Русалочка должна умереть [Соро Кет] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Соро Кет Русалочка должна умереть

ЧАСТЬ 1.

I Ральф

Бой после боя.

Тогда

Ральф возвращался домой пешком.

Он проиграл по технике. Унижение текло по венам, густое и горькое. Казалось, прохожие усмехались, глядя ему в лицо. Даже луна, висевшая над землей, смеялась голосом Джесс:

– Лу-у-у-узер!

Джессика зябко поежилась, когда он вошел; резко обернулась и дернулась. Ральф сразу понял: она пила. Тетушки дома не было и можно было придраться, но что-то в нем воспротивилось. Он ей не муж, в конце концов. И не брат. Он просто лузер, который живет за их счет.

И Джесс права, когда его задирает.

– Где Ви?

– Она своей комнате, – пробулькала Джессика.

Пониже натянув рукава, она склонила голову над лежавшей на бедре книгой.

– Ви? – крикнул Ральф. – Пойдем прогуляемся, Цукерпу?

Он продолжал называть ее детским прозвищем, хотя Верене давно не пять. Хотя она уже выросла. Хотя у нее уже проклевывается грудь. Довольно рано, ей всего девять, но Джессика говорила, это у них в роду.

– Мои выросли в двенадцать, – сказала она, застукав его за статьей «Половое развитие девочек». – А в твоем возрасте, пора бы уже найти себе нормальную бабу!..

– Я стану священником, – буркнул он и… тут же вспомнил про Фредерика.

– Ха-ха, – раздельно сказала Джессика и скрестила руки на животе. – Прикалываешься, да?

Ральф покосился на ее грудь. Он постоянно туда косился: грудь у нее была ого-го. Косился и вспоминал Гамбург, где мял эти груди в обмен на кокс… Мысль, что такие сиськи скоро созреют у его Ви, была как удар под дых. Ральф не был ее отцом, но ощутил себя им, представив, как кто-то пускает слюни на его Куколку.

– Тебе повезло, – взгляд Джессики стал горьким и мрачным, – ты не ее отец. Ты сможешь спать с ней.

И Ральф содрогнулся от отвращения.

Ви он любил ребенком. В ее смешных туфельках, жвачном запахе духов из розового флакона… вот прикол-то был выяснить, что это Moschino Pink, за шестьдесят евро. Она уже сменила духи и не носила платьев, а Ральф скучал по тем, розовым. По теплой тяжести ее тела, когда Ви засыпала у него на руках. По той потешной серьезности, с которой она наносила свой блеск для губ.

Тетя жужжала ему на ухо, чтобы не увлекался. Твердила: «Она отвергнет тебя, едва подрастет и поймет, кто мы с тобой и кто они с Джесси». Ральф сам это знал и потому, ценил каждый миг.

– Верена! – позвал он вновь.

– Она заперлась, – пробулькала Джессика. – Оставь ее.

Ральф весь напрягся. Ощетинился, словно волк и Джессика снова натянула рукав пониже. Ральф бросил сумку. Тяжело шагая на пятку, приблизился, наклонился к ней и крепко ухватив за руку, быстро задрал рукав.

Джесс вскрикнула.

– Что это?! – спросил Ральф, недоуменно уставившись на круглый след, состоящий из красных черточек.

– Она меня укусила, – рявкнула Джессика. – Доволен?!

Желтый свет торшера на миг померк.

– Что ты с ней сделала?

– Ничего!

– Так не кусают за «ничего»!

Он с силой тряхнул ее за спутанные волосы. Книга упала на пол. Отбросив ее ногой, Ральф вихрем взлетел по лестнице. Забарабанил ладонью в дверь…

– Верена? Ви? Ты слышишь? Открой, Верена!..

Послышался шорох, потом шаги. Потом дверь открылась.

– Что она сделала?

– Ничего!

Ее силуэт лишь слабо угадывался в свете проникающей сквозь окно луны. Ральф молча протянул руку и включил лампу. Верена сжалась. То, как она стояла, вся ее поза… Ральф ощутил такую ярость на Джесс!

– Она избила тебя? – спросил он, понимая, что сделает то же самое, даже если сядет в тюрьму.

– Нет. Я просто устала.

– Дай я взгляну…

Она рванулась, Ральф удержал ее.

– Цуки, дай мне взглянуть…

Ви разрыдалась, прижавшись к его плечу; наклонив голову, Ральф осторожно задрал розовый халат. Ее бедра уже начинали формироваться, детский жирок исчез и вид багровых полос, вызвал прилив… да и ярости, но не только ярости.

Он никогда ее прежде не раздевал. Сейчас, когда она почти взрослая, уж точно не собирался. Но стоило только увидеть следы ремня, у Ральфа помутился рассудок. Он осторожно приспустил шелковые трусики. Ничего недозволенного, лишь бок, но… от увиденного его качнуло. Ровные багровые полосы на белой жемчужной коже. И безупречная линия ягодиц.

Когда Ви вырастет, то станет вылитой Джесс.

Ральф, как безумный оттолкнул девочку. Не зная, куда деваться от своей мерзости, скатился кубарем вниз.

Ухватив Джессику за волосы, он поволок ее через коридор, в подвал. Распахнул двери. В лицо дохнуло сыростью и тюремными казематами. И Ральф, сквозь ярость почувствовал, что член и не думает опадать. Толкнув Джесс внутрь, он выдернул ремень и захлопнул двери. Джессика молча, неподвижно ждала.

Она была в его власти и понимала это и, труся, Ральф с силой нанес удар. Джесс сильно дрогнула, громко выдохнула, но не проронила ни звука. И продолжала молчать, извиваясь, пока он лупил ее по чем зря.

Член стоял с такой силой, что еще миг и он разорвал бы джинсы.

– Еще раз тронешь ее, убью, – прошептал Ральф хрипло.

Джессика что-то пробормотала в ответ. Ее маленькая рука легла на его ширинку. Ральф попытался по инерции, оттолкнуть ее. Это было неправильно. Это было совсем не то, чего он хотел. Но… у него стоял, а Джесс была женщиной. Одной из самых красивых, что ему приходилось знать.

– Вот ты – мужчина, – разобрал Ральф. – Настоящий мужчина, не то, что Фил.

Джессика расстегнула его ширинку. Вырвавшись на свободу, член Ральфа тут же угодил в ее влажный горячий рот. Слова стали не нужны.

Лучше Филиппа!

Джесс буквально насаживала рот на его пульсирующий член. Ральф застонал, не в силах противиться подступающему оргазму. Ослабил хватку на ее волосах, но Джесс сама схватила его за руку и сжала крепче, чтоб не отпускал. Ральф стиснул пальцы и сильно, грубо подал вперед бедра, чтоб еще глубже войти в ее мягкий рот. Он ожидал, что она подавится, задохнется, но Джесс лишь сделала встречное движение головой и… его член угодил прямо в ее горло.

Ральф громко кончил и, наконец, оттолкнул ее.

Какое-то время они молчали; Ральф медленно приходил в себя. Ничего подобного он еще не испытывал. Отец Филиппа водил их обоих в пуф и ему там нравилось, но такого удовольствия Ральф не помнил.

– Фред так… с тобой? – он понятия не имел, что сказать ей. – Тебе это нравится?..

Забылась Виви, забылась церковь, забылось все. Джессика – недоступная и прекрасная, сидела у его ног.

– Нет, – она даже рассмеялась. – Лупил меня лишь отец… Неважно!.. Иди сюда.

– Что?

Джессика стянула пуловер и придвинулась вновь, расстегивая на ходу блузку. Ее соски были бледными и розовыми. Грудь упругой и полной. Она легла ему в руку, чиркнув по ладони острием соска.

– То!.. Хочешь меня? По-настоящему? Хочешь?..

Как бы мог он не захотеть? Пальцы сжались, плоть Джесс проступила сквозь них, как тесто. Она застонала, откинув голову и его тело, молодое и сильное, мгновенно вспыхнуло вновь. Стянув с нее джинсы, Ральф развернул Джессику, велев ей опуститься на четвереньки.

А потом… потом чуть слышно скрипнула дверь и тонкая девичья фигурка, загородила собою свет.


Сейчас.

Тонкая девичья фигурка загородила собою свет.

Ральф еле успел подтянуть штаны и сунуть под подушку салфетки, как сине-белая молния брызнула на кровать. Стоявшая на пороге «вспыхнула» и опять погасла.

Как привидение, – мрачно подумал он.

Штрассенбергские бабы всегда, как призраки. Белые и прозрачные. Тщедушные, – как говорит граф. Одна только Ви хоть и белая, все у нее как надо. И волосы, и ноги, и грудь. Неудивительно, что Филипп не устоял. Он сам как раз собирался о ней подумать.

– Я, что, нарушила покой вечерних молитв?

– Какого черта ты здесь забыла?!

– Я так надеялась, ты расскажешь, – сказала Ви и трогательно, как в детстве, прошепелявила. – Какова сефта я вдесь забыва, Вальф?

– С чего бы начать? – он сел и принялся загибать пальцы. – Ты избила мать – и она в больнице. Ты спала с отчимом – его могли посадить в тюрьму. Твой дядя, который уже поседел от счастья считаться твоим отцом, позвонил мне. И попросил об услуге.

– И ты немедля бросился помогать.

– Я твой опекун.

– Ну, вот. Теперь ты знаешь, зачем я здесь. Двигайся.

Кровать тихо скрипнула. Приятный запах наполнил ноздри, и Ральф втянул его в себя, словно жеребец. Как здорово было ощущать чистый запах молодой женщины… Брезгливое отвращение к Стелле достигло пика. Как он докатился до этой пьющей свиньи?

– Ты слышал что-нибудь о моем отце? – спросила Верена, забираясь под одеяло.

Ральф не ответил.

Ему было стыдно вспоминать Фреда. Отец фон Штрассенберг столько для него сделал. Практически, от дерьма отмыл, а Ральф… Ральф начал спать с его девушкой! А позже – и передергивать на его любимую дочь.

За окном постукивал мягкий дождь. Далекий гром напоминал собачье рычание. Ральф вспомнил, как они встретились. Темной ночью, в лесу. Как он нашел ее… В ночной сорочке до пят и розовых потешных сапожках.

Ты видей моего Папоську?

Та встреча изменила всю его жизнь.

Тогда, в шестнадцать, Ральф продавал наркотики. Его красивое лицо украшало папки полицейских досье. Не за наркотики, правда, – за драки, – но украшало. Сейчас, в двадцать восемь, он продавал недвижимость. Его фотографии недавно напечатали в «Форбс».

И только Ви, по-прежнему искала своего папочку!

– Забудь уже! – буркнул Ральф, ревниво. – Для мужчины дети лишь тогда дети, пока он любит их мать.

– Вот оно как… А ты любишь Джессику?

Ральф не ответил.

– Если да, плачь: ты потерял ребенка.

– Ты напилась? – буркнул он. – Какого ребенка?!

– Ты, что, не знал, что она беременна?

– Нет! Я больше года ее не видел… – голос сорвался: дошло. – Стоп! Погоди! От кого беременна?

– Х-ха! – с ненавистью шепнула Верена. – Так и знала, что это он!.. Больше некому… А я-то была уверена, что ребенок твой!

Ральф ничего не понял, но уточнять не стал. Ему нужна была разрядка, немедленно! А на кровати сидела Ви и явно не собиралась с нее сниматься.

– Почему ты не в своей комнате?

– Моя кровать меня убивает, – сказала Верена томно. – Пока ты не купишь новую, я буду спать с тобой.

– С ума сошла?!

– Раньше ты позволял мне.

– Раньше ты была маленькой!

– О-о! То есть, если со мной спит Фил, я – маленькая. Но если я хочу спать с тобой, я сразу, резко, большая?

Не отыскав ответа, Ральф молча выдохнул и откинул для нее одеяло. Верена легла; чуть-чуть поворочалась, прижалась к нему и спросила:

– Чем займемся?

– Я дал обет, не иметь детей! – сказал Ральф сквозь зубы.

– А, да, прости! Ты-то принял сан…

Она закинула руку за спину.

Ральф замер; все его тело напряглось от макушки до кончиков пальцев. Он ждал касания ее пальцев там, но… Верена аккуратно высвободила косу и положила на подушку перед собой.

– Спокойной ночи, пресвятой отче! Благочестивых снов…

Ожерелье Агаты.

Агата Дитрих давно уже не являлась горничной.

В Геральтсхофен, она приехала госпожой. Дальней родственницей богатой вдовицы, опекуншей троих детей. Теперь, десять лет спустя, Агата была почтенная пожилая дама. Глава церковного комитета, тетя любимого общиной священника.

Теперь она не просто казалась Хозяйкой, она такой и была. Всегда прекрасно одетая, – ключи от новенькой ауди в сумочке «живанши», – Агата уверенно смотрела на мир вокруг, пока…

Пока ей не пришлось вернуть на место фамильный жемчуг!

Смешно, но стоило снять колье, как тетя Агата мысленно превратилась в горничную, стащившую украшения у хозяйки. Не помогали ни наряды, ни сумочки, ни даже бриллианты.

Без жемчуга Броммеров, она ощущала себя никем и виновата была Верена.

– Ты съездишь в Нюрнберг? – спросил Ральф два дня назад.

Агата кивнула. Поездки были обычным делом. Служба и бизнес отнимали так много времени, что без помощника Ральфу было не обойтись, а посторонних тетушка не желала.

Никаких помощниц, никаких постоянных горничных. Твое хозяйство – это я, дорогой.

– Опять пакет от Хадиба? – спросила Агата, гладя рукой колье. Жемчуг ласкал ее холеные пальцы.

– Нет, – сказал Ральф. – От Маркуса…

Какое-то время Агата по инерции улыбалась. Так солдат, сраженный на бегу пулей, делает несколько шагов. Потом улыбка увяла и пеплом осыпалась ей на грудь.

– От Маркуса? Того Маркуса?

Ральф чуть поморщился:

– Да. Верену.

– Верену? – спросила Агата, ухватившись за жемчуг. – Но почему? Верена знать тебя не желала все эти годы. С чего ты должен о ней заботиться?!

– Я так хочу, – ровным тоном ответил Ральф.

Под его взглядом, – таким похожим на взгляд отца, – Агата вновь стала горничной.

– Но почему?! – повторила она в отчаянии.

– Потому что я не хочу, чтобы с ней спал Филипп!..

Агата беспомощно коснулась рукой колье.

Три нитки превосходных жемчужин; серебряная застежка в виде крошечного герба, —фамильное украшение баронесс фон Броммер. И еще, одной богатой еврейки, чей муж купил у Симона фон Броммера его титул, герб и колье.

Та женщина сняла его в 41-ом. О ней Агата старалась не вспоминать…

Гром и стулья.

…Агату разбудил гром. За ставнями шел дождь и небо потряхивало, но грохот был прямо в доме. Это Наследница семейных реликвий, вышла из своей комнаты, свалив по дороге стул.

Куда она шла? Да прямиком к Ральфу!

Открылась и тихо закрылась дверь.

Агата резко села в своей постели. Она не одобряла таких вещей! Она была старой девой всем своим существом. Нечаянный, постыдный ее роман, почти что забылся и ничего в ней не изменил. Агата яростно осуждала блуд. В другое время она бы встала, чтоб отчитать племянника и за ухо вернула бы Верену на место. В ее собственную комнату. В зефирно-розовое пристанище Цукерпу, – большую-кровать-привезут-во-вторник.

Сейчас ей было не до морали. Агата слышала, что случилось с Джесс, которая помешала Ви «разлагаться» с мужем. Но еще громче она слышала, – пока лишь в воображении, – голоса подруг.

– А ты заметила, на ней больше нет колье?

– Еще бы! Колье принадлежит девчонке!

– По ней было сразу видно: кто она…

– Вот-вот! А строила-то из себя, строила!..

– Типично для нуворишей!

Итак, когда упал стул, Агата лишь закрыла глаза и крепко-крепко зажала уши.

Стул? Нет, конечно же! Это гром!

Если я им позволю, Ви одолжит колье?

– Верена взрослая, – сказала она себе. —Элизабет в ее возрасте уже учила детей ходить, а Джесс сама ходила беременной. От священника! Чем мой мальчик хуже?.. Жила же Виви с Филиппом… Филипп на полгода старше, чем Ральф.

– И на двенадцать старше самой Верены! – вопила Совесть. – Невинная девочка, бедное дитя!.. Что ты творишь, Агата? Ты хуже Симона фон Броммера!

Не в силах справиться с ней, Агата беззвучно села.

В ее прикроватной тумбочке всегда лежал зопиклон. Она приняла таблетку и вскоре избавилась от душевных мук.

А ты мне кто, тогда?..

– Тетя? – вновь позвал женский голос; рука Верены деликатно потрясла за плечо. – Ты спишь, или в коме?

– А-а? Что? Сколько времени?..

– Девять тридцать. И твой будильник звонит уже третий раз.

Агата с трудом разлепила веки.

– Я приготовила завтрак, – сказала девочка и первая пошла вниз.

Агата мало разбиралась в половых радостях, но что-то подсказывало ей: Ви их не испытала. Она была заплаканной и прятала лицо.

– А Ральф где? – упавшим голосом спросила Агата.

– Уехал.

– Уехал? Когда?

– В ночи!

За завтраком Агата внимательно рассматривала девочку.

Молодую женщину, – если верить глазам.

От смешливой ласковой Цукерпу остались только белые волосы. Она была осветленной копией Джесс, а Джессику Агата всегда побаивалась. Джесс не была с ней груба или как-то по-другому высокомерна. Нет, абсолютно, нет. Все ее презрительные выпады посвящались Ральфу. Возможно, так Джесс заигрывала, – ей-то откуда знать. Но внутренняя Горничная в Агате всегда робела, когда они с Джессикой оставались наедине.

Виви была другая. Виви любила всех… пока Реальная Жизнь и эти маленькие дряни из школы не разрушили ее маленький добрый мир.

Агата редко позволяла себе злорадствовать, но она благодарила господа на коленях, когда одна из тех девочек сломала ногу, упав в ручей. И никогда не спрашивала у Ральфа, как это произошло.

Не спрашивать Ральфа, Агата научилась давно. С Вереной у нее таких проблем не было.

– Виви, что-то случилось? – спросила она. – Я знаю, ты была с Ральфом и вижу, что ты едва сдерживаешь слезки… Он… он сделал тебе больно?

– Нет! – покачала головой девочка и залилась слезами. – Он ничего не сделал! Вообще, ничего!

Опешив от этой внезапной искренности, а еще больше, когда Верена шагнула вперед и опустилась перед ней на колени, Агата заставила себя обнять девочку, и та доверчиво положила голову на ее бедро.

– Я некрасивая? – рыдала она. – Скажи, тетя! Ты долго меня не видела. Скажи мне, я изрослась?

– Да ты с ума сошла?! – возмутилась Агата. – Ты? Некрасивая?!

– А что тогда? Ральф все еще любит Джесс? Или, он так зол из-за Фила?

Агата вздохнула.

Если ребята соревновались честно, как пацаны, то девчонки бились насмерть, как женщины. Джессика спала с Ральфом, чтоб причинить боль дочери. И видит бог, она причинила. Застав их с Джессикой, Верена сразу же поняла: все кончено. Принц полюбил Принцессу. Русалочка должна была умереть.

А Ральф, дурак бесчувственный, так и не догадался. Совсем, как его отец!

– Ах, Виви, – закуковала Агата. – Ну, как ты можешь такое спрашивать? Будь здесь Элизабет, она бы стукнула тебя по губам! Ты даже красивее своей матери! Элегантная, как сама графиня!

– Себастьян говорит, она вызывает только одно желание: сунуть в печь. Чтобы она хоть немножечко изнутри прогрелась.

– Себастьян – идиот, как и все мужчины, – сказала Агата, подавив непрошеный злой смешок. – А семерых детей в горохе нашел.

Верена фыркнула, послушно высморкалась в протянутую салфетку.

– Моя ж ты маленькая глупышка, – нежно сказала Агата и взъерошила копну ее белых густых волос. – Ладно, давай-ка убирать со стола, а то опоздаем в церковь.

– В церковь? Я не пойду!

Агата застыла.

Если Ви не придет на мессу, Ральф просто ее убьет. А потом и себя, – Агата в этом не сомневалась. Она еще помнила, как Ральф завопил от радости, когда Верена прислала ту СМС.

«Ральф, я глазам не поверила, увидев тебя в новом «Форбсе». Очень за тебя рада! Пи.Эс: говорила же, что ты – Принц!»

– Она заметила! – вопил он. – Ты видишь, тетя? Она все знает!

Когда Агата спросила, что он ответит, Ральф затвердел лицом, как его отец.

– Я? – высокопарно осведомился он. – Ничего!

– Ничего?!

– Естественно! Она со мной не разговаривала шесть лет! Я слова не пророню, пока она все не объяснит и не извинится!

Агата вздохнула, покачав в ответ головой.

А еще говорят, отец не тот, кто родил, а тот, кто воспитывал. К тому времени, как они познакомились, сыну было шестнадцать. И характером он весь уже был в отца: верный долгу, несчастный от всего этого, но все равно, верный.

Сейчас, Ральф наверняка носился по комнате перед кафедрой, повторяя про себя текст. Пробовал слова на язык, пробовал акустику… и волновался, как в первый раз.

Конечно, он волновался. Ведь Ви была первой женщиной, которая признала его. Метафорической Прекрасной Дамой, во имя которой Ральф совершал свои социально-финансовые подвиги. А Ви всего-то-навсего хотела его любви.

Агата опять вздохнула.

– Ви, дорогая, я не такая умная, как Элизабет. И я ни капельки не смыслю в делах, которые у вас вчера не сложились. Но я кое-что понимаю в Ральфе. Ты веришь мне?..

Верена недоверчиво посмотрела на тетю. Подумала и кивнула.

– Он очень застенчивый.

Девочка гомерически рассмеялась.

– Серьезно, – сказала тетя. – У него никогда не было отношений с девочками. Только проститутки и наша Джесс. А Джесси, прости меня, всегда была странненькой. Возможно, Ральф ждал от тебя каких-то сигналов, которых ты не дала. Возможно, решил, что ты пришла как в детстве, испугавшись грозы… Не знаю, что там случилось, но что я знаю, так это как ты ему важна. И знаю, насколько важно, чтоб ты увидела его в церкви. Увидела, чего он достиг! Если ты не придешь сегодня, он никогда тебе этого не простит.

Верена вздохнула, потом насупилась, потом поднялась.

– Хорошо, – сказала она сквозь зубы. – Я только быстренько приму душ.

Через час, так и не отыскав повода заговорить о колье, Агата надела свои рубины и сошла вниз. Верена охорашивалась у большого зеркала в холле. На ней было красивое черное платье-футляр, от которого буквально веяло Штрассенбергом.

Клан отдавал каждого второго сына в священники, и эта традиция накладывала отпечаток и на мирян. Штрассенберги-мужчины ходили в церковь в черных костюмах, белых рубашках и галстуках. Женщины – в простых черных платьях и шляпках. Верена была без шляпы, но и платья было достаточно, чтобы вспомнить все.

Агата словно провалилась в кроличью яму.

Увидела графиню фон Штрассенберг, собиравшуюся в церковь. Такую же светлокожую и светловолосую как Верена. Только миниатюрную и плоскую, словно девочка. Девочка с беременным животом. Увидела саму себя, – грудастую, широкобедрую, полную, – и… теплый, ласкающий взгляд графа.

– Не одолжишь мне «сверкашки» на шею? – озабоченно попросила Ви и Агата дернулась, очнувшись от своих мыслей. – Я не подумала взять свои. Я завтра же позвоню домой, но что-то нужно прямо сегодня.

– О! Конечно, же! Разумеется, одолжу! – БИНГО! – К слову, жемчуг Миркаллы все еще здесь.

– Жемчуг? – Виви поморщилась. – Это тетям за тридцать… Слушай, а к твоему костюму жемчуг подойдет куда лучше, чем к моему… А я бы тогда надела эти рубины. Я очень люблю рубины. На моей коже они буквально горят.

– Рубины?

Рубины были красивые, но не чета трем рядам великолепных жемчужин. Тому собранию цена тысяч семьдесят!

– Взамен на фамильный жемчуг твоей семьи? – стыдясь саму себя, спросила Агата.

Верена перестала «зумить» взглядом рубины и удивленно посмотрела на женщину.

– А ты мне кто тогда? Не семья?

Растроганная, Агата прижала ее к себе. Ральф полный кретин, раз ушел сегодня. Как может он быть верен этой… этой Свинье

II Стелла.

Разбитый Волк.

Если бы Стеллу спросили, как все началось, она бы ответила:

– Он был разбит. Я собрала его по частям и склеила все, как было…

Когда Ральф в первый раз пришел на прием, она глазам своим не поверила. Один из лучших студентов. Красавец, умница… по слухам, очень богат. Он казался спокойным, очень в себе уверенным и единственной его придурью, Стелла всегда считала католицизм.

– Ральф? Это правда ты? – изумленная, она машинально перешла с ним на «ты», хотя обычно никогда себе такого не позволяла.

Ральф поднял голову.

Под красными от недосыпа глазами лежали темные круги.

– Хай, док.

– Что-то произошло?

– Все сразу… – ответил он.

Взяв себя в руки, Стелла взяла блокнот; Ральф начал рассказывать.

Про ссору с лучшим другом, про раздел бизнеса, про расставание с девушкой, – того же друга женой.

– Я думала, вы – священник, – вырвалось у нее. Чуть резче, чем следовало бы.

Его профессия буквально выводила ее из себя. И Стелла ничего не могла поделать.

– У вас там, вроде, обет безбрачия?..

Ральф резко поднял голову, полоснул ее холодным взглядом, словно хлыстом. И Стелла дернулась, словно под ударом. Дернулась и вдруг завелась.

– А у вас, вроде, членство в бдсм-клубе. Материал собирали? Для своей докторской по лечению девиаций.

Она задрожала, чувствуя, как немеет спина. Липкий холодный пот, намертво прилепил ее блузку к коже. Серый Волк сбросил бабушкины одежды и показался во всей своей природной красе.

– Чего ты от меня хочешь? – прошипела она, стараясь не показать страха.

– Я же сказал: помощи, – спокойно ответил Ральф. – Я знаю, кто я и знаю про свой обет. Но мне нужна помощь, а не ехидство.

– Какая помощь?

– Мне кажется, у меня психоз. Как раз по твоей профессиональной части.

Его психоз назывался Филипп фон Штрассенберг.

Лучший друг, партнер по бизнесу, идеал, которого Ральф пытался достичь. По мнению Стеллы, Филипп был на редкость пустым и праздным молодым типом, который просто родился в нужной семье. Ральф это отрицал и отрицая, приходил в ярость.

Филипп был светочем. Филипп был гением. Филипп был идеалом мужской красоты и мощи. Филипп был буквально ВСЕМ. Просто они не смогли поделить девчонку. Ральф хотел это изменить.

Стелла слушала и вздыхала.

Трагедия умнички Ральфа, заключалась в следующем: он хотел не просто дружить с Филиппом фон Штрассенбергом. Он хотел БЫТЬ Филиппом фон Штрассенбергом. И это желание уродовало его собственную личность.

– Если тебе так хотелось стать Штрассенбергом, почему ты не пошел в бизнес вне церкви и не женился на этой Ви, взяв ее фамилию.

– Ты не понимаешь, – коротко отмахнулся Ральф. – Я же брюнет…

Так Стелла узнала о Штрассенбергах.

Это был древний аристократический род и их традиции вызывали кучу вопросов. Они женились лишь на блондинках. Выдавали редких собственных женщин за мужчин клана и каждый в ком текла штрассенбергская кровь, мог всегда рассчитывать на поддержку семьи. Финансовую, юридическую и фактическую. Взамен от них требовалось одно – полная и безоговорочная преданность интересам клана.

Ральф вроде как был там принят, но после разрыва с Филиппом, все потерял. Это убивало его, лишая смысла существования.

Стелла по работе сталкивалась с людьми, которые состояли в различных сектах. Так вот, Штрассенберги очень смахивали на секту. У них был граф, был спикер семьи, «заместитель» графа. Были «налоги», членские взносы за право зваться семьей. Штрассенберги мужчины имели право брать женщин со стороны, Штрассенберги-женщины либо выходили замуж за членов рода, либо оставались старыми девами. Неповиновение грозило им изгнанием из семьи.

Штрассенберги владели большим земельным участком, который так и назывался Штрассенберг. Никого к себе особо не допускали, но много и охотно вращались в обществе. Стелла, поневоле заразилась от Ральфа этой странной, тоталитарной семьей.

Одно время, —до того, как Ральф стал ее любовником, – она шерстила социальные сети Штрассенбергов. Троих даже фоловила.

Графа, который фотографировал исключительно своих лошадей, но часто попадал в объективы камер вместе с женой. Граф был красивый, мужественный блондин, похожий на киноактера. Графиня – худенькой женщиной с тонкими, холодными чертами лица. Ее волосы были светлыми, почти белыми. Макушка едва доставала до плеча мужа.

Их старшего сына – Филиппа, который фотографировал только части тела и ничем кроме своих намасленных мускулов, не блистал. И его жены – Джессики.

Она была единственной, кто был зарегистрирован в Инстаграме под вымышленным именем «Цукерпу» Сахарная кукла. Стелла быстро вычислила ее по комментариям в Инстаграме Филиппа и общем фоне на снимках. Какое-то время она отслеживала Джессику, в надежде увидеть и ее дочь, но вскорости перестала.

Джессика была очень светлокожей и светловолосой, как и графиня, но намного красивее. Она выглядела много моложе своих тридцати пяти и особенной глубиной не манила. По большей части она постила лишь свое тело, прикрытое, максимум, руками и волосами. И волнующие готические картинки, явно писаные с нее. Стелла и волновалась, и ревновала.

Рассказы Ральфа о том, что они творили, возбуждали сильнее всех прочитанных книг. Ральф не рассказывал ей подробности, но этого и не требовалось. Стелла прочла достаточно романов, да и собственный опыт в БДСМ у нее был.

Ральф как-то признался ей, что никогда не испытывал такого удовольствия, как вдвоем с Филиппом. Когда они на два члена трахали связанную, визжащую от восторга, Джесс.

Стелла слушала, мысленно улыбаясь: еще бы! Ральф испытал бы гораздо большее удовольствие, выгнав девушку за дверь. Секс с Филиппом излечил бы его психозы. Все. Разом! Но тогда Ральф перестал бы приходить к ней.

И Стелла послушно делала вид, что Ральф гетеросексуален. По крайней мере, месяца три. Она простояла перед ним час, сделала лучший минет, на который была способна и… Ральф не выдержал, признал, что она права.

– Ремень? – улыбнулась Стелла.

Он молча протянул руку. Часть ее мечт исполнилась. Осталась только одна…

…Стелла вздохнула, пытаясь пересесть поудобнее. Ягодицы горели диким огнем, будто бы прикипая к джинсам. Он постучался к ней в три часа ночи и набросился, прямо в прихожей, повалив ее на паркетный пол.

Да, его член упал, не дойдя до финиша, но Стелла решила, – это хороший знак.

Еще чуть-чуть и они поговорят о ребенке.

Что-то в ней дрогнуло.

Вспомнился миг, наполненный агоническим страхом, когда она забилась от Ральфа в угол, крикнув: «Остановись!» и тут же сгладился… Стоило ей сказать, как порка закончилась. Сразу же! Ральф помог ей встать, принять ванну и обработать рубцы. Он был такой ласковый с ней, словно его перезагрузили. И на прощанье даже поцеловал.

В голову.

Стелла улыбнулась своему страху. Надо же было быть такой дурой: забыть, что это игра. Забыть, что он остановится, если ему сказать!.. Она глубоко моргнула, посмотрев на священника и Ральф, одними глазами, улыбнулся в ответ. Казалось, что их любовь кричит и бьется под высокими церковными сводами. Тетушка Ральфа обернулась и строго глянула на нее.

Опомнившись, Стелла заставила себя успокоиться. Попыталась сосредоточиться на его словах. Все было бесполезно. Губы, что их произносили, волновали сильнее слов. Если бы только не его импотенция. Если бы только не безотчетная, ничем не объяснимая ярость, с которой Ральф бьет ее…

В те краткие мгновения, когда Стелла могла размышлять разумно, она понимала: эта его любовь – странная. Понимала, что будь она одной из своих клиенток, то посоветовала бы женщине не пускать его на порог.

Клиентке она сказала бы: «Этот человек – болен!»

«Очень легко поверить в любовь священника, – сказала бы Стелла. – Очень легко списать его равнодушие на необходимость хранить все в тайне! Но это, милочка моя, не любовь! То, что он делает с вами – это агрессия».

Себе она такого не говорила.

Сама она смотрела на кафедру, не в силах оторвать глаз. Цветные блики света, бившего сквозь оконные витражи, танцевали на его белом одеянии. На красивом, мужественном лице. Черные волнистые волосы были зачесаны назад, подбородок слегка оттеняла короткая ухоженная щетина.

Казалось, Ральф читал проповедь, обращаясь лишь к ней одной. И лишь на нее смотрел…

Лишь потом, когда проповедь закончилась и все поднялись для благословения, Стелла обратила внимания на девушку, стоявшую рядом с госпожой Дитрих. Простое, но дорогое черное платье. Очень большая для тонкого тела грудь. И белые волосы, гладко зачесанные и собранные в узел.

Джессика?

Стелла замерла.

Книжный клуб.

Приходскому священнику полагался церковный дом, однако Ральф жил в тетушкином. Технически, большая деревянная вилла, изящно-белая, словно яхта, находилась за городом. Фактически Геральтсхофен был очень мал, и путь до центра занял бы минут десять.

Пешком.

Прежний владелец дома, старый богатый тип, женился однажды на юной женщине, ровеснице своих же детей. И дети отреклись от него. Даже когда отец узнал про свой рак, дети остались при своем мнении:

– Пусть о тебе заботится твоя вертихвостка!

– Вот и славненько! – сказала молодая жена. – Любимый, мы уезжаем на Побережье. Там у моей семьи пляжный дом, у моря дышится много легче.

И дети в недоумении увидели дом отца в рубрике «Сдается!»

– Год, максимум, – сказали друг другу дети. – Переживем.

И время пошло.

Из Гремица, где теперь жил отец, поступали краткие донесения о его здоровье. И письма, где отец молил о прощении и просил его навестить.

Дети едко молчали.

«Последний» год, тем временем, превратился в три. Дом так и сдавался, а Хорст Валденбергер подружился с сыновьями Элизабет и оставил в покое собственных. Лишь незадолго до его смерти, письма стали приходить вновь. Будущая вдова умоляла пасынков приехать; хотя бы за ее счет. А пасынки писали в ответ: «Все твое – скоро будет наше!» Письмами. Они поняли, что наделали, когда увидели эти письма вновь. В суде, где пытались оспорить свое наследство.

Увы, но дом в Геральтсхофене и все остальное имущество их отца, осталось юридически подкованной вдовушке. Потом, много позже, виллу выкупила фрау Агата.

Тяжело дыша от волнения, Стелла вскарабкалась на крыльцо и нажала кнопку. В глубинах большого холла заверещал звонок. Она опустила руку, отступила на шаг и дверь тут же распахнулась. На пороге стояла беловолосая девка из церкви. На ней была простая белая майка и джинсы, которые, казалось, вот-вот спадут. Нижним бельем девица, не утруждалась. Вежливостью, тоже.

– Да?

Благодушное настроение испарилось.

– Эээ, вы должно быть, Джессика? – уточнила Стелла.

– Лучшая ее часть. А кто вы?

Стелла вежливо протянула руку.

– Я доктор профессор Стелла Халль. Твой брат дома?

Девушка облила ее презрением и громко рявкнула:

– Ральф!

Стелла с досадой подумала, что маленькая сучка могла бы пригласить ее в дом! И что таких, очень низко посаженных джинсов уже не носят. А еще, что под джинсы, положено надевать трусы.

– Тогда ты, верно, Верена, – попыталась женщина еще раз.

– Ральф! – снова рявкнула девушка, раздраженно переступив с ноги на ногу.

– Да что ты орешь?! – раздалось в ответ. – Че надо?!!

– К тебе! – прорычала та и развернувшись, ушла.

Спасибо, хоть дверью не хлопнула.

По роду службы Стелла постоянно общалась с девочками-подростками. Трудными подростками. Подростками из трудных семей. Но ни одну из них она не ненавидела с такой беспомощной жгучей яростью.

Ральф, наконец, появился. Он выпил. Это было ясно и по его лицу, и по ядреному запаху листерина. При виде Стеллы Ральф словно ударился о воздух лицом.

По инерции выпрыгнув за дверь, потянул ее на себя, чтоб в доме не слышали. Прошипел:

– Какого черта ты здесь забыла?!

Такой враждебности Стелла не ждала.

– Была поблизости, думала заглянуть…

– Заглянуть?! Ты понимаешь, кто я?!

– Не беспокойся… Твоя тетя пригласила меня как-нибудь зайти, выпить кофе и…

– Именно сегодня? – он был так зол, что светло-голубые глаза начинали казаться белыми. —Какого черта ты врешь мне?! Ты что, следишь за мной, как… как простая баба?!

Профессионально деформированный ум Стеллы, зацепился за его тон и то, как Ральф нависал над ней. Словно гризли.

