и учебы. Для этого уже существовал отдельный документ — трудовая книжка.
Всеобщую паспортизацию решено было начать в 1976 г. и за­вершить в 1981 г. Выдача и обмен паспортов в эти годы стали самой большой кампанией после паспортизации начала 1930-х гг. Как уже неоднократно говорилось, до этого времени сельским жителям пас­порта не выдавались. Предстояло выдать паспорта практически всему сельскому населению, которое, по данным переписи 1970 г., составляло около 50 млн человек, или 20,5 % населения страны. К этой кампании были привлечены тысячи «представителей обще­ственности». В сельских клубах и городских домах культуры были организованы «паспортные уголки», где можно было получить справки по вопросам обмена и получения паспорта». В отдаленные деревни выезжали «паспортные бригады», включавшие фотографов.
Вместе с тем паспортной реформе старались не придавать какого-то особого значения. Делался вид, что так и было задумано изначально. Показательно, что в центральной печати она никогда не называлась реформой — просто «мерами по дальнейшему со­вершенствованию паспортной системы». И только к концу обмена (1980-1981 гг.) стали появляться статьи о завершающейся паспорт­ной реформе. Вот как это преподносилось: «За время, прошедшее после установления единой паспортной системы, в нашей стране произошли огромные социально-экономические преобразования. Неизмеримо возросло могущество нашего государства. Укрепилось социально-политическое единство советских народов, дальнейшее развитие получила социалистическая демократия. Освоение и раз­витие новых экономических районов, строительство крупных про­мышленных комплексов значительно усилили миграционные про­цессы, исчезли коренные различия между городом и деревней. В этих условиях действовавшая паспортная система уже не могла выполнять поставленные перед ней задачи, так как значительная часть населения, проживающая в сельской местности, <паспортов> не имела. Учитывая эти обстоятельства, ЦК КПСС и Совет Мини­стров СССР в 1974 году приняли решение о мерах по дальнейшему совершенствованию паспортной системы...»354.
Как и прежде, выдача новых паспортов сопровождалась меро­приятиями по выявлению всевозможных нарушений паспортных установлений: «С 1976 по 1980 гг. было отобрано для специальной проверки 3,2 миллиона паспортов и других документов, вызыва­ющих сомнение в их подлинности и принадлежности, а также имев­ших признаки подделок. При их исследовании было установлено 10,6 тысяч разыскиваемых преступников. Всего за пять лет было выявлено более 66 тысяч разыскиваемых преступников, 436 тысяч неплательщиков и 105 тысяч должников по искам государственных и общественных организаций»355. Особенно тщательно велась про­верка в Москве, которая готовилась к Олимпиаде 1980 г. Основное внимание уделялось соблюдению паспортного режима и правил прописки.
Выше уже шла речь о последовательном ужесточении правил прописки путем введения негласных пунктов в Постановления 1964 г. (об особом статусе Москвы) и Постановления 1974 и 1985 гг. (см. выше). Последовавший вскоре распад СССР не мог не сказать­ся на правилах прописки. Еще в феврале 1988 г. Моссовет принял постановление, которое впервые разрешало лицам, отбывшим на­казание за «тяжкие преступления», вернуться и вновь прописать­ся в Москве. Вскоре после этого, в ситуации распада советских органов власти, правила прописки перестают быть актуальными — их просто прекратили соблюдать, а контролировать соблюдение было некому. Применение особых правил прописки по отношению к бывшим заключенным завершилось 8 сентября 1990 г., когда было принято постановление Совета Министров СССР «О при­знании утратившими силу некоторых решений Правительства СССР по вопросам прописки граждан». Все ограничения для воз­вращающихся из мест заключения были сняты.
Остальные ограничения, связанные с пропиской, формально еще действовали. Их не торопились отменять, мотивируя это острейшим дефицитом жилплощади. Предполагалось, что они будут отменять­ся по мере «формирования рынков жилья»356. Наконец, 25 июня 1993 г. был принят Закон «О праве граждан Российской Федерации на свободу передвижения, выбор места пребывания и жительства в пределах Российской Федерации», которым отменялась прописка и вводился регистрационный учет граждан. Институт прописки — стер­жень советской паспортной системы — ушел в прошлое. Его смени­ла регистрация, основанная на уведомительном принципе.
От советской к российской паспортной системе
Переход от советской паспортной системы к российской обнажил те болевые точки, на которые были направлены изменения. Новый, теперь уже российский, паспорт существенно отличался от совет­ского. Речь идет не только о другом дизайне и расположении граф, но и о паспортном «портрете». Чем же отличается российская пас­портная личность от советской? Прежде всего — наличием графы «пол», которой до сих пор не было; граждане России наконец-то обрели документально подтвержденную половую принадлежность. Необходимость введения этой графы никак не аргументируется. Можно лишь полагать, что запись о поле введена для полноты опи­сания «паспортной личности» по аналогии с записью в идентифи­кационных документах других стран. Но главных новаций было две: замена прописки на регистрацию и отмена графы «национальность».
Отношение советских людей к прописке не было однозначно отрицательным. Проведенный в апреле 1990 г. опрос 519 жителей Свердловска выявил следующую картину. Лишь 7 процентов опро­шенных считали ее пустой формальностью, в то время как для 87 % она имела существенное значение. 66 % из общего числа опрошенных полагали, что прописка мешает и может испортить жизнь человека, а 14 % были уверены, что благодаря прописке обеспечивается обще­ственный порядок. Любопытно, что «в процессе анализа положи­тельных и отрицательных сторон прописки число ее приверженцев увеличилось в два раза. Каждый четвертый склонен видеть в ней стабилизирующий фактор, гарантирующий какой-то минимум социальной защищенности и справедливости»357. Среди лиц, имею­щих постоянную прописку, сложности с ее обретением были у по­ловины респондентов. Опрошенные отмечали, что «существующая система прописки прежде всего не позволяет свободно распоряжать­ся занимаемым жильем — 46 %, лечиться там, где удобнее и лучше — 46 %, жить в любом городе — 43 %, устроиться на работу — 33 %, по­ехать, куда хочется — 30 %»358. При ответе на прямой вопрос «Надо ли отменять прописку?» вдвое увеличилось число лиц, уклонивших­ся от ответа. Преобладающее мнение: «прописка должна быть от­менена, когда для этого создадутся условия» — 40 %. «Среди тех, кто попытался конкретизировать возможные изменения, “оптимисты” (56 %) несколько преобладают над “пессимистами” (44 %). “Пессими­сты” ожидают, что в случае упразднения прописки на черном рынке повысятся цены на жилье — 51 % ответивших, усложнится система распределения квартир, товаров — 44 %, усилится беспорядок в обще­стве — 41 %. “Оптимисты” же, напротив, надеются на появление широких возможностей осуществления прав и свобод — 61 %, ис­чезновение злоупотреблений, связанных с пропиской — 60 %, воз­никновение условий для развития рыночных отношений — 41 %»359.
Несмотря на такую неоднозначную картину, отмена разреши­тельной прописки была ожидаемой, происходила сравнительно постепенно и, в основном, встретила одобрение360. История с от­меной графы «национальность» была совсем другой.
В принятой в 1993 г. Конституции Российской Федерации п. 1 ст. 26 гласил: «каждый вправе определять и указывать свою на­циональную принадлежность. Никто не может быть принужден к определению и указанию своей национальной принадлежности». Эта статья при обсуждении Конституции не вызвала споров. Меж­ду тем все еще выдавался прежний советский паспорт, в котором обязательно указывалась национальная принадлежность, но это мало кого удивляло. Такое несоответствие конституционной нор­мы и выдаваемых гражданам документов длилось до 1997 года, когда Правительством РФ было принято Постановление «Об ут­верждении Положения о паспорте гражданина Российской Феде­рации, образца бланка и описания паспорта гражданина Россий­ской Федерации». По новому Постановлению среди сведений о личности владельца паспорта графа «национальность» отсутство­вала. Обязательное указание национальности сменилось отсут­ствием такой графы. Гарантированная Конституцией возможность указывать или не указывать национальную принадлежность в та­ком случае не могла быть реализована. Это обстоятельство вы­звало волну протестов, прежде всего со стороны республиканских элит. Речь шла о законности отсутствия документального под­тверждения национальности361.
По этому же Постановлению каждая республика могла изго­товлять вкладыш на языке этой республики, однако в перечне сведений о личности указание национальности тоже не было пред­усмотрено. Альтернативный проект внесения сведений о нацио­нальности в свидетельство о рождении не был реализован. В этой ситуации Государственный Совет Татарстана в ноябре 1997 г. при­нимает постановление о введении своего вкладыша в российский паспорт с указанием национальности. Тем же путем создания соб­ственных вкладышей намеревались пойти некоторые другие рес­публики, в частности Башкортостан и республика Саха (Якутия), однако ни один из этих проектов так и не был воплощен в жизнь. Интересы республиканских элит, выращенных в ходе коренизации, были понятны: отсутствие указания национальности в документах вело к утрате их привилегированного положения. Актуальное для республик деление на представителей титульных наций и всех остальных теряло основание. Субъекты федерации и их титульное население лишались своего особого статуса.
Несогласие с утратой документально подтверждаемой нацио­нальности выражали не только официальные представители ти­тульных наций различных республик. Споры по поводу судьбы категории «национальность» развернулись в широких кругах обще­ственности. Сторонники сохранения графы «национальность» мо­тивировали ее необходимость тем, что в противном случае нацио­нальные сообщества будут обречены на исчезновение. Эту позицию разделяли в основном те, кто привык определять национальность «по родителям», как того и требовали советские паспортные пра­вила. Те же, кто считал национальность не только (и даже не столь­ко) биологическим, сколько культурным явлением, относились главным образом к числу противников сохранения этой графы362. Несмотря на широкую общественную дискуссию и протесты на са­мых разных уровнях, запись о национальности не была восстанов­лена в российском паспорте.
Советским паспортом продолжали пользоваться и в постсо­ветское время. Замена на российский завершилась только в 2002 г., но поскольку последний советский паспорт был бессрочным, то некоторыми российскими гражданами он продолжал считаться действующим (в частности, бывшими гражданами СССР в респу­бликах Прибалтики, Средней Азии, Закавказья, а также предста­вителями ряда религиозных сообществ — см. об этом ниже)363. Это привело к судебным процессам в постсоветское время, когда об­ладатели таких паспортов отказывались от замены на новый рос­сийский паспорт, ссылаясь на бессрочность прежних паспортов364. В результате советский паспорт официально продолжает считать­ся действующим на всей территории РФ и сейчас. Расставание с советским паспортом затянулось, но так или иначе один из ос­новных символов советской жизни ушел в прошлое.

Перечень документов, удостоверяющих личность (фото А. Кушковой)
Итак, паспортная система, введенная во время кризиса начала 1930-х гг., не оставалась застывшей. На первом этапе с ее помощью решались две основные задачи: прекращение притока в крупней­шие города спасающегося от голода сельского населения и очище­ние этих городов от социально чуждых элементов (к их числу относились все так называемые бывшие, кулаки, купцы, жулики, проститутки, дармоеды и др.). Обе задачи решались выдачей пас­портов только социально близким. Паспорт в этой ситуации ста­новился знаком принадлежности к этой категории и давал воз­можность проживать в местностях, где вводился паспортный режим. Все не имевшие его подлежали выселению.
Основными критериями социальной фильтрации были про­исхождение и занятия до революции и после. Вопрос отнесения к той или иной категории решался в паспортных комиссиях до полу­чения паспорта, поэтому в графе «социальное положение» фикси­ровались только социально приемлемые типы. Как показывают даже официальные сведения, при определении социального ста­туса претендентов на получение паспорта члены паспортных ко­миссий руководствовались не столько Положением о паспортах и Инструкцией к нему, сколько устным правом и своими представ­лениями о том, к какой категории относится данный претендент. Одним из следствий паспортизации стало разделение всего на­селения СССР на паспортизированное (преимущественно город­ское) и непаспортизированное (сельское).
На втором этапе теперь уже паспортизированная территория была разделена на зоны с разными паспортными режимами, ко­торым приписывались разные стандарты «чистоты». Дифферен­циация режимных местностей основывалась на разных правилах прописки и, соответственно, возможности проживания в них: чем строже режим, тем больше ограничений. Если на первом этапе ограничениям подвергались кулаки и прочие «контрреволюцион­ные элементы», которые выселялись в непаспортизированные местности, то сейчас паспортные службы сосредоточились на не­допущении в режимные области не только уже выселенных из паспортизированной территории, но и отбывших свой срок за­ключенных, а также представителей депортированных этнических групп. Клеймом стало не чуждое социальное происхождение, а судимость и другие ограничения, о которых в паспортах делались соответствующие отметки. Для людей с такими отметками паспорт из знака привилегии превратился в свидетельство социальной ущербности. С 1961 г. к их числу были отнесены и тунеядцы.
К началу 1950-х гг. на паспортизированной территории была создана система режимных зон с разной степенью «чистоты». Воз­веденные паспортной системой символические границы суще­ственно ограничивали перемещения между территориями с раз­ными режимами. Это не только создавало сложности для большой части населения, но и было лишено целесообразности с экономи­ческой точки зрения. Если в начале 1930-х гг. одна из основных задач заключалась в том, чтобы уменьшить стихийный поток хлы­нувших в большие города в поисках работы и пропитания деревен­ских жителей, то в 1960-х и 1970-х гг. все очевиднее становится нехватка рабочей силы (в основном неквалифицированной) в этих городах и новых промышленных центрах. Экстенсивное развитие промышленности не могло не привести к проблеме с кадровым обеспечением. Оргнаборы на стройки и лимиты привлечения «тру­довых резервов» для крупных предприятий не решали проблему, но стали свидетельством несоответствия правил паспортной си­стемы процессам экономического развития. Не случайно уже с 1950-х гг. возникают проекты снятия режимных барьеров (умень­шения числа режимных территорий) и введения всеобщей паспорт­ной системы. В то же время руководство колхозов ратовало за пре­кращение «утечки кадров» из деревни, которая все больше пустела, несмотря на все запреты паспортного и трудового законодатель­ства. Во введении всеобщей паспортной системы виделся шаг к дальнейшему уничтожению деревни. Поэтому столь удивителен проект Полянского, которому «по должности» следовало не допу­скать оттока трудовой силы из деревни и снижения производства сельскохозяйственной продукции. Так или иначе, очевидно, что в 1960-1980-е гг. развернулась борьба за рабочую силу между раз­ными ведомствами. Вероятно, именно отсутствием общей позиции можно объяснить решение ввести единую паспортную систему лишь в 1974 г., приурочив к принятию новой Конституции. К этому времени стало понятно, что всеобщая паспортизация уже принци­пиально ничего не изменит в структуре производительных сил.
Не менее важна идеологическая составляющая процесса эво­люции паспортной системы в послесталинское время. Центральной идеей становится не культ вождя, а построение гомогенного обще­ства с новой советской идентичностью, важнейшим символом ко­торой становится паспорт. Таким образом, история паспорта впи­сывается не только в процессы тоталитарного контроля, но и в историю внутренних конфликтов и компромиссов государственных ведомств, которые были обусловлены разнородностью политиче­ских и экономических задач. Сам паспорт для одних советских граждан становится привилегией, для других — источником све­дений о социальной ущербности.
Переход от советского паспорта к российскому ознаменовался прежде всего отменой института прописки и заменой ее на реги­страцию. Ликвидация пункта о национальной принадлежности вызвала многочисленные протесты и бурные дебаты. Усилия со­ветских властей по введению этой категории не пропали даром. Представления о том, что каждый человек наследует от своих родителей принадлежность к тому или иному народу, стали не­отъемлемой чертой советской картины мира, которая остается актуальной и до сих пор. О наполнении паспорта речь пойдет в следующей части.
Часть II. ПАСПОРТ КАК БЮРОКРАТИЧЕСКИЙ КОНСТРУКТ
Глава 1.
Бланк паспорта
и основные сведения о личности
Quod non est in actis, non est in mundo. Чего нет в документах, того нет на свете.
Бланк паспорта
В этой части паспорт рассматривается как продукт официаль­ного права (в открытой и закрытой версиях). Мы сосредоточимся на сугубо формальной, собственно документной стороне паспор­та — его бланке, реквизитах, графах. Как ни странно, эта работа до сих пор не сделана. Разумеется, об отдельных его составляющих — например, таких как графа «национальность» и некоторые дру­гие — известно довольно много, но тем не менее целостного опи­сания пока еще нет.
Разбиение этой части на две главы довольно условно. Строго говоря, все сведения в паспорте являются основными и все они так или иначе характеризуют паспортную личность, но в первой главе сосредоточены преимущественно сведения о владельце пас­порта, а во второй — сведения об отметках и реквизитах, к числу которых относится и паспортная фотография.
Главные вопросы, на которые хотелось ответить: как создава­лась советская паспортная матрица? что представлялось важным и нужным ее официальным создателям? что претерпело измене­ния и почему? Очевидно, что вся эта деятельность, как и ее резуль­тат (паспорт), характеризует не столько человека, которому он предназначен, сколько самих создателей — во-первых, и особен­ности функционирования государственного аппарата — во-вторых.
Образец первого советского паспорта обсуждался на заседании Комиссии Политбюро ЦК ВКП(б) по вопросу о паспортной системе буквально за месяц до его введения — 29 ноября 1932 г. К сожале­нию, стенограмму этого заседания найти не удалось — сохранился лишь протокол. Заседание вел секретарь ЦИК А. С. Енукидзе. Ра­бота по созданию советского паспорта велась в недрах НКВД.
Из протокола заседания:
Вопрос 2. Образец паспорта.
Постановили:
1. Формат представленного образца сократить примерно вдвое.
2. Цвет обложки установить — зеленый.
3. На обложке паспорта поместить следующее: Союз ССР
Герб Союза ССР ПАСПОРТ (на языках всех советских республик)
4. Текст на первой и последних страницах печатается: для граждан, проживающих на территории РСФСР — на русском языке. Для граждан, проживающих на территории других союзных респу­блик, на двух языках — общеупотребительном языке соответ­ствующей республики и русском языке. Для граждан ЗСФСР365 — на русском и трех общеупотребительных языках ЗСФСР.
5. Из перечня граф, подлежащих заполнению исключить графу «Специальность».
6. Для особых отметок и для прописок оставить 3 листа (или 6 страниц)366.
К протоколу приложен образец паспорта. На обложке: сверху — «Пролетарии всех стран, соединяйтесь». Ниже — герб СССР. Внизу — серия и номер.
На первой странице: «ПАС[герб]ПОРТ»; «Серия.... № »; «На срок...».
1. Фамилия, имя, отчество.
2. Время и место рождения.
3. Социальное положение.
4. Национальность.
5. Место постоянного жительства.
6. Отношение к воинской службе.
7. Специальность.
(Стоит отметить, что отсутствует графа «Подпись владельца»).
В нижнем правом углу место для фотографии.
Вся вторая страница отведена лицам, внесенным в паспорт. Сведения о них разнесены по графам: «Фамилия, имя, отчество», «Возраст», «Отношение к владельцу паспорта». Завершается гра­фой «Какой орган милиции и на основании каких документов сде­лана запись».
На третьей странице расположены следующие графы: «Паспорт выдан ... отд. милиции ... дата»; «Начальник милиции ...»; «Печать»; «Делопроизводитель».
Далее следуют 6 страниц с графами: «Место службы»; «Долж­ность»; «Заработок»; «Место печати»; «Подпись».
Еще 6 страниц отведены для прописки.
Приведенное описание образца отчетливо демонстрирует, что идея совмещения удостоверения личности и трудовой книжки оставалась все еще актуальной.
Уже через два дня (2 декабря 1932 г.) в Секретариат ЦИК СССР поступило письмо на бланке Главной инспекции ОГПУ по милиции за подписью помощника начальника Инспекции Фокина: «Посылаю образец проэктируемого паспорта. Цвет обложки будет темно-се­рый. Слово “паспорт” на обложке будет на семи языках. Все стра­ницы паспорта будут иметь фон (сетку)»3. Любопытно, что письмо не предлагает очередной вариант, а, скорее, уведомляет об оконча­тельной версии: паспорт будет таким. Видимо, работники Главной инспекции ОГПУ чувствовали себя основными авторами проекта.
По сравнению с обсуждавшимся образцом изменился не толь­ко цвет обложки и ее дизайн. Исчез лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь». Изменено расположение герба и слова «Паспорт». Серия и номер перемещены с обложки на первую страницу. Еще большие изменения произошли во внутреннем наполнении до­кумента: графы «Социальное положение» и «Национальность» поменялись местами («национальность» стала третьей графой, а «социальное положение» — четвертой); исчезла графа «Специаль­ность»; не сохранилось предусмотренное для фотографии место; «Делопроизводитель» заменен на «Нач. паспортного стола»; уда­лены графы «Место службы», «Должность», «Заработок» (место работы будет фиксироваться на странице, предназначенной для особых отметок).
Произведенные в последний момент изменения в бланке весь­ма симптоматичны. Цвет стал близким привычной для многих дореволюционной паспортной книжке. Надпись «Пролетарии всех стран, соединяйтесь», видимо, сочтена неактуальной. Показатель­на и перемена местами граф «Социальное положение» и «Нацио­нальность». Графа о социальном положении в паспорте не имела особого значения по той простой причине, что паспорт выдавался
ъ ГАРФ. Ф. Р-3316. Оп. 64. Д. 1227. Л. 31.
только «социально приемлемым» личностям367. В этой ситуации графа «национальность» приобретала потенциально больший смысл. Вообще, нужно отметить, что паспорт упростился по срав­нению с проектом (в частности, исчезло место для фотокарточки). «Начальник паспортного стола» вместо «делопроизводителя» сви­детельствует о том, насколько интенсивно велась выработка ново­го бюрократического языка и, в частности, новой номенклатуры должностей. Вместе с тем стоит отметить, что замена произошла в рамках все того же дореволюционного словаря. Наконец, исчез­новение подробного описания места службы говорит о том, что идея совмещения удостоверения личности и трудовой книжки была отставлена, хотя штамп и запись о месте работы еще сохраняются.
В результате всех этих преобразований первый советский пас­порт образца 1933 г. (с небольшими изменениями просущество­вавший до 1938 г.) представлял собой книжку форматом 123*85 мм368 с обложкой серого цвета (см. цв. ил.), на лицевой стороне которой изображен герб (вверху слева) и напечатано слово «Паспорт» на семи языках советских республик (внизу справа). Под обложкой — восемь страниц. Все страницы с защитной сеткой, но без водяных знаков. На первых трех страницах многоцветный узор «елочка», на остальных — только защитная сетка.
Паспорт имел серию и номер, указанные только на первой стра­нице. Серия обозначалась сочетанием кириллических букв, номер шестизначный. Листы паспорта скреплялись металлическими скрепками369.
На первой странице (вверху) снова изображен герб и напеча­тано название документа: «Паспорт». Под ними расположена гра­фа «Действителен по...». На этой же странице расположены следу­ющие графы:
1. Имя, отчество, фамилия.
2. Время и место рождения.
3. Национальность.

Паспорт образца 1933 г.
(Государствен­ный музей политической истории)

4. Социальное происхождение.
5. Постоянное местожительство.
6. Отношение к военной службе.
7. Собственноручная подпись владельца паспорта.
Вся вторая страница (как и в проекте) отведена пункту 8 — «Лица, внесенные в паспорт владельца». Она имеет горизонтальную ориентацию и содержит пять граф: «№ № по порядку»; «Фамилия, имя, отчество»; «Возраст»; «Отношение к владельцу паспорта»; «На основании каких документов вписаны и кем».
На третьей странице расположены следующие графы:
9. Кем, когда выдан паспорт.
10. На основании каких документов.
Ниже: «Начальник Р. К. Милиции»; «М. П.» (место печати); «Нач. паспортного стола»; «Дата выдачи».
Четвертая страница предназначена для особых отметок. С пя­той по восьмую страницу — место для прописки. Место для фото­карточки не предусмотрено.
По общему дизайну, цвету и даже внутреннему оформлению (включая расположенное по вертикали слово ПАСПОРТ) этот до­кумент отсылал к дореволюционному паспорту. Естественно, из- менилилась государственная символика, внутреннее наполнение (прежде всего замена графы «Вероисповедание» на «Националь­ность»), но сходство с «царским» паспортом было очевидным. Рас­подобление продолжится, но оно не будет иметь принципиально­го характера, а выразится в различного рода деталях. Вероятно, это говорит о том, что власть видела в паспорте в первую очередь документ, а не идеологический конструкт.
Кроме паспортов сроком действия 3 года, были введены пас­порта сроком на 1 год и временные удостоверения на срок до трех месяцев. Их бланки имели увеличенный по сравнению с основным паспортом формат — 148*213 мм. Бланк годичного паспорта пе-

Временный паспорт 1933 г.
(Государствен­ный музей политической истории)




Паспорт образца 1935 г. (Из частного архива)
чатался на белой бумаге с защитной сеткой серого цвета, бланки временных удостоверений — с защитной сеткой светло-коричне­вого цвета. Все бланки печатались на русском языке, а для союзных и автономных республик — также и на языках этих республик. Бланки временных удостоверений не имели серии и номера. Номер документа проставлялся от руки при его выдаче.
В связи с истечением срока действия первых паспортов в 1935 г., к их обмену была выпущена обновленная паспортная книжка (см. цв. ил.). Основные изменения сводились к следующему. Несколько изменился цвет обложки — она стала серо-зеленой. Количество страниц увеличивалось до 12 (дополнительные страницы отведены под «Особые отметки» и сведения о прописке). Появились водяные знаки (теневые квадраты). На каждой странице по вертикали рас­положена надпись ПАСПОРТ. Место для фотокарточки все еще не предусмотрено (с 1937 г. она будет вклеиваться на странице «Осо­бые отметки»). Серия и номер стали проставляться на трех нечет­ных страницах.

Паспорт образца 1938 г. (Государствен­ный музей политической истории)
Введение обязательных фотокарточек (с октября 1937 г.) по­требовало изменения бланка паспорта. В 1938 г. появились паспор­та (см. цв. ил.) со специально отведенным местом для фотографий на первой странице (внутренней странице обложки). Они не про­сто приклеивались спецклеем, но еще и крепились специальным штампом таким образом, что его оттиск был виден и на обложке. На обложке герб переместился на правую сторону, а слово ПАС­ПОРТ на пяти языках — на левую. Кроме того, первый и последний листки книжки приклеены к обложке паспорта и составляют с ней одно целое. Личные данные владельца паспорта расположены на внутренней стороне обложки, которая теперь защищена сеткой. На этой же странице появилось место для фотографии между п. 3 («Национальность») и 4. («Личная подпись»). Графа 5 прежнего паспорта («Постоянное место жительства») была упразднена. Пя­той графой стало «Социальное положение». Третья страница от­ведена для записи лиц, внесенных в паспорт владельца; № № и серии представлены на всех листах. «Окраска паспорта, размер

Паспорт образца 1951 г.
(Из семейного архива Краше­нинниковых)
его, бумага, из которой бланк изготовляется, и его наружные от­личительные черты остаются прежними»370. Следует добавить, что каждая республика, край и область обозначались определенной серией, которая состояла из двух римских цифр и двух кирилли­ческих букв и оставалась неизменной до выпуска паспортов об­разца 1974 г. Номер — шестизначный. Страниц стало меньше — 10, а не 12, как в прежнем бланке. Список нововведений пополнили спецклей, которым приклеивалась фотокарточка, и спецчернила, которыми отныне должен заполняться бланк. Паспортная книжка приобрела тот вид, который был характерен для всех изданий со­ветских паспортов вплоть до паспорта 1974 г., бланк которого от­личался новизной.
Все изменения в паспорте образца 1938 г. были закреплены Положением о паспортах 1940 г. Вслед за этим Положением поя­вился и слегка измененный вариант паспортной книжки (образца 1941 г.). Изменений в бланке было немного. На обложке располо­жены герб (с правой стороны) и надпись ПАСПОРТ на восьми язы­ках. Реквизит «Начальник Р.К. милиции» заменен на «Начальник милиции». Количество страниц осталось прежним (10).
Вводились паспорта трех видов: 1) бессрочные; 2) пятилетние; 3) временные удостоверения (на срок до 3 месяцев). Бессрочные должны были получать граждане, награжденные орденами Союза ССР, а также достигшие 55-летнего возраста; инвалиды войны и труда; пенсионеры 1-й и 2-й групп и пенсионеры по выслуге лет. Пятилетние предназначались гражданам от 16 до 55 лет. Времен­ные удостоверения выдавались тем, кто утратил бессрочные и пятилетние паспорта, а также гражданам, выезжающим из мест­ностей, где не введена паспортная система. Таким образом, по характеру выдаваемых паспортов все «паспортизированное на­селение» автоматически делилось на три группы по «заслугам» и своего рода «кредиту доверия».
В паспорте образца 1946 г. изменения незначительны. На об­ложке с правой стороны — герб СССР с шестнадцатью витками ленты371, ниже с левой стороны — название документа — «ПАС­ПОРТ» — на восьми языках союзных республик. Все остальные реквизиты и количество страниц остались прежними. Практически не отличался от него паспорт образца 1951 г. (см. цв. ил.).
В паспорте образца 1953 г. снова изменился цвет обложки — она стала темно-зеленой. Герб с шестнадцатью лентами (по числу ре­спублик) переместился в центр верхней части обложки. Ниже рас­полагалось слово ПАСПОРТ. В союзных республиках название до­кумента печаталось на двух языках — русском и языке республики. Количество страниц увеличилось — их стало 14. На последней стра­нице появился текст извлечений из Положения о паспортах 1953 г. Вместо временных удостоверений был введен краткосрочный пас­порт, который выдавался на срок до шести месяцев372.
У последнего советского паспорта образца 1974 г. (см. цв. ил.) появилось длинное название «Паспорт гражданина Союза Совет­ских Социалистических Республик». Бланк представлял собой книжку темно-красного цвета, большего, чем прежде, формата (125*90 мм). Количество страниц — 24. Серия обозначалась соче-

Паспорт образца 1974 г.
(Из семейного архива Левичкиных)
танием римских цифр и букв, номер — шестизначный. Серия и номер были на страницах 1, 3, 7, 9, 13, 19. Листы паспорта скрепля­лись теперь уже никелированными скрепками. На последней стра­нице напечатаны извлечения из Положения о паспортах 1974 г. Исчезла графа «Социальное положение» — советское общество стало бесклассовым. Вторая графа («Время и место рождения») была разделена на две: «Число, месяц, год рождения» и «Место рождения».
Паспорт стал бессрочным. По достижении 25 и 45 лет владель­цам полагалось вклеить в документ новую фотографию373. Для нее было отведено место в рамке на страницах 3, 5 и 7. Размер фото­графий стал значительно больше (50*60 мм). Фотография снабжа­лась двумя рельефными оттисками: один — в верхнем правом углу, второй — по нижнему краю фотографии. Оттиски делались таким образом, чтобы получилось непрерывное обозначение букв и ри­сунков на фотоснимке и листе паспорта. Эта непрерывность от­тисков была видна и на оборотной стороне листа. На оборотной стороне листа с фотоснимком помещалась надпись с указанием органа внутренних дел, где была наклеена фотография, соответ­ствующая дата и подпись начальника органа. Подпись также была скреплена оттиском гербовой печати.
Обращает на себя внимание, что ни в одном из вариантов со­ветских паспортных книжек не указан пол владельца паспорта. В дореволюционном паспорте отсутствие сведений о поле объяс­нялось тем, что паспорт длительное время выдавался только муж­чинам. Что же касается советского паспорта, то, видимо, считалось, что пол можно вычислить по имени, отчеству и фотографии. Граж­данин обретет паспортный пол лишь в новом российском паспорте.
Итак, в течение советского периода бланк паспорта несколько раз менялся — как правило, вместе с изменениями Положенийо паспортах и Инструкций по применению этих Положений. Наи­более существенные изменения в структуре паспортной книжки произошли в образцах 1938 г. и 1974 г. В переменах паспортного бланка обращают на себя внимание несколько моментов.
1. Обязательные изменения претерпевала обложка. Это делалось для того, чтобы при проверке паспорта сразу было видно, нового он образца или старого. Менялся не только цвет, но и дизайн — в част­ности, взаимное расположение государственной символики и на­звания документа. Наиболее значимое изменение цвета произошло в 1974 г., когда паспорт стал красным. Вот как это нововведение подается в брошюре, описывающей значение советского паспорта: «Символика нового паспорта проста и лаконична. Обложка темно­красного цвета. Красный цвет — цвет государственного флага СССР и гвардейских знамен, на фуражках защитников Родины и пионер­ских галстуках. Цвет паспорта символизирует духовное родство всех граждан нашего многонационального Отечества»374. Кроме того, если раньше человек определялся как «владелец паспорта», то с этого года он становится и «Гражданином Союза Советских Социалисти­ческих Республик». Документу придается другой статус — теперь это не только паспорт, но и свидетельство о гражданстве.
2. Срок действия «основного» паспорта постоянно увеличива­ется — от 3 лет в 1933 г. до бессрочного паспорта в 1974 г. Исчезают временные паспорта и удостоверения. На «сроке действия» пас­порта следует немного задержаться, поскольку важнейшим рек­визитом любого документа является срок его действия. Для со­ветского паспорта он имел особый смысл, так как от него зависел и тип выдаваемого документа (собственно паспорт, временное удостоверение, краткосрочный паспорт и др.). Вся условность «силы» документа, его «действия» сосредоточены в этой записи. До определенной даты документ является документом, а на сле­дующий день становится ничего не значащей бумажкой. Точнее, отведенное время определяет срок его жизни — естественно, не в качестве материального объекта (он может стать экспонатом, документом в архивном смысле), а в качестве имеющего бюрокра­тическую силу документа.
Подобные временные границы могут устанавливаться и по от­ношению к отдельным элементам документа, в частности к фото­графии в так называемом бессрочном паспорте. Необходимость замены фотографии в определенный срок мотивировалась сооб­ражениями о возможности идентифицировать владельца паспор­та по его фотографии. Предел «узнаваемости» был установлен в 20 лет. Вместе с фотографией и сам паспорт «утрачивает свою идентификационную силу» и перестает быть действующим до­кументом. Введение в 1974 г. «бессрочных» паспортов с обновля­емыми в 25 и 45 лет фотографиями — пример такого регулирова­ния срока действия документа. Речь может идти лишь о частичном ограничении, поскольку после обновления фотографии в 45 лет паспорт становился формально бессрочным.
3. Происходит последовательное усиление защитных свойств паспортной книжки. Нарастающее число подделок практически незащищенных паспортов первого выпуска (1933 г.) привело к вве­дению бумаги с водяными знаками, специальных чернил, клея и мастики для печатей. Это случилось уже в 1935 г., после выхода рас­поряжения НКВД «Об изготовлении печатей и штампов и пользо­вании ими»375. Предлагалось сосредоточить изготовление печатей и штампов в специальных граверных мастерских и при этом запре­тить каким бы то ни было другим организациям изготовление пе­чатей и штампов: «Обязать народные комиссариаты местной про­мышленности организовать производство штемпельной мастики и чернил по специальной рецептуре Главного Управления Рабоче­Крестьянской милиции НКВД Союза ССР. Обязать все государствен­ные учреждения и общественные организации заполнять важные документы (паспорта, удостоверения личности, членские билеты и т. д.) только специальными чернилами и при засвидетельствова­нии документов печатью пользоваться специальной мастикой»376.
12
После введения обязательных фотокарточек был разработан специальный клей, а также прессы для наложения рельефных от­тисков на фотографии. В Инструкции к Положению о паспортах 1940 г. специально оговаривается порядок пользования и хранения этих спецсредств:
Спецчернила, предназначенные для заполнения текста паспор­тов, спецклей, предназначенный для наклейки в паспортах фото­карточек, а также прессы для наложения рельефных оттисков долж­ны храниться наравне с паспортными бланками. К пользованию прессом, спецчернилами и спецклеем допускаются только работ­ники, выписывающие паспорта и оформляющие прописку. Содер­жать спецчернила нужно в отдельных чернильницах или в нату­ральных флакончиках, в которых они выпускаются фабрикой. Наливать спецчернила в чернильницы из-под обыкновенных чер­нил и смешивать их с простыми чернилами не допускается. Поль­зоваться одним и тем же пером для спецчернил и простых чернил нельзя. Использование спецчернил и спецклея на какие-либо дру­гие надобности категорически запрещается. После употребления спецчернила и спецклей должны быть плотно закупорены и убра­ны в хранилище бланков паспортов. Примечание: при сгущении спецклей может растворяться горячей водой377.
Столь детальная инструкция по применению элементарных спецсредств должна была, наверное, свидетельствовать о том, ка­кое внимание уделялось компетентными органами защите от под­делок.
4. На фоне многочисленных изменений (в основном техниче­ского порядка) нельзя не отметить поразительную устойчивость «содержательной» структуры — все основные графы, ориентиро­ванные на сведения о владельце паспорта, остались неизменными и даже сохранили свою последовательность. Исключение состави­ли упраздненная в 1938 г. графа «место постоянного жительства», поскольку она дублировалась штампом о прописке, и графа о со­циальном положении, изъятая на последнем этапе. Другое дело, что правила заполнения граф менялись, но об этом речь пойдет в следующих разделах этой части. Здесь только стоит отметить, что формальная стабильность сведений удивительным образом сочеталась с изменчивостью их содержания.
По сути дела бланк паспорта представлял собой анкету с вопро­сами, обращенными к владельцу паспорта (ближайшие аналогии — анкета при приеме на работу или допросный лист). Но отвечал владелец на эти вопросы не на паспортном бланке, а в Форме № 1, которую должен был заполнить для получения паспорта. Бланки заполняли работники паспортного стола, которые должны были обладать необходимыми качествами (аккуратностью и разборчи­вым почерком). «Бланки паспортов заполняются специальными чернилами, аккуратным и разборчивым почерком. Заполнять блан­ки паспортов другими чернилами или тушью запрещается. Под­писи в паспортах начальника паспортного стола и все другие от­метки, вносимые органами милиции, производятся специальными чернилами. Никакие исправления и помарки в тексте не допуска­ются (в случае возникновения бланк уничтожается)»378.
Владелец паспорта ставил на бланке лишь свою подпись. Само наличие посредника (работника паспортного стола) оказывается значимым, поскольку он руководствуется правилами заполнения паспортных бланков, которые неизвестны владельцу паспорта. К тому же появляется дополнительный человеческий фактор — не случайно образ «паспортистки» стал нарицательным для всей со­ветской бюрократии379. Сочетание в бланке печатного и рукопис­ного — типичная черта канцелярского стиля, призванная усилить эффект документности — в данном случае отсылающей к пред­ставлениям о «подлинности» и «защищенности».
В паспортном бланке представлены сведения как о владельце, так и о тех, кто эти сведения удостоверяет. Кроме того, он снабжен многочисленными реквизитами (идентификаторами паспорта): бланк и специальная бумага с элементами защиты; наименование документа; номер и дата его выдачи; наименование учреждения, выдавшего документ; обозначение серии и номера документа; фотокарточка владельца паспорта с двумя рельефными оттисками печати; подписи владельца паспорта и начальника отделения вну­тренних дел, скрепленные мастичным оттиском гербовой печати; оттиски штампов с записями, указывающими место жительства, семейное положение владельца и др. Реквизиты призваны под­твердить содержащуюся в паспорте информацию и защитить ее от «взлома».
Все сведения о владельце можно разделить на индивидуали­зирующие и категоризирующие. Первые включают те сведения (персональные данные), на основании которых производится идентификация владельца паспорта. Вторая — его отнесение к той или иной категории населения (важно, что этим группам приписан разный статус). К числу индивидуализирующих относятся ФИО, время и место рождения, постоянное место жительства, собствен­норучная подпись и фотография. К категоризирующим — нацио­нальность, отношение к военной службе и социальное положение. С исчезновением последней графы особое значение приобретает графа «национальность». Рассмотрим эти сведения в той последо­вательности, в которой они представлены в паспортной книжке.
«Фамилия, имя, отчество»
Советский паспорт, как и любой документ, удостоверяющий личность, начинается с записи о фамилии, имени и отчестве. Если другие сведения о человеке появлялись, исчезали или менялись местами, то «заглавное» место этой графы оставалось неизменным.
Имя — единственный идентификатор личности, который суще­ствовал «всегда» и во всех документах, смыслом которых является удостоверение личности380. Наряду с местом и временем рождения имя входит в категорию личных (персональных) данных. Мы посто­янно сталкиваемся с необходимостью указывать фамилию, имя и отчество при составлении всевозможных документов и в других официальных практиках. С этой точки зрения можно сказать, что имя принадлежит не только самому человеку, но и тем, кто его так называет, а также государственным органам, которые идентифи­цируют его именно таким образом. Между тем очевидно, что иден­тификационная способность паспортного имени в принципе не­велика, поскольку оно, как правило, не уникально. Во всяком случае, нельзя утверждать, что имя однозначно указывает только на данную конкретную личность. Лишь в совокупности с другими идентифи­кационными признаками имя позволяет в необходимых случаях определять личность. Приписываемая имени идентификационная роль обусловила его юридическое значение: «право на имя — лич­ное неимущественное право, неотделимое от личности»381.
17
И все же почему именная формула входит в число непременных идентификаторов и в состав персональных данных? Вероятно, объ­яснить это можно скорее традицией «определения» личности, чем реальной идентификационной способностью имени. Имя оказы­вается необходимым как для номинации (и тем самым выделения человека из числа подобных ему), так и для регулирования соци­альных и правовых отношений (человек может вступать в правовые отношения только под своим именем)382. Более того, «в каких-то случаях имя способно даже заменить человека: это проявляется в таких противоположных сферах — они находятся на разных уров­нях цивилизации и, казалось бы, не могут иметь друг с другом ре­шительно ничего общего, — как магия и бюрократия. Магическое действие, направленное на человека, оперирует с его именем (в колдовстве, в гадании и т. п.); равным образом и бюрократиче­ская документация имеет дело не с людьми, а с именами, и судьба человека может непосредственно зависеть от бюрократической процедуры; все это способствует мистическому отношению к име­ни, которое ощущается и в наши дни»383.
В любом случае представляется справедливым, что имя созда­ет «пространство личности»384, которое сохраняется и после смерти человека. Восприятие имени в качестве главного идентификатора основано на характерном для ранних этапов функционирования имен представлении об однозначном соответствии имени и его носителя, несмотря на все позднейшие указания на конвенциональность этого знака (что выразилось хотя бы в официальных практи­ках смены имен, о которых подробно пойдет речь в первой главе следующей части).
Строго говоря, имя не является специфическим для письмен­ных документов знаком — в отличие, например, от подписи — по­скольку практика определения человека по имени (прозвищу) возникла задолго до появления документов. И в устной форме представление человека предполагает называние имени. Однако документное имя имеет свои особенности. Прежде всего, имя ста­новится фиксированным, воплощенным в письменной форме. Перевод устного имени в письменное — вовсе не автоматическая процедура. Она предполагает хотя бы минимальную рефлексию над его визуальным обликом и значением, а это совсем другое восприятие имени, открывающее новую форму его существования. Будучи зафиксированным, имя отрывается от человека и начина­ет жить своей жизнью, по правилам, которые устанавливаются бюрократическим производством. Вместе с тем фиксированное имя так или иначе указывает на своего носителя даже после его смерти, и в этом смысле имя — одно из средств сопротивления времени, что особенно характерно для документной реальности.
Другая важная черта паспортного имени заключается в том, что оно (и не только в русской традиции) всегда полное, включа­ющее все составляющие именной формулы (фамилия — имя — от­чество). Такое имя, как правило, не используется в повседневном общении, и уже эта особенность прагматики имени создавала и создает определенный разрыв в восприятии двух практик имено­вания, а включение в состав официального именования отчества и фамилии лишь подчеркивает специфику документного образа человека, его нарочитую искусственность. Можно сказать, что имя, используемое в повседневном общении, так и не породнилось с документом. В документе присутствует его особая, официальная версия. В результате сам носитель имени не всегда принимает до­кументную версию и даже не всегда считает ее своим именем385.
Важнейшей чертой документного имени является его неиз­менность. Собственно, именно неизменность делает имя офици­альным, документным. Не случайно любое изменение паспортно­го имени всегда жестко регламентируется государством. В свою очередь, принадлежность имени к документной реальности дела­ет возможным его официальное изменение, о чем речь пойдет в следующей части.
При рассмотрении советских документов первое, что бросает­ся в глаза, — изменение последовательности элементов именной формулы. Прежняя устойчивая последовательность (имя — отче­ство — фамилия) меняется на новую: фамилия — имя — отчество (ФИО). В документах 1920-1930-х гг. встречаются оба варианта. В проекте Положения о введении паспортной системы (1932 г.) при описании паспорта говорится «в графе 1-й пишется — фамилия — имя — отчество»386, но в вышедшем Положении, как и в самом пас­порте, установлена другая последовательность: имя — отчество — фамилия387. В Инструкции от 26 января 1933 г. дается следующее разъяснение: «Фамилия, имя, отчество пишутся полностью. Про­ставление имени, отчества инициалами (первыми буквами) запре­щается. Причем, обязательно ранее писать фамилию, а потом имя и отчество»388. Получается, что в графе требуется один порядок на­писания, а в Инструкции другой. В таком случае (как и во многих подобных) приоритет отдавался никому не ведомой (кроме работ­ников милиции) Инструкции. В роли посредников выступают слу­жащие паспортных столов, которые «знают, как надо» («как поло­жено»). Эта ситуация актуализируется всякий раз, когда возникает необходимость транслировать положения секретных инструкций «вниз». Почти сакральное знание работников государственных ор­ганов будет во многом определять характер взаимоотношений с ними «простых людей».
Начиная с Положения о паспортах 1940 г. последовательность становится неизменной: ФИО одерживает безоговорочную по­беду. Это, казалось бы незначительное, изменение первой графы отражало, как мне кажется, перемену отношения к человеку. В до­революционной стилистике официальное обращение к человеку по фамилии было возможно только в дружеском общении или при обращении «сверху вниз» — например, учителя к ученику389. В офи­циальном обращении это считалось недопустимым. Нормой при­знавался порядок, при котором первым называется и пишется имя, которому может предшествовать указание на чин390. Произошедшая в первые десятилетия советского времени инверсия была вызвана, видимо, тем, что на смену индивидуальности и единичности пришли списки. В ставших обычными ситуациях перечислений и перекличек люди различаются не столько именами, сколько фа­милиями, на которые и был перенесен акцент, не говоря уже о том, что в списках и картотеках обычно принят алфавитный порядок перечисления по фамилиям. Можно сказать, что появилось «спи­сочное именование». Имена и отчества становятся дополнитель­ными различительными признаками, которые во многих случаях могли легко заменяться на «товарищ» («товарищ Иванов» — обыч­ное обращение в устном общении, а во многих документах обхо­дились и без «товарищ»)391.
При выдаче первых советских удостоверений личности оказа­лось, что, несмотря на почти двухвековую традицию существова­ния официального полного имени, далеко не все граждане СССР обладают таковым. В Инструкции № 370 «Об удостоверениях лич­ности и прописке граждан в городских поселениях» от 6 июля 1925 г. говорится: «В графе фамилии, имени и отчества получате­ля может быть обозначено и прозвище гражданина, если у него не имеется определенной фамилии»392. Не вполне благополучной была и ситуация с отчествами. Например, в дореволюционных метри­ческих книгах у детей, родившихся от незарегистрированных бра­ков, в графе «отец» ставился прочерк и, соответственно, у «неза­коннорожденных» не было официального отчества. НКВД пришлось озаботиться и этим вопросом, выпустив среди прочего специаль­ный циркуляр «О присвоении отчества и регистрации детей, про­изошедших от незарегистрированного брака»393.
Особую сложность представляло введение русской именной формулы «фамилия — имя — отчество» у представителей тех на­родов, где ее не было. При подготовке к Первой Всесоюзной пере­писи 1926 г. это обстоятельство было учтено. В похозяйственной карточке переписи значится: «Домохозяин: Фамилия русская ... Туземная ... Имя русское ... Туземное ... Отчество ... Прозвище ...».394 Реальная необходимость введения единообразного именования возникла в связи с паспортизацией уже на первом ее этапе. В ка­честве примера можно привести «Проект закона о порядке при­своения постоянных (наследственных) фамилий гражданам Тур­кменской ССР»:
Учитывая, что часть населения приняла свои фамилии по име­ни отца или деда, как постоянные (наследственные), рекомендовать гражданам выбор фамилии по имени отца или деда. Как правило, фамилии для коренного населения должны иметь окончание «ов», «ев» — для мужчин и «ова», «ева» для женщин, как наиболее рас­пространенные среди туркменского населения. Например, для мужчин — «Дурдыев», «Курбанов» и для женщин «Курбанова», «Дурдыева». Одновременно с выбором и закреплением существующей фамилии, регистрируется и закрепляется за гражданами и их от­чество. Установить, как правило, что отчество должно оканчивать­ся на «ович», «евич» — для мужчин и «овна», «евна» — для женщин, допуская в отдельных случаях, по желанию самих граждан выби­рать для мужчин «оглы» и для женщин «кизы». При выборе по­стоянных фамилий рекомендовать гражданам избегать таких фа­милий, которые унижают или оскорбляют достоинство человека, или носят характер сословного или религиозного происхождения, как например, Италмаз, Гурре Кудишк, Кошк, или приставки: Хан, Ходжа, Ишан, Бай, Крюк и т. п.395
Подобные правила устанавливались и для других этнических общностей:
В 1930-е гг. советские административные органы стали при­сваивать эскимосам и чукчам (и другим народностям Севера) фа­милии на базе их старых личных имен (и впоследствии отчества). К примеру, существовали имена Ашкамакин или Куяпа; эти имена интерпретировались властями как фамилии, и людям предлагалось выбрать себе в дополнение к «фамилии» еще и русское имя. Так появились Иван Ашкамакин и Федор Куяпа. При вступлении в брак женщины обычно меняют фамилию и принимают фамилию мужа, т. е. появляется «женский род» фамилии типа Ашкамакина (важно, что род в языке эскимосов полностью отсутствует не только в име­нах, но и в местоимениях 3-го лица). Именно эта система офици­ального именования существует сегодня: все эскимосы (и другие народы этого региона) имеют зарегистрированные и записанные в паспорт официальные имя, отчество и фамилию396.
Естественно, что в таких случаях разрыв между официальным и традиционным именем был гораздо больше, чем в русскоязыч­ном узусе. Русификация антропонимического фонда не учитыва­ла многих особенностей функционирования имен в «инородче­ских» традициях. Например, у некоторых народов имя меняется несколько раз в течение жизни по мере взросления и изменения статуса человека. В частности, у калмыков женщина должна была менять имя в связи с замужеством. Обычай сохранился, но новое имя/имена могли использоваться только в неофициальной сфере397. Введение паспортных имен неизбежно приводило к своего рода конфликту идентификаций, ощущение которого во многих куль­турных традициях сохраняется и сейчас (см. об этом: гл. 1, ч. 2).
Еще одна категория лиц, имена которых требовали особого внимания, — бывшие заключенные, которые могли отбывать за­ключение не под «настоящей» фамилией. «При выдаче паспортов лицам, освобожденным из тюрем или лагерей, имеющим несколь­ко фамилий (Сидоров, он же Петров, он же Иванов и т. п.) выдают­ся временные удостоверения на 3 месяца и в них указываются все фамилии, перечисленные в документе, выданном тюрьмой или лагерем. Такие удостоверения должны выдаваться до тех пор, пока ими не будут восстановлены настоящие фамилии»398. «Настоящи­ми» считались имена, зафиксированные в метрических выписях или свидетельствах о рождении, кроме тех случаев, когда имена были изменены официально399.
Так или иначе, первая графа по замыслу агента идентификации (государства) должна иметь индивидуализирующий смысл, и этим она отличается от тех пунктов паспорта, которые ориентированы на категоризацию человека и, соответственно, его приписывание к той или иной общественной группе.
Введение обязательного паспортного имени означало, по сути дела, его удвоение. Первая графа паспорта приобрела не столько идентификационный, сколько дисциплинарный смысл, открывая список черт другого, «паспортного Я». Это первая реплика по по­воду себя в диалоге с властью, который ведется на не вполне при­вычном языке официального документа.
«Место и время рождения»
К числу «индивидуализирующих» относилась и вторая графа. Она несколько раз меняла свое название и наполнение. Когда вво­дилась советская паспортная система, эта графа (по Положению 1932 г.) называлась «Время и место рождения». Может показаться удивительным, но в первом советском паспорте образца 1933 г. должен был указываться только год рождения без числа и месяца (в дореволюционном паспорте следовало указать число, месяц и год рождения). В Инструкции от 26 января 1933 г. дается лапидар­ное предписание: «Время рождения указывается путем простав­ления года рождения. Пример: «1893 г.». Место рождения указы­вается подробно. Пример: «Село Троицкое, Балашевского уезда, Саратовской губернии»400.
35 Инструкция по применению Положения о паспортах, изданная во исполнение Постановления СНК ССР от 10/IX 1940 г. (ГАРФ. Ф. Р-9401. Оп. 12. Д. 233. Т. 1. Л. 151).
36 «Основным документом при выдаче паспорта, удостоверяющим время и место рождения, имя, отчество и фамилию (если фамилия или имя не были изменены в
Только с 1940 г. было введено указание точной даты, хотя графа по-прежнему называлась «Время и место рождения». В Инструкции к Положению о паспортах 1940 г. дается разъяснение: «В графе 2-й — день, месяц, год рождения, населенный пункт, район, область, край, республика, где родился. Примечание: в тех случаях, когда в пред­ставленных документах будет указан только год рождения, без ука­зания месяца и дня, — месяц и день рождения записываются в гр. 2-й со слов получателя паспорта»401. Это примечание говорит о том, что точной дате рождения все еще не придавалось значения. В армию призывались по году рождения, а настоящая система учета еще не была выстроена. Такое положение сохранялось довольно долго. До­статочно сказать, что и в паспортной Инструкции 1953 г. фигурирует аналогичное примечание: «Если в представленных документах све­дения о числе и месяце рождения отсутствуют, они заносятся в графу 2 паспорта и заявления по форме № 1 со слов получателя паспорта»402.
Объяснить такую «приблизительность» времени рождения можно, вероятно, тем, что в 30-е годы все еще действовала двойная система счета по «старому» и «новому» стилю, возникшая в связи с реформой календаря, и путаница была постоянной (подробнее см. ниже в этом разделе). К этому следует добавить невероятную спешку первой паспортизации, а также сложности с получением выписок из метрических книг, многие из которых были утрачены в годы гражданской войны и в результате антирелигиозной кам­пании или, как в Средней Азии, практически не велись.
Гораздо большее внимание придается месту рождения: «Запись о месте рождения производится в соответствии с существующим административным делением, при этом: родившимся в республи­ках, краевых и областных центрах СССР записывается только наи­менование города (г. Москва, г. Киев, г. Челябинск); родившимся в других городах СССР — наименование города и области (края, республики), в состав которых город входит; родившимся в сель­ской местности — наименование нас. пункта, районов, области (края, республики); родившимся за границей — наименование страны, в которой родился получатель паспорта (например, Бол­гария, Франция), а затем более подробные сведения о месте рож­дения, согласно представленным документам»403.
Очевидный диссонанс между требованием развернутого опи­сания места и сокращенным вариантом времени рождения никак не мотивировался. Можно лишь предположить, что для восстанов­ления биографии владельца паспорта и, следовательно, для его идентификации место рождения считалось более значимым, чем его возраст. Собственно, это та ниточка, которая в случае необхо­димости могла привести к установлению точных данных о чело­веке. Не случайно уже в самых ранних документах минимальной требуемой информацией было имя и место рождения (прожива­ния). Только по Положению 1974 г. время и место рождения были разведены по разным графам паспорта (второй и третьей: «Число, месяц, год рождения» и «Место рождения»).
Правильное определение возраста вызывало трудности даже в таком редуцированном варианте. В статье, появившейся в газете «Правда» и приуроченной к переписи 1939 г., по этому поводу говорится следующее: «Вопрос о возрасте кажется на первый взгляд простым. Опыт переписей населения, однако, показывает, что ответы на этот вопрос нередко даются неточными: 26-летние назы­вают себя 25-летними, 39-летние — 40-летними... Такие “округле­ния” мешают точности переписи, они искажают картину возраст­ного распределения населения»404. В паспорте следовало указывать не количество лет, а год рождения.
Сложности заполнения этих пунктов объяснялись не только недостаточной грамотностью, но и тем, что сама идея счета вре­мени была относительно новой и непривычной. Кроме того, как уже сказано, ко времени появления паспортов была осуществлена реформа календаря и введено новое административное деление. Реально в стране функционировали и прежние, и новые системы, что приходилось учитывать. Особенно это касалось времени рож­дения. Решение ограничиться указанием года, по всей вероятно­сти, объяснялось тем, что указание точных дат неизбежно должно было привести к путанице. Не случайно государственные органы вынуждены были постоянно разъяснять особенности заполнения этого пункта. Например, в Инструкции № 370 «Об удостоверениях личности и прописке граждан в городских поселениях» от 6 июля 1925 г. предписывается: «для лиц, родившихся в 1906 году и рань­ше, дата рождения обозначается по старому и по новому стилю, а для родившихся в 1907 году и позже, дата рождения обозначается только по новому стилю»405. Живучесть «старого стиля» была столь велика, что и в конце 30-х гг. приходилось учитывать это обстоя­тельство даже в таких структурах, как советская армия. Например, в Указании Командного Управления Наркомата ВМФ по технике заполнения личных дел от 22 октября 1938 г. дается такое разъ­яснение: «По графе 2-й: пишется число, месяц и год рождения по новому стилю, а в скобках — по старому стилю. По графе 3-й место рождения по административному делению в момент рождения указывать в скобках обязательно»406.
Ситуация осложнялась тем, что многие записи актов граждан­ского состояния (не говоря уже о прежних метрических книгах) были утрачены, а далеко не все знали год своего рождения. 18 де­кабря 1917 г. был принят декрет СНК РСФСР «О гражданском бра­ке, о детях и о ведении книг актов состояния», вводивший новый порядок регистрации семейно-брачных отношений. Метрические книги велись до 1918 г. (в некоторых местах и позже), а затем ре­гистрация актов гражданского состояния была передана местным органам исполнительной власти (отделам записи актов граждан­ского состояния — ЗАГС). Схема записи в принципе осталась той же, но были удалены все сведения религиозного характера, а поз­же были введены данные о национальности родителей. Однако наладить повсеместную работу новых органов регистрации граж­данского состояния долгое время не удавалось. В этом контексте не вызывает удивления появление специального Постановления ВЦИК и СНК РСФСР от 24 сентября 1928 г. «О создании комиссии по определению возраста при восстановлении погибших записей о рождении». В нем предписывалось для урегулирования вопроса о восстановлении архивов актовых книг, погибших во время им­периалистической и гражданской войн и при стихийных бедстви­ях, организовать при органах ЗАГС периодически действующие комиссии в составе начальника административного отдела ис­полкома, зав. ЗАГСом и врача407.
Сведения в этой графе чаще других становились объектом под­делок в паспортах, принадлежащих мужчинам. Фальсифициро­вался, как правило, возраст с целью уклонения от военной службы или трудовой мобилизации. Пик подделок пришелся на годы вой­ны408. Подделывался год рождения и в женских паспортах, в основ­ном с целью уменьшить свой возраст при заключении брака, а в Средней Азии нередко подделывали возраст (завышая его), чтобы выдать быстрее девушек замуж.
«Национальность»
Удивительная вещь — национальный вопрос. Что о нем ни скажешь — все будет глупость.
Сергей Аверинцев (?)
Графа «национальность» — единственная совершенно новая в советском паспорте (в дореволюционном такой графы не было). В первоначальном проекте паспортного бланка, рассмотренном на заседании Комиссии Политбюро по вопросу о паспортной си­стеме от 29 ноября 1932 г., она была четвертой графой (следом за «социальным положением»)409, но в проекте Постановления ЦИК и СНК «О введении единой паспортной системы в городах СССР» она была перемещена на третью позицию, сразу за ФИО, местом и временем рождения410. Это место было закреплено и в Положении о паспортах (Постановление ЦИК и СНК СССР от 27 декабря 1932 г.). После того как по Положению 1974 г. время и место рождения были разведены по разным графам (второй и третьей соответственно), «национальность» переместилась на четвертую позицию. Стоит отметить, что «национальность» никогда не была в паспорте «пя­той графой», как это нередко можно было слышать. Пятым пунктом она была в Форме № 1, которая заполнялась для получения пас­порта.
Категория национальной (этнической) принадлежности имеет в России непростую историю. Она непосредственно связана с по-

Форма №1
литикой в отношении населения, проводившейся в империи, а затем в СССР. В последние десятилетия, предшествовавшие рево­люции, официальная политика была ориентирована на русифи­кацию инородческого населения империи. «Православный народ» занимал безоговорочно ведущую позицию, а остальные были на­делены разными правами, но при этом предполагалось, что ста­тусы сближаются по мере обретения инородцами «необходимых черт». Русификация — сложное и многоплановое явление, которое невозможно описать как однонаправленный процесс. Она не сво­дится к политике ассимиляции инородческих племен, стремлению
сделать их «такими же русскими» с помощью таких стратегий, как «разбавление» национальных окраин русскими, распространение православия, придание русскому языку статуса основного в сфере управления и др. «Объекты» русификации могли иметь свои мо­тивы усвоения тех или иных элементов русской культуры и прежде всего языка. Кроме того, ее восприятие имело свою специфику в разных частях империи и у разных групп населения411.
Все эти процессы требовали регистрации «племенного состава» империи, и здесь нельзя не отметить роль этно-статистических исследований, которые развернулись с середины XIX в.: «За не­сколько десятилетий непрекращавшихся исследований на местах и в масштабе всей империи военная статистика превратила прежде аморфное слово народ в строго определяемое понятие население. Другим, не менее значимым, событием было то, что военная ста­тистика начала официально фиксировать народность или племя подданных империи»412. В качестве статистической категории «на­родность» встречается уже в местных переписях 60-х гг. XIX в.413 В последние два десятилетия перед революцией графа «националь­ность» появляется в различного рода документах. К их числу от­носились служебные аттестаты, врачебные карточки, документы воинского и полицейского учета414. К Первой всеобщей переписи 1897 г. был подготовлен «Алфавитный список народов, обитающих в Российской империи»415. В самой переписи не было вопроса о национальности (народности), но были вопросы о вероисповеда­нии и языке, по которым в случае необходимости можно было «установить» национальность416 .
Долгое время считалось, что политика нациестроительства, в том числе русификация, противоречит самой идее империи — ко­торая, используя ресурсы колоний, как правило, не покушается на местные уклады жизни. Новые взгляды на проблему «империя и национализм» позволили по-другому подойти к этой проблеме и увидеть в империи пространство зарождения национальных государств417. В любом случае пришедшие к власти большевики не могли (хотя бы из идеологических соображений) продолжать по­литику русификации418. Вместе с тем в нарождающихся национа- лизмах окраин виделась серьезная угроза несмотря на то, что по­нятию «национальность» еще не придавалось того значения стабильной и непреходящей категории, которое будет приписы­ваться ей позже. В этой ситуации центральная власть пошла по пути создания национальных автономий, что приведет к нацио­нально-административному размежеванию, образованию союз­ных республик, в каждой из которых будет своя титульная нация (главенство одной национальности в пределах ограниченной тер­ритории). Юрий Слезкин удачно сравнивает это территориальное распределение с коммунальной квартирой, в которой каждая на­циональность получает свою комнату419.
Так называемая коренизация, развернувшаяся после XII съезда партии (1923 г.), была направлена на преодоление культурного и правового неравенства среди народов СССР, что, по замыслу ее инициаторов, должно было поднять авторитет центральной власти и способствовать проведению ее политики в национальных окра­инах420. Коренизация предполагала выдвижение в органы управ­ления местных советских и партийных кадров, поддержку нацио­нальных языков и культур, взращивание национальных элит. В частности, был организован перевод делопроизводства на на­циональные языки, введена процентная ставка для национальных кадров в республиканских официальных органах и т. д. По мнению Терри Мартина, создание федерации осуществлялось во многом путем искусственного выделения национально-территориальных образований и формирования их культурной «самостоятельно­сти» — всего того, что он назвал «положительной деятельностью»421. Политика коренизации сопровождалась борьбой с русским «вели­кодержавным шовинизмом». Показательно, что этот период ха­рактеризуется отрицательным отношением к русской культуре как к наследнице культуры угнетателей.
Следует также учесть, что сразу после революции была упразд­нена прежняя сословная структура, а с 1918 г. были отменены вся­кие указания на вероисповедание в документах, удостоверяющих личность422. Новой администрации требовались постоянные кате­гории, с помощью которых можно было бы разделить население на определенные группы для более эффективного проведения сво­ей политики. В 20-е гг. графа «национальность» все чаще появля­ется в советских документах, что, видимо, было связано с процес­сом создания национальных автономий. Например, в выпущенных НКВД в 1923 г. образцах личных карточек членов исполнительных комитетов и членов съездов эта графа уже была предусмотрена423. Эта категория постепенно распространяется «вниз». Разработанная НКВД в 1925 г. Инструкция «О введении новой системы ознаком­ления с личностью заключенного и результатами его пребывания в месте заключения» требует сразу по прибытии нового заключен­ного завести на него опросный листок, в котором указывался род­ной язык. В личной карточке заключенного следовало указывать и родной язык, и национальность424. В «Инструкции о ведении и за­полнении актовых книг и свидетельств по новым формам» (1926 г.) указывается, что в пунктах 7, 8 и 9 актовых книг о рождении «под­черкивается национальность и социальное положение родителей со слов заявителей. В тех случаях, когда ответ не предусмотрен, записываются дополнительные слова: например, калмык, служи­тель культа и т. под.»425. Можно полагать, что в новой форме были перечислены «основные» национальности и социальные категории, которые следовало подчеркнуть. В актовых записях о смерти также предполагалось указание национальности умершего, но, например, в записях о браке оно не предусмотрено. Разумеется, такая изби­рательность никак не мотивируется. В этом контексте следует упо­мянуть перепись 1926 г., когда был введен пункт «народность».
В предыдущей части затрагивался вопрос разделения населе­ния на отдельные социальные группы с помощью введения в пас­порта таких категорий, как «сословная принадлежность» и «веро­исповедание». При этом отмечалось, что такие классификации основаны на разном правовом статусе представителей этих групп. Введение категории «национальность» в советский паспорт, на первый взгляд, не согласуется с принципом неравенства. Формаль­но все национальности обладали одинаковыми правами, однако реально дело обстояло иначе, о чем я еще буду говорить.
Идея равенства всех национальностей в СССР на первых порах подкреплялась и фактическим отсутствием официальных правил определения национальной принадлежности. Положение о пас­портах, вышедшее в 1932 г., никак не регламентировало процеду­ру определения национальности: запись производилась со слов владельцев паспортов. Другими словами, все получавшие паспор­та могли указать национальность, руководствуясь своими представ­лениями. В Инструкции работникам пунктов по заполнению пас­портов и временных удостоверений от 26 января 1933 г. никаких сложностей по этой графе не предусмотрено: «3. Национальность. Пишется национальность владельца паспорта — русский, украинец, грузин, белорусс, еврей, латыш и т. д.»426. Как отмечает Н. Муан, «Пункт “национальность”, фигурирующий в паспорте с самого на­чала, не является предметом отдельной дискуссии»427. Паспорти­зация была направлена на точное установление социального по­ложения.
Кампания паспортизации совпала по времени с началом по­степенного сворачивания политики коренизации. Причин отхода от коренизации несколько. К их числу относится ускоренная инду­стриализация, затронувшая прежде всего городское население, где традиционно преобладали русские. Кроме того, официально стало считаться, что основные цели коренизации достигнуты — иерархия национальностей сформирована, а выращенные национальные ка­дры проводят на местах политику партии. В середине 1930-х гг. были расформированы комитеты по коренизации в союзных республи­ках; произошло своего рода возвращение к политике русификации, а вместе с ним и реабилитация наследия русской культуры.
С этого же времени категория «национальность» выходит на первый план: «Новые веяния нисходили с вершины власти, из ЦК ВКП(б), который с 1935 г. начал вводить новую форму учета номенклатурных кадров (“справки-объективки”), в которой впер­вые была предусмотрена графа “национальность”. Эта позиция, вчера еще не бравшаяся в расчет, очень быстро сравнялась по сте­пени важности с таким главным до сих пор анкетным пунктом, как “социальное происхождение”. Как следствие, повсеместно была введена статистическая отчетность в национальном разрезе. “На­циональная лихорадка” поразила кадровые службы буквально всех государственных и общественных учреждений, от детского сада до ГУЛАГа...»428. Категория «национальность» еще не приобрела статус единственной неотъемлемой характеристики советских людей, но движение в этом направлении уже началось.
Вместе с тем в официальном дискурсе формируется образ стра­ны, находящейся во враждебном окружении. Следуя этой логике, задачей органов НКВД становилась борьба со шпионами и дивер­сантами на своей территории. Первыми почувствовали это на себе немцы и поляки429. В августе 1937 г. вышел так называемый «поль­ский приказ». В нем речь шла об активизации шпионской деятель­ности Польши на территории СССР и мерах по «обезвреживанию» шпионских, диверсионных, вредительских и повстанческих элементов430. Разумеется, польскими или греческими шпионами вовсе не обязательно должны были быть поляки или греки, однако «за­чистка» носила тотальный характер. В вопросе национальной при­надлежности требовалась ясность, и она была введена с грифом «Секретно» Циркуляром № 65 от 2 апр. 1938 г. В соответствии с этим Циркуляром, при определении национальности следовало исходить только из национальной принадлежности родителей. Подтверждением должны служить паспорта родителей или другие документы, в которых присутствует запись об их национальном происхождении. Разъясняющее указание Отдела актов граждан­ского состояния НКВД СССР № 1486178 от 29 апреля 1938 г. (тоже с грифом «Секретно») стоитпривести целиком.
Всем Начальникам ОАГС НКВД и УНКВД
Циркуляром НКВД СССР № 65 от 2 апр. 1938 г. (разосланный нач. УРКМ) установлен новый порядок указания национальности при выдаче или обмене паспортов, обязывающий при записи на­циональности владельца паспорта исходить исключительно из на­циональности по рождению (по родителям).
В связи с этим существовавшее до настоящего времени поло­жение, когда национальность граждан при регистрации актов граж­данского состояния записывалась та, к которой причислял себя регистрирующийся, — изменяется.
Во всех случаях актовых записей национальность должна указываться на основании предъявленных при регистрации пас­портов.
Там, где паспортизация отсутствует, уточнение вопроса о на­циональности регистрирующегося проводится в процессе записи путем опроса заявителя. При этом надо иметь в виду, что запись национальности должна быть произведена в соответствии с фак­тическим национальным происхождением родителей регистриру­ющегося. Если родители немцы, поляки и т. д., вне зависимости от их места рождения, давности проживания в СССР или перемены подданства и друг., нельзя записывать регистрирующегося русским, белоруссом и т. д.
В случае несоответствия указанной национальности родному языку или фамилии, как например: фамилия регистрирующегося Попандопуло, Мюллер, а называет себя русским, белорусом и т. д., и если во время записи не удастся установить действительную на­циональность регистрирующихся, — графа о национальности не заполняется до представления заявителями документальных до­казательств о принадлежности регистрирующегося к той или иной национальности431.
О том, что, с точки зрения законодателей, могло служить «до­казательством принадлежности к той или иной национальности», речь пойдет ниже, а сейчас важно подчеркнуть, что с этого момен­та для определения национальности в паспортах и в переписях стали применять разные стратегии: в паспортах — по родителям, в переписях прежний принцип — по самоопределению. Впервые это нововведение применительно к паспортам появляется в пас­портной Инструкции НКВД 1940 г., но она имела гриф «Секретно» и не была опубликована. В соответствии с этой Инструкцией, на­циональность должна была определяться «не по месту рождения и проживания получателя паспорта, а исключительно по националь­ности родителей. Пример: нельзя записать в паспорт немцу — рус­ский, хотя бы родившемуся на территории бывшей России или СССР. В тех случаях, когда родители получателя паспорта принадлежат разным национальностям (например, отец — итальянец, мать —
русская), в паспорте указывается одна из этих национальностей (по желанию получателя паспорта итальянец или русский)»69.
Тем не менее заполнение этой графы продолжало вызывать вопросы, и даже работники паспортных столов не всегда ориен­тировались в особенностях двойного права. 29 декабря 1943 г. по всем республикам, краям и областям рассылается Директива НКВД «О порядке изменения в паспортах записи о национальности»:
В связи с поступлением в НКВД СССР заявлений об изменении в паспорте записи о национальности, особенно со стороны граждан немецкой национальности, мотивирующих свою просьбу тем, что они фактически не являются немцами, родились в СССР, немецко­го языка не знают,
Предлагаю
В соответствии со ст. 12 Инструкции по применению Положения о паспортах, утвержденного постановлением Совнаркома СССР от 10 сент. 1940 г. за № 1667, запись о национальности владельцев паспортов указывать исключительно по национальности родителей. В тех случаях, когда родители принадлежат разным националь­ностям, в паспорте указывать одну из этих национальностей по желанию заявителя.
Получателю паспорта, имеющему родителей разных нацио­нальностей, разрешать выбор по своему желанию одной из нацио­нальностей родителей только при получении паспорта впервые. Впоследствии, при обмене паспорта, изменение записи этой на­циональности не допускать.
Рассматривать заявления граждан и вносить изменения за­писи о национальности в паспортах только в тех случаях, когда запись о национальности владельца паспорта не соответствует на­циональности родителей. Во всех остальных случаях ходатайства об изменении национальности оставлять без последствий
От лиц, заявивших о неправильной записи в паспорте нацио­нальности, обязательно требовать письменного заявления с объ­яснением обстоятельств, на основании которых заявитель считает неправильной сделанную запись о национальности.
Помимо заявления требовать от заявителя документов, под­тверждающих неправильность записи о национальности в паспор­те и только при представлении этих документов производить из­менение ее с вынесением об этом постановления, утверждаемого начальником органа милиции.
Собранные материалы с постановлением начальника органа милиции направлять в ГУМ НКВД СССР, с разрешения которого производить изменение записи о национальности тем органом милиции, на территории которого проживает заявитель.
Копию постановления об изменении записи о национальности хранить в органе милиции, выдавшем новый паспорт, с обязатель­ной отметкой в стандартной справке о том, что паспорт обменен в связи с изменением записи о национальности, т. е. немец на украинец, латыш на русский и т. д.
О порядке внесения изменений в паспорте записи о националь­ности тщательно проинструктировать работников милиции и уста­новить систематический контроль за проведением в жизнь насто­ящего указания.
Зам. Нар. Комиссара Внутренних дел СССР комиссар госбез­опасности 2 ранга Круглов. № 579. 29 дек. 1943 года70.
Эта Директива становится основным документом по новому порядку определения национальности, но вплоть до начала 50-х гг. «на местах» она не всегда соблюдалась. Об этом свидетельствует, например, Циркуляр зам. министра Госбезопасности Союза ССР Обручникова от 30 декабря 1952 г., адресованный министрам гос­безопасности республик, начальникам управлений МГБ краев и областей, начальникам управлений милиции республик, краев, областей и городов:
В целях установления единого порядка рассмотрения заявлений граждан об изменении в паспортах записей о национальности
Предлагаю:
1. В соответствии со ст. 12 Инструкции по применению Положе­ния о паспортах, утвержденного Постановлением НК СССР № 1667 10 сент. 1940 г., запись о национальной принадлежности владельцев паспортов производить исключительно по национальности их роди­телей. В случаях, когда родители получателя паспорта принадлежат к разным национальностям, в паспорте указывается одна из этих национальностей по желанию получателя паспорта, который под­тверждает сделанный им выбор распиской в графе 11 справки фор­мы № 1. Примечание. Документами, являющимися основанием для производства записей о национальности, могут быть: паспорта ро­дителей, выписки из колхозных книг, заверенные сельским советом, и другие документы, подтверждающие принадлежность родителей.
2. Запись о национальности по выбору лиц, родители которых принадлежат к разным национальностям, производить только при получении паспорта впервые. В последующем (при обмене паспор­та, выдаче взамен утраченного, похищенного и т. д.) изменение записи о национальности не допускать.
3. Изменение записи о национальности в паспорте разрешать только в случаях получения заявлений граждан об этом или когда будет выявлено, что запись о национальности владельца паспорта не соответствует национальной принадлежности родителей и это обстоятельство подтверждено документами, указанными в при­мечании к пункту 1. Во всех остальных случаях ходатайства об изменении в паспорте записи о национальности оставлять без последствий432.
Основные положения Циркуляра 1943 г. сохранились, но есть и существенные нововведения: получатель паспорта должен подтвер­дить сделанный им выбор (в том случае, если у родителей разные национальности) распиской в Форме № 1 и тем самым исключить для себя возможность смены национальности. Кроме того, впервые дается перечень документов, на основании которых производится запись о национальности: «паспорта родителей, выписки из кол­хозных книг, заверенные сельским советом, и другие документы, подтверждающие принадлежность родителей». К этому времени (1952 г.) родители, проживающие в городах, уже имели паспорта с указанием национальности, а жителям сельской местности пред­лагалось подтверждать национальность выписками из колхозных книг, в которых национальность фиксировалась далеко не всегда (вероятно, на этот случай и фигурируют «другие документы»).
Только после этого пункт о записи национальности в новой редакции был включен в частично опубликованное в открытой печати Положение о паспортах 1953 г. и был официально изменен порядок указания национальности: «Запись о национальности в паспорте производится соответственно национальности роди­телей. Если родители принадлежат к разным национальностям, то при выдаче впервые паспорта национальность записывается по национальности отца или матери в зависимости от желания полу­чателя паспорта. В дальнейшем запись о национальности измене­нию не подлежит»433.
Если запись о национальности признавалась недействительной, требовалась замена паспорта (исправление записи не допускалось). «Замена паспорта в связи с необходимостью изменения записи о национальности производится в случае получения заявлений граж­дан об этом, а также по усмотрению органов милиции, если будет выявлено, что запись о национальности владельца паспорта не соответствует его национальной принадлежности и это обстоя­тельство подтверждается документами, имеющимися в распоря­жении органа милиции. Примечание. Документами, являющими­ся основанием для производства записей о национальности, могут служить: копии актовой записи о рождении, высылаемые ЗАГС, паспорта родителей, выписки из хозяйственных книг и другие до­кументы, подтверждающие национальность родителей»434.
В случаях, когда заявления об изменении записи о националь­ности не подкреплялись необходимыми документами, решение по таким заявлениям выносилось отрицательное. Процедура установ­ления национальности описывается следующим образом: «Орган милиции, получивший заявление, опрашивает заявителя по суще­ству и направляет весь материал в паспортно-регистрационный отдел управлений милиции республики, края, области, города с изложением своего мнения. Паспортный отдел выносит свое по­становление. После утверждения Главным Управлением заключе­ний управлений милиции республики, края, области, города об изменении записи о национальности дается распоряжение о вы­даче паспорта с записью действительной национальности и мате­риалы направляются в отдел “П” МВД СССР, который по материалам выносит постановление об освобождении со спецпоселения, если национальная принадлежность является единственным основани­ем к содержанию на спецпоселении»435. К сожалению, остается не­понятным, что означало «опрашивает заявителя по существу», ибо именно по результатам этого «опроса» выносилось постановление.
В 1972 г. было объявлено о создании «новой исторической общ­ности» — советского народа, но это никак не повлияло на паспорт­ный учет. Последовавший за реформами Горбачева «парад суве­ренитетов» национальных республик продемонстрировал шаткость созданной конструкции и отсутствие общей идентичности. На протяжении всего советского периода распределение населения по национальной принадлежности так или иначе сочеталось с ло­зунгами равноправия и интернационализма. Депортации и при­теснения по национальному признаку относились к другой реаль­ности. И только с отменой графы в новом российском паспорте стало понятно, насколько эта категория въелась в сознание насе­ления (подробнее см. в разделе «Определение национальности» следующей части).
Завершая рассмотрение официальных требований к заполне­нию этой графы, следует отметить, что введение категории «на­циональность» в паспорт осуществлялось в два этапа. На первом (1932-1938) национальность определялась со слов владельца пас­порта и ей не уделялось особого внимания. Но когда НКВД по­требовалась ясность в этом вопросе, был применен привычный (по примеру установления социальной принадлежности) принцип определения «по происхождению», т. е. по родителям. Такое (поч­ти биологическое) определение национальности как наслед­ственного признака давало органам возможность хоть как-то контролировать запись в паспортной графе. Стремление к объ­ективизации категории «национальность» привело к тому, что критерием определения национальной принадлежности стано­вится даже не «национальность» родителей, а запись о ней в до­кументах. Можно сказать, что эссенциализация этой категории привела к созданию особого феномена, который можно назвать «документной национальностью».
Строго говоря, провозглашенный Советами равный правовой статус национальностей противоречил требованию обязательной их фиксации. Однако категория «национальность» стала не просто учетной (статистической, как это было в Российской империи), но именно правовой, поскольку национальным сообществам был придан разный статус: одни из них имели свое территориальное образование, другие — нет; одни считались народами, а другие — народностями и т. д. В результате жесткая бюрократическая предписанность определения национальности вступила в сложные отношения с групповыми и индивидуальными идентичностями. Одни восприняли ее как естественное основание своей индиви­дуальности, у других она вызвала различные формы отторжения, вплоть до стремления избавиться от предписанной стигмы, о чем речь пойдет в разделе «Определение национальности» следующей части.
«Личная подпись»
Подпись обладает особым статусом среди символических средств, созданных человеком для репрезентации себя в комму­никативном пространстве. Она принадлежит в основном культуре документа (в узком смысле) и именно в его контексте полностью реализует свои основные смыслы: быть знаком человека и под­тверждать от его имени содержащуюся в документе информацию. С этим связан и естественный эффект подписи — ее появление в других текстах придает им в той или иной степени свойство «документности»: истории подписи и документа оказываются тесно переплетены.
Личная подпись — непосредственный «вклад» владельца пас­порта в этот документ. Ставя свою подпись, он подтверждает све­дения о себе. Почему подписью и что это такое? Личная подпись (далее ЛП) до недавнего времени определялась как «собственноруч­но написанная фамилия»436. Сейчас ЛП можно определить как соб­ственноручно выполненное произвольное сочетание графических символов, отсылающих (с точки зрения автора ЛП) даже не к имени и/или фамилии, а к личности автора. В любом случае, ЛП указывает на индивидуальность, выделенность, уникальность, а кроме того, является концентрированным выражением автора, его самости.
ЛП можно понимать и как утверждение тождества (я, Иванов, есть я, Иванов), своего рода перевод себя в графическую форму своего имени. Образуется своеобразное пространство превраще­ний, которое принимает форму треугольника: я — мое имя — под­пись. Подписываясь своим именем, человек как бы совершает двойной перевод себя — в имя и в графическое его выражение. Этот акт самоотождествления и автокоммуникации оброс многи­ми дополнительными практиками, смыслами и коннотациями. Приписываемое самой ЛП свойство уникальности явилось, в свою очередь, основанием считать ее (наряду, например, с именем) сред­ством идентификации человека.
Вообще-то подпись — это что-то естественное и неестественное одновременно. Она естественна как всякий след человека и неесте­ственна, поскольку это не просто след, но нарочитое воспроизве­дение своего имени. Это своего рода коммуникация с собой и в то же время — представление себя возможным адресатам, такое же нарочитое, как документ, который всегда воспринимается как не­что неестественное. Не случайно, как уже сказано, документ явля­ется «родным» контекстом ЛП, где она имеет сильную позицию. Ставя свою подпись, человек «тиражирует» себя, распространяет свою самость в различных сферах, собственно, везде, где он не мо­жет присутствовать лично. Таким образом, подпись «работает» в обе стороны: владелец подписи маркирует ею свою связь с под­писываемым объектом, а другие могут по подписи идентифици­ровать ее автора.
Конкретное значение подписи зависит от контекста, в кото­ром она может указывать на авторство (принадлежность) текста (вещи)437; выражать согласие с некими условиями (текст договора); являться знаком ознакомления с содержанием документа (напри­мер, с правилами пожарной безопасности); быть подтверждением (гарантией) достоверности изложенного (например, при осущест­влении нотариальной записи); указывать на знакомство (точнее, на контакт) с человеком, который поставил свою подпись (ср. со­бирание автографов, подписи в альбомах)438 и т. д.
В любом случае подпись указывает на ту или иную степень присутствия (от авторства до ознакомления и подтверждения). Впрочем, будучи своего рода перформативом, подпись указывает не только на присутствие оставившего подпись, но и на его неприсутствие сразу после того, как человек расписался439. Кроме того, подпись (в полном соответствии со своей внутренней формой) нередко является знаком конца текста, его структурной и содер­жательной завершенности (хотя бы в отличие от надписи). Разуме­ется, подпись может оказаться и в начале текста, чаще всего в ле­вом верхнем углу, после резолюции, но и в таком случае она завершает микротекст (резолюцию).
Итак, подпись можно предварительно определить как соб­ственноручно выполненный графический знак (комплекс зна­ков) себя, необходимый для обозначения своего отношения к некоему объекту и позволяющий другим идентифицировать автора подписи.
Прежде чем стать графой «Личная подпись владельца паспор­та», этот реквизит пережил длительную и непростую историю. Подпись возникает как знак власти, т. е. прежде всего — как под­пись владыки. При этом длительное время она неотделима от (точ­нее, не выделена из) других знаков власти (креста, царской печа­ти и др.). Такая непосредственная связь подписи с властными функциями определяет ее «неравнодушие» к социальному стату­су лица, подписывающего тот или иной документ, что ощущается и поныне (особое значение придается подписи человека, наделен­ного властными функциями). Учитывая постепенное распростра­нение обычая подписывать тексты среди лиц, имевших более низ­кий статус, можно сказать, что история подписи — это история ее «снижения», обмирщения и обытовления по мере и в зависимости от роста числа грамотных. Кроме того, подпись как собственно­ручное написание своего личного имени связана с историей об­ретения фамилий, которые тоже сначала появляются у лиц высо­кого статуса, хотя здесь необходимо отметить, что подпись монарха — это, как правило, воспроизведение имени, а не фами­лии — собственно, этим она и будет отличаться от подписи простых людей440. Можно сказать, что история подписи — часть истории манипуляций с личными именами441.
Крестик как замена подписи нередко ассоциируется с негра­мотностью и низким статусом, но в качестве подписи он проделал интересную эволюцию. Собственно, подпись начинается с изо­бражения креста, совмещается с ним и заменяется им. Кресты ста­вились на договорах и означали подпись, «достойную всякого до­верия». Изображением креста скреплялись и решения церковных Соборов. Другими словами, в особо важных документах вместо имени ставили крест (или три креста). Поставить такую «подпись» — большая ответственность, чем написать свое имя, поскольку это значило поручиться именем Божиим442. Таким образом, кресты вместо подписи ставили вовсе не обязательно от неграмотности. Об этом свидетельствует и то обстоятельство, что в Средние века во многих странах Европы в важных документах ставили крестик, а рядом с ним прописывали свое полное имя. Подпись крестом лишала ее индивидуальности, но наделяла этот акт сакральной силой. Крест в качестве подписи скорее похож на клятву. Только в позднем Средневековье (примерно с XVI в.) в европейских тра­дициях распространяется мнение, что негоже использовать Божий крест для коммерческих документов, и их начинают подписывать своим именем443.
Использование отпечатка в качестве замены подписи теоре­тически могло быть только после открытия уникальности папилляр­ного рисунка (1877 г.) и возникновения дактилоскопии в кримина­листике (1902 г.)444. В русской традиции оно не было распространено за исключением случаев, когда эта форма идентификации приме­нялась в следственных практиках (например, судя по делу об убий­стве братьев Морозовых, в официальных советских документах не­грамотные не «подписывались» крестиком, а оставляли отпечаток пальца)445.
Обычай подписываться под документом (текстом) сформиро­вался в российской культурной традиции поздно и под явным вли­янием европейской традиции, хотя «прикладывание руки» встреча­ется уже в ранних памятниках446. Лишь с XVIII в. можно говорить о широком распространении практики подписывать документы сво­ей личной подписью447. В официальных документах личная подпись включала полное имя, фамилию (прозванье), а также нередко ука­зывался чин (что, собственно, полностью соответствует определению В. Даля: «Подписывать, подписать бумагу, приложить руку, заручить, подписаться на ней, под нею, написать имя свое, прозванье, чин и пр.»). В таком составе подписи естественным образом проявляется ее сословный характер. Под личной подписью дворян понималось полное написание своих имени и фамилии. В дружеском общении подписывались одной фамилией (например, А. Пушкин или еще про­ще — Пушкин). Грамотные простолюдины подписывались отчеством (Петров, Иванов), а неграмотные обычно ставили крестик.
В советском паспорте графа «подпись владельца паспорта» раз­мещалась под фотографией и могла восприниматься в качестве подписи к ней. Эти два элемента имели особый статус среди эле­ментов паспорта. Для них был предусмотрен специальный ритуал подтверждения соответствия владельцу паспорта еще на пред­варительном этапе представления документов: «подпись полу­чателя паспорта и его фотографическая карточка, наклеенная на этом заявлении, заверяются: лицом, ответственным за прописку- выписку, или местными Советами депутатов трудящихся»448.
Объединение фотокарточки и подписи как элементов паспор­та, требующих особого контроля со стороны представителей власти, не случайно, поскольку именно они являются «следами» получа­теля в «его» паспорте (все остальные сведения являются в той или иной степени приписанными ему). Ну и, разумеется, им приписы­вался особый идентификационный смысл. Собственно, именно по ним главным образом устанавливалась личность. Показательно, что в паспортах образца 1906 г. (в которых фотографий еще не было) в том случае, если получатель паспорта оказывался негра­мотным, требовалось описать его внешность (рост, цвет волос, осо­бые приметы), т. е. словесный портрет служил заменой подписи.
В ранних советских паспортах (до 1937 г.) фотографии тоже не было, но подпись считалась обязательной, а описание примет не было предусмотрено. Если получатель неграмотный, то в графе «соб­ственноручная подпись владельца» проставляется: «неграмотный». В получении паспорта за неграмотного расписывается кто-либо из присутствующих, известных органу милиции449. По опубликованно­му варианту инструкции: «Если налицо получающий паспорт — не­грамотный, то в этой графе Нач. пункта об этом отмечает»450.
Привлекает внимание особая тональность описания этой про­цедуры в советских официальных инструкциях: «В графе 4-й учи­няется спецчернилами собственноручная подпись получателя паспорта»451. Словосочетание «учиняется спецчернилами» точно передает столкновение двух стилей, относящихся к разным эпохам. «Учиняется» — канцелярит из словаря XIX в. «Спецчернила» — из советского словаря, где определение «спец-» имело особый ореол принадлежности к государственной тайне. Их диковинное сочетание говорит о многом, и прежде всего — о значении, которое придавалось этой графе. «Учинить подпись» — далеко не то же, что «поставить подпись» или просто «подписать». Это торжественное действие, усиленное принадлежностью к сфере особенного, «специального».
В Инструкции о порядке применения Положения о паспортах 1953 г. эта торжественная стилистика продолжает выдерживаться: при вручении паспорта «предложить получателю учинить свою подпись спецчернилами в графе 4 паспорта. В тех случаях, когда получатель неграмотен, в графе делается спецчернилами запись: “неграмотный” или “неграмотная”»452. Ставить крестик или отпе­чаток пальца в паспорте не полагалось.
Кроме фотографии, подпись связана с первой графой (ФИО), являясь по сути дела ее проекцией, которую реализует сам носи­тель имени: я воспроизвожу свое имя, чтобы засвидетельствовать, что я — это я. Любопытно, что подпись (при всей ее редуцирован­ности) все-таки сохраняет реликты досоветской последователь­ности: элементы имени (если они присутствуют), а затем фамилии, но ни в коем случае не наоборот.
В каждом паспорте, кроме подписи владельца, присутствуют еще две подписи — начальника отделения милиции и начальника паспортного стола, которые считаются лицами, удостоверяющими сведения о получателе паспорта. Эти подписи скреплены печатью, которая, в свою очередь, подтверждает подлинность подписи долж­ностных лиц. Интересно, что завершают ритуал создания докумен­та не подписи официальных лиц, а подпись владельца паспорта, который со своей стороны должен подтвердить достоверность све­дений о себе. Свою подпись владелец паспорта ставит при его по­лучении, и только после этого паспорт обретает юридическую силу.
Такое нагромождение подписей и скрепляющих их печатей свидетельствует о крайней степени недоверия не только ко всем участникам «паспортного ритуала», но и к технологии создания документа, призванного удостоверять содержащиеся в нем сведе­ния. В советских практиках идентификации паспортная подпись становится образцом подписи, одним из основных «водяных зна­ков» в процедурах установления личности.
«Социальное положение»
В советском паспорте эта графа следовала за указанием на­циональности. В первых паспортах (1933 г.) она была четвертой графой, а начиная с 1938 г. — пятой (четвертой стала «подпись»). «Социальное положение» (как и категория «национальность») яв­лялось внешней, приписываемой владельцу паспорта характери­стикой, которая считалась необходимой для определения его ме­ста в социальном пространстве.
Графа «социальное положение» формально была новой, по­скольку до революции в идентификационных документах и стати­стических материалах фиксировалась «сословная принадлежность». Эти формулировки предполагают разные принципы социальной стратификации. Распределение по сословиям основывалось на раз­личиях в правах каждой из основных выделяемых групп населения (дворянство, духовенство, купечество, мещанство, крестьянство). «Социальное положение» — более общее (чтобы не сказать более размытое) определение, подтекстом которого служили марксист­ские представления о классах, отличающихся разным отношением к средствам производства. Категории сословной и социальной при­надлежности объединяло то, что они «выводились» из прошлого, как своего рода наследственные черты человека, поскольку и о со­словной и о социальной принадлежности судили по происхождению или по социальной траектории. Кроме того, в реальном жизненном контексте социальное положение тоже определяло набор прав раз­личных групп советского общества. Как пишет Шейла Фицпатрик, «всячески подчеркивая идею классовой принадлежности, новый строй умудрился de facto вернуться к прежней, столь презираемой сословной системе, при которой твои права и привилегии зависят от того, кем ты официально считаешься — дворянином, купцом, представителем духовенства или крестьянином»453.
На рубеже XIX и XX вв. представления о социальном устройстве России быстро менялись. Официальная точка зрения все меньше соответствовала актуальным социальным идентичностям. Если судить по материалам Первой всероссийской переписи 1897 г., население империи классифицировалось по традиционным со­словным категориям. В то же время сами граждане пользовались смешанными определениями своего социального статуса, среди которых весьма распространены были указания на род занятий (например, преподаватель гимназии или инженер, служащий банка и т. д.). Показательно, что в паспортной книжке 1906 г. графа, фик­сирующая социальный статус, называлась «Звание», что давало возможность не придерживаться сословной классификации, ко­торая многими просвещенными гражданами воспринималась как анахронизм.
Новая эпоха началась с отмены сословий и чинов. Одним из первых декретов советской власти упразднялись все существовав­шие «сословные деления граждан, сословные привилегии и огра­ничения», а также чины и титулы. «Устанавливается одно общее для всего населения России наименование граждан Российской Республики»454. Вызванный революцией хаос в социальном про­странстве требовал введения новых принципов категоризации «внесословного» общества. Основной (с точки зрения революцио­неров) принцип лежал на поверхности: классовая борьба сама по себе предполагала деление на эксплуататоров (теперь уже бывших) и передовой класс (пролетариев и их союзников). Характерно, что первое документальное оформление граждан нового государства было проведено именно по этому признаку: уже в 1918 г. были вве­дены так называемые трудовые книжки для нетрудящихся, т. е. для бывших эксплуататоров (подробнее см. выше). Систематическая работа по определению актуального классового состава началась только после гражданской войны. К середине 20-х гг. сложилась «методика» выявления социальной принадлежности в зависимости от того, кем был человек до революции. Однако она могла приме­няться лишь к определенной возрастной категории (тем, кто до революции был взрослым), поэтому вскоре перешли к более «гиб­ким» методам.
Одна из первых инструкций по определению социального по­ложения вышла в 1925 г., принадлежала НКВД и имела примеча­тельное название «О введении новой системы ознакомления с личностью заключенного и результатами его пребывания в месте заключения». В ней предписывалось следующим образом описы­вать социальное положение заключенного: «Вырос в семье а) бо­гатой, средней, бедной, б) рабочего, ремесленника, крестьянина, мелкого, среднего, крупного торговца, чиновника, интеллигента и т. д.»455 Смысл такой классификации вполне очевиден: отделить социально чуждых от социально близких. Неопределенность границ никого не смущала. Если человек говорил, что он вырос в «средней» семье, его скорее причислят к «богатым», чем к «бедным».
Уже в следующем, 1926 г. вводятся так называемые трудовые списки, в которых устанавливалась следующая номенклатура со­циальных типов: «рабочий», «колхозник», «крестьянин-единолич­ник», «служащий», «учащийся», «писатель», «художник», «артист», «скульптор», «кустарь», «пенсионер», «иждивенец», «без определен­ных занятий»456. Реально в этой классификации эксплицировалось не столько «социальное положение», сколько область занятий457. Нетрудно заметить, что дворянам, купцам, лицам духовного звания и др. в нем места не оказалось. Практически без изменений эта усеченная номенклатура будет перенесена в советский паспорт.
Особое внимание было уделено определению социального по­ложения служащих государственного аппарата:
Социальное положение служащего определяется по состоянию в момент вступления в советский государственный аппарат, причем:
а) к группе «рабочие» относятся лица, проработавшие до всту­пления в советский государственный аппарат непрерывно не менее трех лет на производстве, в сельском хозяйстве или на транспорте в качестве работников наемного физического труда;
б) к группе «крестьяне» относятся лица, занимавшиеся до всту­пления в советский государственный аппарат не менее трех лет сельским хозяйством, скотоводством, охотничьим промыслом или рыболовством при условии или ведения самостоятельного (не по найму) хозяйства, или участия личным трудом в коллективном хозяйстве, а также в хозяйстве своих родителей или родственников;
в) к группе «служащие» относятся лица, прослужившие до вступления в государственный советский аппарат в общей слож­ности не менее трех лет в государственных или частных учрежде- ниях458.
Вероятно, предполагалось, что три года — достаточный срок для закрепления социальной идентичности человека, поступаю­щего на государственную службу. Интересно, что в категорию «ра­бочие» отнесены только те, кто работал по найму, а к крестьянам — наоборот, «не по найму».
В «Руководящих указаниях для определения социального по­ложения и профессии», касающихся ответственных работников НКВД и изданных НКВД в следующем (1927) году, все лица, рабо­тающие в государственном аппарате, по своему социальному по­ложению делятся на: а) рабочих, б) крестьян, в) служащих, г) про­чих. Критерий отнесения к рабочим, крестьянам и служащим остался прежним: «Основанием для определения социального положения того или иного работника госаппарата, при заполнении раздела первого Трудовых списков, служит его деятельность до вступления на службу в советские учреждения»459. Вместе с тем появляется категория «прочие», состав которой определяется сле­дующим образом: «Прочими считаются лица, которые не могут быть отнесены к рабочим, крестьянам и служащим, как то: торгов­цы, кустари, ремесленники, лица свободных и неопределенных профессий, кадровые офицеры старой армии, домашние хозяйки и т. д. Примечание. При внесении в Трудовой список указаний на социальное положение, относящихся к категории «прочих», обо­значается, какое именно социальное положение они занимали до вступления в госаппарат»460. Попытка категоризации, ориентиро­ванной на три социальные группы, была явно преждевременной: слишком многие не вписывались в такую классификацию.
Представления о том, что социальное положение должно вклю­чать сведения о происхождении (уточняться по родителям), было весьма характерным для этого времени. Так, например, в списке членов совета Общества «Старый Петербург — Новый Ленинград» за 1930 г. числятся:
Столпянский Петр Ник. Председатель. Крестовский остров Мор­ской пр. 7 р. 1872 г. Лектор Пролетарского завода. Сын домашнего учителя. До Окт. 1917 г. работал литератором и лектором. Бесп. Судимости нет.
Осипов Ник Мих зам пред. пр. Майоров д. 1, кв. 14. 1881 г. Инженер Здравотдела Ц. Р Сын чиновника инженер; работа в Ве­домстве Имп. Марии, Строительной Комиссии и пр. Б/п.
Проскурин Ник Мих зампред. Строгановская наб. 9/а. 1864 г. Проектировщик Гипромеза. Из мещан. Ливен, Орл. губ. Архит. Страховое О-во «Россия». Преподаватель и Полит Рук 1-й Пехотной Школы, Член Петросовета. Член ВКП/б с 1917 г.
Васильев Мих Марк. Зам Пред. Лермонт. пр. 10 кв. 1 1879 г. Мастер фабрики Госзнак. Сын рабочего. Работал в Госзнаке (б. Экс­педиция заготовления гос. бумаг) с 1893 г. Канд. парт.
Яцкевич Анд Григ. Сек. Столярный пер. 18, кв. 22. 1887 г. Ученый археолог, литератор. Член Всероссийск. Союза писателей. Сын ж. д. врача. Археологический институт, сек. Зап. Округ. пут. сообщен. и пр.461
Судя по тому, что не все указывают сведения об отце, они не были обязательными, но показательно, что многие сочли необхо­димым их включить.
Так или иначе, ко времени введения паспортов в государствен­ных органах уже сформировались определенные установки по от­ношению к социальной дифференциации населения. В периоды затишья администрация пыталась разработать схему, хоть как-то учитывающую многообразие социальных групп и динамику их изменений; в периоды обострения «классовой борьбы» все это многообразие редуцировалось до исходного противопоставления социально близких и чуждых. Однако даже такое предельно грубое деление не спасало от непредсказуемых результатов, поскольку не было документа, фиксирующего социальный статус. Таким до­кументом станет советский паспорт.
Как уже говорилось, введение паспортной системы происходи­ло под лозунгом очищения городов от социально чуждых элемен­тов. Трудовым массам разъяснялось: «Паспорт дает возможность “проявить” подлинное социальное лицо его владельца. Поскольку он становится единственным документом, дающим право на про­живание в городах, паспортная система тем самым поможет от­цедить образовавшуюся здесь накипь...»462. Собственно, то же самое содержалось и в служебных инструкциях НКВД по введению пас­портной системы: «Главная цель выдачи паспортов — точно уста­новить социальное положение»463.
Если следовать этой логике, графа «социальное положение» должна была стать главной в советском паспорте, однако таковой не стала. Дело в том, что основная интрига (определение социаль­ного положения и отделение своих от чужих) разыгрывалась еще на подступах к паспорту: его могли получить только те, кто соот­ветствовал номенклатуре социально приемлемых типов. Следо­вательно, в паспорте фиксировался лишь один из легитимных ва­риантов. Все остальные («социально чуждые») категории населения автоматически исключались из паспортной классификации, а их представители заносились в особые списки на выселение.
О вводимой в паспортах классификации социальных типов можно судить по Инструкции работникам пунктов по заполнению паспортов и временных удостоверений от 26 января 1933 г.:
Социальное положение. В этой графе указывается социальное положение владельца паспорта в настоящее время.
Рабочий — если владелец в настоящее время работает непо­средственно на производстве (в том числе и в совхозе).
Служащий — если служит в государственном, общественном и кооперативном учреждении и предприятии.
Колхозник — если состоит в колхозе.
Крестьянин-единоличник — если ведет самостоятельное сель­ское хозяйство.
Учащийся — если обучается в учебном заведении.
Кустарь — если выполняет эту работу464.
Свободная профессия — если не служит в учреждении и пред­приятии, но занят общественно-полезным трудом (писатели, ху­дожники и т. д.). Этим гражданам после слова «свободная профес­сия» через тире проставляется их занятие. Пример: Свободная профессия — писатель.
Служитель культа — если обслуживает храм, независимо от характера работы.
Пенсионер — если получает пенсию.
Иждивенец — если состоит на иждивении465.
Все перечисленные категории относились к числу социально приемлемых. «Чужих» здесь нет и не может быть, т. к. паспорта выдаются только «своим». Конечно, служитель храма не совсем «свой» для пролетария, но и не всякий служитель может претен­довать на получение права жить в режимной местности, а только тот, кто работает. Отношение к труду становится главным крите­рием паспортизации, а вместе с ней и социальной стратификации.
В паспортных документах учреждалась и фиксировалась офи­циальная социальная иерархия, вершиной которой были «рабочие». Из их числа во время паспортизации формировались бригады по­мощи милиции, призванные установить «подлинное социальное лицо» претендентов на получение паспортов и, соответственно, на проживание в режимной местности. Энтузиазм, с которым действо­вали отряды «экспертов», объяснялся не только идеологическими соображениями и классовой ненавистью, но и вполне прагматиче­ски: освобожденная жилплощадь заселялась в первую очередь ак­тивным пролетариатом и так называемыми ответственными ра­ботниками. Комиссии по паспортизации захлестнула волна доносов: «Доносили на соседей: бывших служителей культа, на тех, у кого обнаруживали “буржуазные наклонности”, или на тех, кто якобы занимался какими-то махинациями»466. В сомнительных случаях ОГПУ приступало к проверке заявленного социального происхож­дения.
Актуальные для органов управления социальные идентичности были гораздо разнообразнее, чем официальные. Кроме «утверж­денных» категорий, в нее входили те группы, которые как раз от­сутствовали в паспортном списке: бывшие кулаки, купцы, жулики, проститутки, дармоеды и т. д. На их выявление и были направле­ны усилия организаторов паспортизации. По сути дела, паспортная номенклатура социальных положений отражала не существующую, а официально одобренную и предписанную на настоящий момент социальную структуру. Тем самым не вошедшие в нее социальные группы оказывались несуществующими в официальном социаль­ном пространстве467. Эта невидимость «эксплуататоров» и «асо­циальных элементов» закреплялась отсутствием у них паспорта. Точнее, предполагалось, что они должны быть непременно вы­явлены и проявлены, но в другом спектре социального простран­ства — в качестве врагов, которые должны быть снабжены другого рода документами (делами и справками заключенных). При полу­чении паспорта главным была даже не конкретная позиция шкалы социальных состояний, а то, в какую часть спектра человек по­падал и, соответственно, получал он паспорт или нет.
Вместе с тем и официально предписанная картина социальной структуры не оставалась неизменной. В Инструкции по паспортной работе от 31 января 1935 г. (подписал г. Ягода) устанавливается обновленный вариант записей социального положения:
рабочий — если в настоящее время работает непосредственно на производстве (в том числе и в совхозе);
колхозник — если состоит в колхозе;
крестьянин-единоличник — если ведет самостоятельное сель­ское хозяйство;
служащий — если служит в государственном, общественном или кооперативном учреждении или предприятии. Служа­щим, окончившим вузы, втузы и имеющим ученую степень или звание, дополнительно пишется: — профессор, врач, педагог, агроном, экономист и т. д. Эти сведения заносятся в паспорт при предоставлении диплома или документа, удостоверяющего ученую степень;
учащийся — если обучается в учебном заведении;
кустарь — если работает в артели или самостоятельно. Членам артели инвалидов писать их социальное положение до всту­пления в артель с отметкой «член артели инвалидов», на­пример, «рабочий — член артели инвалидов»;
пенсионер — если получает пенсию. Кроме этого им простав­ляются социальное положение до перехода на пенсию. На­пример, «рабочий-пенсионер»;
служитель культа — лицам, обслуживающим храмы всех рели­гий;
иждивенец — лицам, состоящим на иждивении. Этим гражданам после слова «иждивенец» указывается социальное положе­ние того лица, на иждивении которого оно состоит. Напри­мер «иждивенец рабочего» или «иждивенкаслужащего», «иждивенец служителя культа» и т. д.;
Рабочим и служащим, являющимся в момент получения пас­порта безработными, в этой графе проставляется «раб.» или «служ.» (в завис от характера последнего места работы);
Без определенных занятий — эта запись делается в нережимных местностях деклассированному элементу (но отнюдь не временно безработным), а также лицам социально-чуждым, не работающим и не состоящим на иждивении трудящих­ся, и лицам, живущим на нетрудовые доходы468.
Как видим, из этого списка исчезли представители свободных профессий, более подробно прописан состав «служащих», уточнены характеристики кустарей и иждивенцев, а также введена новая ка­тегория «без определенных занятий». В ней несколько неожиданно появляются «деклассированные элементы» и «социально-чуждые», живущие на нетрудовые доходы. Теоретически они тоже могли по­лучить паспорт, но только в нережимных местностях. Не менее интересным представляется язык этого документа. Определение социального положения претендента на получение паспорта осу­ществляется не им, а работниками паспортного пункта. К ним об­ращена инструкция, и они должны вписать, проставить, сделать запись о социальном положении получателя, который может и не подозревать о своем «истинном соцположении». Естественно, этот способ определения социального положения применялся прежде всего к «социально-чуждым элементам». Процедуру, при которой классовая принадлежность не выводилась из социально-экономи­ческих данных, а «определялась» властными органами, Шейла Фиц­патрик назвала «приписыванием к классу»469. Следует добавить, что аналогичный метод принудительной идентификации нередко применялся и к записям в графе «национальность».
Универсальным средством подтверждения социального по­ложения служили справки, которые следовало представить с мест работы в предыдущие годы. Естественно, справки не только полу­чали законным образом, но и добывали всеми доступными спо­собами (в том числе на рынке фальшивых документов). Как и в случае с определением национальности, эта процедура в бюро­кратической реальности замыкалась на справки, которые служили своего рода формой объективации категории «социальное поло­жение». Можно сказать, что социальное положение не только под­тверждалось справками, но и определялось по ним.
После проведенной во время паспортизации сортировки на­селения ажиотаж вокруг определения социального положения за­метно утих. В середине 30-х гг. наблюдается явное послабление в отношении происхождения как своего рода социального клейма. Речь может идти не только об известной фразе Сталина «Сын за отца не отвечает», произнесенной им в декабре 1935 г. на совеща­нии с передовиками-комбайнерами, но и о принятой в следующем году сталинской Конституции, в соответствии с которой все граж­дане страны Советов обретали равные права независимо от «со­циального происхождения, имущественного положения и прошлой деятельности»470. Впрочем, это не помешало в том же 1935 г. про­вести показательную чистку «бывших» в связи с убийством Киро­ва, не говоря уже о репрессиях следующих лет, когда в числе «вра­гов народа» оказывались и «классовые враги».
Разрабатываемые властью классификации, видимо, не вполне воспринимались гражданами. При подготовке к переписи 1939 г. в газете «Правда» появились разъяснения, в том числе и к 16-му вопросу переписного листа, который был призван показать клас­совый состав населения СССР. Виновными в нечеткости границ между социальными группами были объявлены враги народа:
Враги народа при переписи 1937 г. нарушали утвержденную правительством инструкцию, запутывая вопрос об общественных группах. При переписи 1939 г. члены семей колхозников, хотя бы они в момент переписи были заняты исключительно работой по уходу за скотом и сельскохозяйственными работами в своем под­собном хозяйстве, будут отнесены к колхозникам. Враги народа при переписи 1937 г. пытались запутать вопрос о кооперированных кустарях. Инструкция к переписи 1939 г. четко указывает, что лица, состоящие членами артелей всех видов промысловой и рыбацкой кооперации, а также артелей кооперации инвалидов, относятся к кооперированным кустарям, а не к рабочим и служащим. К еди­ноличникам должны быть отнесены лица, не состоящие членами колхозов, промысловой, рыбацкой кооперации и кооперации ин­валидов, ведущие индивидуальное хозяйство (при условии, если занятие сельским хозяйством является для них главным). Рабочие и служащие, имеющие подсобное сельское хозяйство (независимо от его размеров, доходности и обложения с/х налогом), к едино­личникам не относятся. Поступает много вопросов о том, кого счи­тать людьми свободных профессий. В соответствии с инструкцией, к ним будут относиться лица, труд которых по своему характеру не связан с постоянной работой в определенном учреждении или на предприятии (писатели, композиторы, художники, адвокаты и т. д.). В нашей стране полностью ликвидированы эксплуататор­ские классы. Могли остаться лишь отдельные лица, не занимаю­щиеся общеполезным трудом. К нетрудящимся элементам при переписи будут отнесены перекупщики, лица, живущие за счет каких-либо нетрудовых доходов, а также те, кто не сможет указать источника средств к существованию. Инструкция указывает, что ни в коем случае не следует относить к нетрудящимся элементам людей, потерявших трудоспособность, а также лиц, находящихся на иждивении трудящихся471.
Отсюда следует, что к этому времени исчезли «эксплуататор­ские классы», но их место заняли «враги народа», которые пыта­ются запутать вопрос об общественных группах. Кустари, едино­личники, люди свободных профессий — те проблемные группы, которые будут находиться в зоне повышенного внимания властных органов. «Нетрудящимся элементам» не уготовано место в новом обществе. Предполагалось, что их следует учитывать в переписях, но не в паспортной номенклатуре.
В 1940 г. в инструктивных документах по выдаче паспортов появляется новая категория — бывшие заключенные: «Освобож­денным из тюрем и лагерей заключенным графа 5-я паспорта за­полняется по признакам их работы до заключения. Лицам, не за­нимавшимся до отбытия меры наказания общественно-полезным трудом, но во время пребывания в лагерях или тюрьмах получив­шим соответствующую специальность, записывать — рабочий или служащий, в зависимости от специальности, полученной во время отбывания меры наказания»472. К этому времени бывшие заклю­ченные составляли весьма значительную социальную группу, пред­ставителям которой было разрешено получать паспорта в нере­жимных местностях.
В Инструкции к Положению 1953 г. особое внимание уделено служителям культа: «Архиереям, священникам, дьяконам, мона­хам, раввинам, ксендзам, пасторам, муллам и т. п., назначаемым на службу соответствующими духовными ведомствами, указыва­ется: служитель культа. Примечание: К числу служителей культа не относятся: дьячки, псаломщики, регенты церковных хоров, певчие, церковные старосты и т. д., не имеющие так называемого духовного сана и принимаемые на службу не духовным ведом­ством, а церковными общинами верующих»473. Здесь налицо те изменения в отношении к церкви, которые произошли после так называемого сталинского конкордата 1943 г., следствием которо­го стало признание легитимности церковной иерархии474. Теперь церковь рассматривается по аналогии с государственным ведом­ством. Те, кто официально состоит на службе этого ведомства, при­равниваются к работающим. Те, кто нанимается общественными группами, не считаются таковыми.
Несмотря на провозглашенное еще в середине 1930-х гг. ра­венство всех граждан и в социальном отношении, «классовый под­ход» сохранялся, но в специфическом варианте: были выделены три социальные неантагонистические категории: рабочие, кол­хозники и интеллигенция («прослойка»), пришедшая на смену служащим. И только в 1974 г. из Положения о паспортах был ис­ключен пункт о фиксации «социального положения». Проект «СССР как классовое общество» был фактически завершен. В реализации этого проекта паспорту была отведена особая роль — быть основ­ным инструментом конструирования и поддержания новой со­циальной структуры. На смену ему пришли другие схемы, но уже за пределами паспортной системы.
«Отношение к военной службе»
Пункт «отношение к военной службе» подчеркивал традици­онно «мужской» характер паспорта (напомню, что до «Положения о видах на жительство» 1894 г. паспорта выдавались мужчинам, а женщины вписывались в паспорт отца или мужа). О придаваемом ему значении говорит хотя бы то, что информация об отношении к военной службе должна была указываться сразу за пунктом о со­циальном положении. «Отношение к военной службе» является категорией воинского учета, к идентификации не имеет прямого отношения, но делит все население еще на два сегмента, которым приписаны разные права.
Категория военнообязанных выделялась на основе положений Конституции, в соответствии с которыми военная служба опреде­лялась как «почетная обязанность» и «священный долг» гражда­нина СССР. Военная служба — один из вариантов возмещения долга, наряду, например, с «самоотверженным трудом» на благо Родины. Приписка к призывным участкам осуществлялась после исполнения 17 лет. Призывной возраст наступал в 18 лет.
Графа об отношении к военной службе существовала и в до­революционном паспорте, только формулировалась она несколь­ко иначе: Отношение к отбыванию воинской повинности. Как и другие сведения, эта графа была перенесена из прежнего паспор­та в новый в несколько измененном виде. Ее наличие в прежнем паспорте объясняется тем, что, как уже было сказано в 1-й главе, паспортная система создавалась Петром I в том числе и для про­ведения рекрутской реформы.
Рекрутская повинность была введена указом Петра 1699 г. «О приеме в службу в солдаты из всяких вольных людей». Совре­менный вид эта обязанность приобрела в результате реформы Д. А. Милютина 1874 г., когда на смену рекрутской системе пришла всеобщая воинская повинность. Она распространялась на все мужское население (без различия сословий), достигшее 20-лет­него возраста. Сроки службы, начиная с практически пожизнен­ной при Петре («доколе силы и здоровье позволят»), постепенно сокращались. В 1793 г. срок службы был ограничен 25 годами, с 1834 г. снижен до 20 лет с пребыванием в запасе в течение 5 лет. К реформе 1874 г. срок службы был сокращен до 6 лет в строю и 9 лет в запасе, после чего отслужившие зачислялись в ополчение, в котором пребывали до 40 лет. По закону от 26 апреля 1906 г. срок действительной службы сократился до 3-4 лет в зависимости от рода войск475.
С установлением новой власти служба в Красной армии была объявлена добровольной, но в 1925 г. обязательный характер во­енной службы был восстановлен. Для красноармейцев срок служ­бы был определен в 2 года, а для краснофлотцев и проходящих службу в авиации — 3 года. При этом отмечалось: «в армию не призывают лиц эксплуататорских классов (детей бывших дворян, купцов, офицеров старой армии, священников, фабрикантов), ка­заков, кулаков. Происходит постепенное удаление из РККА офи­церов старой армии и замена их прошедшими полный курс во­енных училищ и академий обучения военнослужащими из числа рабочих и крестьян»476. Только в 1939 г. отменяется классовый подход к формированию армии и флота. Несколько раньше, в 1935 г., был возобновлен призыв на военную службу казаков. Если не считать увеличения срока на 1 год в 1949 г., а затем возвращения к прежнему сроку в 1968 г., система обязательной воинской по­винности в практически неизменном виде просуществовала до конца советской эпохи.
По первой паспортной инструкции от 26 января 1933 г. графа «Отношение к военной службе» «заполняется исключительно на основании военных документов, причем в этой графе указывается: а) военнообязанный рядового и мл. начсостава (эти сведения ука­заны на стр. 2 военного билета); б) военнообязанный начальствую­щего состава (эти сведения указаны на обложке военного билета); в) военнообязанный тылополчения (эти данные указаны на облож­ке военного билета); г) не военнообязанный — освобожден по бо­лезни (свидетельство о болезнях, или отметка в военном билете); д) не военнообязанный по возрасту (рядовой и не служивший в Ар­мии, свыше 40 лет); е) женщинам, представляющим военные биле­ты, в этой графе делается одна из перечисленных выше отметок; ж) гражданам мужского пола в возрасте от 16 до 21 года, не имею­щим военного билета, в этой графе проставляется: военнообязанный- допризывник»477.
В последующих инструкциях принципиальных изменений не произошло. Корректировались лишь детали. Например, в Инструк­ции о порядке применения Положения о паспортах 1940 г. гово­рится:
Военнообязанный указывается во всех случаях, будь то высший, средний, младший, рядовой, политический, медицинский состав и т. д. Лицам, снятым с учета в связи с болезнью, пишется «снят с учета» и указывается, на основании каких документов (№, дата, каким военкоматом).
Например: «Снят с учета Тульским Горвоенкоматом за № 15 от 6 сент. 1940 г.»
Лицам, снятым с учета по достижении предельного возраста, предусмотренного законом о всеобщей воинской обязанности или не состоящим на военном учете по инвалидности, пишется — не военнообязанный. Лицам, достигшим 18-летнего возраста, при­писанным к призывным участкам, пишется — призывник478.
В Инструкции о порядке применения Положения о паспортах 1953 г. уточняется: «При получении паспорта в связи с достижени­ем 16-летнего возраста графа 6 не заполняется — прочеркивается»479. По Положению о паспортах 1974 г. отметка об отношении к военной службе делается военными комиссариатами.
Сведения, содержащиеся в данной графе, по сути дела дубли­ровали положения военного билета. Их включение в состав пас­портной информации можно объяснить стремлением сделать паспорт универсальным документом, содержащим в числе про­чего и сведения об отношении владельца к военной службе.
Эта графа приобрела особое значение в военные годы в связи с резко увеличившимся числом подделок отдельных граф паспор­тов с целью уклонения от военной службы или трудовой мобили­зации. В выпускавшихся инструкциях по распознаванию поддель­ных паспортов рекомендовалось обращать особое внимание на две графы: «год рождения» и «отношение к военной службе». По­следняя считалась особенно уязвимой, поскольку для достижения требуемого результата злоумышленнику требовалось всего лишь дописать две буквы480.
***
Обзор элементов паспорта дает некоторое представление не только о самом паспорте, но и о том, какой виделась советскими чиновниками «паспортная личность», на какие ее характеристики обращалось внимание в разное время. Изменения бланка носили содержательный характер даже в тех случаях, когда они касались технических деталей (таких как цвет бланка, размеры фотографии и др.). Главные изменения касаются характера персональных све­дений, которые регулировались закрытыми инструкциями. К их числу относятся неоднократные уточнения первых двух граф, ко­торые, казалось бы, не имели принципиального значения (как с порядком элементов именной формулы), но фактически опреде­ляли новое видение личности. Следует также отметить бросающе­еся в глаза снижение роли графы «социальное положение» и столь же заметный рост значения графы «национальность». Отсутствие графы «пол» в какой-то степени компенсируется неизменным при­сутствием графы «отношение к военной службе».
Глава 2.
Паспортные отметки и реквизиты
«Кем выдан паспорт»
Для документов, удостоверяющих личность, оказываются важ­ными сведения не только об этой личности, но и о самом паспор­те, его реквизитах (в число которых входит и фотография) и пас­портных отметках.
В паспортах образцов 1933 и 1935 гг. сведения о месте выдачи паспорта входили в девятую графу: «9. Кем, когда выдан паспорт — Указывается номер пункта и номер отделения РК Милиции, на тер­ритории которого пункт находится, и дата заполнения паспорта»481.
С 1938 г. эта графа оказалась на седьмом месте: «В графе 7-й указывается название органа РК милиции, выдавшего паспорт, с указанием области, края, республики, на территории которой расположен данный орган милиции»482. В Инструкции 1953 г.: «В графе 7 подробно указывается, каким органом милиции выдан паспорт»483.
Эта графа — своего рода привязка паспорта к «материнскому» отделению милиции и паспортному столу, где должны храниться исходные документы, на основании которых выдан паспорт (Фор­ма № 1, фотография и др.). Наверное, только с введением этой графы можно говорить о полноценной паспортной системе, по­скольку теперь в случае необходимости (например, при возник­новении вопроса о подделке паспорта) можно было найти исход­ные документы. Именно в органе милиции, выдающем паспорт, «устанавливается личность», т. е. совершается процедура первич­ной идентификации человека. В реальности речь может идти лишь об установлении соответствия между представляемыми человеком сведениями о себе, но в любом случае орган милиции, выдавший паспорт, берет на себя ответственность за достоверность сведений о его владельце. Персональная ответственность возлагается на начальника отделения милиции, чья подпись скрепляет достовер­ность паспортных сведений.
«На основании каких документов выдан паспорт»
На взгляд непосвященного — скучная канцелярская графа, но она была в числе первых, на которые обращался взгляд проверя­ющего паспорт. До 1938 г. это была десятая графа, а после — вось­мая. Заполнялась она работниками отделения милиции. Изучив содержание этой графы, можно восстановить перечень докумен­тов, необходимых для получения паспорта. В положениях о пас­портах перечень необходимых документов не публиковался. Такие перечни приводились в служебных инструкциях. В первой Ин­струкции, 1933 г., указывалось, что к таковым относятся докумен­ты, устанавливающие возраст и отношение к военной службе484. В Инструкции по паспортной работе 1935 г. перечислялись следу­ющие документы: 1) справка домоуправления или сельсовета с места постоянного жительства (по форме № 1); 2) справка пред­приятия или учреждения о работе или службе с обязательным указанием, «с какого времени и в качестве кого работает на данном предприятии (учреждении)»; 3) документ об отношении к военной службе «для всех обязанных иметь таковой по закону»; 4) любой документ, удостоверяющий место и время рождения (метрическую выпись, свидетельство загса и проч.)485.
«Чистым» считался паспорт, в котором значилось, что он выдан на основании метрической выписи или свидетельства о рождении. В паспортах тех граждан, которым запрещалось проживание в ре­жимных местностях, с 8 августа 1936 г. и до принятия нового по­ложения о паспортах в 1940 г. делалась запись: «Выдан на основа­нии п. 11 Постановления СНК СССР за № 861 от 28 апр. 1933 г.». Попробуем разобраться, о чем идет речь. Это Постановление на­зывалось «О выдаче гражданам Союза ССР паспортов на террито­рии Союза ССР». В пункте 11 было сформулировано следующее: «Лицам, которым будет отказано в выдаче паспорта или в про­писке в одном из перечисленных в ст. 10 городов и населенных пунктов, не разрешается проживать как во всех городах и населен­ных пунктах, перечисленных в ст. 10, так и в Москве, Ленинграде и Харькове, в 100-километровой полосе вокруг Москвы и Ленин­града и в 50-километровой полосе вокруг г. Харькова. Лицам, ко­торым отказано в выдаче паспорта, дается органами рабоче-кре­стьянской милиции предписание о выезде в 10-дневный срок, а приезжающим, которым отказано в прописке, — предписание о выезде в суточный срок».
В статье 10, на которую делается ссылка, говорится: «В городах Киеве, Одессе, Минске, Ростове н/Дону, Сталинграде, Сталинске, Баку, Горьком, Сормове, Магнитогорске, Челябинске, Грозном, Се­вастополе, Сталине, Перми, Днепропетровске, Свердловске, Вла­дивостоке, Хабаровске, Никольск-Уссурийске, Спасске, Благове­щенске, Анжеро-Судженске, Прокопьевске, Ленинске, а также в населенных пунктах в пределах 100-километровой пограничной полосы западно-европейской границы Союза ССР выдача паспор­тов производится на тех же основаниях, как в Москве, Ленинграде и Харькове, в 100-километровой полосе вокруг Москвы и Ленин­града и в 50-километровой полосе вокруг Харькова (согласно осо­бой инструкции Главного управления рабоче-крестьянской мили­ции при ОГПУ, утвержденной Советом народных комиссаров Союза ССР)»486. Имеется в виду «Инструкция о выдаче и прописке паспортов в Москве, Ленинграде и Харькове, в 100-километровой полосе вокруг Москвы и Ленинграда и в 50-километровой полосе вокруг Харькова», в секретном разделе которой дается перечень лиц, которым запрещено выдавать паспорта на указанных терри­ториях (этот перечень приведен нами в разделе о введении пас­портной системы). Вот теперь, кажется, распутана вся цепочка постановлений, ведущая к этой записи.
Разумеется, практически никто об этих инструкциях не знал, но владельцам паспортов с такой записью было понятно, что она имеет запретительный характер. Работниками милиции запись прочитывалась однозначно: паспорт принадлежит человеку «с ограничениями».
История этой записи довольно интересна487. Она непосред­ственно связана с реализацией принципа распределения разных групп населения по предназначенным для них территориям. Всем «нежелательным элементам» запрещалось проживание в «чистых», режимных местностях. Для того чтобы такое распределение было явным, Г. Ягода в конце 1935 г. предложил в паспортах всех тех, кому запрещено жить в режимных местностях, ставить специ­альную отметку: «Для нережимных местностей»488. С его точки зрения, отсутствие подобной отметки позволяло им получать чи­стые паспорта в нережимных местностях и переезжать в режим­ные. Более того, Ягода предлагал ставить отметки не только тем, кому запрещалось проживать в режимных местностях в соответ­ствии с Инструкцией по применению Положения о паспортах (ку­лакам, отбывшим наказание по уголовным статьям, перебежчикам и т. д.), но и всем жителям нережимных территорий. Это пред­ложение было в конце концов отвергнуто, поскольку, по мнению участников обсуждения, его принятие могло привести к нежела­тельной изоляции режимных территорий (и особенно столиц) от остальных частей страны и их населения489. В результате пред­ложение Ягоды не прошло. Было принято решение делать отмет­ку «Выдан на основании п. 11 Постановления СНК СССР за № 861 от 28 апр. 1933 г.» в паспорта тех категорий граждан, которые были перечислены в Инструкции по применению Положения о паспор­тах 1933 г.
После принятия в 1940 г. нового Положения о паспортах и Ин­струкции по его применению эта ограничительная запись приоб­рела следующий вид: «Выдан на основании ст. 38 (39) Положения о паспортах». В паспортной инструкции специально оговаривает­ся порядок заполнения графы 8 паспорта лицам, подпадающим под паспортные ограничения: «...в графе 8-й, после перечисления документов, послуживших основанием для выдачи паспорта, де­лается дополнительная запись о паспортных ограничениях, со­гласно ст. 40 Положения о паспортах, а именно: лицам, не имею­щим права проживать в режимных местностях 1-й категории, записывается — “и на основании ст. 38 Положения о паспортах”; лицам, не имеющим права проживать в режимных местностях как 1-й, так и 2-й категории, записывается — “и на основании ст. 39 Положения о паспортах”»490.
Запись «и на основании ст. 38 Положения о паспортах» делалась: а) отбывшим срочное лишение свободы или ссылку за преступле­ния, предусмотренные след ст. УК РСФСР — 35, 59-2 и др.; б) от­бывшим ссылку по ст. 58, 59-3, 107, 136, 165 и др.; в) перебежчикам из-за границы; г) лицам, не имеющим гражданства; д) лицам, ли­шенным избирательных прав, кроме этого: е) детям спецпереселенцев, выезжающим из спецпоселков на учебу или работу, а также спецпереселенцам, освобожденным из спецпоселков (сроком на 5 лет); ж) всем беженцам с территории бывшей Польши, отошедшей к Германии (сроком на 5 лет). Запись — «и на основании ст. 39 По­ложения о паспортах» делалась отбывшим лишение свободы по ст. 58 (все пункты), 59-3, 74 и др., а также кочующим цыганам491.
Кроме ссылки на ст. 38 и 39, могло дополнительно отмечаться: «Выдан на право проживания в пределах.» (например, в пределах определенного района Казахской ССР). Такого рода запись пред­писывалось делать в паспортах всем высланным по решению Осо­бого совещания при НКВД СССР; корейцам, переселенным с Даль­него Востока в нережимные местности Узбекской и Казахской ССР, и членам их семей; лицам, переселенным из западных областей БССР и УССР; гражданам, переселенным из г. Мурманска и Мур­манской области492.
В соответствии с приказом от 1 октября 1941 г. немцам, пере­селенным из Поволжья, полагалось ставить отметку в графе 8: «Переселен в такую-то республику, край или область на основании решения Президиума Верховного Совета СССР». Эта запись дава­ло право на проживание только в пределах этого края или области. Иногда делалась отметка: «Действителен только в пределах... об­ласти Казахской ССР»493.
Из этого следует, что для перечисленных категорий граждан ограничения распространялись не только на режимные местности, но и на нережимные, ограничивая возможное место их пребыва­ния границами района республики (например, Казахской или Уз­бекской ССР).
По Инструкции 1953 г. «лицам, освобожденным из мест заклю­чения, из ссылки, спецпоселений и ссылки на поселение, в графе 8 записывается: “Справка №. от. г.” без указания органа, выдав­шего справку»494. Потерявшему паспорт в графе 8 записывали: «Взамен утраченного паспорта».
При выдаче или обмене паспорта лицам, отбывшим заключе­ние или ссылку за контрреволюционные преступления, бандитизм, хулиганство, умышленное убийство, разбой, кражи, совершенные в составе воровской шайки или повторно, в графе 8 паспорта после перечисления документов, послуживших основанием для выдачи или обмена паспорта, записывается «и Положения о паспортах». Эта запись означала, что такие лица подпадают под паспортные ограничения и не подлежат прописке в режимных местностях, перечисленных в ст. 40 Положения о паспортах495.
О необходимости отмены этой записи говорилось в Записке Л. Берии в Президиум ЦК КПСС от 13 мая 1953 г.: «При существу­ющем положении граждане, отбывшие наказание в местах заклю­чения или ссылки и искупившие тем самым свою вину перед обще­ством, продолжают испытывать лишения и обречены на мытарство. При выдаче или обмене таким гражданам паспортов в них дела­ется запись о паспортном ограничении и они лишаются права вернуться в город, где у них есть семья и жилье, не могут устро­иться на жительство в большинстве промышленных и культурных центров, так как жить им там не разрешают и на работу не берут»496. Однако запись не была отменена.
Теоретически данная графа должна была содержать лишь пере­чень документов, на основании которых выдан паспорт. Таковыми считались: свидетельство о рождении или выписка из метрической книги, справка с места жительства, с места работы или учебы и др. («лицам, освобожденным из мест заключения или ссылки, паспор­та выдаются на основании соответствующих справок об освобожде­нии»)497. Однако в реальности сюда вписывалась и информация иного рода — условные записи об ограничениях режимного харак­тера. По записям в этой графе проверяющий легко мог судить о прошлом владельца паспорта и принадлежности к категории бла­гонадежных или неблагонадежных. Можно предположить, что именно записи в этой графе послужили основой для широко рас­пространенных представлений о том, что в паспорте зашифрована прошлая жизнь владельца. Графа просуществовала до последнего советского паспорта. В бланке паспорта образца 1974 г. ее уже нет.
«Лица, внесенные в паспорт владельца»
В дореволюционный паспорт, который выдавался преимуще­ственно мужчинам, заносились не только дети, но и жена, посколь­ку женщины не обладали полным набором прав. В советский паспорт (который получали и женщины) вносились дети и недее­способные лица, проживающие с владельцем паспорта. В совет­ском паспорте до 1940 г. эта графа была восьмой, после — девятой.
Первая паспортная инструкция сообщала: «В эту графу зано­сятся лица, состоящие на иждивении владельца паспорта»498. По Инструкции 1940 г., «В графе 9-й записываются дети, не достигшие 16-летнего возраста, находящиеся на иждивении владельца пас­порта. Примечание: запись производится в паспорт одного из ро­дителей. По желанию — в оба»499.
В Инструкции 1953 г. дается более подробное разъяснение: «В гра­фу 9 паспортов родителей (опекунов) записываются сведения об их детях, не достигших 16-летнего возраста. В эту же графу вносятся сведения о душевнобольных, состоящих на иждивении и прожива­ющих с ними. Записи о детях, родившихся после выдачи паспорта, вносятся в паспорта родителей органами ЗАГС при регистрации рождения с разъяснением родителям, что они обязаны внести све­дения о родившихся детях в домовые книги по месту жительства»500.
Как и все графы паспорта, эта имеет правовой статус. Посколь­ку дети и душевнобольные не обладают всеми правами и не могут себя обеспечить, они включены в паспорта родителей, либо тех, на чьем иждивении они находятся. Включение в паспорт иждивенцев говорит о том, что владелец паспорта понимается как своего рода «расширенная личность», включающая не только самого индивида, но и тех, кто находится в непосредственной зависимости от него. Это обстоятельство накладывает на него дополнительные обязан­ности, которые регулируются Семейным кодексом, в частности обя­занность содержать детей и душевнобольных, отказ от исполнения которой влечет за собой появление другой отметки в паспорте — о выплате алиментов (см. раздел «Особые отметки» в этой главе).
Эта графа становится особенно актуальной после принятого в 1936 г. Постановления ЦИК и СНК СССР «О запрещении абортов, увеличении материальной помощи роженицам, установлении го­сударственной помощи многосемейным, расширении сети родиль­ных домов, детских яслей и детских садов, усилении уголовного наказания за неплатеж алиментов и некоторых изменениях в за­конодательстве об абортах»501. Постановление пришло на смену либеральному Семейному кодексу 1926 г. и еще более либераль­ному Постановлению от 16 ноября 1920 г. «Об искусственном пре­рывании беременности», благодаря которому Страна Советов ста­ла первой в мире страной, легализовавшей аборты.
В развернувшейся борьбе с «легкомысленным отношением к браку» и с учетом удручающей демографической ситуации были запрещены аборты и установлена уголовная ответственность от­цам, уклоняющимся от уплаты алиментов (до двух лет лишения свободы). Стоит отметить, что это постановление (в отличие от паспортных) было широко освещено в советской прессе. Более того, перед его принятием было организовано всесоюзное обсуж­дение. Отношение к постановлению было преимущественно от­рицательным; тем не менее оно (с коррективами относительно размера алиментов) было введено.
Дальнейшее ужесточение правил в сфере семейных отношений устанавливалось Указом Верховного Совета СССР от 8 июля 1944 г., в соответствии с которым признавались только зарегистрированные браки502, и только при наличии регистрации дети признавались за­коннорожденными. Дети, рожденные в неофициальном браке, ре­гистрировались в документах матери, а в графе «отец» Свидетельства о рождении ставился прочерк даже в том случае, если отец призна­вал свое отцовство. Такие дети были лишены права на фамилию отца и его отчество, права на алименты, не говоря уже о праве на­следования и др. В соответствии с политикой повышения рождае­мости был расширен круг лиц, которые облагались введенным в 1941 г. налогом на бездетность, и ужесточены правила развода.
Запрет на искусственное прерывание беременности просуще­ствовал до 23 ноября 1955 г., когда было принято Постановление «Об отмене запрещения абортов». С принятием в 1968 г. Основ законодательства Союза ССР и союзных республик о браке появи­лась возможность установления отцовства, а в свидетельствах о рождении исчезли прочерки в графе «отец». Запись о детях ста­новится обычной в паспортах не только женщин, но и мужчин.
Графа «Лица, внесенные в паспорт владельца» не только до­бавляла существенную информацию об обладателе паспорта, но и связывала паспортные установления с положениями Семейного кодекса. В результате «паспортная личность» представала еще в од­ном ракурсе — «семейном», который считался важным для ее («лич­ности») характеристики.
Фотография
Как уже говорилось, в ранних советских паспортах фотографий не было, они введены лишь в 1937 г. До этого времени фотографи­рование для документов не было распространено — точнее, не было обязательным503. Необходимость фотографии для паспорта обсуж­далась еще при подготовке к введению паспортов в 1932 г.504 Пред­ложение не поддержали, скорее всего из-за того, что в нужном количестве не имелось даже фотобумаги, не говоря уже о необхо­димом оборудовании. Между тем, если учесть, что в советском паспорте не предусматривалось словесного портрета и отсутство­вала графа «особые приметы», то становится ясно, что собственно идентификационные возможности паспорта были весьма невели­ки. Однако в начале паспортизации новая власть расставляла при­оритеты иначе: требовалось в первую очередь очистить крупные города от «лишнего» населения и наладить хоть какой-то учет. Вероятно, именно поэтому акцент делался не на индивидуальных идентификационных признаках, а на учетных характеристиках и прежде всего — на социальном происхождении.
К середине 1930-х гг. ситуация изменилась и появилась воз­можность ввести обязательные фотографии, тем более что НКВД был весьма озабочен усилением защитных и идентификационных свойств паспортов. Это было сделано специальным Постановле­нием ЦИК и Совнаркома СССР № 112/935 «О введении фотогра­фических карточек на паспортах» (утверждено Политбюро ЦК ВКП(б) 21 октября 1937 г.):
Центральный Исполнительный Комитет и Совет Народных Ко­миссаров Союза ССР постановляют:
1. Дополнить статью 6 Положения о паспортах, утвержденного ЦИК и СНК СССР 27 декабря 1932 года (СЗ СССР 1932 года № 84 статья 517), абзацем следующего содержания: «Для получения пас­порта гражданин обязан представить две фотографические карточ­ки, одна из которых наклеивается на паспорт, а другая остается в органе милиции, выдавшем паспорт».
2. Поручить НКВД СССР провести настоящее постановление в отношении вновь выдаваемых паспортов — немедленно, а в от­ношении выданного до издания данного постановления в мест­ностях, перечисленных в ст. 10 постановления СНК СССР от 28 апре­ля 1933 г. «О выдаче гражданам Союза ССР паспортов на территории Союза ССР» (СЗ СССР 1933 г. № 28 ст. 168), — к 1-му января 1939 г. и во всех остальных паспортизированных местно­стях — к 1-му января 1940 г.505
Другими словами, планировалось за два года (1938-1939) обес­печить фотокарточками все паспортизированное население СССР — около 50 млн человек (из них население погранполосы численностью 3,5 млн человек обязали иметь фотографии в пас­портах уже в 1937 г.)506. Вслед за этим Постановлением незамед­лительно появляется Циркуляр Главного Управления РК Милиции НКВД СССР от 16 ноября 1937 г. № 142 «О порядке выполнения Постановления о введении фотокарточек на паспортах». Сформу­лированы следующие требования:
1. Впредь пятилетние и годовые паспорта выдавать только с фотокарточками.
2. При выдаче пятилетних и годовых паспортов требовать обя­зательного представления двух фотокарточек, одну из которых на­клеивать на паспорт, а другую на стандартную справку формы № 1.
3. Размер фотокарточки должен быть 3,5 см х 3 см.
Фотографирование производить без головных уборов (в анфас), правый нижний угол должен оставаться светлым (место для печати).
Примечание: фотографирование в головных уборах может быть допущено лишь для женщин, не отрешившихся от обычаев и суе­верий, не разрешающих им снятие головных уборов507.
Нельзя не обратить внимание на разрешение жещинам «в по­рядке исключения» фотографироваться в головных уборах со ссылкой на сохранившиеся обычаи. Такое послабление особенно любопытно, если учесть актуальную для этого времени борьбу с «пережитками», в число которых входило ношение женщинами паранджи и хиджаба в мусульманских традициях. Для нас это исключение интересно тем, что является одним из показательных свидетельств того диалога составителей паспортных правил с воображаемыми исполнителями, в ходе которого и вырабатывались правила.
Наклейка фотографий в паспорта имела характер всесоюзной кампании. В связи с проведением этой работы в МТС, совхозах, новостройках, удаленных от райцентров, было решено предоста­вить районным отделам милиции право иметь дубликат гербовой печати для использования на выездах. По окончании работы по наклейке фотокарточек дубликаты печатей велено было уничто­жить, о чем составить надлежащий акт508. Кампания шла не очень гладко. Было даже выпущено специальное Постановление СНК СССР от 5 сентября 1939 г. «О взыскании за уклонение от наклеи­вания фотографических карточек на паспортах». На лиц, уклоня­ющихся от вклеивания фотографий, следовало «составлять про­токолы и налагать штраф»509.
С точки зрения высшего руководства милиции, местные орга­ны, в свою очередь, не проявляли необходимой бдительности и в ряде случаев сводили это серьезное мероприятие к механическо­му наклеиванию фотокарточек. В Циркуляре от 2 апреля 1938 г. сотрудникам Комиссариата Внутренних дел разъясняется роль паспортных фотографий: «В частности, недоучитывается то важ­нейшее обстоятельство, что наклеивание фотокарточек оконча­тельно закрепляет за предъявителем паспорта все данные, указан­ные в паспорте, и вполне его легализует, если он даже проживает по чужому паспорту»510. В связи с этим предлагается наклейку фотокарточек в паспорт и Форму № 1 производить только в при­сутствии предъявителей паспортов и лишь тогда, когда не возни­кает никаких сомнений «в тождественности фотокарточки с лицом, на имя которого паспорт выдан». При этом предлагается «прове­рить каждое лицо путем опроса по отдельным графам паспорта и стандартной справки формы № 1. В случае возникших сомнений (расхождение сообщаемых и записанных данных, несоответствие возраста указанному в паспорте и т. д.) предлагать представить документы, на основании коих произведена выдача паспорта (Сви­детельство о рождении, воинский документ) для сверки их с пас­портом, одновременно принимая меры оперативной проверки лица, вызвавшего сомнения. При этом следует соблюдать полную вежливость и тактичность»511. По замыслу Комиссариата, наклеи­вание фотографий должно было превратиться в очередную кам­панию по выявлению «преступных элементов».
В этом же циркуляре, посвященном паспортным фотокарточ­кам, вторым пунктом несколько неожиданно речь заходит о графе «национальность»: «При выдаче и обмене паспортов в графу 3 на­циональность записывать исходя исключительно из националь­ности по рождению (по родителям) владельца паспорта, а не по длительности его проживания в той или иной республике. Так, например, нельзя записать в паспорте немцу, поляку — русский, украинец или белорус, хотя бы они и родились в РСФСР, на Укра­ине или в Белоруссии»512. Новый порядок определения националь­ной принадлежности был введен в тот же день (2 апреля 1938 г.), и можно сказать, что Комиссариат воспользовался возможностью еще раз объявить и об этом нововведении.
Поскольку в использовавшихся паспортах образца 1935 г. место для фотографии не было предусмотрено, ее вначале вклеивали на странице «Особые отметки», а затем — в нижнем левом углу первой страницы. Вскоре было объявлено, что Главное управление РК Ми­лиции приступило к изготовлению бланков паспортных докумен­тов образца 1938 г., причем «отличительной чертой бланков пас­портных книжек нового образца от образца 1935 года является то, что на бланках установлен герб Союза ССР в соответствии со ст. 143 Сталинской Конституции; первый и последний листки книжки об­разца 1938 г. приклеены к обложке паспорта и составляют с ней одно целое; на первой странице отведено место для фотографиче­ской карточки и для подписи владельца паспорта...»513. Бланк ново­го образца задумывался для того, чтобы фотокарточка обрела свое «законное» место в паспорте, но, как мы видим, изменения косну­лись и других реквизитов. В паспортах, выпущенных после 1974 г., предусмотрены места для трех фото большего размера.
Требования к фотографии и процедура ее наклейки в паспорт были изложены в Инструкции по применению Положения о пас­портах 1940 г.: «Наклейка фотокарточек производится в присут­ствии лица, получающего паспорт. Фотокарточка должна отвечать следующим требованиям: размер 3,5*3 см.; без головного убора (отсутствует примечание о допущении сниматься в головных убо­рах. — А. Б.); нижний правый угол должен оставаться светлым (для печати). Печать накладывается на фотокарточку в правом нижнем углу ее и на месте, где учиняется подпись начальника паспортно­го стола. Оттиск должен быть ясным и разборчивым. Кроме печа­ти на верхний и нижний левые углы накладывается рельефный штамп специальным прессом»514.
Более развернутый вариант характеристики фотографий и об­ращения с ними представлен в Инструкции о порядке применения Положения о паспортах 1953 г.:
П. 13. Для получения паспортов граждане представляют за­явление о выдаче (форма № 1) и две фотографические карточки (одна на заявление, другая — на паспорт). Обе должны быть иден­тичными и достаточно четкими, в анфас, размером 3,5*3 см; полу-
чающий паспорт должен быть сфотографирован без головного убо­ра; правый нижний угол фотокарточки должен быть светлым. В местностях, где по сохранившимся обычаям не принято фото­графирование без головного убора, разрешается в порядке исклю­чения, прием для паспортов фотографических карточек с изобра­жением получателя паспорта в головном уборе. <...>
Подпись получателя паспорта и его фотографическая карточка, наклеенная на этом заявлении, заверяются: лицом, ответственным за прописку-выписку, или местными Советами депутатов трудя­щихся. <.>
П. 17. Если предъявленные документы или личность вызывает сомнение, производится тщательная проверка (в течение 10 дней). О производимой проверке получателю паспорта не должно быть известно. <.>
П. 19. На оборотной стороне фотокарточки спецчернилами про­ставляется серия и номер паспорта, после чего фотокарточка накле­ивается в паспорте на отведенном для этого месте специальным кле­ем, изготовляемым по заказам Главного управления милиции. <...>
П. 22. Начальник паспортного стола, проверив правильность и аккуратность заполнения паспорта и наклейки фотокарточки, про­ставляет на левом верхнем и на левом нижнем углу фотокарточки рельефные печати,подписывает паспорт и со всеми документами докладывает начальнику отделения милиции. Начальник отделения милиции или его заместитель проверяет документы получателя паспорта и проставляет гербовую печать, часть которой должна быть наложена на нижний светлый угол фотокарточки154.
Из приведенных пунктов инструкции следует, что основное внимание уделялось не столько характеру паспортной фотографии, сколько действиям с ней. Формальных требований к паспортной фотографии совсем немного: она должна быть размером 3,5*3 см, четкой и в анфас. Наличие или отсутствие головного убора — един­ственная деталь, которая мотивировалась экстратехническими соображениями («сохранившимися обычаями»). Характер при­чески, выражение лица, направление взгляда, цвет одежды и про­чие детали никак не регламентировались. Однако негласные пра­вила репрезентации себя на паспортной фотографии были изобретены самими владельцами паспортов (см. в разделе «Фото­графирование на паспорт» следующей части).
К 1 января 1940 г. наклейка фотокарточек на паспорта была в целом завершена515. Паспортная фотография стала идентифика­ционным центром документа, который приобрел еще одно из­мерение — визуальное. С появлением фотографии все остальные паспортные сведения кардинально изменили свое положение в структуре паспорта — теперь они стали своего рода комментари­ями к изображению. Вместе с тем паспорт приобрел теперь уже не воображаемую, а визуально воспринимаемую референцию в си­туации отсутствия своего владельца.
В паспортах образца 1974 г. изменился не только размер фото­графии (она стала гораздо больше), но и ее роль в паспорте. В нем отведено место для трех фотографий. Наличие необходимых фото­графий определяло срок действия паспорта. В пункте 5 Положения о паспортах говорилось: «Действие паспорта не ограничивается сроком. По достижении гражданами 25-летнего и 45-летнего воз­раста органами внутренних дел вклеиваются в паспорта новые фотографические карточки, соответствующие этим возрастам. Паспорта, не имеющие таких фотографических карточек, являют­ся недействительными». Теперь по паспортным фотографиям мож­но было проследить и визуальные изменения владельца паспорта.
Особые отметки
Перечень возможных отметок в паспорте дается в положениях о паспортах, начиная с Положения 1940 г., и, конечно, в инструк­циях к этим положениям. Наиболее полный список представлен в Инструкции к Положению о паспортах 1953 г.
В паспорте делаются отметки штампами установленной формы:
A) органами милиции — о прописке и выписке, а в паспортах жителей запретных зон и пограничной полосы СССР — о прожива­нии в этих местностях;
Б) администрацией предприятий, учреждений и организаций — о приеме на работу и увольнении.
B) администрацией высших и средних учебных заведений — о зачислении в учебное заведение и выбытии из него.
Г) органом ЗАГС — о регистрации браков и разводов.
Штампы в паспортах жителей запретных зон и пограничной полосы СССР, штампы о приеме на работу и увольнении, штампы высших и специальных средних учебных заведений о приеме в учебные заведения и выбытии из них, штампы о регистрации бра­ка или развода проставляются на страницах «Особые отметки».
Внесение каких-либо других отметок, кроме отметок в кратко­срочных паспортах <...> и записей бюро ЗАГС о родившихся детях — запрещается.
Изменение записей, внесенных в паспорта, допускается только в случае изменения состава лиц, записанных в графе 9 паспортов, а именно: при достижении 16 летнего возраста или в случае смер­ти лица, вписанного в паспорт. Эти изменения могут вноситься исключительно органами милиции516.
В Положении 1974 г. перечень отметок несколько скорректи­рован. Сведения о работе и учебе больше не фиксируются, вместе с тем введены отметки об алиментах. Кроме того, «с согласия граж­дан в их паспортах производятся учреждениями здравоохранения отметки о группе и резус-принадлежности крови владельца пас­порта». Последний пункт в этом разделе гласит: «Производить в паспортах граждан какие-либо иные отметки запрещается». Од­нако они производились. В частности, делались отметки об огра­ничениях в месте проживания (см. ниже). Во время перестройки, когда еще действовали советские паспорта, в паспортах делались отметки, например, о выдаче талонов.
Отметка о приеме на работу и увольнении
Как уже говорилось, попытки введения трудовых книжек (вме­сто паспортов) в 1920-е гг. не увенчались успехом. С появлением паспорта ему были приписаны функции не только удостоверения личности, но и трудовой книжки, поэтому в нем обязательно от­мечался прием на работу и увольнение517. Введение отдельных трудовых книжек в 1939 г. не отменило этой практики — записи о приеме на работу и увольнении делались до появления последне­го советского Положения о паспортах в 1974 г. Студентам и уча­щимся высших и средних учебных заведений ставились отметки о зачислении и выбытии из учебного заведения. Информация о работе и учебе либо их отсутствии делала более явным статус владельца паспорта. В частности, при проверке документов в слу­чае необходимости связывались с указанным в паспорте местом работы или учебы, где должно было храниться личное дело.
Отметка о браке и разводе
Отметка о браке в паспорте была введена в начале XIX в. (при Александре I) для того, чтобы сделать явным семейное положение владельца паспорта и тем самым предотвратить случаи многожен­ства. В советском паспорте эта отметка появилась не сразу. Лишь в 1936 г. было введено правило, в соответствии с которым органы ЗАГС обязаны ставить отметки в паспортах о регистрации и рас­торжении брака. Сделано это было в рамках работы по улучшению учета «естественного движения населения». В этом «движении на­селения» главными для власти были данные о рождаемости и смерт­ности, которые «искажались классовыми врагами, пролезшими в эти организации и проводившими там контрреволюционную, вре­доносную работу, скрывая рост населения путем недоучета рожда­емости и явно преувеличивая смертность населения путем реги­страции по нескольку раз смертей одних и тех же лиц»518. Данные о браках и разводах, видимо, не очень интересовали врагов, но поскольку с 1 января 1936 г. вводились «специальные свидетельства о рождении на гербовой бумаге», было признано необходимым проставлять отметки о вступлении в брак или разводе в сельской местности в эти свидетельства, а в городах — в паспорта519. Для широких масс введение этой отметки объяснялось борьбой с легко­мысленным отношением к семье и семейным обязанностям.
Отметка об алиментах
В русле этой борьбы вполне естественным оказывается введен­ное 27 июня 1936 г. Постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) «О за­прещении абортов, увеличении материальной помощи многосе­мейным, расширении сети родильных домов, детских яслей и детских садов, усилении уголовного наказания за неплатеж али­ментов и о некоторых изменениях в законодательстве о разводах»520. Еще через два года вышел Циркуляр НКВД СССР от 29 октября 1938 г. с требованием обязательной отметки о выплате алиментов в пас­портах лиц, которым по суду она была назначена. Это требование вошло и в последующие Кодексы о семье и браке: «В паспортах лиц, осужденных за злостное уклонение от уплаты алиментов или ра­зысканных органами внутренних дел в связи с уклонением от упла­ты алиментов, органы внутренних дел производят отметку (запись) о том, что в соответствии с решением суда эти лица обязаны платить алименты»521. Отметка делалась в виде штампа «Обязан к уплате алиментов». Тем самым семейный ракурс паспортной личности обретал еще одну, значимую в глазах власти черту. Смысл подоб­ного рода отметок — сделать явными те аспекты личной жизни владельца паспорта, которые, с точки зрения власти, нуждаются в публичном контроле. Не случайно владельцы паспортов стремились не допустить такого рода отметок либо избавиться от них.
Отметки об ограничениях места проживания
Ни в одном Положении нет сведений об ограничительных от­метках, но они вводились подзаконными актами. В качестве при­мера можно сослаться на Распоряжение министра МВД (1948 г.): «Лицам, освобожденным из мест заключения, вносить в паспорта на странице “Особые отметки” запись о запрещении проживания в этих местностях. Например: “На основании приговора нарсуда 6 участка города Ташкента от 12 февр. 1947 г. запрещено прожи­вание в Узбекской СССР сроком на 3 года, с... по...”522. Внесение в паспорт подобного рода отметок было распространенной прак­тикой (об ограничительных отметках см. подробнее выше, в раз­деле «На основании каких документов выдан паспорт»)523.
Стремление к неизменности паспорта входило в противоречие с другим, не менее выраженным стремлением к максимально ши­рокому охвату тех сфер жизни «паспортной личности», которые, с точки зрения властных органов, должны найти свое отражение в паспорте. К их числу относятся сведения о месте работы и учебы, о браке и разводе, и, разумеется, об ограничениях места житель­ства. А поскольку они могли меняться, то и паспортные отметки редко оставались неизменными. Это обстоятельство превращало мертвый паспорт в живой документ, отображающий основные из­менения в статусе владельца.
Отметки о прописке
В первых советских паспортах образца 1933 и 1935 гг. суще­ствовала особая графа «Постоянное местожительство», унаследо­ванная от дореволюционного паспорта. Она была пятой и распо­лагалась между пунктами «Социальное положение» и «Отношение к военной службе». В этой графе указывался населенный пункт, в котором постоянно проживает владелец паспорта, например: «г. Ленинград» или «д. Верево Ленинградской обл.». Точный адрес не указывался. В паспортах образца 1938 г. и более поздних эта графа изъята, поскольку оказалась избыточной: место жительства указывалось в записи на штампе «Прописка».
Отметка о прописке и выписке считалась основной в паспорте. Эту отметку делали на специальных страницах, которые были от­ведены исключительно для штампов о прописке и выписке. Как уже говорилось, весь паспортный проект затевался во многом ради штампа «Прописан по адресу...». Можно сказать, что прописка при­равнивалась ко всей паспортной системе, поскольку рассматрива­лась в качестве ее главного механизма. Особенностью советской прописки было то, что она имела не уведомительный, а разреши­тельный характер: человек не мог поменять место своего прожи­вания по своему усмотрению, он обязан был получить на это раз­решение, свидетельством которого был штамп о прописке.
Прописка (регистрация) паспортов существовала и до появле­ния советского паспорта524. Первые попытки новой власти снова ввести институт прописки не предполагали ее использования в качестве инструмента принуждения. Прописка, как и прежде, рас­сматривалась как способ учета «движения населения». В Декрете СНК РСФСР от 28 апреля 1925 г. «О прописке граждан в городских поселениях» вступительная фраза выглядит достаточно грозно: «Каждое лицо, прибывшее на жительство в дом, находящийся в пределах городского поселения, хотя бы это жительство было вре­менным, на срок более трех дней, обязан немедленно заявить о своем пребывании домовому управлению (владельцу или аренда­тору) дома, гостиницы или меблированных комнат». Однако спи­сок требуемых документов демонстрирует всю несерьезность (если сравнивать с последующей пропиской) этого мероприятия:
Для прописки достаточным является предъявление одного из следующих документов:
а) удостоверение личности <...>;
б) актовая (или старая метрическая) выписка о рождении;
в) расчетная книжка или другое удостоверение с места работы или службы;
г) членский билет профессиональных союзов;
д) другие документы, удостоверяющие личность.
При отсутствии каких бы то ни было документов допускается временная, на срок не более трех месяцев, прописка по письменно­му заявлению прибывшего, содержащему все необходимые сведения.
Примечание. В течение трехмесячного срока прибывший обязан представить какой-либо из документов, указанных в ст. 3 настоя­щего постановления525.
В декрете даже не указано, где фиксируется прописка — веро­ятно, по той причине, что единых удостоверений личности не су­ществовало. Разумеется, она отмечалась в документации по месту жительства, но такая система не давала возможности оперативно­го контроля, и самое главное — она лишь фиксировала место про­живания, но не являлась официальным разрешением на прожи­вание. Таковым она стала в новой паспортной системе, где ей была отведена исключительная роль.
В советских инструкциях по паспортной работе прописке всег­да уделялся специальный раздел. Основные положения были сфор­мулированы уже в первой Инструкции 1933 г.:
Регистрация или прописка граждан является обязательной для тех местностей, в которых введена паспортная система. Единствен­ным документом, служащим для прописки, является паспорт (книжка или бланк) или выдаваемое взамен его временное удосто­верение установленной формы. Паспорта подлежат прописке в ор­ганах РК милиции по месту жительства в течение 24 часов с мо­мента прибытия на территорию местности, где введена паспортная система, а в период выдачи паспортов — в течение 10-дневного срока с момента получения паспорта. Каждый паспорт должен иметь обязательную отметку органа РК милиции о месте прожи­вания. Во всех случаях паспорт может быть одновременно про­писан только по одному месту проживания.
Отметка о прописке производится органом РК милиции путем наложения штампов установленной формы526.
Ответственными за прописку считались управдомы или другие ответственные лица по домоуправлению, владельцы или аренда­торы домов, администрация муниципализированных или закреп­ленных за предприятиями домов, гостиниц или меблированных комнат, ответственные съемщики, а также граждане, на площади которых лица, подлежащие прописке, проживали527.
Различались два вида прописки — постоянная и временная: «Граждане, прибывшие на временное проживание из одной мест­ности в другую на срок свыше полутора месяцев, прописываются временно, а прибывшие на срок до полутора месяцев регистриру­ются в установленном порядке»528. В позднесоветское время была введена и прописка по лимиту, который выделялся тому или иному конкретному предприятию, — тоже временная, на срок договора (подробнее о ней см. раздел «Право на паспорт» в следующей главе).
Особые пункты посвящены перечислению категорий лиц, не подлежащих прописке. Эти списки менялись с каждым новым по­ложением о паспортах, но именно они и делали прописку дей­ственным элементом паспортной политики (а инструкции — се­кретными документами).
Процедура прописки постоянно корректировалась. Вот как она изложена в Инструкции к Положению 1940 г.:
Работник отделения милиции оформляет прописку в следую­щем порядке:
проверяет правильность заполнения адресных листков и заве­ряет их своей подписью. В случае неполного, нечеткого заполнения, возвращает их обратно для внесения соответствующих изменений;
проверяет правильность заполнения записи в домовой книге, взимает установленную ст. 27 Положения о паспортах госпошлину за прописку, наклеивает в домовой книге против соответствующей записи марку госпошлины и погашает ее штампом прописки (ф. № 4) с указанием даты прописки; штамп заверяет своей подписью;
накладывает в паспорте штамп прописки, заполняет и под­писывает его;
возвращает паспорт, военно-учетный билет и домовую книгу ответственному за прописку лицу; пересылает адресные листки прибытия в тот же день в адресное бюро (стол)529.
Строго говоря, здесь описан порядок действий на самом за­ключительном этапе — действия работника милиции. Все пред­шествующие мытарства претендента на прописку (добывание всевозможных справок, очереди в паспортном столе и т. д.), есте­ственно, остались за пределами инструкции.
Отдельно оговаривается «Взятие на учет преступного элемен­та при прописке». Для этого всех тех, кто был судим или на кого имеется компрометирующий материал, следовало заносить в спе­циальный список. «Об этих лицах сообщается уголовному розыску или в отдел по борьбе с хищениями соцсобственности и спекуля­циями или местному УГБ в зависимости от характера компроме­тирующего материала»530.
Отказ в прописке оформлялся особым образом. В домовой кни­ге ставится штамп «В прописке отказано», и у подателя документов бралась подписка о выезде в десятидневный срок. В паспортах никаких отметок об отказе в прописке не делалось.
В случае обнаружения в режимных местностях лиц, подпада­ющих под паспортные ограничения, но скрывших это, они удаля­ются из данной местности.
Удаление производится в следующем порядке:
Выявленные лица подробно допрашиваются о компрометиру­ющих материалах. На основании собранного материала выносит­ся постановление об удалении.
От удаляемого отбирается подписка о выезде из данной мест­ности в 10-дневный срок; одновременно отбирается и обменива­ется паспорт, если в нем не было сделано отметки на ст. 38 и 39 Положения о п., а при наличии аннулируется только прописка путем перечеркивания штампа прописки. Одновременно с под­пиской о выезде на удаляемого составляется сторожевой листок и направляется в адресное бюро (стол)531.
Проживание в паспортизированных местностях без прописки каралось в административном порядке штрафом до 100 рублей с заменой на исправительные «трудовые работы» до 30 суток. При повторном нарушении наступала уголовная ответственность по ст. 192-а УК РСФСР. Жителям запретных зон и пограничной по­лосы, кроме штампа о прописке, ставился штамп о проживании на этой территории, который являлся для них пропуском на въезд и выезд.
Для штампов прописки в советских паспортах отводилось боль­ше страниц, чем для всех других сведений. Прописка, в отличие от всех других паспортных сведений, регулировалась не только цен­тральными, но и местными властями — с этим связана довольно большая вариативность правил прописки, но основной принцип оставался неизменным: прописаться можно было только с раз­решения соответствующих инстанций. Это обстоятельство, с одной стороны, делало человека зависимым и подконтрольным в его передвижениях, а с другой — неизбежно вело к возникновению различных схем преодоления ограничений, связанных с пропиской (о некоторых из них см. в следующей главе).
Поскольку некоторые отметки в паспорте ставились уже после его получения, они делали паспорт живым. Благодаря им основные (с точки зрения власти) события в жизни владельца паспорта, в том числе и его перемещения, проступали перед взором человека, к ко­торому попал паспорт (в том числе и та информация, которую владелец паспорта предпочел бы не афишировать).
Структура паспорта и его наполнение таковы, что человек пред­стает в нем как совокупность граф, печатей, подписей, оттисков, не говоря о комментариях к ним в секретных инструкциях. Можно сказать, что паспорт — своего рода венец бюрократизации инди­видуальной идентичности. Документный образ человека, строго говоря, не имеет с ним самим ничего общего. Это диковинный конструкт, к которому мы так привыкли, что научились относить­ся к нему как к чему-то почти естественному.
Между тем в бюрократической традиции человек и есть сово­купность сведений о нем, выстроенных в определенном порядке. Эти сведения позволяют властным структурам в случае необходи­мости не только идентифицировать владельца паспорта, но и про­следить основные (с точки зрения создателей документа) события его жизненного пути: рождение — учеба — работа — брак/развод — дети — места проживания и др. Нужно сказать, что в советском паспорте жизненный сценарий человека представлен в макси­мально отчетливом виде. С этой точки зрения советский паспорт можно рассматривать как свернутый текст жизни его владельца.
В процессе «приспособления» личности к бюрократической реальности отчетливо проявляется стремление максимально объ­ективизировать те данные, которые представляются существен­ными для характеристики этой личности. История правил опре­деления национальности (когда единственным основанием для записи «истинной» национальности детей становится запись о национальности родителей) является показательным примером эссенциализации тех категорий, которые, казалось бы, не могут быть представлены в объективированном виде (ср. правила опре­деления социальной принадлежности на этапе паспортизации).
Паспорт становится не просто одним из документов. В нем за­ложена идея управления «оригиналом», который должен определить себя в точном соответствии с разработанными правилами. Этим агентность паспорта не исчерпывается. Обладание паспортом пред­полагает не только «перевод» себя в документную реальность, но и подчинение всем тем предписаниям, которые описываются поняти­ем «паспортная система» — от правил хранения до правил прописки.
Советский паспорт в основном унаследовал свою структуру и наполнение от дореволюционного. Из числа принципиальных из­менений — замена «вероисповедания» на «национальность» и по­явление обязательной разрешительной записи о прописке. Особую роль в советском паспорте приобрела, казалось бы, безобидная 8-я графа «На основании каких документов выдан паспорт», поскольку в ней делались условные записи, позволявшие определить актуаль­ный статус владельца. Довоенный паспорт включал сведения о ме­сте работы и тем самым выполнял функции трудовой книжки. Если учесть, что паспорт содержал также информацию об отношении к военной службе, семейном положении владельца паспорта, лицах, внесенных в паспорт, и т. д. вплоть до обязанности платить алимен­ты, то явно ощущается тенденция к созданию не просто удостове­рения личности, но универсального документа, в котором собраны наиболее существенные (с точки зрения власти) сведения о вла­дельце паспорта. Эта универсальность паспорта выражается и в том, что все остальные документы действительны только в том случае, если они подтверждаются паспортом как «главным документом».
Существенные изменения в сравнительно недолгой истории советского паспорта касались его дизайна и символики. Каждый новый образец паспорта отличался цветом и изменениями в изо­бражении государственных символов. Красная обложка послед­него советского паспорта оказалась долгожданным воплощением созданного Маяковским мифа о советском паспорте, на котором выросли многие поколения. Постоянно совершенствовалась си­стема защиты (водяные знаки, спецчернила, спецклей, спецштампы), что косвенно свидетельствует о распространенности под­дельных документов. Пик изменений приходится на 1936-1938 гг., когда были введены не только все перечисленные средства защи­ты, но и отметки о браке и разводе, об алиментах. Паспортный образ человека стремительно обрастал новыми признаками, а прежние кардинально менялись. В частности, принципиально изменилось определение национальной принадлежности, что по­требовалось властям исключительно в репрессивных целях. По­явление в это же время паспортной фотографии не только увели­чило идентификационные возможности паспорта и ввело новое (визуальное) измерение паспортной личности, но и привело к су­щественному изменению восприятия его наполнения — графы стали читаться как комментарии к фотографии.
Такие, казалось бы, неизменные идентификаторы личности, как имя, возраст, место рождения, тоже менялись — может быть, не так заметно, но весьма существенно. Чего стоит изменение (на пер­вый взгляд, техническое) последовательности формулы «имя — от­чество — фамилия» на пресловутое ФИО, в котором отчетливо про­явилось новое («списочное») отношение к человеку. Не может не обратить на себя внимание и постепенное увеличение срока дей­ствия паспортов, вплоть до бессрочного в его последней редакции.
Паспорт включал не только идентификаторы личности, но и идентификаторы документа, и шире — инстанции, выдавшей до­кумент: серия и номер, печати, штампы и т. д. Их роль — закрепить удостоверяющую функцию паспорта и служить теми маячками, по которым можно в случае необходимости идентифицировать сам паспорт. В роли «инстанции истины», уполномоченной выносить заключение на предмет достоверности включенных в паспорт све­дений о личности, выступает выдавший документ орган милиции и персонально начальник отделения милиции, скрепивший его своей подписью. Владелец паспорта своей подписью подтвержда­ет истинность предоставленных им сведений. Поставщиками ин­формации для паспорта являются также системы воинского учета, органы ЗАГС, а до 1950-х гг. — место работы и учебы, записи кото­рых удостоверяются соответствующими лицами. Таким образом, паспорт предстает сгустком информации из самых разных источ­ников, достоверность которых подтверждается всеми «авторами».
Человек в паспорте предстает в виде объекта, наделенного со­вокупностью признаков, связей и отношений. Тем более удивитель­ны единичные случаи, позволяющие говорить о том, что создате­лями паспортных правил все же учитывались возможные реакции владельцев паспорта (ср. хотя бы возможность фотографироваться в головном уборе для тех, чьи обычаи не предполагали иного). О пол­ноценном диалоге речь идти не может — бюрократическая система в принципе не ориентирована на эту форму взаимодействия.
В результате согласований чиновников различных ведомств паспорт предстает в виде свернутого досье, содержащего всю, с их точки зрения, необходимую информацию о человеке, от его визу­ального облика до принадлежности определенной национальности и отметок о работе.
Таким представляется паспорт, если его рассматривать в рамках официального права (право-1). Из этого описания можно вынести впечатление, что паспорт создавался только властями и исключи­тельно для управления и контроля, но в следующей части я поста­раюсь показать, что это не совсем так. Все сказанное о паспорте — скорее некая идеальная бюрократическая модель, которая в реальных условиях выглядела иначе. Об этом и пойдет речь в последней части.
Часть III.
ПАСПОРТНЫЕ ПРАКТИКИ В ДОКУМЕНТАХ И ВОСПОМИНАНИЯХ
Глава 1.
Получить паспорт
Право на паспорт
В этой и следующей главах я попытаюсь рассмотреть паспорт­ную систему с другой стороны — со стороны обладателей паспор­тов. Меня будет интересовать, как паспортные правила создавались и корректировались самими гражданами; в каких отношениях между собой находились формальные установления, нашедшие свое выражение в различного рода положениях и инструкциях, и актуальные паспортные практики. В частности, как воспринимал­ся сам паспорт и его отдельные составляющие в различных жиз­ненных контекстах и в разное время? Как паспортные данные влияли на индивидуальную идентичность? Какие стратегии при­менялись для освоения и усвоения паспортных правил? Рассмо­трение этих вопросов представляется необходимым для получения хотя бы самой общей картины функционирования советской пас­портной системы. При этом следует иметь в виду те ограничения, которые накладывает используемый в этой части книги материал, довольно разнородный: архивные документы, воспоминания, ин­тервью. Эти источники относятся к разному времени, принадлежат разным авторам и, естественно, репрезентируют различные точки зрения на одно и то же явление. Поскольку мы имеем дело не с самими практиками, а с их описаниями, то корректнее будет го­ворить о коллективных и индивидуальных формах памяти о прак­тиках, воплощенной в тех текстах, которые привлечены нами в качестве источников532. Разумеется, ценность привлекаемых мате­риалов (воспоминаний) не в исторической достоверности, а в со­держащихся в них авторских рефлексиях по значимым для нас поводам.
На этапе начальной паспортизации (1933-36 гг.) для жителей городов и паспортизируемых территорий основным стал вопрос получения паспорта, поскольку в случае отказа следовало выселе­ние в непаспортизируемую зону. Открытый протест (случаи кото­рого приводились в «Сводках» о ходе паспортизации) был самой неэффективной стратегией, ведущей к принудительному выселе­нию. Многие из тех, кто не рассчитывал на получение паспорта, сами покидали территорию паспортизации. Другие прибегали к различного рода мимикрии (переписывание своей биографии), либо к использованию имеющихся социальных ресурсов. Совет­ское общество никогда не было цельным и однородным. Оно со­стояло из многих сообществ, в которых были приняты свои алго­ритмы поведения в подобных ситуациях533.
Судя по воспоминаниям тех, кто пережил паспортизацию на­чала 1930-х гг., в случаях отказа или в ситуации неопределенности «коренные» жители Москвы и Ленинграда прежде всего обраща­лись к сохранившимся связям, разумеется, если таковые имелись. Актуализация социальных сетей («знакомств») была характерна для так называемых бывших и, в частности, для научной интел­лигенции. Собственно, других способов добиться положительного решения возникшей проблемы у этих людей не было, и знакомства превращались в наиболее востребованный капитал.
Вот как описывает эту ситуацию Д. С. Лихачев:
Период паспортизации был одним из самых страшных перио­дов в жизни больших городов. Люди Москвы и Ленинграда жили в напряжении, ожидая решения своей судьбы: каково будет решение паспортных комиссий. Строгих инструкций не было. В Ленинграде не давали паспортов дворянам, а в дворцовых пригородах еще и бывшим служащим дворцов. <...> Появилась своя паспортная комиссия и в Академии наук. Заседала она в главном здании Ака­демии. Я очень боялся, что меня вызовут и начнут спрашивать о моем деле и выпытывать — как я отношусь к советской власти сейчас. Поэтому, когда я заболел и попал в больницу, я даже как-то не очень стремился выписаться из нее. Выписавшись, я узнал — паспортная комиссия в Академии закончила свою работу. Думал — пронесло <...> Однако же не пронесло. Мне объявили, что паспор­та мне не дают. Назначили срок выезда из Ленинграда. Не дали паспортов Феде Розенбергу, Толе Тереховко, А. П. Сухову — всем, кто имел «судимость». Отец страшно волновался. Искал влиятель­ных лиц и, знаю, у кого-то плакал (мне говорили). Наконец на­шелся кто-то (кажется, секретарь райкома), который обещал помочь, но хотел повидать меня. Жил он на Каменноостровском (тогда на­зывавшемся «Улицей Красных Зорь») перед домом Лидваля, если идти от Троицкого моста, в надстройке. Помню, что меня угощали чаем. Говорить было не о чем. За столом сидели секретарь и его жена, которая смотрела на меня с жалостью. Кончилось тем, что мне дали отсрочку на «долечивание». И вот тут на помощь пришла Зина. Мы еще не были женаты, только собирались. Известно было, что «ученый корректор» Екатерина Михайловна Мастыко в моло­дости веселилась вместе с детьми академика Зернова в одной ком­пании с будущим наркомюстом Н. И. Крыленкой. Зина уговорила ее съездить к Крыленке. Съездить было не просто. Надо было пре­одолеть пролегшую между ними дистанцию времени, дистанцию общественных положений. <...> Вернулась Екатерина Михайловна довольная и объяснила: надо запастись ходатайством президента Академии Александра Петровича Карпинского, а у Крыленки на приеме во всем слушаться секретаря Крыленки. Екатерина Михай­ловна, помню, сказала: она бывшая рабочая, толковая, хорошая женщина. Я знаю только, что в разговоре с Крыленкой Екатерина Михайловна назвала меня женихом своей дочери Кати, которую я в глаза не видел (она зашла к нам уже лет через десять — после войны). <...> Объяснили мне, как получить ходатайство у прези­дента Академии наук Александра Петровича Карпинского. Я должен был прийти к Карпинским домой в особняк на Пятницкую улицу, встретиться там с дочерью Карпинского Толмачевой, поцеловать (непременно) ей руку и передать письмо от нашего директора из­дательства Михаила Валериановича Валерианова с просьбой по­хлопотать обо мне. Я так и сделал, ехал самым дешевым поездом и сразу с вокзала отправился на Пятницкую. <...> Толмачева не удивилась, сразу пошла в небольшой кабинет за залой и стала кричать на ухо Александру Петровичу: «Пришел молодой человек, воспитанный. Воспитанный! Надо подписать ему просьбу. Подпи­сать!» После этого она села за машинку, и я услышал быстрый стрекот машинки. Молча вынесла и подала мне письмо в роскошном конверте, какого я в Советском Союзе отродясь не видел. Сразу от Толмачевой я направился в Наркомюст. Приемная у Крыленки была переполнена. Пожилая (или казавшаяся мне тогда пожилой) жен­щина сразу подошла ко мне, как к знакомому, взяла у меня письмо от Карпинского, которое я даже хорошенько и прочесть не успел, и строго сказала: «Стойте здесь (место она обозначила на виду у всех), и как бы вас ни бранил Николай Васильевич — молчите и ничего не отвечайте и не отрицайте». Я был немного удивлен: ведь осталь­ных Крыленко принимал в кабинете. Вскоре из кабинета выскочил (вернее, выкатился) коренастый, плотный, даже немного полно­ватый человек со «спортсменскими» движениями и сразу набро­сился на меня, как мне показалось, с кулаками: «Мы революцию делали! Мы кровь проливали! Судьба человечества решается! А вы дурака валяли! “Космическую академию” устраивали! Над нами потешались — что ли? Этому безобразию слов нет» и т. п. и т. п. Словоизвержение продолжалось несколько минут. После, держа ходатайство в руках, он с такой же быстротой влетел в свой каби­нет, а секретарь, поманив меня рукой к своему столу, стала меня спрашивать: номер бывшего паспорта, домашний адрес, место ра­боты, адрес работы, служебный телефон Валерианова и проч. Ве­лела ждать в Ленинграде и сообщить ей, если меня тронут. Все это тихим голосом и как бы по секрету. В тот же день я вернулся в Ле­нинград. Я ждал несколько месяцев. Никто и никуда меня не вы­зывал. В разгар лета меня позвали на почту и вручили конверт из ЦИКа. Там находилась бумага о снятии с меня судимости534.
В этой пространной цитате обращают на себя внимание не­сколько моментов. Связи, которые приходилось реанимировать и налаживать, редко были прямыми. Действовали через знакомых, преодолевая «дистанцию времени, дистанцию общественных по­ложений». В ход шли как родственные, так и корпоративные связи. Память об этом времени сохранила ощущение атмосферы страха, дурного спектакля, неловкости и унижения — неизбежные состав­ляющие такой ситуации. Не случайно подобного рода переживания оценивались теми, кто очутился в позиции просителей, как самые тягостные. К тому же это были не привычные (горизонтальные) связи, но обращения «наверх», которые считались допустимыми только в исключительных случаях. Прямых выходов «туда», как правило, не было, поэтому либо задействовали цепочки знакомств, либо прибегали к организации протекций со стороны авторитет­ных для новой власти лиц. В этом отношении показательны вос­поминания другого ученого — историка астрономии Д. О. Свят- ского.
21 мая 1933 г. Д. О. Святский писал из Ленинграда своему дру­гу, известному этнографу-краеведу В. И. Смирнову: «Дело в том, что до сих пор я не имею еще паспорта. Поначалу нас с женой лишили права на получение паспорта (3 и 9 апреля), и с тех пор настало уныние в нашем доме. Во второй инстанции мне отказали и подал я в третью, пока не предпринимая путешествия в Москву. В третьей инстанции мое дело застряло даже до сего дня. Жена была восстановлена во второй инстанции (20 апреля) и с тех пор стало несколько спокойнее... Я частным образом слышал, что мне дадут. За меня заступились тут Сергей Федорович (Ольденбург), Александр Евгеньевич (Ферсман) и Вениамин Петрович (Семенов- Тян-Шанский), и только их вмешательству я обязан тем, что не вылетел из Ленинграда в 10 суток. Если бы ты знал эти пережива­ния. Я их ставлю гораздо более тяжелыми, чем сидение в тюрьме»535.
Во время паспортизации основной задачей многих жителей крупнейших городов было получение документов, свидетельство­вавших о принадлежности к «правильному» классу, что давало возможность получить паспорт при условии, если не обнаружатся другие свидетельства. В такой ситуации оказался, например, Вадим Шефнер:
У меня до сих пор хранится справка, выданная мне (не помню, для какой надобности) управдомом Бурлаковым 22 августа 1933 года. В ней сказано, что она «Дана гр-ну Шефнеру В. С. в том, что он проживает в д. 17, кв. 31 по 6 линии В. О. Соц. положение рабочий, в списках лишенцев не состоит». Мать утверждала, что благодаря этой справке меня никуда не вышлют, ведь я, выходит,— пролетарий. Но это было слабое утешение... <...> Вскоре выслали из Ленинграда двух наших знакомых — за дворянство. Похоже, и к нашему семейству беда приближалась. Однажды, вернувшись с «Пролетария» с вечерней смены, я застал в своей комнатке мать и дядю Костю. Они жгли семейный архив; печка уже полна была бумажным пеплом. <...> Жгли грамоты с восковыми печатями, вся­кие документы, письма... Все эти бумаги, попади они при обыске в чужие руки, могли повредить и дальним родственникам, и зна­комым. Жгли и те манускрипты, которые просто не имело смысла брать с собой в ссылку неведомо куда, ведь там они рано или дно пропадут, пойдут кому-нибудь на обертку, а то и в сорти­ре кто-нибудь будет ими подтираться,— так лучше сжечь их теперь, не дожидаясь всего этого. Жгли не все подряд, а выборочно. Часть семейных документов сохранилась, в том числе рукописная книж­ка, куда с 1728 года вписывали браки, крестины, рождения и кон­чины семьи фон-Линдстремов. Сохранились послужные списки, письма некоторые и довольно много фотографий. Все это и в годы блокады не погибло, и теперь хранится у меня. После этого ауто­дафе дни шли за днями в тревожном ожидании— вот-вот раздаст­ся ночной звонок у двери в нашу квартиру. Потом волна высылок начала спадать. Нас не тронули. Миновала нас чаша сия536.
Такого рода попытки выборочного уничтожения семейной па­мяти, точнее, ее «очищения» как раз от того, что в прошлой жизни представляло особую ценность, вряд ли могли дать желаемый ре­зультат. Он был возможен в случаях, если члены семьи ко времени паспортизации успевали приобрести «правильный» социальный статус и хоть как-то в нем утвердиться. Тем не менее корректиро­ванием своего прошлого были так или иначе озабочены те из «быв­ших», кто надеялся получить паспорт.
Редактирование своей биографии, подделка различного рода справок, необходимых для установления «классовой принадлеж­ности», — одна из наиболее распространенных стратегий поведе­ния у тех, кто имел основания сомневаться в возможности полу­чения паспорта и в «правильном» выстраивании своей дальнейшей жизни537. Причем эта стратегия была характерна не только для «бывших» (которые чаще всего сами покидали районы паспорти­зации или высылались), но и для тех, кто считал себя «своим», но имел какие-то нежелательные пятна в своей биографии. В качестве примера можно привести рассматривавшееся в 1948 г. дело быв­шего зам. министра электропромышленности А. И. Товстопалова. Он обвинялся в том, что скрыл свое истинное социальное проис­хождение и национальность для того, чтобы иметь чистые доку­менты и возможность стать комсомольцем, а затем и членом ВКП(б). Его отец был кузнецом-кустарем, имел свою кузницу, а Товстопалов выдавал его за рабочего по найму. Кроме того, отец летом занимался пастушеством и нанимал подпасков (т. е. по со­ветской классификации принадлежал классу «эксплуататоров»). Мать была домохозяйкой, но он писал, что она является работни­цей-ткачихой. Сам Товстопалов работал с отцом в кузнице, а вы­давал себя за рабочего по найму. Родители были евреи, а он был записан сперва украинцем, а затем — русским. Объяснял такое переделывание своей биографии он следующим образом: «В пе­риод вступления в комсомол я стыдился своего прошлого и своей национальности. Я также опасался, что если сообщу правильные сведения о себе, то меня не примут в члены комсомола и в члены ВКП(б), а я очень хотел быть членом партии»538. Товстопалов счел свое происхождение недостаточно пролетарским. Настоящий про­летарий не должен иметь отца, работавшего в своей кузнице, да еще и нанимавшего подпасков. Заодно он «подправил» и занятия матери. Изменения записи в графе «национальность» (а она из­менена дважды — быть украинцем лучше, чем евреем, но хуже, чем русским) должны были способствовать выстраиванию карье­ры комсомольца и будущего члена партии. Карьера состоялась, но в конце концов зам. министра был разоблачен.
Разумеется, такими действиями не исчерпывался набор стра­тегий, применявшихся для обретения нужной классовой иден­тичности. Как пишет Ш. Фицпатрик, «нередкими были и случаи откровенного мошенничества, например, покупки документов, свидетельствовавших об определенной классовой принадлежно­сти. Но подобная практика порождала и свой “диалектический антитезис”: чем большее распространение получали случаи укло­нения от “правильной” классовой идентификации и манипуляции процедурой “приписывания к классу”, тем с большей энергией рьяные коммунисты стремились “разоблачать” уклонявшихся от классовой ответственности и выявлять их истинную классовую принадлежность»539.
После завершения паспортизации проблемы с получением паспорта стали касаться преимущественно тех, кто стремился перебраться из сельской местности в город. Как уже говорилось, формального запрета на получение паспорта у колхозников не было, но требовалась справка из правления колхоза о разрешении выйти из состава членов колхоза, получить которую было практи­чески невозможно. Для взрослых единственным выходом была вербовка на стройки, лесозаготовки или промышленные предпри­ятия. В таком случае можно было получить временный паспорт на срок договора, а позже был шанс продлить его и перейти в разряд постоянных рабочих.
В крупных городах предприятия, нуждающиеся в неквалифи­цированной рабочей силе, с середины 1960-х гг. получали квоту (лимит) на прописку определенного числа рабочих из сельских районов540. Так называемым лимитчикам давали временную про­писку в общежитиях (с буквой «Л» в штампе прописки), и они долж­ны были работать на данном предприятии в течение ряда лет (обычно от трех-пяти до десяти), после чего могли рассчитывать на постоянную прописку и постоянный паспорт. Не менее суще­ственно, что после этого новоиспеченные горожане могли встать в очередь на жилплощадь, которая растягивалась на многие годы ожидания541. Все права терялись в случае увольнения, т. е. человек попадал в реальную кабалу предприятия.
Вот как описывается долгожданное событие обретения полно­ценного паспорта в воспоминаниях бывшего «лимитчика»: «Ко­ренным ленинградцам не понять той радости, которая охватыва­ла нас, когда, открывая паспорт на страницах 16-17, мы читали: «Ленинград: ПРОПИСАН...... И никаких буковок «Л». Ура! Город нас принял, теперь мы можем тоже называть себя гордым и от­ветственным именем ЛЕНИНГРАДЦЫ. Ещенемного потерпеть, всего-то десять лет, и предприятие обеспечит квартирой, а там уже можно обзаводиться семьей, рожать и воспитывать детей. Но подошли к концу года восьмидесятые, и надломилось что-то в государственном механизме»542. Много лет жизни в общежитиях без права менять место работы — такова цена возможности жить в городе для тех, кто родился в непаспортизированной сельской местности и решил переехать в город во взрослом возрасте.
Несколько проще было получить паспорт детям колхозников, если родители имели возможность послать их еще в подростковом возрасте на учебу в городские фабрично-заводские училища и техникумы. Дело в том, что по достижении шестнадцати лет всех живущих в сельской местности автоматически зачисляли в члены колхозов. Но если подросток учился в городе с 14-15 лет, то в 16 он вместе со своими городскими сверстниками получал паспорт. После достижения 16 лет уехать из колхоза на учебу было почти невозможно. Ср.: «Т. М. Масленникова, колхозница колхоза “Серп и Молот” Вологодского района, в своем заявлении от 24 февраля 1960 г. ссылалась на получение медицинского образования в го­роде. И чтобы совсем разжалобить правление колхоза “Серп и Молот”, указала: “Отец погиб на фронте, мать меня одна воспи­тала. А мне прошу вас дать справку, для того чтобы получить право на работу и встать на самостоятельную дорогу в жизнь. В просьбе прошу не отказывать” <...>. Но правление отклонило и это заявление»543.
Поступить учиться в город деревенскому подростку было не­просто. Такой опыт имел Василий Белов, который писал: «. ..Н. А. Не­красов называл холопским недугом обычное подхалимство. Но можно ли называть холопским недугом страх беспаспортного де­ревенского мальчика, стоящего перед всесильным чиновником? Дважды, в сорок шестом и сорок седьмом годах, я пытался посту­пить учиться. В Риге, в Вологде, в Устюге. Каждый раз меня заво­рачивали. Я получил паспорт лишь в сорок девятом, когда сбежал из колхоза в ФЗО544».
Для тех, кто не имел возможности учиться в городских учили­щах и техникумах, был еще один шанс — служба в армии. Пожалуй, им пользовались чаще всего. После демобилизации молодые люди оставались на сверхсрочную службу, шли в милицию или на завод — всюду, где давали место в общежитии и надежду на по­стоянную прописку545. Однако этот вариант имел гендерные огра­ничения — девушек в армию не брали. У них была другая воз­можность — выйти замуж за «городского», но и в этом случае
правление колхоза могло не отпустить. Е. Н. Шорина приводит такой пример: «В своем заявлении, представленном на общее со­брание колхоза “Серп и Молот” Вологодского района 12 февраля 1960 г., колхозница Бучина Г. А. так обосновывала причины, по которым хотела покинуть сельскохозяйственную артель: “Прошу общее собрание разобрать мое заявление и выписать меня из чле­нов колхоза «Серп и Молот», так как после моего замужества сме­нила место жительства...” <...> Правление колхоза отказало заяви­телю в просьбе»546.
Тем не менее колхозники использовали все доступные возмож­ности перебраться в город. Численность сельского населения стре­мительно сокращалась. В той же Вологодской области всего за три года (с 1964 по 1967) оно сократилось на 25 %. Этому, конечно, способствовало и общее послабление по отношению к паспортным правилам в хрущевское время. И только по Положению 1974 г. сель­ские жители начали получать паспорта. Впрочем, «великого ис­хода» в города не случилось, и не только потому, что право поки­дать колхозы появится лишь в 1988 г., но и по причине отсутствия жилья в городах.
Определение национальности
Здоровая нация так же не замечает своей нацио­нальности, как здоровый человек — позвоночника.
Джордж Бернард Шоу
Те, кто имел (или получил) право на паспорт, должен был при­мерить на себя непривычные паспортные категории и, в частности, определить свою национальность, социальное положение и другие характеристики в соответствии с теми правилами, которые дик­товали неизвестные им инструкции. Особую сложность для многих представляло определение своей национальной принадлежности.
В дореволюционной России национальная принадлежность определялась, как правило, по вероисповеданию и/или языку. Офи­циальная практика была такова, что, например, лютеране счита­лись немцами и наоборот, вчерашний немец автоматически ста­новился русским, если он принимал православие547. Известна сцена из «Дамы с собачкой» А. П. Чехова:
Анна. Моя фамилия фон Дидериц.
Гурин. Ваш муж немец?
Анна. Нет, он православный. Но у него, кажется, дед был немец.
Достоевский писал в дневниках: «Ты русский настолько, на­сколько ты православный». В последние десятилетия империи на­циональность (в тех случаях, когда возникала необходимость в ее фиксации) все чаще определялась не столько по вероисповеданию, сколько по «родному языку»548.
Разработка советского проекта «национальность» осложнялась тем, что значительная часть населения имела весьма смутные представления о своей национальной принадлежности или не имела их вовсе, да и устойчивого перечня «национальностей», проживающих в СССР, не существовало (собственно, и до сих пор списки «уточняются» при каждой переписи)549. Как пишет В. А. Тиш­ков в своей книге «Реквием по этносу», «Население страны вообще не понимало смысл этого понятия (национальность. — А. Б.), ибо пользовалось другими идентификационными категориями (пра­вославные, инородцы, местные самообозначения...)»550. По наблю­дениям А. Карского, в Северо-Западном крае (будущая Белоруссия) «на вопрос: кто ты? Простолюдин ответит — русский, а если он католик, то назовет себя либо католиком, либо поляком.». В слу­чае необходимости отделить себя от других он мог называть себя «тутэйшим», а свою родину «Литвой»551. Даже среди этнографов не было согласия. Например, Д. К. Зеленин в 1925 г. в своей известной работе «Russishe (Ostslavische) Volkskunde» пишет о том, что рус­ские — это не один, а два народа — южно- и северновеликорусы: настолько сильны, по его мнению, различия в говорах, материаль­ной и духовной культуре.
В середине 20-х гг. усиленно разрабатываются принципы опре­деления национальной принадлежности по языку и вероиспове­данию, которые учитывались в переписи 1897 г.552 При подготовке к первой советской переписи 1926 г. Комиссия по изучению пле­менного состава (КИПС) разработала список национальностей и приемы их определения. Применялась следующая процедура: сперва задавались вопросы о роде, племени или народности, к ко­торым принадлежали родители; затем о вероисповедании и род­ном языке в детстве и сейчас, а в конце все это сопоставлялось с официальным списком национальностей553.
В «инструкционных пояснениях по вопросу о народности» (так называлась будущая графа «национальность») к переписи 1926 г. было указано: «К вопросу четвертому: Здесь отмечается, к какой народности причисляет себя отвечающий. В случаях, если отвеча­ющий затрудняется ответить на вопрос, предпочтение отдается народности матери. Так как перепись имеет целью определить племенной (этнографический) состав населения, то в ответах на вопрос 4-й не следует заменять народность религией, подданством, гражданством или признаком проживания на территории какой- либо республики. Ответ на вопрос о народности может и не со­впадать с ответом на вопрос 5-й о “родном языке”. <...> Хотя тер­мин “народность” и поставлен с целью подчеркнуть необходимость получения сведений о племенном (этнографическом) составе на­селения, все же определение народности предоставлено самому опрашиваемому, и при записи не следует переделывать показаний опрашиваемого. Лица, потерявшие связь с народностью своих предков, могут показывать народность, к которой в настоящее время себя относят554». Можно согласиться с мнением В. Тишкова: «...бесспорен сам факт, что именно тогда и с активным участием ученых самого высокого ранга была сконструирована категория национальность (народность), которая сегодня кажется столь не­пререкаемо фундаментальной не только для ученых и политиков, но и для “национализированного” населения»555.
По Положению о паспортах, вышедшему в декабре 1932 г., гра­фа «национальность» заполнялась (как и в переписи) со слов вла­дельцев паспортов. Другими словами, все получавшие паспорта могли указать свою национальность, руководствуясь своими пред­ставлениями о том, что это такое. Подобное отношение к категории национальности сохранялось в течение нескольких лет. Заполне­ние этой графы практически никак не контролировалось, и на нее не обращали особого внимания ни владельцы паспортов, ни ор­ганы милиции556.
Однако к середине 30-х гг. ситуация начинает меняться, что было непосредственно связано с формированием образа страны, находящейся в окружении враждебных сил. Основной угрозой представлялись сопредельные государства, которые имели свои диаспоры в Стране Советов. Представители этих диаспор («инонационалы» в терминологии НКВД) рассматривались в качестве потенциальных и реальных шпионов и диверсантов. Задачей ор­ганов становилось их выявление и обезвреживание557. В июле 1937 г. Политбюро поручает Н. Ежову дать приказ об аресте немцев, ра­ботающих на оборонных предприятиях558. Это распоряжение и так называемый польский приказ, вышедший в августе 1937 г., по­ложили начало операциям, проводившимся по этническому при­знаку559. О характере «обезвреживания шпионской сети» говорят многочисленные свидетельства. Вот фрагмент одной из семейных хроник (речь идет о семье деда ее автора):
Жили они в Смоленске. Его брат был женат на польке по име­ни Ядвига. Сирота, воспитывали тетки. Все ее помнили как очень добрую женщину, в семье ее звали Досенькой. Работала медсестрой. В 1937 году ее арестовали. Вина — имела радиоприемник и род­ственников в буржуазной Польше. Дали 10 лет лагерей. После ла­герей жила в Соликамске. Или ссылка, или нельзя было вернуться. В 1958 или 1959 вернулась в Смоленск и вскоре умерла. У меня от нее сохранился только «Медицинский справочник для фельдшеров» 1948 года издания. Мужа ее, дедушкиного брата, вскоре тоже аре­стовали. Год отбыл в тюрьме, не осудили, выпустили. Повезло. У них был маленький деревянный домик, конфисковали. Жить не­где, поселился у дедушки. Стал работать бухгалтером в столовой. В 1941 году замешкался с эвакуацией, беспокоился за дела в сто­ловой. Остался в Смоленске под немцами и сгинул бесследно. Ви­димо, погиб. Они никогда не могли понять, за что советская власть репрессировала безобидную Ядвигу и зачем держала в тюрьме ее мужа. Оказывается, им еще крупно повезло560.
В областных архивах находятся данные о том, как сотрудники НКВД, стремясь выполнить план по обнаружению польских шпи­онов, арестовывали лиц других национальностей и выбивали из них нужную национальность: «По распоряжению руководящего работника Донецкого УНКВД Вольского путем избиений от 60 аре­стованных украинцев, белорусов и русских были получены пока­зания о том, что они являются поляками»561.
Сотрудники НКВД подозревали, что, пользуясь свободой в опре­делении национальности, многие поляки числились по паспортам русскими и белорусами: «Поскольку учетные данные 30-х годов не носили всеобъемлющего характера, у чекистов отсутствовали раз­вернутые данные на нерусских граждан. Не было даже учета поль­ских перебежчиков, поэтому на поиски “инонационалов” были мобилизованы крупные силы, причем не только из вспомогатель­ных служб. Например, оперативник КРО УНКВД НСО Вацлав Гри- дюшко под видом электромонтера получал доступ к домовым книгам и выписывал ежедневно по 5-8 нерусских фамилий (планы то надо ведь выполнять! 100 тысяч шпионов без электромонтеров, выписывающих фамилии из книг, никак не соберешь). Так же ра­ботали и в области (Мошковском районе), и в Барнауле, где, не мудрствуя лукаво, в поляки записывали всех с фамилиями, окан­чивающимися на “-ский” (АУФСБ по НСО. Д. П-4505. Л. 352)»562.
Как уже говорилось, в вопросе национальной принадлежности чекистам требовалась ясность, и она была введена Циркуляром НКВД СССР № 65 от 2 апреля 1938 г. В соответствии с Разъясняю­щим указанием Отдела актов гражданского состояния НКВД СССР № 1486178 от 29 апреля 1938 г., «запись национальности должна быть произведена в соответствии с фактическим национальным происхождением родителей регистрирующегося». Этот Циркуляр и «Разъясняющее указание» (полностью приведено выше) не ста­ли фактами публичного права, и о них не знали даже те, кого они непосредственно касались.
В материалах фонда Верховного Совета Союза ССР в ГАРФ на­ходится ряд писем, адресованных в Совет национальностей Вер­ховного Совета563. Подобные письма начали приходить в 1938 г., и продолжали поступать вплоть до начала 1950-х гг.564 Заявители пишут о том, что в их паспортах значится «неправильная» нацио­нальность, и просят Верховный Совет исправить ошибку или уста-
новить «правильную» национальность (напомним, что по действо­вавшему на тот момент Положению о паспортах графа заполнялась со слов получателя паспорта). Письма интересны тем, что в них содержится двойное истолкование ситуации: как получилось, что им была приписана «чужая» национальность, и как должно быть «на самом деле» с точки зрения авторов. Таким образом, мы можем получить некоторое представление о том, каковы были практики «вписывания» национальности и какими соображениями руко­водствовались авторы в своих рефлексиях по поводу своей наци­ональной идентичности.
Приведу одно из таких писем34.
От гр. Шуберт Юрия Иосифовича проживающего БССР г. Жло­бин типография газеты «Шлях социализма»
Заявление
Прошу разсмотреть мое заявление и помочь мне. 20 июня 1939 г. я пошел в Жлобинский паспортный стол менять свой пас­порт. 21 июня я получил новый. Пом. Начальника паспортного стола женщина (фамилия мне неизвестна) сделала мне в паспорте отметку следующего содержания: по матери русский, по отцу по­ляк. Когда я стал возражать, что отец мой поляком никогда не был а был чех, она (должно быть не умеющая разбираться в иностран­ных именах) основываясь на том, что деда моего по отцу звали Франц категорично заявила: «Ставлю поляк и все. А иначе совсем не выдам паспорта». Прошу Верховный Совет разобрать мое за­явление по возможности скоро и чутко и помочь мне. Кто дал право грубым бюрократам приписывать чужую нацию.
Я работник типографии газеты «Шлях социализма» ударник, комсомолец 1921 года нарождения полурусский получех и не желаю иметь чужое звание полуполяка.
И прошу это с меня снять.
6. III-39
Чтобы немного расширить представление о характере обнару­женных заявлений, приведу по несколько строк из других писем:
Просьба дать разъяснение правильно ли я определяю свою на­цию. <...> Мать моя украинка. Родился я в 1911 году. До 1930 года проживал на территории своей родины БССР. Общность языка и культуры безусловно белорусская. Значит и сибя я отношу к Бело-
руссам. А также я и мои братья и сестры пишимся по документам Белорусами. При приеме меня в кандидаты ВКП(б) всплыл вопрос «Почему я не поляк?» (Грушковский Н. В.)565.
Мой дед который умер еще задолго до моего рождения, к ве­ликому моему сожалению был по национальности грек. Эта на­циональность по наследству перешла к моему отцу, который фак­тически вырос и умер в России и ничего общего с греческой национальностью не имел. Я родился, учился и вырос в Советском Союзе, мать моя украинка. Имею паспорт гражданина Советского Союза, состою на Военном учете Красной Армии и кругом меня преследует клеймо (зачеркнуто. — А. Б.) — национальность — «грек». Желаю чтобы в документах значилась национальность, которая бы соответствовала действительности — Русский...» (Магула Н. М.)566.
Протест авторов был направлен прежде всего против навязан­ной им «неправильной национальности»; показательны выражения вроде «меня записали», «мне поставили», подчеркивающие пас­сивную роль автора. Дело в том, что каждый получатель паспорта должен был заполнить Форму № 1, но затем эти сведения сверялись работниками паспортной службы с данными домовой книги и др. документами, и окончательный вариант записи в паспорте при­надлежал им, а не обладателю паспорта. Это обстоятельство и по­зволяет авторам представить себя жертвами произвола местных чиновников — стратегия, которая кажется оптимальной при об­ращении в высшие инстанции. Получалось, что для тех, кто произ­водил такие записи, они были рутинным бюрократическим дей­ствием, в то время как владелец паспорта вкладывал в эту запись глубокий смысл, который он и пытался донести до высшего руко­водства страны. Такая позиция подкрепляется подчеркнутым со­блюдением рамок заданной логики в сочетании с демонстрацией своей лояльности, которая, как правило, подтверждалась сведени­ями об ударном труде, статусе комсомольца и даже о нахождении на военном учете. Это проявляется и в подчеркнутой демонстрации того, что С. Коткин назвал умением «говорить по-большевистски» — на том языке, который сам по себе служил свидетельством лояль­ности говорящего567.
Авторы писем старались обосновать свою «правильную» на­циональность по тем признакам, которые они считали убедитель­ными в создавшейся ситуации. Чаще всего отнесение себя к на­циональности основывается на «происхождении», причем это слово использовалось в двух смыслах: генеалогическом (кем счи­тали себя предки, родители) и географическом/территориальном (родился в Белоруссии, Украине и т. д.). Ссылки на родной язык сами заявители явно не считают достаточно серьезными, и поэто­му они идут в связке с другими признаками: «общность языка и культуры (у меня) безусловно белорусская»568.
Встречается и указание на вероисповедание, но при этом под­черкивается, что оно не может быть критерием при определении национальности. Некто Станислав Заливако в своем письме пишет: «Дело обстоит так: Деды, мать, отец и я родились все в Белоруссии, но вероисповедания были римско-католического (по старому). Так вот, исходя из этого мне говорят, что я поляк; в то время, и роди­тели и я все время писались и щитали себя белоруссами и никто никогда не говорил, что это неверно. Прошу дать ответ-справку какой я должен быть национальности, но по-моему бывшее веро­исповедание не должно служить определением национальности. Тогда и француз выйдет поляком в силу того, что он католик»569.
Основной акцент правильности/неправильности приписанной национальности делается на воспитании, обычаях, и шире — на культуре (как сформулировано, например, в письме гр-на Рамих: «Формально по национальности я значусь немцем, но по существу ничего немецкого во мне нет. Я не знаю ни немецкого языка, ни немецких обычаев и нравов, все время общался и воспитывался среди русских»570.
Авторы писем склонны понимать национальность не только и не столько по происхождению, сколько как результат социализа­ции. Они, конечно, не знали о Циркуляре НКВД, которым был из­менен порядок определения национальности, однако прекрасно чувствовали, что быть поляком, немцем, греком и т. д. стало смер­тельно опасно. Любопытно, что в юридическом отделе Верховно­го Совета не знали, что делать с этими письмами и почему их ав­торам «записывают национальность не ту, к которой они себя причисляют». Создается впечатление, что Циркуляр НКВД был неизвестен даже Верховному Совету. В частности, непонятно было, что делать тем, у кого родители принадлежали к разным нацио­нальностям. На запрос Верховного Совета из НКВД пришел ответ, подписанный начальником Гл. управления РК милиции НКВД СССР майором госбезопасности Серовым:
На Ваш запрос от 5./II-39 г. № 527/8 сообщаю:
Лицам, имеющим родителей разных национальностей, т. е. отец поляк (немец, итальянец и т. д.), а мать русская (украинка, грузин­ка и т. д.), — национальность в паспорт, по оперативным сообра­жениям, записывается по обоим родителям. Например: отец поляк, мать русская, отец белорусс, мать немка и т. д. Однако, это не лишает их права в других документах указывать одну из пере­численных национальностей, т. е. по отцу или матери41.
Письма продолжали поступать, нужно было как-то реагировать, и в секретариат Президиума Верховного Совета СССР поступила Докладная записка «О письмах, поступивших в Президиум Вер­ховного Совета СССР по вопросам об определении национально­сти лиц, родившихся от родителей разной национальности. Дати­руется Записка 24 января 1940 г., подписана зам. зав. Юридическим отделом Президиума тов. Архиповым и консультантом Юмаше­вым:
За последнее время в Президиум Верховного Совета СССР по­ступают письма от лиц, родившихся от родителей разной нацио­нальности. В своих письмах заявители указывают, что при полу­чении документов (паспорт, комсомольский билет и др.) им против их воли и согласия в документах записывают национальность не ту, к которой они себя причисляют, а национальность матери или отца. Командное Управление Наркомата Военно-Морского флота 22 окт. 1938 г. по вопросу о заполнении новых личных дел на ко­мандно-политический состав дало письменное разъяснение: «Во всех сомнительных случаях национальность определять по матери, указывая в скобках национальность отца, напр. мать еврейка, отец — украинец, писать «еврей» (отец украинец). В тех случаях, когда национальность, определяемая беседчиком, будет расходить­ся с национальностью, указанной в партдокументах лица ком. и нач. состава, например, товарищ по партдокументам числится рус­ским, мать у него — немка, писать в личном деле: «русский» (мать немка)». Главное Управление РК Милиции НКВД СССР дало ведом­ственное распоряжение о том, что при выдаче паспортов лицам, родившихся от родителей разной национальности, графу «нацио­нальность» заполнять не со слов опрашиваемого, а указывать на­циональность родителей, не указывая национальность владельца паспорта. 26 июля 1938 г. СНК СССР утвердил инструкцию ЦУНХУ о переписи населения 1939 г. Согласно этой инструкции, 7-й вопрос переписного листа: национальность, — «Записывается националь­ность, к которой причисляет себя сам опрашиваемый». «Правда» 13 янв. 1939 г. по этому вопросу писала: «Лишь в стране социализ­ма национальный вопрос получил действительное разрешение, прочно и незыблемо закрепленное Сталинской Конституцией. На вопрос о национальности каждый гражданин СССР будет отвечать по свободному самоопределению. Национальность и родной язык записывается так, как укажет сам опрашиваемый». На основании ст. 123 Конституции СССР и инструкции ЦУНХУ о переписи насе­ления 1939 г., утвержденной СНК СССР, полагаем, что установив­шаяся практика заполнения графы «национальность» в паспортах и др. документах не соответствует требованиям законности571.
Вывод, к которому пришли работники Верховного Совета, ко­нечно, справедлив, но они-то должны были знать о существовании двух изводов официального права. В этой сводке постановлений о порядке заполнения графы «национальность» отсутствует глав­ное — упомянутый выше Циркуляр НКВД от 2 апреля 1938 г. Это подтверждает наше предположение, что даже высшие органы вла­сти не были посвящены в дела НКВД, ориентированные на все население страны. Что уж говорить о самом населении, которое должно было определять национальность по неведомым правилам.
Новый порядок определения национальности был внесен в Инструкцию по применению Положения о паспортах только в 1940 г., но она (как и все паспортные инструкции) имела гриф «Се­кретно». Письма граждан и запросы от официальных органов про­должали поступать572, но НКВД не торопился с открытой публика-
цией. Лишь в Положении о паспортах 1953 г., опубликованном мизерными тиражами и не полностью, появились соответствую­щие разъяснения о заполнении графы «национальность». Таким образом, зазор между свободным определением национальности и предписанным («национальность по родителям») оказался не двадцать лет, как можно было бы понять из опубликованных до­кументов, а всего лишь пять лет (с 1933 по 1938 г.), и вызвано это было соображениями «оперативного» характера.
Эта ситуация прекрасно иллюстрирует функционирование правовой системы в СССР. Официально все эти двадцать лет дей­ствовали Положения, согласно которым графа «национальность» заполнялась со слов владельцев паспортов. Однако советский че­ловек верил не написанному, а конкретным практикам. Содержа­ние «совершенно секретного» циркуляра транслировалось в на­родные массы действиями работников милиции и без труда было усвоено этими массами, привыкшими к такой форме восприятия советского законодательства. При этом порядок определения на­циональности «по родителям» стал общим: не только для «сомни­тельных», но и для всех граждан СССР. Можно лишь констатиро­вать, что за весьма короткое время «национальность» из чего-то необязательного и малопонятного превратилось в нечто вполне определенное: свойство, которое каждый человек получает при рождении, наследуя его от родителей.
Новый порядок определения национальности стал действен­ным инструментом при развернувшихся в конце 1930-х и в 1940-х гг. этнических депортациях573. Одним из многих эффектов депортаций по национальному признаку стало резкое увеличение числа поддельных записей в графе «национальность». Записи «не­мец», «поляк», «калмык» и др. чаще всего менялись на «русский»574. Разумеется, не все обладатели опасных записей прибегали к под­делкам. Были и те, кто пытался «исправить» национальность ле­гальным путем, однако немногих из них ждал успех. В докладе о работе паспортного отдела милиции за 1944 г. отмечено: «В со­ответствии с циркуляром НКВД <...> от 29.12.43 от Управлений милиции поступило и рассмотрено 65 заявлений граждан об из­менении в паспортах записи о национальности. Из них удовлет­ворено — 4, отказано — 42, остальные направлены на периферию для оформления»575.
Послевоенные поколения воспринимали введенный НКВД по­рядок определения национальности по родителям как данность. После кампании по борьбе с космополитизмом дискриминация по национальному признаку перешла из сферы государственной политики в повседневность и приняла разнообразные формы576. Пожалуй, только у тех, чьи родители были (по паспорту) русскими, не возникало особых проблем с «пятым пунктом» — в частности, с его восприятием окружающими. Все остальные в той или иной степени ощущали свою принадлежность к «другой» националь­ности577.
Начальный опыт переживания неравенства национальностей приобретался в процессе первичной социализации на коммуналь­ных кухнях, во дворах, в школах. Приведу фрагмент из записей Ми­хаила Берга: «...одно из самых мучительных переживаний детства, когда каждый раз, в начале сентября, учительница в классе начи­нала заполнять журнал, вызывая всех в алфавитном порядке с од­ним единственным вопросом: петров-сидоров-коля-вася — какая у тебя национальность? А так как я учился в новостройках на Малой Охте, соседних с деревней Яблоновка, то и Вася, и Коля, и Сидоров, и Петров оказывались, как ни странно, представителями титульной нации, русские то есть. А я, как кошмара, ждал момента, когда мне надо будет вставать с места и упавшим голосом, отрепетированным про себя двадцать два раза, произнести небрежно и жалко: еврей.
Единственный еврей в гулком классе»578. Всем тем, чья этническая принадлежность отличалась от таковой большинства, приходилось пережить (и затем неоднократно переживать) осознание своей ина- кости579. Ситуация усугублялась в тех случаях, когда она носила пу­бличный характер. «Списочное» оглашение национальной принад­лежности в школе относилось к числу наиболее травматичных процедур. Такая практика существовала не повсеместно и нередко еще до школы происходило открытие своей инаковости.
Естественно, многое зависело от актуального окружения, но в любом случае «другой» становился объектом стигматизации в той или иной форме. Театральный художник и писатель Эдуард Кочер­гин на вопрос «Когда вы поняли, что вы поляк?» ответил: «Когда стали бить. До четырех лет не знал русского языка [в семье гово­рили на польском]. Когда забрали матушку, попал в детский при­емник-распределитель НКВД. Я пшекал — стали драться. Вот тогда я понял, что я какой-то особенный, не такой, как все. Замолчать пришлось на два года, пока не изучил русский. В среде, связанной с лагерями и тюрьмами, я заговорил на соответствующем русском, стал хорошо ругаться»580. Стремление слиться с другими, стать «как все» — типичная стратегия избавления от своей национальной выделенности, но спасти она могла только в том случае, если в пас­порте появлялась запись «русский», или на худой конец — титуль­ная национальность союзной республики.
Разумеется, знакомство со своей национальной принадлежно­стью могло быть и не таким травматичным, но осознание своей «инакости» становилось постоянным фоном иногда с раннего дет­ства:
Это одно из самых ранних воспоминаний моего детства — дело в том, что я очень рано научилась читать, и одна из первых ве­щей, которые я прочла, был паспорт моего дедушки, Вени Вольтовича Штадмана, где было написано «еврей». И вот тогда я стала выяснять, что такое «еврей». Мне было тогда лет 5-6. Мне кажется, мне не дали тогда никакого внятного объясне­ния. Еще я обратила внимание на то, что слово «еврей» в ин­теллигентной или квазиинтеллигентной среде произносится пониженным тоном, что это какая-то тайна... (9. Oxf/AHRC- SPb-08, AK Passport PF 09. Ж., 1982 г.р.).
Отношение русских к представителям других национальностей формировалось по большей части в ближайшем окружении, среди «своих». Вот показательный фрагмент из интервью об установле­нии этнических границ в соответствии с уже имеющимися пред­ставлениями о «других». Рассказ принадлежит женщине 1963 г.р., имеющей среднее специальное образование, но занимавшейся главным образом физическим трудом.
Инф.: Я просто помню, что смешно: у нас все кареглазые, все с боль­шими носами и с фамилиями как бы не российскими — и все были «русские» у нас...
Соб.: .. .А вы думаете, что они по своему желанию писали националь­ность вот в эту строку «русские». Или им, может быть, кто- то советовал это сделать? Может, родные? Может, там, я не знаю, работники паспортного стола?
Инф.: Ой, ну евреи не дураки. Зачем-то им это надо было... я так ду­маю. Взрослые папы, мамы, дедушки и бабушки — все с образова­нием. Я думаю, они это делали, что-то им, видимо, в этом надо было... Ну как бы <...> я лично не специалист, но, видимо, люди это делали для чего-то... Или боялись, может быть, каких-то осуждений. Может быть, просто разговоры людям как бы меша­ли. Не знаю. Мода была быть русским.
Соб.: А вы не задумывались, когда вот вписывали свою националь­ность? Вот для вас не стоял вопрос, что написать?
Инф.: Ой, нет. У меня вообще родители очень деревенские, простые. На тяжелых работах. Они все начинали с нуля, как бы без всякой помощи. Поэтому нам ни за что не было стыдно. То есть рань­ше, наоборот, воспевался труд рабочего...
Соб.: Я имею в виду национальность...
Инф.: Ну евреи же не рабочие. Нигде они... Их не увидишь ни грузчиком, ни у станка. А нам было не стыдно ни за что (Oxf/AHRC SPb-07, DT Passport PF-03. Ж., 1963 г.р.).
В этом фрагменте интервью представлен целый букет характер­ных риторических конструкций: от распространенных представле­ний о маскирующихся чужаках, желающих льгот («все кареглазые, все с большими носами и с фамилиями как бы не российскими») до объяснения национальной специфики через отношение к труду («евреи же не рабочие»). Вдобавок ко всему — нескрываемое чувство гордости за свое исконно русское происхождение и с трудом скры­ваемое снисхождение по отношению к чужакам.
Решающим моментом становилось получение паспорта. В сме­шанных семьях предстоящий выбор национальности обычно за­ранее обсуждался, и родители (либо другие взрослые родственни­ки) старались внушить правильный с их точки зрения выбор национальности из двух возможных.
Имы к этому как-то подготовились. И я-то, зная то, что мама, значит, числится русская, а папа белорус, вот, значит, мы... это самое, обсуждали вечером, что, я говорю: «Вот, у нас паспорта, значит, будут, вот, — я говорю. — А как вот мне писать?» И я говорю, что вот, значит: «Ну я, значит, тогда “белорус” напи­шу». А потом, а мама говорит: «Да. да брось ты, — говорит, — да пиши ты “русский”. Проще, — говорит, — так будет». Хотя я думал, что, значит, вот по папиной. Но это мы тоже понятия- то не имели. В общем-то, нас ну в кои веки, не каждый день нас спрашивают, кто ты. Я знаю только, что папа вот белорус, а мама русская. Ну и так вот решили это просто. Говорит: «А, пиши “русский”. Проще, — говорит, и все» (Oxf/AHRC-SPb-08 АР Passport PF-35. М., 1939 г.р.).
Нельзя не обратить внимание на небольшой штрих в описании национальной принадлежности: «мама... числится русская, а папа белорус». В этом числится сконцентрировано отношение к нацио­нальности как к чему-то формальному и находящемуся за рамка­ми актуальной действительности — тому, что мы назвали «доку­ментной национальностью». Вместе с тем, даже в такой, казалось бы, безобидной ситуации дети вынуждены были совершить не­простой выбор: отдать предпочтение отцу или матери. Именно поэтому инициатива, как правило, исходила от старших, которые, сообразуясь со своим опытом, могли соотнести выбор националь­ности с будущей жизнью ребенка («.пиши русский, проще будет»). Это «проще будет» встречается во многих интервью как универ­сальное основание для выбора «правильной» национальности. Дело, разумеется, не в простоте, а в отсутствии препятствий, ко­торые неизбежно влечет за собой выбор другой национальности. Другими словами, «правильная» национальность рассматривает­ся как некий ресурс, необходимый для реализации личного био­графического проекта. Впрочем, так было далеко не во всех семьях.
Судя по имеющимся материалам, не были уникальными случаи, когда дети совершали самостоятельный выбор.
Инф.: Сенечка мой (брат — А. Б.) <...> в Новосибирске он получал пас­порт свой. Он поступил тоже электриком на работу после седьмого класса, чтобы поступать в институт потом. И там тоже было, мы дома что-то, значит, собрались это. Праздне­ство, что вот Сеня получил паспорт. <...> Там что-то собрали на стол, ну что тогда было в войну. Боже мой, мы ели это. И он пришел расстроенный и говорит: «А я не получил». — «А поче­му?» — «Она мне написала “русский”!» — «Ну и что?» — «А я ска­зал: “Ну я же не русский”. Она говорит: “Ну какая разница. Я уже написала. Я же бланк испортила, мне будут неприятности”». А он сказал: «Ну как же, у меня родители евреи, и я вдруг... Нет, я так не могу их предать. Ни за что». И не взял паспорт. Дурак, потом бы ему легче было (AHRC SPb-08 PF7 AP. Ж., 1917 г.р.).
В этом эпизоде военного времени показательно сошлись три точки зрения на одно и то же событие. Брат информантки счел запись другой национальности предательством по отношению к родителям. Сестра уже постфактум не оценит его благородство и осудит опрометчивое поведение брата, не заботящегося о своем будущем («потом бы ему легче было»). Паспортистка явно не ожи­дала такой черной неблагодарности, а кроме того, ее ожидали не­приятности из-за испорченного бланка, каждый из которых был на строгом учете.
Выбор заведомо непрестижной национальности мог проис­ходить даже в ситуациях, когда никакого выбора не предполага­лось, поскольку родители принадлежали к одной национальности.
Инф.: Дело в том, что мне, в принципе, не приходилось выбирать. Но папа мне говорил: «Тебе надо сделать национальность такую, какая принята в России, в СССР». Я сказал: «Нет».
Соб.: То есть у родителей у обоих была еврейская национальность, но папа считал, что лучше, чтоб этого не было в паспорте у Вас?
Инф.: Да, он знал, что это... да, он же работал в КГБ — он знал, как всё это дело, с национальностью обстоит дело.
Соб.: А у него это сказывалось на чем-то, у отца?
Инф.: Никто не знал, что он еврей.
Соб.: Так а как же? У него же был паспорт.
Инф.: А кто смотрит паспорт? Смотрят на лицо.
Соб.: Ну да? Ну так и для Вас, тогда получается — какая разница? У Вас же тоже не смотрят паспорт. Или смотрят?
Инф.: Смотрят, а как же? Я же... у него проще что было? Его брали по партийному набору в КГБ, предположим. Слесарем брали всех, кем бы ты ни был. И паспортов не было, когда он был слесарем. Там он продвинулся — из слесарей стал... с папой такая [исто­рия]. Он у меня без образования. Но очень умный (Oxf/AHRC- SPb-08, AP Passport PF 10. М., 1931 г.р.).
В этом отрывке все построено на иносказаниях и умолчаниях. Отец не называет «принятую» национальность, но понятно, что он имеет в виду. «Сделать национальность» — одно из выражений, означающих получение нужной записи в обход существующих правил. Сын не хуже отца понимает, что время изменилось и при­мер отца не актуален, и, тем не менее, говорит «нет», сознательно отказываясь от явно сформулированного предложения облегчить дальнейшую жизнь.
Другой пример самостоятельного выбора национальности от­носится к концу советского времени, и этим, вероятно, объясня­ется его нетривиальность. Женщина, у которой отец еврей, а мать русская, решила, что она украинка, поскольку она родилась и жила в Киеве.
Ну, я приняла решение очень давно, это было сразу, как толь­ко начала свою сознательную жизнь, я поняла, что у меня на­циональность будет «украинка». Это даже не обсуждалось, вот. <...> А при получении паспорта нужно было написать анкету, и там была национальность. Так вот мама вечером меня спро­сила: «Что ты написала в графе «Национальность»? Я сказала, что «украинка». «Почему?» — стала на меня орать: «У тебя из- за этого будут всегда проблемы, вот, что. к украинцам при­меняют меры, типа. что сложно будет поступать, и вообще, что... зачем ты это сделала, они — пятая колонна в государстве советском.» То есть ругала меня сильно, но я сказала, что это мое решение (Oxf/AHRC-SPb-08 AK Passport PF-26. Ж., 1975 г.р.).
Помимо самостоятельного выбора национальности, не совпа­дающей с национальностями родителей, обращает на себя внима­ние то, что информанту «записали» национальность, отсутствую­щую в Свидетельстве о рождении. Следовательно, «биологическое» определение национальности уже не казалось единственно воз­можным, да и сама графа не воспринималась такой опасной, как прежде. Ну и конечно, аргументы матери против выбора нацио­нальности «украинка» поразительно созвучны риторике сегод­няшнего дня, вплоть до «пятой колонны» — хотя речь идет, скорее всего, о 1991 годе.
Основания для выбора национальности могли быть разными. К тому же вмешательство в этот процесс случая (в лице паспор­тистки) могло привести к нетривиальной ситуации распределения национальной принадлежности даже в пределах одной семьи. Ср.:
Папа и рассказал мне историю про своих хороших друзей, кото­рые шутили, что они — «интернациональная семья». У них папа был еврей, мама — немка, и три дочери. Одна дочка, старшая, очень любила папу, и поэтому себе в паспорте записала «еврей­ка». Вторая дочка решила, что «еврейка» — неправильно и что правильнее написать национальность по маме, более нейтраль­но — «немка». А у младшей дочки ничего не спросили, и сама она ничего не сказала, и ей написали — «русская» (Oxf/AHRC-SPb-08, АК Passport PF-54. Ж., 1959 г.р.).
Здесь представлено еще одно подтверждение того, что строгие предписания относительно выбора национальности выполнялись далеко не всегда и не везде.
В подобных историях работники милиции (при всей непред­сказуемости их действий по «записыванию национальности») вы­ступают обычно в роли сочувствующих и понимающих:
...Т. Г. рассказала мне, как в конце 1952 года она потеряла паспорт и пошла в милицию восстанавливать документ. Начальник отделения посмотрел на ее анкету, вздохнул и сказал так:
— «Национальность — еврейка»... Знаете, а может быть, сейчас лучше этого не писать? Такое время сейчас... Может быть, у вас есть какие-нибудь документы, чтобы можно было другую нацио­нальность указать?
— У меня, — ответила Т. Г., — только метрика. Есть, правда, еще справка о крещении...
— Несите! — сказал милиционер. — Несите эту справку, вот и запишем вас русской. А то, знаете, такое время...581
Подобные не вполне легальные способы обретения нужной записи сочетались с вполне нелегальными. В следующем интервью речь идет о детях репрессированных немцев:
Томасу, нашему одному брату, при выходе из детдома написали, что он немец, а второму, его родному брату, в другом детдо­ме — их не поселили вместе — написали, что он поляк. Потому что директор детдома думал, что если поляк, то это ему бу­дет легче жить. Так что о чем говорить? Это вообще... десятки миллионов людей жили по выдуманным абсолютно биографиям, под выдуманными и непра... под фамилией матери в лучшем слу­чае, или еще вообще неизвестно какой. Для того, чтобы посту­пить в институт, была затеяна целая операция по изменению национальности: в 1952 г. свидетельства о рождении, в которых фиксировалась национальность родителей (отец — немец), были уничтожены работником ЗАГСа и паспорта получали уже по новым свидетельствам. <...> Мама заплатила этому человеку в ЗАГСе, который нам выписал эти свидетельства о рождении но­вые (Oxf/AHRC-SPb-08 AK Passport PF-27. Инф. 1 Ж., 1937 г.р.).
На такие откровенно нелегальные способы получения нужной записи в «пятой графе» решались по той простой причине, что нужная национальность рассматривалась в качестве серьезного ресурса, который мог если не помочь, то хотя бы не повредить при выстраивании такой жизненной стратегии, которая включала учебу в институте. Вместе с тем «определить» национальность могли и сами работники милиции, основываясь на данных свидетельства о рождении.
Инф.: Отец у меня украинец. По идее, мне должны были как по отцу, если мы. я. должны были поставить, что ты — хохлушка. А я вот — русская, потому что я родилась на Урале, потому что я. мама у нее русская. И все корни там русские. Поставили «рус­ская», да. <...>
Соб.: То есть паспортистка, она сама записала в паспорте, что вы русская, или.?
Инф.: Да. Сразу паспортистка переписала со свидетельства.
Соб.: Даже вас не спрашивали?
Инф.: Нет. Не спрашивали. Никто не спрашивал. Никто не спрашивал, сразу же... (Oxf/AHRC SPb-08, DT Passport PF-02. Ж., 1943 г.р.).
В этом конкретном случае выбор паспортистки совпал с само­ощущением владелицы паспорта, но следует учитывать, что рассказ был записан через много лет после описанного события. Противо­положный пример, когда точки зрения работника милиции и вла­дельца паспорта категорически не совпали, приводит И. В. Ачкина- зи: «По воспоминаниям Р. Гурджи, возвратившейся в Симферополь осенью 1945 г. из фашистского плена, она обратилась за получени­ем паспорта в отделение милиции. Сотрудник милиции отказался выдать ей паспорт с национальностью крымчачка, мотивируя это тем, что все крымчаки расстреляны, а потому она или татарка или еврейка чудом уцелевшая (по ее словам, сотрудник милиции задал ей вопрос: почему вы не там, где все крымчаки, — не захотев вы­слушать ее истории)»582. В каждом отделении милиции должны были быть списки национальностей, с которыми нужно было сверяться, однако сотрудник милиции явно полагался на свои неформальные знания. В любом случае запись в графе«национальность» во многом зависела от сотрудников паспортных столов и отделений милиции, особенно в тех случаях, когда речь шла о малочисленных и мало­известных национальностях. Ср. о селькупах Томской области: «...очень немногие в советские времена отваживались писать в пас­порте в графе национальность, что они селькупы. Кстати, тогда им, если и писали, то просто “остяк”. Остяками записывали селькупов, хантов, кетов, ненцев. Но все предпочитали писать “русский” — так было удобнее. И только после распада Советского Союза, когда по­явились льготы для малочисленных коренных народов по охоте и рыбалке, появились материальные стимулы, все бросились дока­зывать свою национальную принадлежность к селькупам, к хантам. По переписям видно, что их количество сразу кратно возросло»583. Аналогичную картину «выбора» национальности можно обнару­жить и у других малых народов Севера. При этом следует отметить, что для так называемых национальных кадров существовали льго­ты при поступлении в высшие учебные заведения и преимущества в дальнейшем карьерном росте. Этот вопрос находился под неусып­ным контролем высших органов власти. Например, 20 марта 1935 г. состоялось заседание Президиума ВЦИК, на котором обсуждалась ситуация укомплектования национальными кадрами 1-го Меди­цинского института. На нем отмечалось падение процента «студен­тов-националов» с 26 % в предыдущий год до 18 % в текущий. В свя­зи с этим было решено «обязать Наркомздрав разработать план мероприятий, обеспечивающих увеличение количества студентов- националов»584.
Забота о национальных кадрах на евреев не распространялась. Для тех из них, кто оставил «неправильную» национальность или не смог ее изменить, она становилась существенным препятстви­ем в учебе и карьерном росте. Вот продолжение истории о прин­ципиальном еврейском юноше, отказавшемся становиться «рус­ским».
Инф.: — «Не-ет», — сказал я. Потом всю жизнь мучился. <...> И ког­да на работу устраивался, и когда работал. Моей жене — если вот так... не для записи. Моей жене, например, когда она вышла замуж за меня, устроили бойкот. С ней никто не разговаривал. <...> Весь отдел. «Как ты могла, русская, выйти замуж за...» Соб.: Это какой год был?
Инф.: Семьдесят третий. Тридцать — сколько? — пять лет назад.
<...> [Дальше рассказывает о том, как райком комсомола не утвердил его на должность, и одновременно с этим утвердил на более высокую должность человека, имевшего почти оди­наковые с ним биографические и профессиональные характе­ристики, подразумевается — за исключением графы «нацио­нальность»]
...Вот. И, короче говоря, пошел я сам устраиваться. Нигде не устроиться — никто не берет.
Соб.: Так а Вы думаете, что это каким-то образом связано?
Инф.: Я не думаю, я знаю! <...> Я ведь ни на какие должности блатные не претендовал. В литейный цех, мастером — простейшая долж­ность. Не директором завода. И вот он говорит: «У него есть один недостаток». Директор его спрашивает: «Какой?» — «Ну с пятым пунктом у него не все в порядке». Он: «Да ладно, пошел он, этот пятый пункт! Пускай приезжает, я сейчас начальни­ку кадров позвоню. И пускай пишет заявление». И меня в двад­цать третий цех, на мартен. Я мастером стал работать. Вот. [Дальше следуют еще несколько историй о том, как его были готовы взять на хорошую работу, но не взяли «из-за пятого пункта»] (Oxf/AHRC-SPb-08, AP Passport PF 10. М., 1931 г.р.).
Подобных рассказов, содержащих описание разнообразных проявлений ксенофобии, довольно много585. Приведу еще короткий отрывок из другого интервью.
Когда я уже вернулся после отработки в Томске, то в принципе устроиться на работу было практически невозможно по специ­альности. Невозможно. То есть куда я ни приходил, значит, со мной начинал кадровик беседовать, когда заглядывал в паспорт, говорил: «Вы знаете, у нас сейчас не требуется никого» (SPb-06, NE. М., 1929 г.р.).
В 70-е гг. запись «еврей» в графе «национальность» стала рас­сматриваться в качестве основания для эмиграции и из стигмати­зирующего признака превратилась в существенный символиче­ский ресурс.
Когда вот эта вот поехала первая волна в Израиль — у меня зна­комых очень много уехало, — они, в принципе, ходили и меняли паспорта, то есть если кто-то из родителей был евреем, то, пожалуйста, можно было делать — и тебе напишут «еврейка» или, там, «еврей». И можно было взять, допустим, почему мы все находимся, были на материнской фамилии, только из-за того, что вот было такое очень сложное, тяжелое время. И не хотели, чтобы на нас как-то смотрели, и поэтому мы были на материной фамилии, а не на папиной, так вот оно и пошло. Вот. Это потом уже стало это все модно, что поехали в Изра­иль и нужно было выбирать, пожалуйста, хочется тебе такую фамилию — бери, хочется тебе такую национальность — получи (Oxf/AHRC SPb-10, ММ Passport PF-46. Ж., 1951 г.р.).
По другим сведениям, изменить запись было не так просто, но для нас важно кардинальное изменение отношения к прежде наи­более «неудобной» национальности, что, в свою очередь, привело к актуализации практик поиска ее подтверждений586.
Судя по имеющимся материалам, в большинстве случаев к на­циональности относились именно как к записи, которая может осложнить или облегчить дальнейшую жизнь. Немногочисленные случаи подчинения «зову крови» тем более интересны, что только они соответствуют официальной установке на определение на­циональности «по родителям». К тому же они встречаются в семьях, в которых родители принадлежат к одной, но стигматизированной национальности. Сама возможность изменить национальность в таких случаях могла быть только нелегальной, и отказ от такой возможности мог объясняться не только «зовом крови» или за­конопослушностью, но и сопротивлением воле родителей, по ко­торым и должна определяться национальность.
Мы рассмотрели преимущественно те случаи, когда речь идет о преследуемой национальности или о ее выборе в смешанных семьях. Однако следует иметь в виду, что основной была практика автоматической записи национальности (по принципу происхож­дения или проживания), которая не рассматривалась как проблем­ная. Более того, даже приписываемая национальность нередко воспринималась как беспроблемная, особенно если до этого вопрос о национальной идентичности был неактуален.
Отмена записи о национальности в российском паспорте (о чем речь шла в первой части) проявила всю неоднозначность отноше­ния к этой категории широких кругов населения. Судя по развер­нувшимся спорам, за советское время сформировались по мень­шей мере две позиции. За отмену записи были главным образом те, чьи родители принадлежали разным национальностям. Они, как правило, аргументировали свою позицию тем, что националь­ность зависит от того культурного контекста, в котором они роди­лись и взрослели. Против исчезновения записи в паспорте высту­пали те, кто привык определять национальность «по родителям» и чья этническая самоидентификация совпадала с записью в пас­порте. Казалось бы, отмена записи никак не влияла на их иденти­фикацию, однако оказалось, что для многих запись в паспорте была той опорой, в отсутствии которой виделась прямая угроза «утраты корней», утраты связи со своим народом и т. п.587
Любопытно, что против изъятия записи выступили даже те, кто больше всех от нее пострадал. Председатель Петербургского еврейского центра А. Френкель вступил в полемику с бывшим гла­вой Государственного комитета по делам национальностей, ди­ректором Института этнологии и антропологии В. А. Тишковым588, который в своей статье «Прощание с пятым пунктом» писал, что человек «становится татарином, чеченцем, якутом, русским в про­цессе воспитания...», а запись в паспорте имеет дискриминацион­ный характер, что испытали на себе многие народы и, в частности, евреи. В ответной статье с неожиданным заголовком «В защиту “пятого пункта”» А. Френкель отстаивает мнение, что «наличие записи о национальности в паспорте является важным психоло­гическим фактором для многих людей, лишенных возможности жить в соответствии с национальными традициями, но испыты­вавших внутреннюю потребность в национальной идентифика- ции»589. Другими словами, с его точки зрения, эта запись помогала сохранять этническую принадлежность. Забота о сохранности свя­зи с историческими корнями — общее место в установках про­тивников отмены графы. Вместе с тем показательно, что по данным этносоциологического исследования, проведенного в 1988 г., поч­ти четверть русских «затруднялись ответить, что их роднит со сво­им народом кроме “пятого пункта” в паспорте»590. Можно сказать, что запись в советском паспорте («паспортная национальность») в конечном итоге приобрела самостоятельную ценность и сама по себе стала существенным компонентом в формировании этниче­ской идентичности.
Фотографирование на паспорт
Подготовка к получению паспорта включала необходимость фотографирования. Практики, связанные с фотографированием на паспорт, имели специализированный, чтобы не сказать «при­кладной», характер. Нас будут интересовать смыслы, которыми в короткое время были наделены и процедура фотографирования на паспорт, и сама паспортная фотография.
Паспортная фотография — особый вид изображения, и ее специфичность вполне сознается, о чем свидетельствует, напри­мер, распространенное выражение: «есть фотографии, а есть фото­графии на паспорт». Если «обычные» фотографии делаются глав­ным образом «на память», то у паспортной фотографии вполне определенная прагматика: она предназначена для идентификации личности. Для этого, как известно, лучше всего подходят фото­графии, на которых человек выглядит по возможности естествен­но591. С этой точки зрения паспортные фотографии оказываются менее всего пригодными, поскольку владельцы паспортов, осоз­нанно или нет, прилагают все усилия, чтобы выглядеть на них ина­че, чем в обычной жизни. Результат оказывается на удивление однообразным:
Как-то на всех паспортах моих друзей и знакомых, родственни­ков все они выглядят гораздо хуже, чем на самом деле. Почему- то. Не знаю, почему (Oxf/AHRC SPb-08, DT Passport PF-04. Ж., 1945 г.р.).
Больше всего результат поражает самих создателей своего пас­портного образа (эффект во все времена примерно одинаков):
Кто-нибудь может мне дать толковое объяснение: почему фото­графии на паспорт ВСЕГДА получаются уродскими?
Смотрю в зеркало: очень даже симпатичная я.
Смотрю на получившееся фото: редкое убожество с метлой на голове.
А ведь старалась, волосы укладывала, на лице здоровье рисо­вала.
И что? Как это понимать?592
Если оставить в стороне эмоциональную оценку получившегося результата, то смысл подобных высказываний примерно таков: не­смотря на все старания улучшить предполагаемое изображение (но вовсе не благодаря им), оно получается не таким, как было задумано. Характерно, что фотографирование без «улучшения» даже не обсуж­дается (во всяком случае, среди женщин). При этом собственно иден­тификационные возможности фотографий мало заботят владельцев паспортов. Предполагается, что эта проблема относится на стадии фотографирования к компетенции фотографа, а затем — тех, кто проверяет паспорт и «устанавливает личность». Забота «оригина­ла» — выглядеть на фотографии «лучше», чем обычно, точнее — в соответствии с теми социально значимыми образцами, на которые он/она ориентируется. Как сложилась эта своеобразная традиция создания особого облика для «главного документа» и каким образом создавался этот «паспортный другой»?
Мы уже говорили, что фотографии в советских паспортах по­явились лишь через пять лет после введения самих паспортов, в 1937 г. Требования к паспортной фотографии были изложены сле­дующим образом: «Для получения паспортов граждане представ­ляют заявление о выдаче (форма № 1) и две фотографические карточки (одна на заявление, другая — на паспорт). Обе должны быть идентичными и достаточно четкими, в анфас, размером 3,5*3 см; получающий паспорт должен быть сфотографирован без головного убора; правый нижний угол фотокарточки должен быть светлым. В местностях, где по сохранившимся обычаям не при­нято фотографирование без головного убора, разрешается в по­рядке исключения прием для паспортов фотографических карто­чек с изображением получателя паспорта в головном уборе»593.
Характер прически, выражение лица, направление взгляда, цвет одежды и прочие детали никак не регламентировались. Отсутствие официальных требований к внешнему виду и правилам фотогра­фирования расценивалось, видимо, как результат недостаточной осведомленности, чреватой возможными неприятностями594. Этот воображаемый пробел компенсировался неписаными правилами, которым придавался характер полуофициальных инструкций:
Инф.: Ну тогда говорили, что строго должен быть одет, как бы не ярко, не броско.
Соб.: А где это могли говорить?
Инф.: А где говорить могли? Вот я не помню.
Соб.: Или просто между собой?
Инф.: Нет, по-моему, ведь... ну я не буду это утверждать, но мне каза­лось, что сначала же приглашали, заявление писал ты. И потом, значит, что: надо сфотографироваться. Ну, какие размеры фо­тографии. И тогда и говорили, что вот одет должен быть вот так, так. То есть что-то такое, светленький какой-то там воротничок и темненькое платьице такое. Вот, вот тогда го­ворили (Oxf/AHRC-SPb-08 ЛР Passport PF-34-а. Ж., 1940 г.р.).
Даже если этот сюжет вымышлен информантом, показательно стремление иметь такие правила как некую опору в пока еще но­вой практике. Необходимая степень их легитимации достигается тем, что они приписываются официальным лицам — например, работникам паспортных столов. Но чаще их авторство приписы­валось фотографам, которые представлялись носителями необхо­димых официальных знаний:
Ну, фотограф, короче, знает. Ты приходишь в фотографию и го­воришь: «Мне на паспорт». И они делают то, что тебе надо. Если у тебя кофточки нет такой, как надо, тебя оденут, ну, обычно, заранее узнавал, что там надо, одеваешь (Oxf/AHRC SPb-10, ММ Passport PF-43 Ж., 1954 г.р.).
Такого рода представления не единичны:
Ну и соответственно, когда ты приходил, говорил, что я на пас­порт, то наверно [фотограф] уже усаживал там: «Смотри», — там. Ну а нам говорили: «Никаких улыбок, это должно быть как бы такое спокойное строгое лицо» (Oxf/AHRC-SPb-08 АР Passport PF-34-а. Ж., 1940 г.р.).
Само наличие каких-то требований объясняется тем, что пас­портная фотография имеет особый статус, определяемый статусом паспорта. Другими словами, считалось, что такая ответственная процедура, как фотографирование на паспорт, не может не регу­лироваться. Здесь нужно иметь в виду, что поскольку паспорт вы­давался далеко не всем (вплоть до введения Положения о паспор­тах 1974 г.), он являлся своего рода символом привилегированного положения, подтверждением социальной полноценности, а для 16-летних еще и своего рода сертификатом взрослости. Кроме того, паспортная фотография стала образцом для всех других докумен­тов — от комсомольского билета до партийного и военного. Как паспорт был «главным документом» советского человека, так и паспортная фотография — «главной фотографией». Ср.:
Инф. 1: По-моему, насколько я тоже помню, по-моему, была одна фото­графия. Причем небольшая совершенно, не так, как сейчас вот.
Инф. 2: Нет, это абсолютно точно. Маленькая одна фотография, вот на всю жизнь, на всю.
Инф. 1: Потому что стандарт был три на четыре. Вот этот тогда стандарт этих фотографий был. Потому что на все нужна была такая фотография. Записываешься ли ты в библиотеку, вот, или ты в это самое — все три на четыре (Oxf/AHRC-SPb-08 АП Passport PF-35. Инф. 1 М.,1939; инф. 2 Ж., 1946 г.р.).
Информант ошибся в размере, но верно подметил, что паспорт­ная фотография задала стандарт документной фотографии в це­лом. Не случайно свои паспортные фотографии многие хорошо помнят, даже если прошло немало лет, а для детей и внуков эти «карточки» входят в число самых ярких свидетельств времени.
Из молодости моих родителей, жизни бабушек и дедушек при­шло очень мало фотографий, их можно пересчитать по пальцам. Большая часть — это как раз фото на документы. Уверен, в каждой семье есть маленькие карточки с портретами их предков. К фото­графии в то время относились с почтением, готовились заранее, да и фотограф был почти волшебником. Фото на документы тех времён полны художественности, их хранят и показывают как память595.
Паспортные фотографии не просто помнят, но и подчеркива­ют их особый характер:
Инф.: Ну, в принципе, фотография на паспорт особенная, необычная, нужно обязательно, чтобы был, э, присутствовал светлая блуз­ка и темный пиджак.
Соб.: И темный пиджак?
Инф.: Да.
Соб.: И блузка и пиджак, да?
Инф.: Да, да, потому что там, где я фотографировалась, там даже висел пиджак на всякий пожарный случай, что можно одеть, если у тебя нет, и сфотографироваться (Oxf/AHRC SPb-10, ММ Passport PF-46. Ж., 1951 г.р.).
Судя по подобным высказываниям, можно подумать, что вся необычность паспортной фотографии заключается в том, что че­ловек фотографируется в другой, неповседневной и строгой одеж­де (блузка, темный пиджак), но вместе с тем такая одежда доволь­но однозначно указывала на официальный контекст. Иными словами, главная особенность паспортной фотографии виделась в ее непременно официальном характере.
В другом интервью тема официального раскрывается несколь­ко полнее:
Инф.: ...раз идешь [фотографироваться] на паспорт, значит, как бы и одета... ну не в яркое что-то такое, и выражение лица строгое должно быть, никаких улыбок как бы. Как бы это уже в крови было. Раз паспорт, значит, полный. полный официоз. [смеется]
Соб.: Получается, это заранее человек знает.
Инф.: Ну конечно. Да, заранее, потому что паспорт — это все, со­ответственно, да, по форме должно быть. Как принято (Oxf/ AHRC-SPb-08 AР Passport PF-34-а. Ж., 1940 г.р.).
Здесь упоминается не только специальная одежда («не яркая»), но и выражение лица: «строгое должно быть, никаких улыбок», что никакими правилами не прописано, но «это уже в крови было». А все вместе описывается простым выражением «по форме» с за­мечательным переводом: «как принято». Это «как принято» — одна из ключевых формул советского образа жизни, существенной со­ставляющей которого являются разнообразные практики, связан­ные с паспортом. В этих практиках было «принято» репрезентиро­вать себя исключительно официальным образом, не допускающим улыбок: совсем как на паспортной фотографии.
Требование «строгой» темной одежды могло исходить и от фотографов, которые руководствовались другими соображениями: темные кофта или пиджак нужны были для контраста на светлом фоне. Но таким же образом мотивировался темный цвет одежды некоторыми фотографирующимися, которые ориентировались не на «официоз», а на «красоту»:
Ну, да, конечно, старались как-то поаккуратней там, чтобы го­лова была аккуратно причесана обязательно что-нибудь такое вот, ну, кофточка какая-нибудь не сливалась бы с белым фоном, а потемней вот так, чтоб выделялось все, да, аккуратненько очень. Идешь и, в общем, как-то так хочется, ну, покрасивей быть (Oxf/AHRC SPb-09, ММ Passport PF-39. Ж., 1940 г.р.).
Поскольку паспортная фотография особенная, подготовке к фотографированию уделяется особое внимание. Как уже видно по приведенным фрагментам интервью, подготовка включает глав­ным образом выбор подходящей к случаю одежды, а женщины отмечают еще прическу и макияж. Задача и в самом деле нетри­виальная, поскольку желания и предполагаемые требования не очень сочетались. Всем хотелось выглядеть на фотографии «кра­сиво», но при этом негласные правила предписывали строгую одежду и соответствующую прическу.
Инф.: Фотография, хотелось, чтобы быть красивой, чтобы... одевали почему-то что-то темненькое, чтобы все было закрытое. Да, что это серьезно.
Соб.: А прическа там?
Инф.: Ну, прическу, прическу никакую-то невычурную, а, ну.
Соб.: Ну, скромную?
Инф.: Ну, скромную, да. Мы вообще поколение скромное были (Oxf/ AHRC SPb-08, ММ Passport PF-36. Ж., 1940 г.р.).
Любопытно, что если для современной паспортной и особенно визовой фотографии требуется своего рода «обнажение сущности», что предполагает снятие всех «культурных наслоений» (очки, укра­шения, головные уборы)596, то для советской паспортной фотогра­фии важной оказывалась «доработка» своего облика до уровня значимых образцов, реестр которых открывался обобщенным об­разом советского человека, в облике которого должны просматри­ваться такие черты, как скромность, сдержанность, аккуратность и т. п. Кстати, само наличие идеологической составляющей фото­графии с явным морализаторским подтекстом (как принято и как не принято выглядеть) до некоторой степени объясняет разреше­ние оставлять головные уборы «в порядке исключения» в мест-
ностях, где не принято было появляться без головных уборов597. Это разрешение входило в противоречие с задачей идентифика­ции, для чего требовалось максимально открытое лицо, но побе­дили соображения идеологического толка, которые сейчас вос­принимаются скорее как этические.
Максимальная открытость лица сочетается, как правило, с тре­бованием столь же полной закрытости тела.
Соб.: А как нужно было выглядеть? Как-то по-особенному?
Инф.: Ну, вот так бы вот нельзя было.
Соб.: С распущенными волосами, да?
Инф.: Нельзя, да, подобрано все, аккуратно должно быть.
Соб.: Аккуратно? Скромно?
Инф.: Скромно.
Соб.: Без всяких там сережек?
Инф.: Вот, без, ну, сережки-то можно было, ну, вот оголенно нельзя, нужно обязательно, чтоб было вот тут вот воротничок какой- то (Oxf/AHRC SPb-10, ММ Passport PF-44. Инф. 1 Ж., 1947 г.р.).
Даже намек на «оголенность» был неприемлем — отсюда под­черкнутое внимание к воротнику или галстуку, которые обеспе­чивали необходимую степень «официальности», но и закрытости. Нерелевантность тела паспортной фотографии может приводить к ощущению, что на ней нет не только нижней части, но и элемен­тов верхней, например плеча.
Ну, оденесси <...> как-то поприличней, почище, только вот без плеча без одного. А на это место, где плеча нет, печать ставят. Ставилась печать. Вот, ты распишешься, и там, это, паспор­тистка распишется, и ты внизу распишешься. И как раз тут в фотокарточке печать ставится, фотокарточка и подпись, пе­чать все это заверялось (Oxf/AHRC SPb-10, ММ Passport PF-42. М., 1936 г.р.).
Еще один парадокс паспортной фотографии заключается в том, что все рассказы о ней концентрируются главным образом вокруг одежды, но как раз ее практически не видно на фотографии. В луч­шем случае на крохотной фотографии видны кусочек воротника и одно плечо. Те информанты, кто не был озабочен тем, чтобы «одеться красиво», и знали особенности паспортной фотографии, отмечали это обстоятельство:
Соб.: А одежда какая-то там особенная?
Инф.: Ну, какая... Да нет, не было значения, какая одежда.
Соб.: То есть любая?
Инф.: Да. Там одежды практически не видно было (Oxf/AHRC SPb-10, ММ Passport PF-47. М., 1951 г.р.).
Ср. в другом интервью о висящем у фотографа дежурном пид­жаке:
Соб.: А если тебе не по плечу?
Инф.: Ну, а что? Тебе только вот так вот, чтобы фон создать (Oxf/AHRC SPb-10, ММ Passport PF-46. Ж., 1951 г.р.).
Регламентация распространялась и на выражение лица. Ос­новное требование можно было бы сформулировать как недопу­щение «избыточной мимики»:
Я помню, как я удивилась, когда первый раз увидела иностран­ный паспорт — у нас же были черно-белые фотографии. а там цветная фотография, человек смеется. Улыбается от уха до уха. Вот эта улыбка меня поразила больше всего. Потому что, чтоб человек на паспорте улыбался, я никогда в жизни не видела (Ж., 1967 г.р. — устное сообщение).
В заметке Ларисы Басовой о получении паспорта приводится такой случай: «В свое время в России, при получении малолетней дочерью загранпаспорта, ОВИР забраковал фотографию слишком радостной девочки. Пришлось снова идти к тому же фотографу, просить его переделать свою работу и не смешить больше ребен­ка. “Не может радоваться человек, покидающий Родину”, — со­стрил мастер. Фотографию полуиспуганной девочки в ОВИРе приняли»598.
Любопытно, что появляющийся в некоторых интервью мотив узнавания имеет иной смысл. По мнению информантов-женщин, достижение эффекта узнавания гарантировано в том случае, если фотография получится красивой и, соответственно, понравится.
Соб.: То есть важно было, чтобы красиво?
Инф.: Да, важно было, потому что это лицо, паспорт — это лицо твое. Это, хотелось, чтобы ты там была и чтобы тебя там все узнавали [смеется] (Oxf/AHRC SPb-08, ММ Passport PF-36. Ж., 1940 г.р.).
Такое «узнавание» перекликается с официальной идентифи­кацией благодаря установленному сроку годности паспорта, осно­ванному на официальных представлениях о сроке накопления изменений, которые меняют облик человека до неузнаваемости. Общая тенденция — увеличение этого срока. Первые паспорта вы­давались на три года; по Положению 1940 г. — на 5 лет. Паспорта образца 1953 г. выдавались на 10 лет, после чего подлежали обме­ну; паспорта образца 1974 г. были бессрочными, но по достижении владельцем возраста 25 и 45 лет вклеивались новые фотографии. Таким образом, получается, что срок возможности узнавания постоянно увеличивается, и это заставляет задуматься об актуаль­ности идентификационных стратегий для паспорта вообще и паспортной фотографии в частности — ср. полугодовой срок при­годности визовых фотографий599. Так или иначе, комплекс пред­ставлений, связанных с паспортной фотографией, включает и официальные требования, в частности регламентирующие срок жизни паспортной фотографии.
Через многие воспоминания о паспортной фотографии реф­реном проходят необходимые, как считалось, характеристики: выражение лица должно быть «строгим и спокойным». Строгость понимается как отсутствие эмоций и сосредоточенность, осозна­ние важности и даже торжественности момента. Строгость — тре­бование к самому себе соответствовать ситуации — своего рода настройка на общую волну. Спокойствие — внешнее предписание. Характерно, что требование «сделать лицо спокойным» (как и дру­гие требования) обычно исходит от фотографа и ориентировано на возможность последующей идентификации, забота о которой ему делегирована «общественным мнением» (современный экви­валент «спокойного лица» — «естественное выражение лица»).
Роль фотографа в этой процедуре весьма значительна. Фото­граф напоминает фигуру ритуального специалиста. От него ис­ходят правила, ему делегируется в какой-то степени роль пред­ставителя власти. Само фотографирование представляется своего рода ритуалом воспроизводства паспортной идентичности. Если рассматривать фотографирование как ритуал, то, как и в «насто­ящем ритуале», само фотографирование далеко не на первом ме- сте600. Главное — подготовка к нему.
Как мы видим, основные смыслы паспортной фотографии для получателей паспорта концентрируются вокруг необходимых с их точки зрения особенностей визуальной презентации себя в офи­циальном публичном пространстве. Такая презентация соверша­ется в процессе своего рода диалога со сферой воображаемого официального, в котором человек делегирует «партнеру» ведущую роль, конструируя от его имени правила, которым сам и подчиня­ется. Эти правила являются результатом рефлексии над тем, что условно можно было бы назвать «логикой общепринятого» в от­ношениях с государством.