– Мы все простые, вне нашей профессии. Не хочешь знакомить меня с семьей?

Он рассмеялся. Резко, горько и так презрительно, что Стеллу обожгло изнутри.

– Ты меня стыдишься?!

– Нет, что ты. Я тобою горжусь.

Дверь распахнулась вновь, явив смущенную фрау Дитрих. Она действительно ее приглашала, тут Стелла не соврала. Но приглашение было вынужденным и чисто формальным. Дословно, Агата сказала так: «Мы должны как-нибудь увидеться и выпить по кофейку!» И речь шла о читательском клубе при церкви, а не визите к ним в дом.

– Стелла?..

– Вы говорили, мы должны встретиться, – улыбнулась Стелла. – По поводу читательского клуба. Помните? – она показала заранее приготовленные книги.

– О!.. – ошарашенно сказала Агата. – Господи, я совсем забыла…

– О, – «огорчилась» Стелла. – С таким трудом удалось найти время.

Это сработало. Ее пригласили в дом.

Сидя в гостиной со стаканом воды в руках, Стелла медленно приходила в себя от своей же дерзости. Ральф никогда бы не познакомил ее с сестрой. Но Стелла знала: удастся расположить к себе девочку, Ральф приоткроется к ней самой. Девочку он любил больше всех на свете. Как маленькую сестру, как дочь…

Помимо воли, Стелла вспомнила день, когда Ральф выяснил, что его маленький ангел упал с небес и приземлился на член Филиппа. В какой он был ярости, словами не передать. Когда же возмущенная Стелла крикнула: «Да он – педофил!» Ральф вдруг рассмеялся.

– Педофил? Филипп? Ты с крыши рухнула? Я зол, потому что привык считать, что она моя.

Сестру ли Ральф видел? Младшую ли?..

Физически, эта девочка не была ребенком. Но и женщиной она не была тоже.

Как психиатр, Стелла знала, что будет, если такую девочку не пускать к парням. Она затоскует и либо запьет, либо начнет принимать наркотики, либо станет резать себя, заперевшись в ванной. А если нет, то озлобится, разожрется, сорвется с привязи и пойдет гулять по рукам.

Конечно, в медицине для этих вещей есть термины, но сути эти термины не меняют.

Есть подростки, которым секс в самом деле необходим. Потому что они – не дети. Они то ли секс-вундеркинды, то ли секс-озабоченные. Лечить их от их же либидо, все равно, что лечить гомосексуалистов от ориентации. Ханжески. Глупо. Безрезультатно.

Ральфу стоит как можно скорее найти ей мальчика из своих ребят. Это ненормально, это аморально, но… это необходимо. Пусть лучше спит с мальчишкой-ровесником, чем избалованным жеребцом, влюбленным в собственные мускулы.

То, что Верена озлоблена, было заметно за километр. Ральф же был импотентом, даже если он это отрицал. Они встречались довольно долго, чтоб Стелла сама могла судить об этом судить. И выходил из себя, когда у него не получалось.

Верена была в опасности.

– …отвечай, когда я к тебе обращаюсь! – неслось с кухни.

– Ты не обращаешься. ТЫ НА МЕНЯ ОРЕШЬ!!!

– Сука!

– Осел!

– Дура озабоченная!

– Импотент!

Стелла рассмеялась и тут же подавила свой смех. Дверь отлетела в сторону. Ральф пушечным ядром выскочил из кухни.

Замер при виде Стеллы, словно впервые вспомнил, что она здесь. Провел руками по волосам.

– Тебе кофе с цукером? – спросил он, как-то странно.

– Э-э, да.

Ральф вернулся на кухню.

Пардон, вы в этом не разбираетесь.

За кофе все стало еще хуже.

Агата спросила Стеллу, как у нее дела. Четыре раза. Потом, затихла. Книги сиротливой стопочкой лежали на стуле. Ральф подливал себе в кофе виски. Сначала в кофе, а затем уже просто так. Верена ковыряла пирожное.

В столовой было прохладно и соски девочки торчали, как гвозди. То, как Ральф то и дело смотрит на ее грудь, было гадко и очевидно. И впервые в жизни, Стелла, которая всегда полагалась на ум, признала какую власть имеет наружность. Она и сама то и дело косилась на эти груди, гадая – какие они… в руках?

– Не хочешь пойти одеться?! – не выдержал Ральф.

– Если бы хотела, пошла бы.

Агата прокашлялась и, как-то странно посмотрела на Стеллу.

– Дети, у нас тут гостья.

– Если бы я была тут лишь гостьей, я бы давно ушла, – двусмысленно сказала Верена.

– Ты тут не гостья, – еще двусмысленнее ответил Ральф. – Ты тут – обуза.

– Филипп хотя бы любил меня не за деньги.

– Филипп всегда имел слабость к девушкам, которые могут проглотить огурец и не подавиться!

– Филипп живой ниже пояса, в отличие от тебя!

– Дети! – сказала тетушка. На этот раз, строже и мрачно посмотрела на Стеллу.

Та и сама понимала, этот визит – невовремя. Но не могла заставить себя уйти. Не зная, что еще предпринять, она решила попробовать установить контакт с девочкой.

– Почему ты не ешь пирожное? – спросила она Верену, которая сидела, насупившись и смотрела куда угодно, только не на нее.

– Не хочу быть жирной.

Стелла вспыхнула. Да, она имела дело с трудными подростками, но ни одна из тех девочек не била так сразу.

– От одного пирожного, ты не поправишься.

– Я дико извиняюсь, но вы в этом не разбираетесь!

– А ты разбираешься?

– Больше, чем ВЫ.

Все, шло по плану. Верена напала, как все они, в конце концов делали и Стелле оставалось лишь отразить удар.

– Возможно, – сказала она очень мягким и ровным тоном, – мое тело не идеально. Оно не соответствует эталонам. Но это мое тело, и я люблю его. Таким, как есть. И это – нормально. Принимать свое тело таким, как есть. Ты так не считаешь?

Верена на миг задумалась, потом пожала плечами. Как Стелле показалось, довольно мирно.

– Нет, – сказала она. – Я считаю, вам надо похудеть.

На миг над столовой повисла пауза. Затем Ральф хрюкнул, содрогнулся всем телом, упал лицом на стол и… захохотал. 

III Верена.

Миг, который ты проклянешь.

День был густой и тягучий, как дурной сон.

После ужина, к которому никто почти не притронулся, тетя сразу ушла к себе. Она пыталась нас примирить, как и обещала, но Ральф сразу после мессы дорвался до крови Христовой. А после ухода этой непонятной тетехи – Стеллы, перешел на вискарь.

Я убрала со стола, расставила по местам посуду и вышла из кухни, не зная, что предпринять. Без телефона жизнь сразу остановилась. Я очень мучилась, гадая, что происходит в Инете.

Ральф был в гостиной. Сидел перед теликом, закинув ноги в кожаных с мехом шлепанцах на журнальный стол и придирался к Алексе. Робот объяснял, что не запрограммирован на его тупые запросы, и Ральф придумывал новые. Еще более тупые.

– Алекса, ты можешь перднуть?..

За окном сгущались серые сумерки. На столе стремительно пустела бутылка виски.

– Ты не подскажешь, что я опять не так сделала? – спросила я, решив, что хуже уже не будет.

– Пошла вон! – процедил пресвятой отец.

– Это твоя любовница? – не подчинилась я. – Ты к ней вчера уезжал?

– Пошла вон отсюда!

– Да с удовольствием! Отвезешь меня на вокзал?

Он убрал пульт ото рта и окинул меня нехорошим взглядом.

– Я тебя скорее прикончу и закопаю на заднем дворе…

В его глазах плескалось безумие, напополам с алкоголем. Такие, глаза я видела только у одного человека. У Джессики.

– Да, я тоже люблю тебя.

– Пошла вон… – без прежнего напора повторил Ральф, потом наклонился и плеснул себе еще «Гленморанджи».

– Можно и мне немного? –спросила я, кивнув на виски.

– С чего вдруг?

– Просто…

Ральф бросил пульт. Оттопырив языком верхнюю губу, осмотрел меня, как уличную шлюшку.

– Просто?

– Мне тебе денег дать, или что?

Откинув голову, Ральф погремел куском льда в бокале и посмотрел на меня сквозь залапанное стекло.

– Денег у меня кучи… Сделай мне минет! Как на том видео, за которое тебя вышибли из твоего интерната. Где ты огурец глотала, объясняя на ходу технологию. Познавательно… Я три раза смотрел. Сможешь повторить с моим членом?

Я улыбнулась:

– А может, сразу в подвал? Ты просто меня отлупишь, не объясняя и мы потрахаемся, и сразу же вся злость у тебя пройдет.

Ральф выглядел изумленным, но только миг.

Потом пожал плечами, посмотрел в упор и кивнул.

– Окей… Принесешь мне ремень из комнаты?

Тут я взбесилась. Кем этот выродок себя возомнил?!

– Я расскажу все папе, – сказала я. – Я расскажу, что ты делал с Джессикой. И расскажу, что пытаешься со мной сделать…

Я не договорила. Ральф широко осклабился и протянул мне свой телефон.

– Ни слова больше, Куколка. Давай, позвони ему. Я просто останусь здесь и сам все услышу!

Я замолчала.

Он рассмеялся. Крепкие белые зубы, казалось, стали еще крупнее и больше. Удлинились, как у Серого Волка, который прикидывался Бабушкой. И глядя в его глаза, я поежилась. В своей непонятной ярости Ральф был красив и страшен одновременно. Маркусу стоило написать Аида с него, а не с моего папы.

– Твое счастье, Солнышко, – продолжал то ли Ральф, то ли Серый Волк, – что я не хочу тебя. Ни просто так, ни в подвале. Заступиться за тебя некому. Я – это все, что тебе осталось…

Ральф рассмеялся, наслаждаясь собой, подлил в стакан еще виски. Я впилась взглядом в жидкий янтарь, капельку упавшую на столешницу, которую Ральф тут же вытер пальцем.

– Так что не зли меня, – он отсалютовал мне бокалом и пригубил. – Последний раз говорю тебе по-хорошему: уходи, Ви!

Я закусила губу, дрожа от обиды.

Еще никто, никогда со мной так не говорил. В особенности сам Ральф! Я ненавидела его еще больше, чем в тот проклятый вечер, когда меня излупила Джесс. Когда он трахал ее в подвале, пока я плакала наверху.

Хотелось кричать, швырять в него подушки и вазочки, разбить об его башку эту чертову бутылку. Но если бы я осмелилась ударить его, Ральф увернулся бы и дал сдачи. Я сама видела, что Фил сделал с Джессикой. Ральф был куда злее и безудержнее Филиппа.

А я – еще слабее и беззащитнее Джесс.

Вчера Ральф сказал мне правду: для мужчины дети лишь тогда его дети, пока он любит их мать. Мой папочка был мне давно не папочка. Он бросил меня и все те слова, что он говорил – давно уже унес ветер.

Унес и развеял как пепел Греты над серой морской волной.

И все-таки, Ральф кое-что забыл. Он был моим отцом в большей степени, чем тот другой, в Риме. Ведь это Ральф меня вырастил. Ведь это Ральф меня воспитал.

– Запомни этот миг. Хорошо запомни, – сказала я про себя. – Очень скоро ты его проклянешь!

Бескрылые серафимы.

Я пропускаю завтрак, обед и ужин.

Лежу в постели до вечера, меня никто не зовет. Они пока не знают, что я не ем просто для отвода глаз. Ванная у меня прямо в комнате и на их месте, я бы тоже особо не волновалась.

А я не пью, собрав в кулак всю выдержку и всю силу воли.

Я где-то читала, что без воды человек способен прожить неделю. По крайней мере, человек нормальной комплекции. Я – тоньше. Значит, разделим напополам.

К вечеру тело начинает наполняться какой-то легкостью. Чувство голода притупляется. Чувство жажды – нет. Собрав в кулак силу воли, я размышляю о всяких разных святых, которые постились в пустыне. Есть меня больше не зовут. Но Ральф заходит – проверить вены.

Я притворяюсь спящей.

Ночь проходит в плотной густой дремоте. Я устала и вымоталась, но спать толком не могу. К завтраку меня не зовут, но Ральф кому-то звонит. Наверное, своей Бегемотихе. Спросить профессиональное мнение.

Мне даже ржать хочется. Что Стелла знает о голодовке?! Сейчас она ему насоветует. Со своей колокольни, где двести пять тайников с едой и триста – с легкими перекусами. С ее-то «мое тело не эталон»! Готова спорить, она ни разу, ни одной диеты не продержала. Срывалась. И свято верит, что выдержать – невозможно. Верит, что срываются все.

Она убедит его, – как пить дать. Ральф-то мускулистый и жрет, наверное, как Филипп. По часам и лотками. Ральф тоже, ни разу в жизни не голодал.

Так и выходит, – поговорив, Ральф с тетушкой уезжают. Оба. По ходу я ментально приближаюсь к отшельникам: уже ясновидящей стала и это всего-то лишь второй день. Видимо, Стелла посоветовала им трюк. Уйти, чтобы я тайком от них что-то съела. Я иду вниз. Проверить свои догадки.

Все так и есть: на кухне куча еды, которую можно взять незаметно.

Можно, но я ведь не ради принципа. Смеха ради, слегка все разворошив и сунув в ведро пару копченых колбасок и шоколадку, я возвращаюсь в постель. Продолжить пост и размышления о том, что дух намного сильнее плоти. Плоть молчит, дыхание пахнет гнилыми яблоками и ацетоном. Ральф не приходит. Пересчитал шоколадки с колбасками, убедился, что плоть слаба и рапортовал Стелле.

Та, видно, посоветовала ему лишить меня своего внимания.

Умничка, Ральф! Слушай своего терапевта.

Я посмеялась бы, но я не могу. Глаза болят, губы потрескались, пальцы на руках, кажется, покрыты папиросной бумагой. Если бы Ральф зашел, он бы это тоже заметил. Но Ральф не зашел и тете тоже зайти не дал.

Вторая ночь проходит в тягучем полусонном бреду. Похоже, скоро я впаду в кому.

Еще одна ночь, и день, еще одна ночь.

Утром все повторяется с самого начала. Никакого внимания. Оба уходят, нарочито громко захлопнув дверь. По-хорошему надо пойти и пошерудить еду, но у меня уже нет сил спускаться. Я, то проваливаюсь в тяжелый, как кома сон, то в тягучий сон, настоящий.

К вечеру, – или это раннее утро, – мне начинает сниться Небесный Свет и слышаться голоса Серафимов.

– Вы что с ума сошли?! – шипит Серафим. – У нее обезвоживание!

Меня перекладывают на носилки и несут вниз.

И в глубине себя, я смеюсь до колик: съел, урод? И кто теперь в чьей власти?! Снаружи я не могу даже пошевелить губами.

В больнице меня тут же кладут под капельницу.

Сознание возвращается, но я все равно притворяюсь, что не в себе. Пусть Ральф придет сюда и расскажет докторам, что случилось. Что он просто-напросто не давал мне пить. Расскажет им о вреде алкоголизма и том, как отучил мою мать нюхать кокаин.

Уверена, его методику немедленно возьмут на заметку… в комитете по делам несовершеннолетних. Но Ральф не приходит. За мной присматривает дежурная сестра. Здоровая и крепкая тетка. Как в психиатрии.

И я не совсем уверена, что я не в психиатрии.

Мне скучно. Лежать и пялиться в потолок – вообще невесело. А тут еще приходится все в себе держать. Половина врачей и медсестер не говорят по-немецки, а те которые говорят, говорят на жутком нижнефранконском диалекте, который я едва помню.

Ни книжек, ни телефона, ни телевизора.

Только потолок и жирные мухи лениво ползают по подносам с едой. Их приносят и расставляют у меня перед носом. И не уносят, пока еда не начинает привлекать мух.

Приходит мой психиатр. Так, по крайней мере, говорит медсестра. Я продолжаю пялиться в потолок. Теперь я все понимаю: Ральф все-таки меня обошел. Один только срыв, и я ложусь в семейное пристанище – психбольницу.

Будь у меня доказательства, что эта сука – его любовница, я не лежала бы так. Но доказательств нет. Интуиция в психиатрии называется по-другому, – галлюцинация. Если они решат, что я не в себе и накачают лекарствами, на мне можно будет сразу поставить крест.

Ральф мой опекун, я пыталась убить себя. Стелла еще припомнит, как я посоветовала ей всхуднуть! Лишь боги знают, когда вернется Лизель… Зачем, о господи, я разбила мобильный? Зачем?! Филипп все равно бы не позвонил, а теперь никто не позвонит.

Совсем никто…

Слезы начинают стекать мне в уши. Это щекотно, но совсем не смешно.

Стелла садится рядом и берет меня за руку.

– Виви, это бессмысленно. Твои мышцы от голодания атрофируются. Грудь усохнет и может провиснуть. Сильно и навсегда. У тебя выпадут твои красивые волосы… И в конце концов, тебе придется вернуться к нормальной жизни. Вот только уже совсем некрасивой. И мальчики тебя больше не захотят. Не только Филипп. Вообще, мальчики… Я обещаю, если ты начнешь есть, я объясню это Ральфу.

От облегчения я буквально лопаюсь, как воздушный шарик. Они не сговаривались. Ральф Стеллу не присылал. Ральф ей, скорее всего, устроил выволочку за «ценные» советы. Возможно, бросил: слишком ровно и спокойно она сидит. И Стелла пришла сама. Пытаться себя реабилитировать.

– Стеллз, – говорю я, подражая ее интонациям. – Возможно, мое тело уже не будет отвечать эталонам, но это нормально. Я стану принимать свое тело, таким, как есть. А что до мальчиков, я не люблю детей.

У нее отвисает челюсть. Если у Ральфа встает на ум этой женщины, насколько сам он должен быть идиотом? Ох, Ральфи… Я еще могла понять Джесс, но что тебе понадобилось от Стеллы?

В тот первый раз я ее особо не рассмотрела. Теперь, когда смотреть больше некуда, я рассматриваю ее.

Стелла – обесцвеченная блондинка с высоко зачесанными наверх короткими волосами и одутловатым грушевидным лицом. Тяжелая челюсть, обвисшие щеки, глубокие носогубки. Ярко-красная помада на широких плоских губах. Крупный орлиный нос с красными прожилками. И она толстая. Не полная, не крепкая, как Агата, а именно толстая. От нее пахнет потом и кислым чесноком. Но… Ральф поднялся посреди ночи, перешагнул меня и уехал к ней.

Если он любит не глазами, как все мужчины, то чем?.. Чем?! 

IV Себастьян

Средь смрадных волн, в мушином гуле.

Сперва, Себастьян не хотел вмешиваться.

Сын его был кретином, а Джесс окончательно чокнулась, согласно врачам. Он ничего уже не мог для них сделать. А для себя мог. Кьяра, женщина-полицейский, с которой он познакомился на допросе Ви, была горячая штучка. Несмотря на разочарования и свою агрессию в мужской адрес, она хотела его, и Себастьян это видел.

Такие женщины обычно ломались сразу же, но Себастьян решил, что оставит этот роман чисто платоническим. Даже если придется врать ей про боевые раны, раннюю импотенцию и верность больной жене. Нет, он хотел бы большего, но Кьяра имела право пользоваться оружием. Себастьяну как-то не улыбалось закончить с пулей в бедре.

А то и в мошонке, – если девушка меткая.

– Меня сейчас совесть мучает, – сказала Кьяра, крутя в руках чашку латтэ. – Я была так уверена, что Верена получила за дело!.. А оказалось, что бедную девочку просто избили ни за что, ни про что… И, я заставила ее все это время пробыть внизу. Полураздетую и с мокрыми волосами. Она меня, наверное, ненавидит.

– Ничего страшного, – сказал Себастьян, – в ее возрасте, они обычно ненавидят весь мир.

– А что твой сын?

И Себастьян вдруг очнулся: Филипп! С того вечера, как полиция вынесла окончательный вердикт, сын не звонил ему.

Прошло две недели!


Белая берлинетта Филиппа стояла у гаража. Судя по слою пыли, – стояла уже давно. Велев шоферу припарковаться, слегка взволнованный, Себастьян позвонил.

Ничего.

Тихо!

С гулко бьющимся сердцем он открыл дверь собственным ключом. Слегка помедлил, прежде чем распахнуть ее и сразу отпрянул, закрыв рукавом лицо.

Жаркая волна смрада, ленивое и наглое жужжание мух ударили по всем его органам чувств сразу.

– Филипп! – вырвалось из самого сердца.

И белокурый малыш проскакал перед мысленным взором на диванной подушке.

– Лошадка, как у папы! – прокричал он, указывая маленькой ручкой на телевизор.

Себастьян буквально ворвался в дом и тут же увидел Фила. Тот сидел на диване, уставившись в телевизор и тупо переключал каналы.

– Чего тебе?

Опомнившись, Себастьян смущенно пригладил волосы. Огляделся. Вонь шла от ковра. Кровавое пятно почернело и мухи роились в нем, как в коровьем трупе. Филиппа это, похоже, не беспокоило. Пол у дивана был завален коробками из-под пиццы, пластиковыми контейнерами и бутылками. Пиво, виски, шнапс, водка.

Утратив двух сразу любимых женщин, сын утешался, чем мог. Ни в чем себе не отказывал.

– Чего – мне? – переспросил Себастьян.

Молчание.

Граф решительно пересек гостиную, выключил телевизор. Отдернув тяжелую штору, сдвинул в сторону раздвижную дверь. Свежий воздух и остатки солнечного света, хлынули в гостиную. Дернувшись, Филипп закрылся руками, словно вампир.

– Что ты тут делаешь в таком виде? – еще раз, отчетливо, повторил отец.

– Ничего! – буркнул сын, моргая глазами.

Выглядел он паршиво. В трусах, в мятой майке, усеянной всевозможными пятнами; небритый, словно умерший изнутри.

– Ты выглядишь, как дерьмо, – сообщил Себастьян.

Ему хотелось бы сказать что-то нежное, но эта вонь, этот мерный мушиный гул… Они напомнили о другом, нелюбимом, но все равно сыне. Себастьян сам почти умер в те считанные мгновения, когда поверил, что Филипп убил себя.

Сердце лихорадочно пыталось затормозить. Все вспоминалась другая темная комната и мухи, мухи… Граф провел рукой по лицу, пытаясь отогнать видение. Другого, мертвого сына.

Раскрытые мутные глаза, приоткрытый рот.

Записка: «Папа, прости меня! Я не хочу занимать место твоего законного сына, однако позволь умереть, считая тебя отцом!»

И собственные, уже ненужные никому рыдания.

Рене и был законным! Слабым, болезненным, но его родным. Незаконным был тот, другой. Который жил себе дальше, пиликая на долбаной скрипочке. И Марита, сука лживая, притворялась, будто несет свой крест… а сама, в душе, его лишь винила.

Словно это он, первый, принес своего ублюдка в гнездо! Словно он воспитал их первенца слизняком.

Он ошибался, яйца у Рене были. Себастьян бы так не смог.

Фил медленно убрал от лица руку и посмотрел на отца.

– Что ты здесь делаешь? Твой новый Мустанг хочет дополнительных показаний?

– Здесь нужно убраться, – сказал Себастьян, ощущая неприятную дрожь в руках.

Сын огляделся вокруг. Пожал плечами.

– Валяй!

В другой раз, граф влепил бы ему затрещину, но сын и без того был разбит. И больно видеть его таким. Снова… Женщины разрушают все, к чему прикасаются. Дружбу, семьи, любовь. Пока ты просто трахаешь их, ты в безопасности, ты свободен. Но стоит влюбиться, или не дай бог, взять в жены, она убьет тебя без ножа.

Сперва эта женщина лишила Филиппа друга, теперь его маленькой, но большой любви.

– Не хочешь пойти побриться? Душ принять?

– А что случилось? Меня хоронят?

– Ты не в том состоянии, чтоб хамить.

– В том, – возразил Филипп. – Ты что-то слышал от Джесс?

– С чего мне слышать что-либо о твоей жене?

– С того, что лужа там на ковре – следы твоего ребенка.

Себастьян сдвинул рот в сторону. Он ожидал, что Филипп поднимется. Ударит его. Обругает, на крайний случай. Но Филипп ничего этого не сделал.

– По ходу я был единственным, кого она не хотела. Ральф, ты, Фредерик… Даже Маркус! Кто, ради бога, может захотеть Маркуса?

Твоя маман, Графиня Фригидия!..

– И ты решил взять реванш, оттрахав Ви посреди гостиной, – спросил он вслух.

Филипп пожал плечами. Если его и занимала Верена, то куда меньше, чем Джесс.

– Мы спали вместе уже давно. Она сама за мной бегала. С самого начала…

– Ответ не мальчика, а мужчины, – сухо сказал отец. – Надо было не прятаться на кухне от полицейских, а выйти и прямо им все сказать. Что это ты жертва. И что судить на самом деле, надо ее. Зря ты не вышел! Не надо прикрывать собой баб!

Он ожидал, что сын возмутится, скажет, что ни при чем и можно будет дать ему в морду. Как в прошлый раз, после семинарии. Но Филипп вдруг сжался, закрыл ладонью лицо и его плечи беззвучно дрогнули; задрожали мелко и часто.

– Я верил ей! – хрипло булькнул он. – Я был уверен, что хоть она любит! Но я был нужен ей лишь затем, чтоб нагадить Джесс!.. Видел бы ты, как они дрались! И что они при этом кричали… И Ральфа вспомнили, и Фреда… Даже тебя! Лишь на меня им плевать. Обеим.

Себастьян не выдержал, отвернулся. Какое-то время, он стоял на пороге. Вдыхал свежий воздух с реки и ждал. Вспоминал против воли, как Ви напрыгнула на него в конюшне и на мгновение запечатала поцелуем рот. И ощущения от ее грудей на его груди. Если бы она настаивала, смог бы он устоять?

До этого Себастьян считал, Верена – ребенок. Тогда, у конюшни, понял, что уже нет. Ребенок такую невинность не разыграет… И губами при поцелуе, дети обычно, тоже не шевелят.

Еще мгновение, она бы ему язык в рот сунула. А он бы ответил ей. Он ей не опекун и не женат на ее мамаше.

Джесс это поняла. Сразу перестала ломаться; пришла сама. Секс был ужасный, но вот беседа жаркая. Даже очень.

Джессика рассказала все, как на исповеди.

И про вазэктомию, и про финансовые долги ей лично, и про то, что Филипп с Вереной спит. И что Верена делает это, исключительно назло ей. Джессике наплевать, и Джессика притворяется, что не знает. Когда маленькой сучке наскучит, Верена бросит его сама. Но если будет развод, Джессика так спокойно молчать не станет. Она посадит его. За связь с несовершеннолетней падчерицей.

Сперва посадит, а потом разорит.

– Почему ты не рассказала все просто так? – спросил Себастьян. – Зачем тебе понадобилось эта унылая возня на матрасе?

– У меня овуляция, – ответила Джессика. – Если мой муж не хотел своего ребенка, будет воспитывать твоего. А ты, наконец, прекратишь долбать меня рассказами о своих кобылах, которые вдруг резко перестали беременеть.

Себастьян пожал плечами.

– Дело в Филиппе, – сказала Джессика. – Я это докажу.

Себастьян позвонил сыну, как только она ушла. Филипп не отнекивался. Да, сделал, да не хотел детей, да, он в душе чайлдфри.

– Езжай в больницу и делай восстановление! – приказал отец. – Иначе я тебе сейчас твои яйца-фри сделаю!

– Я не хочу детей!

– Ты думаешь, я хотел детей? Да я никого из вас не хотел, начиная с твоей мамаши!..

В больнице их обоих ждал новый удар: врачи развели руками. Разве Филипп не знал, что есть риск остаться бездетным? Да, небольшой, но есть. Ему, разве не сказали, на всякий случай запасти «образцы»?

Филипп молчал; слегка вспотевший и бледный. И Лизель, которой граф позвонил, тоже молчала. О свадьбе можно было забыть. Верена была единственной дочерью, что Лизель выжала из собственных сыновей. И речи не шло о том, чтоб выдать ее за бесплодного идиота.

Себастьян как раз думал, что делать с сыном, когда позвонила Джесс.

– Сработало! – радостно взвизгнула она. – Ты станешь дедушкой, поздравляю!

– Спасибо, – ответил он. – Как бы нам все это объяснить официально бесплодному идиоту?

– Ты – граф и его отец, – сказала Джессика, бетоня слова. – Вели ему признать малыша и заткнуться! А если сам не знаешь, как это делается, спроси у Фреда.

Она хихикнула.

– Если мы все однажды пойдем к врачу, нам понадобятся расстановки по Хеллингеру. Фил спит с моей дочерью, я с его отцом.

– Надеюсь, что твоя дочь пошла в бабушку, – устало уронил Себастьян. – Что-нибудь еще? Попросить жену организовать тебе бэби-парти?

– Жену, – Джесс тихонечко рассмеялась. – Знаешь, если ты вдруг захочешь развестись с Маритой и поступить со мной, как порядочный человек, ты сможешь вернуть ей ее долбаное наследство трижды и платить алименты на всех ее никчемных детей!

– Джесси, детка, я знаю, что ты богата, но не настолько, – оборвал он.

– Меня мать лишила наследства Броммеров, но моих детей – нет. Верена получит деньги в двадцать шесть лет, но!.. Если у меня родится сын, он получит деньги прямо сейчас. Миллиард евро и титул барона фон Броммера.

– Я – граф фон Штрассенберг, – оборвал Себастьян, – фон Броммеров ты могла бы рожать от кого угодно, тупая сука. Ты просто пытаешься с моей помощью уничтожить дочь. И моего же собственного сына в придачу.

Он бросил трубку на стол.

Джесс была плоть от плоти своего прадеда, который переобувался с каждым новым режимом и каждый из них обкрадывал, предавал или продавал. Даже странно, что Ви – такая добрая и честная девочка. И гадко думать, что он обошел ее…

Когда ребенка не стало, Себастьян был искренне рад и молил бога, чтоб Филипп не узнал о нем. Филипп все равно узнал.

…Не в силах больше стоять в дверях и смотреть на темнеющую с сумерками реку, граф с грохотом закрыл дверь.

– Да, тот ребенок был в самом деле мой, – признал он сухо, по-деловому. – Я лишь пытался помочь тебе сохранить позиции. Пытался, но не сумел.

– Трагедия. Невосполнимая потеря для человечества… А плакальщицы с бритыми головами будут?

Себастьян грустно посмотрел на него.

Дети растут и с этим ничего не поделаешь. И почти всем им наплевать на семью. За редкими исключениями, вроде той же Верены. Но если Филипп «кастрирован», что ее ждет в семье? Близнецы еще слишком молоды, не говоря уже о Рене. Лизель с ума сойдет, но выбора у нее не будет.

Чтобы остаться в семье, она должна стать женою Штрассенберга. И Штрассенбергов вокруг полно. Да вот только Ви внучка Доминика, главы Той ветви. Нет никого равнее ей, чем сыновья графа. А сыновей у него нет.

Снова хлынула ярость.

Даже тех денег, что Ви получит от Лиз было бы довольно. Но с миллиардом дедули Броммера, она просто Джек-пот в юбке! На эти деньги они могли бы столько всего. Расширить Штрассенберг, выкупив дополнительные земли. Построить еще несколько домов. Продвинуть членов семьи в политике и при церкви. Укрепить самые старые, ветшающие от времени дома.

Может, даже восстановить самый первый Замок.

Себастьян не раз задумывался о том, чтобы застроить холм, а этот кретин просто взял и сделал вазэктомию! И еще смеет сидеть и смеяться над делами семьи!.. Дядя Мартин, наверное, захочет пику с головой Фила. Про Лизель уж не стоит и говорить.

А этот козел еще смеет быть агрессивным! После всего, что им пришлось пережить по его вине. Взять тот случай с парнем, когда Филипп не запер дверь в келью!

Какого черта я не выгнал его тогда?

– Что там происходит? – успокоившись, Филипп громко высморкался и заговорил, как ни в чем ни бывало. – Чем занят весь большой мир?

– Ты пьешь и жрешь, сидя взаперти как свинья, потому что боишься выйти и выяснить, что там происходит?

Себастьян прошелся по загаженной комнате. Тут и там валялись клочья волос, покрытые тонким слоем пыли.

– Джессика в больнице. Признана невменяемой. Челюсть сломана, ребенка она потеряла. Выкидыш, действительно, не твоя вина. Твоя мать в порядке… Этого достаточно? Или ты еще что-то хочешь знать?

Филипп промолчал. Он выглядел, как уличный бомж. Губы дрожали. Глаза были красные.

Граф молча всмотрелся в его лицо, чего не делал с тех пор, как сын был еще подростком. Когда Филипп появлялся дома, как-то странно хихикая или неровно ступая, или что-то искал в Развалинах, или встречался с Джесс.

– Ты так ее любишь? – спросил он. – Все еще?

– И что с того?

– Тогда на кой черт ты сделал вазэктомию? Она хотела ребенка. Всего-то лишь ребенка!

– Ребенка? – непонимающе обернулся Филипп. – А-а! Ты про Джесс.

Граф обошел диван и встал у камина, чтоб видеть его лицо. Филипп закрылся ладонями.

– Ты любишь Верену? – спросил он, стараясь не выдавать себя.

Все еще можно было спасти!..

– Верену я ненавижу, – оборвал сын.

– Что она сделала?

– Трахалась за моей спиной с Ральфом, – выдавил он. – Я думал, Джессика врет, но она показала мне дневник этой маленькой предательской суки… И знаешь, я бы даже это стерпел, если бы она мне сказала. Я сам бы очень хотел помириться с Ральфом, найти с ним общий язык… Я не ревнивый… В смысле, ревнивый, но лучше делить с ним бабу, чем жить и работать вообще без него. Но Верена же все отрицала и отрицала, и отрицала… Я бы поверил, если б не Джесс.

Джесс! Снова Джесс.

– Она вела дневник, как спит с Ральфом? – Себастьян не считал Верену семи пядей во лбу, но идиоткой она ему не казалась. – Онлайн?

– Нет, конечно. Она вела дневник стихов, дурацких песен и стикеров, и сопливых мечт. В тетрадке.

– Они встречались? – нахмурился Себастьян.

– Естественно!

– А про тебя в ее дневнике было?

– Ни слова! – с горькой торжественностью, сказал Филипп. – Только о нем. С учетом дистанции, чтоб его не турнули из церкви, если дневник найдут…

– Что, если, – Себастьян нахмурился, – что если, она предполагала, что вас застукают и припасла дневник для такого случая?.. Чтобы отвести подозрения от тебя, но в то же время, не подставлять Ральфа?..

– Все, что ты говоришь сейчас, полное вранье, чтобы его выгородить. Да, ты не можешь сделать Ральфа наследником, но, если Верена родит от него, ты просто крестишь их выродка и примешь крошку в семью. И вырастишь под нашей фамилией, как всех остальных детей, чьих отцов называют падре.

– С чего вдруг?

– Ну, Ральф твой сын, – обрубил Филипп. – Ты же не бросишь сына своего сына?

Какое-то время Себастьян смотрел на него в упор. Смотрел, пока Филипп не отвел глаза и лишь потом перевел дыхание. Его трясло. Оглядевшись, граф сбросил с кресла пару пустых коробок и осторожно сел. Филиппа тоже потряхивало.

– Давно ты знаешь? – спросил отец ровным, холодным тоном.

– Подозревал давно, но, когда ты повел его смотреть Цезаря, прямо посреди моей свадьбы, я сделал анализ на ДНК.

– Да что вы все вцепились в моего Цезаря?! Имею я право хоть что-то иметь только для себя?!

– Ты уже третье поколение горничных седлаешь! Лишь для себя! Ральф младше меня на пять с половиной месяцев! Даже если ты не хотел мою мать, ты мог бы проявить уважение, не рожая других детей параллельно!

Себастьян не ответил. Филипп продолжал:

– Я даже не удивлен, черт возьми, что ты так сразу за него ухватился. И еще врал, будто бы мои друзья – всегда к месту. Еще бы он был не к месту. Такой красивый и вдруг – твой сын!.. И Ральф успешнее меня. Намного успешнее. Неудивительно, что ты решил продолжить эксперименты с моей женой. Джесс потеряла ребенка, но это все еще не конец.

– Нет?

– Естественно! Поди и трахни Верену. Ей, аж, шестнадцать. Самое время рожать! Однажды Рихард… Был у нас такой праотец, устал от койки жены и привел другую. Она жила в Западном крыле и рожала, как твои лошади. Мы, вроде, как произошли от нее.

Налитые кровью глаза Филиппа остановились на нем. Так он еще никогда не смотрел, и Себастьян с грустью понял, что его сын, его любимец – такой же кретин, как остальные дети его жены. Тридцать четыре года, шестеро детей… И абсолютно все бесполезные.

– Куда ты? – спросил Филипп, когда отец, не говоря ни слова поднялся и пошагал к дверям.

– К Верене, – отрезал Себастьян. – Может, на этот раз, получится ребенок с мозгами.

Мне нужен оригинал.

Маркус был наверху, писал очередную картину.

Граф находил его хобби «пидаристическим», но в глубине души признавал: рисует Маркус намного лучше, чем большинство друзей-художников Мариты. Он даже сам позировал для одной работы, с которой Маркус написал сразу две. На первой Себастьян просто скакал на Цезаре. На второй, он прекратился в подобие Короля Ночи на лошадином трупе. Себастьян тут же забил на оригинал, заказал копию Неоригинала и повесил в Галерее, назло жене.