Паспортные фотографии
Парадоксальность этой ситуации провоцирует очевидное не­соответствие в целях фотографирования: предполагаемый для до­кумента идентификационный смысл фотографии практически никак не согласуется с конструируемой идентичностью владельца паспорта, ориентированной на групповую идентичность (на «обще­принятое» для данной группы)601. Это расхождение имеет продол­жение в конкретных деталях (ср. хотя бы оборачивающееся разо­чарованием желание выглядеть «лучше», «красивее», «взрослее» и т. д., или гипертрофированное внимание к одежде, которая ока­зывается незаметной на маленькой фотографии). При фотографи­ровании на паспорт «делается лицо», которому более всего под­ходит определение «официальная парадность». Такое лицо мало кому подходит. Получавшийся в результате снимок обретал черты, позволяющие безошибочно узнавать в нем советскую фотографию на паспорт. Впрочем, не только фотографию, но и сам паспорт. Не случайно именно к советскому паспорту относится распростра­ненная шутка: «если фотоальбомчик маленький и тоненький, а фотография одна и страшненькая, то это паспорт».
Как подписать?
Любая подпись хочет, чтобы ее считали автографом.
Сергей Довлатов
Судя по имеющимся материалам, именно подпись и, есте­ственно, фотография являются главными объектами рефлексии владельцев паспортов. И это, конечно, тоже не случайно: как уже сказано, только подпись (и в какой-то мере фотография) являют­ся «личным вкладом» человека в этот документ. При выдаче пас­порта этим реквизитам придают особое внимание сотрудники милиции, поскольку по ним удостоверяется личность владельца паспорта602. Кроме того, подпись (как и фотография) является ос­новным идентификатором человека — во всяком случае, с его точ­ки зрения (с официальной точки зрения в качестве признаков, индивидуализирующих гражданина, рассматриваются его имя и место жительства)603. Вместе с тем, подпись в документе выражает идею его подлинности и достоверности.
Представления об отношениях между человеком и его под­писью отчетливо разделяются на два варианта: самостоятельность подписи, ее независимость от человека (особенно, когда она «не получается»), и одновременно зависимость, но весьма своеобраз­ная. Попробуем разобраться в этих отношениях.
Кем является человек по отношению к своей подписи? Труд­ности возникают даже на языковом уровне. Как назвать человека, поставившего (или оставившего?) свою подпись, — подписантом, автором, носителем, создателем, владельцем, рукоприкладчиком, нижеподписавшимся? Как говорится, всё плохо, хотя за неимением лучшего мы вынуждены пользоваться этими словами. С их помо­щью мы выражаем свое понимание подписи: во-первых, это тво­рение человека, дело его рук (руки в прямом смысле); во-вторых, это творение ведет себя как нечто объективированное, почти как предмет, принадлежащий только своему создателю; наконец, под­пись и есть знак человека или, по крайней мере, его след. Она оста­ется верной своему создателю и никогда не «забывает» его, посколь­ку предназначена исключительно для указания на него. Это не мешает ей в некоторых ситуациях занимать вполне самостоятель­ную позицию по отношению к создателю. Показательно, например, что подделка подписи считается преступлением не против кон­кретной личности, а против «порядка» (квалифицируется как под­делка документа). Т. е. подпись, будучи отчужденной, рассматри­вается как элемент другой системы, в которой она имеет вполне самостоятельное значение, и ее роль не ограничивается указанием на автора. Я уж не говорю о том, что подпись может быть куплена, продана, обменена, но это относится к области метафорики, посколь­ку продается и покупается не сама подпись, а тот социальный или экономический эффект, в который она может быть конвертирована.
В дореволюционных практиках характер подписи определялся преимущественно сословными стандартами. Наличие фамилии- прозвания отличало дворянина от простолюдина, который в ранних текстах подписывался отчеством (Петров, Иванов), а позже — име­нем и отчеством. При этом деловые бумаги старались подписывать полным именованием, включая звания и должности. Показательны подписи в конце заявления группы родителей учащихся в средних учебных заведениях г. Вологды (не раньше 21 февраля 1905):
Окружный Инженер Вологодского Архангельского Горного Округа В. Петров
Помощник Начальника Вологодского Управления Земледелия и Государственного Имущества Балданов
Димитрий Николаевич Каменев, Вологодский Купец604.
Представители высших кругов, как правило, подписывались фамилией с инициалом имени, или даже без него, поскольку их фамилии сами по себе указывали на звания. Поэтому князь Петр Андреевич Вяземский подписывался просто П. Вяземский, как и другие носители известных фамилий. В сочетании с формальными обращениями и концовками это создавало особый эффект высокой демократичности.
Резкая смена стилистики личной подписи (далее ЛП) произо­шла после революции. Во-первых, подписываться одной фамили­ей стали намного чаще. Во-вторых, в 1920-1930-е гг. начинает формироваться другой тип ЛП, представляющий собой монограм­мы из первых букв имени, фамилии и отчества: «Сжечь эту дрянь. ВИЛ». Такого рода монограммы (нередко в виде вензелей) суще­ствовали, безусловно, и раньше, но после революции они стали восприниматься как аббревиатуры в общем потоке захлестнувше­го Россию с 1920-х гг. поветрия представлять все названия (учреж­дений, организаций и т. п.) в виде аббревиатур. Отсюда оставался всего лишь шаг до принципиально нечитаемых ЛП, состоящих из штрихов, представляющих, с точки зрения автора, законченную композицию знаков, или один знак.
Общие тенденции выражаются, во-первых, в распространении этой практики, в своего рода обмирщении подписи, а во-вторых, в постепенном отдалении от простого написания своего имени и фамилии. Разумеется, и сейчас можно встретить в качестве ЛП «честное» написание своей фамилии, но нередко подписи утрачи­вают всякую связь со своим «прототипом» и представляют собой произвольный (во всяком случае, с внешней точки зрения) знак или набор знаков. Эту тенденцию нетрудно проследить и по сло­варным определениям личной подписи. Если у Даля (1860-е гг.) в нее входит имя, фамилия (прозванье) чин и проч., то в советском Толковом словаре Ушакова (первое издание выходило с 1934 по 1940 г.) мы читаем: «Подпись — фамилия лица, автора, написанная им собственноручно под текстом документа, письма». Далее во всех словарях, в том числе юридических, под ЛП понимается ис­ключительно фамилия, но, конечно, ей придается соответствую­щий смысл, который не указывался в толковых словарях. Вот как это выглядит, например, в Большом юридическом словаре (2001): «ПОДПИСЬ — собственноручно написанная фамилия, обязатель­ный реквизит служебных документов (акта обследования, заклю­чения) и правовых актов (закона, акта управления, судебного ре­шения, договора). П. надлежащих лиц при наличии всех других требуемых реквизитов придает юридическую силу документам и правовым актам». В современном российском законодательстве подписью считается только собственноручное написание своей фамилии, имени и отчества (п. 1 ст. 19 ГК РФ). «Любое иное или иным способом исполненное обозначение может в соответствую­щих случаях быть расценено лишь как аналог подписи»605.
Если учесть, что один из основных смыслов ЛП — указание на индивидуальность (уникальность) автора с возможностью его идентификации, то исчезновение имени, на первый взгляд, суще­ственно подрывало это предназначение ЛП. Неуклонное движение к неразборчивости ЛП делает задачу идентификации и вовсе не­выполнимой. Между тем, именно такие ЛП становятся образцом выражения индивидуальности. Можно сказать, что свойство ин­дивидуальности (уникальности) стало ассоциироваться не с полно­той воспроизведения имени и фамилии, а с неповторимым гра­фическим рисунком ЛП. Как раз утрата подписью видимых связей с именем и фамилией в большей степени, чем их воспроизведение, выражает ее уникальность.
В ситуации роста индивидуализации ЛП при одновременном сужении возможности ее идентификации не могла не возникнуть так называемая расшифровка ЛП (прежде всего в документах), ко­торая стала выполнять функцию идентификатора. Обязательным элементом расшифровки становится фамилия, но иногда требу­ется указать инициалы или имя и отчество полностью. Степень полноты расшифровки зависит от характера документа. В резуль­тате получается, что фамилия, имя и отчество вернулись в состав ЛП, но уже в другом виде и на других правах: в качестве «расшиф­ровки» того, что стало называться «подписью». Другими словами, полная ЛП стала еще полнее, т. к. включает и собственно ЛП, и ее расшифровку. Если учесть, что «расшифровка» по определению должна писаться разборчиво, то можно констатировать, что все вернулось на свои места, да еще и с некоторым избытком — той подписью, которая рядом с расшифровкой просто обязана быть нечитаемой.
Людмила Сысоева в своей статье «Подпись как средство за­щиты прав личности», проанализировав около тысячи современ­ных подписей, приходит к выводу, что «все существующие вари­анты выполнения подписей можно разделить по содержанию (составу) на 4 группы, среди которых лишь одна группа (составля­ющая 10 % от общего числа) отражает фамилии исполнителей. Остальные три группы — это подписи, состоящие преимуществен­но из двух-трех букв или из не образующих буквы элементов»606, т. е. 90 % подписей современников не отображают фамилию.
Далее автор отмечает: «Процессы изменения подписей, про­текавшие в течение восьмидесяти лет XX века, иногда пытаются объяснить ростом объема документации, необходимостью сокра­щения времени, уходящего на подпись (медицинский почерк и т. д.). Но это совершенно неверно. Наши исследования показыва­ют, что среди представителей любых профессий есть обладатели и сложных, и простых подписей. Значительно более вероятным пред­ставляется объяснение, что упрощение подписей происходило по­тому, что в нашей стране человек, его семья все менее становились хозяйствующими субъектами. Уходила система частной собствен­ности, в условиях плановой, регулируемой до мелочей экономики значительно снижался объем договорных, контрактных, наслед­ственных актов, для оформления которых требовалась ясная, хо­рошо читаемая но, вместе с тем, сложно подделываемая подпись»607.
В советское время, судя по материалам имеющихся интервью, знакомство с подписью начинается в школе с подписей учителей и родителей в своем дневнике.
Ну да, мы смотрели, как мама в дневнике расписывается. Ну и немножко какую-то — Славик свои там закорючки вносил, я свои. То есть, ну что-то и похожее, то есть это ориентир был как бы — мамина подпись. Вот. Но, все равно, он старался как бы по-своему, я — по-своему. Ну так. [смеется] Это вот, это точно. Вот это я помню, что Виталик там, все бумажки были испи­саны все подписями, подписями. Ну и я то же самое (Oxf/AHRC- SPb-08 АР Passport PF-34-а. Ж., 1940 г.р.).
Образцом для подражания или прямого копирования чаще всего служили подписи родителей.
Ну... моя подпись, она была всегда похожа на ту, которая сейчас у меня. Вот. Но так как я умела копировать мамину подпись, потому что в дневнике надо было расписываться маминой под­писью — за тройки и еще что-нибудь. Я... я хорошо копировала (Oxf/AHRC SPb-08, AP Passport PF-15. Ж., 1933 г.р.).
Постоянный мотив — отработка своей подписи на любых по­верхностях. Эту ситуацию тотального распространения своей под­писи хорошо описал Роман Лейбов: «в детстве метишь подписями все подряд: черные поручни метрополитена, иней на трамвайных стеклах, листочки бумаги»608. Подобного рода «тренировки» нужны, кроме всего прочего, для выработки динамического стереотипа, необходимого для воспроизведения подписи.
Здесь стоит отметить, что подпись — не просто имя, но имя, выполненное от руки, и уже поэтому она является своего рода телесным выражением индивидуальности609. Можно сказать, что подпись — воплощенная на бумаге телесность. ЛП как расширение себя особенно ярко проявляется, когда представители некоторых религиозных сообществ отказываются подписывать документ, мотивируя отказ тем, что подписавший отдает себя во власть Ан­тихриста610 (см. подробнее в разделе «Отказ от паспорта»). В под­писи гораздо больше от тела, чем от «духа» (грамотности и проч.). Тренировки были направлены не только на выработку автоматиз­ма, но и на придание ей необходимых качеств.
Как я — роспись красиво получится или нет? Завитки вот эти все разные делала — и вверх, и вниз! Потом мы друг друга про­веряли. Вот подруга у меня: «Давай, — говорю, — я твою фами­лию буду писать, а ты — мою. Может быть, у тебя лучше моя получится роспись». Вот мы друг другу помогали, эти вот за­корючки — вверх, вниз. Да. Да мы хотели, чтобы роспись была красивая. Такая вот с размахом (Oxf/AHRC SPb-08, AP Passport PF-14. Ж., 1951 г.р.).
Вот тренировка по подписи, чтобы это была красивая, какая- то уже взрослая подпись. <...> То есть, ну что-то похожее, то есть вот ориентир был — как бы мамина подпись (Oxf/AHRC- SPb-08 АР Passport PF-34-а. Ж., 1940 г.р.).
Постоянные определения «настоящей» подписи — взрослая и красивая. И то и другое, естественно, ассоциируется с самим чело­веком, и поскольку подпись является его репрезентацией в комму­никативном пространстве, то он должен выглядеть именно таким образом. «Взрослость» подписи достигается за счет нарочитого ее усложнения. Главное, чтобы подпись не выглядела ученической: «Одни пытались копировать родителей (или варьировать их под­писи). Другие просто сводили подпись к почерку — писали как есть (вот именно, что девочки часто так поступали). Третьи искали ин­дивидуальных закорючек и выпендривались. Еще типы — по вклю­чению имен (индивидуальное-фамильное). Простор для начинаю­щего фрейдиста»611.
Подпись в паспорте считалась своего рода пропуском во взрос­лый мир, и подготовка к ней начиналась заранее. В советский пе­риод подписи в паспорте предшествовала подпись в комсомольском билете. Можно сказать, что минимальный (но явно недостаточный) опыт ко времени получения паспорта (16 лет) уже был. Вот фрагмент из интервью с женщиной 1969 г.р.
Соб.: Вообще ты помнишь, чтобы ты училась расписываться?
Инф.: Это я помню [смеясь]. Сидела, рисовала страницу за страницей. Соб.: А ты училась расписываться — это было прямо перед получени­ем паспорта или еще раньше?
Инф.: Возможно еще... что еще и раньше, возможно. Там же надо было уже на комсомольский ставить подпись, еще куда-то (Oxf/ AHRC-SPb-08, AP Passport PF 12. Ж., 1969 г.р.).
Тренировки по выработке «настоящей» подписи можно от­нести к воспитанию социального самоконтроля612. Ситуация ос­ложнялась тем, что никаких официальных требований к характе­ру подписи никогда не существовало, да и сейчас не существует. И тем не менее какие-то негласные правила того, какой должна быть «нормальная» подпись, не только существовали, но и транс­лировались в тех случаях, когда неписаная «норма» нарушалась:
...Когда кто-то из моих однокурсников поставил крестик вме­сто подписи в институтской ведомости (по-моему, мы распи­сывались за то, что пришли на субботник или на овощебазу), администратор подняла крик и потребовала, чтобы он прекра­тил ерничать и «нормально расписался»; думаю, если бы кто- то решил «расписаться» печатным архитектурным шрифтом, реакция была бы такой же (Oxf/AHRC-SPb-08. АР Passport PF 52. Ж., 1976 г.р.).
Отсутствие правил нередко расценивается как противоречие с ролью подписи в официальных документах, и не случайно такое «попустительство» со стороны официальных органов вызывает смутное чувство беспокойства, свидетельством чему являются ре­гулярно возникающие вопросы об официальных требованиях к личной подписи613.
Подпись в паспорте нередкохарактеризуется как «неудачная», поскольку в решающий момент ручка оказывается непривычной (перьевой)614, перо цепляется за бумагу, чернила расплываются и т. д.
Подпись размазалась и получилась клякса. Она еще на вклады­ше отпечаталась — у меня был паспорт с вкладышем о граж­данстве. Так и ходила с кляксой вместо подписи. Наверно, это следствие моего трепетного отношения к красивым записям в паспорте, мне казалось, что надо иметь какой-то особый дар, чтобы так писать. И когда мне вручили настоящую «вставоч­ку», о которых я только в книжках читала, от крайнего благо­говения и вышла клякса (Oxf/AHRC-SPb-08, АК Passport PF-51. Ж., 1977 г.р.).
Но если даже удача сопутствовала на всех этапах создания ЛП, то итог все равно, как правило, не радовал автора615:
...Единственное, что и обсуждалось вот среди приятелей моих, девятиклассников, когда мы все получали паспорта, это именно истории со шрифтом и подписью, потому что ты волнуешь­ся, ты ставишь кляксы и ты, не знаю, делаешь какие-то дикие каракули. У меня тоже была какая-то страшная подпись (Oxf/ AHRC SPb-08, СК Passport PF18. М., 1963 г.р.).
По этим и подобным фрагментам видно, что собственная под­пись в паспорте расценивается как репрезентация себя во взрослом мире, и ее характеристики должны соответствовать как вообража­емым нормам этого мира, так и представлениям о своем месте в нем. Кроме того, в советской традиции именно паспортная ЛП становится официальным образцом подписи для всех других до­кументов. В европейских странах таким образцом являлась под­пись на чеках и банковских картах, а подпись в паспорте была вторичной.
По утверждениям экспертов в области почерковедения, дина­мический стереотип подписи формируется примерно к 18 годам у мужчин (у женщин немного раньше) и больше не меняется. Даже при смене фамилии (например, в связи с браком) подпись по ви­зуальному облику близка к прежней
...писала «а», потом Попкова, а потом когда вышла замуж — «а» Дорохова но все равно букву «а» не меняла, «а» Дорохова, тре­нировалась немного (Oxf/AHRC SPb-10, ММ Passport PF-44. Ж., 1947 г.р.).
Выясняется, что взрослых больше всего волнует проблема вос­произведения своей подписи. В одном из форумов о подписи, в ответ на известную сентенцию «человек становится взрослым, когда у него подпись становится одинаковой» (с) немедленно по­явилось: «ну тогда я никогда не стану взрослым».
Подпись как знак идентификации предполагает наличие двух проблем, связанных, во-первых, с требованием однотипности ее воспроизведения, во-вторых, с возможностью идентификации владельца подписи. Проблема однотипности воспроизведения — это проблема для автора подписи. Ориентиром в этом случае слу­жит, как правило, собственная подпись в паспорте. Возможность идентификации — это проблема для «других». Для ее решения не­обходима подтвержденная связь между человеком и его подписью.
С этой целью подпись заверяется, нередко также делается особый образец подписи (для финансовых документов), но обычно тако­вым является все та же подпись в паспорте или другом документе, удостоверяющем личность.
...В сберкассе-то требовали, положишь деньги в сберкассу, вот снимать пойдешь, так они требуют, чтоб точно такая же была подпись, а я, вот, заболела, у меня трясется рука, и я уже не могу снять деньги с книжки, например. <...> Да, объясняю, вот, показываю справку, и потом заведующая выходит, и только в таком случае выдают (Oxf/AHRC SPb-10, ММ Passport PF-44. Ж., 1947 г.р.).
Дело доходит до того, что развивается своеобразный комплекс неспособности более или менее похоже воспроизвести свою под­пись. Соответственно, меняется и отношение к ней. Она начинает рассматриваться как нечто внешнее, чуждое и ускользающее. Стремление к «одинаковости» ЛП — одна из навязчивых идей. Ре­ально одинаковых подписей не бывает: криминалистам известно, что полное совпадение двух подписей является безусловным при­знаком подделки. Так или иначе, решение подобных проблем, как правило, связано с обращением к паспорту, где есть заверенный образец подписи и все необходимые данные для идентификации владельца.
С практикой подделки подписей практически все знакомы еще со школьной поры. До поры до времени этому не придается осо­бого значения, и умение хорошо подделывать подпись родителей или учителей — предмет особой гордости. Фальсификация инте­ресна в психологическом плане. Я становлюсь другим — меняется моя идентичность, точнее, я хотя бы частично, но присваиваю чужую идентичность, выраженную в подписи. Подделка подписи — особый вид присвоения, ибо целью является не сама подпись, а документ, на котором она запечатлена, и даже не документ, а то, что стоит за документом. Подпись в таких случаях является свое­го рода отмычкой.
Отчужденная подпись живет своей жизнью. Она нередко за­мещает своего владельца и становится самостоятельным явлени­ем. В этом плане особенно показательна роль подписи в простран­стве властных отношений. Ср. характерное высказывание: «Да всем, кому приходится иметь дело с бюрократией, известно, сколь­ко стоит подпись того или иного чиновника, сколько надо запла­тить за вход в тот или иной кабинет — все тарифицировано, на все есть такса»616. Существуют подписи, условно говоря, «рядовые» и есть «генеральские» — соответственно, можно говорить о своего рода иерархии подписей. Эта иерархия ситуативна и динамична. Более того, подписи могут вступать в своего рода состязания — одна может перевесить или нейтрализовать другую. Подпись может становиться и объектом поклонения: «Увидев “живую”, толстым зеленым карандашом подпись Иосифа Виссарионовича, Башуцкий приложился к ней лбом»617. Подпись может означать разрешение на получение тех или иных благ, а может быть и приговором. Опи­сывая сталинские расстрельные списки, Н. Охотин отмечает: «Каж­дая подпись означала смерть (реже — заключение) для нескольких десятков или сотен людей»618. Конкретное значение подписи за­висит от характера документа и адресации подписи.
О нерасторжимой связи подписи с индивидуальной идентич­ностью свидетельствует то обстоятельство, что в ситуации резкой перестройки идентичности меняется если не подпись, то отноше­ние к ней. О генерале Гудериане, подписавшем приказ об отсту­плении: «Впервые обычная его подпись — без имени, звания, долж­ности — показалась ему как бы отделившейся от него, чуждой всему, что он делал до сих пор, чего достиг, чем прославился»619.
Итак, подпись воспринимается как знак взрослости и социаль­ной полноценности, с ней непосредственно связан статус личности и властные отношения. Овладение ЛП оказывается показательной практикой самоконтроля и вхождения в мир официальных соци­альных отношений. Функционирование документной подписи связано не только с проблематикой идентификации. Она действу­ет в пространстве достоверного и недостоверного, истинного и ложного. Отчужденная ЛП становится своего рода замещением владельца и приобретает самостоятельное значение. Что же каса­ется собственно паспортной подписи, она выступает в качестве «главной», что делает ее образцом для всех других подписей.
Паспортный стол и паспортистка
Для того чтобы получить паспорт или обменять его, пропи­саться или выписаться, необходимо было явиться в паспортный стол отделения милиции. Само название «паспортный стол» от­сылает к досоветской бюрократической традиции, но оно стало настолько привычным, что перестало казаться инородным. Пас­портные столы были не только в отделениях милиции, но и в жак­тах, поэтому их нередко путают, как и сотрудников этих учрежде­ний, которые получили общее название «паспортистка».
Во время паспортизации 30-х гг. работники паспортных столов занимались не столько канцелярской работой, сколько «поддержа­нием паспортного режима». В Записке Г. Е. Прокофьева В. М. Мо­лотову «О результатах паспортизации гг. Москвы и Ленинграда» от 27 августа 1933 г. отмечалось, что, несмотря на все усилия органов, не решен вопрос удаления беспаспортных: «...Москва и Ленинград были засорены огромным количеством деклассированного элемен­та, живущего на нелегальном положении. При объявлении паспор­тизации они, зная, что им безусловно откажут в выдаче паспорта, не являлись совершенно на паспортные пункты и укрывались на чердаках, в подвалах, сараях, садах и т. д. <...>. Для успешного под­держания паспортного режима в каждом городском отделении милиции организованы специальные паспортные столы, имеющие свою инспектуру и негласное осведомление в домах. Паспортные столы производят обходы, облавы, проверки домоуправлений, ба­раков для сезонников, мест скопления подозрительных элементов, нелегальных ночлежек, чердаков, подвалов и т. д.»620. Такая специ­ализация паспортных столов не очень вяжется с нашими представ­лениями об этом месте, но постепенно паспортные столы менялись.
Позже в задачи паспортных отделов милиции, которым под­чинялись паспортные столы, входили: организация и руководство всей работой по проведению в жизнь паспортной системы; вы­дача и обмен паспортов; прописка и выписка населения; ведение адресно-справочной работы; выявление преступников, разыски­ваемых оперативными и судебно-следственными органами; вы­явление и удаление из местности с особым паспортным режимом лиц, подпадающих под паспортные ограничения; выдача гражда­нам пропусков на въезд в запретную пограничную зону; регистра­ция актов гражданского состояния (рождений, смертей, браков, разводов, усыновления) и т. д. Обеспечение соблюдения паспорт­ного режима никто не отменял, и проверка паспортов, организация облав, работа с осведомителями и т. д. оставались в числе задач паспортных столов.
Паспортистки жактов должны были вести учет граждан, про­живающих в подведомственных домах, выдавать и получать до­кументы по прописке и выписке, выдавать Форму № 1, вести кар­тотеку жильцов. Как видим, обязанности паспортистки жакта и сотрудника паспортного стола были разными — но, повторяю, их особенно не различали. Кроме всего прочего, паспортистка долж­на была обладать каллиграфическим почерком, поскольку паспорт­ные графы заполнялись ею от руки.
Паспорт — своего рода итог, конечный продукт процесса. Не­видимая (и более значимая) сторона производства совершается в паспортном столе милиции. Здесь остаются все исходные матери­алы, на основании которых устанавливается личность и выдается паспорт, в том числе — фотография владельца паспорта. Кроме того, на человека заводится учетная карточка. О своем восприятии паспортного стола информанты рассказывали следующее.
Помню загадочное сочетание «паспортный стол». Мне пред­ставлялся прямоугольный обычный стол, а столешница выложе­на паспортами. Я только в 14 лет, когда пошла за паспортом, узнала, что это такое... и то не понимаю, почему паспорта вы­дают все равно не там, а в милиции (Oxf/AHRC-SPb-07, АКas. Passport PF 07. Ж., 1984 г.р.).
...это самое отвратительное место в нашем государстве — всевозможные паспортные столы, жилконторы, ОВИРы и про­чее. То есть ничего хуже я не помню. не знаю. Если все осталь­ное как-то все-таки захвачено вот этой волной перемен, и там нет вот этой жуткой «совдепии», и этого жуткого отношения совершенно к человеку. Все это поменялось. То вот это как раз заповедник вот этой самой совдепии, самый классический за­поведник <...> Тетушки довели меня до каления своей, там, я не знаю, тупостью, своими требованиями каких-то немыслимых документов, хотя было совершенно очевидно, как бы, моя и си­туация и семейная и жилищная. Все было очевидно, но им просто формально нужны были какие там бумажки, которые они тупо требовали <...> И последнее, просто мне приходится общаться по поводу ремонта нашей парадной с этими же органами. И это ужасно, конечно. Такого хамства, как там, и вот этого ответа любезного о том, что [грубым голосом]; «У нас обед, мы же нор­мальные люди, как все обедаем» (Oxf/AHRC-SPb-07, IN Passport PF-01. Ж., 1956 г.р.).
Подобный стиль отношения к посетителям был присущ, на­верное, не только работникам паспортных столов, но именно здесь традиция отличалась особенной устойчивостью — во всяком слу­чае, архивные материалы внутренних проверок говорят о ее глу­бокой укорененности. В частности, регулярно отмечается большое количество жалоб на неудовлетворительную работу паспортных столов:
Особенно часто граждане жалуются на то, что им отказывают в выдаче паспортных документов и прописке. Проверки показыва­ют, что такие отказы во многих случаях являются безоснователь­ными <...>. Некоторые работники создают искусственные препят­ствия, требуя обязательного представления совершенно ненужных справок и др. документов. Не разъясняется толком, в каком по­рядке производится выдача и обмен паспортов, прописка и вы­писка. Не оказывается необходимая помощь гражданам, желающим уточнить содержащиеся в их паспортах записи. Распорядок рабо­чего дня многих паспортных столов создает дополнительные не­удобства для граждан. Не изжиты случаи, когда паспортные ра­ботники разговаривают с посетителями через окошко, часто даже не видя их. В целях быстрейшего устранения этих недостатков: повести решительную борьбу с волокитой в работе паспортных столов и проявлениями грубости и бездушного отношения к граж­данам. Строго наказывать виновников...621
Эти материалы датируются 1953 г., но и в последующие годы ничего принципиально не изменилось. Следует отметить, что, как следует из этого документа, в обязанности работников паспортных столов входило и разъяснение паспортных правил. Они это дела­ли, излагая их на «доступном» языке, что, естественно, вело к мо­дификации этих правил.
«Бездушное отношение к гражданам» в какой-то мере объяс­няется тем, что паспортистка представлялась не только воплоще­нием властных функций, но и хранителем особого знания. Дей­ствительно, как уже говорилось, большинство инструкций по паспортной работе были с грифом «Секретно» и паспортистка являлась, по сути дела, их толкователем и переводчиком для граж­дан. Она знает, как определить социальное положение или нацио­нальность. Кроме того, она знает, как правильно написать справку или заявление, как заполнять требуемые бумаги и т. д. Это особен­но чувствовалось, например, в случаях потери паспорта, когда паспортистка подсказывала, как написать заявление об утрате, какими словами, в какой последовательности (см. раздел о потере паспорта).
...там прямо люди подсказывают, короче говоря. Сидят и под­сказывают [смеется], почему тебе так надо писать. Потому что вот если ты написал — украли, им надо заводить дело (Oxf/ AHRC SPb-08, DT Passport PF-02. Ж., 1943 г.р.).
Пользуясь своим положением, паспортистка могла сама впи­сать в паспорт, например, ту национальность, к которой (по ее мнению) принадлежит владелец паспорта. Вместе с тем распро­странено мнение о чрезвычайно низком уровне образования пас­портисток. Существует большой корпус рассказов об ошибках, чаще всего в написании имен и времени рождения, приписывае­мых полуграмотной паспортистке, которая «выписывала паспорт»:
Ну, у деда паспорт был очень своеобразный, если бы я тогда был поумнее, я бы этот паспорт сохранил, я бы его украл! Потому что там была виртуозная запись. Знаете, там есть такая гра­фа — дата рождения? Как вы думаете, что там было написа­но: «не помнит»! [смех] Вот такой год рождения — не помнит! (59. JEES_020 АК. М., 1944 г.р.).
... запомнилась ошибка, связанная с датами рождения отца (по семейному преданию, он родился в Егорьев день, а в паспорте был указан другой месяц, зато благодаря этой «ошибке» дни рожде­ния мамы и отца совпали) и моих теток-двойняшек (всю жизнь они были уверены, что родились в 1934 году, но после смерти бабушки, своей мамы, просматривая ее паспорт, увидели, что там стоит 1932 год, хотя это тоже, возможно, была ошибка (паспорт бабушка получила за год до смерти, в 1976 году)). Кро­ме того, опять же, по семейному преданию, фамилия «Воронок» получилась из-за ошибки деревенского писаря, который искажал фамилию каждый раз, когда выписывал справку уезжающему из деревни в город члену семьи (Воронков, Воронок, Варонок) (53. Oxf/AHRC-SPb-08, АК Passport PF-53. Ж., 1971 г.р.).
Ошибка необразованной паспортистки обыгрывается в рас­пространенном фольклорном сюжете о «еврейском индее». Вот один из его многочисленных вариантов: «Оформляя документы для получения паспорта, Рабинович написал в графе “националь­ность”: “Иудей”. Когда пришел получать паспорт, обнаружил за­пись: “Hациональность индей”. Со скандалом дошел до начальни­цы паспортного стола, мол, я имел в виду нечто совершенно иное... “Хорошо, зайдите через две недели — попробуем как-то решить Ваш вопрос...” Через две недели ему вручили паспорт с записью: “Hациональность индейский еврей”»622.
Авторство этого сюжета приписывается разным людям. Соб­ственно, для придания правдоподобия рассказ обычно и начина­ется с указания конкретного автора. Если не возникновение, то распространение сюжета явно связано с началом обязательного указания национальности, т. е. со временем введения паспортной системы, однако есть и другие версии. По словам Елены Руманов- ской, существует свидетельство, что «в 1928 г. Шварц для неких официальных документов назвался “иудеем”, причём служащий понял и написал это как “индей”. Отражение сей феномен нашёл в стихотворении “Генриетте Давыдовне” (1928) друга Шварца — Н. Олейникова:
Я красив, я брезглив, я нахален,
Много есть во мне разных идей.
Не имею я в мыслях подпалин,
Как имеет их этот индей!» 623
Приводимый ниже фрагмент рассказа Владимира Баранова «Индеец» интересен своей этнографической точностью в описании поведения паспортистки и арсенала ее возможностей.
Шел 1952 год, с космополитами, врачами-убийцами и прочей «нечистью» разбирались круто, методично, по полной государствен­ной программе. Васина мама вся извелась, не зная, как помочь сыну. Одна надежда была у нее — на Васино свидетельство о рождении: перед войной в него еще не вносились данные о национальности.
Соседка по коммунальной квартире работала в паспортном отделе милиции, и Васина мама стала ее уговаривать, чтобы Васю записали в паспорте, как русского.
— Не могу, Сара Исааковна, — ответила та, — строжайше за­прещено, русским он не будет ни при каких обстоятельствах. Не могу, при всем моем к вам уважении.
— Хотя бы что-нибудь можно сделать?
— Что угодно напишу, но только не русский, не белорус, не украинец. Хотите, татарином оформим или армянином?
— Хрен редьки не слаще.
— Могу эскимосом записать или нанайцем.
— Тогда уж лучше напишите «иудей».
— А что это такое?
— То же, что еврей, но не так оскорбительно. Литературно­историческое название, не все его знают.
— Я согласна, жалко парня.
Так Вася Срульевич Шапиров, именно Вася, а не Василий, офи­циально стал иудеем.
Надо сразу сказать, что радости в жизни это ему не прибавило, даже наоборот: теперь у него появилось прозвище Иуда, с которым он промучился, пока не отслужил в армии.
Вернувшись на гражданку, Вася немедленно влюбился в кра­савицу-еврейку Соню и тут же женился на ней. Фамилия у нее была Рабинович, так что менять свою фамилию на ее при брако­сочетании, естественно, не имело никакого смысла, зачем менять шило на мыло.
Соня Шапирова как-то сразу забеременела, и Вася тут же стал ломать голову, как ему помочь будущим своим детям. Надо было срочно что-то делать с национальностью.
Вся эта морока ему уже порядком надоела, и он решил действо­вать просто и энергично: взял свой паспорт, грубо вымарал слово «иудей» и написал другое — «русский». Получилось вроде бы не­плохо, но это, как говорится, до первого милиционера. Чтобы окон­чательно порвать со своей позорной национальностью, Вася подал заявление о вступлении в ряды коммунистической партии, считая, что коммунист — это что-то вроде выкреста, что он уже и по идее не еврей. Именно здесь его и застукали с подделкой в паспорте.
Теперь он снова оказался в паспортном отделе милиции перед капитаном, который мрачно глядел то на Васю, то на испохаблен­ный паспорт.
— У тебя что тут было раньше написано? — спросил страж за­кона.
— Иудей, — потерянно ответил Вася.
— Какой еще иудей? Нет такой национальности.
— Так было написано.
— А ты в русские рвешься? Я тебя посажу за подделку доку­мента.
— Не надо, — попросил Вася, — у меня и так одни неприят­ности с «иудеем».
— Есть национальность «индей», понял? Черт с тобой, гуляй на свободе.
Васю не посадили, он заплатил штраф и получил новый пас­порт, в котором в графе национальность черным по белому было написано «индей»624.

Далее идет описание превратностей жизни советского чело­века с национальностью «индей» и того, как он, стремясь изба­виться от этой национальности, «потерял» паспорт, но, будучи честным человеком, сознался, что в потерянном паспорте значил­ся «индеем». Грамотный майор из паспортного отдела заявил, что такой национальности не существует, и Вася стал индейцем.
Добрый человек посоветовал ему сесть на пару лет за какое- нибудь незначительное нарушение с тем, что по освобождении в справку напишут нужную национальность, а по этой справке ему выдадут другой паспорт. Вася так и поступил. Освободившись, он получил справку, где в пункте «национальность» значилось «ев­рей». Все вернулось на круги своя.
Ошибки паспортистки (иногда не менее анекдотические) вы­зывали всякого рода сложности, уладить которые можно было опять-таки с помощью паспортистки.
У моей бабушки в паспорте было написано «Анастасия Самотесова». «А» — первая, «О» — вторая. Ее родного брата, который младше ее на 3 года, записали как «Соматесов»: «О» — «А». После войны, в 47-м году, у них большие неприятности в связи с этим, потому что они не могли доказать, что они брат и сестра. Ког­да умерла их мачеха, возникла проблема наследства. Это было наследство матери, но она тоже была Самотесова. Они долж­ны были получить что-то в деревне, типа дома, а у ее брата было написано «Соматесов», не так, как у мамы. И они ходили, и в результате за взятку дяде Вале переписали паспорт. Ему на­писали «Самотесов», так же, как у бабушки, и всё было ok. И они всё разрулили, всю ситуацию (Личное сообщение. Ж., 1975 г.р.).
Известно, что во многих «национальных» районах паспортист­ки записывали имена и фамилии на слух, воспроизводя местные или индивидуальные особенности произношения625. Фактически они таким образом создали многие имена и фамилии и внесли существенный разнобой в написании одних и тех же слов. С по­мощью паспортистки можно было не только исправить ранее до­пущенные ошибки, но и изменить свои паспортные данные.
У меня в Хайфе был приятель, а он был хохол, но он был похож на еврея, похож. Глаза такие черные, а он хотел уехать. И вот за триста рублей [смеется] он очаровал какую-то паспортист­ку. Как уж он... он был здесь начальник крупного производства, фабрики-кухни. То есть он был повар по своей профессии, та­лантливый повар. Он очаровал, значит, написал, значит, себе бабушку еврейку и уехал (АЦИ ЕУ SPB-06, MG. М., 1946 г.р.).
Злоупотребления работников паспортных столов (главным об­разом получение взяток за справки о прописке, незаконную вы­дачу паспортов) — постоянные мотивы результатов проверок вы­шестоящих органов милиции626. И это при том, что подобные проверки проходили крайне формально, о чем свидетельствует и фрагмент Доклада «О работе паспортного отдела Главного Управ­ления Милиции НКВД СССР за 1944 год». В нем речь идет о реакции на опубликованную 24 ноября 1944 г. в газете «Правда» заметку «Около паспортного стола», в которой описывались многочислен­ные прегрешения работников паспортных столов: «По донесению начальников УНКВД проверкой было выявлено 23 случая (!!) гру­бого обращения работников паспортных столов, за что 6 чел. сня­ты с занимаемых должностей, на 17 чел. наложено взыскание»627. Простая арифметика: выявлены 23 случая грубого обращения, на­казаны 23 работника.
Работники паспортных столов оказывались своего рода «слабым звеном» паспортной системы, но происходило это лишь потому, что они непосредственно контактировали с гражданами. Советский бюрократический аппарат был менее всего приспособлен к таким контактам, и не случайно в этом поле происходят различного рода сбои, причиной которых является «человеческий фактор». Именно с паспортисткой можно было договориться о необходимых «ис­правлениях» в паспорте. Так называемые злоупотребления работ­ников паспортных столов свидетельствуют, помимо всего прочего, и о широком диапазоне модификаций официальных предписаний. Вместе с тем они выполняли весьма важную в условиях двойного права роль трансляторов положений закрытого права. Благодаря их разъяснениям появлялась возможность додумать и воссоздать то, что от граждан требуется в неведомых им инструкциях. Эта функция «переводчика» заставляла работников паспортного стола интерпретировать официальные правила в соответствии со своими представлениями, что почти неизбежно приводило к изменениям этих правил. Так или иначе именно они становятся своего рода воплощением власти, непосредственными представителями тех структур, с которыми контактировали советские граждане по всем вопросам, касающимся получения паспорта, его обмена, прописки, и многим другим. Показательно, что когда речь идет о паспортных практиках, постоянно возникает фигура работника паспортного стола. Можно сказать, что смутный и безличный образ «власти» каждый раз обнаруживает свое конкретное воплощение в лице представителя ее низших уровней, в диалоге с которым вырабаты­вались дальнейшие действия.
Получение паспорта
Процедура выдачи паспортов описывается в Положениях о пас­портах весьма лаконично. Например, в Положении 1932 г., опубли­кованном в газете «Правда», говорится: «При выдаче паспортов с граждан взимается три рубля, а при выдаче временных удосто­верений — один рубль»628. Аналогичный текст был и в последующих Положениях, менялись лишь цифры. Озаботились этим действием только после войны. При обсуждении проекта Инструкции по при­менению Положения о паспортах 1953 г., в котором принимали участие заинтересованные ведомства, среди прочих был поставлен вопрос о торжественном вручении первых паспортов в школах и других учебных заведениях. На этот вопрос отреагировало лишь Министерство юстиции СССР: «Едва ли необходимо производить вручение паспортов в школах, ФЗО и ремесленных училищах в “торжественной обстановке”» (подписано Зам. министра юсти­ции СССР П. Кудрявцевым)629.
98
Тем не менее в вышедшей по итогам обсуждения Инструкции впервые подробно изложена официальная процедура получения паспорта:
Вручение паспорта получающему его лицу производится на­чальником паспортного стола. При этом начальник паспортного стола обязан:
а) спросить получателя о его фамилии, имени, отчестве и дру­гих данных, сверив их с записями в паспорте; сличить фотокар­точку в паспорте с внешностью получателя;
б) взыскать установленную ст. 10 Положения о паспорте стои­мость паспорта
Примечание. Взимать деньги за паспорт в момент получения документов на выдачу паспорта запрещается;
в) предложить получателю учинить свою подпись спецчернилами в графе 4 паспорта. В тех случаях, когда получатель негра­мотен, в этой графе делается спецчернилами запись: «неграмотный» или «неграмотная»;
г) выдать паспорт, а принятые при заявлении о выдаче паспор­та документы вручить получающему паспорт;
д) разъяснить получателю необходимость представления пас­порта в домоуправление или сельский Совет для прописки и по месту работы для проставления штампа о работе, а если получатель паспорта подпадает под паспортные ограничения, предупредить о запрещении ему проживать в местностях с особым режимом <...>;
Предложить получателю проверить правильность внесенных в паспорт сведений (в случае обнаружения неправильных сведений паспорт подлежит замене).
Заявления формы № 1 остаются в паспортном столе в качестве оправдательных документов на выданные паспорта и хранятся в специальных делах.
Вручение паспортов лицам, получающим их в связи с достиже­нием 16-летнего возраста, производится начальником отделения милиции. Вручая паспорт, начальник отделения поздравляет полу­чателя с достижением 16-летнего возраста и выдачей ему паспорта630.
Помимо технических деталей, которые ориентированы на всех получателей паспортов, специально оговаривается получение первого паспорта. Вручать его должен не начальник паспортного стола, а начальник отделения милиции (совсем другой статус). И что уж совсем необычно, начальник отделения милиции должен поздравить получателя с 16-летием и получением паспорта. Од­нако для того, чтобы говорить об особом ритуале вручения паспор­та, этой почти приватной процедуре не хватало, пожалуй, главно­го — коллективного характера действий.
Судя по имеющимся данным, торжественное вручение перво­го паспорта группам школьников и учащихся стало практиковать­ся в конце 1950-х — начале 1960-х гг. по инициативе управлений культуры ряда краев и областей631. Еще в 1956 г. ЦК КПСС считал создание новых обрядов «нецелесообразным»632, а уже в 1959 г. в «Известиях» началась кампания по их внедрению. К этому вре­мени изменился не только общий жизненный контекст, но и от­ношение к обрядовой сфере. Народные обряды уже не воспри­нимались как нечто исключительно негативное и непременно ассоциирующееся с религией. Это было очень важно, поскольку уже началась очередная (и последняя) кампания по борьбе с рели­гией633. Вновь, как в 1930-е гг., закрывались храмы и горели иконы. Хрущевская программа построения коммунизма предполагала борьбу с «капиталистическими пережитками», среди которых фи­гурировала прежде всего религия (наряду с пьянством и прочими «антиобщественными» проявлениями). Однако усилиями специ­алистов (и прежде всего этнографов и фольклористов) в обрядовом наследии стали выделяться «народные» обряды, которые, по их мнению, не входили в категорию «религиозных». Разумеется, такое деление не выдерживает серьезной критики, но следует учесть, что таким незамысловатым образом можно было придать новый статус многим культурным явлениям, прежде безоговорочно вклю­чавшимся в категорию «реакционных пережитков прошлого». Это, в частности, позволило использовать некоторые элементы народ­ных обрядов (например, подношение хлеба-соли и под.) при кон­струировании новой обрядности.
По официальной версии, отличие нового этапа создания со­циалистической обрядности от прежнего заключается в том, что если прежде она насаждалась «сверху», то теперь инициатива ис­ходит непосредственно от народных масс. Трудящиеся в своих письмах просили установить новые праздники и обряды, «созвуч­ные времени»: праздники труда и дружбы, праздник Серпа и Молота, праздник совершеннолетия, комсомольские свадьбы и др. Изменились и цели «обрядотворчества»: если в 1920-1930-е гг. лейтмотивом создания новых обрядов была борьба с религией, то сейчас цели понимались и формулировались несколько шире. Новые обряды, по замыслу партийных идеологов, должны были сыграть суще­ственную роль в воспитании советского человека (в частности, в борьбе с пьянством) и в привитии идеалов коллективизма и ин­тернационализма. Другими словами, теперь обряды должны были ориентироваться на человека и сообщества разных уровней — от производственного коллектива до всего советского народа634.
Любопытно, что, по утверждениям авторов брошюр 1960-х гг., новое движение началось в республиках Прибалтики. В частности, в Латвии в 1956 г. (а на следующий год в Эстонии) зародился празд­ник совершеннолетия. Там же (в Латвии) в 1957 г. начали праздно­вать День ребенка. Объясняется это, скорее всего, тем, что в этих республиках быстрее сориентировались, как можно сохранить свои традиционные праздники (конфирмацию и крещение ребенка), при­дав им необходимую в советских условиях форму. В 1958 г. вопрос о новых, советских обрядах был поднят на XII съезде ВЛКСМ. На следующий (1959) год в ленинградской газете «Смена» началась дис­куссия на эту тему, а уже в конце этого года газета «Известия» при­дала этой теме всесоюзный характер, опубликовав несколько статей под общей шапкой «Добрые традиции творит народ». Перевод вы­сказанных в ходе дискуссий идей в практическое русло стал главной темой состоявшейся в 1960 г. методической конференции «Совет­ские праздники, народные традиции и преодоление пережитков религии», которая была организована правлением Общества по рас­пространению политических и научных знаний РСФСР совместно с Центральным домом народного творчества имени Н. К. Крупской.
В 1964 г. Совет Министров РСФСР издал Постановление, в ко­тором рекомендовал местным органам развернуть деятельность по разработке и внедрению новых гражданских обрядов и празд­ников, мотивируя это тем, что многие важные события в жизни советского человека (регистрация браков, рождений и др.) «про­водятся в будничной, казенной обстановке, вызывая тем самым неудовлетворенность и справедливые нарекания трудящихся». С этой целью было предусмотрено образование при Юридической комиссии Совета Министров РСФСР Совета по разработке и вне­дрению новых гражданских обрядов, а на местах — общественных комиссий по гражданским обрядам. Новому Совету было поруче­но в трехмесячный срок разработать «порядок официальной части при регистрации ребенка, выдаче паспорта, бракосочетании и дру­гих важных событий в жизни советских людей, а также образцы улучшенных бланков свидетельств о рождении, браке и внести их в Совет Министров РСФСР». Отдельным пунктом в Постановлении была отмечена необходимость «уделять больше внимания обоб­щению и внедрению положительного опыта проведения меропри­ятий, связанных с вручением первых паспортов»635.
В том же 1964 г. в Москве состоялось I Всесоюзное совещание по внедрению в быт новых гражданских обрядов, и «обрядотворчество» было объявлено важной задачей региональных партийных идеологов636. На совещании было отмечено, что одним из основных недостатков предыдущей работы в этой сфере является слабое теоретическое осмысление и отсутствие научного обобщения име­ющегося опыта и возникающих при этом проблем637. К разработ­ке новых обрядов были подключены этнографы, фольклористы, музыковеды и другие специалисты638. Было выделено три блока праздников и обрядов: 1) общегосударственные советские и меж­дународные революционные праздники (годовщина революции, 1 Мая, 8 марта и др.); 2) трудовые праздники (Посвящение в про­фессию, День первой получки, Праздник урожая, День оленеводов и т. п.); 3) гражданские и семейно-бытовые праздники и обряды, посвященные календарным датам (Новый год, Проводы зимы) и важным событиям в жизни человека (совершеннолетию, прово­дам в армию, бракосочетанию и др.). К их числу отнесли и обряд вручения первого паспорта.
Широкое распространение это мероприятие получило в связи со всеобщей паспортизацией, которая была объявлена в 1974 г., а проводилась с 1 января 1976 г., когда все взрослое население стра­ны должно было получить паспорта. Возникает естественный во­прос: почему вручение паспорта стало считаться таким же важным событием, как и рождение, бракосочетание и другие привычные обряды жизненного цикла? Видимо, этому способствовало не­сколько обстоятельств, среди которых прежде всего следует от­метить общую тенденцию к ритуализации жизни в советскую эпоху. Эта тенденция объясняется (кроме всего прочего) тем, что в советских праздниках и обрядах виделись фрагменты того свет­лого будущего, которое неизбежно когда-нибудь наступит. Причем такое отношение к праздникам не только насаждалось «сверху», но и находило отклик «снизу».639 Поэтому даже простое увеличение их числа обеспечивало эффект большего присутствия этого вооб­ражаемого будущего в настоящем. Тотальная ритуализация всех аспектов жизни советского человека не могла не затронуть его жизненный путь. Вторжение в эту сферу до некоторых пор огра­ничивалось, как известно, перелицовыванием на советский лад существовавших прежде ритуалов (родин, свадьбы, похорон). В этой ситуации создание «истинно новых» обрядов жизненного цикла было лишь вопросом времени.
Следует также иметь в виду, что 16-летие (паспортный возраст) в советской традиции являлось особенной датой хотя бы потому, что с этого возраста человек считался трудоспособным и, соот­ветственно, «взрослым», хотя совершеннолетие официально на­ступало в 18 лет640. На работу могли принять и в 14 лет, но только на неполный рабочий день (по советскому законодательству в воз­расте с 14 до 16 лет человек обладает неполной трудоспособно­стью). Именно поэтому в обряде вручения паспорта непременно присутствует мотив напутствия в трудовую, взрослую жизнь.
Возраст получения паспорта (16 лет) долгое время был стабиль­ным (вплоть до 1997 г., после чего стали выдавать паспорта с 14 лет). Любопытно, что это никак не изменило характер торже­ственного вручения паспорта — получателей поздравляют с об­ретением гражданства и началом нового, «взрослого» этапа жизни. Дело, наверное, не столько в возрасте, сколько в самом паспорте, который считается своего рода «свидетельством» взрослости641.
В этой связи следует отметить наблюдение К. Лэйн о том, что боль­шинство новых ритуалов «второй волны» было ориентировано именно на молодых людей (посвящение в рабочие, праздник пер­вой получки, совершеннолетие и др.). Исследовательница связы­вает это «сгущение» обрядов с тем, что в юношеском возрасте еще недостаточно развито критическое восприятие и молодыми людь­ми легче манипулировать642. Собственно, об этом же (но с другой стороны и в других терминах) идет речь и в официальных совет­ских документах, где подчеркивается воспитательное значение новых советских обрядов643.
Уже само название обряда («вручение паспорта») представля­ется значимым. Оно говорит о том, что человек не просто полу­чает паспорт (по той причине, что достиг соответствующего воз­раста), а паспорт вручается ему в качестве некого дара со стороны государства. Другими словами, получатель заведомо оказывается в положении должника. Нужно сказать, что советскому человеку постоянно внушалась мысль о неоплатном долге перед государ­ством, которое обеспечивает его счастливое детство, дает ему об­разование и даже саму возможность хотя бы частично оплатить свой долг ударной работой или героической службой по защите Родины. В этом смысле «вручение паспорта» — еще один, но весь­ма значимый эпизод в специфическом обмене между государством и гражданином.
Обряд мог иметь и другие названия: «Праздник совершенно­летия», «Праздник шестнадцатилетних» и др., но наиболее рас­пространенной альтернативой «Торжественному вручению пас­порта» было «Посвящение в гражданство». Это название, видимо, смущало самих его создателей, поскольку не могло обойтись без пояснений (получающие паспорта и до этого события считаются гражданами, но с усеченными правами, а полноправными граж­данами они станут лишь через два года после вручения паспорта, в 18 лет). Тем не менее именно это название выжило, и даже в настоящее время торжественное вручение паспортов называется чаще всего «Посвящением в гражданство»644.
Обряд вручения паспорта (как и всякий «новый обряд») может служить хорошим примером создания события. Достаточно ска­зать, что большинство 16-летних получали свои паспорта в рутин­ной обстановке в так называемых паспортных столах районных отделов милиции. Торжественное вручение было предназначено далеко не всем. Предполагалось, что право на него нужно заслужить хорошей учебой (паспорта обычно выдавались группе 16-летних школьников). То, что обряд совершался «не для всех», в глазах его устроителей должно было лишь подчеркнуть значимость этого события.
Чтобы иметь представление о том, как обычно происходило получение (не вручение!) паспорта, приведу несколько примеров. Вот как это выглядело с точки зрения автора брошюры о новых обрядах и праздниках (мягкий вариант описания с элементами «художественного изложения»): «Человек получает паспорт... Вот он входит в районное отделение милиции, ждет своей очереди в коридоре, затем его вызывают в небольшую и тесную комнату. Он расписывается в получении паспорта, платит тридцать копеек и не успевает посмотреть на свой первый “взрослый” документ, как раздается возглас: “Следующий!”»645.
Такого рода процедура распространялась и на тех, кто получал паспорт в первый раз:
...Мне была назначена какая-то определенная дата, опреде­ленный срок, через который — ну я сейчас уже не помню, может быть, две там недели — через который я могла прийти полу­чить готовый паспорт. И я пришла в этот день, назвала свою фамилию. Эта женщина, паспортистка, порылась вот в этой... в картотеке, в такой этой. коробочке, где были эти паспорта. Нашла мой паспорт, сказала: «Вот он». Потом, по-моему, я рас­писалась в какой-то книге — и все. На этом все закончилось (Oxf/ AHRC SPb-08, DT Passport PF-04. Ж., 1945 г.р.).
Далеко не везде получение первого паспорта происходило так обыденно. Обычно все-таки было принято придавать этому со­бытию некоторую долю торжественности.
Прекрасно помню. 17-е отделение милиции, мне 16 лет. И са­мое интересное, что тогда это обставлялось с минимумом торжественности, как ни парадоксально. Если сейчас паспорт тебе просто дают как бумажку, то тогда я даже помню, что мадам, которая вручала мне этот паспорт, она встала и по­жала мне руку. И это... это был... это легко сказать, когда это было, — это был 79-й год. То есть в 79-м году еще некоторый флер такой вот торжественности государственнической, он, в общем, существовал (Oxf/AHRC SPb-08, СК Passport PF18. М., 1963 г.р.).
Впрочем, не все воспоминания окрашены в такие тона. В сель­ской местности получение паспорта воспринималось как долго­жданное радостное событие:
Всем селом выпивали, танцевали-плясали. Это уже есть. все стали человеками. Все стали равными. Приезжали в город уже как на равных. Могли поехать куда-то. Уже, как говорили, «документ» был на руках (Oxf/AHRC-Evpatorija-08, Passport PF- 06. Ж., 1934 г.р.).
Как видим, получение паспорта для сельских жителей могло означать, что их тоже считают людьми наравне с городскими.
Приведенные фрагменты (их число легко умножить) дают не­которое представление о том известном каждому советскому че­ловеку фоне, на котором создавалось и функционировало новое обрядовое явление. Как и в любом обряде, для его успешного со­вершения создавалась особая реальность, не имеющая непосред­ственного отношения к реальности повседневной жизни. Эта вто­рая (сугубо семиотическая) реальность конструировалась в соответствии с принципами, которые были выработаны в ходе эволюции советской традиции праздничной (обрядовой) культуры. Сценарии обряда вручения паспорта разрабатывались, как прави­ло, в специальных Комиссиях по разработке и внедрению новых обрядов или в местных отделениях общества «Знание», а утверж­дались партийными и государственными органами.646 Жесткого сценария не существовало. Конкретные формы егореализации были инициативой местных органов, но «дух» обряда должен был соблюдаться неукоснительно. Отсюда и то удивительное сходство, которое обнаруживается в бесчисленных брошюрах, изданных местными издательствами.
По замыслу создателей, советская инициация должна была внушить получающим паспорта чувство гордости за Родину и от­ветственности за себя как за граждан Советского Союза. Вручение паспортов приурочивалось к какой-нибудь праздничной дате. Наи­более подходящим считался День Конституции (5 декабря), по­скольку предполагалось, что с вручением паспорта человек при­обретал права и обязанности, сформулированные в Конституции. Но обряд не обязательно приурочивали к празднику; могли быть выбраны и другие даты, поскольку вручение паспортов само по себе мыслилось праздником. Местом проведения обряда стано­вился клуб, Дом или Дворец культуры, а в летнее время — парк. Место выбиралось таким образом, чтобы оно, во-первых, соот­ветствовало случаю, а во-вторых, было способно вместить большое число участников, поскольку обряду придавался публичный и официальный характер.
Чтобы участники обряда прочувствовали высокое предназна­чение советского паспорта, его устроители старались создать тор­жественную обстановку. Для этого существовали универсальные приемы, характерные для торжественных мероприятий. Зал и особенно сцена украшались знаменами, гербом СССР и союзной республики, портретами вождей, а также плакатами. Из динами­ков разносились звуки патриотических песен, а иногда присут­ствовал и «живой» духовой оркестр. Кроме самих виновников торжества, в обряде принимали участие старые коммунисты, ве­тераны войны и труда, передовики производства (они назывались «представителями общественности»),647 представители властных органов (партийные и советские чиновники), учителя, родители, а также представители младшего поколения (как правило, пио­нерский отряд).
Такой состав объясняется тем, что по замыслу устроителей в основе обряда должна была лежать идея передачи эстафеты по­колений. Естественно, в таком случае определяющее значение име­ет то, из чьих рук молодой человек получает паспорт (своего рода советский вариант апостольского преемства, но через рукопожатие, а не рукоположение). Именно с этой целью на торжественную це­ремонию приглашались передовики производства, герои труда, ветераны революции и войны, партийные и советские начальники. Предполагалось, что те, кто получил паспорт из их рук, не только продолжат их дело, но и приумножат их достижения (см. цв. ил.).
Кроме того, получалось, что в обряде принимают участие пред­ставители всех поколений советского общества. Пионеры (младшее поколение) передают получающим паспорта свой пионерский привет, а также замещают их в позиции ожидающих получения паспорта и стремящихся заслужить такую же торжественную про­цедуру вручения. Родители и учителя, вырастившие свою смену, поздравляют их и вместе с тем принимают поздравления. Как и в любом «настоящем» обряде, категории зрителей не существова­ло — все присутствующие считались участниками. Создавалась своего рода ритуальная модель советского общества, между раз­ными поколениями которого осуществляется обмен символиче­скими ценностями. Как и положено в советской системе обмена, он заведомо асимметричен, поскольку получатели новых паспор­тов (и, разумеется, пионеры, которым еще предстоит получать свои паспорта) оказываются в долгу перед всеми остальными, не говоря уже о таких виртуальных участниках, как Родина, Партия, Комсомол и т. п.
Как уже говорилось, обряд начинался с музыкального вступле­ния. Как правило, это была «Песня о Родине» («Широка страна моя родная, много в ней полей, лесов и рек...» — песня из фильма «Цирк» 1936 г.). Затем звучали «Стихи о советском паспорте» В. Ма­яковского. Акцент делался на строчке: «Читайте, завидуйте, я — гражданин Советского Союза!». То обстоятельство, что в стихо­творении речь идет о «заграничном» паспорте («внутреннего» в то время просто не существовало) и эти слова адресованы чужим пограничникам, никак не снижало их пафос.
В своих речах ветераны и чиновники говорили о роли паспор­та и о тех переменах, которые наступают в жизни 16-летних. Вот небольшой фрагмент из стандартной речи ветерана: «Получая сегодня паспорт, вы становитесь полноправным гражданином