В новой версии Король Ночи обзавелся грудастой спутницей, которая сидела на коне перед ним. Ледяная броня едва прикрывала соски, повторяя изгибы груди и тела. Глаза горели темным огнем.

Зная Маркуса, сложно было представить, что этот мужчина способен изображать страсть, но он был в самом деле способен. Граф знал, что Ви была полностью одета, когда Маркус велел им сесть на скамью, и сделал несколько снимков. Однако, на картине не осталось и следа благопристойности.

Марита, плоская от природы со всех сторон, оскорбилась.

– Что за примитивный, пошлый натурализм? И ты еще называешь себя художником?!

Маркус и сам был в шоке. Он до последнего мига верил, что эта картина – для холостяцкой квартиры Себастьяна. Верил, что никто и никогда ее не увидит. Ну, кроме тех «ужасных вульгарных женщин», с которыми граф обманывает жену.

Себастьян с Мартином хохотали в голос.

– Зря ты так, Марита. Очень выпуклая, сочная работа! Краски… эээ… цепляют взгляд, – оформил свою мысль дядя и они с племянником вскинули ладони навстречу друг другу.

– Самая выпуклая идея в них – это грудь Верены! – рявкнула Марита сквозь громкий хлопок. – Несовершеннолетняя грудь!

– Когда Верена состарится, – сказал Себастьян, – и ее грудь отвиснет ниже ее волос, Маркус обязательно напишет и это. Давай не будем торопить время.

– Не отвиснет, – горячо возразил дядя. – Я знаю бабушку этой крошки и поверь мне!.. – тут он зыркнул на Маркуса, но все равно закончил. – Там все по-прежнему выпукло.

С тех пор, Маркус не подпускал их с дядей к свои работам. И когда горничная, спустившись, пригласила Себастьяна пройти в мастерскую, граф удивился. Его опять готовы впустить в святилище?.. Или, Верена там?..

Частично, все так и было.

Граф посмотрел на плачущую кровью девушку; то ли русалку, то ли вампиршу, то ли еще какую-то нежить. Она плакала от ярости. Черты заострились, глаза сверкали от злости. Казалось, дай ей сейчас платок – она отгрызет его вместе с пальцами.

Работа была живой… и великолепной.

Маркус в испачканном красками переднике, вытирал руки.

– Говорят, ты хотел видеть нашу маленькую жемчужинку.

– Живьем, – сказал Себастьян, немного разочарованный, что на этом портрете никаких выпуклых идей нет. – Тебе говорили, что в мире есть другие женщины?.. Натурщицы, там, модели…

Маркус усмехнулся и тоже посмотрел на свое творение.

– Если эта маленькая засранка меня не бесит, то вдохновляет неимоверно. В ней, действительно, что-то есть… Что-то бесячее, не находишь?

– Она слишком тощая сзади, чтобы меня бесить.

– Так сразу и не скажешь, глядя на ваши влажные приветствия.

Себастьян ощетинился.

Он понимал, конечно, что Виви – давно не пять. И целовать ее в губы при встрече, немного странно. Но в то же время, он помнил Верену еще трехлетней. Когда, старательно собрав свои маленькие губки в кучку, малышка торжественно касалась ими его закрытого рта.

Этот поцелуй был частью приветствия, сложившимся ритуалом. И когда Ви вернулась с теми же приветствиями, Себастьян не возражал. Говорил, этот поцелуй – его прощальный кивок пролетевшей молодости. Чмоки тем счастливым денькам, когда они с Фредом и мальчиками скакали верхом, все вместе ездили на футбол или на рыбалку…

Маркус вечно все не так понимал!

– Верена всех при встрече целует. В том числе, Цезаря.

– С языком?

– Могу я поговорить с ней? – отмахнулся Себастьян. – Я пытался связаться по телефону, но ее номер не отвечает.

– Она на психе разбила свой сотовый телефон, и я отказался купить ей новый.

– Ты просто душечка. Учитывая ту мелочь, что не родись она, ты рисовал бы граффити. Под мостом. Угольком из костра, потому что на краски у тебя не было бы денег, – проговорил Себастьян.

– Я расплатился сполна, когда женился на Джессике и выдавал себя за отца этой маленькой… – он оборвал себя.

– Жемчужинки, – ехидно подсказал граф. – По-моему, ты ревнуешь. Просто не признаешь. И пишешь свои «выпуклые» работы.

Маркус сел к маленькому столику у окна и указал гостю на свободное кресло.

– Мне кажется, нам пора серьезно поговорить.

– О чем же?

– Ты знал, что наша Ви и твой сын? – Маркус сделал рукой неопределенный жест.

– Догадывался, – без запинки соврал Себастьян. – Ты?

– Я знал, но не одобрял!

– Ну, как обычно! Всегда все знаешь, все порицаешь, но ничего не делаешь, чтобы это предотвратить.

Тот рассмеялся.

– А что я мог сделать? Мама ей позволяла. Филипп меня даже слушать не захотел, сразу начал врать, что они лишь дружат.

– Ты с Филиппом говорил?

– Филипп – сын Мариты. Естественно, я с ним говорил!

– Он больше мой сын.

– И именно поэтому, я говорю с тобой. Чтобы ты повлиял на своего сына. Верена и Джесс воевали с тех самых пор, как Ви родилась. Сперва за Фреда, затем за Ральфа. Филипп был просто вопросом времени…

– Когда кобылка вроде малышки Ви, живет в одном стойле с жеребцом вроде Фила, это всегда – вопрос времени. Мы с Лизель обсуждали их брак, если это тебя волнует. Ты доволен?

– Нет, – насупился Маркус. – Я знаю, как ты к этому отнесешься, поэтому прошу сразу: выслушай до конца. Я не единственный, кто это замечает. Просто единственный, кто придает этому значение.

– Чему же?

– Верена с Филиппом нечестна.

Себастьян подался вперед. Так, получается, его мальчик – не идиот? Верена в самом деле его обманывала?

– Она встречалась с Ральфом? Спала с ним за спиной Фила?!

На миг Маркус вытаращил глаза, но тут же взял себя в руки.

– Нет! Я не в этом смысле. Она ни с кем другим не спала, об этом не беспокойся. Но она не любила Филиппа так, как говорила. Уверен, мама промыла ей мозги своими имперскими планами и велела забеременеть от Фила любым путем. Вот почему Верена спала с ним. Нравится ей по-прежнему кое-кто другой…

– Да твою мать! – Себастьян вскочил, едва сдержавшись, чтоб не пнуть стол. – И это больное дерьмо ты скормил Филиппу?! Ты это ему сказал?! – его трясло. Еще момент, Себастьян сгреб бы Маркуса за рубашку и сделал то, о чем все эти годы только мечтал – проехался кулаком по его надменной физиономии. – Ты знаешь, как он относится к Ральфу. Знаешь, как он его ценит, знаешь, как он всегда ревновал к нему Джессику! Какого черта ты его накрутил?

– Я говорю не о Ральфе!

– О Фердинанде?

– Не смеши мои кисточки. Я говорю о тебе самом.

– Маркус, я знал бы, если бы спал с ней. Я пока еще немного соображаю.

– Выслушай до конца! – резко повторил Маркус. – Верена с детства была со странностями, и я как все мы, не принимал ее флирт всерьез. Если Марита не возражает, что ты целуешь подружку сына, то мне тем более все равно. Но когда после драки, ты вышел в холл и начал флиртовать с полицейской, Ви просто озверела. Понятно, она пыталась не подавать вида, но я-то стоял с ней рядом. И я как раз смотрел на нее… Она выглядела примерно так, как выглядит на этом портрете.

Себастьян очень медленно, глубоко вдохнул. Взглянул на перекошенное лицо «русалки».

Что Марите на него плевать, он был в курсе. Хотя и неприятно слышать это от Маркуса. Жена есть жена, но… Маркус сказал правду о чувствах Мариты и его бред про Ви улегся в удобренную почву.

– …когда ты увел ту девушку с собой в кухню, Верену буквально перекосило, и я прозрел, – закончил Маркус. – Тот поцелуй, на конюшне, был неспроста. Как и все остальные.

Себастьян и сам это знал. Он понимал, что Верена тоже все понимает. Все то, что делает своим ртом. Но она была еще девочкой, еще неопытной хищницей, пробующей себя в игре. И он подыгрывал ей, как большой лев играет со своим львенком.

До того поцелуя в конюшне…

Что происходит, когда старый папа-лев понимает, что его дочь выросла?.. Сам он ее отцом не был, но… ощущал себя как-то нехорошо. Одним из тех склизких линялых старцев, что отирались на берегу, глядя на молодых девчонок.

Летом молодежь то и дело устраивала турниры по пляжному волейболу. Мальчики Штрассенберги во главе с Сигурдом, против девчонок Ландлайен под капитанством Ви. Девчонки играли плохо, но эмоционально. С визгами, высокими прыжками у сетки и крепкими объятиями после удачных бросков. Мячики, что прыгали в их лифчиках, отвлекали всех сразу зрителей, судей и игроков. Женское собрание Штрассенбергов негодовало. Себастьян ожидал что, когда ребяткам настанет пора жениться, многие приведут именно этих девочек и редкие штрассенбергские невесты мыслили в том же ключе: лучших жеребцов уведут сисястые дылды!

В отличие от своих племянниц, Себастьян был этому рад.

Давно пора разбавить их женский генофонд. Особенно теперь, когда никто не мрет в родах, если бедра недостаточно широки…

– Хочешь сказать, – спросил он, наконец, – что я пытаюсь соблазнить дочь Фреда?

– Хочу сказать, что она подкатывает к тебе! Причем откровенно и нагло. А ты это позволяешь.

– Да прекрати ты! Это вышло случайно! – проворчал граф.

– Да? Что же именно? Ты лишь случайно опомнился и не ответил ей взаимностью на глазах у своей жены?

Себастьян почувствовал, что краснеет.

– Не мели ерунды, – буркнул он.

А сам подумал, что лет так двадцать назад, он ответил бы. О, да! Лет двадцать назад, будь Верена взрослой, он дал бы Марите пинка под зад. И ей, и ее ублюдку!.. Верена была куда лучшей партией. И по деньгам, и по происхождению.

И по выпуклости частей…

– Спасибо тебе за мысль, – сказал он вслух, – что я, в свои пятьдесят, могу быть интересен шестнадцатилетней. Я был о себе куда более скромного мнения.

– О, – рассмеялся Маркус, – скромного? Ты, Себастьян? Я верю, ты думаешь, что предпочитаешь брюнеток, ростом тебе по пояс. Но я-то помню, как ты смотрел на Джесс. Как ты до сих пор на нее смотришь. Верена – вылитая Джесс, только волосы белые. И ей шестнадцать, возраст согласия. И ты не муж ее матери. Юридически, ты ей – никто…

– К чему ты клонишь?

– К тому, что она рассталась с Филиппом. Кто может быть лучше Филиппа? Только ты… Мне все равно, с кем ты спишь, но твоя жена – очень дорогой мой и близкий друг. Ты не унизишь ее, связавшись на глазах у всех с малолеткой! Ты – граф!

Себастьян внимательно посмотрел на него.

Он был третьим сыном; шансы стать графом были близки к нолю. Он собирался разводить лошадей, свободный от этикета и семейного кодекса, но его старший брат решил почистить заряженное ружье, а второй уже принял сан. Себастьян стал графом против собственной воли. Из долга перед дядей и всей семьей. Он никогда не понимал скудоумие Мариты, продавшей все за право называться его графиней. И еще меньше, скудоумие Маркуса, который умудрился все это время ее любить.

И то, что Маркус не знал о сыне, его не оправдывало! Он не имел права в чем-либо его обвинять.

– Не заставляй меня бить тебя, чтоб она услышала и пришла.

– Она не услышит, – ответил Маркус, и мерзкая улыбка раздвинула его губы. – Я отослал ее еще неделю назад. 

V Фредерик.

У священников не бывает деток.

От своего красивого сумасброда-отца Фредерик унаследовал широкую, бьющую по сердцам улыбку и умение посмотреть в глаза так, что, у человека перехватило дыхание. Маркус такой улыбкой не обладал. Маркус всегда был настолько чопорным, что даже отец однажды, сказал их матери:

– Такое чувство, что ты родила одного живого ребенка и надгробную статую на случай, если он вдруг помрет.

Фред это слышал. И Маркус слышал. Но когда он попробовал сказать брату, что папа пьян и слушать его не стоит, Маркус оттолкнул его к стенке и убежал. И Фред не пошел за ним. Еще совсем маленьким, он понимал, что разница между ним и братом огромная.

Маркус был высокомерным заучкой, Фредерик искренне любил жизнь и людей вокруг. Маркус возился с красками, Фредерик со щенками и жеребятами. А когда они выросли и Фредерик стал засматриваться на девушек, Маркус просто закрылся от своих гормонов на чердаке.

С годами, по мере того как они росли, пропасть становилась все шире. И наполнялась завистью Маркуса, словно дегтем. Как Фредерик ни старался, брат закрывался, отталкивая его. И он отстал. Предпочел дружить с Себастьяном и тот вскоре стал ему больше братом, чем Маркус.

То, что Себастьян встал на сторону Джессики, убило его. Себастьян сказал, что сказал бы любому другому родственнику. Сказал, что даже сам Папа Римский не в силах набраться смелости, чтобы отменить целибат. Куда уж ему набраться той самой храбрости. Фредерик развернулся и просто молча ушел. Он порвал с Маркусом, матерью, Джессикой и Себастьяном.

Но ни по кому из них, не скучал так сильно, как по старому другу. Даже по своей Ви.

Смешливая черноглазая девочка, которую Фредерик часто встречал по дороге в Резиденцию, засмеялась и помахала ему рукой. И снова заныло сердце. Так сильно, что он поморщился, ухватился за грудь рукой. Эта девочка была черноволосой и смуглой, но что-то в ее улыбке, в ее манере смотреть, напоминало Фредерику Верену.

Хорошенькая, какой только может быть хорошенькая девочка, она ела мороженое и улыбалась ему. Сам он не выносил мороженого с тех пор, как тогда, в последний раз, купил им с Ви по огромной порции. В Гремице, на диком пляже. Давно.

Опять накатило; вспомнились глаза дочурки, повзрослевшей в короткий миг.

– …я не хочу уезжать. Пусть Джесси забирает мое имя и уезжает.

И он сказал ей:

– Нет, Куколка. Однажды ты вырастешь и поймешь!

Верена выросла, но вот поняла ли?

Фредерик так надеялся, что однажды дочка найдет его. Каждый раз, меняя помощника, он говорил ему о своей племяннице. На случай, если Ви найдет его официальные телефоны и позвонит. Говорил, что, если это случится, его должны немедленно известить.

Но годы шли, а дочка все не звонила.

И Фредерик заставил себя похоронить надежду. Он сам оставил ее. Из своей глупой, непримиримой гордыни. Зачем ей ему звонить? Кто он ей теперь?

Фредерик потер руку; в том месте, где сходились большой и указательный пальцы, остался стигмат.

Он все ей объяснил, как мог… пятилетнему-то ребенку. Ви выронила мороженное… Чайки набросились на лакомство клюя друг друга и их двоих. Клюв, пробивший его ладонь, оставил рану на виске Ви…

Снова крепко перехватило горло. Вспомнилась маленькая Верена, которая цеплялась за его руки своими окровавленными ручонками и кричала:

– Не отдавай меня, папочка! Я буду хорошей! Пожалуйста! Не отдавай!

Вспомнилась Джесс, которая с притворной терпимостью отцепила ее маленькие пальчики от его сутаны.

– Не «папочка», детка, а «пресвятой отец». Твой дядя Фредди – священник. У них не может быть деток.

…Фредерик не сразу понял, отчего Верена такая смуглая. И что эта девочка – вовсе не его дочь.

– А у тебя есть дети? – спросила девчушка по-итальянски.

Он вздрогнул.

Язык он знал очень хорошо, но порой, углубившись в собственные мысли, не сразу понимал смысл сказанного.

– Что?

– У тебя есть детки?

– Это же католический священник, любовьмоя, – улыбнулась мать. – У них не бывает деток…

Он заставил себя улыбнуться, подавив непрошенный гнев.

– У меня есть племянница, – сказал он малышке.

– Сколько ей лет?

Он замер, приоткрыв рот. Сколько ей сейчас лет? Он чуть не ляпнул, что «пять».

– Я… Я не знаю.

– Ты – плохой дядя, – сказала малышка и облизала пальцы. – Ты должен знать!

Мать девочки дернула за руку, извинилась и потащила дочь за собой.

Сколько ей?..

Медленно шагая по площади, Фредерик попытался вспомнить, как она выглядела тогда, но не смог. Вместо маленькой милой Виви, которую он звал Цукерпу, вспоминалась красивая взрослая деваха, которая могла бы хоть что-нибудь надевать, прежде чем встает перед камерой!

Сколько ей? Шестнадцать, почти семнадцать. Совсем уже взрослая, судя по фотографиям в Инстаграм. Очень взрослая… Совсем, как Джессика в ее возрасте.

Наверное, уже и мальчишка есть. Утратила она интерес к мужчинам постарше?.. Он так надеялся, что утратила. Не хотелось бы, чтобы Ви унаследовала судьбу его матери. А если вдуматься, то и судьбу Джессики.

Да, Джесси вышла замуж. На этот раз, по любви. То, как Филипп любил ее, слепой бы заметил. И Фред надеялся, что Джесс счастлива. Может, потому Верена и не звонит? Филипп всегда был для нее старшим другом. Возможно, смог стать отцом.

Фредерик опять обозлился.

Почему, черт возьми, она выросла? Почему превратилась из ребенка сразу во взрослую, миновав стадию Гадкого утенка? Он много лет не общался ни с братом, ни даже с матерью, но за дочкиным аккаунтом в Инстаграме следил всегда. Сначала его вел Ральф, позднее – сама Верена. И то, что она постила, рвало его на куски.

Да, как отец он был горд, что его девочка – такая красивая. Но как мужчина, он корчился от одной только мысли, для чего ее фотографии используют другие отцы. Отцы, дяди, дедушки, братья и даже сестры, прости их господи.

Как Джессика и Филипп позволяют ей подобные вещи?!

Когда Фредерик узнал, что его малышку вышибли из позором из интерната, он чуть не поседел. Но не нашел в себе сил не гуглить то видео. Руки тряслись, голова гудела. Хотелось вернуться в Гамбург и убить мать. Джесс тоже умела подобный фокус и научила ее Лизель. Но учить такому свою же внучку!? У этой женщины хоть что-то святое есть?

Фредерик много раз порывался позвонить дочери. Или написать. Но опять же… кто он ей был сейчас? Если он не смог приструнить Джессику, где ему приструнить их дочь? Дочь Джессики, которую вырастила Лизель?..

Фредерик достал телефон и на ходу проверил знакомый профиль. Ничего нового. Последняя фотография висит, как и две недели назад. И ничего больше. Ни Сторис, ни ответов на комментарии. Обычно Ви отвечала.

Сердце заныло вновь.

Он все еще рассматривал ее накрашенное лицо, когда внезапно появилась темная линия с красной и зеленой иконкой в виде телефонной трубки.

Номер был немецкий, но незнакомый и сердце отчего-то предательски дрогнуло. И он поверил: звонит она.

– Да?! – спросил он хрипло. – Да?.. Алло? Верена?

– Фредерик? – голос был мужской. Спокойный и твердый. – Это Себастьян.

Фредерик качнулся вдруг, с трудом подавив вопрос. Пропавшая дочь, неожиданный звонок Себастьяна.

– Верена тебе звонила? – слегка оживился граф.

– Нет… Что случилось? С ней что-то произошло?

– И да, и нет. У тебя есть время? История очень долгая.

– Она жива? – спросил Фредерик глухим голосом. – Она две недели не была в Интернете.

– Жива, конечно, – странным тоном ответил друг. – Просто она на психе разбила свой телефон, а твой очаровательный брат не стал покупать ей новый… Могу я позвонить тебе с видео? Мне нужно видеть твое лицо.

– Я наберу тебя, как только зайду в свой дом, – бросил епископ. – Минут через десять.

Старые обиды всплыли, как извещение о звонке.

Лицо и голос Себастьяна, когда тот сказал, что исключений он для него не сделает. Просто не может. Что скажут о них в семье?! И Фредерик рассмеялся: ну, надо же. Семья? И это ему говорит Себастьян?

С тех пор они не общались. Фредерик понимал: Себастьян не позвонил бы, если бы речь шла о пустяках.

Так и вышло. Ви разбила не только свой телефон. Она свою жизнь разбила.

Посидев еще несколько минут и переварив новости, Фредерик поднял телефонную трубку, набрал по памяти старый знакомый номер и, глубоко дыша, стал слушать гудки.

– Резиденция Маркуса фон Штрассенберга, – ответил голос с мягким румынским акцентом.

И он едва не расплакался: Мария.

– Можно Маркуса? – спросил он, не в силах сейчас объясняться еще и с ней.

Господи, сколько лет она у них служит?.. Единственная, кто от них не сбежал, когда они на мели сидели. Их с Маркусом нянька. Почти что вторая мать. На том конце трубки всхлипнули. Глубоко вздохнули:

– Фредди? Мальчик мой, это и правда ты?..

Маркус освободился даже быстрей, чем Фредерик сумел успокоить Марию.

Есть люди, которые не меняются, и его брат был именно из таких. Его отсутствия он будто и не заметил.

– Поговорить с Вереной? Фред, ты же знаешь наш договор. Джессика будет в ярости.

– Джессика будет в гипсе недели три, – оборвал он. – И еще год наслаждаться свободой слова под наблюдением психиатров! Позови Ви. Я хочу с ней поговорить.

Маркус пытался юлить, ускользать, взывать к его чувству долга, и Фред пожалел, что не может видеть его лицо. Ему хотелось бы сейчас в него врезать.

– Ты врешь, Маркус. Ее там нет.

Молчание.

– Где она?!

– В Баварии, – буркнул Маркус. – Я отослал ее к Ральфу. Могу я теперь вернуться к работе?

– Ты – хуже Гитлера, Маркус… Тот хотя бы рисовать мог, – выдохнул Фред и оборвал связь в надежде, что сумел зацепить брата за живое.

Она ждала, потом перестала.

– Да? – голос был взволнованный, виноватый.

Ральф был умнее, чем его брат. Возможно, просто смелее. Не прятался ни за горничных, ни за Джесс.

– Она в больнице. Устроила голодовку. Лежит под капельницей, не ест и не пьет.

– Зачем ты забрал ее у Филиппа?!

– Затем, – сразу завелся Ральф, видимо, этот вопрос задевал его за живое. – Она не кукла для секса, мать вашу! Вот зачем!

– Ты, значит, теперь решаешь? Решаешь, где Ви живет и с кем она будет спать?

– Ты отдал ее много лет назад. Мне. Значит, я решаю.

Фредерик рассмеялся.

Горько, но рассмеялся.

Узнав, что Верена крутит шашни с Филиппом, он почти успокоился. Оторвала наследника. Неплохой бросок. Когда он узнал, что дочь отослали к Ральфу, спокойствие смыло взрывной волной: Ральф был другим. Фредерику он никогда особо не нравился. То ли из ревности: Ральф нравился всем женщинам в его доме, начиная от матери и заканчивая Гретой. То ли из неприязни: своего сына Себастьян пристроил за его счет. А когда речь зашла о его дочурке, заговорил о чести Семьи.

Ты отдал ее много лет назад. Мне. Значит, я решаю.

Смотрите-ка!

– Ты уже решил, как долго она протянет на капельницах? – спросил Фред прямо.

И Ральф замешкался.

– Я советовался со своим терапевтом. Она сочла это обычной детской игрой во власть. Мы уходили из дома, мы специально покупали много еды, чтобы она могла спуститься и незаметно что-нибудь взять. И она в самом деле что-то брала. Но она ничего не ела. И не пила.

– Ты спишь с ней?

– Нет! – яростно выдохнул Ральф в трубку. – Я не педофил.

– Да что ты? – холодно спросил Фредерик. – А кто педофил? Я?

Ральф прокашлялся. Наконец-то удалось выдернуть ковер из-под этого щенка.

– Я имел в виду Филиппа, – промямлил он.

– А я – твою дуру-терапевта.

– Она не дура! – возразил Ральф. – Она одна из умнейших женщин, которых я знаю.

– На твоем месте, я бы расширил свой круг знакомств.

Ральф громко выдохнул; теперь уже не такой уверенный и Фредерик мысленно рассмеялся. Как быстро они ломаются, эти несгибаемые молодчики. Стоит только дать им под дых и сделать подножку, они летят наземь. И там лежат.

– Твоя любовница либо дура, каких на свете немного, либо намеренно пыталась убить мою дочь, – припечатал он. – Моя карьера мне не так дорога, с семьей я давно оборвал все связи. Что скажешь, если мы трое увидимся? Ты, я, твоя корова? Что скажешь, Ральф?.. Молчишь?… Я с тебя шкуру сдеру, мудак ты самоуверенный. Натру металлическими опилками и надену снова! Ты, может, думаешь, будто ты автономен, но не забывай, кто сделал тебя таким. Я, Ральф. Тебя сделал я, и я же порву тебя, если мне придется.

– Я был с ней рядом, когда ты воспитывал Джессику расставанием. Я отсылал тебе пачками письма Ви, открытки и фотографии… Ты не прислал ей даже сраного смайлика! Она ждала тебя много-много лет. Потом перестала.

Фред рассмеялся. В парне так громко говорила их кровь, что невозможно было не рассмеяться.

– Суд – это слишком мелко, – прошипел Ральф. – Если ты правда крут, поговори сперва со своей дочуркой. С ее матерью ты так и не смог управиться.

– Верена любит тебя, а Джессика не любила. С Ви ты не справишься. Даже не мечтай…

– Я забочусь о Ви. Ничего больше.

– Не думаю, что ей нужна забота. Я думаю, ей нужна твоя голова. Ты слышал об Иогане-крестителе? Ну, так вот… Считай, Саломея уже начала срывать с себя покрывала.

Мой сын, епископ.

Попрощавшись с Ральфом, Фредерик долго смотрел в окно, собираясь с силами. Дочь стала Джессикой, чего он уже давно боялся. Значит, звонить ей бессмысленно: маленькая Виви исчезла, взрослую он не знал. Но сама мысль, что придется говорить с матерью, превратила его в нашкодившего мальчишку.

Глупого и самонадеянного. Осознавшего, как он был не прав.

Опасаясь, что не осмелится, он решительно поднял трубку и набрал третий номер. Мартина фон Штрассенберга. Кардинала фон Штрассенберга. Личный.

Представившись, Фредерик дал ему опомниться и спросил:

– Моя мать с тобой, дядя?

Чтобы не путаться в длинных нитях родства, Штрассенберги называли старших мужчин либо дядями, либо дедушками. Женщин же либо по имени, либо просто «тетя». На бабушку никто из женщин не соглашался.

– Твоя мать? – переспросил кардинал. – Лиззи?

– Нет, Ивонна, – огрызнулся Фред. – Сколько, по-твоему, у меня матерей?

– Я понятия не имею, где она.

– Естественно. Тогда передай ей, что Джессика в психиатрии, а Маркус сослал Верену в Баварию. Ральф кобенится и качает авторитет, а сама Верена в больнице. При смерти.

И к его удивлению, кардинал глубоко вздохнул.

– Моя крошка Ви в больнице?.. Господи! Фредди, что с ней?!

Ответить он не успел. Раздался шорох и исступленное:

– Дай мне!..

Фредерик на секунду зажмурился, надавив ладонью на веки. Затем широко распахнул глаза:

– Надо же, надо же, – промурлыкал в трубке знакомый голос. – Не мой ли это сын-епископ?

– Верена в больнице, – повторил он вместо приветствия. – При смерти.

Мать перестала мурлыкать. В ее молчании чудилось, как сгущаются свинцовые тучи. Пока он коротко вводил ее в курс, опять защемило сердце. Устремилось неровным аллюром вскачь. Фредерик прошел в ванную и сунул под язык таблетку.

– И что ты хочешь от меня? – спросил мать, помолчав.

– Чтобы ты поехала к ней.

– Я поехала?

– Моя дочь в больнице!.. Я не для этого согласился на ваш идиотский план! Только ты можешь повлиять на нее! Если поеду я, то будет скандал. А я поеду, если ты не поедешь. И плевать мне, как это отразится на Маркусе, моей карьере и Себастьяне с его сыновьями. Больная гордость Ральфа известна не только мне. А сейчас он подключил своего психотерапевта.

– Подожди, – сказала мать сухо.

Епископ слышал, как она торопливо пишет, не подложив ничего под листок бумаги. Слишком сильно жмет на перо, не заботясь о том, что может оцарапать столешницу. И от этих знакомых с детства, раздражающих мелочей, у него сжалось горло.

Кардинал что-то недовольно забормотал. Мать на миг зажала трубку ладонью и что-то ответила.

– …нет, дорогой, Ви не умирает, – разобрал он сквозь шорох и шум помех. – Ви хочет, чтоб ее придушила я… Фредерик? – помехи исчезли и голос матери зазвучал спокойно и ясно. – Ты слышишь меня?.. Так, слушай. Я полечу в Баварию и разберусь с Ральфом, но прежде, хочу тебе кое-что сказать. Никто не заставлял тебя отказываться от дочери. То было твое решение. Твое и только твое. И никогда больше, ты слышишь меня, никогда больше не смей угрожать семье!

И тишина… Только тишина, тишина… И гул в ушах, как будто он получил пощечину.

VI Лизель

Его любимые девочки.

Какое-то время, Лизель сидела в кресле, бессильно опустив руку, сжимавшую телефон.

Сидела и молча рассматривала угол кровати. Она ушам своим не могла поверить. Как смел он говорить ей такое? Как он вообще, что-то там, смел говорить?

Лизель заставила себя сесть ровнее и положить телефон на столик.

Розы в кувшине влажно пахли землей.

Ей вспомнились вдруг похороны Доминика, пустая усадьба, мельные метки на мебели, драгоценности, спешно связанные в платок и брошенные в пруд… и визиты кузена Ойгена, который занимал Доминику деньги. Усадьба не отчуждалась, но будучи Штрассенбергом, Ойген мог претендовать на нее.

Он претендовал не только на дом, но и на саму Лизель. Еще совсем молодую и глупую. Демобилизованную самоубийством мужа, его изменами и той скоростью, с которой он спустил на ветер весь ее капитал. Идти было некуда. Родители знать ее не желали. Сыновья нуждались в защите и ничем не могли помочь.

Может, Фредерик, думал, будто ей нравилось продавать себя стареющим богачам? Лицемерить, улыбаться им, притворяться и лгать-лгать-лгать?.. Может быть, он решил, ей чертовски нравилось, когда Хорст потел на ней, а она молилась, чтоб он продолжал заботиться. О ней, о замке, двух ее сыновьях.

Ей было сложней, чем Фреду. Намного сложнее!

Но разве она позволила себе отступиться? Позволила себе бросить своих детей? Отдать их на воспитание тогдашнему графу и попытаться самой устроить свою судьбу? Нет! Она поднялась, она вытерла свои сопли по мужу и вышла в мир – бороться за его сыновей.

Бороться за их права, привилегии и богатство. За то, чтобы они оба могли высоко держать голову на семейных сборищах, а не складывать губы трубочкой, чтобы глубже целовать графский зад.

Как Фредерик, бросивший свою дочь, даже не попытавшись бороться, смеет в чем-либо ее упрекать?

Не мни он себя всесильным, слушай он тогда мать, все было бы по-другому.

Маркус рисовал бы свои картинки, дом звенел бы от детских голосов, а сам Фред звонил бы в колокола, читая проповеди в графском приходе, да разводил собак! А Джессика, как и Марита, завязла бы в домашнем хозяйстве. И Ви росла бы при нем. Не бегала бы за каждым взрослым мужчиной, пытаясь отыскать в нем отца.

Не Лизель породила в ней эту тягу. Она лишь пыталась воспитать ее так, чтоб эта тяга не привела ее к какому-нибудь Доминику, или… к какому-нибудь Фреду.

Ох, Фредди, Фредди… У вас, мужчин, не гордость, а лишь гордыня.

Лизель рассмеялась и испугалась: так страшно прозвучал в пустой комнате ее смех.

Он мог бы сделать своих девчонок подругами. Мог примирить друг с другом, пользуясь властью, что давала ему любовь. Но ухитрился сделать врагами.

Драка из-за Филиппа? Голодовка из-за Ральфу?

Трижды ха-ха! Желание выиграть вечный бой с матерью, – вот в чем истинная причина. И если Джессика с помпой легла в больницу, заставив Филиппа танцевать вокруг. Верена сделает тоже самое. С Ральфом.

А Фредерик, одно имя которого годами грело в них ненависть, граничившую с безумием, опять обвиняет кого угодно, кроме себя.

На нее Фред еще смеет орать, а вот рвануть к своей дочери перетрусил. И «выродку Себастьяна» ничего не смог доказать. Потому и примчался к мамочке, поджав хвост. Чтобы мамочка все опять разрулила.

Типично.

Только б не утопился в Тибре, как Доминик в Эльбе.

А еще говорят, отец – тот, кто вырастил. В Мартине этого дерьма даже близко нет! Это Фредерик унаследовал, вместе с шармом! От своего отца.

Почему она не родила от любовника, пока было время?..

Лизель потерла виски и опять задумалась о Джессике, которой вправили челюсть и отвезли в другую больницу – вправлять мозги. Она несла такое, что психиатры перекрестились и, наконец, назначили ей лечение.

Что, если это безумие дремлет в генах Верены? Что, если однажды оно проснется?

– Лиззи? – Мартин неслышно вернулся в спальню и Элизабет чуть не вскрикнула от испуга, увидев его прямо перед собой.

– Господи! Вас специально учат подкрадываться?!

– Да. Грешники больше жертвуют, если застать их врасплох.

Лизель хихикнула. Кардинал улыбнулся, присел на корточки рядом с ней. Легко и непринужденно. В мягких вечерних сумерках он казался моложе и так сильно напоминал Доминика, что она не выдержала. Всхлипнула, провела рукой по его щеке. Он ухватил ее за запястье, прижался губами к точке, где бился пульс и так замер.

– Мне жаль, любимая… Очень жаль. Хочешь, чтоб я позвонил мальчишке? Как кардинал?

– Не надо, – сказала она. – Правда, любимый, Ральфи не виноват. Верена просто не может спокойно жить, не пытаясь превзойти Джессику. Он мог бы просто сидеть и читать молитвы, она нашла бы повод. Я знаю ее.

– Самолет будет готов через час.

– Прости, что взваливаю все это на тебя.

Он улыбнулся, похлопал ее рукой по колену и встал.

– Твой сын – все равно, что мой собственный сын. Я люблю его не меньше, чем Себастьяна.

– Себастьян хотя бы заботится о ком-то, кроме себя.

– Еще бы он не заботился. Я ведь сдеру с него его холеную шкурку, если что-то случится с Ви.

У Лизель заныло сердце.

Себастьян и впрямь заботится. А ее дети? Сколько лет она будет заботиться о своих сыновьях? Пока они не выйдут на пенсию?

За все эти годы Фредерик ни цента не тронул на своем личном счету. Одном из тех двух счетов, что она открыла для своих мальчиков, когда достала из пруда драгоценности и вышла замуж за Валденбергерера. Маркус, напротив, разбрызгал свой. Но когда дошло до заботы о девочке, сразу же сбежал на чердак.

Даже пальцем не шевельнул, чтобы удержать Верену. Единственную наследницу. Единственную кровную родственницу. Как он посмел отправить Верену к Ральфу?! В таком состоянии?! Как он посмел решать это без нее?!..

Впервые в жизни, Элизабет поняла, насколько устала. Устала сражаться с миром, просто ради того, чтобы сохранить имя, которое ничего не значило. Семья распадается. Не только ее, но и графская. Так чего ради она старается? Ради Себастьяна? Ради Мартина, для которого граф – как сын? На них все закончится. Филипп никогда не сделает Ви ребенка. И дом достанется племянникам Доминика, которые плодились, как хомяки.

Она посмотрела на Мартина, стоявшего перед ней. Что-то было в этой породе. Нечто особенное, чего в других не найти. И ее правнуки будут расти как Штрассенберги! И будут Штрассенбергами!

– Как только я разберусь с Вереной, сразу же подам на развод, – сказала она и с теплой нежностью улыбнулась, увидев радость в его глазах.

VII Верена.

Вот твой вискарь, идем домой, Цуки!

Посетителей у меня немного.

После того, как я нажаловалась главному на странную женщину, которая выдает себя за лечащего врача, медсестры никого ко мне не впускают.

К вечеру понедельника приходит сам Ральф. Вид у него дерьмовый.

Глаза запали, под ними появились круги. Мне даже жаль его становится в первый миг. Все вспоминается, как мы любили друг друга раньше. Как он нуждался во мне тогда… Как защищал меня… По крайней мере, пытался. Как прижимал к себе промозглыми грозовыми ночами и зарывался лицом в мои волосы, вдыхая запах духов. Тогда я пользовалась Moschino Pink. А он называл их «клубничной жвачкой».