Плакат 1956 г.
(Государственный музей политической истории)

Пригласительный билет на торжественное вручение паспортов.
(Государственный музей политической истории)

Плакат 1973 г.
(Государственный музей политической истории)
Союза Советских Социалистических Республик, вам предоставля­ются большие права и важные обязанности, закрепленные Кон­ституцией нашей страны»648.
Паспорт вручал представитель государства. Чаще всего это был начальник паспортного стола. Поздравлял с получением паспорта партийный или советский работник. Депутат районного или сель­ского совета зачитывал текст «Наказа» (напутственного слова) со­ветской власти. Например:
Дорогой товарищ!
Сегодня ты, юный гражданин (гражданка) Союза Советских Со­циалистических Республик, получая советский паспорт, приобре­таешь высокое и почетное звание гражданина СССР. Гордо и береж­но пронеси его через всю свою жизнь! Помни, что это можно сделать только трудом честным, совестью чистой, правдой большой, пре­данностью Родине. Пусть же всегда на твоем пути светит яркое солнце разума, добрые дела твои согревают и радуют людей, а труд всегда приносит радость. Приумножай трудовую и боевую славу отцов, матерей, старших братьев и сестер. Пройдут годы, и многое из того, что переживешь и увидишь, забудется, но этот день пусть навсегда останется в твоей памяти, в твоем сердце. Будь же до­стойным высокого звания гражданина Союза Советских Социали­стических Республик!649.
В ответ звучала клятва, которую произносил один из получив­ших паспорта. Вот один из вариантов: «Я — гражданин СССР, в этот торжественный день и час моей жизни, получая паспорт, заверяю своих родителей, товарищей, учителей и наставников, весь совет­ский народ и мою великую Родину, что всегда буду верен любимой Отчизне. Буду достойно носить звание советского гражданина, честно выполнять гражданские обязанности, упорно учиться и работать, отдавая все силы и способности на благо своего народа, на благо Отечества! Торжественно клянусь!»650 Детали могли ва­рьироваться651, но общий смысл оставался неизменным: получа­ющий паспорт клялся быть верным долгу и отдавать всего себя на благо Родины (см. цв. ил.).
После клятвы получившие паспорта расписываются, но не в паспорте, а в книге «Я — гражданин Советского Союза»652. В за­ключение звучит гимн Советского Союза.
Таким (если не вдаваться в детали) предстает обряд торже­ственного вручения паспорта. Если мы сопоставим его с приве­денными выше примерами обычного получения, то увидим, что между этими описаниями практически нет ничего общего, кроме самого факта получения этого документа. Все остальное наполне­ние обряда является реализацией официальных представлений о том, каким должен быть праздник, посвященный получению паспорта.
Говоря о содержательной стороне обряда, нельзя не обратить внимания на следующие моменты. Вручение паспорта само по себе, видимо, не во всех официальных органах считалось доста­точным событием для торжественной церемонии. Постоянно де­лаются попытки увидеть в нем нечто большее и, соответственно, придать обряду более высокий смысл. Наиболее распространенный прием — представить паспорт символом советского гражданства653. В таком случае весь обряд получает несколько иное осмысление. Это уже не просто вручение паспорта, а обретение гражданства. Индивидуальная (собственно паспортная) идентичность транс­формируется в общесоветскую идентичность, которая становится определяющей. Любопытно, что ни в каком варианте обряда не встретилось и намека на индивидуальность, заложенную в самой идее паспорта конкретного лица. Зато коллективная советская идентичность (вступление в круг «настоящих» своих, в «советскую семью») подчеркивается на каждом шагу. Можно сказать, что в об­ряде совершается двойная подмена: вместо получения (и вместе с получением) паспорта — обретение гражданства, вместо актуа­лизации индивидуальной идентичности — коллективная. Этому способствует и еще одно (как бы естественное для обряда) преоб­разование: обычно совершаемое в индивидуальном порядке полу­чение паспорта приобретает характер коллективного действа. Такое, казалось бы, чисто количественное изменение «исходной ситуации» на самом деле меняет всю картину получения паспорта. Частная (чтобы не сказать приватная) процедура становится пу­бличным коллективным действом. Не случайно стремление вла­стей к ритуализации всех значимых событий в жизни советского человека выражалось в первую очередь в придании им характера коллективных практик.
На этом смысловые сдвиги не заканчиваются. С точки зрения шестнадцатилетнего человека, паспорт — символ взрослости, ко­торая для него означает в первую очередь самостоятельность, воз­можность делать то, что делают взрослые и что прежде было для него запретным (в числе прочего — возможность пить алкогольные напитки, курить, посещать вечерние киносеансы и т. п.)654. В офи­циальной советской риторике смысл взрослости совсем иной — это прежде всего возможность трудиться на благо Родины и/или за­щищать ее от происков врагов. Кроме того, взрослость в офици­альном дискурсе связывается с обретением прав и обязанностей, а вместе с ними и ответственности (еще один намек на долг перед Родиной).
Именно эти трансформации обычной процедуры получения паспорта, как нам кажется, и определили характер обряда, что наи­более ярко проявляется в особенностях его риторики, понимаемой в широком смысле. Аудиовизуальные средства содержат два ос­новных комплекса знаков, один из которых ориентирован на идею государственности (флаг, герб и другие государственные символы, Конституция, портреты вождей), а другой — на официальное по­нимание взрослости (изображения трудовых и боевых подвигов, планшеты с пословицами о труде и т. п.). Собственно, те же самые идеи нашли свое выражение и в словесных компонентах обряда. В речах, стихах, наказе, клятве так или иначе речь идет о высоком звании советского гражданина и о предстоящих во взрослой жиз­ни трудовых, а если понадобится, то и боевых победах.
Отмеченные смысловые сдвиги и подмены вовсе не означают стремления обмануть кого бы то ни было. Скорее, они казались соз­дателям обряда необходимыми для того, чтобы удобнее было пре­образовать в ритуал еще одну практику, с их точки зрения весьма значимую, и тем самым расширить сферу публичного поведения. Можно сказать, что сам ритуал в силу своей природы потребовал семиотического сдвига, повышения в ранге всех компонентов про­цедуры — что, собственно, и произошло.
Поскольку все это никак не затрагивало сути дела (в любом варианте молодой человек получал свой документ), то отношение к способу получения (обычному или торжественному) было спо­койным, чтобы не сказать безразличным. Разумеется, были от­клонения и в одну, и в другую сторону, но не они определяли общую картину. Советский человек привык к тому, что жизнь протекает в двух измерениях: частном и общественном (приватном и пу­бличном). Область приватного допускала элементы свободного поведения. Публичная сфера была предельно ритуализована. Вме­сте с тем, языки публичных ритуалов очень близки и используют, по сути дела, общий набор выразительных средств. Ориентиро­ваться в них человек привыкал с детства. Ритуал приема в пионе­ры немногим отличался от приема в комсомол, а то и другое — от посвящения в рабочие и т. д. Кроме того, следует иметь в виду, что советские ритуалы (как, впрочем, и так называемые традицион­ные) не требовали понимания в привычном смысле, а тем более рефлексии над ними. Они апеллировали не к разуму, а скорее к эмоциональному восприятию происходящего. Важны не слова (не их смысл), а коллективные практики, в том числе и дискурсив- ные655. Как и в любом ритуале, основное значение имеет коллек­тивное воспроизведение прецедентных текстов, которые в совет­ском ритуале предстают в виде ограниченного набора цитат (речей, лозунгов, фрагментов поэтических текстов, визуальных символов и т. п.). Собственно, все наполнение ритуала представляет собой набор таких цитат, включая и самих участников, которые «вос­производят» изначальный состав советского общества.
Сейчас мы вряд ли можем выяснить синхронное событию от­ношение к ритуалу. Вопрос должен звучать иначе: что же осталось в памяти от торжественного вручения первого паспорта?
Инф.: А получать — да, группа, нам выдавали паспорта. В торже­ственной обстановке, где-то в таком в этом исполкоме или где-то. Куда-то приглашали, выделялся человек, который нам... поименно, шли на сцену, нас поздравляли, выдавали паспорта, жали руку, ну и там или цветочек, или что-то — это очень тор­жественно было. Стол был покрыт красной скатертью, сидел председатель, сидел секретарь, и. и вот такое поздравление было (Oxf/AHRC-Evpatorija-08, Passport PF-06. Ж., 1934 г.р.).
У этого информанта сохранилась лишь общая канва торжества, практически лишенная эмоциональной составляющей. Другой информант сперва настаивает на том, что ничего не может вспом­нить, а затем все-таки вспоминает, и его рассказ поразительно похож на предыдущий.
Не отложилось. Я, конечно, виновата, но совершенно меня не заботило. Потому что нас эти государственные формально­сти никак не беспокоили. То есть мы жили в самой мирной, в самой справедливой стране. Все у нас было самое лучшее. И все лучшее впереди как бы. И все прославлялось: труд, как бы вот, учеба там, дружба народов. Никаких у нас переживаний не было. По поводу государственных формальностей ну никаких не было переживаний. <...> Ну это типа поздравления. Может быть, ка­кой-нибудь секретарь, может, третий или четвертый. Какой- нибудь секретарь обкома или райкома поздравил, может быть <...> Какая-то, может, беседа была, но я не знаю совершенно... Может, за ручку, нам вручили, может быть, подряд. Но точно не помню! Мне вот кажется, что вроде бы как руку жали <...> и вызывали пофамильно, может быть. Да. Какой-то небольшой группой из разных школ, может быть, где-то мы собирались в районном совете. Такое здание было в каждом районе. Комплекс всевозможных инстанций районных. Вот, и там мы собирались (Oxf/AHRC SPb-07, DT Passport PF-03. Ж., 1963 г.р.).
Однако не у всех это событие «не отложилось» или трансфор­мировалось в воспоминание о формальной «государственной» рутине, которая их не беспокоила. В письменных (т. е. заведомо отрефлексированных текстах) постсоветского времени можно встретить подчеркнутое неприятие официального советского тор­жества: «Получить первый паспорт мне очень хотелось раньше положенного срока. А когда подошло время, райисполкомом была придумана какая-то идиотская процедура типа “Посвящение в гражданины [так!] СССР”. Но, во-первых, я уже тогда по горло был сыт конспектами материалов XXVI съезда КПСС, политинформа­циями и “уроками мужества”, а во-вторых, уж очень хотелось по­скорее начать ту самую взрослую жизнь, одним из главных сим­волов которой был “Паспорт гражданина СССР”. И поэтому за три дня до торжественного вручения я пришел к начальнику паспорт­ного стола, показал удостоверение корреспондента “Московского комсомольца” и соврал, что на церемонии быть не могу, потому что завтра мне надо ехать в командировку. Не говоря ни слова, майор потушил сигарету в пепельнице в форме черепа, сощурил­ся от попавшего в глаза дыма, залез в сейф размером с книжный шкаф, выудил мою книжицу, и... я отправился во взрослую жизнь. Кажется, в тот вечер с одноклассником Андрюхой мы впервые вы­пили бутылку портвейна на двоих»656. Подобного рода примеры иллюстрируют ту особенность советских людей, которую А. Юрчак назвал вненаходимостью по отношению к дискурсу власти657.
Обряд вручения паспорта является одним из немногих совет­ских обрядов, сохранившихся и по сей день658. Его уже не встретишь в Москве или Петербурге, но в небольших городах он по-прежнему регулярно совершается659. Это обстоятельство вряд ли свидетель­ствует о том, что свершилось чудо и искусственно созданный обряд стал естественно воспроизводиться. Скорее это признак того, что прежние обряды, близко расположенные к возрасту получения пас­порта (прием в комсомол, посвящение в рабочие), исчезли и тем самым «оголили» некогда насыщенную обрядами часть жизненно­го пути. В то же время советские стереотипы сознания и поведения никуда не исчезли. В провинциальной России (и особенно в школах и государственных учреждениях) они продолжают активно функ­ционировать, а в последнее время лишь актуализировались.

Плакат 1967 г.
(Государственный музей политической истории)
Подводя краткие итоги этой главы, следует отметить, что для получения паспорта необходимо было совершить, казалось бы, простые действия: заполнение Формы № 1 в паспортном столе, фотографирование, подписывание и получение. Но все они тре­бовали двойного обращения: к себе (кто я?) и к паспортным ин­станциям, которые являлись хранителями и распорядителями неизвестного знания. В этой ситуации, как правило, применялись уже апробированные другими (родственниками, близкими) схемы поведения (право-2). Для периода паспортизации требовалось пре­жде всего соответствовать социальным стандартам, быть «своим». Для вхождения в эту категорию применялись имеющиеся связи, различные варианты «редактирования» своей биографии, приоб­ретение поддельных справок и т. д. Свои схемы преодоления пре­пон для миграции были разработаны колхозниками.
Практики определения национальности (особенно «нетитуль­ной») показывают, что окончательная запись в паспорте — результат согласований и компромиссов с собой, ближайшим окружением и работниками паспортных столов. Этот «треугольник» оказывается значимым практически во всех случаях «паспортной неопределен­ности». Отсутствие официальных правил (как в случае с фотогра­фией и подписью) воспринималось как их незнание, что приводи­ло к выработке «общепринятых» стандартов. Процедура получения первого паспорта вписывалась в общую тенденцию ритуализации тех событий, которым в советское время приписывался особый сим­волический смысл. Можно сказать, что получение паспорта стало своего рода инициацией, пройдя которую, молодой человек приоб­ретал статус полноценного советского гражданина.
Основными ресурсами неофициального права стали социальные связи, рынок нелегальных услуг и возможность «договориться» с работниками милиции. Но для того, чтобы эти возможности при­обрели общий характер, необходимо было главное: такая обществен­ная атмосфера, в которой эти ресурсы рассматриваются как почти естественный ответный ход на предписания официального права.
Глава 2.
C паспортом и без него
Хранение и ношение
В Положениях о паспортах был специальный раздел, предпи­сывающий бережно хранить паспорт. Менялась лишь сумма штра­фа за «небрежное хранение» паспорта: «...Под небрежным хране­нием следует понимать все случаи утраты, за исключением утраты при ограблении, кражах вместе с другими вещами и при стихийных бедствиях, если это будет подтверждено расследованием»660.
Судя по имеющимся воспоминаниям, паспорт старались без особой нужды не выносить из дома661. Как правило, в семье были специальные места для хранения особенно ценных вещей, к чис­лу которых относились документы и, конечно, паспорт.
Был у меня портфель, был такой. «Баул» назывался раньше. Вот он уже ни к чему не нужный. Вот там все документы были — и паспорт, и книжка для этого... в поликлинику ходить. Вот это. Такие вот документы (Oxf/AHRC SPb-08, DT Passport PF-02. Ж., 1943 г.р.).
Аналогичные «вместилища» фигурируют в воспоминаниях других информантов. Старая сумка или баул использовались для хранения документов, вероятно, не случайно — в случае опасности их проще вынести из дома.
Я помню, что была старая женская сумка <...> (мамина; может быть, бабушкина), где хранились абсолютно все документы. Ну, там хранились не только документы, там хранились какие-то, я даже не знаю, старые квитанции, старые фотографии, почему-


Обложка паспорта (архив автора)
то там часть из альбома там хранилась. И там хранились эти свидетельства о рождении, мамины документы, папины до­кументы. Ну и собственно говоря, нет, запрета абсолютно не было. <...> Это было в доступном месте, в шкафу. И ты мог туда все время залезть и посмотреть. Вот и все. <...> В этой сумке хранились всякие такие интересные вещи — допустим, такие штучки, как вот из роддома бирочки <...>, которые на руках, и там твой час рождения; там братовы документы... ну тоже такие же из роддома были бирочки. Ну я помню, что там даже были конвертики — с моим волосом и с его, который был, когда родились (Oxf/AHRC SPb-07, DT Passport PF-05. Ж., 1966 г.р.).
Паспорта старались хранить не только в особом месте, но и в специальной обложке. Кажется, паспорт долгое время был един­ственным документом, для которого можно было купить обложку. Кстати, это обстоятельство косвенно свидетельствует о том значе­нии, которое придавалось паспорту с обеих сторон (государства и владельцев). Дизайн обложек с 70-х гг. включал герб СССР и тис­нение: «ПАСПОРТ». Обложки продавались далеко не везде, и по­купались они не столько для сохранности паспорта, сколько из осознания его ценности, а также для улучшения собственного имиджа.
Соб.: А вы сразу же купили обложку для паспорта?
Инф.: Нет. Он у меня был без обложки. Обложку я купила в... уже, когда пошла работать. Красивую купила — кожаную. В Сочи, там спе­циальное грузинское производство было... там с бижу[терией], с этими товарами было лучше. Мелочи такие для документов там лучше были. Я себе купила и родителям. Из чистой кожи, с... Да, была настоящая. Отличная кожа эта. Тиснение было: «пас­порт СССР» выдавлено. Причем так... цвет такой был краси­вый: коричневый такой, нежно-коричневый.
Соб.: То есть вам было важно, да, вот обложка, как она выглядит?
Инф.: Ну... когда-то мне — да, было интересно. Какая-то солидность вот в этих делах... То есть аксессуары... появлялось понятие «аксессуаров». <...>Вот. И уже этот паспорт... как-то да, ино­гда предъявлять приходилось... Ну такой уже был, ну... какой- то статус придавал уже человеку: что я не ханыга какая-ни­будь от ларька, от пивного, а все-таки какая-то служащая там, может быть, с образованием... (Oxf/AHRC SPb-07, DT Passport PF-03. Ж., 1963 г.р.).
Обложка придавала паспорту в глазах владельца особую зна­чимость, а со временем превращалась в подобие бумажника. За отворотом обложки хранили деньги (что особенно характерно для мужчин), различного рода квитанции и другие важные для вла­дельца бумаги.
...Мамин паспорт я тоже иногда брала посмотреть. Он был зеленоватый какой-то, весь в серпах и молотах, и кажется, в грязной кожаной обложке. В него было вложено много каких-то бумажек, там был записан номер карточки в зубной поликли­нике, точно помню. Кстати я тоже ношу бумажку с этим но­мером в паспорте (Oxf/AHRC-SPb-07, AKas. Passport PF 07. Ж., 1984 г.р.).
Советские паспортные обложки использовались и для нового российского паспорта, причем не только по инерции и для сохра­нения преемственности. Обложке советского паспорта мог при­даваться и символический смысл, в частности неприятие «нового порядка».
Для меня это была моральная катастрофа (обмен советского паспорта на российский). Кожаную обложку с советским гербом я надела на новый паспорт (Oxf/AHRC-SPb-08, IN Passport PF- 49. Ж., 1962 г.р.).
Любопытно, что для новых паспортов стали изготавливать и продавать обложки, на которых вытеснены молитвы. Ср.: «Кстати, в Дивееве самым популярным сувениром в этом сезоне стали ко­жаные обложки для новых паспортов с молитвой: “Да сокрушится под знаменем (так — А. Б.) образа Креста Твоего вся супротивная сила”. По замыслу производителей эта молитва обезвредит все шестерки и микрочипы»662. Таким образом, паспортной обложке придавалась новая функция — нивелировать вред, который пас­порт мог нанести его владельцу.
Использование обложек особенно символично, если учесть, что, по утверждениям информантов, паспорт старались не выно­сить из дома.
Инф. 2: ...Он доставался в редких случаях. Когда что-то документ какой-то оформить или что. И он лежал где-то отдельно с важными документами.
Инф. 1; И вообще говоря, в порядке вещей, что я его никогда не носил.
Инф. 2; Никогда не носили.
Инф. 1; Вот это сейчас вот могут в любой момент паспорт потре­бовать. Все носят, потому что ну мало ли, милиция. Господи, да знать не знали, лежал где-то вот он в шкафу. В кои веки он там нужен был (Oxf/AHRC-SPb-08. ЛР Passport PF-35. Инф. 1 М.,1939; инф. 2 Ж. 1946 г.р.).
Разумеется, паспорт мог потребоваться, например, при по­ступлении на работу, в институт и т. п., но каждый такой случай помнился и через много лет. Ср.:
И он у меня лежал, и я его помню, что он мне нужен был для по­ступления в институт. А сейчас <...> он у меня лежит в моей сумке каждый день, я его не вынимаю, потому что он всегда мне нужен (Oxf/AHRC SPb-09, ММ Passport PF-39. Ж., 1940 г.р.).
То, что в советское время паспорт не носили с собой, может объясняться отсутствием проверок и страхом его потерять. В пост­советское время, наоборот, верх берет страх оказаться без паспор­та в случае необходимости.
Ну я раньше не носила паспорт никогда с собой. Нет. Это имен­но из-за опасения, мало что, дома спокойнее когда он лежит. Чтобы не нужно было там его восстанавливать и им объяснять, куда он делся. Ну а вот сейчас я вот даже без паспорта не пред­ставляю — ну мало ли что, паспорт при себе (Oxf/AHRC-SPb-08, АР Passport PF- 34-а. Ж., 1940 г.р.).
При сравнении «как было» и «как сейчас» выясняется, что рань­ше паспорт требовался лишь в особых случаях, а сейчас практиче­ски ежедневно. Из этого можно предположить, что паспорт-символ уступил место паспорту-документу. Естественно, следует иметь в виду, во-первых, что информанты дают предельно обобщенную картину, а во-вторых, что эта картина сформирована на постсо­ветском фоне. Правила ношения паспорта в разные периоды со­ветского времени существенно различались, и об этом речь пойдет в следующем разделе.