Я жду, что он падет на колени и скажет: «Прости меня, я вел себя, как мудак. Вот твой вискарь, идем домой, Цукерпу!»

– У тебя откажет желудок, – говорит он. – Если уже не отказал.

Я пожимаю плечами. У меня язык как наждак, невзирая на физрастворы из капельницы.

Приходится каждое слово взвешивать.

– Значит, откажет, – говорю я, как следует поразмыслив.

Широко расставив колени, Ральф наклоняется. Его дыхание пахнет мятой и алкоголем. Теперь понятно, почему он так выглядит. Похмелье не щадит никого. Ему самому потребовались годы, чтобы подчинить Джесс. Я же сломала его всего за неделю.

Сегодня пятница, – согласно пышечке-медсестре. Я вернулась в субботу.

– Когда ты была ребенком, – шепчет Ральф мне на ухо, – тетя умоляла меня не привязываться к тебе. Говорила, когда ты вырастешь, ты поймешь, насколько выше меня по происхождению. Поймешь и начнешь стыдиться своей любви. Когда ты выросла, я умирал от боли… Ты тоже не сдохнешь, Ви.

– Запиши это где-нибудь. Используешь в некрологе.

Он вздрогнул и замолчал. Я облизала сухие губы.

– Он должен быть очень классным, чтобы Лизель не отменила твой витамин «Б». На ее звонок Мартин ответит даже из гроба… И твои деньги тебя уже не спасут.

Ральф стиснул зубы.

Витамин «Б» – от слова Beziehung. Знакомства. Витамин «Б» – это волосатая лапа, которая продвигает некоторых по службе. Ральф этот витамин принимает уже давно. Не только Джесси у нас зависимая.

– Тебе это не поможет.

– Зато, навредит тебе.

В нашем клане человек пятьдесят разновозрастных священников. Восемь из них – отборные, холеные, высокопоставленные попы, имеющие связи. Один из них – имеет связи с Лизель. Настолько нежные, что отдал ей свою городскую виллу.

Себастьян едва не спятил, когда узнал. Он эту виллу, можно сказать, уже обставлял в уме. Наверное, место нашел для портрета Цезаря. Но возразить не посмел, хоть и граф. Вот такой он, Мартин. Ральфа он в порошок сотрет.

Мне очень хочется все это ему сказать, но я не могу. Язык и небо похожи на слоеное тесто. И на зубах словно шерсть растет. От слабости мне даже говорить сложно. От такой речи я просто сдохну. Приходится сразу перейти к главному.

– Без меня ты бы сдох в тюрьме. В драке за девственность своей задницы, – пауза; без эмоций. – Я не могу забрать все, что сделала, но ты заплатишь за каждый мой добрый жест. Я не Русалочка, мать твою. Меня скоро хватятся, и ты пожалеешь, что ты не сдох.

Ральф молча краснеет яркими крапивными пятнами. Только губы бледнеют, так яростно он сжал рот. Я закрываю глаза и забираюсь под одеяло.

– Чего ты от меня хочешь?! – говорит он. – Чего вы все от меня хотите, мать вашу?! Чего?!!

Меня клонит в сон, но что-то в его словах заставляет меня проснуться.

– Уважения, – хочу я сказать. – Я хочу уважения. Не больше, но и не меньше…

Но у меня нет ни сил, ни воздуха, ни слюны.


VIII Стелла.

И это – бабушка?..

Ральф стоял у автомата с напитками.

Стоял один, стоял низко опустив голову и надвинув на глаза капюшон. Он выглядел подавленным и усталым. Сперва он еще советовался с ней, но узнав, что Стелла ходила к девочке, обозлился.

– Я доверял тебе! – рявкнул он, сжимая белые, трясущиеся руки. – Считал, что ты в этом разбираешься!

– Мне нужно время, – сказала Стелла. – Нужно время установить контакт.

Ральф рассмеялся, как сумасшедший и крутанулся на месте вокруг собственной оси.

– Контакт? – его голос был таким сладким, словно вместо звуков из горла капал сироп. – Встанешь перед ней и отлижешь, как мне отсасывала?

После этого они не общались. Стелла знала, что Ральф ходил к Ви сам, но… судя по позе, в которой он стоял у автомата с напитками, никуда не продвинулся.

К Стелле Ральф был не справедлив. Да, она ему сделала, но он сам этого хотел. Сам ведь боялся, что педофил или еще что-нибудь похуже. Стелла просто пыталась ему помочь!.. И не ее вина, что он импотент. Сам ведь потом признался!..

Ральф обожал Верену; он понимал это. Любил ее. Но он понятия не имел, как много форм способна принять любовь. Агапе, эрот, филия…

И Стелла объясняла ему. Спокойно и терпеливо раскладывала по полочкам. Что когда люди любят, им хочется открыться друг другу душами, что часто путают с притяжением тел. Тогда они еще не были любовниками, но она знала: Ральфу не нужна маленькая девочка. Ему нужна была женщина. Взрослая женщина. Настоящая!

Она, Стелла.

Теперь она так не думала.

Искры, летавшие по столовой, не заметил бы лишь слепой. Девка все время ерзала, он притворялся, что пьяный, чтобы свой поплывший взгляд скрыть… А то, что Ральф наговорил ей потом, когда девочку увезли на скорой, заставило Стеллу протрезветь. Пересмотреть их отношения под новым углом.

«Почти что сестра тебе?.. Ты замуж за меня собралась? Я делаю тебе одолжение, идиотка! Господи! И я еще думал, что ты – умна!»

Остыв, Стелла все, конечно же поняла. Ральф был расстроен, говорил не подумав. Наверняка, он вскоре одумается. Наверняка, он вскоре перед ней извинится. И чтобы не пропустить момент, она наблюдала за Ральфом с безопасного расстояния.

Стоя в нише между палатами на втором этаже, Стелла отлично видела, что происходит в холле.

Вот Ральф всхлипнул, – во-всяком случае, так ей показалось. Провел по лицу рукой. Яростно ударил ладонью по автомату и, опустив голову, прижался лбом к стенке. Плечи его опять дрогнули и у Стеллы болезненно сжалось сердце.

Вспомнилась последняя встреча. За день до приезда девочки. Последний сеанс.

– Он не кретин, понимаешь? – шептал Ральф, лежа на кушетке у нее в кабинете, хотя еще недавно уверял, что Филипп – как раз кретин. – Если он решил, что Верена любит меня, у него был повод!.. Он жил с ней, он знает ее, знает ее чувства… Что, если я ошибся? Что если Ви меня по-прежнему любит? Что, если я обидел ее, трахнув Джессику?

Стелла сказала ему, что думала: что нет такой силы воли, чтоб отказаться от человека, которого любишь.

– Это невозможно физически, – сказала она тогда. – Все равно, что отказаться от еды и воды.

И это Ральф ей тоже припомнил. Когда маленькая тварь отказалась от всего сразу.

Стелла шагнула к перилам, опоясывавшим этаж, уже готовая окликнуть его… Не успела. Какая-то высокая, стройная женщина в узком черном костюме спустилась по лестнице. Высокие тонкие каблуки мягко простучали по полу, когда она легко и непринужденно, как в тапочках, пересекла холл.

Ее светлые волосы были скручены в элегантный узел, над которым явно колдовали в салоне, на безымянном пальце левой руки сверкало кольцо с крупным черным камнем. И эта рука легла на спину Ральфа. Его мускулы дрогнули, словно это была не кисть, а плеть. Он выпрямился, обернулся к ней и разом изменился в лице.

– Маленький мой, – прошептала женщина и гулкий холл усилил звук многократно.

Ее ладони легли на его лицо и голова приблизилась. Стелла содрогнулась. Она поцеловала его? В губы? Посреди больничного холла?! Да, пустого, но Ральфа тут знали все. И Ральф не отшатнулся, вопя, что он ненавидит слюни.

– Как ты, любовь моя? – ласково прошептала женщина.

– Это правда, ты? – спросил он, словно маленький мальчик и стиснул ее запястья, прижимая ладони крепче к своим щекам. – Слава богу, что ты приехала!

Стелла затаила дыхание.

С ее наблюдательного пункта было видно лицо блондинки. Примерно возраста Стеллы, – лет пятьдесят, – только очень ухоженные пятьдесят. С намеком: я младше, чем я кажусь! Но Стелла все равно угадала характерные признаки: тургор кожи и пара коричневых возрастных пятен на руке.

И сразу же стало ясно: у Ральфа другая женщина. Тоже взрослая, но другая!

– Иди сюда! – соперница раскинула руки в стороны. Пуговицы на ее пиджаке напряглись, с трудом удерживая мощные и не по возрасту полные груди.

Ральф робко шагнул в ее объятия, хотя всегда говорил, что не выносит прикосновений и его руки сжались на узкой чужой спине.

– О, Лизель! – воскликнул Ральф тихо и его лицо сморщилось, как у мальчика, когда он целовал ее гладко зачесанные волосы. – Как я рад тебя видеть!

– Все-все, мой хороший… Я уже здесь.

Стелла зажмурилась, а когда открыла глаза, Ральф все еще стоял так, уткнувшись губами в голову другой женщины, и та обнимала его, баюкала, словно имела на него все права. И более того, понятия не имела о том, как он это ненавидит. А Ральф совсем не выглядел, как он выглядел, когда обнять его пыталась она сама! Пальцы Стеллы непроизвольно сжались в кулак.

Он никогда не упоминал никакую Лизель!

А женщина, тем временем, взяла его за предплечье. Хозяйским, изящным жестом, как своего мужчину. Оглядевшись по сторонам, увлекла в закуток между пустым постом дежурной сестры и каталками для лежачих больных. По глупой случайности аккурат под той нишей, где этажом выше стояла Стелла.

– Так это ты была у нее! – сказал голос Ральфа. – Она тебе объяснила?

– Я ей сама объяснила, – ее голос был звучным и в то же время, хриплым; с этакой чарующей хрипотцой. – Даже заставила выпить стакан воды и съесть йогурт. Она им сейчас блюет. Ничего, в следующий раз, будет знать… Маленькая дурочка. Я ее спрашиваю: ты в курсе, что твой фингал блестит перламутром? Как ты пронесла тени для век и в чем? Молчит. Говорю: что за блажь нуарная, умирать от жажды в метре от крана с водой? Молчание. Может, хоть ты мне расскажешь?

Стеллу бросило в жар, но пот был прохладным и липким.

– Как тебе удалось убедить ее что-то съесть? – спросил Ральф почти что благоговейно.

– Убедить ее?.. Пфф! – женщина презрительно рассмеялась. – Кто убеждает подростков, Ральф? Я ее обдурила. А теперь прекрати увиливать и расскажи мне, что тут произошло? Ты был на пике фертильности? Возвысился в вере над своей плотью? Мне не нравится мысль, что моя внучка не смогла тебя совратить. Я ее не такой воспитывала!

Ральф помолчал. Его кроссовки звучно чмокнули гулкий плиточный пол.

– Это не смешно, Лизель.

– Да? Мы с Мартином тоже ни разу не улыбнулись. В нашей жизни каждый час на счету и нет никакой охоты жить вашей!

Молчание.

– Кого ты на этот раз трахнул, что она так себя ведет?

– Тише!..

Элизабет что-то ему шепнула. Молчание. Опять голос женщины. Неразборчиво. Потом снова Ральф:

– Я слышал, ваш будущий граф познал ее. На своем супружеском ложе, или на люстре, я толком не уточнял.

– Ты ревнуешь, или мне кажется?

– Он. Трахал. Твою. Внучку. Взрослый мужик!

– Фил? Взрослый? Наш граф, от счастья сдохнет, когда узнает!..

– Он старше Ви на двенадцать лет.

– Не говори ерунды. Проблема не в том, что он спал с ней. Проблема в том, что это стало известно.

– Он, как обычно, не закрыл дверь?

– Он вышел из себя, узнав о ее измене.

Пауза. Смех. Голос Ральфа, дрожащий от возбуждения:

– Так ему и надо.

– С тобой.

Резкий выдох.

– Со мной?! В каком бреду ему это примерещилось?!

– Он прочитал это в дневнике Верены, – в голосе женщины звучал вызов, но она не повысила его ни на тон. – Точнее, она писала лишь про любовь, но Филипп позволил себе пройти дальше.

– А, ну тогда все понятно. Бедняжка так влюблена, что аж есть не может!

– Я так и подумала, – шутливо сказала женщина. – Но все равно должна была убедиться. Фил говорит, она писала стихи… Стихи! Моя внучка! Такого не случалось даже у Джесс.

Ральф рассмеялся, но как-то совсем невесело.

– Если б я застал ее за стихами, я бы сразу вызвал врача. Но запираться в комнате и молчать, она начала так давно, что я уже притерпелся. Мне в голову не пришло, что она на самом деле не ест. Не говоря уже о том, что она не пьет! Я спохватился, когда она уже не могла вставать. Первые дни она водила нас за нос, притворяясь, что ворует еду!..

Сердце Стеллы забилось еще сильней. Сейчас он скажет о ней самой! Но Ральф не сказал. Сказал лишь:

– Я идиот! Я в жизни не думал, что у нас столько общего. И я понятия не имею с чего начать. Она ни слова не говорит, а я не знаю, чего она хочет. Не к Филу ведь! Я понимаю, что дело – лишь во мне лично. Но в чем?! Я должен лечь перед ней на пол и позволить прошагать по себе на шпильках? Я лягу, я уже до ручки дошел!..

– Ральф, дорогой? Ты слышал, что я сказала? Ты отказал ей. А когда она попыталась еще разок, не так прямо…

– Я отказал?! – взвизгнул он таким тонким свистящим шепотом, что Стелла на миг оглохла.

Ральф издал какой-то странный звук горлом.

Стелла бессильно прижалась спиной к стене.

– Я так поняла, вас было лишь двое.

– Да она просто!.. – Ральф так понизил голос, что Стелла почти ничего не разобрала. – А потом еще в церкви сидела, как будто … – неразборчиво. – Может, тебе смешно, но у меня не настолько высокая самооценка, как тебе кажется. И Ви прекрасно знает, как меня уязвить!

– Ах, да? И как же?

– Неуважением!

– Видно, ты дал ей повод думать, будто презрение – единственный способ тебя поймать. У Джесс, во всяком случае, получилось и… – неразборчиво.

– Ты мне предлагаешь пойти к ней в палату и трахнуть ее в качестве извинений?

– Я предлагаю? Католическому священнику?.. Да ты с ума сошел? Мы с кардиналом это не одобряем.

– Ха, ха, – сказал Ральф раздельно.

– Но ты вполне мог бы извиниться наедине, – спросила женщина нежным, невинным тоном.

Стелла зажмурилась. И это говорит бабушка? У этой женщины ничего святого нет! Ее утешало, что Ральф не сможет перед кем-либо «извиниться» без Филиппа фон Штрассенберга с другой стороны.

– Может быть, ей нужен ровесник? – неуклюже промямлил Ральф.

– Ровесники предохраняются через раз. Что мы будем делать с незапланированным ребеночком? Усыпим? После аборта я осталась бесплодной. Слава богу, что это случилось позже, чем я родила своих близнецов. А Ви – моя единственная наследница. Я не могу ею рисковать.

– Со мной это тоже может случиться! Контрацепция очень часто подводит, – прошипел Ральф так тихо, что Стелла едва поняла. – Я не кастрирован, в отличие от Филиппа.

– Ты нам не чужой.

– И такой же светловолосый!..

– Думаешь, все Штрассенберги от природы чистые платиновые блондины?

– Но если?..

– А «если» – так пойдет в парикмахерскую! – перебила Лизель. – Твоего ребенка мы примем. Точка. Если Верена не уследит, то она родит. И я его воспитаю. И сделаю наследником. Себастьян к тебе привязан и все устроит. Твоего сына мы запишем на Ви. И разумеется, его не увезут от тебя, ты сможешь видеться с ним, когда ты захочешь. Она – не Джесс.

Ральф промолчал, Стелла затаила дыхание, обратившись в слух.

– В чем дело, Ральф? – устало вздохнула женщина. – У тебя кто-то есть? Или ты решил отобрать игрушку у Фила? Ты, действительно, всего лишь воюешь с ним?

Молчание, Стелла зажала ладонью рот. В оглушительном молчании раздался чуть слышный шепот:

– Не надо, дорогой. Вот только не плачь, пожалуйста… Что там случилось, Ральфи? Я же не враг тебе. Почему ты просто не объяснишь?.. К чему эти бастионы?..

Пауза. Тихий шепот Ральфа:

– В первую ночь, она пришла ко мне в кровать, под предлогом будто ей страшно спать у себя. И в самом деле заснула!..

– От счастья вырубилась, что на ней – ты?

– Очень смешно, – окрысился Ральф.

– Вот именно. Я должна верить, будто кто-то заснул во время секса с тобой?.. Я старая, но все еще не слепая.

– У нас не было секса! Она просто приперлась ко мне в постель, легла, как в детстве и все. Уснула.

– А ты что делал?

– Я ничего не делал! Лежал и ждал! Это она пришла ко мне! Я так взбесился, что ничего уже не соображал. До меня лишь на второй день дошло, что она просто надо мной посмеялась. Пришла ко мне в койку и не дала!.. И я напился. Сперва хотел просто заглушить боль, потом хотел унизить ее, сделать ей, как можно больнее… Когда я это рассказываю, все словно не всерьез. Не знаю, что с чего началось… Я просто запутался, но понял это чересчур поздно.

– А-а, – протянула Лизель. – Вот оно, значит, как.

Он, видимо, отшатнулся. Громко всосались в пол подошвы кроссовок.

– Я рад, что тебе смешно! Вот почему я и не хотел рассказывать.

– Что о тебе подумал бы твой старый друг-граф? Он мало вас двоих таскал по борделям?

– Я думал, если она пришла сама, то как-то сама все сделает. Или хоть намекнет! Она только посмеялась надо мной и заснула!

– Ральф, Ральф! – перебила женщина. – Успокойся. Не знаю, как это происходит у вас, в семинарии, но у нас в девичьем интернате все просто: если залезла к подружке под одеяло, а та не хватает тебя за сиськи, то спи. Вы просто друзья!

IX Верена.

Тайный внутренний мир приходских священников

О мужчине можно многое рассказать по его вещам. Машина, в которой он ездит. Дом, в котором он обитает. Кабинет, в котором он решает деловые вопросы.

– Если кабинета у него нет – это не твой мужчина, – сказала мне Лизель, когда я была еще совсем маленькой. – Я вышвырну тебя вместе с ним из дома!..

Она врала: когда я притащила в дом Ральфа, у него не было кабинета, но Лизель сразу же его приняла. И папа, и даже граф, не говоря уже о Филиппе, которого никто другой не мог столько выносить.

Они не ошиблись.

Теперь, у Ральфа был кабинет. Большой и светлый. С темной, добротной мебелью, кожаными креслами и дипломами в серебряных рамках. Они висели вокруг стола, как капельки росы в паутине. И влажно поблескивали тщательно отполированным стеклом. Я знала, как много сил уходит на то, чтобы снять пыль со стекла, не оставив на нем разводов. И знала, что тетя не смеет сюда входить. Тетя, – совсем, как Марита, – не выносила тестостерона.

А в кабинете Ральфа ощущался тестостерон. Что это говорило о Ральфе?

Он чистоплотен, невротичен и не уверен в себе. И сразу же стало ясно так много всего, что я предпочла бы не знать. Откуда взялась эта Стелла. Почему он не прикоснулся ко мне в ту ночь. Что на него нашло после мессы… и, что заставило его так нажраться.

Конечно, все это стало ясно благодаря Лизель. Сперва она поговорила со мной, затем с ним, затем с нами обоими. И мы с Ральфом помирились. Я стала есть, а он – бросил пить. Но даже сейчас мне еще не верилось, что это было на самом деле.

Что Ральф на меня обиделся. Обиделся и в дитячьей ярости истерику закатил.

Мой Принц! Да как такое, вообще, возможно?

А я-то думала, Филипп слаб. И в этой слабости, пытаясь быть смелым, нюхает кокаин и ведет себя, как последний дурень, пытаясь подражать хладнокровному и дерзко-криминальному Ральфу? Хотя на самом деле, Фил не холодный.

И он не дерзкий.

Он грубый потерявшийся идиот. Граф убьет его, когда узнает про вазэктомию. Но мне уже будет все равно. Филипп меня бросил. Обратной дороги нет.

Вздохнув, я откинулась на спинку кожаного кресла. Оглядела еще раз геометрически выверенный «орнамент» из рамочек, высокие книжные шкафы, заполненные папками с алфавитными указателями, блестящий коричневый диван, который явно шел к креслам и поняла, что Ральф ничего тут не сделал сам.

Его кабинет, как и дом, как и черный порше-макан, был просто декорацией. На ее фоне Ральф пытался почувствовать себя тем, кем не был. Тем, кем он хотел быть. Себастьяном, Филиппом, моим собственным отцом.

А Филипп, – вот уже где смех, – хотел бы быть Ральфом.

– Что ты здесь делаешь? – Ральф вошел неслышно.

Сгустился из холла, как черный призрак и встал в дверях, узрев меня в своем кресле.

– Читаю твой интимный дневник, – ответила я.

– И как тебе?

– Секса маловато…

Ральф рассмеялся и вошел внутрь, – пружинистым, быстрым, бесшумным шагом бойца.

– Я – католический священник в деревне, – он нервным, нетерпеливым взмахом головы, велел мне освободить его кресло.

Я подчинилась; по большей части, чтоб скрыть улыбку. Он вел себя, точно Грета, когда отец брал в руки ее щенков. Опасливо, ревниво и в то же время, беспомощно. Хотя могла повалить его и разорвать на части.

В случае Ральфа это выглядело еще забавнее.

Мой Принц давно вырос и попал в «Форбс», но в глубине души, он так и остался мальчиком, которым когда-то был. Неловким и неуклюжим в обществе. Мальчиком, которого по ошибке приняли за другого. Мальчиком, который должен быстро и прочно закрепить сердца за собой… пока ошибка не прояснится.

– Почему ты смеешься? – спросил он голосом, знакомым мне с детских лет.

Я повернула голову и застыла с открытым ртом. Голос Ральфа звучал, как голос нашего графа.

– Что-то не так? – спросил Ральф. – Ты как-то странно на меня смотришь…

– Как «странно»? – тупо переспросила я.

Он вытаращил глаза и широко открыл рот. Я рассмеялась, Ральф тоже. Он все еще улыбался, когда на столе вдруг завибрировал телефон и… лишь потом его лицо вытянулось в гримасу.

– Филипп! – выдохнул он.

Святой отец, вы скоро станете Папой.

В конце концов, у меня сдали нервы.

Я только человек, что еще я могла? Телефон выключить? Я дернула к себе трубку и глубоко вздохнув, нажала кнопку ответить. Филипп заговорил, не дожидаясь сигнала голосом.

– Мои поздравления, пресвятой отец! Вы скоро станете папой, – наследник нашего великого рода был пьян; слова сочились из его горла медовым ядом.

Ральф тоже понял это. Он закатил глаза.

– Из Ватикана звонишь?

– Из гинекологии.

Зашелестели бумаги. Филипп прокашлялся. Хорошо поставленным голосом, прочитал:

– «Верена Дитрих, 16 лет»… Адрес… бла-бла… А! Вот: «Беременность около четырех недель»!

Ральф ничего не ответил, но очень громко посмотрел на меня. Я задохнулась в негодовании.

– Вот только ты не начинай эту хрень! Я этому уроду не изменяла!.. – опомнившись, я наклонилась к трубке, чтоб Филипп слышал наверняка. – Я буду жалеть об этом всю жизнь.

Филипп то ли крякнул, то ли вытянул пробку из горлышка какой-то бутылки.

– А, фрау Дитрих! Мои тебе поздравления!

– Знаешь, – сказала я, кипя от ярости. – Знаешь, я понимаю то, что я тебе надоела. Я понимаю, почему ты напился прежде, чем позвонить… Чего я не понимаю, так это то, что ты не знаешь моей фамилии! Фрау фон Штрассенберг, если господину виконту будет угодно.

Ральф дернулся. Филипп громко зашелестел бумагой… потом раздался выдох:

– О, черт!.. Черт! Я совсем забыл, что ты дочка Фреда…

– Ты не забыл, Филипп, ты окончательно пропил мозг. Чем ты шелестишь все время? Ты набросал примерные тезисы для этого разговора, или что там?!

– Мне прислали медицинское заключение, – буркнул он. – Я думал, перепутали адрес… Ты все еще на страховке Джесс, а Джесс зарегистрирована здесь.

– Медицинское заключение?

– Ты глухая?!

– Я не бухая!.. и точно знаю, что небеременна.

Ральф отодвинул меня подальше и притянул к себе телефон.

– Ты можешь прислать мне это?

– Чтоб ты уничтожил улики? – пьяно взревел Филипп.

– Фотографии, идиот.

– Хер вам! Я все это отнесу адвокатам.

– В газеты объявления дай.

– И дам. «Святой отец забрюхатил грешную школьницу!»

– Филипп! – вмешалась я. – Хватит! Заткнись! Ты прекрасно знаешь, что он не спал со мной… Ты уже достаточно меня опозорил. Утихомирься. Закройся и сядь на кухне, как ты сидел, когда меня допрашивала полиция!

– А почему ты не призналась во всем?! – перебил он. – Если ты меня так любишь, как говорила, почему не призналась? Тебе шестнадцать. Возраст согласия. Да, нас осудили бы, но не посадили.

– Ты идиот? – спросил Ральф. – Ты… господи, ты настолько тупой, что это само по себе – почти гениально. Ты муж ее матери! Возраст согласия для тебя – восемнадцать. Даже по самым скромным подсчетам, ты получил бы от трех до пяти лет. В тюрьме ты не выжил бы. По крайней мере, такой красивый.

Филипп не ответил.

Я затаила дыхание.

Ждала извинений, слез, – он же пьяный, так почему не слез, – признания… Но Филипп был верен сам себе до конца.

– Я бесплоден, – сказал он. – Необратимо. Бесповоротно. Узнал незадолго до того, как мой папа и твоя мама сделали нам братишечку. Если ты беременна не от Ральфа, советую позвонить отцу ребенка. Надеюсь, что это, хотя бы, не мой отец…

– Идиот! – простонала я и отвернулась, чтобы скрыть слезы.

– Филипп, – еще раз попросил Ральф. – Сбрось мне фотографию документов. Название клиники, лаборатории, врача…

Он выругался; ужасно грязно и так обидно, что у меня невольно перехватило горло.

Ральф переключил микрофон на динамик и поднес трубку к уху. Он слушал молча. Один лишь раз покосился в мою сторону чуть внимательнее, но вскоре потерял интерес.

– В отличие от тебя, – обронил он в трубку, – я в дерьме родился и знаю, как его смыть.

Филипп, видимо, рассмеялся. Он что-то сказал, поскольку Ральф тоже улыбнулся.

– И что тогда будет, Фил? Что будет, если я лишусь сана? Вот именно, ничего! Вообще. Я ведь не Штрассенберг, я ведь не сижу в своем родовом гнезде, опасаясь лишний раз пукнуть. Что мне мой сан? Ошибка суровой молодости… Допустим, она беременна от меня, окей. Сейчас я задним числом напишу отказ от всякого опекунства. Вызову Лизель, она ненадолго увезет Ви. А когда с меня снимут сан, а Ви возвратится с красивым младенчиком, я просто усыновлю его и женюсь на ней.

Примерно то же самое, Филиппу говорила Лизель и я подозрительно посмотрела на Ральфа. Он всегда был ее любимчиком. Она не раз давала ему советы. И вспомнилось, как в прошлом году, залитая августовским светом, Лизель то же самое толковала Филиппу. В надежде раззадорить его и зажечь. И Филипп тогда раззадорился не на шутку.

Речь Ральфа ему понравилось еще меньше.

– Итак, оцени расклад: я беру в жены младшую, подаю на развод старшенькой с тобой. С учетом вазэктомии, суд будет быстрым. И в том же судебном порядке, я подаю на раздел имущества с учетом твоих долгов. Как тебе поворот?

Он подождал немного и бросил трубку.

– Как всегда… Трус!..

– Я не беременна, – сообщила я. – Но твой «поворот» так хорош, что я прям сейчас готова.

Ральф рассмеялся, но явно не от веселья. Он хмуро тер подбородок, уставившись в пустоту.

– Я не беременна! – повторила я.

– Знаю. Но у Филиппа не хватило бы соображения придумать такое… Он пьян, как свинья. Кто-то пытается нас стравить.

– Смысл?

– Бизнес, – коротко бросил Ральф. – Даже по одиночке, мы все еще сильны. И имеем кучу общих объектов, которыми управляем от имени и именем Джесс. Если мы ввяжемся в войну, от этого выиграют многие.

Он был уже не здесь.

Пожав плечами, я встала с кресла для посетителей. Для меня все тоже было закончено. И я ощущала это всем своим существом. Филипп, как видно, не успокоится, пока не уничтожит меня. Ему мало просто расстаться. Он хочет быть уверенным, что Ральф меня не возьмет. Он позвонил, чтобы обозначить свои позиции: сказать, что я ему не нужна. И Ральф услышал. Ральф, как и прежде перед ним трепетал.

– Я пойду к себе.

– Не хочешь прогуляться? – запоздало крикнул Ральф в спину. – Как раньше? Лишь мы вдвоем?

Я обернулась. Вся в злых слезах.

– Как ты не понимаешь?! Я не ребенок больше! Господи! Почему я не свернула шею, упав в овраг?!

Белый Гном под розовым зонтиком.

Укрывшись с головой одеялом, я с горечью вспоминала ту ночь.

Сама я ее не помнила, – но знала по рассказам членов семьи.

…Мне было четыре года. В ту ночь шел дождь. В таких историях всегда идет дождь, да и когда он не идет в Гамбурге?.. Джессика накоксилась до кровавых соплей и потеряла сознание, испугавшись крови.

Маркус, испугавшись за ее жизнь, немедленно вызвал «скорую». В доме поднялась суета и моя доберманша, Грета, решила сходить и проверить, все ли окей внизу. Она вылезла из моей кроватки и носом открыла дверь.

При виде купированной, грозной на вид собаки, санитары едва не выронили Джессику. И Маркус, ухватив Грету за ошейник, запер ее в библиотеке.

Он не хотел, чтобы Фредерик потерял сразу двух ценных сук: собаку и девушку.

Про меня он, видно забыл.

Проснувшись, и увидев приоткрытую дверь, я решила, что Грета ушла на улицу. И я испугалась! Грета до смерти боялась грозы. Тогда мы еще не знали про ее эпилепсию, но стоило ей увидеть блеск молнии, собака бросалась прочь, куда несут лапы. Я не могла оставить свою любимицу под дождем!

Сунув ноги в сапожки, я взяла огромный розовый зонт и пошла искать ее. Той самой дорогой, какой ходила гулять с отцом. К Развалинам первого Замка, из камней которого наши с Филиппом предки, Рудольф и Вальгард, выстроили два собственных.

Ральф в это время как раз был там. Делал закладки. И у него тоже имелись фобии: Ральф боялся мертвых детей. Какой-то дурак написал в Википедии, будто в нашей семье было принято убивать слишком слабых детей законной жены. И заменять их крепенькими бастардами от местных крестьянок. Крепенькие бастарды и впрямь водились. Их признавали за особые заслуги перед Семьей и вводили в нее наравне с законными сыновьями. Но никогда и никто не сбрасывал детей в туалет. Штрассенберг – это Штрассенберг, а не Спарта. В те времена дети умирали и все. От тысяч самых разных причин, от ветрянки, диких вепрей, поноса и золотухи. Но никому не приходило в голову забивать их трупами замковый туалет. Да и туалеты появились гораздо позже!

Ральф этого не знал. Ему мерещились мертвые младенцы. Их маленькие тщедушные ручонки тянулись к его штанинам. Их голоса звучали в его ушах.

– Ты видел моего папочку? – раздалось сзади.

И заорав, с размаху, Ральф рухнул в папоротник, а я осталась стоять.

– Твои волосы светились, клянусь тебе!.. Я понял, что ты – судьба! – рассказывал он, когда я была чуть старше.

Ральф с детства был мистиком и верил в свою судьбу. Даже если она являлась ему Белым Гномом с Розовым Зонтиком. Поэтому он не убежал и не обоДрался. Гном заблудился. Гном плакал. Гном хотел знать, не видел ли Ральф его собаку и папочку.

Красивого, в длинном черном платье.

Ральф выбрался из папоротников, в которые он упал и присел на корточки, разглядеть феерического создание. Гном с Зонтиком благоговейно прикоснулся к его щеке:

– Ты Принц, да? Только принц может быть такой красивый.

Ральф подхватил Гнома. Детские руки обвились вокруг его шеи, мягкое теплое тельце доверчиво прильнуло к его клокочущей от смеха груди. Ральф никак не мог мысленно развидеть Папочку в диинном чейном паатье.

– А как зовут папочку?

– Отец!

– Как?

– Отец! Его тут все знают.

– А мамочка у тебя есть? – спросил Ральф. – Матерь?

– Грета.

Ральф улыбнулся. По крайней мере, с этим можно было работать.

– Как она выглядит?

– Она вся коричневая.

Ральф присмотрелся, но ничего такого в ребенке не обнаружил. С другой стороны, бывают же и в Африке альбиносы. Что девочка не фея, а альбинос, он больше не сомневался. Но вот, что Штрассенберги вдруг стали толерантны…

– Коричневая?

– Да. Но ее мать была черная. Папа говорит, что Грета – его лучшая сука, поэтому позволяет ей спать со мной, – добил его Гном. – Остальные четверо сидят в клетке… Хотя они и не делают ничего плохого.

И пока Ральф думал, девочка ли больна, или он сам слишком сильно ударился при падении, на дорогу выскочил доберман. Мускулистое поджарое тело сверкало в свете луны, как змеиная чешуя.

Вскинув голову, собака громко залаяла…

…В дверь постучали.

– Со мной все в порядке, тетушка, – крикнула я, неохотно высунув голову. – Я ничего подобного больше не сотворю.

– Это не тетушка, – сказал голос Ральфа. – Можно войти?

– Нет! – заорала я, колотя матрас ногами и кулаками. – Оставь меня, наконец, в покое! Я ненавижу тебя! 

ЧАСТЬ 2.

I Верена

Школа

В новой школе мне не понравилось сразу. Новой школе сразу не понравилась я. Совсем, как в детстве. Когда я пошла в первый класс. Только на этот раз, у меня уже не было никаких иллюзий.

Девушка, которой меня навязали, как новенькую, показала шкафчики, раздевалки и туалет. На этом ее толерантность кончилась. Она подчеркнуто указала на пустой стол в столовой и пошла дальше.

Дежа вю.

Мне казалось, я была к этому готова, но готовой я не была готова.

Наш клан был большим и довольно спаянным. И мы не то, что дружили между собой, но всегда общались. Со мной учились Штрассенберги, Ландлайены, Тилленбурги… И все они знали, кто я и сколько за мной стоит.

У меня было место в обществе, мое место было среди семьи. Если бы в школе мне указали на пустой стол, мои старшие братья Штрассенберги заняли бы все места. Сестер Штрассенберг у меня почти не было, а те что были – были намного старше или младше меня. Но!.. Если бы я сама или кто-то другой увидели, что обижают одну из них, мы собрались бы и дали бы за нее отпор.

Таков был клан Штрассенбергов: дома относись друг к другу как тебе хочется, но за стенами квартала, держись семьи и защищай ее честь, как можешь.

Теперь, одной своей придурью, Филипп вышвырнул меня за пределы клана. Здесь я была никем. Здесь фамилия Штрассенберг ничего не значила, а фамилия Дитрих только усугубляла все.

Ральф был так холоден, что на нем можно было раскладывать скоропортящиеся продукты. А тетушка запретила мне нормально накраситься и надеть привычную мне одежду. В худи и джинсах, я ощущала себя русалкой, которую вынесло на скалу. Нелепой, неловкой и беззащитной в чуждом ей элементе.

Я села, распечатала йогурт и огляделась по сторонам. Другие девочки захихикали и склонили головы, чтобы лучше слышать, что им говорит моя провожатая. Нечто в духе «она башку в асбесте вымачивает?».

Что я могла сказать?.. Одна, совсем одна, без поддержки тесного круга родственников? Даже Ральф и тот выбрал Стеллу.

Несколько лиц, знакомых мне по начальной школе притворились, что не знают меня. Несколько лиц, увиденных в церкви, кивнули, но скорее смущенно. В столовую, обнимая за шею какую-то девушку, вошел Антон.

Пропустив один год по причине отсидки в колонии, Антон был единственным парнем в школе, который водил машину. И еще, был звездой: пловец, красавчик, сын известного в городе адвоката. И плохой парень.

Девушка, что шла с ним, то и дело пялилась на меня. Ее я не знала, но судя по маркам безвкусно подобранных шмоток, бедна она не была. Девушка уставилась на меня, остановилась и что-то резко сказала Антону.

Антон покраснел и принялся что-то мямлить.

Вот только этого не хватало.

Рассказа, как он бросил меня. Я допила свой йогурт и поднялась.

– Эй, – сказал парень, пока Антон и все остальные за его столиком делали вид, что не смотрят на мои шмотки. – Это ты сестра отца Дитриха?

Я кивнула.

– У тебя тоже целибат, или ты монашка? – загоготал он.