Неизвестный автор. Проверка документов. 1932.
(Российский государственный архив кинофотофонодокументов)
Проверка документов
Проверка документов — хорошо известная советскому чело­веку процедура, которая могла приключиться практически в любом месте и в любое время663. Она предполагает как минимум наличие паспорта, поскольку под «документами» понимался, как правило, именно он664, однако лишь в тридцатые годы существовало экс­плицитно выраженное требование иметь при себе паспорт. В опу­бликованном в газете «Правда» Положении о паспортах 1932 г. было объявлено, что паспорт обязателен для предъявления: а) при регистрации владельца паспорта (прописка); б) при поступлении на работу в предприятие и учреждение; в) по требованию милиции и других административных органов665.
Далее, в п. 11 говорится следующее: «Лица, обязанные иметь паспорта и оказавшиеся без паспортов или временных удостове­рений, подвергаются в административном порядке штрафу в раз­мере до ста рублей. Граждане, прибывшие из других местностей без паспорта или временного удостоверения и не выбравшие [так!] в течение установленного инструкцией срока паспорта или временного удостоверения[,] подвергаются штрафу в размере до 100 рублей и удалению распоряжением органов милиции»666. По словам Ягоды, «человек без паспорта — всегда подозрительный»667.
При проведении паспортизации в 30-е гг. появление на улице без паспорта могло иметь самые печальные последствия. Напри­мер, в письме инструктора Нарымского окружкома ВКП(б) Велич­ко в партийные органы о положении на острове Назино (август 1933 г.) перечисляются некоторые москвичи, которые оказались без паспорта при проверке и были сосланы в Сибирь:
Новожилов Вл. Из Москвы. Завод «Компрессор». Шофер, три раза премирован. Жена и ребенок в Москве. Окончил работу, собрался с женой в кино, пока она одевалась, вышел за папиросами и был взят.
Шишков — рабочий фабрики «Красный Октябрь» в Москве, на этой фабрике работал беспрерывно 3 года. Взят на улице, возвра­щаясь с работы.
Назин — пом[ощник] нач. Пожарной охраны Большого театра, один из работников пожарной охраны Кремля. Взят на улице. Про­пуск в Кремль не помог.
Войкин Ник. Вас. Член КСМ с 1929 г., рабочий фабрики «Крас­ный текстильщик» в Серпухово. Член бюро цехячейки, кандидат в члены пленума фабричного комитета КСМ, много раз ездил по командировкам МК КСМ. Три раза премирован. В выходной день ехал на футбольный матч. Паспорт оставил дома668.
Все эти люди, несмотря на явно не «буржуазную» биографию, были признаны «деклассированным элементом» и высланы в Нарымский край. Нарушителей паспортного режима судили по ст. 35 Уголовного кодекса, по которой предусматривалось наказание до пяти лет. В середине 30-х гг. их было так много, что в лагерях они выделялись в особую категорию «тридцатипятников»669.
После чисток 30-х гг. ситуация с проверками паспортов не­сколько смягчилась. В последующих Положениях о паспортах от­сутствует требование иметь паспорт при себе. К тому же существо­вала практика изъятия и хранения паспортов в отделах кадров предприятий, отмененная лишь в 1948 г. Информанты обычно говорят, что в советское время паспорт с собой не носили. Ср.:
...Паспорт умирал в тот же день, когда он получался, потому что ведь раньше не было такого, как есть сейчас, когда паспорт нужно носить с собой, если тебя останавливают, и показывать. Никому в голову не приходило. (Oxf/AHRC SPb-08, СК Passport PF18. М., 1963 г.р. )670.
Похожие ответы были на вопрос о проверке документов.
Соб.: ...а не было ситуаций, чтобы Вас милиция, например, останав­ливала, милиционер какой-нибудь пытался проверить доку­менты?
Инф.: Тогда не было этого.
Соб.: Раньше не проверяли документы?
Инф.: Нет.
Соб.: Вообще на улице?
Инф.: Вообще не проверяли, да.
Соб.: То есть проверяли документы только в каких-то организа­циях, да?
Инф.: Значит, на улице милиционер тогда не останавливал человека. Он его просто забирал в милицию. Если он чем-то провинился (Oxf/AHRC-SPb-08, AP Passport PF 10. М., 1931 г.р.).
Тем не менее паспорта проверяли, и если его при себе не было, следовало разбирательство в отделении милиции.
Когда речь идет о проверке документов, обычно имеется в виду неожиданная проверка на улице, на вокзале, у станции метро и т. д. сотрудниками милиции. Объектами проверок в большинстве слу­чаев были мужчины. Проверяли главным образом у тех, кто казал­ся по каким-то причинам подозрительными и чье поведение не соответствовало советским представлениям о норме. В последнем случае проверке подвергались и женщины.
Инф.: Ой... Ну вот в ночной бар мы как-то зашли в валютный с ино­странцами. И при выходе из валютного бара нас милиция загребла. Соб.: А это давно было?
Инф.: Ну, да, в советское время. Еще не было ни клубов, ни боулин­гов. Рестораны все в одиннадцать закрывались, в двенадцать. А были белые ночи, мы познакомились с двумя поварами с кораб­ля. А им в шесть часов надо было уже заступать на вахту, и мы где-то часа в три, наверное, вышли из бара «Чайка», и нас ми­лиция загребла. Их оставили на улице, а мы — в пикет. У меня паспорт был с собой как бы, да... (Oxf/AHRC SPb-07, DT Passport PF-03. Ж., 1963 г.р.).
В 70-80-е гг. процедура проверки документов применялась и для выяснения контактов в диссидентской среде.
В середине 70-х я был на конференции в Москве, где помимо всего встретился со своим давним университетским приятелем, из­вестным в то время диссидентом. Мы отобедали в кафе и, выйдя из него, расстались. Пока я прикуривал сигарету, заметил, что гаишник неожиданно прекратил размахивать своей палочкой и быстрым шагом направился ко мне. Подойдя он потребовал пас­порт, буркнув «Проверка документов». Обычно я паспорт не но­сил с собой, но в командировку без паспорта не поедешь и в этот раз он был при мне. Проверка была необычной - гаишник принял­ся выговаривать все мои данные в рацию. Прочитал фамилию, имя, отчество, время и место рождения и, как мне показалось, особенно тщательно выговорил сведения о моей прописке. После чего молча вернул паспорт, мрачно кивнул и вернулся на свое ме­сто на дороге. Скорее всего это была элементарная слежка, но не за мной, а за моим приятелем. Гэбэшникам нужно было вы­яснить, с кем он общался и чтобы самим не светиться, связались по рации с гаишником и велели ему «огласить» мои паспортные данные (Oxf/AHRC-SPb-16, AB Passport PF 64. М., 1947 г.р.).
Видение этой процедуры проверяемым и проверяющим суще­ственно различались. С точки зрения гражданина, проверяющий должен установить соответствие содержащихся в паспорте сведе­ний «оригиналу» (т. е. самому гражданину), как это делается, на­пример, сейчас при прохождении паспортного контроля на грани­це. Гражданин старается принять выражение лица, близкое паспортной фотографии, и вообще, что называется, соответствовать своему паспортному образу. Происходила своего рода инверсия: «оригиналом» становилась фотография, которой должен был соот­ветствовать проверяемый. Однако далеко не все сведения можно выяснить на месте проверки. Невозможно проверить, например, имя, место и дату рождения, социальное положение, националь­ность, собственноручность подписи и т. д. Легче перечислить то, что можно. Наверное, можно установить соответствие фотографии, но она была очень маленькая, и человек на ней нередко с трудом узнавал самого себя. Можно также установить приблизительный возраст, но только приблизительный. Пол в советском паспорте не указывался. Предполагалось, что пол легко «вычислить» по имени и фотографии, а при проверке его «и так видно». Вот, пожалуй, и все. Очень немногое и весьма приблизительно.
Вероятно, оперативные службы осознавали эту приблизитель­ность, и потому проверялось не столько соответствие, сколько сам документ. Дело в том, что само наличие паспорта свидетельствует: процедура установления личности уже совершена, и без особых на то причин нет необходимости снова к ней прибегать. Проверить многие сведения на месте было не только невозможно, но и не нуж­но. Проверка документа шла до малейшего подозрения, а в случае его возникновения гражданин приглашался в отделение, чтобы «разобраться», т. е. установить личность. В отделении проводилось более тщательное изучение паспорта: соответствие записей данным о владельце, подпись, фотография, печати, штампы. Особенно тща­тельно проверялись испачканные и поврежденные страницы.
Проверяющий руководствовался (точнее, должен был руковод­ствоваться) служебными инструкциями, в которых эта процедура подробно изложена. Например, по Инструкции 1940 г., которая действовала до 1953 г., говорилось:
При проверке паспортов обращать внимание:
а) прописан ли паспорт в данной местности и не истек ли срок прописки;
б) нет ли в графе 8 паспорта записи ограничений, запрещающих проживание в данной местности (при проверке в режимной местности)671;
в) не поврежден ли паспорт или его текст (залит, сильно за­грязнен, порван и т. д.), нет ли дефектов в оформлении паспорта (отсутствие подписей лиц, выдавших паспорт, печати РКМ, фото­карточки владельца, ее крепления рельефным штампом РКМ, на­личие подчисток, исправлений, перечеркиваний и т. д.);
г) сделаны ли в паспорте отметки о приеме на работу или службу (у работающих);
д) имеется ли в паспорте подпись его владельца;
е) соответствует ли серия и номер паспорта месту его выдачи (присвоенные республикам, краям и областям серии);
ж) не повреждена ли защитная сетка на паспорте;
з) не вызывает ли сомнения печать органа РКМ, штамп о про­писке и рельефный штамп крепления фотокарточки672.
Если исходить из этой и последующих инструкций, то полу­чается, что из двух частей, которые при проверке должны соот­ветствовать друг другу, — сведения о личности и сама личность — последняя менее интересовала проверяющего. Все его внимание должно было сосредоточиться на документе. При этом только два пункта Инструкции касаются содержащейся в паспорте информа­ции: о прописке (соответствует ли она данной местности и не ис­тек ли ее срок), и нет ли в графе 8 записи ограничений на прожи­вание в данной местности. Все остальные положения относятся к состоянию документа. Даже фотография интересует не на предмет соответствия оригиналу, а исключительно «ее крепление рельеф­ным штампом». Редкий случай, когда название процедуры («про­верка паспорта») полностью соответствовало ее характеру.
Сама проверка — несколько минут тягостного молчания, во время которого проверяющий вчитывается в паспорт, время от времени переводя взгляд на его владельца. Как правило, создава­лось впечатление, что он и в самом деле соотносит содержащиеся в паспорте сведения с «паспортной личностью». Затем либо до­кумент возвращался, либо звучало предложение проследовать в отделение милиции. В таком случае проверка становилась или прелюдией к более тщательному изучению паспорта, или пред­логом для выяснения вопросов (уже имевшихся либо возникших при проверке) к владельцу паспорта. В большинстве случаев со­трудники милиции удовлетворялись наличием штампа о прописке и отсутствием ограничений в графе 8 («На основании каких до­кументов выдан паспорт»). В ранних паспортах, где делалась от­метка о месте работы, обязательно проверяли ее наличие. Наличие прописки и места работы служило своего рода гарантией благо­получного исхода проверки.
Инф.: Обязательно смотрели место работы.
Соб.: То есть если сейчас смотрят, скорее всего, прописку...
Инф.: Прописку. А тогда и. и место работы.
Соб.: А национальность смотрели?
Инф.: Ты знаешь, нет. Кому. кого это волновало? Важно было вот ра­бота. Работа — это важно (Oxf/AHRC SPb-08, AP Passport PF- 15. Ж., 1933 г.р.).
Препровождение в отделение милиции («разобраться») было чревато в лучшем случае потерей времени и серьезным стрессом. Если гражданин ничего серьезного не натворил, здесь более тща­тельно проверялся паспорт и в случае необходимости имити­ровалось «установление личности» — например, звонили на место работы. Если паспорт вызывал подозрения, его передавали в на­учно-технический отдел, а владельца задерживали «до выяснения». Впрочем, бывали и счастливые исключения.
Вот, например, меня на Крещатике — знаете Крещатик? <...> Забирают в пьяном виде. Без пальто зимой, расхристанный, стоящего на колени [так!] у «Метро» там, выход с «Метро», с ресторана, со стороны «Метро», по центру... Стою на коленях, мне очень плохо, меня под руки берут два милиционера — без пальто, холодно — и приводят в мили... в пункт милицейский. Не в милицию, а там какой-то пункт там, дежурный. И по идее меня должны как следует оштрафовать и все. Значит. «Доку­менты какие есть?» — «Есть». И я почти в бессознательном состоянии достаю паспорт, в него вкладываю двадцать пять рублей <...> И подаю этому капитану. <...> Вот. Он вытаски­вает двадцать пять рублей, отдает мне назад. Смотрит мой паспорт, отдает мне его назад и говорит, спрашивает — а я так сижу, голова вниз, мне не поднять ее — значит, спрашива­ет: «Где живешь?» Я говорю, где живу, на окраине этого, Киева.
А туда ходил скоростной трамвай. Вот. Гната Юра — улица такая. Значит, я говорю: «Да». — «А где ты живешь?» Ну я сказал адрес. «Доберешься?» Я говорю: «Доберусь». — «А чё без пальто?» А я говорю: «Я вышел подышать, а вот меня забрали. Оно осталось в ресторане на вешалке». — «Ну ладно». И так он мне паспорт и деньги отдал назад. Всё, ничего. Это, когда я это рассказываю, мне говорят: «Такого не бывает. Деньги в первую очередь забирают. А потом еще начинают, так сказать, из­мываться» (Oxf/AHRC-SPb-08, AP Passport PF 10. М., 1931 г.р.).
Денежная купюра в паспорте (водительских правах) — распро­страненный способ «обезопасить» себя от слишком внимательной проверки. Однако нужно иметь в виду, что паспорт нередко ис­пользовался для хранения денег, в качестве своего рода бумажни­ка, и в этом случае деньги вовсе не предназначались милиции.
Соб.: Вообще я обращала внимание на то, что мужчины часто в пас­порте деньги носят.
Инф. 1: Деньги, а как же, конечно. Да.
Инф. 2: А у них нет такого портмоне — [поэтому] вот именно в этом, в паспорте.
Соб.: Мне кто-то говорил, что это рискованно, потому что когда милиция проверяет паспорт, то денег она там не оставляет.
Инф. 2: А, ну так надо вынуть все сначала! [смеется]
Инф. 1: Нет, ну милиция же, милиция же у меня по внешности видит, что с моего паспорта если возьмешь десятку... [смеется] А они же ушлые, они ж насквозь видят.
Соб.: Да, они знают, из чьего паспорта можно вытащить больше (Oxf/AHRC-SPb-08 AР Passport PF-35. Инф. 1 М.,1939; инф. 2 Ж., 1946 г.р.).
Паспорт проверяли не только неожиданно, на улице или в дру­гом публичном месте, но и в запланированных ситуациях — напри­мер, при устройстве на работу или учебу, в Сбербанке при получении пенсии, на почте при получении бандероли и в других случаях. Но в таких случаях речь шла не о проверке, а о предъявлении паспорта. Предъявить паспорт (нередко даже в закрытом виде) требовалось, например, в кинотеатре на вечерних сеансах или в магазине при покупке алкогольных напитков — само наличие паспорта являлось свидетельством «совершеннолетия». На почте ограничивались сли­чением имени и пропиской. При приеме на работу или учебу име­нем и пропиской не ограничивались. Сотрудников отдела кадров интересовали и восьмая графа («на основании каких документов выдан паспорт»), и прописка, и, конечно, графа «национальность».
В любом случае проверка паспорта — своего рода идентифи­кационный стресс — столкновение официального и неофициаль­ного изводов самоидентификации и внешней, поверхностной идентификации. Исход проверки зависел не только от «чистоты» паспорта, но и от того, как «личность» справляется с этой ситуа­цией. Даже в том случае, если с паспортом все в порядке, советский человек никогда не был уверен в результате проверки, поскольку за паспортом таились неизвестные ему инструкции и распоряже­ния, да и сами проверяющие могли проявить свою власть самым непредсказуемым образом.
Перемена имени
Одно из условий документной регистрации человека — неиз­менность его персональных данных. Официальное имя человек приобретает при регистрации рождения, и до получения паспор­та это имя не меняется. Получение паспорта давало возможность изменить официальное личное имя. Этой возможностью пользо­вались с разными целями, о чем и пойдет речь в этом разделе.
Любое имя является «чужим» в том смысле, что прежде оно уже кому-то принадлежало (мифологическому персонажу, святому, родственнику и т. д.)673. По этой же причине имя не только и даже не столько различает людей, сколько объединяет, как во времени (из настоящего в прошлое), так и в пространстве (все живущие, носящие одно имя)674. «Чужое» имя может стать своим, а может и не стать. Ниже рассматриваются случаи, когда имя не становится своим и возникает необходимость в перемене имени.
В свое время С. Булгаковписал: «Если именование есть момент рождения, то переименование есть новое рождение, предполага­ющее либо смерть старого, либо, во всяком случае, духовную ка­тастрофу, изменение не темы, но типа, характера развития. Поэто­му понятно, что переименование всегда является торжественным, исполненным особой мистической значимости актом»675. Навер­ное не за каждым случаем переименования кроется духовная ка­тастрофа, но о существенной коррекции, своего рода обновлении и «перенастройке» идентичности, видимо, можно говорить.
1. Традиционный фон
Человек становится человеком в тот момент, когда он при­обретает имя. Простая ономатетическая процедура становится актом, сопоставимым с рождением, но несравненно более зна­чимым, поскольку открывает путь в сферу человеческого, в мир смыслов, в том числе и тех, на которые намекает конкретное имя. «С именем Иван, без имени — болван» — так это формули­руется на языке русских пословиц676. И не случайно с появлени­ем новорожденного одна из главных забот — дать ему имя и тем самым ввести его в сферу человеческого. Существо без имени подчиняется другим правилам. В традиционных представлени­ях ребенок до крещения (соответственно, до обретения имени) находится в распоряжении дьявола, который способен подме­нить его чертенком: «Без имени ребенок — чертенок»677. По этой причине во многих местах России до получения настоящего имени ребенка называли временным: «рожден, а не крещен, так Богдашка», но этого было недостаточно — человек по определе­нию должен был иметь постоянное, свое имя.
Время от рождения до крещения старались сократить, особенно в тех случаях, когда ребенок рождался слабым и мог вскоре умереть. Только с именем его можно было похоронить «по-человечески». Экстренное крещение могло совершаться повитухой678. Церковные правила не запрещали «домашнее крещение», но оно не заменяло полностью церковный обряд: «В случае, если ребенок оставался жив, священник довершал обряд без погружения в воду и нарекал именем, которое ему дала повитуха»679. Казалось бы, в подобной ситуации важно было крещение в целом, а не собственно имянаречение, но для ребенка, умершего некрещеным, подчеркивалось именно от­сутствие имени. У белорусов и в Закарпатье считалось, что ребенок, умерший без имени и, соответственно, захороненный вне кладбища (в подполье, под окном, порогом и др. местах), в течение семи лет «не отходит к небу», а просит только одного: имени, и счастлив будет тот, кто даст ему имя680. В Полесье говорили, что «без имени у них нет пути»681. Они уже побывали на этом свете, где все имеют имена, и могут возвратиться только с именем. Дать имя может любой чело­век, который, услышав эту просьбу, назовет несколько имен того пола, к которому принадлежит умерший ребенок. Но иногда просьбы не прекращались, и в таком случае приглашали другого «подателя име­ни», который называл другие имена. Обратим внимание на то, что в этих представлениях акцентируются не только роль имени для об­ретения человеческого статуса, но и соответствие имени человеку.
В еще большей степени идея соответствия имени человеку (формы и содержания) выражена в ритуализованной практике перечисления имен в ситуации оживления новорожденного: «Если ребенок показывает слабые признаки жизни, то бабка произносит имена известных ей святых, при произнесении какого имени крик­нет ребенок, имя того святого и дают ему»682. Русские Заонежья окликали в этом случае именами умерших родственников. Наре­кали младенца тем именем, при произнесении которого он за­плачет. Получается, что, во-первых, не каждое имя годится: оно должно соответствовать этому конкретному человеку. Во-вторых, ему дают вместо «положенного» ему имени (святого, в чей день он родился) другое. Происходит своего рода переименование, только замена происходит еще до наречения. В-третьих, имя в этой си­туации не дается кем-то извне, а «выбирается» самим человеком. Но это возможно только на грани жизни и смерти683.
Обычно имя давалось при церковном крещении, и его выбор был сведен к минимуму, точнее, определялся временем рождения. Другими словами, выбор имени тоже осуществлялся, но свыше — Провидением, судьбой, той силой, которая определила рождение в день именно этого святого. Этим обстоятельством объясняется устойчивость именования в традиционной культуре. Единствен­ным поводом к изменению имени считалось балансирование но­ворожденного между жизнью и смертью. Что же касается взрос­лого человека, «богоданное» имя не менялось. За крестильным именем — не только авторитет церкви, но и вся многовековая традиция. Такая жесткая схема несколько смягчалась возможно­стью иметь второе, мирское имя или прозвище (о двойном име­новании см.: ч. 2, гл. 1). В этом кратком комментарии к процедуре имянаречения акцент сделан на восточнославянских обычаях, но похожие практики были и у других народов России.
2. Официальная регламентация перемены имени
С усложнением юридических отношений и введением доку­ментооборота, в частности паспортной системы и регистрации в метрических книгах (т. е. с Петровского времени), перемена офи­циального имени практически не допускалась, ибо только под за­регистрированным именем человек был «известен» властным ор­ганам, для которых главное — чтобы в случае необходимости он был на виду, а изменение имени, естественно, чревато всякими сложностями. Точнее было бы сказать, что власть имеет дело не с людьми, а с именами, которые в течение жизни должны оставать­ся неизменными. Не случайно практики перемены официального
имени всегда довольно жестко регулировались, а чаще всего просто запрещались684. Мотивировалось это обычно тем, что разрешение менять имя позволит скрываться от налогов, рекрутских наборов, правосудия. Вместе с тем известно, что имена менялись, например, при изменении духовного статуса: при пострижении в монахи, а в некоторых случаях и при епископской хиротонии. Но строго гово­ря, это не перемена, а ритуальное приобретение другого имени. Показательно, что при выходе из монашеского чина такое лицо лишалось и полученного имени. Имя могло меняться также в свя­зи со сменой социального окружения — например, при записи в солдаты, при поступлении в семинарию, на театральную сцену или в цирк. Однако при этом крестильное имя оставалось прежним.
Между тем антропонимический фонд, исторически основанный на прозвищах, требовал своего рода «чистки». В 1825 г. вышел указ «О замене непристойных фамилий у нижних чинов». Многочис­ленные Бздилины, Пердуновы, Дристунцовы, Жопины, Жопкины, Худосраковы и Мохножоповы получили возможность заменить свои «фамильные прозвища» на более пристойные685. На крестильные имена указ, естественно, не распространялся. Да и фамилии дворян, почетных граждан и высшего купечества могли быть изменены лишь с Высочайшего позволения686. Известна такая полуанекдоти­ческая история. Когда купец Синебрюхов обратился к царю с прось­бой изменить свою фамилию, тот издевательски ответил: «Разре­шаю поменять на любой другой цвет». Исключение делалось только для инородцев, принимающих православие (они могли менять имена и фамилии на русские). Однако законом 1850 г. было запрещено изменение фамилии евреям даже в случае крещения687.
Изменение именования было возможно только в чрезвычайной ситуации. Так, в начале Первой мировой войны многие немецкие фамилии были русифицированы из патриотических и практических соображений их владельцев (на этой же волне Санкт-Петербург стал Петроградом)688. Это была первая, пока еще не очень большая вол­на изменения имен и фамилий. Вторая волна изменений (теперь уже массовых) датируется послереволюционными годами. Сперва кратко обрисуем изменения в процедуре и характере именования.
Советская эпоха началась с разрушения прежней системы ре­гистрации имен. Церковь лишилась права давать имя и контроли­ровать процедуру имянаречения. Эту роль взяли на себя произ­водственные коллективы и родители, а регистрация имени стала осуществляться государственными органами ЗАГС. Л. Троцкий в статье «Вопросы быта» (1924 г.) писал: «Каждый новорожденный должен пережить свой Октябрь, другими словами — приобщиться к общей революционной среде трудящихся. Вместо церковной ку­пели — общее собрание и коллективы РКП и РКСМ»689. Соответ­ственно, вместо священника действовали партийные и комсомоль­ские вожаки. Они вели церемонию и зачитывали «постановление» о включении новорожденного в число граждан Страны Советов. Родители нового гражданина получали «общественный наказ». Вот один из таких наказов, хранящийся в краеведческом музее ураль­ского города Серова: «...мы осеняем тебя не крестом, не водой и молитвой — наследством рабства и темноты, а нашим красным знаменем борьбы и труда, пробитым пулями, порванным штыка­ми... Родителям новорожденной наказываем: воспитывать дочь преданным борцом за освобождение трудящихся всего мира, сто­ронником науки и труда, врагом темноты и невежества, пламен­ным защитником власти Советов»690. В результате голосования новорожденную назвали Октябриной.
Именам придавалось особое значение в конструировании но­вого мира, и предполагалось, что они должны быть наполнены революционным содержанием. В упомянутой статье Троцкого говорится: «У нас уже есть первые революционные имена. Для девушек наиболее распространены: Октябрина, Нинель, Звездочка. Для мальчиков: Ким, Вил, Красарм. Количество таких имен пере­валило уже сотню. Наша задача, как комсомольцев, отразить в именах комсомольскую жизнь. Чем плохи такие имена? — Ким, Мюд, Юнкор — для мальчиков и Смена, Учеба — для девочек. Они полны смысла и созвучны. На фабрике “Скороход” так и сделали: новорожденному дали имя Либкнехт. <...> Есть и другой путь — красных именин. Каждый ребенок носит имя в честь революцион­ного события. Надо научить его гордиться этим. Самый доступный путь — сделать день этого события личным праздником ребенка. Например, имя Мюд — празднует свои именины в Международный Юношеский День, Май, Труд — 1-го мая, Нинель, Вил, Владимир — в день рождения Ленина, Степан — на выбор: либо в день смерти Степана Халтурина, либо Степана Шаумяна и т. д. Рабочие завода “Светоч” пошли по этому пути и уже составили новые “святцы”, правда далеко еще не полные»691.
Характерная черта постреволюционного имятворчества — со­ставление имени из нескольких частей (Лентрозина — Ленин-Троцкий-Зиновьев) или по схеме аббревиатур (МЮД) — как известно, в постреволюционное время аббревиатуры стали очень распро­страненным явлением. Еще один способ конструирования новых имен — придание популярным словам нового времени функции имен (например, Болт и Гайка — имена родных брата и сестры)692.
Изобретением новых имен дело не ограничилось. Не иначе как в пику прежним порядкам советская власть одним из первых де­кретов предоставила гражданам право «изменять свои фамилии и прозвища»693. Обращает на себя внимание, что этим декретом разрешалось менять фамилии и прозвища, но никак не имена.
Насколько было сложно поменять наследственную фамилию в прежнее время, настолько просто это стало в новых условиях (при том, что еще не все к этому времени обзавелись фамилиями)694. И многие воспользовались наступившей свободой. По наблюдени­ям А. М. Селищева, а затем и Б. О. Унбегауна, новые фамилии соз­давались по нескольким схемам. За основу брались прежние фами­лии, и из них конструировались нужные варианты (Гробов — Громов, Гнидин — Гнедин и т. д.). Не меньшее распространение получают случаи полной замены фамилии. При этом, если первая волна из­менений носила патриотический характер и иностранные (прежде всего немецкие) имена подвергались русификации, то вторая — ровно наоборот: вместо «неблагозвучных» русских фамилий люди старались приобрести «благородные» зарубежные. Косолапов ста­новился Вольтером, Тишин — Штольцем и т. д. Вместе с тем про­должилась русификаторская линия, особенно характерная для ев­рейских фамилий (Гершензон — Герасимов). Менялись социально опасные (Баринов, Фабрикант и др.), а также известные дворянские фамилии695. Узнаваемые священнические фамилии изменялись нехитрым образом: Архангельский на Арский или Гельский, Космо­демьянский на Демьянский. «Некрасивые» фамилии легко станови­лись «красивыми»: Чушкин — Пушкин, Дураков — Бураков161.
На фоне взрыва переименований вполне естественными вы­глядели партийные клички, которыми еще в царское время стали обзаводиться наиболее активные члены революционного движе­ния: М. В. Фрунзе — Арсеньев; С. М. Костриков — Киров; А. И. Ры­ков — Сергеев и т. д. Как и положено по правилам конспирации, псевдонимы, образованные по большей части от имен, не несли никакой информации об индивидуальных качествах их владель­цев696 697. Любопытно, что с исчезновением такой необходимости не все вернулись к прежним фамилиям, а Ленин и Сталин подписы­вали свои сочинения и псевдонимом, и фамилией.
Мотивировки сохранения запрета на смену имени обнаружить не удалось. Между тем этот запрет в новой ситуации порождал неожиданные трудности, причем не только для носителей имен, но и для властных структур. Так, на одном из совещаний предсе­дателей районных исполкомов Петрограда в 1922 г. специально рассматривался вопрос об именах новорожденных:
Слушали:
т. МАЛЕЦКИЙ говорит, что за последнее время участились слу­чаи дачи таких имен новорожденных (как-то: Анархист и т. п.), которые впоследствии могут внести массу недоразумений. Имени же при советском законодательстве менять нельзя. Как-то нужно упорядочить вопрос об имени родившихся, ограничить фриволь­ность и свободу выбора имени.
т. ГОЛЬДБЕРГ добавляет, что наблюдаются случаи дачи не­скольких имен.
т. ЖУКОВ обращает внимание на перемену имени при Красных крестинах. Вопрос этот ставился на Бюро Райкома, которое поста­новило: ввиду того, что красные крестины стали носить эпидеми­ческий характер, ставить их реже.
т. ОХРИМЕНКО предлагает установить предел: иметь некоторое количество имен, которое при регистрации можно было бы пред­ложить.
т. ОСИПОВ последнее отвергает, говоря, что никакого алфави­та быть не может и ограничений давать нельзя. Красные крестины в организованное русло ввести необходимо, но не ограничивая выбора имени, и имея ввиду обоюдное согласие родителей.
т. ИЛЬИН разъясняет, что, согласно циркуляра НКВД, имени менять нельзя, менять можно только фамилию. Двойственных имен ни в коем случае не допускать; необходимо избежать путаницы при переименовании в красных крестинах, получив директиву от Губкома <...>
ПОСТАНОВИЛИ: а) Ввиду наблюдавшихся на практике случа­ев дачи имен новорожденным, противоречащих своим названием изменившемуся быту, считать необходимым поручить столам За­писей актов гражданского состояния не регистрировать таких имен, как то Анархист, Медведь и т. п.
Просить НКВД, при составлении брачного Кодекса, предусмо­треть и этот вопрос.698
В 1924 г. постановлением ВЦИК и СНК РСФСР было разрешено менять не только фамилии и родовые прозвища, но и имена699. По времени это постановление совпало с началом движения за новый революционный именник, которое стало важнейшей составной частью борьбы с церковью за нового человека. Упоминавшаяся статья Л. Троцкого «За новый быт» (1924 г.) и статья «Новые имена» в газете «Правда» (12 июня 1924 г.) дали толчок лавинообразному распространению имен, не входивших в традиционный список. Следует отметить, что к их числу относились не только имена с выраженной идеологической направленностью (Баррикада, Октя­брина, Герб, Электрификация, Даздраперма, Мюд, Ревмир и др.). Эти имена, естественно, обращали на себя внимание, но их удельный вес в новом именнике был вовсе не так уж велик, и не они опреде­ляли его характер. Кроме того, продуктивный век революционных имен был недолгим: «После 30-х годов такие имена пошли на убыль. Только немногие из них сохранили слабую продуктивность и поз­же. Впрочем, единичные новшества иногда еще продолжали воз­никать. В Тамбовский ЗАГС пришел запрос из армии с просьбой уточнить имя рожденного в 1942 г. в Хоботовском районе; подняв документы, даже привычные ко многому работники ЗАГС оторо­пели: там числился Винегрет. В Москве учится (1968 г.) студентка Комментария. А у других народов нашей страны появление новых имен даже участилось — в Калмыкии военных лет появились Вагон и Эвакуац»т. Но это единичные случаи, и относились они к позд­нему времени. В 20-е гг. новый репертуар имен включал довольно широкий спектр заимствованных иностранных имен (Артур, Ро­берт, Жанна, Римма, Элеонора и др.). Новыми и даже идеологически «правильными» стали древнерусские имена, запрещавшиеся пре­жде православной церковью (Рюрик, Святослав, Лада, Руслана, Светлана и др.). Однако гораздо более существенными были сдви­ги в пределах традиционного списка имен. К 30-м гг. прежде наи­более распространенные имена (такие как Иван, Василий, Анна, Мария, Екатерина) становятся редкими, а их место занимают такие имена, как Владимир, Юрий, Нина, Валентина, Галина112.
Разрешение менять имена и фамилии вовсе не означало от­мены контроля в этой сфере. НКВД тут же издает подробную «Ин­струкцию о порядке перемены фамилий (родовых прозвищ) и имен»700 701 702, где содержится форма заявления о перемене фамилии и/или имени, устанавливается уголовная ответственность за дачу ложных сведений, предписывается публикация в местной офици­альной газете объявления о перемене, а органу ЗАГС поручается «одновременно срочно снестись со следующими организациями, ведущими списки об уголовной судимости по месту жительства: Губсудом, II отд. Угол розыска, местным органом ГПУ»703. В Цир­куляре № 444 от 19 августа 1925 г. предлагается следующая форма публикации объявления о перемене имени в Известиях ЦИК СССР и ВЦИК: «Гр. (фио) происходит из гр. (город, село, губ-я) проживающий (город, село, губ-я) переменяет (фамилию, имя) на (фамилия, имя).
Лиц, имеющих препятствия к перемене (фамилии, имени) просят сообщить (адрес)704.
Приведем несколько примеров объявлений, опубликованных в официальном издании «Бюллетень Ленсовета. Постановления и распоряжения Ленсовета и его отделов»:
10 января 1936 г. Октябрьский РайЗАГС сообщает, что гр-н Глухнер, Залман-Лейб Симанович, происх. из гор. Могилева, про­жив. Ленинград, 1-я Красноармейская ул., д. 2, кв. 7, меняет имя Залман-Лейб на имя ЛЕОНИД. С протестами просят обратиться...
9 февраля 1938 г. Куйбышевск. РайЗАГС сообщает, что гр-ка Васильева, Марфа Степановна, рождения 1904 г., происходящая из гр-н Ленингр. области, Новосельского района, дер. Адамово, про­живающая в Л., по пр. 25 Октября, д. 74, кв. 70Б, меняет имя Мар­фа на имя ОЛЬГА.
15 февраля 1938 г. Дзержинский РайЗАГС сообщает, что гр-ка Тверская-Фарбман, Этта-Мина Нафтолевна, рожд. 1888 г., проис­ходящая из местечка Улла, Витебской губ., Лепельского уезда, про­живающая в Ленинграде, Кирочная ул., д. 30, кв. 2, меняет фамилию Тверская-Фарбман на фамилию ТВЕРСКАЯ.
Несмотря на всю бюрократическую аранжировку, разрешение менять имена и фамилии было воспринято как смягчение ситуации с именами. В этой связи нельзя не вспомнить стихи Н. Олейникова:
Пойду я в контору «Известий»,
Внесу восемнадцать рублей
И там навсегда распрощаюсь
С фамилией прежней моей.
Козловым я был Александром,
А больше им быть не хочу!
Зовите Орловым Никандром,
За это я деньги плачу.
Смягчение правил перемены имени сопровождалось попыт­ками крепче привязать имя к человеку, дабы не допустить пере­мены имени с преступными целями. С этой целью уже в 20-е гг. заговорили о необходимости снабжения документов фотографи­ями, а в некоторых случаях и дактилоскопическими отпечатками. Распространить эти требования на все население не было никакой технической возможности, но в отношении арестованных такие попытки предпринимались. В Циркуляре НКВД № 324 от 12 июня 1925 г. говорится о необходимости дактилоскопических отпечатков и фотоснимков в открытых листах пересылаемых арестованных. Это мотивируется тем, что «при пересылке уголовным розыском в этапном порядке заключенных из одного города в другой часто наблюдаются случаи, что указанные арестованные для облегчения возможности побегов злонамеренно обмениваются между собою именами и фамилиями»705.
В предвоенные годы процедура изменения имени (фамилии) регулировалась указами Президиума Верховного Совета СССР, а решение об их перемене принималось Советом Министров авто­номной республики, крайисполкомом или облисполкомом (в Мо­скве и Ленинграде — горисполкомом). Например, в соответствии с Указом от 31 марта 1940 г. «О порядке изменения гражданами СССР фамилий и имен» изменение становилось возможным толь­ко по достижении 18-летнего возраста (сейчас с 14 лет. — А. Б.). Изменение имени входило (и входит) в перечень актов граждан­ского состояния наряду с регистрацией рождения, брака и смерти. О перемене имени сообщалось в печати — тем самым эта проце­дура приравнивалась к ключевым событиям жизненного сценария человека. Можно сказать, что даже на официальном уровне пред­полагалось: с новым именем принципиально меняется и сам че­ловек.
В заявлении, которое подавалось в районный или городской отдел ЗАГС по месту жительства заявителя, указывались не только фамилия, имя и отчество, место и время рождения, место посто­янного жительства, но и полный перечень местностей, в которых ранее проживал заявитель. Следовало также указать причину из­менения имени и выбранное имя.
В послевоенные годы принципиальных изменений на законо­дательном уровне не произошло706. Разумеется, считалось, что принятие положительного решения о перемене имени возможно лишь при наличии достаточных оснований. Совершенно не до­пускалось изменение фамилий и имен лицами, находящимися под следствием или судом, или имеющими судимость, а также в тех случаях, когда имеются возражения со стороны органов государ­ственной власти.
Одни причины считались «уважительными» и смена имени допускалась, а другие — «неуважительными», и в таких случаях поступал отказ. В законодательном порядке установлен перечень уважительных причин для перемены фамилии, имени, отчества: «К ним, в частности, относятся: неблагозвучность фамилии, име­ни, отчества; трудность их произношения; желание супруга носить общую с другим супругом фамилию, если при регистрации брака они сохранили добрачные фамилии; желание супруга вернуть до­брачную фамилию, если об этом не было заявлено при расторже­нии брака; желание носить добрачную фамилию, одинаковую с детьми от первого брака, в тех случаях, когда брак не расторгается; желание носить добрачную фамилию, если супруг умер; желание носить общую с детьми фамилию, если супруг умер, а у заявителя (заявительницы) была добрачная фамилия; желание носить фа­милию матери (отца), если отец (мать) не принимал участия в вос­питании заявителя; желание носить фамилию отчима (мачехи), воспитавшего заявителя, или отчество по имени отчима, когда усыновление не может быть оформлено; желание носить фамилию деда, бабки или другого лица, фактически воспитавшего заявите­ля, если родители не принимали участия в его воспитании, а усы­новление не может быть оформлено; желание носить отчество по имени лица, фактически воспитавшего заявителя, если отец не принимал участия в его воспитании; желание носить фамилию и имя, соответствующие избранной заявителем национальности (при разных национальностях родителей)»707.
Нетрудно заметить, что в этом перечне речь идет в основном о перемене фамилии, для чего требовались серьезные причины. Предполагалось, что с именем у человека меньше проблем, но это как раз не так. Фамилия, какой бы она ни была, связывает челове­ка с семьей, ее историей, с семейной памятью; она принадлежит не одному человеку, а всем членам семьи (не только живым, но и мертвым), и уже поэтому имеет самостоятельную ценность (не случайно фамилия и в советское время называлась семейным или фамильным прозвищем). Имя не только лишено всех этих качеств, но и носит сугубо индивидуальный характер, благодаря чему мно­гие считают себя вправе самостоятельно распоряжаться им. В пе­речне официальных причин, допускающих изменение имени, говорится лишь о неблагозвучности и трудности его произнесения. Конечно, и то, и другое — достаточно емкие определения, под ко­торые при желании можно многое подверстать, но обратимся к реально зафиксированным мотивировкам, а также к именам, от которых отказывались и которые выбирали.
3. Практики изменения имени
Материалы, которые можно почерпнуть в архивах отделов ЗАГС, к сожалению, не содержат развернутых мотивировок перемены имени. В заявлениях обычно пишется, что прежнее имя «устарело», оно «некрасивое» или просто «не подходит». Но и такие определе­ния существенны, поскольку они указывают на выделение и от­деление имени от себя. Имя перестает быть неотъемлемой частью личности и становится внешним явлением, которому можно при­писать характеристики, присущие любому внешнему объекту, в том числе такие, как старое/новое, красивое/некрасивое, подходя- щее/неподходящее и т. д. Восстановление целостности Я предпо­лагает интериоризацию нового имени, которому, строго говоря, есть только одно определение: «свое». Однако с внешней точки зрения любое имя имеет социальную историю и определенный семантический ореол, благодаря которым сама замена одного име­ни на другое становится значимой.
Начавшаяся в 20-х гг. ломка прежнего именника не могла не сопровождаться теперь уже разрешенной переменой имен. Учет записей актов гражданского состояния был более или менее на­лажен к началу 30-х гг. По имеющимся сведениям, «за 1932-1935 гг. всего чаще отказывались от имени Матрена (12 % всех женщин, переменивших имя), Фекла (7 %), Акулина, Агафья, Евдокия. А сме­няли же чаще всего на Галину и Валентину. Еще сталкивались встречные тенденции — одни меняли имена Мария, Фаина, а дру­гие брали те же имена. Из мужских чаще всего заменяли имя Иван, за ним Кузьма, Степан, Никита, Фома, Афанасий, избраны чаще всего имена Владимир (13 %), Николай, Александр, Леонид, Ана­толий. Среди сменивших в те годы значительно больше мужчин, чем женщин»708. Вполне возможно, что такой гендерный «перекос» связан с большей социальной активностью мужчин, но обращает на себя внимание, что среди выбранных имен практически нет революционных. Если и можно говорить об идеологической под­кладке, то, пожалуй, только по отношению к имени Владимир. Об­щая тенденция была в другом: замене «старых», «деревенских» имен на новые, «городские».
Об этом же говорят и данные Т. А. Коротковой, основанные на материалах Свердловского областного ЗАГС: «За период с 1928 по 1955 год случаи смены имен были единичны (в год примерно 10). За весь этот период 235 случаев. 3а один 1966 год 137 случаев. В первом периоде имена меняли чуть чаще мужчины: 122 мужчи­ны и 113 женщин, в 1966 году — чаще женщины: 85 женщин и 52 мужчины, в первом периоде преимущественно служащие, во 2 периоде участие служащих и рабочих уже примерно равное»709. Другими словами, в 1960-е гг. наблюдался почти лавинообразный рост числа обращений по поводу перемены имени. Вероятно, это было связано с общей либерализацией в стране в хрущевское вре­мя. Давно замечено, что изменения в жизни общества активно влияют на репертуар имен.
Основная мотивировка перемены имени — «имя не нравится» (варианты: «имя не привилось в семье», «имя неблагозвучное» — вероятно, подсказано работниками ЗАГС). В период с 1928 по 1955 г. отказывались чаще от «старых церковных» имен: Гурий, Евлампий, Паисий и др. На втором месте по частотности обраще­ний — отказы от «старых деревенских» имен (Архип, Ермолай, Ми­трофан и т. п.). На третьем — от заимствованных имен (Альфонс, Вольдемар, Тельман...). На последнем — от новых «революционных» имен: Декабрист, Коммунар, Октябрь.
Женщины в этот период отказывались прежде всего от старых деревенских имен (Анисья, Маланья, Федосья). Старые церковные имена — на втором месте (Агриппина, Февросья), новые (Коммуна­ра, Роза, Свобода) — на одном из последних, но, как говорилось выше, на общем фоне их число в целом было незначительным.
Характер изменений тоже весьма любопытен. Отмечалось, что «у мужчин заметно стремление сохранить в новом имени инициал прежнего: Адам, Ануфрий и Архип сменили на Александр; Аль­фонс — Алексей; Виктор — Владимир; Вильгельм — Василий; Воль­демар — Валентин; Ванифантий — Вениамин; Георгий и Герасим — Геннадий; Гурий — Григорий; Ефимий, Ермолай — Евгений; Киприан, Косма, Константин и 2 Луки — на Леонида; Мануил, Макар и Модест — на Михаила; Нинел — на Николая; Паисий, Пантелеймон и Петр — на Павла; Савватей — на Сергей; Тит — на Тимофей; Фрол — на Федор»710. Другой распространенный принцип — со­звучие прежних и новых имен по началу и наличие омонимичных или созвучных гипокористических форм: Алексей — Леонид (Леша); Альфонс—Алексей (Алик); Валерий — Валентин (Валя). Второе ока­залось более характерным для женщин: «Агафья сменила на Гали­ну (общие гипокористические формы Ганя, Гася), Афанасья стала Фаиной (общее уменьшительное имя Фаня), Елизавета — Луиза (общее Лиза)»711. В меньшей степени характерны замены по прин­ципу одинакового инициала: Агафья — Анна, Афанасья — Антони­на, Зоя — Зинаида, Ефросинья — Елена...
Даже в военное время проблема нахождения своего имени не перестает быть актуальной. В докладе Отдела Актов Гражданского Состояния за 1945 г. приводятся такие данные: «заявлений об из­менении фамилий и имен в 1945 поступило 954, из них удовлетво­рено 902, в 1944 г. поступило 614 и удовлетворено 582. 52 случая отказа в 1945 г. были вызваны оперативными соображениями НКВД/НКГБ, необоснованностью изменения и др. К характерным фактам отказа в изменении фамилии или имени следует отнести попытки: изменить имя и отчество гр. Коган, в прошлом имевшей связь с меньшевиками эсерами. Гр. Филиппов И. А. разоблачен как агент Германской разведки. Имел место необоснованный отказ гр-ке Гайдуковой в изменении имени только потому, что избранное ею имя Лина вместо Акулина, по мнению отказавших, не существу­ет (Курская обл.)»712. Последний случай, преподнесенный как един­ственный, характеризует привычный произвол работников ЗАГС, которые выступали в роли «экспертов» в области антропонимики.
В середине 60-х гг. картина несколько изменилась. По-прежнему большинство случаев замены у мужчин и женщин относятся к ста­рым «деревенским и церковным» именам, заимствованным, черес­чур редким и новым. Во всех случаях обнаруживается стремление заменить прежнее имя на более нейтральное, «как у людей». Вместе с тем, у женщин проявляется тенденция к выбору «красивого» име­ни: Неонила становится Эмилией, Агриппина — Генриэттой; такие имена сменили считавшиеся прежде не менее «красивыми» рево­люционные. В оба периода мужчины активно отказываются от имен на -ий, а женщины от имен на -ия и -ья. Как отмечает Т. А. Коротко­ва, «перемена имен идет в общем русле сужения репертуара имен»713.
Несколько огрубляя картину, можно сказать, что в 70-80-х гг. выбор и перемена имени во многом определялись своего рода модой. По словам А. Суперанской, «мода на имена зарождалась в городах и с некоторым отставанием проникала в деревню. Пик популярности имени Иван пришелся на 40-е годы. Родители на­зывали Иванами 92 младенцев из 1000 новорожденных. Через 15 лет маленьких Иванов стало почти в пять раз меньше, к 70-м годам имя переходит в разряд редких — так зовут лишь четырех мальчиков на 100. А спустя 15 лет, в 90-е, интерес к имени вернул­ся <...> 40 лет назад в СССР родители, как сговорившись, называли половину новорожденных мальчиков Александрами, Алексеями, Андреями, Дмитриями, Игорями или Сергеями; девочек — Елена­ми, Иринами, Маринами, Натальями, Ольгами или Светланами. Это была мода на простые русские имена. Проанализировав ситу­ацию, ученые встревожились: население страны растет, а состав личных имен обедняется. С 60-х годов начали выходить пособия по личным именам — справочники, научно-популярные статьи и статьи по истории русских имен. То ли усилия ученых возымели действие, то ли что-то еще, но с 1966-го по 1988 год количество общеупотребительных имен увеличилось у девочек с 25 до 40, у мальчиков — с 31 до 42»714.
Кроме нежелания иметь имя, которое «не нравится», звучит «некрасиво» или «устарело», появляются и другие мотивировки. В начале 70-х гг. известный советский специалист по антропони­мике В. А. Никонов писал: «За рубежом, где литература о личных именах необъятна, социальная роль имен тонет в потоке сочине­ний вроде американских книжек “Твое имя — твоя судьба”, “Имя — секрет успеха” — это, конечно, своего рода решение проблемы “личное имя в обществе”, но с позиций индивидуализма. К счастью, у нас таких книг нет...»715. В 90-е гг. они появились в России в изо­билии. И не только они. Наблюдался своего рода бум разнообраз­ных переложений научных работ, посвященных исторической антропонимике716. И не случайно начиная с 90-х гг. перемена име­ни все чаще объясняется желанием изменить свою жизнь (судьбу).
У меня была такая студентка. <.> Уже взрослая студентка, которая училась на втором высшем. получала второе высшее образование в университете. И, я не знаю, у нее был какой-то такой этап в ее жизни — она решила изменить свою жизнь. Она изменила все: она поменяла свои имя, отчество <...> и фамилию. Я не знаю, отразилось ли это в ее паспорте <...>, но возможно. я с ней не общаюсь, к сожалению. Но я знаю, что она теперь суще­ствует совершенно под другим именем. Она, так сказать. кто- то так ей внушил — психологические какие-то тут такие мо­менты — что таким образом она сможет поменять свою жизнь полностью (4. Oxf/AHRC SPb-08, DT Passport PF-04. Ж., 1945 г.р.).
Авторы популярных публикаций об именах позаимствовали из научных работ и усиленно «разрабатывали» один тезис: в арха­ичных представлениях некоторых народов имя человека опреде­ляет его судьбу (характер). При этом само выражение «архаичные представления» преподносится как своего рода гарантия истин­ности. Из этого делалось простое умозаключение: изменив имя, можно изменить свою судьбу и вообще стать другим человеком. Вот пример такого текста из журнала «Вумен»: «Имя человека тра­диционно связывают с его судьбой. В древние времена процесс наречения именем был превращен в жесткий ритуал: нельзя было открывать имя ребенка до крещения, нельзя дублировать имена людей, живущих в одном доме, а если дети в семье умирали, новых младенцев нарекали “поддерживающими” именами: Стоян, Стана, Спасе, Живко. Если ребенок болел, перемена имени могла его спас­ти. Для этого отцу надо было вынести свое захворавшее чадо на дорогу, а спустя некоторое время внести его обратно в дом. При этом родители сообщали всем вокруг, что одного ребенка они по­теряли, а другого нашли, и нарекали дитя по-новому: вместо, ска­жем, Любима он отныне звался Найденом или Ненашем. Согласно древнему поверью, бесы должны были решить, что это и вправду другой младенец, и отступиться от него»717. Подобными текстами наполнены всевозможные издания и сайты. В результате проис­ходит своего рода вторичная архаизация и этнографизация мас­сового сознания. Ср.: «.Как там говорится: меняешь имя — меня­ешь судьбу» (1. Oxf/AHRC-SPb-07, IN Passport PF-01. Ж., 1956 г.р.).
Показательно, что в интервью, собранных в 2007-2009 гг., мо­тив изменения имени-судьбы появляется со ссылкой на подобные публикации:
Инф.: Просто по жизни я встречала, какая-нибудь женщина с именем Роза, там, становилась Наташей.
Соб.: А это с чем связано?
Инф.: Ну, может быть, человек судьбу хотел поменять. Вроде как пош­ли в печати такие вещи, что имя на судьбу влияет. Но уже жен­щина в возрасте была. Она сама рассказывала, что она была Ро­зой, а потом стала Наташей, по-моему <.> да, есть еще одна такая девочка: при рождении Жанной была, в жизни ее звали, всю жизнь Женей. И родители, и сестра, и в школе человек был Женей. И уже при получении паспорта она стала Евгенией, не Жанной. (Oxf/AHRC SPb-07, DT Passport PF-03. Ж., 1963 г.р.).
Пожалуй, самое важное изменение 1990-х гг. по отношению к имени заключалось в том, что оно перестало ощущаться един­ственным и пожизненным. Его можно и даже нужно изменить, если это необходимо для достижения внутренней гармонии.
Я так думаю, если человеку хочется это поменять, для него это представляет какой-то дискомфорт в жизни, да? <.> То он должен... он должен иметь право поменять свою фамилию <...> изменить там в ней буквы или вообще взять другую фамилию. Или взять фамилию жены, если ему, допустим, не нравится своя. Женщины более в этом... выгодном положении находятся (Oxf/AHRC SPb-07, DT Passport PF-05. Ж., 1966 г.р.).
О перемене фамилии замужней женщиной следует сказать от­дельно. Для России такая перемена была традиционной, поскольку основывалась на представлениях о том, что до замужества женщи­на принадлежала к роду отца, а после — к роду мужа. И в том, и в другом случае соблюдался принцип единой фамилии по принад­лежности к тому или другому роду. После революции вместе с рас­пространением идей феминизма пришло время «фамильного рав­ноправия»: женщина могла принять фамилию мужа, но могла и оставить свою девичью фамилию. Некоторое распространение по­лучили двойные фамилии, но они были возможны только в том случае, если оба супруга принимали двойную фамилию. Вообще нужно сказать, что на фоне общей картины принудительности со­ветские законы об именах и фамилиях отличались необычной ли­беральностью. Так они выглядят и на фоне европейских традиций. Например, во Франции и Германии женщины были обязаны сменить свою фамилию на фамилию мужа при выходе замуж. В Шотландии и в скандинавских странах были приняты двойные фамилии. В му­сульманских традициях женщина традиционно не меняла свое имя.
Точная статистика перемены фамилии при выходе замуж в со­ветское время нам неизвестна, но, по мнению работников ЗАГСов, большей частью женщины брали фамилию мужа. Фонд «Обществен­ное мнение» провел в 2003 г. опрос 1500 респондентов на тему: Обязана ли новобрачная брать фамилию мужа (и если да, то почему)?
Согласно данным опроса, сегодня 44 % россиян считают, что жена обязательно должна менять фамилию, тогда как 42 % не счи­тают это обязательным. Тех, кто уверен, что менять фамилию после вступления в брак необходимо, попросили аргументировать свою позицию. 22 % респондентов ссылаются на традицию, на «порядок вещей», сложившийся «испокон веков» («всегда так было в России»). Другие полагают, что смена фамилии — символична. Она супругов «как форма — сплачивает», символизирует единство семьи, то, что «муж и жена — одно целое», «увеличивает единение». Кроме того, жена, беря фамилию мужа, демонстрирует свою любовь, уважение и даже подчинение главе семьи («если любишь, то фамилия долж­на быть одна»; «он — главнее»; «жена находится под покровитель­ством мужа, начальника рода») — 12 %. Прагматические аргумен­ты приводили 11 % респондентов. С их точки зрения, род должен продолжаться «по мужской линии», поэтому «дети должны расти под фамилией отца», а общая фамилия супругов снимает пробле­му выбора фамилии для детей («будут дети — на кого записывать их тогда?»). Кроме того, некоторые опасаются, что если не поменять фамилию, то в дальнейшем могут быть «трудности с наследством» и вообще «осложнения в бюрократическом смысле». А 1 % респон­дентов убеждены, что супруга обязана брать фамилию мужа «со­гласно закону о браке»718.
Материалы этого опроса относятся к постсоветскому времени, но можно полагать, что общая картина принципиально не изме­нилась. Во всяком случае, имеющиеся в нашем распоряжении ма­териалы не расходятся с приведенными результатами.
Высоко оценивается сама возможность выбора: оставить де­вичью фамилию или взять фамилию мужа. Вместе с тем аналогич­ная возможность для мужа принять фамилию жены рассматрива­ется как проявление некой ущербности, или по меньшей мере как унижение. Пенсионерка рассказывает о своем замужестве:
Инф.: Он даже вроде бы как и хотел мою фамилию, но я сказала «нет»... Да, вроде как Лаптева, он считал, некрасивая фамилия.
Соб.: То есть он-то хотел <...> вашу фамилию взять?
Инф.: Да, да, да, да. Но я сразу сказала «нет», вроде бы и чтобы не уни­жать, и нормальные отношения были. Так что перешла на его фа­милию и всё (Oxf/AHRC SPb-08, DT Passport PF-02. Ж., 1943 г.р.).
Перемена фамилии женщиной может приводить к состоянию утраты целостности прежней идентичности, что проявляется в ощущении раздвоенности с последующим постепенным привы­канием к своему новому «Я». Судя по одному из интервью, оно может растянуться на несколько десятилетий.
Я очень долго не могла к ней привыкнуть. Абсолютно. То есть я даже когда в институт поступала, я совершенно автоматиче­ски свою девичью фамилию написала. А когда пришла узнавать свой итог, мне сказали: «Такой фамилии нет». Я говорю: «Как это нет?» Ну начали смотреть, смотреть. Потом уже кому-то пришло в голову: «А как Ваша фамилия до замужества была?» И тогда. нашли. Да вот. Я написала на [смеется] свою девичью фамилию... <.> Но сказать, что вот фамилия мужа, вот как бы я к ней прижилась — до сих пор нет. Нет. Конечно, сейчас легче как-то, но все равно вот внутри меня живет мая фамилия деви­чья как мое родное и близкое, понимаешь? (Oxf/AHRC-SPb-08 AP Passport PF-34-а. Ж., 1940 г.р.).
Несмотря на подобного рода эффекты, срабатывал принцип «так принято», которому обычно подчинялись как чему-то, может быть, неудобному, но «правильному». И лишь сравнительно не­многие шли наперекор:
Я не меняла ни имени, ни фамилии, ни пола, ни чего прочего. Даже тогда, когда выходила замуж. Ну вот, в силу такой общей упертости, и из-за такого самосознания. <...> Я вообще, как бы, совершенно не видела в этом никакого смысла. И я и до сих пор не вижу, я как бы — Исаченко, я и чувствую себя — Исаченко. Я не очень понимаю, почему я вдруг... (Oxf/AHRC-SPb-07, IN Passport PF-01. Ж., 1956 г.р.).
Особая линия перемены имен связана с заменой националь­ного паспортного имени на русифицированный вариант. Дело не только в кириллической графике и русской морфологии паспорт­ного имени, но и в общей ориентации на ассимиляцию с русско­язычным окружением, которая началась, разумеется, не в совет­ское время (ср. хотя бы Айвазовский из Айвазян). Национальное паспортное имя в реальном общении, особенно в разнородном окружении, нередко вообще не использовалось или «переводи­лось» на русский. По сведениям Т. Ф. Аристовой, у армян, прожи­вавших на территории Абхазской АССР (данные 1973 г.), «отчества, и притом национальные, существуют главным образом для офи­циальной документации в учреждениях. Однако среди поколения в возрасте до 25-30 лет все больше наблюдаются случаи, когда армянские имена и отчества трансформируются в русские. Родив­шегося в армянской семье ребенка обычно называют армянским именем, а затем в быту, в школе или в учреждении он приобрета­ет второе, русское, имя, нередко образующееся по созвучию. Так, например, Никохос называется Николаем, Ованес — Ваней, Арта­шес — Артемом, Сейран — Сергеем и т. п. Армянские женские име­на также не лишены процесса трансформации. Дома и в учрежде­нии девушку поимени Нимзар называют Ниной, Астхик — Асей, Мануш — Маней, Ануш — Аней и т. п.»719
Аналогичные трансформации имен были характерны и для других национальных традиций: имя Мухаммед менялось на Ми­хаил, Али — на Алексей и т. д.
Инф.: Мою маму называли Дарья Семеновна, никогда Дора не называли. Соб.: А кто ее так называл?
Инф.: Все называли.
Соб.: Знакомые?
Инф.: Да, знакомые. Дарья Семеновна, и всё. И никто и не подозревал, что у нее Дора Залмановна.
Соб.: А, то есть она тоже себе такие придумала...
Инф.: Она ничего не придумала. Когда пошла после этого, фабзавуча или как он назывался, пошла работать на Калинина завод — как ее, девчонку, звали в шестнадцать лет? Даша. Кто ее там бу­дет звать Дора? И так и пошло. Стала взрослеть — стала Да­рья Семеновна, и всё (Oxf/AHRC-SPb-09 AP Passport PF 16. М., 1931 г.р.).
Растянутый во времени процесс перемены имени представлен в следующем интервью, где переименование вплетено в семейную историю, осложненную изменением национальных ориентаций.
Соб.: А тебе не встречались ситуации, когда бы человек по своему желанию менял имя, отчество, фамилию?
Инф.: Скажем, по своему желанию — нет, а вот по обстоятельствам по семейным — у моего племянника. У него сестра была жена­та... замужем один раз, сейчас она второй раз замужем. Вот. И первый раз она, будучи замужем первый раз, она назвала первого сына своего Руслан. Потому что у нее муж был аварец. Его назвали Руслан, и отчество, значит, Тимурович. И фамилию она тоже взяла его, была Мирзоева. Потом она вышла замуж, сейчас у нее другая фамилия — Бушуева. Вот. Потом в связи с усыновлением сына — это очень долго, длительная история была очень, вот — они потихонечку, очень хорошо, удачно полу­чилось. Они между собой, сначала в семье мы начали называть, и мы тоже стали — не Руслан, [а] Славик. А полное имя — Ярос­лав. И потом уже по документам уже потихонечку изменяли все-таки на Ярослав.
Соб.: А сознательно его стали так называть? Или просто как-то так сложилось — ну мы же склоняем имена?
Инф.: Славик? Сознательно. Ну сознательно, чтобы и его и себя уже приучить, что вот не Руслан, а Славик, чтоб было все-таки русское имя. Сначала мы его сначала сами называли. А потом, когда уже потихонечку, и вот получилось, по документам уже тоже поменяли (Oxf/AHRC-SPb-08, AP Passport PF 12. Ж., 1969 г.р.).
В приведенных примерах производятся замены на похожие (созвучные) русские имена, но так бывает не всегда.
Я только в 5-6 лет узнал, что моего отца зовут не Николай Иванович, а Кашфинур Зарифович. Это было для меня вторым потрясением. Первое — когда обнаружилось, что я не такой, как все, а татарин (Oxf/AHRC-SPb-16, AB Passport PF 64. М., 1947 г.р.).
Особого внимания заслуживает ситуация с изменением еврей­ских имен. Обязательность наследственных фамилий и имен для еврейского населения Российской империи была введена Положе­нием о евреях, утвержденным императорским Указом от 9 декабря 1804 г. В статье 32 этого Положения предписывалось: «При сей переписи каждый Еврей должен иметь, или принять известную свою наследственную фамилию, или прозванье, которое и должно уж быть сохраняемо во всех актах и записях без всякой перемены, с присовокуплением к оному имени, данного по вере, или при рождении, мера сия необходима для лучшего устройства их Граж­данского состояния, для удобнейшего охранения их собственно­стей и для разбора тяжб между ними»720. Имена фиксировались в той форме, которую сообщал носитель (и под которой его знали окружающие). В результате официальными именами, зафиксиро­ванными в документальном виде, стали такие разговорные и со­кращенные варианты как Дося, Зяма, Сёма и др.
Предполагалось, что в течение двух лет все евреи обретут до­кументные имена и фамилии, но этого не произошло и через 30 лет. Поэтому в следующее Положение о евреях, изданное в 1835 г., вновь включено это требование, но на этот раз его выпол­нение было возложено на кагальное самоуправление. Звучало это так: «Каждый Еврей должен навсегда сохранять известную наслед­ственную, или же на основании законов принятую фамилию, без перемены, с присовокуплением к оному имени, данного по вере, или при рождении»721.
После роспуска кагалов по закону от 1844 г. наделение евреев именами и фамилиями (только своими) было поручено местным чиновникам, ведущим ревизии: «Каждому еврею, главе семейства, объявляется, каким именем и прозванием он записан по ревизии, внесен в посемейный и алфавитный списки и должен именовать­ся в паспортах и во всяких актах...»722. Можно представить себе, какой произвол чинили местные чиновники.
До 1850 г. только принятие православия (и шире — христиан­ства) могло быть основанием для перемены имени и фамилии. После закона 1850 г. вплоть до советского времени смена имен и фамилий евреям была запрещена. В советский период имена ста­рались «перевести» в русские аналоги, но при этом «домашнее» имя, как правило, сохранялось, поскольку оно давалось «не просто так», а по умершему родственнику, а иногда и двум. Императив семейной памяти не позволял порвать эти ниточки.
Имя — это у евреев очень большое значение имеет. Двойное имя, чтобы не было обид. Мальчика могут наречь по женщине, девочку — по мужчине. В наше время называют не точно тем же именем. Я Ицхак, а по паспорту — Исаак. Имя дают русское, но похожее. Дед Эйнех, внук Геннадий. — Был очень порядочный человек Идл, в честь него сын Юрий. Я же не могу назвать Идл (АЦИ ЕУ Tul_05_018, VD, SA. М., 1937 г.р.).
Несмотря на то что использование двойных имен не разреша­лось, они иногда фиксировались и в паспорте, хотя в быту, есте­ственно, использовалось одно имя.
Когда я увидел паспорт своего дедушки, я был сильно потрясен, что там было написано. Ну, там было написано... моего дедуш­ку звали Моисей Соломонович. Там было написано через дефис: «Моисей-Самуил Соломонович». Ну, то есть у него было два име­ни, причем паспортные столы писали — что нетривиально, или тривиально, я не знаю, в. как бы сказать, в полной библейской. русской библейской форме. То есть он был... вообще, мой дедушка был назван в честь, естественно, своего прапрадедушки, кото­рый был Шмул-Мовше. Но там было написано: «Самуил-Моисей Соломонович». Но сочетание двойного имени, причем теперь по- русски, с отчеством, выглядело несколько пугающе (Oxf/AHRC- SPb-08, AK Passport PF 08. М., 1959 г.р.).
По мнению С. Николаевой и С. Амосовой, предпринявших спе­циальное исследование практик перемены имен у евреев Подолии и Буковины, причины изменения имен их информантов достаточ­но очевидны: «Чаще всего они говорят, что имена меняли, потому что они воспринимаются как “слишком еврейские”, и приводят по­хожие случаи смены имени: “Отца звали по документам Менахем, но называли Михаилом, так как он жил, учился в России, лучше знал русскую литературу, чем еврейскую, был обрусевший еврей. Евреи в советское время старались, чтоб их называли по-русски: это закон приспособления к окружающей среде. Это не только евреи»723.
Для евреев этот «закон приспособления» особенно актуален. Имя почти однозначно указывало на национальную принадлеж­ность, а ксенофобский фон в той или иной мере всегда присутство- вал724. В этой связи показателен небольшой фрагмент из рассказа Иосифа Гальперина о жизни человека с еврейским именем в по­слевоенное время.
Говоря о росте личности внутри имени, я не сказал о другом — перпендикулярном — процессе. О привыкании к нему, освоении, признании его своим. Сначала мешала экзотичность — по сравне­нию с окружающим, дворовым. До зрелости любой Вася, Петя, Ваня казался более естественным, более привязанным к действитель­ности, чем я. А потом и Фарид, Рамиль, даже Фягим — но еще и с оттенком общей с ним и некоторой отдельности, примыкания, ко­алиции слабых, сплоченности меньшинств. Антисемитизм воспри­нимался более абстрактно, чем это мгновенное ощущение, которое возникало при назывании меня по имени любым посторонним человеком. Хотя, конечно, естественный радиоактивный фон анти­семитизма сказывался и на отношении к имени. Ксенофобски под­страиваясь к среде, я себя воспринимал таким же, как любые все. Только с чужеродным именем. Возможно, еще и потому, что среди моих героев поначалу вовсе не было евреев. Были герои Эллады — Геракл, Язон, Антей. Только потом я сообразил, что и отец, и дядя Йосик, и дядя Мирон не только воевали, как все знакомые мне взрослые, но и имеют особый счет к Гитлеру. Как и мама, вспоми­навшая своих одноклассников, полегших в Бабьем Яре. И уже потом найденная среди рухляди книга о героях восстания в варшавском гетто, книга, пылившаяся в стороне от остальных, потому что была запрещена вскоре после издания, заставила меня хоть немного гор­диться своей принадлежностью к евреям. Впрочем, само слово это долго казалось оскорбительным. Как «жид»725.
Разумеется, рефлексия над своим именем и самоощущением не всегда и не у всех была столь глубокой. Перемена имени чаще мотивировалась соображениями удобства, причем, как правило, это находило понимание у окружающих.
Ну, вот у меня есть знакомая, ей 85 лет, подруга моей тетки, вот, ее в жизни все зовут Анна Ефимовна, всю жизнь. Она дет­ский врач, и совсем недавно перестала работать, и для боль­ных, и для сотрудников — она Анна Ефимовна. А на самом-то деле у нее разве что одна буква какая-нибудь совпадает с ее подлинным именем. Еще там ведь там давали в старых семьях, традиционных еврейских, несколько имен. Понимаете, конечно, это очень тяжело жить с таким именем (Oxf/AHRC-SPb-08 AK Passport PF-25. Ж. служащая, пенсионерка, 1938 г.р.).
Общая ассимиляционная стратегия не встречала противодей­ствия и со стороны властных структур даже самого низкого уров­ня, которых столь «сложные» имена только раздражали. Можно сказать, что стремление «сделать все как у людей» нередко было обоюдным.
Инф.: Когда отец получал паспорт, ему вот и поста... «Какие, у нас какие две фамилии, — ему сказали. — Вот тебе, молодой парень, паспорт, будешь Фуксов Илья Михайлович». А фактически он не Илья Михайлович, а фактически Фукс Елефайвл Менделевич. Стал Илья Михайлович. <...>
Соб.: А у управдома-то он как был записан — правильно или нет?
Инф.: Правильно было. Елефайвл он был записан Менделевич. А когда получал паспорт — «Голову сломали ж с твоими там со всеми этими», — девочка там была в паспортном столе, в милиции.
Соб.: Но это до войны еще?
Инф.: Конечно он паспорт получил до войны.
(Oxf/AHRC-SPb-08, AP Passport PF 10. М., 1931 г.р.).
Разумеется, ассимиляционная стратегия — не единственная. Имя может неадекватно восприниматься окружающими, и этого вполне достаточно для его смены. Например, довольно распро­страненное еврейское имя Сруль могло меняться не только на «рус­ские» Сергей или Александр, но и на идентифицируемое как еврей­ское имя Семен. Либо при замене того же имени оставляли прежнее отчество и фамилию, например: Скальруд Сруль Шулимович — Скальруд Александр Шулимович726.
Особенно много изменений еврейских имен приходится на 60-е гг. А уже в 70-е гг. начался обратный процесс: в связи с воз­можностью выезда в Израиль новые имена меняли на прежние. Старое имя должно было подтвердить национальную идентич­ность. Причем это оставалось актуальным и много позже. Вот за­пись 2006 г. от мужчины 1924 г.р.
Инф.: Теперь уже трудно поехать в Израиль. Или в Америку, или в Гер­манию. Нам было привилегия, что еврей, пишется еврей. А сей­час перекрыли кислород (имеется в виду отсутствие графы «на­циональность» в новом паспорте. — А. Б.). Но доказательства у меня есть. Есть, так что я в этом не переживаю. Но...
Соб.: Доказательства, Вы имеете в виду, что?
Инф.: [Усмехается] То не помогает (обрезание — А. Б.).
Соб.: Не помогает?
Инф.: То не помогает. Надо метрику. Старый паспорт у меня был, там было написано. Я сдал его, многие не сдавали. А я ... зачем мне нужен? Я ж не думал, что. В общем, есть дочкина метри­ка. Там написано папа-мама евреи. Фамилия наша с женой <...> Ее метрика (АЦИ ЕУ Bal_06_20a AS, MH. М., 1924 г.р.).
С окончанием советской эпохи возвращение прежних имен стало наблюдаться и в других национальных традициях727.
В советское время основная идея антропонимики заключалась в том, что имя является социальным знаком (работы В. А. Никоно­ва, А. В. Суперанской и др. вплоть до Б. Унбегауна). При этом «со­циальность» понималась в буквальном смысле, как принадлежность к тому или иному социальному слою. Эта идея вполне актуальна применительно к предшествующим периодам какого-то одного именника (например, русских имен и фамилий), но как раз по от­ношению к советской антропонимической системе она не очень продуктивна. Действительно, в XIX в. такие имена как Фекла, Аку­лина, Агафон вполне однозначно указывали на принадлежность их владельцев к простолюдинам, а фамилии Троицкий, Архангельский — на духовенство. А на какую социальную страту указывали имена Людмила, Галина, Сергей, Александр в советское время? В стране «социального равенства» эти имена могли носить и рабочие, и кол­хозники, и служащие. В пределах общего культурного узуса пере­мена имени подчинялась в основном вкусовым предпочтениям. При совмещении разных культурных традиций более значимым становилось выражение национальной принадлежности, которое в советское время пришло на смену вероисповеданию и сословно­му статусу — причем своим именам старались подобрать русские аналоги даже тогда, когда имя официально не менялось. В таких случаях русское имя использовалось наряду с паспортным и выбор происходил в зависимости от контекста. Но вообще говоря, это не перемена имени, а применение тактики двойного именования.
Что же касается перемены официального имени, за всеми эти­ми случаями так или иначе просматривается идея несоответствия имени человеку: носителей не устраивало официальное имя, их актуальное самосознание не соответствовало паспортной идентич­ности и они старались использовать доступные возможности для того, чтобы снять возникшее напряжение. В результате перемена имени стала рассматриваться в качестве способа полной «переуста­новки» своей идентичности с целью изменить свою жизнь, судьбу. Пожалуй, приведенные в начале раздела слова С. Булгакова о пере­именовании как «изменении не темы, но типа, характера разви­тия» более всего подходят к таким случаям.
«Чистый» паспорт
Официальные правила паспортной системы породили раз­личные схемы их преодоления. Чистым назывался паспорт без ограничительных записей, наличие которых не давало возмож­ности проживать в местностях, отнесенных к категории режимных. Обладание чистым паспортом позволяло владельцу не только про­писаться, но и уйти от особого контроля над его жизнью и особен­но — за передвижениями. Если получить чистый паспорт легаль­ным путем не представлялось возможным, прибегали к разного рода полулегальным и нелегальным схемам.
Интересным материалом для рассмотрения этих схем являют­ся записки начальника паспортного стола Управления милиции УМВД Одесской области капитана милиции Семенова, названные им «Мои взгляды на некоторые виды работ системы МВД СССР». Капитан Семенов имел 10-летний опыт работы в паспортной служ­бе, и им двигало желание усовершенствовать систему контроля над «сомнительными элементами», показав ее слабые места728. Как он отмечал, в результате войны появились категории населе­ния, которые требуют особого контроля и учета. К их числу отно­сились репатрианты; призванные в армию, а затем демобилизо­ванные бывшие заключенные; освобожденные по амнистии; находившиеся в плену и окружении; сосланные представители депортированных народов. Все эти категории состояли на особом учете, но капитана Семенова беспокоили сбои в действующей ин­формационной системе.
В частности, те, кто освободился из лагерей и отслужил в армии, могли получить паспорт по военному билету, а не по справке об освобождении. В таком случае они получали чистый паспорт без отметки о судимости, и их не ставили на спецучет. Оставалось толь­ко надеяться на то, что человек сам сообщит о судимости, боясь разоблачений, — настолько велик был страх перед тотальной слеж­кой, хотя такие случаи практически невозможно было выявить.
Еще одна схема в изложении Ольги Эдельман:
В графе 8 паспорта полагалось указывать, на основании како­го документа он выдан. При перемене паспорта формально полу­чается, что новый паспорт выдан на основании старого и все не­хорошие отметки остались в старом. Или можно взять тот паспорт, который не был изъят при аресте, тогда милиция запросит то от­деление, которое этот паспорт выдало. Но если выдан паспорт в пункте А, посадили человека в пункте Б, а теперь он в пункте В — то запрос из пункта В пойдет в пункт А, а там никаких сведе­ний о его аресте нет. Они спокойно подтвердят, что да, существовал такой паспорт. И даже подделывать ничего не нужно, и закон, строго говоря, никто при этом не нарушает.729
Комментарий Владимира Тольца:
Это как в анекдоте про Рабиновича, который меняет фамилию на Иванов, а потом на Петров. Чтобы когда спросят, какая была прежняя фамилия, отвечать: Иванов. Тут, Оля, важно сказать, что простота этих уловок — следствие не столько несовершенного уче­та, сколько государственного лицемерия. Ведь надо было делать вид, что СССР — свободная страна, уважающая права граждан. По­этому нельзя было просто завести в паспорте специальную графу и там писать: «был судим тогда-то по такой-то статье», и прочий компромат. Эти записи делались завуалированно — ссылка на пункт ведомственной инструкции, которую граждане не читали, потому что она была секретной. Все лукавили и все друг друга норовили обмануть — государство граждан, а граждане, которые похитрей и поопытней, — государство. Думаю, в лагерях бывалые сидельцы растолковывали эти приемы более молодым и наивным.
Владимир Тольц справедливо отметил лицемерие властей в отношении «зашифрованных» записей в паспорте. Никто из вла­дельцев подобных паспортов точно не знал, что они означают, но всем было понятно, что документ с записью «Выдан на основании статьи...» является своего рода волчьим билетом, и люди старались всеми доступными способами получить паспорт без такой записи.
Из Записок капитана Семенова:
Репатриированным по возвращению в СССР к месту определен­ного им жительства в первое время выдавались на жительство спецудостоверения, в которых указывалось их действие только в преде­лах определенной местности. В последующем этот вид документа был отменен, и теперь выдаются временные удостоверения едино­го образца (временный паспорт), в котором также указывается его действие только в пределах определенной местности. После окон­чания фильтрации и спецпроверки репатриированным лицам эти временные удостоверения обмениваются на установленный обще­гражданского вида паспорт, в котором уже никаких отметок не делается. В результате, примерно до 6-ти месячного срока репатри­ированные лица обязываются проживать в определенной им мест­ности, т. е. там, куда поступил на него компрометирующий мате­риал. По истечении этого срока репатриированные лица, получив паспорта без каких-либо отметок, меняют место своего жительства по своему выбору, и так как, еще раз обращаю ваше внимание, в паспорте не имеется никаких записей, свидетельствующих о про­живании за границей, то это по новому месту его жительства для наших органов становится неизвестным, и они ускользают от уче­та. Лица, находившиеся в плену и в окружении врага, в значитель­ной части своей были призваны в части Советской Армии и после получали паспорта, в которых, конечно, никаких записей, свиде­тельствующих о их нахождении в плену и в окружении врага, не имеется. Даже те, которые находились в лагерях (подвергавшиеся фильтрации и проверке), получили паспорта и по истечении срока их действия заменили, то и в этом случае следы этого потеряны, так как в графе 8 паспорта документом, послужившим выдаче пас­порта, указывается паспорт, представленный к обмену.
Учету людей, находившихся на оккупированных территориях, способствовало то обстоятельство, что в их паспорта в графе 8 ста­вилась отметка: «Паспорт выдан на основании ст. 14 Положения о паспортах». С такой отметкой паспорт прописывали только на этой территории. Однако вскоре отметка была отменена, и капитана Семенова беспокоило, что эти люди, получив чистые паспорта, уйдут из-под контроля. Еще одна категория людей, учет которых, по его мнению, был поставлен недостаточно строго, — представи­тели сосланных народов:
При высылке и переселении ... ограничительные записи в свое время производились в паспортах по-разному. Одним из них в паспортах перечеркивался штамп прописки и учинялась запись, дающая им право проживать только в определенной местности, у других отбирались паспорта и выдавались справки, в которых так­же указывалось место поселения. Поскольку эти лица находятся в условиях вольного поселения, то со стороны их наблюдаются, если редкие факты самовольной перемены местожительства, то разъ­езды по территории СССР по разным причинам — чаще. Этим ли­цам не только беспрепятственно удается разъезжать по территории СССР, но и могут получить паспорт взамен якобы утерянного или украденного.
Комментарий Ольги Эдельман:
Как видите, учет всех категорий этих лиц страдает одним и тем же основным недостатком, заключающимся в том, что учеты эти прекращаются и органически разорваны — т. е. учтенные лица проживают в одной местности, а учетные материалы на них на­ходятся в другой местности, причем даже в этих материалах не отражается местонахождение учтенных лиц.
Наконец, преступные элементы, скрывающиеся от суда и след­ствия, могли затеряться в сельских местностях, где не выдавались паспорта и учет был поставлен гораздо хуже, чем на паспорти­зированных территориях. По словам Ольги Эдельман, капитан Семенов предлагал «ввести некую систему, чтобы вслед за пере­мещениями человека милицией пересылалась специальная кар­точка-паспорт, в которой собиралась бы вся информация о нем: один экземпляр — в отделении милиции по месту жительства, другой — в централизованной картотеке. Семенов доказывал, что его система не только более эффективная, но даже и более ком­пактная, чем та, что существует».
Разумеется, изложенные Семеновым приемы далеко не исчер­пывали весь арсенал возможных действий бывших заключенных. Кроме того, Семенов изложил относительно сложные схемы. Чаще прибегали к подделке паспорта или необходимых справок. Как отмечает Натали Муан, «подделка документов или благодушие ка­кого-нибудь служащего — вот два выхода, чтобы положить конец скитаниям»730. Кроме того, могло случиться неожиданное везение. Разумеется, на это мало кто рассчитывал. Иванов-Разумник рас­сказывает о таком случае:
К середине мая 1936 года я «добровольно» вернулся в Саратов, чтобы провести там (надо же было где-нибудь проводить!) лето, а заодно получить и паспорт, вместо волчьего билета731. Теперь у меня была с собой метрика, а также «справка» от ленинградского отде­ления Союза писателей, что «предъявитель сего, имярек, действи­тельно является профессиональным литератором». Вооруженный этими документами, я, наконец, мог получить от саратовской ми­лиции паспорт, в котором место «человека без определенных за­нятий» заменил «служащий писатель». На мое замечание паспор­тистке, что «служащим» я никогда не был — получил убежденный ответ: «В нашей стране есть лишь два класса — либо служащие, либо рабочие»... Как быстро, однако, приближаемся мы к бесклассовому обществу!
Однако паспортистка эта оказала мне большую услугу, за ко­торую хочу помянуть здесь эту девицу добрым словом. Когда я подал ей в окошечко свой волчий билет, она меня спросила:
— Почему вам был выдан временный вид на жительство?
— Потому что у меня тогда не было нужных документов.
— А теперь есть?
— Теперь есть. Вот метрика, вот справка о профессии.
— Подождите немного.
Взяла документы и захлопнула окошечко. Минут через десять оно снова открылось и девица вручила мне паспорт, сроком на пять лет, пожелав всего хорошего и обменявшись со мной репли­кой по поводу «служащего-писателя». Когда я, вернувшись домой, стал рассматривать паспорт, каково было мое приятное удивление: в графе «на основании каких документов выдан паспорт», вместо сакраментального и закрывающего все двери: «на основании справки НКВД», стояло просто — «на основании метрического свидетельства за No 5632». Я готов был расцеловать милую пас­портистку за такое непростительное с ее стороны служебное упу­щение.
Месяца через три, в палящий августовский день, поехали мы с Д. П. Коробовым на пляж, переполненный сотнями мужчин, женщин и детей в купальных костюмах. Мы спустились в самый конец пля­жа, где народа было мало. Д. П. Коробов остался сторожить наше платье, а я пошел по пляжу далеко вверх по течению, чтобы потом сама вода понесла меня вниз, на расстоянии с добрую версту. Ког­да я среди толпы купальщиков вошел в почти парную воду, за мной вошла какая-то тоненькая блондинка с кудряшками и отдалась те­чению по середине реки рядом со мной.
— А я вас знаю, — сказала она.
— А я вас что-то не признаю, — ответил я.
— Вы живете на Чернышевской улице рядом с усадьбой Чер­нышевского.
— Верно.
— А я живу рядом, на Бабушкином взвозе. Вы писатель.
— Тоже верно.
— Вас зовут (она назвала меня).
— Опять-таки верно.
— А моя фамилия (она назвала себя). Значит, вы все-таки не хотите меня признать.
— Простите, не вспомню.
— Какой же вы неблагодарный человек! А кто вам выдал весной этого года чистый паспорт?
— Как!
— Ну, да. Я паспортистка третьего отделения милиции...
Значит, с ее стороны это не было служебным упущением, не было ошибкой, а было сознательным добрым делом — избавить бывшего ссыльного от волчьего паспорта! <...> И вот я — вольный советский гражданин! У меня — «чистый паспорт!» Могу ехать — куда мне угодно, могу жить — где мне угодно... 732
В основе большинства рассмотренных схем получения «чисто­го» паспорта — смена документов. Не случайно столь распростра-
нены были намеренные «утери» паспортов. Каждая замена давала шанс изменить паспортные данные. Кроме ограничительных за­писей в графе 8, чаще всего стремились изменить имя, год рожде­ния, национальность, отношение к воинской службе.
С введением отметок о браке, разводе и алиментах представ­ления о «чистоте» паспорта распространились и на них. Наличие таких отметок — специфическая особенность советского паспорта. Личная жизнь становилась публичным достоянием. Информант 1963 г.р. вспоминает о том, как был потрясен его британский кол­лега, когда узнал об этих отметках, и продолжает:
Вот в паспорте какой-то факт биографии, ты предъявляешь этот паспорт кому угодно, и он уже знает нечто, что у тебя происходит в жизни. И, кстати, в паспортных столах эта тра­диция, видимо, играла свою роль, потому что до перемены пас­портов вот несколько лет тому назад, когда я бывал все-таки в паспортном столе, паспортистки смотрят на тебя с большим интересом. Потому что они имеют некоторое представление о том, как течет твоя жизнь (Oxf/AHRC SPb-08, СК Passport PF18. М., 1963 г.р.).
«Штамп в паспорте» (отметка о браке) для женщин мог быть предметом гордости, а для мужчин — либо ничего не значащей записью, либо клеймом, которое нужно скрывать при знакомстве с другими женщинами. Ср. о различном отношении к записи о бра­ке мужчины и женщины:
Соб.: А когда вы женились, вам было важно, что это в паспорт внесе­но? Не просто официально и есть свидетельство о браке, а что это именно в паспорте, это принципиально?
Инф. 1: Да нет, я как-то, я как-то совершенно к этому безразлично как- то к этому отношусь. Это... мне это как-то это даже вот... я абсолютно никакого значения этому не придавал. Ровно на­столько поскольку.
Инф. 2: А для меня было очень важно. Да. Я этим гордилась. Видите, раз­ное восприятие как. Во-первых, женщина — мужчина, гумани­тарий и. Мне так кажется. Нет, а для меня было очень важно, очень (Oxf/AHRC-SPb-08 АП Passport PF-35. Инф. 1 М., 1939 г.р.; Инф. 2 Ж., 1946 г.р.).
Наличие в паспорте отметок о семейном положении давало возможность получить необходимые сведения о предшествующей жизни малознакомого партнера, чем, как выясняется, активно пользовались:
Мне понравился, например, мужчина, он за тобой ухаживает: «А ну, покажи паспорт».
Соб.: То есть это было нормально спросить?
Инф.: Да, это было нормально. Совершенно нормально, да. Потому что там и дети были записаны, и жена, а он... Все в командиров­ках были холостые. (Oxf/AHRC SPb-08, DT Passport PF-02. Ж., 1943 г.р.).
Показательны рассуждения женщины 1951 г. р., у которой в пас­порте был штамп о разводе. При обмене ее паспорта паспортистка предложила:
«Хотите — я Вам поставлю вот печать о разводе. Если хоти­те — там будет чисто». — «Пусть будет чисто. Зачем мне пе­чать?» <...> То есть, вот у меня сейчас паспорт чистый. У меня там не вписана дочка, не вписана, потому что она уж совершен­нолетняя. Вот. И там у меня нет печати о разводе. О. о ре­гистрации и разводе — нет печати. У меня чисто в паспорте. Я помню, дочка посмеялась: «Ну вот, — говорит, — теперь мо­жешь выходить замуж. Как первый раз» (Oxf/AHRC SPb-08, AP Passport PF-14. Ж., 1951 г.р. ).
Старались избавиться даже от паспорта, в котором большое ко­личество отметок о работе — это свидельствовало о том, что чело­век является «летуном», а таких неохотно брали на новую работу.
Некоторые открывали паспорт, а у него — тю, тю, тю, тю, тю! <...> Поэтому старались заменить, терять (Oxf/AHRC SPb-08, AP Passport PF-15. Ж., 1933 г.р.).
Даже большое количество таких отметок, как прописка, рас­ценивалось отрицательно. «Чистый» паспорт должен был содержать минимально необходимый набор отметок и записей, поскольку все «лишние» отметки предоставляли внешнему взгляду дополни­тельную информацию, которую владелец паспорта предпочел бы не раскрывать.
Фиктивный брак
Фиктивный брак определяется как юридически оформленный брак без намерения создать семью733. Он известен в России с се­редины XIX в. в контексте женской эмансипации734. В советском контексте этот институт приобрел другие функции. В послерево­люционное время он давал возможность «бывшим» изменить фа­милию и тем самым уменьшить внимание к своей персоне, что давало возможность адаптироваться к новым условиям735. С вве­дением паспортной системы он стал одним из способов получения прописки в крупном городе. Не случайно фиктивный брак стал называться в советское время «средством передвижения»:
Соб.: А вот еще какие-то случаи фиктивных браков Вам известны? Инф.: Фиктивных? Ну, это есть, конечно. Ну, господи! «Средство пере­движения» (Oxf/AHRC-SPb-08 AK Passport PF-25. Ж., 1938 г.р.).
Получение прописки с целью «зацепиться» за Москву или Ле­нинград — постоянный мотив в историях о фиктивном браке.
Инф. 1: Из-за прописки московской, ведь очень было трудно прописаться в Москве.
Инф. 2: Да, да.
Соб.: А так вышел замуж, женился, да, получил прописку?
Инф. 1: Да. Прописался к жене, а потом можно в Москве как-то при­строиться, прописка есть — и на работу. И все (Oxf/AHRC SPb- 09, ММ Passport PF-39 Инф. 1. Ж., 1939 г.р.; инф. 2 Ж., 1940 г.р.).
Каждый случай применения такого способа преодоления пас­портных барьеров по-своему уникален, но в основе лежало стрем­ление обойти основное препятствие на пути свободной миграции и социальной мобильности — правила прописки.
Ну, вот, у меня эта приятельница, которая была замужем за военным, она здесь потеряла прописку и уехала с ним на Кам­чатку служить с двумя детьми. И там через два года развелись.
Она приехала без прописки ленинградской — не устроиться на работу. <...> И поэтому они, да, такой был случай, она заключи­ла фиктивный брак с одним из своих приятелей для того только, чтобы получить прописку у мамы у своей, не то что там жил­площадь, просто прописку. Ее прописали к ее маме, и она устро­илась, хотя она была инженер, она устроилась работать двор­ником, чтоб получить какое-то жилье. Так вот. А потом этот брак аннулировали, она получила прописку — и все. <...> В этом плане было все очень несправедливо, я считаю. Несправедливо, потому что человек поехал, отработал три года, да? Там, где- то, отдал, так сказать, долг свой. Кто-то захотел — остался, а если ты не хочешь, то ты должен вернуться, иметь возмож­ность вернуться обратно. Это было запрещено. <...> Пришлось на всякие уловки идти, на всякие фиктивные браки (Oxf/AHRC SPb-10, ММ Passport PF-45. Ж., 1945 г.р.).
Распространению этого обходного маневра способствовало и то обстоятельство, что фиктивность оформления брачных отно­шений является прежде всего оценкой самих договаривающихся сторон и поэтому установить ее крайне сложно. Кроме того, фик­тивный брак не влек за собой уголовного наказания. Он мог быть лишь признан по суду недействительным736. Поэтому фиктивный брак нередко использовался и для решения пресловутого «квар­тирного вопроса» (расширения жилплощади).
Но таких случаев очень много. Для распределения площади. Вот раньше получали площадь, например. Вот я получаю квартиру. у меня сын не женат. Мне чтобы это. побольше площадь дали, квартиру, например, надо было или взятку дать или еще что- то. И я — фиктивный брак, пошел, зарегистрировался — всё. Уже дают площадь (Oxf/AHRC SPb-08, DT Passport PF-02. Ж., 1943 г.р.).
Вариантов использования фиктивного брака в этих целях было множество. Вот еще один, немного более сложный:
...У меня, например, приятель мой развелся с женой. Она фик­тивно вышла замуж за своего знакомого. А тот знакомый про­писался к ним. Получилось меньше шести метров [квадратных на человека]. Этот знакомый купил себе квартиру в ЖСК и дал им денег на Волгу. И потом они тоже развелись, она развелась с этим знакомым и снова за своего мужа вышла замуж (Oxf/ AHRC-SPb-08, AP Passport PF-10. М., 1931 г.р.).
Фиктивный брак использовался не только для получения про­писки и решения квартирного вопроса, но и для достижения других целей — например, для эмиграции. В таком случае существовали варианты «выйти замуж за иностранца / жениться на иностранке».
Инф.: У меня даже есть, среди моих знакомых, таких парочку людей, которые по разным, так сказать, поводам вступали в фиктив­ный брак. <...> Ну в одной семье это было связано как-то с жиль­ем <...> и с пропиской. Такой наиболее банальный, конечно, <...> случай. А в другой семье это было связано с отъездом за грани­цу. <...> В общем, дама хотела уехать, и вот она, так сказать. <...> И уехав туда, они там и разошлись через какое-то время (Oxf/AHRC SPb-08, DT Passport PF-04. Ж., 1945 г.р.).
Следует также иметь в виду, что не состоящих в браке неохот­но выпускали за границу. В этом пункте советские требования не­ожиданно сходились с предпочтениями консульских служб ино­странных государств, о чем, конечно, было хорошо известно. Другими словами, шансы выехать за границу были существенно выше для состоящих в официальном браке.
... а так фиктивный брак — куда-то за границу едут если. Тоже бывает такое. Сделали и поехали. Хотя не живут. <...> Потом когда Женька уезжала, так туда. они развелись, а туда [в Аме­рику] брали только женатых. И вот он со своей женой снова со­шелся. И она уехала туда. А фактически потом я не знаю, как у них кончилось. Развелись они — не развелись. Наверное, раз­велись. Вот вам фиктивные браки (Oxf/AHRC-Evpatorija-08, Passport PF-06. Ж., 1934 г.р.).
Наконец, фиктивный брак применялся и для успешного по­строения карьеры. Советский начальник должен был состоять в браке — по негласным канонам для руководящих работников тре­бовался полный, а не усеченный жизненный сценарий. Иными словами, пребывание в брачном статусе считалось необходимым условием для успешного разрешения многих жизненных коллизий.
О распространенности фиктивных браков (особенно в Москве и Ленинграде) было хорошо известно. Это явление регулярно ос­вещалось в прессе с необходимыми в таких случаях стилистиче­скими особенностями. Приведу отрывок из одной такой статьи:
Нет-нет да и появляется в печати старое забытое выражение «брачный аферист», которое навсегда должно уйти в прошлое. Со­гласно советским законам брак — это добровольный союз женщины и мужчины, основанный на свободных от материальных расчетов чувствах, взаимной любви, дружбе и уважении. К сожалению, в юридической практике встречаются случаи заключения брака с ко­рыстными целями: приобретение права на жилую площадь, про­писку, пенсию, уклонения от распределения после окончания выс­шего или среднего учебного заведения и т. д. Так, гражданка Кротова 1927 года рождения вступила в брак с гражданином Бли­новым 1895 года рождения, и через 19 дней после регистрации прописалась и поселилась в двухкомнатной квартире, нанимателем которой являлся Блинов. А уже через месяц после этого «радостно­го события» он обратился в суд с иском о признании брака недей­ствительным, так как новобрачная перестала о нем заботиться, не оказывала помощи, в которой он нуждался по возрасту и состоянию здоровья, устраивала скандалы, в результате которых он вынужден уйти и поселиться у своей сестры. Заслушав дело, народный суд пришел к выводу, что со стороны Кротовой брак был заключен не с целью создания семьи, а лишь для завладения его двухкомнатной квартирой, и своим решением признал данный брак недействи­тельным. Вот другой случай. Гражданин Галанин, проживавший в городе Майкопе, вступил в брак с гражданкой Савельевой, прожи­вавшей в Ленинграде, и поселился на ее жилой площади. Меньше чем через два месяца Савельева обратилась в суд с иском о рас­торжении брака. И народный суд удовлетворил иск. Однако по про­тесту прокурора решение было отменено. При новом рассмотрении суд установил, что прописав на свое жилплощади «мужа», Савелье­ва выехала на другое постоянное место жительства. Семьи эти люди не создали, брак между ними был заключен с одной-единственной целью — совершить сделку с пропиской, не безвозмездно, разуме­ется. Так по иску прокурора народный суд признал брак, заклю­ченный между Савельевой и Галаниным, недействительным.
И в заключение статьи выводится мораль: «Добро не может восторжествовать за счет зла, причиненного хотя бы одному че­ловеку. А люди, вступающие в брак по расчету, преследующие ко­рыстные цели, обманывающие государство, естественно, достой­ны осуждения и непременно будут нести ответственность за нарушение закона»737.
Фиктивный брак стал одним из наиболее распространенных способов получения прописки, а вместе с ней и других перспектив в обход паспортных правил. Этому способствовало то обстоятель­ство, что механизм преодоления запретов переносился в приватную, слабо контролируемую государством сферу. К тому же фиктивный брак не считался уголовно наказуемым деянием — все происходило почти в рамках закона. «Обман государства» воспринимался скорее как риторическая фигура, чем как реальное нарушение закона; как своего рода естественный ответ на установления государства, как конструирование своих, приемлемых для жизни правил.
Утеря. Без паспорта
...Величие и власть паспорта ни в чем не проявляют себя так впечатляюще, как в его отсутствии.
Борис Хазанов. Сага о паспорте
С детства внушалось, что паспорт — нечто настолько важное, что он не может быть потерян.
...Идея о том, что бывает паспорт и это такой самый важный документ, который нельзя терять, — ну к 10 годам точно была (Oxf/AHRC-SPb-07, AKas. Passport PF 07. Ж., 1984 г.р.).
Несмотря на все усвоенные с детства внушения и предосторож­ности, паспорта терялись. Утеря паспорта означала, что админи­стративные органы на какое-то время перестают «видеть» граж­данина, а сам гражданин не может жить полноценной социальной жизнью. Как пишет Борис Хазанов, «человек без паспорта <...> — это как бы уже вовсе не человек. Его имя ничем не подтверждено, его происхождение никак не удостоверено. У него нет возраста, нет профессии, нет национальности, нет даже пола — как если бы у него не было полового члена. Он никто — вот он кто. Отсутствие паспорта не только не восполняется другими бумагами — справ­ками, удостоверениями, свидетельствами, членскими билетами и аттестатами, — но, напротив, делает обладание ими подозритель­ным и преступным»738.
При этом система функционирует таким образом, что забота о возобновлении контроля возложена на самого владельца паспорта:
При утрате или похищении паспорта владелец обязан немед­ленно заявить об этом в местное отделение РК милиции, одновре­менно представив одну фотокарточку и выписку из домовой кни­ги с указанием серии, № паспорта, кем, когда и кому таковой был выдан. На основании полученных сведений принимаются меры к установлению личности заявителя и факта наличия у него паспор­та до утраты. Если будет установлено, что утрата или хищение произошли вследствие небрежного его хранения, налагается штраф до 100 руб. <...> Если утраченный паспорт выдавался в одном от­делении РК милиции, а фотокарточка в другом — посылаются два запроса. По месту наклейки фото — с приложением фотокарточки для подтверждения личности заявителя. В выдаваемом вновь пас­порте в графе 8 записывается: «взамен утраченного» или «взамен утраченного повторно (в третий раз)»739.
Понятие «утраты» подробно описывается в Инструкции 1953 г.:
Под утратой понимается:
а) потеря или уничтожение в результате небрежного хранения;
б) потеря или уничтожение при несчастных случаях, стихийных бедствиях или других аналогичных обстоятельствах;
в) хищение паспорта у владельца при краже (карманной, из квартиры и т. п.), грабеже или других преступлениях740.
Во всех перечисленных случаях в то отделение, где был выдан паспорт, направляется запрос с приложением фото. Ответ должен быть в течение 48 часов. Если в результате проверки будет установ­лено, что паспорт утрачен в результате небрежного хранения — штраф до 100 рублей. Если в результате несчастного случая — штраф не налагается. Если лицо найдет его у себя, дело прекращается741. Таков сценарий официального оформления дела об утрате паспорта.
Если вдуматься, ситуация вполне парадоксальная: за утерю вещи наказывается ее владелец. В результате получается двойное наказание — человек остается на какое-то время без паспорта и вынужден оплатить штраф, не говоря уже о времени, проведенном в очередях и проч.
Соб.: А почему надо платить штраф вообще?
Инф.: Ну ты ж потерял документ государственный. Ты — разгильдяй. Тебя надо наказать.
Соб.: Но это ж Ваш документ.
Инф.: Он государственный документ. Штраф надо платить за это. Это нарушение закона. Потому что твоим паспортом может кто-то воспользоваться. Ну в принципе-то, да? (Oxf/AHRC SPb- 10, AP Passport PF-48. М., 1957 г.р).
В ряде интервью утрата паспорта предстает как что-то исклю­чительное.
Соб.: А сложно было восстановить паспорт раньше, вот тогда еще, в те времена? Ты боялась потерять паспорт?
Инф.: Ну конечно! Я его никогда и не теряла. Я не могу припомнить случая, чтобы кто-то потерял паспорт. Не знаю такого слу­чая. Раньше если сказать, сейчас вот вместе с чем-то увору­ют, а раньше как-то не было такого, чтоб воровали как-то, или что-то. Поэтому паспорта не... не терялись (Oxf/AHRC- Evpatorija-08, Passport PF-06. Ж., 1934 г.р.).
Это целое дело. Почему у тебя украли паспорт? Почему? Ты, значит, не охранял его. Это ты. твой документ, это, счи­тай, твоя личность. Ты не можешь сказать, что ты личность этого государства, тыникто. Ты никто (Oxf/AHRC SPb-08, DT Passport PF-02. Ж., 1943 г.р., пенсионерка).
Утеря паспорта и в самом деле означала для владельца череду неприятностей: общение с сотрудниками милиции, стояние в оче­редях, добывание всевозможных справок. Этот «фон» на самом деле и есть основное наказание за «небрежное хранение» основ­ного документа. Каждый такой случай — длинная история полу­чения нового паспорта.
Процедура обретения нового паспорта начинается с заявления, в котором необходимо изложить обстоятельства утраты паспорта. Как правило, оказывается, что изложить их «правильно» бывший владелец не может. «Правильные» версии знают сотрудники ми­лиции (паспортного стола), которые делятся своим знанием.
Меня просто научили, если ты напишешь, что у тебя украли, им надо заводить дело. <...> А дело это никто никогда в жизни в ми­лиции заниматься не будет. <...> На фиг им, у них кроме этого де­нежные какие дела и там все прочее... заниматься, где им... Не пи­шешь, что там у тебя украли. Там я не помню, там потерял или еще что. Там прямо люди подсказывают, короче говоря. Сидят и подсказывают [смеется], почему тебе так надо писать. Потому что вот если ты написал — украли, им надо заводить дело (Oxf/ AHRC SPb-08, DT Passport PF-02. Ж., 1943 г.р., пенсионерка).
Причина такой предупредительности сотрудников милиции проста: от того, как написано заявление, зависит объем их работы. Приведу развернутое описание этой ситуации:
Инф.: Я потерял его, наверное, уже так года два и, в принципе, он мне вообще был не нужен, а потом я пошел его получать. Ну, понятно, что такое получать паспорт, да? <...> Это вот эти дикие очере­ди, стоишь в коридоре, где негде сесть, и хамящие, там, все эти дамы, и прочее, и прочее. Но, в конце концов, я оказался в этой очереди и увидел вокруг кучу, во-первых, таких людей, почти ры­дающих, которые пишут какие-то заявления и все время пере­писывают. А ситуация с паспортами еще такого типа, что если ты говоришь, что у тебя паспорт потерян, ты пишешь один тип заявления, а если ты говоришь, что он украден, совсем другой, и на это заводится дело. Значит, еще на одно заявление больше и на какое-то количество дней больше. Я пошел по более простому пути, я сказал, что я его потерял. Хотя, может быть, его и укра­ли, я не знаю. Вот. Во всяком случае, когда я попытался написать первое заявление, мне тут же сказали, что здесь все неправиль­но. Во-первых, неправильно в плане терминологии, потому что я употребляю не те слова. Но я к этому был готов. Уже в коридоре там какая-то бабка плакала о том, что она написала, что пас­порт пропал, а нельзя писать, что он пропал, «паспорт утрачен», только «утрачен» и так далее. Но я уже написал, что паспорт утрачен там-то и там-то, но где «там-то и там-то»? И тут мне тетка в военном кителе говорит, что «Да, но вы пишите, когда он утрачен и где». Я говорю: «Подождите. Но именно пото­му, что он утрачен и я не знаю, где его потерял, я вот пишу заяв­ление так». Она говорит: «Нет-нет, так не пойдет. Вы должны написать, в какой день вы его потеряли и где предположительно». Я говорю: «Ну, наверное, это было, когда я ехал на дачу и, скорее всего, это было в маршрутке». — «Так, а какой номер маршрут­ки?» — «Там, такой-то номер маршрутки». — «А вы помните примерно время?» Я говорю: «Ну, да, потому что поезда ходят так-то». — «Ну, так и пишите». Я говорю: «Как так?» — «Пиши­те: потерял паспорт в маршрутке номер такой-то такого-то числа во столько-то времени». Я говорю: «Понимаете, если бы я его так потерял, я бы его не потерял. Он бы у меня выпал из кар­мана...» Короче, в результате родился уникальный текст такого рода, что, дескать, «такого-то числа в такой-то маршрутке я потерял паспорт, когда доставал кошелек, чтобы расплатиться за билет. В этот момент паспорт выпал». То есть вот такая история (Oxf/AHRC SPb-08, СК Passport PF18. М., 1963 г.р.).
Прежде всего бросаются в глаза используемые термины. В со­ответствии с паспортными инструкциями, паспорт не может быть утерян. Он может быть утрачен или похищен. Но в любом случае речь должна идти об утрате, что, естественно, ассоциируется с чем-то исключительно дорогим и ценным. Так говорят на офици­альных церемониях о покойнике. Видимо, «утраченный» паспорт и в самом деле мог восприниматься как аналог покойника.
Из двух возможных сценариев (потеря и кража) для работников милиции предпочтителен первый (потеря), поскольку в этом слу­чае не нужно заводить дело и объявлять розыск. Для владельца выгоден второй (кража) — он не будет обвинен в небрежном хра­нении и избежит штрафа. Но в любом случае от пострадавшего требуется не просто констатация утраты паспорта, но и изложение сопутствующих обстоятельств. Как правило, он либо не знает, либо не помнит обстоятельств «утраты», и в таких случаях работники милиции приходят на помощь, конструируя вместе с владельцем необходимый текст. Заканчивается все приемлемой для обеих сто­рон компромиссной версией.
Время получения нового паспорта взамен утраченного тоже зависит от выбранного сценария — от месяца до нескольких месяцев (в случае кражи оно затягивается). На это время выдается справка.
Инф.: А мне выдали Форму 6.
Соб.: Что это такое, Форма 6?
Инф.: Форма 6 — это такая бумажечка, формата А-6, наверное... то есть, вот, половина тетрадного листочка. Или с тетрадный листок — может быть. Опять — это возможно. На которой на­писано. а! у меня еще одна есть история! И тоже не менее цве­тистая. Значит, там было написано: «Паспорт утерян. вме­сто этого выдана форма, там-то прописан.» Такая же фотка, как в паспорте, там штампик стоит, «Является полной заме­ной паспорта». Вообще, полностью-полностью идентична пас­порту, документу.
Соб.: С фотографией?
Инф.: Да, именно с фотографией, на фотографии — штампик. Фото­графия точно такая же, как в паспорте. И вообще это как бы форма такая. Я с этой формой ходила, ходила, ходила... (Oxf/ AHRC-SPb-08 AK Passport PF-26. Ж. научн. сотр., 1975 г.р.).
В случае пропажи паспорта можно было надеяться на его воз­вращение — обратиться в стол находок, дать объявление в газете. Ср.:
Соб.: А теряли вы когда-нибудь паспорт?
Инф.: Теряла, да. Приехала в Удомлю и потеряла все документы. Ой, потеряла, не знаю как. Говорят, что на остановке, выронила что ли. <...> И мы давали объявление в газету удомельскую — и откликнулись на объявление. <...> Откликнулись, «за вознаграж­дение» мы написали. Попались очень добрые люди, мы поехали на машине, и они отдали документы, паспорт. Там и не только паспорт, там еще что-то, другие документы были. Отдали, мы с ними, как бы, отблагодарили и. вот, было один раз (Oxf/AHRC SPb-08, ММ Passport PF-36. Ж., 1940 г.р.).
Если утраченный паспорт обнаруживался в столе находок или в милиции, требовалось установление личности, которое обычно проходило без особых затей. В следующем интервью речь идет об утере паспорта тетей информантки. После поступившего звонка о том, что паспорт нашелся, они вместе пошли в милицию, по­скольку боялись, что звонить могли не из милиции. При этом ин­формантка не могла объяснить (или вспомнить), что именно их напугало, кроме неприятного голоса звонившего.
Соб.: А нужно было тебе предъявить какие-то документы, чтобы подтвердить, что это она? Или такого не было?
Инф.: [качает головой]
Соб.: И вообще никаких документов она не предъявила? Ну а вдруг это не она?
Инф.: Ну в паспорте же есть фотография. А потом спрашивали, ка­кая сумка. Она описала, какая сумка, что было в сумке там (Oxf/ AHRC-SPb-08, AP Passport PF-12. Ж., 1969 г.р.).
Случалось, что исчезнувший паспорт по прошествии некото­рого времени подбрасывали. Подбрасывали паспорта те, кто не был включен в систему нелегального оборота паспортов. Известно, что найденные паспорта имели устойчивый рынок сбыта. Более того, в больших городах существовал своего рода бизнес на най­денных паспортах.
Инф.: История была такова, что нам в ломбарде в... в N-е приносили паспорта по пятьдесят рублей — ну, дешевые. Вот соберется су­мочка паспортов — я еду в Питер, там их продаю по пятьсот. Вот, а потом из Питера, естественно, с другой сумочкой едут в N. Вот, мне очень понравилось.
Соб.: Подожди, паспорта?..
Инф.: Потерянные паспорта. То есть в ломбард приносят бомжи: «Вот, паспорт нашел!» И эти паспорта принимали по пятьде­сят рублей. В Питере. в Питере их продавали по пятьсот (Oxf/ AHRC-SPb-09 IN Passport PF-23. М., 1983 г.р.).
Переживания, связанные с утерей паспорта, косвенно свиде­тельствуют о той роли, которая ему придавалась — при том, что он требовался лишь в исключительных случаях. Этот устойчивый па­радокс объясняется его исключительно высоким символическим значением, что поддерживается нарочитыми сложностями его восстановления, вплоть до особой терминологии, применяемой в ситуации пропажи. В результате утеря паспорта могла восприни­маться как утрата существенной части самого себя, нарушение полноты и цельности своей идентичности. Предельно бюрократи­зированная процедура получения нового паспорта лишь подчер­кивала специфический характер документа.
Отказ от получения паспорта
Отказ от получения паспорта был характерен для представите­лей некоторых религиозных сообществ. Неприятие паспорта как символа Антихриста прослеживается в русской традиции со време­ни возникновения этого документа в начале XVIII в. и вплоть до наших дней. Опорный фрагмент для подобного рода представлений содержится в «Откровении Иоанна Богослова»: «И он сделает то, что всем, малым и великим, богатым и нищим, свободным и рабам, положено будет начертание на правую руку их, или на чело их, и что никому нельзя будет ни покупать, ни продавать, кроме того, кто имеет это начертание, или имя зверя, или число имени его. Здесь мудрость. Кто имеет ум, тот сочти число зверя; ибо это число чело­веческое. Число его 666» (Откр. 13: 16-17). В этом контексте паспорт воспринимался как своего рода воплощение такого «начертания».
Приписывание паспорту внеположного ему содержания опи­рается на представления конспирологического характера, на ко­торых имеет смысл остановиться подробнее.
Миф и документ обычно воспринимаются как своего рода про­тивоположности. Предполагается, что документ уже в силу своей специфической прагматики ориентирован на однозначное соот­ветствие содержащихся в нем данных внеположной реальности, т. е. на констатацию или подтверждение того, что есть «на самом деле», в то время как миф не скован такими условиями и основывается на совсем других представлениях. Можно сказать, что документ вос­принимается как своего рода воплощение достоверности, а для мифа эта категория вообще нерелевантна. Тем не менее существу­ют контексты, в которых эти противоположности могут сближаться, и не просто сближаться, но и вступать в отношения взаимной ин­терпретации. В частности, не столь уж специфичны случаи, когда вокруг того или иного документа складываются нарративы, которые можно определить как тексты мифологического характера.
Конспирология, понимаемая в широком смысле (как обнаруже­ние скрытых смыслов тех или иных явлений и событий), в христи­анских культурах обычно связана с распространением эсхатологи­ческих ожиданий, представлениями о приходе Антихриста и его тайных сигналах742. Усиление государства в Новое время, его неу­клонное стремление переделать своих подданых (как и более част­ные проявления модернизационных процессов — распространение идентификационных практик, счета, измерений и т. п.) лишь утвер­дили общее направление поисков конспирологических объяснений. Объектами конспирологических разысканий становятся самые раз­ные проявления государственной власти, в том числе и те докумен­ты, которые ориентированы на идентификацию человека. Такие документы (удостоверение личности, паспорт) вызывали особенное внимание по той простой причине, что идентификационные кате­гории официального «портрета» человека практически никогда не совпадали с его представлениями о самом себе. Такого рода зазоры нуждались в объяснении. Документу требовалось специальное про­чтение с целью обнаружения в нем «истинного» содержания.
Своего рода «вчитывание» в документ внеположного ему со­держания основывается, как правило, на презумпции наличия в нем тех или иных «скрытых смыслов», причем предполагается, что эти смыслы сознательно скрыты инстанцией, которая выдает до­кумент и выступает в качестве «автора». Документу в таком случае приписывается статус текста, предполагающего как минимум два прочтения. Одно из них известно тем, кто призван осуществлять контроль над функционированием документов, т. е. представите­лям властных органов; другое предлагается тем, кому предназна­чен документ и кто заведомо не в состоянии постичь его «истинное содержание». Конспирологическое истолкование ориентировано на то, чтобы «раскрыть им глаза» Однако нередки случаи, когда и адресаты («непосвященные») читают текст по-своему, предлагая свое истолкование содержащихся в нем данных.
Отказ от получения паспорта наиболее последовательно со­блюдался беспоповцами (в частности, странниками или бегунами)743, у которых «отрицание антихристова мира» понималось буквально, как уход из мирской жизни, избегание всяких контактов с пред­ставителями власти. Всякий, кто хочет спастись, не должен при­нимать «печать Антихриста» (паспорт) и записываться в расколь­ничьи списки744. В том случае, если кто-то уже получил паспорт, его «настоящее рождение» могло заключаться в торжественном уничтожении паспорта и других официальных документов745.
В советское время эсхатологические ожидания только усилились. Новая власть давала к тому гораздо больше поводов, чем прежняя. Позиции странников в отношении отказа от контактов с властью стали разделять и другие религиозные течения. Достаточно сказать о движении «истинно православных христиан», которое образовалось в результате «второго раскола» Русской православной церкви (после того как митрополит Сергий заявил о лояльности РПЦ советской власти). Несогласные с такой позицией верующие объявили себя хранителями истинного православия и разорвали отношения с офи­циальной церковью. Их неприятие советской власти, которую они определяли как власть Антихриста, выражалось в отказе от всех форм сотрудничества, в том числе в неполучении паспортов, отказе от уча­стия в выборах, от службы в армии и т. д. Л. И. Сосковец, основываясь на архивных материалах Томской области, пишет: среди сибирских поселенцев в 1960-е гг. широкое распространение получили слухи о том, что власти готовят новые паспорта, которые будут объединять трудовую книжку, военный и профсоюзный билеты, и такие паспор­та будут якобы насильно вручаться верующим746. Лишь в исключи­тельных случаях ради дела церкви и по общему решению сообщества кто-то мог взять на себя великий грех получения паспорта747.
Отказ от получения паспорта и других документов означал на практике почти полный разрыв с мирской жизнью. Представите­ли такого рода воззрений не могли получить ни официальной ра­боты, ни пенсий, ни каких-либо других форм социального обе­спечения. Они нередко селились в отдаленных, труднодоступных местах, ведя натуральное хозяйство (не случайно «истинно право­славные» получили название «катакомбной церкви»). Админи­стративные органы жестко преследовали «отказников»: аресты, высылка, обвинения в тунеядстве и других прегрешениях — дале­ко не полный арсенал применявшихся наказаний.
Устойчивость представлений о паспорте как «печати Антихри­ста», их длительную сохранность и экстраполяцию на такие реалии мирской культуры, как денежные знаки, различного рода списки и другие документы можно попытаться объяснить сохраняющейся актуальностью нескольких комплексов идей, происхождение кото­рых обычно связывается с архаичными и «традиционными» фор­мами культуры. К их числу, как уже сказано, следует отнести прежде всего устойчивые аналогии между деяниями Антихриста и действи­ями светской власти. Характерным также является заведомо на­стороженное отношение к образам символической визуализации властных отношений и обусловленные этим отношением попытки обнаружить «истинный» смысл символов светской власти. В русле этой тенденции советская звезда будет истолковываться как ма­сонский знак, серп (по аналогии с косой) — как знак смерти, соче­тание серпа и молота — как нарочитое искажение креста, и т. д.748
Что конкретно наделяется скрытым смыслом и подвергается «деконструкции»? Прежде всего — документ в целом, и в частности его название. Вот пример его прочтения с установкой на проясне­ние скрытого смысла:
Как расшифровывается «паспорт»? <...> «Печать. Антихриста. Сам. Получаю. Получаю печать антихриста». Вот что-то так- то. <...> Сам. Получаю... Подождите, «паспорт». Сам получаю. «Сам соединяюсь с сатаной». Там написано: «Гражданин Совет­ского Союза», гражданин земного царства. А земное царство чье? Антихриста. Дьяволу в личное пользование. Человек умира­ет, а Антихрист говорит: «Он мой. Он паспорт получил в веч­ное пользование. Сам соединился с сатаной». <...> Потому что в семнадцатом году пришел к власти Антихрист. А чтобы, а Господь пришел на землю без паспорта. Не от мира сего. Чтобы быть с Богом, надо быть не от мира сего. Ничего не принимать (Diveevo-02, MA. Ж., ок. 50 лет).
Документ обычно строится таким образом, чтобы не допустить возможности иного или дополнительного истолкования. В таком случае, казалось бы, нет почвы для каких бы то ни было интерпре­таций; однако это не так. В документе (и особенно в его реквизитах) всегда присутствуют элементы, которые могут быть истолкованы в другой (внеположной документу) системе смыслов. Это те эле­менты, которые характеризуются максимально несвязанным содержанием (визуальные образы, печати, цифры и др.) и могут относительно легко вычленяться из текста документа. Особое зна­чение придается числам и числовым последовательностям. Исклю­чительная «мифогенность» чисел основывается на их дочисловой семантике. Другими словами, простым числам, как правило, при­писаны нечисловые значения (хотя бы такие, как «счастливые — несчастливые» и т. д.). Следует также иметь в виду, что числа непо­средственно связываются со счетом и измерениями, а к этим прак­тикам модерности и до сих пор ощущается особое отношение749.
Применительно к документам, как правило, актуализируется число Антихриста (666). Это число — точнее, его скрытое присут­ствие — «обнаруживалось» уже в самых ранних документах, на­чиная с эпохи Петра, который и сам воспринимался старообряд­цами как воплощение Антихриста. Такого рода разыскания продолжаются и до сих пор по отношению к паспортам, ИНН, кре­дитным картам и другим документам, в которых так или иначе отыскивается число зверя750.
Тема чисел и скрытой информации в паспорте имеет особое продолжение в связи с советским паспортом. В советское время устойчиво бытовало представление о том, что в паспортных рек­визитах (в частности, в серии и номере) зашифрована «вся инфор­мация» о человеке. Ср.: «освободившиеся из лагерей получали паспорта как все прочие граждане, и необходимо было их как-то выделить из общего ряда, чтобы контролировать их расселение. Это было сделано с помощью системы шифров. Паспорт имел двух­буквенную серию и числовой номер. Буквы серии составляли осо­бый шифр, хорошо известный работникам паспортных столов и отделов кадров предприятий (система шифров была секретной). По шифру можно было судить не только о том, был ли владелец паспорта в заключении или нет, но и о причине заключения (по­литическая, хозяйственная, уголовная статья и т. д.)»751.
Подобные представления о советском паспорте живы и по сей день752. В качестве примера можно привести фрагмент интервью, записанного в 2009 г.:
Инф.: Да! Вот это вот, номер, вот если человек сидел, то там был какой-то код, да.
Соб.: Если сидел, был какой-то код?
Инф.: Конечно, открываешь паспорт — и там сразу видно. Я щас точ­но не могу сказать, по-моему, там же были, по-моему, три бук­вы, а потом еще шесть.
Соб.: Цифры?
Инф.: Цифры, да. Правильно, цифры. Вот, вот, по-моему, первые там что-то озна-... означали, что если человек сидел, то сразу видно. <...> Может, еще какие-то другие профессии были закодирова­ны, но то, что если человек сидел, это я точно знаю (Oxf/AHRC SPb-09, ММ Passport PF-39. Инф. Ж., 1939 г.р.).
Как уже неоднократно говорилось, устойчивость подобного рода представлений поддерживалась тем, что в паспорта бывших заключенных до 1940 г. делалась запись: «Выдан на основании п. 11 Постановления СНК СССР за № 861 от 28 апр. 1933 г.», а после 1940 г. ставилась отметка: «Выдан на основании ст. 38 (39) Поло­жения о паспортах». Действительно, эти записи имели «второй смысл». Они прочитывались работниками милиции однозначно: паспорт принадлежит человеку «с ограничениями», т. е. отбывше­му наказание и не имеющему права проживать на режимных тер­риториях.
Тема зашифрованной информации имеет продолжение в свя­зи с современными российскими паспортами, которые, как по­лагают информанты, лишь подтверждают пророчества Апокалип­сиса. Жители ряда населенных пунктов России отказывались сдавать советские паспорта и получать новые. Ср.:
Десять лет назад в России появились паспорта нового образца. Благодаря этому событию на всю страну прославились несколько населенных пунктов, о существовании которых иначе никто бы не узнал. Первым заявило о себе село Никольское Ярославской об­ласти. В нем чуть ли не каждый десятый житель отказался получать новый паспорт на основании того, что его страницы испещрены «числом зверя» — тремя шестерками. Кроме того, по словам никольчан, в паспорта вклеены некие магнитные полоски, передающие всю информацию о человеке на сверхсекретный компьютер, соз­данный масонами753. Никакие уговоры чиновников и представите­лей Ярославской епархии РПЦ не помогли, и два десятка «отказ­ников» из Никольского до сих пор пользуются старыми добрыми советскими паспортами. Вошел в современную историю и поселок Боголюбово, что на Владимирщине. Там по религиозным сообра­жениям отказались от обмена паспортов более ста человек. Их конфликт с чиновниками разбирали в районном суде, и все реше­ния вынесли в пользу верующих.
Но, похоже, самый масштабный «паспортный демарш» про­ходит сегодня в нижегородском селе Дивеево. В отличие от Ни­кольского и Боголюбова, Дивеево известно едва ли не каждому россиянину — ведь в этих местах жил и творил чудеса преподоб­ный Серафим Саровский. Сегодня же в Дивееве живут и по-своему тоже творят чудеса 1 тыс. владельцев советских «серпастых- молоткастых»754.
В рассказах о новом паспорте содержатся представления о скрытом в нем личном коде; вклеенных микрочипах (на уровне глаз и груди); числе Зверя и масонских знаках; информации о вла­дельце паспорта, которая может быть считана специальными устройствами; возможности следить за человеком и воздейство­вать на него. Для нейтрализации нежелательных эффектов пред­лагается положить паспорт в микроволновую печь, хранить в ме­таллическом контейнере или обложке с молитвой. Ср.:
Соб.: Нельзя новый паспорт принимать?
• Не благословляют новый паспорт. (нрзб.)
• Ну можно просто, чтоб вот эти микрочипы в паспорте, то есть надо в микроволновку.
• Выйдет из строя микрочип.
• Там устранится — отделить вот это, фотографии, на паспор­те — раз, что там наклеено было, и всё. Пятьдесят градусов температура.
• Там надо знать температуру.
• Пятьдесят градусов.
• Я знаю, как другим образом выйдет из строя, более надежным. Электромагнитом.
• Оно ж это, микроволновка — то же самое. <...>
• Другие способы есть. Она опасность в том, что радиосигнал-то дает, и как бы такая слежка, местонахождение. А проще про­стого — в леденцовое монпансье коробочку, просто он перекры­вается, он будет уже экранирован — никакой сигнал не пройдет. Или фольгу обернуть. Ну это проще. Леденцовое монпансье коро­бочку — и пожалуйста, и у них просто как исчезнешь.
Соб.: И они не будут тебя видеть?
— Ну исчезнешь. Заэкранировано будет от электромагнитных волн. Всё равно, что приемник. С холодильника он не будет рабо­тать. Заэкранирован будет.
— [о манипуляциях с паспортом]; (нрзб.) И рассказывали, что один сделал так, и убрал их оттуда.
— Да фигня это всё, всё равно, она будет работать, но очень плохо будет работать. Я же вот сказал, как это проще.
— Всё равно, некоторые просто убирали эту штучку, а заместо нее там бумажку какую-нибудь вклеивали, и некоторое время можно ходить.
— Ну надо пленочкой ламинированной. А как ты будешь лами­нированную пленочку подрезать?
— А вот за границу уже не поедут, то есть они там в компью­тер влазят, всё.
— Извини, а как ты ламинированную пленочку будешь подре­зать? Там же следы срезов будут видны, ламинированную пле­ночку.
— Ну же вскрывали уже. <...>
— Чтобы разрушить связь духовную, разрушить эти связи, ба­тюшка Самсон говорил, плохое сжигать надо.
Соб.: Паспорт надо сжигать?
— Да. Паспорт сжигать, (нрзб.). Полисы. Пластиковые. Вы что, там внутри этот чип. <...>
— Библию надо читать, чтоб разобраться (Diveevo-02, MA. Ж., ок. 50 лет; М., ок. 35 лет).
Наконец, любопытный комплекс идей связан с представлени­ями о границах человека, его тела, и о навязываемой властью не­обходимости включения в эти границы внешних знаков самого себя, созданных этой властью (паспорт как второе «Я», созданное не Богом, а его антиподом). Неприятие такого «расширения» про­являлось не только в отказах от получения паспортов, которые мотивировались нежеланием «продавать свою душу Антихристу», но и в отказах ставить свою подпись в документе: «Я не хочу за свою подпись отвечать на том свете»755. Если паспорт — своего рода расширение «Я», то подпись понимается как распространение сво­ей телесности на документ и, соответственно, отторжение себя, что формулируется как «отдать себя» или «отдать свою подпись «Антихристу»756. К этому же кругу представлений относится отказ от фотографирования в различных культурных традициях.
Ср. о селькупах и других народах Севера: «Они избегали фото- и видеосъемки, считая, что с изображением заберут и их душу»757.
В любом случае, исходящий от власти документ, «удостоверя­ющий личность», воспринимается как угроза своей идентичности и, вероятно, именно с этим связано особое отношение к докумен­ту такого рода и непрекращающиеся попытки выявления содер­жащихся в нем скрытых смыслов.
Отказывались от паспорта и по идеологическим соображениям (например, диссиденты), но в таких случаях правильнее говорить об отказе от советского гражданства. Уничтожение паспорта или его отправление «наверх» являлись символическими жестами та­кого отказа. Владимир Войнович по этому поводу писал: «Совет­ский паспорт, советское гражданство... Сколько возвышенных слов сочинено о том, какая честь быть гражданином СССР. Честь, ко­нечно, большая, но туго приходится тем, кто пытается от нее от­казаться. В советских тюрьмах и лагерях помимо действительных преступников, которые, кстати, тоже имеют честь быть граждана­ми СССР, есть и узники совести, а среди них те, кто хотел отказать­ся от этой чести, кто просил лишить его звания гражданина СССР. В этом отказе и состоит их преступление. Мой знакомый, писатель Гелий Снегирев, в середине 70-х годов послал свой паспорт тог­дашнему главе государства Брежневу и написал, что отказывается от звания советского гражданина. За это тяжело больной Снегирев был арестован, замучен и умер в тюремной больнице»758.
«Самый важный документ» и для чего он нужен
Первые представления о паспорте появлялись еще в детстве. Паспортный миф не мог не проникнуть в детскую культуру. Про­пуск, паспорт, милиция, шпионы, пароль — притягательные эле­менты взрослой культуры. Женщина, чье детство прошло в Москве в позднесоветские годы, рассказывает:
Да, в детстве мы играли в милицию и у каждого из нас обя­зательно был какой-то предмет, который был паспортом. То есть паспорт надо было показывать (Письменный опрос АК. Москва. Ж., 1979 г.р.).
По воспоминаниям мужчины из Даугавпилса:
...в середине 1980-х годов (1984-1986) в нашем дворе какое-то время популярностью пользовалась игра в шпионов (возраст играющих от 8-9 до 13 лет). Первым шагом для вступления в игру становилось изготовление паспорта. Естественно, за об­разец брался паспорт СССР (других паспортов мы в глаза не ви­дывали). Паспорт в нашем представлении должен был придать нам весомость и определенный статус. Паспорта изготавлива­лись из цветной бумаги, но не обязательно. Для обложки брался красный цвет (у меня паспорт был сине-голубого цвета). Обяза­тельно на обложке изображался герб, чаще всего рисовали сами или старались с помощью кальки перенести изображение. Далее придумывалась легенда... (Письменный опрос АК. Даугавпилс. М., 1973 г.р.; см. цв. ил.).
Школьный образ советского паспорта иной. В нем появляются мотивы, которые не были присущи дворовой культуре. Приведу небольшую подборку ответов на вопрос о том, как формировалось отношение к паспорту в школе:
Это оформилось с великой гордостью со слов Маяковского, когда мы читали его стихотворение [декламирует] «Я достаю из ши­роких штанин дубликатом бесценного груза. а-а дубликатом бесценного груза». Как там дальше-то? Погоди-ка. В общем — «Советский паспорт!» <...> Вот. И это, конечно, было для нас, в общем-то, гордостью, потому что у нас был воспитан патрио­тизм, у нас было воспитано чувство гордости за страну. Каждый год поднималась экономика, каждый год нам говорили, что мы живем лучше. И действительно в магазинах были продукты де­шевле как-то и все. И мы действительно гордились тем, что мы живем здесь (Oxf/AHRC SPb-08, DT Passport PF-02. Ж., 1943 г.р.).
Помню чувство осознанной важности этого документа — по­тому что впечатлил серп и молот на обложке — как на гербе. Где герб, там — гимн, а это все — торжественно и стоя! (Oxf/ AHRC-SPb-08, АК Passport PF-50. Ж., 1980 г.р.).