Антон стал красным, как форма его любимой «Баварии». Его девушка рассмеялась, и я поклялась себе, что верну его. Просто для того, чтоб ей насолить. Но что ответить, я так и не нашлась. И тоже побагровела.

– Обет молчания, – сказал кто-то глубокомысленно.

– Захлопнись, – сказал Антон.

Остаток дня прошел, как в тумане.

Под взгляды Свени, так ее звали, алые уши Антона и смешки за моей спиной.

И тем не менее, я обратила внимание, насколько красивы местные мальчики. Деревенские, крепкие, с красивыми лицами и такие ухоженные, словно их привозили в школу прямо с конкурса красоты.

Пара их, помимо Антона, ходили в «бойцовский клуб» и титул Ральфа больше не вспоминали. По крайней мере, при них. На Свеню и ее клуш-подружек, увы, их власть не распространялась. И именно она, целый день, подспудно и непрестанно, гнала на меня волну.

Если бы Свеня хоть что-то сказала мне, я бы врезала ей. Просто так, с ноги. Чтобы она кувыркнулась и никогда больше не смела открывать рот. Но Свеня ничего мне не говорила. Она говорила так, чтобы я все слышала, но… обращалась к кому-нибудь за моей спиной.

И после школы, когда все разом, гурьбой рванули на выход, я не придумала ничего лучшего, чем обратиться к бывшему парню.

– Эй, – сказала я. – Хай, Антон. Помнишь меня? Мы расстались, когда моя грудь перестала быть идеально плоской, как тебе нравится.

Кто-то хихикнул, кто-то прыснул в кулак. Свеня позеленела и на миг сжалась, пытаясь скрыть что ее-то грудь была по-прежнему идеально плоской.

– Скажи своей девушке, я готова ее претензии в любой момент обсудить. А не захочет обсуждать тет-а-тет, я ей просто врежу. Ногой. С разворота.

Антон так и не нашелся, что мне сказать, но Свеня вскинулась, как собака:

– Больно ты мне нужна, чтобы о тебе разговаривать!

– Больно будет, когда я челюсть тебе сломаю, – сказала я. – Хочешь сказать мне что-то, скажи в лицо. Иначе, получишь в морду!

И вышла, натянув капюшон.

Волчьи мальчики.

– Не хочешь собрать подружек в гастхаузе? – спросил Ральф тем же вечером тетю.

Она подняла глаза.

Погода стояла дивная, но слишком жаркая для футбола и Ральф давно поговаривал, что хочет собрать парней. Мысль, что он соберет своих оловянных солдатиков дома, пришла ко мне лишь сейчас.

И сразу стало понятно, зачем он заказывал столько мяса и слабоалкогольного пива.

– Вот убедишься: однажды, они убьют тебя живьем! – предрекла тетя.

– Ты, как всегда, логична.

– Тюрьма по ним плачет!

– И девчонки, которых прячут городские мамаши… И кстати, о девчонках. Верена, ты сделала уроки и эпиляцию?

Я вскинула голову: ЧТО?!

После того, что я сказала Свене неделю назад, я осторожно перехожу дорогу и не хожу по темным углам. Мне очень не хочется принимать ее у нас дома.

– Семье Верены такое не понравится, – вмешалась тетя Агата.

– Ее семья – мы.

Тетушка рассмеялась ему в лицо.

– Я думала, ты уже перестал воображать себя Принцем.

Он вскипел, это было видно, хотя Ральф даже не изменился в лице. По щекам рассыпался крапивный румянец. Глаза потемнели, словно гранитный памятник.

Я отодвинулась по инерции, но тетушка в этом плане была чувствительна, как чурбан для колки поленьев.

– Верену я заберу с собой. Мы как раз хотели сходить в приют.

– К беженцам? Ты с ума сошла?! Нет, нет и еще раз нет. Я собираюсь познакомить ее с ребятами. Ей нужны друзья в школе.

– Но эти мальчики не нашего круга! – взвизгнула тетя.

Ральф собирался что-то мне сообщить, но тетин вопль изменил траекторию его мысли. Глаза потемнели еще сильнее; словно их залили смолой.

– Не нашего круга?! Это какого, тетя? Ты – баронесса фон Броммер, судя по ожерелью?! Что за снобизм, а?! Ты забыла, кто ты? Забыла свою убогую конуру, в которой мы каждое утро дрались за завтрак с крысами? Забыла, как ты после завтрака шла в джоб-центр, выбивать из них на пару грошей побольше. Круг! Смотри-ка, какая ты стала аристократка!

Тетя побледнела, но не ответила.

– Ты очень быстро забыла, откуда я тебя вытащил, фрау Агата Дитрих. Эти мальчишки – моя семья, мои друзья, мои дети. И если ты еще раз посмеешь что-то там пролепетать про свой круг, ты очень быстро в него вернешься. Ты поняла меня? Ты меня поняла?

Тетя швырнула салфетку и выкатилась из столовой.

– Я не хочу знакомиться с твоими парнями, – сказала я.

– А что так? – сразу же взъелся Ральф. – Они не твоего круга?

– В этой школе я лох. Меня до сих пор не избили лишь потому, что они не могут получить разрешение собраться толпой, не организовав при этом официальное общество.

Ральф скупо улыбнулся, но он все еще был зол и вышло похоже на звериный оскал.

– Не бери в голову, пускай говорят… Никто тебя пальцем не тронет.

– Да? Расскажи мне как именно не брать в голову. Я не привыкла к такому, Ральф. Мне очень обидно и страшно! И заставлять меня принимать их еще и дома, это слегка чересчур! Забыл, что было в начальной школе? Эти девки ненавидят меня! Даже если и притворяются при тебе, в душе они меня ненавидят!

Ральф перестал улыбаться и стиснул зубы.

– И я сама ненавижу их! – выкрикнула я. – Ненавижу их безмозглые рожи. Ненавижу их диалект, они нормальный немецкий не понимают! Как тролли с гор. Какой мне смысл с ними знакомиться? Чтобы они знали обо мне больше? Чтобы могли задеть еще глубже, еще больней?!

– Ви…

Он не договорил, поскольку зазвонил телефон. И я спинным мозгом почувствовала: вот она. Его женщина. Стелла!

Стелла Как-то-там.

Которая красит свои синюшние губы в кровавый цвет и душится лосьоном от насекомых. И стало еще больнее. Больно, как никогда. Мир рушился, падая мне на голову.

Ральф посмотрел на меня и отвернулся.

– Что случилось?.. – в трубке горячо и жарко заговорили. Ральф долго слушал, после медленно обернулся, посмотреть на меня. – И?..

Ральф повернулся полностью. Послушал, покивал, словно она могла его видеть. Сказал «спасибо», сбросил вызов и посмотрел на меня.

– Ви, это правда, что у тебя уже была попытка самоубийства? – спросил он мрачно. – Что то, что было – это не в первый раз. Что ты пыталась и раньше? Когда жила здесь.

Я не ответила.

Эта сука, похоже, рылась в моих досье!

Я в самом деле пыталась. Кажется в девять лет или в десять. Выпила пачку снотворного. Ральф был тогда в Риме, но Джессика обнаружила и заставила меня все выблевать. Потом позвонила в «скорую», ее обсмеяли. Дети, сказали ей, не могут сами себе желать смерти. Дети, сказали ей, слишком любят самое жизнь. Если вы не уследили за препаратами, виноваты вы.

Джессика оскорбилась и позвонила сразу всем своим адвокатам. После того, как те коршунами стали пикировать на администрацию госпиталя, те пожалели, что не покончили с собой ДО. И меня обследовали. Сразу же два врача.

Неудивительно, что эта история стала известна Стелле.

– Ви?! Это правда?

– Тебе-то что?

– Мне-то ничего. Ты не врубаешься, что ли? Не понимаешь, что ты наделала? Ты ведь пыталась, по сути, себя убить. И врач обязан был это документировать… Теперь еще в школе. Твое поведение признано депрессивным. Школьный психолог рекомендует тебя обследовать.

Я закатила глаза. Как меня бесят все эти аналитики, которые знают, что чувствуют незнакомцы. Но в упор не видят всего того, что происходит с ними.

– Они не имеют права меня обследовать без согласия моих… – я не договорила.

Моя мать сама проходила «обследование», мнимый отец отправил подальше с глаз своих, а настоящий был епископом и прав на меня предъявить не мог.

– Твой опекун – я. Если так пойдет дальше, меня заставят дать согласие. Ты, что, не понимаешь?! Я мужчина. Священник. Один из тех, что щупают алтарных мальчиков! Меня даже спрашивать не будут. Тебя просто заберут.

– Знаешь, что я понимаю? Ты трахаешь психиатра, которая без спроса лезет в мои дела. Раньше ты сам улаживал такие вопросы!

– Не понял? – ответил он.

Не то, чтобы угрожающе, но… скажем, предупреждая.

– Уладь это со своей бабой, – сказала я, не отводя глаз. – Уладь это сам, иначе я подключу свою бабушку.

Птичка над его головой.

Сначала Свеня писала раз в час. Затем, два раза… К тому времени, как мы стали убирать со стола, она строчила сообщения словно из пулемета. Антон сидел с таким видом, словно ему на голову, на глазах у всех, гадила очень крупная птичка.

Парни уже даже не смеялись. Смотрели то на Антона, то на меня. И всем им было за него стыдно. Я была уверена, Антон ненавидит меня. Даже больше, чем Свеню. Ведь это из-за меня она клевала ему мозги, стервенея все больше на каждом посланном сообщении.

В начале ужина все было довольно мило. Ральф жарил мясо на большом гриле, а остальные стояли вокруг него с пивом, как пещерные люди вокруг костра. Я обходила Антона, как лишаистого скунса, Антон так же тщательно обходил меня.

Я с кем-то болтала, пытаясь подражать Марите, – в смысле, старалась не ржать над их приколами, как пьяный ковбой. Следила за тем, чтобы на столе всегда был хлеб и салаты, салфетки, напитки… В общем, была хозяйкой вечера, как умела, а умела я хорошо. Благо, после тетиного ухода, Ральф позволил мне накраситься и одеться, как я хотела, что вернуло часть уверенности в себе.

Мальчишки вели себя, как задиристые бараны. То стебали друг друга, поражая меня безжалостностью, то задирали, то высмеивали и словно бы красовались. То ли передо мной, то ли перед Ральфом. И хотя Ральф по большей части не вмешивался, если только не считал, что мальчики слишком разгорячились, видно было, что он следит. И слушает, и вникает.

И чем интереснее становился вечер, тем яростнее у Антона дребезжал телефон. Смешки в его адрес вскорости сменились игнором, потом, затаенным раздражением и косыми, выразительными взглядами. Всем было за него стыдно. И мне, отчего-то, стыднее всех.

Когда Ральф встал, собрал пустые тарелки и подбородком кивнул Антону: мол, помоги мне, все разом уставились в стол. Как будто приговоренные, которые радовались, что в первую петлю сунут не его голову.

Я понимала, что все они знают, из-за кого весь этот сыр-бор. И понимала, что как хозяйка вечера, должна что-то предпринять. Но что, я понятия не имела. На вечерах графини подобных ситуаций не возникало. Да если бы и возникла, Марита послала бы Фердинанда за скрипкой, повела бы гостей смотреть гобелены, или…

– Кому еще пива? – с облегчением додумалась я.

Все разом подняли руки. Я чуть ли не вылетела, забыв, что ящик не дотащу. Плевать мне было, куда и зачем уйти. Лишь бы только уйти. Я чуть ли не бегом спустилась в подвал. Замерла, прижавшись затылком к стенке.

Что за придурок?

Неужели, не ясно, в какое положение он поставил всех? Почему было не остаться дома? Почему было не выключить телефон?

Даже в Гамбурге, после драки с Джесс, под взглядом женщины-полицейского, мне не было так гадливо и тошно, как в этот миг. Я сделала пару вдохов, взяла несколько бутылок пива и снова пошла наверх. Навстречу шел Ральф. Раздраженный и хмурый.

– Я возьму ящик, – проворчал он.

Я машинально пошла за ним.

Ральф молча смотрел, как я ставлю все бутылки обратно.

– Если у вас с ним ничего, то почему его девка бесится? – ответил он, словно не услышал.

– Спроси у Хрюшки, – буркнула я. – У нас с тобой тоже ничего нет, а она все равно пытается запереть меня в психбольнице.

Местный Кук-кук-клан.

На следующий день, я проснулась полная решимости.

Черный лифчик, белая блузка… синие джинсы в обтяжку и туфли на каблуках. Когда на тебя ополчились все разом, надо дать газу и гнуть свою линию до конца.

Волосы я собрала в тугой конский хвост, чтобы не закрывали сиськи, а ненавистный худи разрезала пополам, чтобы тетя ничего не могла поделать. Так было гораздо лучше. Так я была собой. Сиськи стояли в чашечках, как сваренные страусиные яйца. Лицо накрашено, волосы вытянуты щипцами. Подумав, я надела на шею позолоченную цепь из больших, крупных звеньев и черные в пол лица очки.

– Ты так собралась идти?! – спросила тетя Агата и подняла глаза.

Я и забыла, как рано она встает. Чтобы еще до завтрака успеть натворить добра. Носки, к примеру, вяжет. Для беженцев… Лишь боги знают, на кой им эти носки. Особенно, из розовой пряжи.

– Я опаздываю, – буркнула я.

– Ну-ка, стой, – настороженно повторила тетушка. – Сними-ка очки…

– Меня друзья ждут.

– У тебя нет друзей.

– Есть! Мы познакомились на собрании ку-клукс-клана.

– Ра-а-альф, – неуверенно протянула тетя, не сводя с меня глаз. – Ты знаешь что-нибудь о местном кук-кук-клане?..

– Что?! – рявкнул голос из кабинета.

Похоже, в этом доме никто не спит!

– Я говорю, ты знаешь, где у нас собирается… кукус… как ты сказала?..

Какое-то время Ральф боролся с чувствами. Потом мы обе услышали, как в кабинете с грохотом отодвинули тяжелый рабочий стул. Тяжело ступая на пятку, Ральф вышел к нам, словно на арену и тут же замер, узрев меня.

– Ты что, из пуфа вернулась?

Тетя все пыталась расспросить его про кукушек, которые сбиваются в кланы, но Ральф, повелительным взмахом руки, велел ей умолкнуть. Тетя поджала губы и крепко вцепилась в распятый на спицах носок.

– Очки, – Ральф вытянул руку.

Я сорвала очки, швырнула их ему в грудь и вызывающе уставилась густо накрашенными глазами. Ральф обалдел. Я не могла сказать, отчего конкретно. То ли от макияжа, то ли от пролетевших в него очков. Мужчины порой бывают так впечатлительны.

Его глаза очень долго противились, но все же оказались у меня в декольте. В его трусах что-то дрогнуло и Ральф тут же, яростно сунул руки в карманы.

– Ты моя сестра, понимаешь ты?.. Моя сестра не может ходить в школу в таком виде! Поди наверх и умойся. И застегнись!

– Поди ты в жопу, – крикнула я, зверея. – Оставь меня в покое, больной ублюдок!

– Боженька всемогущий! – прошептала тетушка в шоке. – Верена!

Ральф напрягся, крепко сжав кулаки. На нем был черный спортивный костюм. Ткань лоснилась, как шкура хищного зверя. Каждую мышцу подчеркивала, каждую выпуклость, каждый изгиб… Наверное, рекомендовано Ватиканом. Каждый священник must have.

– Ублюдок? – переспросил он хрипло, встряхнув меня. – А ты-то кто? Законнорожденная?

Меня опалило жаром. Тело вздрогнуло; длинной, долгой дрожью. Джинсы словно стали малы, шов буквально упирался в промежность. Я замерла, но дрожь все не прекращалась. Дрожь самки, почуявшей дрожь самца.

– Да! Я – законнорожденная. – Маркус и Джессика поженились, чтобы я в браке родилась!

Ральф в самом деле дрожал. И не только от злости.

Не будь здесь тетушки, Ральф бы точно сорвался. Сорвал бы с меня ремень и выпорол, как он обращался с Джессикой. Но тетушка здесь была. Ральф развернулся и запер входную дверь. Затем, вторую – черного хода.

– Пока не смоешь лицо и не переоденешься, никуда не пойдешь, – сообщил он.

– В таком случае, я никуда не пойду. Пусть сообщат в комитет по делам несовершеннолетних! И я им все расскажу. Про тебя, про твою Свинью, про то, как ты со мной обращаешься. Как ты заставил Джессику подписать бумаги. Как ты обращался с ней!..

– Тетя, позвони в школу. Скажи, что эта дрянь не придет.

– Но, Ральф… – начала было тетушка. – Что о нас тогда скажут?..

Ральф в непонятной ярости пнул диван. Прямо голой ногой, не заботясь о том, что делает.

– Мне надоело! – заорал он. – Надоело вечно думать, что о нас скажут! Неважно, что мы тут делаем и чего не делаем. Все будут думать то, что хотят! И мы не сможем запретить этого! А ты, – он яростно повернулся ко мне, – ты ничего не изменишь, одевшись, как проститутка! Тебя ненавидят не за твою одежду, а за твое нутро! За то, что ты ведешь себя, словно мир был создан, чтобы служить тебе! Но люди здесь не твои холопы, и не твои бедные родственники, готовые глотать все твои причуды!

Я сбросила туфли и рванула на кухню.

Словно разгадав мой маневр, Ральф бросился следом, но он был слишком здоровый, чтобы разогнаться так же быстро, как я и… я захлопнула кухонную дверь прямо у него перед носом.

Ральф не стал терять времени, пытаясь в нее вломиться. Я слышала, как он развернулся и побежал через холл. К входной двери.

Оставалось лишь несколько секунд прежде, чем он выскочит из дому и ворвется на кухню через гараж. Я бросилась туда. Не до конца понимаю, что делаю и зачем, я схватила нож для ковров и, задыхаясь от ярости, заперлась в порше.

…Когда гаражная дверь открылась, в машине Ральфа не осталось ни одного целого кресла.

II Ральф.

Ральф у Стеллы после гаража.

Лежа среди растерзанных простыней, Ральф исподлобья рассматривал тело Стеллы.

Она сидела, кое-как примостившись на пуфе у туалетного столика и пыталась привести в порядок свою прическу. У нее были светлые волосы. Густые и гладкие, как у Джесс. Только очень короткие. Сейчас они стояли дыбом.

По-хорошему, надо было остаться дома и все это сделать с Ви. Эта девка уже не была Вереной, которую он знал. В эту девку вселился дьявол. Когда она вылезла из машины, протянув ему нож, он едва удержался, чтобы не полоснуть им ее по горлу.

Возможно, этого она и хотела. Больная сука! Готова сдохнуть, лишь бы ему насолить. Совсем, как Джесс тогда, давно, с Фредериком.

Фил прав: она влюблена. Какое же это отвратительное пойло – ее любовь. Надо было остаться и выпороть ее так, чтобы сидеть не могла. И будь что будет. Если уж садиться в тюрьму, то так, чтобы не стыдно было бы показать Истицу.

– Господи, да что мне с ней делать? – спросил он вслух.

Стелла повернулась, ойкнув от боли. На бедре, которое она пыталась не прислонять к стулу, вздулись перекрестные полосы.

На полу валялся его ремень.

– Ты сам прекрасно знаешь, что делать. Она больна. Шизофреники очень…

– Заткни свой рот! – рявкнул Ральф. – Ты прекрасно знаешь, что Ви здорова!

Стелла удивилась, но подчинилась.

Пока она стояла в аудитории и говорила о каких-то сложных, незнакомых вещах, она казалась ему такой умной. Настолько умной, что даже физическое тело отходило на второй план. Теперь он видел лишь ее тело, ее лицо и ее феерическую, почти что патологическую глупость в том, что касалось реальных и вполне понятных ему самому вещей.

– Не говори со мной так, – приказала Стелла.

– Иначе, что?

– Что ты хочешь сказать этим? – спросила Стелла и развернулась. – Ты угрожаешь мне?

Ральф рассмеялся.

Он опустил ее даже ниже, чем мог. Он даже мочился на нее и не раз. Но Стелла все равно продолжала пытаться командовать. Эта женщина потрясала его своей непробиваемой логикой. Она была врач, а он – пациент. И все, что он делал, было ей подконтрольно.

Якобы!

– Если ты не отправишь ее к врачу, я попрошу об этом школьного психолога. У меня есть связи…

Ральф промолчал.

Свои связи Стелла могла разматывать как угодно; связи Штрассенбергов были обширнее и сильней. Но он не желал тратить силы на перепалку. Хочет позориться – ее право.

Лизель размажет ее.

Он думал об Антоне и с каждым вздохом, чувствовал себя все более виноватым. Так здорово выставлять кого-то другого прочь, с приказом забрать свои яйца у девушки и снова сунуть в штаны. И так нелепо лететь к одной, срывая злость на другую.

– Давай подумаем, – сказала Другая, – что именно не позволяет тебе признать, что Ви нуждается в помощи профессионалов?..

– Чего?..

– Ей нужен врач, лечение. Ви больна! – повторила женщина. – Что именно запрещает тебе признать это? Ты думаешь – это слабость? Что ты не справился?..

Ральф закатил глаза. Стелла всегда вела себя так, словно хотела вскрыть ему череп, вынуть оттуда мозг и нарезать на ломтики, чтобы найти проблему. В начале ему это даже нравилось… Пока все было чисто профессионально. Затем, это стало нравиться Ральфу меньше. Теперь не нравилось вообще.

– Угомонись, – приказал он. – И не зови ее Ви. Это домашнее прозвище. Для всех остальных Ви – Верена.

Она не угомонилась.

Встала, скинув халат, стала одеваться.

Ральф быстро отвел глаза, стараясь не смотреть на ее мягкий рыхлый живот и белые, расплывающиеся бедра, украшенные темно-розовыми полосами. Ярость почти улеглась, он был уверен, что выплеснул ее без остатка, но… Стелла ткнула наугад и попала.

Он в самом деле не справился. Попытался усидеть на двух стульях, совсем, как Джесс. И повалился между них, вверх ногами.

Надо было сказать, как есть. Что Стелла нужна ему для той части личности, которую он не хочет подпускать к самой Ви. Хотя бы, попытаться ей объяснить. А он все медлил и вот итоги: Верена окончательно сорвалась с катушек. С ума она не сошла, конечно, но вот его поставила перед фактом: убить ее, или покориться.

Чем больше Ральф думал о ее сиськах, тем меньше его пугал этот плен.

Верена – Штрассенберг. Что ей школа? Лизель разводится, вроде как планирует переехать домой и стопроцентно согласится взять с собой внучку. Он мог бы видеться с нею. Да и карьере его, родство пошло бы только на пользу.

А Стелла? Она нужна ему только здесь. В Гамбурге ее связи не стоят ломаного гроша. В Гамбурге полно разных клубов, где он может развлекаться, как ему нравится и потом возвращаться домой, к Верене.

Интересно, захочет ли тетя вернуться с ним?..

Стелла, немного наклонившись вперед, просунула руки сквозь лямки бюстгальтера и длинные белые груди на миг провисли, словно носки с песком и Ральф почувствовал тошноту.

Как он мог быть таким упрямым кретином? Стелла держит его за яйца, как держала бы Ви. Но ему не пришлось бы зажмуриваться, представляя на ее месте Джессику.

– Так что ты решил?

– У Верены есть отец, ее бабушка и еще родной дядя. И это, не считая армии влиятельных родственников, которые встанут единым фронтом против тебя. Я ничего не решаю.

– Тогда почему она здесь, с тобой? Я не понимаю.

– Ее отец – старый холостяк и они не ладят, а бабушка в Штатах, разводится с мужем.

Он снова вспомнил, как Верена выглядела утром, как ее кожа могла бы выглядеть после порки сейчас и его член снова дернулся.

Стелла, оправлявшая декольте, зарделась, как школьница.

– А говорил, что тебе плевать на мое белье!

Ральф стиснул зубы и тоже встал. Надо же быть настолько упоротой, чтоб не видеть ничего дальше собственного носа. Он выволок ее из кровати, за волосы. Он выпорол ее, как собаку. Он полчаса не мог кончить, даже крепко зажмурившись, но и что с того?.. Стелла все равно уверена, что она его возбуждает.

– Ты любишь меня? – спросила она внезапно.

– Люблю? – удивился он.

– Любишь?

– Очень!

В последний миг Ральф сумел подавить смешок.

Стелла вздохнула, не веря своим ушам. Вздохнула и улыбнулась.

В книгах, что она любила читать ночами, – похожие на Ральфа красавчики, страстно и неустанно любили девушек, которые твердили, как они прозаичны. Красавчиков это лишь возбуждало еще сильнее.

Стелла понимала, что эти книжки – дерьмо. Что авторши мужчин никогда не видели, разве что из окна. Что ей, психотерапевту, стыдно читать такое низкопробное чтиво, далекое от законов психологии, анатомии и реальности… Но ничего не могла поделать с собой. Эти книжки были ее наркотиком, как шоколад и вино, которыми она заедала сладкие грезы.

Ральф был воплощением ее мечт. Красивый, идеально воспитанный и холодный. Но Стелла немного порылась в его потаенном прошлом и обнаружила, что в красавчике спит огонь. После чего бросилась в него с головой, как в свои дурацкие книжки. Мозг, привычный к таким делам, послушно замер и отключился, предоставив Стеллу ее фантазиям.

И Ральф откликнулся, он тоже имел фантазии. После их воплощения ей приходится принимать пациентов стоя, но что с того? Мужчина из книг – здесь, с ней.

Порой, сидя в церкви, в самом последнем ряду, она ощущала, как начинает щипать в носу. И от восторга хотелось плакать. Сердце гремело громче органа. Совсем, как сейчас, когда в этот самый миг, она обернулась, поправляя бюстгальтер и вдруг заметила, как напрягся под брюками его член.

– Я тоже люблю тебя, – выдохнула она, сама не понимая, что говорит. – Люблю!

Ей хотелось рыдать от счастья, расцеловать весь мир, обнять всех и замереть. Остановить этот миг. Навеки.

Ральф молча ее рассматривал. То ли удивленно, то ли как-то еще. От счастья Стелла толком не понимала.

– Я хочу от тебя ребенка! – прошептала она. – Мальчика.

На этот раз он скривился.

– Не беспокойся! – спешно сказала Стелла. – Я не прошу, чтобы ты выходил из сана. Но мне ужасно хотелось бы иметь сына. Твоего сына.

– Стелла, – позвал он медленно. – Ты с ума сошла?

На миг ей померещилось отвращение, но женщина тотчас убедила себя, будто ей почудилось.

– Сейчас рожают и в пятьдесят! – заметила она резко. – У меня до сих пор идут месячные и думаю, мне удалось бы забеременеть… если бы ты согласился дать мне материал.

Ральф рассмеялся. Покачав головой, словно услышал какую-то глупую, нелепую шутку. На этот раз Стелла уже не могла отрицать. Ей не мерещилось.

– Ты, что же, думаешь, что я импотент? – спросил Ральф тихо и почти нежно.

– Нет! Нет! Конечно же, нет!

– Гомик?

Она потупилась, чувствуя, что краснеет.

– Вот как значит, ты обо мне думаешь. Будто бы я трус, который стыдится признать свою гомосущность и потому насилует тебя в рот… А ты никогда не думала, что я то, что я говорю? Что я могу, но простой секс мне просто не интересен. Что я не хочу портить красивую шкурку Ви?

Как корявым когтем по самому дну души. И вся боль, все мечты о нем, все ее желания, – самые больные и сокровенные, – полились из раны, как кровь.

– Ты… ты сказал, что любишь.

– Это сарказм был, Стелла. Сар-казм.

– Так ты не любишь?

– Да нет, конечно! Сколько раз еще повторять? Мне секс не нужен! Ни оральный, ни тем более, вагинальный! Порка – да, нравится. Но секс с тобой – нет. Это ты вечно лезешь ко мне в трусы, Стелла. Не я к тебе, ты ко мне! Это нужно тебе. Все то дерьмо, что ты читаешь о доминантах… Ты начинаешь верить в это дерьмо!? Господи! А я еще думал, что ты бриллиант. Будь мне нужен секс, я не пошел бы в священники! Будь мне нужны дети, я не пошел бы в священники. Мне нужен был психоаналитик, мать твою! И я готов был платить! Но Джесс права: вы доктора только если первыми халат натянули! По сути, ты такая же сумасшедшая, как и Джессика. Только она – красива.

Что-то в Стелле протестующе вскрикнуло. Но голос Ральфа, сама его поза, его испепеляющий взгляд, заставил гордость молчать. Стелла испугалась. Если он уйдет, что ей останется? Что с нею будет, если она потеряет его совсем?

Она попыталась взять себя в руки, сосредоточиться.

– Оставь Верену в покое, – велел Ральф холодно и взял ключи от машины с тумбочки у кровати. – И мысли о ребенке тоже оставь.

– Ты спишь с ней? – спросила Стелла. Губы как занемели. Она почти что не ощущала их. – Если я выясню, я сообщу куда надо.

– Что? – переспросил он и рассмеялся. – Сообщишь куда надо?.. А что ты им сообщишь?

– Что ты педофил!

– А-а-а, ну давай. А она в ответ сама сообщит. Что ты со мной сговорилась, чтоб ее в больницу упечь.

– Если она пойдет против меня, ты тоже пострадаешь!

– Не-а. Священников не хватает. Требования уже не такие строгие. Если я скажу, что ты на меня набросилась, а я испугался и не смог тебя оттолкнуть, то мне поверят. Просто посмотрят на нас с тобой и сразу поверят. Все будет выглядеть, словно ты из ревности пыталась угробить мою Русалочку… И ты не докажешь, Стеллз. Ты ничего не докажешь. Все в этом деле против тебя. Все эти книжки, что ты читаешь… Все это твое белье. Твои походы по неким клубам. Мне двадцать восемь, а тебе – пятьдесят. Я буду первым священником, который сам стал жертвой педофилии.

Стелла неловко крутила в руках расческу. Он вроде не злился, не пытался ей угрожать… Но в голове почему-то стояли лица маленьких друзей, что Ральф насобирал по колониям для своего «бойцовского клуба». Как она только не замечала? У него самого было такое лицо: безжалостное, волчье.

– Она несовершеннолетняя! И к тому же больна! – повторила Стелла, веря в каждое свое слово.

– В таком случае, тебе стоит быть осторожной: у нее есть нож для ковров и недотрах седьмой степени.


III Верена.

Драка в школе

Я прихожу ко второму уроку.

В кроссовках и худи Ральфа. После того, что я сотворила с его машиной, на кофту он даже не обратит внимания. Сиськи спрятаны, макияж смыт. Лучше бы Ральф убил меня сразу. Прямо там, в гараже. Ожидание действует мне на нервы. Я пожалела тысячу раз, но фарш нельзя прокрутить обратно в корову. Погруженная в свои собственные мысли, я кладу записку на стол учительницы, иду на свое место.

Сажусь.

И сев ощущаю бедром что-то липкое и холодное.

Кто-то подложил мне на стул кусок пластилина. Ярко-красный, как стоп-сигнал. Я поднимаюсь, выгнувшись в талии и тупо смотрю на свое бедро. Сознание пытается сопоставить фрагменты. Стул. Пластилин. Смешки.

Все вокруг хихикали. Даже геометричка, хотя она и пыталась спрятать улыбку. Я выпрямилась. Мир качался и плыл. У меня был дар обращать на себя внимания. Лет так пятьсот назад, они сожгли бы меня на Рыночной площади. Здесь в Геральтсхофене раньше жгли ведьм.

Теперь нас не жгут, нас мобят. За то, что мы отличаемся. За то, что нас всех хотят. Женская солидарность? Ха! Нет, не слышали.

– У тебя что-то к штанам прилипло!

– Марина! – геометричка укоризненно вскинула подбородок. – Девочки! Что за детские игры?

Но было видно, что и она довольна. Чуть ли не довольнее всех. Марина – ее любимица. Здоровенная лошадь с сиськами, размером с канистры для федервайзена. Первая активистка, феминистка, веган и защитница климата. В другое время я ни за что не стала бы с нею связываться. Исключительно из соображений здоровья.

В тот день все было иначе.

Считается, дети не могут желать себе смерти, но я уже давно не была ребенком. Я не желала смерти, я искала ее. Я отлепила пластилин от бедра, взвесила его на руке и пошла на Марину. Смелая и уверенная в себе, словно за мной стояли конницей мои воинственные рыцари-предки. Она улыбалась, стоя словно скала. У девок принято таскать друг друга за волосы и даже ежику было ясно: далеко я Марину не оттащу…

Она еще улыбалась, когда я вскинула ногу и точно, резко, впечатала подошву ей в лоб. Марина пала, как Голиаф. Раскинув руки, треснулась затылком о стену и сползла на пол. Мне с визгомосвободили сцену.

Марина попыталась отпрянуть, но сзади была стена и ухватив ее за волосы, я яростно размазала пластилин по ее лицу и, выпрямившись, провела указательным пальцем по носу. Марина судорожно всхлипывала, ощупывая кончиками пальцев свое лицо. Класс молчал, пребывая в шоке.

– У тебя что-то в зубах застряло! – сказала я.

IV Ральф.

Арестованная.

В дверь кто-то бился, как птица в клетке.

Бился, крича его имя.

Ральф вскинул голову. Он только что вышел из душа и ничего не слышал. А стучали, видно, уже давно. Выругавшись, он крепче запахнул полотенце и прямо так, полуголый сбежал по лестнице.

В начале мальчишки еще пытались козлить и попадались то тут, то там. В последнее время подобного не случалось. Ральф строго очертил рамки своего тоталитарного рая. Никаких повторных приводов. Полиция? До свидания, друг. Ты не прошел проверку.

И тем не менее, что-то произошло. Что-то страшное, судя по отчаянию в голосе. Ральф распахнул дверь, и Антон отпрянул. Он был весь в пятнах. Потный и тяжело дышал.

Его машина была запаркована боком, водительского дверца распахнута.

– Господи, Ральф, где ты пропадал?!

– Кого-то арестовали?

– Да!

Он ожидал услышать любое имя, но…

– Верену?

Десять минут спустя они уже сидели в машине Ральфа. Антон делал вид, что не видит, что стало с обивкой кресел, а Ральф делал вид, что не видит, как этого не видит Антон. От ярости в голове дымилось. Хорош же он будет в глазах своих же парней. Крутой, круче двадцатиминутных яиц. Не может собственную сестру на место поставить.

– …меня там в начале не было, – сбивчиво говорил Антон. – Ее сразу увели к директрисе, вызвали твою тетю. Все шло как надо, но вдруг примчалась та женщина… Ну, твоя… знакомая. Психиатр. И твоя тетя сперва была очень рада. А потом вдруг «скорая», санитары… Мы просто не знали, что должны делать.

– Вы должны были ничего не делать, – процедил Ральф.

Антон невесело улыбнулся.

– Тогда мы справились… Ее просто скрутили, вкололи успокоительное и отвели в машину, хотя она спокойно сидела. Стелла сказала, что это необходимо. Что спокойствие мнимое и нужно подстраховаться.

Ральф стиснул зубы и крепче сжал руль.

– Я должен извиниться перед тобой. За то, что наговорил тебе. Я был неправ. Я слишком долго не видел женщин. Их можно успокоить лишь одним способом: отлупить так, чтобы ссали кровью. Иначе, эти твари не понимают…

Антон как-то странно посмотрел на него и опомнившись, Ральф сосредоточился на дороге.

…Тетя Агата стояла у стойки администрации и тихо всхлипывала в платочек. Рядом с ней Стелла деловито заполняла какие-то больничные формуляры. При виде Ральфа обе вздрогнули. Тетя охнула и сделала шаг назад. Стелла оторопело проводила взглядом планшет, который Ральф выдернул у нее из рук.

И что у нас здесь? Посмотрим… Верена Дитрих… Хм, очень хорошо. Операции… нет. Геморрой… тоже нет… Слава богу, я волновался!.. Та-а-к… Аллергия на медицинские препараты… – он выдрал лист и смяв его, бросил Стелле прямо в лицо. Брезгливо и нарочито медленно. – Злоупотребление служебным положением, дача заведомо ложных показаний, умышленное причинения вреда здоровью и репутации…

– Твоя сестра избила девочку в школе!

– Девочку, которая над ней издевалась? Девочку, которая весит больше меня? Черт! Моббинг в наше время не безопасен.

– Я была в госпитале, когда привезли ту, вторую девочку, – сухо сказала Стелла. – Я сразу же поехала в школу.

– И назвалась ее лечащим врачом. Профессиональное преступление в личных целях.

Стелла не нашлась что сказать. Об этом она как-то не подумала.

– Я с самого начала была решительно против! – опомнилась тетушка. – Она сказала мне, что ее прислал ты и сунула бумаги. Я была против, а твой мобильный не отвечал. Но я все равно ничего не подписывала! И фамилию Виви ей не сказала.

Ральф полоснул ее взглядом. Лисица хитрая. Но тетя его сейчас не интересовала. Он поднял с пола смятый формуляр и разгладил. И стало ясно, кто прислал письмо Филу. Стелла преступила черту, и он не собирался спускать ей это.

– Полиция у них обоих приняла заявления, – сказал Антон. – Я посоветовал Верене написать встречное и она написала… Ну, пока ей не сделали укол. Я тоже написал, и я готов подтвердить, что ее мобили. Мы все подтвердим, если будет надо.

Ральф благодарно улыбнулся ему. Антон был сыном лучшего адвоката по криминальным делам, но даже всего мастерства Штефана Мюллера не хватило, чтобы отмазать сына от года в колонии. Он все свое будущее одним ударом перечеркнул. Несколькими… Бесчисленными ударами. Избил соцработника, которого к нему прикрепили в полиции, взяв на улице с косяком… Отцу Антон так и не признался за что, а Ральфу признался.

Чувак приставал к нему. Не так, чтобы явно, но и не так, чтобы не понятно было. Чувак предлагал замять эпизод с косяком и даже таблетками, которые у Антона в кармане были. Взамен, скажем, на любовь.

– Я не могу рассказать такое… Отец подумает, что я ему повод дал.

Ральф помнил, как мальчишка сломался. Как он рыдал, сжавшись на жестком стуле в комнате посетителей. В тот день шкала его гомофобии пробила крышу над головами.

«Я вытащу тебя, – пообещал он Антону. – Никто ничего не узнает… Будем знать только ты и я».

И Ральф его вытащил. Прижал соцработника, дело закрыли, замяли, сунули под сукно. Чувак уволился, уехал… сбежал из города. Но вот Антон уже никогда не станет тем, прежним. Навеки рана, навеки позор, хотя Антон и не виноват.

И Виви… Его малышка с бантами и локонами до бедер. Он почему-то вспомнил самый первый день в школе. Как она радовалась, как верила, будто сможет найти друзей, как дома… и как пришла домой. Вся красная, с испачканным ранцем и плотно сжатыми губками.

Ральф крепко закрыл глаза и сжал переносицу.

Он не имел права не видеть, что происходит.

Она не мечтала больше найти друзей… Но от врагов ее это не защитило. Ральф стиснул зубы, обозлившись на самого себя. Жалкий, тупой кретин. Ее макияж, ее туфли, ее вываленные сиськи не были вульгарной попыткой выделиться. Они были вызовом, ее манифестом, ее криком: «Вам меня не сломить».

А он ударил ей в спину, когда из ревности и глупой бравады велел все смыть. И если бы не Антон сегодня, если бы не Антон…

– Это я во всем виновата, – всхлипнула тетушка. – Зачем я только не позволила ей?..

Ральф сделал над собой усилие и осторожно сжал тетино плечо.

– Она под стражей? – спросил он мальчика.

– Нет, конечно. Полиция знает фрау Кодлевски, она постоянно их дергает, когда кто-то на улице неуважительно смотрит на беженцев или идет с пластиковым пакетом или просто идет, а сам при этом не думает о спасении мира… Кроме того, полиция знает тебя. И моего отца. Я все объяснил им. Верена сперва молчала, но потом поняла, что ее готовы услышать и объяснила со своей стороны. Может, вызовут вас всех на беседу, ничего больше.

– Тогда зачем ей вызвали психиатра?

– Вызвали? – Антон покосился на Стеллу с такой откровенной ненавистью, что Ральф даже удивился. – Она сказала, что ее прислал ты.

– Вот как? – Ральф снова посмотрел на притихшую, потерявшую гонор Стеллу и закусил губу.

– Я, – начала было она, но у Антона вдруг сдали нервы.

– Вы, – рыкнул он, вскинув указательный палец и повернулся к ней, – вообще не имели права вкалывать ей что-либо, не запросив ее медицинскую карту! А если бы у нее была аллергия?! Моя собака умерла от анафилактического шока!

Стелла отшатнулась к стене, и Ральф удержал мальчишку. Еще не хватало, чтобы его опять посадили. У Антона дурная привычка копить все в себе, а потом бить тех, кто облечен властью.

– Поди узнай, где она лежит, что ей вкололи и кто дежурный врач. Тетя? Поди с Антоном. Мы заберем ее. У нее нет шока, Антон. И аллергии у нее нет.

Убедившись, что ненужные свидетели удалились, Стелла скрестила на груди руки, с вызовом глядя ему в лицо. Свет падал неровно, или ему показалось, что так он падал?.. Стелла была похожа на жабу с распухшим носом.

– Поезжай домой, Стелла, – уронил Ральф и улыбнулся, обнажив зубы. – Купи вина… подмешай в него снотворного и утопись в ванне.

После чего развернулся и пошел прочь.

Обильно и беспощадно, как Пеннивайз.

Верена уже очнулась, но все равно лежала не шевелясь.

Он неотступно сидел у ее постели с тех пор, как привез домой и раздел под строгим присмотром тети.

Спящая, Верена казалась такой ранимой и беззащитной, что у Ральфа сжималось сердце. Ее макияж был смыт, кроме перманентного. В Гамбурге она вероятно делала это в салоне, самостоятельно вышло жутко. Она сама это понимала, бедняжка. Не потому ли накрасилась так обильно и беспощадно, как Пеннивайз.

Ральф помнил, раньше ее ресницы были серебряными и их тень словно подсвечивала светло-голубые глаза. Та девочка была неземной. Эта – почти вульгарной.

Так, по крайней мере, ему казалось.

Ральф подумал, не потому ли все в нем восстает против макияжа и атрибутики взрослой женщины, что он пытается удержать в ней девочку. Ту девочку, которой она когда-то была. Ту девочку, которую он делил с Филиппом, но не всерьез. Ту девочку, которая называла его «бойфьендом» и приглашала на чай.

– Верена, – позвал он тихо. – Я знаю, что ты не спишь.

Она открыла глаза и посмотрела на Ральфа.

– Я позвонила Маркусу, они компенсируют, – она задохнулась на миг, потом отвернулась, уткнувшись лицом в подушку. – Прости меня… За машину.

Его сердце дрогнуло. Верена с детства ненавидела слезы и никогда бы не пустила их в ход. Если она расплакалась, значит она не врет. Ральф сжал ее руку и наклонившись, прижался к запястью лбом.

– Это ты прости меня, – сказал он. – Что случилось? В школе? Она тебе что-то не то сказала?

Ви плотно сжала губы и посмотрела куда-то мимо него. Этот взгляд резанул его по живому. Так она смотрела в тот день, когда он застал ее в ванной. За попытками отмыть рюкзачок. Она поджала губы, перевела взгляд в окно.

Ральф подавил в груди беспомощную ярость.

Ему хотелось бы верить, что дело лишь в ее поведении. Верена в самом деле привыкла находиться в центре внимания, быть объектом лести и обожания членов своей семьи… Но дело не только в этом. Она другая и это чувствуют все.

Ральф сам учил ее драться. Давать отпор. Но что, если они перегруппируются и нападут вновь? Все вместе? Она слишком хрупкая. Сегодня ей просто повезло, но завтра? Что будет завтра?.. Жизнь не похожа на крутой боевик, где враги всегда нападают по одному. В жизни они наваливаются разом.

Что он мог сделать? Как он мог ей помочь? Стоило ей отбиться от своей стаи, ее травили. С самого детства. Толпой.

– Куры чуют, когда в их курятник пытается влезть лиса, – сказала тетя, когда они укладывали Верену в постель. – Это инстинкты, с этим ничего не поделаешь. Не надо ей ходить в эту школу. Давай, наймем ей преподавателей, Ральф?

Ральф посмотрел на девочку и сердце снова сжалось от боли. Длинные белые волосы спутались и стояли у лица дыбом, делая ее похожей на ведьму.

– То, что я назвала тебя сегодня ублюдком… Я не то имела в виду. Просто обозвала, ничего не вкладывая в это слово. Я забыла, как это задевает тебя.

– А тебя саму – нет?

Верена ковыряла лак на ногте большого пальца.

– Меня задевает то, что ты не хочешь меня. А девки больше не посмеют напасть в открытую.

– То есть, ты собираешься продолжать ходить в школу?

– Естественно! – отрезала Ви. – Во мне течет кровь Штрассенбергов. Кровь крестоносцев, кровь победителей. Я не позволю кучке толстух меня запугать. Отсижу наказание и сразу же вернусь в школу, балбес.

Верена сказала «балбес», но прозвучало ласково, словно «зайчик». А Ральфа все равно покоробило… Упоминание той крови, что в ней течет. Он знал, конечно, всю историю ее рода. Она была даже в Википедии. Знал о двух братьях-варягах, которым король подарил один на двоих титул, желая рассорить их. По легенде братья и не подумали ссориться. Один из них стал графом, а второй принял сан. Они разобрали замок и построили из него два.

В одном из них, много веков спустя, сейчас жил граф. В другом – официальный отец Верены. Маркус.

– Ральф? – позвала Верена. – Прекрати так морщиться… Что я опять сказала?

– Ничего. Просто слегка завидую, когда слышу про твою кровь. И про то, как вы держитесь друг за друга… Я душу бы продал, чтоб быть одним из вас.

Верена села, подтянув колени к груди. Какое-то время, она колебалась, потом спросила.

– Ральф… Ты замечал ведь, как сильно нравишься графу?

Он рассмеялся: если в этом мире и жил человек, который был еще больше гетеро, чем он сам, так это граф фон Штрассенберг.

– В хорошем смысле, – она поморщилась. – Тошнит от вашей с ним гомофобии!.. Идет двадцать первый век, если что. Я сама пробовала с девчонками. От этого точно не умирают.

– Ты, Котик, можешь и дальше «пробовать» со своими хорошенькими кузиночками, – ответил Ральф. – Ни один гомофоб и слова против не скажет. Но большинство мужчин корежит от одной мысли, что на их задницу может кто-то претендовать. Тебя бы саму покорежило, если бы какая-то баба двинулась на тебя со страпоном.

Меня передернуло. В роли «какой-то бабы» я представила Стеллу и мне сразу стало нехорошо.

– Ладно, неважно. Я говорю о другом. Понимаешь, чтобы кровь заговорила в тебе, достаточно просто иметь ее в своих жилах. По духу ты даже больше Штрассенберг, чем Филипп… И Себастьян видел это, как и все мы. Когда он нашел тебя, он нашел и способ тебя приблизить.

– ?.. – его сердце замерло.

В душе он сам всегда это знал. С самого детства знал, пока совсем маленькими слушал сплетни о графе.

– Я думаю, ты побочный сын Себастьяна, – сказала девочка. – Просто он по какой-то причине сперва не знал.


ЧАСТЬ 3.

I Верена.

Суши, заявления, шпионаж.

– Где ты их купила?

У Ральфа есть мерзкая привычка – подкрадываться. Он весит девяносто три килограмма и метр девяносто в длину, но движется абсолютно бесшумно, как умеют лишь ниндзя и католические священники.

Он сгустился из воздуха за моей спиной, когда я меньше всего этого ждала и я подпрыгнула, как лиса над мышью.

Ральф сделал непонимающее лицо.

– Господи! – я яростно ударила по столу ладонью. – Ты напугал меня до смерти!

Если бы он так появился в китайской лавке, я умерла бы на месте. Сразу же.

– Где ты купила их? В «Эдеке»?.. – Ральф поморщился. – Цукерпу, они хранят эту дрянь неделями. И еще неизвестно, какого качества была рыба.

Нервы сдали. Тоже мне, знаток качества! Рыба ему не нравится. А прелая свинина, так ничего!

– Откуда эти аристократические привычки?! Давно ли с пола жрал?

Ральф дрогнул. Обиделся. Даже глаза заблестели.

– Я никогда не жрал с пола, – ответил он.

– А я, реши я тебя отравить, купила бы крысиного яду! Жри, Ральф! Добро пожаловать! С повышением!

Какое-то время он смотрел на меня. Довольно долгое время, чтобы я вспомнила: он ездил в Рим не за повышением в сане. Он там повышение квалификации проходил. Но Ральф не стал уточнять.

– Так ты для меня это приготовила? – спросил он. – Сама?.. Ты знала, что я люблю роллы?

– Ты любишь все то же самое, что любит Филипп. Роллы, Джессику, лошадей. И да, для Фила я делала со свежей рыбой. Но Фил живет в Гамбурге, и я знала, где это можно достать. Ничего личного. Только география…

– Давай, не будем сразу ругаться? – перебил Ральф.

Показалось, или он на миг покраснел?..

Пока он жевал, не сводя с меня взгляда, я старалась взять себя в руки, не сводя глаз с него. Что он узрит рисоварку? И сложит два и два вместе? И сразу же все поймет? Не знаю, какой реакции я ждала. Что Ральф начнет отрицать, а я – доказательствами сыпать из телефона?

Вот твоя тачка, вот ее офис, вот ее окна и раскрасневшееся от счастья «табло».

Ральф проглотил.

– А как ты приготовила такой рис? Это не из пакета ведь?

– Какой чудесный, какой правильный вопрос.

– Что?..

– Купила специальную рисоварку в китайской лавке. В Швайнфурте. Между торговым центром и офисным зданием. «Азия Шоп». Знаешь, где это?

Ральф снова сделал вид, что задумался.

Я уставилась на него в упор: давай, малыш, напрягись. Ты должен знать, где. Под этой вывеской стояла твоя машина. Два долбаных часа! А сам ты был в офисном здании напротив. В том самом, где практикует твоя корова.

Да, именно, корова!.. Свиньи, как говорят, умны!

– Знаешь?.. – вновь повторила я.

– Нет, я не знаю, – сообщил Ральф, обученный вранью в самом Риме.

– Странно, – брякнула я и показала первую фотографию.

Его порше на фоне вывески магазина.

– О, смотри-ка! А я и внимания не обращал никогда.

Преодолев желание воткнуть по палочке в каждый из его глаз, я провела языком по зубам. Сосчитала до десяти, не позволив себе опуститься до уровня Джессики, швырявшей в отца подушки и вазочки.

Ральф ее быстро, к слову, от этого отучил, но Ральфа она и не любила, как папу.

– Какого черта ты врешь мне? Господи! Зачем ты мне врешь?

– Что именно вру? – он взял еще один ролл и даже не подавился им, сволочь!

– Ты был у Стеллы. Сразу после того, как она собрала вокруг меня санитаров и вколола успокоительное на глазах у всех…

Ральф замер.

– Знаешь, когда я в первый раз застукала тебя с Джесс, я чуть с ума не сошла от боли. Я бы еще простила вам просто секс, но в тот день, Джесс меня излупила до полусмерти… А ты помчался с нею в подвал.

В повисшей паузе, ощущая себя ничтожеством, я отодвинула тарелку и встала.

Не к месту вспомнила подвал, хлест ремня, скулеж Джессики, а потом шлепки тел и ее же восторженные повизгивания.

– Я подала в суд на лишение тебя опекунства, – сказала я. – Чтоб ты знал. Была сегодня в комитете по делам несовершеннолетних. Ничего грязного, не волнуйся. Просто озвучила проблемы с адаптацией в школе, объяснила, что ты слишком занят и записалась на беседу с психологом, чтобы доказать, что я могу жить одна.

– Ммм, – он отправил в рот ее один ролл и смачно жуя, прищурился. – Рад, что ты с пользой провела время.

– На удовольствия не осталось, – сказала я.

Ральф мрачно посмотрел на меня.

– Я ездил в Рим, – сказал он, – на встречу с работодателем…

– Я думала, бог везде, – пошутила я.

– Есть возможность, что я вернусь в Гамбург, – ответил Ральф, как будто не слышал. – Как, скажем, секретарь епископа. В Гамбурге скоро появится новый епископ.

– Меня волнует не епископ, – я ударила по столу ладонью. – Я хочу знать, почему ты все время на стороне врага?!

– Я ездил забрать свою историю болезни.

– Два часа?!

– Она истерила и плакала. И угрожала… – равнодушно объяснил он. – Это всегда надолго. Но речь сейчас не о ней.

– О чем же?

– Фредерик. Он скоро…

– М…мой от… отец? – перебила я.

– Да, я почти уверен. Его все зовут Отец, он носит длинные черные платья, – Ральф коротко улыбнулся и взял еще один ролл. – Он возвращается в Гамбург и хочет видеть меня своим личным секретарем.

– И ты согласился?

Ральф рассмеялся, но так… Невесело.

– Священник не выбирает. Священник следует… туда, куда ему скажут. Мне больше нравилось здесь, но епископ прав. В Гамбурге у меня будет больше времени заниматься бизнесом. Это сейчас важнее.

– Ему-то что?

– Он в доле, – сказал Ральф коротко.

– Ах, ты мерзкий лживый мудак!..

– Я не общался с ним, если ты об этом! – оборвал он. – Ты, правда, думаешь, мы сумели бы так развернуться просто на деньгах Джесс? Естественно, в нас вкладывались другие. Лизель, кардинал, даже граф фон Штрассенберг. Он получает хорошие деньги за своих лошадей. В общем, я согласился. Следующей весной мы все возвращаемся. Мне нужно продать наш дом, собрать вещи и передать дела… Но, если хочешь, можешь уехать раньше. Я не стану тебя держать.

– Ты и Фил помирились? – спросила я.

Ральф качнул головой.

– Нет. Он в больнице. Лечит алкоголизм, нервный срыв и общее истощение…

– Так ему и надо! – злорадно сказала я.

Ральф поднял голову и посмотрел на меня. Внимательно, как еще никогда в жизни.

– Он выйдет через месяц. Это просто причуда…

– А Джессика?

– Джессика опасна для окружающих. Она напала на санитарку.

– Кто бы подумать мог?.. Она ведь была так нормальна! Нам это объяснили все, по очереди, врачи…

– Я должен кое-что рассказать тебе. О нас всех. Мы жили вместе, пока вы с девками глотали огурцы в католическом интернате. Филипп, Джесс и я. Какое-то время, даже счастливо жили. Потом стали ссориться, ругаться и ревновать… В итоге все свелось к тому, что мы друг с другом не разговаривали. Общались через нее. И мы никогда теперь не узнаем, что из того, что мы слышали, было сказано в самом деле. Возможно, однажды мы сядем и прямо поговорим. Но это будет очень, очень нескоро.

– В смысле, жили втроем?

– В прямом. На два члена. Ты смотришь порно? Не говори, что нет. Очень грустно подозревать в этом тетушку. Вот так и жили… Ей было хорошо. Особенно, когда мы с Филом стали ругаться.

– Зачем мне знать это? – спросила я, помолчав.

– Мне его не хватает, – ответил Ральф и это вырвалось с такой болью, что я отвела глаза.

Я в жизни не думала, что душа способна болеть. Так сильно. Его душа.

– Ему тебя тоже. Он только тобой и бредит. Мне кажется, дело было не в Джесс. А в том, что вы боялись, другому она важнее. Вы точно так же дружили раньше со мной. Сперва передаете свою самооценку другому, а потом ревниво следите: правильно ли она лежит. Это вы перемололи ее в труху. Не отец! Вы с Филом. И тоже самое делаете со мной.

– Да, – сказал Ральф. – Только никому из нас этого не хочется. Это происходит просто само собой. Поэтому я и пошел учиться на психиатра. Поэтому я и начал посещать Стеллу. Мне казалось, существует решение. Но решения нет. Я лишь запутался еще больше, связавшись с ненужной бабой. Она уверена, будто я влюблен и собирается доказать это. В судебном порядке.

– Как это?

– Либо я дам ей «материал», чтобы завести ребенка. Либо она напишет на меня заявление.

Я напряглась.

– Думаю, что она напишет. Я сильно бесился, пока воевал с тобой. Оставлял следы, бросал машину на общее обозрение. Посадить не посадят, но репутации все равно конец.

– То есть, это даже хорошо для тебя, что я подала жалобу раньше?

Ральф хмыкнул:

– Да.

Женщина, воспитавшая убийцу.

– Убийца! – орала тетушка и стучала чем-то по кухонному столу. – Я воспитала убийцу!

Пятница, десять вечера.

Пречистая дева насилует падре в мозг.

Тетя девственница и скорее умрет, чем позволит себе поддаться соблазну. Это дает ей право не просто судить других, павших женщин. Но и пытаться окончательно испортить им жизнь. Забеременела – рожай!

В этом вся соль.

В Германии, при всей демократии, толерантности и равноправия женщин, аборт можно сделать только по специальному разрешению. Их выдает еще более специальная комиссия, состоящая из священника, психолога и представителя организации “РRO Familie“. Что значит «ЗА семью».

В нашем округе, – держитесь те, кто не уследил, – комиссию посещает тетя и ее дамы. На добровольных началах. Поговорить о правах зародышей. О зайках и о лужайках, которые Господь раздает рожающим. О том, какое счастье – иметь ребенка. И, для совсем уж тех, кто с мозгами, послушать, как стучит сердечко Приговоренного.

Я, лично, считаю – это хардкор. Против женевской Конвенции и прав человека. Никто не идет на аборт только потому, что не знает, как иначе провести вечер. Женская матка, считаю я, принадлежит самой женщине. И незамужние старые девы, как и священники, – особенно, католические, – не имеют права указывать нам, как жить.

Ральф – исключение. Девочке, что была сегодня, вообще повезло. Она получила и разрешение, и утешение, и все, в чем нуждалась. Я видела следы туши и пудры на пиджаке, когда Ральф попросил меня отнести его рабочий черный костюм в химчистку.

Так вышло, что я прекрасно помню Кристину. Как и того козла, что ей ребенка сделал. Кристина толстая, прыщавая, из многодетной семьи. Ее родители живут на пособия, настрогав детей, чтобы домик дали. То, как и чем живут эти дети, знает лишь бог. К ним, к слову, никакие комитеты по защите прав несовершеннолетних, носу не кажут. Они таскаются только к таким, как мы. К благополучным. К тем, чье благополучие не дает им дышать спокойно.

Такие девочки, как Кристина, никому не нужны. За них не стрясешь и цента, а государству и так хватает нахлебников. Так я считаю. Меня, вот, то и дело пытаются отобрать. Года не проходит, чтоб не пытались. То им не нравится Джессика, то мой отец, то личность опекуна. А вот те суммы, которые с них можно будет стрясти, – нравятся. Очень. Благодаря дебилам из комитета, мои права наследования теперь переписаны так, что даже я не могу и цента взять без трех подписей: Маркуса, Лизель и Ральфа. Причем, всех троих, что географически нереально. Это держит на расстоянии охотников брать детишек, как я – в опеку.

С родителей Кристины взять нечего. Они и сами на нее пособие получают.

Так вот, что касается, дела.

Тетушка слегка приболела после книжного клуба и Ральф, едва увидев Кристину, тут же все подписал. Он сам был в курсе, что парень, сволочь, поспорил с другими такими же идиотами, что переспит с Кристиной, не напиваясь.

И переспал.

Не знаю, чем она думала, когда согласилась. Быть может, влюблена в этого козла?.. Ральф очень ее жалел, я это по глазам видела. Ральф очень добрый с такими людьми, как Кристина. Словно не понимает, что доброта вкупе с красотой, для них приговор. С ней в жизни никто таким добрым не был. Она в него влюбится, зуб даю… Но речь пока об аборте.

Тетя, узнав, была просто вне себя.

– Ты убийца! – вопила она в лицо Ральфу, и я слышала хруст, похожий на хруст попкорна.

То ли обои отходят, то ли его терпение крошится.

– Я воспитала убийцу! Что было бы, если бы такое решение приняла твоя мать, Ральф?..

– Я бы отмучился много лет назад!..

Ого!

Я вынула наушник и выключила музыку. Дом был звукоизолирован и нужды ругаться драматическим шепотом у них не было. Поэтому, Ральф и тетушка орали так, что даже перекрикивали грохот ударных.

– Как ты можешь так говорить? После всего, что я для тебя сделала!.. – воскликнула тетушка и подпустила в голос слезу.

Я вскипела: как это все по-женски. Пустить в ход слезы и математику.

Громко, стукнув о стол стаканом, Ральф налил себе еще виски и молча выпил. Залпом. Я слышала, как грохнул стакан.

Мир колыхался. Горечь Ральфа была моей горечью. Его мысли – моими мыслями. Как же он, на самом деле, устал… Как он выдохся в этой вечной, бесплодной борьбе. Со мною, тетей Агатой, церковью, Стеллой… И никого с ним рядом, кто мог бы что-то посоветовать, поддержать, утешить. Ему даже поболтать о чем-то человеческом не с кем.

Он был, как оторванный сиамский близнец. Не потому ли, едва не чокнулся Филипп? Когда решил, надежда потеряна. Не потому ли, в разлуке, едва не чокнулся Ральф. Да, они были братьями и по крови, но по духу, они были ближе, чем близнецы.

И я поняла, что дело было не в Джессике. Они ревновали друг друга. Боялись, что женщина займет больше места в сердце и меньше места останется им самим.

– А я для тебя? – спросил Ральф. – То что я делаю, не считается? Все это… Дом, твоя машина, все деньги, что я даю тебе…

Голос Ральф звучит беспомощно. Словно он, едва заговорив, осознал, что попал в ловушку. Подставился. Выдал то, что она ждала от него услышать.

– Да, давай! Попрекни меня еще и деньгами! – сладко всхлипнула тетушка.

Под яростный рык: «Умолкни!», на кухне разлетелся стакан. Скорее всего, об стену. Я бы сейчас умолкла, но тетя не унимается. Такое чувство, она еще сильнее начинает зудеть, когда он стоит на грани.

Последнее время, я все отчетливей понимаю, почему мужчины бьют женщин. Потому что не могут иначе заставить их замолчать. Потому что слова слишком больно ранят и нет у мужчины ответных слов. Только кулаки.

– Тетя, прошу тебя!

– Не проси меня! Убей и меня! Как этого несчастного маленького ребенка!

Я пулей вылетела из своей комнаты и спустилась к ним.

– Тетя! Как ты можешь так говорить? Ребенок там был один – беременная девочка!

– Верена! – смутилась тетушка. – Ты не спишь?

– Как я могу спать, когда ты кричишь на весь дом? Это нечестно, то, что ты говоришь ему. То, что Ральф пробился вопреки обстоятельствам, не говорит, что пробьются все. Взгляни на меня! Посмотри! Вот, я родилась. Я счастлива? Я рада тому, что я родилась? Мой отец священник, мать – сумасшедшая, дядя – не хочет знать. И не забудь еще то, что я хотя бы богата. Кристинин ребенок получит лишь боль. Ральф не убил никого. Ральф лишь спас Кристину!

У тетушки вспотели очки. Даже Ральф стоял, открыв рот, с поднесенным к нему бокалом.

Мои слова буквально зависли в воздухе, как зависает прохладным вечером колокольный звон. Руки дрожали. Одно лишь лишнее слово и я бы врезала ей! Хотя бы раз, за миг до того, как Ральф меня скрутит и уведет в подвал. Учить хорошим манерам.

– Я тебя очень люблю, тетя, ты сама знаешь. Но ты не имеешь права заставлять девчонок рожать. Секс – это не грех, аборт – тоже. Грех – это заставлять ребенка рожать детей, а потом гордо сваливать в сторону великого Рима. Вот что грех! Ты готова растить ребенка Кристины? А тех, других девочек, которых ты обрекла на роды? Ты сама помнишь, как ты жила? Как тебе было трудно, невыносимо?

– Я помню, но это окупило себя. Посмотри на Ральфа! Посмотри, кем он стал.

– Это случилось лишь потому, что Штрасенберги всегда принимают Штрассенбергов! – припечатала я. – И ты сама это знаешь, хоть и не говоришь.

Ральф выпил, наконец, затем поставил стакан.

Он громко ударился о мраморную столешницу. Покрасневшая тетя дрогнула, посмотрев на него. Не обращая внимания на ее взгляд, Ральф взял еще один стакан, плеснул в него на два пальца виски и протянул мне.

– Если не хочешь чистый, там пепси есть.

Ральф и Верена выясняют отношения

Какое-то время, мы просто стояли, не зная, что делать дальше.

Потом Ральф достал метлу и стал подметать осколки, а я – взобравшись на стол, пить виски маленькими глотками. Меня трясло, меня то и дело кидало в слезы. Было до одури жаль себя, а почему – я уже не знала. Лишь молча плакала, сидя на столе. И слезы капали в опустевший стакан, как дождик.

Ральф ссыпал осколки в мусорное ведро и захлопнул дверцу под раковиной.

– Хочешь еще? – решился он, наконец.

– Да, – пробулькала я.

Словно пила запоями и страдала с похмелья. Ральф так и подумал, судя по поджатым губам.

Вкус чистого виски напоминал ракетное топливо. И действовал точно так же.

– Спасибо, что ты пришла.

– Бросаться в бурное море, кипящее обломками корабля… чего не сделаешь ради спасения Принца.

Стоя спиной ко мне у кухонного окна, уже с опущенными на ночь ролло, Ральф равнодушно пожал плечами. Качнулся вперед, облокотившись на подоконник ладонями.

– Я не Принц. Я просто кусок дерьма, который вывалился за борт.

– Ну, хорошо, ты кусок дерьма. Я зря пришла: ведь дерьмо не тонет.

Ральф обернулся, и я подняла глаза, водя краем ногтя по ободку стакана.

– Ты никогда не думала подналечь на занятия? Ты довольно умна.

– У тебя еще и Стелла была умняшка.

Он подлил нам обоим виски и взгромоздился на высокий стул напротив меня. Как коршун на придорожный знак. В этой позе, своей манерой смотреть, он еще больше напоминал Себастьяна и… Филиппа.

– Я путал ум с образованностью.

– Ну, хорошо. Теперь допейся до клиники, как сделал Филипп, а я пойду спать.

– Ви? Почему ты такая? Почему ты не хочешь чего-то добиться в жизни? Сама по себе?

– Зачем? Я добилась Филиппа – взгляни, чем это закончилось. Даже если я добьюсь тебя, в итоге все будет точно так же.

– Я говорю не о нас.

– А, ты про деньги? Про статус в обществе? Про все то, чем бредил ты? Ты счастлив? Да, ты богат, но живешь в том же доме и с той же тетушкой. А на твою любовницу влезет не каждый бедный. Так в чем был смысл?

– Она не моя любовница. В том смысле, что ты имеешь в виду. Мой максимум с ней – минет. И то, я не каждый раз могу кончить.

– Тогда – зачем?

Ральф пожал плечами.

– Сперва я действительно восхищался ее умом. И мне было в кайф пороть ремнем профессора, доктора психиатрии. Потом, когда я прозрел, она прилипла настолько, что я уже не мог ее отодрать. Решила, будто у нас любовь… Теперь, ей самой уже требуется доктор.

– Она подала заявление?

– Пока что нет.

– А тебе звонила?

– Я ее заблокировал. Слушай, Ви… мне кажется, нам с тобой пора объясниться.

– Опять? Ты отыскал слова, которые сделают повтор чуть менее унизительным? Если ты не хочешь меня, мне наплевать почему.

– Я хочу тебя, – сказал Ральф.

– Как именно? – огрызнулась я. – Как дочь?

– Не наезжай… Я пытаюсь тебе кое-в-чем признаться, а ты все понимаешь неправильно и начинаешь на меня нападать. А мне и так нелегко.

– Тогда зачем в этом признаваться?

– Потому что это касается не Джесс, а тебя… Понимаешь, ты очень рано начала развиваться. Я всеми силами пытался не думать о тебе ТАК. Но все равно думал и мучился. Я стал изучать психологию только из-за тебя. И на терапию пошел за этим – понять, что со мной не так. Я так завелся, увидев твой зад, понимаешь? Не из-за Джесс, а из-за тебя. И я столько лет глушил в себе это, что я не уверен, что я смогу.

Я посмотрела на него, Ральф чуть помедлил и поднял голову.

– Самая яркая моя фантазия на твой счет, это выпороть тебя… Снова увидеть следы ремня на коже, – он выдохнул.

Голова почти упала на грудь.

– Понятно, – сказала я.

Что еще я могла ответить?

Какой должна быть жена.

– Ви, это ты?

– Нет, тетя Агата.

Антон рассмеялся, прыжком одолев забор.

Мы не виделись с ним почти неделю.

С тех самых пор, как Антон ворвался в кабинет директрисы и обозначил себя, как мой адвокат. И я понятия не имела, чем это для него кончилось. Сидя в беседке на улице, я думала только о себе.

О том, что сказал мне Ральф. О том, что сказала Ральфу. Надо быть в самом деле больным козлом, чтобы придумывать такие отмазки. И я сказала, что он хотел услышать: «Нет, Ральф, никаких ремней. Нет!»

Уже стемнело, но мне ужасно не хотелось обратно в дом.

Русалочке еще повезло: она умерла с рассветом. А я? Как долго я буду его вытаскивать, получая в ответ причины, по которым его Высочество не могут со мной возлечь? И чем больнее было самой, тем отчетливей я понимала Джессику.

Вот, значит, каково это было? Вот, значит, что сделало ее такой? Мой отец со своими собственными понятиями о том, какой должна быть любовь?

– Дрессировщик хренов, – сплюнула я.

В такой момент меня и застиг Антон.

Участок Ральфа и старшего герра Мюллера разделял невысокий белый забор, и Антон легко его перепрыгнул.

– Я думал, мне померещилось. Почему не спишь?

– Решила чуть-чуть повыть на луну. А ты?

– Играл в «Последние дни», а потом выглянул в окошко.

Мы помолчали.

– Я хотела тебя поблагодарить, но не решилась. Твоя девушка и так подозревает меня во всем.

– Она больше не моя девушка, – сказал Антон хмуро.

– Мне очень жаль, – ответила я. – Я бы сказала: давай, я с нею поговорю, но это будет вранье. И она поймет, даже если я себя заставлю.

– Мы с ней уже давно вместе… Сразу после тебя. И мы условились, что никаких тайн. Я хотел знать… неважно, ты со скуки умрешь. А она – про тебя. Про то, что у нас с тобой было. Так что вряд ли она станет слушать.

– Но у нас ничего не было! – напомнила я.

Антон глубоко засунул руки в карманы. Знакомый запах заставил меня напрячься, и я поглубже запахнула вязаный кардиган, пока соски не прокололи футболку.

– Для нее достаточно, что я этого хотел!

– Бож, как много еще ей предстоит узнать… А порно она тебе смотреть разрешает?

– Да, нет конечно! С ума сошла? Она – нормальная девушка! Не как ты!

Я ощутила, как вспыхнули уши. Гнев на Ральфа начал понемногу спадать. Так вот оно как, когда ты стоишь навытяжку перед кем-то, кого хотела и слушаешь, как неисправимо испорчена.

– Пока тебя не было, она как-то там жила с этим. Но стоило ей увидеть тебя вживую, – он коротко повернул голову и посмотрел мне на грудь, – у нее снесло крышу. Ты ведь красивей ее… И у тебя – эти.

– Жаль, что ты этого не видишь.

– Я вижу, – огрызнулся Антон. – Но я не представляю тебя в качестве жены. Я представляю, как я приведу тебя на ужин с партнерами, и все будут пялиться на твои титьки, подкатывать и грызться между собой, как грызлись пацаны на гриль-парти.

Смущенно прокашлявшись, я не возразила. Антон родился стать прокурором. Я только и могла, что признать: виновна. И вспомнить, как была одета в тот день.

– Это непорядочно – спать с тобой, когда я не вижу тебя женой.

Я помолчала. Что я могла сказать?.. Мне даже не сразу вспомнилось, что я не принадлежу себе. Мой муж будет из Штрассенбергов! Антон был слишком в себе уверен. Его уверенность завораживала меня.

– Прости, что скажу это, но твоя беда – это твои деньги. Будь ты бедна, ты была бы счастлива будучи чьей-то содержанкой. Но ты богата и будешь стремиться к первому месту, – закончил он. – Ты слишком агрессивна и доминантна.

Чары спали.

– Я – доминантна?! – шепотом взвизгнула я, толкнув его в грудь ладонью. – Да как ты смеешь?! У меня дома даже прозвище Сахарочек!

– Дома ты наваляла люлей своей же маман, Сахарочек, – парировал Антон. —И спала с отчимом, при живой жене!

– Это не считается! – прошипела я и… поняла, что в самом деле выгляжу агрессивной. – И, раз уж ты вспомнил моего отчима, заметь, я была не на первом месте.

– Если он позволил тебе навалять жене, значит, ты была его главной самкой. Поверь, я знаю, о чем говорю. Я психологию изучаю. Жена – лицо мужчины, любовница – насадка для бедер. И если ты избила его жену… – блеснули зубы и мне почудилось, будто он подмигнул. – Ты была первой.

– Нет, не была. Иначе, здесь бы не оказалась.

– Заметь, – сказал он, ловко меняя тему, – когда доктор Халль попыталась отправить тебя в больницу, Ральф мигом поставил ее на место. Потому что ты для него важней. Ни один парень не позволить напасть на свой Первый номер.

Я горько улыбнулась во тьме. Если бы я была важней, я вообще никогда не попала бы в такой переплет. Но я не стала говорить об этом Антону. И объяснять, почему оказалась здесь.

– Тогда почему ты не остался со своей Свеней. Ты ведь прекрасно знаешь, кто гнал на меня волну.

– Это неправда. Тебя ненавидит не только Свеня. Когда ты приехала, в школе случился психоз.

– Ты мне пытаешься льстить? Или выгораживать свой номер Один? Я знаю, что я красивая, но не настолько красивая, чтобы вся школа на меня ополчилась. Джессика куда красивей меня, но Джессику все вокруг любили. Особенно те, кто ее не знал.