Детские паспорта
(из семейного архива Сергея Фоменко)
Паспорт вызывал с детства бестрепетное уважение, как что- то очень важное и нужное, признак зрелости и взрослости (Oxf/ AHRC-SPb-08, IN Passport PF-49. Ж., 1962 г.р.).
Здесь паспорт становится уже идеологическим конструктом, удобным способом репрезентации которого стали стихи о совет­ском паспорте759. Нетривиальный случай, когда удостоверение личности приобретает высший статус и входит в набор государ­ственных символов наряду с гербом, гимном, красным стягом и портретами вождей. Этот образ усваивался со школьных лет, еще до получения паспорта. Да и позже, судя по такого рода интервью, вспоминался подобный набор определений (но уже нередко с иро­нической интонацией)760.
Не менее важен дисциплинирующий эффект подобного рода документов и их роль в формировании индивидуальной идентич­ности. Вот показательная рефлексия: «...настоящее самоотождест- вление началось после того, как я стала обзаводиться первыми солидными документами любимой (мы все ведь любили свою ро­дину) страны проживания — вначале красным билетом члена ВЛКСМ, затем болотного цвета паспортом, позже зеленым билетом члена ВЦСПС. Можно сказать: я взрослела, потому что заполняла анкеты. А можно и так: я заполняла анкеты, потому что взрослела»761.
Тема исключительной важности паспорта для владельца уже неоднократно появлялась в приводимых фрагментах интервью, и прежде всего в связи с его утерей или угрозой остаться без него. В случае опасности (пожар, наводнение и т. п.) спасали прежде всего паспорт. Ср. обсуждение вопроса о том, что люди выносят при пожаре: «Мне в свое время, родители с детства рассказали- показали сумку, где лежат все документы. И сказали “При пожаре выносить первым!!”»762. Паспорт входит в число первых предметов, которые нужно обязательно спасти. Да и сейчас на вопрос о при­оритетах спасения на первом месте документы/паспорт763.
Тональность и характер ответов меняется, когда задается, ка­залось бы, близкий вопрос: зачем нужен паспорт? для чего он пред­назначен? С этой более конкретной (прагматической) точки зрения паспорт выглядел иначе. Если для предыдущего вопроса существо­вали стереотипные ответы, усвоенные со школьных времен, то вопрос «для чего?» требовал мобилизовать прежде всего свой опыт его использования.
Самый, пожалуй, тяжелый вопрос. Потому что вроде как пас­порт нужен (административно) для того, чтобы доказывать при необходимости, что ты — это именно ты (а также чтобы быть «на крючке», под надзором у «властей» — прописки и т. д.). Логически — понимаешь, а внутренне рождает легкую досаду и возмущение, т. к. бумажка оказывается важнее человека (Oxf/ AHRC-SPb-08, АК Passport PF-50. Ж., 1980 г.р.).
Этот вопрос мог восприниматься и как приглашение к раз­мышлениям, которые неизменно апеллируют к существующему порядку вещей.
Инф.: Ой... Вы знаете, это вообще вопрос сложный. <...> Но сегодняш­нее общество, оно устроено так, что, наверно, сейчас без пас­порта никуда не сунешься. И не будешь ни гражданин никакого государства, ты не сможешь получить там ни медицинского обслуживания, ни какие у нас еще есть льготы. <...> То есть я считаю, что это вообще, паспорт — это плохо, но на сегодняш­ний день без него не обойтись. Как и прописка, как и вообще очень много чего. То есть нельзя просто взять и отменить, нужно по­степенно как бы менять образ нашей жизни, что ли, чтобы он в конце концов стал не нужен (Oxf/AHRC SPb-08, AP Passport PF- 13. М., 1963 г.р.).
Получается, что паспорт — следствие несовершенства сложив­шихся социальных отношений, которые для своего нормального функционирования нуждаются в бюрократическом удвоении. Нуж­но сказать, что эта тема вообще очень популярна в разговорах о документах.
Человек живет в реальном мире, а есть еще параллельный мир — бумажный, бюрократический; так вот паспорт является двой­ником человека в этом параллельном мире. Проживает там его (человека) параллельную жизнь: женится, рожает детей, совер­шает сделки, переезжает и пр. Для этого и предназначен: что­бы у каждого из нас был бюрократический двойник (Oxf/AHRC- SPb-08, АК Passport PF-51. Ж., 1977 г.р.).
Любопытно, что на вопрос «в каких ситуациях требовался пас­порт?» информанты, говоря о советском времени, прежде всего называли выборы — еще одно подтверждение тому, что паспорт нужен был в исключительных случаях.
Инф. 1: Только когда на выборы ходили, все, был нужен паспорт.
Соб.: На выборы?
Инф. 2: Да, на выборы обязательно с паспортом или там когда вот, ну, там, ну, диплом когда получаешь, хотя...
Соб.: На работу?
Инф. 2: На работу, на работу обязательно, да, на работу устраивать­ся — паспорт да. Нет, ну, раньше намного меньше, конечно, тре­бовалось, намного меньше. А сейчас да, щас уже вообще, ну, по­стоянно с собой носишь паспорт.
Инф. 1: Мы же ведь как устроились на работу, так и работали (Oxf/ AHRC SPb-09, ММ Passport PF-39. Инф. 1. Ж., 1939 г.р.; инф. 2 Ж., 1940 г.р.).
Другой поворот темы предназначения паспорта конкретизи­руется по отношению к субъекту: кому нужен паспорт — государ­ству или его владельцу? В следующем интервью представлены обе точки зрения.
Инф. 1: ..Вообще говоря, он нужен не мне, он нужен государству. Пото­му что как государство своих овец будет различать? Ведь, по­нимаешь, вот мне, по идее, ну вот я пошел, если я не иду в КБ764 в какое-то закрытое, допустим, то он мне сто раз не... сто лет не нужен. Я пошел в кинотеатр, я пошел туда, я пошел в кафе, я пошел в магазин — нигде у меня паспорт не спрашивают. А пас­порт нужен как раз вот органам власти. Чтоб они всегда могли вычислить, ты кто такой. Если откуда-то пришли сведения, что вот такого-то, такого-то вашего вот нашли на границе там, так посмотрели — ага, знаю, Сидоров. Опять, гад, второй раз перелезает через колючую проволоку!765 [Смеются].
Инф. 2; Нет, а для меня имеет немножко другое значение. <...> Ну все- таки это тоже что-то мое, это часть меня. То есть это бума­га какая-то, но все-таки это кусочек меня (Oxf/AHRC-SPb-08 AP Passport PF-35. Инф. 1 М., 1939; инф. 2 Ж., 1946 г.р.).
В обоюдной заинтересованности в паспорте человека и госу­дарства видятся разные цели: «Вероятно, он и для человека, и для служб. <...> Ну а как предъявить, как представить, что я это я?» (Oxf/AHRC-SPb-08, AP Passport PF 12. Ж., 1969 г.р.). Мысль о воз­можности доверительных отношений не возникала.
Сближение вплоть до отождествления паспорта с собой («часть меня») характерно для сторонников точки зрения, в соответствии с которой паспорт нужен прежде всего самому человеку.
Человеку [нужен] больше. Он предъявляет, человек предъявляет паспорт всюду. Да? То есть это его характеристика. Характе­ристика человека. Его рождение — год и так далее, да? Место рождения и так далее, да? Замужем или не замужем — все это человеку нужно. А что государству надо? (Oxf/AHRC SPb-08, AP Passport PF-15. Ж., 1933 г.р.).
Ну, я так считаю, что, живя в этой стране, в какой мы живем, в российском государстве, без паспорта вообще никак нельзя. Ну, это вроде как твоя личность, вроде как твой такой, можно ска­зать, единственный документ, с которым ты можешь куда-то пойти, без этого документа, ну, ты вроде как и таких прав не имеешь в нашем государстве. (Oxf/AHRC SPb-10, ММ Passport PF-46. Ж., 1951 г.р.).
Показательно, что необходимость паспорта для его владельца мотивируется специфическим устройством государства. Подобная точка зрения характерна прежде всего для информантов старше­го возраста. У более молодых отношение к паспорту другое.
Контроль государства над гражданами [главная функция пас­порта]. Конечно, есть и побочные функции — безопасность самих граждан от обманов, например. Но насколько легко этот доку­мент украсть или подделать! Он сам по себе хорошее средство обмана. В итоге честный человек без паспорта рискует в стол­кновении с государством больше, чем мошенник с паспортом. Паспорт делает человека человеком для государства, делает его видимым и подконтрольным (Oxf/AHRC-SPb-07, АК Passport PF 07. Ж., 1984 г.р.).
Документное сознание делало свое дело — человеку трудно представить себе, как можно обходиться без документов с незна­комыми людьми. Можно сказать, что государство приучило своих граждан к недоверию.
Взгляды на роль и функции паспорта претерпели существенные изменения в связи с крахом советской системы, причем оценки поляризовались: одни считают, что роль паспорта возросла, другие убеждены в обратном. Сторонники роста значения паспорта ар­гументируют это тем, что сейчас он оказывается необходимым в самых различных ситуациях, в отличие от советского времени.
А в советское время я думаю, что это было все беспроблемно, на самом деле. <...> Мы никогда не ездили — особых проблем не было. Насколько я помню, мои родители редко вообще выезжали куда-то за пределы города. И паспорту значения такого не при­давалось, на самом деле. Это даже видно вот по моему ребенку, да? Для меня этот паспорт... мне в голову никогда не приходило делать паспорт для себя. А там для нее — да. Ну, может быть... хотя какие-то у меня есть смутные воспоминания, когда мы во что-то играли, и были, может, у нас... ну это не паспорт, скорей всего, а какая-то бумажка, где была записана твое имя, фами­лия, ну что-то удостоверяющее личность, скажем так. <...> Ну вот для нее, я думаю, значения больше паспорту придается, по­тому что в наше время паспорт открывает больше возможно­стей... не то, чтобы открывает больше возможностей, а сейчас слишком много возможностей, которые человек может реали­зовать при наличии паспорта. <...> А во времена моих родите­лей это был такой документ, никакой. Ну, как я считаю (Oxf/ AHRC SPb-07, DT Passport PF-05. Ж., 1966 г.р.).
Те, кто настаивает на снижении значения паспорта, связывают это с уменьшением роли государства в жизни человека. В таком случае получается, что роль «паспорта для государства» уменьши­лась, а роль «паспорта для человека» возросла.
Соб.: А изменилось сейчас отношение у людей к паспорту? Паспорт не то значит, что раньше, в советские времена?
Инф.: Ну конечно, нет. Конечно, нет. Раз существует такая свобода передвижения, и человек может выбирать, если он материально обеспечен, и место проживания, не теряя гражданства, то ко­нечно, вот уже паспорт, он уже не имеет такого значения. <...> Вот с моей точки зрения, по моим ощущениям, ну вот я бы себя чувствовала ну менее какой-то уверенной в себе, потому что... Мне казалось, что тогда государство берет на себя определенные функции, вот вводя такие документы, оно как бы ограждает че­ловека от ситуации, в которой он может что-то потерять. За ним это право закреплено, и государство обеспечивает это пра­во и наблюдает за сохранением этих прав. А сейчас, когда все это размыто, то так и получается, что человек может оказаться на улице и он не знает, куда обращаться, как свои права восста­новить (Oxf/AHRC-SPb-08 АП Passport PF-34-а. Ж., 1940 г.р.).
Об изменении восприятия собственно паспортной книжечки как особого предмета, к которому прежде относились со священ­ным трепетом, свидетельствуют многие рассказы. Например, такой.
Инф.: Да! Вот что самое забавное, что я вспомнил, что можно было делать с паспортом в перестроечные годы. Я использовал пас­порт как записную книжку. И это потрясло чиновников, когда я менял. Потому что там стояли какие-то «Наташа, номера телефона», не поймешь что, и вот это их потрясло до глуби­ны души, а я уже рассуждая таким задним умом, понимал, что, ну, видимо, как-то подсознательно понимал, что это уже мож­но делать. Я не думаю, что мои родители бы это делали. <...> А просто потому, что эпоха изменилась (Oxf/AHRC SPb-08, СК Passport PF18. М., 1963 г.р.).
Действительно, подобное отношение к паспорту трудно пред­ставить в советское время. Лишь к концу советской эпохи ситуация стала меняться; тем не менее всякие отступления от «канониче­ского» отношения к паспорту вызывали изумление даже у свер­стников.
...А у нее часто все было неправильно. И среди всего прочего — вот, что меня в свое время в ней потрясало <...>. У нее было два паспорта. У нее был стандартный паспорт, и был предыдущий паспорт, который она не потеряла, то есть она. она просто вот пошла в милицию, сказав, что потеряла паспорт. И сдела­ла себе новый паспорт. На самом деле, старый паспорт она ни фига не теряла, и не выкидывала. Он у нее сохранился, она его использовала как записную книжку и как какой-то такой блок­нот для картинок. Он у нее весь был исписан, там, телефонами, номерами, какими-то смешными картинками. Когда ей нужно было, там, что-то такое там записать, она доставала этот паспорт — все видели, что это паспорт, — и туда что-то впи­сывала. Это всех, конечно, ужасно потрясало. То есть было по­нятно, что она. что она очень крутая, очень яркая, и все по­ражались ее смелости (Oxf/AHRC-SPb-08, Passport PF-17. М., 1979 г.р.).
Разумеется, следует учитывать, что информанты говорят о со­ветском паспорте с позиций сегодняшнего дня, но вместе с тем у них появился материал для сравнения. Существенным представ­лялся сам факт наличия паспорта, а не его стандартное наполнение. Другими словами, «документность» паспорта явно не на первом месте. Она проявляется только в ответах на вопрос о том, кому паспорт нужен, да и то далеко не всегда. В прагматическом плане представлены две позиции: «паспорт для меня» (получить деньги, устроиться на работу и т. д.) и «паспорт для государства» (считать, следить и т. п.). Любопытно, что паспортный эффект отождествле­ния («человек является тем, за кого он себя выдает») становится необходимым не только длягосударства, но и для человека («а как иначе доказать, что я это я?»). К такому восприятию паспорта при­вела тотальная бюрократизация социальных отношений, для ко­торой категория доверия оказывается нерелевантной.
Заключение
Человек, получивший паспорт, обнаруживает в нем свое второе «Я», мало в чем совпадающее с его представлениями о себе. Это происходит даже сейчас, когда все привыкли жить в плотном ко­коне из различного рода документов; что уж говорить о более ран­нем времени. Несовпадение двух вариантов идентификации мож­но оценивать по-разному. В нем можно видеть как бюрократический произвол, так и вполне рациональные эффекты. В частности, имен­но паспорту и подобным документам мы обязаны своим неизмен­ным именем и фамилией, точным знанием о том, когда и в каком месте мы родились, и о многом другом. Такого рода знание пред­писывалось паспортом, и в этом смысле речь шла о том, что он не только объект, один из множества документов, но и агент, оказав­ший несомненное влияние на нашу самоидентификацию.
В бюрократическом плане речь может идти о паспортном «дру­гом», о создании документного варианта человека, который дол­жен быть инструментом управления «оригиналом». При этом ори­гиналом становился паспорт, а человек — его несовершенной копией. Индивидуальность каждого конкретного человека выра­жалась в наполнении единого для всех шаблона и особенно — в от­ступлениях от стандартных записей, а также в наличии особых отметок, свидетельствующих о своеобразии официального вари­анта его жизненного пути.
Советский паспорт — необычный документ. Для владельцев его документная составляющая во многих случаях была менее важна, чем сам факт его наличия и приписываемые ему символи­ческие смыслы. Такое восприятие паспорта было, вероятно, обу­словлено тем, что он являлся своего рода медиатором между граж­данином и официальными структурами. Категории, с помощью которых устанавливалась и учитывалась личность, требовались чиновникам для учета и контроля. Для самой «личности» гораздо важнее было владение паспортом и получаемые вместе с ним воз­можности. Посредническая роль паспорта, его обращенность одной стороной к владельцу, а другой — к государству в какой-то мере объясняет ту неизменную двойственность, которая характерна как для отношения к нему, так и для его бытования.
Двойственность отношения к паспорту проявляется во многих представлениях и практиках: без него не обойтись, и вместе с тем он практически не нужен; в одних контекстах он выступает в роли документа, в других — в роли символа; его одновременная принад­лежность и владельцу, и государству вынуждает владельца в зави­симости от ситуации занимать ту или иную позицию, подчас кар­динально меняя свое отношение к этому объекту. При этом важно отметить, что двойственное отношение к паспорту было характер­но не только для «населения», но и для государственных структур: при всей жесткости паспортного режима нарушения, вызванные, например, экономической необходимостью, могли «не замечаться».
В начале книги был сформулирован основной вопрос: как функционировала советская паспортная система в официальном и неофициальном вариантах? Ответ на этот и более частные во­просы предполагал обращение к традиции описания паспортной личности в России. Советский паспорт оказался прямым наслед­ником дореволюционного, основная идея которого изначально заключалась в учете и контроле за передвижениями населения. В течение нескольких веков формировались основные черты пас­портного портрета. Прежде всего это персональные данные вла­дельца паспорта: имя, отчество, фамилия, возраст, место житель­ства, приметы. Привычные нам и, казалось бы, беспроблемные характеристики вводились с большим трудом, поскольку требова­ли принципиально нового подхода к каждой из них, их перевода на язык официальных, а значит, неизменных сведений. А это в свою очередь предполагало создание системы документирования основных точек жизненного сценария от рождения до смерти с по­мощью метрических записей и их аналогов.
Одной из особенностей дореволюционного паспорта было то, что он выдавался до самого позднего времени мужчинам. Мужским характером паспорта объясняется то обстоятельство, что в число обязательных сведений входили записи об отношении владельца к воинской обязанности, о семейном положении и наличии детей, и в то же время отсутствовало указание на пол владельца паспорта. Кроме того, были введены категории, определяющие его социаль­ный статус и вероисповедание, что давало возможность отнести его к одной из групп населения, каждая из которых обладала своим набором прав. В результате паспортный портрет содержал два рода сведений, которые характеризовали человека не только как физи­ческое лицо, но и как «учетную личность».
Новой властью паспорт был объявлен символом крепостниче­ства и отменен. Однако вскоре стало понятно, что без учетных до­кументов обойтись невозможно. Попытки советской бюрократии создать для каждого класса свое удостоверение личности не увен­чались успехом. Трудовые книжки, вводившиеся вместо паспортов, должны были стать указанием на новые ценности и прежде всего на отношение к труду как основную характеристику советского человека, но и с ними ничего не получилось. Удостоверения лич­ности, введенные во времена НЭПа, не имели характера обязатель­ных документов. Между тем, к началу 1930-х гг. властям стало понятно, что «наведение порядка» в стране невозможно без на­лаженной системы учета и контроля. Проведенная варварскими методами коллективизация привела к голоду и социальному хаосу, особенно в крупных городах.
Введенная в 1932 г. паспортная система стала неординарным спо­собом выхода из кризисной ситуации. Примененный властью прин­цип ограниченного льготного права (когда паспорт получали не все, а лишь те, чье социальное происхождение давало основание при­числить их к числу социально близких) позволил перевести крити­ческую ситуацию в юридическую плоскость, а голодное население — из требующих в просящих. Сам паспорт стал «способом проявления социального лица», что считалось необходимым для отделения «со­циального мусора» от «здорового ядра». Основным механизмом рас­пределения различных групп населения в пространстве и регуляции отношений между «своими» и «чужими» явилась разрешительная прописка. В этой ситуации паспорт воспринимался как своего рода награда и знак принадлежности к тем, кого власть считала «своими». Для тех, кто не получил паспорт, это означало необходимость либо удалиться в серую (непаспортизированную) зону, либо прибегнуть к одной из доступных стратегий социальной мимикрии.
В течение полувека паспорт не столько объединял, сколько разъ­единял различные группы советского общества, и не только по при­знаку его наличия/отсутствия, но и по ряду других признаков: со­циальной принадлежности, национальности, наличия/отсутствия судимости и др. Прямым порождением паспортной системы стали паспортные режимы, с помощью которых правовое неравенство разных слоев населения получило пространственное закрепление. Среди выстроенных границ особое значение имела зона 101-го ки­лометра, в которой концентрировались выселенные жители круп­нейших городов — своего рода пространство ожидания перемен.
Система паспортных режимов, перекроившая социальную географию страны, создавалась главным образом для рационали­зации форм контроля над населением. Однако стремление макси­мально ограничить перемещения между режимными территори­ями не учитывало процессов модернизации страны. Превращение сельской культуры в городскую — один из главных модернизаци­онных проектов СССР, а паспорт воспринимался сельским населе­нием как элемент городской культуры. К 60-м гг. стало очевидно, что паспортная система в том виде, в каком она сформировалась, стала тормозом в экономическом отношении и вошла в противо­речие с прокламируемыми идеологическими установками на по­строение гомогенного общества. Проекты паспортных реформ 1960-х гг. отчетливо показывают неуклонное нарастание различ­ного рода несоответствий, порожденных паспортной системой. Реформа 1974 г., распространившая действие паспортной системы на все население СССР, была вынужденной и настолько запоздав­шей, что не дала ощутимых эффектов. Это объясняется также и тем, что получившие паспорта сельские жители остались привя­занными к своим колхозам, поскольку остались неизменными по­ложения Примерного устава колхоза, в соответствии с которым они не могли по своему желанию покинуть эти предприятия. Пас­портная система настолько вросла в общую законодательную базу, что ее изменение могло приносить ожидаемые результаты только при условии корректировки многих других законодательных уста­новлений, казалось бы, не имеющих к ней прямого отношения.
Функции паспорта и политика символической работы с насе­лением менялись. Если на первом этапе (1933-1936 гг.) паспортная система была ориентирована главным образом на социальную фильтрацию населения паспортизированных зон, то на втором этапе (1937-1953 гг.) основные усилия были направлены на созда­ние социальной однородности в зонах паспортного режима, кото­рые различались по степени «чистоты» проживавшего в них на­селения. В оба периода доминировал эксклюзивный подход к объектам паспортной работы, ориентированный если не на ин­дивидов, то на определенные группы населения. На последнем этапе усилия власти сосредоточились на построении «общества равных возможностей». На это были направлены и паспортные реформы 60-70-х гг. Можно сказать, что паспортизация населения страны начиналась как социальный фильтр, а завершилась как социальный штамп.
Советский паспорт создавался как документ, для которого функция удостоверения личности — лишь одна из многих. К све­дениям, избыточным с точки зрения идентификации личности, относились данные о национальности, социальном положении, работе, семейном положении, отношении к военной службе, про­писке, судимости и др. Паспорт стал документом универсального характера, к которому сходится вся значимая с точки зрения чи­новников информация о его владельце. Вероятно, именно поэто­му он превратился в своего рода сверхдокумент, по отношению к которому все остальные документы личного характера занимают подчиненное положение и должны подтверждаться паспортными данными. Иными словами, паспорт становится «главным» доку­ментом не только в метафорическом, но и в буквальном смысле.
Среди сведений о «паспортной личности», следует отметить постепенное уменьшение роли данных о социальном положении и довольно резкое повышение статуса категории «националь­ность», которая в течение 1930-х гг. из чего-то второстепенного и невнятного превратилась в одну из основных и неотъемлемых ха­рактеристик советского человека. Вместе с тем критерием опреде­ления этой категории во многих случаях становится не столько «национальная принадлежность» родителей (как того стали требо­вать паспортные правила), сколько запись о ней в паспорте, что дало основание говорить о возникновении особого феномена — советской «паспортной национальности» как следствия стремления к ее максимальной объективации и эссенциализации. Примерно то же можно сказать о «социальном положении» (подтверждением которого становились справки с предыдущих мест работы) и других сведениях. С точки зрения советской бюрократии существует лишь то, что зафиксировано в справках, и чем их больше, тем надежнее сведения (отсюда постоянная озабоченность советских людей до­быванием справок при каждом столкновении со сферой офици­ального). При этом соответствие содержания справок внеположной бюрократической сфере реальности отходило на второй план, что и давало простор для различного рода фальсификаций.
Почему для описания «паспортной личности» необходимо ука­зание именно этих, а не каких-то иных сведений, обычно никак не объяснялось. Складывается впечатление, что создатели паспортных правил руководствовались, во-первых, предшествовавшей тради­цией, а во-вторых, специальными постановлениями, исходившими от НКВД/МВД и подобных ведомств, — как это было, например, с записью о национальности. Казалось бы, авторы постановлений и инструкций должны были быть заинтересованы в трансляции паспортных правил «пользователям», но скорее речь может идти о стремлении ограничить их распространение. Даже Положения о паспортах, адресатом которых теоретически должны быть все получатели паспортов, публиковались не полностью, а лишь в из­влечениях, да и то мизерными тиражами. Был ли здесь расчет на то, что правила будут интуитивно поняты? Или на то, что работни­ки паспортных столов их объяснят? Или вообще никакого расчета? Вместе с тем нельзя сказать, что возможные реакции населения никак не учитывались (ср. о возможности фотографироваться в го­ловном уборе в соответствии с «местными обычаями»).
Советские граждане были вынуждены принимать правила игры — точнее, их не вполне явное существование. В ситуации не­определенности, вызванной недостатком информации, срабатыва­ли механизмы рационализации, что проявлялось в создании свое­го варианта правил. Фотографирование на паспорт, как и личная подпись, являются хорошими примерами усвоения особенностей советской бюрократической реальности. Отсутствие официальных требований к паспортной фотографии и подписи воспринималось советскими людьми как привычное для них незнание «на самом деле существующих» правил. Эти правила создавались стихийно, на основе самых общих соображений о том, как должен выглядеть человек в глазах властных инстанций. Показательно, что констру­ируемые правила нередко приписывались представителям властных инстанций с целью их легитимации. В основе применения созда­ваемых правил лежал императив, воплощением которого стала формула «так надо», выражавшая логику общепринятых стандартов поведения. В формуле «так надо» наряду с имплицитно подразуме­ваемой обязательностью заложена идея единственно возможного способа преодоления ситуации неопределенности: я не знаю точно, как, почему и зачем, но знаю, что требуется именно так, поскольку так делали до меня и результат был положительный.
Во взаимоотношениях между представителями государствен­ного аппарата и получателями паспортов существовала своего рода презумпция недоверия, которая была обоюдной. У чиновников она выражалась в требовании всяческих подтверждений паспорт­ных сведений. Для пользователей недоверие основывалось на не­доступности необходимой информации, что являлось не только общим фоном, но и питательной средой для поисков необходимых сведений. Этим, в частности, объясняется конструирование своих правил в ситуации отсутствия официальных предписаний: если зарегулировано все, что относится к паспортной системе, то не может быть, чтобы, например, по отношению к подписи не суще­ствовало никаких предписаний. В еще большей степени установка на недоверие к результатам деятельности административных ор­ганов проявлялась в конспирологических представлениях о за­шифрованной в паспорте информации.
В тех случаях, когда официальные правила и инструкции ре­ально существовали (как это было с новым определением нацио­нальности по родителям), о них практически ничего не было из­вестно. Бюрократическая сфера производила документы скорее для себя, чем для других. В таких ситуациях получатели паспортов руководствовались образцами поведения («как надо»), которые были приняты «всеми» (а реально — ближайшим окружением). Можно сказать, что реализация официального паспортного права так или иначе сопровождалась разработкой своего рода практи­ческих «инструкций», позволявших переводить проблему в прак­тическую плоскость и достигать поставленных целей с минималь­ными затратами сил, времени и других ресурсов.
Неофициальное право (право-2) не было противопоставлено официальному. Скорее оно являлось его продолжением, результа­том реальных и воображаемых диалогов с представителями власт­ных органов по поводу правил, понятых по-своему, частично до­думанных, частично — заново придуманных. Его основой был опыт общения с сотрудниками паспортных столов, указания, как запол­нять формы, и шире — что нужно сделать для получения прописки, паспорта и т. д. В роли авторов и трансляторов «того, как надо» вы­ступали не только работники паспортных столов, но и представи­тели старшего поколения, друзья, знакомые из числа тех, кто уже имел соответствующий опыт. Таким образом, можно сказать, что применяемые правила создавались всеми, кто был в них заинтере­сован, совместно с низовым аппаратом милиции. В результате скла­дывалась некая компромиссная схема, приемлемая для всех сторон.
Можно, вероятно, говорить о двух основных вариантах усвое­ния паспортных категорий: их пассивном принятии и ощущении разной степени несоответствия представлениям о себе. В послед­нем случае (на чем и было сосредоточено внимание) возникала необходимость настройки паспортной идентичности «под себя», что особенно ярко проявлялось в отношении к паспортному име­ни и национальности. Но если перемену имени можно было со­вершить официально, то изменение национальной принадлеж­ности, как правило, было сопряжено с полулегальными или вовсе нелегальными действиями. Получение первого паспорта теми, чьи родители принадлежали к разным национальностям, ставило их в ситуацию непростого выбора. Как показывает рассмотренный материал, вовсе не все и не всегда шли по «оптимальному» пути выбора той национальности, при которой «жить будет проще». Иногда руководствовались и другими соображениями, такими как разной степени осознанности неприятие сложившегося порядка, верность семейным традициям и др.
Разрешительный характер прописки и паспорта, а также наличие ограничительных записей в паспортах тех, кто отбыл заключение, — основные причины, побуждавшие прибегать к различного рода об­ходным маневрам для получения паспорта (прописки) или для из­бавления от записей, которые не позволяли владельцу такого паспорта проживать в особых режимных зонах. Среди использовав­шихся ресурсов — сети социальных связей, рынок фальсифициро­ванных справок, редактирование биографий и т. д. Основным спо­собом обретения прописки в таких городах, как Москва и Ленинград, становится фиктивный брак, посредством которого решались и другие проблемы, связанные с социальной мобильностью (жилпло­щадь, служебная карьера и т. д.). Возможность получения «чистого» паспорта (без ограничительных записей) основывалась на несовер­шенстве системы учета, что особенно ярко проявлялось при обмене паспортов в местностях с разными паспортными режимами.
Преодоление паспортных барьеров превращалось в своего рода игру с государством, в которой всякая форма ограничения и кон­троля находила свою схему обхода766. Призом становился паспорт как таковой, прописка или «чистый» паспорт. Особое место в этой «игре» занимали работники паспортных столов, с помощью которых можно было «подправить» паспортные данные (изменить нацио­нальную принадлежность, время рождения и другие сведения). Кроме того, представители низших уровней властных структур мо­дифицировали официальные предписания в соответствии со своим пониманием и уровнем компетентности, что вносило весьма су­щественные коррективы в функционирование паспортной системы.
В рассмотренных воспоминаниях паспортные практики далеко не всегда расценивались как сопротивление официальным установ­лениям. Скорее речь шла о всевозможных уловках, к которым при­бегали для встраивания себя в паспортную систему. Персональная подстройка под нее, естественно, могла включать и элементы сопро­тивления навязываемым схемам, однако и в этих случаях всё оста­валось в рамках принятых в советском универсуме «правил жизни».
Неэффективность советской паспортной системы, которая ре­гулярно подтверждалась внутренними проверками, как это ни странно, обеспечивала необходимый уровень ее жизнеспособно­сти, поскольку давала тот люфт, который был необходим советским гражданам для жизни в предписанных условиях.
Если кратко отвечать на поставленный в начале книги основ­ной вопрос, можно сказать, что исходившие от высших уровней власти официальные установления служили своего рода матери­алом для их интерпретации не только простыми советскими граж­данами, но и самими представителями власти, которые по-своему прочитывали и трансформировали их. В результате складывался набор актуальных практик, включавший широкий спектр различ­ного рода действий, не предусмотренных официальным сценари­ем, но дававших возможность советским гражданам пытаться реализовать свои конкретные жизненные стратегии.
На смену советской гордости пришел постсоветский прагма­тизм: «сейчас паспорт больше нужен, а тогда к нему относились с большим почтением». Это почтение напоминает отношение к предметам культа. Культ не требует обсуждения, он предполагает следование заведенному порядку. Характерно, что тема абсурд­ности бюрократических установлений практически не поднима­лась. Существующий порядок объяснялся в разные периоды по- разному: борьбой с врагами, внешними и внутренними угрозами, государственной необходимостью. А мог и вовсе ничем не объ­ясняться: «таков порядок». Этого было достаточно для того, чтобы любым бюрократическим предписаниям придавалась некая це­лесообразность.
СССР был страной с неустоявшимися, точнее, складывающи­мися идентичностями, и паспорт, безусловно, сыграл весьма су­щественную и еще не вполне оцененную роль в их формировании и функционировании.
Сокращения
АММ — Архив Международного общества «Мемориал»
АФ — «Антропологический форум»
ГАРФ — Государственный архив Российской Федерации
ГМПИР — Государственный музей политической истории России
ПСЗ — Полное собрание законов Российской империи
РГАСПИ — Российский государственный архив социально-поли­тической истории
СЗ СССР — Собрание законов и распоряжений рабоче-крестьян­ского правительства СССР
СУ РСФСР — Собрание узаконений и распоряжений рабочего и крестьянского правительства РСФСР
ЦГАИПД — Центральный государственный архив историко-по­литических документов Санкт-Петербурга
ЦГАКФФД СПб — Центральный государственный архив кинофото- фонодокументов (Санкт-Петербург)
ЦГИА — Центральный государственный исторический архив
Санкт-Петербурга
Библиография
Абашин С. Н. Этнографическое знание и национальное строитель­ство в Средней Азии («проблема сартов» в XIX — начале XXI в.). Дис. ... д-ра ист. наук. М., 2009.
Абашин С. Н. Власть и фотография: визуальная репрезентация в имперской рамке // Неприкосновенный запас. 2012. № 4 (84) (http:// www.nlobooks.ru/node/2586; 23.07.2016).
Ажыбекова К. А. Проблемы взаимоадаптации верующих и неве­рующих в современном мире // Вестник Кыргызско-Славянского уни­верситета. 2009. Т. 9, № 3. Бишкек. С. 15-18.
Алфавитный список народов, обитающих в Российской империи. СПб.: Издание Канцелярии Комитета министров, 1895.
Амосова С., Николаева С. Практики перемены имен у евреев Подолии и Буковины // Диалог поколений в славянской и еврейской культурной традиции. М.: Сэфер, 2010.
Ананьин Б. В. Из истории законодательства о крестьянах (вторая половина XIX в.) // Вопросы истории России XIX — начала XX века. Л.: Наука, 1983. С. 34-45.
Анисимов Е. В. Податная реформа Петра I: Введение подушной подати в России. 1719-1728 гг. Л.: Наука, 1982.
Антонов Д. Н., Антонова И. А. Метрические книги: время собирать камни // Отечественные архивы.1996. № 4. С. 15-28; № 5. С. 26-39.
Антонов Д. Н., Антонова И. А. Метрические книги России XVIII — начала XX в. М.: РГГУ, 2006.
Аристова Т. Ф. Трансформация личных имен армянского населе­ния пос. Эшери Сухумского р-на Абхазской АССР // Этническая оно­мастика. М.: Наука, 1984.
Ахметова М. В. Образ бедствий в современной русской эсхатоло­гии // Фольклор и постфольклор: структура, типология, семиотика (http://www.ruthenia.ru/folklore/ahmetova1.htm ; 23.07.2016).
Ачкинази И. В. Крымчаки. Историко-этнографический очерк. Сим­ферополь: Дар, 2000.
Байбурин А. К. Ритуал в традиционной культуре. Структурно-се­мантический анализ восточнославянских обрядов. СПб.: Наука, 1993.
Байбурин А. К. «Нельзя... но если очень нужно...» (к интерпретации способов нарушения правил и запретов) // Труды факультета этноло­гии. Вып. 1. СПб. Издательство Европейского университета в Санкт- Петербурге, 2001. С. 4-11.
Байбурин А. К. Заметки к теме «Слово и тело» // Тело в русской культуре. М.: НЛО, 2005. С. 102-111.
Байбурин А. К. Правила нарушения правил // Етнолингвистичка проучаваша у част академика Светлане Толсто]. Београд: Српска Академиjа наука и уметности, 2008. С. 51-58.
Байбурин А. К. Из предыстории советского паспорта // Неприкос­новенный запас. 2009. № 2. С. 140-154.
Байбурин А. К. К антропологии документа: паспортная «личность» в России // Антропология социальных перемен: сб. ст. к 70-летию Ва­лерия Александровича Тишкова. Москва: РОССПЭН, 2011. С. 533-555.
Байбурин А. К. Свое/чужое имя (историко-культурные заметки о перемене имени) // Свое среди чужого, чужое среди своего. М.: Форум, 2015. С.100-130.
Байбурин А.К.,Пиир А.М. Счастье по праздникам // АФ. 2008. № 8. С. 227-257.
Баранов В. Индеец // Интерлит (http://www.interlit2001.com/ baranov-2.htm; 24.07.2016).
Барбашин М. Ю. Советская идентичность в этносоциальном про­странстве: институциональные особенности // Теория и практика общественного развития. 2012. № 7. С. 45-50.
Басова Л. Моя краснокожая паспортина // Комсомольская правда. 2008. 13 дек. С. 3.
Белов В. Раздумья на Родине. М. 1989.
Белозеров Б. П. Фронт без границ. 1941-1945 гг. Историко-правовой анализ обеспечения безопасности фронта и тыла Северо-Запада // Литмир: электронная библиотека (https://www.litmir.co/br/?b=229349 — Дата обращения: 24.06.2017).
Богатырев П. Г. Вопросы теории народного искусства. М.: Искус­ство, 1971.
Богданов К. А. Риторика ритуала. Советский социолект в этнолингви­стическом освещении // АФ. 2008. № 8. С. 300-337.
Богданов К. А. Из истории клякс. Уроки чистописания в советской школе и медиальная антропология //АФ. 2010. № 13. С. 217-241.
Богданова Е. А. Газетные жалобы как стратегии защиты потреби­тельских интересов. Позднесоветский период // Телескоп: наблюдения за повседневной жизнью петербуржцев. 2002. № 6. С. 44-48.
Бойм С. Как сделана «советская субъективность»? // Ab Imperio. 2002. № 3. С. 285-296.
Большой юридический словарь / Додонов В. Н., Ермаков В. Д., Кры­лова М. А., Палаткин А. В., Панов В. П., Трофимов В. Н. М.: Инфра-М, 2001.
Бредникова О. Е., Запорожец О. Н. «Расслабьтесь и постарайтесь выглядеть естественно...»: визовая фотография как искусство детали // Статус документа: окончательная бумажка или отчужденное свиде­тельство? М.: НЛО, 2013. С. 359-369.
Бреус Е. М. Идентификационные документы в Китае: история, структура, национальная идея // Этнографическое обозрение. 2012. № 1. С. 3-23.
Брубейкер Р., Купер Ф. За пределами «идентичности» // Ab Imperio. 2002. № 3. С. 61-115.
Булгаков С. Н. Философия имени // Булгаков С. Н. Сочинения: в 2 т. Т. 2. М.: Наука, 1999.
Бунимович Е. От улыбки станет веселей? Невеселая фотохроника одной жизни // Новая газета. 2000. 4 мая. № 17(д).
Бурак В. Быть гражданином // Клуб и художественная самодеятель­ность. 1982. № 2. С. 4-6.
Бурдьё П. От «королевского дома» к государственному интересу: модель происхождения бюрократического поля // Социоанализ Пьера Бурдьё. М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 2001.
БурдьёП. Социология социального пространства / пер. с фр.; отв. ред. перевода Н. А. Шматко. М.: Институт экспериментальной социо­логии; СПб.: Алетейя, 2007.
Васильева Е. Легальные и нелегальные документы: коллизии пра­вового сознания россиян // Социальная реальность. 2008. № 8/10. С. 27-39.
Васильева Е. Социальные аспекты фальсификации документов: анализ современных российских практик // Статус документа: Окон­чательная бумажка или отчужденное свидетельство? М.: НЛО, 2013. С.103-122.
Вахтин Н. Б. Возвращение умерших и наречение имен на Северо- Востоке Сибири // Чужое имя (Альманах «Канун». Вып. 6). СПб., 2001. С. 216-231.
Вахштайн В. С. Производство абсурда в университете: документ как антитекст // Статус документа: Окончательная бумажка или от­чужденное свидетельство? М.: НЛО, 2013. С. 380-387.
Вебер В. 101 километр, далее везде. Главы из книги // Нева. 2011. № 8 (http://magazines.russ.rU/neva/2011/8/ve6.html — Дата обращения: 13.09.2016).
Вебер В. 101 километр, далее везде... Главы из книги // Дружба народов. 2012. № 7 (http://magazines.russ.rU/druzhba/2012/7/vv3.html — Дата обращения: 13.09.2016).
Веремеев Ю. Комплектование Советской (Красной) армии // Вереме­ев Ю. Анатомия армии (http://army.armor.kiev.ua/hist/k_sov_arm.shtml — Дата обращения: 24.06.2017).
Вестник Архива Президента Российской Федерации. 1997. № 6.
Виноградов В. В. История слов. М.: Толк, 1994.
Войнович В. Антисоветский Советский Союз // E-reading.club (http://www.e-reading.club/chapter.php/11799/6/Voiinovich_-_ Antisovetskiii_Sovetskiii_Soyuz.html — Дата обращения: 13.09.2016).
Вольпин А. О советских Конституциях и правах человека // Хрони­ка защиты прав в СССР. Вып. 35. Июль-сентябрь 1979. Нью-Йорк, 1979. С. 56-57.
Воронков В. Приватизация этничности vs «национальная полити­ка» // Куда пришла Россия. Итоги социетальной трансформации / под общ. ред. Т. И. Заславской. М.: МВШ СЭН, 2003. С. 206-214.
Всесоюзная перепись населения 17 декабря 1926 г. Краткие свод­ки. Вып. 4. Народность и родной язык населения СССР. М.: Изд. ЦСУ Союза ССР, 1928.
Гальперин И. Имя собственное // Нева. 2008. № 4 (http://magazines. russ.ru/neva/2008/4/ga10.html — Дата обращения: 13.09.2016).
Гатагова А. С. Кристаллизация этнической идентичности в про­цессе массовых этнофобий в Российской империи (вторая половина XIX в.) // Религия и идентичность в России. М.: Восточная литература, 2003. С. 82-97.
Гиндин С. И. Внутренняя организация текста (элементы теории и семантический анализ). Автореферат дис. канд. филол. наук. Моск. гос. пед. ин-т иностр. яз. им. Мориса Тореза. М., 1972. С. 3-15.
Голдман В. Проза о советском паспорте: рабочие и свободное пере­селение (конец 1920 — начало 1930-х гг.) // Новый исторический вест­ник. 2005. № 1 (12) (http://www.nivestnik.ru/2005_1/07.shtml — Дата обращения: 13.09.2016).
Горлицкий Й. Структуры доверия после Сталина // Неприкосновен­ный запас. 2013. № 6 (92). С. 136-154.
Городок в табакерке. Детство в России от Николая II до Бориса Ель­цина (1890-1990). Антология текстов. Взрослые о детях и дети о себе / под ред. В. Безрогова и К. Келли, с участием А. Пиир и С. Сиротининой. Часть 1: 1890-1940; Часть 2: 1940-1990. М.; Тверь: Научная книга, 2008.
Государственный антисемитизм в СССР. От начала до кульмина­ции, 1938-1953 / сост. Г. В. Костырченко. М.: Материк, 2005.
Гриднева Н. Мода на имена // «Коммерсантъ-Власть». 2000 (http:// posobie.info/forum/viewtopic.php?t=11340 — Дата обращения: 13.09.2016).
Гудков Л. Доверие в России: смысл, функции, структура // Новое литературное обозрение. 2012. № 5 (117) (http://www.nlobooks.ru/ node/2629 — Дата обращения: 13.09.2016).
Гумерова М. «Непрерывка» и антирелигиозная агитация // Констру­ируя «советское»? Политическое сознание, повседневные практики, новые идентичности: м-лы научн. конф. студентов и аспирантов (14-15 апреля 2011 года, Санкт-Петербург). СПб.: Издательство Евро­пейского университета в Санкт-Петербурге, 2011. С. 58-63.
Гумерова М. Непрерывная рабочая неделя (1929-1931): опыт кон­струирования нового социального времени // Электронный научно­образовательный журнал «История» (http://www.history.jes.su/ S207987840000190-8-2 - Дата обращения: 17.04.2017).
Гумерова М. Национализация свободного времени (СССР 1920­1930-е гг.) // Конструируя «советское»? Политическое сознание, по­вседневные практики, новые идентичности: м-лы научн. конф. сту­дентов и аспирантов. СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2012. С. 46-51.
Гумерова М. Время в фокусе внимания: последствия тотальной рационализации быта 1920-х годов в СССР // Мифологические моде­ли и ритуальное поведение в советском и постсоветском простран­стве / сост. А. Архипова. М.: РГГУ, 2013. С. 382-390.
Гурков В. С. Обряд посвящения в гражданство // Праздники и об­ряды в Белорусской ССР. Минск: Наука, 1978.
Гурков В. С., Дубовик Н. К. Посвящение в гражданство: сценарий // Новые гражданские обряды и ритуалы. Минск: Беларусь, 1978. С. 8-28.
david_gor. Установление личности, идентификация, паспорт и чипы (http://david-gor.livejournal.com/63792.html; 13.09.2016).
Давыдов Юрий. Синие тюльпаны (1988-1989) // Дружба народов. 1988. № 5 (http://www.e-reading.club/chapter.php/17958/1ZDavydov_-_ Sinie_tyul%27pany.html — Дата обращения: 17.04.2017).
Даль В. Пословицы русского народа: в 2 т. М.: Художественная ли­тература, 1984.
Дарбеева А. А. К вопросу о социальной сущности личных имен в монгольских языках // Ономастика. М.: Наука, 1969.
Декреты Советской власти. Т. I. М.: Политиздат, 1957.
Денисова Л. Н. Русская крестьянка в советской и постсоветской России. М.: Новый хронограф, 2011.
Деррида Ж. Подпись — событие — контекст / пер. Валерия Мароши (http://www.gumer.info/bogoslov_Buks/Philos/Derr/podp.php — Дата об­ращения: 17.04.2017).
Дёнингхаус В. Феномен перемены национальной идентичности накануне большого террора // История сталинизма: жизнь в терроре. Социальные аспекты репрессий. М.: РОССПЭН, 2013. С. 294-304.
Дёнингхаус В. Советская национальная политика и проблема эт- нодисперсных групп (1922-1930 гг.) // Советские нации и националь­ная политика в 1920-1950-е гг. М.: РОССПЭН, 2014. С. 115-125.
Дроздов Б. В. Личная свобода и социальные обязанности (инфор­мационный аспект) // РЕМА: Научно-образовательный сайт (rema44. ru/about/persons/drozdov/papers/kom_ls13.doc — Дата обращения: 24.06.2017).
Еропкин М. И. Развитие органов милиции в Советском государстве. М.: Высшая школа МООП СССР, 1967.
Законодательные акты Русского государства второй половины XVI — первой половины XVII в.: Комментарии / под ред. Н. Е. Носова и В. М. Панеяха. Л.: Наука, 1987.
Записка А. Г. Белобородова в Политбюро ЦК РКП(б) 18 января 1923 г. // Вестник Архива Президента Российской Федерации. 1997. № 6. С. 102-103.
Записка Л. П. Берии и А. Я. Вышинского В. М. Молотову 31 авг. 1940 г. // Вестник Архива Президента Российской Федерации. 1997. № 6. С. 112-113.
Записка Л. П. Берии в Президиум ЦК КПСС об упразднении па­спортных ограничений и режимных местностей (13 мая 1953 г.) // Лаврентий Берия. 1953. Стенограмма июльского пленума ЦК КПСС и другие материалы / сост. В. П. Наумов, Ю. В. Сигачев. М.: МФД, 1999.
Зеленин И. Е. Сталинская «революция сверху» после «великого перелома». 1930-1939: политика, осуществление, результаты. М.: На­ука, 2006.
Иванов В. Контрреволюционные организации среди гомосексуа­листов Ленинграда в начале 1930-х и их погром // Новейшая история России. 2013. № 3. С. 126-140.
Иванов В. М. Жизнь рождает новые обряды. Минск: Беларусь, 1964.
Иванов Д. В. Влияние низовой коррупции на стабильность право­порядка в советской России в послевоенный период // Мир юридиче­ской науки. 2012. № 2. С. 37-44.
Иванов П. Этнографические материалы, собранные в Купянском уез­де Харьковской губ. // Этнографическое обозрение. 1897. № 1. С. 22-81.
Иванов Ф. Н. Периодизация рекрутской повинности в России в XVIII­XIX веках // Вестник Военного университета. 2011. № 4. С. 134-140.
Из истории «национального вопроса» в СССР // Мемориал-Аспект. Информационный бюллетень Общества «Мемориал». 1994. № 10-11. Сентябрь. С. 12.
«Изменения паспортной системы носят принципиально важный характер». Как создавалась и развивалась паспортная система в стра­не // Вестник Архива Президента Российской Федерации. 1997. № 6. С.112-121.
Иманкулова Е. В. Трансформация концепта чистоты в культуре России ХХ века // Человек в мире культуры. 2012. № 1. С. 12-19.
Имя и судьба / сост. И. Терлецкая. М.: Дубль-В, 1995.
Имя — судьба: книга для родителей и крестных / сост. А. Бобров. М.: Современный писатель, 1993.
Инструкции тройкам НКВД по рассмотрению дел об уголовных и деклассированных элементах и о злостных нарушителях Положения о паспортах // Кутафин О. Е., Лебедев В. М., Семигин Г. Ю. Судебная власть России: история, документы: в 6 т. / отв. ред. Р. С. Мулукаев, А. Я. Малыгин. Т. V. М.: Мысль, 2003.
Инструкция по проведению в жизнь «Положения о паспортах», 9 февраля 1933 г. // Собрание законов и распоряжений рабоче-кре­стьянского правительства СССР. 1932. № 84, ст. 516.
История сталинского ГУЛАГа. Т. 1: Массовые репрессии в СССР / сост. С. В. Мироненко, Н. Верт. М.: РОССПЭН, 2004; Т. 5: Спецпереселен- цы в СССР / отв. ред. и сост. Т. В. Царевская-Дякина. М.: РОССПЭН, 2004.
Кабакова Г. И. Дети некрещеные // Славянские древности: Этно­лингвистический словарь в 5 т. Т. 2. М.: Международные отношения, 1999.
Кадио Ж. Лаборатория империи: Россия/СССР, 1860-1940 / пер. с фр. Э. Кустовой. М.: НЛО, 2010.
Калугин Д. Рец. на кн.: Статус документа: Окончательная бумажка или отчужденное свидетельство? Сб. ст. / под ред. И. М. Каспэ. М.: НЛО, 2013 // АФ. 2014. № 20.
Кальмина Л. В. Еврейские общины Восточной Сибири (середина XIX в. — февраль 1917 г.). Улан-Удэ: ВСГАКИ, 2003.
Кампарс П. П., Закович Н. М. Советская гражданская обрядность. М.: Мысль, 1967.
Карнаухов С. Похороны еды: заметки о продовольственной корзи­не 1990 года // Новое литературное обозрение. 2007. № 84. С. 634-652.
Карский Е. Белорусы. Т. 1. Варшава, 1903.
Келли К. Товарищ Павлик. Взлет и падение советского мальчика- героя. М.: НЛО, 2009.
Келли К., Сиротинина С. «Было непонятно и смешно»: праздники последних десятилетий советской власти и восприятие их детьми // АФ. 2008. № 8. С. 267.
Кириченко Ю. Н. Историко-правовой очерк проведения паспортной реформы 1974 г. и ее роль в укреплении общественного порядка в СССР // Былые годы. 2014. № 34 (4). С. 707-713.
Климов Е. Торжественный акт вручения первого советского па­спорта (Методическое пособие в помощь культурно-просветительным работникам). Пермь: Культпросвет, 1961.
Климов Е. Новые обычаи и праздники. М.: Профиздат, 1964.
Ковалев Ю. И. О советском паспорте. Рига: Авотс, 1998.
Кодекс законов о труде. Пг.: НКТ, 1919.
Кодекс о браке и семье РСФСР. М.: Ведомости Верховного совета РСФСР, 1969.
Козлов В. А. Неизвестный СССР. Противостояние народа и власти. 1953-1985 гг. М.: Олма-пресс, 2006 (http://scisne.net/a-1018?pg=14 — Дата обращения: 24.06.2017).
Козлова Н. Н. Горизонты повседневности советской эпохи: Голоса из хора. М.: ИФ РАН, 1996.
Кондратьева Т. С. Введение // Режимные люди в СССР. М.: РОС­СПЭН. 2009.
Корнева Ю. Лесенка для боженьки // Агентство новостей ТВ2 (http:// www.tv2.tomsk.ru/real/lesenka-dlya-bozhenki — Дата обращения: 24.06.2017).
Короткова Т. А. Перемены личных имен. Ономастика Поволжья. Горький: Горьковский гос. ун-т, 1971.
Корягин С. В. Непристойные фамилии у донского казачества // Ле­топись историко-родословного общества в Москве. Вып. 4-5 (48-49). М.: Изд. Историко-родословного об-ва, 1997.
Костырченко Г. В. Тайная политика Сталина: власть и антисеми­тизм. М.: Международные отношения, 2003.
Костырченко Г. В. Дамоклов меч «пятого пункта» // Режимные люди в СССР / ред. Т. С. Конратьева, А. К. Соколов. М.: РОССПЭН, 2009.
Коткин С. Говорить по-большевистски (из кн. «Магнитная гора: Сталинизм как цивилизация») // Американская русистика: вехи исто­риографии последних лет. Советский период. Самара: Изд-во Самар­ского ун-та, 2001. С. 250-328.
Краснов-Левитин А. Лихие годы: 1925-1941. Воспоминания. Париж: YMCA-Press, 1977. C. 266-268 (http://www.krotov.info/history/20/1930/ levitin_2.htm — Дата обращения: 24.06.2017).
Кремлева И. А. Старообрядчество // Портал Credo.ru (http://www. portal-credo.ru/site/print.php?act=lib&id=88 — Дата обращения: 24.06.2017)/
КукулинИ. Одомашнивание цифр: квазидокументность телефон­ного номера в русской поэзии ХХ века // Статус документа: Оконча­тельная бумажка или отчужденное свидетельство? М.: НЛО, 2013. С. 322-355.
Кусков Г. С. Основные этапы развития советской паспортной си­стемы // Труды Высшей школы МООП СССР. М., 1968. Вып. 20. С. 99-112.
Кустарев А. Об агентах советского хронотопа // Ab Imperio. 2003. № 2. С. 261-271.
Кутафин О. Е., Лебедев В. М., Семигин Г. Ю. Судебная власть России: история, документы: в 6 т. / отв. ред. Р. С. Мулукаев, А. Я. Малыгин. М.: Мысль, 2003.
Кушкова А. Деревенские прозвища: к вопросу о характере, быто­вании и социальных функциях (по полевым материалам Белозерско­го р-на Вологодской области) // АФ. 2009. № 11 (http://anthropologie. kunstkamera.ru/files/pdf/011online/11_online_02_kushkova.pdf — Дата обращения: 24.06.2017).
Лаврентий Берия. 1953. Стенограмма июльского пленума ЦК КПСС и другие материалы / сост. В. П. Наумов, Ю. В. Сигачев. М.: МФД, 1999.
Лалаянц Э. А. За сто первым километром // Звезда. 1998. № 3. С. 96-110.
Лаппо Г. М., Полян П. М. Закрытые города // Социологические ис­следования. 1998. № 2. С. 43-48.
Лейбов Р. Подпись // Ruthenia (http://www.ruthenia.ru/r_lj/28-7. htm — Дата обращения: 24.06.2017).
Ленин В. И. Полное собрание сочинений. Т. 7. М.: Изд-во политич. лит-ры, 1967.
Леонтьева О. Б. Историческая память и образы прошлого в рос­сийской культуре XIX — начала ХХ в. Самара: ООО «Книга», 2011.
Лившиц А. Я., Орлов И. Б., Хлевнюк О. В. Письма во власть. 1928­1939. Заявления, жалобы, доносы, письма в государственные струк­туры и советским вождям. Москва: РОССПЭН, 2002.
Листова Т. А. Русские обряды, обычаи и поверья, связанные с по­вивальной бабкой (вторая половина XIX — 20-е гг. ХХ в.) // Русские: Семейный и общественный быт. М.: Наука, 1989.
Лихачев Д. С. Воспоминания, раздумья, работы разных лет. Т. 1. СПб.: АРС, 2006.
Лукьянов А. И. Разработка и принятие Конституции СССР 1977 года (1962-1977 гг.) // Сайт Конституции РФ (http://constitution.garant.ru/ history/ussr-rsfsr/1977/3001 — Дата обращения: 24.06.2017).
Лурье Л. Как зачищали Ленинград // Kommersant.ru. Огонёк. 15 дек. 2014 г. (http://www.kommersant.ru/doc/2628721 — Дата обращения: 24.06.2017).
Любарский К. Паспортная система и система прописки в России // Сайт Института прав человека (www.hrights.ru/text/b2/Chapter5.htm — Дата обращения: 24.06.2017).
Лярская Е. В. Современное состояние системы личных имен у ямальских ненцев // Антропология. Фольклористика. Лингвистика: сб. ст. Вып. 2. СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт- Петербурге, 2002.
Максимов А. Бомба в ночном эфире // Независимая газета. 2003.06.11. С. 3.
Максимов С. В. Нечистая, неведомая и крестная сила. СПб.: Това­рищество Голике и Вильворг, 1903.
Малахов А. Книжка бытия (http://kommersant.ru/doc/549012 — Дата обращения: 17.04.2017).
Малая советская энциклопедия. Т. 6. М.: Советская энциклопедия, 1930.
Медведев Ж. А. Сталин и еврейская проблема: новый анализ. М.: «Права человека», 2003.
Меерович М. Г. Наказание жилищем: жилищная политика в СССР как средство управления людьми (1917-1937 годы). М.: РОССПЭН, 2008.
Меленберг А. А. Люди. События. Факты. Немцы в Российской армии накануне Первой мировой войны // Вопросы истории. 1998. № 10. С.127-130.
Мельникова Н. В. Феномен закрытого атомного города / отв. ред. С. П. Постников. Екатеринбург: Банк культурной информации, 2006. (Очерки истории Урала. Вып. 42).
Мельникова Н. В. Творцы советского атомного проекта в режимных городах // Режимные люди в СССР / отв. ред. Т. С. Кондратьева, А. К. Со­колов. М.: РОССПЭН, 2009. С. 49-96.
Метрики (общие акты состояний) у православных (по ведомствам епархиальному и военно-духовному), инославных, старообрядцев, сектантов, евреев, караимов и магометан. Акты гражданского состо­яния в Царстве Польском / сост. Л. П. Новиков, под ред. прот. Н. А. Кал- листова. СПб.: Тип. А. С. Суворина, 1907.
Милиция России. Документы и материалы. 1917-1979. Т. 1 (1917­1934). Саратов: СЮИ МВД РФ, 2002.
Миллер А. Русификации: классифицировать и понять // Ab Imperio. 2002. № 2. С. 133-148.
Миллер А. И. История империй и политика памяти // Наследие империй и будущее России / под ред. А. И. Миллера. М.: Фонд «Либе­ральная миссия»; НЛО, 2008. С. 25-58.
Миллер А. И. Империя Романовых и национализм: эссе по мето­дологии исторического исследования. М.: НЛО, 2010.
Муан Н. Внутрисоюзные границы гражданственности: террито­риальное выражение дискриминации в Советском Союзечерез па­спортную систему // Режимные люди в СССР / отв. ред. Т. С. Кондра­тьева, А. К. Соколов. М.: РОССПЭН, 2009. С. 255-274.
Мэтьюз М. Ограничения свободы проживания и передвижения в России (до 1932 г.) // Вопросы истории. 1994. № 4. С. 22-34.
Натолочная О. В. Государственно-правовое регулирование па­спортного режима в городе Сочи в 1920-1990-е гг. // Былые годы. 2011. № 1 (19). С. 77-80.
Никитаева Е. Б. Исчезающая деревня (1960 — середина 80-х го­дов) // Судьбы российского крестьянства. М.: РГГУ, 1995. 436-462.
Никифоровский Н. Я. Простонародные приметы и поверья, суеверные обряды и обычаи, легендарные сказания о лицах и местах / собрал в Ви­тебской Белоруссии Н. Я. Никифоровский. Витебск: Губ. типо-лит., 1897.
Никонов В. А. Личные имена в современной России // Вопросы языкознания. 1967. № 6. С. 102-111.
Никонов В. А. Имя и общество. М.: Наука, 1974.
Новые гражданские обряды и ритуалы / под ред. В. К. Бондарчика и др. Минск: Беларусь, 1978.
Ноженко М. В. Политико-правовой и социальный аспекты опре­деления национальной принадлежности в Российской Федерации. Дис. ... канд. политич. наук. СПб.: Европейский ун-т, 2002.
НосенкоЕ. Э. «Быть или чувствовать?»: Основные аспекты форми­рования еврейской самоидентификации у потомков смешанных бра­ков в современной России М.: Крафт+, 2004.
О введении трудовых книжек. Постановление СНК СССР // Спутник агитатора. 1939. № 1. С. 1-2.
ОлейниковН. Пучина страстей. М.: Сов. писатель, 1991.
О мероприятиях по борьбе с детской безнадзорностью (Обяза­тельное постановление) // Бюллетень Исполкома Ленгорсовета. 1940. № 11. С. 2.
О правилах поведения детей в общественных местах (в театрах, кино, парках, трамваях, на стадионах и т. д.) и на улицах города Ле­нинграда // Бюллетень Исполкома Ленгорсовета. 1944. № 12. С. 8.
Организация и проведение паспортизации в СССР в период 1933 по 1939 гг. // Alldocs — коллекция электронных документов (http://www. alldocs.ru/zakons/index.php?from=4329 — Дата обращения: 24.06.2017).
Орлова Г. Изобретая документ: бумажная траектория Российской канцелярии // Статус документа: Окончательная бумажка или отчуж­денное свидетельство? М.: НЛО, 2013.
Осокина Е. За фасадом сталинского изобилия: распределение и рынок в снабжении населения в годы индустриализации, 1927-1941. М.: РОССПЭН, 1998.
Охотин Н. Г. Три минуты на решение // Еженедельный журнал. 2002. № 10 (14.03).
Охотин Н. Г., Рогинский А. Б. Из истории «немецкой операции» НКВД: 1937-1938 // Наказанный народ: сб. ст. М.: Звенья, 1999. С. 35-71.
Панеях В. М. Указы о холопьих отпускных 50-х гг. XVI в. // Из исто­рии феодальной России. Л.: Издательство ЛГУ, 1978. С. 103-110.
Панченко А. Антропология и конспирология // АФ. 2015. № 27. С. 89-94.
Панченко А. Компьютер по имени Зверь: эсхатология и конспироло­гия в современных религиозных культурах // АФ. 2015. № 27. С. 122-141.
Парфенов С. В. Организационно-правовые основы паспортной системы в СССР. Дис. ... канд. юр. наук. М., 1986.
Первая Всеобщая перепись населения Российской Империи. 1897 г. / под ред. Н. А. Тройницкого. Т. I: Общий свод по Империи результатов разработки данных Первой Всеобщей переписи населения, произве­денной 28 января 1897 года = Releve general pour tout 1’Empire des resultats du depouillement des donnees du premier recensement de la population en 1897. I-II / (предисл. Н. Тройницкий). Санкт-Петербург: паровая типо-литография Н. Л. Ныркина, 1905.
Переведенцев В. И. Зацепиться за Москву // Новое время. 2003. 19 окт. С. 10-12.
Письма во власть. 1917-1927. Заявления, жалобы, доносы, письма в государственные структуры и большевистским вождям / сост. А. Я. Лившиц, И. Б. Орлов. Москва: РОССПЭН, 1998.
Петров Н. В., Рогинский А. Б. «Польская операция» НКВД 1937­1938 гг. // Мемориал (http://www.memo.ru/HISTORY/Polacy/00485ART. htm — Дата обращения: 24.06.2017).
Покров Д. Советская эпоха: а если вспомнить детали? (http:// dmpokrov.livejournal.com/444963.html — Дата обращения: 24.06.2017).
Полищук Н. С. Всесоюзная конференция по вопросам этнографи­ческого изучения современности // Советская этнография. 1977. № 6. С.104-112.
Полян П. Не по своей воле... История и география принудительных миграций в СССР. М.: О.Г.И. — Мемориал, 2001.
Попов В. П. Паспортная система в СССР (1932-1976) // Социологи­ческие исследования. 1995. № 8. С. 3-14; № 9. С. 3-13.
Попов В. П. Паспортная система советского крепостничества // Новый мир. 1996. № 6. С. 96-112.
Попов В. П. Паспортная система в СССР (1932-1976 гг.): как убежать из деревни // Украина криминальная (http://cripo.com.ua/print.php?sect_ id=9&aid=78196 — Дата обращения: 24.06.2017).
Поспеловский Д. Сталин и Церковь: «конкордат» 1943 г. и жизнь Церкви // Континент. 2000. № 103 (http://magazines.russ.ru/continent/ 2000/103/pos.html — Дата обращения: 24.06.2017).
Потемкина М. Н., Кузнецова И. В. Паспортизация городского на­селения СССР в 1930-х гг. // Проблемы истории, филологии, культуры. 2014. № 4 (46). С. 167-174.
Праздники, обряды, ритуалы. Цикл семейно-бытовых ритуалов и обрядов / сост. Е. В. Нечипоренко. Новгород: [б. и.], 1984.
Прописка отменена. Регистрация граждан по месту пребывания и по месту жительства: Постановление Правительства РФ N 713 от 17 июля 1995 г. Постановление Правительства Москвы N 1030-43 от 26 дек. 1995 г. М.: АО «Правда интернэшнл», 1996.
Прохоров Г., Петракова И. Советский паспорт: срок годности не ограничен // Газета.Ин. 2004. 16 нояб. (http://refugee.memo.ru/For_All/ rupor.nsf/83ce5bc05f80840cc3256a5800515acc/201ac53d195cc76ac3256e 62007fcf6c!OpenDocument — Дата обращения: 24.06.2017).
Расков Д Е. Старообрядческая традиция и постмодерн // Пробле­мы современной экономики. 2004. № 4 (12). (http://www.m-economy. ru/art.php?nArtId=609 — Дата обращения: 24.06.2017).
Реабилитация. Как это было. Документы Президиума ЦК КПСС и другие материалы: в 3 т. М.: Международный фонд «Демократия», 2003.
Регистрация актов гражданского состояния: Сборник официальных материалов / под ред. Ю. М. Гусева. М.: Юридическая литература, 1985.
Резвов В. Воспоминания бывшего лимитчика // Вечерний Петер­бург. 2000. 1 мая. С. 3.
Реут Г. А. Контроль за соблюдением паспортного режима в за­крытых городах Сибири в 1950-1980-х гг. // Новая наука: проблемы и перспективы: Международное научное периодическое издание по итогам Международной научно-практической конференции. Ч. 2. Стерлитамак: РИЦ АМИ, 2015. С. 129-132.
Романова В. В. «Евреям приезд и водворение в Сибири строжайше воспрещены» (политика государства в отношении евреев Сибири в XIX в.). Хабаровск: Приз, 2000.
Романова С. Н., Глуховская И. И. Указатель видов документов, со­держащих генеалогическую информацию (XVI в — 1917 г.) // Вестник архивиста. 1998-1999. № 46-50 (http://www.iot-ekb.ru/ukaz_gen. htm#G068 — Дата обращения: 24.06.2017).
Российское законодательство X-XX веков: в 9 т. / под общ. ред. О. И. Чистякова. М.: Юридическая литература, 1984-1994.
Румановская Е. Евгений Шварц о евреях и еврействе // Academic Electronic Journal in Slavic Studies Toronto Slavic Quarterly. University of Toronto (http://www.utoronto.ca/tsq/16/rumanovskaya16.shtml — Дата обращения: 24.06.2017).
Рыбальченко Р. К. Паспортная система в СССР. Киев: Вища школа, 1977.
Садовин В. В. Испытал на себе // Ленинградское дело / под ред. В. Демидова и др. Л.: Лениздат, 1990.
Салмон Л. Русско-еврейская антропонимика: от ономастики к истории // Russian Studies. Saint-Petersburg 1996. Vol. II. N 3. C. 175-203.
Санкт-Петербург по переписи 10 декабря 1869 года. Вып. 1-3. Санкт-Петербург: Изд. Центрального статистического комитета Ми­нистерства внутренних дел, 1872-1875.
Сахаров А. Алкоголь и преступность несовершеннолетних // Со­ветская юстиция. 1965. № 16. С. 22-24.
Сборник законодательных и нормативных актов о репрессиях и реабилитации жертв политических репрессий / сост. Е. А. Зайцев. М.: Республика; Верховный Совет Российской Федерации, 1993.
Сборник законодательных документов по вопросам организации и деятельности советской милиции (1917-1934 гг.). М.: ВШ МВД СССР, 1957.
Сборник руководящих документов по паспортной работе. М.: Пас­портное управление ГУВД Мосгорисполкома, 1988.
Селищев А. М. Смена фамилий и личных имен // Труды по знако­вым системам 5. Тарту: Тартуский ун-т, 1971. С. 493-500.
Серто М. де. Изобретение повседневности. 1. Искусство делать. СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2013.
Синицына М. В. Даниил Осипович Святский: трагедия ученого // Вестник Брянского гос. университета. 2009. № 2. С. 47-48.
Систематический сборник действующих распоряжений по мили­ции. М.: НКВД, 1926.
Систематический сборник законов о евреях, составленный Л. М. Роговиным. СПб.: Изд. юридического кн. магазина В. П. Анисимова, 1913.
Слабак А. (член городского суда). Брак и прописка // Вечерний Ленинград. 1983. 13 апр. № 85 (16975). С. 2.
Слезкин Ю. Эра Меркурия. Евреи в современном мире. М.: НЛО, 2007.
Слухи в истории России XIX-ХХ веков. Неформальная коммуни­кация и крутые повороты российской истории: сб. ст. / под ред. И. В. Нарского и др. Челябинск: Каменный пояс, 2011.
Смирнов И. П. Философия имени. Из лекций о самозванчестве // Чужое имя. (Альманах «Канун». Вып. 6). СПб.: Ин-т русской лит-ры, 2001.
Собрание постановлений и распоряжений правительства СССР. № 24. 1940 год. № 24 (http://istmat.info/node/10536 — Дата обращения: 24.06.2017).
Собрание Узаконений рабоче-крестьянского правительства РСФСР, 1917-1918 гг. М.: Управление делами СовНарКома СССР, 1942.
«Совершенно секретно»: Лубянка — Сталину о положении в стра­не (1922-1934). Т. 8. Ч. 2. М., 2008.
Соколовский С. В. Этническая идентичность в советских переписях населения // Институт этнологии и антропологии РАН (http://old.iea. ras.ru/topic/census/doc/sokol_paper2002-1.htm — Дата обращения: 24.06.2017).
Соловьев В. С. Чтения о богочеловечестве // Соловьев В. С. Фило­софская публицистика. Т. 2. М.: Правда, 1989.
Сосковец Л. И. Истинно-православные христиане в Сибири // Вест­ник ТГПУ. 2004. № 41. С. 30-35.
Спецпереселенцы в Западной Сибири. 1933-1938 гг. / сост. С. А. Кра­сильников, В. Л. Кузнецова, Т. Н. Осташко, Т. Ф. Павлова, Л. С. Пащенко, Р. К. Суханова. Новосибирск: Экор, 1994.
Сталин И. В. Сочинения: в 16 т. Т. 2. М.: ОГИЗ, Госполитиздат, 1946.
Сталинские депортации 1928-1953. М.: Материк, 2005. (Россия. ХХ век. Документы.)
Старовский В. Шестнадцать вопросов переписного листа // Прав­да. 1939. 13 янв. С. 2.
Статус документа: Окончательная бумажка или отчужденное сви­детельство? / ред. И. Каспэ. М.: НЛО, 2013.
Стефаненко Т. Г. Социально-психологические аспекты изучения этнической идентичности // Флогистон (http://www.flogiston.ru/proiects/ articles/etnic.shtml — Дата обращения: 24.06.2017).
Суни Р. Г. Империя как таковая: Имперская Россия, «национальная» идентичность и теории империи // Государство наций: империя и на­циональное строительство в эпоху Ленина и Сталина. М.: РОССПЭН, 2011.
Сухих И. Баллада о добром генерале // «Звезда». 2003 (http://magazines. russ.ru/zvezda/2003/6/suh.html — Дата обращения: 24.06.2017).
Сысоева Л. Подпись как средство защиты прав личности // Защи­та и безопасность. 2005. № 2 (http://www.npo-sm.ru/mag/2054.html — Дата обращения: 24.06.2017).
Тарасов А. Ю. Паспортная система и паспортный режим в совет­ском государстве в 30-е гг. XX в. Дис. ... канд. юр. наук. М., 2005.
Тарасов А. Ю. Некоторые проблемы осуществления паспортизации в советском государстве в 30-е годы XX века // Право и образование. 2005. № 3. С. 222-231.
Тетя Поля — жительница 101 километра // Уездный город. 2009. 16 сен. (http://www.alexnews.info/archives/1953 — Дата обращения: 24.06.2017).
Тишков В. Прощание с пятым пунктом // Независимая газета. 1997. 22 окт. С. 2.
Тишков В. А. Реквием по этносу: Исследования по социально-куль­турной антропологии. М.: Наука, 2003.
Топоров В. Н. Об одном способе сохранения традиции во времени: имя собственное в мифопоэтическом аспекте // Проблемы славянской этнографии. Л.: Наука, 1979.
Троцкий Л. Вопросы быта // Юный пролетарий. 1924. № 1. С. 5-20.
Тупиков Н. М. Исторический очерк употребления древнерусских личных собственных имен // Записки отд. русской и славянской архе­ологии Русского археологического об-ва. Т. VI. СПб., 1903. С. 75-76.
Тюрина А. П. Советская деревня на путях обновления. М.: Об-во «Знание», 1989.
Унбегаун Б. О. Русские фамилии. М.: Прогресс, 1989.
Усманова Д. Мусульманские метрические книги в Российской им­перии: между законом, государством и общиной (вторая половина XIX — первая четверть XX в.) // Ab Imperio. 2015. № 2. С. 106-153.
Успенский Б. А. Из истории русских канонических имен (история ударения в канонических именах собственных в их отношении к рус­ским литературным и разговорным формам). М.: Изд-во МГУ, 1969.
Успенский Б. А. Мена имен в России в исторической и семиотиче­ской перспективе (к работе А. М. Селищева «Смена фамилий и личных имен») // Труды по знаковым системам. 5. Тарту, 1971. С. 481-492.
Успенский Б. А. Социальная жизнь русских фамилий (вместо послес­ловия) // Унбегаун Б. О. Русские фамилии. М.: Прогресс, 1989. С. 336-364.
Утехин И. В. Из наблюдений за поэтикой жалобы // Studia Ethnologica: Труды факультета этнологии. Вып. 2. СПб.:Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2004. С. 274-305.
Фаддеева Т. А. Права на имя // Правоведение. 1989. № 6. С. 39-45.
Фаркин С. Н. Почему введена паспортная система. М.: [б/и], 1933.
ФасмерМ. Этимологический словарь русского языка: в 4 т. М.: Про­гресс, 1964-1973.
Федоров А. Гербастый орластый // Автопилот. 2002. № 4 (http:// www.autopilot.ru/issues/auto/2002/04/002.HTML — Дата обращения: 24.06.2017).
Фельштинский Ю. К истории нашей закрытости. Законодательные основы советской иммиграционной и эмиграционной политики. М.: Терра,1991.
Филонов П. Н. Дневник. СПб.: Азбука, 2000.
Фицпатрик Ш. Классы и проблемы классовой принадлежности в советской России 1920-х годов // Вопросы истории. 1990. № 8. С. 16-31.
Фицпатрик Ш. «Приписывание к классу» как система социальной идентификации // Россия и современный мир. 2003. № 2. С. 133-151.
Фицпатрик Ш. Повседневный сталинизм. Социальная история Со­ветской России в 30-е годы: город. М.: РОССПЭН, 2008.
Фицпатрик Ш. Срывайте маски! Идентичность и самозванство в России ХХ века. М.: РОССПЭН, 2011.
Френкель А. В защиту «пятого пункта» // Независимая газета. 1997. 10 нояб. С. 6.
Фуко М. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. М.: Ad Marginem, 1999.
Фуко М. Нужно защищать общество / пер. Е. А. Самарской. СПб.: Наука, 2005.
Хазанов Б. Сага о паспорте // Форум новейшей восточноевропей­ской истории и культуры. 2004. Т. 1. Вып. 2 (http://www1.ku-eichstaett. de/ZIMOS/ — Дата обращения: 24.06.2017).
Халфин И.,Хелльбек Й. Интервью с Игалом Халфиным и Йоханом Хелльбеком // Ab Imperio. 2002. № 3.
Хархордин О. Обличать и лицемерить: генеалогия российской лич­ности. СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт- Петербурге, 2002.
Хархордин О. Обличать и лицемерить — это по-русски (http://www. peoples.ru/science/philosophy/harhordin/—Дата обращения: 17.04.2017).
Хейден У. Метаистория: Историческое воображение в Европе XIX века / пер. с англ. под ред. Е. Г. Трубиной и В. В. Харитонова. Ека­теринбург: Изд-во Уральского ун-та, 2002.
Хлевнюк О. В. Хозяин: Сталин и утверждение сталинской дикта­туры. М.: РОССПЭН, 2010.
Хмельницкий Д. «Паспортные столы производят облавы...» (Семьдесят лет советской паспортной системе) // Сетевой портал «За­метки по еврейской истории» (http://berkovich-zametki.com/Nomer26/ Chmelnycky1.htm — Дата обращения: 24.06.2017).
Хоботов А. Н. Организационные и правовые основы развития па­спортной системы в СССР (1917-1980 гг.). Дис. ... канд. юр. наук. М., 1983.
Холквист П. Тотальная мобилизация и политика населения: рос­сийская катастрофа (1914-1921) в европейском контексте (http://www. victorstegniy.com/uploads/3/3/6/5/3365394/peter_holquist.pdf — Дата обращения: 24.06.2017).
Хронологическое собрание законов, указов Президиума Верхов­ного Совета и постановлений правительства РСФСР: в 7 т. М.: Госюриздат, 1958-1960.
Царенко Ю. В. Трудовые книжки. Рекомендации по оформлению // Помощник кадровика (http://www.help-hr.ru/catalog/k_delo/element. php?ID=1155 — Дата обращения: 17.04.2017).).
Черепнина Н. Ю., Шкаровский М. В. Санкт-Петербургская епархия в двадцатом веке: сб. документов. СПб.: Лики России, 2000.
Чернолуцкая Е. Н. Паспортизация советского населения как за­вершающая веха в утверждении тоталитарного режима в СССР (на материалах Дальнего Востока) // Тоталитаризм как исторический фе­номен. Владивосток: Приморское об-во книголюбов, 1996.
Чернолуцкая Е. Н. Паспортизация дальневосточного населения (1933-1934) // Revue des Etudes Slaves. LXXI/1. Paris, 1999. P. 17-33.
Чернуха В. Г. Паспорт в России. 1719-1917 гг. СПб.: Лики России, 2007.
Чернуха В. Г. Паспорт в Российской империи: наблюдения над зако­нодательством // Исторические записки. Т. 4 (122). М., 2001. С. 91-131.
Чистяков И. Сибирской дальней стороной. Дневник охранника БАМа 1935-1936. М.: CORPUS, 2014.
Чуйкина С. А. Дворянская память: «бывшие» в советском городе (Ленинград, 1920-30-е годы). СПб.: Издательство Европейского уни­верситета в Санкт-Петербурге, 2006.
Шефнер В. Бархатный путь // Звезда. 1995. № 4. С. 26-80.
Шмелева Т. Семиотический мусор городской среды // Польско- славянские литературные исследования. Варшава: Ин-т Славистики ПАН, 1999.
Шорина Е. Н. «Оружие слабых» или уход крестьян из колхозной деревни в 1960-1970-е годы (на примере Вологодской области) // Ак­туальные аспекты современной науки. Вып. 7. 2015. С. 97-106.
Шумилин Б. Т. Молоткастый, серпастый... М.: Юридическая лите­ратура, 1979.
Эпштейн М. Н. Знак пробела: О будущем гуманитарных наук. М.: НЛО, 2004.
Юрчак А. Это было навсегда, пока не кончилось: Последнее со­ветское поколение. М.: НЛО, 2014.
Юрченко Д. О советском паспорте, его действии в настоящее вре­мя (http://moses-lawyer.livejournal.com/2958.html — Дата обращения: 24.06.2017).
Ютанов В. «Доходный дом» и др. рассказы. М.: Сполохи, 1913.
Яковлева Е. С. О концепте чистоты в современном русском языко­вом сознании и в исторической перспективе // Логический анализ языка. Языки этики. М.: Языки русской культуры, 2000. С. 200-216.
Якушева Т. «Она — мужняя жена» // База данных ФОМ (http://bd. fom.ru/report/cat/famil/of030906 — Дата обращения: 24.06.2017).
Alexopoulos G. Stalin’s Outcasts: Aliens, Citizens, and the Soviet State, 1926-1936. Ithaca, N.Y.: Cornell University Press, 2003.
Allport G. W., Postman L. J. The Psychology of Rumor. N.Y.: Holt, Rinehart and Winston, 1948.
Avrutin E. Jews and the Imperial State: Identification Politics in Tsarist Russia. Ithaca; London: Cornell University Press, 2010.
Baiburin A. Rituals of Identity: the Soviet Passport // Soviet and Post­Soviet Identity. Cambridge: Cambridge University Press, 2012. P. 91-110.
Baiburin A. “The wrong nationality”: ascribed identity in the 1930s Soviet Union // Russian Cultural Anthropology after the Collapse of Communism / ed. by A. Baiburin, C. Kelly and N. Vakhtin. London: Routledge, 2012. P. 59-76.
Barth F. Introduction // Ethnic Groups and Boundaries / ed. by F. Barth. London: Allen&Unwin, 1969.
Berliner J. S. Factory and Manager in the USSR. Cambridge: Harvard University Press, 1957.
Blouin F. Jr., Rosenberg W. Processing the Past: Contesting Authority in History and the Archives. Oxford: Oxford University Press, 2011.
Bondarskaya G. A. Nationality in the Population Statistics in the U.S.S.R. // Challenges of Measuring an Ethnic World: Proceedings of the Joint Canada — United States Conference on the Measurement of Ethnicity / Statistics Canada and US Bureau of the Census. Ottawa; Washington, D.C., 1993. P. 333-361.
Bourdieu P. De la maison du roi a la raison d’Etat // Actes de la recherche en sciences sociales. 1997. Vol. 118. N 1. P. 55-68.
Bourdieu P. Photography: A Middle-brow Art. Oxford: Polity Press, 1998.
Brown K. Plutopia: Nuclear Families, Atomic Cities and the Great Soviet and American Plutonium Disaster. Oxford: Oxford University Press, 2013.
Buckland M. K. What Is a “Document”? // Journal of the American Society for Information Science. 1997. Vol. 48. N 9. P. 804-809.
Buckley C. The Myth of Managed Migration: Migration Control and Market in the Soviet Period // Slavic Review. 1995. Vol. 54. N 4. Р. 896-916.
Burds J. The Social Control of Peasant Labor in Russia: The Response of Village Communities to Labor Migration in the Central Industrial Region, 1861-1905 // Peasant Economy, Culture, and Politics of European Russia, 1800-1921 / ed. by E. Kingston-Mann, T. Mixter. Princeton: Princeton Uni­versity Press, 1991. Р. 52-100.
Cadiot J. Searching for Nationality: Statistics and National Categories at the End of The Russian Empire (1897-1917) // The Russian Review. 2005. Vol. 64. N 3. P. 440-455.
Cadiot J. How Diversity Was Ordered: Lists and Classifications of Na­tionalities in the Russian Empire and the Soviet Union, 1897-1939 // Ab Imperio. 2002. Vol. 4. Р. 177-207.
Derrida J. Signature Evenement Contexte // Marges de la philosophie. Paris: Les editions de Minuit, 1972. Р. 367-393.
Documenting Individual Identity: The Development of State Prac­tices in the Modern World / ed. by J. Caplan, J. Torpey. Princeton: Princeton University Press, 2001.
Donovan P. One Hundred Years of Rumor Research // Diogenes. 2007. Vol. 54. P. 59-82.
Douglas M. Purity and Danger: An Analysis of Concepts of Pollution and Taboo. New York: Routledge, 1991.
Fitzpatrick Sh. Signals from Below: Soviet Letters of Denunciation of the 1930s. // Journal of Modern History. 1996. N 68. Р. 831-866.
Fitzpatrick Sh. Ascribing Class: The Construction of Social Identity in Soviet Russia // Journal of Modern History 1993. N 65. P. 745-770.
Fitzpatrick Sh. Tear Off the Masks! Identity and Imposture in Twentieth­Century Russia. Princeton and Oxford: Princeton University Press, 2005.
Frankel B. La Signature: genese d’un signe. Paris: Gallimard,1992.
Frankel P. The Politics of Passes: Control and Change in South Africa // The Journal of Modern African Studies. 1979. Vol. 17. P. 199-217.
Franklin S. Printing and Social Control in Russia 1: Passports // Russian History. 2010. N 37. P. 208-237.
Gambetta D. Codes of the Underworld: How Criminals Communicate. Princeton: Princeton University Press, 2009.
Garcelon M. Colonizing the Subject: The Genealogy and Legacy of the Soviet Internal Passport // Documenting Individual Identity: The Develop­ment of State Practices in the Modern World / ed. by J. Caplan, J. Torpey. Princeton: Princeton University Press, 2001. P. 83-100.
Giddens A. The Consequences of Modernity. Stanford: Stanford Uni­versity Press, 1990.
Giddens A. The Nation-State and Violence. Cambridge: Polity Press, 1985.
Gorlizki V Too Much Trust: Regional Party Leaders and Local Political Networks under Brezhnev // Slavic Review. 2010. Vol. 69. N 3. P. 676-700.
Groebner V Describing the Person, Reading the Sign in Late Medieval and Renaissance Europe: Identity Papers, Vested Figures and the Limits of Identification, 1400-1600 // Documenting Individual Identity: The De­velopment of State Practices in the Modern World / ed. by J. Caplan, J. Tor­pey. Princeton: Princeton University Press, 2001. Р. 15-27.
Hagenloh P. Stalin’s Police: Public Order and Mass Repression in the USSR 1926-1941. Baltimore: The John Hopkins University Press, 2006.
Harre R. Personal Being: A Theory for Individual Psychology. Cam­bridge, Massachusets, 1984. P. 69-71.
Hellbeck J. Revolution on My Mind: Writing a Diary under Stalin. Cam­bridge (MA): Harvard University Press, 2006.
Hellbeck J. Working, Struggling, Becoming: Stalin-Era Autobiographi­cal Texts // Russian Review. 2001. Vol. 60. P. 340-359.
Hirsch F. The Soviet Union as a Work-in-Progress: Ethnographers and the Category Nationality in the 1926, 1937, and 1939 Censuses // Slavic Review. 1997. Vol. 56. N 2. Р. 251-278.
Hirsch F. Empire of Nations: Ethnographic Knowledge and the Making of the Soviet Union. Ithaca; London: Cornell University Press, 2005.
Hosking G. Trust and Distrust: a Suitable Theme for Historians? // Transactions of the Royal Historical Society (sixth series). 2006. Vol. 16. P. 95-116.
Hojdestrand T. The Soviet-Russian Production of Homelessness. Pro- piska, Housing, Privatisation. Stockholm University, 2003 (http://www. anthrobase.com/Txt/H/Hoejdestrand_T_01.htm — Дата обращения: 17.04.2017).
Kessler G. The Passport System and State Control over Population Flows in the Soviet Union, 1932-1940 // Cahiers du Monde Russe. 2001. Vol. 42. N 2-4. P. 477-504.
Kolonitskii B. ‘Revolutionary Names’: Russian Personal Names and Political Consciousness in the 1920s and 1930s // Revolutionary Russia. 1993. Vol. 6. N 2. P. 210-228.
Lane C. The Rites of Rulers: Ritual in Industrial Society. New York: Cambridge University Press, 1981.
Latour B. La fabrique du droit: une ethnographie du Conseil d’Etat. Paris: La Decouverte, 2002.
LedenevaA. V Russia’s Economy of Favours: Blat, Networking and In­formal Exchange. Cambridge: Cambridge University Press. 1998. (Cam­bridge Russian, Soviet and Post-Soviet Studies.)
Ledeneva A. V The Genealogy of Krugovaia Poruka: Forced Trust as a Feature of Russian Political Culture // Trust and Democratic Transition in Post-Communist Europe / ed. by I. Markova. Oxford: Oxford University Press, 2004. P. 85-108.
Levi D. M. Scrolling Forward: Making Sense of Documents in the Dig­ital Age. New York: Arcade Publishing, 2001.
Lloyd M. The Passport: The History of Man’s Most Travelled Document. Stroud, U.K.: Sutton Publishing, 2003.
Loeber A. D. Limitchiki: On the Legal Status of Migrant Workers in Large Soviet Cities // The Soviet and Post-Soviet Review. 1984. Vol. 11. N 1-3. P. 301-308.
Lucassen L. Zigeuner: Die Geschichte eines polizeilichen Ordnungbeg- riffes in Deutschland, 1700-1945. Koln; Weimar; Wien: Bohlau Verlag, 1996.
Luhmann N. Trust and Power. Two Works by Niklas Luhmann. Chich­ester, NY: Wiley 1979.
Martin T. An Affirmative Action Empire: Nations and Nationalism in the Soviet Union, 1923-1939. Ithaca, New York: Cornell University Press, 2001.
Martin T. The Origins of Soviet Ethnic Cleansing // The Journal of Mod­ern History. 1998. Vol. 70. P. 813-861.
Martin T. Modernization or Neo-Traditionalism? Ascribed Nationality and Soviet Primordialism // Stalinism: New Directions / ed. Sh. Fitzpatrick. New York: Routledge, 2000. P. 348-367.
Matthews M. The Passport Society: Controlling Movement in Russia and the USSR. Boulder; San Francisco; Oxford: Westview Press,1993.
Moine N. Passeportisation, Statistique des Migrations et Controle de I’Identite Sociale // Cahiers du Monde Russe. 1997. Vol. 38. P. 587-600.
Morrison A. Metropole, Colony and Imperial Citizenship in the Russian Empire // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2012. Vol. 13. N 2. P. 327-364.
People, Papers and Practics: Registration and Recognition: Document­ing the Person in World History / ed. by K. Breckenridge, S. Szreter. Oxford: Oxford University Press, 2012.
Peskov D. Passport as Crossroads of Constructed Identities // Academia (www.academia.edu/22686696/Passport_as_Crossroads_of_Constructed_ Identities — Дата обращения: 24.06.2017).
Robertson C. A Documentary Regime of Verification. The Emergence of the US Passport and the Archival Problematization of Identity // Cul­tural Studies. 2009. Vol. 23. N 3. P. 329-354.
SalterM. B. Rights of Passage: the Passport in International Relations. Boulder: Lynne Reiner Publishers, 2003.
SrhindlerN. The World of Nicknames: on the Logic of Popular Nomen­clature // Schindler N. Rebellion, Community and Custom in Early Modern Germany. Cambridge: Cambridge University Press, 2002. P. 48-93.
Scott J. Weapons of the Weak: Everyday Form of Peasant Resistance. New Haven: Yale University Press, 1987.
ShearerD. Modernity and Backwardness on the Soviet Frontier: West­ern Siberia during the 1930s // Provincial Landscapes: Local Dimensions of Soviet Power, 1917-1953 / ed. by D. Raleigh. Pittsburgh: University of Pittsburgh Press, 2001. Р. 194-216.
Shearer D. Elements Near and Alien: Passportization, Policing, and Identity in the Stalinist State, 1932-1952 // The Journal of Modern His­tory. 2004. Vol. 76. P. 835-881.
Silver B. D. The Ethnic and Language Dimensions in Russian and So­viet Censuses // Research Guide to the Russian and Soviet Censuses / ed. by R. S. Clem. Ithaca, New York: Cornell University Press, 1986. P. 70-97.
Slezkine Yu. The USSR as a Communal Apartment, or How a Socialist State Promoted Ethnic Particularism // Slavic Review. 1994. Vol. 53. N 2 (Summer).
Slezkine Yu. The Jewish Century. Princeton University Press, 2004.
Steinwedel C. Making Social Groups, One Person at a Time: The Iden­tification of Individuals by Estate, Religious Confession, and Ethnicity in Late Imperial Russia // Documenting Individual Identity: The Development of State Practices in the Modern World / ed. by J. Caplan, J. Torpey. Prince­ton: Princeton University Press, 2001. P. 67-82.
Stephenson S. The Russian Homeless // Poverty in Transition Econo­mies / ed. by S. Hutton, G. Redmond. London: Routledge studies of socie­ties in transition, 2000.
Suny R. G. The Soviet Experiment: Russia, the USSR, and the Successor States. Oxford; New York: Oxford University Press, 1998.
Suny R. G. Constructing Primordialism: Old Histories for New Nations // The Journal of Modern History. 2001. Vol. 73. P. 862-896.
Sztompka P. Trust: a Sociological Theory. Cambridge: Cambridge Uni­versity Press, 1999.
Thubron C. In Siberia. London: Chatto & Windus, 1999.
Torpey J. The Invention of the Passport: Surveillance, Citizenship, and the State. Cambridge: Cambridge University Press, 2000.
Torpey J. The Great War and the Birth of the Modern Passport // Docu­menting Individual Identity: The Development of State Practices in the Modern World / ed. by J. Caplan, J. Torpey. Princeton: Princeton Univer­sity Press, 2001. P. 256-270.
Torpey J. Coming and Going: On the State Monopolization of the Le­gitimate “Means of Movement” // Sociological Theory. 1998. Vol. 16. N 3. P. 239-259.
Trust and Distrust in the USSR: Special Issue of Slavonic and East European Review / guest editor G. Hosking. 2013. Vol. 91. N 1. P. 1-154.
Weber M. Wirtschaft und Gesellschaft. Tubingen: Mohr, 1976.
Weitz E. D. Racial Politics without Race: Reevaluating Soviet Ethnic and National Purges // Slavic Review. 2002. Vol. 61. N 1 (Spring). P. 1-29.
Zaslavsky V The Neo-Stalinist State: Class, Ethnicity, and Consensus in Soviet Society. Armonk, N.Y.: M. E. Sharpe, 1982. P. 139-154.
Приложение
Сведения об интервью
В книге использованы материалы 64 интервью, собранных, в основном, в 2007-2010 гг. Информантами были 46 женщин и 27 муж­чин (в некоторых интервью принимали участие 2-3 человека). Рас­пределение по годам рождения: 1910-х гг. — 3; 1920-1930 гг. — 16; 1940-1950 гг. — 30; 1960-1970 гг. — 20; 1980-х гг. — 4.
Шифры интервью прочитываются следующим образом. Интер­вью, собранные в рамках проекта National Identity in Russia, под­держанного AHRC, содержат условное обозначение Oxf/AHRC. Ме­сто записи: SPb — Санкт-Петербург, Evpatorija — Евпатория, и т. д. Год записи (07 = 2007 г., и т. д.); номер записи (например: PF-1); инициалы интервьюеров (IN — Ирина Назарова, DT — Дарья Тере­шина, AK - Анна Кушкова, AKas — Александра Касаткина, MA — Ма­рия Ахметова, AP — Александра Пиир, CK — Катриона Келли, ММ — Мария Морозова, SS — Светлана Сиротинина, AB — Альберт Байбу­рин) и данные об информантах (например, М., 1931 г.р.).
Шифры интервью Центра иудаики Европейского университе­та в Санкт-Петербурге содержат данные о месте записи (Tul — Тульчин, Bal — Балта), времени записи (06 = 2006 г. и т. д.), инициалы интервьюеров (AS — Алла Соколова, АК — Анна Кушкова, MH - Ма­рина Хаккарайнен, VD — Валерий Дымшиц, SA — Светлана Амосо­ва, NE — Наталья Евсеенко, MG -Мария Гершкович) и данные об информантах (например, Ж., 1937 г.р.).
В шифре интервью, собранных Марией Ахметовой (МА) со­держатся сведения о месте записи — Diveevo (Дивеево), о времени (02 = 2002 г.) и информанте (например, М., ок. 50 лет).
Ориентировочные вопросы к интервью
Первые представления о паспорте
• В каком возрасте Вы узнали о паспорте? Это было связано с какими-то событиями, разговорами?
• Свидетельство о рождении. Считали ли Вы его своим «детским паспортом»?
• Вы видели паспорта своих родных до того, как получили соб­ственный? Что Вас в них интересовало?
• Вы делали «паспорт» для своих детских игр?
Получение паспорта
• Во сколько лет Вы получили свой первый паспорт? Были ли с этим связаны какие-то ожидания и/или хлопоты?
• Ваши родные как-то готовили Вас к этому событию? А Вы сами к этому готовились — придумывали себе подпись, стремились сфотографироваться «как можно лучше» и т. д.? Вы помните, как хотели выглядеть на паспортной фотографии, или какой, Вам казалось, она должна быть?
• Вы помните, что нужно было сделать, чтобы получить паспорт? Как Вы подавали документы, заполняли анкету? Вы делали это один или с родителями, ровесниками? Что собой представлял «паспортный стол»? Подавать документы и получать паспорт нужно было в разных местах или в одном и том же?
• Вам вручали паспорт в торжественной обстановке, или это было буднично? Как и где это происходило? Что Вам при этом гово­рили? Было ли какое-то особенное отношение к тем, кому впер­вые вручался паспорт? Сопровождал ли Вас кто-то из друзей или родных?
• Вы каким-то образом отмечали получение паспорта — дома или с друзьями? Для Вас было важно, как выглядит паспорт — его общий вид, каким почерком он заполнен, как Вы расписа­лись, как Вы выглядите на фотографии и проч.?
• Где Вы держали свой первый паспорт — вместе с паспортами родителей или где-то у себя? У Вас была обложка для паспорта?
• Что-нибудь изменилось в Вашем самоощущении с получением паспорта?
Содержание паспорта
• Как Вы считаете, вся ли информация, которая вносится в па­спорт, должна в нем присутствовать?
• Совпадают ли Ваши имя, отчество и фамилия с паспортными? Вы или Ваши знакомые меняли имя или фамилию? Как это происходило и в связи с чем?
• Если Ваши родители принадлежат к разным национальностям, как Вы выбирали свою «паспортную национальность»? Учиты­вали ли советы родных, знакомых или какие-то обстоятель­ства? Вмешивался ли в Ваш выбор работник паспортного сто­ла? При замене советского паспорта на российский графа «национальность» была ликвидирована. Для Вас тогда это име­ло значение? Как Вы сейчас к этому относитесь?
• Одна из отметок в паспорте — о семейном положении. Как Вы считаете, должна ли быть в паспорте такая отметка?
• Приходилось ли Вам менять прописку? Как это происходило?
• Должна ли быть в паспорте отметка о воинской обязанности?
• Некоторые люди считают, что в серии и номере паспорта за­кодирована какая-то секретная информация. Вы что-нибудь слышали об этом?
Обращение с паспортом и ситуации, в которых он фигурирует
• Вы обычно носили/носите паспорт с собой или храните дома?
• Вам приходилось когда-нибудь терять паспорт или как-то его портить?
• Что нужно было сделать, чтобы его восстановить?
• Как Вы считаете, владелец паспорта должен нести ответствен­ность за его сохранность?
• Вы можете перечислить ситуации, когда Вам был нужен пас­порт? Можно ли было в каких-то ситуациях обойтись без пас­порта и как? Какие документы могут заменить паспорт? Бы­вали ли случаи, когда проблемы с паспортом мешали Вам что-то делать?
• Приходилось ли Вам какое-то время жить без паспорта? Что его заменяло, и испытывали ли Вы при этом какие-то неудоб­ства?
• Известны ли Вам ситуации, когда люди жили вообще без пас­порта? Как они обходились без него?
• У Вас проверяли паспорт работники милиции? Чем это было вызвано и как проходила проверка? Вас когда-нибудь задер­живала милиция за то, что Вы были без паспорта? Чем это за­кончилось?
• Приходилось ли Вам заниматься похоронами? Если да, то как в этой ситуации фигурировал паспорт умершего?
Вступление в брак / расторжение брака
• Когда Вы женились / выходили замуж, Вам казалось важным, чтобы это было зафиксировано в Вашем паспорте? Менял ли кто-то из вас фамилию?
• Вам известны ситуации, когда люди пытались скрыть свое се­мейное положение, пряча паспорт, или выяснить семейное положение другого человека, проверив наличие штампа в его паспорте?
• При расторжении брака паспорт не меняют, а ставят второй штамп — таким образом, в нем сохраняется информация обо всех предыдущих браках. Как Вы к этому относитесь? Извест­ны ли Вам случаи, когда люди намеренно «теряли» паспорт, чтобы избавиться от отметки о прежнем браке?
Обмены паспорта
• Как часто Вам приходилось менять паспорт и с чем это было связано?
• Для многих людей был значим обмен советского паспорта на российский. А для Вас? Вы помните свои ощущения? При об­мене советского паспорта на российский многие были против изъятия у них прежнего паспорта. В ходе обмена паспортов правила изменили и желающим стали возвращать советский паспорт, пробитый дыроколом. Вы оставили свой советский паспорт?
Ошибки в паспорте и нарушения правил
• Были ли у Вас или Ваших знакомых какие-то проблемы или ошибки в написании имени, отчества и фамилии в паспорте?
• У некоторых людей бывают проблемы с датой и местом рож­дения — а у Вас? Вам известны еще какие-то ошибки, которые делались в паспортах?
• В советское время были распространены случаи фиктивного брака. Известны ли они Вам? С какой целью люди вступали в такой брак?
• Вам приходилось слышать о случаях подделки документов? С какой целью они предпринимались — получение паспорта, прописки, изменение семейного положения, что-то еще?
• Что Вы знаете о подделке документов? Если Вы когда-нибудь теряли паспорт или считали, что он у Вас украден, опасались ли Вы, что кто-то может подделать Ваши документы и жить по ним? Вы слышали о таких случаях?
• Как Вы думаете, для чего вообще предназначен паспорт? По­чему он считается самым важным документом?
• Какие еще истории с паспортом случались у Вас или у Ваших знакомых?
Загранпаспорт, паспорта в других странах
• Был ли у Вас загранпаспорт в советское время (если информант соответствующего возраста). Как Вы его получили? Был ли у Вас загранпаспорт в те времена, когда его выдавали на руки только на время поездки? Как Вы к этому относились?
• В загранпаспорт вносится другая информация, чем во внутрен­ний паспорт. Как Вам кажется, почему? Считаете ли Вы ее до- статочной/недостаточной?
• Известно ли Вам, какая информация вносится в паспорта и идентификационные карты граждан других стран? Как Вы от­неслись бы к подобной информации в российском паспорте?
Кроме развернутых интервью были собраны «маленькие» ин­тервью в социальных сетях и по переписке. Вопросы были следу­ющие.
• Есть ли у Вас детские воспоминания о паспорте (в играх, в дет­ском фольклоре, в жизни семьи)?
• Чем Вам запомнилось получение паспорта?
• В каких ситуациях паспорт был необходим в советское время? Известны ли Вам случаи, когда кто-либо жил без паспорта?
• Приходилось ли Вам предъявлять паспорт милиции? С чем это было связано?
• Теряли ли Вы паспорт? Если да, то как Вы его восстанавливали?
• Какие сведения о человеке, по Вашему мнению, должны вклю­чаться в паспорт (и какие, наоборот, не должны указываться в паспорте)?
• Как Вы думаете, для чего предназначен паспорт?
SUMMARY
Albert Baiburin
THE SOVIET PASSPORT
EUSP Press, 2017. - 488 pp., [16] pp. ill. -
ISBN 978-5-94380-232-4
This book is a historical anthropology of the Soviet pass­port (identity card) from three points of view: historical, bureaucratic and pragmatic. The first section of the book considers the historical development of the passport, including the regulation of the passport before 1917, its reintroduction in 1932, and the further modification and extension of passport regulations up to the adoption of new Russian passports in the post-Soviet era. The sec­ond section of the book, using instructions for officials, including archival documentation, deals with the pass­port as a bureaucratic construction that shaped the owner's identity; it covers such areas as the official ru­bric for completing the document and the required in­formation about its owner (e.g. name, sex, 'passport nationality' or ethnic origin). The third part, drawing extensively on oral history and memoirs, considers the practices of handling passports in the Soviet period and their significance for those who assigned and used them.
Альберт Кашфуллович Байбурин
СОВЕТСКИЙ ПАСПОРТ история — структура — практики
Редактор, корректор Е. А. Перова Дизайн, верстка А. Ю. Ходот
Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге 191187, Санкт-Петербург, ул. Гагаринская, 6/1А e-mail: books@eu.spb.ru тел.: +7 812 386 76 27 факс: +7 812 386 76 39
Сайт и Интернет-магазин Издательства www.eupress.ru
Формат 60^90 1/16. Усл. печ. л. 31,5. Печать офсетная.
Тираж 1500 экз. (2-ой завод — 1001-1500)
2-ой завод Подписано в печать 26.02.2019.
Заказ № Отпечатано в типографии
АО «Областная типография «Печатный двор»
432049, г. Ульяновск, ул. Пушкарева, 27
Паспорт образца 1933 г.
(Государственный музей политической истории)