– Я помню Джессику, – не сдался Антон. – Она была красивая, но дело не в красоте. Джессика… ею просто восхищаешься. Такие, как твоя мать, они освещают комнату, когда входят. А ты… у тебя такая аура, что тебя сразу хочется просто трахнуть. Прости, но это правда. И не просто хочется, еще кажется, что ты дашь. Всем кажется. Если бы ты хоть на миг могла побыть пацаном, то поняла бы, почему девки сразу так взъелись. Мой отец говорит, тоже самое было и с твоей бабкой. В смысле ему рассказывал его отец. Валденбергери раньше пользовались услугами нашей адвокатской конторы. Она, наверное, перекрестилась, когда отсюда уехала.

– Она уехала, потому что Хорст Вальденбергер был очень болен.

– И потому, что ее бы тут сожгли на костре, если бы она осталась. Тетки с ума сходили от ревности. Так уж есть… И ты такая же: ты входишь – все возбуждаются.

– И почему в таком случае, я все еще сплю одна? – спросила я и сама услыхала тоску в своем голосе.

– Потому что ты выбираешь тех, кто не может.

– Проблемки на нижних чакрах?

– Порядочность. Что-то слышала?

– А, та убогая хрень из-за которой ты помчался меня спасать?

– Я сделал это для Ральфа, – ответил он. – Он мне помог однажды, я был должен ему…

– Ты потерял подружку.

– Я потерял ее еще после гриля. Ты бы заметила, если бы пришла к первому уроку.

– Из-за ее звонков?

– Она опозорила меня при моих друзьях. Жена адвоката не может вести себя таким образом.

– Ты даже аттестат пока что не получил. И не женат, насколько я понимаю.

– Это не имеет значения. Мы поженились бы, как только я приступлю к работе. Но Свеня себя очень сильно дискредитировала. Я не могу жениться на истеричке.

– Ты играл в компьютер, или ты сам – компьютер? – спросила я. – Жениться больше необязательно. Это старый баг, его уже нет на новых устройствах.

Антон рассмеялся и оперся спиной на забор.

– Протестую! Брак важен. Иначе начинаешь дурить, отвлекаться на всякие сторонние раздражители и упс, тебя уже ловят с травой в кармане и садят в тюрьму, – он оборвал рассказ и начал другой; без всякой связи с предыдущим. – Один клиент и друг моего отца купил коня у твоего графа… В сам Штрассенберг за ним ездил. Говорят, граф не продает лошадей, не поговорив с человеком лично. И они встретились. Чувак был так впечатлен; он брызгал слюной и махал руками и даже в церковь начал ходить. Оказалось, что граф спросил, откуда он родом и рассказал о Ральфе. Словами в духе: «Один из моих парней…»

Он перевел дыхание, коротко посмотрев на меня.

– Когда отец объяснил, что Ральф – близкий друг семьи и коротко намекнул, что я и ты были вместе. Теперь мы занимаемся и налогами этого жокея. Понимаешь, что было бы, будь ты моя жена? Связи, Сахарочек, свя-зи!

Я улыбнулась:

– Ты, вроде бы сказал, что я не гожусь в жены.

– Но он-то этого не знал.

На заднем дворе приоткрылась дверь. Вспыхнул сине-желтый фонарь над задней террасой. Силуэт Ральфа качнулся чернильной тенью.

– Верена! – позвал он негромко. – Антон! Час ночи… Идите-ка по домам.

Гештальты.

В кухне сильно пахло спиртным.

– Когда я сказала «допейся до клиники, как Филипп», я не имела в виду «сейчас же», – сказала я, снимая вязанный кардиган.

– О чем вы трепались?

– Он объяснял мне мою природную роль в школьноммикросоциуме. Сказал, что я всех парней возбуждаю и девки из-за этого ревнуют и ненавидят. Ну, и заодно объяснил, зачем человеку брак и что я могла бы стать содержанкой.

– Уверен, в его исполнении все звучало иначе, – Ральф тихо икнул.

– Смысл тот же. Еще хочешь выпороть меня?

– Что? – растерялся он.

– Мне плохо и я унижена. Мне хочется причинять себе боль. Знаешь, как некоторые себя режут? – меня трясло и пользуясь своей новой привилегией, я плеснула себе полстакана виски. – Так плохо, что хочется себя резать. Если ты меня выпорешь, то закроешь гештальт. А я, наконец-то закрою свой. И мы разойдемся, в разные стороны.

– Думаешь, я так плох, как любовник? – сразу же окрысился Ральф.

– Я знаю, что я не прощу тебе такого унижения, как порка. Я хочу оставить прошлое позади. Всех вас. В том числе тебя, понимаешь?!

Ральф развернул меня к себе, держа за запястья.

– Что он тебе сказал?

– Ровно то, что я и сказала. Что все меня ненавидят, потому что хотят и что будь я бедна, то могла бы стать содержанкой. А так у меня просто шансов нет. И он прав. Во всем, что касается «нет шансов». Насчет «хотят» я бы уточнила.

Ральф рассмеялся и медленно притянул меня к себе. Его тело было твердым, как камень и пылало огнем. На миг я решила, у него жар, но потом догадалась, что это. Он просто пил в подвале, накручивая себя. Пил и лупил по груше.

– Иди сюда, – он приподнял меня, усадил на стол и поцеловал в губы.

Я удивилась, но все же поцеловала в ответ.

Вышло сухо, скованно и никак. Мы ни разу не совпали по времени. Он открывал рот – я закрывала. И то же – наоборот. Упершись ладонями в его грудь, я заставила Ральфа отодвинуться.

– Не надо! Зачем ты напился? Чтоб переспать со мной?

Ральф со вздохом уперся ладонями в край столешницы. Его лоб уперся мне в грудь.

– Нет. Мне тоже херово… Из-за Кристины. Ну, той девчонки, которую я послал на аборт.

– Ты правильно поступил, – сказала я твердо. – И тетя прекрасно знает, как ты пробился. Ты – Штрассенберг. Ты один из нас. Никто из Штрассенбергов не будет брошен на произвол судьбы. А Кристинин ребенок – будет.

– А ты уверена?

Я замешкалась.

– Знаешь, я бы очень хотела, чтоб мой папаша отправил Джессику на аборт. Ты сам сказал то же самое, а значит, ты сам знаешь.

– Да, нет, не то… Что я Штрассенберг. Ты уверена?

– Мне Филипп сказал. А теперь я и сама вижу… Что?

– Я все думаю о твоих словах… И еще одно… Ты помнишь, на свадьбе Фила?.. Мне казалось, что все нормально, я к месту и почти свой, но… тут Себастьян вышел из-за стола и сказал: «Пошли на конюшню!» Он показал мне Цезаря, и мы пили шампанское на заднем дворе. Только он и я в своем дорогом костюме… И разговор был вроде душевный и все только обо мне, но понимаешь… я хотел веселиться! Я столько денег отдал за этот костюм! А он отвел меня на конюшню. И мне было так обидно, как никогда еще в жизни не было. Тогда я понял, что недостаточно хорош для вашего общества. И если я его сын… А нужен ли ему такой сын, как я?

Его умение видеть все в самом черном свете, застало меня врасплох. Как-то, как сквозь туман, пузырьки шампанского и короткие поцелуи Ферди, всплыл в памяти тот самый момент: Себастьян, подпив, тащит Ральфа в конюшню – погладить Цезаря.

Ведь Ральф был мальчиком, когда тот родился и не видел, как вырос и возмужал его Чемпион.

Семья протрезвела разом.

Чужого? К Цезарю? Без справок о прививке от бешенства и отсутствии лишая? Кто этот мальчик? Кто он для Себастьяна?

Родились сплетни, помчались слухи, бедные и заносчивые родственники, что были холодны с Ральфом, пожалели, что родились на свет. Жених, с которым отец был холоден, как шампанское, откусил кусок своего бокала и прожевал. Графиня-мать плакала, графиня Марита сидела бледна.

И только Ральф, идиот, ничего не понял. Решил, что он пришелся не ко двору и граф в своей доброте, увел его подальше от приличных людей, чтобы представить конюхам и посадить за нарды.

– Вспомни, что предшествовало свадьбе, – сказала я. – Вспомни, за что Филиппа турнули из семинарии. Вспомни, как вы с дядей Мартином на два голоса пели, что Филипп – вовсе не гей. Возможно, он просто хотел утешиться. Хотел получше тебя узнать…

– Тогда почему он ни разу не пригласил меня в приличное общество? Не пригласил меня на премьеру оперы, не позвал в театр, не позвал на благотворительный вечер Мариты!..

Я прямо закудахтала со смеху, представив себе Себастьяна, который не просто идет на вечер жены, но еще и друзей приглашает. Зрелище было таким живым, что смех клещами открыл мне рот и вырвался на свободу.

Чуть не упав со стола, я расхохоталась.

– Однажды, когда Себастьяну понадобилась пристройка к конюшне и Марита сказала: ладно. Пристройка в обмен на прием какой-то пары молодоженов из музыкально-художественного мира. Женой в той паре тоже был муж и можешь себе представить, как граф нуждался в пристройке, раз согласился!..

…Граф сказал да. Все было на высшем уровне, с демонстрацией салфеток и гобеленов. Даже арфистка была.

И когда Марита решила, что худшее позади, а муж сменил свои заводские настройки на толерантные, кто-то из молодоженов сказал, что они вот-вот станут папами. Сразу оба. Себастьян заинтересовался.

– Что же вы сразу не рассказали? – воскликнул он. – У меня в заводе два жеребца и я хочу их скрестить.

Молодожены дрогнули и тот, что был помоложе, возмущенно сказал:

– Скрестить жеребцов друг с другом? Вы с ума сошли?! Это же нереально!

– Странно! – ответил граф. – Я собственными ушами слышал, как этот хрен сказал, что вы, ребята, станете папами.

…Ральф усмехнулся.

– …и это – далеко не самое худшее, что он устраивает, когда приходит на благотворительный вечер. И я не думаю, что он когда-то ходил в театр. Разве что во имя спасения Цезаря.

– Да, я что-то такое слышал.

– А то, что Филипп так и не смог вернуть его уважение?

– Тоже. Да.

– Цезарь теперь важнее Филиппа, – сказала я. – По крайней мере, для Себастьяна. То, что тебя посреди свадьбы Фила повели к Цезарю, это все равно что тебе вручили медаль.

– Странный вывод.

– Себастьян сам странный.

– Ну, если я и впрямь, от него, то ты не можешь винить меня в странностях…

– О, с женщинами он нормально себя ведет. Целует руки, говорит штампами, типа: «Где ж вы были, пока я не был женат?!» И пока они прикидывают, где были, Себастьян ведет их в опочивальню…

Ральф рассмеялся. Мне было несмешно. Ревность опять некстати и не к месту проснулась. Я даже Филиппа не ревновала к его «моделям». С чего мне ревновать Себастьяна к его «мустангам»?.. Еще и с Джессикой спал!

Упершись лбом в плечо Ральфа, я все еще пыталась это обмозговать, когда он положил ладонь мне на талию и еще крепче прижал к себе. Какое-то время мы молча сидели так, – не дыша, прислушиваясь к стуку сердец друг друга, потом Ральф то ли приказал, то ли попросил:

– Поцелуй меня.

Я поцеловала…

…Тетушка к тому времени, конечно, спала поэтому ничего не слышала.

Ни звенящей дрожи фаянсовых тарелок в столе, ни частого стука кроватной спинки о стену. Лишь, когда мы познали друг друга в библейском смысле и нежным шепотом завели посткоитальный дискус, тетя строго крикнула в коридор:

– Ральф! У тебя завтра утром месса!

Так-то, падре! Отпустите себе грехи и спать!

ЧАСТЬ 4.

I Верена

А утром он снова пошел служить…

Я ощущала себя порочно-взрослой и очень красивой. Такой, как Джесс. Сегодня, я и была Джесс. Сидела в самом первом ряду, в самом красивом из трех своих черных платьев. И мой мужчина, стоя перед общиной, читал ей проповедь. Я слушала, едва осмеливаясь дышать. Ярко-красный молитвенник с серебряным обрезом страниц, казалось, светился. Как фонарь над борделем.

– Он потрясающий, правда? – шепнула я, задыхаясь от восхищения.

Мне хотелось плакать.

– Виви, – сказала тетушка, сжав мою ладонь. – Не сейчас, не здесь…

И в первый раз, я поняла, что значило быть Джессикой. Это малышка-Ви имела право открыто любить своего красивого «дядю» и задыхаться от обожания. Малышка Ви всегда была в кого-то, да влюблена… У Джесс таких привилегий не было. Я стала взрослой, Ральф – запретным плодом. Верене предстояло захлопнуть рот и сидеть спокойно.

Я была не в том возрасте, чтобы впадать в религиозный экстаз.

– Сегодня мы обедаем здесь, в церкви, – шепнула тетя. – В конце месяца Ральф всегда дает обед за свой счет… Это у нас традиция. Твой… эм-м-м, дядя всегда говорил, что священник должен быть близок со своей паствой… М-м-м… я имею в виду, – она покраснела, – в платоническом смысле.

Я рассмеялась.

– Ах, боже мой! Я уж испугалась, меня отправляли домой без оргий!

Тетушка покраснела еще сильней. Машинально погладила жемчуг. Он имел над ней какую-то роковую власть. Я смутно догадывалась, что тетя нервничает из-за обеда. Боится, что кто-то что-то у меня спросит, а я отвечу что-то совсем не то.

А еще понимала, что ночью тетя все слышала и пылала ярче костров. Просто не смела сделать нам замечание. Из-за этого жемчуга?..

– Не нервничай, – шепнула я тете, притворившись, будто поправляю на ней колье, чтобы герб лежал аккуратно посередине. – Я будущая светская львица. Меня воспитывали в притворстве и лжи.

– Э-э, что? Я не понимаю!

Я улыбнулась: тетушка Ральфа никогда не умела врать.

– Твои секреты умрут со мной, прекрасная госпожа, – проскрипела я и сжала ее холодную, дрожащую руку. – Ты моя тетя со стороны Броммеров…

– Дальняя родственница Миркаллы, – чуть слышно выдохнула она.

– Которая скончалась от пневмонии, аминь!

Месса закончилась, люди стали вставать. Алтарный мальчик поставил на алтарь чашу с мелким круглым печеньем, которое заменяло гостии. Перед началом службы все желающие ложечкой клали одно печенье в чашу. В Штрассенберге священником был Карстен, один из сыновей дяди Ойгена, мой двоюродный брат. Он знал заранее сколько придет народу и раздавал настоящие облатки.

Здесь использовали печенье. Видимо, из гигиенический соображений, хотя я верила: никто бы не возражал, если бы Ральф облизывал облатки, прежде, чем положить их кому-то в рот. Я бы точно не возражала.

Говорят, будто девочка всегда влюбляется в папу. В мужчину, который отражает образ отца. У меня было двое таких мужчин. Один напоминал его внешностью, второй – содержимым.

Ральф был восхитителен. Он был мой!..

Я все еще пыталась сдержаться, когда откуда-то вынырнула Стелла и встала чуть позади меня. Пахнуло чесноком и вчерашней выпивкой. Прожив три года бок о бок с Джесс, я различала перегар даже сквозь ядреный запах ее духов и мятного освежителя, которым Стелла щедро брызнула себе в рот.

Мы обменялись короткими холодными взглядами.

В ту нашу первую встречу она была одета в удобный свитер и джинсы. Сегодня же на ней было черное коктейльное платье с гипюровыми плечами и рукавами. Под платьем – утягивающее белье и корректирующий лифчик. Кроме того, Стелла явно успела зайти в салон и сделать прическу.

Я громко перевела дыхание.

Это была не ревность даже; ревновать можно только к равному, а мы с нею были неравны. Это было какое-то брезгливое любопытство: неужто, титул доктор профессор психиатрии оказался таким заманчивым, что Ральф не заметил, как она выглядит. Даже в платье, даже в утягивающем белье, она казалась рыхлятиной.

– Как поживаете, фрау Дитрих? – спросила она очень светским тоном.

– А что? – еще более светским отозвалась тетя, не понижая голоса. – Вы и во мне нашли признаки каких-то душевных расстройств?

Стелла такого явно не ожидала.

– Я ничего не сделала, кроме того, что было необходимо.

– Выдавать себя за лечащего врача моей племянницы было в самом деле необходимо, – тетин тон стал холодным. Падая с губ, слова почти что звенели; хрупко, как падающие на землю сосульки. – Как и лгать мне, будто вас прислал Ральф.

На нас оглядывались, но тетя словно не замечала.

– Вы меня не так поняли, – заюлила Стелла. – Я…

– Милочка, – тетя вдруг резко остановилась и продела руку сквозь мою руку, – вы – отвратительная, пьющая лгунья. Я не желаю с вами беседовать. Ни сегодня, ни когда-либо еще. Я молчала, пока вы преследовали Ральфа. Ральф взрослый и может за себя постоять! Но то, что вы пытались сделать с бедняжкой Ви, слишком отвратительно, чтобы продолжать знакомство.

– Браво! – искренне восхищенная прошептала я, когда мы получили по печенюшке и проскользнули в комнату за кафедрой, где обычно переодевался Ральф. – Марита в жизни бы не смогла! – добавила я, вспомнив странный комплимент, что тетя отвесила мне в первый день прибытия. – Так срезать может только моя Лизель! И я горжусь, считаясь твоей племянницей.

Она сверкнула и улыбнулась.

– После сегодняшнего, ты мне почти как дочь!..

Ральф и его «овечки».

Мужчины, особенно деловые, любят очертить границы дозволенного. На первом этапе, пока он еще не влюблен, выгодней всего делать вид, что ты ничего не знаешь! Иначе, он с радостью очертит тебе границы и выдаст номерок в очереди.

Ральф был деловым мужчиной. В высшей степени деловым. У Филиппа еще случались какие-то слабости, вроде баб, кокаина и алкоголя. У Ральфа слабостей не было даже в юности.

Его день был расписан по часам, его часы – по минутам. И Ральф, конечно же, хотел немедля выдать мне место в еженедельнике.

– Вторник, четверг, суббота – я тренируюсь. Понедельник, среда и пятница – веду секцию киокушинкай. Воскресенье – месса. Прибавь к этому заседания, собрания, церковь, бизнес…

– А живешь ты когда? – спросила я, с трудом одолев половину списка.

– Движение и есть жизнь!

Я посмотрела внимательнее.

Мы были вместе всего только две недели. Легко измерять неделями, когда ты ходишь на мессы. Но я почему-то вдруг напряглась. Фил тоже что-то подобное говорил мне. Типа, – я очень занятой человек! Но потом, через пару дней, я случайно подслушала его разговор с отцом.

– …ты дурак? – раздраженно переспросил Себастьян. – Что в этом может быть плохого?..

– Я не хочу так часто! – буркнул Филипп.

– Так просто не дрочи по утрам, – посоветовал отец. – И все прекрасно захочешь!

И Филипп промолчал. А меня как кипятком обварило…

– Мне было бы приятно, – продолжал Ральф, – если бы ты хоть чем-нибудь увлекалась, кроме меня. И если можно, не Инстаграмом.

– Что ты имеешь против моей Инсты?

– Ты одеваешься, как Ева до Грехопадения. А я приходской священник и мы в деревне живем.

– Никто не знает моего профиля.

– Я знаю! – ответил он. – И, кроме того, я хотел бы, чтобы ты встречалась с кем-то, кроме нас с тетей.

– Это плохо закончится, – предупредила я.

– Сделай усилие, – сказал он.

Я пожала плечами.

– В четверг ребята собирают еду с фудшерринга, – промямлил он, избегая моего взгляда. – Было бы здорово, если бы и ты помогла.

– Хорошо, – согласилась я. – Если тебе так хочется, чтоб меня еще чуть-чуть поклевали, почему нет.

Ральф пожевал губы.

– Идешь в постель? – спросил он, стараясь скрыть то, что буквально светилось на его лбу.

– Нет, – ответила я. – Моя кроватка уже проветрилась. Пожалуй, буду лучше спать у себя.

На миг мне почудилось облегчение. Потом Ральф кивнул. 

II Ральф.

Разговор Ральфа и Антона в спортзале.

– Еще немного и все решат, что у нас интрижка, – сосредоточенно заметил Ральф, обрабатывая ударами грушу.

Антон бросил сумку и сел на пол.

Он уже в третий раз приходил один, когда был уверен, что Ральф один.

– Почему ты здесь, а не дома?

Ральф жестче и сильнее, чем до этого ударил по груше и отступил. Опустив руки, он медленно поднял глаза. Дома была Она. Оскорбленная в лучших чувствах. Поглощенная лишь собой.

Если кто-нибудь, когда-нибудь арестует его и получит право на просмотр истории браузера, его посадят в самую глухую одиночную камеру. И никогда уже оттуда не выпустят.

Стелла была права

Ви больна, хотя и не тем, чем она сказала. Не потому ли, в конце концов, от нее отказался Фил? Постоянный стресс, тренировки, недосыпание… Голова забита тысячей самых разных дел. Нет, он не импотент, но ему не нужно так часто.

А она ничего не делает. Лишь прихорашивается, что-то там качает, не впуская его в его же собственный зал и распаляет себя еще больше.

Мало того, что он это понимает. Еще и Ви теперь поняла и не просто отдалилась, отпрянула. Ральф мог лишь гадать, что она выкинет в этот раз. И… чувствовать себя виноватым.

Он и любил ее больше всех на свете, и ненавидел, и очень сильно жалел. Но он не мог заставить себя. Он просто больше не мог.

Стелла и тут права? Он – импотент, просто отрицает?..

– А ты почему не дома? – Ральф посмотрел на Антона и удержав качавшуюся грушу, принялся по ней бить.

– Скрываюсь от Свени.

– Разве она не бросила тебя?

– Я тоже думал, что бросила… Но она решила, что если со мной расстаться, я стану бегать за ней, завоевывать обратно ее доверие и бла-бла-бла, бла-бла-бла!.. Как может такая умная девушка быть настолько тупой?!

Священник расхохотался.

– Я расскажу тебе, как только узнаю.

– Она теперь в Фейсбуке постит всякую феминистическую херь про нарциссов и аьюзеров. Это, типа, я.

Ральф вновь рассмеялся и на ходу разбинтовывая руки, слез с ринга.

Антон подвинулся и, поднявшись, пошел за ним. В зале было прохладно и остро пахло кожей, полиролью и чьей-то забытой в шкафчике формой. Ральф поморщился, проходя мимо и накинув полотенце на шею, утер лицо.

Стелла не обвиняла его в абьюзе, но бомбардировала требованиями отозвать иск. Хоть и знала, что иск подала Верена. Чертовски самостоятельная девочка, если так посмотреть. Ральф просто сбрасывал ее сообщения, не дочитав до конца. Но не удалял. Адвокат посоветовал ему сохранить их на всякий случай.

– У тебя что-то есть с Ви? – спросил Антон, не сдержавшись.

Ральф замер на миг, потом медленно сдивнул полотенце на лоб. Другой конец упал на плечи, превратив полотенце в некое подобие капюшона. Антон на миг даже отшатнулся, Ральф показался ему подобием страдающего Христа.

– У меня что-то с целибатом. Мелочевка. Всего лишь священный сан.

Антон поджал губы и сунув руки в карманы, принялся носком кроссовки рисовать на линолеуме линии. Ральф молча ждал.

– Я знаю, это неправильно… Но я считаю твой целибат кретинством.

– Ты подсчитал карманные и решил, что можешь сделать Ви своей содержанкой?

Антон покраснел.

– Я не хотел ее обидеть. Просто имел в виду, что она по природе не жена и не мать. Я думал, ей будет лестно…

– Ей не было. Видишь ли, она считает, будто в браке есть секс. И всеми силами пытается научиться быть всем для своего будущего мужа.

– Может, я и правда нарцисс?

– Нарциссы – это жалкие люди, мучимые стыдом и недостижимостью Альтерэго. А ты обычный мальчишка, просто рациональный не по годам. То, что она – самый худший вариант в жены, ты понимаешь, как и я сам. Но Ви разводит бабочек в животе. Брак для нее – это платье от Веры Вонг, прием на пятьсот с лишним человек и аплодирующая бабушка.

– Не понял?

– Что именно?

– Насчет бабушки.

– А, ты не в курсе, чем промышляет почтенная дама?.. Она выходит замуж, Антон. И с каждым разом ее мужья все богаче. И каждого она потрошит, как гуся, но все они сохраняют к ней теплые и светлые чувства. Сказать по правде, она потрясающая женщина, но как ей это удается, я так и не смог понять. Верена так не умеет. И не сумеет, думаю. Но она никогда не перестанет пытаться. Сказать ей, что она не годится в жены, все равно, что плюнуть в лицо. Она не утихомирится, пока тебя не получит.

– Да, я заметил. Сказать по правде, мне уже вовсе не хочется возвращать Свеню.

– Сказать по правде, у тебя выбора нет. Ты дал ей прочувствовать совместное будущее. Не хочу оскорблять твой вкус, но такого красавца, Свеня никогда не найдет. Она это понимает.

– Ты знаешь, – Антон снова провел носком линию и поднял глаза, страдальчески сморщив лоб, – я никогда не велся просто на внешность. Отец говорит, что жениться нужно на женщине, которая сможет быть тебе достойным партнером во всем. А красотки продаются на всех углах. И продаются задешево. Я выбрал Свеню, именно потому, что считал ее достойным партнером. У нас похожие семьи, она сама дочь юриста и собирается им стать. Я думал, ум – это чисто образование. Интеллектуальный коэффициент. Я думал, мне достаточно умной девочки, которая понимает, когда и что со мной можно, а что нельзя. И вот, пожалуйста. Умная девочка превратилась в полную дуру, которая ходит по школе и мелет, что я использовал ее.

Ральф вновь подумал о Стелле и скривил рот. Она ведь тоже считает, будто ее использовали. Только Верена, которую он все время считал тупой, хотя и зла на Филиппа, но признает: это она сама ему навязалась. И не имеет права что-либо ему предъявлять.

Она ни разу не позвонила ему и не написала. Даже ни разу как-то уничижительно о нем не отозвалась.

– Может, бабы не понимают, что они страшные? – спросил Ральф вслух. – Если начать с кем-нибудь общаться из-за ума, она непременно вообразит, что ты повелся на ее шарм. И тут же растеряет весь ум, в попытках за тебя уцепиться.

– Вот я об этом и говорю, – резко повторил Антон. – Неужто, живя с тобой, Ви ни разу не попыталась.

Ральф вскинул голову, внимательно взглянув на него.

– Если бы и пыталась, тебя это не касается, согласись?

– Я не к тому, что я любопытный гусь и лезу в то, что лишь твое дело. Но ты – мой друг, тебе я обязан всем!.. Я не могу поступить с тобой, как мудак, ведясь на твою девчонку.

Ральф рассмеялся.

– Неужто, у тебя есть что-то человеческое? Я всегда думал, что по ночам ты не спишь, а садишься на подзарядку.

– Я не хочу опять влипнуть, – сказал Антон. – Мне кажется, я люблю ее. Что всегда любил.

– Ты ее хочешь. Если быть совсем честными…

– Да. Но прежде, я должен быть уверенным, что она свободна и… – Антон сжал губы. – Я не могу ведь просто трахать твою сестру, не собираясь на ней жениться… Вот почему я здесь.

Ральф глубоко вздохнул. Он не хотел ее… по крайней мере, так часто. И так, как этого хотела она. Но он любил ее. Любил по-прежнему, больше всех на свете. За исключением, может, Фила.

Забавно знать, что он – брат.

Самая мысль, что какой-то роботизированный сопляк решает, годится ли ему в жены Ви, задел Ральфа за живое.

– Я не хочу тебя оскорблять, – сказал он, стараясь ничем не выдать себя, – но ты никогда не женишься на Верене. Неужто, никогда не слышал о Штрассенбергах?

– Я слышал, но она же не из графской семьи.

– А это, как раз, для женщин не имеет значения. Все девушки Штрассенберг выходят замуж внутри клана. Иначе, прощай фамилия и все фамильные привилегии. А их там много, Антон, поверь. Я там бывал. Я там жил практически…

– Так почему она здесь, а не с ними?

– Она со мной. Я ей опекун и родственник. Но замуж она пойдет лишь за одного из своих. Ее отец – второй по значимости человек в клане, бабка – одна из богатейший женщин в семье… Не буду утомлять тебя, но скажу одно: Верена очень богата. И если Джесс не оправится от своей психушки, может так статься, что ее мужа заберет дочь.

– И кто он? Муж?

– Старший сын графа.

Антон потух и даже как-то обиделся.

– Так это что, получается… это я ей не пара?

Ральф рассмеялся.

– Вот так облом? Но не расстраивайся, когда она ей исполнится двадцать шесть, ты мог бы стать ее содержанкой.

– Очень смешно.

– И зря, – Ральф потер голову и сказал, стараясь не быть злорадным. – Ты очень смелый парень, если пришел ко мне. И честный, вопреки своим интересам. Поэтому я тоже буду честен с тобой. Если ты хочешь спать с ней, спи с ней. Но только тайком от Свени и остальных. И самое главное, не вздумай сделать ей бэби!.. Знаешь, я очень хорошо к тебе отношусь, но ты никогда не женишься на Верене. Этого не допустит ее семья.

Антон насупился. Мюллеры далеко не бедны, но они никогда не сравняются со старой аристократией. И даже смешно, что Антон об этом не знал. И еще смешнее, что он порвал со Свеней в надежде взобраться на Ви. Хоть и прикрыл все это дело женитьбой.

И Ральф задумался: может быть, это шанс? Расстаться с ней, хоть и ноет сердце? Она не нужна ему в том виде, как она есть. А в том, в каком нужна, он никогда ее не получит. Верена не мазохистка. От слов «совсем». А он – садист, и ничего с этим не поделаешь. Он все еще любил ее. Больше жизни… Но он ее не хотел. А она хотела. Настолько часто, что Ральф скрывался в спортзале. Не мог уже себя заставлять. И она опять начала ехать крышей.

– Ты, вроде как в геометрии разбираешься, – сказал Ральф, стараясь не смотреть на Антона. – Ви репетитор нужен. Она умна, как топор. Я не хочу, чтоб потом сказали, будто я плохо за ней следил.

Антон уставился на нее, быстро облизав губы.

– Ты что, не слышал, что я пытаюсь сказать?

– Я слышал. Могу я рассчитывать на то, что ты будешь очень аккуратно предохраняться?

– Я не мудак какой-нибудь! – закипел Антон. – Если я не могу стать ей мужем, то и не будет ничего.

– Не говори ерунды, – перебил его Ральф, презирая себя. – Связи зарабатывают не только в браке. То, что она не станет твоей женой, не означает, что она не сможет представить тебя друзьям, или метко упомянуть при случае. Взгляни на меня. Сказать тебе, кем я был до нашей с ней встречи?.. Она единственная наследница. Поверь мне: ради нее, Лизель, ее бабка, сделает что угодно.

Антон криво усмехнулся. Ральф видел, что связи его совсем не интересуют. Лишь одна связь.

– Она тебя хочет, – соврал он. – Уж я-то знаю. 

III Верена.

Тестостерон вместо стероидов.

В Гамбурге Ральф ходил на киокушинкай-карате, здесь, в Геральтсхофене, организовал «бойцовский клуб» имени себя лично. Лично снял помещение в здании, где раньше был магазин напитков, переоборудовал и устроил там спортивную студию для парней.

На первый взгляд, все было прилично, да но… Что это были за парни!

Их было пятнадцать, может быть двадцать, – мальчишки от четырнадцати до двадцати. Ральф собирал их как жемчуг, по одному, когда посещал полицейские участки или тюрьму для несовершеннолетних в Эбрахе.

Тетушка плакала и шептала, что эти мальчики убьют его и нас всех, живьем, а потом сожгут дом и всю ее мебель. Она все время была логична. Ральф лишь глаза закатывал. Даже глубже, чем в те моменты, когда она пыталась вернуть его на путь истинный, – вытащив из моей постели.

– Это просто секция, тетя! – твердил он с плохо скрываемой яростью. – Я просто пытаюсь спасать их души для церкви!.. Не выводи меня!

По понедельникам, средам и пятницам, мальчики пинали по груше и тягали «железо», по воскресеньям, после мессы, пинали мяч. В четверг у них был день помощи одиноким старикам, после чего ребята пили чай в актовом зале церкви и о чем-то болтали чуть ли не до полуночи.

Тетя под строжайшим секретом поведала мне, что опасается, будто Ральф совсем помешался на почве власти. И собирает собственную армию. Некий дитрих-югенд. Так стало ясно, что помешалась тетя. Она под каждым кустом видела нациста, а под деревом – целый взвод.

Нацистами тетя считала всех, кто не мог жить ни во что не впутываясь. От продажи наркотиков до разбоя и грабежа. И была права: эти мальчики, как и сам Ральф, по крови были волками. И то что Ральф пытался сделать из них пастушьих собак, способных жить в обществе, не означала, что у него получится.

Эти мальчики были платой, что Ральф аккуратно вносил на баланс Судьбы. Пытался дать им всем шанс. Такой же, что мой отец дал ему. И такой же шанс он хотел дать мне. Помочь поладить хоть с кем-нибудь за стенами Штрассенберга.

Он просто никак не мог взять в толк, почему мы так держимся друг за друга. Мне предстояло снова через это пройти.

Когда мы явились к церкви, парни и девушки, которые явно учились не в моей школе, весело обсуждали что-то, стоя у груды ящиков перед входом в церковь. Ральф посигналил и с радостными воплями, толпа расступилась.

– Девочки, – с улыбкой обобщил Ральф, – знакомьтесь, это – моя сестра… Арест за драку в школе. Мальчики, вы помните мою Виви?

Мальчики изобразили собрание пионов и помидоров. Девочки постарались скрыть, что ко мне испытывают. Я спокойно посмотрела на Ральфа: видел? Ральф стиснул зубы и тряхнул головой.

Все принялись за дело.

У Мариты благотворительность заключается в том, что облаченные в перья и бриллианты женщины, которым бы больше пошел картонный пакет на голову, покупали дорогие билеты на ужины. И прославляли друг друга за доброту.

Убогих и сирых к столам, конечно, не подпускали.

То что делает Ральф – настоящее. И кому-то нужно.

По четвергам «волчьи мальчики» забирали продукты на фудшеринге, грузили в специально нанятую газель и везли их в церковь. Девушки под руководством тети разбирали продукты по списку и собирали набор для малоимущих и одиноких. А затем развозили тем прихожанам Ральфа, которым тяжело самим ходить в магазин.

Я и понятия не имела, как много нищих в нашей стране, такой богатой и щедрой на соцпособия. Правда, я никогда не думала, что есть люди, которым пособий может и не хватить. Ральф помогал им также, бесплатно занимаясь сдачей или продажей домов, устраивал стариков в дома престарелых, а тех, кто хотел жить дома, навещал на дому.

Вот в чем заключалась его работа с домиками старушек, о которой так любил проехаться мой бывший любимый. Тогда я смеялась, сейчас мне было не по себе.

Большинство из этих людей, жило на крошечные пенсии на съемных квартирах. И никакой практической пользы от помощи, Ральф не получал. По рассказам Филиппа выходило, что он чуть ли не завещания переделывает в свою пользу. На деле он просто следил за тем, чтобы стариков не потрошили недобросовестные риэлторы.

Еда, лекарства, транспорт, помощь в оформлении документов, дотаций и медицинской помощи, – все это делали он и его ребята, многие из которых уже работали и учились в его риэлторских фирмах.

Все происходило так быстро и эффективно, что оставалось только стараться бежать, как все. И неожиданно, мне понравилось.

Ребята постарше, у которых есть водительские права, подъезжали к фудшерингу, грузили отобранные девочками продукты. Все это отвезли в церковь, и мы с девчонками тут же принялись за работу.

– Девочки, еще осталась красная паприка? Фрау Рамм просила именно красную!..

– Да, там коробка под коробкой с бананами. Захвати скотч!..

– Синди, ты села на печенье, корова глупая!..

– С моим весом я хоть на чипсах могу сидеть.

– Ты и так на них сидишь. У тебя сало через ремень свисает. Еще пара кило и ты можешь смело переходить в бодипозитив…

Смех. Общий. Синди:

– Это не сало, Вики, это моя природная женственность.

– Женственность – это сиськи и бедра, – вставила девочка, что искала паприку. – А у тебя – жир на пузе.

Смех.

Синди показала язык и, тут же, демонстративно, открыла коробку «Принглс».

– Отец Ральф, – крикнула она в полуоткрытую дверь. – София унижает мое человеческое достоинство. Что делать?

– Купи у меня индульгенцию на сей тяжкий грех и врежь ей, – отвечал Ральф. – Только не ногами: ты – девочка.

– Это дискриминация и сексизм! Сделайте меня женщиной, падре! Я хочу ей с ноги влепить.

И все опять хохотали.

Включая тетушку.

Если бы так пошутила я, мне вымыли бы рот с мылом и окунули мордой в святую воду. Но Синди никто ни в чем не подозревал.

Работа кипела. Мальчишки составили коробки в газель и уехали развозить их по адресатам. Мы убрали упаковочный мусор, принялись накрывать столы.

– В субботу в церкви большой обед и дискотека времен Пришествия, – сказала мне Синди, хрустя уже третьим пакетом чипсов. – Старички пляшут фокс и рассказывают друг другу о своей молодости. Хорошая все же болезнь – склероз. Каждый месяц – новые лица. И кстати, о молодости…

Она умильно закатила глаза.

– Что у тебя там было с Антоном?

Я замерла.

Не потому, что с Антоном у меня было что-то, что следовало скрывать. Потому, что я Ральфу об этом не рассказала. И то, что все вокруг в курсе, застало меня врасплох. Они были даже не из моей школы! Неужто, Антон рассказал друзьям?..

Ральф медленно скрестил руки, привалившись плечом к стене.

– С Антоном? – переспросил он.

Синди удивленно зыркнула на него.

– Ты что, не в курсе?

– Нет, как-то не уследил.

– Ха-ха! – Синди скомкала хрустящий пакет и запихала в один из мусорных.

– Ты что, с Антоном встречаешься? – спросил Ральф спокойно.

В церкви словно похолодало, теперь это ощутили все. Синди самодовольно заткнулась. Вот что я ей сделала? Что?!

– Антон всего себя посвящает спорту! Там вместо гормонов в крови стероиды, – буркнул кто-то из мальчиков. – Синди снова хлюпнула в туалете. Алкашка!..

– Да, – сказал Ральф. – Конечно. А где Антон? – взгляд уже потеплел и обещал мне адское пламя.

– Со Свеней, – сказала Синди, выжав улыбочку. – Работает на два фронта. Какой уж там спорт?..

Теперь ты видишь.

Когда отец расстался со мной, я думала, виноваты чайки, моя неуклюжесть, глупость… да что угодно, только не он.

Когда я окончательно поняла, что Ральф любит Джессику, у меня был опыт в поиске виноватых. Во всем была виновата я: я не могла дать ему того, чего он хотел. Я была слишком маленькой, я его не интересовала.

С Антоном фиаско было особенно оглушительным. Одно дело быть отвергнутой теми, кого считаешь богами, другое – обычным мальчиком, который сам-то еще сопляк. А он отверг меня три года назад.

Именно отверг. По причине возраста. И я готова была покляться, что Синди била именно в этот пункт.

Ральф был в подвале, тренировался.

Ревела музыка, большой боксерский мешок стонал под ударами, как живой. Ральф бил по нему ногами, словно он, правда, был… живой. Сам он выглядел, как Люцифер в истинном обличии. Красный от ярости, с вздувшимися венами на лбу и висках.

Краем глаза, Ральф заметил движение и развернулся; весь блестящий от пота.

– Чего тебе?! – рявкнул он.

Я выдернула шнур и эхо затихшей музыки еще какое-то время пульсировало в ушах.

– Ты поступаешь подло! – сказала я. – Ты сам велел мне идти, и я пошла! Я говорила, что нечто похожее обязательно случится!

Ральф хрипло рассмеялся, вытер лицо полотенцем и стал дрожащими руками разматывать эластичные бинты на кистях.

– Ты просто невероятная! – восхитился он. – Значит, это я поступаю подло? Я? Да? Не ты?

– Я ничего не сделала.

– Да, ну? Не била клинья к Антону?

– Мне было плохо, – сказала я хмуро. – Я тебе надоела. Я должна была как-нибудь это пережить.

У Ральфа хватило совести не орать, что не надоела. Он закусил губу.

– Тебя было ужасно много, – подтвердил он.

– Я поняла слишком поздно. Увы. Прости.

Он осторожно прочистил горло.

– Послушай, Ви! Ты ничего другого не делаешь. Только дома сидишь. Естественно, что ничего другого тебе не хочется… Я понимаю, что тебе нравится, но пойми и ты: у меня полно других дел. Которые гораздо важнее и интереснее секса… Не то, чтобы мне не нравилось… Но не каждый день, не по два часа!.. Займись чем-нибудь! Чем угодно. Не сиди здесь!

Я вскинула руку. Дрожащую. Меня и саму трясло.

– Слушай, а тебе никогда не приходило в голову, что проблема не в том, чего я хочу, а в том, чего ты не тянешь? Почему я должна убивать свое либидо? Я же не прошу тебя пить виагру и продолжать! Уверена, в мире полно мужчин, которым нравится секс. Так же сильно и часто, как он мне нравится.

Ральф не нашелся, что ответить. Потом сказал:

– Так часто, как тебе нужно, сможет только тойбой. К счастью, ты довольно богата.

– Ральф, если ты вдруг не понял, то я отстала. Рождество я буду праздновать уже дома, а до… Я сделаю над собой усилие и проживу без тебя. Так что сделай не строй из себя жертву! Не пинай грушу, не спрашивай, к кому я бью клинья. Как ты и сказал, я богата. И я не собираюсь под кого-то подстраиваться, или кого-то терпеть.

Какое-то время, он стоял молча. Затем кивнул.

– Я тебя услышал. 

ЧАСТЬ 5.

I Верена.

Что ты сделал, чтоб заболеть?

В тот вечер Ральф простудился.

Он никогда раньше не болел! По крайней мере, настолько серьезно. Когда я встала, тетя как раз пытала его вопросами, вроде: открыл ли он форточку, тренируясь и не ходил ли после душа босой.

Ральф не рычал. К моему удивлению, он лежал покорный и тихий, что было ему несвойственно. Как и розовый цвет лица и испарина на щетине… Я сбегала за градусником и решительно подвинула тетю бедром. Мужчины способны умирать при температуре 37.4, но они стонут при этом, жалуются, кричат… Ральф же страдал молча… и весь горел.

– Господи! У тебя температура сорок! – сказала я, беспомощно крутя градусник и не зная, что с этим делать. – Где ты умудрился?.. – я осеклась. Я повторяла за тетей.

– Это все за твои грехи, Ральф! – всхлипнула она.

Больной молчал и чтоб хоть что-нибудь сделать, тетя смочила водой полотенце и попыталась уложить его на лоб племянника.

– Прекрати это! – внезапно вскинулся тот. – Бесполезно! Вызови отца Крауса… Я должен… – Ральф не договорил

Тетя всхлипнула, прижав ладони к груди и воскликнула:

– О, боже! Он умирает!

Я разрыдалась, даже не пытаясь анализировать. Громко, испуганно и по-детски. Ральф просил вызвать к нему священника! Он хотел исповедаться.

– Хватит выть!.. – рявкнул Ральф и захрипел, выгнувшись в приступе сухого, лающего кашля. – Идиотки! Кто-то должен отслужить завтра мессу вместо меня.

Пока тетя звонила Краусу, я вызвала доктора и позвонила классной руководительнице фрау Кодлевски.

– Я не приду сегодня, – сказала я. – У нас эпидемия гриппа, все мои родственники больны.

– Что значит, все твои родственники больны? Позови кого-нибудь из взрослых.

– Не могу, – ответила я. – Если бы кто-то мог ходить и общаться, мне не пришлось бы отпрашиваться, чтобы ухаживать за ними.

И положила трубку, как сделала бы Лизель.

Духи самостоятельности аплодировали мне стоя.

Тетя слегла на следующий день. Идя в аптеку, я закупила на всякий случай побольше лекарств и сбегала в маркет за луком, картошкой и курицей, чтобы наварить супу.

Тетушка лежала с температурой 38.7, перебирая жемчуг, как четки. Ральф, заскучав по заботе, сам попросил положить ему на лоб полотенце. Я положила, он вышел из себя. Полотенце было чересчур мокрое. Назвав меня тупой блудной женщиной, святой отец ненадолго забылся тяжелым сном. Тетя бузила, требуя меня сидеть рядом и слушать, как и что у нее болит. Через три минуты я поняла, как тяжело приходится больничным сиделкам и пригрозила отправить ее в больницу.

Телефон мигал не переставая. Словно вывеска над борделем. Звонившие бесновались и требовали взрослых. Я начала уставать от своей ответственности. Джессика обычно «болела» лишь по утрам.

Тетя проснулась и вновь потребовала внимания, чаю, лекарства и леденцов от кашля.

– Это ужасно, – сказала тетушка, послушно хлебая суп. – У меня словно стекловата в горле… но я хочу шницель.

– Шницеля нет, выпей «Мединайта», – велела я, поскольку видела чудодейственный сиропчик в рекламе, которая обещала оздоровительный и сонный эффект.

– Мне уже лучше.

Я приставила ей градусник к уху и торжествующе показала цифры. Потом, загуглила их.

Гугл уверял, что при таких градусах не живут. Тетушка, – что живут и я специально дала ей градусник сразу же, после горячего супа.

– Но этот градусник мерит температуру в ухе, а не во рту! – буркнула я, уставшая и голодная.

Тетя громко заплакала, говоря, что я пытаюсь избавиться от нее.

Ральф тоже проснулся и нервно затребовал полотенце, хотя еще час назад просил не применять его, пока не умрет. Я и ему дала «Мединайт»

Больные уснули.

На этом все резко кончилось: дела, заботы, звонки. Дом был тих и пах супом, лекарствами и болезнью. Собрав тарелки и сунув их в посудомоечную машину, я наскоро перекусила сама. Вспомнив, что не опустила ролло, я подошла к окну и нажала кнопку. Прежде, чем железный «занавес» тронулся, я увидела Стеллу, стоявшую под окном.

Не созданная для слежки.

– Прости, – прогундела Стелла, шмыгая носом. – Я знаю, как я сейчас противна… Ты не представляешь, сколько раз я сидела на твоем месте и презирала плачущих баб… А теперь, теперь я сама – плачущая баба! – она громко всхлипнула; всхрапнув, как раненая лошадь, она зажала ладонью рот.

Я поежилась, переступив с ноги на ногу. В гараже было довольно прохладно, но я не решилась запускать Стеллу в дом. И мне не хотелось врать ей, что в слезах нет ничего страшного. В слезах она казалась еще противнее, чем раньше.

– Ты, верно думаешь, что никогда не станешь старухой, правда? Что старость – это для кого-то еще?..

Она рассмеялась сквозь слезы и потрясла головой. Наверное, промерзла насквозь, пока бродила вокруг да около, пытаясь спрятаться за живой изгородью. Стелла не предназначена для слежки самой Природой. А потом еще пошел снег. Если бы я не бегала между спальнями, то заметила бы ее еще раньше.

Цепочки следов опоясывали лужайку и подъездную дорожку.

Я вышла из дома и яростно позвала ее. Синий фонарь над дверью очертил идеально-правильный синий круг на снегу, и Стелла приблизилась, вся залитая слезами и тушью. Встала на границе круга, между светом и тенью. Как вампир, который не может войти.

– Где Ральф?

– Он спит. Болен гриппом.

И Стелла разрыдалась так громко, что мне пришлось срочно прятать ее от соседей. В гараж. Вместо того, чтобы успокоиться, вытереть сопли и уйти прочь, Стелла достала из кармана фляжку и начала рассказ о себе.

– Какое же дерьмо эта жизнь. Ты юная, все еще впереди… Ты широко шагаешь, цветочки нюхаешь и вдруг: обоже! Ты просыпаешься пятидесятилетней и понимаешь, до чего бездарно просрала жизнь.

Я не ответила. В те же самые пятьдесят, Марита была хрупкой и тоненькой, словно девочка, а Лизель, судя по фото, еще сводила мужчин с ума. В том, что Стелла выглядит, как развалина, виноваты лишь сама Стелла и алкоголь.

– Тебе не пора домой? Где твоя машина?

– Хочешь секрет? – спросила она, неслыша. – Неважно, как ты умна. Все равно тебе однажды попадется мужик, который сделает тебя дурой.

– В гараже есть тревожная кнопка, – уже, без всякого стеснения, прошептала я. – Если ты умная, уходи. Сейчас же!

– Я всегда ненавидела смазливых телок вроде тебя. Еще со школы.

Она глубоко вздохнула. Так глубоко, что ноздри на миг слиплись.

– Я преподавала психоанализ… Вела специальный дополнительный курс. Ральф очень вдумчиво подходил к предмету. Задавал вопросы, какие-то темы для общения находил. Мне казалось, я ему симпатична. Потом он записался на терапию…

Я промолчала: какое самомнение надо иметь, чтоб поверить, будто бы Ральф, похожий на молодого демона, вдруг влюбился в тетку, похожую на квашню.

– Я в самом деле люблю его. Глубоко и искренне. Ральф сломан… его могу спасти только я.

– Ты пьяная, – прошептала я, сгорая от злости. – Ты сама не понимаешь, что ты творишь.

– О, я понимаю! – сказала Стелла. – Если он мне не достанется, он не достанется никому!

Я молча вытолкала ее прочь и заперла двери. Потом взяла телефон и, убедившись, что Стелла уехала, тщательным образом сфотографировала следы в саду. Так чтоб были видны отпечатки обуви.

Тетя чуть слышно посапывала в комнате.

– Верена! – шипел голос Ральфа. – Верена, мать твою!..

Скинув куртку на лестнице, я вошла.

– Помоги мне, – сказал он раздраженно. – Где ты была? Я уже задолбался звать тебя!

– Беседовала со Стеллой! Она докатилась до слежки за твоим домом.

Ральф дернулся.

– Ты вызвала полицию?

– Нет!

– Принеси телефон! – рявкнул он и получив его, выгнал меня из комнаты.

Я не обиделась: в кабинете был параллельный. Ральф беззастенчиво сдал бухого профессора властям и уже диктовал номера Стеллиной машины. Решив не вешать трубку, пока не положит он, я рассеянно рассматривала большое цветное фото. Филипп, Ральф и Себастьян. Стоит, обняв за плечи сидящих перед ним сыновей.

У всех троих одинаковые, сверкающие улыбки. Одинаковые брови, носы, глаза. Да, Филипп прав: я была мала, – иначе бы заметила бьющее в глаза сходство. Ральф и Филипп были, как черный и белый сфинкс. Отец стоял над ними, как Колесничий; фотографировал всех, похоже, Фред.

– …когда ты вырастешь, ты поймешь почему я так поступил. Поймешь, как ценно иметь подобное имя… – всплыло из глубин памяти.

А, ну да.

Когда ты в Штрассенберге, ценно. Конечно, мне не грозит быть изгнанной за то, что вышла замуж за постороннего. Но все же, какая скука ждет меня впереди. Одни и те же одинаковые лица, один и тот же, застывший на века этикет. И даже шансов нет, чтоб возвыситься. Филипп не разведется: зачем ему? Теперь, когда Джесс заперта в психушке, он как бы свыше благословлен. Ее деньгами, налоговым классом и отсутствием Джесс…

Возможно, я выйду замуж за Фердинанда. Заставят ли меня рожать и как часто? Пока жива Лизель, нет. Но вряд ли Лизель протянет дольше Себастьяна. Дядя Мартин – наверняка, нет. А Ферди никогда не мог возразить отцу.

Я чуть поморщилась, вспомнив своих штрассенбергских кузин и мысленно возблагодарила Господа за то, что на треть Ландлайен. Женщины рода Штрассенберг слишком долго были расходным материалом. Их брали с прицелом на бесконечное рождение сыновей. Широкобедрых, чтобы не дохли в родах, как мухи и белокурых, чтобы сохранить «масть». В результате многовекового кровосмешения белокурость превратилась чуть ли не в альбинизм, а бедра на тонких ножках – в карикатуру.

Красота у нас больше по мужской части. Мужчины все высокие, крепкие и такие статные, что поневоле поверишь в истории с подменой младенцев. Девочками, скорей всего, просто не заморачивались. Не станут заморачиваться и мной. Какая разница, как ты выглядишь? Ты родилась, чтоб рожать и растить Мужчин.

– Верена? – сказал вдруг Ральф.

– Да? – откликнулась я.

Прямо в телефонную трубку, которую я бездумно продолжала прижимать к уху.

– Принеси чаю, – ехидно попросил Ральф.

Зачем нужна геометрия.

Лежа в постели, тетя смотрит куда угодно, но не на нас. И очень громко молчит. Ральф поправился, как положено, проболев неделю. Хоть и слаб еще, но он встал и ходит. Тетя так просто не поправляется. Она лежит в кровати, гоняет меня, как горничную и все нудит, нудит.

– Что опять?

– Я проголодалась.

– Хочешь, я сварю тебе супу? – спрашиваю я. – Свежего?

– Ты моей смерти хочешь, правда?! – восклицает она. – Не хочу я твоего супу! Сколько можно твердить? Я хочу нормальной еды. Это вам не подходит нормальная человеческая еда. А мне, очень даже подходит. Но кому это интересно? Вы оба думаете исключительно о себе! Почему ты ни разу не приготовила для меня шницель?

– Я… я не умею, – говорю я, ощущая себя преступницей.

Филипп такого не ел…

– Ты просто не хочешь! Если бы шницель захотел Ральф, ты научилась бы!.. О, за что вы оба так мучаете меня?!

Тетя расплакалась, укрывшись с головой одеялом. И не отвечала ни на какие вопросы. Только раз и заговорила, когда Ральф хотел заказать ей шницель из какого-нибудь гастхауза.

– Ни в коем случае не из «Вайнинга»! – сварливо проворчала она из-под одеяла. – Из «Адлера».

– Но это аж в…

Тетя расплакалась еще громче.

Выругавшись латынью, Ральф ушел искать номер «Адлера». Невзирая на то, что за тем шницелем нужно было ехать минут пятнадцать, а он едва сам оправился.

Пока я забирала коробки с заказом, – деливери в маленьких деревнях нет, – Ральф напоролся на прихожанку. Неудивительно, это ведь любимый гастхауз тети. С чего бы остальным здесь не заседать? Я вышла как раз в тот миг, когда фрау Мюллер, мать Антона, заметила порше Ральфа и постучалась в окно.

– Добрый день, падре! Как вы себя чувствуете?

– Вашими молитвами, – смиренно ответил Ральф, неохотно приоткрыв окно.

Фрау Мюллер была еще молода. Для тетки из церковного комитета. Красива. Но возраст уже подбирался к ней. Ставил метины у краешка глаз, оставлял отеки на подбородке. Хотя, в глубине души, я подозревала, что отеки оставил не возраст, а привычка баловаться наливками на заседаниях церковного комитета.

Она была старше, чем Ральф и я немного приревновала, вспомнив то его, полубредовое откровение по поводу взрослых женщин. Потом я подумала, что фрау Мюллер вряд ли согласится на «ласки» брючным ремнем под носом у муженька-адвоката. И успокоилась.

– Как здоровье Агаты? – спросила фрау Мюллер, катая гласные и еще больше выпятила грудь.

– Ей лучше, – заверил Ральф. – Она уже отказалась есть здоровую пищу.

Фрау Мюллер расхохоталась. В воздухе висело, что Ральф обязан добавить: «Зайдите как-нибудь, ее навестить!», но Антон оббежал машину и распахнул мне дверцу. Ему было явно стыдно за мать и неудобно перед сенсеем.

Я медлила. Он мне всегда нравился, но со времен расставания, он сильно вырос, возмужал и окреп… Подбородок и скулы, уже по-взрослому жесткие. И он так вкусно, одуряюще пах, что я на миг забыла о Ральфе и его матери.

– Ты такой красивый, ты знаешь?

Антон всем телом дрогнул и покраснел. Его тонкие красивые ушки вспыхнули, как фонари над борделем.

– Как твои успехи в школе, Верена? – переключилась мать.

Родители отличников очень любят рассказывать об успехах своих детей. Неважно, кому. И еще больше, расспрашивать об успехах тех, кто никак не может ими похвастаться. Я снова бросила взгляд на Антона.

– Я все еще знаю, как до нее добраться, – сказала я.

– Я слышала, у тебя проблемы с учебой.

– У меня проблемы с геометричкой.

– Антон очень здорово разбирается в геометрии, – продолжила фрау Мюллер. – Он мог бы тебе помочь. По старой памяти… Ему будет совсем не трудно.

Я призадумалась. Это был дар небес.

– Прекрати, мама, – буркнул Антон. – Зачем ей, вообще, нужна геометрия? Она богата. Даже если Верена начнет заниматься по двадцать пять часов в день, училка ее все равно завалит…

Мама не прекратила.

– Кодлевски – жуткая женщина, я не спорю. Но если бы Верена лучше знала ее предмет, она не смогла бы к тебе придраться. Что скажете, Ральф?

Ральф зыркнул на Антона, потом спросил меня:

– А что у вас, собственно, не так?

– Все так.

– Неправда, Верена! Если бы она так поступила с моей Региной, я бы это так не спустила! Когда Агата поправится…

– Не спустила – чего? – спросил Ральф.

Достаточно создать прецедент.

Я – чистый гуманитарий.

У меня проблемы с пониманием точных наук. Физичка с химичкой ставят мне тройки, – из уважения к сану Ральфа и его прекрасным глазам. Геометричка не ходит в церковь. Она протестантка и хочет, чтобы я учила ее предмет, или ходила на демонстрации по поводу всякой социальной херни, которая входит в моду каждые две недели.

«Фрайдэйс фор фьютюр»? Идем. Права геев? Бежим вприпрыжку! «Черные жизни»? Выше плакаты, дети мои!

Мне это скучно и совершенно не нужно. Когда я выйду замуж за Фердинанда, который может статься, прославится как скрипач, мне абсолютно не нужны следы политической деятельности. Мода выходит из моды. Что еще вчера было безобидным, теперь расизм. То, что считалось шизофренией – сегодня повод для гордости.

Увы, после эпизода с Мариной, геометричка взялась за меня всерьез. До поры до времени меня прикрывала тетя, но сейчас тетя была больна. И в школу приехал Ральф, которого раздраконила фрау Мюллер.

– Ваша сестра не справляется, – сообщила геометричка, глядя на Ральфа так грозно, словно это была его и только его вина. – Я буду вынуждена обратиться в комитет по образованию… Возможно, Верене будет лучше в особой школе, святой отец?

– Мой сан причисляется по рангу к особой школе?.. Вы как-то одинаково это выделили голосом.

Ральф был, в мирском и выглядел моложе и динамичнее. Сидел, развалившись на стуле, с грацией школьного плохиша, которому все прощается за успехи в спортивных соревнованиях и интересом рассматривал Кодлевски.

На нее, правда, стоило посмотреть: оранжевые брюки, красная шаль, яркая, как солнце футболка и зеленые сникерсы. Волосы она красила в цвет сирени и носила розовое колечко в носу. Сколько ей было лет, я не знала. Учителя казались мне одинаково застывшими во времени существами.

– Послушайте, молодой человек! – внушительно начала она.

– «Пресвятой отец», – перебил Ральф кротко и сложил руки перед собой.

– Я не католичка, – слегка опешила женщина.

– А я не школьник, но я же не обращаюсь к вам «дочь моя»! – его голос устремился под потолок и опустился, как кнут.

У Кодлевски открылся рот. Ральф чуть ли не выстрелил ей в глаза озорной мальчишеской улыбкой. Геометричка опешила, уже не зная, как с ним себя держать.

– Ну, вот что!.. – начала она таким тоном, что даже я поняла: game over.

– Сядьте, – приказал Ральф.

Тем особым тоном, каким отец обращался к Грете.

– Сядьте и выслушайте меня. Я слышал, вы проводите много времени, занимаясь общественной работой. Слышал, вы вынуждаете детей участвовать в демонстрациях, отрывая их от занятий. Слышал, что успеваемость ваших учеников, растет по мере их вовлеченности в вашу собственную борьбу. Я также слышал, что вы позволяли себе обсуждать успеваемость, внешность, интеллектуальный коэффициент и даже натуральность груди Верены. Это правда?

Геометричка застыла с открытым ртом.

– Я слышал, вы велели моей сестре выйти к доске и попрыгать перед всем классом. А когда она отказалась, приказали ей выйти из класса без сумки и ждать за дверью до окончания урока.

Я чуть смутилась.

Так все и было, правда. Почти. Все уравнение решали, а я задумалась, как обычно, о мужиках, крутя пуговицу на блузке. Пуговица оторвалась и Руди Шеффер, который случайно посмотрел в мою сторону, уронил бутылку с водой. Смеха ради я чуть приподнялась над стулом и плюхнулась, чтобы дрогнули сиськи.

– Может быть, встанешь перед классом и покажешь свои сокровища сразу всем?! – спросила геометричка.

– А «по чаю» можно будет потом пройтись? – уточнила я, посмотревшая на днях красивейший фильм Верховена «Шоугерлз».

– Выйди вон и жди до конца урока! – озверев, велела Кодлевски. – Вещи оставь здесь!

Я демонстративно собрала вещи в сумку и забросила ее на плечо.

– Попробуйте, отберите.

Кодлевски покраснела, как красный мак.

– Я много раз писала вам. Просила повлиять на Верену! Она одевается подчеркнуто женственно. Она слишком ярко красится. Она постоянно сооружает какие-то прически. Мы в школе пытаемся прийти к гендерно-нейтральному воспитанию. Но Верена подчеркнуто игнорирует мои просьбы!

– А еще она ссыт сидя, – подтвердил Ральф.

– Что вы себе позволяете, – вскипела она.

– Вы лесбиянка, фрау Кодлевски?

– Э…

Ральф сделал успокаивающее движение рукой.

– Это был риторический вопрос, я знаю, что лесбиянка. Как знаю и то, что вы с партнершей очень любите бывать в неких клубах, практикующих бдсм и фемдом… Что ваша девушка, ваша бывшая ученица… Нет, нет. Не отвечайте: я не спрашиваю ответ. Я делюсь с вами информацией… Мои адвокаты считают, что если я подам на вас в суд, то по итогам, вы никогда больше не будете работать с детьми. Даже в исправительных учреждениях. Мои адвокаты считают, что в свете вашей ориентации, ваши действия могут быть истолкованы, как сексуальные домогательства к несовершеннолетней. Как ее учительница, вы можете сесть в тюрьму. На срок от трех месяцев до пяти лет.

Она молчала, уставившись на него. Ральф тоже молчал и ждал.

Класс был пуст; только Небо смотрело на нас из огромных окон. Смотрело и одобряло. Небо любит, когда праведники терзают еретиков.

– Вам не удастся! – прошептала она. – Вы ничего не докажете.

И Ральф рассмеялся.

– Да бросьте, фрау! В наше время достаточно создать прецендент.

– Хотите выставить себя дураком? Пожалуйста! У меня очень много видных друзей, в том числе, среди политиков.

Он рассмеялся.

– Вы сами прекрасно знаете, как в нашей с вами работе важно одно: РЕПУТАЦИЯ. Она создается годами и рушится в один миг. Да, я не смогу добыть показания для суда. Такие клубы не выдают своих членов, не делают фотографий и никого не сдают… Но я могу подать в суд за сексуальное унижение моей сестры перед классом. И раскрутить это так, что вы никогда уже не посмеете показаться кому-либо на глаза. Я уничтожу не вас, вашу репутацию. Поверьте мне, я уже общался с гомосексуальными педофилами.

Я никогда еще не видела Ральфа таким красивым, как в этот миг. Таким восхитительным, я находила его лишь в детстве. Он не просто послушал, как Филипп и все забыл. Он в самом деле что-то предпринимал. Копал информацию, проводил расследование.

– Ваши друзья? Вы бы слышали… черт, если б я только мог нарушить тайну исповеди. Хоть на столечко! – он поднес к лицу руку, держа указательный палец рядом с большим. – Ваши друзья отрекутся от вас быстрее, чем апостолы от Христа. И в глубине души, вы это тоже знаете. Я куда более выгодный друг, чем вы. И я спонсирую многие благотворительные кампании.

– Чего вы хотите? – спросила Кодлевски, окончательно стухнув.

– Оставьте в покое мою сестру, – ответил Ральф и поднялся. – Поставьте ей тройку и отвалите. Окей? Окей!

– Но я не имею права! Верена не сдаст экзамена…

– Ее подтянет Антон.

Мы вышли на улицу, держась за руки, словно в детстве. Ральф был задумчив и молча шагал вперед, я семенила на своих «шпильках», как балерина. Лишь у машины, пока он открывал дверь, я улучила момент, чтоб сказать:

– Спасибо!

Ральф сморщил нос:

– Забей, Цукерпу…

– Отец Ральф Дитрих? – спросил мужской голос сзади.

– Да? – мы обернулись одновременно.

Из полицейской машины, которую мы только что обошли, вышли двое. Мужчина и женщина.

– Вам известна женщина по имени Стелла Халль?

– Да, – сказал Ральф медленно.

– Очень хорошо, – обронила женщина. – Вы обвиняетесь в изнасиловании. 

Эпилог.

Со дня их последней встречи, минуло пятнадцать лет.

Теперь уже ничто не напоминало ту женщину, которую он любил когда-то. Агата стала уютной старицей. Черные волосы густо, как солью, посыпала седина. Он был на десять лет младше, но ощущал себя так, словно он был младше на целую жизнь.

Казалось нереальным представить, что эта женщина когда-то была упругой и распаляла его, лишь случайно вильнув бедром. Себастьян помнил лишь, как обнаружив, что у него есть еще один, почти тряс Агату за плечи, орал ей в лицо: как ты до такого додумалась?! Ничего не сказать!

А она отбивалась, молча и яростно. Совсем не как в тот их первый раз, когда Себастьян лишил ее девственности и «подарил» сына.

– Я не могла, поймите! – кричала она. – Этот поступок – мой грех и ваш! Не Ральфа!

Остыв, он согласился с ее причинами. Не потому, что в самом деле считал себя подлецом, а Агату – шлюхой. Просто год был такой неудачный. Марита носила Рене, конюшня была в убытке, и он нуждался в деньгах. Какая-то хворь унесла пятьдесят жеребят, и граф понятия не имел, как возместит убытки, если жена вдруг выяснит, что у него сын.

А потом, когда Ральф уже прочно вошел в семью, Себастьян никак не мог начать это разговор.

– Привет, Малыш, я твой папа!

Не мог он так поступить. Ни с ним, ни с Агатой, ни с Филом.

Когда Верена позвонила ему, сказать, что Ральф арестован, Себастьян больше не мог откладывать. Подняв дядю Мартина и трех своих адвокатов, он уже утром был в Геральтсхофене. Хлопотал об освобождении сына под залог.

Пока вокруг крутилась куча народу, все было как-то проще. Но вот, стемнело, они поужинали, Верена ушла наверх, Ральф тоже сказал, что ляжет пораньше. Они с Агатой остались с глазу на глаз.

– После такого, Ральф уже не сможет остаться здесь, – сказал Себастьян, не подозревая, что почти слово в слово повторяет те же слова, которыми его сын, днем раньше усмирял обидчицу Виви. – Репутации конец, с ним покончено.

Агата поджала губы, покачав головой.

– Отвратительная, мерзкая женщина… – сказала она.

– Он, правда, спал с ней?

– Он говорит, что нет, но эти мерзости… Похоже, она говорила правду.

– Мартин его отмажет, не беспокойся. Возможно, его слегка пожурят, возможно потребуют отстранить или отослать в Африку, но мы его не оставим. Не беспокойся. При виде истицы прокурор усомнился. Мы выиграем, это не обсуждается.

– Я и не беспокоюсь, – проговорила она. – Ральф знал, на что он идет и наверняка как следует подготовился. Его бы освободили и без вас всех, но я благодарна, что вы приехали.

– Все хорошо? – уточнил Себастьян, от всей души желая лишь одного: поскорей покончить с этой беседой и пойти спать.

– Я все думаю, – Агата вздохнула, – если бы не Верена!.. Как так может быть, господин граф? – она никогда не обращалась к нему по имени. Почти, как его жена. – Ральф такой красивый, такой молоденький. А эта женщина – отвратительная старая жаба! Но все немедля поверили!

Граф пожал плечами. В душе он верил, что если бы не Ви, ничего бы вообще не случилось. Стелла Халль взревновала именно к Ви. Хорошо, хоть девчонка все же из Броммеров и кровь Симона проявилась в нужный момент.

Нашлись и трусы с помадой, и дневниковые записи, и следы на снегу, и даже упоминания о звонке Филиппа. Документы Себастьян прихватил с собой, как и нотариально-заверенные показания старшего. Стелла допустила ошибку – расписалась сама. Ральф приложил свои собственные бумаги – формуляр из госпиталя, куда та пыталась положить Верену с шизофренией.

Теперь ей придется отказаться от обвинений, чтобы выплыть самой. Вот только похоже, она готова сдохнуть. Лишь бы удостовериться, что и он утонет. Как та лиловая ведьма-осьминог, в любимом мультфильме Верены.

– Ты ненавидишь меня, Агата? – спросил он, внезапно. – Как эта женщина ненавидит нашего сына?

Ее глаза на миг стали теплыми. Женщина моргнула, покачав головой.

– Нет, – сказала она, чуть слышно. – Конечно, же нет. Если бы не это, где я была бы сейчас?

Ее рука коснулась жемчуга, висевшего у нее на шее. Себастьян был не уверен, но на застежке был чей-то герб.

– Я злилась на саму себя, за то, что полюбила женатого и потеряла тогда всякий стыд. Но я никогда вас не ненавидела.

– Тогда позволь рассказать ему все о нас. Он уже взрослый, Агата! Он все поймет! Чтобы ты ему не наговорила, я объясню ему… объясню ему, какой ты была и почему так сделала.

Она кивнула, помедлив.

– Да, так я думаю, будет лучше…

Себастьян встал и подойдя к ее креслу, поцеловал ей руку.

– Спокойной ночи!

– Спокойной ночи, господин граф!

– Прошу тебя, называй меня по имени… Ты все же мать одного из моих детей!

И тут она впервые осмелилась взглянуть на него. Ее рука, мертвой птичкой лежавшая прежде в его руке, вдруг сжалась. Крепко ухватилась за его пальцы.

– Вы что же… Вы собираетесь признать его? Дать ему ваше имя? Моему сыну?

– Если Ральф согласится, да. Я дам ему свое имя, – сказал Себастьян, неприятно задетый алчным блеском в ее глазах.

Он почему-то считал Агату другой. А она оказалась ничем не лучше Мариты. Лишь имена и титулы на уме.

– Ну, вот что, – быстро зашептала она. – Ральф думает, что его биологическая мать – моя родная сестра, Сюзанна. Скажите ему, что она работала у вас, как и я.

– Зачем?! – спросил он, чуть раздраженно.

– Если Ральф будет знать, что его мать – я, он ни за что не согласится сменить фамилию. И быть одним из вас тоже не согласится, если не примут меня… Можете мне не верить, господин граф, но я женщина простая. Я у него на пути не встану! Я не хочу! Пусть Ральф и дальше думает, что матери у него нет. Есть лишь отец, который может ввести его в общество, в которое мне пути нет.

Себастьян посмотрел на нее почти с отвращением. Агата не обратила внимания.

– Прошу вас! – прошептала она. – Если он будет знать, кто я, то ни за что не бросит меня. А он должен, если хочет быть принятым. Я буду тетей, как и была… А он пусть будет Ральфом фон Штрассенбергом.

Себастьян поднялся по лестнице, перепутав по рассеянности дверь. Его душило и жгло отвращение к женщине, чей светлый образ он так пытался найти в толпе других женщин, чьих лиц и имен не помнил. Верена лежавшая с телефоном, удивленно глянула на него.

– Все хорошо? – она подскочила и усадила его на свою кровать. – На тебе лица нет!..

Себастьян молча махнул рукой. Она присела перед ним на колени, преданно заглядывая в лицо и граф погладил Верену по подбородку.

– Все хорошо, малышка, – ответил он. – Просто устал. Покажешь, где моя комната?

Она показала.

КОНЕЦ.


Оглавление

  • ЧАСТЬ 1.
  •   I Ральф
  •     Бой после боя.
  •     Ожерелье Агаты.
  •     Гром и стулья.
  •     А ты мне кто, тогда?..
  •   II Стелла.
  •     Разбитый Волк.
  •     Книжный клуб.
  •     Пардон, вы в этом не разбираетесь.
  •   III Верена.
  •     Миг, который ты проклянешь.
  •     Бескрылые серафимы.
  •   IV Себастьян
  •     Средь смрадных волн, в мушином гуле.
  •     Мне нужен оригинал.
  •   V Фредерик.
  •     У священников не бывает деток.
  •     Сколько ей?..
  •     Она ждала, потом перестала.
  •     Мой сын, епископ.
  •   VI Лизель
  •     Его любимые девочки.
  •   VII Верена.
  •     Вот твой вискарь, идем домой, Цуки!
  •   VIII Стелла.
  •     И это – бабушка?..
  •   IX Верена.
  •     Тайный внутренний мир приходских священников
  •     Святой отец, вы скоро станете Папой.
  •     Белый Гном под розовым зонтиком.
  • ЧАСТЬ 2.
  •   I Верена
  •     Школа
  •     Волчьи мальчики.
  •     Птичка над его головой.
  •     Местный Кук-кук-клан.
  •   II Ральф.
  •     Ральф у Стеллы после гаража.
  •   III Верена.
  •     Драка в школе
  •   IV Ральф.
  •     Арестованная.
  •     Обильно и беспощадно, как Пеннивайз.
  • ЧАСТЬ 3.
  •   I Верена.
  •     Суши, заявления, шпионаж.
  •     Женщина, воспитавшая убийцу.
  •     Ральф и Верена выясняют отношения
  •     Какой должна быть жена.
  •     Гештальты.
  • ЧАСТЬ 4.
  •   I Верена
  •     А утром он снова пошел служить…
  •     Ральф и его «овечки».
  •   II Ральф.
  •     Разговор Ральфа и Антона в спортзале.
  •   III Верена.
  •     Тестостерон вместо стероидов.
  •     Теперь ты видишь.
  • ЧАСТЬ 5.
  •   I Верена.
  •     Что ты сделал, чтоб заболеть?
  •     Не созданная для слежки.
  •     Зачем нужна геометрия.
  •     Достаточно создать прецедент.
  •   Эпилог.