Паспорт образца 1935 г.
(из частного архива)








Паспорт образца 1938 г.
(Государственный музей политической истории)








Паспорт образца 1951 г.
(из семейного архив Крашенинниковых)




Паспорт образца 1974 г.
(из семейного архива Левичкиных)










18 Виктор Вахштайн считает, что документы, в отличие от текстов, являются «ин­струментами производства абсурда». См.: Вахштайн В. Производство абсурда в уни­
10 Романова С. Н., Глуховская И. И. Указатель видов документов, содержащих генеа­логическую информацию (XVI в. — 1917 г.) // Вестник архивиста. № 46-50. 1998-1999. (http://www.iot-ekb.rU/ukaz_gen.htm#G068 — Дата обращения: 17.04.2017).
26 О прозвищах см.: Кушкова А. Деревенские прозвища: к вопросу о характере, бытовании и социальных функциях (по полевым материалам Белозерского р-на Во­логодской области) // Антропологический форум. 2009. № 11 (http://anthropologie. kunstkamera.ru/files/pdl/011onlme/11_onlme_02_kushkova.pdf — Дата обращения:
56 «Вид на жительство — документ полицейского учета населения. <. ..> Этот документ существовал наряду с паспортами и выдавался в местах постоянного проживания главе семьи, на крестьянский двор. В документ вносились сведения о жене получателя, сыно­вьях и мужского пола родственниках, приемышах и опекаемых до достижения 18 лет, дочерях до 21 года, лицах преклонного возраста или тех, кто по состоянию здоровья не мог обходиться без посторонней помощи. Лица мужского пола, не достигшие 17-летнего возраста, женского пола, не достигшие 21 года, могли получить отдельные виды на жи­тельство только по просьбе родителей. В этом случае оформлялся отпускной билет.
По закону 1897 г. отдельный вид на жительство мог по распоряжению губернатора, градоначальника или обер-полицмейстера быть выдан жене лица, находящегося
167 Регулярно выходили грозные постановления о работе с населением, которая во многом сводилась к рассмотрению жалоб и заявлений. В качестве примера приведу несколько положений из Постановления СНК РСФСР от 25 авг. 1939 г. № 442 «О состо­янии дела рассмотрения жалоб и заявлений трудящихся в народных комиссариатах РСФСР, областных, краевых исполкомах и СНК АССР»:
Обязать народных комиссаров и руководителей ведомств <...>:
235 В частности, правила прописки стали одной из причин существования (особенно в крупных городах) значительного числа бездомных. Подробнее об этой категории см.: Stephenson S. The Russian homeless // Poverty in Transition Economies / ed. by S. Hutton, R. Gerry. London: Routledge studies of societies in transition, 2000; Hojdestrand T. The Soviet-Russian production of homelessness. Propiska, housing, privatisation. Stockholm
131 Там же. Л. 148-149. В случае с Мурманском речь идет о выселенных из этого го­рода в соответствии с приказом Л. Берии «О мероприятиях в связи с отнесением горо-
43 Например, в 1952 г. некто Р. Белик (подписавшийся «проф., член ВКП(б)») адре­совал Сталину письмо, в котором спрашивал, правильно ли определять националь-
164 Декрет «О праве граждан изменять свои фамилии и прозвища» (СУ РСФСР. 1918. № 37. Ст. 488):
1) Каждому гражданину Российской Советской Федеративной Республики, по до­стижению восемнадцатилетнего возраста, предоставляется право изменять фа­мильное или родовое прозвище свободно, по его желанию, поскольку этим не затрагиваются права третьих лиц, обеспеченные специальными узаконениями.
2) Лица, желающие изменить свое фамильное или родовое прозвище, обраща­ются по месту жительства к заведывающему Отделом записи браков и рожде­ний и лично представляют ему о том письменное заявление с приложением документов, удостоверяющих их личность, или копий этих документов, за­свидетельствованных установленным порядком.
3) О сделанном заявлении заведывающий Отделом составляет протокол, опубли­ковывает за счет просителя в местной правительственной газете в двухнедель­ный срок и одновременно пересылает для опубликования в правительствен­ную газету Центральной власти, а также сообщает учреждениям, ведущим списки об уголовной ответственности.
198 Ср.: «За годы советской власти круг заимствованных имен значительно расши­рился. Появились у ненцев такие имена как Зоя, Майя, Нина, Октябрина, Светлана и др. Этот процесс коснулся и жителей восточных районов. Особенно широко заме­няются ненецкие имена заимствованными от русских в школах (Еля — Елена и др.). Однако наблюдается и обратная тенденция. В последние годы среди части молодежи п-ова Ямал отмечается стремление ввести в официальную жизнь свои национальные имена» (Терещенко Г. М. Ненцы // Имена народов мира (http://www.andein.ru/articles/ inm_nency.html — Дата обращения: 17.04.2017)). Такое мнение само по себе очень показательно, хотя картина функционирования имен у ненцев, видимо, сложнее. По мнению Е. В. Лярской, русские имена не вытеснили ненецкие, а использовались параллельно с ними. «Массовому распространению русских имен, в частности, спо­собствовало не только обыкновение русских переименовывать коренное население и